А.Амман
ПУТЬ ОТЦОВ
К оглавлению
АВГУСТИН
(†430)
Жизнь св. Августина теснейшим образом связана с историей Нижней Империи.
Рим, угрожаемый извне и изнутри, пытался нормализовать политическую ситуацию
с помощью диктатуры наподобие нынешних тоталитарных режимов. Этот африканский
римлянин ощущал конвульсии империи и в Карфагене, и в Риме, и в Милане.
Варвары стояли у ворот. Уже в зрелом возрасте - 24 августа 410 г. - он
пережил падение Рима, осажденного вестготами Алариха. Для римлян это была
такая же трагедия, как для евреев в 70 г. падение Иерусалима. Когда Августин
умирал, вандалы, явившиеся с силезских и венгерских равнин, осадили столицу
его епархии; владычество Рима в северной Африке подходило к концу (430
г.).
Последний из Отцов золотого века, Августин явился на римскую землю из-за
моря как преемник гениев III века Тертуллиана и Киприана. С первым его
роднили магия слова и правоведческий искус; со вторым - пастырский дар;
с обоими - поразительная духовная восприимчивость и горделивое ощущение
сопричастности африканской церкви, породившей стольких вероучителей и мучеников.
ЮНОСТЬ
Августин родился 13 ноября 354 г. в Тагасте (Сук-Ахрас), нумидийском
городке, расположенном в нынешнем Алжире на границе с Тунисом. Семья его
имела средний достаток, владела землей. Была ли она римского происхождения,
с определенностью сказать невозможно. Жилось им нелегко, тем более, что
империя взвинчивала налоги. Августин не смог бы завершить образование,
если бы не помощь некоего мецената, развязавшего для него мошну: эта травма,
нанесенная его самолюбию, отразилась на его духовном складе и чувственном
восприятии.
Отец его христианином не был и коснел в язычестве почти до самой смерти,
его вспыльчивый характер доставлял много огорчений матери Августина, Монике.
Пламенная христианка, она оставалась однако в пределах «своего круга» и
не позволила Августину жениться на женщине, родившей ему сына Адеодата,
она все искала ему жену познатнее, но бестолку.
Юный Августин был натурой живой и чуткой, до крайности восприимчивой;
слишком уверовав в свои способности, он занимался кое-как. Сначала учился
в Тагасте, затем на грамматических курсах в Мадавре, намереваясь стать
ритором. Гомер и греческая словесность его не задели. Он увлекался Виргилием
и плакал над несчастьями Дидоны.
Августину было шестнадцать лет, когда за недостатком семейных средств
он оказался предоставлен самому себе. Праздность к добру не ведет. Он тут
же связался с дурной компанией. В 371 г. он продолжил занятия риторикой
и правом в Карфагене, где его захлестнул «клокочущий жар нечистых вожделений».
Связь с женщиной, имени которой он нигде не называет, матерью Адеодата,
успокоила его чувства.
Успехи на поприще учебы преисполнили его гордыней: он был всему обязан
не деньгам и не семье, а собственному таланту. Религия матери казалась
ему «бабьими россказнями». Но неверие для него было мучительным. Неизбывная
тревога терзала ему душу, он чувствовал себя загнанным, еще не ведая, что
это и есть замысел Божий. Чтение Цицерона пробудило в нем «охоту к любомудрию».
Читал он и Библию, но, подобно Иерониму и многим другим тогдашним сильным
умам, не мог примириться с грубым языком Писания.
Ученики Мани уловили его в свои сети. Они объясняли противоречия и неустройство
мира, исходя из принципа двойственного владычества Добра и Зла. За два
века эта религия персидского происхождения широко распространилась в Средиземноморье
и нередко торжествовала над христианством. Сначала Августин с восторгом
приобщался к манихейству, но затем потерял вкус к этой невыпеченной мифологии
с ее путанным вероучением и нравственной дряблостью. Подобные «таинства»
не могли успокоить грызущей его тревоги, не давали ответа на мучительные
и насущные загадки бытия.
Тем временем Августин стал педагогом, сначала в Тагасте, и преподавал
в общей сложности тринадцать лет. На вершине успеха он перебрался из Тагаста
в Карфаген, оттуда в Рим и, наконец, в Милан, тогдашнюю столицу Римской
империи (384 г.). Августин умел завоевать аудиторию, ученики были от него
без ума; впрочем, бывал он и освистан, как поначалу в Карфагене, но и там
его быстро оценили. Все привлекало в нем молодежь; он и сам был молод,
не по годам умен и начитан, прекрасно владел словом, обращенным к сознанию
и к сердцу. Юношеские невзгоды остались позади, и вчерашний стипендиат
питал честолюбивые замыслы, «пробовал почву» в Риме, рассчитывая на какой-нибудь
правительственный пост. Душа его не знала покоя, ни в чем не находила удовлетворения,
он желал одного, а устремлялся к другому, плоть пребывала в постоянном
борении с духом. «Два человека живут во мне...»
Милан стал важнейшей вехой на его пути к Богу. Туда к нему приехала и
Моника; она заставила сына порвать отношения с матерью Адеодата. Любил
ли он ее? В «Исповеди» о ней не сказано ни одного проникновенного слова,
впрочем, это еще ничего не доказывает. Но скорее всего, влечение полов
казалось ему лишь плотской утехой, похотью; поэтому он и не сумел разработать
богословского учения о браке, где любви воздавалось бы должное. Сам он
не изведал истинной любви, знал лишь беззаконное сожительство, к которому
подтолкнула его юношеская пылкость.
ОБРАЩЕНИЕ
В Милане все только и говорили, что о епископе Амвросии. Римский аристократ,
ставший пастырем бедноты и малых сих, красноречивый, любезный, донельзя
обходительный - в нем было все, чтобы привлечь молодого Августина. Впоследствии
он укорял себя, что поначалу пленился человеком. Но могло ли быть иначе?
Ритор по призванию, он внимал блестящим проповедям Амвросия, зачарованный
его слогом; но вместе с красноречием впитывал и евангельское учение. Чтение
«Эннеад» Плотина окончательно определило его умственное и духовное развитие.
И все же мирские помыслы - о почестях, о деньгах, о браке - не оставляли
его.
Чем ближе к Богу, тем гуще вехи. Жизнеописание св. Антония, составленное
св. Афанасием, глубоко потрясло Августина и открыло его мысленному взору
идеал монашеской жизни. Решение созрело. Осталось сделать лишь шаг. Он
был сделан Божьим произволением. Споря с пелагианцами о благодати, Августин
не устает вспоминать об этом решающем событии своей жизни.
В «Исповеди» есть сцена, которая соблазнила воображение многих живописцев.
Августин ищет уединения в саду возле своего миланского дома. Он плачет,
испытывая глубокое сердечное смятение. Он молится и потерянно взывает:
«Ты же, Господи, доколе?» Этот возглас Псалмопевца много раз исторгается
из его души. И он слышит детский голос, напевно повторяющий: «Tolle, lege»:
возьми и прочти. Открылось Послание к Римлянам, и он прочел: «Будем вести
себя благочинно, не предаваясь ни пированиям и пьянству, ни сладострастию
и распутству, ни ссорам и зависти; но облекитесь в Господа нашего Иисуса
Христа, и попечения о плоти не превращайте в похоти» (13, 13 - 14).
Он воззвал, и Бог ему ответил. Ему был ниспослан мир и успокоение. Сердце
его напиталось светом и преисполнилось благодати, и разомкнулась тьма сомнений.
Его и самого удивляло, сколь долгим оказался путь, на котором он обрел
Господа своего лишь к тридцати двум годам; и с тех пор он не уставал благодарить
за это откровение. Это основная тема «Исповеди»: «Поздно же возлюбил я
тебя, о краса нетленная, столь древняя и столь нынешняя, поздно же возлюбил
я тебя. Ведь как было: ты пребывала во мне, а я себя не ведал... Ты позвала
меня, и глас твой расторг мою глухоту, ты воссияла и лучами рассеяла слепоту
мою; ароматом своим повеяла, я вдохнул его и лишь по тебе вздыхаю; изведал
тебя и томлюсь по тебе голодом и жаждою. Ты коснулась меня и разожгла душу
стремлением к миру, тобой даруемому». Ни один влюбленный не находил слов
столь пламенных.
Он преподавал еще несколько недель, а затем оставил поприще ритора. Вместе
с матерью, сыном и несколькими друзьями Августин удалился в деревенскую
усадьбу в Кассициакуме, принадлежавшую его другу и расположенную в тридцати
километрах к северу от Милана. Он принял крещение от Амвросия в пасхальную
ночь 23 апреля 387 г. Церковь обрела сына прославленного - по крайней мере,
на Западе.
Моника умерла, когда они все вместе готовились вернуться в Африку. Августин
узрел родные края лишь осенью следующего, 388 года. Он распродал отцовское
имущество и в окружении избранных друзей повел, подобно Василию и Григорию,
монашескую жизнь, упражняясь в аскезе и размышляя о своем призвании, философском
и религиозном. Вера и размышление равно руководили им; этот счастливый
период его жизни длился три года (с 388 по 391). Он ждал знамения Божьего.
И Бог избрал его - иначе, нежели он ожидал.
Как-то в Гиппоне - нынешнем Боне - престарелый епископ Валерий предложил
собравшимся в церкви изыскать священнослужителя ему в помощь - особенно
в деле проповеди. Августин находился среди присутствующих, и его сразу
заметили. Раздался возглас: «Августина в священники». Августин спорил,
противился, даже плакал. Напрасно: посвящение было предрешено.
На него была наложена новая и нежданная епитимья - и как раз такая, какой
он не искал.
Предстояло оставить любезные его сердцу занятия, отказаться от радостей
чистого созерцания ради обременительных обязанностей. И мыслитель отдался
служению христианской общине, попечению о ее нуждах, погрузился в реальную
жизнь с ее невзгодами. Такое самоотречение для христианина всегда плодотворно.
В своем братском служении он все глубже проницал тайну Христа, Который
составил одно тело с сопричастниками своими, с беспокойным и немудрящим
людом Гиппона.
ЕПИСКОП ГИППОНСКИЙ
По должности он тут же обратил свои размышления и изыскания на Писание,
Предание, на вопросы богословские и пастырские. Августину было тогда тридцать
пять лет. Пятью годами позже он сменит Валерия на епископском престоле
Гиппона, второго по значению (после Карфагена) африканского города. Его
собственное значение к этому времени возрастет неизмеримо: Августин станет
неоспоримым главою африканского епископата, советником христианского Запада,
богословской совестью Церкви.
Новый епископ Гиппонский был прежде всего служителем верующих. Он так
и определял назначение всякого епископа: «не руководить, а служить». И
тяжелую эту службу исполнял неукоснительно.
Ему надлежало ежедневно свершать литургию, причащать верующих, читать
проповеди по воскресеньям и праздникам, причем дважды в день. До нас дошло
около тысячи проповедей и наставлений, это едва ли не лучшая часть его
литературного наследия, она свидетельствует о редкостном знании буквы Писания,
ставшем как бы его второй натурой. Он также приуготовлял оглашенных к крещению,
распределял мирские блага, вершил по утрам правосудие, заботился о бедняках
и сиротах, придавленных богачами, поощрял благотворительность, ибо времена
для простых людей были тяжкие - и в Гиппоне, и в Антиохии. Августин не
единожды признавался, что «удручен своими епископскими заботами».
Епископские обязанности и богословские дела поглотили его время без остатка.
Сохранилось около 113 сочинений, 224 письма. Он умер на третьем месяце
осады Гиппона вандалами 28 августа 430 года.
СОЧИНЕНИЯ
Сочинения Августина нелегко охватить разумом, их трудно даже перечислить.
Разве что Ориген превзошел его объемом написанного. Августин бывал в свой
черед философом, богословом, экзегетом, полемистом, оратором, воспитателем
и наставником. Читая его, мы получаем возможность судить о силе и разносторонности
его дарования.
По большей части его волновали вопросы насущные и спорные. Он вступал
в борьбу с манихейцами, донатистами, пелагианцами, рушившими Церковь. Августин
ощущал себя в центре ортодоксии и непрестанно вставал на защиту христианской
веры.
Манихейцы противопоставили единому Господу двойственный принцип Добра
и Зла: свет, обитающий в Боге, и тьму - достояние Сатаны и присных его.
Это был рецидив гностицизма, уже разгромленного Иринеем. Августин, какое-то
время причастный к этому учению и знавший его по опыту, нашел сокрушительные
аргументы против него: он утверждал вместе с епископом Лионским, что Зло
не имеет сущности и что Ветхий и Новый Завет равно боговдохновенны.
Схизма свирепствовала в Африке, как моровая язва. Киприан всеми силами
стремился сохранить единство, коему угрожали бурные и пылкие африканские
страсти. Донатистский раскол, обязанный именем епископу Донату, к 312 году
вздыбил всю Африку: церковь встала на церковь, епископ на епископа, община
на общину. Донатисты изобиловали и в Гиппоне, они вербовали сторонников
среди простого люда, придавленного богатеями. Религиозный раскол все отчетливее
превращался в социальный.
Августин написал свыше двадцати трактатов, ярких по мысли и столь же
четких по слогу. В своих проповедях он то и дело возвращается к теме единства,
пользуясь случаем изложить любопытнейшее богословское учение о Церкви и
о мистическом теле, каковое он уподобляет, вслед Киприану, необшитому облачению.
Единство было с великим трудом восстановлено в Гиппоне в 411 г.; возглавил
собор имперский посланник. Августин смирился с государственным вмешательством
не без колебаний, признав в нем «полезное уродство». Многие века такое
вмешательство оправдывали его именем: ссылался на него и Людовик XIV, добивавшийся
религиозного единения силою оружия.
Последние двадцать лет Августин отдал борьбе с пелагианством. Пелагий,
монах-подвижник, явился в Рим из Бретани и вознамерился искоренить распущенные
нравы, проповедуя суровую и непреклонную мораль. Он полагался на личные
усилия и свободу, умаляя значение благодати и излишне превознося врачующую
мощь добрых начал в человеке.
Августин пишет сочинение за сочинением (впоследствии составившие два
тома in quarto), обнажая греховную немощь человека, предоставленного самому
себе, и утверждая необходимость благодати, понятную ему по собственному
опыту. Лишь ей дано разрушить обаяние «сладкогласия плоти». Духовный опыт
углубил его понятие о помощи и тайноприсутствии Божием и о человеке, изъязвленном
греховностью мира. Епископ Гиппонский остался для потомства апостолом благодати
Божией. В системе его представлений были свои изъяны, но он с редкой остротой
ощутил главное, то, о чем идет речь на каждой странице Писания: действенность
Бога и нашу человеческую зависимость от Него.
Вероучителю гиппонскому довелось дожить до разграбления Рима воинством
Алариха. Язычники считали, что к этому краху привело христианство. Бурные
времена вдохновили епископа на сочинение трактата «О граде Божием» - его
читали все и всюду, недаром в библиотеках Европы сохранилось 580 списков!
Он работал над ним четырнадцать лет и одновременно отделывал трактат «О
Троице», считая его куда более важным. В «Граде Божием» Августин размышляет
о двух властях и о шаткости цивилизации, это первая христианская попытка
философии истории.
О писателе лучше всего судить по его переписке. Сохранилось 226 писем;
в них нет изящества или язвительности, как, скажем, в посланиях Иеронима.
Они свидетельствуют о неиссякаемом благодушии, о доброжелательности, их
цель - утешить и дать наставление. Авторитет Августина был признан повсюду,
и к нему обращались с самыми важными вопросами касательно праведной жизни
и христианского вероучения.
Изустных трудов у него тоже немало. До нас дошло более тысячи проповедей
и наставлений, и к ним усердием исследователей то и дело добавляются новые.
Изложенные верующим Гиппона толкования на Евангелия и на Послание Иоанна,
августиновы Ennarrationes in psalmos, проповеди о псалмах, как всегда строги,
насыщены мыслью и свидетельствуют о благочестии. Августин был богословом-проповедником:
он упрощал, но никогда не опрощал.
Он знал свою паству, и она отвечала ему любовью на любовь. И знали друг
друга, и прощали друг друга! Нельзя не оценить душевную щедрость и безграничное
милосердие этого человека, пожертвовавшего собственными пристрастиями,
дабы пасти овец своих. Тщеславный ритор, признанный учитель в искусстве
слова, коему ведомы были все словесные ухищрения, отрешился от всяких изысков,
чтобы говорить со слушателями на их языке. Он довольствовался самыми несложными
приемами: контрастом, звучной рифмовкой, присловьями, изреченьями, но особенно
часто, едва ли не злоупотребляя этим, использовал противопоставление. Оно
было не только особенностью его стиля, но отражением глубинных процессов
его духовной жизни: он противополагал два града и две любви, ту, которой
пожертвовал, и ту, которая сжигала его жертвенным огнем. В проповедях умеряются
его полемические крайности. Подлинный облик Августина - именно в сочетании
полемиста и пастыря.
ЧЕЛОВЕК, ПОБЕЖДЕННЫЙ БОГОМ
Что же нас так трогает, что привлекает - через столько веков - в августиновых
толкованиях и проповедях, в отличие от его же полемических сочинений? То,
что в них нам открывается человек, покоренный Богом и воздевающий в Нему
ослепленные и благодарные очи.
Мало о ком мы знаем так много, как о епископе Гиппонском. Вдобавок к
его сочинениям до нас дошли и его «Обозрения», где под конец жизни он подытоживает
все им написанное. И - что главное - осталась его «Исповедь», повесть его
жизни до 387 г., «откровение» его греховности и щедрот Божиих. Это одна
из самых волнующих книг христианской древности. Немногие сочинения столь
ярко отражают автора, столь точно свидетельствуют о нем.
Августин был, судя по описаниям, человеком крепкого сложения; даже под
бременем непосильных трудов он дожил до семидесяти шести лет. Был он крайне
восприимчив, но самоуглубление и самоанализ не иссушали его сердце, а заставляли
его биться отчетливее и учащеннее. Когда аскет и епископ заводил речь о
сладострастии, сердце его содрогалось при одном воспоминании о том, каких
неимоверных усилий стоило ему высвободиться из этих пут. Сладострастие
было для него не отвлеченным понятием, а реальным представлением, фактом
собственной памяти.
Он был углублен в себя и робок, ему легче было с книгами, нежели с людьми.
Он притягивал людей, но сближался далеко не с каждым. Если же кому-то вверялся,
то был редкостным другом. В нем всегда чувствовалось скромное провинциальное
происхождение. Благородства крови не было, но было благородство духа. Превосходство
его над современниками тем более очевидно, что равняться с ним было попросту
некому. Он, хотя и знал себе цену, самоуверенности от этого не обрел.
Он был восприимчив ко многому - к ярким краскам африканских небес, к
обаянию музыки, к нежному взгляду; однако ж всегда чуток и к похвале, к
аплодисментам, плескавшимся вокруг его кафедры, к почестям, ему воздаваемым.
Он все это очень ценил. И такое смирение перед собственной естественной
слабостью трогает нас даже больше, чем аскетизм Иеронима.
Он слишком задержался в пути и слишком много отдал любви плотской - любви
ради любви, - отсюда и суровость его аскезы, его избыточная духовность,
которая вовсе не была чужда человечности: напротив, он был навсегда озарен
пониманием человеческой хрупкости. Христианин ему кажется больным, запустившим
свою болезнь; во всяком случае, человеком, которому непременно предстоит
еще не одна вспышка болезни. И всю свою жизнь Августин чурался чувственного,
плотского. Он укорял себя даже за то, что его услаждали литургические песнопения.
Уместно было бы поставить себе в упрек и самоуслаждение словом: он оставался
ритором, даже когда обращался к Богу; в слове сказывалась его душа, и словом
же обозначено в мире соприсутствие Божие.
МИСТИК
Опыт Августина принадлежит Церкви и приобщает его к ней, причем Церкви
не абстрактной и идеальной, но прежде всего гиппонской общине, которую
он знал - и это было знанием любви - как страждущую и убогую. С нею он
молился, с нею страдал, с нею заблуждался. Свой опыт приобщения он выразил
в толкованиях на Псалтирь - это моление и душевное средоточие Церкви, коей
он был целиком предан: «Все тело Христово истерзано пытками, и до скончания
веков и скончания пыток Человек сей терзается и вопиет к Богу, и всякий
из нас, сопричастный Его плоти, вопиет с Ним и в Нем».
Таким Бог был явлен в его жизни, таким он являл Его и собратиям своим.
Он был Тот, Кого в глубине души он чаял и взыскал, к Нему стремилось все
его существо, охваченное огнем Любви. Сколько раз он обращал взор к небосклону:
не грядет ли,- дабы в Нем упокоиться и Ему возрадоваться. После Августина
«возрадоваться Ему» стало означать не столько лицезрение Господа, сколько
слияние с Ним.
Августин сам описал единение свое с Господом - «восхищенный музыкой неслышимой,
плененный сладостию Его»,- единение, заглушавшее в нем голос плоти и крови
и указующее ему путь в чертог Божий. Но он знал, что восторг - это лишь
мгновение, что неминуем возврат в юдоль земных и повседневных скорбей.
И он изнывал в своей плотской немощи, его вдохновляло лишь ожидание, лишь
в нем он видел смысл своего земного существования. «Пой и иди, - повторял
он в конце-пути.- Господь, вот уже ощутима длань Его...» Когда он писал
это, перо в его руке дрожало.
Таков был этот замечательный человек, столь богато одаренный, что в сжатом
очерке о нем не расскажешь, и столь естественный во всех своих проявлениях,
что нельзя не простить ему недостатков и излишеств. Мы никоим образом не
претендуем на полноту изложения, это всего лишь небольшая биографическая
зарисовка. Мы задавались одной целью - показать, как много дает Августин
для единения нашей плоти и духа, как много говорит он сердцу и душе.
Гиппонский вероучитель вобрал в себя все наследие античности. Он был
свидетелем крушения Римской империи, времен апокалипсических. Без него
просто трудно представить западное богословие, он во многом определил его
развитие. При жизни он был самым авторитетным наставником, и за советом
к нему шли со всего христианского мира. После его смерти на Западе началась
«августинизация», его постоянно читали, ему подражали, его обсуждали и
превозносили.
Ученики вторили ему беспрекословно. Критические умы обвиняли его в крайностях,
особенно это касалось темы предопределения. Плодом этой дискуссии оказалось
полупелагианство. Кесарий Арльский приспособил проповеди Августина к богослужебному
и учебному обиходу христианского Запада. Он был неоспоримым учителем для
наставников Средних веков. Св. Фома использовал его труды для своей «Суммы
богословия»; он был первейшим авторитетом для францисканцев.
Августин оставался в центре споров во времена Реформации и янсенизма.
На него ссылались и с той, и с другой стороны. Сочинения его были весьма
тщательно изданы в XVII в. бенедиктинцами Сен-Мора. Это издание беспрерывно
обогащается новейшими дополнениями.
Годовщина его смерти (в 1930 г.), а затем и рождения (в 1954) были ознаменованы
публикацией многочисленных исследований его жизни и творчества: стольких,
пожалуй, не удостоился ни один богослов. И это справедливо. Он - вероучитель
Запада.
Новые песнопения возносит обновленный человек. В его песнях выражена
его любовь,и любовь побуждает его к песнопениям. Любовь же взыскует, и
нет ей утоления помимо Бога.
НОВАЯ ПЕСНЬ
1. Призваны мы вознести ко Господу новые песнопения. Обновленному человеку
пристали новые песни. В песнях сказывается и радость наша, и помыслы, и
любовь в них сказывается. Кто возлюбил новую жизнь, тому ведомы и новые
песнопения. Какова же эта новая жизнь? Новыми песнопениями взыскуем ее.
Ибо все в едином сопряжении: новый человек, новая песнь, новый завет, и
да вознесет новый человек новую песнь, да будет причастен к новому завету.
Любовь наша от Его
любви
2. Всякий возлюбил что-либо: но что он любит? Не сказано нам пресечь
любовь, но знать, что любим. Но как бы избрали мы, если б до того не были
избраны? Вот и возлюбили, ибо Он уже возлюбил нас. Внимите апостолу Иоанну:
он возлежал у груди Господа и он, во время трапезы, испил от Его небесных
тайн. И сей-то напиток, сие блаженное опьянение вдохновило речь его: «В
начале было Слово» (Ин 1, 1). О вышнее смирение! О услаждение духовное!
Но сей вдохновленный свыше великий проповедник, помимо прочих тайн, воспринятых
на груди Господней, поведал нам: «Не мы возлюбили Бога, но Он возлюбил
нас» (1 Ин 4, 10). И это очень надлежит помнить человеку, каковой говорит
о Боге: мы возлюбили его. Мы - Его? Люди - Бога? Смертные - предвечного?
Грешники - праведного? Немощные - нетленного? Твари - Творца? Мы - Его
возлюбили! Да как бы смогли мы? Лишь оттого, что Он возлюбил нас сперва.
Познай, как человек мог возлюбить Бога, и узнаешь: прежде Бог возлюбил
человека. Тот, Кого мы возлюбили, сам до того был нам предан: Он был нам
предан, дабы мы Его возлюбили. Чем же предался Он нам, что мы Его возлюбили?
Апостол Павел ясно речет нам: «Любовь Божия, - говорит он, - излилась в
сердца наши» (Рим 5, 5). Как излилась? Нашими ли усилиями? Нет. Так как
же? Духом Святым, дарованным нам.
Бог воссозданный
Преисполнены столь великим свидетельством, возлюбим же Бога по-Богови.
Возлюбим Его по-Богови, ибо Дух Святый есть ипостась Божия. Что же сказать
больше? Да, возлюбим Бога по-Богови. Любовь же к Богу, говорю вам, излита
в наши сердца Духом Святым, нам ее даровавшим. Итак, Дух Святый есть Бог,
и не можем любить Бога помимо Духа Святаго, а стало быть, и любим Бога
по-Богови, так оно прямо следует. А у Иоанна еще того прямее! «...любовь
от Бога, и всякий любящий рожден от Бога и знает Бога» (1 Ин 4, 7): а проще
сказать, что любовь от Бога. Но кто из нас дерзнет повторить слова сии:
Бог есть любовь? Сказано же тем, кто знал, о чем речь. Почему же воображение
человеческое, почему же дух его воссоздают ему Бога, почему отливают они
идола в сердце его? Почему предстает ему Бог воображаемый, наместо искомого?
Там ли Бог? Нет, Он здесь. Так зачем же разрисовывать Его очертания? Зачем
же размещать Его конечности? Зачем вычерчивать эти ровные линии? Зачем
расцвечивать красоту Его плоти? Да, Бог есть любовь. И каков же цвет любви?
Каковы ее формы и линии? Вовсе не видим Его, и все же любим.
Любовь незримая
Итак, посмею ли предложить милосердию вашему: восчувствуем иным путем,
что нам не дано путем вышним. Низкая и презренная любовь, любовь нечистая
и постыдная, приверженная лишь к земной прелести, такая-то любовь, говорю
я, побуждает нас и возносит к самым чистым и возвышенным чувствованиям.
Вот мужчина, чувственный и распутный, любит женщину редкой красоты. Он
поражен красотой ее тела, но все же, помимо того, ищет ответа на свою нежность.
А если он поймет, что эта женщина его ненавидит? И весь жар, и вся нега,
составлявшие ее прелесть, вдруг исчезают. И перед существом, его восторгавшим,
он испытывает отвращение, и восторг, его обуревавший, сменяется гадливостью.
Что же, столь изменилось ее тело? Исчезли ее прелести? Нет. Но он сгорал
желанием видимого, сердцем же томился по незримому. А если бы он, напротив,
узрел, что взаимно любим? О, пыл его удвоился бы! Она видит его, и он ее,
и ни один из них не видит любви, а между тем ее-то они и любят, хоть и
невидимую!
Любовь к. Богу - слияние с Ним
5. Оставьте же ваши низменные желания и пребывайте в чистом озарении
любви. Ты не видишь Бога: люби Его, и возобладаешь Им. Сколько есть благ,
притягивающих низменные желания: их любят, но ими не обладают. Устремляются
к ним всеми силами, но их не досягают. Вот мы любим золото: но наше ли
оно? И сколькие любят, и вотще. Есть и такие, что любит пышные и богатые
поместья: что же, они ими владеют? Многим они любезны и все же недоступны.
Или возлюбят почести: те ли, кому их воздадут? Многие лишены их и их жаждут.
О, как суетятся они, и чаще всего умирают прежде, чем успех увенчает их
стремления.
А Бог - наше немедленное достояние. Возлюбите Меня, взывает Он к нам,
и сольетесь со Мной. Ибо нельзя возлюбить Меня и со Мною не слиться.
Песнь хвалебная
6. О братья! О дети! О семя вселенское! О поросль священная и небесная,
о вы, взращенные' во Иисусе Христе и в небеси рожденные, внимите моему
или, вернее сказать, моими устами реченному призыву: Пропойте новую песнь
Господу! Что ж, скажешь ты, - я пою. Ты поешь, да, ты поешь. Слышу. Но
согласна ли жизнь твоя с языком твоим? Да воспоют голоса ваши, ваши сердца
и уста, да воспоет жизнь ваша: пропойте же новую песнь Господу! Но как
же должно воспеть вам Того, Кого любите? Ведь конечно по любви возносим
песнопения. И ты хочешь познать славу Его и воспеть ее. Вот достигли ушей
ваших слова: пропойте новую песнь Господу! Хотите ли познать славу Его?
Слава Его - в сонме святых. Тот, Кого воспевают, славен в поющем. Хотите
ли вознести хвалу Господу? Так сами будьте ею. Ибо в вас Его слава, если
вы постоянны в добре. Слава Его не в синагогах иудейских, не в безумствах
языческих и не в заблуждениях еретических и не в рукоплесканиях на игрищах.
Вы ищете, где она? Обратите взоры на себя и соделайтесь ею. Знаешь ли,
почему песнопения твои радостны? Возрадуется Израиль о Творце своем; и
нет Израилю отрады помимо Господа.
Мера любви
7. Вопросите же сами себя, братья мои; раскройте житницы духа своего.
Отворите очи, узрите сокровища любви своей и приумножьте явленное достояние.
Блюдите сие сокровище, дабы обогатиться собою.
Дорогим называют добро немалоценное; и недаром. Заметьте, как говорят:
это дороже того. Что означает «дороже»? Не то ли, что это выше ценится?
А если дороже всего то, что превыше всего ценится, то что же, братья мои,
дороже любви? Какова, на наш взгляд ее цена? И как оплатить ее? За зерно
платят мелкой монетой, за землю - серебром, за самоцветы - золотом; любовь
же отмеряется тебе мерою жизни твоей. Ты хочешь купить поле, камень драгоценный
или скотину и, чтоб заплатить за это, рыщешь взглядом по земле, оглядываешься
окрест себя. Но если хочешь обрести любовь, не ищи помимо себя и помимо
себя не обрящешь. И чего же ты страшишься, платя собою? Себя ли утратить?
Но напротив, лишь отдавши себя и не утратишь. Сама любовь изъяснена мудростью
и единым словом смиряет смятение, снедающее тебя от призыва: «Отдай себя
себе же». Ибо если человек хочет продать тебе поле, он говорит тебе: дай
мне золото твое, а другое хочет продать, то дай мне монеты твои, серебро
твое. Вними же любви, возглашающей устами мудрости: «Сын мой! отдай сердце
твое мне!» (Притч 23, 26); сын мой, отдай мне, гласит она. Что отдай? Сердце
твое. Худо было, пока ты был сам в себе и сам по себе; был ты добычею тщеты,
страстей нечистых и тленных. Совлеки их. Куда нести? Кому жертвовать? Отдай
мне сердце твое! Оно мое, и ты не утратишь его. Взгляни: надобно ли, чтоб
в тебе осталось еще, чем ты будешь дорог самому себе? «Возлюби Господа
твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всем разумением твоим».
Так что же останется от сердца твоего, им же возлюбишь? Что от души? И
от разумения? Все, сказано в Писании. Тот, Кто сотворил тебя, всего тебя
требует. Но не печалуйся, будто бы и вся радость твоя умирает в тебе. Возрадуется
Израиль, но не о себе, а о Творце своем.
Что же значит любить?
8. Но, ответствуешь ты, если и любить мне нечего, ибо всем сердцем моим,
всею душею моею и всем разумением моим призван я возлюбить Творца моего,
то как быть со второю заповедью, побуждающей любить ближнего как самого
себя? Но так-то ты и должен любить ближнего своего, всем сердцем, разумением
и душою своею. Неужели? Должно тебе возлюбить ближнего, как самого себя.
И Бога, как самого себя, и ближнего, как самого себя. Так как же возлюбить
себя? И тебя - как возлюбить? И вот ты хочешь знать, как возлюбить? Итак,
возлюбил ты Бога всем своим существом. И что же: ты в помощь Богу своей
любовью? Что ему твоя любовь? А не возлюбишь Его, что Он утратит? Тебе
же прибыль от твоей любви: ты одолеваешь смерть свою. Но, опять скажешь
ты, как же мне себя-то возлюбить? Нет, нет, не возлюбишь себя, пока не
возлюбишь Бога, Творца своего. Ты ненавидел себя и чаял любить! «Любящего
насилие ненавидит душа Его!» (Пс 10, 5).
9. Обратимся же к нашему Господу, к Богу нашему, к Отцу всемогущему,
и от чистого сердца, по мере малости нашей, воздадим Ему величайшее и пламеннейшее
благодарение. Взмолимся всею душою нашей, дабы несравненной благости Его
угодны были наши молитвы, дабы могуществом Своим удалил Он врага от деяний
и помыслов наших, дабы приумножил нашу веру, руководил вдохновением нашим,
вдохновлял бы помыслы духовные, да возрадуемся! Именем Иисуса Христа, Сына
Его, Господа нашего, с Ним же пребывает и правит во единении Духа Святаго
Бог наш во веки веков. Аминь.
|
