Арон Аврех

МАСОНСТВО И РЕВОЛЮЦИЯ

К оглавлению

Номер страницы после текста на этой странице.

ОБ АВТОРЕ ЭТОЙ КНИГИ

А. Я. АВРЕХ, 1990

В последний год жизни автор этой книги Арон Яковлевич Аврех, отчетливо сознавая, что силы его убывают, мечтал, в частности, о том, чтобы дожить до выхода в свет двух своих книг: данной, предлагаемой вниманию читателей, и книги о Столыпине. В кругу друзей он говорил: «Увидеть бы эти книжки, подержать их в руках, а там и умирать можно». И он ничуть не кривил душой, хотя, как и все нормальные люди, не спешил уйти на вечный покой. Но этим своим двум книгам он придавал принципиальное значение, поскольку рассматривал их как свой реальный вклад в долгожданную перестройку исторической науки и в формирование исторического сознания здоровых сил советской общественности.

А. Я. Аврех (1915—1988) был честным и мужественным человеком и ученым. Он принадлежал к тому поколению советских ученых-историков, которое пришло в науку после Великой Отечественной войны. Участник войны, он прошел ее, как говорится, от звонка до звонка, начав солдатом при обороне Москвы и закончив ее гвардии капитаном в поверженной Германии. Был награжден четырьмя боевыми орденами, но

из-за присущей ему скромности об этом знали лишь ближайшие друзья.

Первые послевоенные годы, когда Арон Яковлевич начинал свою научную деятельность, были, как известно, особенно трудными для исторической науки. В ней безраздельно господствовали догматические постулаты «Краткого курса истории ВКП(б)», вульгарный социологизм и конъюнктурщина. Попытки иных, кроме «общепринятых», подходов к истории решительно пресекались. Историческую науку за-хлсстынали проблемы социально-экономической (пожалуй, больше экономической, чем социальной) истории, сюжеты же политической истории, особенно истории «другой стороны» баррикад, были не в чести. И как бы наперекор этой традиции А. Я. Аврех избрал в качестве объекта своих исследований политическую историю дореволюционной России. Говоря же конкретнее, историю критического периода ее истории — десятилетие между двумя русскими революциями (1905—1907 гг. и Февральской), логической ра:шязкой и завершением которого явилась Великая Октябрьская социалистическая революция.

В этом непростом для того времени выборе сказались талант подлинного ученого и стремление видеть историю как историю людей, ее творящих, а не как свод абстрактных закономерностей и социологических схем. Тогда же он выработал собственные твердые научные и морально-этические принципы, которым, несмотря на все «неудобства», следовал всю жизнь. Чест-

ность, принципиальность, стремление к пояску истины, порядочность наряду с высоко развитым чувством собственного достоинства человека и ученого — таковы качества, свойственные А. Я. Авреху, качества, которыми и в наше время далеко ае каждый в нашей научной среде обла-цает. Конечно, А. Я. Аврех, как и все наше поколение, отдал дань заблуждениям и иллюзиям того трудного времени, но от »их раз и навсегда избавился после XX ьезда партии.

Посвятив свою научную деятельность "изучению политической истории предреволюционной России, А. Я. Аврех был в чис-*ле тех, кто положил начало новому направлению в советской историографии — исследованию политической надстройки (царизма) и ее эволюции в органической связи с политикой либерально-буржуазных и реакционных помещичьих партий в 1907—1917 гг. Несмотря на все объективные трудности (полная неразработанность проблемы) и искусственно воздвигаемые преграды, он последовательно и систематически исследовал историю третьеиюнь-ской политической системы, родившейся в результате поражения первой русской революции (завершившейся, как известно, третьеиюньским государственным переворотом) и призванной, по замыслу ее творцов, укрепить «историческую власть» — царское самодержавие путем проведения политической и экономической модернизации общественного строя России на основе блока двух господствую-

щих классов — помещиков и буржуазии под эгидой царизма. В центре его исследовательских интересов (а они были достаточно . широки и хронологически, простираясь вплоть до истории русского абсолютизма XVIII в.) неизменно находились проблемы взаимоотношений российского парламента — Государственной думы и представленных в ней политических партий, с одной стороны, и царизма накануне и в годы первой мировой войны — с другой. Помимо большого цикла статей, он посвятил исследованию этих проблем четыре монографии: «Царизм и третьеикшьская система» (М., 196(>), «Столь!мин и Третья Дума» (М., 1968), «Цари.чм и IV Дума. 1912—1914» (М., 1981), «Распад третьеиюньской системы» (М., 1985), преемственно и логически связанных между собой общей концепцией и характером изложения. В них он на громадном документальном материале, свидетельствах творцов политики того времени и их оппонентов из рядов буржуазной оппозиции показал, что и цари.чм, и буржуазно-либеральные партии, прежде всего кадеты (официальное название — Партия народной свободы), оказались неспособными реформистскими средствами решить исторические задачи, стоявшие перед Россией (аграрный вопрос, создание буржуазно-парламентского строя и т. п.), и без «революционных потрясений» вывести ее из тупика и отсталости. Октябрьская революция предстает в трудах А. Я. Авреха как закономерная расплата за провал этих реформистских потуг господствующих классов и

правящих верхов буржуазно-помещичьей России. Нет нужды подробно разъяснять ручное и политическое значение и актуальность этих выводов.

В те годы, когда многие историки зани-1ались историческим пустозвонством и конъюнктурными поделками, обслуживая |нужды застойной политики, А. Я. Аврех заспахивал научную целину. Но такие под-1вижники науки, ее истинные служители, с [их верностью марксистскому принципу партийности, т. е. исторической правды, не бы-[ли нужны деятелям и делателям застоя. В [числе подвергнутых ими погрому в начале |70-х годов историков «нового направления» 1в исторической науке, стремившихся к про-' должению партийного курса XX съезда КПСС, преодолению в ней сталинских tcxeM и постулатов, естественно, оказался и [А. Я. Аврех. Он, однако, не счел возмож-Тным каяться в мнимых ошибках и исправляться. Отсюда всякого рода дискриминация (крупнейший специалист по отечественной истории XX в., он, например, многие [годы был «невыездным»), предвзятая кри-|тика его трудов, получивших, к слову ска-рать, признание международных научных [кругов. Без преувеличения, публикация [почти каждой его монографии не обходи-[лась без яростной борьбы с недобросовестными оппонентами и рецензентами.

Вот почему у А. Я. Авреха были, так

# сказать, и сугубо личные основания горячо приветствовать начавшуюся в нашей " стране с апреля 1985 г. перестройку. Он считал себя счастливым, что дожил до этих

дней. Жаль, что его здоровье, подорванное войной и десятилетиями неравной борьбы с псевдоучеными, не позволило ему реализовать как его творческие потенции, так и конкретные планы новых книг.

Широко распространено представление, что лишь писатели в застойные времена писали впрок, для ящиков своего письменного стола, надеясь на наступление лучших времен для публикации своих творений. Между том это делали и честные служители му.чы Клио.

Предлиглемли нннмшмио читмтолой книга Л. Я. Лирехп «Ммчшц и революции» написана и H)N| г., когдп шпор но рассчитывал на ее скорую публикацию. Тогда эта проблом.м были, v одной стороны, «закрытой копой» дли copiiO.iiiiiix исследований, а с другой — одним им «белых пятен» в истории. Книги имшпнч. как fii.i побочным ре-зультатом cm опюииых исследовательских запятиИ, поскольку некоторые исторические деятели его прежних монографий оказались так или пппчо «мпменшнпымп» в масонских делах. Неожиданные сенсационные публикации о русских мпсоилх и о их чуть ли не решающей роли и Фопральской революции побудили Лрона Яковлевича заняться основательным исследованием и этой проблемы.

В этой связи представляется необходимым кратко сказать об исторической ситуации и историографическом фоне данной монографии А. Я. Авреха.

Советская историография масонской проблемы сравнительно невелика и моло-

да. Однако в ней успели явственно сформироваться вполне определенные концепции, сложившиеся как спонтанно, так и главным образом под влиянием новейших западных публикаций о роли масонов в современной политической жизни ряда европейских стран, а также и в истории России последнего предреволюционного десятилетия. Суть одной из них — в обосновании наличия в предреволюционной России разветвленной сети масонских лож и крупной, если не решающей, роли их членов в событиях Февральской революции. «Еще немного, еще чуть-чуть» ¦— и мы получим законченную концепцию «масонского заговора». Предполагаю, что на формирование этой концепции оказали влияние разоблачения закулисной, но действительно крупной роли масонов в общественно-политической жизни таких стран Западной Европы, как Италия, а также запоздалые откровения эмигрантских мемуаристов о русских масонах в 1907—1917 гг.

Другая концепция, мы бы назвали ее традиционалистской, не видит необходимости пересматривать наши прежние представления о реальных политических силах России и ее деятелях той поры, их побудительных мотивах и потому не склонна принимать во внимание масонскую проблематику как заслуживающую какого-либо внимания историков.

Представители третьей исходят из того, что политическую роль масонов нельзя сбрасывать со счетов в политической жизни России кануна и самой второй буржуаз-

но-демократической революции, и заняты поисками новых документальных источников, способных подкрепить их представления о русском масонстве. Конечно, введение в научный оборот ноных и достоверных документальных материалов о масонах можно только приветствовать, и есть основания надеяться, что они позволят расширить и углубить наши знания об их деятельности. Поисками их занимался и автор этой

книги.

Л. Я. Лврех иообшл' был великим тружеником в пауке, он умел и любил трудиться. И ь данном случае для ни писания книги он «пропахал» все архивохранилища, в первую очередь архивы царской охранки, проштудировал доступные ему документальные и мемуарные публикации. Строгая научность и историям, т. е. следование исторической правде, были для него руководящим принципом и в работе над этой книгой.

Пусть же читатель сам оцепит и содержательность книги Л. Я. Лвреха, и истинное значение тех общественных сил и отдельных деятелей предреволюционной России, которые были причастии к масонству.

//. В. Волобуев, член-корреспоидепт АН СССР

ОТ АВТОРА

В 70-х гг. среди части литераторов и историков вдруг вспыхнул острый интерес к русскому масонству начала XX в., 1907— 1917 гг. Одна за другой стали выходить статьи и книги, в которых на все лады расписывалось могущество масонских организаций, коварство их замыслов и приемов, огромная отрицательная роль, которую они сыграли в ходе Февральской и Октябрьской революций.

Было невероятно, что столь значительный фактор ранее в советской исторической науке просто не был замечен.

Автор этих строк и не помышлял, что он когда-нибудь будет писать о масонах. Но, узнав из упомянутых работ, каким он был простаком — тридцать пять лет изучал внутреннюю политику «верхов», Думы, по-мещичье-буржуазных партий в последнее десятилетие существования царизма и не натолкнулся на масонскую проблему, даже не подозревал о ее существовании,— был задет и уязвлен как профессионал. Он ставит перед собой задачу, досконально изучив имеющийся на сегодняшний день корпус источников, трактующих так или иначе русское политическое масонство начала XX в., выявить его подлинную роль накануне и й ходе Февральской революции.

Часть I

источники и историки

Глава 1 ,

ИСТОЧНИКИ

На протяжении пятидесяти с лишним лет тема о масонах, действовавших и России и начале XX в., в советской историографии не существовала. Не (шло такого предмета исследования и у дореволюционных русских историков, к какому бы направлению как в политике, так и в историографии они пи принадлежали. Считалось, что с тех пор как Александр I в 1822 г. объявил масонов вне закона, они больше не появлялись. Их просто не было. Но вот в первой половине 70-х гг. советский историк И. Яковлев положил конец атому историографическому благодушию в самой решительной форме. В книге, посвященной России в годы первой мировой войны ', он показал, что советские историки упустили из виду не просто важную, но ключевую проблему, в корне меняющую паши представления о характере политической деятельности и целях русской буржуазии в этот период. В немногих словах концепция Н. Яковлева сводится к двум пунктам:

1) буржуазия в 1914—1917 гг. занимала не ура-патриотическую позицию по отноше-

См.: Яковлев Н. Н. 1 августа 1914. М., 1974.

нию к войне, выраженную в лозунге «Война до победы», как считали и до сих пор считают все советские исследователи, а, наоборот, пораженческую, направленную против царизма, с тем чтобы таким путем вырвать у него и захватить в свои руки политическую власть и лишь после этого, став хозяином положения, взять курс на военную победу;

2) главным политическим штабом буржуазии, где планировалась, координировалась и осуществлялась эта стратегическая задача, были не ее традиционные пар-'тии и организации, а тайная и мощная масонская организация, возникшая в 1915 г. и объединившая под своим руководством не только кадетов, прогрессистов и октябристов, но и меньшевистских и эсеровских лидеров. Именно эта организация сыграла большую роль в формировании первого состава Временного правительства, и такую же роль она играла и в дальнейшем, направляя и определяя его политику в коалиционный период.

Естественно, что такой решительный разрыв со всей советской историографией не мог не вызвать откликов. Первым, кто дал оценку книги Н. Яковлева, был Е. Д. Чер-менский. Отметив, что «пораженчество» буржуазии — «лейтмотив книжки», он далее писал: «Но все это, уверяет Н. Яковлев, составляло лишь внешнюю, видимую сторону так называемого концентрированного наступления буржуазии. Другая сторона, по его мнению более важная, была прикрыта завесой глубокой тайны, Н. Яков-

лев решил впервые в советской литературе приоткрыть эту завесу. В России, рассказывает он, в глубоком подполье действовала некая «сверхорганизации», или «сdерх-лартия», объединявшая «вожаков всех буржуазных партий» и построенная по типу масонских лож».

Дальше Е. Д. Черменский дает оценку этой версии. Н. Яковлев, указывает он, преподносит ее «как сенсационную ноность». Между тем она отнюдь не попа. В годы войны русские черносотенцы в своих официальных документах, агитационной литературе, с думской трибуны не переставая говорили о «масонском заговоре». Позже в зарубежной буржуазной историографии неоднократно предпринимались попытки возродить масонский миф, которые быстро таяли из-за полного отсутствия доказательств. Одна из последних попыток была предпринята белоэмигрантом Г. Катковым, «подвизавшимся на пине самой беззастенчивой и грубой фальсификации истории освободительного движении ь России». В своей книге «Россия 1917 г. Февральская революция», «основываясь преимущественно на письмах Е. Д. Кусковой... Катков вновь объявляет о том, что действовавшая в России разветвленная тайная организация масонов, в которой объединились, стремясь прийти к власти, оппозиционные царизму круги, проводя кампанию «денонсирования и дискредитирования самодержавия», проложила «путь для успеха восстания». «Эта-то книга,— заключает Е. Д. Черменский,— по всей вероятности, и послужила источни-

ком сенсационных «открытий» Н. Яковлева».

Хотя Н. Яковлев, пишет далее Е. Д. Черменский, и награждает Каткова весьма нелестными и притом заслуженными эпитетами, на деле он «почти дословно» заимствовал у последнего версию масонского заговора, а заодно и его объяснение, почему она не имеет достоверных источников. «Г. Катков объясняет это тем, что масоны были связаны клятвой молчания. Такое же объяснение дает и Н. Яковлев». Абсолютная бездоказательность и предвзятость «открытия» Каткова, указывает Е. Д. Чермен-. ский, стали очевидными не только для советских историков (Ю. И. Игрицкий, Г. 3. Иоффе), их отвергло и большинство западных буржуазных историков. Тем более вызывает изумление попытка Н. Яковлева вслед за Катковым возродить старый миф черносотенцев о масонах как организаторах русской революции'.

Как видим, оценка Е. Д. Ч.ерменского достаточно однозначна: советский историк Н. Яковлев изложил в своей книге черно-, сотенную версию Февральской революции.

В. И. Старцев не присоединился к столь суровой критике, высказав свою точку зрения, которая, как он подчеркивает, являет-. ся результатом его собственного посильного изучения проблемы. Обратив «внимание читателя на имеющиеся факты», автор приходит к следующему выводу: конечно, «не следует преувеличивать» влияние ма-

1 См.: Черменский Е. Д. IV Государственная дума и свержение царизма в России. М., 1976. С, 7—9,

сонской организации (называвшей себя «Верховным советом народов России») «на политическую жизнь страны даже накануне Февральской революции, а тем более на массовое революционное движение. Однако существование этой организации дает нам дополнительные свидетельства степени организованности русской буржуазии перед революцией, ее гибкости перед лицом военно-полицейской машины самодержавия». Деятельность этой организации интересна также и в плане попытки русской буржуазии подчинить своему влиянию и революционное движение в стране.

«Но,— сразу же предупреждает В. И. Старцев,— масонские связи быстро рвались под влиянием могучего дыхания революции». Подлинным вождем революционных масс стали большевики. «Однако при анализе конкретной истории двоевластия нельзя сбрасывать со счетов и многолетние контакты и связи, налаженные в рамках «Верховного совета народов России» в 1912—1917 гг. Это относится и к созданию первого коалиционного правительства» '.

В своей следующей книге В. И. Старцев почти дословно повторяет этот вывод, основываясь на тех же фактах, изложенных несколько подробнее. В обширной сноске перечисляется весь перечень источников, на которые опирается В. И. Старцев в своем изложении2. Как видим, В. И. Старцев

1 Старцев В. И. Революция и власть. М., 1978. С. 204—207.

<-¦ 2 См.: Старцев В. И. Внутренняя политика Временного правительства. Л., 1980. С. 121—123.

эанял некую среднюю линию между Н. Яковлевым и Е. Д. Черменским. Он не разделяет вывода первого о масонском всемогуществе, но и не соглашается со вторым, отрицающим какое бы то ни было политическое значение русского масонства, его роли в подготовке Февральской революции и формировании первого состава Временного правительства. Определенную роль, которую не следует преувеличивать и Тем более абсолютизировать, они тем не менее сыграли — таков конечный итог, сделанный В. И. Старцевым на базе изучения масонской проблемы в годы первой мировой войны.

fe Выступления Н. Яковлева и В. И. Стар-iMiii о масонах заставили взяться за перо I. И. Мнмца. В весьма содержательной и убедительной статье автор подверг анализу Как нею предшествующую литературу о русских масонах в начале XX в. (исключительно белоэмигрантскую и западнобуржу-азную), так и источники, на которых основываются все писавшие о масонах, включая Н. Яковлева и В. И. Старцева, и пришел к заключению о полной несостоятельности утверждений последних. Отметив, что Кат-Ков ест своей масонской версией остался одиноким даже на Западе, И. И. Минц далее пишет: «Тем поразительнее был тот факт, что катковские фальсификации, рассчитанные на компрометацию российского революционного движения.... получили отклик... в нашей историографии, публицистике и художественной литературе». Его окончательный вывод сводится к тому, что

все попытки перенесения масонства в Россию в формах, существующих на Западе и поныне, неизменно «терпели фиаско», «масонство не привилось...».

Как же в таком случае поступить с масонской темой в дальнейшем: закрыть ли ее за полной несостоятельностью, или же продолжать дальнейшие исследования? — задается вопросом автор. «...Стоит ли вообще касаться масонской темы?» Ответ гласит: «На наш взгляд, стоит». Весь вопрос лишь в том, как касаться. «Дело... не в том,— поясняет дальше автор свою мысль,— можно или стоит ли заниматься изучением масонства — сомнений в этом нет,— а как изучать» — с критических ли классовых позиций или как это делают, «к сожалению, отдельные наши литераторы и историки, возможно, в погоне за сенсациями», некритически воспринимать «чуждые концепции и взгляды» '.

С аналогичной критикой взглядов Н. Яковлева и В. И. Старцева выступил О. Ф. Соловьев. «Хотят они того или нет,— делает он конечный вывод,— апологеты масонской легенды практически отвергают марксистско-ленинскую концепцию развития революционного процесса в России»2. G этим нельзя не согласиться, и, взяв в руки масонскую эстафетную палочку, автор будет неизменно руководствоваться данным принципом, единственно возможным с

1 Минц И. И. Метаморфозы масонской легенды// История СССР. 1980. № 4. С. 119—122.

2 Соловьев О. Ф. Обреченный альянс. М., 1986. С. 201. ¦ > . .

точки зрения советской исторической ¦науки.

В силу этого необходимо прежде всего источниковедчески проанализировать имеющиеся документы, с тем чтобы определить степень их достоверности и информативности. Именно такой подход, как нам представляется, будет наиболее эффективным для ответа на вопрос, как в действительности обстояло дело с русским масонством в последнее десятилетие существования царизма. В статье И. И. Минца уже присутствует критический разбор некото-. рых документов, на которых базируются в сноих выводах Н. Яковлев и В. И. Старцев. Но его необходимо продолжить.

Первым по нремспи источником о русских Miiniii.'ix, па котором в значительной Мере осиоиыиают свои выводы Н. Яковлев И И. И. Старцев, были воспоминания И. В. Гсссена '. О масонах автор заговорил и связи с А. И. Браудо, долгие годы работавшим в Публичной библиотеке в Петербурге. Охарактеризовав его самым теплым Образом (всюду дорогой и желанный гость, человек, пользовавшийся неограниченным доверием не только у интеллигенции, но и D высших слоях бюрократии и в великокняжеских дворцах), И. В. Гессен далее писал: уже после смерти Браудо (умер в 1920 г. в Лондоне.—А. А.) он, к своему «неличайшему удивлению»", узнал, что тот 6\лл масоном. Масоны, казалось ему, закон-

1 См.: Гессен И. В. В двух веках. Жизненный отчет. Берлин, 1937.

чили свою роль. Однако «в 1904 г. я вдруг узнаю, что они еще претендуют на жизнеспособность». И далее Гессен рассказывает, как во время пребывания в Москве к нему в гостиницу явился Д. И. Шаховской и предложил подняться этажом выше в той же гостинице («Националь») к только что вернувшемуся после долгих лет эмиграции М. М. Ковалевскому. Едва успев поздороваться, последний, «добродушно разжиревший, с таким же жирным голосом», стал доказывать, что «только масонство может победить сомодержавие». Гессену «он положительно напоминал комиссионера, который является, чтобы сбыть продаваемый товар, и ничем не интересуется, ничего кругом не видит и занят только тем, чтобы товар свой показать лицом». Агитируемому он решительно не понравился, и в результате «пропал всякий интерес к сближению с ним, несмотря на большую авторитетность и популярность его имени». В общественных организациях, писал далее автор воспоминаний, Ковалевский «был вроде генерала на купеческих свадьбах» — он возглавлял массу всяких десятистепен-ных организаций, вроде председателя гер-ценовского кружка, и непременно их перечислял, когда на каком-либо из многочисленных тогдашних собраний возникал вопрос о представительстве.

Покончив со своими личными впечатлениями и оценкой, Гессен далее писал: «Насколько мне известно, Ковалевский и был родоначальником русского масонства конца прошлого века. Русская ложа — отделение

французской «Ложи Востока» — была им торжественно, по всем правилам обрядности, открыта, а через несколько лет, ввиду появившихся в «Новом времени» разоблачений, была, за нарушение тайны, надолго усыплена и вновь воскресла уже в нынешнем веке. Но традиции масонства уже в значительной мере выветрились, и ложа ? приобрела оттенок карбонарский. Замечательной для России особенностью было то, что ложа включала элементы самые разнообразные— тут были и эсеры (Керенский), и кадеты левые (Некрасов) и правые (Маклаков), которые в партии друг 1 друга чуждались, и миллионеры-купцы, и аристократы (Терещенко, гр. Орлов-Давы-дом), н другие члены ЦК эсдеков (Гальперин), которые открыто ни в какое сопри-Kni'iioiioiine с другими организациями не Входили».

Дилос Гессен переходит к главному вопросу- «По-видимому, масонство сыграло Некоторую роль при образовании Временного правительства. Недоуменно я спрашивал Милюкова, откуда взялся Терещенко, никому до того не известный чиновник При императорских театрах, сын миллионера,— да и еще на посту министра финан-сон, на который считал себя предназначенным Шингарев, смертельно предпочтением Терсщенки обиженный. Милюков отвечал: «Нужно было ввести в состав правительст-b;i какую-нибудь видную фигуру с юга России», а потом эта видная фигура вытеснила Милюкова и сама заняла его место министра иностр [энных] дел. А когда это случи-

лось, Милюков говорил: «При образовании Временного правительства я потерял 24 часа (а тогда ведь почва под ногами горела), чтобы отстоять кн. Г. Е. Львова против кандидатуры М. В. Родзянко, а теперь думаю, что сделал большую ошибку. Родзянко был бы больше на месте». Я был с этим вполне согласен, но ни он, ни я не подозревали, что значение кандидатуры как Терещенко, так и Львова скрывалось в их принадлежности к масонству». Заканчивает Гессен свое краткое, но достаточно емкое повествование о русских масонах рассуждением о том, что со времени первой рево-влюции реакционные круги приписывали .жидомасонам безграничное влияние и решительно во всем усматривали их происки (в частности, сам автор не раз попадал в составляемые ими масонские списки), хотя прибавка «жидо» вряд ли верна — «насколько мне известно, участие евреев было редким исключением». Теперешнее масонство (т. е. русское масонство в эмиграции) «выродилось» в общество взаимопомощи, «но уже и в то время (т. е. до Февральской революции.— А. А.) благодетельное противодействие масонства русской кружковщине сразу вывернулось наизнанку» '.

Вот все, что сообщил Гессен о масонах. Пока отметим прежде всего его стремление быть максимально точным: чему он был свидетелем лично, автор воспоминаний специально отделяет от того, что ему стало из-

1 Гессен И. В. В двух веках. Жизненный отчет. С. 215—218.

вестно из других источников («насколько мне известно»), которые он, к сожалению, не называет. Мы можем только предполагать, что в числе таких источников была известная книга С. Мельгунова «На путях к дворцовому перевороту» (вышедшая в 1931 г. в Париже, в которой масонам отводится большое место), белоэмигрантская пресса, воспоминания и т. д. (которые и сам Мельгунов широко использует), а также, по-видимому, беседы с людьми, в той или иной мере осведомленными в масонской теме. Также очень осторожен Гессен, когда говорит о Временном правительстве. Он до-пускаст, но отнюдь не утверждает категорически («шншдпмому»), что при его образовании масонство сыграло какую-то роль. Основанием дли такого допущения послужили сведения, полученные Гессеном спус-ТЯ ряд лет, о том, что М. И. Терещенко и КНя;П| Г. Е. Львов были масонами.

Следующим по хронологии источником по дореволюционному русскому масонству янляется один отрывок из воспоминаний П. II. Милюкова. Эти воспоминания писались им в последний год его жизни, в разгар второй мировой войны (1942 г.), но опубликованы были лишь в 1955 г. То, что он в них сказал о масонах, очень невелико по объему. Характеризуя состав Временного правительства, Милюков в числе прочего заявил: «Я хотел бы только подчеркнуть еще связь между Керенским и Некрасовым — и двумя не названными министрами, Терещенко и Коноваловым. Все четверо очень различны и по характеру, и по свое-

му прошлому, и по своей политической роли, но их объединяют не одни только радикальные политические взгляды. Помимо этого, они связаны какой-то личной близостью, не только чисто политического, но и своего рода политико-морального характера. Их объединяют как бы даже взаимные обязательства, исходящие из одного и того же источника». Страницей дальше он добавляет: «Из сделанных здесь намеков можно заключить, какая именно связь соединяет центральную группу четырех. Если я не говорю о ней здесь яснее, то это потому, что, наблюдая факты, я не догадывался об их происхождении в то время и узнал об этом из случайного источника лишь значительно позднее периода существования Временного правительства» '.

Этот отрывок, как источник, примечателен в двух отношениях. Во-первых, он не содержит решительно ничего нового по сравнению с тем, что уже было опубликовано на этот счет в книге Мельгунова и в воспоминаниях Гессена, вышедших на много лет раньше. Во-вторых, несмотря на это, именно он послужил новым и достаточно сильным импульсом для гальванизации темы о масонстве, которая до этого сошла «за границей практически на нет. Он же, этот отрывок, стал одним из основных источников, легших в основу масонских построений Н. Яковлева и В. И. Стар-цева.

1 Милюков П. Н. Воспоминания Нью-Йорк, 1955. Т. 2. С. 332—333.

- Следует обратить внимание еще на кое-какие детали свидетельства П. Н. Милюко-! ва. Совершенно недвусмысленно дав понять, что он имеет в виду именно масонскую связь указанной им четверки, автор воспоминаний тем не менее решительно не желает произнести слово «масон», причем под очень странным и не выдерживающим никакой критики предлогом. В самом деле, почему тот факт, что он узнал об этой связи много позже, является препятствием для его произнесения? Правда, Милюков при этом добавляет, что узнал о масонстве четверки из случайного источника, но из контекста видно, что не это обстоятельство инлипти причиной его умолчания, а именно нории!! мотни ретроспективное™. Здесь, Ппуслпшю, кроется клкая-то загадка, которую иряд ли до конца удастся разгадать, но обратить шшманис и высказать хотя бы гипотетические соображения необходимо. Нельзя упускать из виду и упоминания о случайности источника. Что же касается слон «лишь значительно позднее», то они 'позволяют считать, что Милюков имел в виду 1920-е годы, скорее всего их начало, п не 30-е, когда в эмиграции о масонах чи-Грикали уже все воробьи на белоэмигрант-гскнх журнальных и газетных крышах.

Приведенная выдержка из воспоминаний [Милюкова очень всполошила двух людей — [Г). Д. Кускову и А. Ф. Керенского. Послед-\п срочно пересек Атлантику, чтобы специально обговорить с Кусковой созданную Милюковым ситуацию и выработать единую линию по части ее нейтрализации. Об

этом мы узнаем из трех писем Кусковой, опубликованных (с купюрами) в книге бывшего меньшевика Г. Аронсона 1. Эти письма представляют один из краеугольных камней, на котором строится масонское (или антимасонское) здание Каткова, Яковлева и Старцева, и поэтому их необходимо проанализировать с особой тщательностью.

Первое письмо к Вольскому датировано 15 ноября 1955 г. Судя по содержанию и тону, оно, по-видимому, является ответом на какой-то запрос адресата, связанный как раз с появлением воспоминаний Милюкова. Вольский, вероятно, что-то знал о масонском прошлом Кусковой и решил обратиться к первоисточнику. «Самый трудный вопрос о масонстве,— отвечала ему автор письма.— Наше молчание было абсолютным. Из-за этого вышла крупная ссора с Мельгуновым. Он требовал от нас раскрытия всего этого дела. А узнал он об этом от тяжко заболевшего члена его партии (хоть убей, не помню его фамилию: на Л., народник очень известный). Мельгунов доходил до истерик, вымогая у меня (еще в России) 2 данные, и заверял, что ему «все» известно. Я хорошо знала, что ему почти ничего не известно, как и Бурышки-Ну. Потом он в одной из своих книжек сделал намек, что такое существовало».

1 См.: Аронсон Григорий. Россия накануне революции: Исторические этюды. Монархисты, либералы, масоны, социалисты. Нью-Йорк, 1962.

2 То есть до J922 г., когда Кускова была выслана за границу.

Уже В этом небольшом отрывке обнаруживаются слабости и противоречия. Если «тяжко заболевший» поведал Мельгунову главную тайну организации — факт ее существования, то почему он должен был только этим ограничиться, утаив от своего близкого единомышленника по партии народных социалистов, где всех членов было раз-два и обчелся, все остальное, связанное с этим фпктом, тем более что свое признание он сделал, по-видимому, считая, что уходит наисегда в лучший мир? Почему упомина-troi Бурышкин? Ответ может быть только один: Бурышкин тоже что-то знал и говорил ofi чтом. Почему, наконец, надо счи-TUTii «нимеком» весьма длинный и подробный ртч'ки.ч Мелыунона о масонах со ссылкой иг только пи разные источники, но N 0 прямым .чаянлением (ь его известной книге «Пи путях к дворцовому перевороту»), что ему неоднократно предлагали стпп. масоном.

Далей Кускова сообщает «кратко, что buio», Было же следующее: 1) «Началось» сразу после поражения революции 1905— 1907 гг. 2) «Ничего общего это масонство с типичным масонством не имеет. Никог-ди ни и какой связи с ним не состояло, на том простом основании, что это русское масонство отменило весь ритуал, всю мистику и приблмнло новые параграфы. 3) Цель масонства: политическая. Восстановить в этой форме «Союз оснобождения» и работать в подполье на освобождение России. 4) Почему выбрана такая форма? Чтобы захватить высшие и даже придворные кру-

ги. На простое название политическое они бы не пошли».

В пятом и шестом пунктах говорится о том, что в отличие от заграничных масонских лож в эту организацию прием женщин «впервые» был разрешен. Весь масонский ритуал — фартуки и прочее — был отменен. Посвящение состояло лишь в клятве об абсолютном молчании. Все строилось на доверии, каждая ложа состояла из пяти человек, а затем — «конгрессы». Ложи не должны были знать друг друга, но на конгрессах встречались члены разных лож, что позволяло им судить «о размахе движения и его составе». Выход из организации также был обусловлен клятвой: вышедший никогда никому ничего не должен был говорить, просто «заснуть». Таких выходов, пишет Кускова, она не помнит, «интерес к движению был огромен, и наша пробковая комната (кабинет ее мужа С. Н. Прокоповича, обитый пробкой для звуковой изоляции.— А. А.) действовала вовсю».

Далее Кускова уверяет, что она знала двух «виднейших большевиков, принадлежавших к движению». Когда произошла Октябрьская революция, она и ее муж были уверены, что «все будет вскрыто». Но нет, масоны-большевики тайну соблюли, возможно из боязни репрессий. «Людей высшего общества (князьев и графьев, как тогда говорили) было много. Вели они себя изумительно: на конгрессах некоторых из них я видела. Были и военные — высокого ранга... Движение это было огромно. Везде были «свои люди». В доказательство она ссыла-

ется на Вольно-экономическое и Техническое общества. Оба они «были захвачены целиком». Причем еще со времен «Союза освобождения». В первом «прочно уселись» Ьогучарский, Хижняков (секретари) и Про-коиович (председатель). Во втором — Лу-тугин и Бауман. Та же картина была и в земствах. «Масонство тайное лишь продолжило эту тактику». Далее идет очень важны (i кусок, связанный с Милюковым. «II. Н. Милюков, осведомленный об этом днижении, в него не вошел: «Я ненавижу всякую мистику»! Но много членов к.-д. пар-тин к нему принадлежали. Но так как Ми-люкон был и центре политики, его осведом-Дили о иостапонлеппих конгрессов. Иногда И сим им прибегал к этому аппарату: надо, Деекап., промести мере.) него то-то и то-то». Далее- Кускопа объясняет, почему в организации не оказалось ни одного провокатора; принимались только те, чья честность и высокая мораль не вызывали сомнений. Сомнительные кандидатуры отвергались. Именно поэтому «до сих пор тайна движении, тайна этой организации не вскрыта. А Она была огромна. К Февральской революции ложами была покрыта вся Россия». Сообщив, что и теперь «здесь, за рубежом, есть много членов этой организации. Но все Молчат», Кускова так объясняет это молчание: «И будут молчать — из-за России еще Не нымершей» (т. е. из-за живущих еще в Сонетской России членов этой организации.— Л. Л.) Выше она выразила эту же Мысль в следующих словах: «Почему нельзя вскрыть это движение? Потому что в России

Не все члены его умерли. А как отнесутся к живым — кто это знает?»

Отвечая, по-видимому, еще на один вопрос: почему она, человек ближе и лучше всех знакомый с этой организацией в настоящее время, не выступит по этому столь интригующему сюжету в печати, автор письма заявляла: «Писать об этом не могу и не буду. Без имен это мало интересно. А вскрывать имена — не могу. Мистики не было, но клятва была. А она действительна и сейчас по причинам Вам понятным».

Рассказ о взаимоотношениях с Гучковым также, надо полагать, был ответом на вопрос. «Много разговоров о «заговоре Гучкова». Этот заговор был (примечание Вольского: «Конечно, был. Я сам это слышал от Гучкова»). Но он резко осуждался членами масонства. Гучков вообще подвергался неоднократно угрозе исключения». Далее речь идет о неблаговидных, с точки зрения Кусковой, связях Гучкова с немцами уже во времена Гитлера, которые для нас не представляют интереса. Заканчивается письмо тем же рефреном: сейчас о масонах писать нельзя. «Через кого-нибудь историки, конечно, об этом узнают. Но сейчас, повторяю, писать о нем нельзя. Теперь Вы понимаете, почему здесь об этом не говорят. Маклаков, Балавинский и др. к этому движению не принадлежали. Они принадлежали к французским ложам, совершенно открытым»'. Сделаем пока несколько предварительных

1 Аронсон Г. Россия накануне революции: Исторические этюды. Монархисты, либералы, масоны, социалисты. С. 138—140 (подчеркнуто нами.—Л. А).

замечаний. В психологическом плане письмо Кусковой оставляет впечатление какой-то истерической взвинченности. Автор на кого-то нападает, от чего-то защищается, мысли его прыгают. Но совершенно отчетливо выступают два ведущих мотива: 1) «движение» йыло огромным и 2) писать о нем сейчас нельзя, нельзя, нельзя! Между тем совершенно очевидно, что единственный аргумент, докидывающий необходимость такого мол-¦ииши, до смешного несостоятелен: если опа-епеим.сн, в случае огласки, за судьбу масо-нои, оставшихся в Советской России, не на- ' мыиии их, и высосанная из пальца проблема пшшосгыо тпким образом решается. Кроме того, Куековп своим письмом Вольскому уже IIирvinn iti «лишу, iifio ii;i:m;i.'i;i, помимо себя И Кгргнгкоги, fine пять фамилий людей, fin iпивших имеете с ней и масонской орга-ни ниши. Дело, разумеется, было не в этом, и ним еще предстоит подумать, что в дейст-мителмюгти заставляло Кускову с таким ожесточением защищать тайну своей организации.

Второе, что бросается в глаза,— это полная взаимоисключаемость свидетельств Кусковом н Милюкова. Тот, как мы помним, утверждал, что узнал о масонской связи Керенскогo, Терещенко и др. спустя ряд лет. Кускова же весьма определенно заявляет, иго Милюков не только знал о существовании описанной ею организации, в которую йкоднл и Керенский, но даже давал ей время or времени конкретные задания, т. е. косвенно и какой-то мере направлял ее деятельность, хотя сам и не принадлежал к ней. Не

совсем ясно то место письма, где речь идет о Гучкове. Его можно толковать таким образом, что Гучков тоже был с Керенским и Кусковой в одной масонской организации, но вел себя, с точки зрения этой организации, так плохо, что в ней не раз ставился вопрос о его исключении из нее. Между тем ни Мельгунов, ни кто-либо другой, в том числе и сам Аронсон, писавшие о масонах, никогда не считали Гучкова масоном, и, забегая вперед, скажем, что он действительно никогда таковым не был.
Абсолютно несостоятельным является утверждение Кусковой, что в масонской организации было много представителей высшего общества и высокопоставленных военных. Из контекста письма становится понятным, откуда оно взялось: по старости лет (в момент написания этого письма Кусковой было 87 лет) автор письма явно смешивает «Союз освобождения», деятельность которого относится к 1904—1905 гг., с годами первой мировой войны, на которые как раз и падает деятельность новой популяции масонов.

Второе письмо Кусковой адресовано Л. О. Дан и датировано 20 января 1957 г. Письмо опубликовано не полностью, приведен лишь небольшой отрывок. «...Всю пятницу с утра до вечернего поезда провела с Ал. Фед. (Керенским.—Л. Л.). Надо было обсудить, как поступить с упоминанием Милюковым той организации, о которой я Вам говорила... Он очень одобрил то, что я сделала: записав для архива и закрепостив на 30 лет. Он сделает то же самое. Но кроме того, в своей книге, которую он пишет, он

сделает предисловие, ответив на туманность Милюкова. Ответит лично за себя и от себя, не называя больше ни одного имени. Все это теперь обдумано, и оба согласились о форме, в какой должно быть сделано осведомление. А вот болтовню следовало бы в Нью-Йорке, по возможности, прекратить. Живы еще люди в России, люди очень хорошие, и их нужно пожалеть»...1

Из письма с полной очевидностью следует, что Кускову, как и Керенского, беспокоил во всей этой масонской истории только один момент — «туманность» Милюкова, а ссылка на еще живущих в России была просто нелепым предлогом: в 1957 г., отделенная от своей страны многими годами эмиграции и грандиозными событиями прошедших лет, Кускова не имела и не могла иметь ни малейшего понятия о том, как обстояло дело с «очень хорошими людьми» вообще. Создается впечатление, что оба собеседника боялись каких-то разоблачений иного плана, связанных с ними лично, к которым в порядке цепной реакции мог бы привести намек Милюкова. Совещание двух и было как раз посвящено вопросу выработки линии поведения на этот случай. Что же касается намерения обоих собеседников рассказать потомкам все, как было на самом деле, то историкам остается только ждать и надеяться. Но, думается, сенсаций не будет.
Третье из опубликованных писем было послано Кусковой тому же адресату менее
1 Аронсон Г. Россия накануне революции: Исторические этюды. Монархисты, либералы, масоны, социалисты. С. 141.

чем через месяц—12 февраля 1957 г.—и вызвано, как видно из текста, вопросами, которые задала ей Дан, прочитав письмо от 20 января. Отвечая, по-видимому, на вопрос о том, какой был смысл в создании особой, да еще такой необычной организации, Кускова с явным раздражением писала: «...Вы забываете, что 9/10 русских людей были не только беспартийны, но они ненавидели партии и партийность. Эту... голую в смысле политическом среду надо было прежде всего вычистить. Этой работой мы и занимались. Она была очень трудна...»

Вне всякого сомнения, под «русскими людьми» Кускова разумеет здесь среду "земско-либеральную и буржуазную, которая действительно очень плохо поддавалась партийной организации. Дальше она прямо так и пишет: «Заметили, вероятно, наши широкие отношения с «князьями и графьями»? Это — земская среда. Ее надо было привлечь на сторону революции. Это было сделано. Причем поистине дружеские отношения остались между нами и этой средой и потом, после революции». Этот отрывок совершенно точно доказывает, что «князья и графья», о которых писала Кускова в предыдущем письме, это именно земцы, связанные так или иначе с «Союзом освобождения», а отнюдь не «люди высшего общества» в тогдашнем смысле этого слова, как она до этого уверяла. Что касается «революции», то она, конечно, понимается в специфически «освобожденском» смысле, имевшем мало общего с революцией подлинной.

Гораздо скромнее, по сравнению с первым письмом, говорится и о военных: видно, вопросы и недоумения Дан, также знавшей и наблюдавшей среду, в которой подвизалась Кускова, несколько умерили ее пыл. «Надо было завоевать военщину. Лозунг — демократическая Россия и не стрелять в манифестирующий народ — объяснять приходилось много и долго,— среда косная. Успех тут был довольно большой». Это довольно дилско от «военных высокого ранга». Речь, пне всякого сомнения, идет об офицерах младшего и среднего звена, и не больше.

Из дальнейшего хорошо видно, что у Кусковой с памятью обстояло дело совсем плохо: она явно смешивает события, относящиеся к деятельности «Союза освобождения», и предфевральским временем. «Надо было «взять в наши руки»,—снова упорно твердит она ,— императорское Вольно-экономическос общество, Техническое общество, Горный институт и др. Это было проделано блестяще; всюду были там «наши люди»... Пропаганде было где развернуться. Особенно большую роль сыграл Горный институт (Лутугин, Бауман и другие профессора). Без всех чтих подсобных учреждений мы не смогли бы так широко провести «Освобождение», банкеты, заявления земцев и т. д. Учительский среда. Весьма косная. Проведение съездов, местных и всероссийских. Кооперации... Вес это было сплошь беспартийно, и в некоторых углах — темно и антиобщественно» п т. д. Нет необходимости доказывать, что все, здесь сказанное, к масонству не имело пи малейшего отношения.

Тем не менее, отвечая, по-видимому, на вопрос Дан, в котором последняя, что-то зная о масонах, усомнилась в категорическом утверждении Кусковой об отсутствии всякой масонской обрядности, кроме клятвы, Кускова писала: «Что касается «поцелуев» и пр., то при одном из обысков у С. П. Мельгунова нашли целый ящик фартуков, крестов и т. д.— от деда его — масона. Все это из новой организации было выкинуто. Осталось одно: моральная связь и требование действий без партийных склок и всех этих болезненных явлений русской партийности. Так это и было».

В связи с этим напомним, что в письме к Вольскому, касаясь устава, где говорилось о выходе из организации, Кускова указывала, что вышедший должен был поклясться — «никогда и никому, просто «заснуть». Последнее слово сразу вызывает сомнение в верности ее утверждения об отсутствии каких-либо масонских атрибутов, кроме клятвы. Дело в том, что глагол «заснуть» — не просто типичный масонский термин, неотделимый от всей прочей масонской обрядности, а одно из основополагающих масонских установлений. И то, что Кускова употребила его спустя столько лет, говорит о том, что ' этот термин был в ее масонской среде в широком ходу.

¦ Концовка письма заслуживает внимания. «Керенский,— отвечала Кускова еще на один вопрос,— должен сделать в своей книге заявление, что с организацией Временного правительства эта организация прекратила свои действия. Не было ни одного кон-

Вента, и никакие «давления» на решение Временного правительства эта организация Не оказывала. Влияние оставалось разве лишь в личных связях. Но ведь более половины членов Временного правительства к этой организации не принадлежали...»' Из приведенного текста отчетливо видно, что намек, сделанный Милюковым, беспокоил Керенского (и, надо полагать, также Кускову) в связи с послефевральскими делами, а не до и во время них. Этот факт нам представляется весьма важным, о чем подробнее будет сказано дальше.

Таковы эти три письма Кусковой, на которых строятся масонские концепции Н. Яковлева и В. И. Старцева. К этому надо добавить, что и сам публикатор Аронсон придает им большое значение. Именно вокруг них он группирует все остальные сведения и строит свои умозаключения в том разделе своей книги, где речь идет о масонах.

Так же как и Н. Яковлев и В. И. Старцев, но значительно раньше их Аронсон уверяет читателей в том, что «существовала в России, может быть, немногочисленная, но политически влиятельная организация, представители которой играли весьма видную роль в переломные годы русской истории, в 1915—1917 годы, в эпоху первой мировой нойны и февральско-мартовской революции». Далее он, в полном соответствии с письмами Кусковой, подчеркивает две важные черты этой организации: засекречен-

1 Аронсон Г. Россия накануне революции: Исторические этюды. Монархисты, либералы, масоны, социалисты. С. 141 (подчеркнуто нами.— А. А.).

ность и политическую пестроту входивших в нее деятелей. Именно секретностью автор объясняет, что «почти все историки эпохи» прошли мимо этого «редкого феномена». Более того, всякие упоминания о масонах и сейчас вызывают скепсис у рядового читателя. Одна из причин его — «страшные сказки», которые распространяли сперва в России, а теперь в эмиграции черносотенцы о так называемых жидомасонах.

Тем не менее существование вышеуказанной масонской организации — непреложный факт. В нее входили князь Г. Е. Львов и А. Ф. Керенский, Н. В. Некрасов и Н. С. Чхеидзе, В. А. Маклаков и Е. Д. Кускова, великий князь Николай Михайлович и Н. Д. Соколов, А. И. Коновалов и А. И. Браудо, М. И. Терещенко и С. Н. Прокопович. Более того, в эту «людскую смесь» затесался и бывший Директор департамента полиции А. А. Лопухин. В связи с этим автор не мог, конечно, не задаться вопросом, почему Милюков в своих воспоминаниях, говоря о масонах, о существовании которых он, по его словам, узнал много лет спустя, упорно избегает этого слова. «Надо сознаться,— пишет Аронсон,— что читатели мемуаров не без удивления отметили его странную манеру выражаться, ни разу не упоминая имени масонов и ограничиваясь какими-то намеками. Это тем более необъяснимо, что задолго до второй мировой войны в печати говорилось о масонах, назывались многие имена». Милюкову также, несомненно, были известны книга Мельгунова и мемуары Гес-сена, где речь идет о масонах. «Сами масо-

ны, говорят, связанные клятвой, молчат, но почему Милюков чувствует себя связанным в этой области — непостижимо» '.

Вызывает удивление не только Милюков, но и сам Аронсон. Спрашивается, как согласовать его утверждение, что Маклаков был масоном той масонской организации, о которой писала Кускова, и категорическое утверждение последней, что Маклаков в нее не входил, будучи совсем другим масоном? Как примирить слова Милюкова, что он узнал о существовании этой организации много лет спустя, с не менее решительным заявлением той же Кусковой, что он не только знал об организации, но и давал ей конкретные задания для исполнения? Аронсон не только не пытается разрешить эти противоречия, но даже не задается таким вопросом.

Открывая приведенный выше перечень масонов фамилией князя Г. Е. Львова, он делает такое примечание: «...автором получено опровержение о масонстве князя Г. Е. Львова ссылкой на церковные настроения первого председателя Временного правительства». Никаких разъяснений на этот счет со стороны Аронсона не последовало. В числе прочего Аронсон, продолжая свой рассказ о масонах, приводит пример, так сказать; автобиографического характера — рассказ «приятеля (в 1918 г.— А. А.), почему-то решившегося нарушить тайну и исповедаться. Для меня этот рассказ прозвучал фантастически». Приятель рассказал следующее. По

1 Аронсон Г. Россия накануне революции: Исторические этюды. Монархисты, либералы, масоны, социалисты. С. 109—112.

дороге на фронт к ним (в какую-то провинцию) заехал Колюбакин (известный кадет, член ЦК к.-д. партии.— А. А. ), провел там два дня «и за это время основал у нас масонскую ложу». Сам рассказчик в ложу приглашен не был. Но довольно скоро приехал другой член Думы — «К», и он был тот, кто вводил меня (т. е. приятеля.— А. А.) в ложу. Я был к этому подготовлен». Был исполнен, к его удивлению, ритуал: завязаны глаза, ряд вопросов (какие — не помню), прочел формулу присяги, вручил перчатки, поцеловал и ввел в другую комнату — «и я увидел десяток своих старых знакомых, местных деятелей, ранее меня уже введенных в ложу». Спустя некоторое время пришли и другие — не члены ложи, в том числе и сам Аронсон,— послушать доклад приехавшего из Петербурга депутата Думы '.

Этот рассказ вызывает не меньшее недоумение, чем недомолвки Милюкова. Колюбакин поехал на фронт в 1915 г., т. е. в самый разгар деятельности эмансипированной, безритуальной масонской организации. Спрашивается, как же тогда объяснить всю эту обрядность, описанную «приятелем»? Как согласовать «десяток» с утверждением Кусковой, что ложи состояли из пяти человек? Если бы Колюбакин принадлежал к другим (как Маклаков), по утверждению Кусковой, французским масонам, тогда на эти вопросы есть хотя бы формальный ответ. Но, как увидим дальше, Колюбакин принадлежал имен-

1 См.: Аронсон Г. Россия накануне революции: Исторические этюды. Монархисты, либералы, масоны социалисты. С. 118.

но к тем масонам, о которых писала Куско-на. И, кроме того, как быть тогда со свидетельством Гессена, на которое ссылается Аронсон, о разоблачениях в «Новом времени», приведших к тому, что ложам с обрядом было приказано «заснуть»?

Наконец, почему сам Аронсон не называет НИ фамилии «приятеля», ни тех, кого он увидел на собрании? Ведь он же не был связан масонской клятвой, тем более что сам в своей книге выражает недоумение по поводу молчания не только Милюкова, но и Кусковой, понимая, что ссылка на живущих в России несостоятельна. В ходе изложения будет показано, что и другие сведения и умозаключения Аронсона столь же сомнительны и противоречивы, как и только что приведенные.

Следующий по времени появления материал о масонах был опубликован в 1965 г. Он включен в статью американского историка, занимающегося русской историей, Леопольда Хаймсона в виде свободного авторского изложения и перемежается с изложением и интерпретацией других материалов на ту же тему, нам уже известных. Возникает необходимость его вычленения — задача, к счастью, в данном случае простая.

Важен повод, по которому Хаймсон завел вдруг речь о масонах. Дело в том, что его статья «Проблема социальной стабильности в городской России, 1905—1917» в журнале «Slnvic Review» (первая часть опубликована в том же журнале в декабре 1964 г.) имеет дискуссионный характер. Вместе с ней напечатаны еще две дискуссионные статьи;

Артура Менделя «Крестьянин и рабочий накануне первой мировой войны» и Теодора фон Лауэ «Шансы либерального конституционализма». Заголовок последней статьи отражает тему дискуссии: была ли в России конституционная (западная) альтернатива революции? Именно на этот вопрос делает попытку ответить Хаймсон и для своего вывода (отрицательного) в числе прочего считает необходимым поставить вопрос о месте масонства в событиях 1914—1917 гг. Привлеченный им новый материал представляет собой интервью известного меньшевика Б. П. Николаевского с меньшевиками Чхеидзе и Гальперном в 1920 г., которое Хаймсон извлек из личного архива интервьюера. По мнению Хаймсона, в России не только рабочий класс был изолирован от образованного, привилегированного класса, но и большинство последнего все больше отделялось от царского режима, шел процесс поляризации сил, в результате чего либералы уже открыто заявляли в Думе о пропасти между царизмом и общественным мнением. Отсюда кризис партий: внутри кадетской партии пришли к столкновению буржуазное и разночинско-радикальное крылья. Во главе первого стоял Милюков, второе возглавлял Некрасов. Спор между ними, как уверяет Хаймсон со ссылкой на Потресова и Мартова и что абсолютно не соответствовало действительности (это показано в наших работах1), шел о выборе политической ориен-

' ' См.: Аврех А. Я. Царизм и IV Дума, 1912—1914. М., 1981; Аврех А. Я. Распад третьеиюньской системы. М., 1985.

тации — эволюционной или революционной тактики. В Москве, продолжает автор, ссылаясь на публикации в «Историческом архиве» (1958, № 6 и 1959, № 2), прогрессистами и левыми кадетами был создан Информационный комитет, который вступил в переговоры даже с большевиками '.

Кризис, пишет далее Хаймсон, ссылаясь на Струве и др., переживали и все другие политические партии. Обострились разно-"гласия и в провинции между местным «обществом» и властью. Сгустившиеся тучи революции, с одной стороны, противостоявшая ей контрреволюция — с другой, необходимость выбора вызвали всеобщее замешательство, привели к поискам неофициальных личных связей взамен распадавшихся партийных.

Исходя из этой обстановки, делает вывод автор, и следует интерпретировать пока еще мало выясненное явление — возрождение масонства в России в предвоенные годы. И далее идет это «выяснение» с перечнем источников, на которых оно построено. Все они нами уже охарактеризованы, кроме книги .С. П. Мельгунова «На путях к дворцовому перевороту», о которой речь ниже. Единственным новым источником является упомянутое выше интервью Николаевского с Чхе-

1 Это утверждение также далеко от того, чтобы быть точным: 1) то, что Хаймсон называет Информационным комитетом, было всего-навсего личной инициативой Коновалова, предлагавшего большевикам (а лице Скворцова-Степанова) создать такой комитет (это не было осуществлено); 2) никаких «левых кадетов» в этом несуществовавшем комитете не было. См. указ. публикации в «Историческом архиве».

идзе и Гальперном. На основании этих материалов Хаймсон рисует следующую картину «возрождения» русского масонства. В последние дни III Думы были предприняты меры по активизации русского масонско-. го движения при изменении его характера. Цель состояла в том, чтобы объединить все «передовые силы» от представителей прогрессистов до представителей большевиков, присоединяя сюда и органы образования, различные кружки и пр., для создания коалиции против существующего режима. Одним из инициаторов этого начинания была Кускова, ставившая своей целью таким путем восстановить «Союз освобождения» и работать подпольно для освобождения России.

Нетрудно заметить, что приведенный отрывок целиком базируется на письмах Кусковой, за одним исключением: Кускова уверяет, что новое масонство было создано сразу после поражения революции 1905— 1907 гг., Хаймсон же ведет отсчет с весны или даже с лета 1912 г. Откуда взялся у него этот рубеж? Из дальнейшего видно: источником здесь служит указанное интервью.

Для достижения этой большой цели, пишет далее Хаймсон, были отменены старые масонские ритуалы, но сохранилась клятва о секретности — «абсолютном молчании» при вступлении. Это тоже взято у Кусковой, но дальше приводятся факты, которых в ее письмах нет. Никаких конкретных акций новой организацией не предусматривалось (за исключением, может быть, в Московской масонской ложе), сообщает автор. Эта неопре-

деленность и нежесткость обеспечила поверхностный успех в привлечении новых членов. В 1911—1914 гг. были основаны ложи не только в обеих столицах, но и в провинциальных центрах (Киев, Самара, Саратов, Тифлис, Кутаиси), а летом 1912 г. все эти ложи объединились в довольно расплывчатый «Союз народов России» с исполнительным советом и периодически избираемыми исполнительными секретарями во главе. За период 1912—1917 гг. (до Февральской революции) было созвано три национальных съезда (1912, 1914 и 1916 гг.). В число масонов вступили видные думские и общественные деятели: А. И. Коновалов и И. Н. Ефремов, Некрасов и Терещенко, Керенский, Гальперн, Скобелев, Чхеидзе, Чхен-кели, Гегечкори (грузины находили масонство особенно привлекательным) '.

Ни в каком другом из уже известных нам источников этих сведений нет, следовательно, они исходят от Чхеидзе и Гальперна, посчитавших возможным нарушить пресловутую клятву «абсолютного молчания» перед своим интервьюером. Ниже в иной связи Хаймсон сообщает другие весьма существенные факты. Из архива Николаевского видно, пишет он, что Некрасов и Керенский были секретарями исполнительного комитета «Земского совета народов России» (Некрасов— в 1912—1913 гг., после смерти Колюбакина — в 1915—1916 гг.; Керенский— с лета 1916 г.). Николаевский, пояс-

1 См.: Хаймсон Леопольд. Проблема социальной стабильности в городской России: 1905—1917//Slavic Review. 1965. V. XXIV. № 1. P. 3—14.

йяет автор, установил это из интервью с известным меньшевиком И. Я. Гальперном, в то время членом исполнительного комитета «Великого совета народов России», и частично из свидетельства Чхеидзе'. Весьма важный источник как с точки зрения содержащихся в нем сведений, так и достоверности. На его основании мы можем судить о масштабах и характере организации, самом ее названии, руководящих деятелях. Всего этого в письмах Кусковой нет.

Выше было обращено внимание на противоречие между категорическим заявлением Кусковой о безритуальности новой масонской организации и рассказом Аронсона о том, как Колюбакин проездом на фронт основал в одном из провинциальных городов ложу с соблюдением всего джентльменского набора масонских церемоний. Теперь же мы ¦точно знаем, что правоверный, «французский» масон Колюбакин не только состоял членом масонской организации, которая, по уверению Кусковой, решительно изгнала из своего обихода масонскую символику, но и принадлежал к числу ее руководителей. Факт этот, как мы увидим дальше, имеет принципиальное значение.

К каким же собственным выводам приходит Хаймсон относительно масонов? Теория заговора как объяснение русской революции, считает он, конечно, неправильна. Но в то же время нельзя утверждать, что неофициальные политические связи, которые

1 См.: Хаймсон Леопольд. Проблема социальной стабильности в городской России; 1905—1917//Slavic Review. 1965. V. XXIV. № 1. P. 14.

создавались в ложах, совершенно не имели значения. Самые видные прогрессисты и левые кадеты, входившие в Московский информационный комитет, который нел переговоры с большевиками,— Коновалов, Морозов, Некрасов, Степанов, Волков — были масонами, и, возможно, весь комитет был органом Московской масонской ложи, наиболее активной из всех лож. Трудно отрицать и то, что личные связи масонов повлияли на состав Временного правительства в 1917 г. (в подтверждение идет ссылка на известное нам высказывание Милюкова из его воспоминаний). Не исключено, что под влиянием масонских связей возникло и двоевластие.

Как видим, никаких категорических выводов Хаймсон не делает. Он допускает, предполагает, считает возможным, по не больше, потому что никаких данных для более решительных суждений у него нет, и он отдает себе в этом отчет. Что же касается возвращения к пресловутому Московскому информационному комитету и его составу, то эти сведения он почерпнул явно из другого источника, не имеющего отношения к архиву Николаевского и который мы попытаемся установить и оценить ниже.

Конечная оценка Хаймсоном политического значения описанной им масонской организации в годы, предшествовавшие Февральской революции, и в дни самой революции весьма пессимистична. Но пусть все так, пишет он, имея в виду все, что сообщили -Николаевскому Чхеидзе и Гальперн, все, что написала Кускова, и т. д. Тем не менее рус--

ское масонство оставалось политически крайне слабым. С одной стороны, мечта нового масонского движения о человеческой семье, преодолевающей классовые и национальные границы, с другой — никакой реальной программы и тактики. Масоны столь же аморфны, как в свое время было аморфно «Освобождение», даже больше, поскольку раскол между политическими группами углубился: хотя представители трудовиков и меньшевиков вовлекались в масонскую организацию, связь либералов с радикалами от этого на деле не наладилась. Они были генералами без армии. Масонство не могло уничтожить разрыв между привилегированными, образованными классами и промышленными рабочими, которые были настроены бунтарски.

Главное историческое значение нового русского масонства, по мнению Хаймсона, состояло лишь в том, в какой степени оно отражало природу и развитие революционного кризиса в России накануне войны, характер усилий по преодолению этого кризиса '. Иными словами, масонство было еще одним проявлением бессилия либералов, с одной стороны, меньшевиков и эсеров — с другой, перед лицом развивавшегося в стране политического и революционного кризисов в предвоенные годы и в годы первой мировой войны.

В сравнении с приведенными материалами публикация Б. Элькина представляет собой

1 См.: Хаймсон Леопольд. Проблема социальной стабильности в городской России: 1905—1917. Р. 14,. 17.

настоящую классическую публикацию и по форме, и по содержанию: во-первых, она носит факсимильный характер, а во-вторых, речь в ней идет о классических, а не «упрощенных» масонах, как в письмах Кусковой и статье Хаймсона.

Как часто бывает, находка была сделана случайно. Вскоре после окончания второй мировой войны, поясняет публикатор, один его «русский друг», теперь уже умерший, нашел во второстепенной книжной лавчонке в Париже коллекцию бумаг явно масонского происхождения. Он купил две пачки документов, на которых были названия «Возрождение» (Москва) и «Полярная звезда» (Петербург). Через несколько лет «друг» предоставил эти бумаги двух русских масонских лож в его распоряжение. Получим *ти бумаги, Элькин в двух-трех случаях смог установить подлинность подписей лиц, которых он лично знал. Другой его друг, подпись которого тоже фигурирует в этих документах, подтвердил и подлинность списка основателей русской ложи, который Элькин достал дополнительно. Обе папки неполны, но представляют интерес. В публикации приведены фотографии некоторых документов (подписи М. Ковалевского, Маклакова, Ло-рис-Меликова, Баженова и др., клятва верности, списки лож в 8 и 19 человек).

Упомянув очень кратко о предшествующей истории русского масонства, Элькин далее писал: возрождение его началось после 1905 г. Инициатором был Максим Ковалевский, вернувшийся из Франции. В апреле 1905 г. он уговаривал Милюкова (об этом

последний сам рассказал автору) стать масоном. Ковалевский получил санкцию на основание ложи в Петербурге. Годы столыпинщины и вызванное ими разочарование привели также и к падению интереса к масонству. «Возрождение», «Полярная звезда» были окончательно основаны с помощью двух эмиссаров ложи «Великий Восток» (на документах стоит печать этой ложи). Основателями ложи «Возрождение» (протокол от 15 (28) ноября 1906 г.) были Н. Баженов, В. Немирович-Данченко, С. Котляревский, В. Маклаков, Е. Аничков, М. Ковалевский, Лорис-Мсликов. Почти все эти лица (автор имеет в виду и членов Петербургской ложи) были известны в обеих столицах, и он сам был лично знаком с некоторыми из них.

Малочисленность этих двух лож, заключает Элькин, не должна обманывать: это лишь основатели. Важно отметить разницу в составе прежнего и данного русского масонства. Тогда в нем доминировали представители аристократии, высшей бюрократии, военных. Новые масоны — это интеллигенты, члены Думы, представители земств, специалисты, профессора университетов.

Ходило также много необоснованных слухов и домыслов на масонскую тему. Так, например, Телешев уверял, что Николай II был членом оккультной ложи «Крест и звезда», прекратившей свою деятельность в 1916 г. Были различные секретные общества, которые называли себя масонами, но на деле ничего общего с масонством не имели.

После этой преамбулы идет факсимильное воспроизведение всех имевшихся у Элькина

документов Ч Открывает публикацию письмо Максима Ковалевского Совету «Великого Востока» (Франция) с просьбой разрешить создание ложи в Москве или Петербурге. Письмо написано в Париже 11 января 1906 г. на французском языке. На письме имеется печать «Великого Востока» овальной формы. Внутри по овалу — надпись «Grand Orient de Franse № 766» и дата «13 января 1906». Все остальные документы в том же роде. Достаточно беглого взгляда, чтобы убедиться в их стопроцентной подлинности.

Кто же входил в эти две ложи? Элькин, ссылаясь на учредительный протокол ложи «Возрождение» от 15 (28) ноября 1906 г., перечислил семь фамилий из восьми учредителей (восьмым был Е. де Роберти). В следующем списке той же ложи опять восемь человек с той лишь разницей, что фамилия Роберти исчезла, а вместо нее появилась фамилия Евгения Кедрина. Третий список той же ложи, датированный -24 мая 1908 г., насчитывает больше фамилий (Николай Баженов, Василий Немирович-Данченко, Сергей Котляревский, Евгений Кедрин, Василий Маклаков, Иван Захаров, Виктор Обнинский, Онисим Гольдовский, Сергей Балавин-ский, Александр Дворжак, князь Александр Сумбатов).

Сравнивая этот список с двумя предшествующими, обнаруживаем довольно существенные изменения в составе ложи, проис-

1 The Slavonic a East European Review. 1966, Quly, London. V. 44. N 103. P. 454—472.

шедшие всего за полтора года ее существования: появились новые фамилии, но вслед за Роберти исчезли основатель ложи Максим Ковалевский, Аничков и Лорис-Меликов.

От ложи «Полярная звезда» сохранилось два списка. Один, без даты, насчитывает 13 человек (князь Алексей Орлов-Давыдов, Евгений Кедрин, Мануэль Маргулиес, князь Давид Бебутов, Этьен Гикарев (?), барон Герман Майдел, Павел Макаров, Антоновский, Павел Переверзев, Георгий Тираспольский (?), Алексей Свечин, Василий Маклаков, Александр Колюбакин); второй, датированный 9 (22) мая 1908 г., состоит из 19 фамилий (13 прежних, к которым прибавились Александр Бороздин, Павел Соколов, Николай Павлов-Сильванский, Владимир Теплов, Василий Немирович-Данченко, Николай Морозов). Наконец, имеется еще один список, состоящий из шести фамилий (Брау-до, Шингарев, Окунев (?), Булат, Болотин, Кальманович). Публикатор считает (по-видимому, он прав), что это вновь принятые члены ложи «Полярная звезда» (документ, откуда взят этот список, состоит из четырех страниц, на первой сказано: «Великий Восток» принимает членов»). Все эти списки, как и вся остальная документация (все они на французском языке), дают пищу для размышлений.

Прежде всего следует подчеркнуть, что обе ложи были подлинно масонскими, с точки зрения самих масонов, а их члены соответственно были настоящими масонами. Дело в том, что по масонским прави-

Лам, принятым у масонов всех стран итол-Кои, любая вновь создаваемая ложа считается законной лишь в том случае, если санкцию на ее учреждение дала уже существующая масонская организация, которая для этой цели либо посылает специальных эмиссаров, либо уполномочивает на это кого-либо из своих членов. Если масонов в данной стране нет, учредителям приходится обращаться к масонской организации другой страны. После выдачи разрешения и соблюдения определенных правил (клятвы, посвящения, избрание руководителей ложи, печать и прочая масонская атрибутика) вновь созданная ложа признается законной и входит новой ячейкой в центральную организацию, откуда исходило разрешение. Все эти условия, как видно из публикации Элькина, были полностью соблюдены, и обе ложи стали частью масонской организации, именуемой «Великим Востоком Франции».

Необходимо обратить внимание на исчезновение из списков обеих лож фамилии главного инициатора возрождения масонства в России М. Ковалевского. Факт этот, конечно, не мог быть случайным. Предположение о простой небрежности при сос-тлилении последующих списков не годится: аф|О!'ЛИ забыть какого-либо рядового члена *|(хотя и это мало вероятно,, учитывая немногочисленность лож), но не главного идохиовителя. Остается думать, что причиной было какое-то недовольство со стороны Коналсискот, повлекшее за собой его демонстративный уход. Думать, что он ос-

" новал еще одну ложу, пока нет оснований. Вряд ли обе ложи сильно выросли в числе, как предполагает Элькин. Безусловно, были еще списки с новыми членами, до нас не дошедшие (масонами были, например, Амфитеатров и Гамбаров). Но вряд ли численность лож резко возросла впоследствии. Несколько человек, как видно из списков, состояли членами обеих лож (Кедрин, Немирович-Данченко, Маклаков). Общее число «законных» масонов вплоть до конца существования лож измерялось, надо полагать, несколькими десятками человек.

Что же представляли собой члены этих двух лож в социальном и партийно-политическом плане? Большая часть принадлежала к высшей интеллигенции: адвокаты (Маклаков, Кедрин, Булат и др.), профессора (Котляревский, Аничков, Ковалевский и др.), журналисты (Немирович-Данченко, Обнинский и т. д.). Несколько человек в графе о социальном положении значатся как «рантье», т. е. просто богатые люди (Орлов-Давыдов, Свечин), Баженов был врачом, барон Мандель — одним из руководящих деятелей Совета съездов промышленности и торговли (в списке ложи фигурировал как инженер). Что касается партийно-политической позиции масонов, то восемь человек были кадетами (Кедрин, Бебутов, Свечин, Котляревский, Маклаков, Обнинский, Колюбакин, Шингарев; пять последних к тому же были членами кадетского ЦК). Ковалевский, Орлов-Давыдов и Маргулиес принадлежали к прогрессистам. Остальные по своим политическим симпати-

ям были близки либо к первым, либо ко вторым. Исключение составлял только депутат III Думы Булат — трудовик. Помимо Булата, членами Думы были еще пять человек: Кедрин и Обнинский (I Дума), Колюбакин (исключен из III Думы в 1908 г.), Шингарев и Маклаков (III и IV Думы)—все кадеты. М. Ковалевский был членом Государственного совета. Таким образом, ка-детско-прогрессистское обличье обеих столичных лож не вызывает ни малейшего сомнения.

Если верить Элькину, а для сомнений в данном случае нет оснований, Милюков был осведомлен о создании и этой, «настоящей», масонской организации.

Последняя зарубежная публикация о русских масонах принадлежит некоему Натану Смиту, опубликовавшему отрывок из воспоминаний князя Владимира Андреевича Оболенского, где речь идет о масонах. Рукопись этих мемуаров, озаглавленных «Моя жизнь и мои современники», как сообщает Смит, была начата где-то после 1933 г. и закончена, по-видимому, в 1937 г. Оригинал (машинописный текст) находится во владении сына автора — Сергея Оболенского, который предоставил копию Смиту.

Тексту публикации предшествует вводная статья Смита, в которой дается краткий обзор и оценка уже известных нам предшествующих публикаций. Отметив, что публикуемый отрывок принадлежит видному члену кадетской партии, члену ее ЦК в 1910—1917 гг. (на самом деле Оболенский был избран в ЦК на шестом съезде в фев-

рале 1916 г.), Смит далее ссылается на воспоминания Милюкова, в которых тот сделал свой известный намек об особых связях четверки — Керенского, Терещенко, Коновалова и Некрасова. Однако, продолжает он, прямых доказательств невероятно мало. Катков совершенно неубедительно, считает Смит, приписывает масонам падение царизма. Сопоставив публикацию Эль-кина и письма Кусковой, а также книгу Керенского, в которой он пишет, что масонская организация, к которой он принадлежал, не имела ни списков, ни каких-либо писем, отчетов, протоколов', Смит констатирует, что у Кусковой и Керенского речь идет о других масонах, чем у Эль-кина. Существовали, по-видимому, два течения, причем ложи французского толка быстро исчезли, а в 1915 г. возродилось масонство с чисто политическими целями (Катков, Аронсон).

Однако он тут же пишет, что Оболенский начинает свой рассказ о масонах с конца 1910 — начала 1911 г. и его свидетельство не подтверждает гипотезу о двух масонских движениях в 1906—1917 гг. Печатаемый отрывок также доказывает, что масоны не помышляли о мобилизации народа на восстание и не играли какой-то согласованной, единой роли после создания Временного правительства. «После перерыва в три четверти века (с момента запрета Александра I в 1822 г.),—начинает Оболенский свой рассказ,— русское масонство

1 Kerensky A. Russia and History's Turning Point. N. Y, 1965.

появилось вновь зимой 1910/11 года, я также стал масоном». Поскольку при вступлении дается клятва не разглашать ниче-*го, то, хотя никаких специальных секретов он за шесть лет пребывания в масонах не узнал, тем не менее — из этикета — сообщит не о том, что было, а о том, чего не было. «Я чувствую даже обязанным,— поясняет свою позицию автор воспоминаний,— написать о том, чего не было, так как я хочу развеять некоторые легенды, которые прочно утвердились в довольно широких кругах. Я знаю, что не смогу убедить тех, которые не могут жить без веры в различные мистические оккультные силы, но я надеюсь, что хотя бы некоторые поверят в мои заявления».

После этой преамбулы Оболенский приступает к реализации своего обещания. «В русском масонстве,— подчеркивает автор,— я занимал достаточно влиятельную позицию: я был председателем одной из петербургских лож; регулярно избирался делегатом региональных и всероссийских съездов; на всероссийских съездах я три года подряд избирался одним из трех выборщиков Высшего совета, по первому требованию которых председатель ложи должен сообщить имена всех масонов; в течение двух лет я был членом Петербургского регионального совета и его секретарем, в качестве которого я был в контакте со всеми петербургскими ложами; наконец, в течение трех лет я был членом Высшего совета, который управлял всем русским масонством.

Я пишу все это, чтобы было ясно, что в определенный период (с 1913 до конца 1916 г.) я был полностью информирован о всем, что происходило в глубинах русского масонства, и могу заявить с полной компетентностью как о том, что имело место, так и о том, чего не было».

Важность этого решительного заявления для историка совершенно очевидна. Перед нами свидетельство человека, который действительно все знал о русском масонстве в самый разгар его деятельности. В субъективной честности мемуариста в данном случае тоже нет никаких оснований для сомнений — в этом убеждает и его намерение не нарушать данную им клятву, хотя, как он сам признает, никаких роковых тайн у масонов не было.

Задавшись целью сообщить только то, чего не было, автор, конечно, не может ее реализовать, не сказав ряд существенных вещей и о том, что было. Так, из приведенного отрывка мы узнали, что масонская организация носила всероссийский характер, что она строилась по определенному организационному принципу (ложи, регионы, Высший совет), имела руководство, построенное по иерархическому принципу, делегировала своих представителей на регулярные региональные и всероссийские конгрессы, имела сеть лож (в частности, в Петербурге была не одна ложа, а несколько), и, наконец, расцвет ее деятельности падает на период, начиная по крайней мере с 1913 г.

Первым своим долгом Оболенский счел

Необходимым объявить несостоятельными две самые расхожие догмы черносотенных писаний о том, что заправляли масонами большевики и евреи. «Прежде всего,— пишет он,— я хочу опровергнуть весьма распространенное мнение о связях большевиков с масонами. В течение моих шести лет в масонстве только один партийный большевик был членом ложи, и он к тому же был так мало известен, что его имя не осталось у меня в памяти». Как мы помним, Кускова утверждала, что она знала двух «виднейших» большевиков, которые были масонами. «Преобладающее влияние евреев в масонстве,— продолжает Оболенский,— считается не вызывающим сомнений. Было даже принято называть масонство жидомасонством. Я не знаю, насколько многочисленны евреи в масонских ложах других стран. Но среди русских масонов периода перед революцией было мало евреев, хотя двери масонских лож были, конечно, открыты перед ними».

Оболенский не только констатирует последнее обстоятельство, но и пытается его объяснить. «Я объясняю это себе тем фактом, что русское масонство рекрутировало прежде всего значительных людей, известных в различных кругах русской прогрессивной общественности. Наиболее выдающиеся евреи, однако, были очень неравномерно распределены среди этих групп. Они имели преимущественное влияние в социалистическом секторе русской интеллигенции, особенно среди социал-демократов — меньшевиков и большевиков. А эти полити-

ческие течения относились негативно ко всем формам союза с буржуазной демократией, включая масонство». Кроме упомянутого большевика, среди масонов были меньшевики, но также немного. «Вот в основном почему, как я полагаю, было мало евреев в русском масонстве. В частности, насколько я помню, не было ни одного еврея в Высшем совете, в течение моего трехлетнего пребывания в нем. Таким образом, по могло быть и речи о руководящем влиянии епреен».

Указание Оболенского о том, что масоны стремились вербовать новых членов прежде всего среди «значительных людей», начиная от либералов и кончая революционерами, следует признать очень важным. Из него автоматически вытекает, что людей правого толка, начиная с октябристов, в организации не было, общеполитический уклон ее был явно либеральный.

Последнее обстоятельство неизбежно Ставит вопрос о Милюкове, и Оболенский Но уклоняется от ответа на него. «В правых .кругах, как в России, так и в эмиграции,— пишет он,— никто не сомневался, что П. Н. Милюков принадлежал к масонам, и они были склонны приписывать его влияние в русской политической жизни его жидомасонским связям. Без всякого сомнения, масоны не раз прилагали усилия, чтобы включить этого выдающегося человека в свою организацию, но все эти усилия он самым решительным образом отвергал. Он не только не участвовал в русском масонском движении, но занимал по отношению

ft нему отрицательную позицию». Из этого еще раз следует, что Милюков был прекрасно осведомлен о существовании масонской организации.

В заключение Оболенский переходит к главному вопросу, вокруг которого шаманствовали черносотенцы в эмиграции,— к их обвинению, что революцию в России подготовили и совершили именно масоны. Автор воспоминаний отвергает этот тезис самым решительным образом. «Совершенно неверно утверждение, что революция в России была подготовлена масонами. Среди масонов были, конечно, люди, которые желали революции и вели революционную пропаганду, но среди них было и много противников (революции.— А. А.). Большинство, к которому принадлежал и я, во всяком случае отвергало революцию в военное время. Таким образом, масонство как целое не могло содействовать революции. Но, может быть,— идет он далее,— масоны использовали революцию для той или другой своей цели, пусть даже они не вызвали ее? На этот вопрос также следует ответить отрицательно».

Большинство, к которому принадлежал Оболенский, могло быть только одно — либерально-кадетское. А кадеты, как известно, прилагали поистине неимоверные усилия, чтобы не допустить революции, мотивируя это тем, что во время переправы не перепрягают лошадей, т. е. революция во время войны приведет к катастрофе. Таким образом, задача масонской организации «в целом», как пишет Оболенский, была та

же, что и у кадетов, и у «Прогрессивного блока»,— не допустить революции, и значит, обратная тому, что ей инкриминировали обличители жидомасонства.

Отвергает Оболенский и их последний тезис о том, что и после Февральской революции масоны заправляли всем и вся. Наоборот, сообщает он, победа революции явилась началом конца масонской организации. «Революция,— свидетельствует он,— не объединила русское масонство, наоборот, она раздробила его. Незадолго до революции я покинул Высший совет, и по этой причине деятельность его в ходе революции мне неизвестна. Однако, зная приблизительно его состав/я не могу себе вообразить, чтобы он играл большую роль в революционных событиях, так как его члены состояли в различных взаимно враждующих политических партиях, внутренняя сплоченность которых была гораздо сильнее, чем масонское «братство» '. Так сильна была в то время вражда между «братьями», что я, например, как председатель одной из петербургских лож, не мог созвать ни одной общей встречи после Февральской революции, поскольку члены моей ложи были просто не в состоянии сесть за общий стол. В других ложах, вероятнее всего, ситуация была такой же. Ко времени большевистской революции и гражданской

1 Ср.: Катков утверждает, что «партийная принадлежность и партийная дисциплина вынуждены были отступить перед более сильными масонскими связями» (примечание публикатора.— А. А.).

войны масонство фактически перестало существовать» '.

Из текста видно, что Оболенский описывает ту же организацию, о которой сообщили Николаевскому два меньшевика — Чхеидзе и Гальперн и писала Вольскому Кускова. Возникает, естественно, тот же вопрос, который был поставлен выше: был ли Оболенский масоном, условно скажем «ритуальным», таким, как Ковалевский, или «упрощенным», давшим только клятву, на чем так настаивала Кускова? Можно, на наш взгляд, смело утверждать, что он был масоном первого типа, т. е. «настоящим». Это видно даже из текста, где он говорит о «братьях» и «братстве» — ключевых масонских словах.

В том же 1965 г. вышла упомянутая выше книга Л. Ф. Керенского, в которой он, как сообщала Кускова, должен был дать свои разъяснения относительно описанной ею масонской организации. Действительно, несколько страниц книги посвящены масонам.

Вообще говоря, начинает Керенский свой рассказ, он не собирался писать о русском масонстве. Но некоторые «разоблачения», которые появились в русской и нерусской печати в последние годы, заставляют его это сделать. В связи с этим он делает следующее примечание. Поскольку он был членом масонского общества, то должен

1 Смит Н. Роль русского свободного масонства в Февральской революции: еще одно (отрывочное) св«-детельство/ZSlavic Review. 1968. V. XXVII. N 4. Р. 606-608.

г 63

подчеркнуть, что не может обсуждать такие вопросы, как состав, деятельность и цели этого общества, потому что связан торжественной клятвой, которая была взята у него во время его вступления в ложу.

Далее Керенский сообщает еще одну любопытную деталь. Во время его отъезда из России летом 1918 г. ему было разрешено открыть существо организации без упоми-,нания каких-либо имен, с тем чтобы сообщить истинные факты, если в прессе появилась бы какая-либо «искаженная версия». Тогда это не понадобилось, но теперь это время наступило, так как Е. Д. Кускова — масон с длительным стажем и известная политическая фигура — назвала его имя в секретных письмах к своим двум друзьям и ¦рассказала другим политическим лидерам о его членстве в ложе.

Уже эта преамбула вызывает ряд сомнений. Почему, спрашивается, «разоблачения» только последних лет заставляют его взяться за перо, а более ранние, скажем книга Мельгунова, оставили автора совершенно спокойным? Кстати говоря, о воспоминаниях Милюкова, которые, по словам Кусковой, явились главной причиной обеспокоенности ее и Керенского, последний вообще не говорит ни слова. Второй вопрос связан с пресловутой клятвой. Если у Кусковой еще была видимость аргумента (еще не все бывшие масоны умерли), то у Керенского не осталось даже этого: к моменту выхода книги он, вероятно, был единственным из оставшихся в живых членов ложи, по его выражению. Не от кого и не для

кого было хранить тайну. Масонское общество, к которому он принадлежал, уже на все сто процентов стало достоянием истории. А для истории, как свидетельствовала Кускова, они и собирались оставить соответствующие записи в своих архивах.

Кроме того, Кускова уже выдала и тайну общества, и тайну самого Керенского не только своим двум друзьям, но, как оказывается, еще и «другим политическим лидерам». Из этого следует, что нежелание Керенского (а также Кусковой) рассказать толком и достаточно подробно о том, что представляла собой и чем занималась пресловутая масонская организация, вокруг которой они напустили столько туману, была обуслонлепа другими причинами, чем те, которые4 они выстаинлп. В 30-е гг., когда писал спои воспоминания Оболенский, их аргументы еще что-то весили, но в конце 50 — начале 60-х гг. они уже утратили всякую силу. Учтем при этом заявление Керенского о том, что ему еще в 1918 г. было разрешено, в случае надобности, рассказать о деятельности организации, сохранив в тайне только имена.

Последующий рассказ Керенского во многом совпадает со свидетельствами Кусковой, Оболенского, Чхеидзе и Гальперна.

Начало своего участия в ложе Керенский датирует осенью 1912 г. Сразу после своего избрания в IV Думу ему было сделано соответствующее предложение. После «серьезных размышлений» он пришел к заключению, что цели масонского общества и его собственные «соответствуют» друг дру-

гу, и поэтому он решил вступить в него. «Я должен особо подчеркнуть,— писал он,— что наше общество было нерегулярной масонской организацией». Во-первых, оно было необычно тем, что разорвало связи со своими иностранными масонскими обществами и принимало женщин; во-вторых, был отменен весь комплекс масонского ритуала и системы степеней. Должна была соблюдаться лишь такая внутренняя дисциплина, которая могла обеспечить нужный моральный уровень членов и их способность сохранять секреты.

Весьма существенно свидетельство Керенского о том, что никакой документации — ни письменных протоколов, ни списков членов лож — не велось. И именно эта секретность, указывает он, обусловила недостаток информации о целях и структуре общества. Местные ложи, указывает Керенский, были основой всего общества. В дополнение к ложам, образуемым по терри' ториалышму признаку, Верховный совет имел право создавать «специальные ложи», т. е. ложи, так сказать, профессионального типа. Так была создана ложа в Думе. Еще одна была организована для журналистов и т. д.

Каждая ложа была автономна. Другие органы не имели права вмешиваться в ее работу и выборы членов. Ежегодные конвенты делегатов лож обсуждали их работу и выбирали членов в Верховный совет. На этих конвентах Верховный совет в лице своего генерального секретаря представлял доклад, в котором давал оценку полити-

ческой ситуации и предлагал программу действий на следующий год. На этих конгрессах порой возникало острое столкновение мнений (причем иногда между людьми, принадлежавшими к одной политической партии) по таким жизненным проблемам, как национальный вопрос, форма государственного устройства, аграрная реформа. «Но мы никогда не позволяли,— с гордостью подчеркивает Керенский,— этим разногласиям поколебать нашу солидарность». И эта «надпартийная политика», писал он далее, дала «замечательные результаты, особенно в отношении программы будущей демократии в России, которая была осуществлена на широкой OCimiio Временного правительства» '.

Вот нее, что сообщил Керенский о собственно масонской организации, к которой он принадлежал. Заканчивает он свой масонский очерк характеристикой программы и деятельности Временного правительства, но об этом будет сказано дальше в другой связи 2.

1 Kerensky A. Russia and History's Turning Point. P. 88-89.

2 После того как эта книга была написана, Н. Смит опубликовал статью с обзором источников по русскому масонству 1906—1918 гг. В ней называются некоторые материалы и издания, не упоминаемые в настоящей главе, по на сделанный в ней анализ влияния не оказывают (Smith N. Political Freemasonry in Russia 1906—1918: A Discussion of the Sources//The Russian Review. An American Quarterly Devoted to Russia Past and Present. Apr. 1985. P. 151—171).

В том же контексте укажем еще на две работы: второй том трехтомной монографии польского исто-

Глава 2

«ДИСПОЗИЦИЯ № 1» И «ДИСПОЗИЦИЯ № 2»

Таковы источники, на которых базируются выводы Н. Яковлева и В. И. Старцева. Все они, как видим, зарубежного происхождения. На это обстоятельство обратил внимание И. И. Минц. Однако В. И. Старцев не согласился с ним, возразив, что тот «неточно утверждает, что факты о существовании в России политического масонства в 1905—1917 гг. заимствованы нами главным образом из зарубежных публикаций. Он игнорировал извлеченные из советских архивов показания Н. В. Некрасова 20—30-х гг., воспроизведенные в книге Н. Н. Яковлева» '. Непонятно, почему В. И. Старцев ограничился только этим примером: Н. Яковлев использует и некоторые другие источники отечественного происхождения. И тем не менее И. И. Минц прав: именно охарактеризованные нами публикации служат основой, стержнем и вдохновляющим импульсом (не считая книги Каткова) как для Н. Яковлева, так и для В. И. Старцева. При этом необходимо сделать одну оговорку. Оба автора используют только те пуб-

рика Людвига Хасса (Ludwik Hass. Ambicje, rachu-by, rzeczywistosc: Wolnomularstwo w Europie Srod-kowo-Wschodniej. 1905—1928. PWN, Warszawa, 1984. T. 2. С 57—76, 110—113) и статья О. Ф. Соловьева (Соловьев О. Ф. Масонство в России//Вопросы истории. 1988. № 10. С. 3—25).

1 Старцев В. И. Внутренняя политика Временного правительства. С. 123.

ликацйи, которые работают на их концепцию. Свидетельства, противоречащие ей, просто игнорируются, не говоря уже о том, что не делается ни малейшей попытки объяснить расхождения в указанных публикациях, выявить степень достоверности содержащихся в них сведений, одним словом, сделать то, что в исторической науке принято называть критикой источников, а без этого, конечно, ни одна гипотеза не может быть сколько-нибудь убедительно доказана.

Н. Яковлев берет масонского быка за рога с первой же страницы своей книги в введении, озаглавленном довольно интригующе: «Вводное замечание к уже написанному другими». Смысл этого «Замечания» состоит м том, что вес написанное другими о поркой мироиой войне и Февральской революции имеет один существенный пробел: в нем нет ни слова о масонах. А именно они, как оказалось, были подлинными руководителями русской буржуазии в указанные годы, а не буржуазные партии, вроде кадетской, как принято было считать до сих пор. И причина тому не историки, а эти самые масоны, которые тщательно хранили тайну своей деятельности и в эмиграции, и лишь с середины 1950-х гг. кое-что стало пробиваться наружу. Далее идет ссылка на известное нам место из воспоминаний Милюкова, где он пишет о спайке пресловутой четверки во Временном правительстве и сообщается о том потрясении, также нам известном, которое испытала Кускова (а за ней и Керенский), узнав об

этих «сделанных Походя» замечаниях. «Так,— восклицает автор,— в середине пятидесятых годов была приоткрыта завеса над деятельностью тайной масонской организации, у руководства которой к 1917 году стояли Н. В. Некрасов, Л. Ф. Керенский, М. И. Терещенко, А. И. Коновалов — ведущие деятели Временного правительства!» '

После этого идет рассказ о потасканном фате князе Пебутове и глупой охранке, давшей себя запросто провести хитроумному Милюкову, к которому мы еще вернемся.

Историю возникновения этой организации, ее цели и средства их достижения, принятые ею, Н. Яковлев изображает следующим образом. В сентябре 1915 г., после провала переговоров «Прогрессивного блока» с правительством, «те, кто считал себя руководителем русской буржуазии, решили создать тайную организацию». Они «преисполнились решимости пренебречь всеми партийными различиями» и создать организацию «но тину масонских лож», с тем чтобы «охватить высшую структуру Российской империи, особенно двор, бюрократию, технократию и армию». Все это нужно было для того, чтобы нейтрализовать или устранить монархию и осуществить «переход всей полноты власти в руки буржуазии в рамках диктатуры». Последняя же нужна была для того, чтобы не допустить революции, а если она все же

1 Яковлев И. И. 1 августа 1914. С. 5.

вспыхнет,— потопить ее в крови. Это «была главная цель объединения политиков, формально принадлежавших к разным буржуазным партиям». Такова посылка, далее идут доказательства.

Доказательством номер один служит «Диспозиция № 1», которой автор придает ключевое значение. В начале сентября 1915 г., уверяет Н. Яковлев, «возник сверх-законспирированный «Комитет народного спасения», который и издал 8 сентября указанную «диспозицию». В этом «таинственном документе», найденном в бумагах Гучкова, «формулировались цели этой новой организации». Об этом говорит содержание документа. В нем утверждалось, что Россия ведет две пошил — «против упорного и искусного врага вовне и против не менее упорного и искусного врага внутри». Достижение победы над первым немыслимо без предварительной победы над вторым, под которым разумелась «правившая династия». Для победы над внутренним врагом надо оставить всякую мысль о «блоках и объединениях с элементами зыбкими и сомнительными» (слова документа) и немедленно назначить штаб верховного командования, основную ячейку которого составят князь Г. Е. Львов, А. И. Гучков и А. Ф. Керенский.

«Отцы — основатели организации», пишет далее автор, настаивали: борьба «должна вестись по установленным практикой правилам военной дисциплины и организации» (цитата из «диспозиции»), С самого начала, указывает Н. Яковлев, подчерки-

вался избранный, а не массовый характер организации. «Сия работа,— цитирует он,— не касается обыкновенных граждан, а исключительно лиц, участвовавших в государственной машине и общественной деятельности». В «диспозиции» в качестве пригодного метода признавался прежде всего «отказ войск» иметь какое-либо «общение» с лицами, подвергнутыми остракизму штабом верховного командования, удаленными от государственных и общественных функций. Хотя, естественно, в скобках замечает по этому поводу Н. Яковлев, «они продолжали занимать соответствующие посты в иерархической пирамиде империи!».

? «Заговорщики считали, однако, совершенно обязательным,— подчеркивает Н. Яковлев,— чтобы не допускалось стачек, могущих «нанести ущерб государству», т. е. стремились предотвратить любое массовое .движение против царизма. Иными словами,— делает он главный вывод,— речь шла о подготовке верхушечного дворцового переворота, но отнюдь не революции». Люди, которые его готовили, «не были столь наивны, чтобы вместе с масонским жаргоном, на котором написана «Диспозиция № 1», брать все у идейных предшественников». Фартуки, символика и прочее были отменены, допускались женщины, главным была глубокая тайна и клятва хранить ее. Организация состояла из лож по пять человек, «подчиненных в конечном счете «штабу верховного командования». Здесь, как видим, Н. Яковлев перешел от «диспо-

зйции» к известному нам письму Кусковой, которое он далее и излагает'.

Итак, в интерпретации Н. Яковлева, дело с «Диспозицией № 1», которую он называет «поразительной»2, выглядит следующим образом: 1) она исходит от «сверхза-конспирированной» тайной организации, возникшей в начале сентября 1915 г.; 2) «отцы — основатели» этой организации считали, что она должна действовать как военная организация; 3) ядром ее будущего штаба является тройка — Львов, Гучков и Керенский, которым предписывалось этот штаб немедленно создать; 4) цель — дворцовый переворот; 5) организация в виде лож по пять человек, подчиненных штабу, но без масонской символики, за исключением клятвы о соблюдении тайны, однако сама «Дпсмо.чиция № 1» написана «на масонском жаргоне».

Документ, который так поразил Н. Яковлева, был опубликован более 50 лет тому назад, и не где-нибудь за тридевять земель, а в широко известном советском архивном издании 3. И ни один советский историк не обратил на него ни малейшего внимания, не придал ему никакого значения. Только белоэмигрантский историк С. П. Мельгунов за 45 лет до Н. Яковлева (о чем последний почему-то умалчивает) подверг «Диспозицию № 1» детальному анализу и пришел к выводу, что это достаточно серьезный до-

213.

1 См.: Яковлев Н. Н. 1 августа 1914. С. 7—8.

2 См. там же. С. 9.

См.: Красный Архив. 1928. № 1 (26). С. 210—

Кумент масонского происхождения, с которым историк не может не считаться.

Но, к чести Мельгунова, который с первых же страниц своей книги предупредил читателя, «что в ней будет много предположений и догадок» ', он отнесся к «диспозиции» гораздо осторожнее и выводы сделал куда более умеренные, чем Н. Яковлев. Приведя текст «диспозиции» почти целиком, Мельгунов задается вопросом: «Что это? Мистификация? Полицейское измышление? Плод досужей фантазии любителя измышлять проекты? Из трех предположений третье наиболее возможно». Здесь-то Мельгунову и следовало бы остановиться, чтобы не подвергать риску свою репутацию историка. И, судя по поставленным вопросам, он это понимал. Но... не удержался. Соблазн доказать, что масоны принимали активное участие в оппозиционном движении и подготовке дворцового заговора, пересилил осторожность и преодолел сомнения. «Надо, однако, признать,— пишет он далее,— что при всем своем своеобразии документ довольно отчетливо формулировал задачи, которые преследовала оппозиционная правительству политика. Быть может, у иного читателя такое предположение вызовет ироническую улыбку. Но ведь все масонство, в сущности, было «игрой» в аллегории и символы. Иносказательный язык и моральные сентенции — органическая часть масонского «просвещения». Любой

1 Мельгунов С. П. На путях к дворцовому перевороту: заговоры перед революцией 1917 года. Па. риж, 1931, С. 8.

масонский документ будет производить впечатление ходульной наивности. В чьем ином мозгу в 1915 г. могла создаться столь необычайная комбинация, которая соединила в одно кн. Львова, Гучкова и Керенского?»

Как видно из приведенного отрывка, Мельгунов, настаивая на масонском происхождении документа, чувствует себя неуверенно и не столько убеждает, сколько просит с ним согласиться. Дальше эта неубедительность становится еще более неубедительной. «Если предположить,— рассуждает он,— что Львов и Гучков принадлежали к масонству 15 г., имевшему карбоиарские черты (под последними Мельгунов имеет в виду подготовку дворцового переворота.— А. А.), тайна могла бы до некоторой степени разъясниться». Такое предположение, на его взгляд, возможно, но никаких конкретных данных, подтверждающих эту гипотезу, нет. Масонство 1915 г. имело «левое» направление. Гучков же «числился» в рядах правых. Таким образом, Мельгунов прямо признает, что зачисление Гучкова и Львова в масоны не более как его предположение, не имеющее никаких конкретных доказательств. В отношении последнего он сделал следующее примечание: «То, что Львов долгое время во Временном правительстве поддерживал тройку (Керенский—Некрасов—Терещенко), скорее говорит в пользу масонских связей. Характерно, что в кадетской среде поддерживали Львова, числящегося скорее в правом крыле этой партии, где он

был, в сущности, случайным гостем, именно левые, провинциальные кадеты, которые, главным образом, и улавливались в масонские ложи».

В другом месте будет показано, что по части подлинных взаимоотношений Львова с кадетами Мельгунов не имел реального представления. Дело обстояло совершенно иначе. Здесь же подчеркнем добросовестность автора: он запросил и Гучкова, и Керенского (Львова уже не было в живых) об их отношении к «Диспозиции № 1». Ответ, как и следовало ожидать, был отрицательный. «Надо ли говорить,— сообщает Мельгунов,— что А. И. Гучков и А. Ф. Керенский отрицают возможность указанной в документе политической комбинации. Керенский отмечает, что с Гучковым он не был знаком до революции, с Львовым он встретился впервые осенью 1916 г. Но я и не думаю, что документ этот мог исходить непосредственно от них». Последняя фраза — это уже капитуляция, фактический отказ от первоначального утверждения, что документ—дело рук масонов. Дальнейшее рассуждение на эту тему еще более подтверждает этот вывод. Допустим, хватается за последнюю соломинку Мельгунов, что «проект» «Комитета спасения» — продукт чьей-то творческой фантазии. Так или иначе, но к концу 1916 г. такой объединяющий конспиративный центр образовался. «Пятерка» действует довольно энергично и принимает активное участие во всех общественных начинаниях того времени: в «заговоре Гучкова» принимают участие

Некрасов и Терещенко. Через последнего идут «нити», к Родзянко и к великосветским кругам. Некрасов «связывает» заговор с думскими сферами «и с партией, в которой он состоял и занимал видное положение». Он представлял в ней левое крыло, которое «тянуло» к трудовикам. «Некрасов связывал, таким образом, дворцовый переворот с социалистической частью демократической общественности. Близкие отношения Некрасова к Львову соединяли петербургские проекты с московскими затеями»'.

Так или иначе обстояло дело, уже не имеет значения, потому что не имеет отношения к «Диспозиции № 1». В приведенном отрывке речь идет уже о совсем других тчцлх: о сия.чях и взаимопроникновении различных групп номещпчьс-буржуазной «обмич'пнчшости», лихорадочно искавших иыхода \\л сложившейся в результате засилья распутипщины и «темных сил» в управлении государством трагической ситуации. И в этих гаданиях много спорного и сомнительного, но, как мы помним, автор честно предупредил, что в его изложении будет много предположений и догадок.

Что же сказал Мельгунов о «Диспозиции № 1», как таковой? Очень немного: он допускает, что документ вышел из масонских кругов и что никто из указанной в нем троицы не был его автором. Ни о какой сверхсекретной организации у Мельгунова нет и речи — при всей его склонности к гаданиям

1 Мельгунов С. П. На путях к дворцовому перевороту: заговоры перед революцией 1917 года, С 191 — 192.

такая мысль не могла ему прийти в голову, ибо несостоятельность ее была бы совершенно очевидна. История пресловутых «заговоров», которую Мсльгунов хорошо изучил, воочию показала всю неспособность оппозиционной «общественности» к созданию сколько-нибудь серьезной и действительно хорошо законспирированной организации. Характерно, что Мельгунов сам не счел даже нужным проанализировать текст «Диспозиции № 1», предоставив судить о ней самому читателю.

Итак, что же это был за документ? Кто его автор и каково его подлинное содержание? Ответ на этот вопрос необходимо начать с одного очень важного разъяснения. Характер «Диспозиции № 1» таков, что адекватно передать его содержание и смысл при помощи пересказа и цитат нельзя: документ принадлежит к числу таких редчайших писаний, которые от такого обращения с ними не проигрывают, как это обычно бывает с «нормальными» источниками, а выигрывают. Выигрывают в логике, здравом смысле и т. д. Иными словами, становятся более значительными, чем есть на самом деле. Но когда они предстают перед читателем целиком, во всей своей перво-зданности, все становится на свои места. Не требуется даже особого комментария, чтобы понять, что это за документы. Поэтому мы вынуждены привести целиком «Диспозицию № 1».

«Диспозиция № 1» была опубликована неким Б. Кругляковым, который нашел ее, как он сообщает, среди бумаг А. И. Гуч-

кова. Из его вводной статьи для нас представляют интерес лишь последние два абзаца. Приведя слова, принадлежащие якобы Гучкову (они взяты из документа, составленного департаментом полиции со ссылкой на известную документальную публикацию «Буржуазия накануне Февральской революции». 1927. С. 50), о том, что «нужно всем скорее объединиться и организоваться, и эта организация нужна не только для борьбы с врагом внешним, но еще больше для борьбы с врагом внутренним— той анархией, которая вызвана деятельностью настоящего правительства», публикатор далее резюмирует от своего имени: «Весьма характерно, что эта мысль, высказанная А. И. Гучковым на съезде земского и городского союзов, открывшемся 7 сентября 1915 г., почти в таких же выражениях повторяется и публикуемой «диспозицией» «Комитета народного спасения», которая датирована днем позже, т. е. 8 сентября». Таким образом, Б. Кругляков считает, что по своему содержанию и настроению «диспозиция» полностью находится в русле настроений земско-город-ской оппозиционной общественности и скорее всего, судя по дате, является пря- «ым откликом на ее съезд. , Далее делается попытка объяснить цель «диспозиции», обусловленная ее загадочной подписью: «Комитет народного спасения». «Это совпадение,— считает публикатор,— по-видимому, не случайно, так как донесениями охранки подтверждается, что буржуазия, готовясь к будущей своей ро-

ли, организовывалась легально и конспиративно. В недрах «подполья» при активном, по-видимому, содействии Гучкова и был создан «Комитет народного спасения», диспозиция которого, найденная среди бумаг Гучкова... есть не что иное, как предварительная программа блока крупной и мелкой буржуазии, делившего задолго до падения самодержавия плоды грядущей Февральской революции» '.

Все сказанное в этом отрывке — плод досужей фантазии Б. Круглякова, который, судя по всему, не имел серьезного представления ни о документах охранки, ни об организациях буржуазии, как крупной, так и мелкой.

Будучи хорошо знакомы с документами департамента полиции, фиксировавшего все, что только он мог (и не мог), по части деятельности помещичье-буржуазной оппо-"зиции в годы войны как в Думе, так и в земско-городской среде, мы с полной ответственностью заявляем, что никаких секретных организаций буржуазии он не обнаружил, поскольку их просто не было в природе (за исключением масонской организации, о которой идет речь в настоящем очерке).

Созданный якобы в середине 1915 г. тайный блок крупной и мелкой буржуазии, •рассчитанный на будущую революцию, также является домыслом публикатора.

Предположение Б. Круглякова о том, что в создании «диспозиции» принимал не-

1 Красный архив. 1928. Т. 1 (28). С. 211—212.

посредственное участие Гучков, основано только на том, что она была найдена в его архиве. Между тем найденный им экземпляр уже сам по себе доказывает обратную версию о том, что к Гучкову этот документ попал случайно и не имел к нему никакого отношения. Дело в том, что он бракованный, в нем много ошибок, подчас радикально меняющих смысл и свидетельствующих не просто о небрежной, а о неграмотной перепечатке. Получается весьма странно: один из авторов «диспозиции» имеет в своем распоряжении совершенно неудовлетворительный текст'. В результате сам публикатор исправляет текст документа, причем не на основании другого экземпляра, которого у него не было, а по догадке. В нескольких случаях он исправил его правильно, в других ошибочно, но большую часть ошибок он просто не увидел и.не мог увидеть.

Но поскольку Н. Яковлев имел дело только с публикацией Красного архива, мы воспроизведем именно ее с теми исправлениями, которые сделал Б. Кругляков. Ошибки документа, действительные и мнимые, публикатор дал в подстрочных примечаниях, но мы удобства ради перенесем их в текст, заключив в круглые скобки. В квадратных же скобках будут нами даны исправления в соответствии с подлинником.

1 К сожалению, нам не удалось его обнаружить в фонде Гучкова (Центральный государственный архив Октябрьской революции, высших органов государственной власти и органов государственного управления* СССР (далее: ЦГАОР СССР), ф. 555).

Диспозиция № 1

Необходимо:

1) Признать, что война ведется на два фронта: против упорного и искусного врага во вне и [против] не менее упорного и искусного врага внутри.

2) Отделить определенно и открыто, людей понимающих и признающих (признававших) [признавших] наличность внутренней войны, столь же важной, как и внешняя, от людей, не понимающих или не желающих признать наличность двух войн.

3) Признать, что достигнуть полной победы над внешним врагом немыслимо без предварительной полной победы над врагом внутренним.

4) Признать, что полная победа внутри означает публичное и окончательное связующее [окончательно-связующее] преклонение всех без исключения лиц в империи перед утверждением: «русский народ есть единственный державный хозяин (хозяйственный) земли русской», с соответствующими [с соответственными] из сего практическими нынодами, а именно: право хозяина иметь (имеет) свое мнение, открыто его высказывать и требовать беспрекословного подчинения его организованной воле.

5) Для успешности борьбы по внутреннему фронту отстаивать [отставить] идеи всяких блоков и объединений с элементами зыбкими и сомнительными, немедленно назначить штаб верховного командования из десяти лиц, предоставив сие основной ячейке: кн. Львов, А. И. Гучков и А. Ф. Ке-

ренский, и, отказавшись при выборе кандидата [от назначения] по признаку личного уважения и прошлых заслуг, а назначить [назначая] исключительно по признакам: а) ясности мышления, б) честности слова и в) твердости воли.

6) Признать, что организация борьбы за народные права должна вестись по установленным практикой правилам военной централизации и дисциплины, совместной с широкой инициативой отдельных частных начальников. Лозунг объединения и борьбы: возвращение в руки хозяина — русского народа в лице его организованного представительства — прав, узурпированных за время его несовершеннолетнего приказчика [несовершеннолетия его приказчиками].

7) Верховное командование организованное народом в борьбе за свои права принять на себя А. И. Гучкову, как объединяющему в себе доверие армии и Москвы, отныне не только сердца, но и волевого центра России.

8) Методы борьбы за права народа должны быть мирными, но твердыми и искусными. Памятуя, что лиц с именами, на которые с упованием взирают армия и народ, никто тронуть не посмеет, эти лица должны произносить [и производить] своевременно слова и действия, другим недоступные (недоступным). Коронованные народным доверием и надеждой, они должны принять [приять] на себя не только лавры венков, но и их тернии.

9) Мирная борьба разумеет, прежде всего, открытое и всенародное отделение коз-

лищ (козлиц) от овец. Кто за народ, [тот] должен быть отделен и организован [съор-ганизован], дабы тверды и организованы были его кадры. Кто против народа, тот должен быть занесен в особый список с занесением его проступков и ответственности за задержку дела обновления России.

10) Сия работа, не касающаяся обыкновенных граждан, а исключительно лиц, участвовавших в государственной машине и общественной деятельности, дает возможность определить силы обоих лагерей и в зависимости от этого укажет и способы мирной борьбы.

11) Мирная борьба должна оперировать не методами забастовок, вредных для войны внешней [внешней войны] и для интересов населения и государства, а методом отказа войск, борцов [всех борцов] за народное дело, от какого бы то ни было общения с лицом, удаление которого от государственных и [или] общественных функций декретировано верховным командованием. В связи с этим все отрицательные [и положительные] поступки лиц у власти должны быть открыто и всенародно «записаны на книжку», с предупреждением, что по окончании войны будет дан [отдан] приказ «к расчету стройся», и никакое торжество (никакие торжества) по случаю мира и естественные утомленья (так в подлиннике) не (смогут — слово вставлено публикатором.— А. А.) сломать решимости [не сломят решимости], расчет этот произвести по заслугам перед народом и армией. Должно быть твердо

установлено, что врагам народа в эту поворотную минуту амнистии не будет в течение 10 лет после заключения мира.

12) Признать, что внешним [важнейшим] фактором успеха или проигрыша внутренней войны представляется пресса и ее повышающее,— правдиво (правдимо)-патриотическое— или понижающее — лживо-пошлое — воздействие на массы. Посему: а) перестать сантиментальничать с прессой, руководители которой цинично набивают себе карманы, покупая свои доходы прислуживанием к врагам народа; б) подчинить прессу верховному командованию и требовать ее согласованных действий, несогласных же заставить молчать путем снятия с работы [работ] рабочего персонала и объявления бойкота неподчинившихся органов печати.

Пока не представляется желательным развивать далее сии основные решения. Сочувствующие приглашаются заявлять о том вышеуказанным лицам. Из числа этих заявлений будет видно, созрели ли обыватели до сознания неотложной необходимости по-военному организованной, не боящейся [не боявшейся] света армии для открытой мирной, но неослабной войны [неослабленной борьбы] за победу, порядок и права народа. В зависимости от развития событий на внутреннем фронте диспозиции подлежит переменам и дополнениям, о которых будет сообщено.

Комитет народного спасения. Дана в Москве 8 сентября 1915 года.

Таков этот документ. Беглого взгляда достаточно, чтобы понять, что перед нами типичный образец политической графомании. Самое удивительное то, что Мельгунов, считавшийся и сам себя считпшиий специалистом по масонству, увидел и нем иносказательный масонский язык и масонские моральные сентенции, хотя пи того, ни другого нет и в помине. Вот если бы он написал, что автор «диспозиции» — человек недостаточно интеллигентный, с неуклюжими оборотами и т. п., это бы более соответствовало действительности. Что же касается содержания и направленности «диспозиции», то необходимо учитывать время и условия, в которых она появилась.

«Диспозиция» была своеобразным отражением реакции помещичье-буржуазной цензовой «общественности» на бесцеремонный роспуск Думы правительством Горемы-кина в ответ на образование в конце августа 1915 г. думского «Прогрессивного блока», потребовавшего в своей декларации «министерства общественного доверия» и настаивавшего на продолжении думской сессии. Образование блока означало переход к открытой оппозиции правительству не только либералов—кадетов, прогрессистов и «левых» октябристов, но и правых фракций — земцев-октябристов, фракции «центра» и «прогрессивных националистов», за исключением националистов-балашовцев и крайних правых. В результате вместо двух боль-шинств, характерных для третьей и четвертой Думы, образовалось одно большинство, противостоящее правительственным верхам.

Причина появления этого невозможного Но прежним временам политического альянса была обусловлена весенне-летними поражениями царской армии, повлекшими за собой оставление огромных территорий, обнаружившейся полной неподготоиленностью России к войне и другими хорошо известными причинами.

Вся тонкость ситуации, связанная с разгоном Думы 3 сентября 1915 г., состояла в том, что блокисты и земско-городская «общественность» по причинам, о которых здесь нет надобности говорить, были уверены, что царь пойдет на уступки и даст требуемое «правительство доверия». Говоря иначе, они не сомневались в своей победе. Разгон Думы поразил их, как гром, вверг в настоящий шок, и дело было не просто ц поражении, а в полной беспомощности и растерянности «оппозиции» перед лицом совершившегося факта, незнании, как реагировать на разгон Думы, что делать дальше. Но главный, «конституционный», «мирный» рефлекс сработал мгновенно: никаких забастовок, «незаконных» и тем более революционных действий. Ко всем прочим доводам либералов, направленным против революционного разрешения стоявших перед страной задач, в годы войны прибавился еще один: во время переправы не перепрягают лошадей, т. е. революция во время войны грозит национальной катастрофой.

Естественно, что в кругах «оппозиции» и сочувствующей ей публики стал обсуждаться на все лады и везде, где только можно, вопрос о том, как ответить правительству и

двору, какую тактику 6о\и,(\и\ mrtp«Ti> в поставленных самим себе «мирных» рпмиах. В поиски ответа на этот вопрос пюпочилмсь политики, земцы, журналисты и т, д., п \ш числе и обыватели — графоманы. И нитор «диспозиции» был одним из них.

Прежде всего необходимо подчеркнуть, что стержнем всей «диспозиции» является идея о мирных средствах борьбы. Об этом говорится достаточно определенно несколько раз («методы борьбы за права народа должны быть мирными» — пункт 8; «Мирная борьба разумеет прежде всего...» — пункт 9; «Мирная борьба должна оперировать не методами забастовок... а» и т. д.— пункт 11). Все содержание «диспозиции» сводится к выдаче конкретных рецептов по реализации этого основного тезиса.

Как и положено «диспозиции», первые ее пункты посвящены оценке обстановки и расстановке сил. Оценка сводится к признанию, что страна ведет не одну, а две войны — внешнюю и внутреннюю — и без выигрыша последпе» невозможно одержать военную победу. Тому, кто изучал внутриполитические события в годы первой мировой войны, хорошо известно, что формула двух войн была самым расхожим местом у помещичье-буржуазной оппозиции. Ее десятки и сотни раз склоняли во всех вариантах и сочетаниях думские кадетские златоусты и респектабельные земцы, весьма правый деятель член Государственного совета В. И. Гурко и не менее правый В. В. Шульгин. Эта формула в употреблении автора «диспозиции» означает только одно: он читал газе-

ты с думскими отчетами и был знаком с постановлениями земского и городского съездов, с которыми был знаком любой интеллигентный или полуинтеллигентный обыватель.

Вторая идея о том, что только русский народ — «единственный державный хозяин», также взята автором «диспозиции» напрокат у думских и иных оппозиционеров. Дело в том, что правые обвиняли цензовую оппозицию, что она, встав на путь борьбы с верховной властью, т. е. с царем, стала фактически на путь государственной измены, так как именно царь, как гласят основные законы, является «державным хозяином» страны. Для либералов, помешанных на «законности», такое обвинение звучало достаточно серьезно. И, чтобы выйти из положения, кадетские и иные «конституционные» мудрецы выдвинули в противовес формулу о «державном хозяине» — народе. Суть ее сводилась к следующему рассуждению: да, царь, конечно, «державный хозяин», мы это признаем, но, когда речь идет о судьбе страны, о самом факте существования государства российского, т. е. когда приходится выбирать между царем и страной, здесь ситуация меняется и выбор делается в пользу страны.

Практические рецепты , «диспозиции» очень скромны. Так, Н. Я комлей цитирует пятый пункт «диспозиции», который требует «отставить (а «не отстаивать», как в публикации) идеи всяких блоков и объединений с элементами зыбкими и сомнительными», но не задается вопросом, кого автор

«диспозиции» разумеет под ним. Нет никаких сомнений, что «зыбкий и сомнительные» у него — это те, кто сюит правее «Прогрессивного блока», но лоисе ультраправых, для которых претензии блокистов кажутся слишком радикальными, и ато мешает им его поддерживать. Такие элементы в Думе действительно были, и именно с ними «диспозиция» советует больше не иметь дела.

Что же касается рекомендации «немедленно» создать штаб из 10 лиц с поручением сделать это троице, состоящей из Гучкова, Львова и Керенского, то здесь графоманская сущность автора «диспозиции», его полная неосведомленность о действительной политической кухне в оппозиционных кругах, обывательский уровень его сочинительства выступают наиболее наглядно.

Начнем с мелочи: инициалы Гучкова и Керенского указаны, князя Львова — нет. Спрашивается, мыслимо ли это для первого директивного документа, за которым стоит, как считает Н. Яковлев, могущественная тайная организация? Почему «верховное командование организованным народом» «диспозиция» предлагает именно Гучкову, а не Львову? Ответ лежит на поверхности. Автор помнит, что Гучков в третьей Думе был председателем комиссии по государственной обороне, поставившей своей задачей возрождение военной мощи России, утерянной во время русско-японской войны. В этом качестве он завел обширные связи в военных и в военно-мор-

ских кругах, среди той части офицерства и генералитета, которые тоже стояли па позициях «обновления» и «возрождения» военного могущества страны. В обстановке войны задача привлечения на свою сторону армии, в лице ее командного состава прежде всего, с точки зрения думской и земско-городской оппозиции, была жизненно важной. Естественно, по мысли автора «диспозиции», что Гучков является самой подходящей фигурой для осуществления сближения армии и Думы в лице ее «Прогрессивного блока».

Несуразность всей идеи создания штаба бросается в глаза. Во-первых, почему надо назначать штаб, когда он уже имеется в лице самого «Комитета народного спасения»? Во-вторых, почему сразу ему не назначить требуемые им 10 лиц? И почему вообще десять, а не пятнадцать и не двадцать? А просто потому, что десять — круглое число. А то, что названы лишь три фамилии, говорит только о том, что сам автор «диспозиции» просто затруднялся назвать весь десяток, который составил бы этот пресловутый «штаб». Об авторской маниловщине и далекости от подлинной политики говорит и сделанный выбор фамилий. Тот, кто знаком с политическими взглядами, вкусами и характерами Гучкова и Львова, хорошо знает о несовместимости их друг с другом, не говоря уже об их общей несовместимости с Керенским.

Очень наглядно графомапство автора «диспозиции» обнаруживается, когда сопоставляешь требуемые им «военную цент-

рализацию и дисциплину» с конкретными мерами, которые ни рекомендует организованному по-ноеппиму будущему штабу проводить I! Ж11.ЧИ1.. Иге nun п конечном итоге сводятся к морши.ной, и не политической размежоике.. Сим inttirt рекоменду-ется сформиронпть но приникну личных качеств, a не политических и:и'лядов. Пункт 9 предлагает отделим, оиец от козлит, т. с. порядочных людей от плохих.

Очень иоюмителеп и л'ом отношении пункт 11. Что собстиеипо он предлагает? Очень простую пещь. Все причастные к власти люди, запятнавшие себя «отрицательными поступками», должны быть взяты на заметку, с тем чтобы объявить им, что после войны они будут подвергнуты моральному остракизму сроком на 10 лет (опять цифра 10). Точно так же обстоит дело и с прессой. Плохую прессу будущему штабу предлагается решительно осудить и бойкотировать. Здесь еще рекомендуется к непокорным применять такое оружие, как снятие с работы персонала (какого: типографских ли рабочих, самих журналистов, делающих газету,— неясно). Но что под этим разумеется конкретно, если иметь в виду, что «диспозиция» решительно не допускает забастовок, непонятно.

Отметим еще, что «диспозиция» составлена в Москве, о чем прямо указывается в документе. Москва названа в нем сердцем и волевым центром России. Следует иметь в виду, что фраза: «Москва — сердце русской оппозиции» — также одна из самых расхожих формул цензовой оппозиции, свя-

занной с действительным процессом большего либерального полевения первопрестольной по сравнению с Петроградом, по причинам, о которых здесь нет надобности говорить.

Мы не сомневаемся, что все наши доводы, приведенные для доказательства графоманского происхождения «Диспозиции № 1», не убедят Н. Яковлева. В таком случае его оппоненты ответят ему «Диспозицией № 2».

Как мы помним, автор первой «диспозиции» в конце обещал, что «в зависимости от развития событий... диспозиция подлежит переменам и дополнениям, о которых будет сообщено». Это свое обещание он выполнил очень скоро — ровно через 10 дней (и.ч чего еще ра.ч следует, что он был явно неравнодушен к этому числу), разразившись «Диспозицией № 2», о существовании которой ни Мельгунов, ни Н. Яковлев ничего не знают. Эта вторая «диспозиция»— шедевр, ничуть не уступающий первой.

Диспозиция № 2

- В ответ на резолюции московских съездов земств и городов последовало решение противника: съезды благодарить; депутации не принимать, парламента немедленно не созывать.

Таким образом, маски сдернуты. Все, даже наивнейшие Ковалевские, Милюковы, Челноковы и Шиигаревы, должны наконец уразуметь, что они своей компромисснос-тыо подставили русскую общественность под удар, которого следовало избежать.

Противник действует смело и последовательно: имея нею строну и общественное мнение союзником протин себя, он наносит общественности удпр за ударом. Чем же отвечает на это русский общественность? Руководимая бе.чнольными говорунами, она только ежится и грозит кулаком в кармане. Между тем отпет ние жесты должны быть сделаны немедленно, ибо без них наступление протиниикл может постепенно повести к потере даже1 закрепленных с 1905 г. позиций. Кто не понимает этою, должен устраниться от руководящих ролей.

Посему надлежит:

1) А. И. Гучкову, А. Ф. Керенскому, П. П. Рябушинскому, В. И. Гурко, кн. Г. Е. Львову немедленно собраться в Москве и приступить к организации земского и городского съезда, созываемого частным порядком в Москве на 15 октября с. г.

2) Означенным пяти лицам выработать программу съезда и текст приглашения на оный, разослав его лицам, участие каковых желательно, и предоставив выбор делегатов частным совещаниям земских и городских гласных по всей империи.

3) Твердо установить, объявив об этом через- газеты, что съезд предполагается частный, никаких разрешений поэтому не испрашивать, переговоров с противником о нем не вести и инсценировать его под флагом чашки чая у П. П. Рябушинского.

4) Означенным пяти лицам во исполнение п. 5 нашей диспозиции № 1 просить А. И. Гучкова принять на себя командова-

ние «Армией спасения России» против врагов внутренних. Пополнить состав для сформирования штаба в 10 лиц (п. 5, дисп. № 1), указание коего Гучкову принимать к исполнению в случае наличности в его пользу трех четвертей голосов. Во всех остальных случаях Гучкову принимать решения под личную свою ответственность, а совету поддерживать его в исполнении оных всемерно и беспрекословно.

5) Означенным 5 лицам после того, как они выработают детали ответного жеста по адресу кабинета, безумно ведущего страну к внутреннему обострению, пригласить редакторов и издателей московских газет и установить контакт между тоном газет и намерениями штаба.

6) Ответный жест по адресу гг. Горемыкина п кн. Щербатова (по должности ответственного за возникновение проекта восстановления предварительной цензуры и пр.) мог бы заключаться в объявлении им публичного выговора и отрешения от права общения с уважающими себя общественными деятелями (общественный бойкот) наподобие тех мер, коими финляндцы столь успешно боролись с режимом ген. Бобри-кова.

7) Штабу следовало бы немедленно по своем сформировании приступить к изучению реальной обстановки театра внутренней борьбы и, блокируясь налево, определить последовательность мер воздействия на пробки, применение каковых мер не повредило бы интересам армии и общества, система личного, социального, экономичес-

кого и психического воздействия на врагов народа: г. Горемыкппл, кн. Щербатова, г. Самарина, г. Катенина и т. д.

8) Штабу следовало бы немедленно облечь лицо с достаточным юридическим и практическим омытом обязанностями «общественного прокурора» и, придан ему в помощь несколько помощником, приступить к составлению обвинительных актов против врагом народного дела, индивидуализируя п конкретизируя их ответственность. Работа написания -mix актов должна идти в срочном порядке и быть немедленно опубликованной если не в стране, то за рубежом у союзников, контакт с которыми штаб должен установить немедленно путем отсылки делегатов в Лондон и Париж.

Комитет народного спасения.

Дана в Москве 18 сентября 1915 года '.

Надо полагать, что, если бы Мсльгунову была известна «Диспозиция № 2», не было бы того, что он написал о «Диспозиции № 1», потому что здесь уловить масонский дух не хватило бы уже никакой фантазии, не говоря о том, что «наивнейший» Ковалевский и Шингарев, которыми так недоволен автор «Диспозиции № 2», были масонами, о чем, конечно, он не имел ни малейшего представления.

Из второй «диспозиции» еще более, чем из первой, видно, что к масонству планирующему дворцовый переворот, по утверждению Н. Яковлева, она не имела решительно

' ЦГАОР СССР, ф. 102, 00, 1913, д. 307, л. Б, л. 54—55 об.

никакого отношения. Ее содержание сводится в основном к двум пунктам: 1) собрать осенью явочным порядком земский и городской съезд в ответ на роспуск Думы и отказ царя принять избранную на зем-ско-городском съезде депутацию; 2) организовать моральное осуждение нескольких царских министров, в том числе министра внутренних дел князя Щербатова, и обер-прокурора синода Самарина. О необходимости явочного съезда говорили все и вся в оппозиционных кругах. Что же касается идеи о моральном остракизме негодного правительства, то она, как мы помним, была центральной и в «Диспозиции № 1».

Весь радикализм автора обеих «диспозиций» этим, по существу, и исчерпывался. Что же касается Щербатова, то он, по-видимому, не знал, что министр был за сотрудничество с «общественностью» и уговаривал царя принять депутацию. Так же обстояло дело и с Самариным. Несмотря на то что он был весьма правым дворянским деятелем (до своего назначения он был московским губернским предводителем дворянства, а с конца 1916 г. стал председателем Постоянного совета «объединенных дворян»), Самарин вошел в правительство летом 1915 г. на волне общественного возбуждения, приведшего к отставке четырех наиболее реакционных царских министров, заняв пост обер-прокурора синода вместо Саблера. У него была слава ярого противника Распутина, что полностью соответствовало действительности, и именно поэтому он оказался совершенно неприемлем

для двора и вскоре получил отставку, с возмущением воспринятую «общественностью».

В «Диспозиции № 2» к инициативной тройке прибавлены еще дне фамилии: Рябушинского и Гурко. Почему помнилась первая — понятно: Рнбушинcкий был одним из лидеров московских прогрессистов, одним из создателей и руководителей оппозиционной газеты «Утро России». Симпатия же его к весьма правому и прошлом деятелю, члену Государственного совета, а еще ранее товарищу министра внутренних дел, герою нашумевшей «лидвалиады»', объясняется, вероятно, тем, что Гурко в годы войны «полевел» и стал одним из активных деятелей «Прогрессивного блока».

Особо отчетливо графоманская сущность «Диспозиции № 2» выступает в пункте 4. Здесь вначале идет речь о какой-то совершенно мистической «армии народного спасения», а потом даются указания по поводу полномочий и пределов власти командующего Гучкова и еще не сформированного штаба (который тут уже называется «советом»), взаимно исключающие друг друга. С одной стороны, Гучков мог принимать решения, если их одобряет три четверти штаба (вопрос о том, как из 10 человек выделить три четверти, также представляет некоторую загадку, которой бы не было, если, скажем, была бы названа цифра 12), а с другой стороны, он уполномочивался

1 Имеется в виду покровительство В. И. Гурко купцу-аферисту Лидвалю. (Подробнее см.: Брокгауз Ф. А., Ефрон И. А. С.-Птб. Т. 15. С. 298.)

принимать решения единолично под свою ответственность.

Подчеркнутые слова в пункте 7 — «блокируясь налево» — в общем контексте выглядят полной бессмыслицей, тем более что автор никак не объясняет, что он под этим имеет в виду.

Следует также подчеркнуть, что обе «диспозиции» найдены нами в фонде департамента полиции, в делах, относящихся отнюдь не к масонству (в частности, одно «дело» озаглавлено: «Сведения по 4 Государственной думе за 1914 г.»).

Очень скоро «диспозиции» стали известны департаменту полиции. Произошло это следующим образом. В начале ноября 1915 г. контрразведка 6-й армии произвела обыск у французского журналиста, корреспондента «Temps» Шарля Риве, заподозренного в шпионаже. При обыске у него и были обнаружены и изъяты «диспозиции». Поскольку подобного рода бумаги не входили в компетенцию военных властей, они были отправлены по принадлежности в департамент полиции. В сопроводительном письме от 6 ноября на имя директора департамента, подписанном начальником штаба 6-й армии, указывалось, что на вопрос о том, кто дал ему эти «диспозиции», журналист назвал А. Н. Брянчанинова.

Когда директор департамента полиции Белецкий ознакомился с их содержанием, у него загорелись глаза. Наконец-то представился необыкновенно счастливый случай уличить этих проклятых либералов,

этих блокистов, а особенно Гучкова, которого императрица так жаждала повесить, в прямых связях с «революционером» Керенским и, более того, даже в совместном заговоре, направленном против правительства. Конечно, Белецкий был достаточно опытным полицейским волком, чтобы не отдавать себе отчета об истинном характере попавших в его руки документов. Но соблазн был слишком велик, и 14 ноября он письменно предложил своему шефу, министру внутренних дел А. Н. Хвостову, обе «диспозиции», как «обращающие на себя внимание», послать председателю Совета Министров И. Л. Горемыкину. Хвостов, конечно, согласился, и 27 ноября за его подписью было отправлено на имя премьера соответствующее письмо с указанием обстоятельств дела, к которому были приложены копии обеих «диспозиций» '.

Обычно медлительный и равнодушный, Горемыкин, получив «диспозиции», пришел в такой же восторг, как и Белецкий. Уже 1 декабря за его подписью Хвостову было отправлено ответное письмо, в котором председатель Совета Министров спрашивал, какие дальнейшие меры предпринимаются департаментом полиции в связи с этими документами, т. е. было дано указание заняться «диспозициями» самым срочным образом. Однако Белецкому и Хвостову не надо было напоминать об этом, они и сами горели не меньшим нетерпением, чем

1 Центральный государственный исторический архив (ЦГИА СССР), ф. 1276, оп. IV, д. 167, л. 66— 71 об. (подчеркнуто нами.—-Л. А.).

100

престарелый глава правительства. Уже 11 ноября начальникам Петроградской и Московской охранки была послана бумага, требующая заняться «диспозициями» как можно скорее. Однако те молчали, и 24 декабря Хвостов предписал Белецкому срочно потребовать от них ускорения дела, что и было сделано.

В ответ начальник Петроградской охранки Глобачев прислал 4 января 1916 г. письмо, в котором говорилось: 31 декабря минувшего года он допросил Брянчанино-ва, «который показал, что он не помнит, от кого и при каких обстоятельствах он получил осенью 1915 года упомянутые циркуляры; в качестве одного из курьезов, распро-странямшихся а те времена, он дал их прочитать сшн'му знакомому г. Риве. Никакого серьезного значения этим циркулярам он, Брянчанинов, не придавал и не придает».

К письму была приложена справка на Риве и Брянчанинова. Данные о шпионаже Риве, говорилось в ней, «по разработке совершенно не подтвердились», и в начале декабря ему было разрешено выехать за границу. О Брянчанинове говорилось, что он дворянин, гласный Петроградской городской думы, член комитета Российской экспортной палаты, издатель журнала «Новое звено» и редактор-издатель «Церковно-общественного вестника», устроитель платных лекций, имеет обширный круг знакомств '. От себя добавим, что Брянчанинов был также членом петроградского

1 ЦГАОР СССР, ф. 102, 00, 1925, д. 343, т 10, л. 76, 83, 99. 187—188, 306—306 об., 322.

101

отдела «Центрального комитета прогрессистов», но об этом начальник охранки либо забыл, либо не счел нужным упомянуть.

Получив такой ответ, Белецкий и Хвостов поняли, что дело с «диспозициями» — пустой номер и его надо кончать. Так и было сделано. Показания Брянчанинова не оставляют никаких сомнений в том, что обе «диспозиции» — плод творчества графомана, который, согласно собственному представлению о политике, широко (разумеется, в меру своих возможностей) рассылал их не «обыкновенным гражданам», а «исключительно лицам, участвовавшим в государственной машине и общественной деятельности», как указывалось в «Диспозиции № 1». Недаром Брянчанинов назвал их циркулярами, имея в виду их размножение и рассылку в более или менее большом количестве экземпляров. В частности, «Диспозиция № 1», изъятая у Риве, представляла собой третий или четвертый экземпляр машинописной копии, отпечатанной на обеих сторонах листа писчей бумаги большого формата.

Надо полагать, что с этих «циркулярных» экземпляров снимались копии и другими лицами, забавлявшимися подобными «курьезами». Скорее всего, именно такая копия попала Гучкову, т. е. помимо самого автора «диспозиций». В противном случае он получил бы аутентичный оригиналу экземпляр, а кроме того, ему была бы послана и «Диспозиция № 2». Все это лишний раз доказывает, что обе «диспозиции» — дело рук графомана, и им не только Брян-

102

чанинов, но и все, кому они попадали в руки, не придавали никакого серьезного значения, относились к ним именно как к курьезам '.

1 Следует иметь в виду, что «диспозиция» отнюдь не исключительный в этом плане документ. Полити-чески-прожекторская графомания была широко распространена. Обычно любители таких сочинений посылали свои творения депутатам Думы и «общественным деятелям» типа Брянчанинова. Некоторые из них уцелели в личных фондах. Вот один из таких документов, найденных автором в личном фонде Милюкова. Он называется «Проект о реформе политического квартета лидеров 4-й Государственной Дум-Думы. Вопросы, запросы, ответы—приветы». Уже из заголовка видно, что автор решил поупражняться в саркастическом ключе. Но это не значит, что он писал не шч'рьсз. Coik-cm наоборот. Приведем некоторые пункты.

«п. I. Депутаты должны сидеть в зале Государст-ueinioft думе (тик и тексте) по представительству от гуогрпои (!), областей и городов, на именных креслах... и но плфашпу.

2. Учредить в Государственной думе две трибуны; «за и против». Допустить ораторам ученый диспут с трибун, по конкурсу за премии, по решению государственных вопросов первой важности.

3. За два дня до заседания раздавать депутатам печатанные (!) повестки для решения государственных вопросов и пропечатать на оных тексты основного закона на злобу дня, как камертон (!) для речи ораторов. Так, например ...»— и далее следуют примеры.

В числе прочего предлагалось уменьшить состав депутатов и заменить их «персоналом от каждого департамента всех министерств по одному человеку с правом голоса и доклада по поручению министров». «Депутатов, гласных (!), вице-депутатов и вице-гластных (!) избирать одновременно, на три или на 5 лет». Избранные «должны носить установленный трехцветный национальный знак как на груди, так и на головном уборе». «Депутаты за время пребывания СРоего в Государственной думе обязываются путе-

103

Так обстоит дело с «поразительными» сверхсекретными директивами сверхсекретной организации, о которой пишет Н. Яковлев.