Ко входуЯков Кротов. Богочеловвеческая историяПомощь
 

Михаил Ардов

МЕЛОЧИ АРХИ... ПРОТО... И ПРОСТО ИЕРЕЙСКОЙ ЖИЗНИ

К началу

Глава 14. Советская "бурса"

Инспектор духовного училища, исключивший Ахиллу Десницына из синтаксического класса за "великовозрастие и малоуспешие", говорил ему:

— Эка ты дубина какая, протяженно сложенная!

Н.Лесков. Соборяне

Духовные школы не существовали в нашей стране двадцать с лишним лет. Но когда они вновь открылись после войны, в них немедленно проявилось многое из того, что было свойственно дореволюционной "бурсе". Они именно возродились, несмотря на совершенно новые условия и на то обстоятельство, что в отличие от старых времен дети клириков составляют в нынешних семинариях незначительный процент. Быть может, главный признак, который роднит старые и новые духовные школы, — юмор, веселый "бурсацкий" фольклор.


К сожалению, семинарские шутки старого времени почти все забыты, их, по-видимому, никогда никто не записывал. Лишь некоторые крупицы этого своеобразного юмора сохранились в современной духовной среде. Ну, например, такие возгласы:

— Глас пятый — бери лопаты!

— Глас шестый — принимай в шесты!


Существует прокимен седьмого гласа:

"Возвеселится праведник о Господе и уповает на Него"!

"Бурсаки" в свое время пародировали это так:

— Прокимен, глас девятый: "Возвеселится пьяница о склянице и уповает на нее".


Или такая забавная история времен старой "бурсы". За какую-то общую провинность семинаристов на некоторое время лишили вечернего чаю. На первой же литургии, где пел семинарский хор, "бурсаки" решили выразить свой протест. Во время пения Символа Веры, который оканчивается словами — "чаю воскресения мертвых и жизни будущего века", они громко воскликнули слово "чаю!", а затем сделали долгую паузу..."Во избежание дальнейших кощунственных выходок наказание было в тот же день отменено.


Однако же обратимся к "бурсе" современной. И начнем с подлинной истории, которая в свое время была весьма популярна в среде московского духовенства. Сразу же после возобновления семинарии в Троице-Сергиевой лавре туда были приняты два молодых человека – братья Жеребцовы. При этом поступали они врозь, с разницею в год.

Был погожий солнечный денек 1 сентября. Окна аудитории, где собрались только что принятые семинаристы, были открыты, там виднелся зеленый лужок, на котором паслось несколько лошадей.

Преподаватель знакомился с учащимися и вызывал их всех по списку.

— Жеребцов, — сказал он.

Молодой человек встал.

Преподаватель посмотрел на него и сообразил, что это, должно быть, брат того, который уже учится во втором классе.

— Это не ваш брат... – начал педагог и машинально указал большим пальцем в сторону окна... Он не успел договорить фразы и окончить жеста, как с улицы донеслось громкое ржание лошади...

Тут "бурсаки" и сам преподаватель залились веселым смехом. Класс долго не мог успокоиться.

Эпизод этот стал известен не только в семинарии, но и во всем монастыре. Об этом рассказали даже Патриарху Алексию, который в эти дни пребывал в Лавре.

Протекли годы. Оба брата Жеребцовы давно окончили семинарию, женились и оба стали московскими священниками. И вот уже в середине пятидесятых годов управляющий делами Синода о. Н.Колчицкий был с докладом у Патриарха Алексия. Речь зашла о вакансии в каком-то столичном храме. Протопресвитер сказал Святейшему:

—Я предлагаю назначить туда священника Жеребцова.

Услышав эту фамилию, старенький Патриарх стал что-то такое припоминать, потом улыбнулся и проговорил:

— Жеребцова? Жеребцова... А-аа... Это – который ржал, когда сено подешевело?..

Реплика эта в тот же день стала известна всем клирикам Москвы.


Я уже упоминал о том, что в семинариях до сих пор составляются пародийные акафисты, высмеивающие начальствующих и преподавателей. Но вот шутка с политическим оттенком, и в семидесятых годах, когда она была в ходу, ее "авторы" и "исполнители" могли за нее поплатиться. К сожалению, в записи это сильно проигрывает, тут все надо произносить вслух с соответствующими интонациями.

Д и а к о н: Вонмем!

Ч т е ц: Прокимен, глас четвертый. Пролетарии всех стран, соединяйтесь!

Х о р: Пролетарии всех стран, соединяйтесь!

Ч т е ц: Призрак бродит по Европе, призрак коммунизма.

Х о р: Пролетарии всех стран, соединяйтесь!

Ч т е ц: Пролетарии всех стран...

Х о р: Соединяйтесь!

Д и а к о н: Премудрость!

Ч т е ц: Соборного послания Леонида Брежнева чтение!

Д и а к о н: Вонмем!

Ч т е ц: До-ро-гы-я то-ва-ры-щы...


В пятидесятых годах в Московской Духовной академии обучались два студента. Один из них был араб, а другой русский, и жили они вдвоем в одной комнате. Были они молодые и здоровые, а потому Великим Постом постоянно чувствовали приступы голода. А тут, как на грех, студента-араба посетили родственники и тайно передали ему сырую курицу. Получивши этот дар, он сумел уговорить своего соседа по общежитию тайно зажарить птицу и съесть. Они раздобыли электрическую плитку, сковородку, заперлись в своей келии и приступили к стряпне... Запах жареного скоро проник в коридор, и это учуял один из преподавателей. Он подошел к двери, из-под которой несло скоромным, постучал и потребовал немедленно открыть. Войдя в комнату, преподаватель указал на плитку со сковородкой и грозно спросил:

—Что это у вас?

— Курица, — обреченно отвечал русский студент.

— Но – на оливковом масле! — с вызовом добавил араб.


"Бурсак" забежал на семинарскую кухню. Увидев кусок сыра, он схватил его и отправил в рот.

— Ты что? — возмутилась повариха. – Ведь сегодня среда!

— Разве?.. А я думал, что пятница...


Еще о посте. В семинарию поступил мальчик, как видно, из семьи от Церкви далекой. Через несколько дней он объявил своим новым товарищам:

— Я поститься не могу. Я буду ходить в к о к л е т н у ю...


На экзаменах по гомилетике (искусство проповеди) бывают такие вопросы – сказать слово на заданную тему. Например, первое обращение к пастве священника, только что назначенного на приход. (Мне самому довелось на экзамене произносить такую проповедь.) Так вот бурсаки сочинили небольшой стишок – первое слово пастыря к пастве.

Благословен Бог наш –

Я – поп ваш.

И ныне и присно –

Владыкой присланный.

И во веки веков –

Учить вас, дураков.


Вообще же гомилетика многим "бурсакам" дается с большим трудом. Искусство говорить публично – вещь сложная, и тут возникает множество забавных историй. Вот одна из них. Некоему учащемуся назначено было говорить проповедь в академическом храме. Выйдя на амвон, он увидел преподавателей, своих товарищей и одну старую монахиню. А посему начал свою речь таким обращением:

— Отцы, братья, сестры и матушка Матрона...

Раздался общий смех, и проповедь не состоялась.


Рассказывали мне о подобном эпизоде, который произошел в Ленинградской семинарии. Некий "бурсак" приготовил проповедь и выучил ее наизусть. Но как только вышел на амвон, от волнения забыл все, что должен был сказать.

— Братья и сестры, — начал он, потом беспомощно повторил, — братья и сестры...

После этого "проповедник" некоторое время помолчал, силясь вспомнить текст, но безуспешно... тогда он в третий раз возгласил:

— Братья и сестры... спасайтесь, кто как может!

И с этими словами убежал из храма.


Весьма своеобразные фигуры бывают и среди семинарских преподавателей. Например, протоиерей Зотик Я. Его предмет – церковное пение, и предан он ему до самозабвения. У меня до сих пор в памяти стоит его вдохновенное лицо. Он буквально вещает:

— Интервалы! Интервалы! Да вы знаете, что такое в музыке интервалы?.. Кто бы мы с вами были без интервалов?.. Мы бы были – лишние люди!..

Или:

— Кварта! Да вы знаете, что такое кварта?.. Это такой интервал, с которого начинается гимн Советского Союза!..

Помнится, я сочинил коротенькую эпиграмму на него, но – увы! — среди соучеников моих почти никто не мог оценить ее по достоинству.

Экзамен Отца Зотика

- Чистейшая экзотика!


Совершенно замечательно проводит экзамены профессор Московской Духовной академии А.И.Осипов. Я сам, помнится, сдавал ему апологетику. На том экзамене он заметил, что некий батюшка имеет слабое понятие об Исламе, и тут же сказал ему:

— Вот две религии – Магометанство и Ислам. Какая между ними разница?.. Или даже так: три религии – Ислам, Магометанство и Мусульманство... Что вы можете сказать об их различиях?

Этот профессор, бывало, усаживал двух экзаменующихся рядом и говорил им:

— Вот вы – православный священник... А вы – мулла... Теперь начинайте доказывать друг другу истинность своей веры.


А.И.Осипову принадлежит, на мой взгяд, превосходная метафора.

— Выдвигать в качестве аргумента против существования Бога то, что Его не видели космонавты, то же самое, как если бы некто бегал бы с ложкой по берегу океана, черпал бы время от времени воду и кричал: "Видите? Китов в океане нет! Видите? Нет китов!.."


Прежде чем продолжить тему экзаменов, я хочу сказать несколько слов о так называемом "заочном секторе" духовной школы. Вот это — дело совершенно новое, невозможное для старой России. Теперь же, когда нужда в священнослужителях не может быть удовлетворяема за счет нескольких семинарий и академий, многие люди принимают священный сан, не имея специального образования, а потом поступают на "заочный сектор". И по возрасту своему, и по развитию они в массе недалеки от тех "бурсаков", которые обучаются и живут в стенах учебного заведения.

Помню одно из самых первых моих впечатлений о заочном секторе. Первый класс. Экзамен по Новому Завету. "Бурсаки"-заочники сидят в аудитории, шуршат страницами книг и конспектов — вот-вот появятся экзаменаторы.

Неподалеку от меня сидит совсем молодой батюшка с удивительно чистым и наивным лицом. Вот он оторвался от книги и вслух произносит:

— Тут сказано, что на восьмой день было обрезание. А что там такое обрезали?

Раздается общий смех.

Мне его жалко, я говорю ему:

— Если тебе это достанется, скажи только, что на восьмой день было обрезание. Уверяю тебя, экзаменатор больше ничего не спросит...

— А вдруг спросит?..


В семинарии (и в заочном секторе) всегда учится много украинцев, в особенности из западных областей. У этих учащихся бывают довольно странные для русского уха фамилии. Со мною, например, обучался батюшка по фамилии Дубина. Надо сказать, что знания его вполне соответствовали этому наименованию. Помнится, на одном экзамене он отвечал так мучительно и долго, что преподаватель, в конце концов, даже запамятовал его выразительную фамилию.

— Так, так, — сказал экзаменатор, — значит, как вас зовут?

— Дубина, — напомнил батюшка.

Тут раздался общий смех, и преподаватель решился слегка утешить экзаменуемого.

— Ничего, ничего, — сказал он, — со мной в семинарии учился один по фамилии Тупица.


А вот более драматический эпизод. Один батюшка, заочник из первого класса, должен был произнести наизусть тропарь празднику Преображения Господня. Он сказал:

— Преобразился еси, Христе Боже, показавый учеником Твоим славу Твою, якоже можаху; да возсияет и нам грешным свет Твой присносущный, молитвами Богородицы, Светодавче, слава Тебе...

Он прочел тропарь правильно, но пропустил два слова "на горе", следовало начать так: "Преобразился еси на горе..."

Экзаменатор решил подсказать ему:

— Это все так. Только где это произошло?

— То есть как — где?

— Ну, где именно произошло Преображение? В лесу? На болоте?

Батюшка взглянул на экзаменатора с удивлением и сказал:

— Ты что — дурак?

За свою непосредственность он поплатился — был отчислен из семинарии.


На экзамене по Ветхому Завету семинарист рассказывал историю праотца Лота (Бытие, гла 19). Преподавателю приходилось буквально вытягивать из него слова:

— Ну, а что дальше было?

— А потом Лот с дочерьми вышел из Сигора...

— А дальше?

— А дальше он стал с ними жить в пещере...

— Ну, а потом?

— А потом он их обрезал...


Экзамен по Новому Завету. Семинарист говорил о том, как Господь был взят под стражу в Гефсимании:

— И тут раб по имени Малх вынул меч и отсек ухо Апостолу Петру... (Смотри Евангелие от Иоанна, глава 18).


Как-то такое "бурсак" оговорился: вместо того, чтобы сказать, что Господь пятью хлебами накормил пять тысяч человек, он сказал:

— Пять человек съели пять тысяч хлебов и насытились...

Преподаватель переспросил:

— Пять человек съели пять тысяч хлебов? Это в своем роде — тоже чудо.


Справедливости ради надлежит заметить, что юмор в семинарии не всегда возникает по вине "бурсаков", иногда его привносят и сами преподаватели. Вот два примера, позаимствованные мною из книги "Семьдесят семь православных коанов".

Преподаватель на уроке Ветхого Завета говорит:

— На Синайской горе у Моисей с Богом произошла встреча на высшем уровне...

На уроке разбирают евангельский отрывок о блуднице, пойманной фарисеями и приведенной ко Христу. Вопрос из класса:

— А куда девался мужчина — тот, который с ней согрешил?

Преподаватель ищет в тексте.

— Нет тут никакого мужчины. Убежал, наверное...


И еще одна, на мой взгляд, самая забавная история.

Шел экзамен по предмету катехизиса. Преподаватель спрашивает:

— Какая заповедь была дана прародителям в Раю?

Семинарист невозмутимо говорит:

— "Плодитесь и размножайтесь".

Удивленный преподаватель даже переспросил:

— Как? Как?

— "В поте лица своего", — отвечает "бурсак".

(Для несведущих тут требуется пояснение. Заповедь божия Адаму и Еве — не есть от древа "познания добра и зла" (Быт. 2, 16). Что же касается слов "плодитесь и размножайтесь", то это никакая не заповедь, а Божие благословение (Быт. 1, 28). "В поте лица своего" должен был есть хлеб Адам по изгнании из Рая, в наказание за нарушение заповеди (Быт. 3, 19).


Глава 15. Скудельные сосуды

Женщина... слабая... немощный сосуд — скудельный...

Н.Лесков. Владычний суд

Мне рассказывали об одном архиерее, вернее, о проповедях его особенных, которые он говаривал дважды в год. Первая была — в Неделю жен-мироносиц. В этот день Владыка возвеличивал женщин, говорил о том, что именно они не покинули Господа Иисуса и тогда, когда мужчины — апостолы — в страхе разбежались. О том, что за верность свою жены-мироносицы первыми удостоились принять весть о Воскресении Христовом. И вся церковь, весь храм, разумеется, заполненный почти сплошь женщинами, все — плакали от умиления...

Но совсем иная проповедь бывала на День Усекновения Главы Святого Иоанна Предтечи. Тут Владыка говорил о женщинах совсем иное. Он проклинал Иродиаду и дочь ее, винил их в убийстве величайшего праведника, бичевал женское распутство и коварство, говорил о бесчисленных преступлениях, которые совершались самими женщинами или мужчинами по их внушению... И опять вся церковь рыдала навзрыд...


Мой друг протоиерей Б. Г. в пятидесятых годах служил в Преображенском соборе, который был впоследствии снесен. Это был кафедральный храм тогдашнего Митрополита Крутицкого и Коломенского — Николая (Ярушевича). Отец Б. рассказывал мне, что всякий год в Прощеное воскресение Митрополит приглашал все соборное духовенство в один из кабинетов ресторана при гостинице "Ленинградская" (высотный дом на Каланчевке). Происходило это за два часа до вечернего богослужения. Стол был довольно обильный, но без спиртного — блины, соленая рыба, икра, чай, пирожные, конфеты... И каждый раз во время этого застолья Владыка говорил со своими клириками на одну и ту же тему.

— Завтра начинается первая седмица Поста. В это время враг (сатана) особенно лютует, и его нападению прежде всего подвергнутся женщины... Так что я вас всех призываю быть внимательными к ним и снисходительными, чтобы и вам не искуситься, не впасть в гнев и раздражительность...

И по свидетельству отца Б. предупреждение это не бывало лишним. С началом Поста даже алтарницы — старые монахини — из смиренных и покорных становились фуриями...


Как-то такое был у меня доверительный разговор с одной советской начальницей, она занимала должность секретаря Ярославского райисполкома, и в ее ведении были все тамошние церкви, в том числе и та, где я служил. Она рассказывала мне о своих посещениях храмов, о том, как безобразно ведут себя там верующие женщины — переругиваются, едят и пьют прямо в храме...

— Как же это можно? — говорила она. — Где же у них вера? Ведь церковь это место, которое должно быть для них святым...

В ответ я ей рассказал такую историю.

— Как-то раз на правительственном приеме Сталин вдруг заметил Д.Поликарпова и спросил его: "Как дела?" А Поликарпов в то время был руководителем Союза писателей, и он стал жаловаться Сталину на своих подопечных: они мало пишут, пьянствуют, не платят партийные взносы, ведут себя аморально и пр. и пр. Сталин все это выслушал до конца, а потом сказал: "Других писателей у меня нет". Вот так и я вам могу сказать, — говорил я секретарю райисполкома, — других верующих у нас нет... Они ведь к нам не с неба опускаются. Это — советские люди. Они воспитываются в очередях, в магазинах, на автобусных остановках, на вокзалах и в поездах. Уверяю вас, это не мы и не религия сделали их такими, а вся советская жизнь...


Продолжая эту тему, можно сказать, что не одна эта ярославская начальница сетовала на невоспитанность и грубость в наших церквах. На это жалуются очень многие люди, которые случайно заходят в храм. Там на них волчицами и тигрицами накидываются старухи: "В брюках женщинам нельзя!.. С накрашенными губами — нельзя!.." Притом и старух этих можно понять — церковь их собственный, обособленный мирок, и они инстинктивно не хотят допускать туда посторонних. Этих темпераментных блюстительниц наружного благочестия великолепно наименовал Митрополит Сурожский Антоний (Блум):

— Наши православные ведьмы.


В хрущевском гонении на Церковь был один особенно неприятный или даже, можно сказать, циничный момент. Я имею в виду то обстоятельство, что священнослужители (мужчины!) почти всюду оказались подчинены женщинам. (Ибо возглавители тогдашних общин, т.н. "старосты", в подавляющем большинстве своем — женщины.) Кое-кто из них сумел сохранить субординацию по отношению к клирикам, но у великого числа "ктиторов" в юбках самолюбие и желание управлять возобладало над религиозностью, и бедные наши батюшки бывали в весьма неприятных и даже унизительных положениях.

При мне одна староста говорила про своего настоятеля:

— Он у меня пятый год служит.

Управляющий делами Московской Патриархии Митрополит Ростовский Владимир (Сабодан) упоминал в докладе старосту на Псковщине, которая за годы своего управления приходом "сменила" 22 настоятеля.


Проблема эта вовсе не нова. Святитель Иоанн Златоустый еще в IV веке сетовал на то, что женщины вмешиваются в управление Церковью. Мне передавали слова протоиерея Валентина Свенцицкого, который говорил так:

— Католичество страждет от "папства", а Православие — от "бабства".


Вспоминается мне мысль все того же Святителя Иоанна Златоустого. Звучит она приблизительно так: Господь создал мужчину для дел общественных, а женщину — для домашних, и горе будет тем временам, когда это положение переменится.


Как-то сидел я в приемной епархиального управления.

Посетители шли к секретарю Владыки — архимандриту. Неподалеку от меня сидели и потихоньку переговаривались три женщины. Как я понял, они приехали просить обратно своего батюшку, которого перевели от них в другой храм. Через некоторое время одна из женщин встала, сложила руки лодочкой и подошла ко мне, чтобы взять благословение. При этом она сказала:

— Батюшка, благословите на мирную встречу с отцом архимандритом.


Маститый протоиерей В. Б. рассказывал мне об одной замечательной сцене, которой когда-то был свидетелем. Произошло это в начале шестидесятых годов. По какому-то делу он пришел к епископу Леониду Можайскому, викарию Московской епархии. Впоследствии — Митрополит Рижский и Латвийский (Поляков). И тут вдруг к Владыке явилась целая депутация женщин из какого-то подмосковного прихода.

— Владыка, пришлите нам другого батюшку.

— А ваш-то чем плох? — спрашивает епископ. — Пьет он, что ли?

— Нет, он у нас в рот спиртного не берет.

— Плохо служит?

— Служит хорошо, проповеди нам читает...

— Так в чем же дело? Почему вы его не хотите?

— Уж очень мал ростом...

Тут архиерей рассвирипел:

— Вон отсюда, нахалки!.. Я вам по росту еще подбирать буду!


В 1982 году Ярославский Митрополит Иоанн перевел меня с одного прихода на другой. Народ на новом месте привык ко мне довольно быстро, но там была группа, которая желала возвращения моего предшественника.

И вот как-то вызывает меня к себе секретарь Митрополита и показывает мне письмо, в котором некоторые мои прихожанки просят меня убрать и вернуть им прежнего священника.

— Берите это письмо, — говорит мне секретарь, — они все тут подписались, и вы их возьмите себе на заметку...

— Нет, — говорю, — батюшка, я этого письма брать не буду...

— Как? — удивляется он. — Почему?

— А потому, что это — женщины. Сегодня они очень любят его, а завтра точно так же будут любить меня...

И, конечно же, вышло по-моему.


Чтобы читатель не принял вышеизложенное за хвастовство или самовозношение, я приведу здесь слова одного старого батюшки, который, бывало, говаривал:

— Если березовое полено облачить в фелонь, а сверху надеть на него камилавку — у него сразу же появятся поклонники.

(Читай — поклонницы.)


Известно, что на Руси самый почитаемый угодник Божий — Святитель Николай Мирликийский. Это относится и к нашим бедственным временам, а среди тех, кто питает к Святому особенное доверие, есть не только церковные, но и совсем дикие люди.

(Тут надобно заметить, что у этого Святителя два дня празднования — день преставления (6/19 декабря), т.н. "Никола зимний", и день перенесения мощей (9/22 мая), т.н. "Никола летний".) И вот некая женщина заявила священнику:

— Я никакого Бога не знаю... Я верю только в "Николу летнюю" и в "Николу зимнюю", и обе мне помогают.


Зашли как-то к деревенской старушке два бродячих художника, которым очень надо было подработать. Поглядели они на божницу и говорят хозяйке:

— А икона Николы у тебя есть?

— Как же! Есть, родимые, вот она...

— Так ведь это у тебя — "Никола летний". А где же у тебя "Никола зимний"?

Бабка всполошилась, а они говорят:

— Давай мы тебе напишем икону, будет "Никола — зимний".

— Сделайте милость...

И вот они написали ей Святителя Николая в шубе с меховым воротником и в шапке.

Бабка радехонька, заплатила им, а "образ" на божницу поставила. Зашел как-то раз к ней местный священник, посмотрел и изумился:

— Это что же у тебя тут такое?

— Это, батюшка, у меня — "Никола — зимний"... Вот "летний", а этот — "зимний"...

— Сними, — распорядился батюшка, — и в печке сожги.


В одном храме была большая икона — "Страшный Суд". Господь — грозный Судия. Ангелы, сонм праведников, толпы грешников, влекомых в Ад, черные фигурки падших духов, словом, сюжет известный. И вот заметили, что некая старушка ставит перед этой иконой свечку таким образом, что она горит прямо перед одной из черных фигурок...

— Ты кому это свечку ставишь? — спросили ее.

— А что? — старушка даже и не смутилась. — Еще неизвестно, куда попадешь... Может, и в Ад угодишь... А своего "человечка" везде иметь надо...


— Здравствуй, батюшка, я пришла.

— Здравствуй. Очень хорошо, что пришла. Что скажешь?

— Я объявляю голодовку.

— Как? Для чего? Против кого?

— Против Бога.

— А ты что — очень рассердилась на Бога? Обиделась?

— Нет: просто похудать хочу.


К священнику подходит прихожанка и говорит:

— Батюшка, благослови меня на подвиг юродства.

А батюшка, который ее довольно хорошо знал, говорит ей с предельной откровенностью:

— А зачем тебе подвиг юродства? Ты и так дура.

Женщина обиделась и нашла себе другого духовника.


В книге, которую я уже цитировал, "Семьдесят семь православных коанов", есть несколько эпизодов, вполне пригодных для этой главы. Например, такие монологи и диалоги:

Прихожанка рассказывает:

— Я уже давно заметила: как пойду на всенощную в день Преподобного Серафима Саровского, так меня Бог всегда наказывает...


Две бабушки разговаривают в храме:

— Порасселись тут, узлов понаставили...

— Спаси ж тебя Господи!

— Нет, это тебя спаси Господи!..


— Хотели мы съездить одну болящую помыть, да вовремя вспомнили, что в тот день Казанской иконы праздник — грех большой работать, ну и не поехали...


— Вначале ее в церковь затащили, и ей там жутко понравилось. А потом она меня туда затащила, и мне там тоже жутко понравилось...


Женщина средних лет с клироса:

— А вчера на меня такая тоска напала — замуж хочу!

Матушка-алтарница:

— Терпи, Господь за нас как терпел! Какие Ему гвозди вбивали в руки!..


Диалог двух женщин в притворе семинарского храма:

— Ты куда идешь? Там людей нет — одни семинаристы.

— Я причаститься.

— Да у них и причастие учебное...


Когда я служил на сельских приходах в Ярославской епархии, мне довелось познакомиться с одной замечательной в своем роде песней. Надо сказать, ее помнили наизусть практически все мои немолодые прихожанки. Я не поленился и записал слова этого своеобразного "шлягера", он представляется мне любопытным свидетельством о вкусах и нравах отдаленной эпохи.

Вот этот текст.

В небе сияла луна серебристая,

Ветер слегка поддувал,

Речка тихонько журчала волнистая,

Лес будто что-то шептал.

Мы в этот миг с ней сидели в объятиях,

Слушали песнь соловья,

Мне не забыть этих милых лобзаний,

Я буду их помнить всегда.

Долго мы с ней под сиренью сидели,

Быстро пред нею я встал,

Щечки у ней, словно розы, алели,

Пред ней на колени упал.

Правую руку на сердце положил,

"Я вас люблю", прошептал.

Горячее сердце в тот миг встрепенулось,

Я горько пред ней зарыдал.

"Не плачь, друг мой милый, тебя умоляю,

Ведь я тебя тоже люблю.

Давно, уж давно по тебе я страдаю,

А быть я твоей не могу.

Отец мой священник, ты знаешь прекрасно,

А ты, милый мой, коммунист,

Советскую власть он не любит ужасно,

Он ярый у нас монархист.

Твоею он быть не позволит, я знаю,

Перечить отцу не хочу.

Отца своего я люблю, уважаю,

Покинуть его не могу".

"Ой же ты, девица милая, красная,

Брось, позабудь ты отца!"

"Ты просишь, мой милый, но просьба напрасная,

Не брошу отца никогда!"

"Последнее слово скажи, дорогая,

Ты будешь моей или нет?"

"Твоей я не буду, еще повторяю,

Последний мой этот ответ".

И впала мне в голову мысль таковая:

Убью я ее и себя,

Пусть примет в объятья земля нас сырая,

Тогда и забудет отца.

Тогда же я быстро достал из кармана

Свой черненький новый наган,

И тут совершилась ужасная драма,

По сердцу прошел ураган.

Револьвер она увидала, вскочила,

Должно быть, хотела бежать...

Горячая пуля в висок угодила,

Пыталась она закричать.

Рану руками она ухватила

И пошатнулась слегка,

Горячею кровью себя окатила

И, бедная, тут умерла.

Я оглянулся — все было спокойно,

Лишь месяц сиял над рекой,

Револьвер направил в висок я проворно

Привычною правой рукой.

Руки ослабли, в глазах потемнело,

И я в этот миг задрожал,

Револьвер упал на холодное тело,

Я память тотчас потерял.

Очнулся в больнице, и врач предо мною,

Он в белой одежде стоит,

И что-то он делает тут надо мною,

И молча в глаза мне глядит.

Судите, пред вами всю правду открою,

Судите — виновником я!..

Вяжите, товарищи, руки цепями

Священнику вы за меня.

А мне, как партийцу, расстрел присудите

За то, что закон нарушил,

И рядом с красоткой меня положите,

Которую крепко любил.


Ко мне в храме подошла женщина и говорит:

— Мне дочка консервы привезла: рыба кит. Только я сомневаюсь, можно ли ее есть?

— А почему же нельзя?

— Да ведь кит-то святая рыба.

— С чего это ты взяла?

— А как же? Ведь она пророка Иону выплюнула.


Ну, а теперь о том, какими крепкими оказываются порой наши "скудельные сосуды".

В храме под Ярославлем, где я прослужил пять лет, была старушка староста. (Когда я там появился в 1982 году, ей было уже далеко за 80.) Мне рассказали, как она сохранила для своего храма звон, да такой, какого нет во всей епархии. В пору хрущевских гонений ее вызвал областной уполномоченный и приказал колокола снять. А она твердо сказала:

— Когда меня из храма вынесете, тогда и колокола снимите.

И в конце концов от нее отступились — так и звонят там колокола по сию пору.


Среди тех, за кого я молюсь на каждой литургии, покойная монахиня Мария. В миру ее звали Анной, она была алтарницей в Скорбященском храме на Большой Ордынке. Родом она откуда-то из-под Костромы. В их селе, судя по ее рассказам, был замечательный священник, который, между прочим, не благословлял своих духовных чад вступать в колхоз. По этой самой причине Анна и уехала в Москву, долгие годы была домашней работницей, а потом получила комнату и стала трудиться в храме. Под конец у нее стали болеть ноги, ничего делать она уже не могла, но в церковь добрые люди ее еще приводили.

Вот, помню, в Великую Субботу сидит она в пустом храме на табуреточке перед иконой Божией Матери и плачет горькими слезами. Я подхожу к ней:

— Что ты плачешь?

— Как же не плакать-то?.. Ведь я в этот день всегда и в алтаре и в храме прибиралась, а теперь вот не могу... Другие делают, а я не могу...

В конце концов ноги у нее отнялись совершенно. Помогать ей и убираться к ней приходили, но большей частью она лежала на своей кровати совсем одна.

Я, помнится, навестил ее и говорю:

— Тяжко тебе все время в одиночестве?

— Нет, — говорит, — не тяжко...

Потом помолчала и добавила:

— Я — человек малограмотный... Вот другие проповеди в книжках читают, а мне это трудно... Я все жития любила читать — это мне понятно... Вот помню, читала я житие одного Преподобного. Его привязали к лошадям и волокли по каменистой дороге. А он в это время только молился: "Господи, умножь во мне веру". Вот так и я лежу здесь и потихоньку молюсь: "Господи, умножь во мне веру".

Свидетельствую: и мужество и веру сохранила матушка Мария до последнего своего вздоха.


Из той же самой костромской деревни, что и эта монахина, была еще одна замечательная женщина — просфорница Екатерина. Она тоже трудилась в храме на Ордынке. Так и вижу ее лицо — застенчивое, кроткое, благоговейное... Ей Господь благословил исполнять свое послушание едва ли не до последнего дня жизни. Помнится, привел меня Бог в храм на Ордынку, когда ее отпевали — я уже был в сущем сане и служил под Ярославлем. Помню разговор с ее родной сестрой.

— Хорошо, — говорю, — что Катя почти не болела, так и померла на ногах.

А она мне:

— Нет, батюшка, жалко.

— Чего же тебе жалко?

— Жалко, что уж совсем не поболела. Даже ни одного месяца не дала за собою поухаживать...

Вот какие это люди.


Глава 16. На орлах стоящие

Правильно и основательно говоря, надо сознаться,

что русские своих архиереев совсем не знают.

Н.Лесков. Мелочи архиерейской жизни

...стоять на парящих орлах и дух воздымать в превыспренные...

Н.Лесков. Заметки неизвестного

усские своих архиереев совсем не знают". И это было сказано сто с лишним лет тому назад. А что же тогда сказать о нынешних русских, вернее, советских?.. Эти не то чтобы архиереев не знают, они порой не подозревают о самом существовании архиерейского сана.

Лесков с горечью писал о вынужденной изоляции, в которой находились епископы в его время. А что же сказать о нынешних временах, когда изоляция эта стократно усилилась? Да к тому же она сопровождается двойственностью положения: с одной стороны — почитание верующего народа и подобострастие духовенства, а с другой — равнодушие, а то и враждебность со стороны нецерковных сограждан, которые составляют подавляющее большинство.


Не без "страха и трепета" я приступаю к изображению тех, "кто дух воздымает в превыспренные". И тут единственное мое преимущество перед великим предшественником (наличие священного сана) решительно превращается в свою противоположность. Как сказал мой любимый поэт, современник Лескова —

Ходить бывает склизко

По камешкам иным...


И все же, преодолевая "страх и трепет", начну эту главу со старинного народного анекдота. Как на некое косвенное оправдание своей фривольности, сошлюсь на то, что один из самых видных наших иерархов — Митрополит Ленинградский Никодим (Ротов) анекдот этот весьма ценил и частенько рассказывал.

Итак, преддверие Рая. Тут толпятся души многочисленных праведников, которых не весьма спешно туда пропускают. И вдруг слышится благолепное пение, к вратам приближается торжественная процессия — на пышном одре в Рай несут почившего архиерея...

Некий простолюдин, которому вместе со всею толпою приходится посторониться, в сердцах говорит Апостолу Петру:

— И у вас тут справедливости нет... Как архиереям на земле почет, так и тут их вносят без всякой очереди...

— Знал бы, что говоришь, — отвечает ему Апостол. — Из вашего брата каждый второй в Рай попадает, а из них — один на тысячу...


А теперь обратимся к нашим временам.

Некий архипастырь был назначен на новую кафедру. Первая служба его в соборе была всенощная. И, как на зло, клирики вышли встречать нового Владыку несколько позже того момента, когда он прибыл. Архиерей вошел в Алтарь в раздраженном состоянии и немедленно приказал всем от настоятеля и до последнего пономаря выйти на солею и сделать по двадцать земных поклонов. Те повиновались...

Молящиеся, увидев, что духовенство бьет земные поклоны, тоже принялись всей церковью кланяться... Когда исполнилось требуемое число, клирики вернулись в Алтарь, а прихожане все продолжали кланяться, да так, что остановить их не было никакой возможности, и всенощная началась с опозданием чуть ли не в полчаса.


Мне рассказывали, что в пятидесятых годах в городе Запорожье был весьма строгий Владыка по имени Андрей. Тогда на Украине все священнослужители ходили только в рясах. И вот в Запорожье произошел такой забавный случай. Некий священник, идучи по улице в рясе и с крестом, нос к носу столкнулся со своим Владыкой, который, как на зло, шел в гражданском костюме. Батюшка на мгновение растерялся — подходить ли в таком случае под благословение?.. Чтобы замять неловкость, архиерей сам поспешно схватил его за руку и сказал:

— Здравствуйте, отец Василий.

Наблюдавший эту сцену горожанин сделал ему замечание:

— Как не стыдно? Старый человек, а батюшку, как положено, поприветствовать не можешь — взял бы благословение!..


Где-то на Украине служил священник, который очень боялся холода и простуды. В теплой шапке, разумеется, он не мог совершать богослужения, а потому заматывал голову шерстяным платком. Как-то в его храм заехал правящий архиерей и увидел со спины фигуру перед Престолом — в фелони и в головном платке. Владыка так и ахнул:

— Баба служит!

В результате этого теплолюбивого батюшку перевели с городского прихода в сельский.


Некий Митрополит при посещении прихода обнаружил у батюшки в Алтаре одиннадцать камилавок — всех цветов. (Обычно этот бархатный головной убор бывает лилового, синего или красного цвета.) А тут — такое многообразие. Владыка полюбовался камилавками и, указавши на белую, распорядился:

— В этой не служи.

(Ибо белая камилавка весьма напоминает митрополичий клобук.)


Вот рассказ покойного Тверского Митрополита Алексия. На Пасхальной седмице ему довелось служить в небольшом сельском храме. Его облачили, и он восседал посреди церкви на возвышении. Псаломщик в это время должен был петь пасхальные часы, которые начинаются с тропаря "Христос воскресе из мертвых..." Однако же пение не начиналось, тогда Владыка со своего места решился подсказать псаломщику первые слова и, глядя на него, потихоньку запел:

— Христос воскресе...

Псаломщик не понял, что это подсказка, и громко, на весь храм ответил архиерею:

— Воистину воскресе!


Некий архиерей погожим летним утром ехал по пределам своей епархии. Издали он увидел сельский храм и приказал шоферу свернуть. Церковь оказалась открытой, там стоял гроб, а священник совершал заупокойную литургию. Владыка вошел в Алтарь, благословил настоятеля и стал дожидаться окончания службы. При этом он с удивлением заметил, что по случаю жаркой погоды батюшка служил в резиновых пляжных тапочках, т.н. "вьетнамках". Когда литургия отошла, архиерей сделал по этому поводу замечание. Находчивый клирик отвечал так:

— Владыка, а я сколько икон и картин помню, всегда у Спасителя и у апостолов пальчики на ногах видно...


Секретарь епископа одной отдаленной епархии рассказывал, как он со своим Владыкой посещал некий сельский приход. Телеграмма об их приезде, как видно, не дошла. Выйдя из машины, архиерей со своей свитой обнаружил запертый храм. После чего все направились к церковному дому, который тоже был заперт, но изнутри. Стучались довольно долго... Наконец, послышались шаги босых ног по дощатому полу. Дверь распахнулась, и в проеме появилась фигура батюшки в одних трусах. Спросонья он некоторое время с удивлением глядел на прибывших... Когда же он сообразил, кто перед ним стоит, глаза его округлились и он истошным голосом завопил:

— Машка!.. Тревога!.. Архиерей приехал!..


В своем очерке "Архиерейские объезды" Лесков великолепно изобразил психологическое состояние священника, который ожидает приезда правящего Владыки и принимает его у себя на приходе. Дневник о. Фоки Струтинского, приведенный писателем, — документ вполне достоверный и весьма выразительный. Настоятель находится в беспрестанных хлопотах и заботах — как встретить, как принять, как угостить высокого гостя и его свиту и, главное, как их вознаградить, чтобы не было неудовольствий и обид.

Это предисловие необходимо, чтобы люди нецерковные могли хотя бы в какой-то мере оценить по достоинству случай на одном из приходов, где как-то служил архиерей.

Во время литургии епископ стоит перед Престолом, а сослужащие ему священники по сторонам, и он благословляет их поочередно произносить возгласы. Он обращается к каждому и потихоньку произносит начальные слова. Ну, например, так:

— Отец Иоанн, "яко Твоя держава"...

И батюшка в нужный момент возглашает:

— Яко Твоя держава, и Твое есть Царство, и сила, и слава, Отца и Сына и Святаго Духа, ныне и присно и во веки веков.

В последовании литургии есть и такой возглас:

— И даждь (т.е. дай) нам единеми усты и единем сердцем славити и воспевати пречестное и великолепное Имя Твое, Отца и Сына и Святаго Духа, ныне и присно и во веки веков.

Так вот во время литургии, которую служил архиерей на одном из приходов своей епархии, возглас "И даждь нам..." достался настоятелю храма. Владыка взглянул на него и как обычно сказал:

— Отец Василий, "и даждь нам..."

Батюшка воспринял это буквально и поспешно ответил:

— Сейчас же после литургии, Владыка...


Вообще же архиерейское богослужение, когда есть хороший протодиакон, когда слаженно поет хор, само по себе весьма впечатляет. Недаром предание гласит, что послы Святого князя Владимира, побывавши на богослужении в константинопольском храме Софии, не могли после этого опомниться. Если принять это за истинное происшествие, то можно утверждать, что русские предпочли Православие, именно восточный обряд — за красоту.

Сейчас торжественность и стройность — увы! — идет на убыль, но в монастырях и в некоторых соборах все еще можно увидеть архиерейскую службу во всем блеске и великолепии. Не перевелись еще и своеобразные церковные эстеты. Один из них, помнится, говорит другому во время каждения на литургии:

— Чувствуешь, как запах этого ладана подходит к мелодии этой "херувимской"?..


Однако же вернемся к теме "и даждь". Это "и даждь" относится к весьма старинной русской традиции. Во времена, когда я еще не был знаком с реальной жизнью приходов и епархий, я по наивности спросил одного батюшку:

— А все ли архиереи, служа на приходах, "берут"?

Батюшка мой призадумался, улыбнулся и сказал:

— Ну, может быть, Святитель Иоасаф Белгородский не брал...


Читатель, не суди строго архиереев за то, что они соблюдают старинную традицию "и даждь"... У епископов наших жизнь совсем особенная. Я, например, знаю Владыку, который каждому из своих ставленников за свой собственный счет шьет подрясник. Покойный Митрополит Иоанн в Ярославле всем своим прислужникам давал деньги на свадьбу...

Вот вполне достоверная история из недавнего времени. В некоей епархии неподалеку от Москвы был лютый уполномоченный совета по делам религий. Он не скрывал своего враждебного отношения к Церкви и не позволял епископу ни рукополагать новых клириков, ни совершать необходимые перемещения, словом, всячески мешал и чинил препятствия.

Но в эту самую епархию был назначен новый архиерей — весьма разумный, обходительный и дипломатичный. Новый Владыка сразу оценил обстановку и предложил строгому уполномоченному совершить совместную поездку по городам епархии. Тот согласился.

В одном месте духовенство приняло их весьма гостеприимно, в другом, в третьем... Обеды с коньяком, чаепития... Словом, к концу поездки уполномоченный утратил свою суровость и вернулся в областной центр куда более сговорчивым. А тут, как нарочно, дали ему новую квартиру, и Владыка предложил отделать ее за счет епархиальных средств. Положили дубовый паркет, наклеили заграничные обои... И через несколько месяцев архиерей делал в епархии все, что хотел, — никаких препятствий со стороны уполномоченного не было.


Справедливости ради следует заметить, что не все батюшки при внезапном появлении архиерея бьют "тревогу". Мне доподлинно известна такая история. Правящий епископ нежданно-негаданно появился в одном из храмов. Служба только что отошла, и в церкви был народ. Отец-настоятель приветствовал архипастыря, принял от него благословение.

Архиерей указал батюшке на хор и вопросил:

— А почему они не поют "ис полла"?

(По-гречески "на многая лета", так положено приветствовать архиерея.)

Священник сказал:

— Они этого не поют, поскольку вы приехали без предупреждения. "Ис полла" — не "Господи, помилуй". Если бы мы ждали вашего приезда, я бы их подготовил...

— Евангелие требует от нас постоянной готовности, — проговорил епископ. — "Се жених грядет в полунощи..."

Настоятель на это отвечал:

— Владыка, вы мне — не жених, а я вам — не невеста. Здесь уместнее другое уподобление — "яко тать в нощи" (1 Сол. 5, 2).


Некоему священнику в свое время довелось встречать на приходе знаменитого иерарха Митрополита Антония (Храповицкого). Настоятель приготовился сказать целое приветственное слово и начать его так:

— Владыка, епископ в Церкви — "столп и утверждение Истины".

Однако же при появлении архиерея оратор пришел в большое смущение и сказал только:

— Владыка, епископ в Церкви — столп...

После чего батюшка умолк, ибо все прочее из памяти улетучилось.

— Так что вы для нас, Владыка, столп... — беспомощно повторил он, — поскольку епископ в Церкви это — столп...

— А ты — пень! — не выдержал Митрополит.


Вообще же, рассказывают, Владыка Антоний (Храповицкий) был весьма остер на язык. Как-то спросили его мнения по поводу сомнительной с православной точки зрения книги о. Павла Флоренского "Столп и утверждение Истины". Митрополит ответствовал словами 103 псалма:

— Сие море великое и пространное, тамо гади, ихже несть числа...

Во время гражданской войны, будучи в Крыму, Владыка Антоний посетил генерала Врангеля. (Тут надобно заметить, что в те далекие времена митрополитов, т.е. таких архиереев, которые носят белый клобук, можно было бы перечесть по пальцам одной руки.)

Адъютант главнокомандующего был, как видно, не семи пядей во лбу, а потому почтительно осведомился у прибывшего иерарха:

— Как прикажете доложить?

— Скажи генералу, — невозмутимо отвечал Митрополит, — пришла Марь Иванна в белой шляпке...


Уже в эмиграции, в одной из церквей Белграда во время литургии, которую совершал Митрополит Антоний, произошел трагикомический случай. На малом входе протодиакон, шедший с Евангелием в руках, оступился и упал с амвона. Богослужебную книгу он при этом не выронил, а продолжал держать на вытянутых руках. Бедняга никак не мог подняться и, чтобы сгладить неловкость, из своего горизонтального положения возгласил уставное:

— Премудрость!

— Какая "премудрость"? — отвечал ему Митрополит. — Вставай, дурак!..


Покойный Митрополит Ленинградский Антоний (Мельников) говаривал:

— Ленинградская епархия неплохая. Только нужно было бы хотя бы маленький монастырек, чтобы можно было кормиться...


И вот забавная история, которую рассказывал Владыка Антоний. Он был в составе делегации Русской Православной Церкви на экуменической конференции, которая проходила в Эфиопии. В какой-то день участников этого мероприятия повезли в глухую деревушку, где они посетили местный храм. Собравшиеся там эфиопы, вообще имеющие предубеждение по отношению к белокожим, смотрели на этих гостей с недоверием и даже страхом. Местный священник, чтобы разрядить обстановку, обратился к своей настороженной пастве с такими словами:

— Вы не пугайтесь, вы не бойтесь... Наши гости только снаружи такие белые... Душа у нах такая же черная, как и у всех нас.


Самыми бедными епархиями на территории страны по праву считаются прибалтийские. Церквей открытых там много, ибо гонений двадцатых и тридцатых годов не было, но православных среди местного населения весьма мало. Литовцев и латышей православных почти нет, есть какое-то число только среди эстонцев. Однако же о них выразительно отозвался один русский священник, долгие годы служивший в Таллинской епархии:

— Протестанты восточного обряда.


Кафедру Рижскую и Латвийскую много лет занимал весьма уважаемый иерарх Митрополит Леонид (Поляков). Церкви там такие бедные, что священник служит в трех, а то и в четырех приходах. Самым посещаемым, а потому и доходным местом во всей Латвийской епархии является Преображенский монастырь, т.н. "пустынька". В особенности процветала она, когда настоятелем там был покойный архимандрит Таврион — священник, известный всей православной России.

Близкий о. Тавриону человек рассказал мне такую историю. Во время очередного визита в "пустыньку" Владыка Леонид говорит настоятелю:

— Ко мне в гости приезжает Грузинский Патриарх Илия. Я его помню с тех времен, когда он еще учился в Духовной академии. Мы с ним у тебя послужим.

Отец Таврион представил себе все хлопоты, связанные с приездом столь высоких лиц, а потому откровенно сказал своему архиерею:

— Нет, нет, нет!.. Не надо, не привози его сюда. Вот тебе четыре тысячи, и гуляйте с ним в Риге, как хотите...


После архиерейского служения на приходе обыкновенно бывает для гостей обед. Если епископ по характеру живой и нечванливый, обед может проходить и весьма оживленно. Рассказывали мне об одном курьезном случае за подобной трапезой. Когда уже выпили за здоровье Владыки, один из батюшек, отличавшийся непосредственностью, вдруг сказал:

— Давайте выпьем за мою матушку... Очень я ее люблю...


Непосредственность клириков может простираться и много далее. Мне рассказывали, как архиерей обедал у одного священнослужителя, человека довольно молодого, отца двоих детей. Владыка в шутливом тоне заговорил с хозяином на ту тему, что у них с матушкой могут быть и еще дети. Хозяин встал из-за стола, приблизился к архиерею, сложил руки лодочкой и совершенно серьезно сказал:

— Благословите зачать...

И тут уж Владыка не знал, куда деваться...


А вот довольно известный анекдот, связанный с приемом архиерея. Некие клирики угощали своего Владыку обедом. Но при этом им кто-то дал знать, что епископ в рот не берет спиртного и терпеть не может пьющих. Тогда батюшки решились на такую хитрость. На скатерть не было поставлено ни одной бутылки, все они поместились под столом таким образом, чтобы обедающие могли потихоньку наливать себе в стаканы.

И вот архиерей появился у накрытого стола. Он сразу же все заметил, но в первые минуты виду не подал. Клирики пропели "Отче наш" и, как полагается в таких случаях, — "Преосвященнейший Владыка, благослови".

— Христе Боже, благослови ястие, — с этими словами архиерей широким жестом перекрестил накрытый стол.

Тут он сделал паузу, левой рукой приподнял край скатерти, а правой благословил пространство под нею и закончил:

— ...и питие рабом Твоим...


Однако же отнюдь не всякий архиерей является заклятым врагом бутылки. Свидетельством тому — застольный рассказ "Архиерейский обед". Увы! — в записи он много проигрывает, ибо все это должно произноситься вслух, по-протодиаконски — голосом низким и с обилием пауз.

— Вни-ди, Вы-со-ко-пре-сыщенней-ший Вла-ды-ко... Благо-сло-ви, Вы-со-ко-пре-сыщенней-ший Вла-ды-ко, стол... Вос-сядь, Вы-со-ко-пре-сыщенней-ший Вла-ды-ко... Благо-сло-ви, Вы-со-ко-пре-сыщенней-ший Вла-ды-ко, конь-як... Воз-лий, Вы-со-ко-пре-сыщенней-ший Вла-ды-ко... Ис-пий, Вы-со-ко-пре-сыщенней-ший Вла-ды-ко... Бла-го-сло-ви, Вы-со-ко-пре-сыщенней-ший Вла-ды-ко, за-кус-ки си-я... За-ку-си, Вы-со-ко-пре-сыщенней-ший Вла-ды-ко... Бла-го-сло-ви, Вы-со-ко-пре-сыщенней-ший Вла-ды-ко, вод-ку... Воз-лий, Вы-со-ко-пре-сыщенней-ший Вла-ды-ко... Ис-пий, Вы-со-ко-пресыщенней-ший Вла-ды-ко... Па-ки воз-лий, Вы-со-ко-пре-сыщенней-ший Вла-ды-ко... Па-ки ис-пий, Вы-со-ко-пре-сыщенней-ший Вла-ды-ко... Бла-го-сло-ви, Вы-со-ко-пре-сыщенней-ший Вла-ды-ко, суп... Вку-си, Вы-со-ко-пре-сыщенней-ший Вла-ды-ко... Бла-го-сло-ви, Вы-со-ко-пре-сыщенней-ший Вла-ды-ко, са-мо-гон... Воз-лий, Вы-со-ко-пре-сыщенней-ший Вла-ды-ко... Ис-пий, Вы-со-ко-пре-сыщенней-ший Вла-ды-ко... Па-ки воз-лий, Вы-со-ко-пре-сыщенней-ший Вла-ды-ко... Па-ки ис-пий, Вы-со-ко-пре-сыщенней-ший Вла-ды-ко... Па-ки и па-ки воз-лий, Вы-со-ко-пре-сыщенней-ший Вла-ды-ко... Па-ки и па-ки ис-пий, Вы-со-ко-пре-сыщенней-ший Вла-ды-ко... Бла-го-сло-ви, Вы-со-ко-пре-сыщенней-ший Вла-ды-ко, по-ро-ся... По-ро-ся, по-ро-ся, пре-вра-ти-ся в ка-ра-ся... Вку-си, Вы-со-ко-пре-сыщенней-ший Вла-ды-ко... Бла-го-сло-ви, Вы-со-ко-пре-сыщенней-ший Вла-ды-ко, чай с баль-за-мом... Воз-лий, Вы-со-ко-пре-сыщенней-ший Вла-ды-ко, чай в баль-зам... Ис-пий, Вы-со-ко-пре-сыщенней-ший Вла-ды-ко... Па-ки воз-лий, Вы-со-ко-пре-сыщенней-ший Вла-ды-ко... Па-ки ис-пий, Вы-со-ко-пре-сыщенней-ший Вла-ды-ко... Воз-ляжь, Вы-со-ко-пре-сыщенней-ший Вла-ды-ко... Вос-стань, Вы-со-ко-пре-сыщенней-ший Вла-ды-ко... Па-ки воз-ляжь, Вы-со-ко-пре-сыщенней-ший Вла-ды-ко... Па-ки вос-стань, Вы-со-ко-пре-сыщенней-ший Вла-ды-ко... Па-ки и па-ки возляжь, Вы-со-ко-пре-сыщенней-ший Вла-ды-ко... Бла-го-сло-ви, Вы-со-ко-пре-сыщенней-ший Вла-ды-ко, подъя-ти тя... Не-сется ар-хи-е-рей Бо-жий, рас-сту-пи-те-ся, лю-дие... Бла-го-сло-ви, Вы-со-ко-пре-сыщенней-ший Вла-ды-ко, уни-таз... Воз-блюй, Вы-со-ко-пре-сыщенней-ший Вла-ды-ко... Па-ки воз-блюй, Вы-со-ко-пре-сыщенней-ший Вла-ды-ко... Па-ки и па-ки воз-блюй, Вы-со-ко-пре-сыщенней-ший Вла-ды-ко... А-минь, а-минь, а-минь... Ис-пол-ла е-ти дес-по-та!


А вот история более реалистическая. Некий епископ со своим протодиаконом пришел на обед к одному из священников. Уселись за стол. Батюшка с подобострастием произносит:

— Владыка, благословите по первой...

Выпили, закусили...

Хозяин снова наполнил рюмки.

— Владыка,благословите по второй...

Еще раз выпили.

Батюшка опять:

— Владыка, благословите по третьей...

Тут епископ посмотрел на протодиакона и говорит:

— Пойдем отсюда, отец. Здесь — считают.


Некий правящий архиерей во время обеда в назидание своим клирикам прочел подлинное письмо, полученное им с одного из приходов:

"Дорогой владыка! Сейчас идет Петровский пост, а у нашего батюшки по бороде течет мороженое. Что нам делать?"

(Я на свой вкус ответил бы так: "Прежде всего вытереть батюшке бороду".)


Вот дословная цитата еще из одного письма, которое получил в недавнее время правящий архиерей:

"Дорогой Владыка! Наш батюшка все время удит рыбу. Мы знаем, что апостолы тоже ловили рыбу, но они ловили ее сетями, а на уду ловит диавол. Нас это вводит в смущение".


В некоей епархии священник после долголетнего служения на приходе был переведен на другое место. Указ об этом ему вручал секретарь Владыки. Батюшка, который не чувствовал за собою никакой вины, потребовал объяснений. Секретарь указал на висящий портрет правящего архиерея и проговорил:

— Это вот чья воля.

Тогда священник указал ему на икону Спасителя и молвил:

— А вы бы вот Чью волю исполняли.


Один священник, некоторое время служивший в Архангельской епархии, сам рассказывал о себе такую историю. Как-то он пришел к своему епископу. Владыка принял его по-домашнему, сам угощал и, в частности, вынул из холодильника семгу и отрезал для гостя несколько кусочков. Батюшка съел это с аппетитом и сказал:

— Очень вкусно. Владыка, а нельзя мне еще немножко?..

Владыка отрезал ему еще.

Священник съел это и уже вовсе насытился. После того он сказал:

— Владыка, ведь вам еще семги принесут... Отдайте мне то, что у вас осталось...

Архиерей безропотно завернул в бумагу последнюю часть рыбины и подал батюшке с такими словами:

— Скромности в тебе мало...


Некий только что поставленный епископ был отправлен на послушание в Дамаск, как представитель Патриарха Московского при Антиохийском Первосвятителе. Не успел он там пробыть и нескольких месяцев, как на Ближнем Востоке разразилась очередная война. Владыка немедленно сел в самолет и прибыл в Москву. Когда же Патриарх выразил ему свое неудовольствие по случаю самовольного возвращения, епископ отвечал ему буквально следующими словами:

— Ваше Святейшество, ведь пуля — дура. Она не разбирает, кто араб, кто еврей, а кто — русский архиерей.


Алма-атинский Митрополит Иосиф (Чернов) как-то прогуливался возле своего дома. К нему подошла маленькая девочка и сказала:

— Дедушка, а я что знаю...

— Что же ты знаешь, детка?

— А человек произошел от обезьяны...

— Неужели?.. Ну, ладно... А как твою маму зовут?

— Наташа.

— Ну, хорошо. Кланяйся своей Наталье Обезьяновне...

— Моя мама — не обезьяновна!..

— Как же не обезьяновна? Если человек произошел от обезьяны, значит и она — обезьяновна.

— Нет, нет! Моя мама — не обезьяновна! Нет!

На том разговор и закончился.


Знаменитый Архиепископ Лука (Войно-Ясенецкий) гулял по какому-то садику, где играли дети. Был он, разумеется, в рясе и клобуке. Владыку увидел милиционер и буквально набросился на него:

— Гражданин, почему вы тут гуляете в таком виде?.. Здесь же дети! Подумайте, какой вы им пример подаете?..

Владыка отвечал:

— А по-вашему так: если бы я нацепил кобуру с пистолетом, это было бы для них лучшим примером?..


Я когда-то заметил некую сообразность, некое соответствие между возглавителями советского государства и современными им первоиерархами Русской Православной Церкви. Патриарх Тихон был достойным партнером Ленина, Митрополит (Патриарх) Сергий — соответствовал Сталину, Патриарх брежневских времен — Пимен вполне может быть наименован "застойным"... Эта закономерность не распространяется лишь на Патриарха Алексия I, первосвятительство которого началось при Сталине, продолжалось при Хрущеве и окончилось уже при Брежневе. Дворянин хорошего рода, лицеист, он никогда не стремился к высшим должностям, но обстоятельства складывались таким образом, что он, сам не домогаясь этого, возвышался и возвышался... Когда он был избран на Первосвятительский престол, ему было уже 68 лет, и более молодые претенденты полагали, что Святейший не протянет особенно долго. Однако же Бог распорядился таким образом, что Патриарх Алексий дожил до 93 лет, а все его завистники умерли гораздо раньше.


Вот дословный рассказ Владыки Киприана (Зернова).

— Меня только что посвятили в епископы, и мне пришлось сослужить Патриарху Алексию. С нами служил еще и Владыка Леонид (Поляков), его тоже только что поставили... Служим втроем... В какой-то момент Святейший сел. Мы тоже уселись... Тогда Патриарх посмотрел на нас и кротко так говорит: "Я сел потому, что очень ноги болят. А вы почему сели?" Мы с Леонидом вскочили как ошпаренные!


Некоторые из диаконов носят бороды, но есть и такие, которые бреются. Архиепископ Киприан полагал, что это допустимо, ибо, по его мнению, если священник в определенные моменты богослужения уподобляется Спасителю, то диакон — ангелу, а посему вполне может быть безбородым. Однако же Патриарх Алексий был противоположного мнения.

В Егорьевске долгое время служил протодиакон о. Павел Васильев. Как-то раз в Москве в храме Пимена Великого его подвели к Патриарху Алексию и представили. Святейший сказал:

— Скажите, отец Павел, а у вас в Егорьевске все диаконы бород не носят?

— Ваше Святейшество, — отвечал тот, — я уже три раза бороду отпускал, но очень становлюсь похож на Израиля.

Патриарх посмеялся и сказал:

— Ну, на Израиля так на Израиля... А бороду все-таки носить надо...


Вот подлинный рассказ Патриарха Алексия.

— В сороковых годах был у меня в соборе ключать — ужасный карьерист. А тут сразу же после окончания войны мы отправились с паломничеством в Святую Землю. Улетали мы на самолете... И вот я сижу возле иллюминатора и смотрю на провожающих... А среди них стоит этот ключарь, и вдруг я вижу, что он делает какие-то движения руками, что-то мне показывает... Как будто изображает геометрическую фигуру — ромб... Я ничего не понял, но на всякий случай жестом послал ему благословение... Когда же мы вернулись из паломничества, я вдруг вижу, что он служит с палицей... Я спрашиваю: "Кто же вас наградил?" А он говорит: "Вы сами, Ваше Святейшество". — "Как? — говорю. — Когда?" — "А помните, вы в самолете сидели, а я на аэродроме стоял и еще руками вам ромб изобразил... А вы меня из окошечка благословили..." А палица-то — ромбовидная...


Однажды к Патриарху Алексию обратились с просьбой удалить за штат московского священника.

— А почему его надо увольнять? — спросил Святейший.

— Он очень старый...

— А я? — спросил Патриарх.

На этом разговор был окончен.


Архиепископ Киприан в бытность свою управляющим делами Патриархии всякий раз сопровождал Святейшего Алексия, когда тот бывал зван на официальные кремлевские приемы. Там всегда происходило одно и то же: к Святейшему приближался Ворошилов и пел тропарь перенесению мощей Святителя Николая: "Приспе день светлого торжества, град Барский радуется..." (Тропарь он помнил с детства, ибо тогда пел в хоре Никольского храма.) Эта повторяющаяся сцена была тем забавнее, что оба они — и Патриарх и Ворошилов — были уже дряхлые и почти глухие...


Скончался Патриарх Алексий 17 апреля 1970 года, в ночь под Лазареву Субботу. Я хорошо запомнил рассказ о том, как прошли его последние минуты. Святейший укладывался спать и уже сидел на своей кровати. Перед ним стоял его секретарь Д.А.Остапов. Вдруг Патриарх снял с себя образок, который всегда носил на теле. (Эту иконку Д.А. когда-то привез ему в ссылку.) Сняв образок, он протянул его Остапову и сказал:

— Возьми...

— Как? — удивился тот. — Зачем?

— Он мне уже не нужен, — проговорил Патриарх. — Вот идут архимандриты меня встречать...

И тут он стал называть имена уже покойных священнослужителей.

Его уложили и тут же вызвали "скорую помощь".

Все это происходило в Переделкине, и машина из "кремлевской" кунцевской больницы примчалась через 11 минут... Однако врачам тут уже было делать нечего.


Про покойного Патриарха Пимена Владыка Киприан говорил:

— Он — церковник до мозга костей.

По этой причине Святейший в высокой степени обладал своеобразным сословным юмором.

В бытность его Митрополитом Крутицким служил он в одной московской церкви. Там был диакон, как видно, только что принявший сан и по этой причине чрезвычайно затягивающий службу. Когда же он вместе с народом запел Символ веры, Владыка Пимен без всякой улыбки спросил настоятеля храма:

— А у вас в Алтаре есть раскладушка?

— Нет, Владыка, — растерялся батюшка.

— Жаль... Я бы поспал, пока он поет "Верую"...


Как-то такое Митрополит Крутицкий и Коломенский Пимен прибыл в московскую гостиницу "Украина". Швейцар помог иерарху снять зимнюю рясу и принял из его руки епископский посох. Но при этом то ли от почтительности, то ли по небрежности посох уронил, да так, что при падении от трости отлетел набалдашник. Швейцар в смущении поднял то и другое и сказал Митрополиту:

— Прости, батюшка... Клюшку твою сломал...

— Какую клюшку?! — взъярился архиерей. — Что я тебе — хоккеист?!


В день ангела Святейшего Патриарха Пимена пришли поздравить многочисленные клирики. Каждый из них преподносил имениннику просвору. Один из батюшек решил выделиться и подал Патриарху просвору размером с кастрюлю. Святейший принял ее, благоговейно приложился к изображению креста, а потом вернул поздравлявшему с такими словами:

— А теперь, батюшка, съешьте-ка ее!..


Один из клириков патриаршего собора был художником-любителем. По договоренности с настоятелем и старостой он написал над дверями, через которые ходил Патриарх, икону Святителя Московского Алексия, чьи мощи почивают в этом соборе. Когда икона была готова, ее решили продемонстрировать Святейшему. Когда он приблизился к дверям, ему указали наверх:

— Вот, Ваше Святейшество, написали нам икону Святителя Алексия...

Патриарх взглянул и проговорил:

— Кто же это такого деда Мороза нарисовал?..


И еще такой эпизод. Как-то летом, находясь на своей даче в Одессе, Святейший Пимен загорал, сидя у моря в шезлонге. Мимо него по какой-то надобности шли три иподиакона. Увидев обнаженного Патриарха, они пошли гуськом, демонстративно отвернувши от него свои головы. Заметив этот маневр, Святейший проговорил:

— Ну что выстроились, как на малом входе?

("Малый вход" — священнодействие, бывает на литургии и на вечерне.)


А вот самый последний анекдот, связанный с именем Патриарха Пимена. (Это произошло недели за две до его кончины, в апреле 1990 года.) В Чистый переулок, в здание Патриархии, пришел деловитый мужчина и обратился к секретарше:

— Могу я видеть Всевышнего?

(Он, конечно, имел в виду "Святейшего", т.е. Патриарха. Секретарша, разумеется, это поняла и отвечала ему по существу дела, а потому диалог их с богословской точки зрения получился совершенно удивительный. Всевышним мы именуем Самого Бога.)

— Могу я видеть Всевышнего?

— Он плохо себя чувствует, — отвечала секретарша.

— А есть у него заместитель по хозяйственной части?

— Есть, — отвечала секретарша и указала посетителю путь в хозяйственное управление.


Глава 17. "Неуемные" архиереи

 

Архиерей наш Никодим —

Архилютый крокодил...

Н.Лесков. "Мелочи архиерейской жизни"

Самое словечно "неуемные" я заимствовал у Лескова. Но, разумеется, он не сам его выдумал, а услышал в среде современного ему духовенства. И хотя наши печальные времена вовсе не похожи на лесковские, "неуемные" архиереи до сей поры не перевелись на Руси.


В пятидесятых и шестидесятых годах самым известным из подобных "святителей" был Преосвященный Антоний (Кротевич). В "Записках сельского священника", принадлежащих перу протоиерея Георгия Эдельштейна, я обнаружил любопытнейшие сведения о "злохудожествах" этого самодура.


"Многие черты заставляли думать, что Владыка Антоний вряд ли был психически нормальным человеком. Священники старшего поколения Костромской, Тульской, Ивановской епархий могут часами рассказывать о его безобразиях. Ни один архиерей не оставил после себя такой неувядаемой "славы". Теперь, правда, эти батюшки весело смеются, а лет 45 назад, если вызывал кого-нибудь этот епископ, служили молебен не о "в путь шествующих", а о "ненавидящих и обидящих нас". Вызываемый просил прощения у жены и у родителей, благословлял перед дорогой детей и ехал в епархию словно в ставку монгольского хана. Управу на Преосвященного Антония искать было бесполезно: где-то там, в самых верхах, у него была мощнейшая "рука".


"Вызывает меня Владыка Антоний в Тулу, — рассказывал мне огромный тучный архимандрит Василий, — сразу, с порога, без предисловий, без благословения говорит мне: "Ты — осел, глупый, безмозглый осел! Тебе нельзя ездить ни на поезде, ни на автобусе! Теперь тебя будут возить по Туле на осле, чтобы все видели, кто ты есть". Дал иподиаконам по сколько-то денег, велел нанять на рынке осла с тележкой (на них тогда все с рынка возили), велел усадить меня в эту маленькую тележку (а я и тогда крупный был мужик, хоть брюхо было поменьше) и два часа меня возить, да непременно по центральным улицам. А за что — про что такая милость, архиерей даже словом не обмолвился. Я, конечно, тоже не спрашиваю: еще пуще рассвирепеет. "Как благословите, говорю, — Владыка". Но как только за угол завернули, и Антонию из окна нас не стало видать, я обоим иподиаконам по красненькой в зубы... Один, правда, покуражился для порядка, мало ему показалось, но я больше не дал, он и успокоился. В центр везти не стали, а закоулочками, да переулочками за базар завезли. Там сколько надо постояли, один за пивом сбегал... А потом вернулись в епархию и доложили, что весь народ надо мною, ослом, всю дорогу животики надрывал".


"Как только Антоний меня вызывает, я первым делом к Константину Арбузову, это его протодиакон и секретарь, — рассказывал мне заведующий канцелярией Саратовского епархиального управления о. Всеволод, много лет прослуживший в Тульской епархии. — Этому Арбузову Антоний как-то в порыве гнева весь рот раскровянил прямо в Алтаре... Но очень ему доверял всегда. Если протодиакона Арбузова дома нет, я там чего принес — мед или грибочки — оставлю, а сам — в собор. Если там не найду, подкрадусь на цыпочках к калитке епархиального управления — оно там от собора совсем неподалеку — и в дырочку в воротах заглядываю. Увижу кого-нибудь знакомого во дворе, Арбузова вызову, разузнаю, что к чему, зачем Владыка вызывает, а потом уж иду. Когда — сразу, когда — после обеда, чтобы он на ком-нибудь другом зло сорвал. Один раз стал подкрадываться, а он меня издали в окно увидал, сам со двора к калитке подобрался (он шустрый был такой, на месте никогда не сидел, десять раз за день все кругом обежит), вдруг калитку распахнул и меня посохом по башке — раз! Я развернулся и деру вниз по улице к базару... А он в азарт вошел да за мной со своим дрыном, подрясник развевается... "Держи! — вопит, — Держи мерзавца!" На улице, вроде, никого не было, да я и не заметил бы никого... Полквартала бежал и орал, но я, конечно, помоложе, да ведь и шкуру спасал — не догнать ему меня. Через месяц, гляжу, опять зачем-то вызывает. Оказалось — насчет оформления разных треб. О прошлом даже не вспомнил, так и не знаю, почему бегали".


И наконец, еще история совершенно в лесковском духе, которую записал я сам. На краю Владимирской области, на границе ее с Московской стоит неподалеку от шоссейной дороги храм. В семидесятых годах служил там некий батюшка, проживал он в церковном доме вместе со своим помощником — псаломщиком. Как-то раз, дело было зимою, отслужили они воскресную службу, пришли домой и с аппетитом пообедали. Покушали на славу, да так, что совершенно не осталось у них никакой провизии. И решено было, что кто-то из них ранним утром отправится в Москву за едою...

Но тут псаломщик возьми да и скажи:

— А что как сегодня к нам Владыка заедет?

— Типун тебе на язык, — отвечал батюшка, — Даст Бог, не заедет...

А тут надобно заметить, что занимавший в те годы Владимирскую кафедру Архиепископ С., отличавшийся неуемным нравом, изрядной тучностью и отменным аппетитом, нет-нет, да и заворачивал с московской дороги на этот приход — отдохнуть и несколько подкрепиться в пути.

Увы! — так и на этот раз. Услышали хозяева громкий стук в дверь и, отворивши ее, увидели перед собою архиерейского келейника.

— Идите Владыку встречать!

Растерянные хозяева поспешили к стоящей у крыльца "Волге", помогли незванному гостю высадиться... И вот уже огромный, тучный архиерей встал посреди прихожей, где с него почтительно сняли зимнюю рясу.

— Обедом покормишь? — спросил он батюшку.

— Владыка, ради Бога простите, — отвечал тот, — у нас, как на грех, вся провизия кончилась... Нечем вас угостить...

— Ну, хоть картошки свари, — сказал архиерей.

— И картошки не осталось... За картошкой надо в деревню идти, два километра...

— Тогда чаю давай.

— Чаю сейчас заварим, — засуетился батюшка, — чай, сахар, все есть...

И незадачливые хозяева бросились ставить чайник на плиту. Но тут к ужасу своему они увидели, что газ в баллоне почти кончился — синенький огонек едва теплится...

А тем временем архиерей, уже восседающий за столом, громко произнес:

— Скоро вы там?

— Сейчас, сейчас, Владыка... У нас тут газ кончается...

— Еды у тебя нет, газ кончается, — сварливо проговорил важный гость. — Ну, вот что: наливай мне чай, какой есть!

Он с отвращением выпил полстакана теплохладной жидкости, встал из-за стола и приказал священнику:

— Проводи меня в туалет.

(Псаломщик, который излагал мне этот драматический сюжет, тут прервал свой рассказ и пояснил:

— А туалет-то у нас какой? Выгребная яма... А пол-то — досточки ходуном ходят... Сколько раз я старосте говорил: "Надо пол укрепить, не дай Бог, пойдет в туалет Владыка... А в нем весу полтораста килограмм...

И как в воду псаломщик глядел.)

Не успел архиерей закрыть за собой дверь, как послышался треск досок и страшная ругань... Подоспевшие на помощь келейник и хозяева увидели, что Владыка руками уцепился за стены кабины, а нога у него ушла под пол...

После того, как его с превеликими трудами извлекли из сортира, архиерей перестал изрыгать проклятия. Он немедленно облачился в свою рясу, ударил посохом в пол и возгласил:

— Ноги моей здесь больше не будет!

С этими словами он вышел на крыльцо и громко хлопнул дверью.

И псаломщик мне подтвердил: слово свое Владыка сдержал — он ни разу больше не заехал на этот приход. А потом его перевели в далекую южную епархию.


Молва передает такой случай. Некий "неуемный" архиерей, очень строгий по отношению к подчиненным, в день Тезоименитства получил от своих клириков подарок — изящную и дорогую панагию. Подношением этим Владыка был весьма доволен до той минуты, пока не разглядел на оборотной стороне панагии гравировку. Там были слова из какого-то будто бы акафиста Божией Матери:

"Радуйся, зверонравных владык сердца умягчающая!"


Глава 18. Младенец в митре

Поверьте, что, может быть, ни в какой другой русской среде, особенно в среде так называемых "особ", вы не встретите такого процента людей светлых и вполне доброжелательных, как среди епископов, которые, к сожалению, большинству известны только с сухой, официальной их стороны.

Н.Лесков. Мелочи архиерейской жизни

В декабре 1979 года мой духовный отец архиепископ Киприан сказал мне:

— Поезжай в Ярославль, подай Митрополиту Иоанну прошение о рукоположении.

Этому предшествовали долгие наши с Владыкой Киприаном разговоры, в которых я убеждал его, что мне пора принимать священный сан, ибо вовсе невозможно стало заниматься постыдной в те годы литературной работой. Он все это слушал с пониманием, но я был его иподиаконом, и расставаться со мною ему не хотелось. Он надеялся, что ему, в конце концов, удастся самому рукоположить меня и что я буду служить в его храме на Большой Ордынке. Однако же тогдашний московский уполномоченный Плеханов при одном только упоминании моего имени замахал на Владыку руками. И вот, наконец, я получаю его благословение ехать к Митрополиту Иоанну.

На другой же день с самым ранним поездом я прибыл в Ярославль и без особенного труда отыскал епархиальное управление. (Надо сказать, там препротивный адрес — улица, как нарочно, была названа именем Емельяна Ярославского, который прославился своими кощунственными писаниями и был председателем "Союза воинствующих безбожников".) В управлении царила растерянность и уныние, ибо незадолго до этого Митрополит был отправлен в больницу. Тем не менее прошение мое приняли, и я в тот же день отбыл обратно в Москву.


Владыка Иоанн болел тогда серьезно и очень долго. Он перенес четыре операции и четыре месяца пробыл в больнице. Впоследствии мне стали известны некоторые умилительные подробности. Когда Митрополита увезли в больницу и об этом было объявлено в соборе — плакали все: настоятель о. Борис Старк, и батюшки, и прихожане... Так со слезами и молились об его исцелении.

Несколько лет спустя я сказал Митрополиту:

— Владыка, а ведь вас тогда, в восьмидесятом году, отмолили.

— Я знаю, что отмолили, — отвечал он.

А потом улыбнулся и добавил:

— Только уж очень долго отмаливали.


Году в восемьдесят пятом или восемьдесят шестом, когда я уже был в сущем сане, мы разговорились о Митрополите Иоанне с архиепископом Киприаном. Между прочим, он мне сказал:

— Ты думаешь, я просто так тебя к нему направил? Это — самый интеллигентный архиерей нашей Церкви.


Митрополит Иоанн был не только весьма "интеллигентный архиерей", но это был человек с совершенно нетипичной для этого сана биографией. Нечто подобное можно найти лишь в жизнеописании приснопамятного архиепископа Луки (Войно-Ясенецкого).

Владыка Иоанн (в миру Константин Николаевич Вендланд) был выходцем не только из интеллигентской, но отчасти и аристократической среды — семья его была в родстве с Лермонтовыми. Уже в советское время К.Н.Вендланд блестяще окончил Ленинградский Горный институт и стал ученым геологом, наука сделалась его основной профессией вплоть до 1944 года. Биография Владыки Иоанна опубликована в "Журнале Московской Патриархии" (1989, № 12), о нем подробно писали многие светские издания. Но вот о чем я не видел конкретного упоминания в печати, так это о том, что с тридцатых годов геолог К.Н.Вендланд был монахом и священником так называемой "катакомбной Церкви". Надо сказать, что, глядя в восьмидесятых годах на осторожного, законопослушного ярославского архиерея, этого никак нельзя было бы предположить.


Я впервые увидел Владыку Иоанна в самом конце шестидесятых годов. Тогда он носил титул Митрополита Нью-Йоркского и Алеутского. Прибыв в очередной раз из-за океана, он остановился в гостинице "Россия" в Зарядье и пешком пришел помолиться в расположенный неподалеку храм на Большой Ордынке.

Облик Митрополита произвел на меня сильное впечатление. С одной стороны — величественность, высокий рост, длинная борода, с другой — простота, доступность, улыбчивость. Да и самый факт, что он ходил по Москве пешком... Ах, кто бы мне тогда шепнул, что именно от него я получу благодать священства!..


Недели через две после моей поездки в Ярославль архиепископ Киприан получил такое письмо:

"Ваше Высокопреосвященство, дорогой Владыка!

Ко мне обратился проживающий в Москве Ардов Михаил Викторович с просьбой о рукоположении и принятии в клир епархии.

С его слов, а также из поданной автобиографии следует, что одно время он в стихаре прислуживал в храме за богослужениями Вашего Высокопреосвященства.

Не откажите в любезности, дорогой Владыка, сообщить мне о вышеупомянутом просителе все, что Вы найдете возможным.

С братской любовию

и глубоким уважением к Вам

Митрополит Иоанн

Ярославский и Ростовский".


В своем ответе архиепископ Киприан отозвался обо мне весьма лестно, и вот в конце марта восьмидесятого года я получил телеграмму:

"Вопрос о Вашем рукоположении и назначении на приход решен положительно. Приезжайте не позднее субботы 29 марта для первого рукоположения.

Митрополит Иоанн".

Так решилась моя судьба.


Владыка тогда только что вышел из больницы, и я был первым, кого он после этого рукоположил. Диаконская моя хиротония происходила в Вербное воскресение в крестовом храме во имя Святителя Иннокентия, Митрополита Московского. Затем всю Страстную я прослужил в кафедральном соборе. Настоятелем тогда был протоиерей Борис Старк — сама доброта, ум, аристократизм. В то памятное мне время атмосфера в соборе дышала благожелательностью и всеобщим дружелюбием.

Надо сказать, что Митрополит все еще оправлялся после болезни, в собор он не приходил, а служил у себя в крестовой церкви. По причине его слабости было решено, что в Пасхальную ночь он совершит лишь заутреню, а литургию будет служить позднюю — утром в Светлый День.

В Великую Субботу вечером, уже незадолго до начала полунощницы, Владыка Иоанн появился в Алтаре собора... Едва усевшись на свое кресло, он потребовал меня к себе.

Я почтительно приблизился.

— Отец Михаил, вы меня не подведете?

— Нет, Владыка... постараюсь не подвести...

— Хорошо... Тогда вашу священническую хиротонию мы совершим завтра же — на День Святой Пасхи...

Вот так произошло нечто невероятное — на Пасху рукоположений не бывает, но Господь судил мне принять благодать священства именно в этот светоносный День... Я тогда воспринял это (да и теперь так воспринимаю) как знак очищения от многочисленных моих тяжких грехов — "Никто же да плачет прегрешений, прощение бо от гроба возсия!"

Ах, незабываемый день! Незабываемое время!..


В мае того же восьмидесятого года я сидел у уполномоченного совета по делам религии по Ярославской области. Он только что вручил мне так называемую справку о регистрации и теперь напутствовал, призывал неукоснительно соблюдать законодательство о культах. В это самое время дверь его кабинета распахнулась и на пороге возникла внушительная фигура Митрополита Иоанна. Мы с уполномоченным поднялись, я стал прощаться и, как помнится, произнес такую фразу:

— За мною идет Сильнейший меня... (Мк. 1, 7).

Митрополит улыбнулся и глазами дал мне понять, что слова мои оценил по достоинству.


В годы святительства Митрополита Иоанна в самом ярославском епархиальном управлении была какая-то располагающая атмосфера. Бывало, все двери — настежь... Вот появляется высокая фигура Владыки, он широко раскидывает руки, улыбается и раздельно произносит:

— До-ро-гой о-тец Ми-ха-ил...


Я помню, в те годы были и недовольные. Кое-кто жаждал большего порядка в епархиальных делах, кто-то тосковал по "твердой руке". А я тогда говорил этим людям:

— Подождите. Придет время, добром помянете и порядки эти, и самого Владыку Иоанна.


К Митрополиту можно было попасть в любой день и в любой час. Помню только один случай, когда двери его были закрыты — к нему рвалась группа разъяренных женщин с требованием вернуть в их храм только что переведенного от них батюшку. Секретарша объявила им, что Митрополит болен, а мне успела шепнуть, что меня он, конечно, примет.

Я нашел его на втором этаже епархиального дома, в просторной зале, которая служила и столовой и гостиной. Он меня благословил и, слегка смущаясь, промолвил:

— Я здесь скрываюсь от женщин.

Я сказал:

— Для монаха это — вполне достойное делание.

В ответ он разразился своим громким смехом, с раздельными "ха-ха-ха-ха"...


Вспоминаются мне ежегодные обеды на день Ангела Владыки. Нельзя сказать, чтобы столы у него были изысканны, но зато атмосфера царила самая непринужденная. Непременно приглашались соборные певчие, которые к концу застолья пели уже не столько духовные гимны, сколько любимые Митрополитом романсы.

И еще одна непременная деталь. Секретарь Владыки покойный отец Г.К., который несколько лет служил в Грузии, всякий раз пел по-грузински "многая лета".

Как-то я заметил вслух:

— Это мы слышим по-грузински. "Многая лета" — на славянском языке. А кто знает, как будет "многая лета" на русском?

И, помолчав, я добавил:

— По-русски "многая лета" звучит так: прокурор добавит.

Соседи мои засмеялись, а один батюшка предложил:

— А вы так и спойте: "прокурор добавит, прокурор добавит, прокурор добавит..."

— Достаточно того, что я это произнес, — отвечал я ему.


Всякий год на второй день Рождества Христова Владыка Иоанн устраивал у себя елки для детей своих сотрудников и сослужителей. Читались стихи, пелись песни, выступали все — от четырехлетних детей до маститых священнослужителей. И решительно все получали подарки. Первая такая елка состоялась в 1968 году, а последняя в 1985-м. И вот что любопытно, некоторые постоянные гости, которые на первые елки приходили еще детьми, в восьмидесятых годах приводили туда собственных своих чад.


В гостиной у Митрополита стоял большой круглый стол, на котором располагалась изумительная коллекция минералов, камни там были поразительно красивые. (Владыка много лет занимался петрографией.) Именно эта коллекция послужила причиной нашего с ним примечательного разговора.

Мне стало известно, что Митрополит благословил соборным певчим во время исполнения псалма "На реках вавилонских..." исключить последний, 9-й стих — "Блажен, кто возьмет и разобьет младенцев твоих о камень!"

Я как-то говорю ему:

— Владыка, вы исключили последние слова из псалма "На реках вавилонских"?

— Да, у меня их не поют. Мне это представляется проявлением расизма со стороны еврейского народа.

— Нет, Владыка, — говорю я, — тут дело совсем в другом. Вы жалеете не вавилонских младенцев, вам жалко камни, о которые их разбивают. У вас такая прекрасная коллекция, такие красивые минералы, и вдруг о них бьют каких-то младенцев...

Тут Митрополит мой стал смеяться, и смеялся он очень долго. Наконец, успокоившись, он спросил меня:

— А вы у себя эти слова не исключили?

— Нет, Владыка.

— Так... Ну, а если я вам это благословлю, вы их исключите?

И тут я смутился. С одной стороны, я псалом этот воспринимаю не буквально, а так, как учит Церковь — символически. (Мы должны разбить свои грехи о "камень" веры.) А с другой стороны, Митрополит был правящим архиереем, и проявить непослушание мне не хотелось. Колебания мои длились несколько секунд, после чего я ему сказал:

— Если вы мне благословите, я эти слова исключу... Но, Владыка, у меня псаломщица восьмидесяти с лишком лет, и она не исключит эти слова, даже если ей благословит это сам Святейший Патриарх со всем своим Синодом.

— Да, — отвечал Митрополит, — я это понимаю.


Владыка Иоанн не только был лоялен по отношению к советской власти, у него, как почти у всех интеллигентов его поколения, было некое романтическое отношение к самой революции. Как-то в разговоре со мною он с восхищением отозвался о поэме А.Блока "Двенадцать" и, в частности, высоко оценил самый факт появления Господа Иисуса в финале. На это я ему пересказал мнение отца Павла Флоренского, который в свое время замечательно разобрал поэму, определил ее жанр — "бесовидение в метель" и возвел генеалогию вещи к стихотворению Пушкина "Мчатся тучи, вьются тучи..." От себя же я добавил следующее:

— Всякое выведение Господа Иисуса Христа в изящной словесности суть явление антихриста. Сам Господь предупредил нас: "Итак, если скажут вам: "вот Он в пустыне" — не выходите; "вот Он в потаенных комнатах" — не верьте. Ибо как молния исходит от востока и видна бывает даже до запада, так будет пришествие Сына Человеческого" (Мтф. 24, 26-27). Так что если вам скажут — "в белом венчике из роз" — не верьте. Это — антихрист.

Выслушав меня, Владыка простодушно заметил:

— Это вы меня озадачили.


По природе и по воспитанию своему Митрополит был настолько деликатен, что практически не мог никому сделать резкого замечания. Я вспоминаю, как явился по какому-то делу в собор. Шла Божественная литургия. Владыка не служил, а сидел в своем кресле справа от Престола. В то время, как диакон на амвоне читал Апостола, я и мой друг отец И.М. перекинулись несколькими словами. Услышав наши голоса, Владыка Иоанн произнес:

— Это не комильфо, чтобы батюшки в Алтаре разговаривали во время чтения Священного Писания.


Вот еще пример его добродушия. Ему доложили, что некий молодой священник, человек со странностями, не имеющий почти никаких наград, на своем приходе служит в митре. (Вообще-то говоря, это — серьезный проступок, и тот батюшка при преемнике Митрополита был за него наказан.)

Реакция же нашего старца была в своем роде замечательная.

— А какая у него митра? — спросил Митрополит. — С крестом наверху? Или с иконкой?

(Надо тут пояснить, что в то время в митре с крестом служил только Патриарх и митрополиты, а все прочие, в том числе и архиереи, в митрах с иконками.)

Владыке Иоанну отвечают:

— У него митра с иконкой.

— Ну, раз с иконкой, пусть себе служит...

Такова была устная резолюция.


Владыка Иоанн рассказывал о таком забавном происшествии, которое случилось с ним в бытность его Митрополитом Нью-Йоркским и Алеутским. Он шел по какой-то улице в Нью-Йорке. К нему подошел негр и сказал:

— Равви, я тоже верю в еврейского Бога. Мне очень хочется выпить. Дай мне, пожалуйста, четверть доллара.

(Тут надо напомнить, что по происхождению своему Владыка был из немцев, и семитского в его внешности не было решительно ничего.)

Просьба чернокожего рассмешила Митрополита, и он дал попрошайке пятьдесят центов.

Негр взглянул на монету и произнес:

— Равви, я у тебя просил четверть доллара, а ты мне дал пятьдесят центов... Может быть, ты тоже хочешь со мною выпить?


Мне вспоминаются рассказы Владыки Иоанна об уполномоченном совета по делам религии А.И.Степанове, который состоял на этой должности в Ташкенте в послевоенные годы. Епископом там был духовный отец нашего Владыки — будущий Митрополит Гурий (Егоров), а тогдашний отец Иоанн был его секретарем. Разумеется, исполняя подобное послушание, отец Иоанн вынужден был часто общаться с уполномоченным. У того была любопытная биография. Будучи офицером царской армии, он женился на кухарке, за что был подвергнут остракизму со стороны прочих офицеров своего полка, и в результате стал большевиком. Владыка Иоанн рассказывал, что у него были весьма явные симпатии к Церкви.

В те годы в Ташкенте некий благочестивый человек добивался открытия православного храма. И, в конце концов, он этого добился не без содействия уполномоченного. (Храм этот существует и по сию пору.) Однако же в то время средств на строительство полноценного церковного здания не было. По этой причине соорудили нечто вроде дворика под навесом, а алтарная часть была сделана на манер сцены и находилась под крышей. Учитывая теплый ташкентский климат, это было на первых порах вполне пригодное место для совершения богослужений. Затем стал вопрос о регистрации нового храма. И тут уполномоченный стал перед задачей, как его официально наименовать. Церковь? Это — не церковь. Молитвенный дом? Это даже еще и не дом... В конце концов, выход был найден, и новый приход был зарегистрирован в качестве "молитвенного павильона"... Богослужения начались, и через некоторое время у прихода оказалось достаточно средств, чтобы построить подобающее здание.


Как-то сидели мы в кабинете у Митрополита — он сам, его секретарь и я. Я рассказал им историю о том, как на обновленческом приходе "супруга" "архиерея" заявила: "Я — владычица" (смотри главу "Тихоновцы" и "обнагленцы"). Посмеялись. После этого секретарь Владыки выразил мнение, что давно пора ввести в Православной Церкви женатый епископат. Митрополит сказал:

— Этого нельзя допустить ни в коем случае. Именно по причине подобных "владычиц".

Действительно, представить себе, что в каждом архиерейском доме помимо самого владыки обитает и его законная "владычица" — жутковато...


Я бы вообще сказал про Митрополита Иоанна, что он был вовсе не столь наивен, сколь прост. Помнится, в нашем разговоре он сказал о ком-то:

— Хороший священник.

Потом подумал и добавил:

— В наше время нормальный — значит хороший.


Мой приятель отец А.К. — целибат. В свое время перед рукоположением он был пономарем в Ярославском соборе. Когда настало время принимать сан, он выразил желание остаться безбрачным. После этого Владыка Иоанн подверг его своеобразному испытанию. Он взял его с собою на один из приходов. А у тамошнего настоятеля были в то время три взрослые еще незамужние дочери весьма привлекательной наружности. После богослужения, как водится, состоялся обед. При этом Митрополит распорядился таким образом, чтобы приятель мой был посажен за столом против дочерей хозяина. Затем в продолжение трапезы Владыка на него посматривал, следил за тем, как тот реагирует на своих визави... А.К. испытание выдержал и вскоре принял священный сан без брака.


Однажды Владыка Иоанн мне сказал:

— Ну, что мы теперь за архиереи?.. Вот раньше были архиереи, до революции... Вот, например, служат вместе правящий Владыка и его викарный епископ. Правящий стоит посреди храма, а викарий несколько отступя назад. И вдруг он делает полшажка вперед. Тогда правящий говорит ему вполголоса: "Куда ты лезешь, г.... собачье?" Вот это были — архиереи!..


Вообще же чувство юмора было в нем развито. Иногда шутки его бывали весьма неожиданного свойства. Мой приятель женился и вот-вот должен был принять священный сан. Во время разговора, который происходил в епархиальном управлении, Владыка Иоанн вдруг спросил его:

— А ты свою жену любишь?

— Ну, Владыка, — тот слегка замялся от неожиданности, — конечно...

— То-то, — сказал Митрополит. — Но поговорку знаешь?.. Люби, как душу, а тряси, как грушу!..

И сам стал смеяться больше всех присутствующих.


Помнится, были мы у него с одним батюшкой. Разговор зашел о наградах. Владыка говорит:

— А у вас, отец П., какая последняя награда?

Тот отвечает:

— Вы, Владыка, наградили меня набедренником.

— Ну, слава Тебе, Господи, — сказал Митрополит, — есть хоть чем наготу прикрыть...


Как-то я зашел в епархию случайно и был в гражданской одежде. Видеть Митрополита я не рассчитывал, но он сам вышел мне навстречу. Принимая от него благословение, я проговорил:

— Простите, Владыка, — "хитон не брачен".

На это он, не задумываясь, ответил словами тропаря из последования к Святому Причащению:

— Связан извержен будешь от ангелов.


Один из клириков епархии как-то полушутя спросил Владыку Иоанна касательно его секретаря:

— А отец Г. в Бога верит?

Митрополит на секунду задумался и сказал:

— Нет, все-таки верит...


В семидесятых годах Митрополит как-то служил на одном из приходов. Разумеется, там были заранее заготовлены для раздачи гостям конверты с вложенными туда банкнотами. Однако же староста в последний момент все их перепутала, в результате чего объемистый конверт, предназначавшийся архиерею, достался соборному протодиакону, а самому Владыке вручили тоненький — иподиаконский. Митрополит Иоанн, Царствие ему Небесное, был бессребреником, но все же пожаловался одному клирику в соборе:

— Дать архиерею пять рублей... Я себе никогда этого не мог представить.


Его бескорыстие и истинно евангельское отсутствие попечительности о завтрашнем дне в особенности проявилось в первые же дни после того, как Владыку Иоанна "вытолкнули на покой". Совершилось это как гром среди ясного неба. Формулировака синодального решения была оскорбительной — "по причине болезненного состояния". (Я слышал, будто это был прямой приказ впоследствии прославившегося своим либерализмом и фрондерством председателя совета по делам религий К.М.Харчева.) И тут выяснилось, что Митрополиту некуда выехать из епархиального дома — у него была лишь крошечная без всяких удобств квартирка в Переяславле, оставшаяся в наследство от сестры. В Синоде, естественно, никто и предположить ничего подобного не мог. Восемнадцать лет на ярославской кафедре и за такой срок, по лесковскому выражению, "не купил себе хибару и не возрастил тыкву"...

Местные власти, которые питали к Митрополиту неподдельное уважение — за его ученость, знание языков и иностранные связи, решили предоставить ему трехкомнатную квартиру в новом кирпичном доме. Но дом этот был не готов, и Владыке еще не один месяц пришлось прожить в бывшем своем кабинетике по соседству с крестовой церковью.

Епархиальное управление на этот срок обратилось в род коммунальной квартиры, на втором этаже жил новый правящий — архиепископ Платон, а внизу в двух комнатенках ютился наш добрейший Владыка. Как-то я зашел к нему туда и говорю:

— Теперь Ярославль по своему значению почти достиг уровня "православного Парижа".

Он спрашивает:

— Что вы имеете в виду?

— Как же, — говорю, — у нас теперь есть "двухсвятительское подворье". (Тут надо пояснить, что в Париже есть весьма знаменитое с двадцатых годов "Трехсвятительское подворье".)


Самые последние годы жизни Владыка Иоанн провел в своей квартире, в районе новостроек. Дом его стоял неподалеку от ярославского ломбарда.

— Вот и хорошо, — сказал я ему, — вам не трудно будет при случае отдавать в залог ваши кресты и панагии...


По счастию, шутка эта не имела под собою почвы. Патриархия обеспечила Владыке вполне пристойное одержание, а епархия оплачивала труд женщины, которая была у него горничной и кухаркой.

Пока у него было достаточно сил, он продолжал служить в соборе, а дома занимался переводами, писал агиографические и научные статьи... Ясность ума, живость, интерес к людям, чувство юмора он сохранил до самой смерти.

Последний раз я побывал у него месяца за четыре до его кончины. Я уже служил в Московской области, а в Ярославль продолжал наведываться ради того, чтобы встречаться с ним и еще некоторыми близкими мне людьми. Тогда я пробыл у него совсем недолго, ему даже в креслах было сидеть трудновато — то и дело начинались приступы стенокардии. Но он был все тот же — смеялся, явно был рад моему посещению.


Ко Господу он отошел 25 марта 1989 года, в субботу. Телеграмма ко мне в Егорьевск пришла слишком поздно, на похороны я не попал, о чем до сего дня сожалею. Похоронили его в ограде кафедрального собора, того самого, где он прослужил два десятилетия. На могиле его много живых цветов, там почти всегда горят свечи, а вокруг люди, по большей части так или иначе облагодетельствованные им.


Я молюсь об упокоении его души всякий день, и я горд, я счастлив, что Господь судил мне принять благодать священства именно от его рук.

Пусть простит меня Бог, но я дерзаю думать, что он заслужил Царствие Небесное, ибо из всех известных мне архиереев, да и вообще из всех духовных лиц, пожалуй, он один заслуживает лесковского наименования — "младенец в митре".


Помнится, по какому-то делу я зашел в облисполком к тогдашнему уполномоченному А.Ф.З. Это было года через два после моей хиротонии, когда он перестал относиться ко мне с подозрением.

— Ну, как вам наш Митрополит? — спросил меня уполномоченный.

Я стал искренне хвалить Владыку Иоанна.

А он мне сказал:

— Это все так... Только уж слишком он добрый. Никого не хочет наказывать.

Много позже, когда Митрополит был уже на покое, я пересказал ему этот разговор. Владыка улыбнулся, а потом заговорил вполне серьезно:

— Это мой принцип. За все годы своего епископства я "трости надломленной не преломил, и льна курящегося не угасил" (Мф. 12, 20). Один только раз я хотел снять сан со священника, он ударил женщину... И то я в последний момент раздумал. Он написал мне в письме: "Владыка, вы лишаете меня профессии. Я ведь окончил семинарию, я ничего больше не умею делать..." И я его простил...


Помнится, одна довольно скверная баба из моих прихожанок, которую я наказал, поехала и пожаловалась на меня Митрополиту. Он немедленно вызвал меня к себе, и этой встречи с ним я никогда не забуду. Владыка просительно заглядывал мне в глаза и буквально умолял:

— Ну, пожалуйста, я вас прошу: помиритесь вы с нею...


Повторяю: были в епархии им недовольные, были у него и недоброжелатели. Говорили, что у него недостаточно твердая воля, что он безропотно починяется распоряжениям властей, что слишком сильно поддается влиянию своего несимпатичного секретаря... Но Митрополит знал, что делал. Самой главной заботою его было сохранить по возможности все открытые храмы, и он почти всегда своего добивался. В Ярославской епархии при нем было 80 храмов, а в соседних по 40, а то и меньше... За годы святительства он рукоположил 82 священника, и это в столь тяжелые для Церкви времена.

Справедливости ради надо добавить, что среди множества ставленников Владыки — увы! — не все оправдывали его доверие, бывали и таки, кто приносил Митрополиту неприятности и даже хлопоты, но есть и весьма достойные, отличающиеся высокой культурой и преданностью Церкви. О таких клириках он говорил:

— Это — драгоценные камни, украшающие мою митру.


И теперь, принося дань любви и благодарности Владыке Иоанну, я с полным основанием могу отнести к нему замечательные слова, которые Н.Лесков написал о Митрополите Киевском Филарете (Амфитеатрове):

"Так детски чист и прост был этот добрейший человек, что всякая мелочь из воспоминаний о нем наполняет душу приятнейшею теплотою настоящего добра, которое как будто с ним родилось, жило с ним и... с ним умерло..."


Далее

 
Ко входу в Библиотеку Якова Кротова