|
Оп. 1918 г.
К оглавлению I. Психология
русского народа
Об отношении русских к идеям
I
Многое в складе нашей общественной и народной психологии наводит на печальные
размышления. И одним из самых печальных фактов нужно признать равнодушие к идеям
и идейному творчеству, идейную отсталость широких слоев русской интеллигенции.
В этом обнаруживается вялость и инертность мысли, нелюбовь к мысли, неверие в
мысль. Моралистический склад русской души порождает подозрительное отношение к
мысли. Жизнь идей признается у нас роскошью, и в роскоши этой не видят существенного
отношения к жизни. В России с самых противоположных точек зрения проповедуется
аскетическое воздержание от идейного творчества, от жизни мысли, переходящей пределы
утилитарно нужного для целей социальных, моральных или религиозных. Этот аскетизм
в отношении к мысли и к идейному творчеству одинаково утверждался у нас и с точки
зрения религиозной и с точки зрения материалистической. Это так свойственно русскому
народничеству, принимавшего и самые левые, и самые правые формы. Ярко выразилась
эта складка русской души в толстовстве. Одни считают у нас достаточным тот минимум
мысли, который заключается в социал-демократических брошюрах, другие - тот, который
можно найти в писаниях святых отцов. Брошюры толстовские, брошюры "религиозно-философской
библиотеки М. А. Новоселова и брошюры социально-революционные обнаруживают совершенно
одинаковую нелюбовь и презрение к мысли. Самоценность мысли отрицалась, свобода
идейного творчества бралась под подозрение то с точки зрения социально-революционной,
то с точки зрения религиозно-охранительной. Любили у нас лишь катехизисы, которые
легко и просто применялись ко всякому случаю жизни. Но любовь к катехизисам и
есть нелюбовь к самостоятельной мысли. В России никогда не было ничего ренессансного,
ничего от духа Возрождения. Так печально и уныло сложилась русская история и сдавила
душу русского человека! Вся духовная энергия русского человека была направлена
на единую мысль о спасении своей души, о спасении народа, о спасении мира. Поистине
эта мысль о всеобщем спасении - характерно русская мысль. Историческая судьба
русского народа была жертвенна, - он спасал Европу от нашествий Востока, от татарщины,
и у него не хватало сил для свободного развития.
Западный человек творит ценности, созидает цвет культуры, у него есть самодовлеющая
любовь к ценностям; русский человек ищет спасения, творчество ценностей для него
всегда немного подозрительно. Спасения ищут не только верующие русские души, православные
или сектантские, спасения ищут и русские атеисты, социалисты и анархисты. Для
дела спасения нужны катехизисы, но опасна мысль свободная и творческая. Ошибочно
думать, что лучшая, наиболее искренняя часть русской левой, революционной интеллигенции
общественна по направлению своей воли и занята политикой. В ней нельзя найти ни
малейших признаков общественной мысли, политического сознания. Она аполитична
и необщественна, она извращенными путями ищет спасения души, чистоты, быть может,
ищет подвига и служения миру, но лишена инстинктов государственного и общественного
строительства. "Общественное" миросозерцание русской интеллигенции,
подчиняющее все ценности политике, есть лишь результат великой путаницы, слабости
мысли и сознания, смешения абсолютного и относительного. Русский интеллигентский
максимализм, революционизм, радикализм есть особого рода моралистический аскетизм
в отношении к государственной, общественной и вообще исторической жизни. Очень
характерно, что русская тактика обычно принимает форму бойкота, забастовки и неделания.
Русский интеллигент никогда не уверен в том, следует ли принять историю со всей
ее мукой, жестокостью, трагическими противоречиями, не праведнее ли ее совершенно
отвергнуть. Мыслить над историей и ее задачами он отказывается, он предпочитает
морализировать над историей, применять к ней свои социологические схемы, очень
напоминающие схемы теологические. И в этом русский интеллигент, оторванный от
родной почвы, остается характерно-русским человеком, никогда не имевшим вкуса
к истории, к исторической мысли и к историческому драматизму. Наша общественная
мысль была нарочито примитивной и элементарной, она всегда стремилась к упрощению
и боялась сложности. Русская интеллигенция всегда исповедывала какие-нибудь доктрины,
вмещающиеся в карманный катехизис, и утопии, обещающие легкий и упрощенный способ
всеобщего спасения, но не любила и боялась самоценной творческой мысли, перед
которой раскрывались бы бесконечно сложные перспективы. В широкой массе так называемой
радикальной интеллигенции мысль не только упрощена, но опошлена и выветрена. Разложение
старых идей в полуравнодушной массе - ядовито. Катехизисы допустимы лишь в огненной
атмосфере, в атмосфере же тепло-прохладной они пошлеют и вырождаются. Творческая
мысль, которая ставит и решает все новые и новые задачи, - динамична. Русская
же мысль всегда была слишком статична, несмотря на смену разных вер и по отношению
к теократически охранительным доктринам и по отношению к доктринам позитивистически-радикальным
и социалистическим.
II
Русская нелюбовь к идеям и равнодушие к идеям нередко переходят в равнодушие
к истине. Русский человек не очень ищет истины, он ищет правды, которую мыслит
то религиозно, то морально, то социально, ищет спасения. В этом есть что-то характерно-русское,
есть своя настоящая русская правда. Но есть и опасность, есть отвращение от путей
познания, есть уклон к народнически обоснованному невежеству. Преклонение перед
органической народной мудростью всегда парализовало мысль в России и пресекало
идейное творчество, которое личность берет на свою ответственность. Наша консервативная
мысль была еще родовой мыслью, в ней не было самосознания личного духа. Но это
самосознание личного духа мало чувствовалось и в нашей прогрессивной мысли. Мысль,
жизнь идей всегда подчинялась русской душевности, смешивающей правду-истину с
правдой-справедливостью. Но сама русская душевность не была подчинена духовности,
не прошла через дух. На почве этого господства душевности развивается всякого
рода психологизм. Мысль родовая, мысль, связанная со стихийностью земли, всегда
душевная, а не духовная мысль. И мышление русских революционеров всегда протекало
в атмосфере душевности, а не духовности. Идея, смысл раскрывается в личности,
а не в коллективе, и народная мудрость раскрывается на вершинах духовной жизни
личностей, выражающих дух народный. Без великой ответственности и дерзновения
личного духа не может осуществляться развитие народного духа. Жизнь идей есть
обнаружение жизни духа. В творческой мысли дух овладевает душевно-телесной стихией.
Исключительное господство душевности с ее животной теплотой противится этой освобождающей
жизни духа. Величайшие русские гении боялись этой ответственности личного духа
и с вершины духовной падали вниз, припадали к земле, искали спасения в стихийной
народной мудрости. Так было у Достоевского и Толстого, так было у славянофилов.
В русской религиозной мысли исключение представляли лишь Чаадаев и Вл. Соловьев.
Русская стихийно-народная душевность принимает разнообразные, самые противоположные
формы - охранительные и бунтарские, национально-религиозные и интернационально-социалистические.
Это - корень русского народничества, враждебного мысли и идеям. В настроенности
и направленности русской народной душевности есть что-то антигностическое, берущее
под подозрение процесс знания. Сердце преобладало над умом и над волей. Русский
народнический душевный тип моралистичен, он ко всему на свете применяет исключительно
моралистические оценки. Но морализм этот не способствует выработке личного характера,
не создает закала духа. В морализме этом преобладает расплывчатая душевность,
размягченная сердечность, часто очень привлекательная, но не чувствуется мужественной
воли, ответственности, самодисциплины, твердости характера. Русский народ, быть
может, самый духовный народ в мире. Но духовность его плавает в какой-то стихийной
душевности, даже в телесности. В этой безбрежной духовности мужественное начало
не овладевает женственным началом, не оформляет его. А это и значит, что дух не
овладел душевным. Это верно не только по отношению к "народу", но и
по отношению к "интеллигенции", которая внешне оторвана от народа, но
сохранила очень характерные черты народной психологии. На этой почве рождается
недоверие, равнодушие и враждебное отношение к мысли, к идеям. На этой же почве
рождается и давно известная слабость русской воли, русского характера. Самые правые
русские славянофилы и самые левые русские народники (к ним за редкими исключениями
нужно причислить по душевному складу и русских социал-демократов, непохожих на
своих западных товарищей) одинаково восстают против "отвлеченной мысли"
и требуют мысли нравственной и спасающей, имеющей существенное практическое применение
к жизни. В восстании против отвлеченной мысли и в требовании мысли целостной была
своя большая правда и предчувствие высшего типа мысли. Но правда эта тонула в
расплывчатой душевности и неспособности к расчленениям и дифференциациям. Мысль
человеческая в путях человеческого духа должна проходить через раздвоение и расчленение.
Первоначальная органическая целостность не может быть сохранена и перенесена в
высший тип духовности, без мучительного дифференцирующего процесса, без отпадения
и секуляризации. Без сохранения этой истины органически целостная мысль переходит
во вражду к мысли, в бессмыслие, в мракобесный морализм. Своеобразие и оригинальность
русской души не может быть увита мыслью. Боязнь эта есть неверие в Россию и русского
человека. Недифференцированность нашей консервативной мысли перешла и к нашей
прогрессивной мысли.
III
В России не совершилось еще настоящей эмансипации мысли. Русский нигилизм
был порабощением, а не освобождением мысли. Мысль наша осталась служебной. Русские
боятся греха мысли, даже когда они не признают уже никакого греха. Русские все
еще не поднялись до того сознания, что в живой, творческой мысли есть свет, преображающий
стихию, пронизывающий тьму. Само знание есть жизнь, и потому уже нельзя говорить,
что знание должно быть утилитарно подчинено жизни. Нам необходимо духовное освобождение
от русского утилитаризма, порабощающего нашу мысль, будет ли он религиозным или
материалистическим. Рабство мысли привело в широких кругах русской интеллигенции
к идейной бедности и идейной отсталости. Идеи, которые многим еще продолжают казаться
"передовыми", в сущности очень отсталые идеи, не стоящие на высоте современной
европейской мысли. Сторонники "научного" миросозерцания отстали от движения
науки на полстолетия. Интеллигентная и полуинтеллигентная масса питается и живет
старым идейным хламом, давно уже сданным в архив. Наша "передовая" интеллигенция
безнадежно отстает от движения европейской мысли, от все более и более усложняющегося
и утончающегося философского и научного творчества. Она верит в идеи, которые
господствовали на Западе более пятидесяти лет тому назад, она все еще серьезно
способна исповедывать позитивистическое миросозерцание, старую теорию социальной
среды и т. п. Но это есть окончательное прекращение и окостенение мысли. Традиционный
позитивизм давно уже рухнул не только в философии, но и в самой науке. Если никогда
нельзя было серьезно говорить о материализме, как направлении полуграмотном, то
невозможно уже серьезно говорить и о позитивизме, а скоро нельзя будет говорить
о критицизме Кантовского типа. Также невозможно поддерживать тот радикальный "социологизм"
мироощущения и миросозерцания, за который все еще держится интеллигентская масса
в России. Раскрываются новые перспективы "космического" мироощущения
и миросознания. Общественность не может уже быть оторванной и изолированной от
жизни космической, от энергий, которые переливаются в нее из всех планов космоса.
Поэтому невозможен уже социальный утопизм, всегда основанный на упрощенном мышлении
об общественной жизни, на рационализации ее, не желающий знать иррациональных
космических сил. Не только в творческой русской мысли, которая в небольшой кругу
переживает период подъема, но и в мысли западноевропейской произошел радикальный
сдвиг, и "передовым" в мысли и сознании является совсем уже не то, во
что продолжают верить у нас слишком многие, ленивые и инертные мыслью.
Вершина человечества вступила уже в ночь нового средневековья, когда солнце
должно засветиться внутри нас и привести к новому дню. Внешний свет гаснет. Крах
рационализма, возрождение мистики и есть этот ночной момент. Но когда происходит
крах старой рассудочной мысли, особенно нужно призывать к творческой мысли, к
раскрытию идей духа. Борьба идет на духовных вершинах человечества, там определяется
судьба человеческого сознания, есть настоящая жизнь мысли, жизнь идей. В середине
же царит старая инертность мысли, нет инициативы в творчестве идей, клочья старого
мира мысли влачат жалкое существование. Средняя мысль, мнящая себя интеллигентной,
доходит до состояния полного бессмыслия. Мы вечно наталкиваемся на статику мысли,
динамики же мысли не видно. Но мысль по природе своей динамичная, она есть вечное
движение духа, перед ней стоят вечно новые задачи, раскрываются вечно новые меры,
она должна давать вечно творческие решения. Когда мысль делается статической -
она костенеет и умирает. У многих наших передовых западников мысль остановилась
на 60-х годах, они - охранители этой старой мысли, они остановились на стадии
самого элементарного просветительства, на Западе восходящего до XVIII века. В
области мысли люди эти не прогрессисты и не революционеры, а консерваторы и охранители;
они тянут назад, к рассудочному просветительству, они слегка подогревают давно
охлажденные мысли и враждебны всякому горению мысли.
IV
Творческое движение идей не вызывает к себе сколько-нибудь сильного интереса
в широких кругах русского интеллигентного общества. У нас даже сложилось убеждение,
что общественным деятелям вовсе и не нужны идеи или нужен минимальный их запас,
который всегда можно найти в складках традиционной, давно охлажденной, статически-окостеневшей
мысли. Все наше движение 1905 г. не было одухотворено живыми творческими идеями,
оно питалось идеями тепло-прохладными, оно раздиралось горячими страстями и интересами.
И эта идейная убогость была роковой. За последние пятнадцать лет у нас было высказано
много творческих идей и идей не только отвлеченных, но жизненных, конкретных.
Но вокруг этих идей все еще не образовалось никакой культурной атмосферы, не возникло
еще никакой культурной атмосферы, не возникло еще никакого общественного движения.
Идеи эти остались в кругу немногих. Мир идей и мир общественности остались разобщенными.
Со стороны общественников не было спроса на идеи, не было заказов на идейное творчество,
они были довольны жалкими остатками старых идей. Вся ненормальность и болезненность
духовного состояния нашего общества особенно почувствовалась, когда началась мировая
война, потребовавшая напряжения всех сил, не только материальных, но и духовных.
Нельзя было подойти к мировой трагедии с запасом старых просветительных идей,
старых рационаличтически-социологических схем. Человек, вооруженный лишь этими
устаревшими идейными орудиям, должен был себя почувствовать раздавленным и выброшенным
за борт истории. Гуманитарно-пасифистская настроенность, всегда очень элементарная
и упрощенная, бессильна перед грозным ликом исторической судьбы, исторической
трагедии. Если у нас не было достаточной материальной подготовленности к войне,
то не было и достаточной идейной подготовленности. Традиционные идеи, десятки
лет у нас господствующие, совершенно не пригодны для размеров разыгравшихся в
мире событий. Все сдвинулось со своих обычных мест, все требует совершенно новой
творческой работы мысли, нового идейного воодушевления. Наша же общественность
во время небывалой мировой катастрофы бедна идеями, недостаточно воодушевленна.
Мы расплачиваемся за долгий период равнодушия к идеям. Идеи, на которых покоилась
старая власть, окончательно разложились. Их нельзя оживить никакими силами. Не
помогут никакие ядовитые мистические оправдания, почерпнутые из старых складов.
Но идеи русской общественности, призванной перестроить русскую жизнь и обновить
власть, охладели и выветрились раньше, чем наступил час для их осуществления в
жизни. Остается обратиться к творческой жизни идей, которая неприметно назревала
в мире. Расшатались идеологические основы русского консерватизма и идеологические
основы русского радикализма. Нужно перейти в иное идейное измерение.
В мировой борьбе народов русский народ должен иметь свою идею, должен вносить
в нее свой закал духа. Русские не могут удовлетвориться отрицательной идеей отражения
германского милитаризма и одоления темной реакции внутри. Русские должны в этой
борьбе не только государственно и общественно перестроиться, но и перестроиться
идейно и духовно. Постыдное равнодушие к идеям, закрепощающее отсталость и статическую
окаменелость мысли, должно замениться новым идейным воодушевлением и идейным подъемом.
Почва разрыхлена, и настало благоприятное время для идейной проповеди, от которой
зависит все наше будущее. В самый трудный и ответственный час нашей истории мы
находимся в состоянии идейной анархии и распутицы, в нашем духе совершается гнилостный
процесс, связанный с омертвением мысли консервативной и революционной, идей правых
и левых. Но в глубине русского народа есть живой дух, скрыты великие возможности.
На разрыхленную почву должны пасть семена новой мысли и новой жизни. Созревание
России до мировой роли предполагает ее духовное возрождение
Опубликовано в январе 1917.
|
