Яков Кротов. Путешественник по времени. Вспомогательные материалы: История ХХ века.
К оглавлению
ПОСЛЕДНИЕ ДНИ РЕСПУБЛИКИ: 1931-1933 ГОДЫ
Среди неразберихи тогдашней Германии появилась любопытная и противоречивая личность, которой суждено было вырыть могилу республике. Этот человек станет на короткое время ее последним канцлером и по иронии судьбы на одном из последних виражей своей удивительной карьеры предпримет отчаянную попытку спасти ее, когда спасать уже будет поздно. Этот человек - Курт фон Шлейхер, фамилия которого в переводе с немецкого означает "проныра", "лицемер".
В 1931 году он служил в армии в чине генерал-лейтенанта. Родился в 1882 году, в восемнадцатилетнем возрасте поступил младшим офицером в 3-й гвардейский пехотный полк, где близко сошелся с Оскаром фон Гинденбургом - сыном фельдмаршала и президента. Вторым человеком, чье расположение оказалось почти столь же полезным ему, был генерал Гренер, у которого сложилось хорошее мнение о способностях Шлейхера в бытность его курсантом военной академии и который, став в 1918 году преемником Людендорфа в ставке верховного командования, взял молодого офицера к себе в адъютанты. Сделавшись с самого начала "кабинетным офицером" - на Русском фронте он пробыл совсем недолго, - Шлейхер сумел сохранить близость к руководителям армии и Веймарской республики; его живой ум, его учтивые манеры и политическое чутье нравились и генералам, и политикам. Под руководством генерала фон Секта он стал играть все возрастающую роль в формировании нелегального корпуса и строго засекреченного "черного рейхсвера". Он же являлся основной фигурой в тайных переговорах с Москвой, в итоге которых немецкие танкисты и летчики тайно проходили обучение в Советской России и там же были размещены немецкие военные заводы. Блестящий комбинатор, страстный любитель интриги, Шлейхер предпочитал действовать под покровом секретности. До начала 30-х годов его имя не было известно широкой публике, но на Бендлерштрассе, где размещалось военное министерство, и Вилыельмштрассе, где были расположены другие министерства, к нему давно приглядывались с нескрываемым интересом.
В январе 1928 года, пользуясь растущим влиянием на президента Гинденбурга, с которым он довольно близко сошелся благодаря дружбе с Оскаром, Шлейхер добился назначения своего бывшего шефа генерала Гренера министром обороны - первый случай в истории Веймарской республики, когда на этом посту оказался не штатский человек, а военный. Гренер в свою очередь сделал Шлейхера своей правой рукой в министерстве, назначив руководителем нового отдела, так называемого Министерского бюро, где он должен был ведать делами армии и флота в области политики и прессы. "Мой главный политик", - назвал своего помощника Гренер и возложил на него вопросы связи армии с другими министерствами и руководящими политическими деятелями. Заняв такое положение, Шлейхер стал не только влиятельной фигурой в офицерском корпусе, но и авторитетом в политике. В армии он имел возможность влиять на назначение и увольнение высших чинов и однажды - это случилось в 1930 году - воспользовался такой возможностью, добившись с помощью ловкой интриги смещения генерала фон Бломберга с поста заместителя командующего армией и назначения на его место своего старого приятеля по 3-му гвардейскому пехотному полку генерала Хаммерштейна. Весной того же года, как мы уже знаем, он сам предпринял первую попытку выбрать канцлера и при поддержке армии уговорил Гинденбурга назначить на этот пост Генриха Брюнинга.
Добившись этой политической победы, Шлейхер, по его собственному мнению, сделал первый шаг в осуществлении грандиозного плана переделки республики - плана, который он довольно долго вынашивал в своей светлой голове. Он достаточно хорошо понимал - да и кто этого не понимал? - причины слабости Веймарской республики. Слишком много насчитывалось политических партий (десять из них в 1930 году собрали больше миллиона голосов каждая), слишком несогласованно они действовали, слишком озабочены были экономическими интересами социальных групп, которые представляли, и поэтому не могли прекратить междоусобицу и создать прочное большинство в рейхстаге - большинство, которое гарантировало бы стабильное правительство, способное справиться с глубоким кризисом, поразившим страну в начале 30-х годов. Парламентская система превратилась в нечто такое, что немцы называли Kuhhandel (скотный рынок), где депутаты от разных партий торгуются из-за особых привилегий в пользу групп, которые их выбирали, в то время как национальные интересы полностью игнорируются. Надо ли удивляться, что для Брюнинга, ставшего 28 марта 1930 года канцлером, оказалось невозможно склонить парламентское большинство к поддержке какой-либо определенной программы, кто бы ее ни предлагал: левые, правые или центр. Для того чтобы правительство могло хоть что-то предпринять в поисках выхода из экономического тупика, оставалось прибегнуть к статье 48 конституции, позволявшей объявить с согласия президента чрезвычайное положение и управлять страной с помощью чрезвычайных декретов.
Именно так, по мнению Шлейхера, и должен был править канцлер. Такой метод гарантировал наличие сильного правительства, опирающегося на твердую власть президента. В конце концов, рассуждал Шлейхер, президент, как народный избранник, выражает волю народа и пользуется поддержкой армии. Если демократически избранный рейхстаг не в состоянии обеспечить устойчивую власть, то это обязан сделать демократически избранный президент. Шлейхер был убежден, что большинство немцев хотят, чтобы правительство заняло твердую позицию и вывело страну из безнадежного положения. На самом же деле, как показали выборы, состоявшиеся по инициативе Брюнинга в сентябре, большинство немцев хотели не этого. Или, во всяком случае, они не хотели, чтобы из беды их вызволяло правительство того сорта, на каком остановили свой выбор в президентском дворце Шлейхер и его армейские друзья.
В сущности, Шлейхер допустил две фатальные ошибки. Выдвинув Брюнинга в канцлеры и подтолкнув его к правлению с помощью президентских декретов, он подорвал тот фундамент, на котором зиждился авторитет армии, - ее положение силы, стоящей вне политики. Отказ от этой традиции означал катастрофу и для нее, и для Германии в целом. Кроме того, он допустил грубый просчет в оценке возможных результатов голосования. Когда выяснилось, что за нацистскую партию проголосовали 14 сентября 1930 года 6, 5 миллиона человек против 810 тысяч, проголосовавших за нее два года назад, он понял, что надо менять ориентацию. В конце года он встретился с Ремом, только что возвратившимся из Боливии, и с Грегором Штрассером. Это была первая серьезная встреча нацистов с представителем тех, кто стоял тогда у власти в республике. А всего два года спустя связь эта укрепилась настолько, что Адольфа Гитлера привела к цели, а генерала фон Шлейхера - к падению и в конечном счете к насильственной смерти.
10 октября 1931 года, через три недели после самоубийства Гели Раубал, племянницы и возлюбленной Гитлера, он был впервые принят президентом Гинденбургом. Встречу эту устроил Шлейхер, занявшийся плетением новой сложной интриги. До этого он сам беседовал с Гитлером, после чего и помог ему встретиться с канцлером и с президентом. С одной стороны, его, как и Брюнинга, подсознательно беспокоила мысль: что предпринять, когда истечет семилетний срок президентства Гинденбурга, то есть весной 1932 года? К тому времени фельдмаршалу исполнится восемьдесят пять лет, периоды ясного сознания у него будут сокращаться. С другой стороны, все понимали, что если не будет найдено приемлемой замены Гинденбургу, то этим может воспользоваться Гитлер. Правда, юридически он не является гражданином Германии, но может найти способ стать таковым, выдвинуть свою кандидатуру, набрать нужное число голосов и сделаться президентом.
В течение лета канцлер, всесторонне образованный человек, провел немало часов в раздумьях о бедственном положении Германии. Он ясно сознавал, что его кабинет оказался самым непопулярным в истории республики. Чтобы справиться с кризисом, он издал декрет о снижении заработной платы рабочим и служащим, об ограничениях в деловой и финансовой сферах и в области социальных услуг. Канцлер Голод - так прозвали его и нацисты, и коммунисты. Но он верил, что выход есть, что в конце концов ему удастся восстановить сильную, свободную, процветающую Германию. Он попробует договориться с союзниками об отмене репараций, платежи по которым прекратились в соответствии с мораторием, объявленным Гувером {Президент США в 1929-1933 годах. - Прим. тит. ред. }. На конференции по разоружению, созыв которой намечен на следующий год, он попытается добиться, чтобы союзники либо выполнили взятое на себя обязательство, зафиксированное в Версальском договоре, касательно снижения собственных вооружений до уровня Германии, либо разрешили Германии узаконить ее умеренную программу перевооружения, осуществление которой в сущности уже началось с его молчаливого согласия. Таким образом, будут сняты последние запреты и ограничения, предусмотренные мирным договором, и Германия станет равной среди крупных держав. Это не только благотворно скажется на ней, но и, как полагал Брюнинг, придаст западному миру уверенности, которая положит конец экономическому упадку, принесшему столько бед немецкому народу, и "выбьет почву из-под ног нацистов.
Брюнинг намеревался действовать открыто и на внутреннем фронте, надеясь прийти к соглашению со всеми главными партиями, исключая коммунистов, о внесении поправки в конституцию страны. В его планы входило восстановить монархию Гогенцоллернов. Даже если удастся, рассуждал он, уговорить Гинденбурга снова выставить свою кандидатуру на выборах, нельзя рассчитывать, что старый человек протянет весь семилетний срок. Если же он умрет через год-два, то дорога к президентству останется для Гитлера открытой. Чтобы этому помешать и гарантировать непрерывность и стабильность власти главы государства, Брюнинг придумал такой план: отменить, если на то будет согласие двух третей депутатов обеих палат парламента (рейхстага и рейхсрата), президентские выборы, намеченные на 1932 год, и тем самым автоматически продлить срок полномочий Гинденбурга. Как только этот замысел осуществится, Брюнинг внесет в парламент предложение провозгласить монархию, а президенту отвести роль регента. После его смерти один из сыновей наследного принца взойдет на трон. Этот акт тоже был призван выбить почву из-под ног нацистов; более того, Брюнинг был убежден, что он будет означать конец нацизма как политической силы.
Но престарелый президент не проявил интереса к его плану. Человек, на которого как на командующего императорской армией в памятный ноябрьский день 1918 года была возложена обязанность объявить кайзеру, что монархия низложена и он должен уйти, Гинденбург и слышать не хотел о возможности воцарения на престоле кого-либо из Гогенциллернов, кроме самого кайзера, находившегося в то время в изгнании в Доорне (Голландия). Брюнинг объяснил ему, что социал-демократы и профсоюзы, весьма неохотно согласившиеся с его планом, да и то лишь потому, что видели в нем последнюю ничтожную возможность остановить Гитлера, не хотят видеть на престоле ни Вильгельма II, ни его старшего сына и, более того, выразили пожелание, чтобы монархия, если она будет восстановлена в Германии, по образцу британской стала конституционной и демократической. Выслушав канцлера, седовласый президент пришел в такую ярость, что тотчас попросил его удалиться. Неделю спустя он вызвал Брюнинга и объявил, что не намерен бороться за свое переизбрание.
Тем временем сначала Брюнинг, а потом Гинденбург встретились с Адольфом Гитлером. Обе встречи завершились для нацистского лидера неудачей. Он еще не оправился от потрясения, вызванного самоубийством Гели Раубал; мысли его блуждали, и он чувствовал себя неуверенно. На вопрос Брюнинга, поддержат ли нацисты идею оставления Гинденбурга у власти, Гитлер разразился тирадой, направленной против Веймарской республики, дав ясно понять, что не приемлет планов канцлера. На встрече с Гинденбургом ему было не по себе. Он пытался произвести на старого господина впечатление долгими разглагольствованиями, но из этого ничего не получилось. Президенту не понравился этот "богемский ефрейтор", как он назвал фюрера, и он заявил Шлейхеру, что такой человек годится разве что в министры почтовой связи, но никак не в канцлеры. От этих слов ему пришлось потом отказаться.
Разгневанный Гитлер спешно отправился в Бад-Гарцбург, где на следующий день, 11 октября, принял участие в массовом митинге "национальной оппозиции" правительствам Германии и Пруссии. Большинство собравшихся составляли не крайне правые, представленные национал-социалистами, а более старые, консервативные силы реакции: немецкая национальная партия Гугенберга, правое крыло организации ветеранов под названием "Стальной шлем", так называемая "Молодежь Бисмарка", "Юнкерская аграрная лига" и разрозненные группы отставных генералов. Но лидеру нацистов митинг не пришелся по душе. Он презирал этих увешанных медалями "последышей старого режима" в сюртуках и шлемах, с которыми опасно связывать "революционное", то есть нацистское, движение. Он произнес скороговоркой довольно невнятную речь и ушел с митинга, не дождавшись парада отрядов "Стального шлема", численность которых, к его огорчению, превосходила численность отрядов СА. Таким образом, "гарцбургский фронт", который был создан в тот день и в который консерваторы - сторонники прежнего курса надеялись втянуть нацистов для совместного окончательного наступления на республику (он требовал немедленной отставки Брюнинга), оказался мертворожденным. Гитлера не устраивала роль второй скрипки, которую отводили ему эти господа; их помыслы были обращены исключительно в прошлое, а он был уверен, что к прошлому возврата нет. Он не противился временному союзу с ними, если такой союз поможет ослабить веймарский режим и откроет - а он действительно открыл - ему доступ к дополнительным источникам финансирования, однако использовать себя он им не позволит. "Гарцбургский фронт", раздираемый внутренними распрями, оказался под угрозой развала.
Но в одном вопросе они сошлись: и Гугенберг, и Гитлер отклонили предложение Брюнинга согласиться на продление срока полномочий президента Гинденбурга. Однако канцлер в начале 1932 года предпринял еще одну попытку убедить их. С громадным трудом он уговорил Гинденбурга не уходить в отставку, если парламент решит продлить срок его президентства и тем самым избавит от необходимости обременять себя новой предвыборной кампанией, после чего пригласил Гитлера в Берлин для возобновления переговоров. Его телеграмма застала фюрера в Мюнхене, в редакции "Фелькишер беобахтер", где он беседовал с Гессом и Розенбергом. Размахивая перед ними бумажкой, Гитлер воскликнул: "Вот теперь они в моих руках! Признали-таки меня партнером в переговорах! "
Гитлер встретился с Брюнингом и Шлейхером 7 января, а 10 января беседа была продолжена. Брюнинг повторил свое предложение: если срок президентства Гинденбурга будет продлен, то сам он уйдет в отставку, как только добьется отмены репараций и установления паритета в вооружениях. По свидетельству некоторых источников, хотя оно и представляется спорным, Брюнинг бросил еще одну приманку, заявив, что на свое место предложит президенту его, Гитлера, кандидатуру.
Гитлер не сразу дал окончательный ответ. Он отправился в отдел "Кайзерхоф" и спросил мнение своих советников. Грегор Штрассер высказался в пользу плана Брюнинга, объяснив свою позицию тем, что если нацисты настоят на проведении выборов, то Гинденбург победит. Геббельс и Рем высказались за категорический отказ 7 января Геббельс записал в своем дневнике: "Дело не в президентстве. Брюнинг всего-навсего хочет укрепить свое положение на неопределенное время. Начинается шахматная борьба за власть... Главное, мы по-прежнему сильны и не идем на компромиссы". А накануне вечером он сделал отметку: "Среди нас есть человек которому никто не доверяет... Это - Грегор Штрассер".
Гитлер и сам не видел резона укреплять позиции Брюнинга и тем продлевать жизнь республики, но в отличие от тупицы Гугенберга, который 12 января без колебаний отклонил предложение Брюнинга, действовал хитрее. Он ответил не канцлеру, а через его голову президенту, заявив, что считает план Брюнинга противоречащим конституции и что выступит за переизбрание Гинденбурга, если фельдмаршал этот план отвергнет. Отто Мейснеру, ловкому статс-секретарю канцелярии президента, который преданно служил сначала социал-демократу Эберту, а потом консерватору Гинденбургу и который начал подумывать, как бы уцелеть на этом посту при новом президенте, кто бы им ни стал, пусть даже Гитлер, фюрер нацистов обещал на тайной встрече в "Кайзерхофе" поддержать Гинденбурга на выборах, если тот предварительно уберет Брюнинга, сформирует "национальное" правительство и издаст декрет о новых выборах в рейхстаг и прусский парламент.
Но Гинденбург на это не пошел. Уязвленный тем, что ни нацисты, ни националисты (а среди последних были его друзья и предполагаемые союзники) не пожелали избавить его от изнурительной предвыборной борьбы, он решился вновь выдвинуть свою кандидатуру. Однако его возмутили не только партии националистов, но и сам Брюнинг, испортивший, как считал президент, все дело и втянувший его в острый конфликт с теми самыми националистическими силами, которые помогли ему в 1925 году одержать верх над либерально-марксистскими кандидатами. Его отношение к канцлеру, которого он не так давно называл "лучшим после Бисмарка", стало заметно прохладнее.
Охладел к Брюнингу и генерал, выдвинувший его в свое время в канцлеры. Этот аскетического склада католический лидер не оправдал ожиданий Шлейхера, оказавшись самым непопулярным в истории республики главой правительства. Он не смог заручиться поддержкой большинства населения страны; не сумел ни обуздать нацистов, ни привлечь их на свою сторону; не решил вопроса об оставлении Гинденбурга на посту президента. Поэтому он должен уйти, а с ним вместе, пожалуй, и обожаемый Шлейхером шеф - генерал Гренер, потерявший, судя по всему, перспективу, перспективу, которая рисовалась Шлейхеру. Впрочем, этот интриган в генеральском мундире не торопился. Во всяком случае, пока Гинденбурга не переизбрали, эти двое сильных людей в правительстве должны оставаться на своих местах. Без их помощи старому фельдмаршалу не победить. Ну а после выборов надобность в них отпадет.
Гитлер против Гинденбурга
В жизни Адольфа Гитлера бывали моменты, когда, оказавшись перед трудным выбором, он как будто не мог ни на что решиться. Именно так обстояло дело сейчас. Вопрос стоял так: выставлять или не выставлять свою кандидатуру в президенты? Победить Гинденбурга, казалось, невозможно. Этого легендарного героя поддерживали не только многие правые элементы, но и демократические партии, которые в 1925 году выступали против него, а теперь видели в нем спасителя республики. Противостоять кандидатуре фельдмаршала и почти наверняка, как полагал Гитлер, потерпеть поражение значило рисковать репутацией партии, окружившей себя ореолом непобедимости. Добившись столь эффектной победы на всегерманских выборах 1930 года, нацисты начали шаг за шагом завоевывать популярность и на последующих земельных выборах. А если отказаться от борьбы, не будет ли это истолковано как признак слабости, отсутствия веры в то, что национал-социализм стоит на пороге власти? Было и еще одно обстоятельство:
Гитлер не имел в то время юридического права выставлять свою кандидатуру - он не был гражданином Германии.
Йозеф Геббельс тем не менее советовал ему баллотироваться. 19 января они вместе отправились в Мюнхен, и в тот же вечер Геббельс записал в своем дневнике: "Обсуждался вопрос о президентстве фюрера. Решение еще не принято. Я настойчиво рекомендовал ему выставить свою кандидатуру". На протяжении последующего месяца дневник Геббельса показывает, как резко менялось настроение Гитлера. 31 января: "Решение будет принято в среду. Дольше уже нельзя колебаться". 2 февраля казалось, что он окончательно решился: "Он склонен баллотироваться". Но тут же Геббельс добавил, что решение не будет обнародовано до тех пор, пока не выяснятся намерения социал-демократов. На следующий день лидеры партии съехались в Мюнхен, чтобы узнать, что же решил Гитлер. "Они ждут, а ответа все нет, - жаловался Геббельс. - Все нервничают и устали от напряжения". В тот вечер маленький шеф пропаганды в поисках отдохновения незаметно исчезает, чтобы посмотреть кинофильм с участием Греты Гарбо. "Я взволнован и потрясен, - записывает он, - величайшей из ныне живущих актрис". А поздним вечером к нему "пришли некоторые товарищи по партии. Они в унынии от того, что решения до сих пор нет. Сетуют, что фюрер слишком долго выжидает".
Возможно, ждали они действительно слишком долго, но это не значило, что Гитлер стал меньше верить в свою окончательную победу. В одной из дневниковых записей говорится, что однажды вечером фюрер долго обсуждал с Геббельсом вопрос о том, какой пост ему, Геббельсу, лучше всего занять в третьем рейхе. По словам Геббельса, фюрер имел в виду назначить его "министром народного образования, который будет ведать кино, радио, изобразительным искусством, культурой и пропагандой". Продолжительную беседу имел Гитлер и со своим архитектором профессором Трестом о "грандиозной реконструкции германской столицы". А Геббельс добавляет: "Планы фюрера сложились окончательно. Он говорит, действует чувствует себя так, словно уже у власти".
Однако в словах Гитлера нет намека на то, что он жаждет сразиться с Гинденбургом на выборах. 9 февраля Геббельс записывает: "Фюрер снова в Берлине. Опять дискуссии в "Кайзерхофе" о президентских выборах. Еще ничего не решено". Тремя днями позже Геббельс вместе с фюрером прикинул возможное соотношение голосов и пришел к выводу: "Риск есть, но на него надо идти". Гитлер, пообещав еще раз подумать, возвращается в Мюнхен.
Вопрос этот в конце концов решил за него Гинденбург. 15 февраля престарелый президент объявил о своем намерении баллотироваться. Геббельс торжествует: "Теперь у нас развязаны руки. Мы можем уже не скрывать своего решения". Но Гитлер продолжал скрывать его. Лишь 22 февраля на совещании в "Кайзерхофе" фюрер, к радости Геббельса, разрешил объявить вечером во Дворце спорта, что он выставляет свою кандидатуру.
Это была крикливая, сумбурная кампания. В рейхстаге Геббельс обозвал Гинденбурга "кандидатом партии дезертиров" и был удален из зала за оскорбление президента. Берлинская националистическая газета "Дойче цайтунг", выступавшая на выборах 1925 года в поддержку Гинденбурга, теперь злобно обрушилась на него, заявив: "Вопрос нынче в том, удастся ли международным предателям и пацифистским свиньям, поощряемым Гинденбургом, довести Германию до окончательного развала".
В суматохе и в пылу предвыборной борьбы смешались все классовые и партийные пристрастия. У Гинденбурга, протестанта, пруссака, консерватора и монархиста, нашлись союзники из среды социалистов, профсоюзных деятелей, католиков из партии "Центр" во главе с Брюнингом и остатков либеральных, демократических партий среднего сословия. Вокруг Гитлера, католика, австрийца, бывшего босяка, национал-социалиста, лидера мелкобуржуазных масс, сплотились кроме его ближайших приспешников протестанты - представители крупной буржуазии Севера, консервативные юнкера-аграрии и некоторые монархисты, в том числе сам бывший наследный принц (он присоединился в последнюю минуту). Сумбур усугубило вступление в борьбу еще двух кандидатов; ни тот, ни другой не могли рассчитывать на победу, но не исключалось, что за обоих проголосует достаточно избирателей, чтобы помешать любому из главных соперников собрать необходимое большинство голосов. Националисты выдвинули Теодора Дюстерберга - бывшего подполковника, заместителя командира "Стального шлема" (почетным командиром был Гинденбург) и заурядного политика, которого нацисты к великой их радости, вскоре "разоблачили" как праправнука еврея. Коммунисты, громогласно обвинившие социал-демократов в том, что своей поддержкой Гинденбурга они "предают рабочих", выдвинули кандидатуру лидера партии Эрнста Тельмана. Это был не первый и не последний случай, когда коммунисты по приказу из Москвы рискованно играли на руку нацистам.
Перед началом предвыборной кампании Гитлер решил проблему своего гражданства. 25 февраля было объявлено, что нацистский министр внутренних дел Брауншвейга назначил герра Гитлера атташе при представительстве Брауншвейга в Берлине. С помощью этого сомнительного, уместного разве что в комической опере, маневра фюрер нацистов автоматически становился гражданином Брауншвейга, а следовательно, и Германии и потому получал юридическое право баллотироваться в президенты германского рейха. С легкостью преодолев это маленькое препятствие, Гитлер рьяно включился в кампанию, колеся по стране, выступая на многочисленных массовых сборищах, доводя до неистовства толпу. Не отставали от него и два других трибуна партии - Геббельс и Штрассер. Но это было не все. Они развернули небывалую по масштабам пропагандистскую кампанию; расклеили в больших и малых городах множество крикливых цветных плакатов, распространили восемь миллионов брошюр, двенадцать миллионов экземпляров дополнительного тиража партийных газет. По три тысячи митингов в день - больше, чем когда-либо, - проводили они, сопровождая речи показом кинофильмов, передавали грамзаписи с помощью громкоговорителей, установленных на грузовиках.
Брюнинг в свою очередь не уставал трудиться во имя победы престарелого президента. На этот раз он не был столь щепетилен в выборе средств, поэтому предоставил своим сторонникам, к неудовольствию Гитлера, все контролируемое правительством время на радио. Сам Гинденбург выступил всего один раз - его речь была предварительно записана и передана по радио 10 марта, в самый канун выборов. Это было впечатляющее выступление, подобных ему во время кампании было немного.
"Избрание партийного деятеля, крайние, односторонние взгляды которого восстановили бы против него большинство народа, ввергнет нашу родину в беспорядки с непредсказуемыми последствиями. Чувство долга повелевает мне этому помешать... Если я потерплю поражение, то по крайней мере не навлеку на себя упреков, что в час кризиса добровольно оставил свой пост... Я не выпрашиваю голоса у тех, кто не хотел бы за меня голосовать".
Тех, кто голосовал за него, оказалось на 0, 4 процента меньше необходимого абсолютного большинства. 13 марта 1932 года, когда избирательные пункты закрылись, результаты были следующие:
Гинденбург 18 651 497 49, 6 процента
Гитлер 11 339 446 30, 1 процента
Тельман 4 983 341 13, 2 процента
Дюстерберг 2 557 729 6, 8 процента
Результаты выборов разочаровали обе стороны. Хотя старый президент и определил нацистского демагога на семь с лишним миллионов голосов, добиться абсолютного большинства он не сумел; требовалось повторное голосование, в результате которого избранным будет считаться кандидат, набравший относительное большинство голосов.
За Гитлера было подано по сравнению с 1930 годом почти на пять миллионов голосов (приблизительно на 86 процентов) больше, но и это число было намного меньше, чем у Гинденбурга. В доме Геббельса в Берлине, где поздно вечером собрались у радиоприемника многие партийные главари, чтобы узнать результаты голосования, царило уныние. "Нас побили, - записал Геббельс в тот вечер в дневнике. - Перспективы мрачные. Партийные круги сильно разочарованы и удручены... Спасти нас может лишь какой-нибудь ловкий ход".
Но на следующее утро Гитлер заявил в "Фелькишер беобахтер"! "Первая избирательная кампания закончилась. Сегодня началась вторая. Я ее поведу". И он действительно включился в нее с прежней энергией. Наняв пассажирский самолет "юнкерс", он летал из одного конца Германии в другой - в то время такой способ передвижения кандидатов считался новшеством - и выступал на массовых собраниях по три-четыре раза в день, по разу в каждом городе. Чтобы собрать побольше голосов, он применил хитрую тактику. Если перед первым голосованием он упирал в своих речах на бедственное положение народа и на беспомощность республики, то теперь обещал, если его изберут президентом, счастливое будущее для всех немцев: рабочим - работу, крестьянам - более высокие доходы, дельцам - большую деловую активность, военным - большую армию. А выступая в Берлине, в Люстгартене, заверял: "В третьем рейхе каждая девушка найдет себе жениха".
Националисты вывели Дюстерберга из борьбы и призвали своих сторонников отдать голоса Гитлеру. Даже беспутный наследный принц Фридрих Вильгельм занял прежнюю позицию и объявил:
"Я буду голосовать за Гитлера".
Погода 10 апреля 1932 года, в день повторного голосования, выдалась пасмурная, дождливая, и на избирательные пункты пришло людей на миллион меньше. Результаты, объявленные поздно вечером, были следующие:
Гинденбург 19 359 983 53, 0 процента
Гитлер 13 418 547 36, 8 процента
Тельман 3 706 759 10, 2 процента
Несмотря на то что Гитлер получил дополнительно два миллиона голосов, а Гинденбург только миллион, было ясно, что на стороне президента абсолютное большинство. Таким образом, более половины населения Германии подтвердило свою веру в демократическую республику; народ решительно отверг как правых, так и левых. Или так ему казалось.
Гитлеру было над чем задуматься. С одной стороны, он добился впечатляющего успеха: за два года число избирателей, голосовавших за нацистов, удвоилось. С другой - рушились его надежды на поддержку большинства населения и на обретение политической власти. Следовательно, путь, избранный им, ни к чему не привел? Во время партийных дискуссий, последовавших за выборами 10 апреля, Штрассер откровенно доказывал, что Гитлер именно так и считал. Штрассер настоятельно советовал пойти на сделку с людьми, стоявшими у власти: с президентом, с правительством Брюнинга, с генералом Гренером, с армией. Гитлер не доверял своему главному сподвижнику, но его совет без внимания не оставил. Он не забыл об одном из уроков, усвоенных в годы жизни в Вене: если хочешь добиться власти, ищи поддержки у существующих "могущественных институтов".
Но не успел он решиться на следующий шаг, как один из этих "могущественных институтов" - правительство республики - нанес ему удар.
Более года правительство рейха и правительства ряда земель собирали документы, доказывавшие, что несколько нацистских главарей, в первую очередь из СА, готовились силой захватить власть и обрушить террор на страну. В канун первого этапа голосования отряды СА, насчитывавшие к тому времени 400 тысяч человек, были полностью мобилизованы и взяли Берлин в кольцо. Хотя капитан Рем, шеф СА, и заверил генерала фон Шлейхера, что это всего лишь мера предосторожности, прусская полиция обнаружила в берлинской штаб-квартире нацистов документы, ясно свидетельствовавшие, что СА намеревались в случае избрания Гитлера президентом совершить вечером следующего дня государственный переворот. Таково было нетерпение Рема. Дневниковая запись Геббельса, сделанная вечером 11 марта, подтверждает, что какие-то приготовления действительно велись: "Разговаривал с командирами СА и СС об инструкциях. Всюду глубокое брожение. Слово "путч" носится в воздухе".
Как общегерманское, так и земельные правительства были встревожены. 5 апреля делегация нескольких земель во главе с представителями Пруссии и Баварии (крупнейших в стране земель) потребовала от центральной власти пресечь деятельность СА, пригрозив, что в противном случае местные власти сделают это сами. Канцлер Брюнинг находился в предвыборной агитационной поездке, но Гренер, министр обороны, встречавшийся с делегацией, обещал принять меры, как только вернется в Берлин Брюнинг, то есть 10 апреля, в день повторного голосования. Брюнинг и Гренер считали, что имеют полное основание запретить СА. Эта мера помогла бы ликвидировать угрозу гражданской войны и послужила бы прелюдией к устранению Гитлера с авансцены политической жизни Германии. Они не сомневались, что на этот раз за Гинденбурга проголосует абсолютное большинство избирателей, предоставив, таким образом, правительству полномочия на защиту республики от угрозы насильственного захвата власти нацистами, поэтому пришли к выводу, что настало время применить силу против силы. Если действовать нерешительно, полагали они, то можно потерять поддержку социал-демократов и профсоюзов, то есть тех самых сил, которые представляли основную часть избирателей, отдавших свои голоса Гинденбургу, и которые служили основной гарантией того, что правительство Брюнинга останется у власти.
10 апреля, в самый разгар выборов, состоялось заседание кабинета министров, на котором было решено немедленно распустить личные военные формирования Гитлера. Однако Гинденбург не сразу подписал этот декрет. Затруднение возникло из-за Шлейхера, который сперва выступил за принятие декрета, а потом вдруг начал шептаться с президентом, высказывая ему какие-то возражения. Но в конце концов 13 апреля Гинденбург поставил-таки свою подпись, а 14 апреля декрет был обнародован.
Удар по нацистам был ошеломляющим. Рем и некоторые другие горячие головы в партии призвали к сопротивлению, но Гитлер предусмотрительно распорядился подчиниться. Время вооруженного выступления еще не настало. Кроме того, стали известны любопытные сведения о Шлейхере. В тот самый день, 14 апреля, Геббельс записал в дневнике: "Нам сообщили, что Шлейхер не одобряв действий генерала... Телефонный звонок от одной известной дамы близкого друга Шлейхера сообщает, что генерал намерен подан в отставку".
Геббельс отнесся к этой информации с интересом, но недоверчиво. "Допускаю, - заключил он, - что это лишь маневр". Ни он, ни Гитлер, ни кто-либо еще, не говоря уже о Брюнинге и Гренере, которому Шлейхер был обязан своей стремительной карьерой в армии и положением в государственных ведомствах, не знали о невероятной склонности этого генерала от политики к предательству. Но скоро они об этом узнают.
Еще до объявления о санкциях против СА Шлейхер, пользуясь попустительством туповатого генерала фон Хаммерштейна, командующего рейхсвером, конфиденциально информировал начальников семи военных округов, что руководство армии не одобряет декрет. Затем 16 апреля по его наущению Гинденбург послал Гренеру колючее письмо, потребовав объяснить, почему тот, наложив запрет на СА, не поступил также в отношении рейхсбаннера - полувоенной организации социал-демократов. Шлейхер пошел и еще на один шаг в целях дискредитации своего шефа: спровоцировал злобную клеветническую кампанию, пустив слух, будто генерал Гренер по состоянию здоровья не может занимать свою должность, будто он начал исповедовать марксизм и даже пацифизм и опозорил армию тем, что у него родился ребенок через пять месяцев после женитьбы. В кругу военных, как он доложил Гинденбургу, этого ребенка прозвали Нурми - по имени знаменитого финского бегуна, победителя Олимпийских игр.
Одновременно Шлейхер возобновил контакты с СА и имел беседы с Ремом и шефом СА в Берлине графом фон Гелльдорфом.
26 апреля Геббельс записал, что в беседе с Гелльдорфом Шлейхер заявил о намерении "изменить курс". А спустя два дня состоялась беседа Шлейхера с Гитлером и Геббельс отмечал: "Встреча прошла хорошо".
Даже на этой стадии игры было ясно, что Рем и Шлейхер сговариваются за спиной Гитлера, найдя общий язык в вопросе включения СА на правах милиции в состав армии. Но именно против такого шага неизменно возражал фюрер. На этой почве у Гитлера часто возникали споры с начальником штаба СА, который рассматривал отряды штурмовиков как потенциальный военный оплот страны, в то время как Гитлер считал их чисто политической силой, призванной терроризировать политических противников с помощью уличных беспорядков и вообще поддерживать боевой дух в рядах нацистов. Шлейхер, ведя переговоры с нацистскими лидерами, преследовал свои цели. Он хотел присоединить отряды СА к армии, чтобы держать их под своим контролем. Второй его целью было вовлечь Гитлера, единственного консервативного националиста, пользующегося поддержкой масс, в состав правительства, тем самым и его подчинив своему контролю. Достижению и той и другой цели препятствовал орган СА "Фербот".
К концу недели интриги Шлейхера достигли кульминации. 4 мая Геббельс констатирует, что мины, заложенные Гитлером, приводятся в действие. Сначала должен уйти Гренер, за ним - Брюнинг. 8 мая Геббельс пишет в дневнике, что у Гитлера состоялась "решающая встреча с генералом Шлейхером и некоторыми другими господами из близкого окружения президента. Все идет хорошо. Брюнинг через несколько дней уходит. Президент откажет ему в доверии". Далее он излагает план, который наметили Шлейхер и президентская камарилья совместно с Гитлером: распустить рейхстаг, учредить президентский кабинет, снять все запреты с СА и нацистской партии. Чтобы не вызвать у Брюнинга подозрений в связи с этими приготовлениями, добавляет Геббельс, Гитлеру рекомендовано держаться подальше от Берлина. Поздно вечером того же дня Геббельс тайно отправляет своего шефа в Мекленбург, где тот фактически скрывается.
Нацисты рассматривают будущий президентский кабинет, пишет на следующий день Геббельс, как некий промежуточный орган. Такое "бесцветное" переходное правительство, отмечает он, "расчистит нам путь. Чем слабее оно, тем легче его свалить". Разумеется, иной точки зрения придерживается Шлейхер, уже мечтающий о новом правительстве, которое до пересмотра конституции будет обходиться без парламента и в котором он, Шлейхер, займет господствующее положение. Было ясно, что каждый из них - и Шлейхер и Гитлер - рассчитывает одержать победу. Но Шлейхер мог использовать в этой игре свой лучший козырь. Он предложит старому президенту то, чего не может предложить Брюнинг: правительство, поддерживаемое Гитлером и в то же время не скомпрометированное присутствием в нем этого фанатика и демагога.
Итак, все было готово. 10 мая, через два дня после встречи с Гитлером и приближенными Гинденбурга, Шлейхер нанес удар. Это произошло в рейхстаге. Едва генерал Гренер взял слово в защиту декрета о запрещении СА, как на него яростно обрушился Геринг. Больной диабетом, потрясенный ставшей теперь уже очевидной предательской ролью Шлейхера, министр обороны пытался как мог, защищаться, но поток брани, хлынувший со стороны нацистов, заглушил его. Измученный, оскорбленный, он направился вон из зала, однако у выхода его остановил генерал фон Шлейхер и ледяным тоном объявил, что Гренер "уже не пользуется доверием армии и должен уйти в отставку". Гренер апеллировал к Гинденбургу, которому всегда служил верно, принимая в решающие моменты истории удар на себя: в 1918 году - когда предложил кайзеру отречься от престола, в 1919-м - когда посоветовал правительству республики подписать Версальский договор. Но старый фельдмаршал, которого переполняло чувство досады из-за того, что он остался в долгу у младшего чина, ответил, что, к сожалению, ничего не может для него сделать. 13 мая Гренер, исполненный горечи и разочарования, подал в отставку {"Чувство презрения и гнева клокочет во мне, - писал Гренер Шлейхеру 27 ноября, - ибо я обманулся в вас, мой старый друг, ученик, приемный сын" (см. Крeйг Г. Рейхсвер и национал-социализм: политика Вильгельма Гренера. - Политикал сайенс куортерли, 1948, июнь). - Прим. авт. }. В тот вечер Геббельс записал в дневнике: "Получили известие от генерала Шлейхера. Все идет по плану".
Согласно плану теперь очередь была за Брюнингом. Оставалось не так уж много времени до того, как смиренный генерал положит голову на плаху. Отставка Гренера нанесла слабеющей республике тяжелый урон; он был едва ли не единственным военным, служившим ей умело и преданно, и не было в армии человека, столь же авторитетного и порядочного, кто мог бы его заменить. Однако у власти все еще стоял волевой, трудолюбивый Брюнинг. Это он помог Гинденбургу добиться поддержки большинства избирателей, он продлил (надеялся, что продлил) жизнь республике. Его внешняя политика тоже, казалось, начала приносить плоды: ожидалась отмена платежей по репарациям, готовилось соглашение о паритете рейха в области вооружений. Однако престарелый президент и к нему отнесся удивительно холодно - такова была награда канцлеру за то, что он ценой нечеловеческих усилий добился продления срока пребывания Гинденбурга у власти. Его неприязнь к Брюнингу усилилась, когда тот предложил национализировать за солидную компенсацию несколько разорившихся юнкерских поместий в Восточной Пруссии и передать их безземельным крестьянам. В середине мая Гинденбург поехал на время пасхи в Нейдек - восточно-прусское поместье, которое юнкеры при финансовой помощи промышленников приобрели для него в виде подарка по случаю восьмидесятилетия, и там наслушался от соседей-аристократов разговоров об этом "аграрном большевике" Брюнинге, которого пора, дескать, сместить с должности канцлера.
Нацисты прежде самого Брюнинга узнали (через Шлейхера, конечно), что дни его канцлерства сочтены. 18 мая Геббельс возвратился из Мюнхена в Берлин и, отметив про себя, что "восточный дух" все еще держится, записал в дневнике: "Кажется, на одного Брюнинга пахнуло зимним холодом. Забавно, что он этого не понимает. Не может найти людей для своего кабинета. Они бегут, как крысы с тонущего корабля". Точнее было бы сказать, что главная крыса, далекая от мысли покинуть тонущий корабль, готовилась назначить нового капитана. На следующий день Геббельс записал:
"Генерал Шлейхер отказался принять пост министра обороны". Дело обстояло не совсем так. В действительности, когда Брюнинг, упрекнув Шлейхера в кознях против Гренера, спросил, не согласится ли он занять его место, Шлейхер ответил: "Соглашусь, но не в вашем кабинете".
"Донесение Шлейхера: список министров готов, - записывает Геббельс 19 мая. - Для переходного периода сойдет". Из этого следует, что нацисты на неделю раньше Брюнинга знали, что его песенка спета. В воскресенье 29 мая Гинденбург вызвал Брюнинга к себе и в резкой форме предложил ему подать в отставку, что Брюнинг и сделал на другой же день.
Шлейхер торжествовал. Однако свергнут был не только Брюнинг; с ним вместе гибла демократическая республика, хотя ее предсмертной агонии суждено было длиться еще восемь месяцев, пока не совершится окончательный coup de grace {Удар милосердия {фр. ). }. Немалая доля вины за ее кончину лежит на самом Брюнинге. Будучи в душе демократом, он в то же время позволил поставить себя в положение человека, который волей-неволей правит страной главным образом с помощью президентских декретов, то есть не спрашивая мнения парламента. Правда, для таких действий имелись веские основания - слепота политиков сделала их практически неизбежными. 12 мая ему удалось получить вотум доверия в рейхстаге в связи с законопроектом по финансовому вопросу. Но в тех случаях, когда он не мог рассчитывать на поддержку парламента, он действовал от имени президента. Теперь его этой власти лишили, передав ее двоим более слабым людям (они правили с июня 1932 по январь 1933 года), которые, не будучи нацистами, в то же время не испытывали желания поддерживать демократическую республику - по крайней мере, в ее нынешнем виде.
Политическая власть, находившаяся со дня рождения республики в руках германского народа и выразителя его воли - рейхстага, отныне им не принадлежала. Пока что она сосредоточилась в руках дряхлого восьмидесятипятилетнего президента и тех нескольких близких к нему мелких честолюбцев, которые влияли на его слабеющий ум, ускользающее сознание. Гитлер прекрасно понимал сложившуюся ситуацию, и она была ему на руку. Поскольку завоевание большинства мест в парламенте представлялось весьма маловероятным, новый курс Гинденбурга открывал перед ним единственно возможный путь к власти. Не в данный момент, понятно, но в ближайшем будущем. Из Ольденбурга, где на состоявшихся 29 мая местных выборах нацисты собрали абсолютное большинство голосов он спешно выехал в Берлин. На следующий день его принял Гинденбург, который одобрил пункты соглашения, достигнутого лидером нацистов со Шлейхером 8 мая: снять запрет с СА; сформировать президентский кабинет из лиц, намеченных Гинденбургом; распустить рейхстаг. Гинденбург спросил, будет ли Гитлер поддерживать новое правительство. И Гитлер сказал, что будет. Вечером 30 мая Геббельс записывает: "Переговоры Гитлера с президентом прошли хорошо... Ф. Папен упоминался в качестве будущего канцлера. Но это нас мало волнует. Важно то, что распустят рейхстаг. Выборы! Выборы! Прямо к народу! Мы все очень счастливы".
Фиаско Франца фон Папена
И вот на политической арене мелькнула нелепая фигура. Человеком, которого генерал фон Шлейхер навязал старому президенту и который 1 июня 1932 года стал канцлером Германии, был пятидесятитрехлетний Франц фон Папен - выходец из вестфальской обедневшей дворянской семьи, бывший офицер генерального штаба, великолепный наездник, незадачливый, неискушенный политик из католического "Центра", зять богатого промышленника. Известностью в общественных кругах он пользовался разве что как бывший военный атташе в Вашингтоне, выдворенный из страны (в то время США еще придерживались нейтралитета) за соучастие в планировании диверсий, таких, как взрывы мостов и железных дорог. "... Выбор президента был встречен с недоумением, - писал о фон Папене посол Франции в Берлине. - Ничего, кроме улыбки или усмешки, он ни у кого не вызывал, ибо характерной чертой этого человека было то, что ни друзья, ни враги не принимали его всерьез... Он слыл человеком поверхностным, недалеким, вероломным, претенциозным, тщеславным, хитрым и кляузным". И такому человеку - Франсуа-Понсе ничуть не преувеличивал - Гинденбург вверял с подсказки Шлейхера судьбу агонизирующей республики.
В политических кругах Папен не имел никакого веса. Он не был даже депутатом рейхстага. Самое большее, чего он достиг в политике, - место в ландтаге Пруссии. Партия "Центр", в которой Папен состоял, узнав о его назначении канцлером, до того возмутилась этим актом предательства в отношении Брюнинга, руководителя партии, что единогласно исключила его из своих рядов. Тем не менее президент предложил ему сформировать правительство без участия партий, что, впрочем, не составляло труда, поскольку у Шлейхера уже был заготовлен список министров. Так образовался кабинет, ставший известным как "кабинет баронов". Пятеро его членов были дворяне, двое - директора корпораций и один, Франц Гюртнер, назначенный министром юстиции, в дни до и после "пивного путча" представлял интересы Гитлера в баварском правительстве. Генерала Шлейхера Гинденбург вытащил из-за кулис политической жизни, хотя подобное положение его вполне устраивало, и назначил министром обороны. "Кабинет баронов" воспринимался в стране в основном как шутка, и тем не менее некоторые его члены, такие, как барон фон Нейрат, барон фон Эльц-Рубенах, граф Шверин фон Крозиг и д-р Гюртнер, ухитрились удержаться на своих постах даже при третьем рейхе.
Первым шагом Папена было выполнение условий сделки Шлейхера с Гитлером. 4 июня он распустил рейхстаг и назначил на 31 июня новые выборы. А 15 июня под нажимом недоверчивых нацистов снял запрет на СА. После этого Германию сразу охватила невиданная по своим масштабам волна политических беспорядков. Улицы кишели штурмовиками, жаждущими кровавых схваток, и их вызов часто не оставался без ответа, особенно со стороны коммунистов. В одной лишь Пруссии с 1 по 20 июня произошло 461 заранее подготовленное уличное сражение, стоившее 82 убитых и 400 тяжелораненых. В боях, происходивших в июле, погибло 86 человек, в том числе 38 нацистов и 30 коммунистов. В воскресенье 10 июля в уличных боях погибло 18 человек, а через неделю, когда нацисты устроили в сопровождении полиции шествие по улицам Альтоны - рабочей окраины Гамбурга, было убито 19 человек и ранено 285. Гражданская война, которую "кабинет баронов" должен был прекратить, неуклонно разгоралась. Все партии, кроме нацистской и коммунистической, требовали от правительства восстановления порядка.
Папен реагировал на это двояко. Он запретил все политические демонстрации на две недели, предшествовавшие выборам 31 июля, а потом предпринял шаг, имевший целью не только умиротворить нацистов, но и подрубить одну из немногих оставшихся опор демократической республики. 20 июля Папен сместил прусское правительство и объявил себя рейхскомиссаром Пруссии. Это был крутой поворот в сторону авторитарной системы, которую он хотел распространить на всю Германию. Мера эта была предпринята под тем предлогом, что побоища в Альтоне продемонстрировали неспособность прусского правительства блюсти закон и порядок. Кроме того, на основании "свидетельств", спешно собранных для него Шлейхером, Папен обвинил прусские власти в сговоре с коммунистами. Когда министры-социалисты заявили, что убрать их с занимаемых постов можно только силой, Папен без колебания применил ее.
В Берлине было объявлено военное положение, и генерал фон Рундштедт, командующий местными силами рейхсвера, приказал наряду солдат под командой лейтенанта произвести необходимые аресты. Эту акцию не оставили без внимания правые, взявшие в свои руки федеральную власть. Не мог не оценить ее и Гитлер. Уже не было основания опасаться, что левые силы или даже демократический "центр" окажут серьезное сопротивление атакам на демократическую систему. В 1920 году республику спасла от крушения всеобщая забастовка. Идея проведения такой забастовки дебатировалась лидерами профсоюзов и социалистов и на этот раз, но была отклонена как слишком опасная. Таким образом, ликвидировав конституционное прусское правительство, Папен вбил еще один гвоздь в гроб Веймарской республики. Для этого потребовался, как он хвастливо заметил, всего лишь отряд солдат.
Гитлер и его подручные со своей стороны задались целью свергнуть не только республику, но и Папена с его баронами. Об этом говорится в дневниковой записи Геббельса от 5 июня: "Мы должны как можно скорее отделаться от этого переходного буржуазного кабинета". 9 июня на встрече с Папеном Гитлер заявил: "Я рассматриваю ваш кабинет лишь как временное решение и буду предпринимать все необходимое, чтобы сделать свою партию самой сильной в стране. И тогда канцлерство перейдет ко мне".
Выборы в рейхстаг 31 июля были третьими по счету на протяжении пяти месяцев, однако нацисты отнюдь не проявляли признаков усталости; наоборот, они с небывалой энергией и фанатическим рвением включились в очередную кампанию. Несмотря на обещание, данное Гитлером Гинденбургу, что нацисты будут поддерживать правительство Папена, Геббельс злобно обрушился на министра внутренних дел, а Гитлер встретился 9 июля со Шлейхером и в резкой форме выразил недовольство политикой правительства.
Между тем было очевидно, что нацисты делают успехи; об этом можно было судить по тому, какие толпы народа собирались посмотреть и послушать Гитлера. 27 июля, например, он выступил в Бранденбурге перед 60 тысячами слушателей, и приблизительно такая же аудитория собралась в Потсдаме. А на огромном Груневальдском стадионе в Берлине, где он выступил вечером того же дня, собралось 120 тысяч, еще 100 тысяч человек, так как стадион не мог вместить всех желающих, слушали речь фюрера на прилегающей к нему улице, где был установлен громкоговоритель.
Выборы в рейхстаг 31 июля принесли национал-социалистской партии внушительную победу. Набрав 13 745 тысяч голосов, она получила 230 мандатов - больше, чем любая другая партия, хотя до завоевания абсолютного большинства мест в парламенте, насчитывавшем 608 членов, было еще далеко. Социал-демократы получили 133 места, то есть на десять мест меньше прежнего, - вне всякого сомнения, в результате робости, проявленной их руководителями в Пруссии. Рабочий класс склонялся на сторону коммунистов, которые получили дополнительно 12 мандатов и, имея 89 мест, стали третьей партией в рейхстаге. Католический "Центр" несколько укрепил свои позиции, получил 73 места вместо 68, но все другие партии среднего сословия, даже немецкая национальная партия Гугенберга (единственная партия, поддержавшая Папена), остались в незначительном меньшинстве. Было очевидно, что все зажиточные и богатые слои населения, кроме католиков, перешли на сторону нацистов.
2 августа Гитлер провел в Тегернзе, близ Мюнхена, совещание лидеров партии, чтобы критически осмыслить свою победу. Со времени последних парламентских выборов, имевших место два года назад, национал-социалисты получили дополнительно семь миллионов голосов и добились увеличения числа мест в рейхстаге со 107 до 230. За четыре года, прошедшие после выборов 1928 года, нацисты завоевали тринадцать миллионов новых избирателей. И все же большинства, которое привело бы Гитлера к власти, у партии не было. Она получила лишь 37 процентов общего числа голосов. Большая часть немцев по-прежнему была настроена против Гитлера.
Наступила ночь, когда он отпустил своих приспешников. Об итогах совещания Геббельс 2 августа записал: "Фюрер стоит перед трудным вопросом. Легально? В блоке с "Центром"? " Вместе с "Центром" нацисты могли бы рассчитывать на большинство в рейхстаге, но Геббельс считал такой блок немыслимым. Однако, отметил он, "фюрер еще не принял окончательного решения. Требуется время, чтобы такой момент наступил".
Однако Гитлер не хотел ждать долго. Окрыленный успехом, хотя и не решающим, он горел нетерпением. 4 августа он срочно выехал в Берлин, где предполагал встретиться не с канцлером фон Папеном, а с генералом фон Шлейхером, чтобы "предъявить свои требования", как выразился Геббельс. "И требования будут не такими уж скромными", - добавил он.
5 августа, выступая в Фюрстенбергских казармах близ Берлина, Гитлер сообщил, какие условия он предъявил генералу фон Шлейхеру: для себя лично - пост рейхсканцлера, для других представителей партии - пост премьер-министра Пруссии, посты глав министерств внутренних дел рейха и Пруссии, центральных министерств юстиции, экономики и авиации, для Геббельса - создание нового министерства просвещения и пропаганды. Самому Шлейхеру Гитлер посулил в качестве подачки должность министра обороны. Далее он заявил, что потребует от рейхстага законодательного акта о предоставлении ему на определенный срок чрезвычайных полномочий, и пригрозил, что если ему откажут, то рейхстаг "будет распущен по домам".
Уезжая от Шлейхера, Гитлер был уверен, что ему удалось склонить генерала в пользу своей программы; обрадованный, он с легким сердцем отправился на юг, в свое горное прибежище. Но Геббельс, известный своим цинизмом в отношении оппозиции и недоверием к генералу от политики, не вполне разделял его оптимизм. "Хорошо быть скептиком, предугадывая события", - записал он в дневнике 6 августа, выслушав рассказ фюрера о его беседе со Шлейхером. В одном Геббельс был уверен: "Придя к власти, мы уж никогда ее не уступим. Живыми они нас из министерств не вытащат".
Не все шло так гладко, как, возможно, думал Гитлер. 8 августа Геббельс записал: "Телефонный звонок из Берлина. Город полнится слухами. Вся партия готова к захвату власти. Штурмовики СА покидают рабочие места, чтобы готовиться. Руководители партии ждут, когда пробьет час. Если все пойдет гладко - прекрасно. Если нет случится нечто ужасное". На следующий день Штрассер, Фрик и Функ привезли Гитлеру весть, которую нельзя было назвать вполне обнадеживающей: Шлейхер снова извернулся, как червь. Поставил условие: став канцлером, Гитлер должен будет действовать с согласия рейхстага. Функ сообщил, что его друзья из делового мира обеспокоены возможностью сформирования нацистского правительства. В подтверждение этого он привел слова Шахта. В добавление ко всему названная троица уведомила Гитлера, что на Вильгельм-штрассе опасаются нацистского путча.
Опасения эти не были лишены оснований. 10 августа Геббельсу стало известно, что отряды СА в Берлине находятся "в состоянии боевой готовности... СА охватывают Берлин еще более тесным кольцом. На Вильгельмштрассе сильно обеспокоены".
На следующий день фюрер понял, что не может ждать дольше. Сел в машину и помчался в Берлин. Там он постарается "не мозолить глаза", но все же будет где-то рядом, если вдруг понадобится. Однако он никому не понадобился. Тогда он сам попросил аудиенции у президента, решив предварительно переговорить со Шлейхером и Папеном.
Беседа состоялась в полдень 13 августа. Она прошла бурно. Шлейхер ловко изменил свою позицию, которую занимал неделю назад. Теперь он согласен с Папеном, который считает, что Гитлер может претендовать, самое большее, на пост вице-канцлера. Гитлер пришел в ярость: либо канцлером, либо никем. Папен прервал разговор, заявив, что оставляет "окончательное решение" за Гинденбургом {В своих мемуарах Папен не указывает, что на беседе присутствовал Шлейхер, но, судя по другим источникам, он там был. Это важная деталь, если иметь в виду последующие события. - Прим. авт. }.
Разгневанный фюрер отбыл в отель "Кайзерхоф", расположенный неподалеку от места встречи. А в 3 часа пополудни в его номер позвонили из приемной президента. Кто-то (видимо, Геббельс, если судить по его дневниковой записи) спросил звонившего: "А что, решение уже принято? Если да, то нет смысла ехать". На это последовал ответ: "Президент хочет сначала побеседовать с Гитлером".
Престарелый фельдмаршал принял лидера нацистов в своем кабинете стоя, опершись на трость, как бы подчеркивая этим свою недоброжелательность. Гинденбург в свои восемьдесят пять лет, учитывая, что всего десять месяцев назад он перенес огромное нервное напряжение, длившееся более недели, на удивление не утратил ясности ума. Он терпеливо слушал Гитлера, пока тот снова и снова требовал предоставления ему поста канцлера и полноты власти. Кроме Отто Мейснера, статс-секретаря канцелярии президента, и Геринга, сопровождавшего Гитлера, на беседе никто не присутствовал, и хотя Мейснер не столь уж надежный источник, его показания в Нюрнберге оказались единственным подлинным свидетельством того, что произошло дальше. И звучит оно вполне правдоподобно.
Гинденбург ответил, что ввиду напряженного положения он не может с чистой совестью рисковать передачей власти новой партии, каковой является партия национал-социалистов, которая не располагает большинством и которая так нетерпима, криклива и недисциплинированна. Далее Гинденбург - его голос выдавал волнение - сослался на ряд недавних событий: столкновения нацистов с полицией, акты насилия со стороны последователей Гитлера против тех, кто придерживается иных взглядов, хулиганские выходки в отношении евреев и другие действия. Все эти инциденты укрепили его во мнении, что в рядах партии много людей распущенных, не поддающихся контролю...
После долгих пререканий Гинденбург заявил: пусть Гитлер скажет во всеуслышание, что готов сотрудничать с другими партиями, в частности с правыми и с "Центром", и откажется от необоснованного требования неограниченной власти. Сотрудничая с другими партиями, он получит возможность доказать, чего может достичь и что улучшить. При наличии положительных результатов ему и в составе коалиционного правительства нетрудно будет добиться не только ощутимого, но и решающего влияния. Это лучший способ рассеять распространенное опасение, что правительство национал-социалистов, злоупотребив властью, начало бы преследовать инакомыслящих и в конце концов уничтожило бы их. Он готов пойти на включение Гитлера и представителей его движения в состав коалиционного правительства, взять же на себя ответственность за предоставление Гитлеру исключительных прав не может... Однако Гитлер стоял на своем. Он заявил, что не желает ставить себя в положение человека, вынужденного торговаться с лидерами других партий из-за состава коалиционного правительства.
Итак, переговоры не привели к соглашению. Но перед тем как прервать аудиенцию, президент, по-прежнему стоя, прочел нацистскому лидеру строгую нотацию. По выражению официального коммюнике, переданного в печать сразу по окончании встречи, Гинденбург "выразил сожаление, что господин Гитлер не счел для себя возможным поддержать идею сформирования национального правительства, пользующегося доверием президента страны, вопреки обещанию, данному им перед выборами в рейхстаг". На глазах у почтенного президента Гитлер нарушил данное им слово, но это не должно повториться в будущем. "Президент, - говорилось далее в коммюнике, - решительно потребовал, чтобы национал-социалистская оппозиция вела себя по-рыцарски, и указал Гитлеру на его ответственность перед родиной и немецким народом".
Коммюнике об этой встрече, переданное в редакции Гинденбурга и утверждавшее, что Гитлер требовал "полноты государственной власти", было опубликовано с такой поспешностью, что застало пропагандистский аппарат Геббельса врасплох и сильно уронило авторитет Гитлера в глазах не только широкой публики, но и самих нацистов. Как ни старался Гитлер уверить, что он требовал не "полноты власти", а только пост канцлера и несколько министерских портфелей, словам Гинденбурга верили больше.
А между тем мобилизованные штурмовики рвались в бой. В тот же вечер Гитлер созвал их командиров и объяснил ситуацию. "Задача не из легких, - записал Геббельс. - Кто знает, удастся ли удержать их в узде. Нет ничего труднее, чем сказать воодушевленным успехом войскам, что победа упущена". Поздно вечером маленький доктор искал утешения в чтении писем Фридриха Великого, а наутро спешно отправился отдыхать на Балтийское побережье. "Унылая атмосфера царит в среде товарищей по партии, - писал он. - Надо хоть на неделю избавиться от разговоров о политике. Хочу только солнца, света, воздуха и покоя".
Отбыл в свой Оберзальцберг и Гитлер - тоже подышать воздухом и поразмыслить о ближайшем будущем. Верно заметил Геббельс, что "первый большой шанс упущен". Герман Раушнинг, тогдашний лидер нацистов в Данциге, навестивший Гитлера, застал его в мрачном настроении. "Мы должны быть беспощадными", - сказал ему Гитлер и разразился бранью в адрес Папена. Но надежды он не терял. Временами заговаривал таким тоном, словно он уже канцлер. "Моя задача сложнее, чем у Бисмарка, - говорил он. - Мне сначала предстоит создать нацию, а уж потом двинуться к поставленной цели". А что будет, если Папен и Шлейхер установят военную диктатуру и запретят нацистскую партию? Гитлер вдруг спросил Раушнинга: имеет ли вольный город Данциг (в то время им управляла Лига Наций) договор с Германией о выдаче преступников? Тогда Раушнинг не понял вопроса. Однако очевидно, что фюрера интересовало место, которое могло служить политическим убежищем. Недаром в одной из записей Геббельса говорится о "слухах, будто Гитлер арестован". И все же даже теперь, после провала переговоров с рейхспрезидентом и правительством Папена и Шлейхера, несмотря на опасение, что его партия будет объявлена вне закона, он упорно стоял за легальный путь прихода к власти. Он принял меры к тому, чтобы прекратить всякие разговоры о путче. Если исключить случаи, когда его одолевали приступы ипохондрии, он не терял уверенности, что достигнет цели. Не с помощью силы, не посредством завоевания парламентского большинства, что вряд ли было возможно, а тем же путем, каким шли к власти Шлейхер и Папен: путем закулисных интриг. Вот игра, в которую он будет играть.
Прошло немного времени, и он показал, как это делается. 25 августа Геббельс беседовал с Гитлером, после чего записал:
"Мы связались с партией "Центр" хотя бы для того, чтобы припугнуть наших противников". Вернувшись на другой день в Берлин, он обнаружил, что Шлейхер уже осведомлен о пущенных нацистами "пробных шарах в партии "Центр". А потом встретился и с самим генералом, чтобы убедиться в этом окончательно. У него сложилось впечатление, что Шлейхер обеспокоен перспективой альянса Гитлера с католическим "Центром", ибо в этом случае они составили бы абсолютное парламентское большинство. Говоря о личности Шлейхера Геббельс записал: "Не знаю, где кончается его искренность, а где начинается фальшь".
Контакты с партией "Центр", не рассчитанные, по словам Геббельса, на большее, чем оказание давления на правительство Папена, привели, однако же, к фарсовой ситуации, жертвой которой в конечном счете стал этот канцлер-кавалерист. 30 августа состоялось заседание палаты, на котором центристы вместе с нацистами проголосовали за избрание Геринга председателем рейхстага. 12 сентября, когда рейхстаг вновь собрался на заседание, председательское место на нем занял представитель национал-социалистов, и надо признать, что Геринг сполна воспользовался своим положением. Папен, готовясь к заседанию, заручился президентским декретом на право роспуска парламента, и это был тоже первый случай, когда рейхстагу подписывали смертный приговор еще до того, как он приступил к выполнению своих обязанностей. Но Папен не позаботился захватить этот документ с собой, полагая, что на первом рабочем заседании он ему не понадобится. При нем был лишь текст речи, посвященной программе деятельности правительства. Папена предупреждали, что если коммунисты предложат вынести вотум недоверия правительству (такое предложение ожидалось), то кто-нибудь из депутатов-националистов по согласованию с другими партиями выступит против. Возражения одного из более чем 600 депутатов было бы достаточно, чтобы голосование по этому вопросу отложили на более позднее время. Однако, когда Эрнст Торглер, лидер коммунистов, внес свое предложение как дополнение к повестке дня, ни представитель националистов, ни представитель какой-либо другой партии не встал и не возразил. Фрик от имени депутатов-нацистов попросил объявить получасовой перерыв.
Папен срочно послал в канцелярию курьера, приказав принести текст декрета. "Ситуация сложилась серьезная, - писал он потом в своих мемуарах. - Меня застигли врасплох".
Тем временем Гитлер посовещался со своей парламентской фракцией, собравшейся через улицу во дворце председателя рейхстага. Нацисты оказались в затруднении, перед ними встала дилемма. Националисты подвели их, не внеся предложения перенести голосование на другое время. Теперь, чтобы свалить правительство Папена, гитлеровской партии придется вместе с коммунистами голосовать за их предложение. Как ни неприятно было выступать заодно с коммунистами, Гитлер решил проглотить эту горькую пилюлю. Он приказал своим депутатам голосовать за поправку коммунистов и свергнуть Папена до того, как тот распустит рейхстаг. Разумеется, чтобы осуществить это, Геринг, как председатель, должен будет проделать несколько хитроумных трюков с парламентской процедурой. Бывший ас, человек смелый и не лишенный способностей (это он докажет и на более широком поле деятельности), он успешно справился с поставленной задачей.
Получасовой перерыв кончился, и в зале появился Пален со знакомой красной папкой, в которой по традиции хранился декрет о роспуске парламента. Но когда он попросил слова, чтобы зачитать текст, председатель рейхстага ухитрился не заметить его, хотя Папен с покрасневшим лицом размахивал листом бумаги на виду у собравшихся. Это видели все, кроме Геринга. А тот с ухмылкой, глядя в другую сторону, предложил немедленно приступить к голосованию. К этому времени лицо Папена из красного сделалось белым - так он негодовал. Он подошел к председателю и бросил лист бумаги ему на стол. Геринг, не глядя на него, снова предложил голосовать. Папен в сопровождении министров (ни один из них не был депутатом рейхстага) демонстративно покинул зал. Депутаты проголосовали: 513 голосов против правительства, 32 - за. Лишь после этого Геринг заметил наконец лежавший перед ним лист. Он огласил текст и объявил декрет, на котором стояла подпись канцлера, уже смещенного конституционным большинством, недействительным.
Кто в Германии выиграл от этого фарсового представления и как много выиграл - тогда трудно было сказать. Но то, что щеголя Папена сделали посмешищем, не вызывало никаких сомнений; однако он, как заметил в разговоре с другом посол Франсуа-Понсе, и всегда-то был посмешищем. Своим голосованием рейхстаг достаточно красноречиво показал, что подавляющее большинство немцев настроено против специально подобранного состава президентского кабинета министров. Однако не отразила ли эта правительственная неразбериха дальнейшее ослабление веры общественности в парламентскую систему? А нацисты? Не показали ли они себя людьми: не только безответственными, но и способными ради достижения, корыстных целей пойти даже на союз с коммунистами? И не устали ли граждане от выборных кампаний и не окажутся ли нацисты , перед фактом потери голосов в результате неизбежных новых выборов? Грегор Штрассер и даже Фрик считали, что окажутся и что и такая потеря может обернуться катастрофой для партии. Но, как и записал в тот же вечер Геббельс, фюрер "был весьма доволен случившимся. Он снова принял четкое, безошибочное решение".
Рейхстаг быстро признал декрет о роспуске действительным, и на 6 ноября были назначены новые выборы. Нацистам они сулили определенные трудности. Как писал Геббельс, народ устал от политических речей и пропаганды. В дневнике 15 октября он отметил, что даже партийные функционеры "стали очень раздражительны из-за нескончаемых выборов. Они перетрудились... " Возникли и финансовые осложнения. Крупные промышленники и финансисты стали поворачиваться в сторону Палена, сделавшего им ряд уступок. Их возрастающее недоверие, напоминал Фрик, вызывали и отказ Гитлера от сотрудничества с Гинденбургом, и его усиливающийся, как им казалось, крен в сторону крайностей в политике, и его стремление, как показал известный эпизод в рейхстаге, действовать даже заодно с коммунистами. Геббельс также не преминул отметить в своем дневнике: "Добывать деньги неимоверно трудно. Все господа из "Собственности и образования" на стороне правительства".
За несколько дней до выборов нацисты примкнули к коммунистам при проведении забастовки транспортных рабочих в Берлине - забастовки, не поддержанной профсоюзами и социалистами. Это повлекло за собой дальнейшее сокращение притока финансовых средств со стороны деловых кругов как раз в тот момент, когда нацистская партия больше всего нуждалась в деньгах для успешного проведения кампании. 1 ноября Геббельс с грустью констатировал:
"Нехватка средств стала нашей хронической болезнью. Их слишком мало, чтобы как следует провести кампанию. Многие представители буржуазных кругов напуганы нашим участием в стачке. Даже в партии нашлось немало товарищей, которые заколебались". 5 ноября, в канун выборов: "Последний приступ. Отчаянные попытки партии избежать поражения. В последний момент нам удалось наскрести 10 тысяч марок. В субботу днем они будут брошены на нужды кампании. Мы сделали все, что могли. Теперь пусть решает судьба".
6 ноября судьба и избиратели решили ряд вопросов, но не настолько основательно, чтобы определить будущее слабеющей республики. Нацисты потеряли два миллиона голосов и 34 места в рейхстаге, сохранив за собой 196 мест. За коммунистов проголосовало на три четверти миллиона больше, чем на предыдущих выборах, а за социал-демократов - на столько же меньше. В результате коммунисты получили 100 мест (было 89), а социалисты 121 (было 133). Немецкая национальная партия - единственная оставшаяся на стороне правительства - получила дополнительно около миллиона голосов (очевидно, за счет нацистов) и имела теперь 52 места (было 37). Хотя национал-социалисты и продолжали оставаться крупнейшей партией в стране, потеря двух миллионов голосов была весьма ощутимой. Впервые огромный прилив нацизма пошел на убыль, причем от точки, далеко не достигшей уровня требуемого большинства. Легенда о ее непобедимости рассеялась как дым. Позиции Гитлера ослабели после июля и уже не позволяли торговаться с кем-либо за власть.
Понимая это, Папен отбросил, как он выразился, "личную неприязнь" к Гитлеру и 13 ноября послал ему письмо, приглашая "обсудить обстановку". Но Гитлер выдвинул в своем ответе такие условия, что Папен оставил всякую надежду на взаимопонимание с ним. Непримиримость нацистского лидера не удивила ветреного, недалекого канцлера, но что его озадачило, так это новый курс его друга и наставника Шлейхера. Ибо этот скользкий махинатор решил, что Папен, подобно его предшественнику Брюнингу, больше ему не нужен. В его деятельном мозгу родились новые планы. Его добрый друг Папен должен уйти. Надо развязать президенту руки, чтобы он мог вести дело с политическими партиями, особенно с крупнейшими. По настоянию Гинденбурга 17 ноября Папен и его министры подали в отставку, и президент немедленно послал за Гитлером.
Их встреча, состоявшаяся 19 ноября, проходила в более теплой атмосфере, чем та, что имела место 13 августа. На этот раз президент предложил Гитлеру кресло и провел с ним более часа. Гинденбург предоставил ему выбор: либо пост канцлера, если он сможет склонить реальное большинство депутатов рейхстага в пользу определенной программы, либо пост вице-канцлера в новом президентском кабинете под руководством Папена, который будет управлять посредством чрезвычайных декретов. 21 ноября Гитлер встретился с президентом еще раз, а потом обменялся несколькими письмами с Мейснером. Но к согласию они не пришли. Гитлер заявил, что не сможет обеспечить реальное большинство в парламенте. Хотя партия "Центр" и согласилась поддерживать его при условии, что он не будет домогаться диктаторских полномочий, от Гинденбурга как выразителя воли националистов таких заверений не поступило. Тогда Гитлер потребовал поста главы президентского кабинета на прежних условиях. Гинденбург не пошел на это. Уж если кабинету министров и дальше придется править посредством чрезвычайных декретов, то президент предпочтет видеть на посту канцлера своего друга Папена. В письме, посланном от его имени Мейснером, Гитлеру было заявлено, что он не может рассчитывать на этот пост, ибо "в этом случае кабинет министров непременно превратится в орудие партийной диктатуры... Я не могу взять на себя за это ответственность, нарушив присягу и идя против совести". А что же Гитлер? Постучался еще раз в дверь - она чуть-чуть приоткрылась и тотчас снова захлопнулась.
Такого исхода и ожидал Папен. Направляясь вечером 1 декабря вместе со Шлейхером на прием к Гинденбургу, он был уверен, что его вновь назначат канцлером. Он и не подозревал, какие планы вынашивал интриган Шлейхер. А тот, встретившись со Штрассером, высказал предложение: если нацисты не желают входить в правительство Папена, то, может, захотят войти в его, Шлейхера, кабинет, если он станет канцлером? После этого разговора Гитлера пригласили в Берлин для консультаций с генералом. Согласно одной из версий, широко распространенной немецкой печатью и впоследствии признанной большинством историков, фюрер отправился вечерним поездом из Мюнхена в Берлин, но по дороге, в Йене, уже глубокой ночью был задержан Герингом и тайно препровожден в Веймар на совещание нацистской верхушки. Однако более вероятной, как ни странно, нам представляется другая версия, исходящая из самих нацистских источников. Дневниковая запись Геббельса за 30 ноября свидетельствует, что Гитлер действительно получил телеграмму с просьбой срочно прибыть в Берлин, но решил не торопиться. Пусть Шлейхер подождет, а он пока посоветуется со своими сподвижниками в Веймаре, где ему предстоит выступить в связи с началом кампании по выборам в ландтаг Тюрингии.
На этом совещании, состоявшемся 1 декабря (в нем участвовала "большая пятерка": Геринг, Геббельс, Штрассер, Фрик и Гитлер), выявились серьезные разногласия. Штрассер и поддержавший его Фрик считали, что нацисты должны отнестись к правительству Шлейхера по крайней мере терпимо, хотя лично Штрассер предпочел бы войти в его состав. Геринг и Геббельс решительно возражали против такого курса. Гитлер взял сторону последних. На другой день он встретился с посланным Шлейхером человеком, неким майором Оттом, и попросил посоветовать генералу не принимать пост канцлера. Но было уже поздно.
Папен и не догадывался об интриге, которую плел за его спиной Шлейхер. 1 декабря в начале совещания у президента он бойко изложил свои планы на будущее, полагая, что останется на посту канцлера и будет править с помощью чрезвычайных декретов, а рейхстаг пусть остается как есть, пока он, Папен, "не исправит конституцию". Суть поправок, которые он хотел внести, сводилась к тому, чтобы вернуть страну к временам империи и восстановить власть консервативных классов. В своих показаниях на Нюрнбергском процессе и в мемуарах он признал, как признавался фельдмаршалу, что его предложения о поправках предусматривали "нарушение президентом действующей конституции". Но он заверил Гинденбурга, что "его совесть будет чиста, поскольку он ставит благополучие нации выше клятвы верности конституции". Точно так же, добавил он, поступил в свое время Бисмарк, когда дело коснулось "интересов страны".
К великому удивлению Папена, Шлейхер прервал его и стал возражать. Играя на явном нежелании президента нарушать клятву верности конституции, если этого можно избежать (а избежать, считал генерал, можно), он заявил, что поверит в реальность существования правительства, способного завоевать на свою сторону большинство депутатов рейхстага, если во главе этого правительства поставят его, Шлейхера, Он убежден, что ему удастся отколоть от Гитлера по крайней мере 60 нацистских депутатов, в том числе Штрассера. К этой группе нацистов он сможет добавить представителей мелкобуржуазных партий, а также социал-демократов. Он даже считает, что его поддержат и профсоюзы.
Возмущенный такой идеей, Гинденбург повернулся лицом к Папену и предложил ему немедленно приступить к формированию кабинета. "Шлейхер, - свидетельствовал потом Папен, - был явно ошеломлен". После ухода от президента они долго спорили, но ни до чего не договорились. Расставаясь с Папеном, Шлейхер повторил знаменитые слова, которыми напутствовали когда-то Лютера, отправлявшегося в Вормс: "Маленький инок, ты избрал тяжелый путь".
В том, насколько этот путь тяжел, Папен убедился на следующий день, в девять часов утра, на созванном им заседании кабинета.
"Шлейхер встал, - говорит Папен, - и объявил, что нет никакой возможности выполнить директиву, данную мне президентом. Всякая попытка выполнить ее ввергнет страну в хаос. В случае гражданской войны ни полиция, ни вооруженные силы не смогут обеспечить бесперебойную работу транспорта и системы снабжения. Генеральный штаб тщательно изучил этот вопрос, подготовил доклад и поручил майору Отту (его автору) представить этот доклад кабинету министров".
Вслед за тем генерал пригласил в зал заседаний майора Ойгена Отта (позднее он станет гитлеровским послом в Токио) и попросил представить доклад. Если сказанное Шлейхером потрясло Папена, то появление Отта с таким докладом повергло в ужас. А Отт просто сказал, что "защита границ и поддержание порядка, нарушаемого нацистами и коммунистами, не под силу военным частям, имеющимся в распоряжении федерального и земельных правительств. В связи с этим правительству рейха рекомендуется воздержаться от объявления чрезвычайного положения".
К великому удивлению и огорчению Папена, немецкая армия, некогда спровадившая кайзера, а совсем недавно устранившая по подсказке Шлейхера генерала Гренера и канцлера Брюнинга, избавлялась теперь от него. С этой вестью он немедленно отправился к Гинденбургу, надеясь, что президент, вняв его совету, сместит Шлейхера с должности министра обороны и утвердит его, Папена, в должности канцлера.
"Мой дорогой Папен, - отвечал президент, - вы плохого обо мне мнения, если полагаете, что я изменю свое решение. Я слишком стар и слишком много пережил, чтобы брать на себя ответственность за гражданскую войну. Наша единственная надежда - Шлейхер. Пусть он попытает счастья".
"По щекам Гинденбурга скатились две крупные слезы", - вспоминает Папен. Через несколько часов, когда уволенный канцлер собирал со своего письменного стола бумаги, ему принесли фотографию президента с надписью: "Ich hatt' einen Kameraden! " {У меня был друг (нем. ) - слова из популярной солдатской песни времен первой мировой войны. - Прим. ред. } На, следующий день Гинденбург прислал ему записку, написанную собственной рукой, в которой извещал, что с тяжелым сердцем освобождает его от должности, и еще раз заверил в "неизменном доверии" к нему. Президент писал правду и в скором времени сумел это доказать.
2 декабря Курт фон Шлейхер стал канцлером - первым генералом, занявшим этот пост после генерала графа Георга Лео фон Каприви де Капрара де Монтекукколи, заменившего Бисмарка в 1890 году. Многосложные интриги возвели наконец Шлейхера на высшую должность как раз в тот момент, когда экономический спад, о котором он не имел понятия, достиг наивысшей точки, когда рушилась Веймарская республика, которой он причинил так много вреда, когда никто ему уже не верил - не верил даже президент, которым он так долго манипулировал. Дни его пребывания на вершине власти были сочтены - это знали почти все, кроме него. И нацисты в этом не сомневались. В дневнике Геббельса за 2 декабря имеется запись: "Шлейхера назначили канцлером. Долго он не протянет".
Так же думал и Папен. Он страдал от уязвленного самолюбия и жаждал отомстить "другу и преемнику", как он именует его в своих мемуарах. Чтобы убрать Папена с дороги, Шлейхер предложил ему должность посла в Париже, но тот отказался. Президент, как указывает Папен, хотел, чтобы он оставался в Берлине "в пределах досягаемости". Берлин служил ему самым удобным местом для плетения интриг против главного интригана. Живой, энергичный Папен взялся за дело. К концу 1932 года, прошедшего в атмосфере раздоров и междоусобиц, Берлин погряз в заговорах и контрзаговорах. Кроме интриг, которые плели друг против друга Папен и Шлейхер, не затихала возня и в президентском дворце вокруг президента, активную роль в которой играли сын Гинденбурга Оскар и статс-секретарь Мейснер. Кишел заговорами и отель "Кайзерхоф", где Гитлер и его окружение не только замышляли захват власти, но и строили взаимные козни. В конце концов сети интриг настолько переплелись, что к началу 1933 года никто из заговорщиков не мог сказать точно, кто кого предает. Но пройдет немного времени, и все выяснится.
Шлейхер - последний канцлер республики
"Я находился у власти всего пятьдесят семь дней, - сказал как-то Шлейхер в беседе с тактичным французским послом, - и не проходило дня без того, чтобы меня кто-нибудь не предавал. Так что не толкуйте вы мне о "немецкой порядочности"! " Лучшим подтверждением его слов были собственная карьера Шлейхера и его практические дела.
Свою деятельность в качестве канцлера Шлейхер начал с того, что, не сумев заполучить в свой кабинет Гитлера, предложил посты вице-канцлера и министра-президента Пруссии Грегору Штрассеру, надеясь тем самым внести раскол в ряды нацистов. Имелось основание полагать, что расчет его оправдается. Штрассер являлся вторым человеком в партии, а в ее левом крыле, искренне верившем в национал-социализм, пользовался даже большим влиянием, чем Гитлер. В качестве руководителя Политической организации он был непосредственно связан со всеми нацистскими лидерами в землях и городах и мог, казалось, рассчитывать на их преданность. К этому времени он укрепился в мысли, что Гитлер завел движение в тупик. Сторонники более радикальной политики стали переходить на сторону коммунистов. Опустела партийная касса. Фрицу Тиссену было строго рекомендовано прекратить выдачу субсидий движению. Не было даже денег на выплату жалованья тысячам партийных функционеров и на содержание отрядов СА (одни эти отряды обходились партии в два с половиной миллиона марок в неделю). Типографии, печатавшие обширную нацистскую прессу, грозились остановить машины, если им не заплатят по просроченным счетам.
11 ноября Геббельс записал в дневнике: "Финансовое положение берлинской организации безнадежно. Ничего, кроме долгов и обязательств". А в феврале он пожаловался, что придется сократить жалованье партийным функционерам. В довершение всего земельные выборы в Тюрингии, состоявшиеся 3 декабря, в тот день, когда Шлейхер вызвал к себе Штрассера, показали, что нацисты потеряли 40 процентов голосов. Стало очевидно, по крайней мере Штрассеру, что посредством голосования нацистам прийти к власти не удастся. Посему он настаивал, чтобы Гитлер отказался от девиза "Все или ничего" и брал то, что дают, то есть вошел бы в коалиционное правительство Шлейхера. В противном случае, предостерегал он, партия развалится. Эту мысль он высказывал на протяжении нескольких месяцев, и дневниковые записи Геббельса за период с середины лета до декабря полны горьких сетований на "нелояльность" Штрассера по отношению к Гитлеру.
5 декабря на совещании нацистской верхушки в "Кайзерхофе" произошли открытые дебаты. Штрассер потребовал, чтобы нацисты терпимо отнеслись к правительству Шлейхера. Его поддержал Фрик - глава нацистской парламентской фракции, многие члены которой боялись лишиться депутатского жалованья, если Гитлер спровоцирует новые выборы. Геринг и Геббельс резко выступили против Штрассера и склонили на свою сторону Гитлера. Тот не пожелал "терпеть" режим Шлейхера, хотя, оказывается, по-прежнему готов был "вести с ним переговоры". И миссию эту он возлагает на Геринга (он уже был осведомлен, что за два дня до этого у Штрассера состоялась доверительная беседа с канцлером). 7 декабря Гитлер и Штрассер снова встретились в "Кайзерхофе" для откровенного разговора. Встреча закончилась громким скандалом. Гитлер обвинил своего главного сподвижника в том, что тот пытается нанести ему удар в спину, отстранить от руководства партией и расколоть нацистское движение. Штрассер гневно отверг все обвинения, уверяя, что никогда не занимался двурушничеством, и в свою очередь обвинил Гитлера в том, что тот ведет партию к гибели. Видимо, во время той перепалки он высказал Гитлеру не все, что у него накипело после событий 1925 года. Вернувшись в номер отеля "Эксельсиор", где он остановился, Штрассер изложил все это в письме к Гитлеру, закончив просьбой освободить его от всех занимаемых в партии постов.
Это письмо, доставленное Гитлеру 8 декабря, произвело, как ; сказано в дневнике Геббельса, впечатление "разорвавшейся бомбы". В "Кайзерхофе" воцарилась кладбищенская тишина. "Все мы удручены и подавлены", - признался Геббельс. Это был жестокий удар.
Таких ударов Гитлер не испытывал на себе с 1925 года - с тех пор, как реорганизовал партию. Именно сейчас, когда он стоит, можно сказать, в преддверии власти, его главный соратник бежит от него, грозя уничтожить все то, что он создал за последние семь лет.
"Вечером, - записал Геббельс, - к нам домой пришел фюрер. Трудно казаться веселым. Все мы угнетены еще и потому, что существует опасность полного развала партии. Все наши усилия оказались напрасными... Телефонный звонок от д-ра Лея. Положение в партии ухудшается с каждым часом. Фюрер должен немедленно вернуться в "Кайзерхоф".
В два часа ночи Геббельса вызвали к Гитлеру. Штрассер успел передать информацию утренним газетам, которые уже появились на улицах. Вот реакция Гитлера, воспроизведенная Геббельсом: "Измена! Измена! Измена! Несколько часов кряду фюрер метался по гостиничному номеру. Акт предательства ожесточил его и глубоко ранил. Наконец он остановился и сказал: "Если партия распадется, то один лишь выстрел - и через три минуты все кончено".
Но партия не распалась, и Гитлер не застрелился. Возможно, Штрассер и достиг бы своей цели, что коренным образом изменило бы ход истории, однако в решающий момент он сдал позиции. С согласия Гитлера Фрик разыскивал его по всему Берлину, чтобы попытаться как-то уладить конфликт и тем спасти партию от катастрофы. Но Штрассеру надоела вся эта история, и он, сев в поезд, отправился отдыхать в солнечную Италию. Гитлер же, оказывавшийся на высоте всякий раз, когда обнаруживал слабинку у своих противников, действовал быстро и решительно. Политическую организацию - детище Штрассера - он возглавил лично, а начальником штаба назначил д-ра Лея, гауляйтера Кельна. Приближенные Штрассера были изгнаны, а все лидеры партии приглашены в Берлин подписать новую декларацию верности Адольфу Гитлеру, что они и сделали.
И снова коварный австриец вывернулся из положения, которое могло стать для него роковым. А Грегор Штрассер, которого многие считали фигурой покрупнее Гитлера, быстро сошел со сцены. В дневниковой записи Геббельса за 9 декабря он значился "мертвецом". Два года спустя, когда Гитлер начал сводить старые счеты, он стал мертвецом уже не в переносном, а в буквальном смысле.
10 декабря, через неделю после того, как генерал фон Шлейхер дал ему подножку, Франц фон Папен начал плести собственную интригу. Вечером того же дня он выступил в закрытом клубе "Геррен-клуб", объединявшем представителей аристократических и крупных финансовых кругов (из них он сформировал свой недолговечный кабинет), после чего имел частную беседу с бароном Куртом фон Шредером - кельнским банкиром, оказывавшим финансовую помощь национал-социалистской партии. В этой беседе он попросил названного финансиста устроить ему тайную встречу с Гитлером. В своих мемуарах Папен утверждает, что Шредер сам подсказал ему мысль о такой встрече, а он, дескать, согласился. По странному совпадению мысль о встрече высказал ему от имени нацистского лидера и Вильгельм Кепплер, экономический советник Гитлера и один из посредников между ним и деловыми кругами. И вот два человека, бывшие всего несколько недель назад в столь неприязненных отношениях, съехались утром 4 января в Кельн, в дом Шредера, чтобы побеседовать, как они надеялись, в обстановке строжайшей секретности. К удивлению Папена, еще у входа его встретил какой-то человек и сфотографировал, однако он тотчас забыл о нем. Но наутро ему об этом напомнили. Гитлер явился в сопровождении Гесса, Гиммлера и Кепплера. Он оставил их в гостиной, сам же прошел в кабинет Шредера, где и провел два часа наедине с Папеном и хозяином Дома. Сперва беседа не налаживалась, так как Гитлер начал упрекать Папена за плохое отношение к нацистам в бытность его канцлером, но скоро переключилась на то главное, что определило потом судьбу обоих собеседников и страны в целом.
Момент для шефа нацистов был решающий. После бегства Штрассера он лишь ценой нечеловеческих усилий сохранил целостность партии. Исколесил всю страну, выступая по три-четыре раза в день на собраниях, призывая лидеров партии держаться вместе, следовать его курсу. Но настроение у нацистов по-прежнему было подавленное, финансовое положение партии - бедственное. Многие предрекали ей скорый конец. Настроение в партии нашло отражение в дневниковых записях Геббельса за последние недели года: "1932 год принес нам сплошные несчастья... Прошлое было трудным, будущее выглядит мрачным и унылым; не видно перспективы, пропала надежда". Из этого следует, что положение Гитлера было далеко не такое выгодное, как прошлым летом и осенью, чтобы торговаться, однако не в лучшем положении находился и Папен, лишенный должности канцлера. И они, как друзья по несчастью, сошлись во мнениях.
Условия, на которых они встретились, являются предметом споров. Папен утверждал на Нюрнбергском процессе и в своих мемуарах, что не стремился действовать во вред Шлейхеру, а лишь рекомендовал Гитлеру войти в состав кабинета, формируемого генералом. Но, зная по опыту, как часто Папен делал лживые заявления и учитывая его естественное желание выставить себя в лучшем свете что нашло подтверждение в дальнейших событиях, более достоверной представляется картина, нарисованная на том же процесс( Шредером. Этот банкир показал, что в действительности Папен предлагал заменить кабинет Шлейхера кабинетом Гитлера - Папена, которым они руководили бы на равных.
Однако "Гитлер... сказал: если он станет канцлером, то будет подлинным главой правительства. Сторонники же Папена могут участвовать в нем в качестве министров, если захотят следовать его курсу многих перемен. Эти перемены включают устранение с руководящих постов социал-демократов, коммунистов и евреев и восстановление общественного порядка в Германии. Фон Папен и Гитлер в принципе договорились... Они согласились разработать дальнейшие детали в Берлине или в другом удобном месте".
Переговоры, разумеется, велись в обстановке строжайшей секретности. Однако 5 января, к ужасу Папена и Гитлера, утренние берлинские газеты вышли с громадными заголовками, сообщавшими о встрече в Кельне, с ругательными редакционными статьями в адрес Папена за его предательство в отношении Шлейхера. Хитрый генерал, будучи человеком догадливым, послал в Кельн своих людей; в их числе, как потом понял Папен, был и тот самый фотограф, который снимал его возле дома Шредера.
Помимо договоренности с Папеном Гитлер извлек из кельнской встречи два весьма ценных для него урока. Во-первых, он узнал от бывшего канцлера, что Гинденбург не сохранил за Шлейхером права на роспуск рейхстага. Это означало, что нацисты, сблокировавшись с коммунистами, могут, когда захотят, легко сместить Шлейхера. Во-вторых, во время беседы ему дали понять, что деловые круги западной части Германии намерены взять на себя долги нацистской партии. Через два дня после кельнских переговоров Геббельс упоминал о "приятных событиях в политической жизни", но все еще жаловался на "скверное финансовое положение". А уже через десять дней, 16 января, отметил, что финансовое положение партии "за две недели коренным образом улучшилось".
Тем временем канцлер Шлейхер, не теряя оптимизма - близорукого, если не сказать больше, - продолжал попытки создать жизнеспособное правительство. 15 декабря он выступил по радио с неофициальным обращением к нации, призывая забыть, что он генерал, и уверяя слушателей, что он не поддерживает "ни капитализм, ни социализм" и что его уже не приводят в ужас "такие понятия, как частная и плановая экономика". Основная задача Шлейхера, по его словам, состоит в том, чтобы дать работу безработным и вернуть устойчивость экономике государства. Налоги повышаться не будут, зарплата понижаться тоже не будет. Он даже идет на то, чтобы отменить последнее решение Папена о сокращении зарплаты и пособий. Кроме того, он отменяет квоты сельскохозяйственного производства, введенные в угоду крупным землевладельцам, и приступает к осуществлению планов, предусматривающих отчуждение у разорившихся юнкеров восточной части страны 800 тысяч акров земли и раздачу ее 25 тысячам крестьянских семей. Цены на такие предметы первой необходимости, как уголь и мясо, подлежат строгому контролю.
Это была попытка заручиться поддержкой тех самых масс, которым он доселе противопоставлял себя и интересы которых игнорировал. За выступлением по радио последовали беседы Шлейхера с лидерами профсоюзов, у которых создалось впечатление, что в организованных рабочих и в армии он видит две главные будущие опоры нации. Однако рабочие профсоюзы не захотели сотрудничать с человеком, к которому не питали никакого доверия. Что касается промышленников и крупных землевладельцев, то они ополчились на нового канцлера за его программу, которую называли не иначе как большевистской, а дружеские жесты Шлейхера в адрес профсоюзов привели их в смятение. Владельцы крупных поместий негодовали по поводу его решения уменьшить государственные субсидии помещикам и приступить к экспроприации разорившихся поместий в Восточной Германии. 12 января "Ландбунд", объединение крупных помещиков, выступил с яростными нападками на правительство, а его руководство, в состав которого входили двое нацистов, заявило протест президенту. Гинденбург, сам ставший юнкером-землевладельцем, призвал канцлера к ответу. Тогда Шлейхер пригрозил опубликовать секретный доклад рейхстага об афере "Восточная помощь". В этом скандальном деле, о котором все знали, были замешаны сотни юнкерских семейств, разжиревших на безвозмездных государственных "займах", а также косвенно сам президент, поскольку восточно-прусское поместье, подаренное ему было незаконно зарегистрировано на имя его сына, что освобождало последнего от налога на наследство.
Невзирая на шум, поднятый промышленниками и землевладельцами, невзирая на прохладное отношение профсоюзов, Шлейхер почему-то уверовал, что все идет гладко. По случаю праздника нового, 1933 года он и его министры нанесли визит президенту и тот обласкал их, сказав: "... Самые большие трудности позади, перед нами дорога к лучшему".
4 января, в тот день, когда Папен и Гитлер совещались в Кельне, канцлер устроил Штрассеру, возвратившемуся к тому времени из Италии, встречу с Гинденбургом. В беседе с президентом, имевшей место два дня спустя, Штрассер дал согласие войти в кабинет Шлейхера. Этот шаг внес смятение в стан нацистов, размещавшийся в тот момент на маленькой земле Липпе, где Гитлер и его главные подручные отчаянно бились за успех на местных выборах, чтобы укрепить позиции фюрера в дальнейших переговорах с Папеном. Геббельс сообщает в дневнике о появлении там в ночь на 13 января Геринга с дурными новостями о Штрассере. Главари партии, рассказывает Геббельс, всю ночь обсуждали случившееся. Все были того мнения, что если Штрассер действительно примет предложение Шлейхера, то партия окажется в весьма затруднительном положении.
Так думал и Шлейхер. 15 января в беседе с Куртом фон Шушнигом, тогдашним австрийским министром юстиции, он безапелляционно заявил, что "герр Гитлер уже не проблема, его движение больше не представляет политической угрозы, судьба его решена, он канул в прошлое".
Но Штрассер не вошел в кабинет; не вошел в него и Гугенберг, лидер националистической партии. Оба решили вернуться к Гитлеру. Штрассера без обиняков отвергли, к Гугенбергу же отнеслись радушнее. 15 января, в тот самый день, когда Шлейхер злорадно доказывал Шушнигу, что с Гитлером покончено, нацисты добились успеха на местных выборах в Липпе. Успех, правда, был не столь уж значителен. Из 90 тысяч избирателей за нацистов проголосовало 38 тысяч, или 39 процентов, - на 17 процентов больше, чем на прошлых выборах. Но Геббельс и его компания подняли такой шум вокруг этой "победы", что произвели впечатление на ряд консерваторов, включая приближенных Гинденбурга, и прежде всего статс-секретаря Мейснера и сына президента Оскара.
Вечером 22 января эти господа тайно вышли из президентского дворца, поймали такси, чтобы не бросаться в глаза посторонним, как выразился Мейснер, и отправились в пригородный дом доселе неизвестного нациста по имени Иоахим Риббентроп, являвшегося другом Папена (во время войны они вместе служили на Турецком фронте). Там их встретили Папен, Гитлер, Геринг и Фрик. По словам Мейснера, до этого рокового вечера Оскар фон Гинденбург был против каких-либо контактов с нацистами. Возможно, Гитлер об этом знал; во всяком случае, он предложил поговорить с Оскаром "с глазу на глаз". К удивлению Мейснера, Гинденбург-младший согласился. Они уединились в соседней комнате и провели там около часа. О том, что сказал Гитлер сыну президента, не отличавшемуся ни блестящим интеллектом, ни твердостью характера, никогда не писалось. В кругу нацистов имели хождение разговоры, будто фюрер обещал и угрожал одновременно. Угрожал, в частности, обнародовать сведения о причастности Оскара к афере "Восточная помощь" и о том, каким образом ему удалось избежать уплаты налогов на поместье отца. Что касается обещаний, то о них можно судить по тому факту, что спустя несколько месяцев семья Гинденбургов присоединила к своим владениям 5 тысяч акров необлагаемой налогом земли, а Оскару, дотоле полковнику, в августе 1934 года присвоили звание генерал-майор.
Как бы то ни было, нет сомнения в том, что Гитлер произвел на сына президента сильное впечатление. "Всю дорогу, пока мы ехали обратно в такси, - показал Мейснер на процессе в Нюрнберге, - Оскар фон Гинденбург молчал. Сказал лишь, что делать нечего, надо пускать нацистов в правительство. Мне показалось, что Гитлеру удалось подчинить его своему обаянию".
Гитлеру оставалось расположить к себе отца. Сделать это, по общему признанию, было трудно: как ни ослаблены были мыслительные способности старого фельдмаршала, годы не смягчили его крутого нрава. Трудно, но не невозможно. Деятельный, как бобр, Папен не переставал обрабатывать старика. И становилось все очевиднее, что Шлейхер, несмотря на свою изворотливость, теряет почву под ногами. Не удалось ему ни привлечь нацистов на свою сторону, ни расколоть их. Не сумел он и заручиться поддержкой националистов, партии "Центр" и социал-демократов.
23 января Шлейхер посетил президента. Он признал, что не может добиться поддержки парламентского большинства, и потребовал распустить рейхстаг, чтобы править страной с помощью президентских декретов, как это предусмотрено статьей 48 конституции. По словам Мейснера, генерал просил, кроме того, "временно упразднить" рейхстаг и откровенно признался, что вынужден будете установить "военную диктатуру". Таким образом, сколько бы Шлейхер ни хитрил и ни лавировал, он все равно оказался в том же положении, в каком находился в начале декабря Папен, только теперь они поменялись ролями. Прежде Папен требовал предоставления ему чрезвычайных полномочий, а Шлейхер возражал, заявляя, что мог бы, став канцлером, обеспечить поддерживаемое нацистами парламентское большинство. Теперь сам Шлейхер настаивал на установлении диктаторского режима, в то время как Папен, хитрая лиса, заверял фельдмаршала, что сможет склонить Гитлера на сторону правительства, которое получит поддержку парламентского большинства. Вот чем могут обернуться каверзы и интриги!
Гинденбург напомнил Шлейхеру, почему он 2 декабря сместил Папена, и указал, что с тех пор ничего нового не произошло. Поэтому он просит генерала и дальше добиваться парламентского большинства. Шлейхер понял, что дело его проиграно. Поняли это и те, кто был посвящен в его тайну. Геббельс, один из немногих посвященных, на следующий день записал: "Шлейхера свалят в любой момент - так же, как он свалил многих других".
Официальный конец карьеры генерала наступил 29 января, когда он подал президенту прошение об отставке своего кабинета. "Я уже одной ногой в могиле, - заявил Гинденбург обозленному Шлейхеру, - и надеюсь, что мне не придется потом, на небесах, сожалеть о своем решении". "После такой несправедливости, господин президент, я не уверен, что вы действительно попадете на небеса", - парировал Шлейхер и удалился с исторической сцены Германии.
В полдень того же дня президент поручил Папену выяснить, нельзя ли сформировать правительство во главе с Гитлером "на условиях, предусмотренных конституцией". В течение недели этот хитрый, честолюбивый человек тешил себя мыслью: а не предать ли ему Гитлера и не стать ли снова канцлером при поддержке Гугенберга? 27 января Геббельс записал: "До сих пор не исключено, что Папен снова станет канцлером". За день до этого Шлейхер послал главнокомандующего армией генерала фон Хаммерштейна к президенту с поручением предостеречь его от назначения Папена. В обстановке сложных интриг, опутавших Берлин, Шлейхер в последнюю минуту стал настойчиво ратовать за назначение на свое место Гитлера. В ответ на это Гинденбург сказал главнокомандующему, что не намерен назначать австрийского ефрейтора канцлером.
Воскресный день 29 января стал решающим. Заговорщики раскрыли свои последние карты и наводнили столицу самыми тревожными и противоречивыми слухами, причем многие из них не были беспочвенными. Шлейхер снова отправил верного Хаммерштейна мутить воду. На этот раз тот встретился с Гитлером и предупредил, что Папен может оставить его в дураках, поэтому будет лучше, если фюрер пойдет на союз со смещенным канцлером и военными. Но Гитлер не проявил к этому большого интереса. Возвратившись в "Кайзерхоф", он созвал своих приспешников и заказал кофе с пирожными. За этой трапезой их и застал Геринг, прибывший с известием, что на следующий день фюрера назначат канцлером.
В тот вечер, когда нацистские главари, собравшиеся в квартире Геббельса на Рейхсканцлерплац, радовались этой важной вести, к ним явился эмиссар Шлейхера Вернер фон Альвенслебен и сообщил еще одну потрясающую новость. Этот человек помешался на заговорах - они виделись ему даже там, где их не было. Он донес нацистам, что Шлейхер и Хаммерштейн объявили тревогу в Потсдамском гарнизоне, готовят выслать президента в Нейдек и установить военную диктатуру. Эмиссар сильно преувеличивал. Можно допустить, что названные генералы действительно вынашивали такую идею, однако до практических шагов было, по-видимому, далеко. Тем не менее нацисты не на шутку встревожились. Геринг быстро, насколько позволяла его тучность, направился через площадь во дворец, чтобы предупредить Гинденбурга и Папена об опасности. О том, какие шаги предпринял Гитлер, позднее расскажет он сам:
"Моей немедленной контрмерой в отношении планируемого [военного] путча было вызвать командира СА в Берлине графа фон Гелльдорфа и через него поднять по тревоге все берлинские отряды СА. Одновременно я поручил майору полиции Веке, который, как я знал, заслуживал моего доверия, подготовиться к внезапному захвату здания на Вильгельмштрассе шестью батальонами полицейских... Наконец, я поручил генералу Бломбергу, которого намечали в министры рейхсвера, по прибытии в Берлин в 8 утра 30 января немедленно явиться к Старому Господину и официально вступить в должность, с тем чтобы иметь возможность уже в качестве главы рейхсвера подавлять всякие попытки переворота".
За спиной Шлейхера и главнокомандующего - в то сумасшедшее время все делалось за чьей-то спиной - генерал Вернер фон Бломберг был вызван (не Гитлером, который еще не стоял у власти, а Гинденбургом и Папеном) из Женевы, где он представлял Германию на конференции по разоружению, чтобы стать министром обороны в кабинете Гитлера - Папена. Этот человек, как подтвердил потом сам Гитлер, уже пользовался доверием фюрера, поскольку находился под влиянием полковника Вальтера фон Рейхенау, начальника его штаба в Восточной Пруссии, известного своими симпатиями к нацистам. Когда Бломберг прибыл в Берлин - это произошло 30 января, рано утром, - на вокзале его встретили два армейских офицера с двумя противоречивыми приказами. Некий майор фон Кунтцен, адъютант Хаммерштейна, предложил ему явиться к главнокомандующему, а полковник Оскар фон Гинденбург, адъютант своего отца, - к президенту республики. Смущенный Бломберг поехал к президенту, который немедленно привел его к присяге в качестве министра обороны, уполномочив не только пресекать любые попытки мятежа в армии, но и подкреплять военной силой новое правительство, которое будет сформировано через несколько часов. Гитлер навсегда остался благодарен военным за поддержку, оказанную ему в тот решающий момент. Выступая вскоре после этих событий на партийном митинге, он сказал: "Если бы в те дни нашей революции армия не пришла к нам на помощь, мы бы сегодня здесь не стояли". Таким образом, военные взяли на себя тяжкую ответственность, о чем им в дальнейшем придется горько пожалеть.
В то ветреное утро 30 января 1933 года трагедия Веймарской республики, длившаяся четырнадцать тягостных лет и состоявшая из неуклюжих попыток немцев заставить демократию действовать, приближалась к концу. Но завершилась она не сразу. В тот самый момент, когда казалось, что занавес вот-вот опустится в последний раз, на сцене разыгрался маленький фарс с участием разношерстной группы заговорщиков, собравшихся на похороны республиканского строя. Вот как описал его позднее Папен:
"Около половины одиннадцатого члены предполагаемого кабинета, собравшись в моем доме, прошли потом садом в президентский дворец и стали ждать в канцелярии Мейснера. Гитлер тут же повторил свои жалобы, что его не назначили комиссаром по делам Пруссии. Он считал, что это серьезно ограничивает его права. Я сказал ему... к вопросу о его прусском назначении можно будет вернуться позже. На это Гитлер ответил, что при таком ограничении власти он вынужден будет потребовать новых выборов в рейхстаг.
Создалась совершенно новая ситуация, спор ожесточился. Гугенберг, в частности, высказался против идеи новых выборов. Гитлер попробовал успокоить его, заверив, что независимо от результатов выборов кабинет будет сохранен в том же составе... Одиннадцать часов, когда должна была начаться беседа с президентом, давно уже пробило, поэтому Мейснер попросил меня прервать дискуссию: Гинденбург не мог ждать дольше.
Эта стычка произошла так внезапно, что я испугался, как бы наша коалиция не распалась еще до появления на свет... Наконец нас пригласили к президенту и я сделал необходимые официальные представления. Гинденбург произнес небольшую речь о необходимости всемерно сотрудничать в интересах нации и привел нас к присяге. Кабинет Гитлера стал фактом".
Вот таким путем - с черного хода, посредством бесчестной сделки с махровыми реакционерами, которых он в душе презирал, - бывший венский босяк, фактический дезертир во время первой мировой войны, сделался канцлером великой страны.
Правда, национал-социалисты составляли в правительстве несомненное меньшинство; на их долю в кабинете пришлось только три министерские должности из одиннадцати, да и те, если не считать поста канцлера, не были ключевыми. Фрика назначили министром внутренних дел, но полиция ему не подчинялась (в Германии в отличие от других европейских стран она входила в ведение отдельных земель). Третьим нацистом в правительстве был Геринг, но для него не нашлось министерства; его пока назвали министром без портфеля, имея в виду в дальнейшем, когда Германия будет располагать военно-воздушными силами, поставить во главе министерства авиации. Кроме того, он являлся министром внутренних дел Пруссии (там в его ведение входила и полиция), но эта должность была не столь заметна, поскольку все внимание общественности сосредоточилось на правительстве рейха. Имя Геббельса, к удивлению многих, в списке кабинета не фигурировало - на этом этапе он остался ни с чем.
Важнейшие же министерства отошли к консерваторам, убедившимся в том, что им удалось подчинить нацистов своим интересам: Нейрат как был, так и остался министром иностранных дел; Бломберга назначили министром обороны; Гугенберг взял себе объединенное министерство продовольствия и сельского хозяйства; Зельдт, шеф "Стального шлема", стал министром труда; другие министерства Папен еще восемь месяцев назад отдал беспартийным "экспертам". Сам Папен стал не только вице-канцлером, но и президентом-министром Пруссии. Гинденбург дал ему обещание принимать канцлера не иначе как в его присутствии, и Папен уверовал, что исключительное положение, которое он занял, позволит ему держать экспансивного нацистского лидера в рамках. Более того, такой состав кабинета отвечал замыслам Папена, был его детищем. Папен не сомневался, что благодаря стойкости старого президента, являвшегося его другом, почитателем и опекуном, и умелой поддержке со стороны коллег-консерваторов, численно превосходивших буйных нацистов в соотношении восемь к трем, он займет в правительстве руководящее положение.
Но этот легкомысленный, слабохарактерный политик не знал Гитлера (его вообще никто не знал) и не представлял, какие силы его породили. Ни Папен, ни кто-либо другой, кроме Гитлера, не отдавал себе полного отчета в необъяснимой податливости тогдашних институтов - армии, церкви, профсоюзов, политических партий, а также широких средних слоев, настроенных не в пользу нацистов, и высокоорганизованного пролетариата, которые, как мрачно констатировал много позднее Папен, "сдались без боя".
Ни один класс, ни одна группа лиц, ни одна партия не может снять с себя вину за отречение от демократической республики и за приход Адольфа Гитлера к власти. Кардинальная ошибка немцев, настроенных против нацизма, заключалась в том, что они не объединились для борьбы с ним. Даже в июле 1932 года, находясь на гребне популярности, национал-социалисты собрали только 37 процентов голосов. Остальные 63 процента немцев, придерживавшихся антигитлеровской ориентации, были слишком разрозненны, слишком недальновидны, чтобы сообща действовать против общей опасности, которая в противном случае - а они не могли этого не предвидеть - сокрушит их. Коммунисты до конца следовали своей сомнительной идее: сначала покончить с социал-демократами, социалистическими профсоюзами и остатками демократически настроенных средних слоев населения (они руководствовались весьма спорной теорией: даже если подобная тактика приведет к временной победе нацизма, за этим последует неизбежное крушение капитализма), а потом взять власть в свои руки и установить диктатуру пролетариата. Фашизм, с точки зрения большевиков-марксистов, есть последняя стадия умирающего капитализма, после него - торжество коммунизма во всем мире!
Социал-демократы за четырнадцать лет пребывания у власти, которую им приходилось делить с другими партиями, и попыток сохранить с помощью всякого рода компромиссов коалиционные правительства истощили свои силы, ослабили энтузиазм до такой степени, что низвели свою партию едва ли не до уровня соглашательско-оппозиционной организации. Вся ее деятельность свелась к выторговыванию уступок в пользу профсоюзов, на которые социал-демократы в значительной мере опирались. То, что говорили некоторые социалисты, могло быть правдой: что им не улыбнулось счастье; что коммунисты раскололи рабочий класс; что экономический кризис усугубил трудное положение социал-демократов, ослабил профсоюзы, отторгнул от них миллион безработных, которые, впав в отчаяние, стали возлагать надежды либо на коммунистов, либо на нацистов. Но трагедию социал-демократов не объяснить одним лишь невезением. В ноябре 1918 года они имели возможность создать государство, основанное на их же идеалах - идеалах социал-демократии. Однако им не хватило решимости. И вот на заре третьего десятилетия они превратились в усталую, поверженную партию возглавляемую благонамеренными, но в большинстве своем посредственными старыми людьми, которые до конца остались верны республике, однако были слишком растерянны, слишком робки, чтобы идти на большой риск. Без риска же невозможно было думать о сохранении республики. Поэтому, когда Папен снарядил отряд солдат, чтобы ликвидировать конституционное правительство Пруссии, они ничего не смогли ему противопоставить.
Германии недоставало политически сильного среднего сословия, которое стояло бы между левыми и правыми. В других странах - во Франции, Англии, Соединенных Штатах оно составляло основу демократии. В первый год республики демократы, народная партия и "Центр" собрали все вместе 12 миллионов голосов, лишь на два миллиона меньше, чем две социалистические группы. Но впоследствии их влияние ослабело, их приверженцы начали тяготеть к Гитлеру и к националистам. В 1919 году демократы получили 74 места в рейхстаге; к 1932 году они сохранили за собой всего два места. Число мест у народной партии сократилось с 62 в 1920 году до 11 в 1932-м. Лишь католический "Центр" не терял своих избирателей. После выборов 1919 года он имел 71 место, а после выборов 1932 года - 70. Но еще со времен Бисмарка эта партия придерживалась оппортунистической политики (даже в большей степени, чем социал-демократы) и вставала на сторону любого правительства, лишь бы оно шло на уступки ее корыстным интересам. Сохраняя на словах верность республике и ее демократическим основам, руководители этой партии, как мы убедились, вели переговоры с нацистами . о передаче власти Гитлеру. Перещеголяли их только Папен и партия националистов.
Будучи лишена политической силы в лице среднего сословия, Германская республика не имела и того запаса прочности, которым располагали многие другие государства благодаря наличию в них подлинно консервативных партий. Немецкие националисты, находясь на вершине популярности, собрали в 1924 году шесть миллионов голосов и получили в рейхстаге 103 места, став второй по величине партией. Тем не менее, как это происходило почти на всех последующих этапах существования Веймарской республики, они уклонялись от ведущей роли в правительстве или в оппозиции. Лишь в двух случаях - это было в 20-е годы - они на короткое время вошли в состав правительства. Правые, чьи сторонники по большей части голосовали за партию националистов, хотели одного - гибели республики и восстановления империалистической Германии, которая вернула бы им прежние привилегии. А между тем республика относилась к правым - как к отдельным лицам, так и к классу в целом - исключительно терпимо. Как известно, она позволяла армии быть "государством в государстве", промышленникам и банкирам извлекать высокие прибыли, юнкерам - удерживать за собой убыточные поместья посредством государственных кредитов, которые они никогда не погашали и которые редко использовали для повышения плодородия земли. Но этим своим великодушием республика не добилась от правых ни выражения благодарности, ни лояльного отношения. С присущей им узостью взглядов, предубеждением, слепотой, которые автору этих строк кажутся теперь, в ретроспекции, непостижимыми, они наносили республике удар за ударом, пока в союзе с Гитлером не добили ее окончательно. В этом бывшем австрийском босяке консервативные силы видели человека, который, оставаясь их невольником, поможет достичь желанной цели. Уничтожение республики - это лишь первый шаг. За ним должно было последовать создание авторитарной Германии, внутренняя политика которой заключалась бы в том, чтобы покончить с "демократической ерундой" и с влиянием профсоюзов, а внешняя - в том, чтобы отменить условия перемирия 1918 года, порвать то, что осталось от Версальского договора, воссоздать великую армию и вернуть стране при помощи военной силы "ее место под солнцем". Эти же цели преследовал и Гитлер. И хотя он располагал тем, чего не хватало консерваторам, - поддержкой масс, правые не сомневались, что он в их руках. Разве не на их стороне численное превосходство (восемь к трем) в кабинете рейха? Консерваторы полагали, что господствующее положение в правительстве позволит им осуществить свою задачу и без помощи варварского, оголтелого нацизма. Всеми ведь признано, рассуждали правые, что они порядочные, богобоязненные люди.
Империя Гогенцоллернов зиждилась на военных захватах Пруссии, Веймарская республика - на потерях после поражения в великой войне. Но третий рейх не обязан своим появлением ни ратным победам, ни воздействию извне. Он создан в мирное время мирными средствами, то есть руками самих немцев, сильными и слабыми одновременно. Никто, кроме них самих, нацистскую тиранию им не навязывал. Многие из них, вероятно даже большинство, не совсем понимали, что произошло в тот полуденный час 30 января 1933 года, когда президент Гинденбург, действуя в рамках конституции, вверил пост канцлера Адольфу Гитлеру. Но пройдет немного времени, и они поймут.
