Яков Кротов. Путешественник по времени. Вспомогательные материалы: История ХХ века.
К оглавлению
ПОБЕДА НА ЗАПАДЕ
Прекрасным весенним утром 10 мая 1940 года посол Бельгии и посланник Нидерландов в Берлине были вызваны на Вильгельмштрассе, где Риббентроп сообщил им, что немецкие войска вступают на территорию их стран в целях обеспечения их нейтралитета перед лицом нависшей угрозы нападения англо-французских армий - аналогичный бесчестный предлог был использован всего месяц назад для оправдания оккупации Дании и Норвегии. Официальный немецкий ультиматум призывал оба правительства принять необходимые меры, чтобы воспрепятствовать оказанию сопротивления. В случае такового оно будет решительно подавлено всеми имеющимися средствами и ответственность за кровопролитие "всецело ляжет на королевское бельгийское и королевское нидерландское правительства".
В Брюсселе и Гааге, как недавно в Копенгагене и Осло, немецкие послы направились в министерства иностранных дел с аналогичными посланиями. По иронии судьбы в Гааге ультиматум должен был вручить граф Юлиус фон Зех-Буркерсроде, немецкий посланник, являвшийся зятем Бетман-Холвега, бывшего канцлера кайзера, который в 1914 году публично назвал немецкие гарантии нейтралитета Бельгии, только что нарушенные империей Гогенцоллернов, клочком бумаги.
В министерстве иностранных дел в Брюсселе, в то время как немецкие бомбардировщики с ревом проносились над бельгийской столицей и от разрывов сбрасываемых ими на ближайшие аэродромы бомб дребезжали стекла, Бюлов-Шванте, немецкий посол, начал было извлекать из своего кармана официальную бумагу, но Поль Анри Спаак остановил его:
"Прошу прощения, господин посол. Первым буду говорить я. Германская армия только что напала на нашу страну, - сказал Спаак, не пытаясь скрыть своего возмущения. - Уже во второй раз за двадцать пять лет Германия совершает преступную агрессию против нейтральной и лояльной Бельгии. То, что случилось, является даже более одиозным, чем агрессия 1914 года. Ни ультиматума, ни ноты, ни протеста какого бы то ни было характера не было предъявлено бельгийскому правительству. Только после нападения Бельгия узнала, что Германия нарушила взятые на себя обязательства... Германский рейх будет нести за это ответственность перед историей. Бельгия полна решимости защищать себя".
Незадачливый немецкий дипломат начал было читать немецкий ультиматум, но Спаак прервал его: "Дайте мне документ. Я хочу избавить вас от исполнения неприятной обязанности".
Третий рейх не первый раз давал этим двум маленьким государствам гарантии нейтралитета. Независимость и нейтралитет Бельгии были гарантированы "бессрочно" пятью великими европейскими державами в 1839 году пактом, который соблюдался в течение 75 лет, пока Германия в 1914 году не нарушила его. Веймарская республика обещала никогда не поднимать оружие против Бельгии, и Гитлер, придя к власти, неоднократно заверял, что соблюдение нейтралитета Бельгии незыблемо, и дал такие же гарантии Нидерландам. 30 января 1937 года, отказавшись считаться с условиями Локарнского договора, нацистский канцлер публично заявил:
"Германское правительство дало дальнейшие заверения Бельгии и Голландии, что оно готово признать и гарантировать нейтралитет этих территорий и нерушимость их границ".
Напуганная ремилитаризацией третьего рейха и оккупацией им Рейнской области весной 1936 года Бельгия, разумно отказавшаяся после 1918 года от политики нейтралитета, теперь вновь искала спасения в провозглашении нейтралитета. 24 апреля 1937 года Англия и Франция освободили ее от обязательств по Локарнскому договору, а 13 октября этого же года Германия официально и торжественно подтвердила свою решимость ни при каких обстоятельствах не причинять ущерба неприкосновенности и целостности Бельгии и во все времена уважать неприкосновенность бельгийской территории и оказывать Бельгии помощь, если она окажется объектом нападения...
Начиная с этого дня в частных указаниях Гитлера генералам появляется пункт, совершенно противоположный тем публичным заверениям, которые он источал в адрес Бельгии и Нидерландов. 24 августа 1938 года, касаясь одного из докладов, подготовленных для него в связи с разработкой плана "Грюн" (нападение на Чехословакию), он говорил о том огромном преимуществе, которое дала бы Германии оккупация Бельгии и Голландии, и спросил у армии мнение, "при каких условиях можно было бы осуществить оккупацию этого района и сколько времени для этого потребовалось бы". 28 апреля 1939 года в своем ответе Рузвельту Гитлер вновь подчеркивал "обязывающие заверения", которые он сделал Нидерландам и Бельгии в числе других. Не прошло и месяца, как 23 мая фюрер заявил своим генералам, что "голландские и бельгийские аэродромы должны быть отняты силой... с молниеносной быстротой", что "следует игнорировать декларации о нейтралитете". Он еще не начал войну, но планы у него уже созрели. 22 августа, за неделю до нападения на Польшу, он совещался со своими генералами относительно возможности нарушить нейтралитет Голландии и Бельгии. "Англия и Франция, - сказал он, - не станут нарушать нейтралитет этих стран". Четырьмя днями позднее, 26 августа, он приказал своим послам в Брюсселе и Гааге проинформировать соответствующие правительства, что в случае возникновения войны "Германия ни при каких обстоятельствах не нарушит неприкосновенность границ Бельгии и Голландии" - заверение, которое он публично повторил 6 октября по завершении польской кампании. На следующий день, 7 октября, генерал Браухич по указанию Гитлера предложил своим командующим группами армий осуществить все приготовления для немедленного вторжения на территорию Голландии и Бельгии, если этого потребует политическая обстановка.
А еще двумя днями позднее, 9 октября, в Директиве э 6 Гитлер приказывал:
"... Подготовить наступательные операции через люксембургско-бельгийско-голландскую территорию. Это наступление должно быть проведено как можно более крупными силами и как можно скорее... Целью этих наступательных операций является разгром по возможности большей части французской действующей армии и сражающихся на ее стороне союзников и одновременно захват возможно большей голландской, бельгийской и северофранцузской территории... "
Бельгийцы и голландцы, разумеется, были не в курсе секретных приказов Гитлера, тем не менее они получили предостережение относительно того, что их ожидало. О некоторых предостережениях уже говорилось ранее: полковник Остер, один из антинацистских заговорщиков, предупредил 5 ноября голландского и бельгийского военных атташе в Берлине, что немецкое нападение запланировано на 12 ноября. В конце октября Герделер, другой участник антинацистского заговора, выехал по настоянию Вайц-зекера в Брюссель, чтобы предупредить бельгийцев о предстоящем нападении. А вскоре после Нового года, точнее, 10 января 1940 года гитлеровские планы наступления на Западе попали в руки бельгийцев, когда офицер, который вез эти документы, совершил вынужденную посадку в Бельгии.
К тому времени генеральные штабы Бельгии и Голландии знали от своих приграничных разведывательных служб, что Германия сосредоточивает у границы около 50 дивизий. Воспользовались они и необычным источником информации в самой немецкой столице. Таким источником оказался полковник Г. Дж. Сас, нидерландский военный атташе в Берлине. Сас был близким другом полковника Остера и часто обедал в его уединенном доме, расположенном в пригороде Берлина Целендорф, - этой практике способствовало введенное с начала войны затемнение, под прикрытием которого ряд лиц, как иностранцев, так и немцев, осуществляли в Берлине свои рискованные миссии, не опасаясь попасть в поле зрения немецкой контрразведки. Именно Сасу полковник Остер сообщил в начале ноября о немецком нападении, назначенном на 12 ноября. Он же сообщил в январе военному атташе о новом сроке нападения. Ни в первом, ни во втором случае нападения не произошло, и в Брюсселе, и в Гааге вера в правдивость информации Саса оказалась несколько поколеблена - там, разумеется, не знали, что Гитлер действительно дважды устанавливал даты нападения, а затем отменял их. Однако предупреждение, переданное Сасом в Гаагу за десять дней до нападения на Норвегию и Данию, позднее подтвердившееся, очевидно, до некоторой степени восстановило его престиж.
3 мая Остер совершенно четко сообщил Сасу, что немецкое наступление на Западе через территорию Нидерландов и Бельгии начнется 10 мая, и военный атташе немедленно сообщил об этом своему правительству. На следующий день в столице Нидерландов получили подтверждение этой информации от голландского посла в Ватикане. Гаага немедленно известила об этом Брюссель. 5 мая было воскресенье, а уже в начале следующей недели всем нам в Берлине стало очевидно, что удар на Западе последует в ближайшие дни. Напряжение в столице усиливалось. К вечеру 8 мая я отправил в свой офис в Нью-Йорке телеграмму с просьбой задержать одного из наших корреспондентов в Амстердаме, вместо того чтобы отправлять его в Норвегию, где война, вероятно, уже закончилась. В тот вечер военные цензоры позволили мне намекнуть в радиопередаче, что вскоре развернутся события на Западе, включая Голландию и Бельгию.
Вечером 9 мая Остер и Сас обедали вдвоем, и этот совместный обед оказался для них последним. Немецкий офицер подтвердил, что отдан приказ начать наступление на Западе завтра на рассвете. Чтобы еще раз удостовериться в том, что никаких изменений в последнюю минуту не произойдет, Остер после обеда (скорее, после ужина) наведался в штаб ОКБ на Бендлерштрассе. Никаких изменений. "Свинья отбыла на Западный фронт", - передал Остер Сасу. Под "свиньей", естественно, подразумевался Гитлер. Сообщив эту новость бельгийскому военному атташе, Сас направился в свое посольство и позвонил в Гаагу. Для передачи такого сообщения существовал специальный код, и Сас произнес несколько безобидных на первый взгляд слов, которые означали: "Завтра на рассвете. Держитесь! "
Как ни странно, но две великие западные державы - Англия и Франция оказались застигнуты врасплох. Их генеральные штабы игнорировали тревожные донесения из Брюсселя и Гааги. Лондон был охвачен правительственным кризисом, который продлился три дня и разрешился только вечером 10 мая, когда Чемберлена на посту премьер-министра сменил Черчилль. Французский и английский штабы впервые услышали о немецком нападении, когда тишину предрассветного утра разорвал грохот немецких самолетов и визг пикирующих бомбардировщиков. С наступлением утра голландское и бельгийское правительства, до того державшие союзников на почтительном расстоянии в течение восьми месяцев, вместо того чтобы согласованно действовать в интересах укрепления общей обороны, обратились к ним с отчаянной мольбой о помощи.
Тем не менее планы союзников ответить на немецкое наступление в Бельгии начали осуществляться почти без задержек в первые два дня. Огромная англо-французская армия устремилась на северо-восток с франко-бельгийской границы, чтобы занять главную оборонительную линию вдоль рек Диль и Маас восточнее Брюсселя. Именно этого и добивалось высшее немецкое командование, ибо массированный обходный маневр союзников был ему крайне выгоден. Англо-французские войска, не осознавая этого, шли прямо в западню, что вскоре и привело союзные армии к полной катастрофе.
Альтернативные планы
Первоначальный вариант плана наступления на Западе, который в январе стал известен бельгийцам и, как подозревали немцы, французам и англичанам, подвергся коренным изменениям. Операция, получившая кодовое название "Гельб", была наскоро состряпана в конце 1939 года высшим командованием вермахта под давлением Гитлера, требовавшего предпринять наступление на Западе не позднее середины ноября. Среди военных историков да и среди самих немецких генералов ведутся споры о том, не являлся ли первый план модифицированной версией старого плана Шлиффена; Гальдер и Гудериан утверждали, что это именно так. Этот план предусматривал нанесение немцами основного удара на правом фланге через Бельгию и Северную Францию с целью захватить порты на французском побережье Ла-Манша. Совсем немногим отличался он от знаменитого плана Шлиффена, претворение в жизнь которого едва не привело немцев к успеху в 1914 году и который обеспечивал не только захват портов на Ла-Манше, но и мощный обходный маневр, что могло завершиться выходом правого крыла немецких армий через Бельгию и Северную Францию и через Сену в район, откуда они могли повернуть на восток южнее Парижа и там окружить и разгромить остатки французских вооруженных сил. Целью такой операции было стремление быстро покончить с вооруженным сопротивлением французов, с тем чтобы Германия уже в 1914 году обратила свою военную мощь против России.
Однако в 1939-1940 годах у Гитлера не было оснований беспокоиться по поводу русского фронта. Тем не менее его цель была более ограниченной. Во всяком случае, на первой фазе кампании он собирался не разгромить французскую армию, а только потеснить ее таким образом, чтобы, оккупировав побережье Ла-Манша и тем самым отрезав Англию от своего союзника на континенте и обеспечив себя авиационными и военно-морскими базами, Германия могла тревожить Британские острова и осуществлять их блокаду. Как явствует из его разглагольствований перед генералами в те дни, Гитлер полагал, что после такого поражения Англия и Франция согласятся на заключение мира и он сможет еще раз направить свои устремления на Восток.
Еще до того как первоначальный вариант плана "Гельб" попал в руки западных союзников, их верховное командование предвидело его основную идею. 17 ноября Высший военный совет союзников на своем заседании в Париже одобрил "План Д", который в случае немецкого наступления через Бельгию предусматривал немедленную переброску французских 1-й и 9-й армий и английских экспедиционных сил к главному бельгийскому оборонительному рубежу по рекам Диль и Маас от Антверпена через Левен, Намюр и Живе к Шер-левиль-Мезьер. За несколько дней до этого французский и английский генеральные штабы в ходе ряда секретных совещаний с представителями высшего военного командования Бельгии получили от последних заверения, что они усилят оборону на этом рубеже и окажут здесь основное сопротивление. Однако, все еще цепляясь за свой иллюзорный нейтралитет, что поддерживало в них надежду, будто им удастся избежать войны, бельгийцы да пыле этих договоренностей не пошли. Английский комитет начальников штабов доказывал, что если немцы начнут наступление, то времени для развертывания сил союзников на столь близком расстоянии не будет, тем не менее по настоянию генерала Гамелена "План Д" был принят.
В конце ноября союзники добавили к плану пункт, предусматривавший быструю переброску 7-й армии под командованием генерала Анри Жиро на побережье Ла-Манша в помощь голландцам, если Нидерланды подвергнутся немецкому нападению. Таким образом, попытка немцев вторгнуться через Бельгию - и, возможно, через Голландию - в обход линии Мажино натолкнется в самом начале на мощь английских экспедиционных сил, основных сил французской армии, 22 бельгийских и 10 голландских дивизий - силе в целом, как выяснилось, по численности равной немецкой.
Чтобы избежать фронтального столкновения и в то же время заманить в западню английскую и французскую армии, которые будут опрометчиво стремиться вперед, генерал Эрих фон Манштейн (урожденный Левинский), начальник штаба группы армий "А" под командованием Рундштедта, предложил радикально изменить план "Гельб". Манштейн, штабной офицер, имевший относительно невысокое звание, но богатое воображение, в течение зимы сумел изложить свою смелую идею Гитлеру вопреки первоначальным возражениям Браухича, Гальдера и ряда других генералов. Его предложение сводилось к тому, чтобы главный удар был нанесен в центре, через Арденны, массированными бронетанковыми силами, которым затем предстоит форсировать реку Маас севернее Седана, вырваться на оперативный простор и устремиться к Ла-Маншу, в район Абвиля.
Гитлер, которому всегда импонировали дерзкие решения, заинтересовался этим вариантом. Рундштедт стал без устали проталкивать эту идею не только потому, что он поверил в нее, но и потому, что в этом случае его группа армий "А" приобретала решающую роль в наступлении. Хотя личная неприязнь Гальдера и профессиональная зависть некоторых старших по званию генералов и привели в конце января к переводу Манштейна со штабной должности на должность командира корпуса, он все же использовал представившуюся ему во время обеда, устроенного фюрером в честь ряда новых командиров корпусов 17 февраля в Берлине, возможность и изложил Гитлеру свои неортодоксальные взгляды. Он доказывал, что удар танковыми силами через Арденны пришелся бы как раз по тому участку, где его союзники меньше всего ожидают, поскольку их генералы, как и большинство немецких генералов, считают эту сильно пересеченную, покрытую лесами местность непригодной для танков. Ложное наступление на правом фланге вынудило бы английские и французские армии устремиться в Бельгию. Затем, прорвав оборону французов у Седана и продвигаясь на запад вдоль правого берега реки Соммы к Ла-Маншу, немцы захлопнули бы западню для крупных англофранцузских сил, а также для бельгийской армии.
Это был довольно рискованный, как подчеркивали некоторые генералы, в том числе и Йодль, план. Но к этому времени Гитлер, считавший себя военным гением, практически уверовал в то, что идея эта его собственная, и высказывался в ее поддержку со все большим энтузиазмом. Генерал Гальдер, вначале отвергавший эту идею как сумасбродную, затем начал воспринимать ее как разумное предложение и при помощи офицеров генерального штаба значительно улучшил предложенный вариант. 24 февраля 1940 года план был официально одобрен и принят новой директивой ОКБ, а генералам было предложено к 7 марта произвести перегруппировку своих войск. В ходе пересмотра из общего плана кампании, утвержденного 29 октября 1939 года, случайно выпал вопрос об оккупации Нидерландов, но 14 ноября был включен вновь по настоянию военно-воздушных сил, которые нуждались в голландских аэродромах для проведения воздушных операций против Англии и для снабжения значительной части воздушно-десантных войск в этой небольшой, но сложной операции. Такого рода соображения иногда играют решающую роль в судьбах небольших государств.
Итак, по мере того как кампания в Норвегии приближалась к победоносному завершению и становилось тепло, немецкая армия, самая мощная, какую когда-либо видел мир, наращивала готовность нанести удар на Западе. В численном отношении силы сторон были почти равны-136 немецких дивизий против 135 французских, английских, бельгийских и голландских. Преимущество обороняющейся стороны заключалось в наличии широкой сети оборонительных сооружений: непреодолимая линия Мажино на юге, вытянутая линия бельгийских фортов в середине и укрепленные водные рубежи в Голландии на севере. Даже по количеству танков союзники не уступали немцам. Однако они не сосредоточили их так, как это сделали немцы. А из-за приверженности голландцев и бельгийцев к идее нейтралитета не было тесного взаимодействия и согласованности между штабами союзников, чтобы обороняющаяся сторона могла объединить свои ресурсы и усилия в целях достижения наилучших результатов. У немцев было единое командование, инициатива нападающей стороны, их не обуревали сомнения морального порядка.
Готовясь к агрессии, они обладали непоколебимой уверенностью в самих себе и смелым планом. У них имелся боевой опыт, приобретенный в польской кампании. Там они проверили на практике свою новую тактику и новое оружие. Им уже были известны возможности пикирующего бомбардировщика и массированного применения танков. И они знали, со слов Гитлера, который не переставал их повторять, что, хотя французам придется защищать родную землю, чудеса героизма они не проявят.
Несмотря на уверенность и решимость, немецкое верховное командование, как это явствует из секретных документов, по мере приближения часа "Ч" временами впадало в панику. По крайней мере, это испытывал Гитлер как верховный главнокомандующий. Об этом пишет генерал Йодль в своем дневнике. В самый последний момент Гитлер отменял ранее назначенное время наступления: 1 мая он наметил наступление на 5 мая; 3 мая он передвинул дату наступления с 5 мая на 6-е, сославшись на плохой прогноз погоды, в действительности же, очевидно, из-за того, что министерство иностранных дел не находило достаточно оправданными предложенные им мотивы для нарушения нейтралитета Бельгии и Нидерландов. На следующий день он наметил "день X" на 7 мая, а затем опять перенес его на 8 мая. "Фюрер закончил обдумывание оправдательных доводов для плана "Гельб", - отметил в своем дневнике Йодль. Бельгию и Голландию нужно было обвинить в действиях, совершенно недопустимых для нейтральной страны.
"7 мая. Поезд фюрера должен был отправиться из Финкенкруга в 16. 38 по расписанию (из дневника Йодля). Однако погода оставалась неопределенной, поэтому приказ (на наступление) был отменен... Фюрер крайне обеспокоен переносом начала наступления, поскольку существует опасность предательства. Разговор бельгийского посла в Ватикане с Брюсселем дает основание полагать, что измена совершена каким-то немцем, выехавшим из Берлина в Рим 29 апреля...
8 мая. Тревожные вести из Голландии. Отмена отпусков, эвакуации, блокирование дорог и другие мобилизационные приготовления... Фюрер больше не хочет ждать. Геринг просит отодвинуть начало наступления хотя бы до 10-го... Фюрер крайне обеспокоен; он соглашается передвинуть дату наступления на 10 мая, по его словам, вопреки интуиции. Но ни на один день дольше...
9 мая. Фюрер принял решение начать наступление 10 мая. Это уже наверняка. Отъезд вместе с фюрером в его поезде назначен на 17. 00 из Финкенкруга. После получения благоприятной сводки погоды на 10-е, вечером 9-го, в 21. 00, в войска было передано кодовое слово "Данциг".
Гитлер в сопровождении Кейтеля, Йодля и некоторых других представителей ОКБ прибыл в штаб-квартиру возле Мюнстера, название которой дал он сам - Фельзеннест, как раз перед самым рассветом 10 мая. В 25 милях к западу германские вооруженные силы устремились через бельгийскую границу. На фронте протяженностью 175 миль от Северного моря до линии Мажино нацистские войска пересекли границы трех небольших нейтральных государств Голландии, Бельгии и Люксембурга, грубо нарушив свои торжественно данные и многократно повторенные гарантии. захваченных районов. Неужели союзные командующие не изучили особенностей этих кампаний и не сделали для себя соответствующих выводов?
Шестинедельная война: 10 мая - 25 июня 1940 года
Для Нидерландов война закончилась через пять дней. За этот же короткий период времени фактически была решена судьба Бельгии, Франции и английских экспедиционных сил. Для немцев все шло по плану, и не только по плану, а в соответствии со стратегическими и тактическими замыслами. Их успехи превзошли даже самые безрассудные мечты Гитлера. Его генералы были поражены молниеносной быстротой и размахом собственных побед. Что касается руководителей союзных держав, то развитие событий, которых они никоим образом не ожидали, и последовавшая затем полнейшая неразбериха, которой они не могли ожидать, просто парализовала их.
Сам Уинстон Черчилль, который вступил на пост премьер-министра в первый день сражения, был ошеломлен. В половине седьмого утра 15 мая его разбудил телефонный звонок премьер-министра Франции Поля Рейно из Парижа, который взволнованным голосом сообщил: "Нас разбили! Нас бьют! " Черчилль не мог этому поверить. Чтобы великая французская армия исчезла за одну неделю? Это невозможно. "Для меня были непостижимы масштабы революции, произошедшей в военном деле со времен последней войны и проявившейся в массированном применении танков", - писал позднее Уинстон Черчилль.
Танки - семь танковых дивизий, сосредоточенные на самом слабом участке обороны западных союзников для крупного прорыва, - вот что позволило добиться таких результатов. Эти танки и пикирующие бомбардировщики, парашютисты и десантируемые по воздуху войска, высадившиеся далеко позади оборонительных рубежей союзников или прямо на казавшиеся неприступными форты, повергли в полнейшее смятение западных союзников.
И все же мы, кто в это время находился в Берлине, не могли не удивляться тому, что тактика немцев и их способы действий оказались столь ошеломляющими для лидеров западных держав.
Разве войска Гитлера не продемонстрировали свою эффективность в боевых действиях против Польши? И там крупнейшие прорывы, завершавшиеся окружением или уничтожением польских армий в пределах недели, были осуществлены благодаря массированному применению танков после того, как пикирующие бомбардировщики сломили сопротивление поляков. Парашютисты и воздушно-десантные войска действовали в Польше неэффективно, даже когда их использовали в ограниченных масштабах; они не смогли захватить ключевые мосты в исправном состоянии. Но в Норвегии, за месяц до наступления на западном направлении, они действовали удивительно успешно, захватив Осло и все аэродромы, усилив отдельные небольшие группы, которые были высажены с моря в Ставангере, Бергене, Тронхейме и Нарвике, и тем самым обеспечив успешное удержание этими группами
Завоевание Нидерландов
Только одну танковую дивизию выделили немцы для захвата Нидерландов, который был осуществлен всего за пять дней в основном парашютистами и войсками, доставленными на самолетах в районы позади крупных водных рубежей, созданных посредством затопления, что, как считали многие в Берлине, должно было надолго задержать немецкие войска. К изумлению озадаченных голландцев, впервые в истории военного дела действия против них свелись к проведению крупномасштабной воздушно-десантной операции. Учитывая внезапность такой акции, голландцы тем не менее сделали больше, чем можно было от них ожидать.
Первоочередная задача немцев состояла в том, чтобы доставить сюда по воздуху крупные силы, высадить их на аэродромах близ Гааги, сразу же оккупировать столицу и захватить королеву и правительство, как пытались они это сделать месяцем ранее в Норвегии. Однако в Гааге, как и в Осло, осуществить намеченные планы не удалось, правда из-за иных обстоятельств. Придя в себя после неожиданного нападения и преодолев неразбериху, голландская пехота, поддержанная артиллерией, к вечеру 10 мая оттеснила немцев в составе двух полков с трех аэродромов, расположенных вокруг Гааги. Это задержало на некоторое время захват столицы и спасло правительство, однако сковано голландские резервы, которые были крайне необходимы в других местах.
Ключевым моментом в немецком плане был захват воздушно-десантными подразделениями мостов через Маас, расположенных чуть южнее Роттердама и в устье Мааса у Дордрехта, на юго-востоке. Именно через эти мосты генерал Георг фон Кюхлер надеялся переправить в Голландию свою 18-ю армию, двигавшуюся от границы Германии, проходившей почти в 100 милях отсюда. Никаким иным путем нельзя было быстро овладеть этим районом, находившимся за грозными водными препятствиями и охватывавшим Гаагу, Амстердам, Утрехт, Роттердам и Лейден,
Мосты были захвачены утром 10 мая воздушно-десантными подразделениями, причем одна рота приземлилась на реке у Роттердама в отживших свой век гидросамолетах, прежде чем ошарашенная внезапностью голландская охрана успела их взорвать. Голландские подразделения предпринимали отчаянные усилия, чтобы отогнать немцев от мостов, и уже были близки к успеху, но немцы сумели продержаться до утра 12 мая, когда здесь появилась танковая дивизия из армии Кюхлера, ранее прорвавшая оборонительный рубеж Греббе, Пиил на востоке, усиленный несколькими водными препятствиями, на которых, как надеялись голландцы, можно было задержать противника на несколько дней.
Оставалась некоторая надежда, что немцев удастся задержать до мостов, у Мердика, силами французской 7-й армии под командованием генерала Жиро, которая направилась сюда с берегов Ла-Манша и достигла Тилбурга в полдень 11 мая. Однако у французов, как и у голландцев, оказавшихся под сильнейшим давлением, не хватало авиационной поддержки, бронетанковых средств, противотанковых и зенитных орудий, поэтому их легко отбрасывали назад, к Бреде. Это открыло немецкой 9-й танковой дивизии дорогу через мосты у Мердика и Дордрехта, и в полдень 12 мая она появилась на левом берегу Мааса, где немецкие десантники все еще удерживали в своих руках мосты.
Но пройти по мостам в Роттердам танки не могли, так как голландцы за это время сумели заблокировать их с севера. К утру 14 мая обстановка для голландцев сложилась крайне тяжелая, но небезнадежная. Голландия пока что не была повержена. Немецкие воздушно-десантные подразделения, высадившиеся вокруг Гааги, были либо взяты в плен, либо рассеяны по близлежащим деревням. Роттердам все еще держался. Немецкое верховное командование, надеявшееся снять с голландского фронта одну танковую дивизию и части поддержки, чтобы использовать их в развитие только что возникших благоприятных условий йо Франции, оказалось в затруднительном положении. Утром 14 мая Гитлер издал Директиву э 11, в которой констатировал: "... Сопротивление голландской армии оказалось более стойким, чем предполагалось. Как политические, так и военные факторы требуют сломить это сопротивление в кратчайший срок". Как? Он приказал высвободить часть сил и средств из полосы 6-й армий в Бельгии, чтобы "облегчить быстрое овладение крепостью Голландия".
Гитлер и Геринг отдали специальный приказ об ожесточенной бомбардировке Роттердама. Голландцев вынудят капитулировать, использовав для этого нацистский террор, тот самый, который был использован против осажденной Варшавы прошлой осенью.
Утром 14 мая немецкий штабной офицер из 39-го корпуса прошел с белым флагом по мосту у Роттердама и потребовал сдачи города. Он предупредил, что в случае отказа город будет подвергнут бомбардировке. Пока голландский офицер вел переговоры о капитуляции в штабе немцев, размещавшемся возле моста, обсуждая ее детали, а потом возвращался к себе с немецкими условиями, над городом появились бомбардировщики и стерли с лица земли всю центральную часть Роттердама. Около 800 человек, в основном из числа гражданского населения, было убито, несколько тысяч ранено и 78 тысяч остались без крова {Тогда было сообщено, что погибло не менее 25-30 тысяч голландцев, и долгое время этому верили. Однако на Нюрнбергском процессе голландское правительство назвало цифру 814. - Прим. авт. }.
Этот акт вероломства, акт преднамеренной жестокости надолго сохранился в памяти голландцев, хотя на Нюрнбергском процессе Геринг, так и Кессельринг обосновывали бомбардировку Роттердама тем, что он не являлся открытым городом и упорно оборонялся. И тот и другой утверждали, что им не было ничего известно о переговорах по поводу капитуляции города, когда они направили туда бомбардировщики, хотя, как явствует из архивных документов немецкой армии, они хорошо знали об этом. Во всяком случае, ОКВ не принесло в то время никаких извинений. Вечером 14 мая я слушал специальную сводку ОКВ по Берлинскому радио:
"Впечатляющие удары немецких пикирующих бомбардировщиков и неотвратимость танковой атаки заставили город Роттердам капитулировать и тем самым спасти себя от разрушения".
После того как Роттердам сдался, капитулировали и голландские вооруженные силы. Королева Вильгельмина и правительство на двух английских эсминцах бежали в Лондон. 14 мая, с наступлением сумерек, генерал Винкельман, главнокомандующий голландскими вооруженными силами, отдал своим войскам приказ сложить оружие, а на следующий день, в 11 часов, подписал официальный документ о капитуляции. За пять дней все было закончено. То есть с боями было закончено. Над маленькой цивилизованной страной, подвергшейся насилию, почти на пять лет опустилась ночь жестокого немецкого террора.
Падение Бельгии и окружение англо-французских армий
Ко времени капитуляции Голландии уже был брошен жребий, определивший судьбу Бельгии, Франции и английских экспедиционных сил. 14 мая оказалось фатальным, хотя с начала Немецкого наступления это был всего лишь пятый день. Накануне вечером германские танковые части захватили четыре моста через реку Маас с крутыми, покрытыми густым лесом берегами между Динаном и Седаном, овладев последним, который в 1870 году был свидетелем капитуляции Наполеона III перед немецким генералом Мольтке и конца третьей империи, и теперь создавали серьезную угрозу центру обороны союзников и важнейшему участку, откуда цвет французской и английской армий так быстро достиг Бельгии.
На следующий день, то есть 14 мая, лавина прорвалась. Танковая армия, невиданная в истории войн по своей численности, концентрации боевой техники, мобильности и ударной мощи, которая начала продвижение от немецкой границы еще 10 мая, тремя колоннами, растянувшись на сотни километров, теперь прорвалась через французские 9-ю и 2-ю армии и устремилась к Ла-Маншу, оставив союзные войска в Бельгии. Это была грозная, неумолимая сила. Ее появлению предшествовали следовавшие одна за другой атаки пикирующих бомбардировщиков, которые обрабатывали французские оборонительные рубежи; на месте переправ через реки и каналы кишмя кишели саперы и понтонеры, ставившие на воду резиновые лодки и наводившие понтонные мосты; у каждой танковой дивизии имелась своя самоходная артиллерия и по одной бригаде мотопехоты; а непосредственно за танковыми корпусами шли дивизии моторизованной пехоты с целью закрепиться на позициях, захваченных танковыми частями, - такую махину из стали и огня невозможно было остановить теми средствами, которыми располагали ошеломленные обороняющиеся. По обе стороны от Динана на Маасе французы не выдержали натиска 15-го танкового корпуса генерала Германа Гота, в котором одной из двух танковых дивизий командовал молодой энергичный бригадный генерал Эрвин Роммель. Далее на юг вдоль реки возле Монтерме танковый корпус генерала Георга Рейнхардта тоже прорвал двумя танковыми дивизиями оборону французов.
Однако самый главный удар по союзникам был нанесен у Седана, который в памяти французов всегда ассоциировался с катастрофой. Утром 14 мая две танковые дивизии из 19-го танкового корпуса генерала Гейнца Гудериана быстро проскочили по наскоро наведенному через Маас понтонному мосту и нанесли удар в западном направлении. Хотя французские бронетанковые силы и английские бомбардировщики предпринимали отчаянные усилия, чтобы разрушить этот мост (только в ходе одного налета 40 (из 71) английских самолетов было сбито огнем зенитной артиллерии и уничтожено 70 французских танков), им не удалось даже повредить его. К вечеру немецкий плацдарм у Седана составлял уже 30 миль в ширину и 15 в глубину, а французские войска на центральном участке обороны союзников оказались разгромлены. Те же, кто не попал в окружение или в плен, в беспорядке отступали. Над франко-английскими армиями на севере, а также 22 бельгийскими дивизиями нависла зловещая угроза оказаться отрезанными.
Первые два дня для союзников прошли довольно хорошо - так, по крайней мере, они думали. Для Черчилля, только что окунувшегося в водоворот событий в новом для него качестве премьер-министра, до вечера 12 мая, как писал он впоследствии, "не было никаких оснований считать, что операции развиваются плохо" {Два танковых корпуса Рейнхардта и Гудериана составляли танковую группу генерала фон Клейста, в которую входили пять танковых и три моторизованные пехотные дивизии. - Прим. авт. } . Гамелен, "генералиссимус" союзных вооруженных сил, был тоже доволен сложившейся обстановкой. Накануне вечером лучшая и главная часть французских войск - 1, 7 и 9-я армии - вместе с английскими экспедиционными силами в составе девяти дивизий под командованием лорда Горта соединились с бельгийцами, как и предусматривалось планом, на мощном оборонительном рубеже по реке Диль от Антверпена через Левен к Вавру и далее через Жамблу и Намюр вдоль Мааса на Седан. Между мощными бельгийскими крепостями Намюр и Антверпен на фронте 60 миль союзники фактически превосходили по численности приближавшихся немцев, располагая 36 дивизиями против 20, входивших в состав 6-й армии генерала Рейхенау.
Несмотря на то что бельгийцы довольно успешно действовали на своем участке фронта, они не смогли задержать противника на такое время, которое было предусмотрено планом. Как и голландцы, они оказались не в состоянии противодействовать совершенно новой тактике вермахта. Здесь, как и в Голландии, немцы захватили важнейшие мосты при помощи специально обученных штурмовых подразделений, которые на рассвете были бесшумно доставлены сюда на планерах. Они устранили охрану двух или трех мостов через Альберт-канал, прежде чем та сумела привести в действие взрывные устройства.
Еще более крупного успеха добился противник, захватив форт Эбен-Эмаэль, господствовавший над районом пересечения реки Маас и Альберт-канала. Эту современную, очень важную в стратегическом отношении крепость как союзники, так и немцы считали самым мощным фортификационным сооружением в Европе, которое превосходило все, что создали, французы на линии Мажино, а немцы на Западном валу. Форт состоял из серии казематов, сооруженных из стали и бетона глубоко под землей, с орудийными башнями, защищенными мощной броней, с гарнизоном в 1200 человек. Считалось, что такой форт может выдерживать удары самых мощных авиационных бомб и артиллерийских снарядов в течение неопределенно долгого времени. А между тем 80 немецких солдат под командованием унтер-офицера за 30 часов вынудили гарнизон крепости сложить оружие. Операцию по обезвреживанию крепости немцы начали с того, что на ее крышу высадили вышеупомянутых 80 солдат. Потери нападающей стороны составили шесть убитых и девятнадцать раненых. В Берлине, помнится, ОКВ представило дело в самом таинственном свете, сообщив в специальном коммюнике вечером 11 мая, что форт Эбен-Эмаэль взят "новым методом". Сообщение породило различного рода слухи, будто у немцев появилось новое смертоносное "секретное оружие", вероятно нервно-паралитический газ, на время парализующий противника; и доктор Геббельс с удовольствием раздувал эти слухи.
Однако правда была куда более прозаичной. С присущим немцам педантизмом зимой 1939/40 года они воздвигли в Хильдесхайме макет форта и мостов через Альберт-канал и тренировали на них около 400 солдат, которых доставляли к объектам захвата на планерах. Три группы должны были захватить три моста, четвертая группа - овладеть фортом. Эта группа в составе 80 человек высадилась с планеров на крышу форта, заложила в бронированные орудийные башни специально приготовленную взрывчатку, с помощью которой не только вывела из строя крепостную артиллерию, но и вызвала пожары и распространение газа в расположенных ниже казематах. Используя портативные огнеметы, немцы в течение какого-то часа проникли в верхние казематы, вывели из строя легкие и тяжелые орудия и пункты наблюдения. Бельгийская пехота тщетно пыталась выбить небольшой отряд немцев из крепости, но ее отогнали прилетевшие пикирующие бомбардировщики и подоспевшие подкрепления парашютистов. К утру 11 мая здесь появились головные части наступавших танковых соединений, которые по двум исправным мостам двинулись на север; они окружили еще сопротивлявшийся форт, последовали новые бомбовые удары с воздуха, и после рукопашных схваток в самих казематах в полдень 11 мая над крепостью поднялся белый флаг и 1200 ошеломленных бельгийских защитников крепости вышли из нее и сложили оружие.
Такое мастерство немецких солдат наряду с захватом мостов и яростью наступательных действий 6-й армии генерала Рейхенау, поддержанных 16-м танковым корпусом генерала Гепнера в составе двух танковых и одной механизированной дивизий, убедило высшее военное командование союзников, что, как и в 1914 году, главный удар немецкого наступления осуществляется правым крылом войск противника и что они, западные союзники, приняли соответствующие контрмеры, чтобы остановить его. И действительно, еще вечером 15 мая бельгийские, английские и французские войска прочно удерживали фронт по линии Даль - Антверпен - Намюр.
Именно этого и добивалось немецкое верховное командование. Теперь ему представился случай применить план Манштейна и нанести ошеломляющий удар в центре. Генерал Гальдер, начальник генерального штаба сухопутных войск, хорошо понимал возможности сложившейся обстановки. Вечером 13 мая он записал в своем дневнике:
"Следует предполагать, что севернее Намюра будет закончено сосредоточение войск в количестве примерно 24 англо-французских и около 15 бельгийских дивизий. Им противостоят 15 дивизий нашей 6-й армии и 6 из резерва... Если противник перейдет в контрнаступление, мы сумеем создать достаточно прочную оборону. Развертывать новые силы не нужно... Южнее Намюра противник уступает нам в численности. Соотношение сил 2: 1. Исход наступления на Маасе решит, где и когда мы сможем использовать это превосходство. На этом участке фронта никакими крупными подвижными силами противник не располагает... "
Никакими крупными силами противник не располагает на участке фронта, который на следующий день был прорван?
16 мая премьер-министр Черчилль вылетел в Париж для выяснения обстановки. К полудню, когда он направлялся в министерство иностранных дел на встречу с премьером Рейно и генералом Гамеленом, передовые немецкие части уже находились в 60 милях западнее Седана и стремительно продвигались по открытой местности, не встречая никакого сопротивления. Между ними и Парижем или между ними и Ла-Маншем не было никаких значительных сил, однако Черчилль еще не знал об этом. "Где стратегические резервы? - обратился он к Гамелену и, переходя на французский, спросил: - А есть ли силы для маневра? " Командующий союзными армиями повернулся к нему и, отрицательно качнув головой и пожав плечами, ответил: "Нет никаких" {После войны Гамелен утверждал, что ответил не "Нет никаких", а "Больше нет никаких". - Прим. авт. }.
"Я был поражен, - писал впоследствии Черчилль. - Это было неслыханно, чтобы великая армия, подвергнувшаяся нападению, не держала никаких войск в резерве. Я признался, что это одна из самых больших неожиданностей в моей жизни".
Едва ли это вызвало меньшее удивление у немецкого верховного командования, по крайней мере, у фюрера и его генералов в ОКВ, если не у Гальдера. Гитлер дважды заколебался во время кампании на Западе, которой руководил сам лично.
Первый раз он заколебался 17 мая, когда нервное напряжение достигло наивысшей точки. В то утро Гудериан, танковый корпус которого шел третьим клином на Ла-Манш, получил приказ остановиться там, где его застанет приказ. По данным воздушной разведки, проведенной люфтваффе, французы предпринимали крупное контрнаступление с целью отрезать танковые немецкие клинья, вытянувшиеся в западном направлении от Седана. В связи с этим Гитлер стал поспешно совещаться с главнокомандующим сухопутными войсками Браухичем и Гальдером. Он был уверен, что серьезная угроза со стороны французов нарастает с юга. Генерал Рундштедт, командующий группой армий "А", которая составляла основную силу, осуществившую прорыв на Маасе, поддержал фюрера, когда они обсуждали этот вопрос позднее. Он заметил, что ожидает "крупного внезапного контрнаступления французов со стороны Вердена и Шалон-сюр-Марн".
В лихорадочном мозгу Гитлера возникал призрак второй Марны {В сентябре 1914 года на реке Марна англо-французские войска остановили наступление германской армии. - Прим. тит. ред. }. "Я пристально слежу за этим, - писал он на следующий день Муссолини. - Чудо на Марне, как в 1914 году, не повторится! "
"Безрадостный день, - записал в своем дневнике Гальдер вечером 17 мая. - Фюрер ужасно нервничает. Он боится собственного успеха, не хочет ничем рисковать и охотнее всего задержал бы наше дальнейшее продвижение. Предлог - озабоченность левым флангом! Переговоры... вызвали лишь недоумение и сомнения".
Настроение у нацистского главаря не улучшилось и на следующий день, несмотря на поток сообщений, свидетельствовавших о крахе французов. 18 мая Гальдер зафиксировал в своем дневнике кризисное состояние в настроении фюрера:
"Фюрер, непонятно почему, озабочен южным флангом. Он беснуется и кричит, что можно погубить всю операцию и поставить себя перед угрозой поражения. Он и слушать не хочет о продолжении операции в западном направлении, не говоря уже о юго-западном, и все еще одержим идеей наступления на северо-запад. Это явилось предметом в высшей степени неприятной полемики между фюрером, с одной стороны, и главкомом и мной - с другой... "
Генерал Йодль из ОКВ, для которого фюрер почти всегда был прав, также отмечал разногласия на самом высшем уровне военного руководства.
"День огромного напряжения, - писал он 18 мая. - Главнокомандующий сухопутными войсками (Браухич) не претворил в жизнь намерение как можно быстрее наращивать силы на новой фланговой позиции к югу... Немедленный вызов Браухича и Гальдера, и они получают категорический приказ немедленно принять необходимые меры".
Однако Гальдер оказался прав: у французов не было резервов, чтобы предпринять контрнаступление с юга. И хотя танковые дивизии, проявляя нетерпение, рвались в бой, полученные приказы предписывали ограничиваться "разведкой боем" - именно это и было нужно, чтобы продолжать оттеснять противника в сторону Ла-Манша. К утру 19 мая мощный клин в составе семи танковых дивизий, безостановочно продвигаясь от реки Соммы на север мимо знаменитых полей сражения времен первой мировой войны, находился уже примерно в 50 милях от Ла-Манша. Вечером 10 мая, к удивлению штаба Гитлера, 2-я танковая дивизия вышла к Абвилю у устья Соммы. Бельгийцы, английские экспедиционные силы и три французские армии оказались в западне.
"Фюрер вне себя от радости, - записал в тот вечер в своем дневнике Йодль. - Самой высокой похвалы достойны немецкая армия и ее руководство. Фюрер работает над проектом мирного договора, не упуская из вида основную мысль: возвращение территорий, которые были отняты у немецкого народа на протяжении последних 400 лет, и других ценностей... "
В архивных документах хранится специальный меморандум, зафиксировавший взволнованные слова фюрера, которому главнокомандующий сухопутными войсками по телефону доложил о захвате Абвиля. У армий союзников оставалась единственная надежда выйти из окружения и избежать катастрофы - немедленно повернуть на юго-запад, оторваться от немецкой 6-й армии, которая наседала на них, пробиться через немецкий танковый клин, протянувшийся через Северную Францию к морю, и соединиться со свежими французскими силами, направлявшимися от Соммы на север. По существу к этому и сводился приказ Гамелена, отданный им утром 19 мая, но в тот же вечер он был замещен генералом Максимом Вейганом, который тут же отменил его приказ. Генерал Вейган, приобретший огромный военный авторитет еще в первую мировую войну, хотел посоветоваться с союзными командующими в Бельгии, прежде чем принимать какие-либо решения. В результате, пока Вейган пришел к тому решению, которое уже принял его предшественник, было потеряно три дня. Задержка эта дорого обошлась союзникам. На севере имелось 40 французских, английских и бельгийских дивизий, получивших боевой опыт, и если бы они ударили в южном направлении через немецкий танковый клин 19 мая, как приказал Гамелен, то могли бы вырваться из западни. К тому же времени, когда они предприняли попытку действовать, связь между штабами союзных войск нарушилась, и в условиях сильного давления со стороны противника удары союзных армий оказались несогласованными. Во всяком случае, план Вейгана остался существовать в его голове. В действительности французские войска, стоявшие на Сомме, не двинулись с места.
Между тем немецкое верховное командование бросило все оказавшиеся в наличии пехотные соединения, чтобы расширить брешь, проделанную в войсках союзников танковым клином. К 24 мая танки Гудериана, двигавшиеся вдоль Ла-Манша от Абвиля, захватили Булонь и окружили Кале, два главных порта, и вышли к Гравлину, расположенному примерно в 20 милях от Дюнкерка. В Бельгии фронт перемещался в юго-западном направлении по мере того, как союзные войска пытались оторваться от противника. И к 24 мая английские, французские и бельгийские армии на севере оказались загнанными в относительно небольшой треугольник, основание которого составляло побережье Ла-Манша, а вершина находилась где-то в районе Валансьена, примерно в 70 милях от побережья. Теперь у союзников уже не было надежды вырваться из окружения. Оставалась лишь надежда, и та слишком слабая, что удастся осуществить эвакуацию морем из Дюнкерка.
Именно в этот момент, 24 мая, когда немецкие танки уже находились на ближних подступах к Дюнкерку, готовясь нанести завершающий удар вдоль Аа-канала между Гравлином и Сент-Омером, был получен странный - а для наступавших солдат просто необъяснимый - приказ прекратить дальнейшее наступление. Это была первая во второй мировой войне крупная ошибка немецкого верховного командования, ставшая предметом острейших споров не только для немецких генералов, но и для военных историков, старавшихся выяснить, кто ответствен за такой приказ и почему он был отдан. К этому вопросу мы еще вернемся и попытаемся разобраться в потоке материалов, которые в настоящее время стали доступны для исследователей. Каковы бы ни были причины, побудившие отдать такой приказ, он предоставил союзникам, особенно англичанам, отсрочку, приведшую к чуду Дюнкерка. Но это чудо не спасло бельгийцев.
Капитуляция короля Леопольда
Король Бельгии Леопольд III сдался рано утром 28 мая. Молодой упрямый правитель, разорвавший альянс с Францией и Англией во имя абсурдного нейтралитета, отказывавшийся восстановить этот альянс даже тогда, когда стало известно, что немцы готовят массированное наступление через бельгийскую границу, в самый последний момент, когда Гитлер уже нанес удар, обратившийся к французам и англичанам за военной помощью и получивший ее, теперь, в час отчаяния, дезертировал и бросил их, открыв дорогу немецким дивизиям, которые ринулись во фланг оказавшимся в западне англо-французским войскам. Более того, он сделал это, как заявил в палате общин 4 июня Черчилль, "без предварительной консультации, без какого-либо уведомления, без учета мнения министров его правительства, поступив по своему усмотрению".
Практически он сделал это вопреки единодушному мнению бельгийского правительства, указаниям которого согласно конституции обязан был следовать. 25 мая, в 5 часов пополудни, у короля состоялся откровенный обмен мнениями с тремя членами кабинета, включая премьер-министра и министра иностранных дел, по поводу складывавшейся обстановки; все участники совещания настаивали, чтобы король не сдавался в плен немцам, ибо в противном случае "его унизят и заставят играть ту же роль, что играл чешский президент Гаха". Министры также напомнили ему, что он является главой государства и одновременно главнокомандующим и что в худшем случае до победы союзников он мог бы выполнять функции главы государства в изгнании, как королева Голландии и король Норвегии. "Я принял решение остаться, - заявил Леопольд. - Дело союзников проиграно".
27 мая, в 5 часов, он направил генерала Деруссо, заместителя начальника бельгийского генерального штаба, к немцам с просьбой о перемирии. В 10 часов вечера генерал вернулся с немецкими условиями: "Фюрер требует сложить оружие безоговорочно". В 11 часов вечера король согласился на безоговорочную капитуляцию и предложил прекратить огонь в 4 часа утра следующего дня, что и было сделано.
Премьер-министр Франции Поль Рейно в своем гневном выступлении по Парижскому радио в резких выражениях осудил капитуляцию Леопольда, а бельгийский премьер в более сдержанном тоне проинформировал бельгийский народ о том, что король действовал вопреки единодушному мнению правительства, порвал связи со своим народом и более не в состоянии управлять страной и что бельгийское правительство в изгнании будет продолжать борьбу. Выступая в палате представителей 28 мая, Черчилль оставил за собой право дать оценку поступка Леопольда позднее, но уже 4 июня присоединился к общему мнению и осудил действия короля Бельгии.
Ожесточенные споры по этому вопросу долго длились и после войны. Защитники Леопольда, а их оказалось немало как внутри страны, так и за ее пределами, считали, что он поступил правильно и благородно, решив разделить судьбу своих солдат и всего бельгийского народа. Они особенно напирали на то, что, соглашаясь на капитуляцию, король действовал не как глава государства, а как главнокомандующий бельгийской армией.
То, что разбитые бельгийские войска к 27 мая оказались в отчаянном положении, бесспорно. Они мужественно согласились растянуть свой фронт, чтобы дать возможность англичанам и французам пробиваться на юг, и этот растянутый фронт быстро разваливался под мощными ударами немцев, хотя бельгийцы упорно оборонялись на занятых рубежах. Леопольду не сообщили, что 26 мая лорд Горт получил из Лондона приказ отступать к Дюнкерку и спасти то, что еще можно спасти из английских экспедиционных сил. Это одна сторона доводов, но есть и другая. Бельгийская армия подчинялась общему союзному командованию, а Леопольд пошел на сепаратный мир без согласования этого вопроса с ним. В оправдание Леопольда приводят тот факт, что 27 мая, в 12. 30, он направил Горту телеграмму, в которой сообщал, что скоро "вынужден будет капитулировать во избежание развала". Однако английский командующий этой телеграммы не получил. Впоследствии, давая показания, он утверждал, что впервые услышал о капитуляции только после 11 вечера 27 мая и оказался "неожиданно перед брешью протяженностью 20 миль между Ипром и морем, через которую танковые силы противника могли выйти к побережью". Генерал Вейган, являвшийся для короля старшим военачальником, узнал эту новость из телеграммы от французского офицера связи в бельгийском штабе вскоре после 6 часов вечера. Она поразила его, по утверждению командующего, "как гром среди ясного неба, ведь никакого предупреждения не было... "
Наконец, даже в роли главнокомандующего вооруженными силами Леопольд был обязан в условиях конституционной, демократической монархии согласиться с единодушным мнением своего правительства. Ни в этой роли, ни в роли главы государства он не имел полномочий на капитуляцию по своему усмотрению. Окончательное решение относительно своего суверена - и это было правомерно - вынес бельгийский народ. Его попросили вернуться на трон из Швейцарии, где он нашел убежище в конце войны, только через пять лет после разгрома вермахта. Когда 20 июля 1950 года после референдума, показавшего, что 57 процентов участвовавших в нем высказались за возвращение Леопольда, такая просьба наконец поступила, его появление в Бельгии вызвало столь бурную реакцию со стороны народа, что возникла угроза гражданской войны. Вскоре король отрекся от престола в пользу своего сына.
Что бы ни говорили о поведении Леопольда, не может быть никаких споров, хотя они и велись: его армия вела себя мужественно. В течение нескольких дней мая я шел по следам 6-й армий Рейхенау через Бельгию и видел собственными глазами, с каким упорством сражались бельгийские солдаты в самых неблагоприятных условиях. Их не сломило ни огромное численное превосходство, противника, ни безраздельное господство в воздухе пикирующих, бомбардировщиков, беспрепятственно обрушивавших свой смертоносный груз, ни попытки немецких танков прорвать бельгийскую оборону. Этого нельзя сказать о некоторых других войсках союзников, участвовавших в кампании. Бельгийцы стойко держались в течение 18 суток и держались бы гораздо дольше, если бы, подобно английским экспедиционным силам и французским северным армиям, не угодили в западню, причем не по своей вине.
Дюнкерское чудо
Начиная с 20 мая, когда танки Гудериана прорвались к Абвилю, английское адмиралтейство по личному указанию Черчилля собирало в одном месте всевозможные средства морского транспорта на случай эвакуации с французского побережья Ла-Манша английских экспедиционных сил и других союзных войск. Эвакуация через узкий пролив в Англию персонала, не принимавшего непосредственного участия в сражениях, началась сразу же. Как мы уже видели, к 24 мая бельгийский участок фронта на севере оказался на грани полного развала, а на юге немецкие танковые части, нанося удары вдоль побережья от Абвиля, захватили Булонь, окружили Кале и вышли в район Аа-канала, что всего в 20 милях от Дюнкерка. В этом промежутке находились бельгийская армия, девять дивизий английских экспедиционных сил и десять дивизий французской 1-й армии. Хотя местность в южной части образовавшегося котла, вдоль и поперек пересеченная каналами, траншеями и затопленными участками, была труднопроходимой для танков, танковые корпуса Гудериана и Рейнхардта овладели пятью плацдармами на противоположной стороне основного препятствия - Аа-канала, между Гравелином на побережье и Сент-Омером, и нацелились на нанесение сокрушающего удара по войскам союзников, которые оказались между молотом (танковые корпуса) и наковальней (с северо-востока немецкие 6-я и 18-я армии).
Неожиданно вечером 24 мая поступил категорический приказ верховного командования, изданный по настоянию Гитлера при поддержке Рундштедта и Геринга и вопреки решительному возражению Браухича и Гальдера, согласно которому танковые войска должны были остановиться на рубеже канала и не предпринимать никаких попыток к дальнейшему продвижению. Для лорда Горта это было равносильно отсрочке приведения в исполнение смертного приговора, которую он, а также английский военно-морской флот и авиация использовали в полной мере и которая, по словам Рундштедта, привела "к одному из крупнейших поворотных моментов в войне".
Как все-таки возник этот непостижимый приказ приостановить дальнейшее наступление, как представляется, на пороге величайшей победы немцев в этой кампании? Какие на то были причины? И кто ответствен за такой приказ? Эти вопросы вызвали ожесточеннейшие споры среди немецких генералов, причастных к данному событию, и среди историков. Генералы, возглавляемые Рундштедтом и Гальдером, возлагали вину исключительно на Гитлера. Черчилль подлил масла в огонь, утверждая во втором томе своих мемуаров, что инициатива издания такого приказа исходила от Рундштедта, а не от Гитлера, и цитируя в качестве доказательства материалы из военных дневников штаба самого Рундштедта. Из путаницы противоречивых и взаимоисключающих показаний трудно было выявить факты. В ходе подготовки этой главы автор письменно обратился к генералу Гальдеру за дальнейшими разъяснениями и вскоре получил вежливый и обстоятельный ответ. На основе этого ответа, а также многих других доказательств, которыми мы располагаем в настоящее время, можно сделать определенные выводы и разрешить спор, если не окончательно, то, по меньшей мере, довольно убедительно.
Что касается ответственности за тот знаменитый приказ, то Рундштедту вопреки его утверждениям придется разделить ее вместе с Гитлером. Утром 24 мая фюрер посетил штаб-квартиру группы армий "А" Рундштедта в Шарлевиль-Мезьере. Рундштедт предложил остановить танковые дивизии на рубеже по каналу перед Дюнкерком, пока сюда не будут подтянуты дополнительно пехотные дивизии {Установление этого факта на основании архивов штаба Рундштедта тем не менее не удержало генерала от нескольких заявлений, сделанных им после войны, в которых он возлагал вину на Гитлера. "Если бы я мог поступить по-своему, - говорил он майору Мильтону Шульману, офицеру канадской разведки, - то англичане у Дюнкерка так легко не отделались бы. Но руки у меня были связаны приказами, исходившими от самого Гитлера. В то время как англичане карабкались на суда в прибрежных водах, я продолжал отсиживаться в стороне от порта, не имея возможности действовать. Я сидел за городом и наблюдал, как спасаются бегством англичане, в то время как моим танкам и пехоте было запрещено идти вперед. Эта невероятная ошибка произошла из-за того, что Гитлер весьма своеобразно воспринимал проблемы военного руководства" (см. Шульман М. Поражение на Западе, с. 42-43).
На заседании Международного военного трибунала в Нюрнберге 20 июня 1946 года Рундштедт добавил: "Это была очень крупная ошибка главнокомандующего... Трудно описать, какое раздражение вызвал его приказ в то время". Аналогичные заявления Рундштедт сделал и Лиддел Гарту (см. Говорят немецкие генералы, с. 112-113; Соединенные Штаты против Лееба, с. 3350-3353, 3931-3942 (материалы Нюрнбергского процесса).
Тейлор в "Марше завоеваний" и Эллис в "Войне во Франции и Фландрии", проанализировав немецкие армейские архивы, пришли к несколько иному заключению. Труд Эллиса является официальным английским изложением этой кампании и опирается как на английские, так и на немецкие документы. Тейлор, в течение четырех лет представлявший обвинение от США на Нюрнбергских процессах, считается авторитетом по части немецких документов. - Прим. авт. }. Гитлер согласился, заметив, что танковые силы следует сохранить для последующих операций против французов к югу от Соммы. Более того, он заявил, что если котел, в который угодили союзники, стал слишком мал, то это будет мешать действиям люфтваффе. Вероятно, Рундштедт с одобрения фюрера тут же издал приказ о приостановке наступления, ибо, как пишет Черчилль, штаб английских экспедиционных сил перехватил немецкое указание по радио в 11. 42 того же дня. Гитлер и Рундштедт в этот момент совещались. Во всяком случае, в тот вечер Гитлер официально отдал приказ из ОКВ и это зафиксировали в своих дневниках и Йодль, и Гальдер. Начальник генерального штаба сухопутных войск был страшно огорчен.
"Подвижное левое крыло, перед которым нет противника, по настойчивому требованию фюрера остановлено! В указанном районе судьбу окруженных армий должна решить наша авиация".
Этот презрительный восклицательный знак указывает на то, что Геринг переговорил с Гитлером, и теперь известно, что так оно действительно было. Он предложил ликвидировать окруженную вражескую группировку лишь силами люфтваффе. В своем письме автору от 19 июля 1957 года Гальдер сообщал о тщеславных замыслах Геринга, которыми тот руководствовался, подталкивая Гитлера на отдачу такого приказа.
"В ходе последующих дней (то есть после 24 мая) стало известно, что принятие Гитлером этого решения было сделано под влиянием главным образом Геринга. Быстрое продвижение армии, риск и перспективы успеха которого были недоступны пониманию фюрера из-за отсутствия у него военного образования, обретало для него почти зловещий смысл. Он находился под постоянным давлением тревоги, что произойдет обратное...
Геринг, хорошо знавший фюрера, воспользовался его беспокойством. Он предложил завершить последнюю часть грандиозного сражения против окруженного противника только силами люфтваффе, тем самым устранив риск использования столь важных для дальнейших планов танковых соединений. И он сделал это предложение... из соображений, присущих столь неразборчивому в средствах, тщеславному человеку. Он хотел, чтобы после поразительно удачных операций армии осуществление решающего, заключительного акта в этом грандиозном сражении было поручено его военно-воздушным силам. Тем самым он надеялся в глазах мировой общественности снискать славу за успех всей операции... "
Далее в письме генерал Гальдер сообщает подробности разговора с Браухичем после того, как тот имел обстоятельную беседу с генералами люфтваффе Мильхом и Кессельрингом в нюрнбергской тюрьме в январе 1946 года. Мильх и Кессельринг заявили, что Геринг внушал в то время (май 1940 года) Гитлеру, что если эту большую победу в развертывавшемся сражении поставят в заслугу только армейским генералам, то престижу фюрера в глазах немецкого народа будет нанесен непоправимый ущерб. Это можно предотвратить только в том случае, если люфтваффе, а не армия доведут это решающее сражение до победного конца.
Таким образом, совершенно очевидно, что замысел Гитлера, подогреваемый Герингом и Рундштедтом, но решительно не одобряемый Браухичем и Гальдером, сводился к тому, чтобы позволить люфтваффе и группе армий "Б" под командованием Бока без использования танковых соединений медленно теснить бельгийцев и англичан в юго-западном направлении к Ла-Маншу, уничтожая их в образовавшемся котле. Группе армий "А" под командованием Рундштедта примерно с семью танковыми дивизиями, остановленной на водных рубежах к западу и югу от Дюнкерка, предстояло твердо стоять на занятых позициях и не выпускать противника из окружения. Однако ни люфтваффе, ни группа армий Бока оказались не в состоянии решить эту задачу. Утром 26 мая Гальдер раздраженно отмечал в своем дневнике, что высочайшие приказы "совершенно непостижимы", что "танки, моторизованные соединения по высочайшему приказу стоят как пригвожденные".
Наконец вечером 26 мая Гитлер отменил этот злополучный приказ и согласился, что ввиду медленного продвижения войск Бока в Бельгии и большой активности морского транспорта противника в прибрежных водах танковые войска могут возобновить наступление на Дюнкерк. Но было уже поздно: за это время загнанный в западню противник успел усилить свои оборонительные рубежи и под их прикрытием начал уходить в море.
Теперь мы знаем, что в поддержку этого рокового приказа у Гитлера имелись и политические соображения. Гальдер в своем дневнике отметил, что 25 мая "день снова начался с неприятных стычек между Браухичем и фюрером относительно дальнейшего ведения битвы на окружение". Далее он пишет:
"Однако политическое руководство считает, что решающая битва должна произойти не на территории Фландрии, а в Северной Франции".
Эта запись меня озадачила, и, когда я обратился к бывшему начальнику генерального штаба сухопутных сил генералу Гальдеру с просьбой припомнить, какие политические мотивы выдвигал Гитлер в обоснование своего желания завершить сражение на территории Франции, а не Бельгии, Гальдер припомнил все довольно подробно. "Я очень хорошо помню, - писал он, - что в ходе наших разговоров в то время Гитлер в обоснование своего приказа приостановить наступление приводил два главных соображения. Первое было связано с причинами чисто военного характера: неподходящий для использования танков рельеф местности, что могло привести к большим потерям в танках и в свою очередь привело бы к ослаблению сил для предстоящего наступления на остальную часть Франции, и т. п. ". Затем, как отмечает Гальдер, фюрер привел вторую причину:
"... Он знал, что мы, как солдаты, не могли ее оспаривать, поскольку она была политической, а не военной. Эта вторая причина заключалась в том, что он не хотел, чтобы решающее сражение, которое неизбежно нанесло бы огромный урон населению, произошло на территории, заселенной фламандцами. По его словам, он собирался создать независимый национал-социалистский регион на территории, заселенной фламандцами немецкого происхождения, тем самым тесно связав этот регион с Германией. Его сторонники на фламандской земле активно работают в этом направлении уже давно; он обещал им не подвергать их земли разрушениям войны, если он не выполнит это обещание, их вера в него будет серьезно поколеблена. Это было бы политически невыгодно для Германии, и он, как несущий политическую ответственность лидер, не должен допустить этого".
Абсурд? Если это представить как еще одну внезапную аберрацию Гитлера (Гальдер пишет, что ни его, ни Браухича "эти доводы не убедили"), то другие политические доводы, которые излагал своим генералам Гитлер, были более здравыми и важными. Описывая после войны совещание Гитлера с Рундштедтом, состоявшееся 24 мая, генерал Гюнтер Блюментрит, в то время начальник оперативного отдела в штабе Рундштедта, говорил английскому военному писателю Лиддел Гарту:
"Гитлер пребывал в очень хорошем настроении... и высказал нам свое мнение, что война будет закончена в шесть недель. После этого ему бы хотелось заключить разумный мир с Францией, и тогда была бы открыта дорога для соглашения с Англией...
Затем он удивил нас своими восторженными высказываниями о Британской империи, о необходимости ее существования и о цивилизации, которую Англия принесла миру... Он сказал, что все, чего он хочет от Англии, так это чтобы она признала положение Германии на континенте. Возвращение Германии ее колоний желательно, но это несущественно... В заключение он сказал, что его целью является заключение мира с Англией на такой основе, которую бы совместимой с ее честью и достоинством".
С подобного рода суждениями Гитлер часто выступал в последующие несколько недель перед своими генералами, перед Чиано и Муссолини и, наконец, публично. Месяц спустя Чиано был поражен, узнав, что нацистский диктатор, находясь в зените славы, высказывался о важности сохранения Британской империи как "фактора мирового равновесия", а 13 июля Гальдер отметил в своем дневнике, что фюрера крайне занимает вопрос, почему Англия до сих пор не ищет мира. "... Он считает, что придется силой принудить Англию к миру. Однако он несколько неохотно идет на это. ... Разгром Англии будет достигнут ценой немецкой крови, а пожинать плоды будут Япония, Америка и др. "
Хотя многие в этом сомневались, но, возможно, Гитлер остановил свои танки перед Дюнкерком для того, чтобы избавить Англию от горького унижения и тем самым содействовать миру. Это был бы, по его словам, мир, в котором Англия предоставила бы Германии свободу снова направить свои усилия на Восток, на этот раз против России. Лондону пришлось бы в таком случае согласиться с господством третьего рейха на континенте. В течение последующих двух-трех месяцев Гитлер пребывал в уверенности, что такой мир вот-вот будет достигнут. Как прежде, так и теперь он не понимал характера английской нации, которая во главе со своими лидерами была полна решимости сражаться до конца.
Ни фюрер, ни его генералы, невежественные в морском деле, какими они остались и впредь, не осознавали, что морская нация сумеет эвакуировать треть миллиона людей через крохотный осажденный порт у них под носом.
Примерно в семь часов вечера 26 мая, вскоре после того, как Гитлер отменил приказ о приостановке наступления танковых соединений, британское адмиралтейство передало сигнал о начале операции "Динамо" - эвакуации из Дюнкерка в Англию оставшейся части английских экспедиционных сил. В ту же ночь немецкие танки возобновили свое наступление на порт, но теперь продвигаться было трудно. У лорда Горта оказалось достаточно времени, чтобы развернуть против немецких танков три пехотные дивизии с мощной артиллерийской поддержкой.
Танки продвигались очень медленно. Между тем началась эвакуация. Армада в составе 850 судов и кораблей самых разных классов - от крейсеров и эсминцев до парусных шлюпок и голландских спортивных глиссеров, ведомых подчас экипажами, укомплектованными добровольцами из прибрежных населенных пунктов, устремилась к Дюнкерку. В первый день, 27 мая, они вывезли 7669 человек; во второй день - 17804; затем - 47310; 30 мая - 53 823 солдата и офицера. Таким образом, всего за первые четыре дня было эвакуировано 126 606 человек - значительно больше, чем надеялось вывезти адмиралтейство. Когда операция началась, адмиралтейство предполагало за двое суток, на которые оно рассчитывало, эвакуировать приблизительно 45 тысяч человек.
И только на четвертые сутки операции "Динамо", то есть 30 мая, немецкое верховное командование осознало, что происходит. В течение четырех дней в сводках ОКБ повторялось, что окруженные вражеские армии обречены. В сводке от 29 мая, которую я занес в свой дневник, прямо говорилось: "Судьба французской армии в Артуа {Историческая область Франции. - Прим. ред. } решена... Английская армия, зажатая на узкой полосе... вокруг Дюнкерка, также уничтожается под ударами нашего концентрического наступления".
Но она не уничтожалась. Она уходила в море. Конечно, побросав свое тяжелое оружие и оснащение, но сохранив уверенность, что в будущем сможет снова вступить в бой. Утром 30 мая Гальдер доверительно записал в своем дневнике: "В окруженном нашими войсками "мешке" начинается процесс разложения. Английские части обороняются стойко и ожесточенно, тогда как часть сил устремилась к побережью и - пытается на судах и кораблях всех видов бежать через пролив. Разгром! " Он использовал название знаменитого романа Эмиля Золя, в котором отображено поражение Франции во франко-прусской войне.
После совещания у Браухича он делает следующую запись в дневнике:
"Браухич раздражен, так как просчеты, которые мы допустили по вине ОКБ... теперь начинают сказываться... Главное состоит в том, что вследствие остановки механизированных соединений кольцо не замкнулось на побережье и теперь нам приходится лишь созерцать, как многие тысячи солдат противника у нас под носом бегут в Англию, так как из-за плохой погоды авиация действовать не может". Фактически именно это они и делали. Несмотря на усиление давления, которое было немедленно предпринято немцами по всему периметру котла, англичане удерживали рубежи обороны и продолжали дальнейшую эвакуацию своих войск. 31 мая в этом плане был самым успешным днем: около 68 тысяч человек отправились в Англию, причем треть из них была подобрана прямо с берега, а остальные -, в гавани Дюнкерка. Теперь общее число вывезенных из окружения составило 194 620 человек, то есть в четыре раза больше, чем предусматривалось первоначально. Где же были знаменитые люфтваффе? Часть времени, как отмечает Гальдер, авиация оставалась прикованной к земле из-за нелетной погоды, а остальное время проходило в схватках с английскими королевскими военно-воздушными силами, которые впервые предпринимали успешные вылеты со своих баз на английском побережье Ла-Манша в ответ на действия немецкой авиации {Тысячи англичан, измотанные на французском побережье ожесточенными (бомбардировками, об этом не знали, поскольку воздушные бои происходили либо за облаками, либо где-то далеко. Они знали только, что на всем пути от Восточной Бельгии до Дюнкерка их без конца бомбили и обстреливали, и считали, что авиация бросила их на произвол судьбы. Добравшись до английских берегов, они нередко осыпали оскорблениями людей в голубой форме английских ВВС. Черчилль был крайне удручен этим обстоятельством и внес ясность, когда 4 июня, выступая в палате общин, заявил, что спасение армии из Дюнкерка "обеспечивали военно-воздушные силы". - Прим. авт. }. Несмотря на численное превосходство противника, новые английские "спитфайеры" оказались достойными противниками "мессершмиттов", успешно сбивая тяжелые немецкие бомбардировщики.
В перерывах между сражениями с английскими самолетами самолетам Геринга удалось совершить несколько опустошительных налетов на Дюнкерк, после которых порт на некоторое время полностью выходил из строя, и тогда эвакуацию личного состава производили прямо с побережья. Люфтваффе совершили также несколько мощных налетов на плавучие средства, сосредоточившиеся у Дюнкерка, и в общей сложности потопили 243 (из 861) корабля и судна, принимавших участие в эвакуации. Однако выполнить данное Гитлеру обещание - уничтожить английские экспедиционные силы Герингу не удалось. 1 июня, когда немецкая авиация совершила самый мощный налет (и понесла самые тяжелые потери - 30 самолетов, как и противная сторона), потопив три английских эсминца и несколько небольших транспортных судов, для англичан оказался довольно успешным: в этот день было эвакуировано 64 429 человек. К рассвету следующего дня внутри котла оставалось только 4 тысячи английских солдат, которых прикрывали 100 тысяч французов, сменивших англичан на оборонительных рубежах вокруг Дюнкерка.
Между тем немецкая артиллерия среднего калибра подошла на дистанцию действительного огня, и эвакуацию в дневное время пришлось прекратить. С наступлением сумерек немецкая авиация тоже прекращала налеты, поэтому за две ночи, на 2 и на 3 июня, были успешно эвакуированы остатки английских экспедиционных сил и 60 тысяч французских солдат и офицеров. Дюнкерк, все еще упорно обороняемый 40 тысячами французов, продержался до утра 4 июня, когда из немецких клещей вырвалось 338 226 английских и французских солдат. К этому времени они уже перестали быть армией и являли собой довольно жалкое зрелище. Но это были испытанные в сражениях солдаты, которые знали, что при подходящем боевом оснащении и соответствующем прикрытии с воздуха они бы успешно противостояли немецкой армии. Большинство из них это доказали, когда был достигнут баланс в вооружении, и доказали это на прибрежных плацдармах, недалеко от тех мест на французском побережье Ла-Манша, откуда их эвакуировали в конце мая - начале июня.
Дюнкерк явился для англичан спасением. Однако 4 июня Черчилль в палате представителей напомнил, что "войны не выигрываются посредством эвакуации". Великобритания оказалась действительно в крайне тяжелом положении, в более тяжелом, чем во времена норманнских завоевателей почти тысячелетие назад. У нее не было армии, чтобы оборонять острова. Военно-воздушные силы оказались серьезно ослаблены после боев во Франции. Оставался только военно-морской флот, но норвежская кампания показала, насколько уязвимы крупные боевые корабли для авиации наземного базирования. Теперь бомбардировщики Геринга базировались всего в пяти - десяти минутах лета над узким проливом Ла-Манш. Французы все еще держались, но их лучшие войска и вооружение были потеряны в Бельгии и в Северной Франции, а их немногочисленные и устаревшие военно-воздушные силы разгромлены. Что касается двух наиболее известных генералов - маршала Петена и генерала Вейгана, которые теперь верховодили в нестабильном правительстве, то они не испытывали желания драться с превосходящим их по численности противником.
Держа в голове эти удручающие факты, Черчилль и выходил на трибуну палаты общин 4 июня 1940 года, в то время когда разгружались последние транспорты, прибывшие из Дюнкерка, полный решимости, как писал он впоследствии, показать не только своему собственному народу, но и всему миру, и прежде всего Соединенным Штатам Америки, что "наша решимость сражаться базировалась на серьезной основе". Именно в этот раз он произнес знаменитую речь, которую затем будут долго вспоминать и сравнивать с величайшими пророчествами, делавшимися когда-либо в прошлые века.
"Даже если огромные части Европы и многие старые и знаменитые государства падут или попадут в лапы гестапо и всего одиозного аппарата нацистского правления, мы не расслабимся и не дрогнем. Мы будем сражаться во Франции, мы будем сражаться на морях и океанах, мы будем сражаться со все возрастающей уверенностью и усиливающейся мощью в воздухе, мы будем защищать наш остров, чего бы нам это ни стоило; мы будем сражаться на побережье, мы будем сражаться в местах десантирования, мы будем сражаться в полях и на улицах; мы будем сражаться в горах; мы никогда не сдадимся, даже если этот остров или большая часть его будут порабощены и начнут умирать с голода, во что я никогда не поверю. Тогда наша империя за морями, вооруженная и охраняемая британским флотом, будет сражаться до тех пор, пока по воле божьей Новый Свет со всей своей мощью и могуществом не выступит на спасение и освобождение Старого Света".
Крушение Франции
Решимость англичан сражаться, по-видимому, не вызывала беспокойства у Гитлера. Он был уверен, что англичане прозреют, когда он покончит с Францией, к чему он и приступал. После падения Дюнкерка, утром 5 июня, немцы предприняли массированную атаку на Сомме, и вскоре они уже наступали превосходящими силами по всему 400-мильному фронту, растянувшемуся от Абвиля до Верхнего Рейна. Французы были обречены. 143 немецким дивизиям, в том числе десяти танковым, они могли противопоставить только 65 дивизий, в большинстве своем второсортных, ибо лучшие соединения и бронетанковые силы были утрачены в Бельгии. Немногое сохранилось и от маломощных французских ВВС. Англичане могли внести вклад лишь в виде одной пехотной дивизии, которая дислоцировалась в Сааре, и некоторых частей танковой дивизии. Королевские военно-воздушные силы для участия в этом сражении могли выделить всего несколько самолетов, чтобы не оставить Британские острова без защиты. Наконец, французское верховное командование, которое возглавляли теперь Петен и Вейган, было насквозь пропитано пораженческими настроениями. Тем не менее некоторые французские части сражались с большим мужеством и упорством, то здесь, то там преграждая на время путь немецким танкам, стойко выдерживая непрерывные удары вражеской авиации.
Но это была неравная борьба. В "победоносной неразберихе", как метко заметил Тэлфорд Тейлор, немецкие войска неслись по Франции, подобно приливной волне, и путаница происходила из-за того, что их, этих войск, было слишком много и продвигались они так быстро, что часто оказывались на пути друг у друга. 10 июня французское правительство поспешно покинуло Париж, а 14 июня этот великий город, гордость Франции, оставленный без защиты, был оккупирован войсками 18-й армии генерала Кюхлера. На Эйфелевой башне была немедленно водружена свастика. 16 июня премьер Рейно, правительство которого бежало в Бордо, подал в отставку. Его сменил Петен, который на следующий день через испанского посла обратился к немцам с просьбой о перемирии. В тот же день Гитлер ответил, что сначала должен посоветоваться со своим союзником Муссолини, ибо этот чванливый вояка, убедившись, что французские армии окончательно разбиты, 10 июня вступил в войну, дабы, подобно шакалу, успеть поживиться.
Дуче вонзает свой маленький кинжал в спину Франции
Несмотря на свою исключительную занятость развертывавшимися сражениями на Западе, Гитлер находил время довольно часто писать Муссолини, информируя его о все возрастающем числе немецких побед.
После первого письма от 7 мая, в котором фюрер одобрительно отзывался о нападках дуче на Бельгию и Голландию, преследующих цель "обеспечения их нейтралитета", и сообщал, что будет регулярно информировать своего друга о прогрессе в делах, с тем чтобы дуче мог в нужное время принимать решения, последовали новые письма от 13, 18 и 25 мая, с каждым разом все более детальные и все более вдохновенные. Как видно из дневниковых записей Гальдера, немецким генералам было наплевать, вступит дуче в войну или не вступит, однако сам фюрер придавал этому важное значение. Как только Бельгия и Нидерланды капитулировали, а англо-французские армии на севере были разбиты и остатки английских войск начали грузиться на суда в Дюнкерке, Муссолини решил вступить в войну. В письме от 30 мая он информировал Гитлера, что на 5 июня назначено вступление Италии в войну. Гитлер немедленно ответил, что глубоко тронут таким решением.
"Если и было что-нибудь такое, что могло бы укрепить мою непоколебимую веру в победоносное завершение этой войны, - писал Гитлер 31 мая, - так это ваше заявление... Сам факт вашего вступления в войну является элементом, рассчитанным на нанесение сокрушительного удара по нашим противникам".
Тем не менее фюрер просил своего союзника передвинуть дату вступления в войну на три дня, так как сначала хотел разгромить остатки французских ВВС. И Муссолини передвинул дату на пять дней - на 10 июня, заверив, что боевые действия начнутся на следующий день.
Однако боевые действия для итальянской стороны развертывались не слишком удачно. К 18 июня, когда Гитлер вызвал своего младшего партнера в Мюнхен, чтобы рассмотреть условия перемирия с Францией, около 32 итальянских дивизий после недели боев оказались не в состоянии потеснить каких-нибудь шесть французских дивизий на фронте в Альпах и дальше вдоль Ривьеры, несмотря на то что теперь над обороняющимися там французами нависла угроза со стороны немцев, наступавших вниз по долине реки Рона и угрожавших тылам французов на итальянском фронте {Пораженчески настроенное французское верховное командование запретило любые наступательные действия против Италии. 14 июня французская эскадра обстреляла заводы, нефтеочистительные предприятия и топливные резервуары возле Генуи, однако адмирал Дарлан запретил дальнейшие акции подобного рода. Когда английская авиация собралась было вылететь с аэродрома в Марселе на бомбардировку Милана и Турина, французы загромоздили грузовыми машинами взлетные полосы и не позволили бомбардировщикам взлететь. - Прим. авт. }. 12 июня Чиано записал в своем дневнике:
"Муссолини совершенно унижен, так как наши войска не продвинулись ни на шаг. Даже сегодня они потерпели неудачу в наступлении и остановились перед первым французским укреплением, оказавшим некоторое сопротивление".
Лживость хвастливых заявлений Муссолини о военной мощи итальянцев обнаружилась в самом начале военных действий против Франции, и это вызывало у оскандалившегося итальянского диктатора настроение подавленности, когда вечером 17 июня он выехал с Чиано на встречу с Гитлером, чтобы обсудить условия перемирия с Францией.
"Муссолини недоволен, - писал Чиано в своем дневнике. - Этот внезапно наступивший мир беспокоит его. В дороге мы долго обговаривали условия, при которых может быть удовлетворена просьба французов о перемирии. Дуче... подумывает даже о полной оккупации французской территории и требовании сдать французский военно-морской флот. Но он понимает, что его мнение имеет только консультативную ценность. Война выиграна Гитлером без какого-либо активного участия в ней Италии, поэтому последнее слово остается за ним. Это, естественно, беспокоит Муссолини и омрачает его настроение". Умеренность "последнего слова" фюрера вызвала у итальянцев откровенную растерянность, когда они совещались с нацистским главарем в Доме фюрера в Мюнхене, где Чемберлен и Даладье проявили такую уступчивость по отношению к двум диктаторам в вопросе о Чехословакии менее чем два года назад. Из секретного немецкого меморандума по поводу этого совещания явствует, что Гитлер был настроен прежде всего не допустить, чтобы французский военно-морской флот попал в руки англичан. Его также беспокоило, как бы французское правительство не сбежало в Северную Африку или в Лондон и оттуда не продолжило войну. Исходя из этих соображений условия перемирия - окончательные условия могут оказаться иными - должны быть умеренными, рассчитанными на то, чтобы "французское правительство функционировало на французской земле", а "французский флот был нейтрализован". Фюрер резко отклонил требование Муссолини предоставить итальянцам право оккупировать долину реки Рона, включая Тулон (крупная французская военно-морская база на Средиземном море, где сосредоточилась основная часть французского военного флота) и Марсель, а также требование о разоружении Корсики, Туниса и Джибути. В немецком меморандуме отмечается, что город Джибути, ворота в оккупированную Италией Эфиопию, вполголоса назвал Чиано.
Даже воинственный Риббентроп, как отметил в дневнике Чиано, проявил "исключительную умеренность и спокойствие и высказывался в поддержку мира". И воинственный Муссолини, как заметил его зять, был "очень сильно смущен".
"Он чувствует, что его роль второстепенная... По правде говоря, дуче боится, что с наступлением мира мечта его жизни - слава, добытая на поле боя, - снова останется неосуществленной".
Муссолини оказался неспособен убедить Гитлера вести переговоры о перемирии с французами совместно. Фюрер не собирался делить с дуче триумф на историческом месте (он даже не назвал своему другу место, где будет подписано перемирие с французами), но пообещал, что его перемирие с Францией не вступит в силу до тех пор, пока французы не подпишут перемирия с Италией.
Муссолини покинул Мюнхен огорченный и расстроенный, однако на Чиано Гитлер произвел весьма благоприятное впечатление, чего с ним ранее не случалось. Об этом свидетельствует запись, сделанная Чиано в дневнике по возвращении в Рим:
"Из всего этого определенно следует, что он (Гитлер) хочет действовать быстро, чтобы покончить со всем этим. Сегодня Гитлер похож на игрока, который сорвал огромный куш и хотел бы встать из-за стола, чтобы больше не рисковать. Говорит он сдержанно, с той осмотрительностью, которая после такой победы просто удивительна. Меня нельзя обвинить в излишней нежности к нему, но сегодня я действительно им восхищаюсь".
Второе перемирие в Компьене
Я прибыл следом за германской армией в Париж в июне - время, когда все в исполненной величия, а теперь поверженной столице наполняется неизъяснимым очарованием, и 19-го разузнал, где Гитлер собирается изложить французам свои условия перемирия, о которых два дня назад просил Петен. Вручение немецких условий должно было состояться на том самом месте, где германская империя капитулировала перед Францией и ее союзниками 11 ноября 1918 года, - на небольшой поляне в Компьенском лесу. Там нацистский вождь выплеснет на французов свою месть, и сам окрестный ландшафт добавит сладости его отмщению. Эта идея осенила его 20 мая, спустя десять дней после начала великого наступления на Западе, в день, когда немецкие танки достигли Абвиля. Йодль отметил в тот день в своем дневнике: "Фюрер работает над мирным договором... Первые переговоры пройдут в Компьенском лесу".
После полудня 19 июня я поехал туда и застал там немецких саперов, разрушавших стены музея, где хранился спальный вагон маршала Фоша, в котором в 1918 году было подписано перемирие. Уходя, я видел, как саперы, орудовавшие пневматическими молотами, разобрав стену, уже тащили вагон на рельсы на то самое место в центре поляны, где он стоял в 5 часов утра 11 ноября 1918 года, когда под нажимом Фоша германские представители поставили свои подписи под условиями перемирия.
Итак, это было в полдень 21 июня. Я стоял у края поляны в Компьенском лесу, чтобы увидеть собственными глазами последний и крупнейший из триумфов Гитлера, которых я в ходе своей работы видел так много за эти бурные годы. Был один из самых прекрасных летних дней, какие мне запомнились в мою бытность во Франции. Теплые лучи солнца задерживались на мощных ветвях величественных вязов, дубов, кипарисов и сосен, которые отбрасывали приятную тень на заросшие дорожки, ведущие к небольшой круглой поляне. Точно в 3 часа 15 минут пополудни прибыл на своем мощном "мерседесе" Гитлер в сопровождении Геринга, Браухича, Кейтеля, Редера, Риббентропа и Гесса, - каждый в своей, отличной от других форме и Геринг - единственный фельдмаршал рейха с маршальским жезлом в руке. Они вышли из своих автомобилей примерно в 200 ярдах от монумента в ознаменование освобождения Эльзаса и Лотарингии, который был задрапирован немецкими военными флагами так, чтобы фюрер не мог увидеть огромный меч (я помнил это по предыдущим посещениям), меч победоносных союзников 1918 года, пронзивший жалкого орла, символизировавшего германскую империю Гогенцоллернов. Взглянув на монумент, Гитлер двинулся дальше.
"Я наблюдал за его лицом, - записал я в своем дневнике. - Оно было серьезным, торжественным и тем не менее полным жажды мести. В нем, как и в его пружинистой походке, было что-то от победоносного завоевателя, бросившего вызов всему миру. Было что-то... вроде злобной радости от свершения этого величайшего поворота судьбы, поворота, который он сам устроил".
Когда он подошел к маленькой поляне в лесу, где в центре был установлен его личный штандарт, его внимание привлек огромный гранитный блок, возвышавшийся примерно на три фута над землей.
"Гитлер, сопровождаемый свитой, медленно подходит к гранитному блоку и читает надпись, выгравированную (по-французски) крупными буквами: "Здесь 11 ноября 1918 года была сломлена преступная гордыня германской империи, побежденной свободными народами, которые она пыталась поработить". Гитлер читает надпись, и Геринг тоже. Все читают ее, стоя в тишине под июньским солящем. Я стараюсь разглядеть выражение лица Гитлера. Я всего в 50 ярд от него и вижу его лицо в бинокль, точно он прямо передо мной. Я много раз видел это лицо в величайшие минуты жизни фюрера. Но сегодня! Оно пылает презрением, гневом, ненавистью, неистребимой жаждой мести, торжеством. Он отходит от монумента, всем своим видом показывая презрение, что удается ему в совершенстве. Он еще раз оглядывается назад - презрительно, зло, - вы почти осязаете, как он зол, что не может сразу же одним взмахом своего прусского сапога {По распоряжению Гитлера монумент был взорван три дня спустя. - Прим. авт. } уничтожить эти отвратительные, провокационные слова. Внимательным взглядом обводит он поляну, и, когда его глаза встречаются с вашими, вы чувствуете всю глубину ненависти, таящейся в них. Но в его глазах таится и торжество - мстительная, ликующая ненависть. Вдруг, будто лицо его еще не в полной мере отразило чувства, он придает своему телу положение, созвучное его настроению. Он быстро кладет руки на бедра, расправляет плечи, широко расставляет ноги. Это великолепная поза, она выражает вызов, жгучее презрение к этому месту, ко всему тому, что стояло здесь двадцать два года, будучи немым свидетелем уничтожения германской империи".
Затем Гитлер и его свита вошли в вагон, где фюрер уселся в кресло, на котором в 1918 году сидел Фош. Через пять минут появилась французская делегация во главе с генералом Шарлем Хюнтцигером, командовавшим 2-й армией у Седана, в составе одного адмирала, генерала авиации и одного гражданского лица, Леона Ноэля, бывшего французского посла в Польше, ставшего свидетелем краха еще одного государства под ударами немецкого оружия. Они были потрясены, но сохраняли достоинство даже в этих трагических обстоятельствах. Им заранее не сказали, что доставят в эту французскую святыню, чтобы подвергнуть унизительной процедуре, и французы, вне всякого сомнения, пережили как раз то шоковое состояние, на какое рассчитывал Гитлер. В тот вечер, после того как Браухич детально описал ему всю процедуру, Гальдер записал в своем дневнике:
"Французы... не подозревали, что им придется вести переговоры в том самом месте где проходили переговоры в 1918 году. Этот факт так подействовал на них, что они долго не могли прийти в себя".
Разумеется, французы были ошеломлены, и это было заметно. Тем не менее вопреки сообщениям, которые публиковались в те дни, они пытались, как теперь стало известно из официальных протоколов этой встречи, обнаруженных среди нацистских секретных документов, смягчить наиболее жесткие пункты условий, выдвинутых фюрером, и устранить те из них, которые, по их мнению, являлись позорными. Однако их усилия оказались тщетными.
Гитлер и его свита покинули вагон, как только генерал Кейтель зачитал французам преамбулу к условиям перемирия, предоставив ведение переговоров начальнику штаба ОКБ, но при этом не разрешив ему ни на йоту отступить от составленных им самим условий.
Хюнтцигер, ознакомившись с условиями, заявил, что они "тяжелые и безжалостные", значительно хуже, чем те, которые французы вручили немцам здесь в 1918 году. Более того, продолжал Хюнтцигер, если "страна по ту сторону Альп, которая не нанесла поражения Франции (Хюнтцигер слишком презирал Италию, чтобы назвать ее), предъявит аналогичные требования, то Франция ни при каких обстоятельствах не подчинится. Она будет сражаться до горького конца... Поэтому он не считает возможным поставить свою подпись под немецкими условиями перемирия... "
Генерал Йодль, второй человек в ОКБ, председательствовавший на совещании, не ожидал столь дерзких слов от полностью разгромленного противника и ответил, что хотя не может не выразить своего "понимания" относительно всего сказанного Хюнтцигером об итальянцах, тем не менее он не имеет полномочий изменить условия, выдвинутые фюрером. Он может сделать одно - "дать комментарии и разъяснить непонятные пункты". Французам придется либо подписать этот документ по перемирию, либо оставить его в том виде, в каком он есть.
Немцы были раздражены тем, что французская делегация приехала без полномочий заключить перемирие, а только для того, чтобы передать согласие правительства, находившегося в Бордо. То ли в результате технического чуда, то ли по счастливой случайности, но им удалось установить телефонную связь с правительством в Бордо из старого спального вагона прямо через линию фронта, где еще шли бои. Французской делегации разрешили воспользоваться этим телефоном, чтобы передать текст условий перемирия и обсудить их со своим правительством. Доктора Шмидта, выступавшего на переговорах в роли переводчика, для подслушивания переговоров поместили в армейскую спецмашину связи, стоявшую в нескольких ярдах за деревьями. На следующий день мне удалось прослушать отрывок записанных немцами на пленку переговоров между Хюнтцигером и генералом Вейганом.
К чести последнего, который несет серьезную ответственность за поражение французов, за полную капитуляцию и за разрыв с Англией, следует заметить, что он энергично возражал против многих требований немцев. Одним из наиболее одиозных требований было обязательство французов передать рейху всех антинацистски настроенных беженцев, нашедших убежище во Франции и на ее территориях. Вейган назвал это требование позорным, сославшись на французские традиции предоставления права на политическое убежище, но когда на следующий день об этом было заявлено немцам, надменный Кейтель, не слушая никаких доводов, стал кричать, что "немецкие эмигранты" являются "величайшими поджигателями войны", что они "предали свой собственный народ" и должны быть переданы рейху "любой ценой". Французы не высказали возражений против статьи, в которой говорилось, что с теми французами, которых схватят с оружием в руках в войсках других стран, воюющих против Германии, будут обращаться как с франтирерами, то есть немедленно расстреляют. Этот пункт был направлен против де Голля, который уже пытался организовать в Англии движение "Свободная Франция". Как Вейган, так и Кейтель знали, что это являлось грубейшим нарушением элементарных правил войны. Не возражали французы и против параграфа, в котором предусматривалось, что все военнопленные будут содержаться в плену до заключения мира. Вейган был уверен, что англичане покорятся в пределах трех недель и после этого французские военнопленные будут отпущены домой. Тем самым он обрек полтора миллиона французов на пятилетнее содержание в лагерях для военнопленных.
Самым сложным в соглашении о перемирии являлся вопрос о судьбе французского военно-морского флота. Когда Франция зашаталась, Черчилль предложил освободить ее от обязательства не заключать сепаратный мир, если французский военный флот получит указание направиться в английские порты. Гитлер был полон решимости не допустить этого; он хорошо понимал, как говорил он Муссолини 18 июня, что это неимоверно усилило бы Англию. Поскольку на карту было поставлено так много, он решил пойти на некоторые уступки или по крайней мере пообещать пойти на уступки разгромленному противнику. Соглашением о перемирии предусматривалось, что французский флот будет демобилизован, а сами корабли поставлены на стоянку в своих портах. В ответ на это германское правительство торжественно заявило французскому правительству, что оно не намерено использовать французский флот, находившийся в портах под немецким наблюдением, в своих военных интересах. Более того, правительство торжественно заявило, что оно не имеет намерения предъявлять какие-либо права на французский военный флот во время заключения мира. Как и все обещания Гитлера, это тоже будет нарушено.
Наконец, Гитлер оставлял французскому правительству неоккупированную зону на юге и юго-востоке Франции, где оно якобы будет управлять по своему усмотрению. Это был коварный ход, позволивший не только разделить саму Францию географически и административно, но и затруднить, если не исключить полностью, возможность сформирования французского правительства в изгнании и перечеркнуть любые планы политических деятелей в Бордо сделать местом пребывания правительства Северную Африку, - замысел, который был близок к осуществлению, но оказался в конечном счете сорван не немцами, а французскими пораженцами: Петеном, Вейганом, Лавалем и их сторонниками. Более того, Гитлер знал, что те, кто теперь контролировал французское правительство в Бордо, являлись врагами французской демократии и можно было надеяться на сотрудничество с ними в установлении нацистского "нового порядка" в Европе.
Однако и на второй день переговоров в Компьене французская делегация продолжала препирательства и проволочки. Одна из причин задержек - Хюнтцигер настаивал, чтобы Вейган не просто уполномочил его подписать условия перемирия: никто во Франции не хотел брать на себя такую ответственность, а приказал это сделать. В конце концов в 6. 30 вечера Кейтель предъявил ультиматум: французы должны в течение часа принять или отклонить немецкие условия перемирия. Французское правительство капитулировало. В 6 часов 50 минут вечера 22 июня 1940 года Хюнтцигер и Кейтель подписали соглашение о перемирии {Соглашением предусматривалось, что оно вступит в силу, как только будет подписано франко-итальянское соглашение о перемирии, и боевые действия прекратятся через шесть часов после его подписания. - Прим. авт. }.
Я слушал, как проходил последний акт подписания перемирия, поскольку все было записано на пленку с помощью скрытых микрофонов. Перед тем как поставить свою подпись, французский генерал дрожащим голосом сказал, что хочет сделать заявление от себя лично. Мне удалось записать это по-французски. Он говорил:
"Я заявляю, что французское правительство приказало мне подписать эти условия перемирия... Вынужденная силой оружия прекратить борьбу, которую мы вели на стороне союзников, Франция сознает тяжесть навязанных ей условий. На будущих мирных переговорах Франция вправе ожидать, что в Германии возобладают настроения, которые позволят двум великим державам жить и трудиться в мире и добрососедстве".
Тем мирным переговорам, о которых говорил французский генерал, не было суждено состояться, но настроения, которые должны были возобладать в нацистском третьем рейхе, если бы они состоялись, начали выявляться по мере того, как оккупация становилась все более жесткой, а давление на раболепный режим Петена все более сильным. Франции было предначертано превратиться в германского вассала, с чем Петен, Вейган и Лаваль, очевидно, были согласны.
Пошел мелкий дождь, когда участники переговоров покидали вагон. На дороге сквозь лес можно было видеть бесконечную цепочку усталых, едва переставлявших ноги беженцев, которые возвращались домой на велосипедах, на телегах, а немногие счастливчики - на старых грузовиках. Я вышел из тени деревьев и направился к поляне. Группа немецких саперов, громко крича, уже начала передвигать старый вагон, в котором велись переговоры.
- Куда? - поинтересовался я.
- В Берлин, - последовал ответ {В Берлин вагон был доставлен 8 июля. По иронии судьбы в ходе войны он был разбит во время одного из налетов союзной авиации. - Прим. авт. }.
Франко-итальянское перемирие было подписано в Риме двумя днями позднее. Согласно перемирию, Муссолини мог оккупировать только ту территорию, которую захватили его войска, то есть всего несколько сот ярдов французской земли. Франции была также навязана 50-мильная демилитаризованная зона как перед границей с Италией, так и в Тунисе. Перемирие было подписано в 7. 35 вечера 24 июня. Спустя шесть часов пушки во Франции смолкли.
Та самая Франция, которая в минувшей войне выдержала четыре года борьбы, на сей раз была выведена из войны всего за шесть недель. Немецкие войска завоевали территорию большей части Европы от мыса Нордкап за Полярным кругом до Бордо, от берегов Ла-Манша до реки Буг в Восточной Польше. Адольф Гитлер достиг вершины славы. Бывший австрийский бродяга, объединивший немцев в национальное государство, прошел путь от ефрейтора времен первой мировой войны до величайшего германского завоевателя. Теперь установить германскую гегемонию в Европе мешал ему лишь неукротимый англичанин Уинстон Черчилль и возглавляемый им народ, полный решимости и отвергающий возможность поражения, в то время как Англия стояла на грани поражения; народ, оставшийся в одиночестве, фактически безоружный, осажденный в своем островном доме самой мощной военной машиной, какую когда-либо видел мир.
Гитлер ведет игру с целью заключить мир
Спустя десять дней после начала немецкого наступления на Западе, в тот самый вечер, когда немецкие танки вышли к Абвилю, генерал Йодль, описав в своем дневнике, как фюрер был "вне себя от радости", добавил, что он "работает над мирным договором" и что "Англия может получить сепаратный мир в любое время после возвращения германских колоний". Это было 20 мая. Затем в течение нескольких недель Гитлер, по-видимому, не сомневался, что после выхода Франции из войны Англия будет стремиться к заключению мира. Выдвигаемые им условия, с точки зрения немцев, представлялись исключительно щедрыми, учитывая, что Англия потерпела поражение в Норвегии и во Франции. 24 мая фюрер детально изложил их генералу фон Рундштедту, выразив при этом свое восхищение Британской империей и подчеркнув необходимость ее существования. От Лондона он требовал одного - свободы рук в континентальной Европе.
Он был настолько уверен, что англичане согласятся с его предложением, что после падения Франции даже не намечал никаких планов относительно продолжения войны против Англии, а его хваленый генеральный штаб, который, считалось, с прусской тщательностью разработал все возможные в будущем варианты, не надоедал ему со своими планами. Начальник генерального штаба сухопутных войск генерал Гальдер не делает никаких записей по этому вопросу в своем объемистом дневнике. Он больше обеспокоен русской угрозой на Балканах и на Балтике, чем поведением англичан.
В самом деле, разве будет Великобритания сражаться в одиночестве, оказавшись в столь безнадежном положении? Особенно сейчас, когда она может заключить мир, сохранив, в отличие от Франции, Польши и других потерпевших поражение стран, свою целостность и свободу? Этот вопрос задавали повсюду, но не на Даунинг-стрит, где, как позднее признавался Черчилль, он никогда даже не обсуждался, ибо ответ напрашивался сам собой. Однако немецкий диктатор этого не знал и, когда Черчилль публично заявил, что Англия не сдастся, он, вероятно, этому не поверил. Не поверил, даже когда 4 июня, по завершении дюнкеркской эпопеи, Черчилль выступил со своей знаменитой речью о продолжении борьбы на холмах и побережье; не поверил, даже когда 18 июня, после того как Петен запросил перемирия, Черчилль снова заявил в палате общин о "непоколебимой решимости продолжать войну", а в заключение другого, не менее красноречивого и запоминающегося выступления сказал:
"Давайте напряжем все свои усилия, чтобы каждый выполнил свой долг, и будем помнить, что если Британская империя и ее Содружество просуществуют тысячу лет, то люди скажут: "Это был их звездный час".
Это могли быть просто высокопарные слова талантливого оратора - так, должно быть, думал и Гитлер, будучи сам блестящим оратором. Его уверенность, вероятно, подкреплялась итогами зондажа в столицах нейтральных государств и призывами покончить с войной, исходившими оттуда. 28 июня Гитлер получил от папы римского конфиденциальное послание - аналогичные обращения были адресованы Муссолини и Черчиллю, - в котором глава Ватикана предлагал свое посредничество в интересах "установления справедливого и почетного мира". В своем обращении папа подчеркивал, что, прежде чем предпринимать такой шаг, он желал бы удостовериться, как будет воспринято его предложение заинтересованными сторонами. Король Швеции также проявлял активность, предлагая свои услуги в деле заключения мира между Лондоном и Берлином.
В Соединенных Штатах германское посольство во главе с Гансом Томсеном, поверенным в делах, расходовало каждый доллар, на который могло наложить лапу, на поддержку изоляционистов, высказывавшихся против вступления Америки в войну, тем самым подталкивая Англию к отказу от ее продолжения. Захваченные документы германского министерства иностранных дел изобилуют донесениями Томсена, который докладывал в Берлин об усилиях посольства склонить американское общественное мнение в пользу Гитлера. Этим летом в США проходили партийные съезды, и Томсен всеми силами стремился оказать влияние на внешнеполитические программы партий, особенно республиканской.
Например, 12 июня под грифом "совершенно секретно, срочно" он сообщил в Берлин, что "хорошо известный конгрессмен-республиканец", тесно сотрудничающий с германским посольством, предложил за 3 тысячи долларов пригласить пятьдесят конгрессменов-республиканцев, поддерживающих программу изоляционистов, на съезд республиканцев, "с тем чтобы они могли воздействовать на остальных делегатов в поддержку изоляционистской внешней политики". Тот же "тесно сотрудничающий" конгрессмен, докладывал в Берлин Томсен, просит 30 тысяч долларов, чтобы оплатить рекламу в американских газетах на всю полосу под заголовком "Держать Америку вне войны! " {Такая реклама появилась в "Нью-Йорк таймc" 25 июня 1940 года. - Прим. авт. } На следующий день Томсен писал в Берлин о новом проекте, который он обсуждает с неким американским литератором; в данном случае вопрос сводился к тому, чтобы пять хорошо известных американских писателей написали книги, от которых он ждет "больших результатов". На осуществление этого проекта ему потребуется 20 тысяч долларов - сумма, которую одобрил Риббентроп через несколько дней {5 июля 1940 года Томсен настолько испугался возможного разоблачения, что шифром запросил у Берлина разрешения на уничтожение всех расписок и отчетов по расходам за вышеупомянутые операции: "Выплаты получателям... производятся через надежных посредников, однако при нынешних обстоятельствах очевидно, что никаких расписок получать нельзя... Подобные расписки или памятные записки могут попасть в руки американских секретных служб, если посольство вдруг будет захвачено американскими властями, и, несмотря на все усилия по маскировке, сам факт существования таких документов вызовет серьезный политический скандал и другие нежелательные последствия для наших друзей, которые, возможно, известны нашим врагам... Поэтому я прошу разрешить посольству уничтожить эти расписки и отчеты и впредь обходиться без них". Это телеграфное донесение было уничтожено. - Прим. авт. }.
Одним из первых публичных высказываний Гитлера о его надеждах на мир с Англией явилось его интервью с Карлом фон Ви-гандом, корреспондентом газетного магната Херста, которое было опубликовано в нью-йоркском "Джорнэл Американ" 14 июня. Спустя две недели Томсен информировал германское министерство иностранных дел о том, что отпечатал дополнительно 100 тысяч экземпляров этого интервью и что ему удалось, кроме того, через надежного агента убедить изоляциониста, члена палаты представителей Торкелсона (республиканец от штата Монтана), включить интервью фюрера в "Конгрешнл рекорд" ("Протоколы Конгресса") от 22 июня. Это еще раз гарантирует его самое широкое распространение.
Нацистское посольство в Вашингтоне хваталось за любую соломинку. Однажды летом пресс-атташе посольства пытался протолкнуть идею, которая, по его словам, была предложена неким Фултоном Люисом, радиокомментатором, которого атташе характеризовал как искреннего поклонника Германии и фюрера и исключительно уважаемого американского журналиста.
"Фюреру нужно будет обратиться к Рузвельту с телеграммой... приблизительно следующего содержания: "Вы, господин Рузвельт, неоднократно взывали ко мне, и я всегда выражал желание избежать кровопролитных войн. Я не объявлял войну Англии; наоборот, я всегда подчеркивал, что не желаю уничтожения Британской империи. Мои неоднократные просьбы к Черчиллю проявить здравомыслие и согласиться на заключение почетного мира упорно им отвергались. Я вполне осознаю, что Англия жестоко пострадает, когда я отдам приказ начать тотальную войну против Британских островов. Поэтому я прошу Вас обратиться от своего имени к Черчиллю и убедить его отказаться от бессмысленного упрямства". Люис добавил, что Рузвельт, конечно, даст грубый и язвительный ответ, но это не играет роли. Такое обращение произвело бы глубокое впечатление как на Северную Америку, так и на Южную Америку... "
Адольф Гитлер не принял рекомендации Люиса, однако министерство иностранных дел в Берлине телеграфом запросило свое посольство, насколько авторитетен упомянутый радиокомментатор в Америке. Томсен ответил, что Люис "пользовался успехом в последнее время... но по сравнению с ведущими американскими комментаторами никакого политического веса не имеет" {Описание действий германского посольства в Вашингтоне в этот период, как это видно из донесений и других документов, опубликованных в томах "Документы по внешней политике Германии", могло бы стать темой для большой, захватывающей книги. Поражаешься тенденции немецких дипломатов говорить нацистскому диктатору именно то, что он желал услышать, - практика, распространенная во всех тоталитарных странах. Два офицера из ОКВ в Берлине рассказывали мне, что высшее командование, по крайней мере генеральный штаб, относилось с недоверием к донесениям, поступавшим из посольства в Вашингтоне, и создало свою военную разведывательную службу в Соединенных Штатах. ОКВ и генеральный штаб не получали нужной информации от немецкого военного атташе в Вашингтоне генерала Фридриха фон Беттихера, если судить по его донесениям, включенным в тома "Документов". Он все время предупреждал ОКВ, генеральный штаб сухопутных войск и главный штаб ВВС, куда были адресованы его депеши, что Америка находится под контролем евреев и франкмасонов, что точно соответствовало мыслям Гитлера. Беттихер переоценивал влияние изоляционистов в американской политике, особенно влияние полковника Чарлза Линдберга, который в его донесениях фигурировал как величайший герой. Одна или две выдержки из этих донесений дадут полное представление об их тоне:
"20 июля 1940 года. ... Как выразитель интересов евреев, которые через франкмасонов осуществляют контроль над широкими массами американского народа, Рузвельт хочет, чтобы Англия продолжала сражаться... В кругах Линдберга стали осознавать развитие событий и теперь пытаются по крайней мере помешать распространению фатального контроля над американской политикой со стороны евреев... Я неоднократно докладывал о подлой и злобной кампании против Линдберга, которого евреи считают своим наиболее сильным противником...
6 августа 1940 года. Теперь еврейские элементы занимают ключевые позиции в американских вооруженных силах... в последние недели посты военного министра, помощника военного министра, министра военно-морских сил оказались заняты раболепствующими личностями, а в качестве секретаря к военному министру приставили очень влиятельного еврея полковника Юлиуса Охс-Адлера.
В своих донесениях я уже упоминал о силах, противостоящих еврейским элементам и нынешней политике Соединенных Штатов, учитывая также важность генерального штаба. Исключительно одаренный Линдберг, у которого довольно обширные связи, является самой важной фигурой. Еврейские элементы и Рузвельт боятся духовного и особенно морального превосходства этого человека.
В воскресенье (4 августа) Линдберг нанес удар, который скажется на евреях. Он... подчеркнул, что Америке следует стремиться к искреннему сотрудничеству с Германией, имея в виду сохранение мира и западной культуры. Несколькими часами позднее престарелый генерал Першинг, который долгое время оставался игрушкой в руках Рузвельта, то есть в руках евреев, прочитал по радио декларацию, подсунутую ему мастерами закулисных махинаций, о том, что поражение Англии вызовет реальную угрозу для Америки...
Шайка еврейских элементов, бросающих посредством прессы тень подозрения на Линдберга, обвинения в его адрес со стороны сенатора... Лукаса, который в своем выступлении по радио вечером в понедельник по указанию Рузвельта назвал Линдберга представителем "пятой колонны", то есть предателем, - все это подчеркивает страх перед духовной мощью этого человека, об успехах и значимости которого для развития будущих германо-американских отношений я докладывал в начале войны". 18 сентября в очередном донесении Томсен изложил конфиденциальный разговор, который, по его словам, состоялся между Линдбергом и несколькими офицерами американского генерального штаба. Линдберг высказал мнение, что Англия скоро развалится под ударами немецкой авиации. Однако офицеры генерального штаба считали, что авиационная мощь Германии недостаточна, чтобы добиться нужных для нее результатов. - Прим. авт. }.
Черчилль был несколько обеспокоен, судя по его мемуарам, усилиями определенных кругов через Швецию, Соединенные Штаты и Ватикан прозондировать возможность заключения мира с Англией и, убедившись, что Гитлер пытается максимально использовать такие настроения, принял решительные контрмеры. Узнав о попытках немецкого поверенного в делах в Вашингтоне Томсена начать переговоры с английским послом, Черчилль по телеграфу предупредил, чтобы "лорд Лотиан ни под каким видом не отвечал на послание немецкого поверенного в делах".
Королю Швеции, который настойчиво требовал, чтобы Великобритания пошла на мирное урегулирование, непреклонный премьер-министр подготовил твердый ответ:
"... Прежде чем любое подобное требование или предложение будет рассмотрено, необходимо, чтобы Германия не на словах, а на деле дала надежные гарантии восстановления свободной и независимой Чехословакии, Польши, Норвегии, Дании, Голландии, Бельгии и прежде всего Франции... " {В "Документах по внешней политике Германии" имеются донесения, адресованные германскому министерству иностранных дел, о якобы имевших место контактах с различными английскими дипломатами и деятелями, иногда прямых, иногда через нейтралов, таких, например, как франкистские испанцы. Принц Макс фон Гогенлоэ, англофил из судетских немцев, докладывал в Берлин о своих беседах с английским послом в Швейцарии Давидом Келле и Ага-ханом. Он утверждал, что последний просил его отправить фюреру сообщение следующего содержания: "Хедив Египетский, также находящийся здесь, согласился, что в тот день, когда фюрер остановится на ночь в Виндзоре, они вместе разопьют бутылку шампанского... Если Германия или Италия планируют отобрать у англичан Индию, он в их распоряжении... Борьба против Англии - это борьба не против английского народа, а против евреев. Черчилль многие годы находился на содержании у евреев, а король слишком слаб и ограничен в правах... Если бы он направился с этими мыслями в Англию, Черчилль бы заключил его в тюрьму... "
Необходимо принять во внимание, что эти донесения могут быть совсем неправдивыми, но они содержат то, что хотелось услышать Гитлеру. Нацистский план перетянуть на свою сторону герцога Виндзорского состоял в том, чтобы похитить его, а затем попытаться использовать в своих целях, как это явствует из секретных документов германского министерства иностранных дел. - Прим. авт. }
В этом заключалась позиция Черчилля, и, вероятно, никто в Лондоне не собирался ставить такую позицию под угрозу путем заключения мира, гарантирующего сохранение Англии, но оставляющего народы стран, порабощенных Гитлером, на положении рабов. Но этого не понимали в Берлине, где, помнится, в те летние дни, особенно на Вильгельмштрассе и Бендлерштрассе, были уверены, что с войной, в сущности, покончено.
Вторую половину июня и первые дни июля Гитлер все еще надеялся получить из Лондона известие о готовности английского правительства сдаться и заключить мир. 1 июля он говорил новому итальянскому послу Дино Альфиери {Аттолико был заменен Альфиери по наущению Риббентропа в мае 1940 года. - Прим. авт. }, что "не может даже представить, чтобы кто-либо в Англии всерьез верил в победу". И верховное командование ничего не предпринимало для продолжения войны против Англии.
Но на следующий день после разговора с итальянским послом ОКБ наконец издало первую директиву по этому вопросу. Это был скорее нерешительный приказ.
Фюрер и верховный главнокомандующий вооруженными силами решил:
1. При наличии определенных предпосылок, важнейшей из которых является завоевание превосходства в воздухе, может встать вопрос о высадке в Англии. Ввиду этого дата пока не назначается. Приготовления к проведению операции начать как можно ранее...
Прохладное отношение Гитлера к идее вторжения на Британские острова и его уверенность, что такая операция в конце концов окажется ненужной, нашли отражение в заключительной фразе директивы:
... Во всех приготовлениях учитывать, что план высадки в Англии отнюдь еще не является твердым и что речь идет лишь о подготовке возможной операции.
Когда Чиано встретился с фюрером 7 июля в Берлине, у него сложилось впечатление, судя по записям в его дневнике, что нацистский главарь в растерянности и не может пока что принять решение.
"Он, по-видимому, склонен продолжать борьбу и обрушить бурю гнева и стали на головы англичан. Однако к окончательному решению он еще не пришел и по этой причине откладывает свою речь, в которой, как он выразился, должно быть взвешенным каждое слово".
11 июля Гитлер собрал своих военачальников в Оберзальцберге, чтобы узнать их мнение по этому вопросу. Адмирал Редер, флоту которого пришлось бы перебрасывать армию вторжения через Ла-Манш, имел в этот день продолжительный разговор с фюрером. Ни тот, ни другой не проявили особого желания тщательно рассмотреть возникшую проблему, по существу, основную часть времени они посвятили обсуждению вопросов, связанных с развертыванием военно-морских баз в Тронхейме и Нарвике (Норвегия).
Верховный главнокомандующий, судя по конфиденциальному докладу адмирала о прошедшей встрече, находился в подавленном настроении. Он поинтересовался у адмирала, произведет ли эффект намеченное выступление в рейхстаге. Адмирал ответил, что речь произведет эффект, если ей будет предшествовать "концентрированный" налет на Англию. Напомнив своему шефу, что английские военно-воздушные силы наносят ощутимый урон немецким военно-морским базам в Вильгельмсхафене, Гамбурге и Киле, адмирал высказал мнение, что люфтваффе следовало бы немедленно активизировать свои действия против англичан. Что касается вторжения на Британские острова, то к этим планам командующий военно-морскими силами отнесся довольно сдержанно. Он настоятельно советовал, чтобы оно было предпринято "только как последнее средство вынудить Англию пойти на заключение мира".
"Он (Редер) убежден, что Англию можно принудить запросить мира, перерезав ее артерии снабжения посредством беспощадной войны подводного флота, воздушных налетов на конвои и сильных воздушных налетов на ее главные центры...
Поэтому командующий военно-морскими силами (Редер) не может выступать в поддержку идеи вторжения в Англию, как в случае с Норвегией".
Далее адмирал принялся подробно и долго объяснять трудности, связанные с таким вторжением, которые, вероятно, несколько охладили Гитлера. Охладили, но и убедили. Ибо Редер отметил, что "фюрер также рассматривает вторжение как последнее средство".
Спустя два дня после разговора с адмиралом, 13 июля, в Бергхоф на совещание с верховным главнокомандующим прибыли генералы. Они нашли фюрера все еще озадаченным поведением англичан. "Фюрера, - записал в тот вечер в своем дневнике Гальдер, - больше всего занимает вопрос, почему Англия до сих пор не ищет мира". Но теперь для него стала ясна одна из причин. Гальдер это отметил:
"Он, как и мы, видит причину этого вопроса в том, что Англия еще надеется на Россию. Поэтому он считает, что придется силой принудить Англию к миру. Однако он несколько неохотно идет на это. Причина: если мы разгромим Англию, вся Британская империя распадется. Но Германия ничего от этого не выиграет. Разгром Англии будет достигнут ценой немецкой крови, а пожинать плоды будут Япония, Америка и др. "
В тот же день Гитлер в письме Муссолини с благодарностью отклонял предложение дуче использовать итальянские войска и самолеты для вторжения в Англию. Из этого письма очевидно, что фюрер наконец начинал приходить к определенным выводам. Странные англичане просто не желали прислушиваться к голосу разума.
"Я столько раз обращался к Англии с предложением заключить соглашение, даже сотрудничество, и в ответ на это со мной обращались так бесчестно, - писал он, - что теперь я убежден, что любой новый призыв к разуму будет так же отвергнут, ибо в этой стране в настоящее время правит не разум... "
Тремя днями позднее, 16 июля, нацистский правитель наконец принял решение. Он издал "Директиву э 16 о подготовке операции по высадке войск в Англии".
Ставка фюрера,
16 июля 1940 года
Совершенно секретно
Поскольку Англия, несмотря на свое бесперспективное военное положение, все еще не проявляет никаких признаков готовности к взаимопониманию, я решил подготовить и, если нужно, осуществить десантную операцию против Англии. Цель этой операции - устранить английскую метрополию как базу для продолжения войны против Германии и, если это потребуется, полностью захватить ее.
Операция получила кодовое название "Морской лев". Приготовления планировалось закончить к середине августа.
"... Если нужно, осуществить десантную операцию... " Несмотря на то что интуиция подсказывала, что такая необходимость возникнет, он, как явствует из директивы, не был в этом уверен. Это "если" все еще оставалось большим знаком вопроса, когда Адольф Гитлер вечером 19 июля поднимался на трибуну в рейхстаге, чтобы сделать свое последнее предложение Англии заключить мир. Это было последнее продолжительное выступление фюрера в рейхстаге и последнее выступление, услышанное автором этих строк. В тот же вечер я записал свои впечатления об этом выступлении:
"Гитлер, которого мы видели сегодня вечером в рейхстаге, предстал завоевателем и, сознавая это, тем не менее настолько искусно играл, настолько владел умами немцев, что непоколебимая уверенность завоевателя великолепно сочеталась с почтительным смирением - это всегда хорошо воспринимается широкими массами, когда они знают, что наверху настоящий человек. Его голос звучал сегодня гораздо тише; вопреки обыкновению, он редко повышал голос на трибуне и ни разу не перешел на истерический крик, какой мне не раз приходилось слышать с этой трибуны".
Разумеется, его длинная речь изобиловала фальсификациями истории и щедрыми вкраплениями оскорблений в адрес Черчилля. Но по тону она была умеренной, учитывая исключительно благоприятные для Германии обстоятельства, умело выстроенной, что позволяло ему рассчитывать на поддержку не только своего народа, но и нейтралов и подбросить широким слоям англичан пищу для раздумий.
"Из Британии, - сказал он, - я слышу сегодня только один крик - не народа, а политиканов - о том, что война должна продолжаться. Я не знаю, правильно ли представляют себе эти политиканы, во что выльется продолжение борьбы. Верно, они заявляют, что будут продолжать войну, а если Великобритания погибнет, то будут продолжать войну из Канады. Я не могу поверить, что под этим они подразумевают то обстоятельство, будто английскому народу придется перебраться в Канаду. Очевидно, в Канаду поедут те джентльмены, которые заинтересованы в продолжении войны. Боюсь, народу придется остаться в Британии и... увидеть войну другими глазами, нежели это представляется их так называемым лидерам в Канаде.
Поверьте мне, господа, я питаю глубокое отвращение к подобного рода бессовестным политиканам, которые обрекают на гибель целые народы. У меня вызывает почти физическую боль одна только мысль, что волею судеб я оказался тем избранным лицом, которому придется наносить последний удар по структуре, уже зашатавшейся в результате действий этих людей... Мистер Черчилль... будет к тому времени в Канаде, куда несомненно уже отосланы деньги и дети тех, кто принципиально заинтересован в продолжении войны. Однако миллионы простых людей ждут великие страдания. Мистеру Черчиллю, пожалуй, следовало бы прислушаться к моим словам, когда я предсказываю, что великая империя распадется, - империя, разрушение которой или даже причинение ущерба которой никогда не входило в мои намерения... "
Сделав, таким образом, выпад против упрямого премьер-министра и предприняв попытку оторвать английский народ от него, Гитлер подошел к самой сути своей большой речи:
"В этот час я считаю долгом перед собственной совестью еще раз обратиться к разуму и здравому смыслу как Великобритании, так и других стран. Я считаю, что мое положение позволяет мне обратиться с таким призывом, ибо я не побежденный, выпрашивающий милости, а победитель, говорящий с позиций здравого смысла.
Я не вижу причины, почему эта война должна продолжаться" {Затем последовала беспрецедентная в истории Германии колоритная сцена, когда Гитлер, неожиданно прервав свою речь, принялся вручать фельдмаршальские жезлы двенадцати генералам и специальный, сродни "королевским", жезл Герингу, которому было присвоено вновь введенное звание "рейхсмаршал великого германского рейха", ставившее его выше всех других маршалов. Он был также награжден Большим Железным крестом - единственный случай за всю войну. Гальдера в этой лавине фельдмаршальских званий обошли: его повысили только на один ранг - из генерал-лейтенантов в генералы. Такое неразборчивое присвоение маршальских званий - кайзер за всю первую мировую войну произвел в фельдмаршалы только пять генералов, и даже Людендорф не был удостоен этого звания - несомненно помогало Гитлеру задушить даже скрытую оппозицию среди генералов, что в прошлом имело место трижды. Поступая таким образом, Гитлер хоть и умалял ценность высших воинских рангов, но достигал поставленной цели - укреплял свою власть над генералами. В фельдмаршалы были произведены девять армейских генералов: Браухич, Кейтель, Рундштедт, Бок, Лееб, Лист, Клюге, Вицлебен, Рейхенау, и три генерала люфтваффе: Мильх, Кессельринг и Шперле. - Прим. авт. }.
И все. В детали он не вдавался, не внес никаких конкретных предложений относительно условий для заключения мира, относительно того, что же будет в случае заключения мира с сотнями миллионов людей, находящихся в настоящее время под нацистским ярмом в захваченных немцами странах. Но в тот вечер в рейхстаге нашлось бы очень немного людей, если бы вообще нашлось, которые считали, что на этой стадии нужно что-то детализировать. Я общался с довольно многими высокопоставленными лицами и офицерами при закрытии заседания, и ни один из них не сомневался, что англичане примут великодушное, по их убеждению, предложение фюрера. Но заблуждение их длилось недолго.
С заседания я поехал прямо на радиостанцию, чтобы передать для Соединенных Штатов радиорепортаж о речи фюрера. Едва я прибыл на студию, как тут же поймал передачу Би-би-си на немецком языке из Лондона. Би-би-си уже передавала английский ответ Гитлеру, хотя после выступления фюрера прошло не более часа. Ответом англичан было решительное "Нет! " {Позднее Черчилль утверждал, что мирные предложения Гитлера были немедленно и решительно отклонены Би-би-си "без какой-либо подсказки со стороны правительства его величества, как только отзвучала речь Гитлера по радио" (Черчилль У. Вторая мировая война, т. 2, с. 260). - Прим. авт. }.
Младшие офицеры из верховного командования и чиновники из различных министерств сидели в комнате и с восторженным вниманием слушали радио. Постепенно их лица вытянулись. Они отказывались верить своим ушам. "Вы что-нибудь понимаете? " - кричал мне один из них. Казалось, он оцепенел. "Вы в состоянии понять этих английских дураков? - продолжал он кричать. - Теперь отклонить мир? Да они просто с ума сошли! "
В тот же вечер Чиано {Итальянский министр иностранных дел вел себя точно клоун во время выступления фюрера в рейхстаге - вскакивал, как марионетка, чтобы фашистским салютом приветствовать каждую паузу в его речи. Я заметил Квислинга, маленького человечка со свинячьими глазками, сидевшего в углу первого балкона. Он приехал в Берлин, чтобы просить снова поставить его у власти в Осло. - Прим. авт. } стал свидетелем реакции на безумие англичан на более высоком уровне, чем я. "Поздно вечером, - отмечал он в своем дневнике, - когда стали поступать первые спокойные отклики англичан на речь фюрера, у немцев возникло чувство трудно скрываемого разочарования". Согласно утверждению Чиано, воздействие речи на Муссолини оказалось совершенно противоположным.
"Он... характеризует ее как "слишком коварную". Он опасается, что англичане могут усмотреть в ней предлог для начала переговоров. Это совершенно не устраивает Муссолини, потому что сейчас, как никогда раньше, ему хочется вести войну".
Дуче, как позднее заметил Черчилль, "не стоило беспокоиться по этому поводу. Он сполна получит войну, о которой мечтал".
"Маневр, рассчитанный на то, чтобы сплотить немецкий народ на борьбу против Англии, - так расценил я речь фюрера в тот вечер в своем дневнике. - Речь Гитлера - настоящий шедевр, ибо теперь немцы будут говорить: "Гитлер предлагает англичанам мир, причем без всяких условий. Он говорит, что не видит причин для продолжения войны. Если она будет продолжаться, то лишь по вине англичан".
И не крылась ли главная причина в том, что за трое суток до своего выступления с мирными предложениями в рейхстаге он издал Директиву э 16 о подготовке операции по высадке войск на Британские острова? 1 июля он доверительно признался в этом двум итальянцам - Альфиери и Чиано:
"... Всегда считалось хорошей тактикой переложить ответственность за будущий ход событий в глазах мировой общественности и общественности Германии на противника. Это укрепляет наш собственный моральный дух и подрывает моральное состояние противника. Такая операция, какую планирует Германия, будет кровопролитной... Поэтому нужно убедить общественное мнение, что было предпринято все, чтобы избежать этого ужаса... "
В своей речи от 6 октября {Тогда он предлагал Западу мир по завершении польской кампании. - Прим. авт. } он тоже руководствовался мыслью переложить всю ответственность за последующий ход развития событий на противника. Поэтому он выиграл войну еще до того, как начал ее. И опять он намеревался по психологическим соображениям подкрепить моральный дух, так сказать, ради действий, которые будут предприняты.
А 8 июля, то есть через неделю, Гитлер доверительно пояснял Чиано, что он инсценирует еще одну демонстрацию, с тем чтобы в случае продолжения войны (по его мнению, это единственная реальная возможность) произвести нужный психологический эффект на англичан... Может, посредством ловко состряпанного обращения к английскому народу еще больше удастся изолировать английское правительство.
Но это оказалось невозможным. Речь фюрера от 19 июля произвела впечатление на немецкий народ, но не на английский. 22 июля лорд Галифакс в выступлении по радио официально отклонил мирные предложения Гитлера. Хотя это и не явилось неожиданностью для Вильгельмштрассе, тем не менее многих это встревожило, и в тот день я встречал там немало сердитых лиц. "Лорд Галифакс, - говорил один официальный представитель правительства, - отклонил мир, предложенный фюрером. Джентльмены, будет война! "
Легче сказать, чем сделать. В действительности ни Гитлер, ни верховное командование, ни высшие штабы сухопутных войск, ВМС и ВВС никогда всерьез не рассматривали вопрос о том, как вести и выиграть войну против Великобритании. А теперь, в середине лета 1940 года, они не знали, что делать с блестящей победой: у них не было никаких планов и почти никакого желания воспользоваться величайшими военными победами, достигнутыми собственным народом-солдатом.
В этом заключается один из парадоксов третьего рейха. В тот самый момент, когда Гитлер находился в зените военной славы и основная часть Европы лежала поверженной у его ног, а его победоносные армии, растянувшиеся от Пиренеев до Полярного круга, от Атлантики до берегов Вислы, отдыхали, готовясь к дальнейшим действиям, он не имел четкого представления, что делать дальше, как довести войну до победного завершения. Не имели об этом представления и его генералы, двенадцать из которых получили из его рук маршальские жезлы.
Конечно, на то была причина, хотя и неясная нам в то время. Несмотря на их хваленые военные таланты, у немцев не было какой-либо грандиозной стратегической концепции. Их кругозор был ограничен - всегда был ограничен! - войной на суше против соседних государств Европейского континента. Гитлер боялся моря {"На суше я герой, а на воде трус", - говорил он однажды Рундштедту (Шульман М. Поражение на Западе, с. 50). - Прим. авт. }, и его крупнейшие полководцы совершенно не были знакомы с военными концепциями, связанными с использованием морей или океанов. Все они были сухопутчиками, а не моряками, и мыслили соответствующим образом. И хотя их армии за неделю сумели бы разгромить довольно-таки слабые английские сухопутные войска, если бы дело дошло до схватки один на один, даже Ла-Манш - такая отделявшая их друг от друга неширокая водная преграда, что можно было разглядеть противоположный берег, - в их воображении становился непреодолимым препятствием.
Существовала, конечно, и другая альтернатива. Немцы могли поставить Англию на колени, нанеся ей мощные удары через Средиземное море при поддержке своего итальянского союзника, захватив Гибралтар у западной горловины Средиземного моря, а затем про-вйгаясь на восток через Египет и далее через Суэцкий канал в Иран, перерезав тем самым одну из жизненно важных артерий снабжения метрополии. Но для этого необходимо было осуществлять крупные морские операции на огромном удалении от баз в Германии, а в 1940 году все это выходило за рамки немецкого стратегического мышления.
Таким образом, достигнув поразительного успеха, Гитлер и его военачальники заколебались. Они не продумали ни следующего шага, ни способа его осуществления. Этот промах впоследствии сыграет роковую роль в войне, в недолгом существовании третьего рейха и головокружительной карьере Адольфа Гитлера. На смену столь ярким победам пришли неудачи. Однако это, разумеется, невозможно было предвидеть, когда в конце лета осажденная, оставшаяся в одиночестве Англия готовилась отразить имевшимися у нее небольшими силами удар немецких войск.
