|
Оп. 1918 г.
К оглавлению
III. Души народов
I
Старая ссора в славянской семье, ссора русских с поляками, не может быть объяснена
лишь внешними силами истории и внешними политическими причинами. Источники вековой,
исторической распри России и Польши лежат глубже. И сейчас особенно важно для
нас осознать духовные причины этой вражды и отталкивания, разделяющих славянский
мир. Это прежде всего распря двух славянских душ, родственных по крови и языку,
по общеславянским расовым свойствам и столь различных, почти противоположных,
с трудом совместимых, неспособных друг друга понять. Народы родственные и близкие
менее способны друг друга понять и более отталкиваются друг от друга, чем далекие
и чужие. Родственный язык звучит неприятно и кажется порчей собственного языка.
В семейной жизни можно наблюдать это отталкивание близких и невозможность понять
друг друга. Чужим многое прощают, но своим, близким ничего не хотят простить...
И никто не кажется таким чужим и непонятным, как свой, близкий.
Русские и поляки боролись не только за землю и за разное чувство жизни. Внешне
- исторически русские победили в этой вековой борьбе, они не только отразили опасность
полонизации русского народа, но и агрессивно наступали на народ польский и делали
попытки его русификации. Польское государство было раздавлено и разорвано, но
польская душа сохранилась, и с еще большей напряженностью выразил себя польский
национальный лик. Великий духовный подъем, выразившийся в польском мессианизме,
произошел уже после гибели польского государства. Польский народ, обнаруживший
так мало способностей к государственному строительству, обладающий чертами индивидуалистическими
и анархическими, оказался духовно сильным и несокрушимым. И нет в мире народа,
который обладал бы таким напряженным национальным чувством. Поляки совершенно
не поддаются ассимиляции. Именно у поляков идея национального мессианизма достигла
высочайшего подъема и напряжения. Поляки внесли в мир идею жертвенного мессианизма.
И русский мессианизм всегда должен был казаться полякам нежертвенным, корыстным,
притязающим на захват земли. Многое должно после войны измениться во внешней,
государственной судьбе Польши, и невозможен уже возврат к старому ее угнетению.
Внешние отношения России и Польши коренным образом меняются. Россия сознает, что
должна искупить свою историческую вину перед Польшей. Но русская и польская душа
все еще противостоят друг другу, как страшно чуждые, бесконечно разные, друг другу
непонятные. Внутреннего сближения не происходит. Не явилось еще глубокой потребности
понять друг друга. Польско-русский вопрос ставится и самими поляками и русскими
слишком внешне, в плане политическом, и решение его колеблется в зависимости от
колебания политических настроений и военных удач. Освобождение Польши сделает
возможным настоящее общение между Польшей и Россией, настоящее сближение между
поляками и русскими, которому доныне препятствовало угнетение Польши. Но что внутренно
делается для такого общения и сближения? К внешним обещаниям поляки относятся
подозрительно. Ныне подозрения эти исторически не основательны, но психологически
поляки имеют слишком много для них оснований. Духовно же слишком мало делается
для сближения с поляками. И хотелось бы обратить особое внимание на то, что в
польско-русских отношениях есть более глубокая, духовная сторона. Только настоящее
понимание может быть освобождающим, оно избавляет от давящих отрицательных чувств,
и следует вникнуть и нам, русским, и полякам, почему русской душе всегда так трудно
было полюбить душу польскую, почему польская душа с таким презрением относилась
к душе русской? Посему так чужды и так непонятны друг другу эти две славянские
души? Внутри славянства произошло столкновение Востока и Запада. Славянский Запад
чувствовал себя более цивилизованным, носителем единой европейской культуры. Славянский
Восток противополагал Западу свой собственный духовный тип культуры и жизни.
II
Я всегда думал, что распря России и Польши есть, прежде всего, распря души
православной и души католической. И внутри славянства это столкновение православной
и католической души приобретает особенную остроту. Россия исторически привыкла
со стороны Запада охранять свою православную душу и свой особый духовный уклад.
В прошлом полонизация и латинизация русского народа была бы гибелью его духовной
самобытности, его национального лика. Польша шла на русский Восток с чувством
своего культурного превосходства. Русский духовный тип казался полякам не иным
духовным типом, а просто низшим и некультурным состоянием. Историческая борьба
России с Польшей имела положительный смысл, и духовное своеобразие русского народа
было в ней утверждено навеки. Воспоминание об этой борьбе оставило в душах обоих
народов след столь глубокий, что и сейчас трудно от него освободиться. Россия
выросла в колосса, как государственного, так и духовного, и давно уже раздувание
польской опасности, как и опасности католической, постыдно и обидно для достоинства
русского народа. Более сильному обидчику не подобает кричать об опасности со стороны
более слабого и им же раздавленного. Ныне перед Россией стоят задачи творческие,
а не охранительно-утеснительные. Русская политика относительно Польши давно уже
стала историческим пережитком, она связана с далеким прошлым и не дает возможности
творить будущее. В этой неумной политике виновный не мог простить тому, перед
кем виноват. Это в сфере внешне-государственной. В сфере же внутренно-духовной
русской душе все еще мешает подойти к душе польской чувство чуждости и враждебности,
вызываемое латинско-католической прививкой к славянской душе, создавшей польский
национальный лик. Для погруженной в себя русской души, получившей сильную православную
прививку, многое не только чуждо и непонятно в поляке, но неприятно, отталкивает
и вызывает вражду. И даже отпадавшие от православия русские люди остаются православными
по своему душевному типу, и труднее всего им постигнуть католическую культуру
и душевный тип, на ее почве вырастающий. Германский протестантизм менее отталкивал
русского человека, и это было настоящим несчастьем для судьбы России.
В типической русской душе есть много простоты, прямоты и бесхитренности, ей
чужда всякая аффектация, всякий взвинченный пафос, всякий аристократический гонор,
всякий жест. Это душа - легко опускающаяся и грешащая, кающаяся и до болезненности
сознающая свое ничтожество перед лицом Божьим. В ней есть какой-то особый, совсем
не западный демократизм на религиозной почве, жажда спасения всем народом. Все
остается в глубине у русского народа, и он не умеет себя пластически-благообразно
выявить. В русском человеке так мало подтянутости, организованности души, закала
личности, он не вытягивается вверх, в складе души его нет ничего готического.
Ждет русский человек, что сам Бог организует его душу и устроит его жизнь. В самых
высших своих проявлениях русская душа - странническая, ищущая града не здешнего
и ждущая его сошествия с неба. Русский народ в своих низах погружен в хаотическую,
языческую еще земляную стихию, а на вершинах своих живет в апокалиптических чаяниях,
жаждет абсолютного и не мирится ни с чем относительным. Совсем иная душа польская.
Польская душа - аристократична и индивидуалистична до болезненности, в ней так
сильно не только чувство чести, связанное с рыцарской культурой, неведомой России,
но и дурной гонор. Это наиболее утонченная и изящная в славянстве душа, упоенная
своей страдальческой судьбой, патетическая до аффектации. В складе польской души
русских всегда поражает условная элегантность и сладость, недостаток простоты
и прямоты и отталкивает чувство превосходства и презрения, от которых не свободны
поляки. Полякам всегда недоставало чувства во Христе, связанного с признанием
бесконечной ценности каждой человеческой души. Особое духовное шляхетство отравляло
польскую жизнь и сыграло роковую роль в их государственной судьбе. Русский человек
мало способен к презрению, он не любить давать чувствовать другому человеку, что
то ниже его. Русский человек горд своим смирением. Польская душа вытягивается
вверх. Это - католический духовный тип. Русская душа распластывается перед Богом.
Это - православный духовный тип. У поляка есть любовь к жесту. У русского совсем
нет жеста. В польской душе есть переживание Христова пути, страстей Христовых,
Голгофской жертвы. На вершинах польской духовной жизни судьба польского народа
переживается, как судьба агнца, приносимого в жертву за грехи мира. Таков польский
мессианизм, прежде всего жертвенный, не связанный с государственной силой, с успехом
и господством в мире... Отсюда рождается в польской душе пафос страдания и жертвы.
Все по-иному в русской душе. Русская душа больше связывает себя с заступничеством
Богородицы, чем с путем Христовых страстей, с переживанием Голгофской жертвы.
В русской душе есть настоящее смирение, но мало жертвенности. Русская душа отдает
себя церковному коллективизму, всегда связанному для нее с русской землей. В польской
душе чувствуется судорожное противление личности, способность к жертве и неспособность
к смирению. В польской душе есть всегда отравленность страстями. Дионисизм русской
души совсем иной, не такой окровавленный. В польской душе есть страшная зависимость
от женщины, зависимость, нередко принимающая отталкивающую форму, есть судорога
и корчи. Эта власть женщины, рабство пола чувствуется очень сильно у современных
польских писателей, Пшибышевского, Жеромского и др. В русской душе нет такого
рабства у женщины. Любовь играет меньшую роль в русской жизни и русской литературе,
чем у поляков. И русское сладострастие, гениально выраженное Достоевским, совсем
иное, чем у поляков. Проблема женщины у поляков совсем иначе ставится, чем у французов,
- это проблема страдания, а не наслаждения.
III
В каждой народной душе есть свои сильные и свои слабые стороны, свои качества
и свои недостатки. Но нужно взаимно полюбить качества народных души и простить
их недостатки. Тогда лишь возможно истинное общение. В великом славянском мире
должна быть и русская стихия и стихия польская. Историческая распря изжита и кончилась,
начинается эпоха примирения и единения. Много можно было бы указать черт противоположных
в народной польской душе. Но можно открыть и черты общеславянские, изобличающие
принадлежность к единой расе. Это общее и роднящее чувствуется на вершинах духовной
жизни русского и польского народа, в мессианском сознании. И русское и польское
мессианское сознание связывает себя с христианством, и одинаково полно оно апокалиптических
предчувствий и ожиданий. Жажда царства Христова на земле, откровения Св. Духа
есть жажда славянская, русская и польская жажда. Мицкевич и Достоевский, Товянский
и Вл. Соловьев в этом сходятся. И справедливость требует признать, что польский
мессианизм более чистый и жертвенный, чем мессианизм русский. Много было грехов
в старой шляхетской Польше, но грехи эти искуплены жертвенной судьбой польского
народа, пережитой им Голгофой. Польский мессианизм - цвет польской духовной культуры
- преодолевает польские недостатки и пороки, сжигает их на жертвенном огне. Старая
легкомысленна Польша с магнатскими пирами, с мазуркой и угнетением простого народа
перевоплотилась в Польшу страдальческую. Но если польское мессианское сознание
и может быть поставлено выше русского мессианского сознания, я верю, что в самом
народе русском есть более напряженная и чистая жажда правды Христовой и царства
Христова на земле, чем в народе польском. Национальное чувство искалечено у нас,
русских, наших внутренним рабством, у поляков - их внешним рабством. Русский народ
должен искупить свою историческую вину перед народом польским, понять чуждое ему
в душе Польши и не считать дурным непохожий на его собственный духовный склад.
Польский же народ должен почувствовать и понять душу России, освободиться от ложного
и дурного презрения, которому иной духовный склад кажется низшим и некультурны.
Русская душа останется православной по своему основному душевному типу, как польская
душа останется католической. Это глубже и шире православия и католичества, как
вероисповеданий, это - особое чувство жизни и особый склад души. Но эти разные
народные души могут не только понять и полюбить друг друга, но и почувствовать
свою принадлежность к единой расовой душе и сознать свою славянскую миссию в мире.
|
