|
Оп. 1918 г.
К оглавлению
IV. Психология войны и смысл войны
О правде и справедливости в борьбе народов
I
Самый распространенный взгляд, которым оправдывается война со сторона какого-нибудь
народа, - тот, что правда и справедливость на стороне этого народа. Враждебный
же народ представляется целиком пребывающим в неправде и несправедливости. Это
- чисто моральная оценка войны, перенесение моральных категорий личной жизни на
историческую жизнь народов. Такое приписывание исключительной моральной правоты
своему народу в войне, а враждебному народу исключительной неправоты нередко бывает
скрытым пасифизмом, вынужденным к оправданию данной войны. Это благообразная точка
зрения, которая сразу же сделалась господствующей в России, когда разразилась
война, не только не верна, но и опасна. Русским очень трудно было вообще оправдать
войну. В широких кругах русской интеллигенции господствовало сознание, совершенно
отрицающее войну. Элементарно простое отрицание войны базировалось на разных отвлеченных
учениях, как гуманитарный пасифизм, международный социализм, толстовское непротивление
и т. п. Подход к проблеме войны всегда был отвлеченно-моралистический, отвлеченно-социологический
или отвлеченно-религиозный. Самостоятельной работы мысли над сложной проблемой
войны у нас не происходило. Война застала нас нравственно неподготовленными. Начали
на скорую руку строить оправдания войны и применили самый элементарный прием -
перенесение на мировую борьбу народов привычных категорий нравственной жизни личности.
Это делали и левые направления, исходившие из позитивистического миросозерцания,
и направления славянофильские, религиозные. Самобытной исторической действительности,
обладающей своими самостоятельными ценностями и оценками, все эти направления
не признавали. Творческие исторические задачи выпадали из поля зрения исключительно
моралистического сознания. В результате наших поспешных оправданий войны, или,
точнее, наших самооправданий, получился один вывод: мы лучше немцев, нравственная
правота на нашей стороне, мы защищаемся и защищаем, немцы же в нравственном отношении
очень плохи, они - насильники, в них - дух антихристов. Вывод этот не очень богатый
и не очень глубокий. Но лишь в силу этого нравственного суждения мы признали возможным
воевать. Для одних германский народ был признан носителем милитаризма и реакции
и потому нужно воевать с ним, это - дело прогрессивное. Даже анархисты вроде Кропоткина
стали на эту точку зрения. Для других германский народ оказался носителем антихристианских
начал, ложной духовной культуры, и потому война с ним - священная война. Но всегда
оказывалось, что воевать можно лишь потому, что мы лучше. Мало кто встал на точку
зрения борьбы рас.
Я думаю, что такая исключительно нравственная оценка войны ложна и в конце
концов безнравственна. Элементарное морализирование мешает постигнуть нравственный
смысл войны. Таким путем угашается вселенское нравственное сознание виновности
всех и вся, всех народов и всего человеческого мира в ужасе войны. Нравственно
достойнее на себя взять ответственность за зло войны, а не возлагать его целиком
на другого. Нравственно предосудительно слишком уж себя считать лучше другого,
а другом видеть злодея и на этом основании оправдывать свою борьбы с ним. В поединке
необходимо некоторое уважение к противнику, с которым стало тесно жить на свете.
Должно это быть и в поединке народов. Да и неправдоподобно, чтобы мы были во всех
отношениях лучше немцев и чтобы враги наши были такими уж низкими злодеями и воля
из целиком была отдана неправде и злу. Так не бывает. И в нашей литературе указывали
на то, что немцы обнаружили не только жестокость и волю к господству и насилие,
но и чувство долга, патриотизм, огромную самодисциплину, способность к самопожертвованию
во имя государства, что само зло делают они, оставаясь верными моральному категорическому
императиву. Еще более приходится признать, что в духовной жизни германского народа,
в германской мистике, философии, музыке, поэзии были великие и мировые ценности,
а не один лишь культ силы, не один призрачный феноменализм и пр. С другой стороны,
у нас оказалось много нравственных дефектов, которые уж слишком бросаются в глаза
и болезненно поражают. Много русской неправды с горечью сознаем мы. Должна ли
ослабеть от этого наша воля к победе, наше сознание исторических задач, падает
ли от этого оправдание войны?
II
Обнаруживается вся шаткость наших моралистических обоснований войны. Русский
человек, усомнившись в своих исключительных нравственных качествах и признав некоторые
качества за врагом, начинает думать, что и воевать-то не стоит, - у него слабеет
воля, он уже не имеет пафоса. Если у немцев есть своя правда и свои нравственные
качества, то русскому начинает казаться, что воевать против немцев нельзя, нехорошо
и неоправданно. На почве такой моральной рефлексии растут настроения пассивного
пораженчества, гуманитарного пасифизма и просто дляблости и индифферентизма. Для
того, чтобы мы были по-настоящему воодушевлены, независимо от оценки немцев, наше
сознание должно быть направлено в совершенно другую сторону, мы должны преодолеть
исключительный морализм наших оценок. Мировая борьба народов в истории определяется
не моральными прерогативами. Это - борьба за достойное бытие и исторические задачи,
за историческое творчество. Справедливость есть великая ценность, но не единственная
ценность. И нельзя оценивать историческую борьбу народов исключительно с точки
зрения справедливости, - существуют и другие оценки. Национальные тела в истории
образуются длительной, мучительной и сложной борьбой. Достойное национальное бытие
есть историческое задание, а не простая историческая данность. Задание это осуществляется
борьбой. Историческая борьба есть борьба за бытие, а не за прямолинейную справедливость,
и осуществляется она совокупностью духовных сил народов. Эта борьба за национальное
бытие - не утилитарная борьба, она всегда есть борьба за ценность, за творческую
силу, а не за элементарный факт жизни, не за простые интересы. Можно сказать,
что борьба народов за историческое бытие имеет глубокий моральный и религиозный
смысл, что она нужна для высших целей мирового процесса. Но нельзя сказать, что
в этой борьбе один народ целиком представляет добро, а другой народ целиком представляет
зло. Один народ может быть лишь относительно более прав, чем другой. Борьба за
историческое бытие каждого народа имеет внутреннее оправдание. Я могу признавать
правоту своего народа в мировой войне, но это не есть правота исключительных нравственных
преимуществ, это - правота творимых исторических ценностей и красота избирающего
Эроса.
И мировая борьба союзников с Германией есть борьба за историческое бытие и
исторические ценности, а не борьба исключительных моральных качеств и прерогатив.
Я хочу преобладания в мире России и Англии и ослабления мирового значения Германии.
Но совсем неверно было бы сказать, что постановка такой исторической задачи и
борьба за такую историческую ценность есть требование отвлеченной справедливости
и определяется исключительными нравственными преимуществами Англии и России перед
Германией. Борьба, которую ведет так насильнически Германия за мировое преобладание,
для нее может быть не менее оправдана и в ней может быть свой нравственный пафос.
Нужно признать, что война одинаково может быть оправдана с двух сторон. Это нравственно
парадоксальное по внешности утверждение ведет не к нравственному индифферентизму,
а к повышению нравственного сознания. Нравственно ошибочно и недостойно обосновывать,
например, великую миссию России на принижении других народов. Достойнее бороться
за исторические ценности с противником, за которым признаются некоторые ценности.
Война есть столкновение судеб, поединок, обращенный к высшему Суду. Такова природа
всякого столкновения индивидуальностей в мире. В поединке, который есть апелляция
двух к Третьему, к Провидению, один может быть более прав, чем другой. Но смысл
поединка, как и всякого столкновения индивидуальностей, совсем не в том, что один
имеет исключительные нравственные преимущества перед другим. Вопрос о том, что
войну начала Германия, что она главная виновница распространения гнетущей власти
милитаризма над миром, что она нарушила нормы международного права, вопрос дипломатический
и военный - для нашей темы второстепенный. Эта точка зрения не берет глубины вопроса,
остается на поверхности. Дело идет о мировом духовном преобладании славянской
расы. Мне неприятен весь нравственный склад германца, противен его формалистический
пафос долга, его обоготворение государства, и я склонен думать, что славянская
душа с трудом может переносить самые нравственные качества германцев, их нравственную
идею устроения жизни. И я бы хотел бороться с германцами за наш нравственный склад,
за наш духовный тип. Но это менее всего означает, что война подлежит расценке
с точки зрения моральных прерогатив противников. Война апеллирует не к моральной
справедливости, а к онтологической силе. Преобладание славянского нравственного
склада над германским нравственным складом совсем не есть проблема справедливости.
К столкновению индивидуальностей не применима категория справедливости. Это скорее
дело исторической эстетики.
III
Нельзя искать справедливости в образовании великих империй, например, Римской
или Британской. Можно обсуждать способы, которыми пользовались при образовании
великих империй, но точка зрения отвлеченной справедливости при оценке великих
исторических образований совершенно безжизненна и бесплодна. Мы признаем, что
образование великой Римской империи имело огромное значение для объединения человечества,
для единства всемирной истории. Но очень сомнительно, чтобы в образовании Римской
империи можно было увидеть справедливость. Для чисто моралистической точки зрения,
переносящей на историческую действительность моральные категории личной жизни,
не существует исторических задач и ценностей жизни исторической, как самостоятельной
сферы. Такой морализм ведет к утверждению status quo. Справедливость - статична,
а не динамична. Всякая творчески историческая задача предполагает изменение status
quo и не обходится без принудительного перераспределения исторических тел. Морализм,
целиком захваченный одной идеей отвлеченной справедливости, допускает лишь оборонительную
войну, лишь отрицательную самозащиту. Но великая война должна иметь и творческие
исторические задачи, должна что-то изменить в мире к лучшему, к более ценному
бытию. Например, борьба за проливы не есть борьба за отвлеченную справедливость,
это - борьба за историческое бытие, за повышение исторической ценности. Трудно
было бы даже сказать, что означает отвлеченная справедливость в применении к турецкой
проблеме. Справедливо ли было бы охранение Турецкой империи или справедливо ее
разрушение? Я верю, что мировое преобладание России и Англии повысило бы ценности
исторического бытия человечества, способствовало бы объединению Востока и Запада
и дало бы простор всякому индивидуальному историческому существованию. Но проблема
Востока и Запада не есть проблема отвлеченной справедливости, это - проблема конкретного
бытия. Для отвлеченных моралистов в оценке исторической борьбы проблема Востока
и Запада просто не существует, она не интересует их.
Нам, русским, необходимо духовное воодушевление на почве осознания великих
исторических задач, борьба за повышение ценности нашего бытия в мире, за наш дух,
а не на почве того сознания, что немцы злодеи и безнравственны, а мы всегда правы
и нравственно выше всех. Преодоление элементарного морализма привело бы к более
высокому моральному сознанию. Справедливое и джентльменское отношение к диаволу
может лишь укрепить в борьбе со злом. Более справедливое отношение к врагу должно
не ослабить, а усилить волю к победе. Воля к победе должна быть поставлена в зависимость
от наших отрицательных оценок нравственных свойств немцев. Мы верим, что последняя
и окончательная победа в бытии должна принадлежать духовной силе, а не материальному
насилию Но духовная сила может проходить в мире через великое испытание и унижение,
через Голгофу. Сила же торжествующая в мире может оказаться призрачной. И как
бы ни слагалась внешняя судьба, наше дело - выковывать волю к высшему бытию.
|
