Владимир Альбрехт
КАК БЫТЬ СВИДЕТЕЛЕМ
Следователь. Откуда у вас Евангелие?
Свидетель. От Матфея.
(Из рассказов о допросе.)
См. также Павлов и др., 2015: что делать, если за вами пришли из ФСБ. См. Чека.
- его мемуар 31.3.2000;
19.5.2000;
Также о том, что больше давали коловшимся - казус Криволуцкого, 1946.
Если проникать в тайны литературы узкоспециальной (вместо введения)
Следователь. Вы догадываетесь, почему вас вызвали?
Свидетель. Да, но лучше будет, если вы скажете.
Следователь. Почему лучше?
Свидетель. В противном случае получается, что вам стыдно сказать.
(Из рассказов о допросе.)
Интересно ли вам знать, читатель, что следователь добивается результатов с
помощью не менее чем 18 приемов? Вот они, извольте: "внезапность", "последовательность",
"создание напряжения с перегрузкой сознания", "снятие напряжения
со стремлением "поговорить по душам", "пресечение" лжи сразу
же или спустя некоторое время, фиксированный темп допроса с перегрузкой сознания
или замедленный темп с фиксацией желания проскочить особо неприятное.
И это, и многое другое можно прочесть в специальной литературе. Но нужно ли
нам, непрофессионалам, изучать книги и статьи, написанные для следователей? Казалось
бы, неплохо кое-что знать. Приятно, наверное, спросить следователя, какой прием
он к вам так неудачно применяет, и посоветовать другой. Наше же с вами оружие
- правда. Ваши нравственные принципы, ваша мораль - вот основы поведения. И если
вы хотите почитать что-нибудь стоящее, то ради бога: читайте Толстого, Пушкина,
Чаадаева, Достоевского, Библию наконец. Не тратьте время на вздор.
Ну а в области узкоспециальной, может быть, вам хватит той ерунды, которую
вы прочтете в данной брошюре. Итак, к делу.
Моя приятельница пролистала эту рукопись и сказала, что у нее есть надежная
машинистка. Я ответил, что очень надежная, наверное, не нужна, но перепечатать
рукопись хотелось бы. Приятельница обещала поговорить и дать ответ в понедельник.
Начало было неожиданным
Путем запугивания вы заставляете меня сознаться.
Какое, по-вашему, преступление более серьезно -
то, которое, как вы считаете, совершил я, или то,
которое сейчас совершаете вы?
(Из рассказов о допросе.)
Представьте себе беседу двух людей. Один говорит легко и свободно. Он сдержанно,
но живо реагирует на то, на что хочет реагировать. Наконец просто смеется. Другой
внутренне скован. Он постоянно думает о чем-то постороннем. Его реакции смешны
и наигранны. Он-то уж точно знает, что стены имеют уши, и потому боится. Боится
собственной неумелости и косноязычности, боится своего и чужого неосторожного
слова, боится насмешек в свой адрес. Этот человек, не удивляйтесь, - следователь.
А вы? Вы тот, первый.
Первые радости
Автор. Какой допрос вас больше устроит - короткий или длинный?
Читатель. Конечно короткий. А какой устроит следователя?
Автор. Тоже короткий. У него мало времени и много вопросов.
Его устроит, если вы будете торопиться, - где торопливость, там
опрометчивость.
Читатель. А если дело липовое?
Автор. Тогда допрос будет обязательно неудачным - либо для
него либо для вас.
(Из беседы автора с читателем.)
Театр, как говорил Станиславский, начинается с вешалки. Встречая вас, следователь
здоровается за руку, говорит, куда повесить пальто. Он вежлив, предупредителен,
пытать вас вроде бы не собирается. Вы не ожидали, чувствуете облегчение: зачем
же ссориться, когда можно по-хорошему. Но есть во всем этом что-то от любительского
театра, какая-то наигранность. Чувствуете? Пока еще нет?
Ну что же, сейчас вы будете изображать простого, очень занятого человека с
плохой памятью, но, впрочем, готового помочь расследованию, если нужно.
Но надо ли помогать расследованию? Убежден - надо. Допустим, следователь пытается
установить истину, расследуя дело об убийстве или воровстве. Ваш долг - помочь
ему. А если вас вызвали свидетелем по делу, в котором ваш друг обвиняется в распространении
антисоветской пропаганды и клеветы? Вы уверены, что обвинение ложно и несправедливо.
Так помогите же установить эту истину. В этом ваша нравственная обязанность.
Пока что вы включились в его игру - продолжается "разговор по душам".
К сожалению, он дает возможность вашему собеседнику-профессионалу спрашивать о
том, о чем он спрашивать не должен. Например о вас лично, о ком-то еще. Вопросы,
с вашей точки зрения, пока ерундовые. Все очень вежливо. Он не прерывает. Разве
только немного и осторожно подстегивает, если вы останавливаетесь. Однако потом,
когда следователь узнает все, что его интересовало, он, конечно, увидит неправду
и... рассердится. (Он умеет.) Вы станете оправдываться - тогда он узнает еще больше.
Он сделает это совсем просто, чередуя многозначительные намеки на полную осведомленность
и угрозы. Вы продолжаете отвечать, но почему-то немножко жалеете. О чем? Может
быть, о том, что поздоровались за руку?
Мешает ли вам жизненный опыт?
Почему-то требовалось привести пример, как мы с Андреем обсуждали проблемы
"Прав Человека". Ну, я сказал тогда про герцога Энгиенского. Следователь
пришел в ярость.
Следователь. А вы с Андреем действительно говорили о герцоге Энгиенском?
Свидетель. Откуда я знаю? Мало ли о чем говорят люди за 15 лет знакомства. Он
же просил привести пример.
(Из рассказов о допросе.)
Что же произошло? Во-первых, вы боялись обидеть человека, который с вами вежлив.
Но, помилуйте, что же в этом страшного? Коли "мирное сосуществование"
идеологий невозможно, то остаться обиженным он, по-видимому, обязан.
Во-вторых, вы не привыкли врать и боитесь его неукротимой осведомленности.
Допустим, они за вами неофициально следили (много ли они выследили?). И ведь она,
эта осведомленность, гроша ломаного не стоит. Она постыдна к тому же. В-третьих,
следователь немножко обманул вас, немножко нарушил установленный законом порядок
ведения допроса. Он пользуется вашей неопытностью, пытаясь запугать вас, но сам-то
ведь знает, что пока ваши слова не записаны в протокол и с вас не взята подписка
об ответственности за дачу ложных показаний, ваши слова не имеют значения. Вы
пока не в его руках.
И его недоверие вас унижает? Нет, больше, наверное, унижают собственные ложь
и болтливость. Не надо было врать, и говорить лишнее тоже не надо было.
Теперь, когда вас поймали на том и на другом, вы почти принимаете сделку. Он
сейчас пообещает "пощаду", а вы - "откровенность". Хотя потом
ему будет нетрудно аннулировать свое обещание. А вам? Ведь вы пошли на компромисс...
Это все-таки допрос или беседа?
Свидетель. Мне трудно отвечать на ваши вопросы, поскольку
я не не суответственности за свои слова.
Следователь. Нет, вы несете ответственность за свои слова.
Свидетель. Тогда позвольте, я дам подписку об
ответственности за ложные показания.
(Из рассказов о допросе.)
Допрос и беседа - далеко не одно и то же. Беседа не предусмотрена законом.
Возможно, допрос будет много позже, возможно, его не будет никогда, возможно,
он начнется сразу же после беседы. Во всех случаях беседа - это психологическая
разведка (для следователя). А почему бы и вам не использовать ее в тех же целях?
Ну что ж, попробуйте.
Он спрашивает - вы отвечаете. (Если память вам не изменяет.) Вы спрашиваете
- он отвечает. (Если хочет, разумеется.) Как говорится, откровенный обмен информацией.
Но тут вы замечаете, что следователь хитрит. Значит, предлагая откровенную
беседу, он хотел обмануть вас. Скажите ему об этом (вежливо, конечно). И требуйте
протокол (хотя бы для того, чтобы сохранить откровенность беседы). Отказывается
- пристыдите легонько. Если он "ерепенится" и по-прежнему хочет "беседовать",
пусть беседует сам с собой. Если он имеет право в любое время беседовать с вами,
то вы имеете право не беседовать с ним никогда. (Можно было с этого начать и уклониться
от разговора сразу и категорически.) Не помогает - потребуйте, чтобы он дал вам
возможность расписаться об ответственности за отказ от дачи показаний и за дачу
ложных показаний. И поскольку это можно сделать только в протоколе, то вы своего
добились.
Протокол начат, теперь вопросы и ответы записываются. Он пишет свои вопросы,
вы - свои ответы (собственноручно, если хотите). Во всяком случае вы - полноправный
владелец половины протокола. Свои ответы вы пишите сначала в черновике, редактируйте
и заносите не спеша в протокол (или диктуйте следователю). Не торопитесь подписывать
протокол. Обратите внимание на первую страницу, там все должно быть указано правильно.
Говорят, иногда следователи "забывают" писать название дела, по которому
вы вызваны на допрос, и втайне дописывают потом. Длительное общение с преступниками,
наверное, оказывает на них дурное влияние. При случае об этом стоит сказать или,
вернее, написать в протоколе, оказывая тем самым хорошее влияние.
Если один из вас боится правды, то пусть им будет он, а не вы. В ваших ответах
должна быть только правда. Та самая, которая нравственно допустима. Другой, в
сущности, нет.
Четыре основных принципа
Иисус же стал перед правителем.
И спросил его правитель: Ты Царь Иудейский?
Иисус сказал ему: Ты говоришь.
(Евангелие от Матфея, 27: 2)
Обычно я прихожу на допрос и жду, когда он соврет. Никакими системами я вроде
бы и не пользуюсь. Затем, после первой лжи, я его прощаю: я пришел не для того,
чтобы читать ему нотации. Но через некоторое время ситуация повторяется, причем
он непрерывно теребит меня такими вопросами, отвечая на которые я все время должен
иметь в виду общечеловеческие понятия о порядочности и приличии.
Будем считать, что, размышляя над тем, допустимо ли с точки зрения ваших представлений
о нравственности отвечать на тот или иной вопрос, вы как бы просеиваете его через
некоторое сито - сито "Д" (от слова "допустимость"). Есть
еще три сита, которые позволят вам чувствовать себя увереннее. Сейчас мы их рассмотрим.
Как отвечать на трудный вопрос? (про сита "П" и "Л")
Следователь. Я должен вас предупредить и взять подписку об ответственности...
по статье 184 УК за разглашение материалов, представляющих тайну следствия.
Свидетель. Не дам.
Следователь. Почему?
Свидетель. То, что я должен сообщить, я знал раньше. Для меня это не материалы
следствия и никакая не тайна.
Следователь. А мои вопросы? Почему вы считаете, что они не следственная тайна?
Свидетель. Какая разница, что я считаю? Напишите свой вопрос в протокол, и я на
него отвечу.
Следователь. Я знаю, вы напишете: "Не имеет отношения к делу".
Свидетель. Правильно, так и напишу.
Он смутился и ни на чем больше не настаивал.
(Из беседы автора со следователем во время допроса по делу А.Твердохлебова, июнь
1975 года.)
Никто не должен принуждаться свидетельствовать против самого себя. (Пятая поправка
к Конституции США.)
Не волнуйтесь. Есть очень много трудных вопросов, для которых годится один
простой ответ. Его надо произнести вежливо и не торопясь: "Запишите ваш вопрос
в протокол, и я на него отвечу". Если следователь не записывает свой вопрос
в протокол, вы не обязаны на него отвечать. Эти рассуждения мы условно обозначим
как сито "П" (от первой буквы слова "протокол").
Сито "П" мешает следователю писать черновик протокола. Мешает, например,
аннулировать заданный вопрос, если он после вашего ответа покажется следователю
невыгодным. Это важно.
Скорее всего "трудным" для вас окажется вопрос, который касается
лично вас. То есть в этом случае вы перестаете быть свидетелем и становитесь подозреваемым
или обвиняемым. Но по закону подозреваемый или обвиняемый не несет ответственности
за дачу ложных показаний или за отказ или уклонение от показаний.
Представьте: некто К. заявил, что отобранную у него книгу он взял у вас. Конечно,
вы расстроены. Безотносительно к тому, вредна ли эта книга для правительства или
нет. Для К. она определенно вредна, и для вас также. В этом случае вы скажете,
что безусловно рады были бы ответить, чья это книга, но фактически не можете этого
сделать, так как не беспристрастны. Вам, в сущности, нельзя верить как свидетелю,
так как вы - заинтересованное лицо. Вы - подозреваемый в преступлении. Нет уж...
Выяснение истины, если это только возможно, должно происходить без вашего участия.
- А в чем вы заинтересованное лицо? - спросит, допустим, следователь.
- Я заинтересован доказать свою невиновность, - ответите,допустим, вы.
- Что же мешает вам ее доказать? - спросит он.
- Многое, - ответите вы. - Во-первых, отсутствие адвоката. Во-вторых, незнание
законов. В-третьих, неизвестно, что именно надо доказывать. Существует мнение,
что доказывать должно следствие.
Если следователь не унимается, полезно пройти с ним еще раз весь кусок, начиная
со слов, что вы "рады были бы ответить на вопрос".
Эти размышления назовем условно ситом "Л" - от слова "личное".
Надо отметить, что отказ от ответа на вопрос, который ставит лично вас в положение
подозреваемого, нередко психологически труден, особенно в щекотливых ситуациях,
когда его можно понять как трусость. Вы готовы были бы выручить, например, товарища,
взяв какой-то "грех" на себя. Но можно ли считать такую позицию правильной?
Разумеется, нет. Гораздо лучше просто объяснить нелепость вашего положения как
свидетеля в этом деле. Ведь вы не можете им быть, коли вас подозревают в соучастии
в преступлении.
Другой пример не относится к практике следствия, но я позволю себе его привести,
поскольку ситуация довольно распространенная. Предположим, человек 25 лет проработал
на ответственной работе и всегда, вплоть до увольнения (в связи с желанием выехать
в Израиль), получал большую зарплату. На вопрос милиционера: "Где вы работаете?"
он вряд ли откажется отвечать. Он скорее "сознается", что нигде не работает,
и предпочтет доказать, что живет на средства, заработанные честным трудом, чем
попросту откажется отвечать на вопрос. Таким образом он облегчит преследование
самого себя за тунеядство, в то время как следовало бы заставить доказывать, что
он тунеядец, тех, кто обязан это доказывать.
Вопрос, который не имеет отношения к делу, или вопрос, который имеет "слишком
близкое" отношение к делу (про сито "О")
Следователь. Отказываетесь ли вы сказать, что знаете автора письма?
Свидетель. Нет, не отказываюсь.
Следователь. Что вам мешает ответить на вопрос: "Кто автор письма?"
Свидетель. Мне мешает необходимость придерживаться рамок расследуемого дела.
(Из протокола допроса по делу А. Твердохлебова, июнь 1975 года.)
Итак, если вы не уверены, что вопрос следователя не по делу, у вас есть повод
на него не отвечать. Но интересно, что такой же повод возникает, если вопрос наводящий,
"слишком близкий" к делу, то есть подсказывающий свидетелю ответ "да"
или "нет". Закон прямо запрещает задавать наводящие вопросы. Например,
нельзя спрашивать: "Давал ли вам Рабинович читать "Архипелаг ГУЛАГ"?
Следует спросить: "Давал ли вам Рабинович какие-либо книги?" Предположим
далее, что вы говорите, что вам непонятно, о каком Рабиновиче идет речь, и хотелось
бы увидеть его фотографию. В этом случае следователь не имеет права показать вам
одну фотографию (это было бы наводящим вопросом). Он должен показать сразу несколько
фото, чтобы вы сами узнали Рабиновича на одном из них. Подобную просьбу не так
легко выполнить. Тем более что вся процедура опознания должна совершаться в присутствии
понятых и оформляться протоколом.
Система "ПЛОД"
Если правду прокричать вам мешает кашель,
Не забудьте отхлебнуть этих чудных капель.
(Из песни Булата Окуджавы.)
Теперь попробуйте восстановить в памяти прочитанное на предыдущих страницах.
Итак, все вопросы просеиваются через 4 сита системы "ПЛОД". Запомнить
слово нетрудно: плод вашего воображения (с дерева добра и зла) и вместе с тем
запретный плод, который сладок.
Первое сито "П" означает требование внести вопросы в протокол, затем
сито "Л" - вы размышляете, не ставит ли заданный вопрос вас лично в
положение подозреваемого в соучастии в преступлении. Далее сито "О"
- отношение к делу, но не "слишком близкое". И наконец сито "Д"
- допустимость ответа с точки зрения ваших представлений о морали.
Очевидно, система "ПЛОД" заставит вас не торопиться и думать. Начнете
думать - возникнет интерес и сам собой исчезнет страх. Все четыре сита призваны
избавить вас от вероятных неприятностей.
Но если три первых принципа должны препятствовать появлению в протоколе какой-то
информации, то, в противоположность этому, четвертый принцип позволяет вам добиться
внесения в протокол того, что вы считаете необходимым, например какие-то непротокольные
слова или поступки следователя.
Как спокойно отвечать на простой вопрос?
Чтобы убедить следователя в нелепости вопроса, я спросил его:
"А когда вас заинтересовала проблема прав человека?"
Ответ заставил меня подпрыгнуть на стуле - оказывается, что его это
никогда не интересовало.
(Из рассказов о допросе.)
Из легких вопросов следователь сооружает как бы большую колыбель. Слегка укачивая
вас в ней, он терпеливо и бережно высиживает свой важный вопрос. Надо хорошенько
убаюкать ваше внимание. Зорким часовым стоит он над душой и легонько подталкивает,
не давая понять куда. Возникает довольно бодрый темп допроса. И вдруг - вопрос
трудный. Вы смутились (обнажились), а следователь и рад. Он откровенно изучает
ваше смущение, напоминает об ответственности за дачу ложных показаний, не дает
сосредоточиться.
Что же, спрашивается, делать? А ничего особенного. Просто не надо торопиться.
Ничто не мешает легкий вопрос обдумывать так же, как и трудный. Не торопитесь
нарочито, с самого начала. Если следователь ускорит темп, то в протоколе при ответе
на очередной вопрос можно кое-что дописывать. Например, "обвиняемый не давал
мне никакой антисоветской литературы. Но я просил бы следователя не ходить вокруг,
не пугать, не курить в лицо, не повышать голос, не торопить с ответом - словом,
не оказывать на меня давления".
- На вас никто не оказывает давления.
- А я не говорю "оказывает", я лишь прошу "не оказывать".
Если следователь не унимается и кричит, вы говорите: "Вот видите - кричите.
Это и есть "оказывать давление". У меня уже рука дрожит". (Покажите
ему, как она дрожит.) Только не грубите. Самое большее, чего вы можете требовать,
- это "интеллигентного поведения". Мы ведь все интеллигенты? Если он
сильно бранится - успокойте, скажите: не надо, дескать, зачем ссориться. Попросите
что-нибудь рассказать о себе. Он расскажет и успокоится.
- А если не успокоится? - спросит читатель.
- Что ж, тогда не знаю. Нельзя же все знать. Но есть ли смысл продолжать разговор
в такой обстановке?
Еще раз о том, что такое нравственная допустимость, или как отвечать на очень
простой вопрос (сито "Д")
Свидетель. Действительно, обвиняемый играл на пианино.
Но я просил бы вас не писать об этом в протоколе.
Следователь. Почему?
Свидетель. Непонятно? Андрей - мой друг, а вы - враг.
Андрей выйдет из тюрьмы. Он спросит меня: "Зачем ты
сказал про пианино?", - а я что отвечу?
(Из беседы со следователем во время допроса
по делу А.Твердохлебова, июнь 1975 года)
Допрос ведется по конкретному делу: распространение клеветы на советский общественный
строй (не критики, а клеветы).
- Что вам известно об этом? - спрашивает, допустим,следователь.
- Ничего.
- Вы хотя бы верите в сам факт клеветы?
- Нет, безусловно.
Вы не верите и в то же время опасаетесь кому-либо повредить своими показаниями.
Вы и не хотите, чтобы кого-нибудь обыскали и допросили "на всякий случай".
Так напишите об этом честно и откровенно. Это будет хорошим ответом на заданный
вопрос. Напишите, не дожидаясь, пока следователь заговорит конкретнее:
- А знакомы ли вы с тем-то и с тем-то? Когда познакомились? Кто с вами ехал
в трамвае или ходил в гастроном?
Нет. Никто не призывает вас к скрытности. Конспирация - это не для вас, а для
них. И пожалуйста, не бойтесь. Не бойтесь "неосторожных" разговоров
по телефону. Не бойтесь небольших личных неприятностей. Зато бойтесь признаваться
следователю, что в гостях вы пили шампанское. Чего доброго, о ваших знакомых напишут
фельетон, где шампанское благодаря вам потечет рекой.
Невинное признание, что вы одалживали у подсудимого зонтик, может быть передано
ему в столь оригинальной форме, что человек, просидевший почти год в тюрьме, наконец
"поймет": "им все известно". Хорошо, если в результате он
покажет, где спрятал 33 кг золота, а если он скажет, что хотел свергнуть советскую
власть с помощью какой-то книги?
По всей видимости, труден не тот вопрос, на который отвечать неудобно или страшно,
а именно тот, самый простой, вопрос, на который отвечаешь не подумавши.
Опять трудный вопрос (рассмотрим ряд примеров. Сито "Л")
Свидетель. Да, я подтверждаю свою подпись под требованием
о повсеместном запрещении пыток.
Следователь. При каких обстоятельствах вы подписали этот документ?
Свидетель. Обстоятельств не помню.
Следователь. Почему же тогда вы подтверждаете свою подпись?
Свидетель. Потому что документ не вызывает возражений. Я готов
его подписать хоть сейчас.
(Из рассказов о допросе.)
1. Вопрос: "Перепечатывали ли вы сами или просили кого-нибудь перепечатать
книгу "Архипелаг ГУЛАГ"?" Предположим, вы действительно перепечатывали
книгу. Говорить об этом не хотите, но и врать не обязательно. Сейчас вы даете
показания по делу К., поэтому отвечаете: "Я не помню случая, чтобы когда-нибудь
я просил К. перепечатать эту книгу, и мне неизвестно, чтобы К. когда-либо просил
об этом меня". (Хотя вы полагаете, допустим, что перепечатка книги Солженицына
не преступление, а высокая честь.)
2. Вопрос: "Кто является автором такой-то рукописи, найденной у вас при
обыске? Давали ли вы ее читать кому-либо?" Ответ: "Мне не известно ничего,
что позволило бы считать автором рукописи К. Я не помню, чтобы давал ее читать
К. или обсуждал с ним свое, его или чье-либо авторство".
3. Вопрос: "Что мешает вам ответить, кто автор рукописи?" Ответ:
"Мешает сознание того, что рукопись не содержит клеветы".
4. Вопрос: "Вы отказываетесь считать себя автором этой рукописи?"
Ответ: "Нет. Ни то, ни другое. Ни от каких своих заявлений, статей, писем,
книг или рукописей я не отказываюсь. Но если вам необходимо установить мое авторство,
чтобы потом меня противозаконно обвинить, то я не желаю сотрудничать с вами. Вам
надо - вы и доказывайте. Я не намерен облегчать вам работу, поскольку не считаю
следствие законным".
О том, как убедить следователя в необходимости правильно вносить ваши ответы
в протокол (сито "П")
Следователь. Не припомните ли вы?..
Свидетель. Не припомню.
Следователь. Но вы же не знаете, о чем я спрошу.
Свидетель. Неважно, я обязан говорить правду.
Несколько раз во время допроса следователь дает понять, как важно в протоколе
каждое написанное слово. В конце он обязательно попросит написать, и обязательно
собственноручно, что вы сами все прочли и ни добавлений, ни замечаний не имеете.
Если вы, например, не русский, он самым вежливым образом осведомится, нет ли нужды
в переводчике, достаточно ли хорошо вы владеете русским языком. Но если вы, допустим,
бельгиец, работаете в Москве переводчиком и знаете русский язык, то это еще не
означает, что ваших знаний достаточно, чтобы давать показания. Итак, подчеркивая
важность каждого написанного в протоколе слова, он рассчитывает, что вы будете
полагаться на его знания и опыт и не станете в протоколе писать "что не положено".
Но в принципе он осторожен, он не уверен, что вы будете полагаться только на его
знания и опыт. Это напоминает ситуацию в магазине.
Следователь нередко бережет протокол от свидетеля, как недобросовестный продавец
- жалобную книгу от покупателя. В этом случае надо настаивать на том, чтобы самому
заносить свои показания в протокол, что довольно сложно. И вот, пока следователь
"улучшает" ваш ответ, вы, не вступая в конфликт, обдумываете, что делать.
Он удовлетворен своей работой и задает следующий вопрос; ну что ж, можно ответить,
скажем, так:
- Отказываюсь отвечать, поскольку имею основания полагать, что мой ответ не
будет записан в протокол правильно, как это уже случилось с ответом на предыдущий
(предположим) вопрос.
Если следователь "редактирует" и этот ответ, то аргументация возрастает.
Далее свидетель говорит:
- Отказываюсь отвечать, поскольку имею основания думать, что мой ответ не будет
записан в протокол правильно, как это уже случилось с ответами на второй, третий
и т.д. вопросы.
В конце концов следователь сдается и пишет:
- Намерены ли вы вообще отвечать на поставленные вопросы?
- Я намерен отвечать по существу на любые вопросы, как только отпадут обоснованные
сомнения в том, что вы намерены точно заносить в протокол мой ответ на второй
вопрос. Считаю уместным повторить мой ответ на этот вопрос. Фальсифицированный
протокол подписывать не желаю, о чем намерен сделать заявление. И т.д.
Далее в протокол пишется заявление. А на следующий день скорее всего следователь
будет аккуратно заносить в протокол все ответы свидетеля.
Все-таки вы боитесь... и зря.
Ученый сверстник Галилея
Был Галилея не глупее.
Он знал, что вертится Земля,
но у него была семья...
(Чьи-то стихи.)
Каждое напоминание следователя об ответственности за отказ от показаний неприятно
пугает. Пугают и сам вызов к следователю, и обстановка, а более всего - будущее.
Хорошо, что оно пока в ваших руках, если, конечно, вы еще держите себя в руках
и помните: во-первых, отказ отвечать на какой-либо вопрос вполне допустим, так
как это не отказ давать показания вообще. Хотя и то, и другое необходимо уметь
объяснить в протоколе. Во-вторых, можно попросить у следователя УК РСФСР и прочитать
статью 182, где написано, что "отказ или уклонение свидетеля... от дачи показаний...
наказывается исправительными работами на срок до шести месяцев, или штрафом до
пятидесяти рублей, или общественным порицанием".
С другой стороны, вам совсем не стыдно испугаться, особенно если следователь
заведомо знает, какое решение вынесет суд. Только вы должны чистосердечно признаться
в протоколе и в растерянности, и в испуге. Следователь, кажется, напомнил вам
о подписке, о вашей обязанности говорить правду. Скажите ему о том же. Не беда,
если и он испугается. Впрочем, чего бы ему пугаться?
Нет, вы определенно не понимаете
Я вижу государства статую:
Стоит мужчина, полный властности,
Под фиговым листком запрятан
Гигантский орган безопасности.
(И.Губерман)
Допустим, перед вами вопрос: "Вел ли обвиняемый К. антисоветскую агитацию?"
(Он сам в этом признался.) Разумеется, вы отвечаете, как считаете нужным. А как
нужно? Вы рассуждаете: на К. не похоже, чтобы он признался в чем-то невероятно
страшном, непонятно даже в чем. Наверное, обещали выпустить, поэтому и признался.
Так и напишите.
Говорят, непонимание - признак ума. Конечно же, мы не дети, и высшее образование
много дает, но даже в основе гениальных открытий часто лежат сомнения именно в
том главном, что всем и всегда кажется естественным и несомненным.
Что следует понимать под словом "антисоветские" или "политические"
разговоры? Каково юридическое содержание этих непонятных слов? Не будет ли следователь
любезен объяснить их? Допустим, известный борец за мир не в силах выговорить какое-нибудь
слово. В результате возникает анекдот. Будет ли он антисоветским? Дозволено ли
рассказывать анекдоты о Хрущеве? А о Брежневе? Или, например, вот идет по лесу
Заяц, а навстречу ему Медведь.
- Здравствуй, Топтыгин, - говорит Заяц.
- Здравствуй, Косыгин, - говорит Медведь.
Такой анекдот - антисоветский?
Вообще, какие категории анекдотов или просто бесед способны подрывать существующий
строй? Да и как можно сохранить тот строй, который возможно подорвать разговорами?
Какие меры принять нам всем, как убедиться наконец, что произносимые слова содержат
вполне определенный смысл? Говоря, например, "существующий строй", имеем
ли мы в виду одно и то же?
Когда мы говорим "советский", нам гораздо понятнее, чем когда мы
говорим "антисоветский". Последнее воспринимается лишь интуитивно. В
нашей жизни мы никогда не находим разумных и достойных определений слову "антисоветский".
Не оттого ли, что мир наших представлений недостаточно широк? А вдруг, читатель,
этих объяснений совсем нет? Что тогда?
Я ненавижу ваши идеи, но готов отдать жизнь, чтобы вы имели право их выражать,
- так утверждал Вольтер, очень давно. Я не уверен, что сейчас нужно утверждать
что-то противоположное. Простите за наивность, читатель, но говорят, что знание
на память статьи 19 Всеобщей декларации прав человека служит талисманом. Правда
ли это? Не знаю.
Допрос - это не место, где должно быть понятно абсолютно все
Следователь. Ну, мы-то с вами, конечно, понимаем.
Свидетель. Нет, представьте, не понимаем.
(Из доверительной беседы.)
Ко всему можно привыкнуть, и к непонятному тоже. Постарайтесь во всяком случае.
Когда любопытство следователя составляет основу его профессии, его жертве, наверное,
надо обладать чем-то прямо противоположным. Конечно, неплохо, если оба стремятся
к пониманию, только хорошо бы знать меру. Ниже приведен поучительный пример из
допроса Е. Сиротенко (следователь КГБ Матевосян, июнь 1974 года). В нем, конечно,
не все понятно. А кто сказал, что на допросе все должно быть понятно?
Вопрос: Давно вы знаете Паруйера Айрикяна?
Ответ: Паруйера Айрикяна я знаю со времени его заключения в следственную тюрьму
КГБ в Ереване после ареста весной 1969 года по обвинению в соответствии со статьями
65 и 67 УК Арм. ССР (что соответствует статьям 70 и 72 УК РСФСР) за участие в
национально-освободительном движении в Армении.
Вопрос: Когда вы лично познакомились с Паруйером Айрикяном?
Ответ: Во время его пребывания в лагере строгого режима в Мордовии, после вынесения
ему приговора - четыре года лишения свободы в 1969 году.
Вопрос: Как же вы могли лично познакомиться с Паруйером Айрикяном во время
пребывания в лагере строгого режима в Мордовии?
Ответ: В Москве во время его возвращения из Потьмы в Ереван весной 1973 года.
Вот видите, читатель, вначале ответы свидетеля казались вам странными, но потом
вы поняли, что свидетель и следователь вкладывают разный смысл в одни и те же
слова.
Кто спорит, что всегда хорошо знать, что нужно понимать, а что не нужно. Например,
какие-то намеки следователя или еще что-нибудь.
Чтобы достичь понимания, говорят, вначале по крайней мере надо достичь непонимания.
"Вы все время жалуетесь, что не понимаете меня, - сказал на допросе один
свидетель. - Интересно, как же вы беретесь расследовать дело, которое связано
с теми, кого вы не понимаете?"
В среду в доме моей приятельницы рассказывал о том, "как вести себя на
допросе". Хотя я не уверен, что на допросе надо себя как-то специально вести.
По-моему, на допросе надо вести себя как везде. Везде надо вести себя обдуманно,
т.е. думать над каждым шагом.
Приятельница сообщила, кстати, что ее подруга (машинистка) немножко меня "подвела"
- она сломала ключицу и лежит в больнице. В это время я как раз объяснял разницу
между оперативными данными и данными следствия. Я ответил, что час назад видел
у подъезда человека, который долго читал вывеску из пяти букв. Если сейчас он
может так же внимательно слушать нас, как до того читал вывеску, то потом ему
нетрудно будет выяснить, какая из подруг моей приятельницы лежит в больнице со
сломанной ключицей (конечно если есть причины для выяснения). Это будут оперативные
данные, их ценность проверяется следствием, т.е. зависит от результатов соответствующих
обысков идопросов. А они, эти результаты, представляют собой данные следствия.
Моя приятельница, к сожалению, немного обиделась.
Тем временем вас приглашают на очную ставку с обвиняемым К.
Слова обвиняемого я все равно не в силах ни подтвердить, ни
опровергнуть: суда еще не было, а человек уже в тюрьме, его вина -
миф, его право на защиту ничтожно настолько, что мы все вынуждены
снисходительно наблюдать, как он, спасая себя, клевещет на других.
(Мнение свидетеля по конкретному поводу.)
К сожалению, память у К. оказалась "лучше", чем у вас. А что вы думаете?
Наверное, если бы К. напрягся и ничего не вспомнил, он, наверное, настолько подорвал
бы свое здоровье, что его признали бы психом. Пока чистосердечное признание остается
важным источником обвинения, и та, и другая сторона будут охотно идти навстречу
друг другу в поисках общего языка и обоюдной выгоды.
Зачем нужна очная ставка? Уж не затем ли, что арестован только К., а вы пока
на свободе? Очная ставка производится между двумя лицами, показания которых противоречивы.
Они и должны быть противоречивы: один - в тюрьме, другой - на воле. Кто же из
них прав? Следователь уже давно знает, "кто прав". Ему хочется только
"доказать это получше". Задача непроста и требует тщательной подготовки.
В какой-то момент следователь напоминает прокурора, судью или, пожалуй, даже адвоката.
Сейчас он будет давить на психику "бестолкового свидетеля", чтобы сделать
его еще более бестолковым.
Вот следователь задает свой вопрос, недовольный и длинный. По "краям"
вопрос кажется конкретным. Особенно в самом начале. Но в середине - сплошное унижение
свидетеля. А конец? Он так лаконичен и тверд, что все вместе заставляет свидетеля
съежиться, забыть начало и лишь поступать, "как лучше". Для большего
эффекта следователь повторяет конец: "Так как же быть?", "Так как
же мне вас понимать?". Свидетель похож на отбивную. Сейчас его на сковородку
- и съедят. Однако обходится без сковородки - съели сырым. Проходит время, и странно:
на суде все повторяется. Опять делают отбивную. Опять, кажется, сковородка. Ах,
бедный свидетель. То, что написал следователь, он подписывал, оказывается, не
читая.
Нет, с вами такого не произойдет. Хотя вы боитесь. Хотя вы боитесь?
Однако вернемся к очной ставке. Вначале, как положено, следователь выясняет
ваши отношения. Каковы они? Кто теперь это знает? Никто. Раньше были друзьями.
Раньше... Вы были для К. близким человеком. Он доверял вам свои маленькие китайские
тайны. Он просто приходил "исповедоваться". Вправе ли вы передать следователю
содержание интимных бесед? Это вопрос вашей совести и ничего больше.
Угрозы следователя и желание самого К. - не в счет.
Следовательно, вы плохой свидетель? К сожалению. А что же, например, должен
чувствовать священник, которого заставляют нарушать тайну исповеди? К. - всего
лишь близкий друг ваш, нет, не отец, но ведь и мужеством Павлика Морозова вы не
обладаете. Разумеется, вас удивляет внешний вид К. Главное - его задушевные перешучивания
со следователем и горячее желание вспомнить все на свете. Пользуясь случаем, он
что-нибудь скажет вам шепотом, чтобы следователь не слышал. Оказывается, он так
себя ведет лишь в силу важных причин. Он объяснит их потом. Более того, он, оказывается,
всех спасает. "А вот Иванов - стукач". Подробности потом. Когда? Потом...
Кстати, на очной ставке вы тоже имеете право задавать вопросы. Не беспокойтесь,
что К. сочтет их наивными. Постарайтесь по возможности обдумать их заранее и написать
собственноручно в протоколе. Следователь захочет помешать. Если он имеет право
мешать, то вы тем более имеете право не подписывать протокол. А в замечаниях,
указывая причину отказа, вы можете написать свои вопросы. Очень хорошо, если их
прочтет К.
Однако сначала попробуйте обратиться к нему устно: "Мне неловко давать
о тебе какие-либо сведения, не говоря уже про показания о неведомых мне твоих
"преступлениях". Давай обратимся к следователю с просьбой освободить
меня от нелепой роли".
Возможно, К. не откажется. В противном случае дело хуже, чем вы предполагали.
И все же, дабы очистить свою совесть, потребуйте с него (по долгу дружбы) честное
слово, что он (пауза в разговоре на размышление) определенно не занимался пропагандой
заговоров с целью свержения власти или покушения на жизнь советских лидеров, не
занимался пропагандой устройства массовых беспорядков и ничего подобного не делал.
Да, именно, пусть дает честное слово, что у него не было того самого умысла, от
которого он будет отказываться почему-то только потом, на суде, но не на следствии.
В конце концов, что ему мешает об этом подумать сейчас, пока не поздно?
У вас определенно найдется что спросить. Хотя... Память капризна и мелочна.
- Ты помнишь, однажды у меня дома мы пошли в ванную. Зачем-то ты специально
включил воду. Зачем-то ты тогда на бумаге писал коряво и долго. Зачем? Чтобы они
не слышали нас? Чтобы они ничего не узнали? Ведь верно? Тогда почему же сейчас
ты им все рассказываешь, объясни? Почему?
Жену обвиняемого К. приглашают на роль свидетеля
Она ничего не знает и потому многое может сказать.
(Ближневосточная мудрость)
- Имейте в виду, ваш муж совершил серьезное преступление.
- Значит, я должна с ним развестись?
- Нет-нет. Мы не разрушаем семьи... Вы неправильно поняли...
Для нее контакт со следователем - единственная возможность узнать о судьбе
мужа. Поговорить лишний раз со следователем она бы рада, но давать показания...
Зачем? Ценность свидетельских показаний жены, сестры или матери вообще крайне
сомнительна. Она не может быть беспристрастна, потому что она любит человека,
который обвинен и, наверное, будет наказан. Оба они уже наказаны, и по крайней
мере один обязательно невиновен - она. Но она уверена, что невиновны оба. Нет,
выступление жены-свидетельницы на суде так же странно, как выступление адвоката
обвиняемого в качестве свидетеля. Пожалуй, в этом случае адвокат не должен быть
адвокатом, а жена не должна быть женой. Впрочем, не слишком ли многого требует
правосудие?
...Она, наверное, откажется давать показания. Или она будет "благоразумна"?
Нет, оснований для ее отказа слишком много. Если бы ее привлекли к ответственности
за отказ от дачи показаний, сакраментальная цель следствия не была бы достигнута
вообще.
Встретил свою приятельницу. И вот сразу две новости: одна - хорошая, другая
- плохая. Вначале, конечно, хорошая: машинистка уже оправилась от перелома ключицы
и скоро закончит печатание рукописи. Плохая новость заключается в том, что плата
оказалась слишком большой. Денег, разумеется, мне не жалко, но высокая плата,
как видно, обусловлена "опасностью" работы. А разве за "опасность"
платить деньги не опасно? Любой следователь без труда убедит машинистку, что,
получая большую плату не за труд, а за страх, она сознавала, что совершает преступление.
Высокая плата будет единственной и достаточно хорошей уликой. Приятельница не
согласилась с моими доводами. Она все время повторяла, что машинистка "очень
надежная". Но я так и не понял, зачем из надежной машинистки делать ненадежную.
В конце концов мы любезно попрощались. Я договорился передать еще одну дополнительную
страницу с выдержками из последнего допроса как раз по поводу этой самой рукописи...
В чистом поле закона
Следователь. Какова цель записей, которые вы вели на допросе?
Свидетель. Я не уверен, что ваш вопрос имеет отношение к делу.
Следователь. Но вы подтверждаете, что на допросе делали записи и
пришли с готовыми записями?
Свидетель. Нет, не подтверждаю.
Здесь возникла пауза, в течение которой мы с любопытством глядели
друг на друга. Затем он начал говорить чепуху, мне стало жалко его,
и я чистосердечно признался: "Не подтверждаю, поскольку это не
соответствует моим интересам".
(Конец протокола второго допроса по делу А. Твердохлебова.)
Вы вовсе не обязаны обсуждать со следователем текст своего ответа перед тем,
как занести его в протокол, но можете это сделать, если желаете, например, узнать,
какой вариант его устраивает меньше. Конечно, следователи попадаются разные, в
том числе хитрые и очень хитрые... Но требования, предъявляемые ими к протоколу,
всегда более или менее стандартные. И тут целиком можно положиться на восточную
пословицу: "Выслушай жену и сделай наоборот". Но и этого мало. Вы, читатель,
к сожалению, дилетант. А существует мнение, что только юридические знания позволяют
угадывать намерения следователя.
...Все, о чем мы говорим сейчас, - обычные нормы морали, знание законов тут
ни при чем. Всякий взрослый и разумный человек регулирует свое поведение вовсе
не законами, а обычной моралью. Если подумать, это не так уж мало. Скорее наоборот.
Не нужно излишне ослеплять себя лучами закона. Закон! Всегда ли понятно, что это
такое? Вот вам пример: в Комментарии к УПК на странице 172 написано, что в необходимых
случаях разрешается учинить "личный обыск... с осмотром одежды и тела".
Но если жертва "препятствует обыску", то он (обыск) "может быть
произведен принудительно", хотя "при этом", как ни странно, "не
должны допускаться действия, унижающие достоинство обвиняемого". Разумеется,
я ничего не понял. Да и надо ли понимать?
Опять он хитрит
Свидетель. Свои вопросы вы записываете в протокол. Почему мои
вопросы вы не записываете в протокол?
Следователь. Что вы хотите конкретно?
Свидетель. Вы сказали, что сочувствуете обвиняемому. Поэтому я
спросил: "Не мешает ли вам как следователю тот факт, что вы
сочувствуете обвиняемому?". Вы почему-то не ответили.
(Из рассказов о допросе.)
...Свидетель должен подписать каждую страницу протокола; следователь, получая
его подпись на какой-нибудь странице, эту страницу прячет и больше не показывает.
Следователь не пишет на первой странице название дела, но оставляет для него пустую
строчку. Почему он так поступает? Вам нетрудно понять его конечную цель - она
незамысловата. А если вы его ловите с поличным, свое мнение вы вправе записать
в протоколе, поскольку обязаны говорить правду. К сожалению, только один из вас
дал в этом подписку. Однако следует быть осмотрительным и тактичным. И нет таких
рецептов, коих надо придерживаться слепо. "Вы ведете себя абсолютно не в
соответствии с собственными рецептами", - скажет мне следователь (когда-нибудь).
"Наверное, "ловит", - подумаю я и скажу: "А почему вы уверены,
что я автор этих рецептов?" - Так скажу я, пусть даже я автор этих рецептов.
И это не будет ложью.
Вообще, если говорить очень и очень серьезно, ложь - это прожорливый паразит
на болезненном теле правды. Ложь всегда поедает правду. Вот оттого, наверное,
правда иногда так плохо выглядит.
Надо ли отказываться от показаний?
- Я был возмущен попыткой обмануть меня, поэтому чистосердечно
признался, что презираю и его самого, и его дело.
Он спросил: "Означает ли это отказ от показаний?"
Я ответил: "Нет". Но, к сожалению, потом он убедил меня отказаться
от показаний.
(Из рассказов о допросе.)
Известно, что санкции за отказ от показаний незначительны, но когда этим станут
злоупотреблять, наказание может быть легко пересмотрено и окажется в конце концов
более суровым. Ясно, таким образом, что злоупотреблять отказом от показаний не
надо. С другой стороны, если, отказываясь от дачи показаний, вы становитесь, с
точки зрения следователя, "пособником преступления" и он угрожает вам,
допустим, семью годами, то вы вправе не давать показания (разумеется, сито "Л").
Вы всегда имеете право отказаться от дачи показаний, если вам угрожают чем-либо
кроме санкции по ст. 182 УК (сито "Д").
Многие политические процессы последних лет вызвали протесты именно фактами
нарушения закона. Зачастую суд, обвиняя в клевете, не опровергал клеветы. Не допускается
даже, что подсудимый, распространяя ложь, мог верить, что утверждает правду (т.е.
факт заведомой лжи - как того требует закон - не устанавливался). Спрашивается:
можно ли такие нарушения использовать как причину отказа от любых показаний по
любым политическим делам вообще? Вопрос, конечно, трудный, но ответ простой -
нельзя.
Как вещь нехитрая, отказ от показаний имеет достаточное число горячих поклонников:
"Что с ними, со сволочами, разговаривать?" А ведь то же самое может
сказать следователь своему коллеге.
Нет, заранее отказываться от показаний, пожалуй, глупо и в известном смысле
- аморально. По существу это означает отвергать закон. Человек, отвергающий закон,
не способен защитить себя законом, и в этом смысле он солидаризируется со своими
врагами. Закон необходимо отстаивать. По-всякому, но законно. Отказываться от
этого нельзя. (Кроме того, следует обратить внимание также и на то, что ваши показания
обязательно прочтет обвиняемый. Для него, сидящего в тюрьме, ваши слова - добрая
весть с воли.)
Побеседуем о проблемах моральных (вроде бы не относящееся к делу чтение)
Читатель. Вы предлагаете играть со следствием в игру.
Автор. Да, наверное, это так выглядит. Но правила игры написаны
нечетко, следовательно, каждый участник интерпретирует их
по-своему. Побеждает та интерпретация, которая менее противоречива.
Ну а то, что один из двух называет свою интерпретацию правил
нравственными принципами, - это его дело.
(Из беседы автора с одним из читателей.)
Листая какую-то книгу для следователя, я поначалу не придал значения приведенной
ниже цитате. Впрочем, ничего особенного. Под паутиной скучного текста большая
мудрость не лежала, судите сами: "Использование технических средств фиксации
информации для хода результатов следственного действия не требует соблюдения тех
процессуальных норм, которые регламентируют применение этих средств для процессуальной
фиксации".
Нет, конечно, можно гораздо проще. Например: доктор физико-математических наук
А. замечал, что в моменты, когда между ним и следователем возникали споры, обычно
звонил телефон. Следователь не говорил по телефону, а только слушал. Зато потом
он всякий раз существенно менял свою позицию в споре. Словом, создавалось впечатление,
что допросом руководит "невидимка", которого следователь будто бы стеснялся.
Можно бы считать это домыслом ученого, но, с другой стороны, многого-то мы действительно
не знаем. Если ни с того ни с сего, например, судья делает перерыв на 15 минут,
мы только рады. А зачем ему перерыв на 15 минут, никого не интересует, забот и
так по горло.
Как-то именно в такие 15 минут я стоял в коридоре суда, размышляя над своим
письмом по поводу некорректного поведения судьи. Рассматривалось дело о неосторожной
езде на собственном автомобиле одного желающего уехать в Израиль. Уголовные обвинения
вместо политических - не новая мода. Но тогда я думал над письмом, оно казалось
мне очень важным. А что в действительности было важным, я не знал.
- Запрещаю вам писать письмо, - сказал мне совсем не милиционер, а обвиняемый.
Это, наверное, было самое важное, поэтому я с интересом спросил: "Почему?"
- "Мой процесс, я имею право вам запрещать", - ответил обвиняемый.
Тут была, вероятно, какая-то логика, поскольку мудрые и добрые евреи, стоявшие
рядом, сочувственно закивали: - Раз Витя против, писать не надо. Это его процесс.
После перерыва в зал меня не пустили - на этот раз милиционеры. Они сказали:
"Места нет!". Сзади кто-то сочувственно закричал: "Да ведь это
его двоюродный брат! Двоюродный брат! Пустите его!". Но я не был двоюродным
братом, и здесь мне не особенно хотелось им быть. То ли чувство брезгливости к
вранью, то ли что-то другое, не знаю. Нет. Если он имеет право запрещать мне писать
письмо у него на процессе, то я по крайней мере имею право не врать, где хочу.
Ну ладно. Я остался размышлять в коридоре.
А в зале между тем шел допрос жены обвиняемого. Потерпевшая неубедительно поясняла,
как ей предлагали взятку. Жена подсудимого (она же свидетельница по делу своего
мужа) говорила более убедительно. Наверняка ей поверили больше. Но в какой-то
момент она переборщила:
- Я могу доказать, что не предлагала взятку.
- Как? - изумился судья.
- Все свои разговоры я записывала на магнитофон.
Ничего не поделаешь: бедная женщина не понимала своего собственного цинизма.
Почему такое случается и кто виноват, можно думать сколько угодно. Но от судьи,
который до этого случая беспричинно кричал на каждого свидетеля, все ожидали какой-нибудь
реакции. Наверное, что-то ему мешало. Возможно, что-то происходило в течение 15-минутного
перерыва. Кто знает? Не был ли сам судья опутан теми же проводами, что и злосчастные
супруги? Во всяком случае я надеюсь, что в его доме среди множества разных и полезных
книг нетрудно найти ту, из которой я выбрал приведенную в начале цитату.
Отстаивая право, пусть даже такое пустяковое и бесспорное, как право купить
билет на самолет и лететь куда вздумается, тоже необходимо заранее определить
нравственные рамки дозволенного. Они не должны расширяться ни для скорейшей победы,
ни с учетом коварства противника...
Нет, читатель, как только у вас окажется "достаточно" оснований считать
Иванова "стукачом", мне будет неприятно с вами беседовать, тем более
потому, что мы живем в стране, где в течение столетий миллионы людей уничтожались
только по подозрению или, как теперь говорят, "по ошибке". Вспомните
героев наших детских книг: они публично клялись в том, что если изменят своим
идеалам, то пусть их покарает рука их товарищей: то есть быстро, без суда. Вспомните,
к чему приводит замена доказательств эмоциями.
Нет, уверяю вас, к нам не станут засылать стукача - побоятся. Сколько нелепых,
ужасных мер пришлось бы предпринять, если бы стал известен весь тот вздор, который
говорится у многих из нас дома изо дня в день.
Представьте, я, чудак, делю людей на две категории: симпатичных или несимпатичных.
Однажды меня спросили:
- А если станет известно, что симпатичный человек - стукач?
- Я, разумеется, не поверю, - ответил я.
- А если он сам вам признается?
- Ну, тогда, по-видимому, он перестанет быть стукачом.
Я не спорю. Дабы сохранить свою безопасность, любое общество вынуждено терпеть
тех, кто бесстыдно подслушивает и подсматривает ради его пользы. Однако, утратив
обычный стыд совсем, оно может утратить и свою безопасность, то есть стать опасным
для самого себя. Наверное, поэтому один человек в силах победить даже целое государство,
если только он владеет оружием, которым государство еще или уже не владеет. Это
оружие - не знание, не сила, а лишь мораль и культура.
Я тщетно ищу рукопись, чтобы сделать необходимые выписки для своей приятельницы.
Я спрашиваю у своих друзей: А., Б., В., Г., Д.
По-моему, в худшем случае, каждый должен ответить коротко: "У меня нет".
Так нет же: А. ответил, что, по словам Б., в его присутствии В., получивший рукопись
от Г., передал ее Д.
Возникает вопрос: как культурно выразить большое чувство неудовольствия, которым
я преисполнился? Рукопись не криминальна, все мы друг другу доверяем - это понятно,
это известно. Но важно другое: по-моему, как бы мы ни доверяли, как бы ни было
некриминально все, чем мы заняты, поступать следует по возможности так, чтобы
на допросе каждый из нас имел максимальную возможность говорить правду.
А если это не допрос, а беседа?
Милиционер, сказавший: "Прошу вас, пройдемте", был
настойчиво вежлив.
Я объяснил, что просьбу его выполнить отказываюсь, а требованию
подчиняюсь. А уж потом моя готовность ответить на любой вопрос сразу и
письменно настолько всех смутила, что никто не понимал, куда меня
следует деть.
(Из рассказов о задержании в 98 отд. милиции г. Москвы.)
Про беседу ничего в законе не сказано. Воля ваша, не хотите - не беседуйте.
Впрочем, обстоятельства иногда вынуждают. И кто знает, наверное, они вынуждают
и нашего собеседника. Как ни странно, положение у вас обоих иногда бывает почти
одинаково. Если он, допустим, упрекает вас в неоткровенности, вы вправе в неоткровенности
упрекнуть его. Конечно, вы преспокойно беседовали бы "на равных", но
боитесь неизвестных вам последствий. А каковы последствия? Где это узнать? Если
иметь в виду эти невидимые последствия, то любую неформальную беседу лучше сделать
формальной с помощью заявления или письма. Во всяком случае, в качестве ответа
на любой вопрос уместно дать обдуманное письменное объяснение. Таким образом,
вы пишете, во-первых, о тех предложениях или разъяснениях, которые вам сделаны
(о том, как вы их поняли и от кого они исходили), во-вторых, о вашей реакции на
эти предложения или разъяснения.
Ниже приведены без комментариев два примера заявлений. Каждое из них в прошлом
было связано с каким-то конкретным событием.
Первое заявление
Объяснительная записка
Такому-то от такого-то
(строго конфиденциально, как вы сами просили)
Уважаемый Любим Иванович!
Из беседы с вами 17 октября я понял, что вы определенно имеете информацию о
моей виновности, непонятно только в чем. Действительно, некоторое время я занимался
по системе йогов для улучшения здоровья. Не стану отрицать, что ходил в гости,
но не более чем к своим друзьям и знакомым, а потому не вижу в этом ничего предосудительного.
Любим Иванович! Нетрудно догадаться, что, расследуя какое-то непонятное мне
преступление, вы выступаете не как представитель закона, а лишь в личном качестве,
присваивая несвойственные вам функции. Я не очень разбираюсь в законах, простите,
но, по-видимому, ваши действия подпадают под ст. 200 УК РСФСР "Самоуправство"
и еще ст. 171 УК РСФСР "Превышение власти или служебных полномочий".
Это, вероятно, все, что я хотел объяснить, Любим Иванович, по вашей, в сущности,
просьбе... Но, с другой стороны, я прошу впредь оградить меня, моих друзей, а
главное моих родителей от нелепых бесед с вами. Я же, если очень надо, всегда
готов отвечать на любые вопросы, но только представителя закона, иначе, наверное,
и быть не может.
Подпись. Дата.
Второе заявление
В компетентные органы
Такому-то от такого-то, проживающего
Чистосердечное раскаяние
Полагая долгое время, что "каждый человек имеет право на свободу убеждений
и на свободное выражение их", в настоящем заявлении я чистосердечно раскаиваюсь
в том, что считал, будто это право включает "свободу беспрепятственно придерживаться
своих убеждений, свободу искать, получать и распространять информацию и идеи любыми
средствами и независимо от государственных границ" (Цитируется ст. 19
Всеобщей декларации прав человека.)
Подпись. Дата.
Несколько советов в конце
Свидетель. А если бы рукопись, о которой вы спрашиваете,
написал я, то должен ли я в этом признаться?
Следователь. Несомненно. Вы дали подписку об ответственности за
дачу ложных показаний.
Свидетель. Ну а как же тогда право обвиняемого на защиту? Я же
стану обвиняемым тогда?
Следователь. Вы в этом уверены?
Свидетель. Конечно не уверен, поэтому и спрашиваю.
(Из рассказов о допросе.)
Нет, я не знаю, что делать тем, кто слишком боится. В сущности, я вообще ничего
особенного не знаю. Но я уверен, что вашу волю, читатель, исключительную волю
отвечать на допросе как угодно, не сообразуясь ни с какими неожиданностями, ни
с какими советами (даже теми, которые изложены выше), никто и ничто не должно
ограничивать. Ничто абсолютно: ни заботы близких, ни страх, ни желание узнать
о чем-то, ничто, кроме собственной совести. Надо быть просто самим собой - вот
главный совет.
Конечно, всякое бывает. Допустим, вызывают на допрос в то время, когда у вас
в кармане лежат виза и билет до Вены. Что делать? Быстрее обменять билет, чтобы
скорее улететь, и все время бояться, как бы в последний момент что-нибудь не стряслось?
Наверное.
И все-таки жаль. Мне будет очень жаль, когда кто-нибудь скажет, что вы "жид
и потому трус". И пусть вы уже уехали в Израиль и все происходящее здесь
вас нисколько не волнует, вы никогда не вспомните об этой стране, никогда.
Никогда? А ведь это и есть, наверное, ложь! Плохая страна - именно та, где
только лишь думающих, что она плохая, сажают в тюрьму. А только почему плохую
страну всегда любят больше, чем хорошую? Почему?
Не знаю.
Не обижайтесь, читатель. Говоря о других, я в основном все-таки имею в виду
самого себя. Но, по всей вероятности, я не счел бы возможным всегда поступать
так, как советую другим. Кроме того, категорически не хочу, чтобы мои сентенции
истолковывались как желание сделать из читателя большого жулика. И даже очень
мелким жуликом я совершенно не советую быть. Наоборот. Если вы звоните кому-нибудь,
допустим, в Рим (в кредит) из квартиры, откуда все уже уехали, или звоните в учреждение,
притворяясь кем-нибудь, или обманываете тех, кого "стоит" обманывать,
то, я полагаю, само по себе это все-таки помешает вам на допросе, да и в жизни
тоже. Считая себя партизаном в тылу врага, в конечном счете вы окажетесь партизаном
в своем собственном тылу, поскольку не увидите границы между добром и злом.
Между прочим, рассказывают, когда Мандельштама привели первый раз на допрос,
он всего лишь спросил: "А можно говорить правду?".
- Я удивляюсь, почему они не могут всех нас разом уничтожить, - спросила моя
приятельница, которая прочла все это. Я тоже этого не знаю.
Публикуется с незначительными сокращениями, которые в основном относятся
к комментариям статей Уголовного кодекса, прекратившего свое действие в январе
1997 года. Публикуется по: "Индекс. Досье на цензуру", 1997, #1, с.
113-134.
|
