Яков Кротов. Путешественник по времени. Вспомогательные материалы.
К оглавлению
Пьер Ригуло
ПРЕСТУПЛЕНИЯ, ТЕРРОР И СЕКРЕТНОСТЬ В СЕВЕРНОЙ КОРЕЕ
Корейская Народно-Демократическая Республика (КНДР) была создана 9 сентября 1948 года на территории к северу от 38-й параллели. По договору, подписанному с американцами в августе 1945 года, СССР взял на себя обязательство осуществлять в этой зоне временное управление; в ведение Соединенных Штатов отошла Южная Корея, расположенная к югу от 38-й параллели.
Вскоре советские власти запретили доступ на север Кореи всем представителям международного сообщества, и Северная Корея быстро превратилась в самое закрытое коммунистическое государство мира.
В первые два года существования КНДР эта закрытость еще более усилилась.
25 июня 1950 года Северная Корея развязала войну, которая до сих пор официально не прекращена, так как отсутствует мирный договор, а действует лишь перемирие, подписанное 27 июля 1953 года с войсками ООН. Эта война, во время которой значительно расширился круг тем, подпадающих под понятие «государственная тайна», усугубила тяжесть пропагандистской лжи и дезинформации.
Однако к этому привела не только война, причиной также была замкнутость северокорейского коммунистического режима, мало зависящего от остального коммунистического мира (во время китайско-советского конфликта этот режим лавировал, не принимая надолго сторону ни одного из соперников), а также боязнь внешних влияний, способных «поколебать идеологическое единство народа и партии». Эта же боязнь была присуща албанским и камбоджийским коммунистам. Неудивительно, что Северная Корея заслужила прозвище «государство-отшельник». Эта замкнутость получила идеологическое оформление: так называемые идеи чучхе, проповедующие выдержку, любовь к независимости и самодостаточность, были официально закреплены в уставе Корейской рабочей партии на ее V съезде в ноябре 1970 года.
В подобных условиях трудно надеяться на появление всеобъемлющей и подробной информации о репрессиях в Северной Корее, тем более что ни в самой стране, ни за ее пределами, в отличие от СССР и стран Восточной Европы, не была организована активная оппозиция, которая бы собирала и распространяла соответствующие сведения. Приходится довольствоваться интерпретацией официальных сообщений, а также свидетельствами перебежчиков. В последнее время количество последних увеличилось, тогда как в прежние годы их было крайне мало. Соседние страны, особенно Южная Корея, собирают о Северной Корее разведывательную информацию, однако к ней следует относиться с осторожностью.
Северная Корея, Вьетнам, Лаос: посев Дракона 511
Перед созданием коммунистического государства
Корейский коммунизм не является детищем Ким Ир Сена, как ни силятся доказать обратное панегирики вождю, которыми с пеленок пичкают северных корейцев. Он зародился гораздо раньше: уже в 1919 году в стране существовали две яростно соперничавшие группировки, называвшие себя большевистскими. Вначале Москва не поддерживала ни одну. Первыми жертвами корейского коммунизма были сами коммунисты. Сражавшиеся с японцами партизаны из так называемой иркутской группы Всероссийской партии коммунистов Кореи одновременно боролись с партизанами другой группировки, образовавшей в июне 1921 года Корейскую коммунистическую партию. Эта вражда, стоившая жизни нескольким сотням человек, вынудила Коминтерн вмешаться в события и попытаться объединить корейское коммунистическое движение.
Корейские коммунисты часто оказывались в авангарде борьбы с японцами (в 1910 году Япония превратила Корею в свою колонию), которые не щадили своих врагов. Многие коммунисты пали жертвами антиколониальной борьбы, тем не менее, часть ответственности за подавление корейских коммунистов лежит на них самих: кадры, формировавшиеся за границей, не знали собственной страны, а героические выступления, например, манифестации по символическим датам (вроде 1 мая), приводили к катастрофическим последствиям.
Многие коммунисты стали жертвами фракционной борьбы при разделе страны на две части после поражения Японии во Второй мировой войне. Ким Ир Сен, простой командир партизанского отряда, сражавшегося у границ Маньчжурии, был возвышен советским руководством, пренебрегшим коммунистами, давно действовавшими в стране. С сентября 1945 года в Пхеньяне началось истребление видных коммунистов — противников Ким Ир Сена, таких, например, как Хён Чхун Хек Каким было количество жертв? Десятки? Сотни? Это по сей день остается загадкой.
Националисты, которых еще терпели в Пхеньяне зимой 1945-46 годов, также вскоре подверглись преследованиям и арестам. Эти деятели во главе с Чхо Ман Сиком осудили решение московского совещания министров иностранных дел великих держав, состоявшегося в декабре 1945 года, согласно которому Корея должна была оставаться под международной опекой не менее пяти лет. Чхо Ман Сик был арестован 5 января 1946 и казнен в октябре 1950 года, во время эвакуации жителей Пхеньяна, которому угрожало наступление войск ООН. Разумеется, та же судьба постигла многих его политических соратников...
Репрессии обрушились и на население страны. В ее северной части Советский Союз всеми силами сколачивал государство по собственному образу и подобию: аграрная реформа, нацеленная на коллективизацию, единственная партия, охват населения идеологизированными общественными организациями и т.д. На любого политического противника, любого земельного собственника, всякого недовольного аграрной реформой, всякого гражданина, заподозренного в сотрудничестве с японцами, заводилось дело. Считать «чистки» прерогативой коммунистов было бы несправедливо: не исключено, что националисты действовали бы не менее жестоко. Однако кровавая бойня, устроенная именно утвердившимся коммунистическим режимом, заставила бежать в южную зону сотни тысяч корейцев: это перечисленные выше слои общества и вообще все, кто опасались за свою жизнь и имущество. Север очень быстро оказался закрыт для официальных международных организаций и для корейского Юга, однако
512 Коммунистические режимы Азии: от «перевоспитания» к кровавой резне
до 1948 года (официального провозглашения КНДР) у людей еще оставалась возможность перехода с Севера на Юг.
Жертвы вооруженной борьбы
Массовое бегство, продолжавшееся на протяжении первых трех лет коммунистического правления, в условиях разделившегося государства, не значило, что коммунистическое руководство отказалось от полной «коммунизации» населения полуострова. Просто предполагалось, что скоро под его властью объединится вся Корея. Недавно открытые для изучения московские архивы свидетельствуют, что Ким Ир Сену не терпелось опрокинуть тех, кого он называл марионетками американцев. Армия Юга значительно уступала в численности армии Севера, коммунисты устраивали по всему Югу, где господствующей была авторитарная концепция власти, забастовки, покушения и партизанские вылазки, а население Юга, по мнению Ким Ир Сена, испытывало доверие к нему и к его армии1. Зимой 1949—50 годов Ким Ир Сен получил от Сталина добро на вторжение в Южную Корею, и 25 июня 1950 года северокорейские войска неожиданно захватили Юг. Это было началом страшной бойни, стоившей населению обеих Корей более полумиллиона человеческих жизней. Среди китайцев, пришедших на помощь северным корейцам, когда войска ООН под командованием генерала Макартура вот-вот должны были одержать над ними блестящую победу*, погибли примерно 400 тысяч человек и еще больше было ранено. Среди северокорейских солдат погибших было 200 тысяч человек, среди южно-корейских — 50 тысяч, среди американских — 50 тысяч. Миллионы людей остались без крова. Французский батальон войск ООН потерял 300 человек убитыми и 800 ранеными.
Немного найдется войн, причиной которых столь явно выступало бы желание коммунистов распространить — «ради блага народа», разумеется, — зону своего влияния... В то время многочисленные французские интеллектуалы левого крыла (например, Жан-Поль Сартр) поддерживали коммунистов и обвиняли Южную Корею в нападении на миролюбивое государство. Сегодня благодаря изучению находящихся в нашем распоряжении архивов отпали последние сомнения: ответственность за эти и многие другие преступления несут коммунисты. На их совести гибель в плену шести тысяч американских военнослужащих и примерно такого же количества солдат других стран (в основном южнокорейцев), преследования французских и английских дипломатов, оставшихся в Сеуле и подвергнутых северными корейцами аресту и депортации, высылка миссионеров из Южной Кореи2.
Как известно, трехлетние военные действия завершились подписанием в июле 1953 года перемирия, по условиям которого между двумя Кореями примерно по тому же рубежу, который разделял их перед началом боев, то есть по 38-й параллели, была учреждена демилитаризованная зона. Но перемирие — еще не мир. Северная Корея продолжила вторжения на территорию Юга, сопровождавшиеся многочисленными жертвами. Среди нанесенных Севером ударов особенно ощутимыми были: рейд 1968 года, когда отряд в количестве 31 человека совершил налет на дворец южнокорейского президента (среди
* Войска ООН (США и ряда других государств) оказали поддержку Южной Корее (Республике Корея) после вторжения на ее территорию северокорейских войск. (Прим. ред.)
Взяв в свои руки бразды правления
«Великой культурной
пролетарской революцией»,
начатой в 1966 г.,
Мао развязывает скрытую
гражданскую войну,
в ходе которой юные
«красные охранники» (хунвэйбины)
подвергают мучениям,
издевательствам
и поношениям
интеллектуальную элиту страны,
большая часть которой была
в эти годы истреблена.
На снимке: историк Чэнь Поцань на судилище,организованном активистами «культурной революции».
Банды фанатиков
расправляются с теми.
кого они считают «врагами народа», понося,
пытая и расстреливая их.
На снимке: расстрел зажиточного крестьянина за то,
что он «эксплуатировал бедных».
Пекин, 1970 г.
Портреты Ленина и Сталина,
«великого друга китайского народа»,
по определению Мао,
напоминают всем,
что они остаются —
несмотря на советско-китайский
конфликт —
главными вдохновителями
китайского
коммунистического режима.
Иногда власти выходят к народу. С высоты каменных стен пекинского «Запретного города» руководители Партии и Правительства
могут посмотреть на подданных Китайской Народной Республики, собравшихся на площади Тяньаньмынь.Дистанция между руководством
и строевыми порядками демонстрантов отражает характер режима.
Хунвэйбины агитируют на площади Тяньаньмынь. Когда спустя некоторое время Мао решит,
что цели «культурной революции» выполнены, некоторые из них сами подпадут под репрессии.
А еще через несколько лет станут свидетелями разоблачения «культурной революции»
и будут вовлечены в борьбу за «пятую модернизацию»: строительство демократии после Мао.
Весной 1989 г. молодое поколение —
пекинские студенты — выходят
на демонстрацию протеста
на площадь Тяньаньмынь.
Доминирует главное требование —
демократия.
Символизирующая ее статуя
установлена рядом
с гигантским портретом Мао.
Казнь «контрреволюционера».
D очередной раз коммунисты обращаются к «воспитанию страхом», чтобы навязать народу свою общественно-политическую систему.
Победа и утверждение
коммунистического режима
в Южном Вьетнаме в 1975 г.
вызвали массовое бегство из страны
многих жителей,
почувствовавших угрозу
со стороны новой власти.
Беглецы пытаются выбраться
на переполненных суденышках.
Они предпочитают утонуть в море
или погибнуть от руки пиратов,
чем оставаться в тисках
новой диктатуры.
Камбоджа о апреле 1975 г. Красные кхмеры победно входят о Пномпень.
Очень скоро эти молодые воины, чаще всего пятнадцати-шестнадцатилетние подростки,
станут орудием политики Пол Пота, «брата номер один»,
давшего приказ выслать всех жителей столицы
.После крушения режима Пол Пота новое провьетнамское правительство создало
«музей геноцида», где собраны черепа и кости неопознанных жертв террора красных кхмеров.
Тюрьма Туолслэнг была размещена в здании бывшей школы
и стала одной из многих тюрем, где проводились бесчеловечные пытки и казни
Перед тем, как жестоко расправиться с заключенным — будь то ребенок, женщина,
мужчина или старик — жертву обязательно фотографировали.
«Обычно я фотографировал
вновь прибывших заключенных,
но сначала каждому пришпиливали бирку
с номером, иногда булавку продевали
прямо через живую кожу,
если заключенные были без рубашки».
Рассказ фотографа.
Генерал Очоа, бывший командир кубинского экспедиционного
корпуса в Анголе, был обвинен Фиделем Кастро
в организации заговора.
«Уличенный» в переправке наркотиков
(этот прием на протяжении многих лет постоянно
применяется различными спецслужбами), он был
по настоянию Кастро приговорен к смерти и казнен.
С помощью комumemoв защиты революции (КЗР), контролирующих города и деревни,
Кастро заставляет молчать жителей страны.
Народные суды, действующие в контролируемых КЗР населенных пунктах,
являются правой рукой этих органов слежки и доносительства.
Снимок сделан в 1974 г.
Кубинские «бальсерос» стали известны еще раньше,
чем вьетнамские беглецы.
Десятками тысяч пытаются они выбраться с острова на плотах, изготооленных из бросовых материалов. Тысячи из них находят смерть в океане.
Фидель Кастро в компании Эдена Пасторы,
по прозвищу «Командир Зеро»,
самого известного лидера партизанской войны
сандинистов против диктатора Сомосы.
(снимок вверху)
Э. Пасторе стал впоследствии
одним из самых непримиримых противников
сандинистской власти Манагуа,
способствовавшей установлению в стране
советской системы.
Он начал против нее новую
партизанскую войну,
которая продолжалась вплоть до 1966 г. (снимок справа)
В Перу маоистская
террористическая организация
«Светоносный путь»
расправляется с крестьянами, не
подчиняющимися
ее распоряжениям.
D деревне Мазамари были
зверски убиты
семьдесят два крестьянина.
На снимке: голова одной из жертв.
Эфиопия. 14 сентября 1979 г.
Председатель Совета министров Советского Союза Алексей Косыгин
присутствует в Адис-Абебе на праздновании
5-й годовщины взятия власти Менгисту Хайле Мариамом.
Режим этого диктатора вдохновлялся советским коммунизмом.
Рабочая партия Эфиопии считает себя наследницей «Великого Октября».
В середине 80-х годов Эфиопия переживала засуху и голод. Менгисту использует «продовольственное оружие»
для организации перемещения населения. Отныне люди становятся заложниками «политики преобразования земель».
Провозглашенное при поддержке
Советского Союза в 1974 г.
Народное движение за освобождение Анголы
(НДОА), получило через год подкрепление в виде
отрядов кубинских «добровольцев»,
насчитывавших десятки тысяч человек,
которые воевали против
немарксистских движений на стороне НДОА
вплоть до их вывода,
начавшегося в январе 1989 г.
27 декабря 1979 г. советские войска вошли в Афганистан по просьбе его коммунистических властей, оказавшихся не способными контролировать ситуацию в стране.
Это положило начало одной из самых жестоких колониальных войн. Столкнувшись с повсеместным сопротивлением населения, советские войска применяют тактику «выжженной земли», разрушая города и кишлаки. Дети стали первыми жертвами минных полей.
Через десять лет на совести Советской Армии лежало от одного до полутора миллионов жертв, из них 90% составляло мирное население.
Северная Корея, Вьетнам, Лаос: посев Дракона 513
нападавших в живых остался всего один человек); нападение на членов сеульского правительства в бирманской столице Рангуне 9 октября 1983 года, приведшее к гибели 1б человек, в том числе 4 южнокорейских министров, и взрыв в воздухе самолета южно-корейской авиакомпании со 115 пассажирами на борту 29 ноября 1987 года.
По признанию арестованного террориста, эта акция (взрыв самолета) была организована Пхеньяном с целью доказать всему миру, что Сеул не в состоянии обеспечить безопасность предстоящих Олимпийских игр и подорвать его престиж3.
Речь идет о единоборстве со всем капиталистическим миром. В 60-е и 70-е годы Северная Корея укрывала разного рода террористов, в частности членов японской Красной армии, совершавшей покушения в Израиле, палестинских и филиппинских партизан и подобных деятелей.
Коммунисты — жертвы северокорейской партии-государства
Как известно, в своем докладе на XX съезде КПСС Хрущев осудил в первую очередь преступления Сталина против самих коммунистов. В Северной Корее список жертв «чисток» внутри Трудовой партии тоже достаточно длинен. Подсчитано, что из 22 членов первого северокорейского правительства 17 были вероломно убиты, казнены или подвергнуты «чистке»4.
Одновременно с подписанием перемирия в Панмунджоне стало известно о «чистке» в северокорейской партии, затронувшей ряд высокопоставленных функционеров. 3 августа 1953 года начался большой процесс над коммунистами из органов внутренних дел, обвиненных в шпионаже в пользу американцев и в намерении свергнуть правящий режим. Венгерский писатель и журналист Тибор Мераи, присутствовавший на процессе, был знаком с одним из обвиняемых, Сол Ян Сиком, переводчиком северокорейской делегации на переговорах в Кэсоне в июле-августе 1951 года, поэтом, переводившим на корейский язык Шекспира.
«Номер 14»
«На спине у каждого заключенного был вышит номер. Главный обвиняемый был помечен номером 1, наименее значительный — 14.
Номер 14 носил Сол Ян Сик. Я с трудом его узнал. Его красивое лицо, прежде полное вдохновения, было теперь хмурым, крайне усталым и покорным. Чуть раскосые глаза больше не светились, он двигался как робот. Через много лет я узнал, что перед процессом заключенных на протяжении нескольких недель хорошо кормили, чтобы не были заметны следы пыток. При публичном слушании дела власти пытались создать у присутствующих, особенно у журналистов, впечатление, будто заключенные здоровы, хорошо питаются, их физическое и психическое состояние не вызывает опасений. На этом процессе западных корреспондентов не было, присутствовали только представители советской прессы и коммунистических газет; цель постановщиков заключалась в том, чтобы лишний раз продемонстрировать виновность подсудимых, унизить этих людей, прежде занимавших видные посты.
Без учета этой особенности процесс очень походил на политические процессы в Венгрии, Чехословакии или Болгарии. Я был так поражен видом Сола, а перевод на суде был так плох, что почти не уловил смысла обвинений (я лишь надеялся,
514 Коммунистические режимы Азии: от «перевоспитания» к кровавой резне
что он меня не заметит; надежда была обоснованной» ввиду переполненности зала). Насколько я помню, речь шла о заговоре против корейской народной демократии и попытке убить Ким Ир Сена, любимого вождя народа. Обвиняемые якобы мечтали возродить старые феодальные порядки, <...> передать Северную Корею в лапы Ли Сынмана*, а главное, осуществляли шпионаж в пользу американских империалистов и их приспешников <...>»5.
• Ли Сынман (1875—1965) — президент Южной Кореи в 1948—1960 голах. (Прим. ред.)
Среди подсудимых было немало высокопоставленных деятелей, в частности Ли Сун Ёп, секретарь ЦК коммунистической партии, Пэк Хюн Бок из Министерства внутренних дел, Чхо Ир Мун, заместитель министра культуры и пропаганды. Сол был в сравнении с ними мелкой сошкой. Многие из обвиняемых были уроженцами юга Кореи.
Министр иностранных дел Пак Хон Ён, коммунист с большим стажем подпольной борьбы, был приговорен к смерти 15 декабря 1955 года и спустя три дня казнен как «тайный американский агент». В 1956 году за ним последовали другие, среди прочих — My Чхон, представитель так называемой яньаньской группы, бывший генерал 8-й китайской армии, командующий северокорейской артиллерией, впоследствии — начальник Генерального штаба совместных корейско-китайских войск во время войны с Югом и ООН. Следующая «чистка» затронула кадры, связанные с СССР, в частности Хо Кэя, и — повторно — кадры, связанные с «яньаньской группой» и с китайцами, например Ким Ду Бона, схваченного в марте 1958 года. Тогда же пострадали деятели, положительно относившиеся к хрущевским реформам. Новые волны «чисток» прокатились в 1960—1967 годах (в лагерь был отправлен Ким Кван Хип, член секретариата партии), в 1969 году (наиболее известная жертва этой «чистки» — Ху Хак Бон, отвечавший за тайные операции против Юга; тогда же исчезли 80 студентов Пхеньянского революционного института иностранных языков), в 1972 году (в лагерь попал Пак Кум Чхул, бывший вице-премьер и член Политбюро), в 1977 году (в лагерь был заключен Ли Ён My, бывший член Политбюро; тогда же исчезло много студентов — детей ответственных работников), в 1978—1980 годах и т.д.
Все эти «чистки» носили системный, а не случайный или конъюнктурный характер. В сентябре 1997 года разразилась очередная «чистка», жертвами которой стали армейские офицеры и партийные работники, слывшие реформаторами, во главе с премьер-министром Кван Сон Саном. Согласно показаниям беженцев, всякий раз при возникновении в обществе напряжения, вызванного новыми материальными лишениями, власти, не желая нести ответственность за происходящее, объявляют козлами отпущения очередную группу коммунистов, которых отправляют в тюрьмы, лагеря или казнят.
Казни
Количество казненных неизвестно, но в северокорейском Уголовном кодексе насчитывается на менее 47 составов преступления, наказываемых смертью. Они подразделяются на следующие категории:
преступления против суверенитета государства;
Северная Корея, Вьетнам, Лаос: посев Дракона 515
преступления против государственных органов и государственной собственности;
преступления против личности;
преступления против имущества граждан;
воинские преступления.
Согласно оценке одного из лучших специалистов по северокорейской юридической системе 60—70-х годов Кан Ку Чхина, только во внутрипартийных «чистках» 1958—1960 годов пострадали примерно 9 тысяч человек: они были исключены из партии, преданы суду и казнены. Экстраполировав эту серьезную оценку и учтя количество известных массовых «чисток» (около десяти), получаем ужасающую цифру: 90 тысяч казненных! Речь идет, разумеется, лишь о порядке цифр, поскольку архивы Пхеньяна ныне не доступны.
Кое-какие выводы можно сделать из показаний перебежчиков. Они рассказывают о публичных казнях, преследующих цель произвести впечатление на гражданское население: казнят за проституцию, измену, убийства, изнасилование, мятеж... Толпа должна принимать активное участие в этом действе, поэтому исполнение приговора сопровождается криками, оскорблениями, в смертников летят камни. Иногда дело доходит до настоящего линчевания: приговоренного забивают до смерти под выкрикиваемые толпой лозунги. Большую роль играет во всем этом классовая принадлежность. Двое свидетелей рассказали представителям организации «Asia Watch», что за изнасилование наказываются смертью только граждане «самых низких категорий».
Судьи, послушные приказам партии (с самого начала от них требовали строгого следования марксистско-ленинской доктрине), судебные процессы, на которых предстают далеко не все, кто будет подвергнут заключению или казни, донельзя упрощенная судебная процедура, назначаемые партийными инстанциями адвокаты — вот основные особенности северокорейского судопроизводства.
Тюрьмы и лагеря
Г-жа Ли Сун Ок была членом Трудовой партии и заведовала центром снабжения ответственных работников. Став жертвой очередной «чистки», она была арестована вместе с другими товарищами. После долгих пыток водой и электротоком, побоев и лишения сна она призналась во всем, что от нее потребовали, в частности, в присвоении государственной собственности. Приговор —тринадцать лет тюремного заключения. Речь идет о настоящей тюрьме, хотя официально это название в стране не употребляется. 6 тысяч человек, в том числе 2 тысячи женщин, работали в исправительном комплексе с половины шестого утра до полуночи. Они мастерили тапочки, кобуры для револьверов, мешки, ремни, взрыватели, искусственные цветы. Беременных заключенных грубо принуждали к аборту. Родившегося в тюрьме ребенка либо душили, либо ему перерезали горло6.
У нас уже есть свидетельства, проливающие свет на суровость условий в заключении. Потрясающие подробности о происходившем в северокорейских тюрьмах в 60—70-х годах поведал Али Ламеда, венесуэльский поэт-коммунист, сочувствовавший режиму и работавший в Пхеньяне переводчиком официальных пропагандистских текстов. Высказанного Ламедой сомнения в эффективности этой пропаганды оказалось достаточно, чтобы в 19б7 году его арестовали. Сам он на протяжении лет, проведенных в неволе, не подвергался пыткам, од-
516 Коммунистические режимы Азии: от «перевоспитания» к кровавой резне
нако утверждает, что слышал вопли тех, кого пытали. За годы заключения он потерял 20 кг веса и покрылся нарывами и язвами.
В брошюре, опубликованной «Международной амнистией», он рассказывает о пародии на суд, в результате которой его приговорили к 20 годам принудительных работ за «попытку саботажа, шпионажа и помощи иностранным агентам в проникновении на территорию КНДР», а также об условиях заключения и об освобождение по прошествии шести лет благодаря неоднократным демаршам венесуэльских властей7.
Существуют также свидетельства о применении голода как средства подавления у заключенного воли к сопротивлению. Пища дается в недостаточном количестве, негодного качества. Заключенные страдают поносами, болезнями кожи, пневмонией, гепатитом и цингой.
Тюрьмы и лагеря образуют обширную сеть репрессивных учреждений. К ним относятся:
—посты безопасности — подобие транзитных тюрем, где заключенные ожидают суда за мелкие политические провинности, а также за правонаруше ния и преступления неполитического характера;
—трудовые исправительные центры, в каждом из которых содержатся от ста до двухсот человек, признанных антиобщественными личностями или тунеядцами. Такие центры имеются почти в каждом городе. Содержание в центре продолжается от трех месяцев до года, часто без суда и приговора;
—лагеря принудительных работ. Таких в стране двенадцать, в каждом содержатся от 500 до 2500 человек. Обычно это уголовники, осужденные за кражи, покушение на убийство, изнасилования; однако среди них встречаются и дети политзаключенных, лица, осужденные за попытку покинуть страну, и др.;
—зоны депортации, где сосредоточены так называемые неблагонадежные элементы (члены семей лиц, перебежавших на Юг, родственники бывших землевладельцев и др.). Это принудительные поселения в отдаленных районах, охватывающие десятки тысяч людей;
—зоны особого режима — настоящие концентрационные лагеря, где содержатся, в частности, политзаключенные. Таких зон также насчитывается двенадцать, в них сосредоточены 150—200 тысяч человек. Данная цифра представляет собой 1% от всего населения страны, что гораздо ниже уровня, достигнутого советским ГУЛАГом к началу 50-х годов. Этот показатель следует расценивать не как следствие особенной снисходительности к нарушителям закона, а, скорее, как проявление высочайшего уровня контроля над населением.
Зоны особого режима концентрируются в северной части страны, в труднодоступных горных районах. Самой крупной является, видимо, зона Йодок: там содержатся 50 тысяч человек. Она включает изолированные лагеря Йонпян и Пёнджон, на долю которых приходится около двух третей заключенных зоны, а также лагеря Ку Юп, Ипсок и Дэсук (в них содержатся бывшие жители Японии — семьи отдельно от холостяков). Зоны особого режима имеются также в Кэчхоне, Хвасоне, Хверёне и Чхонджине.
Эти лагеря были созданы в конце 50-х годов для изоляции «политических преступников» и всех членов партии, не согласных с Ким Ир Сеном. Количество заключенных в них резко возросло в 1980 году в результате крупной «чистки», которая последовала за поражением противников учреждения династического коммунизма на VI съезде Трудовой партии. Некоторые из лагерей, как, напри-
Северная Корея, Вьетнам, Лаос: посев Дракона 517
мер, лагерь № 15 в зоне Йодок, поделены на «сектор революционного перевоспитания», заключенные которого еще сохраняют надежду выйти на свободу, и «сектор усиленного режима», откуда уже не выходит никто.
В «секторе революционного перевоспитания» содержатся главным образом бывшие члены политической элиты и репатрианты из Японии, поддерживавшие отношения с руководством японских организаций, имеющих связи с Северной Кореей.
Из рассказов немногих перебежчиков, прошедших через лагеря, вырисовывается страшная картина: колючая проволока, злобные сторожевые псы, вооруженная охрана, минные поля по периметру, чрезвычайно скудное питание, полная изоляция от внешнего мира, тяжелый труд (шахты, карьеры, рытье ирригационных каналов, лесоповал по двенадцать часов в сутки), к которому прибавляется еще несколько часов «политического воспитания». Возможно, самой страшной пыткой является голод. Заключенные идут на любые ухищрения, в частности, ловят и поедают лягушек, крыс, земляных червей...
Эта картина, словно взятая из ночного кошмара или фильма ужасов, дополняется использованием заключенных на «специальных работах» вроде рытья секретных тоннелей, на опасных участках с высоким риском радиоактивного заражения, а также в качестве живых мишеней на стрельбищах охраны. К этому следует добавить пытки, сексуальное насилие и другие ужасающие «аспекты» существования северокорейских заключенных.
Помимо всего вышеописанного, режим практикует семейную ответственность: семья попадает в лагерь целиком, даже когда осужден только один ее член. Правда, в этой сфере ощущается послабление: во время большой «чистки» противников Ким Ир Сена в 1958 году наказание распространялось на три поколения, что сейчас уже не применяется. Тем не менее существуют более поздние примеры подобных наказаний. Так, молодой перебежчик Кан Чхул Хван попал в лагерь в 1977 году в возрасте 9 лет. Он был интернирован вместе с отцом, братом, дедом и бабкой, потому что дед, бывший работник Ассоциации корейцев в Киото, допустил неосторожные замечания о преимуществах жизни при капитализме... До 15 лет Кан Чхул Хван находился в лагере для малолетних. По утрам он ходил в школу, где главным предметом было изучение «жития» «национального гения» Ким Ир Сена, а днем работал (прополка, собирание камней и т.д.)8.
Можно сослаться на свидетельство французских дипломатов, попавших в северокорейский плен в июле 1950 года, в самом начале войны, или на опыт экипажа американского разведывательного корабля «Пуэбло», задержанного в 1968 году. При всем различии обстоятельств рассказы тех и других дают представление о жестокости, практикуемой на допросах, циничном равнодушии к человеческой жизни, отвратительных условиях содержания9.
В 1992 году еще два перебежчика сообщили свежие данные о жизни в крупнейшем северокорейском лагере Йодок. По их словам, условия в лагере настолько суровы, что, невзирая на ограждение, через которое пропущен электрический ток, сторожевые вышки через каждый километр, неминуемое судилище и публичную казнь в случае провала, каждый год попытку побега совершают полтора десятка заключенных. Таким образом, список преступлений коммунизма неуклонно отягощается: ведь, по словам этих двух корейцев, до них осуществить побег еще не удавалось никому...
518 Коммунистические режимы Азии: от «перевоспитания» к кровавой резне
Остановимся подробнее на рассказе бывшего охранника лагеря из зоны Хверён. В 1994 году этот человек сбежал в Китай, а потом добрался до Сеула. Благодаря ему наши представления о мире северокорейских лагерей значительно расширились10.
По словам бывшего охранника Ан Мун Чхула, «плохие заключенные» обречены на смерть. К «плохим» относятся нарушители дисциплины, подстрекатели к неповиновению, убийцы, беременные женщины (заключенным запрещены сексуальные связи), лица, повинные в падеже скота и порче оборудования. Их уводят в карцер, ставят на колени, просовывают между бедрами бревно, привязывают к нему стопы и надолго оставляют в такой позе. Из-за нарушения кровообращения возникают органические изменения, и даже в случае прекращения пытки несчастные теряют способность самостоятельно передвигаться и через несколько месяцев умирают.
В этом лагере больше не устраивают публичных казней. Прежде это практиковалось, причем так активно, что не раз возникала опасность бунта согнанных на казнь зрителей. Требовалось присутствие чрезмерного количества вооруженной охраны, поэтому с 1984 года публичные казни были отменены.
Смертоносные лопаты
«Кто приводит в исполнение смертный приговор? Выбор принадлежит сотрудникам госбезопасности. Если им не хочется марать руки, то они расстреливают жертв; если возникает желание насладиться агонией, жертву ждет медленная смерть. Как выяснилось, убивать можно палкой, камнями, лопатой. Иногда заключенных убивают играючи: соревнуются в стрельбе, целясь в глаз. Порой их принуждают к гладиаторским битвам, в результате которых они раздирают друг друга на части. <...> Я неоднократно видел собственными глазами трупы со следами мучительной смерти. Женщины редко умирают без мучений <...>. Я видел отрезанные кинжалами груди, вывороченные древком лопаты гениталии, разбитые молотками затылки. <...> Смерть в лагере — заурядное явление. Политические заключенные отчаянно борются за выживание. Они готовы на все ради лишней порции кукурузы и сала. Но, несмотря на их желание выжить, в среднем четверо-пятеро ежеднев- но гибнут в лагере от голода, несчастных случаев или от рук охраны.
Сбежать из лагеря практически невозможно. Охранник, поймавший беглеца, может рассчитывать на партбилет и место на университетской скамье. Бывает, охранники принуждают заключенных лезть на заграждение из колючей проволоки, открывают пальбу и докладывают о предотвращении побега.
Политических охраняют не только люди, но и собаки. Это отлично обученные, страшные звери, настоящие машины для убийства. В июле 1988 года в лагере № 13 собаки напали на двоих заключенных. От несчастных не осталось ничего, кроме костей. В 1991 году собаки разорвали двух пятнадцатилетних юношей <...>».
Тот же очевидец рассказывает о подслушанном им разговоре начальника охраны лагеря № 13 с двумя подчиненными, в котором упоминались методы, использовавшиеся, как прежде считалось, только в нацистских лагерях уничтожения. «Товарищ, — сказал один охранник, заместитель командира отделения, — я вчера видел дым над трубой Третьего отдела [одно из подразделений Агентства национальной безопасности, ответственное за пограничные районы: данный лагерь находится вблизи китайской границы]. Правда ли, что там вытапливают жир из трупов?»
Северная Корея, Вьетнам, Лаос: посев Дракона 519
Начальник охраны ответил, что побывал однажды в тоннеле Третьего отдела под холмом.
«Я почувствовал запах крови и увидел на стене прилипшие волосы.., В ту ночь я не смог уснуть. Ты видел дым от сжигания костей преступников. Больше не смей об этом говорить, иначе поплатишься. Как бы тебе не получить черную фасолину [т.е. пулю] в башку...»
Другие охранники рассказывали свидетелю о том, как у них в лагере заключенных морят голодом, изучая сопротивляемость организма.
«Сотрудники, которым поручено казнить или проводить такие эксперименты, пьют спиртное, прежде чем идти убивать. Они превратились в настоящих специалистов: умеют так ударить заключенного молотком по затылку, чтобы отбить ему память. Из таких полутрупов делают живые мишени и практикуются с их помощью в меткости стрельбы. Когда у Третьего отдела кончается материал, черный грузовик, прозванный вороном, приезжает за пополнением, сея ужас среди заключенных. Ворон наведывается в лагерь раз в месяц и увозит неизвестно куда сорок-пятьдесят несчастных...»
Аресты всегда производятся тайно, без юридического оформления, так что в неведении остаются даже родители и соседи арестованных. Поняв, что человек исчез, они не задают никаких вопросов, чтобы не навлечь беду и на себя.
На фоне всех этих ужасов меркнут истории о лагерях северокорейских лесорубов, существующих в Сибири с 1967 года, хотя и там крайне тяжелые условия труда, полуголодное существование, вооруженная охрана, карцеры для непослушных по северокорейскому образцу и прочее.
После распада СССР благодаря показаниям нескольких сбежавших лесорубов и усилиям Сергея Ковалева, бывшего тогда председателем Комиссии по правам человека при Президенте РФ, условия жизни и труда этих рабочих улучшились и теперь контролируются не только северокорейской стороной.
Подведем некоторые итоги. Согласно показаниям одного очевидца, в лагере № 22 содержится 10 тысяч человек; в день умирают в среднем пятеро. Зная, что всего в северокорейских лагерях содержится порядка 200 тысяч заключенных (это число весьма приблизительно: разброс составляет от 150 до 400 тысяч), можно предположить, что в день в них расстаются с жизнью 100 человек, то есть 36 500 человек в год. Увеличив эту цифру в 45 раз (45 лет с 1953 по 1998 год), получим полтора миллиона смертей, за которые ответственность несет непосредственно северокорейский коммунистический режим.
Контролируемое население
Лагеря представляют собой концентрированный ужас, но и за их пределами не приходится говорить о свободе. Северная Корея — это место, где отрицаются индивидуальный выбор и автономия личности. «Все общество должно представлять собой единую политическую силу, вдохновляемую общими идеалами и могучей волей верховного руководителя», — было сказано по радио 3 января 1986 года. Распространенный в Северной Корее лозунг гласит: «Думать, говорить, действовать, как Ким Ир Сен и Ким Чен Ир*»...
* Сын Ким Ир Сена, бывший до его смерти (в 1994 году) вторым лицом в государстве. Ныне генеральный секретарь ЦК Трудовой партии Кореи. (Прим. ред.)
520 Коммунистические режимы Азии: от «перевоспитания» к кровавой резне
Государство, партия, общественные организации и полиция пронизывают общество снизу доверху и контролируют граждан во имя «десяти партийных принципов обеспечения единства». Именно этот текст, а не конституция, до сих пор управляет повседневной жизнью северных корейцев. Ограничимся третьим параграфом этого «великого» документа, гласящим: «Мы свято верим в мудрость нашего Вождя»...
Уже в 1945 году появился Отдел общественной безопасности, ответственный за тотальный контроль над населением. В 1975 году был официально учрежден Национальный цензурный комитет (на деле таковой существовал, естественно, уже давно), в 1977 году— Юридический комитет социалистического образа жизни".
Что касается политической полиции, то она действует в рамках созданного в 1973 году Министерства национальной политической безопасности, именуемого ныне Агентством национальной безопасности. Оно состоит из нескольких отделов: Второй отдел надзирает за иностранцами, Третий отвечает за охрану границ, Седьмой ведает лагерями и тд.
Раз в неделю каждый кореец «приглашается» на идеологические занятия и еще раз — на сеанс критики и самокритики, именуемый в Северной Корее «итогами жизни». Там надлежит уличить самого себя хотя бы в одной политической погрешности и адресовать не менее двух упреков своим слушателям...
Ответственные работники пользуются различными привилегиями, но при этом подвергаются усиленному контролю. Они живут в особых кварталах, все их разговоры, в том числе телефонные, прослушиваются, принадлежащие им аудио- и видеокассеты подвергаются проверке так называемыми ремонтниками или газовщиками, ищущими «утечки». Все северные корейцы из-за системы блокировки кнопок могут ловить на своих радио- и телеприемниках только государственные станции; на любые поездки требуются согласие с места работы и разрешение местных органов власти; прописка в Пхеньяне, как и в столицах многих других коммунистических стран, строго ограничена.
Попытка интеллектуального геноцида?
Мы уже говорили о закрытости Северной Кореи как о неотъемлемой части метода правления: практически невозможно получить точную и надежную информацию о том, что происходит в этом государстве. Изоляция от внешнего мира сочетается здесь с постоянной идеологической обработкой населения. Разумеется, перебежчики, которым удается вырваться из ежовых рукавиц режима, являются живыми доказательствами потрясающей способности человека к сопротивлению. Потому противники тоталитаризма и утверждают, что сопротивление существует всегда и везде и что «тотальность» — идеал большого брата — остается недостижимой.
В Северной Корее пропаганда ведется в двух основных направлениях. Первое — классическое марксистско-ленинское: революционное социалистическое государство обеспечивает своим гражданам непревзойденную по благополучию жизнь. При этом необходима постоянная бдительность в отношении враждебного империалистического окружения (тем более, добавляем мы сегодня, что почти все заграничные «товарищи» уже капитулировали). Второе направление архаично и окрашено национальным колоритом: пренебрегая диалектическим материализмом, северокорейское руководство создало мифо-
Северная Корея, Вьетнам, Лаос: посев Дреконе 521
логию, призванную убедить подданных династии Ким, что союзниками их вождя являются даже небо и земля. Приведем только несколько примеров. 24 ноября 1996 года официальное северокорейское агентство сообщило, что во время инспекционной поездки Ким Чен Ира по частям северокорейской армии в Панмунджоне (район, где было подписано перемирие; там же проходила линия соприкосновения между армией Севера и военными силами Юга и США) местность неожиданно окутал густой туман. Благодаря этому «любимый руководитель» смог побывать в разных точках и обследовать вражеские позиции, оставшись незамеченным. Туман волшебным образом рассеялся, стоило Ким Чен Иру пожелать сфотографироваться с группой солдат... Схожее явление наблюдалось на острове в Желтом море. Прибыв на передовой наблюдательный пост, Ким Чен Ир стал изучать оперативную карту. Дождь и ветер стихли, как по волшебству, облака рассеялись, в небе засияло солнце... В сообщениях того же официального агентства говорилось, среди прочего, о «загадочных явлениях, наблюдавшихся по всей Корее с приближением третьей годовщины смерти Великого вождя <...>. В уезде Кумчхон затянутое облаками небо внезапно стало голубым, <...> а к Пхеньяну устремились три скопления розовых облаков. К 20.10 четвертого июля шедший с утра дождь прекратился, и над статуей президента засияла двойная радуга <...>. С наступлением темноты над статуей загорелась звезда невиданной яркости»... И так далее12.
Строжайшая иерархия
В этом государстве, называющем себя социалистическим, население не только подвергается тотальному контролю, но и строго поделено на группы в зависимости от социального происхождения, места рождения (откуда происходит семья — с Севера или с Юга), политической деятельности в прошедшие годы и проявлений лояльности режиму. Такое «научное» деление населения существует уже с 50-х годов. Усилиями бюрократии была выделена 51 категория граждан. Принадлежностью к той или иной категории определяется материальное, социальное и политическое будущее каждого гражданина. Система оказалась тяжеловесной, поэтому в 80-е годы она была упрощена: число категорий уменьшилось с 51 до 3. (Особое внимание секретные службы уделяют тем гражданам, которые побывали за границей, независимо от того, жили они там постоянно или просто находились с временным визитом.)
Оставшиеся три категории это: «центральная» — «ядро общества», «неопределенная» и «враждебная». На долю последней приходится примерно четверть северокорейского населения. С помощью такого разграничения северокорейская коммунистическая система установила подлинный апартеид: молодой человек «хорошего происхождения» (скажем, потомок партизан, боровшихся с японской оккупацией) не может взять в жены девушку «плохого происхождения» (например, родом с Юга). Бывший дипломат Ко Ён Хван, работавший в 80-е годы первым секретарем северокорейского посольства в Заире, утверждает: «В Северной Корее действует система, еще более жесткая, чем кастовая»13.
Если подобная дискриминация по признаку происхождения еще может быть как-то объяснена требованиями марксистско-ленинской доктрины, то биологическую дискриминацию оправдать гораздо труднее. Тем не менее факты неопровержимо свидетельствуют о жестоком остракизме, которому подвергаются северокорейские инвалиды. Им запрещено проживать в Пхеньяне;
522 Коммунистические режимы Азии: от «перевоспитания» к кровавой резне
до последнего времени их отправляли в ближайшие пригороды столицы, где их могли навещать родственники. Теперь же инвалидов ссылают в отдаленные районы, в горы или на острова Желтого моря. Точно известны названия двух таких мест ссылки; Боуджун и Ыйджо на севере, недалеко от китайской границы. Недавно дискриминация в отношении инвалидов была усугублена высылкой их из других крупных городов: Нампхо, Кэсона и Чхонджина.
Кроме инвалидов, преследованиям, арестам и высылкам в лагеря подвергаются карлики, которых лишают не только свободы, но и права иметь потомство. «Порода карликов должна исчезнуть!» — провозгласил сам Ким Чен Ир14.
Беглецы
Несмотря на строгую охрану границ, кое-кому из северных корейцев все же удается бежать. За послевоенное время на Юг пробрались примерно 700 человек; считается, что китайскую границу перешла не одна тысяча беженцев. Не имея понятия о происходящем за пределами их страны, северные корейцы, жертвы неусыпного контроля, пока еще не очень активно переходят границу. По некоторым оценкам, за 1997 год в Южную Корею перешли около ста человек Таким образом, наблюдается заметный рост по сравнению со средними показателями 80-х годов, а тем более предшествовавших десятилетий. С 1993 года количество переходящих границу за год выросло впятеро и имеет тенденцию к дальнейшему увеличению. Обычно отваживающиеся на тайный переход границы бегут от нависших над ними репрессий или являются людьми, уже имевшими случай побывать за рубежом. Недаром среди перебежчиков велика доля дипломатов и ответственных работников. В феврале 1997 года убежище в посольстве Южной Кореи в Пекине нашел главный партийный идеолог Кван Чан Ёп; конечной целью его бегства стал Сеул. Посол КНДР в Египте, перебравшийся в конце августа того же года в Соединенные Штаты, имел основания опасаться за свое политическое будущее: годом раньше «исчез» его сын. Ко Ян Хван, уже упоминавшийся выше дипломат из корейского посольства в Заире, тоже боялся ареста: во время просмотра телевизионного репортажа о процессе над четой Чаушеску он имел неосторожность пожелать, чтобы в его стране «не произошло ничего подобного», — вопиющее доказательство недоверия к руководству. Он сбежал, узнав о появлении в посольстве агентов государственной безопасности через несколько дней после его злосчастной оговорки. По его свидетельству, любая раскрытая и предотвращенная попытка бегства неминуемо означает арест и заключение в лагерь. Бывало и хуже: корейский дипломат в иорданской столице Аммане, заподозренный в попытке сбежать, был «нейтрализован»: закован в гипс с головы до ног и немедленно выслан в Пхеньян.
Простым людям, чьи попытки бегства кончаются неудачей, везет не больше. Как писала недавно французская пресса15, с беглецами, скорее всего, расправляются почти сразу после поимки, и потому они не подвергаются наиболее жутким издевательствам: «Свидетельские показания, собранные вдоль течения реки Ялу, совпадают. Полицейские, поймав беглецов, пропускают проволоку через щеки или ноздри предателей родины, подло замысливших ее покинуть. После этого их ждет казнь, а их семьи — отправка в трудовые лагеря».
Северная Корея, Вьетнам, Лаос: посев Дракона 523
Действия за границей
Не довольствуясь грубым пресечением любой попытки бегства, северокорейское руководство отправляет своих агентов за рубеж, чтобы они и там разили врагов режима. Так, в сентябре 1996 года во Владивостоке был убит культурный атташе Южной Кореи. Япония подозревает северных корейцев в похищении примерно двадцати японок, которые впоследствии в принудительном порядке были отправлены в школу подготовки шпионов и террористов. Другая причина напряженности между Японией и Северной Кореей — судьба сотен японок, поселившихся в КНДР после 1959 года с мужьями-корейцами. Вопреки обещаниям, данным в свое время северокорейскими властями, ни одна из них не смогла побывать на родине, даже временно. Из свидетельств редких перебежчиков, прошедших лагеря, явствует, что некоторые из этих женщин были арестованы и что уровень смертности в их среде чрезвычайно высок. Из четырнадцати японок, заключенных в конце 70-х годов в лагерь Йодок, в живых через пятнадцать лет остались всего две. Северокорейские власти пользуются этими несчастными, которым сулят отъезд, для получения продовольственной помощи. Правда, в сообщениях корейского информационного агентства не говорится, сколько килограммов риса стоит, по мнению властей, одна освобожденная японская женщина. Данной ситуацией занимаются кроме прочих организация «Международная амнистия» и Международное общество защиты прав человека.
Практикуется также похищение южно-корейских рыбаков. За 1955— 1995 годы насчитывается множество подобных инцидентов. По данным правительства Южной Кореи, было похищено более четырехсот рыбаков. К другим южно-корейским гражданам, ставшим жертвами северокорейской жестокости на чужой территории, относятся, в частности, пассажиры и члены экипажа угнанного в 1969 году и не возвращенного Югу самолета; южно-корейский дипломат, похищенный в Норвегии в апреле 1979 года; преподобный Ан Сун Ун, похищенный в Китае и переправленный в июле 1995 года в Северную Корею.
Недоедание и голод
Недавно возникла новая тема, бросающая тень на северокорейский режим: острая нехватка продовольствия у населения страны. Продовольственное снабжение оставалось там неудовлетворительным всегда, однако за последние годы ситуация настолько осложнилась, что сами северокорейские власти, пренебрегая священным принципом самообеспечения*, стали просить о международной помощи. Урожай зерновых составил в 1996 году 3,7 миллиона тонн, что на 3 миллиона тонн меньше, чем в начале 90-х годов. Сотрудникам Программы всемирной продовольственной помощи ООН, а также Соединенным Штатам и Европейскому сообществу Северная Корея в качестве причин неурожая называла различные природные бедствия, обрушившиеся на страну (наводнения в 1994 и 1995 годах, засуха и цунами в 1997 году), однако в действительности катастрофа с продовольствием была вызвана спецификой планового, централизованного сельского хозяйства, присущей любой социалистической стране. Грубейшие ошибки, вроде полного сведения лесов в холмистой местности, поспешного устройства тер-
* Центральный принцип традиционного корейского учения «чучхе». (Прим. ред.)
524 Коммунистические режимы Aзuu: от «перевоспитания» к кровавой резне
рас' некомпетентными работниками, выполнявшими указания партийной верхушки, также сыграли роль в увеличении ущерба от наводнений. Крушение советского коммунизма и новый курс Китая привели к резкому уменьшению помощи, которую эти страны оказывали КНДР. Ныне Россия и Китай стремятся торговать по законам мирового рынка, а не помогать безвозмездно. У властей Северной Кореи почти нет валюты на покупку сельскохозяйственной техники, удобрений и горючего.
Какова же на самом деле серьезность ситуации с продовольствием? Об этом ничего не известно в точности, несмотря на утверждения о катастрофе таких гуманитарных организаций, как «World Vision», оценивавшей в 1997 году число жертв в 2 миллиона, или немецкого Красного Креста, считающего, что в Северной Корее гибнет от голода 10 тысяч детей в месяц16.
Однако существуют явные указания на серьезные трудности. Доклады экспертов ООН подтверждают слухи, циркулирующие среди населения пограничных районов Китая. Недоедание охватило всю страну, а в некоторых районах свирепствует настоящий голод. Впрочем, использование свиде-тельств сердобольных путешественников, с легкостью заявляющих о «миллионах, которых ждет гибель, если не прийти им на помощь», распространение за границей фотографий истощенных детей и видеозаписей телепередач, в которых корейским зрителям даются советы, как питаться травой, — все это указывает на хорошо оркестрованную кампанию, призванную представить в совершенно черном свете ситуацию, о которой, конечно, нельзя сказать ничего обнадеживающего. Сегодня речь идет не о том, чтобы заставить кого-то сказать — как когда-то президента Э. Эррио** об Украине, - будто все идет хорошо, в то время как там свирепствует голод. Утверждается как раз обратное: Северная Корея поражена ужасным голодом и всякая остановка помощи может спровоцировать необдуманные и опасные акции, способные подорвать стабильность на полуострове и мир на всем Дальнем Востоке. Огромная северокорейская армия тем не менее хорошо питается и вооружается все более точными ракетами.
Мы не располагаем точной информацией о жертвах, вызванных нехваткой продовольствия, если не считать данных, предоставляемых самими северокорейскими властями. Известно лишь о высокой доле детей с признаками недоедания. Специалисты по питанию Всемирной программы продовольственной помощи обследовали 4200 детей, отобранных самими северными корейцами, и получили результат: 17% страдают от недоедания17. Это как будто подтверждает наличие проблемы по всей стране и существование локальных или даже региональных очагов голода. Недоедание, даже голод, теснейшим образом связаны с политикой северокорейского режима, однако борьбу с этим злом ведет «империалистический» мир, поставляющий зерно миллионами тонн. Чрезвычайно важный вывод состоит в том, что будь северокорейское население оставлено один на один со своим коммунистическим режимом, в стране разразился бы настоящий голод, последствия которого были бы ужас-ны. Следует также иметь в виду, что при всей опасности недоедания его послед-
* Сооружения, искусственно изменяющие поверхности сильно покатых склонов и образующие уступы; применяются для борьбы с водной эррозией почвы. (Прим. ред.)
** Эррио Эдуар — премьер-министр Франции в 1924—1925, 1926,1932 годах. Правительство Эррио установило дипломатические отношения (1924) и подписало договор о ненападении (1932) с СССР. (Прим. ред.)
Северная Корея, Вьетнам, Лаос: посев Дракона 525
ствия проявляются не непосредственно, а часто как общее ослабление организма и его подверженность различным заболеваниям.
С другой стороны, говоря о многих сотнях тысяч прямых и косвенных жертв нехватки продовольствия, нельзя забывать об усилиях самого северокорейского правительства всячески очернить положение. Точно так же поступали большевики, создавшие в июле 1921 года Комитет помощи голодающим, чтобы привлечь внимание ненавистного буржуазного мира к своим проблемам и получить необходимую помощь.
Конечный итог
Несчастья, обрушившиеся на Северную Корею по вине коммунистов, труднее, чем где бы то ни было, охарактеризовать количественно. Причина в скудости статистики, невозможности изучить ситуацию на месте, недоступности архивов и, кроме того, в закрытости страны. Как выразить в цифрах продукт лживой навязчивой пропаганды? Как передать с помощью арифметики отсутствие любых свобод — объединений, слова, передвижения и других? Как оценить исковерканную жизнь ребенка, отправленного в лагерь потому, что его дед был осужден, или женщины, находящейся в заключении и принуждаемой к аборту в ужасных условиях? Как изобразить методами статистики убожество жизни, где не хватает всего: еды, тепла, удобств, одежды? Чего стоит в сравнении с этим «американизация» южно-корейского общества, о которой с гневом говорят наши ультралибералы, смеющие ставить знак равенства между несовершенной демократией Юга и организованным кошмаром Севера?
Иногда также замечают, что северокорейский режим является такой же карикатурой на коммунизм, как и правление красных кхмеров, архаичным сталинистским исключением. Все так, только этот азиатский «музей коммунизма» по-прежнему функционирует...
Итак, прибавим к ста тысячам жертв внутрипартийных «чисток» 1,5 миллиона погибших в лагерях и 1,3 миллиона убитых в развязанной коммунистами войне — до сих пор не оконченной и беспрерывно множащей список жертв путем проведения точечных, но вполне смертоносных операций (нападения северокорейских диверсантов на Юг, террористические акты и т.д.). Присовокупим сюда прямые и косвенные жертвы голода. По этому последнему вопросу нам катастрофически недостает данных. Но если удовлетвориться подсчетами, согласно которым с 1953 года из-за ослабления организма, вызванного недоеданием, и от настоящего голода скончались 500 тысяч человек (а сейчас множатся, оставаясь неподтвержденными, слухи о распространении каннибализма), то получится, что в стране с населением в 23 миллиона жителей коммунизм за полвека правления лишил жизни более трех миллионов человек.
Жан-Луи Марголен
ВЬЕТНАМ: ТУПИКИ ВОЕННОГО КОММУНИЗМА
«Мы превратим тюрьмы в школы!»
Ле Зуан, генеральный секретарь
Коммунистической партии Вьетнама18.
Большому числу людей на Западе до сих пор трудно осудить вьетнамский коммунизм. Ведь многие поддерживали борьбу Коммунистической партии
526 Коммунистические режимы Азии: от «перевоспитания» к кровавой резне
Вьетнама (КПВ)* сначала с французским колониализмом, потом с американским империализмом и были готовы объявить ее выразительницей чаяний народа, обуреваемой стремлением построить общество равенства и братства. Остальное сделали располагающий облик основателя партии и ее вождя до 1969 года Хо Ши Мина, исключительная стойкость бойцов и умелая внешняя пропаганда, построенная на ценностях мира и демократии. Насколько трудно симпатизировать Ким Ир Сену и его твердокаменной политике, настолько естественным казалось предпочесть прогнившему сайгонскому режиму Нгуен Ван Тхиеу (1965—1975) улыбчивый аскетизм красных мандаринов Ханоя. Хотелось верить, что КПВ — не сталинистская партия, что, преследуя прежде всего цели национального освобождения, она просто воспользовалась коммунистической этикеткой, чтобы получать помощь от Советского Союза и Китая.
Никто не отрицает искренность патриотизма, проявленного вьетнамскими коммунистами в их длившейся полвека беспримерной борьбе с французами, японцами, американцами и китайцами. Обвинение в измене или в коллаборационизме часто звучало во Вьетнаме (так же, как обвинение в контрреволюционной деятельности в Китае). Однако повсюду, а особенно в Азии, коммунизм оказался вполне совместим с национализмом и даже с ксенофобией. Под маской симпатичного всем национального единства скрывался верный отцам-основателям режим сталинско-маоистского толка, быстро показавший свое подлинное лицо.
Молодая Коммунистическая партия Индокитая (КПИК) начинала довольно плохо19. Едва образовавшись, она уже в 1930 году была осуждена на громком процессе сайгонских активистов, которые казнили в 1928 году своего товарища и сожгли его труп (вполне в традициях тайных обществ и националистического терроризма); вся вина казненного состояла в том, что он соблазнил женщину — члена партии20. В 1931 году КПИК чересчур активно занялась созданием в Нгетине сельских «советов» по примеру Цзянси, не учитывая разницы в масштабах Китая и Вьетнама, и тут же принялась сотнями уничтожать землевладельцев. Часть жителей разбежались, что способствовало быстрому возвращению и победе колониальных войск. Влившись в состав «единого фронта» — Лиги борьбы за независимость Вьетнама (Въетминя) вьетнамские коммунисты рискнули приступить к широкомасштабной вооруженной борьбе и весной 1945 года занялись «предателями» и «реакционерами» (иногда имелось в виду все чиновничество). Среди врагов, подлежащих уничтожению, хорошо вооруженные японские оккупанты не фигурировали... Один из видных членов КПИК предложил провести кампанию покушений для «ускоренного прогресса движения»21. В числе мишеней оказались деревенские собственники: создавались «народные трибуналы», судившие их и конфисковывавшие имущество22. Жертвами террора стали также политические противники слабой КПИК, в которой состояли в тот момент всего 5 тысяч членов: требовалось как можно быстрее обезглавить движение национального освобождения, чтобы самим занять место устраненных вождей. Поддерживаемая японцами националистическая партия «Дайвьет» была подвергнута яростным преследованиям: одно мест-
*КПВ — основана в феврале 1930 года. С октября 1930 года по февраль 1951 года называлась Коммунистической партией Индокитая (КПИК); с 1951 года по февраль 1976 года — Партия трудящихся Вьетнама; с 1976 года — вновь КПВ. (Прим. ред.)
Северная Корея, Вьетнам, Лаос: посев Дракона 527
ное отделение Вьетминя потребовало у Ханоя электрогенератор и специалиста для крупномасштабных пыток «предателей»".
Августовская революция в 1945 году и капитуляция японцев вознесла Хо Ши Мина на вершину власти, а КПИК превратилась в главную структуру нового государства. На протяжении нескольких недель, предшествовавших прибытию союзных войск (французских и британских на юге, китайских на севере), партия активно искореняла политическую конкуренцию. Не были забыты ни умеренные конституционалисты (в том числе их знаковая фигура Буй Куанг Тьею), ни политико-религиозная секта Хоахао (включая ее основателя Хюинь Фу Шо, также ответственного за множество убийств), ни крупный правый политик-интеллектуал Фам Куинь. Подлинному истреблению подверглись не слишком многочисленные троцкисты, сохранявшие активность в окрестностях Сайгона. Их лидер Та Ту Тхау был в сентябре арестован и убит в Куангнгае, особенно пострадавшем от «чисток»24. Сайгонский коммунистический лидер Чан Ван Зяу, получивший подготовку в Москве, впоследствии отказывался от ответственности за эти убийства, хотя в действительности поощрял их. 2 сентября он заявил: «Предатели родины крепят свои ряды и идут в услужение врагу <...>. Необходимо наказать банды, которые, создавая трудности Демократической Республике Вьетнам (ДРВ), помогают захватническим планам врага»25. В прессе Ханоя, контролировавшейся Вьетминем, 29 августа была помещена статья, призывавшая создавать во всех кварталах и деревнях «комитеты уничтожения предателей»26. Количество пойманных и убитых троцкистов составило десятки, если не сотни; другие троцкисты, участвовавшие в октябре в обороне Сайгона от франко-британских сил, были лишены боеприпасов и продовольствия, большинство из них погибли27. 25 августа в Сайгоне были учреждены органы государственной безопасности по советскому образцу, после чего опустевшие было тюрьмы быстро заполнились. При Вьетмине был создан «Комитет штурма и уничтожения», проводивший уличные шествия; его члены, навербованные из городских низов, устроили 25 сентября антифранцузский погром, после которого на улицах валялись десятки изуродованных трупов28. Вьетнамки, сожительствовавшие с французами, подвергались систематическим нападениям, большинство из них были убиты; вину за это возлагали на «лже-Вьет-минь». Только за август-сентябрь 1945 года Вьетминь записал на свой счет тысячи убийств и десятки тысяч арестов; часто это происходило по инициативе местных деятелей, однако невозможно оспаривать, что всей кампанией заправлял центральный аппарат. Впоследствии КПИК даже высказывала сожаление, что недостаточно активно истребляла «врагов»29. На севере, остававшемся под контролем КПИК до начала Индокитайской войны, в декабре 1946 года были созданы лагеря для заключенных и политическая полиция. В результате в ДРВ у власти осталась единственная партия - КПИК. Радикальные националисты из партии Вьетнам Куок Дан Данг (ВКДД, Национальная партия Вьетнама, основанная в 1927 году) физически истреблялись, начиная с июля 1946 года, в ходе кровавого противостояния с Вьетминем. Руководство КПИК не хотело вспоминать, что в период правления колониальных властей эта партия подвергалась не меньшим репрессиям, чем коммунистическая, особенно, после организации мятежа в Йенбае в 1930 году.
Впоследствии репрессии и жестокость, свойственные коммунистам, долгое время были направлены на вооруженное сопротивление французским войскам. Имеется немало свидетельств нечеловеческих условий содержания в пле-
528 Коммунистические режимы Азии: от «перевоспитания» к кровавой резне
ну бойцов Французского экспедиционного корпуса30. Многие не вышли оттуда живыми: после подписания Женевских соглашений в июле 1954 года из 20 тысяч человек освободились только 9 тысяч31. Пленные были лишены медикаментов, средств гигиены, часто их сознательно морили голодом, поэтому их еще сильнее косили страшные болезни, свирепствовавшие на индокитайском нагорье. Практиковались избиения, иногда настоящие пытки, пленные-французы использовались как ценный материал: этих «военных преступников» принуждали к «раскаянию» в пропагандистских целях. «Перевоспитание» на китайский манер (с 1950 года во Вьетнам стали прибывать посланные Мао советники) дало ряд блестящих результатов — чаще из-за физического и психологического истощения «раскаявшихся». Впоследствии в ДРВ отказались от этих методов, ибо пленные-вьетнамцы, с которыми обращались гораздо хуже, чем с французами, были уже не способны даже на «раскаяние».
В декабре 1953 года, когда победа была уже почти одержана, в освобожденных районах началась аграрная реформа. До конца 1954 года она распространилась на всю территорию севернее 17-й параллели, закрепленную, согласно Женевским соглашениям, за ДРВ, и продолжалась до 1956 года. Темпы и цели реформы совпадали с темпами и целями аграрной реформы в Китае в 1946—1952 годах: укрепление связи партии — вновь официально учрежденной в 1951 году под названием Партии трудящихся Вьетнама (ПТВ) — с беднейшим и средним крестьянством, подготовка экономического роста путем расширения государственного контроля и уничтожение самой возможности сопротивления коммунизму. Во Вьетнаме традиционная сельская элита, стремившаяся к национальному освобождению, в еще большей степени, чем в Китае, поддерживала победителей — Вьетминь. Тем не менее способы проведения аграрной реформы в точности соответствовали китайской модели: в каждой деревне активисты «разогревали» (иногда с трудом, при помощи театрализованных представлений) бедняков и середняков, после чего начиналось «осуждение» несчастных, иногда выбранных произвольно (следовало соблюдать квоту — 4%—5% населения; вспоминаются вечные 5% — краеугольный камень маоизма)32. Осужденных ждали либо смерть, либо заключение и конфискация имущества. Как и в Китае, позору подвергалась вся семья репрессированного. Нежелание принимать во внимание его политические «достоинства» свидетельствует о безжалостном догматизме ПТВ и о ее желании установить полный контроль над обществом. Наглядный пример — история вьетнамки Лонг, земельной собственницы и богатой ком-мерсантки, матери двух преданных борцов Вьетминя, заслуженной «помощницы революции». Она дважды становилась объектом кампании осуждения, однако односельчане оба раза оставались пассивны. Тогда на место была выслана группа, получившая подготовку в Китае. Она обвинила г-жу Лонг в убийстве троих арендаторов в 1945 году, в сожительстве с французом, в пресмыкательстве перед колонизаторами и в шпионаже в их пользу. Измученная заключением, женщина во всем «созналась» и была приговорена к смерти. Сын, находившийся в Китае, был возвращен домой, разжалован, лишен наград и приговорен к 20 годам тюремного заключения33. По аналогии с китайским «судопроизводством» обвиняемый заранее считался виновным: партия не ошибается. В этих условиях наименьшим злом было сыграть предписанную роль. Получалось, что «лучше убить своих родителей и потом в этом сознаться, чем молчать по причине полной невиновности»34.
Северная Корея, Вьетнам, Лаос: посев Дракона 529
Насилие приняло потрясающий размах. Тема ненависти к врагу — классовому или внешнему — становится ключевой. По словам Ле Дык Тхо, разделившего впоследствии с Генри Киссинджером Нобелевскую премию
мира, «чтобы крестьяне взялись за оружие, сначала надо разжечь в них ненависть к врагу»". В январе 1956 года газета «Нян Зан» («Народ»), официальный орган коммунистической партии, писала: «Класс крупных земельных собственников не прекратит сопротивления, пока не будет полностью уничтожен»36. Как и в Китае, лозунг момента звучал так: «Лучше десять безвинно погибших, чем один уцелевший враг»37. Пытки получили столь широкое распространение, что в конце 1954 года это вызвало беспокойство у самого Хо: «Некоторые ответственные работники еще ошибочно прибегают к пыткам. Это — дикие методы, практиковавшиеся империалистами, капиталистами и феодалами с целью обуздания масс и революции. <...> На данном этапе (!) пытки строжайше запрещены»38.
Во Вьетнаме к «исправлению» общества методом аграрной реформы была добавлена реформа самой партии (в Китае это произошло позже). Видимо, это объясняется тем, что большое количество партийцев были выходцами из привилегированных слоев. Снова всплыли пресловутые 5% элементов, просочившихся в ПТВ из рядов националистов (ВКДД) — союзников китайского Гоминьдана; по примеру «чисток» в Цзянси в Китае началась охота за «контрреволюционными антибольшевистскими элементами». Паранойя превосходила все мыслимые границы: герои Индокитайской войны гибли или попадали в лагеря. Эта вспышка репрессий оставила в народной памяти глубокий след: даже теперь 1956 год (самые свирепые «чистки» приходились на начало года) в речах вьетнамских коммунистов является олицетворением ужаса. Рассказывают, как один из секретарей коммунистической партии, приговоренный к расстрелу, под дулами винтовок воскликнул: «Да здравствует Коммунистическая партия Индокитая!» Не будучи в состоянии понять, что происходит, он умер в уверенности, что его казнят фашисты39. Потери трудно выразить цифрами, но известно, что они были огромны: примерно 50 тысяч казней в сельской местности (не считая погибших во время боевых действий), что составляет 0,3%—0,4% всего населения (это очень близко к среднему количеству жертв аграрной реформы в Китае)40. Количество заключенных оценивается в 50 — 100 тысяч человек; в сельских партячейках было подвергнуто «чистке» 86% состава, среди участников антифранцузского сопротивления — до 95%. По словам одного из организаторов «чистки», признавшегося в июле 1956 года в «ошибках», «руководство неверно оценило организационную структуру партии. Оно решило, что сельские ячейки, прежде всего в недавно освобожденных районах, полностью находятся в руках врага или пронизаны вражеским влиянием, и даже местные органы управления испытывают воздействие земельных собственников и контрреволюционных элементов»41. Отсюда рукой подать до осуждения всего «нового народа» (см. главу о Камбодже).
Первой структурой, где были организованы отделы идеологической проработки, стала в 1951 году армия42. В 1952—1956 годах велось тотальное перевоспитание. На некоторых «занятиях» напряжение было так велико, что у людей потом приходилось отбирать ножницы и ножи, а ночью - не выключать свет во избежание самоубийств43. Конец «чистке» положила армия. Преследования настолько сильно затронули ее кадры, что участились случаи дезертирства и бегства в Южный Вьетнам44. Возникла угроза ослабления армии и невыполне-
530 Коммунистические режимы Азии: от «перевоспитания» к кровавой резне
ния возложенной на нее миссии по объединению страны. Военные нужды Вьетнама были гораздо более насущными, чем в Китае, что диктовало необходимость реалистического взгляда на вещи, а скромные размеры страны облегчили бегство недовольным (наглядным примером является судьба католиков Севера (1,5 миллиона человек, или 10% населения): будучи хорошо организованы, они под угрозой репрессий воспользовались возможностью уйти вместе с французскими войсками. Не менее 600 тысяч католиков перешли на Юг). В результате произвол и насилие стали ослабевать.
Сказалось и влияние XX съезда КПСС, состоявшегося в феврале 1956 года. С апреля того же года во Вьетнаме тоже стали расцветать скромные «Сто цветов». В сентябре стал выходить журнал «Нян Ван» («Гуманизм»), ненадолго ставший рупором интеллигенции, охваченной жаждой свободы. Писатели осмелились подвергнуть осмеянию прозу официального цензора То Хы, автора следующих стихов:
Да здравствует Хо Ши Мин,
Маяк пролетариата!
Да здравствует Сталин,
Огромное вечное дерево,
В тени которого процветает мир!
Убивать и убивать, и да не устанет рука даже на минуту,
Чтобы уродилось побольше риса,
Чтобы побыстрее собирались налоги!
Чтобы крепла партия, мы маршируем в едином порыве,
Восхищаемся председателем Мао,
Вечно поклоняемся Сталину45.
Дерзость не прошла вольнодумцам даром: уже в декабре 1956 года литературно-критические журналы были запрещены и началась сходная с китайской кампания против свободы творчества, которую лично поддерживал Хо Ши Мин46. У правительства возникла необходимость обуздать ханойских интеллектуалов — членов партии, а также близких к ней лиц, многие из которых состояли ранее в рядах партизан. В начале 1958 года 476 «саботажников идеологического фронта», после принудительной «самокритики», были заключены в лагерь, подобный китайскому лаогаю47. Таким образом, в ДРВ, как и в КНР, оттепель наподобие хрущевской очень быстро сменилась новым приступом тоталитаризма. Но в отличие от Китая, во Вьетнаме его размах был ограничен войной на Юге: в 1957 году она вспыхивает с новой силой как реакция на суровые антикоммунистические репрессии поддерживаемого Соединенными Штатами режима Нго Динь Дьема. В мае 1959 года ПТВ принимает тайное решение расширить военные действия и отправить на Юг своих солдат и оружие, какого бы напряжения это ни стоило населению Севера. Это не мешает предпринятому в феврале 1959 года рывку в духе «большого скачка» в сельском хозяйстве, последовавшему за серией вдохновенных статей Хо, опубликованных в октябре 1958 года48. Развертывание гигантских ирригационных строек совпало с сильной засухой, что привело к падению производства и серьезному голоду, число жертв которого не установлено до сих пор49. Разрастающаяся война не помешала «чисткам» «просоветских» кадров в 1963—1965 годах, а затем в 1967 году (в время последней пострадал, в частности, бывший личный секретарь
Северная Корея, Вьетнам, Лаос: посев Дракона 531
«дядюшки Хо», так как ПТВ разделяла в то время «антиревизионизм» китайских коммунистов). Всего были репрессированы несколько сотен человек, некоторые из них томились потом в лагере без суда50 целое десятилетие.
Война с американцами*, закончившаяся только с подписанием Парижских соглашений (январь 1973 года) и выводом американских войск, вернее, падением южно-вьетнамского режима (30 апреля 1975 года), не сопровождалась, вопреки опасениям многих, «кровавой баней» как это случилось позже в соседней Камбодже. Правда, вьетнамцы, воевавшие на противоположной стороне и попавшие в плен к коммунистам, как и «изменники» из рядов самих коммунистов, подвергались ужасному обращению и часто ликвидировались при перемещениях51. Очевидно, что гражданская война (она же «освободительная борьба») сопровождалась с обеих сторон зверствами, в частности, в отношении гражданского населения, упорствовавшего в поддержке того или другого лагеря. В связи с этим крайне трудно учесть все жертвы и определить, кто кого превзошел в использовании методов террора. За коммунистами числится как минимум одна крупномасштабная бойня: на протяжении нескольких месяцев, пока в руках вьетконговцев (так называли на Юге вьетнамских коммунистов) находилась древняя императорская столица Хюе, захваченная в ходе «наступления месяца Тэт» (февраль 1968 года), они убили не менее 3 тысяч человек (что оставляет позади наихудшие преступления американской армии), среди которых были вьетнамские священники, французские монахи, немецкие врачи и местные чиновники различных рангов. Некоторые из них были похоронены заживо, других вызывали на «учебу», с которой они не возвращались52. Понять эти преступления, так и не признанные теми, кто их совершил, очень трудно, но можно видеть, насколько они предвосхищают политику красных кхмеров. Не поступили бы коммунисты схожим образом, овладей они Сайгоном уже в 1968 году?
Однако в 1975 году они повели себя по-другому. На протяжении нескольких недель целый миллион бывших чиновников и военнослужащих сай-гонского режима имел даже основания надеяться, что пресловутая «политика снисхождения президента Хо» окажется не пустым звуком; эти люди без опаски регистрировались в органах новой власти. Но уже в начале июня их стали вызывать на «перевоспитание»: на три дня — рядовых солдат, на месяц — офицеров и крупных чиновников53. В действительности «три дня» превратились в три года, «месяц» — в семь-восемь лет; последние выжившие из «перевоспитанных» возвратились только в 1986 году54. Фам Ван Донг, тогдашний премьер-министр, признал в 1980 году, что на перевоспитание было отправлено 200 тысяч жителей Юга; по экспертным оценкам, их насчитывалось от 500 тысяч до 1 миллиона (при населении около 20 миллионов человек), в том числе студенты, интеллигенция, священнослужители (особенно буддийские, но также и католики), политические деятели (среди них были и коммунисты), многие из которых симпатизировали сторонникам северовьетнамских коммунистов из Фронта национального освобождения Южного Вьетнама. Этот Фронт оказался просто ширмой для северовьетнамских коммунистов, которые, захватив власть на Юге, немедленно нарушили все свои обещания по поводу уважения прав человека, свойственного Югу. Как и в 1954—56 годах, вчерашние попут-
* Официально война с американцами, поддерживавшими Южный Вьетнам, длилась с 1964 по 1973 год. (Прим. ред.)
532 Коммунистические режимы Азии: от «перевоспитания» к кровавой резне
чики и соратники были подвергнуты «перековке». К людям, годами томившимся в специальных учреждениях, следует добавить неизвестное, но, очевидно, значительное число тех, кто «легко отделался», то есть становился на несколько недель узником своего места работы или учебы. Отметим, что в периоды наибольшего свирепствования южно-вьетнамского режима противники слева обвиняли его в том, что в тюрьмах томятся двести тысяч человек...55
Условия заключения бывали разными. Многие лагеря, находившиеся вблизи городов, не были обнесены колючей проволокой и отличались более или менее приемлемым режимом. «Трудновоспитуемые» отсылались в малонаселенные горные районы Севера с нездоровым климатом; некоторые находящиеся там лагеря были первоначально предназначены для пленных французов. Для этих мест была характерна строгая изоляция, почти полное отсутствие медицинской помощи. Возможность выжить зависела зачастую от продуктовых посылок родственников, которых эти посылки буквально разоряли. Нехватка еды была столь же вопиюща в тюрьмах (в день 200 г красноватого риса вперемешку с мелкой галькой и песком), где часто удерживались в порядке предварительного заключения подозреваемые. Зоан Ван Тоай оставил душераздирающее описание мест заключения, сильно походящих на китайские, а если и отличающихся от них, то в худшую сторону — в смысле скученности, антисанитарии, жестоких и нередко приводящих к смертельному исходу телесных наказаний (среди которых была порка) и затянутости предварительного следствия. В камеру, рассчитанную на 20 человек, запихивали по 70—80, прогулки были невозможны из-за спешного возведения во дворе новых помещений для заключенных. Камеры, оставшиеся с колониальных времен, казались по сравнению с новыми сказочной роскошью. Тропический климат и недостаточная вентиляция затрудняли дыхание (заключенные старались пробраться к единственному крохотному оконцу), в камерах стояла нестерпимая вонь, арестанты страдали от непрекращающихся кожных болезней. Вода была строго нормирована. Но труднее всего было вынести многолетнюю изоляцию и отсутствие связи с семьей. Пытки применялись не открыто, а завуалировано, то же относится к казням. Любое нарушение режима наказывалось заключением в карцер; нормы питания в карцере были настолько мизерными, что через несколько недель пребывания там человеку грозила голодная смерть56.
К этой картине «освобождения» следует добавить мучения сотен тысяч вьетнамцев, бежавших из страны на лодках: спасаясь от репрессий и нищеты, эти люди часто гибли в штормах или от пуль пиратов. Некоторое облегчение наступило только в 1986 году, когда новый генеральный секретарь Нгуен Ван Линь освободил большинство политзаключенных; в 1988 году были закрыты последние лагеря смертников в горных районах; впервые был принят Уголовный кодекс. Тем не менее либерализация отличалась половинчатостью и непоследовательностью; 90-е годы характеризуются непрочным равновесием между консерваторами и реформистами. Репрессивный зуд погасил многие надежды, хотя аресты и утратили былой размах. Многие интеллектуалы и священнослужители подвергались преследованиям и арестам; недовольство сельских жителей на севере вылилось в бунты, которые были жестоко подавлены. Надежда на улучшение ситуации коренилась, несомненно, в неуклонном расширении частного сектора экономики, позволявшего значительной части населения вырваться из-под контроля партии и государства. Государство тем временем пре-
Северная Корея, Вьетнам, Лаос: посев Дракона 533
вращалось в коррумпированную мафиозную структуру, что было чревато для еще более бедного, чем в Китае, населения новым, хотя и лишенным идеологической подоплеки, подавлением.
Заявление заключенных вьетнамских патриотов (отрывки)
Мы,
— рабочие, крестьяне и пролетарии,
— монахи, художники, писатели, работники умственного труда — патриоты, томящи-
еся в разных тюрьмах Вьетнама, прежде всего выражаем нашу горячую признательность:
— всем прогрессивным движениям мира,
— всем движениям борьбы трудящихся и интеллигенции,
— всем, кто на протяжении последнего десятилетия поддерживал движения за защиту
прав человека во Вьетнаме, демократию и свободу для эксплуатируемых и подавляемых вьетнамцев. <...>
На смену репрессивному старому режиму, вызывавшему справедливое осуждение со стороны мирового общественного мнения, пришел другой - еще более изощренный по части бесчеловечной жестокости. Всякие контакты между заключенным и его семьей, в том числе и переписка, категорически запрещены. Семья заключенного, ничего не зная о его судьбе, живет в невыносимой тревоге и, опасаясь новых притеснений, вынуждена хранить молчание, иначе заключенный, удерживаемый практически как заложник, в любой момент может быть казнен <...>.
Условия заключения невообразимы. В одной только официальной сайгонской тюрьме Тхи-хоэ при старом режиме содержались около 8 тысяч заключенных, что подвергалось безусловному осуждению. Сегодня в той же самой тюрьме томятся около 40 тысяч человек. Заключенные часто умирают от голода, удушья, пыток, кончают жизнь самоубийством. <...>
Во Вьетнаме существуют два типа мест заключения: официальные тюрьмы и концентрационные лагеря. В последних, затерянных в джунглях, узники обречены на бессрочный принудительный труд; над ними не было суда, их защитой не могли заниматься адвокаты. <...>
Если современное человечество действительно пасует перед продвижением коммунизма, в особенности перед так называемой «непобедимостью» вьетнамских коммунистов, «сокрушивших всемогущий американский империализм», то мы, вьетнамские заключенные, просим Международный Красный Крест, гуманитарные организации всего мира, всех людей доброй воли срочно выслать для каждого из нас по ампуле цианистого калия, чтобы мы могли самостоятельно положить конец своим страданиям и унижениям. Мы хотим немедленной смерти! Помогите нам сделать это, помогите умереть! За это мы будем вам бесконечно признательны.
Вьетнам, август 1975 — октябрь 1977 года57.
ЛАОС: НАСЕЛЕНИЕ В БЕГАХ
О драме вьетнамских «людей в лодках» знают все. Но и из Лаоса, ставшего коммунистическим одновременно с Южным Вьетнамом*, в 1975 году началось тотальное бегство, причем, учитывая численность населения, гораздо бо-
* Лаосская Народно-Демократическая Республика была образована в 1975 году. (Прим. ред.)
534 коммунистические режимы Азии; от «перевоспитания» к кровавой резне
лее массовое. Для того чтобы оказаться в Таиланде, здесь достаточно переплыть реку Меконг, а большая часть лаосцев живет в долине этой реки или поблизости от нее. Поскольку река Меконг обладает значительной протяженностью, пресечение массового бегства было достаточно трудной задачей для властей. По всем этим причинам страну покинули около 300 тысяч человек, или 10% всего населения, в том числе 30% местного национального меньшинства кхму (примерно 100 тысяч человек), проживающего в горах, и почти 90% работников умственного труда, технической интеллигенции и чиновничества. Столь впечатляющие цифры заставляют задуматься. Применительно к коммунистическим странам Азии подобная статистика сопоставима только с количеством населения, сбежавшего из Северной Кореи в период корейского конфликта.
С 1945 года обстановка в Лаосе находилась в непосредственной зависимости от вьетнамских событий. Сначала французы, а затем американцы поддерживали, в том числе военными средствами, правый монархический режим в стране. Вьетнамские коммунисты взращивали в противовес ему небольшое движение Патет-Лао, где доминировали немногочисленные местные коммунисты, часто имевшие с вьетнамцами личные связи. В военном отношении движение полностью зависело от помощи Вьетнама. Слабозаселенный восток страны стал ареной боев во время американской фазы индокитайского конфликта: там проходили жизненно важные «тропы Хо Ши Мина», которые подвергались постоянным бомбардировкам американской авиации; ЦРУ организовало на территории расселения народности кхму мощное антикоммунистическое движение. Сам конфликт протекал вяло, со спорадическими обострениями, и в ходе его не было зафиксировано вопиющих жестокостей. К 1975 году коммунисты контролировали три четверти территории страны, в том числе всю ее восточную часть, однако там проживала только треть населения: остальные, включая примерно 600 тысяч внутренних беженцев (каждый пятый лаосец), скопились на западе, вблизи Меконга.
Захват власти, осуществившийся в результате изменения соотношения сил в Индокитае, был мирным, чем-то вроде азиатской «бархатной революции». Бывший премьер-министр, нейтральный Суванна Фума стал специальным советником новых властей, возглавляемых принцем Суфанувонгом, родственником свергнутого короля. Тем не менее новая народно-демократическая республика пошла вьетнамским путем: практически все чиновники прежнего режима (около 30 тысяч человек) были отправлены на «занятия», вернее, в лагеря перевоспитания, расположенные по большей части в северных и восточных провинциях вблизи вьетнамских границ, отдаленных и отличающихся нездоровым климатом. Там им пришлось провести в среднем по пять лет. Наиболее закоренелые «преступники» (офицеры армии и полиции, около 3 тысяч человек) оказались в лагере строгого режима на островах Намнгум. Семейство бывшего короля было арестовано в 1977 году; последний наследный принц умер в заключении. Все это усилило бегство людей из страны, также сопровождавшееся трагедиями - в беглецов нередко стреляли.
Главное отличие лаосской ситуации от вьетнамской заключается в существовании в стране упорного антикоммунистического сопротивления, в котором участвовали несколько тысяч бойцов, в основном народности кхму. Оно вызывало у вьентьянских властей такое беспокойство, что в 1977 году они подвергли удерживаемые повстанцами районы бомбардировке. Свидетели на-
Северная Корея, Вьетнам, Лаос: посев Дракона 535
стойчиво говорят о применении властями химических или бактериологических «желтых дождей», однако неопровержимые доказательства отсутствуют. Однако очевидно другое: партизанская война, вспыхнувшая вслед за мобилизацией мужчин кхму во время войны, тоже спровоцировала массовое бегство. С 1975 года в сторону Таиланда двинулись огромные колонны людей. Сообщается по крайней мере об одном крупном столкновении с коммунистической армией. Сами беглецы оценивают количество убитых и погибших от истощения во время марша в 45 тысяч человек, однако проверить эти данные не представляется возможным. В 1991 году в таиландских лагерях еще оставались 55 тысяч лаосцев, из них 45 тысяч составляли жители горных районов (главным образом кхму), ожидавших решения своей судьбы (некоторые обрели убежище во Французской Гвиане).
Государственная и партийная верхушка и здесь не избежала «чисток», правда, бескровных. Это происходило в 1979 году, при разрыве с Китаем, и в 1990 году, когда появились желающие последовать восточно-европейскому примеру. Вывод пятидесятитысячного вьетнамского воинского контингента в 1988 году, активная экономическая либерализация и открытие границы с Таиландом разрядили обстановку. В стране уже почти нет политзаключенных, коммунистическая пропаганда ведется менее напористо. Однако в «страну миллиона слонов» пока возвратились лишь несколько тысяч беженцев. Укрепление связей этой чрезвычайно бедной и отсталой страны с квалифицированной и зажиточной диаспорой является для нее основным гарантом будущей стабильности58.
3
Камбоджа: в стране немыслимых преступлений
«Мы обязаны представить историю партии
чистой и безупречной».
Пол Пот1
Родство Мао Цзэдуна и Пол Пота не вызывает сомнений. Правда, мы сталкиваемся здесь с парадоксом, с трудом поддающимся анализу и тем более пониманию. Имя ему — «кхмерская революция», принявшая обличье вакханалии смерти. С одной стороны, камбоджийский тиран, эта вопиющая посредственность, предстает лишь бледной копией изощренного пекинского правителя, сумевшего без существенной помощи извне создать в самой населенной стране планеты режим, до сих пор не исчерпавший своей жизнеспособности. С другой стороны, «культурная революция» и «большой скачок» Мао предстают жалкими потугами и невнятицей по сравнению с «величественными» деяниями Пол Пота, которые останутся, видимо, в истории как радикальнейшая попытка социальной трансформации. В Камбодже попробовали установить коммунизм сразу, обойдясь без переходного периода, считавшегося одним из краеугольных камней марксистско-ленинской догмы. Одним махом были упразднены деньги, полная коллективизация заняла менее двух лет, социальные различия были уничтожены путем истребления всех собственников, интеллигентов, торговцев. Тысячелетний антагонизм деревни и города исчез за неделю, просто благодаря уничтожению последнего. Казалось, стоит сильно захотеть — и установится земной рай. Пол Пот воображал, очевидно, что вознесся еще выше, чем его славные предшественники — Маркс, Ленин, Сталин, Мао Цзэдун, и что Революция XXI века будет говорить по-кхмерски, подобно тому, как языками Революции XX века были сначала русский, потом китайский.
Однако красные кхмеры2 смогли оставить в истории только грязный, кровавый след.
Чтобы лишний раз в этом убедиться, достаточно ознакомиться с обширной библиографией, посвященной недолгому эксперименту по истреблению человека. Все — и выжившие счастливчики, и специалисты — больше не доказывают самого факта страшных репрессий, а задают вопрос — почему? Как такое оказалось возможно?
Да, камбоджийский коммунизм превзошел все остальные варианты коммунистического устройства и резко от них отличается3.
Одни считают его исключительным, маргинальным явлением, что как будто подтверждается его недолговечностью (всего 3 года и 8 месяцев), другие видят в нем карикатуру, зловещий гротеск, выявивший многие родовые черты коммунизма. Споры еще не завершены — потому, в частности, что мы плохо знакомы с лидерами красных кхмеров, скупыми на речи и письменные документы, а архивы их наставников (сначала в этом качестве выступали вьетнамцы, потом китайцы) закрыты и по сей день.
538 Коммунистические режимы Азии: от «перевоспитания» к кровавой резне
Зато факты существуют в огромном изобилии: Камбоджа последней установила коммунизм и оказалась первой страной, отказавшейся от него (в 1979 году) — во всяком случае, от его явных проявлений. Сменившая коммунизм причудливая «народная демократия», удерживавшаяся у власти на протяжении десяти лет вьетнамской военной оккупации, ввиду полной дискредитации социализма находила себе единственное идеологическое обоснование в осуждении «преступной клики Пол Пота — Йенг Сари, практиковавшей геноцид»4.
Жертвы, частично оказавшиеся за границей, получили стимул для откровенности (и они охотно рассказывают о пережитом при любом удобном случае), ученые — для исследований. Установление в 1992 году плюралистического политического режима в Камбодже под эгидой ООН и решение Конгресса США выделить средства на программу Йельского университета «Камбоджийский геноцид» увеличили возможности разобраться в этой проблеме5.
Напротив, призывы к всекамбоджийскому примирению, вплоть до вовлечения в политическую игру остатков красных кхмеров, чреваты для страны опасной амнезией; поэтому вызывают тревогу настойчивые требования закрыть Музей геноцида (бывшую главную тюрьму) и снова закопать вскрытые раньше массовые захоронения.
Кошмар, пережитый камбоджийцами в 1975—1979 годах, более или менее известен внешнему миру, хотя многое еще предстоит выяснить относительно количества жертв, местных особенностей, хронологии и порядка принятия решений Кампучийской коммунистической партией (ККП). Теперь понятно, насколько оправданны были предупреждения Франсуа Поншо, а до него — Саймона Лейса, проигнорированные в свое время левыми интеллектуалами-конформистами6.
Постепенно — отчасти благодаря свидетельствам вьетнамских коммунистов — сведения о терроре красных кхмеров перестали вызывать сомнения. Они сыграли заметную роль в кризисе коммунизма и марксизма на Западе. По примеру евреев, напрягавших последние силы, чтобы донести до мира правду о Холокосте, немногочисленные спасшиеся камбоджийцы сделали смыслом своей жизни свидетельство о страшной судьбе своей страны. Их упорство принесло плоды. Долг человечества — принять из их рук факел правды. Это наша обязанность — например, перед Пин Ятхаем, месяц скитавшимся в джунглях и едва не умершим от голода. Этот человек вдохновлялся миссией поведать людям о камбоджийском геноциде, описать пережитое, рассказать о программе уничтожения миллионов стариков, женщин и детей, об опустошении, погружении страны в доисторические времена, о пытках... «Мне хотелось выжить, чтобы умолять мир помочь еще живым избежать полного уничтожения»7.
Спираль ужаса
Здравомыслящие камбоджийцы при всех своих националистических предрассудках признают, что их страна стала, в сущности, жертвой самой себя, вернее, кучки идеалистов, оказавшихся душегубами, и трагически бессильной национальной элиты. Впрочем, такой коктейль далеко не исключительное явление как в Азии, так и на других континентах, но не так уж часто приводит к революциям. Но в Камбодже роковым образом сошлись географическое положение (протяженная граница с Вьетнамом и Лаосом) и историческая ситуация (вьетнамская война, полыхавшая с 1964 года).
Камбоджа: в стране немыслимых преступлений 539
Гражданская война (1970-1975)
Кхмерское королевство, ставшее в 1863 году французским протекторатом, в 1946—1954 годах практически избежало вовлечения в Индокитайскую войну. В 1953 году, когда в стране стало формироваться партизанское движение, связанное корнями с Вьетминем, король Сианук сумел организовать мирный «поход за независимость», который благодаря хорошим отношениям короля с Парижем позволил ему перехватить инициативу у противников слева. Однако в условиях конфронтации вьетнамских коммунистов с Соединенными Штатами король, пытаясь сохранить в чрезмерно тонкой политической игре камбоджийский нейтралитет, постепенно лишился поддержки внешних сил и вызвал недоверие к себе внутри страны.
В марте 1970 года король был свергнут собственным правительством во главе с генералом Лон Нолом, вскоре ставшим маршалом, и Ассамблеей, получившими благословение ЦРУ (которое, судя по всему, все же не было непосредственным организатором переворота). Сползание страны к войне ознаменовалось страшным погромом вьетнамского меньшинства (примерно 450 тысяч человек, две трети из них вынуждены были бежать в Южный Вьетнам), поджогом представительств коммунистического Вьетнама и ультиматумом (оставшимся невыполненным) с требованием вывода из страны иностранных войск. Ханой, чьими единственными союзниками в Камбодже оставались красные кхмеры, решил всячески их поддержать: оружием, советниками, военной подготовкой во Вьетнаме. Намерение Ханоя состояло в том, чтобы под флагом красных кхмеров, вернее Сианука, униженного свержением и готового на союз даже с самым заклятым врагом, захватить большую часть страны. Следуя советам Пекина и Ханоя, местные коммунисты спешно расстелили перед королем ковровую дорожку, однако не уступили ему ни йоты контроля над движением сопротивления. Коммунисты-роялисты повели борьбу против эфемерной Кхмерской республики9.
Режим Лон Нола, теснимый превосходящими северовьетнамскими силами, не сумел использовать в своих интересах непопулярность Сианука среди средних городских слоев и интеллигенции и вскоре обратился за помощью к американцам. Те помогли бомбежками, оружием, советниками и организовали безуспешную интервенцию южновьетнамских сухопутных сил.
После неудачи операции «Тьэнла-II» в начале 1972 года и разгрома лучших республиканских частей война превратилась в затяжную агонию. Вокруг главных городов, снабжаемых исключительно воздушным путем, все туже сжималась петля. Эти арьергардные боевые действия несли с собой жертвы, разрушения и вселяли ужас в мирное население, которое, в отличие от вьетнамского, впервые столкнулось со смертельной опасностью. Американцы сбросили на районы боев 540 тысяч тонн бомб, причем половина из них взорвались за полгода, предшествовавшие запрету бомбардировок Конгрессом США в августе 1973 года. Бомбежки замедлили продвижение красных кхмеров, зато обеспечили им пополнение в лице сельских рекрутов, воспылавших ненавистью к США. Республику все больше дестабилизировал поток беженцев в города (они составили не меньше трети от всех 8 миллионов камбоджийцев)10. Последнее обстоятельство впоследствии облегчило красным кхмерам обоснование эвакуации городских жителей. Победители потом без
540 Коммунистические режимы Азии: от «перевоспитания» к кровавой резне
зазрения совести повторяли свое главное пропагандистское заклинание: «Мы победили сильнейшую державу мира — значит, перед нами не устоят ни природа, ни вьетнамцы...»11
Взятие Пномпеня 17 апреля 1975 года и падение последних оплотов республиканцев настолько ждали, что даже побежденные встретили их с облегчением: казалось, ничто не может быть хуже жестокой и бессмысленной войны... Но красные кхмеры не дожидались победы, чтобы продемонстрировать нечеловеческую жестокость и приверженность к самым крайним мерам. «Освобожденная» страна покрывалась «центрами перевоспитания», все меньше отличающимися от «центров задержания», предназначенных для закоренелых «преступников». Сначала эти учреждения создавались по образцу вьетнамских лагерей 50-х годов и принимали главным образом военнослужащих армии Лон Нола. О соблюдении Женевских конвенций о военнопленных не было речи: республиканцы считались не военными, а предателями. Тем не менее во Вьетнаме не происходило преднамеренного уничтожения заключенных — ни французов, ни даже коренных жителей. Зато в камбоджийских лагерях свирепствовал жесточайший режим: видимо, там сразу было решено, что самый естественный выход для любого заключенного — смерть. Генри Локард12 изучал крупный лагерь на тысячу с лишним заключенных, созданный в 1971 или 1972 году. Туда отправляли солдат противной стороны, а также их родственников (настоящих и воображаемых), в том числе детей, а помимо них — буддистских монахов, «подозрительных» путешественников и других лиц. Большинство заключенных и все без исключения дети погибали из-за плохих условий, голода и болезней. Активно практиковались казни: до тридцати казненных за вечер. (Красные кхмеры всегда устраивали казни по вечерам, во всем соблюдая секретность.)
Другие источники свидетельствуют об убийстве десяти тысяч человек во время взятия бывшей королевской столицы Удонг в 1974 году13.
Массовые депортации гражданских лиц начались с 1973 года: 40 тысяч человек были переправлены из провинции Такео в районы на границе с Вьетнамом, но многие из этих людей сбежали в Пномпень. После неудачной попытки взятия города Кампонгтяма красные кхмеры, отступая, в принудительном порядке увели с собой тысячи горожан14. Кратьэх, первый крупный город из занятых, был полностью «освобожден» от населения.
Еще в 1973 году произошло размежевание между красными кхмерами и Северным Вьетнамом: последний, возмущенный отказом ККП участвовать в организации вывода американских войск, обусловленного Парижскими соглашениями 1973 года, резко сократил помощь бывшим союзникам. Давле-\ ние Вьетнама было, таким образом, ослаблено, чем и воспользовалась группа Пол Пота15, приступившая к физическому истреблению возвращавшихся в Камбоджу уцелевших «кхмеров Вьетминя» — бывших бойцов антифранцузского сопротивления (общей численностью около тысячи человек), пере- бравшихся после заключения Женевских соглашений 1954 года в Ханой16.
«Кхмеры Вьетминя», располагая большим опытом и связями с вьетнамскими коммунистами, являли собой альтернативу полпотовскому руководству, обратившемуся к коммунизму в основном после Индокитайской войны или во Франции, где они учились и брали пример с французских коммунистов17. Переписывая историю, верхушка красных кхмеров навязывала представление, будто ККП появилась на свет только в I960 году, а не в 1951, из
Камбоджа: в стране немыслимых преступлений 541
недр Коммунистической партии Индокитая (КПИК)*, ориентируясь на Хо Ши Мина и Вьетнам, как было в действительности. Цель состояла в том, чтобы лишить исторической легитимности основателей партии 1951 года, которых с этого времени начали преследовать, и объявить свою партию равной партии вьетнамских коммунистов (ПТВ). Для равновесия были заодно ликвидированы последователи Сианука, ушедшие в подполье. Судя по всему, тогда же, в 1973 году, начались военные столкновения вьетнамских частей и красных кхмеров18.
Депортации и дробление населения (1975-1979)
Изгнание населения из Пномпеня сразу после победы стало шоком как для горожан, не ожидавших такой развязки, так и для мировой общественности, впервые понявшей, что в Камбодже творится нечто невиданное.
Решение о судьбе населения столицы было принято, видимо, в январе 1975 года. Тогда же было решено отказаться от денег, хотя новые денежные знаки были только что отпечатаны. Единственным руководителем, который возражал против этого решения, был один из основателей КПК, бывший министр Сианука Ху Юн, после чего в ближайшие месяцы он «исчез». Это была первая «чистка» на столь высоком уровне, открывшая длинный список последующих жертв.
Сначала жители Пномпеня пытались усмотреть логику в доводах новой власти, смысл которых сводился к защите населения от возможных американских бомбардировок и гарантированному снабжению. Эвакуация городских жителей, которая, видимо, навсегда останется визитной карточкой режима, была впечатляющей операцией, но как будто не сопровождалась большим количеством жертв. Горожане были сыты, одеты и могли иметь при себе ценности — золото, драгоценности и... доллары. (Как уже было сказано выше, красные кхмеры, придя к власти, немедленно аннулировали кхмерские деньги. В результате доллар стал единственной обменной валютой, существующей, разумеется, нелегально.)
Вначале до крайней жестокости пока еще не доходило, если не считать убийств особо непокорных для острастки населения и казней военнослужащих побежденной армии. У депортированных, как правило, не отбирали имущество, не практиковался даже обыск. Прямые и косвенные жертвы эвакуации — раненые и больные, изгнанные из больниц, одинокие старики, самоубийцы, среди которых нередко были целые семьи, — исчислялись примерно десятками тысяч19. В общей сложности на улицу выкинули от двух до трех миллионов жителей столицы и несколько сотен тысяч жителей других городов, что составляло от 46% до 54% всего населения страны20.
* Первые шаги в этом направлении были сделаны еще в январе 1963 года на подпольном съезде НРПК (Народно-революционной партии Кампучии) — предшественнице ККП. На этом съезде Пол Пот занял пост генерального секретаря, а Иенг Сари стал членом Постоянного бюро. На этом же съезде произошла смена названия партии — она стала называться Кампучийской коммунистической (ККП). Переименование партии стало большой победой радикального крыла (будущих красных кхмеров). «Пол Пот <...> заявлял, что компартия Индокитая была создана в свое время вьетнамцами для образования в последующем Индокитайской федерации, для захвата кампучийских и лаосских земель». (См.: Краткая история НРПК— передовой силы рабочего класса и всего народа Кампучии, Пномпень, 1984 (на кхмерском языке). Цит. в кн.: АД. Мосяков, Социально-политическое развитие Камбоджи в XX веке, М., 1999, с. 76). (Прим. ред.)
542 Коммунистические режимы Азии: от «перевоспитания» к кровавой резне
Выжившие навсегда остались травмированы. Их принудили менее чем за сутки расстаться с домами и имуществом, предложив в качестве утешения наглую ложь, будто их угоняют «всего на три дня» (это отчасти объясняет тот факт, что многие ушли почти с пустыми руками и не взяли с собой предметы, которые можно было бы поменять на «черном рынке», ставшем в последующие месяцы и годы единственным способом выжить). Люди приходили в ужас, вливаясь в живой поток, в котором ничего не стоило потерять, порой навсегда, своих близких. Их подгоняли непоколебимые, не умеющие улыбаться солдаты (йотхэа). Район назначения зависел от района, в котором находился человек во время отправки, что стало трагедией для семей, члены которых на момент угона оказались не вместе. Несчастных ждали смерть и отчаяние. На протяжении всего пути, длившегося в некоторых случаях по нескольку недель, красные кхмеры не помогали изгнанникам ни пищей, ни чем-либо другим.
Во время депортации на перекрестках дорог производилась сортировка. Сначала она была поверхностной и декларативной: как ни странно это покажется в свете дальнейшего полицейского контроля, красные кхмеры приказали всем уничтожить удостоверения личности. (Видимо, догматическая враждебность к бумаге с любыми не революционными письменами (книги либо уничтожались, либо оставлялись, как в Национальной библиотеке, без присмотра, либо шли на самокрутки) возобладала над всеми остальными соображениями. Это позволило бесчисленным чиновникам и военным назваться другими именами и получить надежду — увы, призрачную — на жизнь21.) Сортировка проходила под следующими предлогами: отбор для службы новому режиму в столице, достойная встреча Сианука, остававшегося до 1976 года номинальным главой государства, потребность в чиновниках среднего и высшего звена и, главное, в армейских офицерах. Большая часть вызвавшихся была либо немедленно умерщвлена, либо погибла чуть позже в тюрьмах.
Управлять огромными потоками горожан красные кхмеры не могли ввиду своей малочисленности (в 1975 году общее число членов организации и сочувствующих, по большей части недавних, не превышало 120 тысяч человек, из которых только половина была вооружена), поэтому эвакуированным дозволялось оседать там, где те захотят и смогут осесть, с согласия деревенского старейшины. Камбоджа невелика и не очень густо заселена, к тому же почти все горожане имели родственников в деревнях; многие сумели добраться до родных, чем повысили свои шансы выжить: деревенские жители помогали им устраиваться на новом месте и даже резали скот в честь эвакуированных22. Однако позднее некоторые были депортированы вновь.
До самого падения режима, но особенно в начале эвакуации, к изгнанным проявлялось скорее сочувствие, чем враждебность; притеснения и побои случались редко, убийства — никогда23. Особое дружелюбие проявляли кхмеры лы — этническое меньшинство24 в отдаленной провинции. Именно на их территории красные кхмеры создали свои первые базы, именно им режим больше всего благоволил до 1977 года; отсюда напрашивается вывод, что напряженность, постепенно возникшая между эвакуированными и крестьянами, была вызвана крайней нищетой и голодом, когда лишний кусок для одного означал мучительный голод для другого, — ситуацией, в которой не может расцвести альтруизм25.
Появление в деревнях горожан сломало привычное течение деревенской жизни и равновесие между ресурсами и потреблением: на плодородных
Камбодже: в стране немыслимых преступлений 543
рисоводческих равнинах 5-го района (на северо-западе страны) к 170 тысячам местных жителей добавилось 210 тысяч новых!26 К тому же ККП активно углубляла пропасть между «местными» (Пратъеатъон Ча), которых называли еще числительным «70», ибо они находились под контролем красных кхмеров с самого начала войны (с 1970 года), и «новым народом» {Пратъеатъон Тлей), или «пришлыми», именуемыми также «75» или «17 апреля» (дата взятия Пномпеня красными кхмерами в 1975 году). Разжигалась «классовая ненависть» «пролетариев-патриотов» к «капиталистам — лакеям империалистов». Только «местные», за которыми в целом по стране сохранялось незначительное большинство, имели возможность, особенно на начальном этапе, возделывать свой собственный участок, поесть в обязательной общественной столовой раньше и немного сытнее других, иногда даже принять участие в «выборах» из одного кандидата. Это был законченный апартеид: люди, принадлежащие к разным категориям, были лишены права не только жениться, но даже общаться и жить рядом друг с другом - за каждой категорией закреплялась своя часть деревни27.
Внутри обеих главных групп населения также разжигались противоречия. В среде «местных» «беднота» противопоставлялась «землевладельцам», «богачам» и бывшим торговцам (при том, что коллективизация была быстрой и полной). В среде «пришлых» создавались всяческие условия для противопоставления не принадлежавших к чиновничеству и необразованных людей бывшим госслужащим и интеллигенции. Две последние категории ждала обычно незавидная судьба: постепенно, опуская их все ниже по иерархической лестнице, мучители подвергали их «чистке», добиваясь порой полного уничтожения; в 1978 году очередь дошла до женщин и детей.
Одного «окрестьянивания» камбоджийского населения руководству ККП оказалось недостаточно: проведя на новом месте считанные месяцы, большая часть «пришлых» была вынуждена снова тронуться в путь, на сей раз уже не имея ни малейшего права голоса. Только за сентябрь 1975 года сотни тысяч людей покинули восток и юго-запад страны и отправились на северо-запад28. Нередко одни и те же люди претерпевали по три-четыре депортации подряд, и это не считая участия в «рабочих бригадах», когда молодых и бездетных взрослых надолго, иногда на месяцы, угоняли далеко от деревни, ставшей им новым пристанищем. Режим преследовал при этом четыре цели:
—препятствие установлению прочных и политически опасных связей между «местными» и «пришлыми», равно как и в среде самих «местных»29;
—последовательная «пролетаризация» «пришлых» путем запрета брать с собой во время эвакуации даже самые жалкие пожитки30 и препятствования сбору посеянного ими урожая;
—установление полного контроля за потоками населения, позволяющего начинать крупные проекты и осваивать ненаселенные горы и джунгли на окраинах страны;
—уничтожение максимального количества «лишних ртов».
(Новые переселения — иногда пешие, в лучшем случае на повозке или в переполненном и еле ползущем железнодорожном составе, которого приходилось дожидаться неделями, — действительно были крайне изнурительными, а иногда и чреватыми гибелью для недоедающих, страдающих от отсутствия лекарств людей.)
544 Коммунистические режимы Азии: от «перевоспитания» к кровавой резне
Особый случай представляли собой так называемые «добровольные» перемещения. «Пришлым» нередко предлагалось «вернуться в родную деревню» или перейти в кооператив с менее суровым режимом, с лучшим климатом и питанием. Всех «добровольцев», а их было немало, неизменно обманывали и отправляли в еще более страшные места. Пин Ятхай, сам ставший жертвой такого обмана, пишет: «Этим способом выявлялись индивидуалисты. <> Горожанин доказывал, что еще не избавился от своих постыдных наклонностей и должен подвергнуться более суровой идеологической обработке в деревне с особенно трудными условиями жизни. Называя себя кандидатами на переезд, мы выдавали себя мучителям. Так красные кхмеры нащупали эффективный способ выявления самых ненадежных, наименее удовлетворенных своей участью»31.
Период «чисток» и массовых убийств (1976-1979)
Репрессии, движущей силой которых было безумное стремление классифицировать и уничтожать людей, распространившись на все общество, докатились и до самой верхушки государственной власти. Как мы уже знаем, подлинные «провьетнамские» деятели и Ху Юн были уничтожены на самом раннем этапе; дипломаты «королевского правительства», не являвшиеся коммунистами, были отозваны на родину в декабре 1975 года, где все они, за исключением всего двух человек, подверглись пыткам и были казнены32.
В ККП, никогда не функционировавшей в нормальном режиме, процветала подозрительность: изменником мог быть объявлен любой. Это было вызвано большой автономией зон страны на первом этапе (армия была объединена только после 17 апреля), провалами в экономике, а с 1978 года — успехами вьетнамского контрнаступления в пограничных районах.
После ареста в сентябре 1976 года Кэо Мэаха, занимавшего шестое место в иерархии ККП, партию стали разрывать на части внутренние распри. Судебные процессы не устраивались, четких обвинений не прозвучало ни разу; все арестованные подвергались страшным пыткам, после чего их казнили. О содержании обвинений можно судить только по «признаниям» обвиняемых, хотя расхождения кающихся с линией Пол Пота трудно назвать вопиющими. Скорее, цель репрессий состояла в том, чтобы раздавить всех, кто благодаря своим личным достоинствам, независимости, связям с вьетнамской компартией (или с китайской «бандой четырех», как в случае с Ху Нимом) мог когда-либо оказаться опасным или бросить вызов главенствующему положению Пол Пота33. Кампучийская паранойя предстает страшной карикатурой на худшие периоды сталинщины. Так во время учебы кадров компартии на начальном этапе «чисток» Центр призвал к «яростной, безжалостной, смертельной борьбе против классового врага <...>. особенно в наших собственных рядах»34. Партийный ежемесячник «Тунг Паде-ват» («Революционные знамена») писал в июле 1978 года: «Повсюду в наших рядах затаились враги: в центре, в штабе, на местах, в деревнях»35. К этому моменту пятеро из тринадцати крупнейших (на октябрь 1975 года) руководителей были казнены; та же судьба постигла большинство районных партсекретарей (каждая зона состояла из районов). Двое из семи членов нового руководства образца 1978 года были ликвидированы до января 1979 года, в том числе вице-премьер Ворн Вет, которого бил сам Пол Пот (и даже сломал ему ногу).
Камбоджа: d стране немыслимых преступлений 545
«Чистка» разрасталась: для ареста достаточно было трех обвинений Типа «агент ЦРУ»; на допросах из арестованных выколачивали признания (Ху Ним проходил через этот ад семь раз подряд)36. Воображаемые заговоры росли как на дрожжах, ширились «шпионские сети». Дикая ненависть к Вьетнаму перешла все границы: один врач оговорил себя, назвавшись «сотрудником вьетнамского ЦРУ», его якобы завербовал в Ханое в 1956 году американец, выдавший себя за туриста37. Продолжались массовые расправы: только в одном округе умудрились разоблачить 40—70 тысяч жителей как «предателей, сотрудничающих с ЦРУ»38.
Однако размера подлинного геноцида репрессии достигли только в Восточной зоне. Ввиду близости враждебного Вьетнама военно-политический руководитель зоны Сао Пхим создал себе мощную базу власти; там же произошло уникальное явление — бунт местного руководства против Центра, переросший в скоротечную гражданскую войну в мае — июне 1978 года. С апреля в Туолслэнге были блокированы 409 ответственных работников Восточной зоны; в июне Сао Пхим, поняв, что проиграл, покончил с собой. Его жена и дети были убиты в момент, когда совершался погребальный ритуал. Остатки вооруженных сил зоны попытались взбунтоваться, затем перешли во Вьетнам, где стали ядром Объединенного фронта национального спасения, который впоследствии вступил в Пномпень вместе с армией Ханоя. Победивший Центр обрек на смерть «вьетнамцев в кхмерских рядах», то есть жителей Восточной зоны. С мая по декабрь 1978 года были убиты от 100 до 250 тысяч человек (из 1,7 миллиона населения зоны), удары в первую очередь наносились по молодежи и активистам. Так, были уничтожены все 120 семей (700 человек) в родной деревне Сао Пхима; в другой деревне спаслись всего 7 человек из 15 семей (12 семей были искоренены полностью)39.
С июля началась депортация выживших — в грузовиках, поездами и водным путем — в другие зоны, где их ожидало постепенное уничтожение (тысячи погибли еще в пути). Обреченных одевали в синее (одежда прибывала специальным транспортом из Китая), тогда как форма полпотовцев была черной. «Синие» исчезали бесшумно, незаметно для других жителей деревень; в одном из кооперативов Северо-Запада к моменту прихода вьетнамских войск40 из трех тысяч переселенцев в живых осталась какая-то сотня людей. Незадолго до падения режима зверства еще больше усилились: наряду со взрослыми мужчинами принялись убивать женщин, детей, стариков; «местных» стали убивать так же активно, как и «пришлых»; не справляясь со своими задачами, красные кхмеры принуждали население, включая категорию «75», оказывать им помощь. «Революция» превратилась в сплошное безумие и угрожала проглотить всех камбоджийцев до единого.
Наглядным доказательством отчаяния, до которого довели красные кхмеры камбоджийцев, служат масштабы бегства за границу. Не считая немногочисленных беженцев апреля 1975 года, в ноябре 1976 года в Таиланде их насчитывалось 23 тысячи41. В октябре 1977 года во Вьетнаме находились примерно 60 тысяч камбоджийцев42.
При этом бегство было крайне опасным предприятием, чреватым неминуемой смертью в случае поимки либо днями, а то и неделями скитаний в джунглях в состоянии крайнего истощения43, поэтому большинство склонявшихся к побегу людей были вынуждены от него отказаться. Из решившихся
546 Коммунистические режимы Азии: от «перевоспитания» к кровавой резне
лишь малая часть достигала цели (например, четверо из двенадцати членов группы Пин Ятхая, хотя она была неплохо подготовлена).После 20 месяцев спорадически вспыхивавшего пограничного конфликта, сначала тайного, а с января 1978 года явного, приход вьетнамцев в январе 1979 года был воспринят подавляющим большинством камбоджийцев как освобождение (так это официально именуется и поныне). Показательно, что жители деревни Самлаут (участники восстания 1967 года), подобно многим другим, перебили «своих» красных кхмеров, не успевших вовремя сбежать44. Напоследок те уничтожили заключенных: во многих тюрьмах45, в частности в Туолслэнге, освобождать оказалось некого.
Вопреки иногда раздающимся утверждениям, что Ханой руководствовался вовсе не гуманными соображениями, бесспорно одно: учитывая бесчеловечный характер полпотовского режима, особенно в 1978 году, приход вьетнамских бронетанковых частей спас от смерти огромное количество людей. Страна стала возрождаться, ее жители постепенно получили свободу перемещений, смогли снова возделывать свои поля, учиться, верить, любить.
Варианты мартиролога
Истинный ужас не нуждается в цифровом выражении. Того, что уже известно, вполне достаточно, чтобы дать определение режиму, установленному ККП. Если заниматься подсчетами, то, скорее, с целью понять: какая категория населения стала основной жертвой (при том, что не избежала потерь ни одна)? Где и когда все это происходило? Какое место занимает эта трагедия Камбоджи среди всех трагедий века и в истории страны? Только сочетание нескольких методов (демографического, математического, обработки показаний пострадавших и очевидцев), которые по отдельности не дают удовлетворительного результата, позволяет приблизиться к истине.
Два миллиона убитых?
Без общей оценки обойтись не удастся, однако следует учитывать, что разброс цифр чрезвычайно широк. Это тоже говорит о размахе явления: чем хуже поддается объяснению бойня, тем труднее вычислить количество ее жертв. К тому же слишком многие заинтересованы в том, чтобы замести следы, ведущие в самых разных направлениях: красные кхмеры продолжают отказываться от ответственности за содеянное, вьетнамцы и их камбоджийские подручные тоже стремятся оправдать свои действия. В своем последнем интервью, данном журналистам в декабре 1979 года, сам Пол Пот уверял, что «вследствие наших ошибок при осуществлении политики народного благоденствия не могло погибнуть больше нескольких тысяч камбоджийцев»46. Кхиэу Сампхан уточнял в официальной брошюре 1987 года: 3000 жертв «ошибок», 11 000 казненных «вьетнамских агентов», 30 000 убитых «проникших к нам вьетнамских агентов»... В том же документе уточнялось, впрочем, что вьетнамские оккупанты убили якобы в 1979—1980 годах «примерно полтора миллиона человек». Разумеется, последняя цифра не имеет никакого отношения к «вьетнамским оккупантам», скорее ее можно считать невольным признанием уровня смертности в период с 1975 года, в которой почти полностью повинны сами красные кхмеры47. «Трупокрадство» приобретает еще
Камбодже; в стране немыслимых преступлений 547
более вопиющий характер, когда речь заходит об оценке размаха убийств до 17 апреля, во время гражданской войны: Пол Пот называл в июне 1975 года явно преувеличенную цифру 600 тысяч; в 1978 году этот показатель «вырос» до «более 1,4 млн.»48. Бывший президент Лон Нол, говоря о жертвах красных кхмеров, предпочитал цифру «два с половиной миллиона», а бывший генеральный секретарь Народно-революционной партии Кампучии (НРПК)* Пен Сован (бывший у власти начиная с 1979 года) назвал цифру, принятую НРПК и вьетнамской пропагандой: 3 100 000 человек.
Первые серьезные подсчеты были проведены Беном Киернаном, получившим цифру 1 500 000. Исследователь основывался на экстраполяции микроисследований в разных слоях населения: 25% потерь в семьях беженцев; 35%, 41% и 53% — потери в трех деревнях в эпоху Демократической Кампучии; 42% в одном из районов Пномпеня (из которых только четверть — жертвы голода и болезней); 36% потерь в группе из 350 жителей Восточной зоны (почти все убиты). Майкл Викери приводит в два раза меньшую цифру (однако он исходит из первоначальной численности населения, которая явно занижена). Стивен Хедер признает данные Киернана, причем делит число потерь пополам между «местными» и «пришлыми» (с чем трудно согласиться) и считает, что от голода погибло столько же людей, сколько и от насильственной смерти49. Д. Чандлер, признанный специалист, говорит о 800 тысячах— 1 миллионе как о минимальной цифре50. Исследование ЦРУ, опирающееся на приблизительные данные, оценивает общее снижение численности населения в 1970—1979 годах, то есть включая жертвы войны 1970—1975 годов (сюда входит снижение рождаемости, вызванное плохими условиями жизни), в 3 800 000; в 1979 году население страны составило 5 200 000 человек51. Существует и оценка, опирающаяся на площадь возделываемых рисовых чеков" в 1970 и 1983 годах: она составляет 1 200 000 жертв52. Марек Сливин-ский, осуществивший недавно новаторское исследование на основе демографических данных (приблизительных ввиду отсутствия переписей населения с 60-х годов до 1993 года), говорит о более чем двух миллионах смертей, то есть о 26% населения (сюда не входит естественная смертность — 7%). Он единственный из исследователей попытался разложить избыточную смертность в 1975—1979 годах по категориям пола и возраста: 33,9% мужчин, 15,7% женщин. Это различие уже говорит о том, что основной причиной смертности были убийства. Смертность была ужасающей во всех возрастных категориях, но особенно среди молодых взрослых людей (34% мужчин от 20 до 30 лет, 40% — от 30 до 40) и среди людей обоих полов старше 60 лет (54%). Как и во время голода и эпидемий при старом режиме, резко сократилась рождаемость: 3% в 1970 году, 1,1% в 1978 году53. Совершенно очевидно, что ни одна страна мира не переживала с 1945 года подобного бедствия. Даже к 1990 году не восстановилась численность населения 1970 года. Значи-
* В противовес полпотовской компартии, образованной по заявлению ее лидеров в I960 году, оппозиционные Пол Поту коммунисты сформировали свою — Народно-революционную партию, видимо, чтобы продемонстрировать неразрывное единство со «старой» Народно-революционной партией, которая была теснейшим образом связана с вьетнамцами, выделившись в 1951 году из Компартии Индокитая. Эта партия встала у власти в Камбодже после падения режима красных кхмеров в 1979 году. (Прим. ред.)
** Чек — огороженный земляными валиками, тщательно выровненный участок поля для выращивания риса. Площадь чека — 1—4 га, укрупненного чека (карты-чека) — 12—16 га. (Прим. ред.)
548 Коммунистические режимы Азии: от «перевоспитания» к кровавой резне
тельным остается дисбаланс полов: на одного мужчину приходится 1,3 женщины; среди взрослых в 1989 году насчитывалось 38% вдов на 10% вдовцов54. Среди взрослого населения 64% — женщины, 35% семей также возглавляются женщинами. Такие же данные получены и в отношении 150 тысяч беженцев-камбоджийцев в США55.
Подобный масштаб потерь среди населения — один человек из семи, а возможно, один из пяти или даже четырех — сам по себе опровергает довольно распространенную гипотезу о том, что жестокость красных кхмеров, при всей ее недопустимости, стала реакцией обезумевшего от гнева народа на «первородный грех» — американские бомбардировки56.
Достаточно сказать, что другие народы, подвергавшиеся не менее сильным бомбардировкам (британцы, немцы, японцы, те же вьетнамцы), не стали жертвами подобного экстремизма, иногда даже наоборот. Главное же в том, что беды, причиненные войной, сколь бы тяжкими они ни были, не идут ни в какое сравнение с деяниями ККП в мирное время, даже если оставить за скобками события последнего года, отмеченного пограничным конфликтом с Вьетнамом. Сам Пол Пот, вряд ли склонный преуменьшать, назвал, не утруждаясь расшифровкой, довольно высокую цифру: 600 тысяч человек. Как ни странно, ее воспроизводят многие специалисты: Чандлер говорит о полумиллионе жертв; число погибших от американских бомб он определяет, по разным источникам, от 30 до 250 тысяч человек57. Сливинский выводит среднюю цифру — 240 тысяч человек, к которым следует добавить 70 тысяч гражданских вьетнамцев — в основном жертв погрома 1970 года. На счет американских бомбардировок он относит 40 тысяч погибших (четверть из них — бойцы), отмечая, что больше всего бомб упало в наименее населенных провинциях, где проживали в 1970 году чуть более 1 миллиона человек, многие из которых быстро переселились в города, и наоборот, убийства военного времени, ответственность за которые в основном несут красные кхмеры, унесли около 75 000 жизней58. Не вызывает сомнения, что война ослабила сопротивляемость общества, уничтожила или деморализовала его элиту и необыкновенно усилила красных кхмеров: сыграла свою роль и стратегия Ханоя, и безответственная политика Сианука. Разумеется, организаторов переворота в марте 1970 года и его «крестных отцов» тоже есть в чем упрекнуть. Однако это нисколько не уменьшает ответственности ККП за события после 1975 года: зверства носили не спонтанный, а продуманный характер.
Следует также разобраться в структуре массовых убийств. Серьезные исследования, несмотря на противоречивость, дают некоторое представление на сей счет. Насильственное «окрестьянивание» горожан (депортации, непосильный труд) привело к гибели максимум 400 тысяч человек. Меньше всего определенности существует в отношении казней. По разным оценкам, среднее число жертв составляет около 500 тысяч человек. При этом Локард, действуя методом экстраполяции, определяет число жертв тюрем (сюда не входят казни «на месте», также многочисленные) в 400—600 тысяч человек59; Сливинский говорит о миллионе убитых. Главными причинами смертей были, безусловно, голод и болезни: количество унесенных ими людей доходило до 700 тысяч60. Сливинский называет цифру 900 тысяч, включая сюда прямые последствия «окрестьянивания»61.
Камбоджа: в стране немыслимых преступлений 549
Жертвы и подозрительные
Сделать общие выводы достаточно сложно также и потому, что «распределение» репрессий оказалось крайне неравномерным. Категория «70» пострадала гораздо меньше категории «75», особенно от голода, хотя следует делать поправку на то, что опубликованные свидетельства принадлежат почти исключительно «пришлым». Среди бывших горожан смертность была очень высока: пострадали все семьи без исключения, что составляет значительную часть населения. Например, из 200 семей, переселенных в одну из деревень Северной зоны, к январю 1979 года выжили только 50, и лишь в одной убыль ограничилась «только» дедом и бабкой62.
Другие категории населения пострадали еще сильнее. Уже говорилось об охоте на чиновников администрации Лон Нола и военных. Постоянные «чистки» последовательно обрушивались на все слои общества63.
Незаменимыми были признаны только железнодорожники, которым удалось сохранить свои посты, хотя начальник станции из благоразумия именовал себя стрелочником64.
Монахи, традиционно многочисленные в буддийской стране, представляли собой конкурирующую силу, подлежащую уничтожению: те, кто не расставался с саном, систематически истреблялись. Так, из группы в 28 монахов, переселенных в деревню в провинции Кандал, к 1979 году выжил только один65. Всего по стране их погибло от 60 до 100 тысяч66. Исчезли все до единого газетные фотографы67.
Судьба интеллигенции складывалась по-разному. (Для того чтобы быть отнесенным к этой категории, порой достаточно было иметь среднее образование или даже просто оказаться грамотным человеком.) Иногда людей преследовали именно за «интеллигентность», и в таких случаях полный отказ от любых претензий на знания и от их символических атрибутов (книг и даже очков) становился путем к спасению.
Положение «местных» было немного лучше, особенно в смысле продовольственного снабжения: они могли потреблять некоторое количество фруктов, сахара, мяса; их рационы были обильнее, и — безумная роскошь при Пол Поте! — они получали порой «твердый» рис вместо пресловутой похлебки из светлого риса, символа голода для большинства их соотечественников. Вооруженные красные кхмеры ели первыми, несмотря на провозглашаемую ими воздержанность в пище. Категория «70» допускалась иногда в настоящие медицинские учреждения и могла пользоваться медикаментами, произведенными в Китае. Однако эти преимущества были относительными: деревенским жителям часто приходилось подолгу трудиться вдали от дома, график работы также был выматывающим. Малочисленный рабочий класс, живший в условиях военного лагеря, в который превратился Пномпень, вынужденно подчинялся суровой дисциплине. Неимущие крестьяне, считавшиеся более лояльными, постепенно заменяли рабочих, трудившихся на своих местах до 1975 года68.
В 1978 году появились признаки стирания грани между «пришлыми» и «местными»: «пришлые» уже допускались порой к руководящим должностям. Существуют два толкования этого явления. Согласно первому, выжившие счастливчики считались адаптировавшимися к требованиям режима, во втором — делается упор на решении крепить национальное единство перед ли-
550 Коммунистические режимы Азии: от «перевоспитания» к кровавой резне
цом конфликта с Вьетнамом, как поступил Сталин в 1941 году, когда разразилась война с Германией. К тому же тотальные «чистки» проделали в кадровых рядах зияющие бреши, которые требовалось заполнить. Так или иначе, процесс «стирания граней», на фоне усугубления репрессий в последний год существования режима, носит характер дальнейшего нивелирования населения страны. Недаром именно тогда большинство «местных» стали переходить в молчаливую оппозицию к красным кхмерам.
Двадцать этнических меньшинств, составлявших в 1970 году не менее 15% населения страны, постигла разная судьба. Прежде всего следует различать городские (китайцы, вьетнамцы) и сельские меньшинства (мусульмане тямы из приозерных и речных районов, кхмеры лы — обобщенное название для разных групп, живущих как в джунглях, так и в горах). Первые как таковые не подвергались репрессиям до 1977 года. В мае — сентябре 1975 года 150 тысяч вьетнамцев были репатриированы69 на добровольной основе, что сократило общину до нескольких десятков тысяч человек, в основном жен и мужей кхмеров. Однако бегство от красных кхмеров было таким желанным исходом, что многие кхмеры пытались выдать себя за вьетнамцев. В тот момент это не представляло большой опасности. В местах депортации не наблюдалось дискриминации между представителями городских меньшинств и другими бывшими горожанами. Более того, общие испытания сплотили людей. «Все горожане — камбоджийцы, китайцы, вьетнамцы — были собраны без различий, все получили постыдное клеймо «пришлых». Все мы стали братьями, забыв о национальном соперничестве и взаимных претензиях <...>. Хуже всех было все же камбоджийцам: им внушали отвращение действия их соотечественников-палачей — красных кхмеров. <...> Тот факт, что мучители принадлежат к тому же народу, что и жертвы, не мог не возмущать»70.
Чем же тогда объяснить, что большая часть этих народностей пала жертвой режима красных кхмеров? Считается, что потери среди 400 тысяч китайцев71 достигли 50%, еще выше они были среди вьетнамцев, оставшихся в стране после 1975 года. Сливинский говорит об исчезновении 37,5% вьетнамцев и 38,4% китайцев72.
Ответ можно получить, сравнив этнические меньшинства с другими группами населения: по подсчетам Сливинского, исчезли 82,6% офицеров республиканской армии, 51,5% лиц, имевших высшее образование, 41,9% (!) жителей Пномпеня73. Последняя цифра очень похожа на данные по меньшинствам: те преследовались, в частности, как «заядлые горожане» (в 1962 году в Пномпене проживало 18% китайцев и 14% вьетнамцев)74.
Кроме того, инородцам приписывали «ультрамеркантилизм»: многие не сумели вовремя скрыть свое социальное положение в прошлом. Их благосостояние, часто превышавшее благосостояние кхмеров, было одновременно благом (то, что они сумели унести с собой, помогало им выжить, так как они торговали на «черном рынке»75) и несчастьем, так как превращало их в явные мишени для новых господ. Последние, будучи правоверными коммунистами, отдавали предпочтение классовой борьбе (или тому, что они под этим понимали) перед расовой и межнациональной.
Это не означает, однако, что красные кхмеры были свободны от национализма и ксенофобии. В 1978 году Пол Пот утверждал, что Камбоджа строит социализм, не ориентируясь ни на какие чужие модели, а его речь памяти Мао Цзэдуна (произнесенная в Пекине в 1977 году) не транслировалась на
Камбоджа: в стране немыслимых преступлений 551
Пномпень. Ненависть к Вьетнаму, «укравшему» в XVIII веке у Камбоджи большой кусок территории, область Кром, отошедшую к Кохинхине*, стала постепенно основной темой пропаганды и до сих пор остается единственным оправданием движения красных кхмеров. В середине 1976 года вьетнамцы, оставшиеся в Камбодже, попали в ловушку: им запретили покидать страну. На местах начались убийства и погромы. Кампания обрела мощь после принятия директивы Центра от 1 апреля 1977 года, предписывавшей арест и передачу силам безопасности всех вьетнамцев, а заодно их друзей и кхмеров-вьетнамофилов. В провинции Кратьэх, соседствующей с Вьетнамом, против которого уже велись боевые действия, наличие у человека хотя бы одного предка-вьетнамца становилось «черной меткой», поскольку власти объявили вьетнамцев «историческими врагами»76. В этой атмосфере объявление всех жителей Восточной зоны в 1978 году «вьетнамцами в кхмерском обличье» оказалось равносильным смертному приговору.
Горстка камбоджийских католиков стала самой гонимой группой населения: по подсчетам Сливинского, их численность сократилась на 48,б%77. Будучи в большинстве горожанами, они к тому же чаще всего были вьетнамцами по национальности, следовательно — были связаны с «колониальным империализмом». В результате католический собор Пномпеня стал единственным зданием города, уничтоженным полностью.
Этнические меньшинства были лишены права на национальную самобытность. Один из декретов объявлял, что «в Кампучии одна нация и один язык — кхмерский. Отныне в Кампучии не существует прочих национальностей»78.
Жители гор (кхмеры лы), немногочисленные лесные охотники, первоначально находились в привилегированном положении: именно на их землях ККП создала свои первые базы и многих из них вовлекла в свои ряды. Однако с конца 1976 года, желая увеличить производство риса, власти приступили к разрушению горных деревень. Жителей принуждали к переселению в долины, что полностью изменило их образ жизни и стало для них драмой79. В феврале 1977 года охранники Пол Пота — выходцы из этого племени — были арестованы и ликвидированы.
Что касается главного национального меньшинства — тямов, растениеводов и рыбаков, численность которых составляла в 1970 году 250 тысяч человек, — то их ввиду приверженности исламу постигла печальная участь. Из-за того, что тямы слыли отважными воинами, красные кхмеры обхаживали их в начале своей «освободительной войны». Тямы были отнесены главным образом к «местным», хотя их упрекали в слишком активной торговле (они снабжали рыбой большую часть камбоджийцев). Тем не менее уже в 1974 году Пол Пот тайно распорядился расселить деревни тямов, что постепенно и осуществлялось. В 1976 году все ответственные работники режима — выходцы из тямов — были лишены постов. В 1975 году красные кхмеры издали распоряжение, предписывающее тямам «поменять свои имена на кхмерские. Народности тямов больше не существует. Те, кто не последуют распоряжению, понесут за это ответственность»80. В Северо-Западной зоне за тямскую речь можно было поплатиться жизнью. Женщинам запрещалось носить саронг (национальную юбку) и длинные волосы.
Однако к наиболее драматическим последствиям привела попытка искоренения ислама. С 1973 года в «освобожденных» районах разрушались ме-
* Так в период господства французских колонизаторов назывался Южный Вьетнам. (Прим. ред.)
552 Коммунистические режимы Азии: от «перевоспитания» к кровавой резне
чети и запрещались молитвы. С мая 1975 года эти меры стали применяться повсеместно. Кораны отбирались и сжигались, мечети превращались в хозяйственные помещения или сносились. В июне были казнены тринадцать уважаемых мусульман: одни — за предпочтение молитве, а не политическому собранию, другие — за просьбу разрешить мусульманский обряд бракосочетания. Часто мусульман ставили перед выбором: разведение свиней и употребление свинины в пищу — или смерть; в стране, где из рациона людей на долгие годы исчезло мясо, тямам дважды в месяц предлагалось есть свинину (некоторые, поев, искусственно вызывали у себя рвоту). Больше остальных пострадали священнослужители: из тысячи хаджи (мусульман, совершивших паломничество в Мекку) выжили тридцать человек. В отличие от остальных камбоджийцев тя-мы часто восставали, за что их карали смертью81. В середине 1978 года красные кхмеры приступили к систематическому истреблению многочисленных общин тямов, не щадя ни женщин, ни детей даже в тех случаях, когда несчастные соглашались есть свинину82. Б. Киернан считает, что погибла половина тямов, Сливинский приводит цифру 40,6%83.
Пространственно-временные характеристики смертности
Уровень смертности был неодинаковым в разных местностях. Многое определялось происхождением жертвы. По данным Сливинского, до 1979 года дожили 58,1% бывших жителей Пномпеня (примерно миллион человек) и 71,2% бывших жителей Кампонгтяма (густонаселенная провинция); зато в Са-мроунге (находящемся на Севере, почти безлюдном) выжили целых 90,5% — смертность из-за действий режима составила всего 2,6%84. Естественно, в районах, захваченных позже остальных, густонаселенных и находящихся близко к столице (эвакуация провинциальных населенных пунктов проходила менее драматично), процент пострадавших был выше. Однако в первую очередь выживание зависело от зоны, где люди оказались (добровольно или в результате депортации) в период существования так называемой Демократической Кампучии. Отправка в лесной или горный район, в места возделывания технических культур, например джута, была, ввиду почти полного отсутствия внутреннего обмена продовольствием, равносильна смертному приговору85.
Где бы ни оказались люди, режим повсюду требовал от них одних и тех же норм, но никак не способствовал их выполнению. Часто приходилось корчевать лес, строить убогую хибару, работать от рассвета до заката, получая мизерную пайку. Ослабленных людей косила дизентерия и малярия. Результаты были ужасающими. Пин Ятхай подсчитал количество смертей в одном из лесных лагерей: там в конце 1975 года за 4 месяца вымерла одна треть всех обитателей86. В новой деревне Донэй, построенной на месте сведенных джунглей, царил голод, перестали рождаться дети, смертность достигла 80%87.
Зато, попав в благополучный полеводческий район, можно было надеяться выжить, особенно если «пришлых» было не слишком много. С другой стороны, там существовал куда более строгий контроль, и была велика опасность попасть под кампанию «чистки». Возможно, наилучшим вариантом было переселение в наиболее отдаленный район, где власти проявляли больше снисходительности, а аборигены (горные кхмеры) — больше гостеприимства; там главной опасностью были болезни.
Камбоджа: в стране немыслимых преступлений 553
В деревнях решающее значение приобретало поведение местного руководства, от которого зависели отношения между «пришлыми» и «местными». Слабость и некомпетентность кхмерской бюрократии развязывали руки местным властям, что имело свои негативные и позитивные стороны. (К тому же коммунистические бонзы Камбоджи в отличие от коммунистических руководителей других стран очень мало перемещались. Об их поездках по стране нет ни письменных, ни даже устных свидетельств.) Среди местных руководителей попадались и жестокие садисты (часто таковыми оказывались молодые женщины88), и карьеристы, ни к чему не годные люди, пытавшиеся утвердиться с помощью репрессий и завышения норм выработки.
Но бывало и гуманное начальство, дававшее надежду на жизнь. Так, некий представитель деревенских властей (старший по деревне) в 1975 году выгонял новичков на работу только на 4 часа в день89. Другие просто шли навстречу в трудную минуту: разрешали ослабевшему или больному отдохнуть, мужу — навестить жену, закрывали глаза на запрещенное самостоятельное питание, без которого можно было еще быстрее протянуть ноги. Но настоящими спасителями оказывались наиболее продажные руководители, способные за наручные часы или грамм золота перевести дарителя в другую деревню, бригаду, даже разрешить на время вести образ жизни, полностью выходящий за рамки предписанного90.
Увы, со временем усиление централизации свело на нет первоначальные послабления, а адская логика «чисток» диктовала замену гуманного и коррумпированного начальства на новое, более молодое, «неиспорченное» и не ведающее пощады.
Смертность также не всегда была одинаковой. Недолговечность режима красных кхмеров и, главное, природное разнообразие областей, попавших под него, не позволяют произвести четкую периодизацию. К тому же страх и голод были постоянной и повсеместной данностью. Варьировалась только их интенсивность, но от нее в огромной степени зависела возможность выжить.
Очевидцы предоставляют тем не менее достаточно информации для хронологии репрессий. Первые несколько месяцев режима были отмечены массовыми казнями по социальному признаку, которым способствовала первоначальная наивность категории «75». Зато недоедание не представляло до осени ощутимой проблемы, а общественные столовые еще не стали обязательной заменой семейному столу. (Правда, для депортированных в джунгли обстановка менялась к худшему гораздо быстрее.) С конца мая по октябрь Центр неоднократно приказывал прекратить истребление людей, что говорит о сохранявшемся еще влиянии более умеренных лидеров и в еще большей степени — о стремлении приструнить не привыкшие к подчинению зональные штабы. Убийства продолжились и позже, но уже в более умеренных масштабах. По свидетельству банкира Компхота, беженца из Северной зоны, «людей убивали по одному. Массовых убийств не было. Начали с дюжины пришлых, заподозренных в том, что они служили в армии. За первые два года была убита по одному примерно десятая часть пришлых, включая их детей. Не знаю, сколько всего людей полегло»91.
1976 год был годом страшного голода и безумного размаха гигантских проектов, стоивших сил многим людям и подорвавших сельское хозяйство
554 Коммунистические режимы Азии; от «перевоспитания» к кровавой резне
страны. Урожаи 1976 года были не так уж малы, и в первой половине года ситуация как будто пошла на поправку (главный урожай убирается в стране в декабре — январе); однако собрана была примерно половина от средних урожаев 60-х годов92. По некоторым данным, катастрофой стал 1977 год: к опустошительному голоду прибавились возобновившиеся «чистки»93.
Эти «чистки» отличались от подобных мероприятий 1975 года: они стали более политизированными (будучи часто отзвуками жестоких стычек внутри руководства), в большей степени национально-ориентированными и, как мы уже видели, метили в новые категории, в частности в богатых и даже средних крестьян, в «местных» и — более систематически, чем раньше, — в учителей94. (Распространение «классовой борьбы» на деревню, а также завершение полной коллективизации, включавшей запрет питаться в семьях и собственными средствами, стали, по Киернану, этапом, с которого началось наступление на «местных».)
Кроме того, новые «чистки» отличались крайней жестокостью: уничтожение жен и детей республиканских офицеров было предписано инструкциями 1975 года, но только в 1977 году начались аресты и казни жен ранее казненных людей. Не являлось исключением уничтожение целых семей и даже деревень, как, например, родной деревни экс-президента Лон Нола (350 человек) 17 апреля 1977 года в ознаменование «славного» праздника Освобождения95.
1978 год был более противоречивым. По мнению Сливинского, голод значительно уменьшился благодаря росту урожаев и, главное, послаблениям в управлении. Твининг же, чье мнение поддерживается многими очевидцами, напротив, утверждает, что засуха и война спровоцировали беспрецедентные лишения. Несомненно одно: из-за распространения репрессий на «местных» и усугубления их в Восточной зоне массовые убийства приняли невиданный размах96.
Смерть как повседневная реальность
«В Демократической Кампучии не было ни тюрем, ни судов, ни университетов, ни лицеев, ни денег, ни почт, ни книг, ни спорта, ни развлечений... На протяжении суток не допускалось ни единой минуты праздности. Повседневная жизнь состояла из двенадцати часов физического труда, двух часов на еду, трех часов на отдых и обучение, семи часов на сон. Мы попали в огромный концентрационный лагерь. Справедливости больше не существовало. Всей нашей жизнью руководил Ангкор (революционная организация — Анг-кор падеват — служила ширмой для так и не вышедшей на поверхность ККП). Для оправдания своих противоречивых приказов и поступков красные кхмеры часто прибегали к притчам. Человека они сравнивали со скотиной: «Взгляните на буйвола, тянущего плуг. Он ест то, что ему приказывают. Если пустить его на пастбище, он будет есть там. Если отвести его на другое поле, где мало травы, он все равно найдет, что щипать. Он не может передвигаться самостоятельно, за ним все время следят. Ему велят тянуть плуг, и он подчиняется. Он никогда не думает о жене и детях...»97
В памяти всех выживших Демократическая Кампучия осталась странным местом, где были утрачены все ориентиры и все ценности. Люди попали в настоящее Зазеркалье, где шанс на выживание зависел от часто менявшихся правил игры. Наипервейшим правилом было полное презрение к человеческой жизни: «Если ты пропадешь, это не потеря. Если со-
Камбоджа: в стране немыслимых преступлений 555
хранишься, в этом не будет никакой пользы». Эту страшную формулу приводят все очевидцы98.
Камбоджийцы пережили настоящее сошествие во ад, причем для многих оно началось еще в 1973 году: на «освобожденных» территориях Юго-За-пада уже тогда шло подавление буддизма, отрыв.молодежи от семей, навязывание единообразия в одежде, принудительное зачисление в производственные кооперативы. Трудно перечислить все пути к гибели. Тем не менее мы попытаемся это сделать.
Светлое будущее: рабство и голод
Все камбоджийцы, в первую очередь категория «75», сразу оказывались чем-то средним между рабочей скотиной и рабами (здесь сразу вспоминается старая имперская традиция...)99.
«Местные» принимали изгнанников охотнее, если те были крепкими на вид и не приводили с собой слишком много ненужных ртов100.
Людей постепенно лишали их имущества: во время эвакуации этим занимались солдаты, в деревне — начальство и «местные». На «черном рынке» в период голода цена 250-граммовой миски риса могла доходить до 100 долларов101. Приходилось мириться с искоренением образования, отсутствием свободы передвижения, всякой легальной торговли, медицины, достойной называться таковой, религии, письменности; соглашаться со строгим единообразием в одежде (черная форма, застегнутая до подбородка, с длинными рукавами) и в поведении (никаких проявлений чувств, споров, ругательств, жалоб и слез). Человек был обязан слепо повиноваться любому приказу, присутствовать (изображая интерес) на бесконечных собраниях, кричать и радоваться по команде, заниматься критикой и самокритикой... В Конституции Демократической Кампучии 1976 года ясно указывалось, что первейшее право гражданина — право на труд; никаких других прав «пришлые» не ведали. Неудивительно, что на первых порах существования режима страну захлестнула волна самоубийств; они стали настоящей эпидемией среди тех, кто оказался оторван от близких, среди престарелых, ощущавших себя обузой для семьи, среди людей, привыкших к комфорту.
Категория «75» должна была приспосабливаться к новой жизни. Начиная с осени 1975 года большинство «пришлых» попадали в районы с нездоровым климатом. Ни на что, кроме самого примитивного инвентаря и голодной пайки, надеяться не приходилось; никакой технической помощи, практической подготовки, жестокие санкции для не выполняющих установленные рабочие нормы, независимо от причин неудачи: даже явный физический недостаток не спасал от универсального наказания — смерти (хотя семьи редко разбивались). Никто, за редкими исключениями, не мог надеяться на окончательное постоянное местопребывание: тасование рабочих бригад и непрерывные переезды усугублялись ощущением собственного бессилия и всемогущества властей. Те, в ком еще теплились силы, постоянно порывались сбежать куда-нибудь, где еще оставалось подобие здравого смысла, предсказуемости, гуманности. Часто эти побеги оказывались формой отложенного самоубийства: не имея компасов и карт (Пин Ятхай по случаю разжился обрывком карты, потому и спасся), выбирая для побега сезон дождей, чтобы затруднить задачу преследователям, почти без еды, крайне ослабленные, бегле-
556 Коммунистические режимы Азии: от «перевоспитания» к кровавой резне
цы чаще всего гибли еще до встречи с патрулями, получившими приказ не брать пленных. Тем не менее побеги не прекращались, чему способствовала не очень бдительная охрана (как было сказано выше, красные кхмеры испытывали нехватку личного состава)102.
Прижиться в новых условиях было крайне трудно, прийти в себя — невозможно. Руководство почему-то уверовало, что до «светлого будущего» — рукой подать, стоит только выполнить четырехлетний план 1977—1980 годов, оглашенный Пол Потом в августе 1976 года. План предусматривал резкий рост производства и экспорта сельскохозяйственной продукции — единственного богатства страны — в целях первоначального накопления средств. Предполагались индустриализация сельского хозяйства, развитие многоассортиментной легкой промышленности, впоследствии — создание мощной тяжелой промышленности'03.
Все эти фантасмагорические планы должны были стать продолжением прошлых «побед». «Наш народ, сумевший создать Ангкор, способен на любые свершения», — заверял Пол Пот в своей бесконечно длинной речи 27 сентября 1977 года, в которой прозвучало наконец, что Ангкор и Кампучийская коммунистическая партия104 — одно и то же. Еще одним проявлением волюнтаризма красных кхмеров стало утверждение, будто «славное 17 апреля» доказало превосходство бедных камбоджийских крестьян над крупнейшей империалистической державой — США.
От населения потребовали невозможного: добиться урожайности риса 3 тонны с гектара, хотя в 1970 году урожайность была немногим больше одной тонны. (Характерно, что таких же показателей потребовал от соотечественников в 1975 году тогдашний китайский вице-премьер Хуа Гофэн.) Столь же неосуществимым было тройное увеличение площадей под посевы риса на плодородном Северо-Западе. Конкретно для этого пришлось бы свести лес на огромных территориях, создать колоссальную ирригационную систему и быстро перейти от одного к двум-трем урожаям риса в год. (Следует учитывать, что в малонаселенной Камбодже прежде принято было надеяться на естественные осадки и ежегодное затопление чеков). Все прочие культуры отходили на второй план. Никто так и не определил, каких усилий это потребовало бы от «трудовой армии» в лице изможденных «пришлых»105.
«Армия», то есть практически все население, выбивалась из сил и стремительно гибла. Быстрее других сходили на нет самые сильные, от которых требовали больше, чем от остальных. Нормой был 11 -часовой рабочий день, но нередко, устраивая соревнования между деревнями, начальство выгоняло людей на работу в 4 часа утра и не отпускало до 10—11 часов вечера...106.
Выходные местами были отменены совсем, местами объявлялись раз в десять дней (видимо, по примеру Французской революции, боровшейся с «религиозным» воскресеньем), но и они посвящались бесконечным политическим собраниям. Сам ритм работ совпадал, как правило, с обычным ритмом труда камбоджийского крестьянина. Разница заключалась в полном отсутствии отдыха и в хроническом недоедании107.
Обещая подданным светлое будущее, власти гарантировали им беспросветное, даже убийственное настоящее. Американское посольство в Бангкоке, опираясь на показания беженцев, оценило сокращение посевных площадей к ноябрю 1976 года по сравнению с периодом до 1975 года в 50 %108. Путешествовавшие по сельской местности рассказывали о заброшенных полях и
Камбоджа: в стране немыслимых преступлений 557
обезлюдевших деревнях — последствиях массового переселения на стройки и вырубки.
Дезорганизация деревни
«По обеим сторонам дороги раскинулись, насколько хватает глаз, незасеянные земли. Напрасно я ищу взглядом работающих крестьян. Только километров через десять замечаю маленькую бригаду — несколько девушек. Где же сотни юношей из мобильных бригад, о которых талдычит радио?
Иногда мне попадаются вяло бредущие группы мужчин и женщин с узлами за плечами. По некогда ярким одеждам, превратившимся в лохмотья, драным штанам и юбкам узнаю «пришлых» — бывших горожан, изгнанных из своих жилищ.
Мне известно о новых перемещениях населения в середине года, призванных восстановить равновесие, вызванное безумными действиями «банды предателей».
Сначала эти горожане были отправлены в малонаселенные районы Юго-Запада, где на фоне полного обнищания намечалось создать «новую модель мира». Плодородные районы временно остались без работников. Вся страна корчилась в тисках голода, тогда как обрабатывалась только пятая часть всех пахотных земель! Куда же подевались те, кто работал на этой земле раньше? Слишком много вопросов остается без ответа.
Что касается мобильных бригад, якобы прославившихся своим трудолюбием, то они живут в суровых условиях. Еду им приносят в поле: подобие растительной похлебки, немного риса — половина того, что мы получали в Пномпене. На таком голодном пайке невозможно толком трудиться и что-либо производить. <...>
У меня глаза лезли на лоб. Зрелище было ужасающим: непередаваемая нищета, полная дезорганизация, неразбериха, грязь...
Навстречу машине бросился, размахивая руками, старик. На обочине лежала женщина — видимо, больная. Водитель вывернул руль, и старик остался стоять посреди дороги, воздев руки к небу»10'.
Экономические прожекты ККП сулили стране немыслимое напряжение. Это усугублялось неспособностью руководства претворить в жизнь собственные намерения. Краеугольным камнем плана была ирригация: ее развивали, не щадя сил и жертвуя настоящим ради будущего. Однако ущербность проектов и их практического осуществления сделала принесенную народом жертву напрасной. Всего несколько дамб, каналов и плотин были спроектированы и построены со знанием дела. Они используются и по сей день, тогда как остальные либо были смыты в первый же паводок (вместе с сотнями строителей и крестьян), либо пустили воду не в том направлении, либо рухнули или были залиты в считанные месяцы. Инженеры-гидростроители, попавшие в ряды бесправной «трудовой армии», бессильно наблюдали за происходящим: всякая критика воспринималась как враждебность к Ангкору и последствия наступали незамедлительно и не отличались разнообразием... «Чтобы строить плотины, достаточно политического образования», — внушали рабам110. Для безграмотных крестьян, часто предводительствовавших этим рабским стадом, единственной доступной технологией было максимальное скопление землекопов, увеличение продолжительности работ и объемов перелопаченной земли.
Презрение к технике и техникам сопровождалось отказом от элементарного крестьянского здравого смысла. Стройками и деревнями руководи-
558 Коммунистические режимы Азии: от «перевоспитания» к кровавой резне
ли бедняки с мозолистыми руками, но над ними стояли городские интеллектуалы, как будто обязанные мыслить рационально, но слишком уверовавшие в свое всезнание. Эти люди и приказали срыть мелкие перемычки между рисовыми чеками, учредив новый стандарт делянки: 1 гектар111. Календарь сельскохозяйственных работ определялся централизованно и спускался для целой зоны без учета местных экологических условий112. Единственным критерием успешности был объявлен валовой сбор риса, посему многие руководители решили вырубить все деревья, в том числе фруктовые. Уничтожение гнездовий птиц, наносивших ущерб полям, привело к исчезновению одного из источников питания для голодающего населения113.
Бедствие постигло даже природу, не говоря о людях. Все население было поделено на категории, каждую из которых мобилизовали по отдельности: лиц от 7 до 14 лет, от 14 лет до брачного возраста, стариков и т.д. (Как всегда при строительстве «светлого будущего», трудящиеся были уподоблены армии, а производства — военной кампании.) Кроме того, действовал принцип узкой специализации. Формировались бригады, предназначенные для выполнения единственной конкретной задачи. Одновременно высокое начальство, уверовавшее в свое могущество, вместо повседневной работы с подчиненными ограничивалось категоричными приказами, не утруждая себя разъяснениями и обсуждениями.
Даже голод, годами косивший камбоджийцев, использовался для их дальнейшего закабаления. Ведь ослабленные люди, не способные создать запас продовольствия, вряд ли решатся на побег. Люди были постоянно озабочены утолением голода, вытеснившего все остальные мысли и желания, вплоть до сексуального. Скудная пайка превратилась в универсальный способ управления: благодаря ей проще было проводить принудительное перемещение больших масс людей и заставлять их питаться в общественных столовых. Несколько сытных кормежек — и все проникаются пылкой любовью к Ангкору... С помощью той же пайки удавалось сломить солидарность, нарушить связь между родителями и детьми. Мало кто осмеливался кусать кормящую руку, пусть она и проливала кровь114.
Грустная ирония заключалась в том, что режим, приносивший людей в жертву божеству Рису (в СССР божество звалось Сталью, на Кубе — Сахаром), сделал этот продукт эфемерным. Камбоджа с 20-х годов ежегодно экспортировала сотни тысяч тонн риса и полностью обеспечивала этим основным продуктом питания собственное население. С начала 1976 года, когда коммунисты ввели систему общественных столовых, рацион значительной части камбоджийцев был ограничен жидкой рисовой похлебкой (равной по питательности 4 чайным ложкам риса на человека)115.
Урожаи риса были катастрофически низкими. Дневной рацион постоянно снижался. Подсчитано, что в районе Баттамбанга до 1975 года взрослый человек потреблял примерно 400 г риса в день — минимальное количество, обеспечивающее функционирование организма. При красных кхмерах, согласно свидетельствам всех без исключения очевидцев, невиданной роскошью считалась одна миска риса (250 г) на человека. Зачастую на пятерых, шестерых, даже восьмерых человек приходилась одна миска риса в день116.
Все это делало жизненно необходимым «черный рынок», где можно было разжиться рисом. Поставщиками этого «лишнего» риса были руководящие работники, пускавшие «налево» рацион незадекларированных умерших,
Камбоджа: в стране немыслимых преступлений 559
а также лица, занимавшиеся запрещенным промыслом — индивидуальным поиском пропитания. Считалось, что Ангкор печется о благе людей, следовательно, рационы полностью обеспечивают их потребности; впрочем, данный запрет действовал не слишком строго117, пока не доходило до воровства. Для голодных людей не существовало разницы между коллективным достоянием (рисовыми чеками до или во время уборки, фруктовыми насаждениями) и скудным индивидуальным имуществом (птичниками, домашними животными «местных»). В пищу шла мелкая живность: крабы, лягушки, улитки, ящерицы, змеи, кишащие в заливных чеках, красные муравьи, огромные пауки, пожираемые живьем, а также побеги, грибы и плоды лесных растений. Из-за плохой сортировки и недостаточной кулинарной обработки это часто приводило к смертельному исходу. (Всякое индивидуальное приготовление пищи было запрещено, но запрет умудрялись обходить, делая вид, что кипятят воду; эту меру профилактики красные кхмеры поощряли.) Картины, которые можно было наблюдать, превосходили все, что случалось видеть специалистам даже в беднейших странах: люди отнимали помои у свиней118 и ели полевых крыс...119
Индивидуальный сбор пропитания был наказуемым проступком. Провинившийся мог отделаться выговором, а мог получить и пулю — для острастки населения и предупреждения массовых набегов на поля120.
Хроническое недоедание, ослаблявшее организм, способствовало заболеваниям (особенно дизентерии) и усугубляло их остроту. Еще одним распространенным недугом была «болезнь голодных», возникающая в подобных ситуациях, — общая отечность, которой способствовала чрезмерная соленость ежедневной рисовой похлебки. Со временем «естественную» смерть от этого недуга (слабость, затем забытье и угасание) многие, особенно старики, стали считать завидной...121
Повальные болезни (порой никто в целом поселении не мог встать на ноги)122 не производили на руководство красных кхмеров ни малейшего впечатления. Заболевший приравнивался к ослушнику, лишающему Ангкор «боеспособной единицы его трудовой армии»123.
Несчастный, всегда подозреваемый в симуляции, мог отказаться от работы только в случае обращения в медпункт или в больницу, где рационы были вдвое ниже и был велик риск заразиться инфекционными болезнями. Генри Локард справедливо называет кхмерские больницы «местами уничтожения населения, а не его исцеления»124.
Пин Ятхай за несколько недель лишился четырех близких родственников, помещенных в больницу. Пятнадцать молодых людей, заболевших при нем ветряной оспой, не получали никакого лечения: их заставляли выходить на работу и спать прямо на земле, несмотря на страшные язвы на коже. В итоге из пятнадцати в живых остался всего один.
От уничтожения нравственных ориентиров — к полному озверению
Голод, как известно, не способствует гуманности. Голодный занят только собой и отвергает все, что не имеет отношения к его выживанию. Как иначе объяснить нередкие случаи каннибализма? Тем не менее в Камбодже это явление получило меньшее распространение, чем в Китае во время «большого скачка», и ограничивалось, видимо, поеданием умерших. Пин Ятхай при-
560 Коммунистические режимы Азии: от «перевоспитания» к кровавой резне
водит два конкретных примера: в одном случае бывшая учительница съела собственную сестру, а в другом — обитатели больничной палаты расчленили и съели только что умершего молодого человека... Людоедство каралось как самое страшное преступление: учительница (заодно со своей дочерью) была забита до смерти на глазах у всей деревни125.
Существовал и каннибализм как способ наказания, отмечавшийся также в Китае. Лы Хэнг126 рассказывает о кхмерском солдате-дезертире, которого перед казнью заставили съесть собственные уши. Упоминается и употребление в пищу человеческой печени, хотя этим занимались не только красные кхмеры: в 1970—1975 годах республиканские солдаты порой скармливали этот орган своим врагам; данный ритуал вообще имеет некоторое распространение в Юго-Восточной Азии127.
Хаинг Нгор128 рассказывает, как из трупа убитой в тюрьме беременной женщины был вырван зародыш, печень и молочные железы; зародыш был выброшен к другим, уже сушившимся на крыше тюрьмы, остальное было унесено со словами: «Вот и мясо на сегодня!» Кен Кхун рассказывает о главе кооператива, делавшем глазное лекарство из человеческих желчных пузырей129; он снабжал снадобьем всех желающих и нахваливал вкусовые качества человеческой печени130. (Подобные случаи отмечались также в среде горных кхмеров лы.)
Представляется, что этот возврат к антропофагии представляет собой частное проявление более общего процесса — исчезновения человеческих ценностей, нравственных и культурных ориентиров, прежде всего сострадания, играющего такую большую роль в буддизме. Один из парадоксов режима красных кхмеров состоял в том, что они, заявляя о намерении построить общество равенства, справедливости, братства и самоотверженности, спровоцировали, подобно всем остальным коммунистическим режимам, разгул постыдного себялюбия, торжество принципа «каждый сам за себя», неравенство во власти и бескрайний произвол. Чтобы выжить, необходимо было прежде всего уметь врать, жульничать, красть и не испытывать угрызений совести.
Примером служили представители самой верхушки власти. Пол Пот, ушедший в партизаны еще в 1963 году, ничего не сделал для восстановления связи со своей семьей даже после 17 апреля 1975 года. Два его брата и невестка были депортированы вместе с остальными, один брат быстро погиб. Двое выживших, узнав на портрете своего родича и поняв, кто стал диктатором страны, сочли за благо (и, по всей видимости, поступили мудро) никому не говорить о своем родстве с ним131.
Режим делал все, чтобы ослабить, а лучше порвать семейные узы между людьми, справедливо усматривая в них источник спонтанного сопротивления тоталитарному проекту установления полной зависимости каждого индивидуума от всесильного Ангкора. Рабочие бригады часто имели собственные жилища (иногда это были просто циновки на земле или гамаки), расположенные недалеко от деревни. Получить разрешение отлучиться оттуда было крайне трудно; мужья неделями не видели жен, дети — престарелых родителей. Подростки по полгода не знали о судьбе своих родных (этому способствовало упразднение почтовой связи) и, вернувшись, нередко узнавали, что тех уже нет в живых132. Эта модель тоже навязывалась сверху: многие руководители жили раздельно со своими женами133. Мать ставила себя в опасное положение, если слишком много времени уделяла ребенку, даже младенцу.
Камбоджа: в стране немыслимых преступлений 561
Мужей лишили власти над женами, родителей — над потомством. За пощечину, отвешенную супруге, можно было получить пулю; то же могло произойти, если дети, подвергнутые родителями телесному наказанию, доносили на них властям; за ругань или ссору полагалось наказание в виде самокритики134. Гуманизма в этом не было ни на грош: таким образом режим обеспечивал себе монополию на законное насилие и препятствовал всяким проявлениям власти помимо собственной. Презренные семейные чувства подвергались осмеянию и безжалостно подавлялись. Родственники часто разлучались навсегда, не сумев залезть в один грузовик. Иногда два грузовика, следовавшие один за другим, на повороте неожиданно разъезжались в разные стороны. Начальству было наплевать, что старики и дети отрываются от родных и остаются из-за этого без помощи. «Ничего, — звучало в ответ на жалобы, — Ангкор обо всем позаботится. Или вы не доверяете Ангкору?»135
Заменив погребение кремацией (за редкими исключениями, которых приходилось подолгу добиваться), красные кхмеры нанесли еще один удар по семейной солидарности: для кхмера оставить умершего родственника на холоде или в грязи, не исполнив церемониала (запрещенного властями), равносильно лишению умершего права на элементарное уважение, препятство-ванию его реинкарнации, даже обречению на скитание в виде призрака. В условиях постоянных перемещений большой удачей считалось сохранить при себе горстку праха покойного. Подобные действия властей были одним из проявлений решительного наступления на богатые культурные традиции Камбоджи. Искоренялись буддийские обычаи и близкие к буддийским, «примитивные» обряды кхмеров лы (равно как и ритуалы, возникшие в империи Ангкор), народные песни, шутки, придворные танцы; уничтожались храмовые росписи, скульптура. План 1976 года, скопированный, несомненно, с китайской «культурной революции», не признавал иных форм художественного самовыражения, кроме революционных песен и поэм136.
Циничное отношение к мертвым было лишь продолжением равнодушия к живым. «Я не человек, а животное», — заявил в своих показаниях один из бывших вождей, министр Ху Ним137. Но стоил ли человек столько же, сколько животное? За потерю скотины можно было поплатиться жизнью, за избиение скотины — подвергнуться жестоким пыткам138. При вспахивании земель людей запрягали наравне с рабочим скотом и нещадно хлестали, поскольку их силы не могли сравниться с тягловой силой животных...139 Вот и вся цена человеческой жизни!
«У тебя индивидуалистские наклонности. <...> Ты должен <...> от них избавиться», — сказал Пин Ятхаю кхмерский солдат, узнав, что тот пытается помочь своему раненому сыну. Когда сын умер, Пин Ятхай хотел получить разрешение с ним проститься, но его вынудили доказывать, что он «не будет зря тратить силы, принадлежащие Ангкору», и долго твердили, что «этим займется Ангкор». Придя на помощь тяжело больной женщине с двумя маленькими детьми, он услышал от палачей: «Вы не обязаны ей помогать. Вы обнаружили, что у вас сохранилась жалость, чувство дружбы. Следует отказаться от этих чувств, избавиться от индивидуализма. Сейчас же возвращайтесь к себе!»140
Систематическое отрицание человечности имело свою оборотную сторону: жертвы начинали напропалую врать, увиливать от работы, стоило отвернуться надсмотрщикам и стукачам, воровать. Последнее было вопросом жизни и смерти, учитывая голодный паек, на который посадил всех Анг-
562 Коммунистические режимы Азии: от «перевоспитания» к кровавой резне
кор. Воровали все, от мала до велика; поскольку буквально все принадлежало государству, похищение нескольких фруктов расценивалось как государственное преступление. Общество, не предоставившее своим членам иного выбора, кроме смерти, обмана и воровства, поймало себя в адскую ловушку: в среде камбоджийской молодежи до сих пор царствуют цинизм и эгоизм, лишающие страну надежды на нормальное развитие.
Триумф жестокости
Еще одно изначальное противоречие режима заключалось в том, что требование абсолютной открытости жизни и мыслей, предъявляемое гражданам, сочеталось с патологической секретностью, окружающей все, что касалось правящей верхушки. Ситуация в Камбодже не имеет аналогов во всем коммунистическом мире: существование ККП было официально признано только 27 сентября 1977 года, через 30 месяцев после прихода к власти полпо-товского режима 17 апреля 1975 года! Строжайшей тайной была окутана личность самого Пол Пота. Впервые он появился по случаю «выборов» в марте 1976 года, под видом рабочего каучуковой плантации. В действительности он никогда не работал ни там, ни на «родительской ферме», как это утверждалось в официальной биографии, распространенной во время его визита в Северную Корею в октябре 1977 года. Только тайным службам западных стран удалось, сопоставив много данных, прийти к выводу, что Пол Пот — это Салотх Сар, коммунистический активист, сбежавший в 1963 году из Пномпеня и объявленный руководством ККП «погибшим в подполье». Желание Пол Пота оставаться в тени, дабы укреплять свою абсолютную власть, было так велико, что в стране не было его живописных и скульптурных изображений, не издавалась официальная биография, его фотографии публиковались редко, сборники трудов — ни разу. Ни о каком культе личности не было речи; только после января 1979 года камбоджийцы узнали, кто был их главой141.
Пол Пот выдавал себя за Ангкор* и наоборот; казалось, в качестве некоего анонимного божества он присутствует в любой крохотной деревушке, невидимо стоит за спиной всякого представителя власти. Это также было одним из приемов психологического воздействия на население: в обстановке неведения никто никогда не может чувствовать себя в безопасности.
Рабы системы не принадлежали более самим себе. Их настоящее — неустанный труд под неусыпным наблюдением, постоянный поиск пропитания, бесконечные собрания с самокритикой; малейшее ослушание могло дорого обойтись. Прошлое тоже находилось под пристальным контролем (порой людей заставляли ежемесячно пересказывать подробную автобиографию; малейшее расхождение с предыдущей версией каралось смертью)142. Если возникали сомнения в правдивости показаний, людей арестовывали и подвергали пыткам, домогаясь признания в том, что они якобы пытались утаить. Люди находились в полной зависимости от доносов, боялись случайных встреч с бывшими коллегами, соседями, учениками... Что касается будущего, то оно висело на волоске и полностью зависело от каприза всемогущего Мо-
* Исторически Ангкор (имя которого присвоили себе Пол Пот и его режим) — это грандиозный комплекс храмов, дворцов, водохранилищ и каналов близ города Сиемреап (сооружен в IX—ХШ веках). (Прим. ред.)
Камбоджа: в стране немыслимых преступлений 563
лоха. Ничто не могло ускользнуть от всевидящей власти, имевшей «глаза размером с ананас», как гласил распространенный лозунг. Во всем усматривался политический подтекст, любое отступление от правил воспринималось как проявление оппозиционных настроений, читай: «контрреволюционное преступление». Человек старался избежать любой мелкой промашки: следуя параноической логике красных кхмеров («нас повсюду окружают невидимые коварные враги»), случайностей и непреднамеренных ошибок быть не могло, все квалифицировалось исключительно как измена. Разбивший стакан, неумело обошедшийся с буйволом или неверно проведший борозду мог предстать перед трибуналом, состоявшим из членов кооператива, среди которых были его родные и друзья. Недостатка в обвинителях никогда не наблюдалось. Нельзя было упоминать мертвых: предателей, получивших по заслугам, и трусов, не желавших трудиться на Ангкор. На само слово «смерть» было наложено табу: вместо него приходилось употреблять словосочетание бат клуон («исчезнувшее тело»).
Система имела свои слабости: отсутствовали судебный аппарат (не было проведено ни одного процесса) и, главное, нормальная полиция. Внутренней безопасностью занималась малопригодная для этого армия. Несовершенство аппарата подавления оставляло лазейки для спекуляции, воровства, но также и для свободного обмена мнениями... Следствием малочисленности кадровой полиции стало массовое использование детей и подростков в качестве помощников жандармов. Одни, так называемые тьхлоп, были частью аппарата красных кхмеров и являлись по сути обыкновенными шпионами: прячась на сваях домов, они подслушивали, не ведется ли где недозволенных разговоров, и высматривали, не укрываются ли запрещенные запасы продовольствия. Другие, обычно малолетние, докапывались до политической подноготной собственных родителей, братьев и сестер и доносили на них «ради своего же блага». Всем камбоджийцам без исключения запрещалось все, что не было специально разрешено (или могло квалифицироваться как таковое). Тюрьма была по сути прихожей морга, поэтому мелкие нерецидивные проступки, за которыми следовала уничижительная самокритика, либо прощались, либо наказывались переменой места работы (например — по китайскому образцу — переводом в свинарник) или побоями разной степени тяжести, обычно после собрания коллектива. Предлоги не приходилось слишком долго искать. Члены семьи не могли не пытаться увидеться, проведя врозь много месяцев и работая всего в нескольких километрах друг от друга. В трудовом процессе трудно было избежать мелких погрешностей, тем более людям, не имевшим опыта подобной работы; сказывалась также усталость, притуплявшая бдительность. Кроме того, работать приходилось отслужившими свой срок инструментами. А как не поддаться соблазну подобрать что-то съедобное или «украсть», то есть сорвать, банан? Любое из этих преступлений могло привести к тюремному заключению или казни143.
Подобные проступки совершали все, и кара за них чаще всего бывала умеренной. Но всё относительно: если порка для молодых была банальным наказанием, то людей пожилого возраста нередко забивали до смерти. Пытали иногда сами военные — красные кхмеры, но чаще провинившегося били его «коллеги», такие же «75», сами боявшиеся оказаться на месте неудачника. Спасение избиваемого зависело от его умения изобразить полную покорность: мольбы, тем более возмущение, расценивались как протест против на-
564 Коммунистические режимы Азии: от «перевоспитания» к кровавой резне
казания, а значит, против режима. Цель состояла не только в каре, но и в устрашении. Поэтому широкие масштабы приняла имитация казней144.
Убийство как способ управления
«Стране, которую мы строим, хватит одного миллиона хороших революционеров. Остальные нам ни к чему. Лучше уничтожить десятерых невинных, чем сохранить жизнь одному врагу», — твердили красные кхмеры на собраниях кооперативов145.
Логика геноцида повсеместно находила практическое воплощение. Смерть была при Пол Поте банальнейшим явлением. Убийство было более частой причиной смерти, чем болезни или преклонный возраст. «Высшая мера» ввиду частоты применения и незначительности поводов лишилась оттенка исключительности. Более того, в случаях, расцениваемых как действительно серьезные, виновных отправляли в тюрьму (что означало ту же смерть, только растянутую во времени), где из них выбивали признания в заговорах и имена сообщников. При всей загадочности репрессивной системы, кое-кто из депортированных понял, как она функционирует. «Не исключено, что параллельно существовали две системы подавления. Одна — тюремная, неотъемлемая часть бюрократии, подкармливавшая сама себя и тем доказывавшая свою необходимость, другая — неформальная, позволявшая вершить правосудие начальству кооперативов. Итог в обоих случаях был для узников одинаковым». О том же говорит Г. Локард146.
К этому надо добавить третий способ умерщвления, особенно распространенный перед концом режима. Имеется в виду «военная чистка» (заставляющая вспомнить «адские колонны» во время войны в Вандее в 1793—1795 годах*): войска, присланные Центром, устроили расправу над местным руководством, целиком истребили «подозрительные» деревни, вырезали все население отдельных зон, как, например, Восточной. Здесь уже никого конкретно не обвиняли, никто не мог защититься, никто не надеялся сообщить о судьбе пострадавших их близким или коллегам. «Ангкор убивает и никогда ничего не объясняет», — говорили в народе147.
Составить полный список преступлений, каравшихся смертью, представляется нелегкой задачей. Трудно назвать нарушение или простое отклонение от требований, за которое нельзя было бы поплатиться жизнью. Члену организации красных кхмеров рекомендовалось придумывать самое фантастическое толкование малейшего проступка: тем самым активист доказывал свою политическую подкованность. Нам придется ограничиться перечислением основных причин умерщвления. Начнем с наиболее распространенных.
Смертные приговоры сплошь и рядом выносились за сбор рисовых метелок после уборки урожая" и за кражу риса из амбаров и общественных ку-
* Вандея — департамент на западе Франции, центр роялистских мятежей в период французской революции. В 1793— 1795 годах там развернулись настоящие военные действия между противниками и сторонниками республики. В этом противостоянии отличились так называемые адские колонны республиканцев, которые с крайней жестокостью «очищали» страну от противника. (Прим. ред.)
** Здесь трудно не вспомнить закон «о трех колосках», принятый в СССР 7 августа 1932 года. Согласно этому закону преступлением считался сбор на колхозных полях оставшихся после уборки колосков ржи или пшеницы. (Прим. ред.)
Камбоджа: в стране немыслимых преступлений 565
хонь (выше уже было сказано о первостепенной роли риса в питании камбоджийцев и «рисовой» идее-фикс режима); мародеров часто казнили прямо на месте «преступления» ударами мотыг и бросали в поле в назидание прочим148. У голодного, укравшего не драгоценный рис, а фрукты или овощи, было больше шансов отделаться избиением. Тем не менее голодная женщина, кормящая младенца грудью и укравшая несколько бананов, могла быть казнена149.
Подростков, совершавших набеги на сады, отдавали на «суд» сверстников (у тех не было возможности уклониться от роли «судей»), признавали виновными и расстреливали. «Мы тряслись от страха. Нам сказали, что это послужит нам уроком», — вспоминал очевидец150.
Домашних животных крали реже: птица и прочая живность быстро исчезли, оставшиеся хорошо охранялись. Кражи крупного скота не практиковались из-за скученности проживания. Семью, полакомившуюся теленком, могли поголовно вырезать151.
Не менее опасно было тайно навещать родных, даже если отлучка получалась непродолжительной: это приравнивалось к дезертирству. Впрочем, смертью это каралось чаще в случае рецидива, если, конечно, не сопровождалось преступлением из преступлений — невыходом на работу. На чрезмерную любовь к родным смотрели косо, однако ссора с близкими, как и с чужими людьми, могла стоить скандалисту жизни (но тоже не с первого раза). В крайне пуританской атмосфере (мужчине не рекомендовалось приближаться к собеседнице, если это не близкая родственница, ближе, чем на три метра) внебрачные половые связи систематически карались смертью: рисковали жизнью и молодые влюбленные, и распутники из рядов красных кхмеров15-. К тяжким преступлениям относилось также потребление спиртных напитков (обычно это был перебродивший пальмовый сок), впрочем, это распространялось в основном на ответственных работников и «местных», так как «пришлые» и без того достаточно рисковали жизнью, разыскивая себе пропитание. Курили, наоборот, все, в том числе самые юные из кхмерских солдат; на наркотики, распространенные гораздо меньше, не было специального запрещения. Что касается отправления религиозных обрядов, то оно, даже будучи предосудительным, не каралось смертью, если совершалось в индивидуальном порядке (в буддизме это возможно, в исламе крайне затруднительно); впрочем, впавшего в транс могли пристрелить153.
Разумеется, смертельно опасным было всякое неповиновение. Те немногие, кто шли на подобный риск, особенно поначалу, поверив в мнимую свободу критики и заговорив, например, о плохой кормежке и вещевом снабжении, быстро исчезали; та же участь постигла отважных депортированных учителей, устроивших в ноябре 1975 года демонстрацию протеста против голодного рациона (хотя сама демонстрация, как ни странно, разогнана не была)154.
Естественно, любые «крамольные» речи — пожелание режиму сгинуть или пасть под ударами вьетнамцев (последнее было тайным чаянием многих камбоджийцев в 1978 году), — а также простое признание, что ты голоден, были равносильны смертному приговору. Соглядатаям-тьхлоп вменялось в обязанность фиксировать подобные разговоры, порой даже провоцировать их.
Крайне рискованно было не выполнить задание, независимо от причины невыполнения. От ошибок и случайностей не застрахован никто, следовательно, каждому в любой момент грозила пуля. По этой причине часто казнили немощных, инвалидов, психически больных: объективно они были еще
566 Коммунистические режимы Азии: от «перевоспитания» к кровавой резне
более бесполезны, чем толпа «пришлых». Разумеется, на исчезновение были обречены все раненые бойцы республиканской армии. Смерть грозила каждому, кто почему-либо не мог уяснить или исполнить приказы и запреты: «сумасшедший», сорвавший стебелек маниока* или бубнящий слова недовольства, ликвидировался на месте1". De facto кхмерские коммунисты оказались стихийными последователями евгеники**.
Демократическую Кампучию захлестнула волна разнузданного насилия. Однако большинство кампучийцев трепетали не столько перед самим зрелищем смерти, сколько перед непредсказуемостью и тайной, окружавшими исчезновение людей. Убийства чаще всего совершались вдали от глаз. Недаром активисты и ответственные работники ККП славились своей вежливостью: «Речи их неизменно были сердечны и ласковы, даже в худшие моменты. Даже убивая, они оставались учтивы: жертва до последней секунды внимала ласковым словам. Желая развеять ваше недоверие, они были способны пообещать вам все, что угодно. Я знал, что все преступления сопровождаются или предваряются любезными речами. Красные кхмеры оставались неизменно вежливы, пусть через секунду им предстояло заколоть жертву, как последнюю скотину»156.
Объясняется это в первую очередь тактическими соображениями. Ят-хай прав, говоря, что, действуя неожиданно, палачи исключали противодействие со стороны жертвы. Вторая причина относится к сфере культурной традиции: буддизм требует от человека самообладания; любой, кто проявляет эмоции, роняет свое достоинство. Третья причина — из области политики: как и в период расцвета китайского коммунизма (до «культурной революции»), доблестью считалось доказать железный рационализм всех действий партии, не подверженной мимолетным страстям и индивидуальным побуждениям, ее ежесекундную готовность руководить событиями. То обстоятельство, что казни были тщательно скрыты от посторонних глаз, явственно свидетельствовало о том, что они координировались из Центра (первобытное, импульсивное насилие — например погромы — всегда слишком заметно). Солдаты приходили под вечер, чтобы отвести обреченного на «допрос», «учебу», наконец, на пресловутый «сбор хвороста». Иногда арестованному связывали за спиной руки — этим видимое постороннему глазу насилие кончалось. Потом в лесу находили незарытый труп — возможно, убитых не предавали земле для устрашения живых; опознать его не всегда удавалось. Земля Камбоджи усеяна местами массовых казней: в каждой из двадцати провинций таких мест насчитывается более тысячи!157
Порой красные кхмеры осуществляли свою традиционную угрозу — «пустить человека на удобрение под рис»158. «Убитые люди были постоянным источником удобрений. Их зарывали в братских могилах, поверх которых сеяли сельскохозяйственные культуры, чаще всего маниок. Часто, собирая клубни, можно было извлечь из земли человеческий череп с торчащими из глазниц корнями»159. Видимо, хозяевам страны казалось, что на человеческих
* Маниок — род растения семейства молочайных. Возделывают для получения крупы из крахмала его клубней. (Прим. перев.)
** Евгеника — наука о наследственном здоровье человека, о возможных методах влияния на эволюцию человечества для совершенствования его природы. Прогрессивные ученые ставили перед евгеникой гуманные цели. Однако ее идеи нередко использовались для оправдания расизма (например, фашистская расовая теория). (Прим. ред.)
Камбодже: в стране немыслимых преступлений 567
трупах рис и маниок растут как на дрожжах. В этом — проявление крайней степени их нравственного падения, заключающегося в лишении «классового врага» права быть человеком160.
Дикость системы проявлялась и в момент казни. Чтобы сэкономить патроны и одновременно дать выход своему садизму, палачи часто не расстреливали своих жертв, а прибегали к другим способам казни161 (согласно подсчетам Сливинского, расстрелы составляли 29% расправ162; эта и последующие цифры даны здесь округленно). У 53% убитых разбит череп (железным прутом, рукоятью заступа, тяпкой), 6% повешены или задушены (полиэтиленовый пакет на голову), у 5% перерезано горло, столько же насмерть забито. Все очевидцы твердят в один голос, что только 2% казней совершались публично — так казнили опозорившихся руководителей. Их лишали жизни самыми варварскими способами, в которых большую роль играл огонь (уж не очистительный ли?): зарывали по пояс в яму с тлеющими углями163, макали головой в бензин и поджигали. На память приходят мучения — возможно, вымышленные, — которым подвергали кхмеров вьетнамские оккупанты в первой половине XIX века: зарыв человека в землю по подбородок, ему поджигали голову и кипятили на этом костре чай...164
Тюремный архипелаг
Утверждалось, что Демократическая Кампучия не знала тюрем. Сам Пол Пот заявил в августе 1978 года: «У нас нет тюрем, мы даже не пользуемся этим словом. Правонарушители занимаются общественно полезным трудом»165.
Красные кхмеры похвалялись этим, подчеркивая двойной разрыв: с политическим прошлым и с религией, где в соответствии с законом кармы человек за совершенные грехи расплачивается в другой жизни. Теперь же наказание следовало непосредственно за прегрешением166.
Существовали также «центры перевоспитания», именуемые также «районными полицейскими центрами». Старые тюрьмы, остававшиеся от колониальной эпохи, опустевшие, как и города, больше не заполнялись. Исключение составляли тюрьмы некоторых провинциальных городков, где в камеры, рассчитанные на нескольких человек, набивали по тридцать заключенных. В качестве тюрем стали использовать бывшие школы, иногда храмы167.
Конечно, от классических тюрем, даже строгого режима, эти учреждения сильно отличались. В них ничего не делалось, чтобы облегчить заключенным жизнь или хотя бы выживание: голодный паек (нередко, по свидетельству Пин Ят-хая, всего одна миска риса на 40 человек168), отсутствие медицинской помощи, невероятная скученность, ограниченная подвижность (женщины и некоторые мужчины, посаженные за «мелочь», были привязаны к общему железному штырю (кхнох) на полу камеры за одну ногу, остальные мужчины — за обе; некоторым связывали за спиной локти); не было ни туалетов, ни умывальников... Понятно, почему новый заключенный не мог надеяться выжить в таких условиях больше трех месяцев; из полпотовских тюрем редко кто выходил живым. (Например, из восьмидесяти заключенных местной тюрьмы, о которой пишет Пин Ятхай169, свободу увидели всего трое.) Один такой счастливчик так отзывается о своем узилище в Западной зоне «Там убивали только половину заключенных, а то и меньше»170.
Этому человеку действительно повезло: его забрали в конце 1975 года, когда еще существовала хоть какая-то надежда выйти на волю (совсем как до
568 Коммунистические режимы Азии: от «перевоспитания» к кровавой резне
17 апреля). До 1976 года из тюрем вышли 20%—30% заключенных. Причина в том, что в этот период некоторые представители власти еще принимали всерьез воспитательную функцию лишения свободы — стержень китайско-вьетнамской пенитенциарной системы. В начале депортаций у чиновников и даже военных старого режима сохранялась возможность освобождения — при условии послушания и усердного труда171.
Позднее стала использоваться особая терминология: лишение свободы часто обозначалось как «вызов на учебу». «Педагогическая» функция «перевоспитания» перестала существовать повсюду, кроме лагеря Бунгтрабек, где, по свидетельству И Пхандары, держали камбоджийцев, вернувшихся из-за границы, в основном студентов. Сохранилось распоряжение местного руководства арестовывать детей вместе с матерями независимо от возраста, «чтобы избавиться сразу от всех»172. Так наполнялся конкретным содержанием лозунг: «При прополке не забывай про корни сорняков», представлявший собой радикальное толкование понятия «классовая наследственность», столь дорогого сердцу маоистов-экстремистов173.
Судьба этих детей, лишенных всякой заботы, была особенно печальна; но еще хуже пришлось юным правонарушителям, которых бросали за решетку независимо от возраста.
Дети в районной тюрьме
«Наибольшее сострадание вызывает судьба двадцати малышей, особенно тех из них, чьи родители были депортированы после 17 апреля 1975 года. Эти дети воровали, чтобы не умереть с голоду. Их арестовали не для наказания, а чтобы с особой жестокостью лишить жизни:
— тюремные надзиратели били и пинали их до смерти:
— превращая в живые игрушки, привязывали за ноги к крыше, потом раскачивали уда-
рами;
— палачи швыряли маленьких узников в болото рядом с тюрьмой и топили ударами ног,
когда несчастные начинали захлебываться, позволяли им высунуть голову и начинали игру сызнова.
Мы, взрослые заключенные, тайно оплакивали несчастных детей, уничтоженных с такой жестокостью. Надзирателей-палачей было восемь. Начальник, Бун, и некто Лан (я запомнил только эти два имени) проявляли особенную бесчеловечность, однако остальные тоже участвовали в этом подлом деле. Все они соревновались в жестокости, причиняя юным соотечественникам страшные страдания»174.
Существовали две группы заключенных: узники, обреченные на медленное угасание, и приговоренные к казни. Зависело это от причин ареста: нарушение запрета, неблагонадежное происхождение, явная нелюбовь к режиму, участие в «заговоре». В трех последних случаях арестованных допрашивали, чтобы выбить признание в принадлежности к «плохой» профессии или в своей виновности — и тогда заставить назвать сообщников. При малейшем запирательстве изверги прибегали к пыткам, причем делали это более жестоко, чем палачи любого другого коммунистического режима. Красные кхмеры, поднаторевшие в допросах, проявляли неисчерпаемое садистское воображение175.
Самым распространенным способом было удушение жертвы полиэтиленовым пакетом, надетым на голову. Многие ослабленные заключенные не выдерживали жестоких пыток и умирали. Первыми жертвами становились
Камбоджа: в стране немыслимых преступлений 569
женщины — им выпадали самые ужасные издевательства. Палачи оправдывали свои методы эффективностью — пытки безотказно вытягивали из несчастных «правду». В одном из отчетов о допросе написано, что сначала «заключенного допрашивали мягко, без побоев. Однако это не давало возможности удостовериться, правдивы ли его показания»176.
В наиболее серьезных случаях, когда «признания» сулили дальнейшие аресты, заключенного переводили на следующий уровень тюремной системы. Из местной тюрьмы его могли отправить в районную, потом в зональную, наконец, в центральную — Туолслэнг. Конец всегда был одним и тем же: когда в результате многонедельных, а то и многомесячных допросов из заключенного выколачивали все, что было возможно, его выбрасывали, как ненужную вещь, то есть убивали — обычно холодным оружием. Здесь существовали местные особенности: например, в Трамкаке человеку ломали шею железным прутом. Крики агонии заглушались бравурной музыкой из громкоговорителей.
Среди причин заключения фигурировали такие, за которые можно было поплатиться жизнью и в кооперативе. В тюрьму попадало и много простых воришек, но лишь в тех случаях, когда воровство принимало широкие масштабы или совершалось группой сообщников. Часто в тюрьмы попадали за внебрачные половые связи, еще чаще — за «подрывные» высказывания: осуждение неравенства в продовольственном снабжении, падения уровня жизни, подчинения Китаю; выражение усталости от сельхозработ, проводимых как военная кампания; вышучивание революционного гимна; распространение слухов об антикоммунистических партизанах; упоминание буддийских предсказаний насчет неизбежной гибели мира, где властвуют атеисты. Так, была арестована женщина (принадлежавшая к категории «70»), сломавшая в столовой ложку, чтобы таким образом выразить свой гнев — голод уже унес четырех ее детей, а с пятым,.умирающим в больнице, ей не разрешали находиться...
Наряду с «политическими» делами существовали и «социальные»: люди, скрывавшие свою прежнюю профессию или компрометирующие эпизоды своей биографии, например, продолжительное пребывание на Западе. Кроме того, определенный процент заключенных приходился на «местных», даже солдат и чиновников из числа красных кхмеров. Так, в тюрьме Трамкак таких было 46 из 477. Причиной их ареста тоже была усталость или «дезертирство», то есть отлучка с целью навестить родных. Что касается кадров среднего и высшего звена, то их чаще всего отправляли в распоряжение Центра, в тюрьму Туолслэнг.
Выжить в аду
«Моим преступлением было владение английским языком. Красные кхмеры схватили меня и приволокли на веревке в тюрьму Катьротех вблизи Баттамбанга. Это было только начало. Меня приковали цепью, рассекшей кожу, к другим узникам. На ногах у меня остались следы от кандалов. На протяжении месяцев меня часто пытали. Единственным спасением был для меня обморок. Каждую ночь надзиратели, ворвавшись в камеру, вызывали одного, двух, трех заключенных. Их уводили, и больше я их не видел. Их убивали по приказу красных кхмеров. Насколько мне известно, я попал в число немногих заключенных, выживших в Катьротехе — настоящем лагере пыток и уничтожения. Я выжил только благодаря тому, что рассказывал басни Эзопа и классические кхмерские сказки про зверей охранявшим нас детям и подросткам»177.
570 Коммунистические режимы Азии: от «перевоспитания» к кровавой резне
Посещение Туолслэнга — бывшего лицея, обозначенного в организационной схеме ККП кодом S-21, — равносильно схождению в ад. А ведь это всего лишь один из сотен центров заключения, далеко не самый страшный, хотя в нем содержались 20 тысяч узников. В этой тюрьме были убиты только 2% всех погибших, через нее прошли 5% всех заключенных. Никаких специфических методов пыток, за исключением широкого применения электротока. Особенности были обусловлены статусом «тюрьмы Центрального комитета», принимавшей разжалованных ответственных работников. Это была настоящая «черная дыра», откуда в принципе нельзя было выйти живым: в общей сложности из тюрьмы освободились шестеро-семеро узников... По нашим сведениям, всего с 1975 до середины 1978 года в эту тюрьму были посажены 14 тысяч человек, из которых удалось выбить несколько тысяч подробных показаний; как свидетельствуют протоколы, во многих показаниях изобличаются видные фигуры режима178.
Четыре пятых заключенных сами были красными кхмерами, хотя в 1978 году к ним подсадили рабочих и техников, чаще всего китайского происхождения, и нескольких иностранцев (в основном моряков)179. В тюрьме постоянно содержались от тысячи до полутора тысяч арестованных, однако текучка была значительной, как следует из данных о поступлении в тюрьму, которые более или менее соответствуют числу жертв за год: максимум 200 заключенных в 1975 году, но уже 2250 в 1976 году, 6330 в 1977 году, 5765 только в первом полугодии 1978 года. Перед следователями стояла дилемма. В одной из инструкций было сказано: «Мы считаем пытки совершенно необходимыми». С другой стороны, пытки могли привести к гибели узника до того, как он успел во всем «сознаться», а это наносило «ущерб делу партии». Заключенные были обречены на смерть, однако при пытках присутствовал медперсонал180 <...>. С некоторыми не приходилось подолгу возиться: от жен и детей заключенных и казненных избавлялись быстро, к конкретным датам. Так, 1 июля 1977 года были убиты 114 женщин, 90 из них были женами казненных; на следующий день настала очередь 31 сына и 43 дочерей заключенных, из которых 15 были специально доставлены из детского учреждения. Максимум казней за один день был достигнут вскоре после официального заявления о существовании ККП: 15 октября 1977 года были уничтожены 418 человек181. Подсчитано, что на объекте S-21 были убиты 1200 детей182.
Причины безумия
Как в случае с другими массовыми бойнями в нашем столетии, чудовищность происходившего побуждает искать ultima ratio*, а не сваливать все на одного безумца. Конечно, снять ответственность с Пол Пота немыслимо, однако это не должно служить оправданием ни для национальной истории Камбоджи, ни для международного коммунистического движения, ни для конкретных стран, повлиявших на ситуацию, особенно для Китая. Диктатура красных кхмеров стала результатом их совокупного влияния, но одновременно ее необходимо рассматривать только в конкретном географическом и временном контексте.
* Последний довод (лат.).
Камбодже: в стране немыслимых преступлений 571
Кхмерское исключение?
«Кхмерская революция беспрецедентна. То, что пытаемся совершить мы, ни разу еще не совершалось в мировой истории»183.
Сами красные кхмеры, едва избавившись от вьетнамских покровителей, принялись настаивать на уникальности своего эксперимента. В их официальных речах почти никогда не делалось ссылок (за исключением негативных) на зарубежные источники, не цитировались ни отцы-основатели марксизма-ленинизма, ни даже Мао Цзэдун. Их национализм сильно напоминает националистические устремления предшественников — Сианука и Лон Нола, в нем перемешаны экстремизм угнетенных и шовинистические амбиции. Страна-жертва, «постоянно попираемая алчными соседями, одержимыми желанием ее погубить (застрельщиком среди которых извечно выступал Вьетнам)», — и одновременно «земля обетованная, любимица богов, гордая своим славным прошлым, населенная самым лучшим на свете народом, призванным встать в один ряд с авангардом планеты». Для этого всегда «недоставало самой малости184...»
Хвастовство не знало границ. «Мы стоим на пороге уникальной революции. Известна ли вам хоть одна страна, осмелившаяся, подобно нам, упразднить рынки и деньги? Мы во многом обошли китайцев, глядящих на нас с восхищением. Они пытаются нас копировать, но пока еще не достигли в этом успеха. Мы будем примером для всемирного подражания», — вещал ответственный партиец-интеллектуал, посланный за границу185. Даже после свержения Пол Пот продолжал считать 17 апреля 1975 года величайшим революционным событием в истории, «за исключением Парижской коммуны 1871 года». (Здесь слышатся отголоски китайской «культурной революции»: «Шанхайская коммуна» 1967 года тоже подражала Парижской.)
Однако реальность была куда прозаичнее и печальнее: маленькая страна слишком долго оставалась погруженной в себя, а потом оказалась законсервированной французским протекторатом в положении хранительницы старых добрых традиций. Различные кланы, не прекращавшие междоусобицы, никогда не боялись призывать на помощь иностранных интервентов; никто в стране никогда всерьез не задумывался о ее экономическом развитии. В результате там было мало предприятий, средний класс был слаб, недоставало специалистов, доминировало отсталое сельское хозяйство. Одним словом, Камбоджа была типичной отсталой страной Юго-Восточной Азии. (В наши дни ее опыт частично повторяют Лаос и Бирма*. Однако первый стал единым государством только в 1945 году, а вторая процветала при британских колонизаторах и никогда не выглядела слабой по отношению к соседям.) Крайняя оторванность от реальности способствует экстремальным методам; из сочетания недоверия к другим странам и неумеренного возвеличивания собственных возможностей рождаются волюнтаризм и стремление к самоизоляции; слабость экономики и нищета большей части населения увеличивают притягательность людей, сулящих стране бурный прогресс. Итак, Камбоджа являла собой слабое звено как экономически, так и политически; остальное довершила международная обстановка, главным образом вьетнамская война. Что касается зверств красных кхмеров, то они стали след-
* Современное название — Мьянма. (Прим. перев.)
572 Коммунистические режимы Азии: от «перевоспитания» к кровавой резне
ствисм непреодоленных противоречий между амбициями и тяготами существования.
Некоторые специалисты высказывают мнение, что массовые убийства, совершавшиеся красными, кхмерами, коренятся в специфических чертах камбоджийской нации. Сыграл свою роль, еще не до конца понятную, и буддизм: своим безразличием к социальным контрастам и надеждой на следующую жизнь, где воздастся за нынешние заслуги и грехи, он как будто абсолютно не смыкается с революционными принципами. Однако присущим ему антииндивидуализмом сумели воспользоваться красные кхмеры, проводя политику подавления личности. Ограниченная ценность индивидуума в сравнении с бесчисленными перерождениями и принципы ненасилия ослабили сопротивление верующих репрессиям186.
Хаинг Нгор, едва выйдя из тюрьмы, услышал от одной старухи: «Наверное, в своей прошлой жизни вы совершили что-то очень дурное и теперь понесли за это наказание». — «Да, — ответил ей недавний узник, — так, наверное, и есть. Наверное, у меня плохая кама (так звучит по-кхмерски слово карма)»187.
В отличие от ислама, буддизм, несмотря на обрушившиеся на него гонения, не стал объединительной идеей для противников режима красных кхмеров.
Настоящее часто заставляет оглядываться на прошлое. Задача не в том, чтобы на северокорейский манер переиначить факты, а в том, чтобы правильно выстроить их иерархию и адекватно интерпретировать. Внешне мирная Камбоджа времен Сианука, долго остававшаяся островком нейтралитета посреди индокитайских войн, вынесла на первый план «кхмерскую улыбку». Действительно, рельефы Ангкорского комплекса полны изображений добродушных монархов, крестьян, увлеченно выращивающих рис и пальмы, удящих в озерах рыбу. При всей архаичности своей архитектуры, сближающей его скорее с фараоновским Египтом, нежели с готическими соборами, Анг-кор не может не потрясти воображение; тем не менее среди его рельефов батальные сцены занимают не последнее место. Гигантские постройки и еще более гигантские резервуары для воды появились только благодаря труду огромного количества рабов.
Существует очень мало письменных свидетельств об эпохе сооружения Ангкора (VIII—XIV вв.), однако все индуистско-буддистские монархии на Индокитайском полуострове (Таиланд, Лаос, Бирма) строились по одной и той же схеме. Их история, полная насилия, схожа с историей Камбоджи. Повсюду было принято затаптывать слонами отвергнутых жен, повсюду властители садились на трон ценой истребления своей родни, повсюду производилась массовая депортация побежденных в пустынные районы. В каждом из этих обществ глубоко укоренился абсолютизм, а всякий голос протеста воспринимался как святотатство. Население было исключительно послушным: в отличие от Китая, в Индокитае редко случались антимонархические бунты, а спасения люди искали, скорее, в бегстве в другие государства (обычно недалекие) или в глухую провинцию. (Многие этнологи подчеркивают, что камбоджийцам присуща менее сильная связь с землей и предками, чем в китаизированном мире, включая Вьетнам.)
Правление Сианука (продолжавшееся с 1941 года, хотя до 1953 года страна оставалась под французским протекторатом) может произвести идиллическое впечатление по сравнению с событиями, последовавшими за
Камбоджа: в стране немыслимых преступлений 573
его свержением в марте 1970 года. Однако и принц не останавливался перед применением насилия, особенно против левой оппозиции. В 1959—1960 годах, встревоженный растущей популярностью левых, близких к коммунистам и критикующих власть за коррумпированность, он то ли приказывает убить, то ли не препятствует убийству главного редактора газеты «Пратъеа-тъон» («Народ»), потом — избиению на глазах у прохожих директора франкоязычного еженедельника «Обсерватер» (имевшего один из крупнейших тиражей среди изданий страны), будущего члена руководства красных кхмеров Кхиеу Сампхана. Только в августе I960 года было произведено 18 арестов, главные органы печати левых сил были закрыты. В 1962 году при загадочных обстоятельствах (видимо, от рук тайной полиции) погиб генеральный секретарь подпольной НРПК (будущей ККП) Toy Самоут. Это убийство способствовало выдвижению на первые роли Салотх Сара. В 1967 году восстание в Самлауте и рост влияния китайской «культурной революции» в некоторых китайских школах привели к невиданным репрессиям, окончившимся для многих гибелью. Тогда, с уходом в подполье последних легальных коммунистов и сотни симпатизировавших им интеллектуалов, и стало формироваться партизанское движение красных кхмеров188.
Но можно ли согласиться с Генри Локардом, считающим, что «полпо-товская жестокость коренится в сиануковских репрессиях»?189 С точки зрения хронологии, он как будто прав: всевластный принц, потом (после 1970 года) славный маршал изо всех сил давили людей, критиковавших их бессильные режимы, и в итоге единственной способной на реальную борьбу оппозицией осталась ККП. Однако в том, что касается генеалогии режима, с ним невозможно согласиться: идеологические основы и конечные цели красных кхмеров никак нельзя считать реакцией на предшествующие репрессии. Они находятся в русле «великой ленинской традиции», оплодотворенной деяниями Сталина, Мао Цзэдуна и Хо Ши Мина. Беды Камбоджи после достижения независимости и ее последующее втягивание в войну только облегчили захват власти экстремистами из ККП и узаконили разгул насилия; однако сам их радикализм невозможно объяснить никакими внешними обстоятельствами.
Радикальный перелом (1975 год)
Камбоджийской революции проще было перечислить то, от чего она отказывается, чем огласить свои предложения. Она черпала силы в воле к реваншу — именно здесь она нашла социальную опору, к которой позже прибавился радикальный коллективизм. Это был реванш деревни, мстившей городу: «местные» быстро отняли у «пришлых» все их имущество — с помощью «черного рынка» или простого воровства190.
В деревне это был реванш беднейших крестьян над местными «богатеями» (таковыми считались те, у кого была продукция на продажу, и те, кто использовал наемную рабочую силу). Однако еще важнее для отдельных личностей была возможность попрания прежних профессиональных, семейных и прочих иерархий. Очевидцы дружно рассказывают о неожиданном восхождении на местные руководящие посты деревенских маргиналов, в частности алкоголиков: «Эти люди, реабилитированные Ангкором и облеченные на-
574 Коммунистические режимы Азии: от «перевоспитания» к кровавой резне
чальственными полномочиями, могли убивать своих соотечественников, не моргнув глазом»191.
Хаинг Нгор видит в этом политическое освящение самого темного, что есть в кхмерской душе, — кум, смертельной злобы, над которой не властно время. Над Нгором больше всего издевались тетка, оставшаяся в родной деревне, вместо того чтобы воспользоваться помощью городской родни, а также санитар, который, будучи «пришлым», добивался, чтобы Нгора, врача, казнили, а сам он стал бы бригадиром, опрокинув тем самым иерархию, которой прежде обязан был подчиняться192.
Так обнажались трения, присущие камбоджийскому обществу, которые далеко не всегда можно назвать «социальными» в строгом значении этого понятия.
Происходила радикальная смена ценностей: занятия, прежде вызывавшие пренебрежение (повар, уборщик в столовой, рыбак), превратились в самые желанные, так как приближали к вожделенной еде. Зато дипломы мигом стали «бесполезными бумажками», опасными для тех, кто осмеливался их сохранять. Наиглавнейшим достоинством стала покорность. Среди бывших руководителей, вернувшихся в село, самым популярным занятием стала уборка туалетов: способность преодолеть отвращение считалась доказательством идеологической перековки193. Ангкор заменил и монополизировал даже семейные узы: к нему прилюдно обращались как к «отцу и матери» (так возникало смешение понятий партия — государство, характерное для азиатского коммунизма); революционный период после 1975 года обозначался термином самай поук-ме («эра отцов-матерей»). Военное начальство звалось «дедушками»194. Страх перед городом и ненависть к нему достигали колоссальных масштабов: Пномпень, замаранный космополитизмом, меркантилизмом, любовью к удовольствиям, был для красных кхмеров «проституткой на Меконге»195. Одно из объяснений тотальной эвакуации столицы состояло в разоблачении «тайного военно-политического замысла американского ЦРУ и режима Лон Нола по совращению наших воинов и нанесению удара по их боевому духу с помощью девок, спиртного и денег»196.
Камбоджийские революционеры еще серьезнее самих китайцев относились к знаменитым словам Мао: «Самые прекрасные поэмы пишутся на чистом листе»197. Имущество горожанина не должно было превосходить имущество бедного крестьянина. Камбоджийцы, отправленные в деревню, были вынуждены отказаться от всякого багажа, в том числе книг. Книги с «империалистическим шрифтом» (английские и французские), а также кхмерские («прах феодальной культуры»)198 обрекались на уничтожение. Хаинг Нгор слышал от десятилетних кхмерских солдат: «Хватит капиталистических книг! Иностранные книги — инструменты прежнего режима, предавшего страну. Почему у тебя книжки? Ты что, агент ЦРУ? Нет иностранным книгам при Ангкоре!»199. В огонь летели дипломы, удостоверения личности, даже фотоальбомы-00: революция — это начало с абсолютного нуля. Такая логика способствовала возвышению людей без прошлого. Один из лозунгов утверждал, что «только новорожденный не запятнан»201.
Образование было низведено на примитивнейший уровень. Либо никакой школы вообще, либо — и это было наиболее распространенной практикой — немногочисленные уроки чтения, письма и, главное, революционного песнопения для детей 5—9 лет, длившиеся около часа в день. Сами учителя были порой малограмотными. Значение имели только практические навыки.
Камбоджа: в стране немыслимых преступлений 575
Далекие от бесполезной книжной культуры, «наши дети из сельских районов всегда обладали полезнейшими знаниями. Они умеют отличить спокойную корову от бодливой, умеют удержаться на буйволе. Они умеют вести стадо. Они подчинили себе природу. <...> Они знают сорта риса, как свои пять пальцев. Им присущи знания, в высшей степени отвечающие реальной жизни нации»202.
Диктатура Пол Пота, или дети у власти... Все очевидцы говорят о крайней молодости большинства кхмерских военных. Их ставили под ружье с 12 лет, а иногда и раньше; у Сианука тоже были малолетние охранники, развлекавшиеся тем, что мучили кошек...203
Лы Хэнг рассказывает о кампании набора (распространявшейся и на «пришлых») непосредственно перед приходом вьетнамцев: мобилизовали всех от 13 до 18 лет, без различия пола. Ввиду неудачи добровольного набора, мобильные молодежные бригады были вынуждены отправиться со строек в армию204. Новобранцы теряли всякую связь с близкими и родной деревней. Жившие в военных лагерях, отрезанные от населения (которое боялось и избегало их), зато обласканные властью, они верили в свое всемогущество и знали, что «чистки» им угрожают меньше, чем гражданскому руководству. По признаниям перебежчиков, молодежь вдохновлялась «возможностью не работать и убивать»205.
Наибольший ужас вселяли дети младше 15 лет. «Их забирали совсем юными и учили только дисциплине. Подчиняйся приказам и ни о чем не думай <...>. Для них не существовало ни религии, ни традиций, ничего, кроме приказов красных кхмеров. Поэтому они уничтожали собственный народ, включая младенцев, так легко, словно давили комаров»206.
До 1978 года в армию брали только представителей категории «70». Дети из категории «75» в возрасте 8—9 лет часто использовались как шпионы; однако их преданность режиму была так слаба, что часто они сговаривались с людьми, за которыми им полагалось подсматривать, чтобы те заранее обнаруживали их присутствие207. Едва успев подрасти, они иногда становились «детьми-ополченцами», помощниками новых глав кооперативов (после обширной «чистки» местного руководства), в их обязанности входили выявление, арест и избиение виновных в самостоятельных поисках пропитания208.
Исследования Лоранс Пик показывают, что со временем «детская диктатура» грозила распространиться и на гражданскую сферу. Она описывает ускоренную «подготовку» деревенских детей.
«Им внушали, что первое поколение служащих — предатели, второе не лучше. Поэтому скоро за дело придется браться им. <...> Среди нового поколения появились дети-врачи — шесть девочек 9— 13 лет. Они едва умели читать, но партия вручила каждой по коробке шприцов и поручила им делать уколы.
«Наши дети-врачи, — слышала я, — выходцы из крестьянства и готовы служить своему классу. Они поразительно умны. Скажите им, что в красной коробочке лежат витамины, и они запомнят. Покажите, как стерилизовать иглу, и они сумеют делать это сами».
Эти дети были, несомненно, чисты, но какое же опьянение вселяет умение сделать укол! Очень скоро дети-врачи стали проявлять бескрайнее высокомерие, даже наглость»209.
Перелому способствовали также подавление религии и крайний нравственный аскетизм, навязываемый во всех областях повседневной жизни. Как уже говорилось, в обществе не оставалось места для любых «уклонистов»,
576 Коммунистические режимы Азии: от «перевоспитания» к кровавой резне
в том числе для хронических больных, умалишенных, инвалидов. Скоро система вошла в противоречие с официальным проектом могущественной и многочисленной нации: ограничения, наложенные на сексуальность и брак, а также постоянное недоедание убивали всякое желание (по словам Пин Ятхая, красные кхмеры постепенно превратили нас в «евнухов»210) и привели к резкому падению рождаемости: от 30 новорожденных на 1 тысячу в 1970 году до примерно 11 в 1978 году211.
Все, что могло вольно или невольно воспрепятствовать планам ККП, было обречено на уничтожение. Любое ее решение объявлялось верхом прозорливости. Уже по этой причине всякий задержанный ждал смерти: как и в Китае, арест являлся исчерпывающим доказательством виновности, а все последующие показания могли только лишний раз доказать правильность действий Ангкора. Один человек, схваченный в 1972 году, ухитрился после двух лет допросов снять с себя обвинение в принадлежности к республиканской армии. Счастливчик был освобожден после пропагандистского собрания, прославлявшего снисходительность Ангкора, который «учел честность и искренность бывшего лонноловского офицера»212.
Это произошло, однако, еще до всплеска репрессий, до зловещего 17 апреля...
Произвол был полнейшим: партия не объясняла ни свои политические решения, ни критерии подбора кадров, ни смену линии и руководителей. Горе тому, кто не понял вовремя, что «вьетнамцы — лютые враги» или что тот или иной исторический лидер движения — на «самом деле агент ЦРУ»! Измена и саботаж эксплуататорских классов и их сообщников — вот единственный угол, под которым Пол Пот и его клика рассматривали все более вопиющие экономические, а потом и военные провалы режима. Ответом на измену и саботаж мог быть только террор213.
Новый мир
«В Демократической Кампучии, при «славном» правлении Ангкора, мы должны думать о будущем. Прошлое похоронено, «пришлые» должны забыть коньяк, дорогую одежду и модные прически. <...> Нам совершенно не нужна капиталистическая технология! При новой системе не нужно посылать детей в школу. Наша школа — село, наша бумага — земля, наша ручка — плуг, наши письмена — пахота! Документы и экзамены ни к чему; умейте пахать и рыть каналы — вот новые дипломы! Врачи нам тоже больше не нужны! Если кому-то нужно вырвать внутренности, я сам это сделаю!»
На случай, если намек показался кому-то слишком туманным, оратор изобразил жестом, как выпускает человеку кишки.
«Сами видите, до чего это просто! Ходить в школу для этого не обязательно. Другие капиталистические профессии — инженеры, профессора — нам тоже ни к чему. Не нужны нам директора школ, диктующие, что нам делать: все они продажные. Нужны только люди, умеющие упорно трудиться в поле! И все же, товарищи, попадаются такие, кто отказывается от работы и самопожертвования, агитато-ры, не умеющие мыслить по-революционному... Вот кто наши враги, товарищи! Некоторые из них находятся сейчас здесь!»
Слушателям стало не по себе, все заерзали. Красный кхмер продолжил, вглядываясь в лица:
«Эти люди цепляются за старое, капиталистическое мышление. Их легко узнать: вот и среди вас есть такие, кто еще носит очки! Зачем им очки? Они что, не увидят меня, если я захочу отвесить им пощечину?»
Камбоджа: в стране немыслимых преступлений 577
Он кидается к нам, занеся руку.
«Ага! Дергают головами — значит, видят, значит, не нужны им очки! Они их носят, чтобы следовать капиталистической моде, они воображают, что так красивее! Не надо нам этого: те, кто хотят красоваться, — лентяи и кровососы, питающиеся энергией народа!»
Заклинания и прыжки продолжаются часами. Наконец все начальство встает в шеренгу и в один голос вопит: «Кровь за кровь!» Они ударяют себя кулаком в грудь, салютуют вытянутой рукой со сжатым кулаком. «Кровь за кровь! Кровь зa кровь!»
С дикарской убежденностью они ревут лозунги. Устрашающая демонстрация завершается кличем: «Да здравствует камбоджийская революция!»214
В этой системе, не способной ни на свершения, ни даже на создание собственного привлекательного образа, погрязшей в воинственности, объектом поклонения стала ненависть, выражавшаяся в превозношении кровопролития. Показателен в этом смысле первый куплет национального гимна Славная победа 17 апреля.
Алая кровь залила города и деревни родины-Кампучии,
Кровь наших славных рабочих и крестьян,
Кровь революционных бойцов, мужчин и женщин,
Кровь, пролитая в неукротимой ярости, в лютой схватке
17 апреля, под стягом Революции,
Кровь, освобождающая от рабства.
Славься, великая победа 17 апреля!
Победа еще более грандиозная, чем эпоха Ангкора!215
Вот как комментирует гимн сам Пол Пот: «Как известно, наш национальный гимн сочинен не поэтом. В нем слышно бурление крови всего нашего народа, всех, кто пал в течение многих веков. Это гимн, в котором звучит зов крови"216.
Пин Ятхай слышал колыбельную песенку, заканчивавшуюся словами: «Никогда не забывай про классовую ненависть»217...
Крайности марксизма-ленинизма
Маниакальное стремление сеять смерть, отличавшее красных кхмеров, вводит в соблазн объявить их режим явлением, схожим с Холокостом. Именно это и утверждали прочие коммунистические режимы и их адвокаты: для них полпотовская тирания — ультралевый вывих, а то и «красный фашизм», только замаскированный под коммунизм. Однако со временем становится все более ясно, что победившая ККП принадлежала к единой «славной» семье; Камбодже присущи, конечно, свои особенности, но и Албания — далеко не Польша... Камбоджийский коммунизм ближе к китайскому, чем албанский — к советскому.
Красные кхмеры испытали на себе много разных влияний. Никуда не деться, например, от «французского следа»: ведь почти все главари красных кхмеров учились во Франции, большинство, в том числе сам Пол Пот, состояли в ФКП218.
Исторические прецеденты, служившие для них ориентирами, свидетельствуют об их образовании. Так, Суонг Сикоеуен, заместитель Иенг Сари, утверждал: «На меня сильно повлияла Французская революция, особенно Робеспьер. Чтобы превратиться в коммуниста, мне оставался всего шаг. Робес-
578 Коммунистические режимы Азии: от «перевоспитания» к кровавой резне
пьер — мой герой. Робеспьер и Пол Пот — братья-близнецы, цельные натуры, полные решимости»219.
Тем не менее робеспьерова непреклонность — практически единственное, что осталось в заявлениях и действиях ККП от Франции и даже французского коммунизма. Главари красных кхмеров были не столько теоретиками, сколько практиками: их вдохновлял конкретный опыт построения «реального социализма».
Одно время опыт черпался в Северном Вьетнаме. Его, а не ФКП, следует считать прародителем камбоджийского коммунизма, он же вел его за руку до 1973 года. Изначально ККП вообще была всего лишь секцией Коммунистической партии Индокитая (КПИК), где заправляли вьетнамцы; позднее, в 1951 году, КПИК разделилась на три национальные ветви (но не исчезла как таковая). До начала войны ККП не располагала ни малейшей автономией по отношению к ПТВ ни в программном, ни в стратегическом, ни в тактическом отношениях. Самостоятельные вооруженные вылазки камбоджийских коммунистов в период Вьетнамской войны представляли собой лишь способ давления на Сианука, тем более что вооружение и специалисты поставлялись Вьетнамом. Даже после государственного переворота революционная администрация «освобожденных зон» создавалась вьетнамцами, так же, как и набор в камбоджийскую армию. Даже восстание в Самлауте в 19б7 году, официально провозглашенное началом вооруженного сопротивления, стало всего лишь реакцией на намерение Лон Нола сократить поставки камбоджийского риса северо-вьетнамской армии.
Трещина появилась только после подписания Парижских соглашений в январе 1973 года: стратегия Ханоя вынуждала ККП к ведению переговоров, однако это было бы на руку Сиануку, к тому же могло выявить организационные слабости красных кхмеров. (Тогда же они впервые отказались от роли марионеток, располагая к тому времени соответствующими возможностями.)
В чем проявилось влияние вьетнамского коммунизма на ККП? Ответить на этот вопрос не слишком просто, поскольку методы ПТВ восходят в свою очередь к китайской практике. Из Пномпеня нелегко различить, что пришло непосредственно из Пекина, а что опосредованно, через Ханой. Но кое-что в красных кхмерах явственно напоминает Вьетнам. В первую очередь, это пристрастие к тайне и скрытности: сам Хо Ши Мин объявился в 1945 году как из-под земли, не раскрывая свое богатое прошлое сотрудника Коммунистического Интернационала Нгуен Ай Куока; подробности его карьеры вышли на свет только благодаря рассекречиванию советских архивов220.
КПИК объявила в ноябре 1945 года о самороспуске и о создании Вьет-миня, в 1951 году она снова сформировалась под названием Партия трудящихся Вьетнама и вернулась к определению «коммунистическая» только в 1976 году. Южно-вьетнамская Народно-революционная партия была лишь составной частью Фронта национального освобождения. Тем не менее все эти организации управлялись железной рукой, из единого центра, представлявшего собой кучку ветеранов коммунистического движения. В перевоплощениях Пол Пота (имеются в виду сообщения после поражения в 1979 году о его отставке, потом — о смерти), в играх «Ангкор — ККП», в невидимости руководства просматриваются аналогичные ходы, опробованные вьетнамскими товарищами, но нигде более в коммунистическом мире не достигшие такого уровня.
Камбоджа: в стране немыслимых преступлений 579
Второе сходство вьетнамского и кампучийского коммунизма — это широкое использование единого фронта. В 1945 году бывший император Бао Дай был какое-то время союзником Хо Ши Мина, а тот сумел привлечь на свою сторону американцев и списал свою Декларацию независимости с американской. В свою очередь, красные кхмеры входили в 1970 году в королевское правительство национального единства и попытались прибегнуть к той же тактике, когда были свергнуты. Вьетминь, как и Ангкор, никогда не заявлял о своей приверженности марксизму-ленинизму и бесстыдно играл на национальных чувствах. Наконец, те и другие исповедовали военный коммунизм, для которого как воздух необходим был вооруженный конфликт: неудачи Вьетнама после 1975 года служат ярким тому подтверждением. Будучи милитаристами до мозга костей, те и другие превратили армию в становой хребет, главный смысл режима. (В Китае эта тенденция ощущалась во время правления маршала Линь Бяо в 1967—1971 годах.) Армия же обеспечивала мобилизацию гражданского населения для военных и экономических нужд.
Что касается северокорейского влияния, то можно привести пример использования красными кхмерами корейского «крылатого коня» (Чхолъли-ма) как символа экономического прогресса221. Пхеньян стал одной из двух столиц иностранных государств, которые Пол Пот успел посетить как глава правительства; восстанавливать камбоджийскую промышленность помогали многочисленные северокорейские специалисты222. У Ким Ир Сена Пол Пот почерпнул, видимо, идею непрерывных «чисток», тотального полицейского контроля и всеобщего соглядатайства, а также демагогию, в которой классовая борьба отступала на второй план, замененная противостоянием между «всем народом» и «горсткой изменников». Смысл состоял, видимо, в том, что репрессии могут быть направлены против кого угодно и что ни одна общественная группа не должна мечтать о подмене собой Партии-Государства. К маоизму это имеет мало отношения, зато к сталинизму — самое прямое.
После 1973 года ККП решила сменить «старшего брата». На эту роль подошел маоцзэдуновский Китай, близкий полпотовцам своим радикализмом и способный нажать на враждебный Вьетнам. В сентябре 1977 года в китайской столице был устроен роскошный прием камбоджийскому диктатору, впервые совершавшему официальный заграничный вояж, после чего дружба двух стран была провозглашена «нерушимой». Так Камбоджа была принята в общество ближайших друзей Китая, в котором прежде состояла одна Албания223. Китайские специалисты хлынули в Пномпень уже с мая 1975 года, их работало там не меньше 4 тысяч человек (Киернан называет цифру 15 тысяч); Китай обещал друзьям помощь в миллиард долларов224.
С Китая решили брать пример в области реорганизации страны на основе коллективизации деревни. Народная коммуна (обширная многоотраслевая структура, работающая по принципу самообеспечения), трудовая мобилизация и максимальный контроль за населением — вот основы камбоджийской кооперации. Китайские новации 1958 года были воспроизведены во всех подробностях: обязательное питание в общественных столовых, «коммунизация» детей, коллективизация предметов быта, огромные ирригационные стройки, поглощавшие рабочую силу, предпочтение (пусть даже входящее в противоречие с глобальным проектом) одной-двух сельскохозяйственных культур, совершенно фантастические цифры плана, упор на скорость его выполнения, уверенность в неограниченных возможностях
580 Коммунистические режимы Азии: от «перевоспитания» к кровавой резне
правильно отмобилизованной рабочей силы... Мао говорил: «Если иметь зерно и сталь, то можно достигнуть всего». Красные кхмеры отвечали Мао: «Имея
рис, мы имеем все»225.
В камбоджийской версии нетрудно заметить отсутствие стали: красным кхмерам хватило реализма, чтобы не изобретать в бедной минеральными ресурсами Камбодже месторождения стали или угля. Впрочем, конец китайского «большого скачка» Пол Пота не интересовал. Сианук утверждает, правда, будто Чжоу Эньлай предупреждал в 1975 году камбоджийское руководство, что этому примеру лучше не следовать... В выступлениях красных кхмеров «большой скачок» занимал много места. Даже национальный гимн завершался словами: «Выстроим нашу родину, совершим большой скачок вперед! Огромный, славный, великий скачок!»226
Демократическая Кампучия осталась верна китайскому «большому скачку» до самого конца и получила в результате массовый голод.
Зато «культурная революция» почти не нашла отклика в Камбодже. Пномпеньские коммунисты, равно как их единомышленники в других странах, понимали, насколько опасно мобилизовать массы, даже хорошо организованные, против того или другого партийного клана. Кроме того, «культурная революция» была порождением города, она вышла из образовательных учреждений, следовательно, не подлежала пересадке на камбоджийскую почву. Правда, и в Камбодже, как в Китае в 1966 году, наблюдались вспышки анти-интеллектуализма. Отрицание культуры в Китае символизировалось «революционными операми» Цзян Цин; при Пол Поте пытались их копировать227. А выезд миллионов бывших хунвэйбинов на село стал, возможно, образцом для выселения жителей из камбоджийских городов.
В целом же создается впечатление, что красные кхмеры вдохновлялись больше теорией, даже просто лозунгами маоизма, чем конкретными действиями китайских коммунистов. Конечно, китайская провинция, очаг революции, стала местом ссылки для миллионов городских интеллигентов, особенно сразу после «культурной революции», а китайский режим по сей день насильственно ограничивает переселение из деревни в город. Но крупные города остались главной движущей силой государства и после 1949 года, а профессиональные рабочие стали любимчиками режима. Китайские коммунисты никогда не собирались превращать города в пустыни, депортировать население целых районов, отменять деньги и всю систему образования, подвергать преследованию всю интеллигенцию целиком. Мао использовал любую возможность, чтобы продемонстрировать этой категории населения свое презрение, однако он не представлял, как можно без нее обойтись. Хунвэйбинами часто становились студенты престижных вузов. Кхиеу Сампхан прибег к типичной маоистской риторике, призывая в 1976 году интеллигентов, вернувшихся в Камбоджу, доказать преданность режиму: «Вам ясно говорят: в вас не нуждаются. Здесь нужны люди, умеющие обрабатывать землю, и никто больше. <...> Политически грамотный человек, хорошо понимающий руководство, может делать все что угодно, навыки придут потом <...> для того, чтобы выращивать рис и кукурузу и разводить свиней, инженеры не нужны»228.
В Китае, напротив, отрицание всякого знания никогда не превращалось в реальную политику. Более того, в «Срединной империи» наблюдалась своеобразная динамика: за каждым головокружительным виражом, отдающим утопизмом, за каждой волной репрессий быстро следовал возврат к бо-
Камбоджа: в стране немыслимых преступлений 581
лее или менее нормальным принципам, причем инициатива такого возврата исходила из недр самой компартии. Это и обеспечило режиму долговечность, тогда как партия камбоджийских коммунистов быстро изжила самое себя.
Те же противоречия отличают и способы проведения репрессий. Сама репрессивная идеология была, безусловно, заимствована в Китае (и отчасти во Вьетнаме): бесконечные собрания с критикой и самокритикой якобы с целью обучения или перевоспитания; повторяющиеся сборы письменных автобиографий и «покаяний»; «классовая личина» (происхождение, профессия) как основа политического лица, определяющего отношения с карательными органами, распространение наследственного и семейного, а не индивидуального подхода к человеку. Наконец, как и в других азиатских странах, торжество тоталитаризма и всестороннего подавления личности Партией-Государством.
Тем не менее Камбодже были присущи некоторые специфические особенности. Главное различие заключается в том, что китайские и вьетнамские коммунисты — во всяком случае до 60-х годов — серьезно относились к «перевоспитанию» и даже выпускали на свободу некоторых заключенных, особенно политических. Теоретически «хорошее поведение» открывало заключенному путь на свободу, к реабилитации, хотя бы возможность перевода на щадящий режим содержания; из камбоджийских тюрем почти никого не выпускали, тамошние заключенные очень быстро отправлялись на тот свет. В Китае и во Вьетнаме массовые репрессии проходили волнами, а в промежутках между ними жизнь более или менее налаживалась. Репрессиям подвергались целые группы населения, однако численно весьма ограниченные; зато в Камбодже в подозреваемые попала вся категория «75», и репрессии не знали спадов. Наконец, технология репрессий. Другие коммунистические режимы Азии стремились, по крайней мере на первом этапе, к какой-то организации, эффективности, относительной слаженности, даже целесообразности (пусть извращенной). Ничего подобного в Камбодже не было: там в репрессиях, развертываемых зачастую по местной инициативе (хотя основные принципы спускались сверху), властвовала ничем не ограниченная жестокость. В других азиатских странах не было казней и массовой резни на месте «преступления», за исключением Китая в короткий период аграрной реформы (да и то жертвами тогда становились только землевладельцы или причисленные к таковым), а также в разгар «культурной революции», но не в тех масштабах. Подводя итог сказанному, можно сделать следующий вывод: маоис-ты с берегов Меконга избрали самый примитивный, или, говоря другими словами, выродившийся сталинизм.
Образцовый тиран
И Сталин, и Мао накладывали на свои режимы такой сильный личный отпечаток, что сразу после их смерти начинались серьезные перемены, касавшиеся в первую очередь масштаба репрессий. Можно ли по аналогии со сталинизмом и маоизмом говорить о полпотовщине?
История камбоджийского коммунизма буквально пронизана личностью Салотх Сара. Но были ли у самой этой личности палаческие наклонности? Можно было бы начать с его прошлого: оно настолько противоречит революционной легенде, что он сам всеми силами его отрицал. Одна его сестра была танцовщицей, другая — сожительницей короля Монивонга, один брат
582 Коммунистические режимы Азии: от «перевоспитания» к кровавой резне
прослужил в королевском дворце до самого 1975 года, а сам он провел почти все детство в святая святых архаичной монархии... Наверное, это стало поводом для «самоочищения» путем истребления старого мира. Кажется, что Пол Пот всю жизнь отрицал окружающую реальность, иначе пришлось бы определить в ней свое собственное место... Приверженец аппаратных игр, он рано проявил амбиции, хотя лучше чувствовал себя перед кучкой соратников, чем перед толпой. С 1963 года он жил в отрыве от мира: лагеря в джунглях, секретные резиденции
(не обнаруженные по сию пору) в холодном и чужом Пномпене. Мания преследования не давала ему ни минуты покоя: даже когда он находился в зените могущества, всех его посетителей тщательно обыскивали; он часто переезжал с места на место, подозревал своих поваров в намерении его отравить и велел казнить монтеров, «виновных» в перебоях с электричеством229.
Как не назвать безумцем человека, с которым в августе 1978 года беседовал корреспондент шведского телевидения:
«Каково важнейшее достижение Демократической Кампучии за три с половиной года?»
«Важнейшее достижение — то, что мы разоблачили все заговоры, подавили все попытки бунта, саботажа, государственного переворота, отразили все акты агрессии со стороны врагов всех мастей»230.
Невольное, но красноречивейшее признание полного провала режима!
Чувствительный и робкий профессор, влюбленный во французскую поэзию и почитаемый студентами, пылкий пропагандист революции (таким его описывают все очевидцы с 50-х до 80-х годов) был на самом деле воплощением двуличия: придя к власти, он швырнул в застенки самых старых своих революционных соратников, считавшихся его близкими друзьями, не отвечал на их умоляющие письма, приказал жестоко их пытать, а потом казнить; говорят, он даже принял личное участие в их казни231.
Его покаяние после поражения, произнесенное в 1981 году, — образец лицемерия. Приведем свидетельство очевидца: «Он сказал, что знает о том, что многие жители страны ненавидят его и считают ответственным за массовые казни. Знает о гибели множества людей. Говоря это, он чуть не упал в обморок, пустил слезу. Знает о своей ответственности: левизна была излишней, он не имел достаточного представления о происходящем. Якобы он был как глава семьи, не знающий о делах своих детей, якобы слишком доверял людям. <...> Они говорили ему неправду: мол, все идет хорошо, только такой-то или такой-то — изменник. В действительности они сами и были настоящими изменниками. Главной проблемой были руководители, получившие подготовку во Вьетнаме»232.
Может быть, стоит поверить старому соратнику Пол Пота, его бывшему зятю Иенг Сари, обвинившему его в мании величия: «Пол Пот считает себя несравненным гением в экономической и военной области, в гигиене и в написании песен (Сианук утверждает, что гимн Ангкора — сочинение Пол Пота), в музыке и в танце, в кулинарии, моде — во всем, в том числе в искусстве лжи. Пол Пот считает себя превыше всех на свете, богом, сошедшим на землю»233.
Очень похоже на психологический портрет Сталина. Совпадение ли это?
Под грузом реальности
Помимо больной национальной совести и исторической памяти, а также влияния победивших коммунистических режимов, зверства красных
Камбоджа: в стране немыслимых преступлений 583
кхмеров были вызваны временными и пространственными координатами реального функционирования режима. Явившись последствием огромной войны, зацепившей маленькую Камбоджу, этот режим, не успев победить, ужаснулся своей слабости и изолированности в собственной стране. Остальное доделали враждебность Вьетнама и удушающие объятия Китая.
17 апреля наступило слишком поздно: мир к этой дате успел состариться. Первая и, возможно, самая большая слабость красных кхмеров заключается в том, что они оказались исторической аномалией — скорее анахронизмам, чем утопией. Это был «запоздалый коммунизм» — в том же смысле, в каком мы говорим о «запоздалой античности» в момент, когда мир устремляется к иным высотам. Ко времени прихода к власти Пол Пота были мертвы и Сталин, и Хо Ши Мин; Мао тоже стоял уже одной ногой в могиле (он умер в ноябре 1976 года) Оставался один Ким Ир Сен, да и тот был правителем маленькой и далекой страны. Великая китайская модель разваливалась прямо на глазах у нового диктатора. В 1975 году «банда четырех» попыталась вдохнуть новую жизнь в «культурную революцию», но из этого ничего не вышло: смерть «Кормчего» разрушила их карточный домик. Красные кхмеры хотели было присоединиться к непреклонным маоистам, но те вели с конца 1977 года арьергардные бои, сознавая неминуемое возвращение к власти Дэн Сяопина и его сторонников-реформаторов. Спустя год официальному маоизму пришел конец. В Камбодже продолжались массовые убийства, а Китай, забывший про «большой скачок», снова «погряз в ревизионизме». Остальная Азия, с точки зрения Пномпеня, представляла собой еще более тоскливую картину: после недолго подъема, вызванного победой революционных сил в Индокитае, партизаны-маоисты Таиланда, Малайзии и Бирмы спрятали голову в песок. Хуже того, предметом зависти и восхищения стали, наряду с «драконом» — Японией, «дракончики» — Сингапур, Тайвань, Южная Корея, Гонконг, страны с процветающей экономикой и выраженной антикоммунистической политикой, которым была оказана западная поддержка. То, что в далекой Камбодже было известно о западной интеллигенции, все решительнее отвергавшей марксизм, не могло не повергать в уныние. Неужели история повернулась вспять?
На этот поворот можно было отреагировать двояко: либо двинуться в том же направлении, проявив умеренность, пересмотреть догмы — но с риском потерять лицо и лишиться смысла существования; либо проявить твер-докаменность, усилить радикализм, удариться в сверхволюнтаризм, как в Северной Корее с ее идеями чучхе. Тот и другой варианты были, как теперь понятно, тупиковыми, но один — мирный, ориентирующийся на «еврокоммунизм» (это было время его расцвета), другой символизировали «красные бригады» (в 1978 году ими был убит Альдо Моро*). Казалось, люди, бывшие французскими студентами в 50-х годах, поняли, что, не сумев немедленно, любым путем осуществить свою утопию, они тоже погрязнут в компромиссах с неумолимой реальностью. Оставалось либо навязать беспомощным людям «нулевой год», либо быть сметенными ходом истории. Китайский «большой скачок» не дал результатов, «культурная революция» провалилась — и все из-за полумер, из-за неспособности выкорчевать очаги контрреволюционного сопротивления: продажные и непокорные города, интеллектуалов, гор-
* Альдо Моро (1916—1978) —премьер-министр Италии в 1963—1968, 1974—1976 годах. Лидер левоцентристского крыла итальянской Христианско-демократической партии. (Прим. ред.)
584 Коммунистические режимы Aзии: от «перевоспитания» к кровавой резне
дых своими знаниями и воображающих, будто умеют самостоятельно мыслить, деньги и отношения купли-продажи, носителей капиталистической реставрации и изменников, проникших в партийные ряды. Это желание поскорее создать совершенно другое общество и нового человека не могло — из-за покорности камбоджийцев или вопреки ей — не натолкнуться на непобедимое сопротивление самой реальности. Не желая признавать свое поражение, режим все глубже погружался в море крови, которую, как он полагал, необходимо было пролить, чтобы удержаться у власти. ККП считала себя славной последовательницей Ленина и Мао, но исторически оказалась предшественницей группировок, превративших марксизм-ленинизм в лицензию на неограниченное насилие: Сендера люминоза («Светоносный путь») в Перу, Тигров Та-мил-Илама в Шри-Ланке, Рабочей партии Курдистана и им подобных.
Неудача красных кхмеров заключается в их слабости. Ее, конечно, тщательно скрывали мишурой победных заклинаний. Но в действительности 17 апреля стало следствием двух главных обстоятельств: военной помощи Северного Вьетнама и бессилия режима Лон Нола (и к тому же непоследовательности американской политики). Ленин, Мао и в значительной степени Хо Ши Мин одерживали победу собственными силами, причем над серьезными противниками. Их партии (а у двух последних и армии) создавались медленно и терпеливо, поэтому к моменту захвата власти они уже стали серь-езной силой. Ничего подобного в Камбодже не было. Вплоть до самого разгара гражданской войны красные кхмеры полностью зависели от поддержки Ханоя. Даже в 1975 году насчитывалось всего 60 тысяч вооруженных красных кхмеров (менее 1% населения), возобладавших над 200 тысячами солдат деморализованной республиканской армии.
Слабая армия, слабая партия. Источники, пусть не до конца достоверные, определяют членство в ККП: 4 тысячи человек в 1970 году и 14 тысяч в 1975 году — от мелкой группы до маленькой партии...234
Из этих данных явствует, что опытные кадры, даже к концу кровавого правления, были чрезвычайно малочисленны, что придает еще больше драматизма постоянным партийным «чисткам». О последствиях рассказывают очевидцы: на одного компетентного руководителя приходилось множество неквалифицированных, чья слепота усугублялась заносчивостью и жестокостью. «Местные», становясь руководителями, на каждом шагу проявляли невежество. Они всё на свете пытались объяснять революционной фразеологией. Их некомпетентность еще более озлобляла красных кхмеров235. Слабость режима, в которой они не хотели сознаваться, и порождаемое ею чувство опасности выливались во все более жестокое насилие. Возникала атмосфера недоверия, страха, неуверенности в завтрашнем дне, травмировавшая выживших. Она отражала ощущение изолированности, мучившее верхушку: им повсюду чудились притаившиеся предатели. «Ошибочно арестовать человека — не беда, беда — ошибочное освобождение», — гласил один из лозунгов236. Это был открытый призыв к террору. Вот как анализирует этот адский замкнутый круг Пин Ятхай: «Красные кхмеры боялись народного гнева и потому укрепляли репрессивный аппарат. Преследуемые вечным страхом бунта, они заставляли нас же расплачиваться за нашу покорность. То было царство страха. Мы боялись преследований, они — народного возмущения и одновремен-но идеологических и политических маневров соратников по борьбе <...>»237.
Камбоджа: в стране немыслимых преступлений 585
Оправдан ли был страх народного выступления? О волнениях известно мало (самые полные сведения приводит Киернан238); все они подавлялись без труда, быстро и жестоко. Однако при малейшей возможности (например, почувствовав, что мучители временно дестабилизированы очередной «чисткой») рабы вымещали гнев на надсмотрщиках, усугубляя террор.
Некоторые бунты были вызваны отчаянием, некоторые — безумными слухами. Люди, забитые, превращенные в рабочую скотину, отвечали своим палачам дерзостью и насмешками. С погруженной в ночную тьму строящейся плотины слышались злые шутки в адрес сидящего на ограждении охранника — солдата красных кхмеров239. Создавалось впечатление, что «пришлые» не опасались беседовать друг с другом, свободно и легко сговаривались о кражах и укрывании краденого; видимо, предательства случались нечасто, доносительство не получило широкого распространения. Это еще раз доказывает, что категория «75» полностью так и не подчинилась режиму. Власти нашли выход сначала в создании военного лагеря, затем — в развязывании настоящей войны. Этот метод неоднократно доказывал свою эффективность в прошлом. Лозунги говорят сами за себя: «Одна рука держит заступ, другая разит врага»240, «С помощью воды выращивают рис, с помощью риса ведут войну»241. Слова у красных кхмеров разошлись с делами: риса у них не бывало вдоволь, а войну они проиграли.
Геноцид?
Дать определение преступлениям красных кхмеров — задача ученых. Необходимо найти место камбоджийской катастрофы среди других трагедий века и вписать ее в историю мирового коммунизма. Этим обязаны заняться и юристы: многие руководители ККП до сих пор живы. Неужели возможно примириться с их безнаказанностью? Если нет, то какие им предъявить обвинения?242
Виновность Пол Пота и его сообщников в военных преступлениях не вызывает сомнений: захваченные в плен военнослужащие республиканской армии систематически подвергались жестокому обращению, многие были казнены; даже те, кто сложил в апреле 1975 года оружие, стали затем жертвами безжалостных преследований. Также очевидны преступления против человечности: недостойными существовать были признаны целые группы населения; малейшее политическое несогласие — реальное или мнимое — каралось смертью. Трудность возникает тогда, когда речь заходит о геноциде. Если понимать этот термин буквально, то возникает опасность погрязнуть в абсурдной дискуссии. Ведь геноциду можно подвергнуть только национальную, этническую, расовую или религиозную группу; поскольку все кхмеры не обрекались на уничтожение, приходится перенести внимание на небольшие этнические меньшинства и буддийское духовенство. Однако даже если собрать их вместе, жертв будет немного; к тому же, как было показано выше, неверно утверждать, будто красные кхмеры специально уничтожали меньшинства (кроме вьетнамцев - начиная с 1977 года, но их к тому времени оставалось в стране не много). Тямы пострадали потому, что ислам, который они исповедовали, представлял собой источник сопротивления. Некоторые авторы, желая устранить проблему, предлагают понятие полицид, называя этим словом геноцид по политическим мотивам (можно было бы говорить и о социоциде — геноциде социальных групп)243.
586 Коммунистические режимы Азии: от «перевоспитания» к кровавой резне
На самом деле главное — это решить, достигли ли репрессии размаха геноцида. Если да — а большинство исследователей этого не оспаривают, — то зачем создавать лишние трудности, отказываясь от понятного всем термина? Нелишне напомнить, что при обсуждении в ООН Конвенции о геноциде только СССР по вполне понятным причинам воспротивился возможности квалифицировать политические группы как объект преступления. Выходом могло бы стать использование понятия расовый (отличного от «народности» и «нации»), ведь раса, как доказано наукой, — это фантом, существующий только для того, кто собрался эту «расу» искоренить; «еврейская» раса — такой же вымысел, как, скажем, «буржуазная». Красным кхмерам, как и китайским коммунистам, некоторые социальные группы представлялись преступными по определению; более того, ответственность за подобные «преступления» несли супруги и потомство. Появляется основание для придания социальной группе признаков расы. ее физическое уничтожение, предпринятое в Камбодже и проводимое там со знанием дела, вполне может быть квалифицировано как геноцид. Вот что сказал И Пхандаре некий красный кхмер по поводу 17 апреля: «Режим предателя Лон Нола поддерживали горожане. Среди них много предателей. Коммунистическая партия проявила бдительность и многих истребила. Оставшиеся трудятся в деревне. У них уже нет сил восстать против нас»244.
В душах миллионов сегодняшних камбоджийцев время Пол Пота оставило незаживающий след. В 1979 году 42% детей были сиротами, причем отцов у них не было втрое чаще, чем матерей; 7% лишились обоих родителей. В 1992 году в самом ужасном положении находились подростки: 64% были сиротами245.
Большая часть страшных социальных язв, до сих пор разъедающих камбоджийское общество, как то — повальная преступность (с широким распространением огнестрельного оружия), всеобщая коррупция, отсутствие всякой солидарности, каких-либо общих интересов — является следствием разразившейся 20 лет назад катастрофы. Сотни тысяч беженцев, оказавшихся за рубежом (150 тысяч только в Соединенных Штатах), тоже страдают от пережитого: их мучают кошмары, у них самая большая заболеваемость нервными расстройствами среди всех выходцев из Индокитая; женщины, приехавшие одни, остаются одинокими: мужчины их поколения гибли гораздо чаще246. И все же камбоджийское общество не утратило инстинкт самосохранения: когда в 1985 году окончательно были ликвидированы последствия коллективизации на селе, рост производства позволил почти сразу покончить с нехваткой продовольствия247.
Преступники, ответственные за диктатуру красных кхмеров — эту лабораторию наиболее страшных экспериментов коммунизма, — не могут остаться безнаказанными. Камбоджийцы, при их понятном желании вернуться к нормальной жизни, не должны одни нести тяжесть страшного прошлого. Остальной мир, проявлявший снисходительность к их палачам, обязан, хотя и с опозданием, разделить с ними эту драму.
Заключение
Однозначно ответить на вопрос, существует ли азиатский коммунизм, подобно тому, как существовал коммунизм восточно-европейский, не так-то просто. В Европе (не исключая Югославии и Албании) коммунизм имел общего «родителя». Там коммунистические режимы испустили дух почти одновременно, когда дела у «родителя» стали совсем плохи, и дружно последовали за ним в могилу. В Азии аналогичные отношения связывают разве что Вьетнам и Лаос, судьбы которых органически переплетены. В остальных странах поражает разнообразие процессов завоевания и укрепления власти. В Азии, как бы этого ни желал Пекин, никогда не существовало «единого коммунистического блока»: не хватало тесного экономического сотрудничества, широкомасштабного обмена кадрами, общности образования, а главное, не было общей сети военно-полицейских аппаратов. Попытки изменить положение к лучшему были ограниченными и быстро провалились (за единственным исключением: опять-таки Лаоса и его «старшего брата» — Вьетнама), примерами могут служить отношения между Китаем и Северной Кореей во время корейского конфликта и какое-то время после; Китаем и Вьетнамом в 50-е годы; Китаем и Камбоджей Пол Пота; Вьетнамом и Камбоджей в 80-е годы.
Итак, в Азии существуют только национальные коммунистические организации, опирающиеся на силовые структуры (за исключением Лаоса), хотя в некоторые моменты ключевое значение приобретала китайская (а иногда и советская) помощь. Только в Азии в конце 70-х годов разразились чисто коммунистические войны: между Вьетнамом и Камбоджей, между Вьетнамом и Китаем. Что касается образования, пропаганды, трактовки истории, то таких националистически, даже шовинистически настроенных коммунистов, как в Азии, нет больше нигде в мире. Только это и можно считать их общей чертой; беда в том, что коммунисты-националисты часто враждуют с собратьями по ту сторону границы...
Но стоит приступить к разбору их политики, особенно в области репрессий (тема, которая занимает нас в данном случае больше всех остальных), как в глаза бросается сходство, на которое мы неоднократно обращали внимание в предыдущих главах. Прежде чем обсудить основные общие черты, полезно провести хронологическое сравнение изучаемых режимов. В Европе основные этапы истории каждого коммунистического государства, за исключением Албании, находятся в единых хронологических рамках (это относится, правда в меньшей степени, даже к Румынии и Югославии). В странах Азии гораздо дальше отстоят друг от друга исходные моменты захвата власти коммунистами: 1945 и 1975 годы; в разное время проводи-
588 Коммунистические режимы Азии: от «перевоспитания» к кровавой резне
лись и аграрные реформы, коллективизация, даже в Северном и Южном Вьетнаме.
Захватывая власть, коммунистическая партия никогда не выступала с открытым забралом: какое-то время после победы сохранялась либо видимость «единого фронта» с другими силами (в Китае это продолжалось восемь лет), либо, как в Камбодже до 1977 года, партия вообще не обнаруживала себя. Однако если до победы многие еще верили обещаниям плюралистической демократии (это способствовало успеху коммунистов, как, например, во Вьетнаме), то после — маска быстро спадала. Так, в одном из северовьетнамских лагерей для пленных солдат Юга до 30 апреля 1975 года заключенных прилично одевали, кормили и не заставляли работать, а сразу после «освобождения» Юга рационы питания были резко сокращены, дисциплина ужесточена, стал использоваться принудительный тяжелый труд, началось подавление личности. Лагерное начальство так объяснило перемену: «Раньше на вас распространялся режим военнопленных <...>. Теперь, когда вся страна освобождена, мы — победители, вы — побежденные. Радуйтесь, что вы вообще остались в живых! В России после революции 1917 года были ликвидированы все побежденные»1. После установления партийной диктатуры слои общества, обласканные в период «народных фронтов», особенно интеллигенция и местные капиталисты, подвергались остракизму и репрессиям.
Хронология в этом смысле не имеет принципиального значения. Северная Корея живет в собственном ритме с конца 50-х годов, давно превратившись в изолированный «музей сталинизма». Охотников повторить следом за Китаем «культурную революцию» тоже не нашлось. Пол Пот восторжествовал в тот момент, когда Китай Мао находился уже на излете: он грезил о «большом скачке», от которого в самом Китае отказались 14 лет назад. Но есть и важное сходство: повсюду, где власть захватывали коммунистические партии, устанавливался режим сталинистского типа, со свойственными ему «чистками» и всевластием органов госбезопасности. Волна, поднятая XX съездом КПСС, повсюду спровоцировала позывы к политической либерализации, очень быстро сменившиеся новым «закручиванием гаек», а в экономической области — волюнтаристскими утопическими проектами (китайский «большой скачок», его вьетнамский и корейский суррогаты). Повсюду, за исключением Кореи, 80-е и 90-е годы отмечены либерализацией экономики: в Лаосе и на юге Вьетнама этот процесс набрал силу сразу после коллективизации, так и не доведенной до конца. Реформы в экономике с неожиданной стремительностью приводят к нормализации и смягчению практики репрессий, даже если этот процесс половинчатый, движется толчками и полон противоречий. Повсюду, за исключением Пхеньяна, отошел в область воспоминаний массовый террор, а число политических заключенных уже не превышает норму, задаваемую банальными латиноамериканскими диктатурами. Так, в Лаосе, по данным «Международной амнистии», этот показатель снизился с 6—7 тысяч в 1985 году до 33 человек в марте 1991 года; аналогичное снижение отмечено во Вьетнаме и в Китае. Наше время, вопреки всему, бывает отмечено добрыми вестями, наводящими на мысль, что в коммунистических странах Азии, как и в Европе, массовые казни остались в прошлом.
Возвращаясь к центральной проблематике настоящего сборника — террору, — приходится признать, что он свирепствовал очень долго (примерно до 1980-х годов) и повсюду собрал огромную жатву. Ныне он сменился просто ре-
Заключение 589
прессиями, избирательными и имеющими своей целью устрашение, а не уничтожение; наблюдается также и возврат к куда менее зловещей практике «перевоспитания».
Ключ к хронологическим совпадениям, которые обращают на себя гораздо больше внимания, чем расхождения, уже с 1956 года следует искать в Пекине, а не в Москве. XX съезд испугал Мао Цзэдуна, Хо Ши Мина и Ким Ир Сена не меньше, чем Мориса Тореза. Тем больше уважения должна вызывать у нас смелость хрущевских инициатив. После них, как уже указывалось, роль коммунистической Мекки для коммунистов Азии стал играть Пекин. Однако престиж сталинского СССР оставался огромным, велика была также его экономическая и военная мощь. Переориентация на Китай началась еще с его активного участия в корейском конфликте, за которым последовала действенная помощь Вьетминю; с 1956 года Мао фактически возглавил «антиревизионистский» лагерь, к которому примкнули братские страны Азии.
Потрясения «культурной революции» середины 60-х годов ослабили духовное влияние Китая. Вьетнам, нуждаясь в военной помощи, оказался втянутым в орбиту СССР. Тем не менее, инициативы, регулярно выдвигавшиеся Китаем, находили и находят в Азии верных подражателей. Все коммунистические режимы — близкие родственники, однако в Азии они больше напоминают продукты клонирования — взять хотя бы пример аграрной реформы в Китае и во Вьетнаме.
То, что «либеральный коммунизм» хрущевского образца так мало привлекал коммунистов Азии (по крайней мере до начала 80-х годов), объясняется тем, что им еще предстояли революционные войны; к тому же эти режимы представляли собой жесткие идеократии*. Согласно конфуцианской традиции «исправления имен» (а все описываемые страны, за исключением Камбоджи, впитали конфуцианство), реальность должна подчиняться слову. В уголовно-процессуальной сфере важно не деяние, а приговор и навешиваемый на осужденного ярлык, а они зависят от многих обстоятельств, не имеюищх отношения к самому деянию. Мир и согласие должны быть установлены веским словом, а не добрым поступком. Отсюда и свойственная азиатскому коммунизму двойственность: сверхидеологизация в сочетании с волюнтаризмом. Первое проистекает из классификационно-организационной мешанины, создаваемой сочетанием конфуцианского мышления и революционных представлений о полной переделке общества. Второе, учитывая стремление вождей к новациям, служило рычагом для проникновения «верных идей» в сознание масс. Выше рассказывалось о словесных баталиях, победа в которых достигалась путем приведения цитаты из Мао, на которую противнику нечего было ответить. «Большой скачок» был еще и буйством словесности... Но и иррациональность азиатов имеет пределы: они видят, когда реальность слишком активно сопротивляется словоблудию. Поняв, что слова потерпели полный крах, и испытав на собственной шкуре бесчисленные катастрофы, этими словами вызванные, они уже не желают слушать ничего, кроме совершенно антиидеологических откровений Дэн Сяопина: «Неважно, какого цвета кошка, главное, чтобы она ловила мышей».
Однако специфика азиатского коммунизма состоит в том, что ему удалось передать сверхидеологизацию и волюнтаризм, каких не было даже в сталинском СССР, от партии всему обществу. В Китае, равно как и во Вьетнаме и Корее, уже давно не существует свойственной Западу дистанции между культу-
* Буквально — власть идеи (греч.). (Прим. перев.)
590 Коммунистические режимы Азии; от «перевоспитания» к кровавой резне
рой элиты и народной культурой. Конфуцианство сумело, почти не претерпев изменений, перейти от правящего класса к населению самых отдаленных провинций. В Китае оно уживалось с самыми дикими традициями (вроде перевязывания женских ступней для ограничения их роста). При этом государство так и не сумело окончательно выделиться в автономную от общества структуру, опирающуюся на систему законов. Что бы ни заявляли о себе монархи китайского образца, им всегда недоставало узаконенных инструментов вмешательства, которыми уже к концу Средневековья располагали королевства Запада2.
Править они могли только при согласии подданных. Согласие это добывалось не методом демократического обсуждения или утряски различных интересов, а путем широкого распространения единых норм гражданской нравственности, опирающейся на семейную и общественную мораль. Именно это Мао и называл «линией масс». Государство морали (или идеологии) имеет в Восточной Азии давнюю и богатую историю. По сути такое государство бедно и слабо; однако, если ему удается привязать сознание всех групп, семей, каждого человека к своим нормам и идеалам, то его могущество становится неограниченным; пределом ему могут быть разве что силы природы — главные враги Мао во время «большого скачка». Верные исторической традиции, коммунистические режимы Азии пытались и даже в какой-то момент сумели создать глубоко холистические общества*. Неудивительно, что староста вьетнамской тюремной камеры, тоже заключенный, считал себя вправе кричать на своего же товарища: «Ты противоречишь старосте камеры, назначенному революцией. Значит, ты — враг революции!»3. Отсюда неодолимое желание превратить всех до одного заключенных, вплоть до французских офицеров, в носителей и проводников идей партии. Русская революция так и не сумела засыпать ров между «ними» и «нами», тогда как «культурная революция» почти что уверила многих, что Государство и Партия — это они, «массы»: хунвэйбины, не будучи членами партии, порой считали себя вправе исключать партийцев из рядов КПК Коммунисты Запада тоже проходили через критику, самокритику, бесконечные собрания, навязывание канонических текстов; однако происходило это в основном в недрах самой партии. В Азии одни и те же нормы распространялись на всех.
На репрессиях это отразилось двояко. Во-первых, в глаза бросается неоднократно подчеркивавшееся выше отсутствие необходимости оправдывать произвол статьями закона: все исчерпывалось политикой. Запоздалое принятие уголовных кодексов (в 1979 году в Китае, в 1986 году во Вьетнаме) совпало с окончанием «большого террора» в этих странах. Во-вторых, не могут не обратить на себя внимание повсеместная массовость и кровавость репрессий: они захватывали либо общество целиком, либо очень широкие его слои (крестьянство, горожан, интеллигенцию и т.д.). При Дэн Сяопине утверждалось, что во время «культурной революции» преследованиям подверглись сто миллионов китайцев... Проверить эту цифру невозможно; погибло, впрочем, не более миллиона человек — очень «либеральное» соотношение по сравнению с большими сталинскими «чистками». Действительно, зачем убивать, если можно как следует запугать? Неудивительно, что «политическая смертность» в немалой
* Холизм — одна из форм современной идеалистической философии; в основе — принцип иерархии «целостностей», понимаемых как духовное единство, нематериальная структура; принцип подчинения части целому используется для обоснования имперских притязаний, колониальных захватов. (Прим. ред.)
Заключение 591
степени формировалась самоубийствами: интенсивность кампаний, в которых участвовали друзья, родные, соседи, оказалась для многих невыносимой — отступать было некуда.
Наши рассуждения требуют одной оговорки. Она касается Камбоджи (и в гораздо меньшей степени Лаоса). Туда никогда не проникало конфуцианство, политическая традиция Камбоджи в гораздо большей степени индийская, нежели китайская. Не стал ли апогей жестокости в Камбодже, превзошедшей все мировые аналоги, попыткой применения китайско-вьетнамских рецептов к отторгающему их населению? Здесь есть о чем поразмыслить; однако для этого необходимо тщательнее разобраться в ситуации, в которой разразилась камбоджийская драма.
Наша задача в данном случае формулировалась иначе: мы пытались понять специфику азиатского (точнее, китайско-азиатского) коммунизма. Читатель и сам может обнаружить его тесные связи с мировым коммунизмом и его главным вдохновителем — Советским Союзом. Мы заострили внимание на многих явлениях («чистый лист» — желание начать с абсолютного нуля, культ молодежи и манипулирование ею...), которые нетрудно выявить и на других континентах. Остановимся же на том, что судьбы коммунизма в Европе и Азии заставляют задуматься о принципиальных отличиях разных форм этого мирового феномена.
