УЧЕНИЕ О ЛОГОСЕ В ЕГО ИСТОРИИ

Ягве был Богом Израиля, и Израиль не знал иного Бога, кроме Ягве. Но, как мы уже указывали, наряду с верой в святого Израилева, которая жила в пророках и господствовала в законе, мы находим обильные следы всевозможных языческих суеверий в частной, а иногда и в общественной жизни евреев. Атмосфера, в которой жил Израиль, была языческой атмосферой. Народы, с которыми он соприкасался, египтяне, сирийцы, халдеи, персы, греки, превосходили его в культурном отношении, и, несмотря на все национальное обособление Израиля, языческие верования этих народов невольно просачивались в его среду. Этого мало: в самом Израиле, несомненно, была почва для восприятия таких влияний. Старинные общесемитские верования и суеверия, восходящие к седой старине, к эпохе до-народной, до-Моисеевой, никогда не были забыты, и постоянное общение с другими семитскими племенами, постоянное внешнее влияние среды никогда не давали заглохнуть этим верованиям, коренившимся в первобытном анимизме. Высоты Сиона были доступны не всем, и в народе таилось двоеверие. Священные книги Ветхого Завета отражают лишь свет религии Ягве, ясный как день. Этот день проникал не всюду; он светил среди тьмы, которая не могла его объять, но сама не проникалась светом или, точнее, не везде его пропускала. Не все сыны Израилевы были "сынами света", и в сердце каждого было место для "тьмы".

Изучая позднейшую еврейскую литературу, мы поражены возрастающей массой языческого суеверия в представлениях о мире всевозможных демонов и духов, добрых и злых. В апокалиптике мы встречаем пневматологию и космологию, приближающуюся к миросозерцанию гностиков; апокалиптика переходит к гностицизму, и самые памятники ее, попадая в руки гностиков, перерабатываются в новом смысле. Но напрасно было бы видеть в фантастических и мифологических представлениях этой литературы явления, относящиеся всецело к позднейшей эпохе, и объяснять их как результат общего смешения, синкретизма верований, знаменующего собой эпоху гностицизма. Самый синкретизм этот начался задолго до эллинизма:

трудно сказать, когда он начался, когда его не было. Наши апокрифы все, несомненно, принадлежат к сравнительно позднему времени — многие из них относятся к христианской эпохе, Но верования и представления, высказывающиеся в них, нередко коренятся в несравненно более древних временах.

Поверхностный наблюдатель может подумать, что древние евреи не знали загробного мира, магии, мифологии, что они не знали иного культа, кроме культа Ягве. Все суеверия, коренящиеся в первобытном анимизме, он может объяснять чужеземными заимствованиями, отступничеством. Но если закон не признает этих суеверий, карает их, упорно борется с ними, то отсюда еще не следует, чтобы их не было и чтобы они не носили национального традиционного характера. Следует помнить, что книги Ветхого Завета суть священные книги, из которых составляется канон, и что ими, очевидно, далеко не исчерпывалась не только светская, но даже и религиозная литература Израиля. Канонизация отдельных книг естественно должна была обречь на гибель остальные, и те немногие памятники внеканонической еврейской литературы позднейшего времени, которые до нас дошли, уцелели лишь случайно под покровом священных псевдонимов или благодаря христианским симпатиям. Поэтому в священных книгах Ветхого Завета мы далеко не можем искать полного выражения народных верований и воззрений. "Закон" — а впоследствии все писание понимается евреями под именем закона — борется с национальным язычеством и суеверием и во всяком случае не служит их проводником, отражая религиозное сознание высшего порядка. Поэтому лишь тщательное археологическое исследование может осветить нам живые остатки общесемитского язычества, составлявшие низший слой народных верований. Изучение "остатков арабского язычества" и семитских культов, обличения пророков, запреты закона, наконец, отдельные черты еврейского обычая и ритуала дают нам много ценных указаний. Уже Иисус Навин увещевает колена Израилевы отвергнуть богов, которым служили их отцы за Евфратом и в Египте, или же избрать, кому служить — этим ли богам или богам аморреев, в земле которых они поселились; позднее Иезекииль указывает не раз на отечественное язычество" Израиля. Рассматривая, в чем заключалось это язычество, мы находим, что у Израиля, подобно сродным ему народам, были — вне ягвизма — и культ мертвых, и культ стихийных демонов, и магия, точно так же как и совокупность мифологических представлений, связанных с такими суевериями. Борьба с этими старинными культами была исконной; уже Саул, первый из царей, помазанный Богом, изгоняет волшебников и гадателей, что не мешает ему самому идти к эндорской волшебнице, когда он сознает, что Ягве его оставил, и эта волшебница видит бога — elohim — в призраке усопшего. Аналогичный порядок вещей наблюдается у всех народов древности: наряду с официальным, законом установленным культом общенародной святыни встречается суеверие двоякого характера, отечественное и заимствованное извне, нередко преследуемое законом, но уживающееся и упорно держащееся на старой или на новой почве. Таким образом, и в еврействе хранился запас анимистических верований, постепенно обогащавшийся заимствованиями сиро-финикийскими, халдейскими, персидскими, а впоследствии даже и греческими. Упорная борьба с язычеством, строгая и всеохватывающая дисциплина закона, объединение и регламентация религии, разумеется, не могли не оказать самого сильного давления на этот низший, подпочвенный слой верований. Там, где не произошло полного подчинения, претворения, ассимиляции, там образовались компромиссы. Многие суеверия стали традиционными, получили санкцию (напр., козел отпущения, которого выгоняли к Азазелю в пустыню); другие все же держались настолько сильно, что пробивались наружу многочисленными путями — в легенде, в устном предании, в апокалиптике. Впоследствии религиозная мысль пыталась согласовать различные элементы народной веры и народного суеверия. Языческие элементы были в некоторых случаях претворены ягвизмом, как это показывает нам изучение еврейских праздников, еврейской космологии или в особенности изучение загробных верований позднейшего иудейства. В других случаях, наоборот, язычество брало перевес, как, напр., в магии и связанных с нею суевериях, столь сильно распространенных среди того же позднейшего иудейства.

Так или иначе, процесс религиозного синкретизма начался задолго до тех форм гностицизма, которые являются лишь позднейшим из его продуктов. Он сказывается уже в еврейской апокалиптике, в которой мы наблюдаем и гностическую тенденцию — стремление проникнуть путем откровения в тайны неба, земли и преисподней, в тайны мира духов. Задолго до христианской эпохи мы наблюдаем в еврействе стремление к магическому знанию и магическому искусству; до христианства евреев занимают умозрения о силах, посредствующих между миром и трансцендентным Божеством, учение об именах Божиих, о небесных сферах, ангелах и демонах; до него они обогащают свою апо-калиптику преданиями халдеев и персов, и, наконец, до него они пытаются сблизить учение своих раввинов с греческой философией, как мы видим это в Александрии.

Но если так, то не следует ли искать в еврействе источник гностицизма? Не следует ли признать, что до христианства в еврействе существовал гностицизм, который впоследствии попытался овладеть христианством? Это важный вопрос для истории мысли, и это вопрос первостепенной важности для всей истории Церкви первых веков, в особенности для истории первоначального христианского учения.

В последнее время в ряде ценных трудов греческое влияние на христианскую мысль было подвергнуто тщательному рассмотрению. Но, как нам кажется, это бы не должно было приводить к одностороннему отрицанию или умалению еврейских влияний. Еврейство было почвой, на которой зародилось христианство, но в этой почве сеяли многие народы, на ней росло много различных злаков, и на ней впервые взошли и семена гностицизма.

Надо иметь в виду, что ранние гностические секты не имели той философской окраски, какую они получили впоследствии у Валентина или Василида. Первоначальная суть гностицизма заключалась в магии (теургии) и апо-калиптике — откровении тайн небесного мира, учении об ангелах, демонах, посредствующих духах, описании мытарств и т. д. "Родословия" и "местоположения ангельские", небесная иерархия, таинственные имена сил небесных и заклинательные формулы, астрологические суеверия и всякого рода кабалистика переносились с востока на запад, и деятельными факторами этого обмена между восточным и западным суеверием были евреи и самаряне.

Вопрос о происхождении гностицизма служит предметом оживленных споров. Одни ищут его источников в Вавилонии (Кеслер, Анц), другие — в Египте (Амелино), третьи — в Персии или Греции. Но самое происхождение гностицизма указывается обыкновенно в христианстве, и притом преимущественно в "христианстве языков", т. е. в крещенном эллинизме, сплавившем в себе различные мифологические и мистические верования Востока. Так, например, большинство учеников А.Ричля с знаменитым историком Гарнаком во главе видят в гностицизме "острое" вырождение христианства на почве эллинизированного древнего мира, точно так же как в церковном догмате они признают "продукт греческого духа на почве христианства". И здесь и там христианство эллинизируется и принимает в себя языческие элементы, причем в гностицизме наблюдается острый процесс, а в Церкви — процесс постепенной эллинизации христианства. История раннего христианства и его учения, очевидно, явится нам в ином свете, если мы убедимся,Счто колыбелью гностицизма был не эллинизм, а еврейство и что гностицизм предшествовал христианства "Вместе с этим нам станет очевидной и необходимость раннего развития богословского учения о Христе среди самого первоначального христианства; нам выяснится специально христианский смысл и интерес этого богословия, завершившегося учением о Логосе.

Существование дохристианского гностицизма среди евреев признается всеми, но этому еврейскому гностицизму не придается никакого исторического значения на том основании, что о еврейских сектах мы почти ничего не знаем, кроме имен. Тот факт, однако, что древние ере-сеологи, как Егезипп, видели в них источник позднейшего гностицизма, заслуживал бы большего внимания.

Между тем гипотеза о еврейском происхождении гностицизма обладает уже тем преимуществом, что она не только не исключает другие гипотезы, но согласует и дополняет их собою. Говоря о еврействе, мы разумеем не ветхозаветную веру Израиля, а скорое наоборот, те элементы, которые заключались в нем наряду с нею, то двоеверие, которое мы уже отметили и которое послужило почвой для дуализма и синкретизма гностиков. В первоначальном своем зерне гностицизм и был, как мы полагаем, специально еврейской формой религиозного синкретизма, в которой скрещивались всевозможные влияния — греческие, персидские и прежде всего сиро-вавилонские.

Новейшие исследования шаг за шагом выясняют то необычайное богатство и разнообразие духовной жизни, какое наблюдается в среде раннего христианства и в иудействе, ему современном. С каждым днем становится очевиднее, что еврейство эпохи Христа совершенно невозможно принимать за какую-то однородную, компактную массу, дисциплинированную одной верой, однимзаконом. Власть книжников была. бесспорно, сильна, но все же недостаточна для подавления всех центробежных стремлений; этим оправдывается ритуализм еврейских учителей, их стремление "создать ограду вокруг закона". Чем стало бы еврейство без их деятельности и без их авторитета, показывает пример самарян, которые в эпоху Христа действительно не знали, чему они поклонялись (Иоан. 4, 22). Центробежные стремления сказывались среди иудеев рассеяния, и сам Филон обличает либертинизм, освобождавший себя от исполнения закона. В самой Палестине власть книжников была далеко не безусловной и проникала не всюду, как это показывает постоянная борьба с беззаконием и противниками закона. То же самое доказывает самое христианство и секты. Но и помимо сект была в правоверномиудействе целая область верований, которою книжники долго не могли овладеть и в которой религиозный синкретизм проявлялся с особой силой: я разумею те новые верования относительно загробного мира и воскресения, относительно ангелов и сил небесных, которыеполучали все большее и большее распространение. Здесь книжники и законники сами не имели тех твердо установленных норм, какие принесло с собою христианство;

здесь сами они нередко теряли почву под ногами и погружались в бездну гнозиса, упоенные новым "медом". И мы увидим, какой хаос представлений господствовал в этой сфере.

При всем глубоком различии между еврейской религией предхристианской эпохи и религиозным состоянием языческого мира существовал некоторый параллелизм между ними, обусловливавший возможность взаимодействия. Религиозное состояние разлагавшегося язычества было верою во множество отдельных демонов, господствующих над миром, причем над этим неопределенным множеством религиозная и философская мысль все энергичнее утверждала высшее божественноеединство. В этом смысле многие греческие философы и даже еврейский мыслитель Филон признавали аналогию между ангелами позднейшего юдаизма и божественными демонами народов. Разница была в том, что у иудеев центр тяжести религии лежал в Боге, а у язычников — в демонах или богах. Но в той мере, в какой Бог юдаизма становился трансцендентным и бездна между Им и миром заполнялась посредствующими духами, религиозный центр тяжести грозил незаметно переместиться, и иудейское религиозное миросозерцание могло сблизиться с миросозерцанием языческого синкретизма, как это и случилось в гностицизме. При этом и здесь, и там было стремление к искуплению и искание посредника между душой человека и трансцендентным Божеством. И здесь, и там была вера в духов, в демонов, в магию и жажда откровения, жажда таинственного гнозиса, дающего человеку власть над духами и обеспечивающего ему загробное блаженство.

Отсюда легко объясняется то обстоятельство, что самые различные религии древнего мира могли влиять на гностицизм или представлять с ним значительные аналогии. Теогонические системы и мистика вавилонян, египтян, персов, офитов, неоплатоников представляют яркие примеры таких аналогий. Но какие же отличительные черты позволяют нам обособить гностические учения от аналогичных им систем языческой жреческой теософии или греческого мистицизма, в котором также сказываются следы восточных влияний? Обыкновенно указывают на христианство и видят в гностиках христианских сектантов. Но во-первых, мы знаем гностические секты, образовавшиеся независимо от христианства, какова, напр., секта "отца всех ересей", Симона Волхва или секта Менандра. Во-вторых, мы можем указать гностические секты, в которых христианский элемент является как бы внешним заимствованием. Возьмем для примера офитские секты; уже одного разъяснения, которое дает Ориген в своей любопытной полемике с Кельсом, достаточно для того, чтобы доказать, что секта эта имеет мало общего с христианством; а между тем без еврейской ангелологии и без специального отношения к еврейской религии иеврейскому Богу офитства объяснить невозможно. В-третьих, наконец, характерный антиномизм гностиков и их восстание против еврейского Бога, против Бога Ветхого Завета, в связи со всей их философией мирового процесса не объясняется ни из христианства, которое, наоборот, прежде всего исходило из единства Бога Отца и видело во Христе "исполнение закона и пророков", ни из язычества, которому не было дела ни до Моисеева закона, ни до Бога Израилева; в среду крещеного язычества могла проникать проповедь иудействующих, но решительный успех апостола Павла показывает, что большого успеха она иметь не могла.

Но в таком случае как объяснить ту крайнюю оппозицию против всей ветхозаветной веры, против самого Бога Ветхого Завета, какую мы находим у гностиков? Не христианство могло внушить такую оппозицию, и не от Павла могли они научиться дуализму. Коринф, гностик, разделявший еврейские представления о происхождении закона (от ангелов), о происхождении и помазании Христа, о грядущем хилиазме, восставал против учения Павла и причисляется к иудействующим гностикам — не только по внутренним, но и по внешним основаниям. А между тем и он признавал, подобно другим гностикам, что мир сотворен не первым Богом, но некоторою силой, весьма отличной и отдаленной от Всевышнего и не ведающей Его. По свидетельству Епифания, он отчасти склонялся к юдаизму (Филастрий сообщает, что он соблюдал обрезание и субботы), но признавал "неблагим" того законодателя, закону которого он считал нужным повиноваться. Это учение отчасти напоминает нам земляка Керинфа, Фи-лона, который также признавал, что закон дан не "благою силой" Божества, а "справедливостью", причем он различал между справедливым "Господом" и благим "Богом" различие, по-видимому заимствованное самим Филоном от его предшественников. Во всяком случае Коринф мог найти его в еврейской среде. И точно так же представление о том, что мир создан ангелами или творческою силою, отличною от абсолютного Божества, находит свой первый отголосок у Филона. Одного Керинфа достаточно было бы для того, чтобы показать, что не в "извращенном павлинизме" следует искать источник гностических учений. Но если мы не находим такого источника ни в язычестве, ни в христианстве, то остается обратиться к самому иудейству и близкому к нему самарянству.

III

Проф. Гарнак в своей истории древнехристианской литературы делает следующее характерное признание: "несомненно, что до христианского и иудейско-христианского гностицизма существовал иудейский гностицизм. Как показывают апокалипсисы, со II века до Р. X. гностические элементы проникли в кровь иудейства, воспринявшего в себя сирийские и вавилонские учения; но, по всей вероятности, отношение этого иудейского гностицизма к христианскому более никогда не может быть выяснено. Из трудов современных раввинов об иудейско-христианском гностицизме немногому можно научиться". Сам Гарнак поэтому оставляет иудейский гностицизм в стороне и объясняет христианский гностицизм как продукт "острой эллинизации христианства".

Однако, если допустить, что апокалиптическая литература еврейства пропитана гностическими элементами, то почему не попытаться выделить такие элементы путем тщательного анализа этой литературы и почему не рассмотреть их отношения к системам позднейшего, христианского гностицизма? Неуспех "современных раввинов" вряд ли может иметь решающее значение. И самый вопрос настолько важен для всей истории раннего христианства, которому с первых шагов пришлось столкнуться с элементами гностицизма, что мы признаем необходимым выяснить значение этих элементов.

Прежде всего припомним те иноземные влияния, которым подвергался Израиль, и те долговременные условия, которые подготовили почву еврейскому синкретизму.

Первое место среди иноземных влияний занимает сиро-вавилонское влияние: оно было и наиболее древним, и более продолжительным, и наиболее обширным; оно простиралось на Палестину еще до поселения в ней евреев, оно охватывало Сирию, Персию и отчасти даже, в древнейший период, Египет, как это показывает знаменитая находка в Тель-ел-Амарне. Как могущественно было это влияние в Палестине среди самого расцвета пророческой проповеди, показывает IV Ц., гл. 23, или та картина языческого культа, которую рисует Иезекииль (напр., гл. 8). В эпоху пленения вавилонское влияние, а также и влияние других языческих семитов, сирийцев, сказывалось сильнее на населении, оставшемся в Палестине, чем среди эмигрантов в самой Вавилонии. Здесь мы находим начало настоящего религиозного синкретизма, который в еще большей степени развился в Самарии. Наконец, после пленения и вплоть до христианской эпохи сиро-вавилонские идеи продолжают просачиваться в иудейство и сказываются решительным образом в апокалиптике, магии и гностицизме. Вавилонская религия пережила вавилонское государство и сохраняла долгое время свою жреческую организацию. Селевкиды покровительствовали ей, и еще в эпоху Страбона и Плиния в Сиппаре, Уруке и Борсиппе были жреческие школы, которые сильно расходились в своих астрологических воззрениях. Из Вавилона евреи заимствовали имена планет, знаков зодиака, имена месяцев, имена многих демонов и ангелов в связи со множеством астрологических и магических суеверий.

Картину полнейшего синкретизма народностей и верований представляла Самария, согласно знаменательному свидетельству IV Ц. 17, 24—41: сирийцы и вавилоняне, поселенцы из Куфы, Авы, Хамафа, Сефарваима чтили каждые своих богов и вместе поклонялись Ягве в качестве местного бога; "да и дети их и дети детей их до сего дня поступают так же, как поступали отцы их", — прибавляет летописец.

За вавилонскими влияниями следует влияние парсизма с его демонологией и эсхатологией. Чем обязано позднейшее иудейство, и в особенности Талмуд, специально персидским влияниям, — установить довольно трудно, ибо, во-первых, мы недостаточно знакомы с позднейшим фазисом развития вавилонской религии, а во-вторых, потому что самоепроисхождение Зенд-Авесты нам недостаточно ясно: мы еще не знаем, насколько сами арийцы, и в частности персы, были обязаны древней семитской культуре. Представление о семи небесах, напр. (и о семи верховных духах), которое играет важную роль в гностицизме, встречается в парсизме; а между тем всего вероятнее, что происхождение этого представления — вавилонское: парсизм и иудейство, по-видимому, пользовались общим источником. С другой стороны, и чисто персидские верования проникали в вавилонский пантеон, который никогда не отличался строгою замкнутостью: еще ранее входили в него некоторые иноземные божества, напр., сирские или эламские. Артаксеркс ввел в Вавилон культ богини Анахит, и культ Митры проник туда же. Впоследствии пришли и греческие боги, и мы знаем, что вавилонские боги отождествлялись с этими последними не только греками, но даже и некоторыми из своих собственных жрецов, как Берозом, который был жрецом Беля.

Мы переходим к последнему, греческому или, точнее, эллинистическому влиянию. Мы знаем, как сильна и напряженна была реакция против эллинизма со времен Маккавейского восстания. Никогда еще еврейство не подвергалось большей опасности, и недаром Антиох Епифан послужил прототипом антихриста. Надо вспомнить только, как ничтожно мала была Иудея в эпоху Маккавейскую. Менее чем в сорока верстах к северу от Иерусалима лежали пределы Самарии, а на юге, менее чем в тридцати верстах, за Бетзуром, начиналась область, в которой господствовали идумейцы. Язычники господствовали за Иорданом и занимали морское побережье. Правда, при Хасмонеях пределы Иудеи были расширены на десятки и десятки верст, но победы Хасмонеев включили в самые владения иудеев города с языческой культурой, колонии эллинизма, которые могли только временно подчиняться еврейским князьям, не теряя своего характера.

Эллинизм господствовал в Палестине вокруг Иудеи и просачивался в самую Иудею. Один перечень языческих культов в городах Палестины дает наглядное понятие о ее религиозном состоянии: тут есть и греческие культы, занесенные Селевкидами и упрочившиеся в колониях, тут и местные семитские культы, эллинизированные завоевателями, напр., культы Астарты, оргии которой в древности праздновались в самом Иерусалиме. В религиозной области сила эллинизма состояла именно в его способности ассимилировать любые языческие элементы: религиозный синкретизм был его политикой, его системой, соответствующей его вере. Другая великая сила эллинизма состояла в его культуре, которую он насаждал повсюду; и в Палестине мы находим несколько центров эллинистической образованности, каковы были, напр., Аскалон, Гераза, Гадара, Дамаск, отдельные граждане которых составили себе громкие литературные имена, — как Антиох Аска-лонский, учитель Цицерона, Никомах Геразский, Николай Дамаскин, Филодем, Мелеагр, Менипп, Феодор из Гадары.

В Самарии, где еще Александр Великий поселил македонских колонистов, эллинизм господствовал до конца II в. В 107 г. город Самария был завоеван и разрушен сыновьями Иоанна Гиркана, но Помпеи вновь окончательно отделил ее от Иудеи. Она была построена Габинием, и Август передал ее Ироду, который укрепил ее и поселил в ней 6000 новых колонистов; в честь Августа Ирод окрестил ее Себастой и построил ему храм. Самые "са-маряне", населявшие окрестные города и поклонявшиеся Ягве на Гаризиме, боролись с язычеством, подобно иудеям; и, подобно им, они в "законе" искали оплота против язычества. Но в своем положении раскольников они не обладали равными силами. В отдельных вопросах обрядового закона они превосходили самих иудеев своею строгостью, но зато и успехи эллинизма были сильнее в самарянстве, чем в Иудее. Существовала, по-видимому, эллинистическая самарянская литература, от которой уцелели лишь фрагменты, свидетельствующие о смешении религиозных преданий иудейства и язычества. С другой стороны, были и попытки реформы, как, напр., попытка Досифея, выдававшего себя за "пророка", обещанного Моисеем; но реформа эта повела лишь к основанию секты — Досифей был предшественником Симона волхва.

В самую Иудею эллинизм проникал, несмотря на все усилия книжников и законников, вместе с культурой и торговлей, вместе со всей атмосферой, которою была окружена эта маленькая страна. В рассеянии невозможно было оградиться от эллинизма, и мы познакомились уже с еврейским эллинизмом, процветавшим в Александрии. Но и в самой Палестине и в Иудее самоограждение от язычества создавало верному иудею крайне затруднительное положение: в городах он ежедневно соприкасался с лицами и предметами, оскверненными язычеством, и постоянно рисковал нарушить требования закона и ритуалистической дисциплины книжников; в селениях, где жил народ — "невежда в законе", где двоеверие коренилось глубоко, опасности были не меньшими.

Таким образом, в самой Палестине была готовая почва для плевелов ереси и раскола, для религиозного синкретизма всякого рода. И здесь самое усердие к закону могло вести к сектантству: фарисеи обособлялись от прочих иудеев именно с целью строжайшего соблюдения отечественных преданий и ритуальной чистоты. По всем веро-ятиям и секта ессеев имела аналогичное происхождение:

иерусалимское священство являлось им незаконным, неканоничным и вся жизнь их братии — нечистою; они удалялись из городов в деревни и пустыни и очищали себя постоянными омовениями. В результате получилась раскольничья секта, которая, несмотря на свое староверство и особенно ревностные заботы о святости и чистоте, вдалась во многие суеверия, частью старинные, а частью, по-видимому, и новые. Во всяком случае эти ревностные почитатели Моисея, которые не решались нарушать субботу Даже для отправления естественной надобности, едва ли имеют что-нибудь общее с пифагорейцами, с которыми их сближали по почину Иосифа Флавия, превращавшего фарисеев в стоиков, а саддукеев — в эпикурейцев.

Недостаточно, однако, перечислить внешние влияния, действию которых подвергалось иудейство. Если его апокрифическая литература отражает следы этих влияний, нужно рассмотреть самую эту литературу. Нужно рассмотреть результаты действительного синкретизма религиозных представлений в памятниках этой литературы, причем памятники эти имеют для нас тем большее значение, что они не составляли принадлежности отдельных сект, а отражают общераспространенные верования широких кругов еврейства. Мы обратимся еще раз к еврейской апокалиптике с ее откровениями тайн небесного мира и с теми суевериями, которые были связаны с познанием этих тайн.

Обратимся к еврейской ангелологии занимающей нас эпохи. Если в Ветхом Завете в чистом сиянии Ягве образы ангелов меркнут, как звезды при свете солнца, то в апокалиптической литературе, где религиозное сознание затемняется, мы наблюдаем как бы ночное небо народного миросозерцания. Чем дальше подвигаемся мы во времени, тем темнее это небо и тем многочисленнее и ярче звезды на нем.

Это сравнение следует принимать не только в переносном, но и в прямом смысле слова, поскольку воинство небесное отождествляется со звездами и ангелология в весьма значительной степени соединяется с астрологией. В талмудическом трактате Хагига мы узнаем, что под каждым из 12 знаков зодиака, имена которых вынесены из Вавилона, стоит по 30 архистратигов, под каждым из последних — по 30 легионов ангелов, в каждом легионе — но 30 полковников, у каждого полковника — по 30 подполковников, а у каждого подполковника — по 365 тыс. звезд, и все созданы для Израиля! Когда Навуходоносор хотел вознести свой престол выше звезд и сравняться с Всевышним, божественный голос сказал ему, что жизнь человека — 70, много 80 лет, а протяжение между землей и твердью — 500 лет пути и толща тверди еще 500 лет; на этой тверди стоят "животные", над головами которых помещается подножиепрестола Божия, и члены этих животных удлиняются в непрерывно возрастающей прогрессии: высота их ступеней — 1000 лет пути, высота связок — 2000 и т. д. Так недосягаемо высоко помещается Бог от земли и человека. Немудрено, что человек стремится заполнить пустоту, отделяющую его от Бога.

В Талмуде, правда, мы имеем памятники, относящиеся к позднейшей эпохе. Но в его ангелологии мы находим представления более ранние, принадлежащие времени, непосредственно предшествовавшему гностицизму, и послужившие материалом гностицизму. Со II в. до Р. X. мы находим настоящий непрерывно увеличивающийся хаос образов и имен, еврейских, сиро-финикийских, вавилонских, персидских и греческих. Еще Талмуд помнит, что имена ангелов, как и названия месяцев, планет и знаков зодиака, вынесены из Вавилона.

В этом хаосе имен слагается жаргон магии, гностицизма, Кабалы. Каждый ангел или демон имеет свое имя, и самое солнце имеет тайные имена. Знание этих имен служит заклинаниям и магии, а в этом и состоит первоначальная суть гнозиса: гностик есть "ведун", повелевающий миром духов и знающий таинственные формулы или заклятия, которые приводят в> трепет не только демонов, но и силы небесные и начальствующих духов (архонтов) как в этом, так и в загробном мире. Такими ведунамн были Симон и Менандр, офиты и другие гностики. Простой народ довольствовался отдельными заговорами, отдельными амулетами и табличками с начертанными на них ангельскими именами; профессиональные гностики и книжники искали более полного знания. Уже книга Еноха с понятным интересом останавливается на перечислениях варварских имен ангелов и демонов, а ессеи хранили в тайне имена ангелов, составлявшие достояние секты.

За отсутствием других свидетельств одни послания апостола Павла могли бы убедить нас в популярности подобного "лжеименного знания". Но если апостол не вменяет его ни во что, то гностики им превозносились и кичились своими откровениями, возводя их к самим ангелам. Так, неизвестный самарянский писатель, цитируемый Евсевием (Ргаер. еу. IX, 17), сообщает, что ангелы открыли тайное ведение Мафусаилу, сыну Еноха. В еврействе на этот счет существовали аналогичные мнения, праотцы получили высшие откровения через архангелов, а падшие ангелы научили людей магии, астрологии и всякого рода худым искусствам (Юбил. 10; Енох, 9).

Функции ангелов и их положение в небесной иерархии представлялись весьма различным образом в различных памятниках. В Талмуде верховным ангелом, ближайшим к Богу, обыкновенно является Метатрон, а в более ранних преданиях первенствуют Гавриил и в особенности Михаил, князь еврейского народа, стоящий одесную славы. Иногда признается четыре верховных ангела — Михаил, Гавриил, Рафаил, Уриил, причем имена последних двух нередко заменяются другими.

Еще чаще встречаются семь первозданных верховных ангелов, имена которых также не всегда приводятся одинаковым образом. В книге Еноха они перечисляются в следующем порядке: Уриил — ангел, поставленный над миром и над преисподней; Рафаил, поставленный над душами человеческими; Рагуил — ангел отмщения, карающий самые светила небесные; Михаил — ангел народа Божия; Саракаэль, поставленный над грешными духами; Гавриил, поставленный над раем, драконами и херувимами и, наконец, Ремиил. по-видимому тождественный с Иере-миилом, о котором говорит Ездра.

Эти семь ангелов созданы от начала и вечны: ибо есть и преходящие, эфемерные ангелы, возникающие ежедневно из огненной реки под престолом славы, которые вновь уничтожаются в ней, пропев Богу свою хвалу. Над всеми ангелами служения стоит архистратиг Михаил, заступник Израиля и посредник между ним и Богом. В Еноховой книге он является как бы наместником Божиим: в его руки вверено то великое заклятие, силой которого утверждается небо, земля и преисподняя, которому подвластны светила и знамения небесные и все духи. В книге "тайн Еиоха" Михаилстоит пред лицом Господа на десятом небе, а в талмудическом трактате Хагига он является первосвященником в небесном храме на четвертом небе. Он — небесный привратник и впускает души праведных в места успокоения.

Власть над стихиями и над всеми частями природы распределяется между всеми ангелами. И это представление связывается с астрологией: звезды управляют природой, а над звездами поставлены ангелы, иногда отождествляемые с ними. Всякая трава на земле имеет свою звезду, своего ангела на небе, и народы земные распределены между князьями воинства небесного. Сообразно этому в некоторых еврейских магических текстах представление о семи архангелах связывается с представлением о семи планетах — старинное воззрение, заимствованное из родины астрологии, Вавилона,где семь планет были семью великими богами. Семь лампад светильника Захарии суть "семь очей Господа, которые объемлют взором всю землю". И в семи лампадах светильника второго храма Иосиф Флавий и Филон видели символ семи планет.

В христианском гнозисе семь первозданных ангелов встречаются нам в самых различных системах. Мы находим их и в "Пастыре" Гермы, и у Климента Александрийского, и прежде всего у гностиков. "Сии суть святые ангелы Божий, первые сотворенные, — говорит Герма, — им же Господь передал всютварь свою, чтобы они растили ее, управляли и господствовали над всею тварью" (Ук. III, 4, 1). И среди них выделяется Господин строящегося здания (51т. IX, 6), который есть, по-видимому, не кто иной, как архистратиг Михаил (8т. VIII, 3, 3). По учению Саторнила Антиохийского, единый неведомый Отец сотворил ангелов, архангелов, начала и власти, а семь (низших) ангелов создали мироздание и человека. Седмерицу "эонов, богов или ангелов" находим мы и у офитов, причем, по замечанию Иринея (му. Ьаег. I, 30, 9), под "святою седмицей" они разумеют семь планет. Во главе их стоит Ялдабаоф, Бог иудеев, избравший Авраама и даровавший закон Моисею. Келье (Опе§, с. Се1&. VI, 30) сообщает о семи архонтах, обозначенных в диаграмме офитов под видом льва, быка, дракона, орла,медведя, собаки, осла: эти архонты стоят у врат небесных, и Ориген приводит те формулы, с которыми душа усопшего должна обращаться к ним, по учению этих "гоэтов", для получения свободного пропуска. В таких формулах архонты заклинаются именами Ялдабаоф (первый и седьмой), Иао, Саваоф, Астафей, Элоей, Орей, а на самой диаграмме архонт лев называется Михаилом и следующие за ним архонты суть Суриил, Рафаил, Гавриил и т. д. Таким образом, гностическому Ялдабаофу, Богу иудеев, соответствует в диаграмме архистратиг Михаил, князь еврейского народа. Любопытно также и то обстоятельство, что, по учению офитов, Ялдабаофу соответствует планета Сатурн, ангелом которой в других еврейских памятниках является Михаил.

В данном случае связь гностического учения с еврейской ангелологией представляется довольно ясной. Но оставим гностиков и вернемся к еврейской апокалиптике. Рассмотрев представление о семи первозданных ангелах, перейдем к одному из наиболее характерных представлений — о семи небесах, в котором мы находим полное смешение ангелологии и космологии.

Всего подробнее эти семь небес описываются в книге Тайн Еноха, но о них говорится и в заветах 12 патриархов, и в IV кн. Баруха, и в восхождении Исайином, и в Талмуде, и во многих других памятниках патриотической литературы. Трудно выследить происхождение этого странного учения, которое вытекает из общего источника еврейской космологии и астрологии — из халдейской премудрости. Это воззрение, проникшее и в некоторые памятники древнехристианской литературы, но в конце концов осужденное и оставленное, важно нам потому, что оно получает весьма значительное развитие в раннем гностицизме. ^ Целое учение о спасении и искуплении связывалось в гностических кругах с представлением о множестве небес (первоначально семь небес), через которые душа усопшего проходит, восходя к горнему миру, встречая на пути своем всевозможные препятствия со стороны различных духов, причем эти духи побеждаются различными заклинаниями, ведомыми гностику: тут-то важно было знать тайные имена ангелов-архонтов.

Описания различных сфер небесных, разумеется, несходны между собой в различных еврейских памятниках, не говоря уже о гностических учениях. Есть, однако, и значительные совпадения, свидетельствующие о существовании апокалиптического предания, правда не особенно строгого и определенного, но все же заметного при большом разнообразии фантастических представлений.

Трудно найти более яркий образчик полнейшего смешения религиозных представлений, чем этот фантастический мир звезд, духов, сказочных птиц, крылатых крокодилов и змиев. Мы находим Заратустру на седьмом небе персов, жернова небесной манны — на третьем и горний Иерусалим — на четвертом небе Талмуда; мы находим солнце с его фениксами на четвертом небе Еноха и строителей вавилонской башни — на первом и втором небе Баруха. На небесах — жилища светил, хранилища снега, града и молний; на небесах — хранилища душ, еще не родившихся, места упокоения праведных и места мучений — рай и ад; на небесах — престол Божий и жилища духов, не только добрых, но и злых, не только ангелов, но и многих стихийных духов. В заветах 12-ти патриархов Левий видит первое небо — темное и "дряхлое" от людских грехов, а второе содержит в себе "огонь, лед и снег, готово в день повеления Господня" и "все дуси, пущаеми на месть человеком". Эти грозные, огненные, "немилостивые" ангелы-истязатели встречаются во многих апокалипсисах; в "Тайнах Еноха" описываются ключари и стражи врат адовых, "стояще, яко аспиди великые, и лица их, яко свеще, потухлы, и очи их огненны, и зубы их обнаженны до перси их".

Рассмотрим подробнее описание Еноха в книге "тайн". На первом небе, над твердью, он, как и следует ожидать, видит горние воды, "море превеликое, паче моря земного", после чего ангелы проводят перед ним "старейшины и владыкы звездных чинов"; там же встречает он и двести ангелов, управляющих звездами и сокровищницами снега, града, облаков и росы. На втором небе Енох видит "тьму паче тьмы земныя", где в оковах "висят отпадшие ангелы, соблюдаемые на день суда". На третьем небе помещается рай (2 Кор. 12,2, 3) с древом жизни и древом милости и в северной части — ад для грешников, которых терзают "лютые и немилостивые ангелы". На четвертом небе находятся пути солнца и луны и дивные твари, их окружающие, среди полчищ ангельских, поющих неизреченные песни. На пятом — несметное воинство стражей, или "григореев", погруженных в грустное молчание: из их среды под предводительством Сатанаила „отпали ангелы, которые мучаются на втором небе. На пятом небе Енох видит 7 чинов ангелов, управляющих небесными явлениями, звездами, луною, солнцем: "сии суть архангели, иже над ангели и всяко житие смиряют небесное и земное. И ангели, иже суть над времяни и лети, и ангели, иже над реками и морем, и ангели, иже над плоды земными и над всякою травою и всяку пищу дающе всякому животу. И ангели всех душ человеческих и пишут вся дела их и житие их пред лицом Господним. И посреди их семь финик (фениксов), семь херувим, семь шестикрылат, един глас суще и поюще единогласно". Затем следует седьмое небо, где в великом свете являются огненные полчища великих архангелов и бесплотных сил — господства, начала, власти, херувимы, серафимы, престолы и многоочитые; за ними на престоле сидит Бог и по десяти ступеням от престола размещаются десять чинов. Соответственно этим десяти чинам в тексте, изданном Поповым ("Труды Обш. ист. и древн.", 1880), к семи небесам прибавляются еще три неба: восьмое "иже наречется еврейским языком Музалоф (mazzaloth — 12 знаков зодиака) пременитель временем сухота и мокрота, двенадесяти зодиям, иже суть верху седьмого небеси; девятое, еже по еврейскому зовем кухавым (звезды, небо неподвижных звезд?), идеже суть домове небеснии зодиям и двенадесяти", и, наконец, десятое небо — "Аравоф", где Енох видит лицо Божие и встречает архистратига Михаила.

Таким образом, в еврейской апокалиптике мы находим семь небес гностиков-валентиниан и офитов. В своей монографии о происхождении гностицизма Анц (который ишет источник его в Вавилоне) справедливо указывает на первостепенное значение гностических представлений о мытарствах, черезкоторые проходит душа усопшего: гнозис сообщает формулы и заклинания, дающие душе свободный пропуск в сферу блаженства. Перед очами "гностиков" Епифания возвышаются друг над другом семь небес, и в восьмом их ждет желанное блаженство, но в каждом небе душуподстерегает чудовищный архонт и преграждает ей путь: на первом небе — Иао, на втором — Саклас, на третьем — Сиф, на четвертом — Давид, на пятом — Елоей или Адонаи и т. д. То же самое находим мы у вышеупомянутых офитов, у барбелонитов, архонтиков и у множества других сектантов, хотя число небес и возрастает иногда много выше семи, как у фибионитов и Василида. По учению валентаниан, демиург создает семь небес, они же суть семь ангелов, так что, напр., они считают рай четвертым архангелом и помещают его над третьим небом. Это воззрение можно сблизить с тем, которое мы находим у офитов Оригена: семи ангелам соответствуют семь планет и семь сфер небесных.

Существенное отличие гностицизма от еврейской апо-калиптики в учении о семи небесах и семи архонтах состоит не в астрологической основе обоих воззрений; в этом отношении они вполне однородны. Разница состоит в представлении о Боге Израилевом: апокалиптика видит в Нем истинного Бога, а гностики — верховного ангела, князя еврейского народа — Ялдабаофа, Саваофа, Адонаи или даже Михаила. Ялдабаоф говорит про себя: "я отец и Бог и нет выше меня", но мать его обличает его. Раз Бог апокалиптики, Бог седьмого неба, перестает быть истинным, благим и Всевышним Богом, — над ним Раскрывается новое небо или новые небеса и сам Он со всеми подвластными ему архангелами обращается в архонта, в демиурга, узурпирующего божество. Он признается ложным богом, и сообразно тому все архангелы прочих низших сфер или небес меняют свой характер, становятся враждебными силами.

Таким образом, в учении еврейской апокалиптики о небесах мы находим материал гностического учения об зонах; гностицизм вырабатывает свое учение на еврейской почве.

В основании астрологических верований, вынесенных из Вавилона, лежит представление об одухотворенности планет и звезд, которые отождествляются с высшими существами. Еврейская апокалиптика вся пропитана этими представлениями: есть ангелы звезд, солнца, луны, знаков зодиака или, точнее, есть одно воинство небесное, в котором ангелы смешиваются с небесными телами.

Посмотрим, как описывается шествие солнца в книге Еноха. Оно несется в быстрой как ветер колеснице; четыре звезды, имеющие под собою 1000 звезд, идут одесную ее. и четыре таких же звезды — ошуюю; 15 тем шестикрылых ангелов ведут солнце днем и 1000 ангелов — ночью; сто ангелов дают ему огонь. Вместе с солнцем летят два духа в виде двух птиц — финика и халкедрия: образ их львиный, а ноги, хвост и голова крокодила (!?), "видение же их обагрено, яко дуга облачна" (радуга), величина их — 900 мер, и у каждого по 12 крыльев ангельских. Они следуют за солнцем и несут росу и зной — что повелит им Господь. Солнце выходит ежедневно в определенные ворота, смотря по календарю, и возвращается в другие ворота, на западе. Когда оно доходит до них, 400 ангелов снимают снего венец и несут его к Богу, а солнце без венца возвращается на восток, где ангелы утром вновь венчают его. И тогда финик и халкедрий начинают петь, и того ради все птицы трепещут крыльями и поют, радуясь светодавцу.

Еще более фантастическое, но весьма сходное описание находим мы в четвертом апокалипсисе Баруха (Техts and Studies, V,1,88 ed. James). Здесь в колесницу солнца впряжены "пернатые" ангелы в виде коней, а в колесницу луны — ангелы в виде быков и баранов. Само солнце является в виде мужа в огненном венце, а луна — в виде женщины: она лишена прежней славы за то, что при общем смятении сил небесных посмеялась наготе павших прародителей. По утрам ангелы с громом великим отворяют ворота солнца и отделяют тьму от света, а по вечерам 400 ангелов относят к престолу Божию венец солнца и очищают его, ибо лучи его оскверняются, падая на беззакония людские. Феникс, летящий перед солнцем, есть "хранитель всему миру": своими исполинскими крыльями он защищает его от палящего зноя солнечного, которого иначе не могла бы вынести никакая тварь; он питается манною небесною и росою, а пение его пробуждает все живые существа: заслышав его голос, петухи поют, возвещая восход солнца, и вся тварь славит Творца.

Откуда взялась эта солнечная жар-птица, напоминающая индийскую Гаруду? Предания о ней встречаются нередко и в древнейшей патристике, и в византийской литературе. Птица Феникс вместе с птицей Сирином и зверем Инд-риком была популярна и в Древней Руси. Солнце жжет крылья Феникса; грустный и печальный кончает он свой день, но, омывшись в океане, вновь обновляет опаленные перья. Климент Римский (1 Кор, 25), Тертуллиан (Ое геааиг. 13), Амвросий (Шестоднев 5, 23), Епифаний (Анко-рат, 84) и многие другие христианские писатели не сомневаются в существовании этой птицы, которая нередко изображается символом возрождения и воскресения.

Звезды столь же живы, как луна и солнце, и подчиняются сложной небесной иерархии. "Старейшины и владыки звездных чинов" встречаются уже на первом небе, а на шестом — семь славных чинов, сияющие паче солнца, "строят и изучают звездное хождение и солнечное обращение и лунное пременение". Эфиопская книга Еноха приводит и самые имена ангелов, заведующих небесными явлениями, а у Филона самые светила небесные признаются "архонтами", начальствующими (I DE monarchia, 1). Старинные предания о блуждающих звездах и падших звездах продолжают развиваться. В бездне за пределами неба и земли Енох видит страшную темницу воинства небесного; там, связанные на 10 000 лет, мучатся в огне звезды, ослушавшиеся велений Господа и не явившиеся в назначенные сроки.

Но не одни небесные тела имеют своих ангелов. Ангелы планет суть архангелы, которым подчинены служебные духи, а вместе с ними и всякая жизнь на земле и на небе, души людские, животные и растения. Четыре стихии, ветры, снег, град, гром и молния, реки, моря, металлы имеют своих духов. Воды над небом имеют мужской пол, а воды под землею — женский (Ен. 54, 8). Дух моря есть могучий дух мужеского пола, который мощно стягивает море вожжами или толкает его вперед, гонит его сквозь горы земли. Дух инея есть его ангел, и дух града есть благой ангел; есть дух снега и дух тумана, имеющий свое особое жилище; жилище духа росы примыкает к жилищу дождя, но дух дождя подчинен другим ангелам — функции его слишком важны, чтобы он могдействовать бесконтрольно. Величайшие ангелы имеют свои специальные функции, напр. Михаил, "князь Израиля", есть князь воды, зимы, серебра, а Гавриил — князь огня, лета, золота. В Vocabulaire de I'angelologie Шваб дает каталог имен и функций, напоминающийсписки индигитамент римских понтификов: здесь есть ангелы, которые призываются в болезнях, в дороге, во все различные времена и во всевозможных случаях жизни, даже в таких, о которых упоминать неудобно.

Не забудем, что за ними стоит еще целый сонм духов и демонов, души исполинов — сынов ангелов от дочерей человеческих, падшие духи, черти массиким', косматые шедим' и волосатая Лилит — страшилища вавилонского происхождения; есть, далее, лешие, драконы, сирены; есть демоны, живущие в пустыне, и бесы, гнездящиеся в языческих капищах, в банях, в отхожих местах. Все болезни объяснялись действием демонов, — в особенности, как известно, эпилепсия и душевные болезни, в которых видели прямое беснование.

VII

Отдельные из этих суеверий сами по себе не имеют большого значения, но получают свое место в общем строе народного миросозерцания еврейства. Важно общее положение: Бог, с точки зрения подобной пневматологии, не принимает непосредственного участия в управлении вселенной; оно поручено архангелам, архонтам планет и небесных сфер, ангелам стихий и подчиненным им духам:

они являются подлинными "космократорами" — миродер-жателями; ими посредствуется вся деятельность Божества по отношению к миру. По справедливому замечанию Гфререра (Jahrhundert des Heils, 1, 376), такая вера была не без опасностей своего рода: "легко можно было впасть в заблуждение, что вместо Бога следует поклоняться ангелам", так как они доступнее, ближе к человеку, а след., и могут более помогать ему, чем Всевышний. Так возникло служение ангелам, от которого предостерегает апостол (Кор. 2, 18), или служение "немощным стихиям", которые, как мы только что видели, являлись в образе духов и ангелов.

Весьма возможно, что поклонение солнцу, приписываемое ессеям и сампсеям, было связано с их ангелологией. В древнехристианской проповеди служение ангелам вместе со служением солнцу и луне нередко обличается как иудейское заблуждение, если не как иудейское верование: сам Ориген, который отвергает последнее, говорит, что подобный культ есть не иудейское верование, а отступление от иудаизма. И в Талмуде не раз встречается указание на борьбу с культом ангелов, причем жертвоприношения "великому князю" Михаилу признаются таким же идолопоклонством, как жертвоприношения солнцу, луне, звездам, источникам и высотам.

Ортодоксальное еврейство твердо держалось веры в Бога как единого Творца, создавшего все Своим словом и Своей мудростью. Книга Тайн Еноха дает верное выражение этой мысли: "Сотворих от вышняго основания и До нижняго и нет советника ни наследника Моим тварем. Аз есмьвечен и нерукотворен, без пременения мысль Моя. Советник Мой есть Мудрость Моя и Слово Мое дело есть". В умозрениях о сотворении мира заходит, однако, речь о различных силах Божества, о той же Премудрости (как мы видели у Псевдо-Соломона), о Слове (Филон), Духе, о Творческой и Правящей силе Божества (Филон), причем, по-видимому, еще до Филона учение об этих силах связывалось с учением об именах Божиих и вместе с учением об ангелах: у Филона самый Логос нередко изображается архангелом, а царственная и творческая сила — в виде ангелов. Умозрение о силах и славе Божества, как отличной от него энергии, связывалось с учением о "меркабе" — колеснице Иезекииля. Уже Иоха-нан бен-Саккай, ученик Гиллела Старшего и современник апостолов, ссылается на древние предания о меркабе; но умозрения эти считались опасными: из четырех великих раввинов, проникших в этот запретный сад, только один уцелел, а три других погибли — один умер, другой омрачился духом, третий — Ахер — впал в ересь. Поэтому Иезекииля не позволялось читатьдо тридцати лет, а мидраш о меркабе дозволялось излагать лишь в присутствии одного слушателя, и то лишь способного к пониманию. Но не все были так осторожны, в Александрии в особенности, где "вкушали слишком много меда" и упивались мистическим ведением.

Во всяком случае, если ортодоксальное иудейство твердо держалось учения о единстве Творца, то, как мы только что видели, в учении о Промысле и промыслительной деятельности ангелы-наместники нередко становятся на первое место. Между тем творческая и промыслительная деятельность столь тесно связаны между собою, что, раз ангелы являются посредниками Промысла, ничто не мешает видеть в высших силах духовного мира и посредников Творца, как это делает, напр., Филон в учении о сотворении человека: ангелы лица и ангелы служения могли быть носителями различных "имен" Божиих, или, что то же, — различных сил и аспектов Божества в самом творении. В книге Еноха архистратигу Михаилу вверена клятва, или заклятие, которым утверждены небо, земля и бездна: он, следовательно, является носителем вседержительной силы Божией.

Во всяком случае мы имеем прямые памятники космогонического умозрения среди иудейства. В книге Тайн Еноха, вполне корректной по своему богословскому монотеизму и своей религиозной этике, мы находим космологию и космогонию, во многом приближающиеся к гностическим. Семь небес для семи планет, которые имеют обращаться в течение семи тысяч лет — срок, положенный миру, — были созданы в первый день творения, если не до него. Лицом к лицу Бог сообщает Еноху тайну об основаниях творения, какую Он не поведал и самим ангелам. Прежде чем было создано что-либо видимое, говорит Господь, "аз един прохождах в невидимых якоже солнце (ездит) от востока на запад и от запада на восток";

но солнце имеет покой, а Бог не обретал покоя, созидая все. Замыслив "поставите основание" видимой твари, Он повелел "в испренних да снидет (вар. "во преисподних да взыдет") едино от невидимых видимо. И съниде (изыде) Адаел превелик зело и смотрих его и се в чреве те ими света великого. И рекох к нему разрешися Адоиле и буде видимо раждаемо из тебе. И разрешися изыде свет превелик и аз же среде света... И паки восклонися възрех от престола моего и възвах вторицеи в преисподних и рех да взыдет от невидимых тверди видимо. Изыде Архас (вар. Арухаз) тверди тяжк и чрьмен (вар. черн) зело; и рех разверзися Архасе и буди видимо рождаемо из тебе. И разрешися. Изыде век тьмень (темно) превелик зело, нося тварь дольных всех и видех яко добро и рех к нему сниде ты долу и утвердися. И бысть основание нижним, и несть под тьмою иного ничего же" (XI, б — 20). Таким образом, мы имеем здесь два таинственных начала — Адаель и Архас, из которых выходят два зона — зон света и зон тьмы. Конечно, Архас и Адаель не суть архонты-зоны небесных сфер. Тем не менее мы, несомненно, находим здесь представление о двух зонах и двух мирах — мире света, превыше которого нет ничего, и мире тьмы, под которой также ничего не имеется. При этом оба мира рождаются из двух "невидимых" начал. Эта космогония значительно приближается к идеям офитов и сифиан (или сефоитов), которые также признавали начала света и тьмы наряду с божественным духом, посредствующим между ними.

Далее книга Тайн Еноха повествует о том, как созданы были воды, небеса и бездна, т. е. те элементы, которые, по библейскому сказанию, предшествуют первому дню творения.

"(20) И повелех да возмется от света и от тьмы (21) и рех буди толсто и обито светом и то прострех и бысть вода. (22) И прострех врьху тьмы, ниже света и тако воды утвердих, сиречь бездну. (28) И основах светом округу воды и сотворих 7 круг внутрюду. И вообразих яко хрусталь, мокро и сухо сиречь стькло и лед обхождение водам и иным стихиам. (24) И указах комуждо свой путь 7 звездам каждо их на свои небеси тако да грядут. (35) И видех яко добро и разлучих между светом и тьмою сиречь посре воды сюду и сюду. И рекох светови буди ты день и повелех тьме да будет нощь. (26) И бысть вечер и паки бысть утро, то есть "Аз" день. (27) Тако утвердих небесны круги. (27) И рекох да се соберет вода долняя иже есть под небесе в собрание едино и да иэсохнут волни ея и бысть тако. (28) И о камени согрузих сухо и нарекох сушу земля".

Чарльс отказывается понять первую половину этого текста, и нельзя сказать, чтобы он был ясен; но во всяком случае в ст. 21 говорится не о разделении света от тьмы, как думают Чарльс и Морфиль, а о создании воды из уплотненной смеси тьмы и света. "Тьма" и "свет" понимались в древности как тела особого рода (напр., в космогонии Парменида); тьма есть густая мгла, обладающая тяжестью ("толсто"). Недаром отец тьмы, Архас, "тверд и тяжек и чермен (черен?) зело". Тьма сгущается внизу и потому может служить "основанием дольным", т. е. основанием бездны водной. Вода, тело жидкое, создается из уплотненной смеси света и тьмы, — легкого и густого, тяжелого тела; вода, уплотненная светом, дает хрусталь, лед и град; вода, уплотненная тьмою, дает камни, из которых образуется суша. В эфиопской книге Еноха мы узнаем, что самые металлы, как цинк или олово, образуются из источников особого рода, в которых действуют особые духи (Ен. 65, 8).

Вот, как мы полагаем, наиболее подходящее объяснение: вода есть смесь тьмы и света и вместе с тем то, что отделяет чистую тьму от чистого света; и она же есть та стихия, из которой образуются прочие тела. В ней есть и огонь, который присутствует и в тверди, и в камнях. Господь высекает его из камней, как из огнива, а из этого огня создает десять тем ангелов.

Таким образом, мы имеем космогонию, весьма близкую к гностическим, в памятнике, который стоит всецело на почве еврейского монотеизма и религиозной морали, отличающей собою последнюю эпоху дохристианского иудейства. Никаких признаков антиномизма или оппозиции против закона мы в нем не замечаем; напротив, помимо нравственных предписаний, он содержит и предписания обрядовые, показывающие в авторе верного сына Израиля.

VIII

Если творение мира возводится непосредственно к Богу, как абсолютной первой причине, то промысл, как мы видели, посредствуется ангелами. Ими же посредствуется законодательство — положение, которое было, по-видимому, общепризнанным среди раввинов эпохи Христа, в особенности среди фарисеев. "Закон преподан через ангелов рукою посредника" (Гал. 3, 19); Моисей говорил с ангелом на Синае, евреи приняли закон "устроением ангельским", и он есть "слово, возвещенное через ангелов".

В книге Юбилеев "ангел лица" получает повеление от Бога — записать для Моисея все события с первого дня творения до построения Иерусалимского храма и диктует Моисею "повествование о творении"; он же дает ему предписания о праздниках, жертвах и субботах. В Талмуде и мидрашим'ах сохранилось даже имя этого ангела: его зовут Иефифиа.

Известно, что многие исследователи искали в учении апостола Павла о законе корень того антиномизма, который мы находим у гностиков. В этом смысле толкуется и представление апостола о происхождении закона: "...закон Моисея, — говорит Ричль, — имеющий прямою целью вызвать прегрешения (нарушение заповедей), есть установление ангелов и не есть непосредственное установление Бога". Но, по мысли Павла и, ранее его, Стефана, закон дан не ангелам, а через ангелов и служит "детоводителем" ко Христу для человечества, вверенного попечению "домоправителей" Божиих в период младенческой незрелости. Стефан и Павел ссылались на общераспространенное в их время мнение о посредничестве ангелов и нисколько неотрицали божественности закона и провиденциального его значения вплоть до пришествия Христа.

Правда, в их эпоху мы находим и следы другого мнения. Мы видели, что уже Филон различает между творческою благостью Сущего, которую он называет "Богом", и законодательною справедливостью Его, которую он называет "Господом"; и мы знаем, что это различение между "именами" Божьими, Ягве и Елогим, было унаследовано Филоном от его предшественников. Тем не менее Филон еще не выводил отсюда никакого отрицания или упразднения закона, и даже Коринф, который развил еще далее это положение, признавши, что Господь закона не был "благим" Богом, — учил соблюдать закон и не был антиномистом.

Для отпадения от закона, для упразднения закона требовалось признание законодателя падшим богом или падшим ангелом; требовалось учение о том, что не только над миром, но и над самим Израилем господствует низшее начало, архонт, не ведающий истинного Бога, отличный от Него или даже враждебный Ему. Находим ли мы в ортодоксальном еврействе следы подобных воззрений?

Помимо прямого положительного воздействия тех народов, с которыми Израиль приходил в соприкосновение, большое значение имело для него и воздействие отрицательное, обусловившееся самим господством язычников. Все яснее становилось, что власть над миром находится в их руках и в руках их князей — их богов, или ангелов;

настоящий век есть век язычников; настоящее время — их время. Тем настоятельнее является потребность в теодицее, в оправдании Бога в истории — как теоретическом, так и практическом: требуется суд над народами и их князьями, их пастырями; требуется упразднение начальств и миродержателей века, тех стихий, которые господствуют над миром. С другой стороны, зреет и нравственное размышление и являются сомнения. Отчего так долго торжествует зло? Откуда оно и откуда его сила? Отчего медлит Господь Своим судом и Своим пришествием? Этими вопросами проникнута апокалиптическая литература. Почему страдает праведник, почему томится народ Божий, а язычники торжествуют? Почему созданы люди, если все они грешны, если столь многие обречены на погибель?... Апокалипсисы Еноха, Ездры, Баруха и другие стремятся объяснить эту тайну, разрешить роковую загадку.

Апокалипсисы Ездры (IV кн.) и Баруха указывают на святость и правду Божию и на неисповедимость путей Промысла. Они утешают народ перспективой близкого суда и грядущей славы, а отдельных праведников — перспективой грядущего возмездия и загробной жизни. Все совершается в назначенные времена и сроки, предначертанные на скрижалях небесных: нужно, чтобы исполнилось число святых (4 Ездры 4, 36).

Но это не ответ на роковой вопрос о происхождении зла, о неправде, господствующей в мире. И с точки зрения того миросозерцания, которое видит в ангелах и силах небесных архонтов или правителей века сего, само собою напрашивается представление о грехопадении этих архонтов, которые "неправедно судят" вверенные им народы (Пс. 57), неправедно пасут их и постольку подлежат посещению или суду Божию.

Это воззрение находит себе наиболее яркое выражение в эфиопской книге Еноха, где мы находим свод различных представлений о грехопадении ангелов. Первое и наиболее обычное представление связывается с гл. VI (1—4) Бытия, где повествуется о том, как "сыны Божий" входили к дочерям человеческим. Небесные стражи под предводительством своего архангела, которого Енох называет то Семиазом, то Азазелем, оставили Бога и во дни Иареда сошли на вершину горы Ермона и начали блудодействовать с женщинами до самого потопа и породили поколения гигантов, причем они научили своих чад и своих жен всякого рода волхвованиям, астрологии, аероскопии, медицине, а также и косметике и выделке панцирей и боевых снарядов. Таким образом, причиной грехопадения ангелов изображается чувственность, влечение к плотскому наслаждению, которое, по-видимому, и впоследствии продолжает служить искушением для ангелов и других духов, неравнодушных к женским прелестям. Филон развивает эту мысль в платоническом смысле в своем толковании на Б., 6, 1 — 4 (De gigantibus); но тем не менее источник ее лежит в подлинно еврейском предании. С незначительными вариантами повторяется это же сказание о грехопадении в книге Юбилеев и в книге Тайн Еноха.. В кн. Юбилеев одним из главных возмутившихся духов является Мастема: по повелению Божию ангелы связывают девять десятых падших духов (вкниге Еноха — всех без исключения), а одна десятая оставляется на службе у сатаны, В "Тайнах" главою отпадших называется Сатанаил, князь ангелов пятого неба, который вместе со многими из них возмутился против Бога еще до происшедшего на горе Ермоне: он хотел поставить престол свой над облаками, сравняться с Всевышним и через Адама возобладать и воцариться над миром (XI, 72); но он был свергнут с неба, и воздух, в котором он летит, стал его пребыванием, а приспешники его были заключены в месте мучений на втором небе. Впрочем, некоторые из них сошли на гору Ермон блудить с дочерями человеческими. Здесь явное смешение двух преданий: в IV, 2 говорится, что возмутившиеся стражи казнятся на втором небе, а в VII.2 (эф. Ен. X) они помещаются в преисподней.

В человеческий мир грех проник завистью диавола ((Тайны Еноха XI); диавол отождествляется со змеем, обольстившим прародителей, — мы знаем, что некоторые сектанты представляли себе серафимов в виде крылатых змеев, — представление, которое мы находим и в позднейшей еврейской литературе. Самый соблазн понимался различно: согласно некоторым преданиям, сатана вступил в связь с Евой, причем аналогичное воззрение мы находим у офитов и архонтиков. Чувственность, соблазнившая ангелов, плотский грех и здесь являются началом греха.

Другое начало — в гордости и ослушании. Сказание о возмущении Сатанаила, желавшего превознести свой престол на гору небес, напоминает древнее сказание об утренней звезде — Деннице, сыне Зари (Ис. 14, 12 ел.). Вместе с этим мы переходим к другому представлению о грехопадении — о падших и блуждающих звездах, которые ослушались божественных велений, нарушили космический порядок, не взошедши в положенные сроки, и за это были свергнуты на 10 тыс. лет в страшное место мучений за пределами неба и земли вместе с падшими ангелами (Ен. 13 и 21). В Филоновом трактате о монархии светила небесные прямо называются архонтами, начальствующими, и Филон полемизирует лишь с теми, которые видят в них самовластных богов и причины всего сущего. По Моисею, говорит он, весь мир сотворен; но, как величайший град Божий, он заключает в себе начальствующих и подчиненных: начальствующие, архонты, суть планеты небесные и неподвижные звезды, а подчиненные, подвластные существа, суть те, которые населяют подлунную область — воздух и землю. Названные же архонты не самовластны, а суть лишь наместники единого Отца.

Это воззрение объясняется легко и помимо каких-либо эллинистических влияний и вполне согласуется с общими представлениями эпохи. Если у Филона начальствующим подчинены служебные духи, управляющие явлениями природы, то же самое находим мы и в наших апокрифах, напр., в Тайнах Еноха. Астрология была заимствована евреями не у греков, а у халдеев, и мы знаем, что она была сильно распространена между гностиками вообще и в частности между гностиками иудействующими (напр., среди лкезаитов). С другой стороны, общепринятым воззрением было и то. согласно которому все народы распределяются между особыми "начальствующими" или ангелами, управляющими их судьбою. И если нарушение порядка в природе, или беззаконие, совершающееся в небесах, есть грехопадение сил небесных, то исторические катастрофы также возможно сводить к борьбе, к беззаконию начальствующих, к их неправедному суду или неправедному управлению (Пс. 57). Господство неправды в истории, в особенности же угнетение народа Божия, объясняется дурным управлением ангелов-архонтов, пастырей, поставленных над народами. Таковы 70 пастырей в книге Еноха (эф.), гл. 89 — 90, или 70 ангелов, поставленных над 70 народами, согласно другим еврейским преданиям. В кн. Еноха Господь овец Израилевых предает их 70 пастырям и поручает им пасти их, назначив, сколько овец они должны сохранить и каких предать на гибель и растерзание диким зверям, олицетворяющим языческие народы. Но Господь предвидит, что ангелыне исполнят возложенного на них поручения, расхитят и погубят несравненно большее количество овец. Поэтому Он и поручает другому ангелу (80, 61) втайне наблюдать за всеми их действиями и доносить Ему; в день суда они получат свое возмездие и вместе с другими падшими ангелами и звездами будут ввергнуты в бездну огня (90, 24—5)2. Далее ортодоксальное иудейство идти не могло: все зло, вся неправда в мире объясняются грехопадением ангелов и архангелов, их злоупотреблениями, их дурным управлением: то же самое признавалось и гностиками, начиная с Симона волхва. Разница заключалась в степени, в ранге небесных тел. Иудеи ограничиваются стражами, архангелами и ангелами, а гностики делают дальнейший шаг вперед в направлении к дуализму. Причина сотворения мира лежит в "Благости" Божией, говорит Филон; в чем же тогда причина зла? Если оно господствует в веке сем, во всей вселенной, то не пал ли сам князь мира, настоящий зон, архонт мира? Если зло господствует в Израиле, то есть ли Бог его истинный Бог? быть может, зло в мироздании объясняется отпадением самой демиургической силы Божества, Его творческой Премудрости, Советницы творения, которая уже ранее была гипостазирована в особое существо? Не пала ли эта "мать всех живущих"? Барбе-лониты и "гностики" Иринея отождествляли эту Премудрость со Св. Духом, в котором они видели женственное начало — пра-Еву. Это и есть блудная Мудрость, София Пруникос гностиков, мать архонтов. Или, может быть, самдемиург, создатель мира, есть лишь ангел, подчиненная сила Божества, также отпадшая от Него и лишенная высшей мудрости? Мы видели уже, что в ортодоксальном иудействе устанавливалось различие между Божеством и его силами, причем в особенности различались сила творческая и сила законодательная, благая и карающая силы. Это различие, установленное Филоном и резко выраженное у Керинфа, встречается в смягченном виде и в Талмуде.

Талмуд и Филон, по-видимому, вдохновлялись однородным раввиническим преданием. Но, разумеется, ортодоксальное иудейство оставалось чуждым учению об отпадении Софии иди демиурга: это было учение гностическое, хотя и такое, которое могло возникнуть лишь на почве иудаизма, ибо, помимо иудеев, кто же мог знать о Премудрости, об архонтах, архангелах семи небес и о Боге закона? Чем обусловливался антиномизм гностиков и их дуализм, об этом мы скажем ниже.

Мы рассмотрели, таким образом, ангелологию позднейшего еврейства и, как мы полагаем, выяснили те элементы гностицизма, которые в ней заключаются. Опасаясь натяжек и шатких предположений, мы отметили лишь те аналогии, которые казались нам несомненными. Нам остается рассмотреть еще некоторые пункты, имеющие непосредственное отношение к антропологии и сотериологии, или учению о спасении у гностиков. Здесь послехристианский гностицизм, разумеется, усвоил целый ряд представлений от Церкви, хотя самое христианство было понято гностицизмом по-своему. Раствор, в котором кристаллизовался позднейший гностицизм, был готов и насыщен до критической точки, и христианство с его новыми "дарами Духа" послужило толчком к его кристаллизации. В дуалистической системе гностиков нужен был Спаситель, "Сотер", освобождающий человека от планет, от эонов и архонтов, от демиурга и от еврейского бога, Спаситель, приносящий с небес таинственный гнозиси возводящий человека к блаженству божественного мира — "Плеромы". Христос, Сын Божий, сошедший с небес, привлекший к Себе такое множество верующих среди обрезанных и необрезанных, Христос, Искупитель мира, в Котором упразднялся закон и открывался новый путь к Отцу, — и был понят гностиками в качестве желанного "Спасителя". Отдельные волхвы, как Симон, выдававший себя за "Силу, именуемую Великою", естественно, и здесь не могли соперничать с Ним. Он занял место в гностических системах, но эти системы обратили Его в такое же мифическое, фантастическое существо, какими были их архонты и зоны. Это было несомненным переворотом в гностицизме, или, если угодно, рождением гностицизма в нашем, позднейшем смысле, он перестал жить утробною жизнью в еврейской среде и получил всемирно-историческое значение в качестве особой универсальной формы религии искупления. Гностицизм стал магической формой христианства, магической концепцией спасения. Эта форма, эта концепция могла рассчитывать на величайший успех в разлагавшемся языческом мире с его религиозным синкретизмом и его мистериями. Гностицизм обогатился множеством новых образов, эонов, ипостасей, имен, суеверий, обрядов, мистических откровений и умозрений. Утробная связь, некогда соединявшая его с еврейством, была порвана; но историк первоначального христианства должен со всею тщательностью изучать и самый генезис гностических представлений о Христе и спасении — и самую эмбриологию гностицизма.

Характерною особенностью гностической христологии является признание Христа небесным эоном; при этом человек Иисус либо отличался от этого зона, сошедшего на него при крещении, либо признавался особым небесным существом, лишь кажущимся образом родившимся от Марии, либо, наконец, чисто призрачным явлением. Таким образом, мы имеем либо представление об особенном небесном зоне, небесном существе, входящем в человека, либо же простой докетизм, т. е. представление о небесном существе, являющемся под видом человека. Не забудем, что позднейшие гностические секты возникали и развивались при явном влиянии Церкви и церковного предания, из которого они черпали. Тут были неизбежные компромиссы, попытки переработки и перетолкования священных памятников, хранимых Церковью. Между богословием позднейших сект и богословием христианских писателей, причислявшихся к Церкви, существовали параллелизм и постоянное взаимодействие. В конце концов гностицизм должен был прийти либо к чистому дуализму манихейства, либо же настолько приблизиться к православному вероучению, чтобы по возможности попытаться проникнуть в богословие самой Церкви — как мы видим это в ересях эпохи вселенских соборов, в которых стираются первоначальные общие черты космологии гностицизма и остаются лишь разновидности гностической христологии. Восходя к ее источникам, мы не можем остановиться на полпути, на сектах третьего или второго века с их разработанным богословием и эксегезой, мы должны дойти до первоначальных представлений; а эти последние, при ближайшем рассмотрении, коренятся в еврейской апокалиптике. Такова уже рассмотренная нами адоптианская христология или в особенности представление о небесном зоне, являющемся в образе Иисуса или входящем в Иисуса.

Докетические представления о Христе, которые столь ярко обрисовываются, напр.. в недавно изданных Деяниях апостола Иоанна, всецело объясняются нам еврейской пневматологией. Совершенно аналогичным образом являются ангелы на земле — как существа чувственно-сверхчувственные. с призрачными телами, которые могут видоизменяться по произволу. Хотя ангелы, как мы уже видели, способны предаватьсячувственным наслаждениям или испытывать физические мучения в пламени адском, некоторые стороны чувственной жизни им недоступны; будучи бесплотны, они не могут есть и не едят даже тогда, когда это кажется людям 3, — как это учили докеты и относительно Христа, который, по мнению Климента Александрийского, не нуждался в пище, но ел исключительно в опровержение докетизма. В завете Авраама (гл. 4) рассказывается о затруднительном положении архистратига Михаила ввиду предложенной ему пищи: он выходит под благовидным предлогом и возносится во мгновение ока просить совета у Бога, который посылает ему на помощь "всепожирающий дух", долженствующий уничтожить пищу. Точно так же смерти и тлению тела ангелов, очевидно, недоступны.

Может ли ангел воплощаться в человеческом теле, входить в него, рождаться в нем? Ориген в своем толковании на Евангелие от Иоанна приводит пространную выдержку из еврейского апокрифа под названием "Молитва Иосифа", согласно которому души праотцев превосходят прочие человеческие души, будучи ангелами, сошедшими в человеческое естество. Иаков говорит, что он ангел Божий и "начальный дух" и что Авраам и Исаак были сотворены ранее всех тварей. Люди именуют его Иаковом, а Бог называет его Израилем,мужем, видящем Бога, ибо он есть первородный из всех живых созданий. Он повествует, далее, о своей борьбе и состязании с Уриилом.

"Когда я шел из Месопотамии сирийской, — говорит он, — вышел Уриил, ангел Божий, и сказал, что я сошел на землю и поселился среди людей, и что я зовусь именем Иаков; он возревновал и стал со мною биться и боролся со мною, говоря, что имя его превосходит мое имя и имя всякого ангела. А я сказал ему имя его и сказал ему, какое место занимает он в числе сынов Божиих: не ты ли, Уриил, восьмой по мне, а я Израиль, архангел силы Господней и тысяченачальник в силах Божиих? Не я ли Израиль, первый служитель перед лицом Божиим?..". Любопытно. что из этого писания, к которому Ориген рекомендует относиться с должным почтением, он объясняет,почему Иаков был избран Богом еще до своего рождения. И вместе с тем он находит в нем объяснение пророчества о Иоанне Предтече ("вот Я пошлю ангела Моего пред лицом Моим..." Мал. 3, 1); Иоанн, но мнению Оригена, мог действительно быть ангелом.

Представление о том, что праотцы и Израиль были созданы до начала мира, встречается неоднократно в талмудической литературе: самый мир был создан ради праотцев и ради Израиля. Отдельные праотцы представляются особенными небесными существами. Они помещаются в раю и принимают праведных на свое лоно; подобно ангелам, им приписываются разнообразные специальные функции, а следовательно, они могут иметь и специальное значение для верующих, призывающих их имена. Вопрос о том, спасается ли человек их представительством, оправдывается ли он их заслугами, как известно, служил предметом оживленных споров: одни отрицали возможность такого оправдания (Тайны Ен. 13, 105; IV кн. Ездры, 7, 102—115); другие, наоборот, признавали его (Филон, 2 Макк. 15, 14, Сивилл. II 330—333) и даже полагали, что самое почитание и поминание имени праотцев может быть спасительным и обеспечивать человеку царство небесное.

Мы не можем перечислять здесь все различные предания о праотцах, указывающие на особое положение их в небесной иерархии, и мы ограничимся лишь древнейшими примерами. В Завете Авраама Авель является в роли Сына Человеческого, судии мертвых. "Я не сужу вас, говорит Господь, но всякий человек человеком судим будет" (Texts and Studies, 1,2,42). По другой рецензии прокурором на этом суде служит Енох, "учитель неба и земли и книжник праведности", записывающий все грехи людские и свидетельствующий о делах их. Обе наши книги Еноха вполне согласуются с таким представлением. Енох — обличитель ангелов, великий писарь Божий; его место уготовано на вышнем небе, и в палестинских таргумах он отождествляется с самим Метатроном, верховным ангелом лица Божия.

Другие праотцы тоже приближаются к ангелам, как сверхъестественные, небесные существа. Таков Ной, в "но-ахических" фрагментах книги Еноха и Мельхиседек в "мельхиседекианской" части "Тайн Еноха". Считаем нужным оговориться, что в этих "ноахических" и "мельхисе-декианских" текстах мы решительно отказываемся видеть следы каких-либо позднейших гностических влияний. И здесь и там мы имеем дело с чисто еврейской традиционной легендой (хаггада). Отец Ноя Ламех испуган его рождением, ибо дитя подобно ангелу или сыну ангелов: очи его подобны лучам солнечным, его тело белее снега и алее розы, волосы белы, как шерсть, и тотчас по своем рождении он начинает славить Творца. Еще чудеснее рождение Мельхиседека. По вознесении Еноха первосвященство принял Мефусалам, который, умирая, облек в ризы святитель-ства внука своего Нира и поставил его у главы алтаря. 202 года его царственного священства были периодом мира и порядка, но затем начались смуты, нечестие и идолопоклонство. И вот жена Нирова, Софанима, с которой Нир не имел сожительства за все время священства, зачала. Нир хотел прогнать ее, но она пала мертвою к его ногам; он пошел за братом Ноем, чтобы втайне похоронитьее, но вернувшись, они увидали младенца, вышедшего из нее и сидящего одесную ее; на вид ему можно было дать три года, он был одет и славил Бога, а на груди его была печать святительства. Ной и Нир поняли, что Бог обновляет священство; они омыли отрока, облекли его в священнические ризы, дали ему хлеб священнический и нарекли ему имя Мельхиседек. Затем, когда беззаконие умножилось, Бог явился Ниру во сне и открыл ему, что пошлет на землю великое погубление, а Мельхиседек будет перенесен Михаилом-архангелом в рай, где пребывал Адам 7 лет до своего грехопадения. Отрок спасется от общей гибели, говорит Господь, "яка Аз показал да будет жрец жрецем священним вовеки Мельхиседек и поставлю его, да будет глава иереам прежде бывшим". Проснувшись, Нир благодарит Господа, образовавшего "иереа велика" в ложеснах Софанимы, и размышляет о том, как через Мельхиседека сохранится преемство первосвященства — от Сифа и допотопных праотцев "в род ин" после потопа. Через 40 дней Мельхиседек переносится в рай, а по смерти Нира прекращается жречество и наступает потоп.

Таким образом, мы имеем здесь легенду о допотопном первосвященстве, заключающую в себе явную идеализацию этого учреждения в духе еврейской хаггады. Уже Мефусалам преображается, всходя на жертвенник, лицо его сияет как полдневное солнце, алтарь сотрясается и нож сам собою вскакивает в его руки. Самое наступление потопа следует за смертью последнего первосвященника. Но в раю пребывает живой царственный "первосвященник вовек". В "Послании к евреям" Мельхиседек определяется как не имеющий ни отца, ни матери, ни начала дней, ни конца жизни, — что имеет явное отношение к вышеизложенному преданию: Мельхиседек не имеет родословия, не имеет отца, хотя он и родится видимым образом от матери, рождение его сверхъестествено; оно есть результат бессеменного зачатия. Бог непосредственно образовал его в "ложеснах" Софанимы, и Мельхиседек родился на свет в виде трехлетнего младенца. Начало дней его неизвестно, и в раю он пребывает вовек. Видеть в этом представлении измышление какой-либохристианской гностической секты нет оснований. Напротив, оно указывает на чисто иудейские интересы, из которых оно возникло. А между тем таинственный первосвященник является здесь сверхъестественным существом небесного происхождения.

Мы могли бы привести и других праотцев и пророков, напр. Авраама и Моисея. Талмудическое богословие признавало спасительную искупительную силу их заслуг, их страдания, самой их смерти. Самый мир был создан ради их заслуг, ради обрезания и закона, ради Авраама, Исаака и Иакова и ради Моисея, "посредника" Божия, которого Филон сближает с Логосом. Немудрено, что они были предобразованы до создания мира.

Чудесно их появление на свете, чудесен и исход их. В завете Авраама повествуется о том, как Авраам отказывался умирать, как сам Михаил затруднялся возвестить ему смерть и как сама Смерть препиралась с ним. По требованию Авраама она явилась ему во всем своем ужасе, и от одного вида ее умерло 3000 слуг Авраама, который затем воскресил их своею молитвой. Умирать отказываются и Ездра, иМоисей, и Седрах, и смерть других праотцев окружена чудесными явлениями. Кроме Еноха, Мельхиседека, Илии еще некоторые другие праведники вошли в рай живыми, напр. Барух, Елиезер, раб Авраама, царь тирский Гирам, дочь Фараона и даже некоторые раввины, напр. Iosa ben Levi.

Естественно, что праотцы являлись носителями откровения, спасения и ведения. Они восходили на небо, беседовали лицом к лицу с Богом и ангелами или, подобно Илии и Аврааму, катались на "колеснице херувимской". Многие из них оставили свои книги — иногда целые собрания книг, как Адам, Енох, Ламех, Ной и другие. Господь дает Еноху архистратига Михаила — для хранения его рукописания и рукописании его отцов — Адама, Сифа, Еноса, Каинана, Малелеила и Ареда. А на земле Он приставил хранителями их двух ангелов — Ариуха и Париуха — блюсти эти рукописания во время потопа (Ен. XI, 93). Книги праотцев должны передаваться от поколения к поколению, но остаются неизвестными до последних дней, когда наступает время для их публикации и их понимания; обязанность ангелов и состоит в своевременном открытии и издании этих старинных анекдотов. Эта любопытная историко-литературная теория была весьма удобна для объяснения внезапного появления на свет сочинений столь древнего происхождения. С другой стороны, был запрос на древние писания; от кого было учиться мудрости, как не от отцов, читавших в скрижалях небесных и заживо перенесенных на небеса? Недаром Авраам, Енох, Мефусал и Каинан, сын Арфаксада, считались великими астрономами, а Ной, наученный ангелами, написал Медицинское сочинение, которое он передал Симу с прочими своими книгами. Подобные апокрифы усиленно распространялись в еврейских кругах и пользовались большим уважением и среди христианских писателей. Немудрено, что и среди гностиков литература такого рода имела успех и что отдельные секты возводили свои апокалипсисы к праотцам, от которых они вели свое начало.

Но, независимо от тех откровений, которые им приписывались, праотцы останавливают на себе наше внимание как особого рода небесные люди, сходившие на землю (некоторые из них, как Илия или Енох, ожидаются вновь). Между этими людьми и ангелами исчезает граница, а в отдельных случаях они ставятся выше ангелов, как Енох или Израиль в "Молитве Иосифа"; другие праведные также могут сравняться с ангелами или возвышаться над ними (Ал. Бар. 51, 12). Эти небесные люди суть духовные силы высшего порядка — воззрение, находимое нами и у гностиков, начиная с самых ранних. Симон выдает себя за "великую Силу", досифеяне верят в бессмертие Досифея, а другие видели во Христе одну из таких сил, подобно тому, как современные Ему иудеи видели в Нем Илию, Иеремию или другого пророка, или же предвечного небесного "Человека", "Сына Облаков", или "Сына Человеческого". У отдельных гностиков, напр. у барбелонитов, у "гностиков" Иринея, у наасенов Ипполита, мы находим специальные умозрения о небесном Адаме, о Человеке и Сыне Человеческом, который иногда отличается от первого Человека, как его сын. Наконец, и отдельные зоны нередко получают имена мужей Ветхого Завета, напр. Сифа, Давида, Баруха.

Не забудем, что в занимающую нас эпоху в еврействе встречается учение о предсуществовании человеческих душ, которое мы находим и в талмудической литературе. Быть может, в связи с этим стоит различие отдельных классов человеческих душ, какое встречается у Филона, а впоследствии у гностиков, — я разумею деление на пневматиков, психиков и гиликов (от "гилос" — материя). Во всяком случае, в связи с учением о предсуществовании душ стоит представление о том, что они сходят на землю и затем восходят к небу. Видеть в этом прямой результат заимствования греческих идей едва ли необходимо. Пифагорейство и платонизм, разумеется, влияли на Филона, но и он со своим эклектизмом отказался бы от платонической психологии в пользу какого-либо иного представления, если бы эта психология не казалась ему сообразной с еврейскими верованиями. Еврейское воззрение на праотцев и соответственный взгляд на человеческую природу вообще объясняется и помимо греческих влияний, и мы должны иметь в виду это обстоятельство и при историческом объяснении христианских воззрений первых веков. Даже там, где они были особенно сильными, как, например, в александрийской школе, они не были столь исключительными, как это принято думать: так, Оригеново учение о предсуществовании душ, хотя и обусловливается платоническими воззрениями, несомненно основывается в глазах самого Оригена на еврейском предании.

Мы рассмотрели, таким образом, те элементы гностицизма, которые заключались в миросозерцании иудейского народа в эпоху Христа. Мы должны помнить, что немногие дошедшие до нас памятники и фрагменты апокрифической литературы суть лишь случайные остатки, уцелевшие от общего и систематического уничтожения, какому подверглась вся внеканоническая письменность, не согласовавшаяся с нормами иудейской ихристианской ортодоксии. Те апокрифы, которые, прикрываясь древними именами, заключали в себе диавольские семена ереси и "лжеименного знания", преследовались с особою строгостью, истреблялись беспощадно и с давних пор: в Ефесе, где подвизались некоторые бродячие иудейские заклинатели — "какие-то семь сыновей иудейского первосвященника Секвы", — проповедь апостола Павла имела такой успех, что "из занимавшихся чародейством многие, собрав книги свои, сожгли их перед всеми и сложили цену их, и оказалось их на 50 000 драхм" (Act. 19, 19). Наряду с магическими книгами уничтожались и другие. Уцелели (в отдельных списках и большею частью в переводах) лишь наиболее невинные, и то — благодаря христианским интерполяциям и переработкам. Но поэтому уцелевшее имеет для нас двойную цену; если даже в том, что сохранилось, несмотря на двойную цензуру иудейства и христианства, так много гностических элементов, то мы имеем полное право предполагать, что их было еще больше в тех памятниках, которые истреблялись за явное нечестие и лжеучение.

Какое же практическое употребление делалось из всего этого гностического материала? Что в еврействе и самаритянстве развивалось сектантство, это не подлежит сомнению, как ни скудны наши сведения об этом сектантстве. Но гностические идеи, рассмотренные нами, были распространены в еврействе и помимо сект, и повсюду они вели к однородным результатам: теоретическому суеверию соответствовало суеверие практическое, "лжеименное знание" вело к магии.

В магии и состояла суть премудрости первоначального гностицизма — "вершина премудрости", по свидетельству Кельса. Волхвами были первые самарянские гностики — Симон, симониане и Менандр, "который и сам достиг высших степеней в магии" (Iren. I, 23, 5 Just. Apol. I, 26, 4). Ессеи славились своим знахарством,ведением имен ангельских и тайных целебных средств (Jos. de bello Jud. II, 8, 6—7); ебионеи и елкезаиты занимались волхво-ваниями, смущая простой народ, причем елкезаиты в качестве предвещателей именовали себя "прогностиками". Магии преданы были "ведуны",или "гностики" всевозможных толков, офиты, которых Ориген прямо называет "гостами", Василид, карпократиане, валентиниане, Марк, гностики, о которых свидетельствует Плотин, и те, которым принадлежала книга Pistis Sophia (стр. 277 сл.). Магия обнимала в себе заклинания, дававшие господство над архонтами небесных сфер и над духами и демонами поднебесными; она давала свободный пропуск через загробные мытарства и чудодействейную силу врачевания от всяких зол в настоящем веке. Она обнимала в себе гадания всякогорода, мантику, астрологию, "математику" и иные художества — между прочими, любовные фильтры и талисманы. Магия основывается на познании тайн духовного мира, на сверхъестественном откровении, которое сообщалось путем предания. Нередко такое предание простиралось лишь на имена и заклинательные формулы: самое гностическое миросозерцание или "системы" различных гностиков служили лишь обоснованием, подстройкой этой практической мистики. Не умозрительный, а практический интерес обусловливал успех гностицизма.

Но магия процветала не в одних гностических сектах; она имела громадное распространение в еврействе вообще, и влияние ее на всю духовную атмосферу его было громадно. Разница была лишь в оттенках и степени суеверия и в отношении к нему. Одни осуждали магический гнозис как результат откровения падших ангелов, другие различали между черной а белой магией и без зазрения совести употребляли ладанки, амулеты, заклинания и пользовались священными именами Божиими (Адонаи, Иао, Сабаоф, Елои и др.) и именами ангелов для заклинательных формул, так как все болезни приписывались демонам. В массах господствовало двоеверие, а в некоторых кругах суеверие вело к положительному извращению монотеистического миросозерцания: центр тяжести религиозной жизни переносился в "лжеименное знание" об ангелах, планетах или "стихиях", демонах и силах Божества и в результате получалось дуалистическое миросозерцание, характеризующее гностицизм. Силы Божий, силы небесные, не только обособлялись от Божества как особые миры или зоны, но прямо противополагались Ему. Бог закона, или демиург, был признан ложным богом, а змей, давший вкусить плодов познания, явился носителем истинного гнозиса.

Магия была распространена во всем древнем мире и помимо еврейства; мало того, сами евреи учились ей у халдеев и египтян, которые считались особенно сведущими по этой части. В период разложения язычества магия процветала более чем когда-либо. Но замечательно, что именно на почве еврейства она развивалась в особую форму религии — в гностицизм. Оно и понятно: хотя вобщем магия нигде не пользовалась официальным признанием и осуждалась всякою государственною религией, но в религиях политеистических, выросших на почве анимизма и пандемонизма, "' граница между магией и публичным культом официально признанных богов и демонов была весьма неопределенной и колеблющейся. Магия процветала в отдельных культах в связи с фетишизмом, мантикой, мистериями, религиозной медициной. В монотеизме, наоборот, между религией и суеверием, между культом и магией не могло быть компромисса; вчистой религии закона, в вере Моисеевой, суеверие не могло найти себе пищи, и потому в своем развитии оно должно было вести к отступничеству — к культу мудрого змея, или офитизму. Отсюда и объясняется, что, несмотря на всеобщее распространение суеверия, гностицизм как особая религиозная форма мог зародиться лишь в монотеистической среде, которая как бы выделила его из себя. Отсюда объясняется и дуалистический характер гностицизма, и его тенденция богоборства, выражающаяся как в его борьбе с демиургом и архонтами — относительными богами мира сего, так и в его антиномизме — в отрицании закона еврейского Бога, враждебного гнозису.

Магический гнозис евреев находил себе пищу в национальном двоеверии, а также и в суеверии всех окружавших его народов — халдеев, персов, египтян, греков. Он оказал величайшее влияние на гностические секты позднейших времен, но вместе с тем и помимо сект он повлиял на магию вообще во всем греко-римском мире, как об этом свидетельствуют многочисленные археологические находки — магические папирусы, амулеты, таблицы, надписи, геммы. Прежде подобные памятники приурочивались обыкновенно к тем или другим сектам, что отчасти делается и теперь. Но такие знатоки позднейшего еврейства, как Шюрер, справедливо отвергают подобные предположения, указывая, что мы имеем дело с общим явлением, а не с суевериями отдельных сект.

Вера в тайную силу магии, в силу заклятия была всеобщей, и стоит глубже вникнуть в то миросозерцание, которое связывалось с этим верованием. Напомним только уже приведенное нами место из книги Еноха о великой клятве Akae, вверенной Михаилу: силою этой клятвы утверждены небо и земля, положены основания морю и бездне и пути светил небесных; все духи, все явления природы, все твари подчинены ей (69). Весь мир держится этой роковою силой. И это представление о мировом порядке, который держится магической силой заклятья, встречается не у одних евреев: оно лежит в основании магии, в основании астрологии и фатализма гностиков. Не божественный разум, не универсальный Логос, а роковая магическая клятва царит над миром, и власть над ним, искупление дается тому, кто знает эту клятву, кто знает заклятья и тайные имена миродержателей, архонтов. И сам Христос гностиков, облеченный всеведением, спускается чрез все зоны и все небеса, чтобы снять роковые цепи с околдованной души и сообщить ей сокровенные таинства гнозиса. Так говорит Он в гимне наасенов:

Сего ради пошли Меня, Отче:

Снизойду Я, держа печати,

Пройду через все зоны,

Все таинства Я открою,

Богов покажу отли чье,

И сокровенное святого пути

Передам, именуя знаньем

Сила заклинаний лежит в таинственном "имени", и самые символы верховного неизреченного "имени", или символы магических имен, имеют величайшее кабалистическое значение. Кто сомневался в те времена в магической силе имен? Сам Ориген ссылается на магию как на неопровержимое доказательство этой силы: нельзя называть Божество любым именем, нельзя даже переводить заклина-тельные формулы на другие наречия — они действительны только по-еврейски; нельзя, например, слово "Саваоф" заменить выражением "Господь сил" или формулу "Боже Авраама, Исаака и Иакова" перевести по-гречески, заменяя имена праотцев их греческими значениями, заклинание потеряет силу. Демоны связываются заклятием, силою имени, и еврейские заклинатели, славившиеся своим искусством повсюду, распространяли еврейские имена и формулы по всему греко-римскому миру. Впоследствии некоторые из них, не переходя в христианство, стали в своих заклинаниях употреблять и имя Иисуса (Марк. 9, 38 ел., Лк. 9, 49—50, Д. 19, 13) как особенно действительное против демонов; и мы знаем даже, что Симон волхв хотел купить у апостолов их силу, принимая ее за магический секрет (Д. 8, 18).

По свидетельству Оригена, распространение иудейской магии было настолько велико, что "Бога Авраама, Исаака и Иакова" призывали не одни иудейские заклинатели, "но почти все занимающиеся магией и заклинаниями", ибо в магических книгах часто находится эта формула. О смешении греческих слов с еврейскими в "обычных" формулах заклинателей говорит Ипполит. И в подтверждение этих свидетельств мы можем привести ряд заклинаний, дошедших до нас на геммах, амулетах и папирусах, где имена Зевса и других языческих богов, греческих или египетских, встречаются нам наряду с именами Ягве, Адонаи, Иао, Сабаофа, Баруха, Авраама, Израиля или ангелов.

Мы знаем, что страх перед священным и неизреченным именем приводил к замене его другими именами, как Эль, Саваоф или Адонаи, которые также были священны, или у эллинистов — "Всевышний", "Неизреченный", "Невидимый". Самое имя неизреченно, и вскоре сложилось даже представление, распространению которого, по-видимому, содействовали раввины, что это имя составляет тайну, сообщаемую лишь немногим и дающую сверхъестественную силу тем, кто ею обладает; мы знаем, что это имя под конец настолько вышло из употребления, что еще в нашем веке ученые расходились во мнениях о том, как его следует произносить. В магических текстах сохранились даже особые формулы, представляющие собою разнообразные систематические сочетания гласных, которые переставлялись и переворачивались на все лады, с тем, очевидно, чтобы в каком-либо из таких сочетаний могло прозвучать святое имя. Священно не только самое имя, но и его элементы, его начертание, его буквы, его сокращения, как Иа. Иао или Аоф, Абаоф (от Саваоф). Священны и те имена, которые соединяются с именем Божиим; таковы все имена на "эль". как имена ангелов, носителей божественного имени или божественной силы, — Габриэль, Рафаэль и др. К самому Израэлю Бог привязал Свое имя, как золотой ключ к драгоценной шкатулке. Если имена языческих богов бессильны сами по себе, то и они приобретают магическую силу в сочетании с именем или именами Божиими, откуда получается невообразимый жаргон, господствующий в заклинаниях волхвов и гностиков.

Имена ангелов также служат магическим целям. Точно так же вместе с именами Божиими, а иногда наряду с именами языческих богов они покрывают геммы и магические папирусы и встречаются в системах гностиков. Мы говорили уже не раз о специализации имен и функций ангелов и о том употреблении, какое делалось изэтих имен, списки которых служили арсеналом гнозиса. Археологические находки самого разнообразного происхождения показывают нам, какое широкое распространение имела позднейшая еврейская ангелология в языческой среде. Будучи продуктом религиозного синкретизма на еврейской почве, она легко вошла в общую систему этого синкретизма, охватившего весь древний мир. Египтяне отождествили Михаила с Горосом, убийцей Тифона, а греки с Аполлоном, убийцею Пифона; египтяне отождествляли его иногда с Анубисом, или Озирисом в качестве князя загробного мира, а греки — с Гермесом Психопомпом. Впоследствии старинное язычество проникало в такой форме и в христианство и продолжало жить в нем, как мы видим, напр., в Египте или Фригии, где еще в IV и V вв. Церковь боролась с этим злоупотреблением, которое лаодикийский собор (около 160 г.) предал анафеме в 35-м своем каноне.

Было бы чрезвычайно важно исследовать отношение уцелевших памятников дохристианской магии к после-христианскому гностицизму. Уже Ориген указывает, что офиты заимствовали из магии имена некоторых своих архонтов, как Ялдабаофа, Астафея и Орея, и это подтверждается знакомством с магическими папирусами. То же следует сказать и об имени Иао и о целых списках варварских имен, напр. о той тарабарщине, какую мы находим вPistis Sophia (375 стр. 234 lat ed Petermann): как ни бессмысленны эти слова и звуки, они повторяются в отдельности в магических папирусах, в которых мы находим и множество других гностических терминов, как, напр., зон. бездна, Абрасакс и др. Хотя существовало представление, что ангелы понимают только еврейский язык, но, по-видимому, было и другое представление об "ангельских языках", которыми могли говорить и люди под наитием свыше; уже апостол Павел указывал на злоупотребление этим даром (1 Кор. 14), а из полемики Кельса, точно так же как и из уцелевших гностических памятников и из магических папирусов, мы видим, что впоследствии отдельные госты и лжепророки пользовались этим исступленным "языкоговорением" для целей магии и обмана. Характерно в магическихпапирусах почти полное отсутствие христианских элементов при значительном количестве элементов еврейского происхождения: это — смешение "ангельского" языка с еврейским. Отсюда некоторые исследователи, как Анц, заключают с полным основанием, что не гностицизм послужил источником магии, а, наоборот, магия послужила ему источником. Мы бы сказали, что христианский гностицизм черпал из кладезя дохристианского, преимущественно еврейского гностицизма.

XII

Существует, по-видимому, одна черта, полагающая грань между христианским и дохристианским гностицизмом, — черта, все значение которой должным образом выяснится нам лишь впоследствии: христианские гностики были пневматики, "люди духа", противополагавшие себя психиками, или "душевным" людям. История христианского гностицизма начинается с попытки Симона волхва купить дар Духа Святого у апостолов. Системы гностиков суть "пневматические" учения, пневматические апокалипсисы, или откровения; и если не все в них кажется нам новым и оригинальным, если они не производят на нас впечатления непосредственного вдохновения, которое им приписывалось, то мы еще не имеем основания утверждать, чтобы они были сочинены и составлены искусственно или чтобы все ересиархи были сознательные обманщики: самая нелепость некоторых гимнов, напр.сохранившихся в коптских памятниках, свидетельствует против такого предположения. Что в экстатическом или даже каталептическом состоянии человек нередко вдохновляется бессознательными или полусознательными воспоминаниями и нередко всего менее бывает оригинален, это факт, известный каждому психологу, изучавшему подобные явления, — факт, с которым следует считаться и иным критикам, в особенности в области религиозной. Возьмем только что указанные гимны, переведенные с коптского, или отдельные фрагменты гностической письменности, сохраненные Иринеем и Ипполитом, или, наконец, тот гностический гимн, который влагается в уста Христовы в недавно изданном (Левкиевом) житии Иоанна: мы находим в них многие характерные черты пневматического писательства, а иногда и пневматического языкоговорения, того духовного "варварства", которое обличал уже апостол Павел в вышеприведенном тексте (1 Кор. 14, 11), — того смешения бессмыслицы с туманным смыслом, которое отнюдь не следует признать деланным даже в том случае, если самыйэкстаз, в котором созданы эти произведения, был вызван искусственно. Гностики превозносились своими духовными дарами, говорили языками, называли подлинные тайные имена архонтов и ангелов, совершали пневматические радения и таинства, творили знамения, которые ересеологи приписывали их специальным (нечистым) духам или их обману. При этом нам, разумеется, трудно решать, насколько этот обман был искренней иллюзией, болезненным фокусничеством или сознательным шарлатанством — подобно фокусничеству и шарлатанствунекоторых теперешних убежденных медиумов. Во всяком случае несомненно одно — гностики были "пневматиками" или хотели прослыть таковыми, наподобие апостолов. Носительницей Духа была Церковь, и гностики в Церкви познакомились с "явлениями Духа", который они, подобно Симону волхву, стремились внешним образом у ней заимствовать. В отдельных случаях возникновение отдельных сект всего легче объяснить из необузданного произвола некоторых христианских пневматиков, упоенных новым вином и надмевавшихся своими дарамии откровениями. Послехристианский гностицизм предполагает, таким образом, не только пришествие Спасителя, но и проповедь и явления Духа в ранней христианской Церкви. Но это нисколько не подрывает достигнутых нами результатов: напротив того, более ценными являются нам указания на еврейские реминисценции, оживающие среди новых пневматиков. Как ни нов был самый факт духовной жизни, которая, однако, была уже возвещена пророками, понятие о ней было живо в еврействе еще и до Христа, а самое это понятие могло, очевидно, получиться лишь из опыта. Здесь мы можем сослаться на Филона, который, несмотря на свою греческую культуру и на влияние Платона, дает в своем учении об экстазе и боговдохновении новые и оригинальные религиозные черты, отличающие его от греческих философов. Но, разумеется, такое экстатическое вдохновение, то "упоение", о котором говорит Филон, описывая радения своих ферапевтов, всего менее могли оградить энтузиастов от усвоения всевозможных внешних религиозных влияний: недаром сам Филон уподобляет "всенощную" ферапевтов вакхическому торжеству. Что могло служить ручательством в чистоте подобного вдохновения, в чем заключалась объективная мерка его истинности, граница, отделяющая его от исступления языческих мистиков?

XIII

Мы подходим к концу нашего исследования еврейского, дохристианского гностицизма. Быть может, следовало бы еще остановиться на некоторых обрядах и таинствах гностических сект, имеющих параллели в еврействе, но мы и без того опасаемся слишком отклониться от главного предмета нашего исследования. Во всяком случае уже те результаты, к которым мы пришли, представляются нам чрезвычайно важными для истории первоначального христианства и христианской мысли, проливают новый свет на ту среду, в которой оно зародилось. Ибо нам удалось не только доказать существование дохристианского, иудейского гностицизма, но и выяснить те представления и верования, которые составляли его содержание, пользуясь широким общим распространением и помимо сект. Разумеется, мы не можем выяснить в настоящее время, чему учили отдельные секты и насколько они были значительны. Но это сравнительно и не так важно, ибо и в послехристианском гностицизме нас более интересуют общие идеи и тенденции, чем отдельные причуды фантазии тех или других сектантов. "Служение ангелам" в связис магией и астрологией, представление о небесных сферах, об архонтах и зонах, учение о восхождении и нисхождении душ и их загробной судьбе — вот общее содержание еврейского гнозиса, к которому примыкает и послехрис-тианский гностицизм с Симоном волхвом воглаве.

Как мы указывали, ангелологический и магический гнозис был распространен в самых широких кругах еврейства и чрез посредство рассеяния проникал и в языческие круги. Он неминуемо должен был столкнуться с религией закона и привести к сектантству и антиномизму; та дуалистическая тенденция, которую мы в нем отметили, могла развиться только в сектантстве, но для объяснения самого дуализма нам нет нужды прибегать к греческому умозрению или к непосредственному влиянию парсизма: он объясняется вполне из магии и демонологии, из общего еврейского синкретизма, из естественного развития еврейского двоеверия.

Все другие попытки объяснения гностицизма, помимо еврейства, являются нам либо неверными, либо неполными. Из' язычества мы не поймем ни антиномизма гностиков, ни их иудаизма, ни их ангелологии, ни их учения об архонтах, о Софии, о демиурге, ни, наконец, самих христианских элементов их веры. А из 'христианства мы также не объясним ни их дуализма, ни их иудейской магии и ангелологии. Видеть в гностицизме "острую ; эллинизацию христианства", как это делает Гарнак, едва ли представляется возможным ввиду подавляющего свидетельства фактов, хотя мы и не думаем отрицать, что начиная со II в. гностицизм все более и более подвергался "острой" эллинизации и притом иногда в самой значительной степени. С другой стороны, мы также отказываемся видеть в гностицизме "извращенный павлинизм", т. е. объяснять гностицизм извращением проповеди апостола Павла, или искать в гностиках крайних последователей его из числа "необрезанных". Откуда эти необрезанные могли усвоить все "старушечьи басни", все суеверия иудейства, его магические познания, его апокалиптику? Во всяком случае не этому учил их апостол.

Тюбингенская школа, связывавшая гностицизм с проповедью апостола Павла, заходила так далеко, что видела апостола языков в образе Симона волхва; сейчас это странное мнение, некогда пользовавшееся таким громким успехом, оставлено всеми, но старый взгляд на происхождение гностицизма держится упорно, причем не объясняется, каким образом гностицизм возник одновременно в еврействе и самарянстве, в крещеном иудействе и крещеном язычестве. Целый ряд положений современной критики обусловливается старым взглядом на гностицизм: до сих пор, например, одним из аргументов против подлинности посланий к Колоссянам и Ефесянам выставляют их "антигностическую" тенденцию; по сих пор гностицизм либо выводится из язычества, либо признается "извращенным павлинизмом"; до сих пор в Маркионе указывают "последовательного павлиниста", пытавшегося реформировать Церковьна основании "Павлова евангелия", которому он придал "дуалистическую" подстройку.

Что в посланиях апостола Павла мы постоянно встречаем следы его раввинического образования и что элементы иудейского гнозиса были ему известны (я разумею мистические идеи еврейской апокалиптики), — это не только справедливо, но даже не всегда признается в должной степени. Спрашивается только, каково было отношение к этим элементам со стороны апостола, который вменял ни во что все таинства ведения перед любовью и был убежден, что "ни смерть, ни жизнь, ни ангелы, ли начала, ни силы, ни настоящее, ни будущее, ни высота, ни глубина, ни иная какая тварь не могут отлучить нас от любви Божией — любви во Христе Иисусе, Господе нашем" (Рим. 8, 38—39). Каким же образом Евангелие апостола Павла могло привести к дуализму или требовать дуалистической подстройки?

Не подлежит сомнению, что гностики ссылались на Павлове учение о законе в оправдание своего антиномизма, хотя антиномизм этот, как и весь гностицизм, имел совершенно иной, самобытный источник. Спор о законе возник на иудейской почве, и только в иудействе он имел весь свой смысл; для необрезанных он был непонятен во многом и во многом остается непонятен для большинства из них и доселе. Но во всяком случае позднейшие гностики и ересиархи заимствовали дуалистический антиномизм не от Павла, а от более ранних антиномистов, извративших его учение в дуалистическом смысле или же проповедовавших свой гнозис без всякого отношения к апостолу языков, иногда даже в явной оппозиции к его учению (напр., Керинф). Апостол Павел боролся против различных тенденций в первоначальном христианстве и против различных тенденций среди иудействующих: он обличал тех иудеев, которые под знаменем Христа вели национальную пропаганду обрезания и закона, и тех, которые под тем же знаменем распространяли запретную иудейскую пропаганду и, пользуясь упразднением закона, проповедовали суеверия лжеименного знания, служение ангелам, а иногда и освобождали себя от всяких нравственных норм. Апостол обличал и законников и беззаконников, и фарисейство и суеверие, надмевавшееся мнимым ведением, и для понимания его деятельности нужно иметь в виду не одну его полемику против христианских ревнителей закона Моисеева и не одну отрицательную сторону его учения о законе.

Таким образом, вопрос о происхождении гностицизма имеет преимущественное значение для ранней истории христианства. Позднейший, послехристианский гностицизм, развившийся среди космополитического общества, в котором язычество боролось с христианством и стремилось вступить сним в компромиссы, может рассматриваться нами сам по себе, как фазис этой великой духовной борьбы, — независимо от своей прежней порванной связи с иудейством. Но мы не можем изучать историю раннего христианского учения, не считаясь с теми элементами гностицизма, с которыми оно столкнулось в самый период своего возникновения.

XIV

Раннее христианское богословие с его учением о Логосе выработалось в борьбе Церкви с ересями, с мифологией гностицизма, с иудейством и язычеством, стремившимися ассимилировать себе христианство. Позднейшие историки, видящие в иудействующих сектах лишь "количество, которым можно пренебречь", рассматривают гностицизм как продукт "острой эллинизации христианства", а православный догмат — как продукт "греческого духа на почве евангелия"; возникновение церковного догматического учения, точно так же как и его развитие, происходит, таким образом, в эллинской атмосфере и под влиянием эллинских идей. Но если нам удалось доказать, что все элементы гностического миросозерцания были налицо в самом иудействе, что они бродили в нем еще до христианства и в эпоху возникновения христианства, если притом эти элементы пользовались самым широким влиянием и распространением, то мы должны признать и необходимость раннего развития христианского богословия, определяющего церковное апостольское учение о Христе в противоположность всевозможным раввиническим, апокалиптическим или попросту мифологическим представлениям о Нем. Появление Христа и проповедь апостолов, признавших в Нем истинного Сына Божия, потрясли весь мир, и прежде всего иудейство, поставив целый ряд задач его религиозной мысли; как мы видели, многие из этих задач уже предрешались апокалиптикой и гнозисом, и притом предрешались различно. "Что вам вздумается о Христе?", — вот вопрос, стоявший перед всеми и вызвавший ряд новых умозрений, споров и расколов, который Церковь не могла оставить без ответа. Христос не эон, не ангел, пришедший в призрачном теле, не архистратиг Михаил, не "сила" Божия, не один из древних пророков, как Илия или Иеремия, не Енох, не Мельхиседек; Он не один из семи духов Божиих, не один из многих небесных Божиих сынов. Он не ангел, не дух, а совершенный человек; но по своему божественному содержанию, по своей духовной сути Он определяется Церковью как единственный, "единородный" Сын Божий, воплощенное Слово Божие, то Слово, в Котором смысл и разум вселенной и ее конечная цель, то слово, которое слышали пророки и которое воплотилось в Нем всецело. Его имя — превыше всякого имени, всех таинственных имен, с которыми носились апокалиптика и гностицизм. Христианский новозаветный апокалипсис сообщает это "имя", упраздняющее все прочие имена — Слово Божие.

Итак, вместе с началом гностицизма отодвигается ближе к источнику христианства и христианское богословие, которое с самого начала получает тот практический интерес и то историческое значение, какое оно сохраняет в дальнейшем своем развитии: раннее христианское богословие, завершившееся учением о Логосе, имело не эллинское, а христианское происхождение. С эллинским происхождением понятия Логоса мы уже знакомы, и мы всего менее склонны отрицать значение эллинизма для ранней христианской мысли, которая недаром облеклась во всеоружие греческого слова. Эта мысль не была греческою, но она не хотела быть и еврейскою; ее содержание было универсально, а в эллинизме она нашла и универсальную форму, в которой она могла выразить, высказать себя...

Примечание.

2. 70 пастырей кн. Еноха долгое время служили предметом оживленного спора. После того, как Эвальд показал, что в них отнюдь нельзя искать царей Израиля, многие были склонны видеть в них языческих притеснителей Израиля. Но и это объяснение оказалось несостоятельным, и в настоящее время представляется несомненно доказанным, что эти пастыри суть ангелы... Каждый ангел имеет свой период господства над Израилем (идея, аналогичная учению об зонах); 70-ти периодам Даниила соответствуют 70 ангелов. Возможно, именно им было поручено управление народами земли...

3. Ср. Товит XII, 19: "...все дни я был видим вам и не пил и не ел, но нам виделось так".

Сергей Трубецкой

УЧЕНИЕ О ЛОГОСЕ В ЕГО ИСТОРИИ

НАЧАТКИ ГНОСТИЦИЗМА