ДУХОВНЫЕ ОСНОВЫ
РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ
Воспроизводится по изданию: Бердяев Н. Духовные основы русской
революции. В кн.: Бердяев Н. Собрание сочинений. Т. 4. Париж: YMCA-Press,
1990. Страницы этого издания указаны в прямых скобках и выделены
линейками. Текст на страницы предшествует ее номеру.
К оглавлению
Глава III. РЕВОЛЮЦИЯ И НАЦИОНАЛЬНОЕ СОЗНАНИЕ
ИНТЕРНАЦИОНАЛ И ЕДИНСТВО ЧЕЛОВЕЧЕСТВА
См. лучшую публикацию.
I
Давно уже разложившаяся идея интернационала, давно потерявшая всякую
силу в жизни вновь в несколько дней извлечена на свет Божий, вновь
владеет сердцами и господствует в массах. Вряд ли длительным может
быть это господство, но очень интересно понять, как и почему столь
выветрившаяся идея могла стать действенной. Идеология социалистического
интернационализма была на скорую руку приспособлена к инстинктам
и настроениям сегодняшнего дня. И как это часто бывает, за лозунгом
интернационала может скрываться совсем не то, что он реально должен
означать. Социалистическое движение на Западе давно уже вошло в
национальное русло, и никакого социализма, кроме социализма национального,
французского, немецкого или английского, не существует. Идея интернационала
родилась в революционной атмосфере зеленых социалистических надежд,
первых детских грез социализма, и соответ-
[123]
ствовала она детски-незрелому состоянию рабочего движения. Это
была утопия, не соответствующая духовному возрасту человечества,
но утопия эта вечно способна возрождаться в известной стихийной
революционной атмосфере. В человеческой душе есть место для самой
разгоряченной социальной мечтательности, и самые безумные мечты
вспыхивают в состоянии духовной и социальной незрелости. По мере
того, как рабочие начинают чувствовать себя гражданами своего отечества
и своего государства и рабочее движение делается более зрелым, социализм
становится национальным, реформаторским и эволюционным, реализм
побеждает в нем утопизм. В. Зомбарт верно назвал революционный социализм
доисторическим фазисом социального движения. И нужно сказать, что
немецкая социал-демократия сделалась наиболее национальной и эволюционно-реформаторской.
Именно она наиболее изменила идее интернационала, и, когда грянула
война, немецкие социал-демократы переродились в социал-империалистов.
Это — не упрек, а констатирование непреложного факта. И необходимо
считаться с этим фактом, — мечтательное отрицание его может нам
слишком дорого стоить. Давно уже идея интернационала омертвела и
продолжала влачить жалкое существование в идеологии социал-демократии
лишь за неимением в её распоряжении каких-либо других конечных идей.
Ревизионизм бернштейновского типа фактически победил, победил даже
у таких людей, как Г. В. Плеханов, хотя он и не хочет этого признать.
Идея интернационала, международного социалистического царства продолжает
исполнять роль великой идеи, конечной идеи у тех, которые не вступили
на путь духовного углубления и возрождения, которые не порвали с
ограниченным позитивизмом. Утопическая мечта о социалистическом
царстве
[124]
Божьем на земле противоположна тому здоровому пессимизму религиозного
сознания, для которого торжество высшей и окончательной правды всегда
переносится в мир иной.
Русская социал-демократия хотя и сложилась теоретически под влиянием
германской и находится у нее в рабстве, но носит на себе специфически
русские, совершенно восточные черты. В ней очень сильны элементы
восточно-русского утопического народничества и анархического бунтарства.
И это особенно ярко отразилось у так называемых «большевиков», которые
никак не могут быть названы марксистами и которые в сущности типичные
восточники. Русский большевизм и максимализм есть порождение азиатской
души, отвращающейся от западных путей культурного развития и культурного
творчества. Основная марксистская истина, которую провозглашали
первые русские марксисты в своих боях с народниками, та истина,
что России предстоит ещё пройти через эпоху капиталистического промышленного
развития, что буржуазии предстоит ещё у нас политически и экономически
прогрессивная роль, что не может быть скачка в социалистическое
царство из во всех отношениях отсталого старого русского царства,
была основательно забыта социал-демократами ещё в 1905 году. Ныне
же в русской социал-демократии возрождается старый народнический
утопизм, буржуазия объявляется классом контрреволюционным, торжество
социальной революции считается возможным в стране, прошедшей лишь
первые стадии промышленного развития и культурно отсталой, ещё не
прошедшей элементарной школы свободной гражданственности. Русский
революционный социализм легко переходит в извращенный русский мессианизм,
основанный на смешении разных планов и разных миров. В русской революционной
[125]
стихии вечно рождается разгоряченная мечта о царстве Божьем на
земле, царстве всечеловеческом, которое раскроется всему миру из
пожара, загоревшегося в России. В этом чувствуется исконная хлыстовская
русская стихия, и в ней тонет сознание личности. У Бакунина была
идея русского революционного мессианизма, революционного света с
Востока. Она по-своему конкурировала с консервативным мессианизмом
славянофилов. Основана эта идея на преклонении перед народом и народной
стихийностью, и переходит она в идолопоклонство перед количественной
массой. Эта старая идея вновь вспыхивает в стихии русской революции.
II
«Большевизм» г. Ленина есть крайнее выражение этой идеи, зародившейся
в стихийном опьянении. В Григории Распутине нашла себе выражение
черная хлыстовская стихия. В г. Ленине и кружащихся вокруг него
ярко выражена красная хлыстовская стихия. Крайности сходятся в одинаковой
вражде к началам личности и культуры. В ленинском большевизме идея
братства человечества и царства правды на земле, которая пойдет
в мир от русской революции, утверждается в исступленной ненависти
и раздоре, в обречении на гибель большей части человечества, именуемой
«буржуазией». Человечеством признается лишь пролетариат. В «мессианизме»
большевиков и максималистов соединяется русская мечтательность и
жертвенность с кровавой исступленностью, овечий дух — с разъяренной
злобой и ненавистью, чувство братства — с жаждой разъединения и
раздора. Так образуется стихия, в которой зло принимает обличье
добра, а добро обличье зла, в которой все двоится, в которой личность
[126]
человеческая тонет. За самыми прекрасными и добрыми лозунгами могут
скрываться самые злые страсти. Утверждение крайней правды может
быть одержимостью.
Что такое идея интернационала, столь сейчас пленяющая и завораживающая?
Идея интернационала есть болезненное классовое извращение и искажение
великой идеи единства человечества и братства народов. Интернационал
не может быть братством народов, он может быть лишь упразднением
народов, утверждением бескачественной трудовой человеческой массы,
в которой утопает все индивидуальное и конкретное. Братство народов
во всяком случае предполагает существование народов, оно может быть
лишь братством национальных индивидуальностей. Это так же верно,
как и то, что братство людей предполагает существование человеческих
индивидуальностей и их любовное обращение друг к другу. Нации —
конкретные реальности, некие существа, которые должны быть и должны
утверждаться для того, чтобы они могли братски соединяться или приносить
жертвы. Если не укреплено национальное бытие, если нет национального
лика, то не может быть и речи ни о братстве народов, ни о народных
жертвах и самоотречениях. Россия прежде всего должна быть, должна
иметь свой лик и быть могущественной. Тогда только можно говорить
об её отношениях к другим народам и к человечеству.
Между национальным единством и единством человечества не может
быть никакого принципиального противоположения. Бессмысленно ставить
дилемму: нация или человечество, национальное или общечеловеческое
сознание. Дилемма эта порождена рационалистическим гуманизмом, который
не признает ступеней иерархии конкретных индивидуальностей.
[127]
Единство человечества, как некая высшая иерархическая ступень,
осуществляется через единства национальные, через укрепление и развитие
национальных индивидуальностей. Начала всечеловеческие раскрываются
в национальном бытии, через движение вглубь и ввысь. Национальность
должна быть вознесена до всечеловеческого значения. Всякая культура
на вершинах своих и национальна, и всечеловечна. Гёте и Достоевский
в такой же мере всечеловечны, как и национальны. Это — элементарная
аксиома. Всечеловечность ни в каком смысле не есть утрата и упразднение
национальности. Одна иерархическая ступень входит в другую иерархическую
ступень. Интернационализм же хочет достигнуть единства человечества,
всечеловечности через срыв в сторону, через движение вбок, в какую-то
пустоту, упразднив целую вечную иерархическую ступень бытия. Вот
почему идею пролетариата следует рассматривать как ограбление человечества,
отнятие у него качеств и ценности национального бытия, национальных
индивидуальностей. Это есть путь в пустую бескачественную отвлеченность.
Никакая высшая ступень единства не может отрицать предшествующих
ступеней, — в ней должны достигать высшего развития и осуществляться
все градации индивидуальностей. Во всечеловечество входят целиком
все нации, как и все человеческие индивидуальности. Это подобно
тому, как в Боге не погибает и не упраздняется весь космос со всеми
своими ступенями, а лишь получает своё полное реальное осуществление.
К всечеловечеству, к братству народов нет других путей, как через
национальности, через малые национальные единства и большие империалистические
единства — это — единственный конкретно-реальный путь. Национальные
индивидуальности, образующиеся и изживающие свою судьбу
[128]
в кровавой трагедии истории, должны быть донесены не только до
всечеловечества, но и до божественного всеединства. Основы и задачи
как малых национальных тел, так и больших империалистических тел
— космические. Интернационализм же и антиисторичен, и антикосмичен.
III
Россия есть некая конкретная реальность в мире, некое индивидуальное
существо, имеющее свою судьбу, свой удел, свою задачу. Об этой элементарной
истине нужно ныне громко кричать. Россия может послужить всечеловечеству
лишь через утверждение своего единства и своей особенности, а не
через своё раздробление и обезличивание. И если бы Россия перестала
быть Россией, а русские перестали быть русскими, то Россия и русские
были бы потеряны для всечеловечества, не сказали бы своего всечеловеческого
слова, не сделали бы никакого великого дела в истории. Русский человек
лишь через Россию может запечатлеть в мире свой всечеловеческий
дух. Без России русские люди превратились бы в бескачественную массу,
которая ничем не может обогатить мировую жизнь. Только единая, великая,
сильная Россия может сказать миру свою идею, только такая Россия
может быть дарящей и жертвенной, источающей свой свет. И если Россия
начнет свободное существование с самоупразднения, с раздробления,
с утраты своего образа среди народов мира, то источник возможного
света от нее погаснет, и русские люди превратятся в рассыпающуюся
бесцветную массу. Ослабление и падение русского государства будет
также ослаблением и падением русской духовной культуры. Русский
народ мог бы вступить в период
[129]
исторического упадка и оказался бы вытесненным на второй план.
Никто не ждет уже великих слов и великих дел от испанцев, все их
величие в прошлом. Никто не ждет уже ничего от персов. Национальное
и государственное падение влечет за собою также и падение творческой
личности. Для многих русских людей, для русских интеллигентов и
русских рабочих не велика жертва отречься от отечества, отдать Россию;
они с легкостью готовы это сделать, интернациональная настроенность
является для них естественным состоянием и движением в направлении
наименьшего сопротивления. Но всякая жертва ценна лишь тогда, когда
она является движением в направлении наибольшего сопротивления.
Источником жертвенности бывает лишь сила. Для немцев, французов,
англичан преодоление национализма происходит в атмосфере силы, оно
трудно и потому жертвенно. Русское же отсутствие патриотизма и русская
интернационалистическая настроенность может быть лишь слабостью.
Либкнехт и Ленин психологически противоположны. Нужно сначала быть
и быть в силе, тогда лишь возможно самоотречение и жертва. Это верно
и относительно целого народа и относительно отдельного человека.
В России прежде всего необходим закал личного характера и закал
народного характера.
Идея интернационала, идея отвлеченно-пустая, расслабляет русскую
душу и подрывает силу России. В русском народе есть великие духовные
качества, неведомые западным народам, есть подлинная всечеловечность.
Но нужно прямо сказать, что легкость, с которой принимается у нас
интернационализм и отвергается национальность, есть проявление слабости
характера. В слабоволии, в отсутствии сурового закала личного характера
скрыты величайшие опасности для России. У русских есть добродетели,
которые опаснее
[130]
пороков, есть какой-то расслабляющий морализм, есть что-то овечье.
Слабость характера и овечьи добродетели — благоприятная почва для
всякой демагогии. Нам не хватает более суровых добродетелей. Это
связано у нас с недостаточной выраженностью личного человеческого
начала, с погруженностью в коллектив. Всегда приходится вспоминать,
что в России не было рыцарского начала. И это факт роковой для нашего
морального и общественного развития. Мы слишком легко переходим
от старого коллективизма, от старой стихийности к новому коллективизму,
к новой стихийности. И минуем дисциплину личности, культуру личности,
развитие личности. Но новый свободный коллектив может выковаться
лишь через выковывание личности. Идея личности XX века не может
быть абстрактной, как в XVIII веке, она может быть лишь конкретной.
И нужно признать, что конкретная личность выковывается лишь через
национальную дисциплину и в нации. Личность, нация, человечество
— реальности. Интернационал же есть отвлеченная и пустая фантазия.
Столь же пустой фантазией является и международный пролетариат.
Даже пролетариат внутри каждой страны есть некая абстракция; конкретно
существуют лишь разнохарактерные группы рабочих, отличные по своим
интересам и по своей психологии. Идея пролетариата есть лжерелигиозная
фикция класса-богоносца. В известные мгновения могут быть одержимые
этой фиктивной идеей; но в ней нет ничего подлинно реального. Политика
реальная, в эмпирическом и метафизическом смысле этого слова, может
быть основана лишь на идеях личности и нации, с которыми должны
быть согласованы и которым должны быть подчинены все групповые и
классовые интересы. Нация есть некая идея, идущая вдаль, класс же
есть
[131]
интерес, по существу непревратимый в идею. Но идея интернационала
и есть попытка превратить класс в универсальную идею, всепоглощающую
и всепожирающую. Это противоестественная, лжерелигиозная и антирелигиозная
попытка разлагает всю иерархию реальностей, реальность и нации,
и человечества, и личности. Все тонет в стихийном опьянении идеей
интернационального пролетариата, реальное и призрачное перемешивается.
И ныне перед ответственным сознанием и мыслью стоит задача отделить
реальности от призраков и фикций. Нельзя допустить смешения чистого
экстаза и горения духа с одержимостью и стихийно-пьяным разгулом.
Наряду с политическим и социальным строительством должны все время
идти у нас духовная и культурная работа и творчество. Мы должны
духовно бороться за личность, за нацию, за человечество с разлагающими,
стихийно-хаотическими веяниями. И это будет истинным освобождением
от рабства.
«Русская свобода»,
22 апреля 1917 г.
[132] |