ФИЛОСОФИЯ СВОБОДНОГО ДУХА
Воспроизводится по изданию: Философия свободного
духа. М.: Республика, 1994. Содержит: Философия свободного
духа. Я и мир объектов. Судьба человека в современном мире. Дух
и реальность. 480 с. Тир.25 000. Примечания
к этому изданию (источники цитат, предметный указатель).
Номера страниц по этому изданию в прямых скобках,
номер страницы предшествует тексту на ней.
Вернуться к оглавлению
ГЛАВА IX
Духовное развитие и эсхатологическая проблема
§
Обсуждать проблемы по существу очень мешают разнообразные; ассоциации,
которые иногда отталкивают нас от самой постановки проблемы. Люди
очень мало свободны в своем мышлении, оно искажается эмоциональностью.
Так, религиозная мысль отталкивается от самой постановки и беспристрастного
обсуждения проблемы развития, потому что развитие ассоциируется
с эволюционной теорией и теорией, прогресса XIX века. Эволюционизм
и прогрессизм заслонили идею, творческого развития духа. Внесение
принципа развития в религиозную
[195]
жизнь считается модернизмом, приспособлением к современному безрелигиозному
эволюционизму. Вот что необходимо прежде всего установить: можно
отрицать эволюционную теорию, но невозможно отрицать самый факт
развития в мире. Следует также установить различение между развитием
духа и эволюцией природы. Мы справедливо критикуем теорию прогресса
и видим в ней лжерелигию, подменяющую религию христианскую1. Но
следует напомнить о том, что идея прогресса религиозного, христианского
происхождения, что она есть лишь секуляризация и искажение христианской
мессианской идеи, христианского искания и ожидания Царства Божьего.
Идея прогресса есть телеологическая религиозная идея, предполагающая
абсолютную цель всемирной истории и абсолютный ее смысл. На почве
позитивизма эта идея, в сущности, лишена всякого значения и совершенно
противоречива. Для позитивизма допустимо говорить лишь об эволюции,
лишенной цели и смысла. Прогресс же предполагает духовные ценности,
которые возвышаются над ним и определяют его смысл. Это истина элементарная
и давно установленная. Но недостаточно обращают внимание на то,
что сама идея прогресса, т. е. движения к абсолютной, верховной
цели исторического процесса, стала возможной лишь благодаря христианству,
что она никогда не могла бы родиться на почве сознания эллинского.
История движется к центральному и абсолютному по своему значению
событию - явлению Христа, и она далее движется от Христа к последнему,
завершающему событию всемирной истории - ко Второму Пришествию Христа.
Этим определяется существование эпох во всемирной истории, духовного
прогресса в истории. Так конструируется внутренний, духовный динамизм
истории. История мира не есть только внешняя, лишенная смысла эволюция,
т. е. перераспределение элементов мира, в котором не обнаруживается
никаких абсолютных смыслов и ценностей. В истории мира есть динамика
смысла, есть Логос, определяющий внутреннее движение. Христианство
мессианично и эсхатологично, т. е. динамично, прогрессивно в глубоком,
духовном смысле слова. Христианство есть движение к всеразрешающему
концу. Христианство не эволюционно в современном смысле слова, в
нем нет эволюции, определяемой природной необходимостью. Но христианство
в высшей степени динамично. Этот динамизм был чужд греческому сознанию.
Христианство явилось в мир не как статическая, неподвижная истина,
сразу данная в окончательном и готовом виде: оно явилось в мир как
динамическая, раскрывающаяся и развивающаяся истина. Не сразу понятно
было, кто такой Христос, не сразу раскрылось догматическое учение
Церкви, не сразу создалась литургия и оформилась церковная организация.
Сама Церковь Христова есть продукт развития, она развилась из первоначальной
эсхатологической идеи Царства Божьего. Были ступени, периоды в развитии
и раскрытии христианства. Это нужно считать окончательно установленным,
и этой истины нет никаких оснований бояться. Абсолютная истина христианства
нимало этим не колеблется. И также нет никаких оснований отрицать,
что может быть дальнейшее развитие и раскрытие христианства в мире.
В христианском откровении заложены огромные потенциальные богатства,
и они могут актуализироваться в мире, раскрываться в истории. Каждое
слово Евангелия есть лишь семя, лишь начало бесконечного процесса
развития. Если христианство в прошлом было в высшей степени динамично,
то
1 Я радикально критиковал теорию прогресса в своей книге "Смысл
истории".
[196]
оно может быть столь же динамично и в будущем. Остановка динамики,
развития есть лишь показатель духовного ослабления, окостенения.
В Церкви может быть и должно быть догматическое развитие. На этом
с большой убедительностью настаивали кардинал Ньюман и Вл. Соловьев.
Не все вопросы решены. Христианство не завершилось и не завершится.
до конца времен. Завершение христианства есть наступление Царства
Божьего. Но когда мы ищем Царства Божьего, движемся к нему, мы находимся
в состоянии развития, мы не можем быть в состоянии статическом.
Существование статического православия и статического католичества
есть призрак и самообман, это есть лишь объективация и абсолютизация
временных духовных течений и периодов в Церкви, не более.
Когда творческие задачи не ставятся, тогда обозначается духовный
упадок, иссякание и угашение духа. Все великие деятели христианского
мира были в свое время "модернистами". Это не значит, что они потворствовали
духу времени, разуму века сего, но это значит, что они ставили и
решали творческие задачи своего возраста христианства. И Св. Фома
Аквинат был в свое время "модернистом", как "модернистом" был Св.
Афанасий Великий. В христианстве модернизм1, т. е. соответствие
с духовным возрастом, всегда связан с глубиной, а не поверхностью
времени, он будущее всегда связывает с прошлым. Самая идея развития
или прогресса связана с существованием религиозных эпох, с ступенями
откровения. Уже само различение религиозных эпох Ветхого Завета
и Нового Завета, язычества и христианства означает признание самого
факта духовного развития, есть установление периодов и эпох. Гностическая
идея эонов сама по себе очень плодотворна и делает возможным философию
истории. Явление Христа разделяет историю мира на два основных периода,
два космических зона, из которых каждый может, в свою очередь, иметь
подразделения. И самый этот духовный факт, духовный первофеномен
мирового процесса означает существование духовного развития, динамического
процесса в истории. Статическое понимание мира делает непонятным
и невозможным факт явления Христа, который есть факт космогонический.
Статическое понимание мировой жизни рождается из статического понимания
структуры сознания. Статизм онтологический и метафизический, оправданный
и богословием, порожден верой в то, что неподвижное сознание известного
периода, известного духовного возраста есть вечное и неизменное
сознание. Но от взора такого сознания ускользает самая природа духовной
жизни. Ибо духовная жизнь есть движение, динамика, развитие; развитие
не во внешнеэволюционном смысле перераспределения элементов извне,
а во внутреннем, духовном, творческом смысле. Не существует навеки
установленного и неизменного миропорядка, как то представляется
статическому, замкнутому сознанию. Бытие есть жизнь и дух. Дух есть
огонь, вечно разгорающееся и движущееся пламя жизни. Статическое
миропонимание хочет изобразить мир потухшим вулканом. Но миротворение
не закончилось. Человек творчески соучаствует в деле Божьего миротворения,
и последствия этого мы воспринимаем как развитие. Библейское ветхозаветное
сознание видело лишь часть миро-творения и по ограниченности сознания
принимало его за все миротворение, понимало его как законченное.
Эта ветхозаветная космогония
1 Слово "модернизм" я употребляю совсем не в специфическом смысле
католического модернизма, который мне чужд по своим мотивам, а в
смысле возможности новизны.
[197]
передалась и самому христианству, которое с трудом от нее освобождается.
Ветхозаветное космогоническое сознание не вмещает тайны свободы,
и потому оно не видит творческого развития, оно всегда себе представляет
мир законченной системой, неизменным порядком. Но творческое развитие
в мире возможно, потому что есть бездонный, уходящий в неизъяснимую
глубь источник свободы. Творческое развитие, творческое движение
в мире не только возможно, но и неизбежно, потому что человек несет
в себе образ Творца, Его свободы и творческой силы. Происходит творческое
раскрытие Того, что потенциально заложено в глубине свободы, в глубине
духа. Развитие предполагает потенцию. Это есть развитие совсем иного
порядка, чем развитие, о котором учат Дарвин, Спенсер и Геккель,
это не есть натуралистическая эволюция, это есть развитие или раскрытие
из духа. Развитие из свободы совсем не то означает, что развитие
из необходимости, оно не есть необходимое развитие, оно есть творчество,
лишь извне видимое как развитие. Развитие есть лишь внешнее выражение
того, что происходит внутри, внутри же происходит творческое, из
свободы идущее духовное раскрытие и развертывание. Никакого мирового
закона развития или прогресса не существует. Оптимистическое учение
о непрерывности мирового развития и мирового прогресса есть совершенно
натуралистическое, а не духовное учение, и оно не может быть согласовано
с учением о свободе человеческого духа, о свободе творения. В мире
действует домирная свобода, действует иррациональная сила и потому
в мире развивается и нарастает не только добро, но и зло. Поступательного,
прогрессивного, по прямой восходящей линии совершающегося торжества
доброго, божественного начала в мире не происходит. Добро есть дело
свободы, а не необходимости. Развиваются и прогрессируют отдельные
элементы, начала, организмы, но развитие и прогресс не есть необходимый
закон жизни всего мира. Преобладавшие в XIX веке теории эволюции
и прогресса упрощали проблему развития и истолковывали ее в духе
натуралистического оптимизма. Этот натуралистический оптимизм совершенно
отрицает связь развития с свободой и творчеством, порывает с реальными
источниками развития. Эволюционизм не знает субъекта развития и
приходит к отрицанию того, что развивается. Эволюционизм статичен,
он проецирует в прошлое иерархические ступени современного природного
порядка, вытягивая их в хронологический ряд. Он не понимает тайны
генизиса. Дикарь, как и животное, и растение, - наши современники.
На заре же мировой жизни все было безмерно таинственнее, все было
иным. Возрасты человечества, эпохи человеческого духа в истории
не означают непременно прямого духовного улучшения, поступательного
осуществления Царства Божьего в мире. Самый переход от мира дохристианского
к миру христианскому не есть еще нравственное улучшение, не значит,
что люди победили зло и постепенно приблизились к Царству Божьему.
Это есть наступление нового духовного возраста человека, раскрытие
новых духовных сил, новой борьбы добра со злом, нового добра, но
и нового зла. Античные люди были спокойнее, уравновешеннее, покорнее
судьбе, чем люди христианского мира. Мера, гармония, красота, пластичность
формы греков были утеряны в христианском мире. Многое развилось,
раскрылось, а другое закрылось и регрессировало. Некоторые древние
знания были утеряны, ,а наряду с этим развились новые знания, неведомые
древним. Многие способности древних людей утеряны как будто бы навеки.
Человек новых времен стал менее вынослив, менее мужествен, более
боязлив, чем люди прежних эпох. Это есть очень сложный процесс и
его никак нельзя
[198]
понять, как по прямой линии происходящее нарастание положительного
и исчезновение отрицательного. Духовное развитие человека и человечества
совершается через раскрытие противоречий и противоположностей. Это
есть процесс трагический, чего не понимает эволюционизм и прогрессизм.
За духовным развитием стоит свобода, и она бесконечно усложняет
процесс. Мы видим лишь внешнюю сторону, поверхность развития. Но
то, что совершается в глубине духовной жизни, есть сложный творческий
процесс, в Котором свобода обращена к добру и злу, к Богу и дьяволу.
Мы видим эту сложность по процессу развития в новой истории, по
судьбе христианства в истории. В глубине происходят изменения, наступают
новые времена и эпохи, есть духовное развитие, но нет прогресса
в том смысле, в каком это утверждали люди XIX века. Прогресс неизбежно
сопровождается и регрессом, развитие сочетается с разложением. Нарастает
новая и более утонченная духовность, и вместе с тем духовность идет
на убыль, мир материализируется. Но мир, Божье творение есть становление,
есть абсолютное становящееся в отличие от абсолютного сущего.
§
Можно ли говорить о законе развития? В том смысле, в каком это
утверждает натуралистический эволюционизм, закона развития не существует.
Развитие, как сказано уже, определяется изнутри, а не извне, из
духа, а не из природы, из свободы, а не из необходимости. За развитием,
как внешней картиной, мы обнаруживаем творческий процесс, а творческий
процесс не закономерен, не подзаконен. И все же что-то вроде диалектического
закона можно приложить ко всякому развитию. Так раскрывается путь,
которым совершается всякий прирост в мире, всякое обогащение в жизни
мира. Источником обогащающего развития является жизненный опыт,
пережитое и испытанное. Основная истина о тайне развития выражена
в афоризме Л. Блуа, который приведен во введении к этой книге. Страдание
можно преодолеть, но никогда не преодолеется то, что было пережито
страдание. Все испытанное можно преодолеть, но никогда не преодолеется
то, что что-то было испытано. Всякий опыт обогащает, хотя бы обогащение
было отрицанием этого опыта. И самый опыт зла, когда зло преодолено
и изобличено, обогащает и приводит к высшему добру. Опыт сомнения,
когда оно преодолено и побеждено, приводит в более высшему качеству
веры. Опыт переживания противоречия и раздвоения, когда они преодолеваются
и побеждаются, приводит к высшему единству. После опыта революции
я не могу уже вернуться к дореволюционному состоянию. Пережив кантовскую
философию, я не могу уже вернуться к докантовской философии. После
опыта гуманизма я не могу его совсем зачеркнуть. После романтизма
нельзя уже вернуться к старому классицизму. Испытав свободу, я ничего
уже не могу принять по необходимости. Единство достигается через
противоречие. Все завоевывается испытанием. Без опыта нет в жизни
движения, движение не может происходить по априорным нормам. Не
допускать до опыта, до испытания значит отрицать в мире развитие
жизни, значит закреплять статическую неподвижность. Духов нужно
испытывать. Мир и человек должны пройти через великие испытания.
Таков путь. Великое значение германского идеализма, коренящееся
в германской мистике, было в том, что он открыл диалектическое движение
духа. Значение опыта противоречия относится к проблематике христианского
[199]
сознания. Это есть проблема преодоления первоначальной наивности
в религиозной жизни, проблема соединения искушенного знания с твердой
верой. Признает ли христианство путь испытания, или христианство
есть априорная статическая система, охраняющая от пути испытания,
от опыта, т. е. от творческого развития? Я знаю, что преобладает
в христианстве взгляд статический, страшащийся опыта движения мира
и запугивающий его роковыми последствиями, и я мучусь этим. Это
мое мучение тоже есть опыт, и от опыта этого что-то должно родиться.
В истории христианства безмерно злоупотребили методом охраны малых
сих от соблазнов. Творческое развитие отрицали именно во имя охраны
малых сих от соблазнов. От соблазнов не охранили, ибо опыт жизни
нельзя предотвратить никакими силами мира, жизнь нельзя подморозить,
христианство же довели до окостенения и окаменения. И малые сии
более всего соблазняются теперь тем, что христианство исключительно
статично и враждебно всякому движению жизни. Искусственными заграждениями
нельзя предотвратить нового опыта, испытаний жизни, изживаний противоречий,
нельзя удержать человека под стеклянным колпаком. Нельзя удержать
человека и мир в полусонном состоянии, в бытовой косности. Развитие
в мире неизбежно, неотвратимо происходит, потому что пробуждается
творческая свобода человека, потому что опыт человеческий усложняется
и расширяется, потому что раскрываются противоречия жизни. Мир не
есть замкнутая система, на него действует со всех сторон бесконечность.
И бесконечность порождает в нем новый опыт, ставит все новые и новые
противоречия, которые должны быть преодолеваемы в испытаниях. Бездонная
тема бесконечности должна быть просветлена. Человек предназначен
к тому, чтобы испытывать бесконечность и осмысливать ее высшим смыслом,
вносить свет в истоки тьмы. Развитие определяется существованием
изначального ничто. Человек предназначен не для статического пребывания
в навеки установленном порядке, а для испытания всех сил, для упражнения
свободы.
Какой смысл свободы, если она должна бездействовать и ни в чем
не проявлять себя? Свобода ведет к опыту, к испытанию, к изживанию
противоречий, т. е. к творчеству и развитию. Отрицание творчества
и развития в христианстве всегда связано с отрицанием свободы. Система
Св. Фомы Аквината, в сущности, принуждена отрицать свободу как несовершенство,
все сводить к необходимости истины и потому принуждена отрицать
развитие. Мы проникнем в самую глубину проблемы развития в христианстве
как проблемы свободы, если поставим ее со стороны отношения Бога
к человеку и миру, т. е. творению. Хочет ли Бог, чтобы человек и
все творение испытывали свою свободу, в опыте раскрывали свои силы,
или Бог хочет лишь того, чтобы человек и все творение формально
повиновались Его воле, исполняли Его закон? С решением этого вопроса
связано преодоление рабских форм богосознания и богопочитания, последнего
остатка идолопоклонства в мире. Идолопоклонническая религия страха
ведет к отрицанию творческого развития, к ужасу перед новым опытом,
к созданию заграждений для процессов жизни. Статическая метафизика
и статическая мораль в христианстве были экзотеричны и отражали
лишь временный опыт, лишь преходящий период в истории христианства.
Но человеческая ограниченность делает относительное и временно абсолютным
и вечным. Это есть одна из форм человеческого самоутверждения, человеческого
довольства своей ограниченностью, человеческой боязни бесконечности
духовного мира. Именно творчество и есть трансцензус, выход из человеческой
замкнутости и ограниченности. Эзотерична духовная бесконечность,
[200]
экзотерична конечность, ограниченность, предельность. Экзотерично
статическое миросозерцание. Но также экзотерично миросозерцание
эволюционное в том смысле, как его утверждает позитивизм, утверждает
современная наука. Эволюционизм так же отрицает свободу, отрицает
творчество, отрицает, новый опыт в глубине бытия, как и миросозерцание
статическое. Гегель уловил какую-то истину в своем учении о развитии
через противоположности, через примирение противоположностей в высшей
стадии развития. Но и в гегелевском саморазвитии духа была замкнутость,
была натурализация духовной жизни в ее бездонной таинственности
и бесконечности. А натурализация духовной жизни всегда экзотерична,
никогда не сокровенна. Истину о развитии мы можем выразить лишь
в терминах духовного опыта, духовного пути, а не в категориях метафизики.
Метафизики развития нельзя построить, ибо она всегда будет закрывать
и ограничивать духовный опыт, который бездонен и бесконечен, сокровенен
и не покрывается никакими категориями. И несомненной истиной является
лишь то, что никакой опыт, добрый или злой, не пропадает даром,
что он всегда входит в последующую стадию развития, что не бывает
совсем бесплодно испытание человека, что нет возврата к состояниям,
бывшим до испытания, что идти можно лишь вперед, что и реакция в
духовной жизни есть новое, а не старое.
§
Для христианского сознания существует развитие не только индивидуальное,
но и историческое, социальное, мировое развитие. Само христианство
есть один из этапов - самый центральный - мирового откровения. Весь
мир наш есть один из этапов бытия, самой первожизни. Лишь экзотерическому
сознанию представляется этот "мир" всем миром, всем Божьим творением.
В сознании средневековом, в мире Фомы Аквината и Данте, идея порядка
(ordo) закрывала идею развития, творческого процесса. Мир воспринимался
как вечный порядок, установленный Богом. В новое время идея развития
заменила собой идею порядка, неизменной космической иерархии. Более
полная истина заключается в совмещении идеи космической иерархии
и развития. Мир есть не только космос, но и космогония. Наш мировой
зон есть космогонический процесс. И в самом мире есть зоны антропогонического
процесса. Эти зоны или эпохи атропогонии существуют не только в
истории мирового религиозного сознания, но и в истории христианства.
Явление Христа в мире есть центральный факт антропогонии, раскрытия
образа человека. Но раскрытие человеческого самосознания произошло
в христианстве не сразу, оно имело свои эпохи. Нет никакого основания
утверждать, что этот процесс закончился. Развитие во времени существует
уже потому, что полнота невместима во времени, а в вечности, и во
времени раскрывается частями. Христианство не до конца актуализировалось,
в нем есть огромная потенциальная энергия. Консервативное течение
в христианстве не выносит самой идеи существования творческой потенциальной
энергии, для него все выявлено, все актуализировано навеки. Этим
обедняется христианство. Дорожат как будто бы малым объемом христианства,
малыми его возможностями. Задача наша совсем не в том, чтобы приспособить
христианство к современному эволюционизму, как то делают некоторые
"модернисты", а в том, чтобы раскрыть из глубины христианства самобытный
принцип развития, существенно отличный от натуралистического эволюционизма.
[201]
Если христианская Церковь есть Богочеловечество, то новый опыт
человечества, раскрывавшийся в борениях духа, в противоречиях, в
испытаниях человеческой свободы, должен войти в новую христианскую
эпоху. Так раскрывает себя человечество. И оно призвано Богом к
тому, чтобы свободно себя раскрыть. Но вся трудность и мучительность
вопроса в том, что в этом опыте от Бога и для Бога и что от дьявола
и для дьявола. Тайна свободы в том и заключается, что свобода может
обратиться к Богу и против Бога. И новая история в этом отношении
необычайно сложна. Творческое развитие духа, свободное раскрытие
сил человека нельзя понимать нормативно и законнически, как осуществление
извне данной нормы, как покорность предвечно установленному порядку.
Это есть свободное соучастие человека в Божьем деле. В творческом
духовном развитии есть то новое, что дает свобода человека Богу,
что Бог ждет от человека. Жизнь духа не есть вековечный натуральный
порядок, но есть творческий динамический процесс. Духовное развитие
возможно, потому что есть свобода. Источник развития - не трансцендентное
бытие, как неподвижная норма, а бездна (Ungrund), которая должна
быть просветлена, в которой рождается свет. Интеллектуалистическое
понимание природы духа ведет к отрицанию возможности развития. Интеллектуализм
склоняется к признанию раз навсегда установленного порядка. Остается
лишь понимание развития, как количественной перестановки в материальном
мире, как внешней эволюции. Дух признается неспособным к развитию.
Но развитие в истинном смысле слова есть развитие духа, есть раскрытие
скрытых, сокровенных сил из глубины, а не перестановка во внешнем
мире. Эволюционизм не знает свободного творческого субъекта и совсем
не признает тайны творчества из свободы духа. В религиозной жизни,
конечно, нет эволюцни в современном смысле. Христианство не эволюционирует.
Нет в религиозной жизни и прогресса, как необходимого благостного
процесса, осуществляющего абсолютную норму, верховную цель будущего.
Духовное развитие есть динамика, основанная на свободе, а не на
необходимости. Для эволюционной теории развитие есть природная необходимость.
Для теории прогресса развитие человечества есть моральная необходимость
поступательного осуществления нормы, неизбежного приближения к цели.
Но это есть одинаково отрицание свободы духа и творчества. Развитие
в христианстве не есть необходимый процесс, это есть раскрытие изнутри
свободы духа, прорыв духовного мира в мир природный/И в природном
мире духовное развитие представляется прорывом трансцендентного
начала в наш мир. Развитие не есть имманентное самораскрытие природы.
Имманентно в природе происходит лишь перераспределение частей. Развитие
есть победа духа над природой, понятая как акт свободы, а не необходимости,
понятая изнутри духа, а не из внешней природы. Упование на то, что
в христианстве может быть развитие, есть упование, что дух еще более
раскроет себя из свободы и обнаружит себя в мире природном, что
может быть преодолеваема прикованность христианства к природному
миру.. Отрицание возможности развития в христианстве есть результат
прикрепления духа к природным формам, неведение огненной природы
духа. Огненную природу духа лучше других понимали Гераклит и Я.
Беме и, конечно, Достоевский. И у них больше правды, чем у Парменида
или Фомы Аквината и чем у Гегеля или Спенсера. Но для христианского
сознания центральной является не идея прогресса и развития, а идея
просветления и преображения.
[202]
§
Духовный мир есть огненный поток, творческая динамика в свободе.
Но в мире природном отяжелевает движение духа и принимает формы
эволюции. Подлинное, творческое движение всегда совершается по вертикали,
по линии глубины. По горизонтали же, по поверхности, оно только
проецируется, объективируется. И потому источник творческого развития
всегда в глубине духа. На поверхности, в линии горизонтальной движение
происходит потому, что передвигаются точки, в которых идет вертикальное
движение из глубины. Одно из самых печальных заблуждений эволюционной
теории заключается в том, что источник движения, развития всегда
видели в факторах, действующих извне. Эволюционизм XIX века никогда
не мог дойти до ядра бытия и в нем увидеть энергию, порождающую
развитие. Эволюционный метод и заключается в том, чтобы все более
и более идти на поверхность, видеть источник жизни не внутри самой
жизни, а вне ее, в чем-то совсем на жизнь не похожем. И когда вы
нашли источник жизни, источник движения во внешнем, то в этом внешнем
тоже не оказывается никакого внутреннего источника жизни и нужно
дальше идти вовне, искать внешних толчков, чтобы объяснить развитие.
Эволюционная теория занята исключительно горизонтальным движением
и ищет источник развития в горизонтальной линии. Она имеет дело
с вторичным, а не с первичным, с проецированием, а не с творческой
инициативой. Внесение принципа развития в христианство не может
быть подчинением христианства внешней эволюции, эволюции по горизонтальной
линии мира, определяющейся внешними по отношению к христианскому
духу факторами. В этом смысле христианство антиэволюционно. Но принцип
развития в христианстве может быть производным от свободной, огненно-динамической,
творческой природы духа. Внутри, в глубине всегда происходит творчество
из свободы, то же, что нам представляется развитием, происходит
лишь вовне, в горизонтальной линии, проецируется на плоскости. Развитие
есть категория экзотерическая. На плоскости нашего мира происходит
развитие. Но там же мы встречаем и статичность, неподвижность, окостенение.
В самом духе, во внутреннем мире нет ничего неподвижного, все в
движении, но нет и развития, эволюции во внешнем смысле слова. Там
ничто не определяется внешними факторами, все идет из глубины. Внешний
процесс развития в христианстве в том смысле, в каком я об этом
говорю, означает лишь, что нет разрыва между двумя мирами, вечным
и временным, что вечность может прорываться во время и время может
входить в вечность. Статичность всегда означает замкнутость мира,
закупоренность в себе, навеки установленную границу. Мы говорим:
происходит догматическое развитие Церкви. Это значит, что в глубине
накопился новый религиозный опыт, что огненная природа духа прорывается
вовне, в формы этого мира. Вовне это принимает форму развития. Когда
по вертикальной линии, т. е. в измерении глубины, происходит творческое
движение духа, накопился новый опыт, тогда неизбежно развитие по
горизонтальной линии, по плоскости мира, тогда нельзя уже его задержать.
Вырабатывается новое вино духа, и для него нужны новые мехи.
Бывают эпохи, когда в мире происходит как бы перевоплощение. Такова
наша эпоха. Тлеют старые одежды человечества, разлагается историческая
плоть. Старая плоть не может уже держать в себе души. Мир как бы
развоплощается, и трудно предугадать, как он будет вновь воплощаться.
Этот процесс развоплощения сопровождается гибелью
[203]
пластической красоты жизни. Жизнь становится безобразной и часто
безобразной, теряет формы. Роковым симптомом является гибель архитектурного
стиля. Красота исчезает не только из жизни, но и из искусства. Футуризм
громко возвещает смерть красоты в искусстве. Эстетическая восприимчивость
обостряется в эпохи раздвоения и развоплощения. Но умирает предмет
эстетической восприимчивости. То, что происходит в современной цивилизации,
- материализация и механизация жизни, и есть процесс развоплощения,
гибель органической исторической плоти. Погибает форма конкретной
органической сращенности. Материализация человеческой жизни есть
не воплощение, а развоплощение. Машина, техника есть могучее орудие
этого развоплощения. Машина отрывает дух от плоти. В машинной цивилизации
души людей становятся бесплотными. Машина разрушает пластические
формы исторической плоти, она заменяет органическое механическим.
Разрушается весь бытовой уклад христианского мира. И многим, прикованным
к этому быту и отождествляющим его с бытием, это представляется
гибелью христианства, гибелью мира. В действительности же кончается
и погибает бытовое, родовое христианство. Потрясаются самые основы
родового быта1, с которым христианство было исторически сращено.
Но за внешними потрясениями бытового уклада, который представлялся
вечным, скрыты духовные процессы, духовный опыт. Бытовое, родовое
христианство разлагается потому, что дух перерос его. Но вечная
истина христианства от этого не колеблется нимало. Христианство
не может себя навеки связать со старой и преходящей исторической
плотью, с родовой стихией и родовым строем жизни. В жизни духа вырабатывается
вечно новое вино, и оно проливается бесплодно, когда им наполняют
обветшалые мехи. Этот процесс развоплощения и перевоплощения мира
мы не можем рассматривать, как его рассматривает теория прогресса,
для которой переход к будущему всегда есть благостный процесс. Это
- двойственный процесс, в нем действуют злые силы, но достигаются
и положительные завоевания духа.
С точки зрения теории развития приходится признать, что машинная
цивилизация ведет к регрессу человеческой организации, к ослаблению
человека. В прежние времена человек был гораздо более вооружен с
точки зрения антропологической, был сильнее, организация его была
изощреннее, чем на вершинах цивилизации. Прогресс социальный сопровождается
биологически-антропологическим регрессом. Совершенствование переносится
с человека на социальную среду. Человек делается совершенно беспомощным
и безоружным без технических средств социальной среды. Поэтому развитие
должно быть признано двойственным процессом, если смотреть на него
с объективной антропологической точки зрения. И вопрос делается
очень сложным, если рассматривать каждую отдельную историческую
эпоху. Так, процесс новой истории глубоко двойствен по своему смыслу.
Развитие и прогресс новой истории сопровождается ослаблением духа,
обращением человека к временной земной жизни. Народы стали менее
религиозны. Они не способны уже к священному безумию средневековья.
Рассудочность разрушала в человеке духовный мир. Жадность к использованию
земной жизни, похоть земных благ владеет человеком новой истории.
Такова одна сторона процесса новой истории. Но есть и другая. Новая
история и происходящий в ней процесс развития есть накопление огромного
1 В слова "родовой быт" я вкладываю метафизический смысл.
[204]
нового опыта человечества. Усложнилась и развернулась, развилась
человеческая душа. Уменьшилась грубость и жестокость прежних веков,
пробудилась большая человечность. Новая сострадательность явилась
в мир, сострадательность не только к людям, но и к животным. Пробудилась
новая, более чуткая и утонченная совесть, которая не мирится с жестокостью,
с насилием, с ложью, которая требует любви и свободы. Почему христианство,
православное и католическое, не добивалось изменения общественных
отношений в христианском духе, в духе христианской любви, почему
оно часто так энергично поддерживало строй жизни, основанный на
антихристианских началах насилия и жестокосердия, почему христианство
в истории так часто бывало с богатыми и сильными мира сего против
бедных и слабых? Не христианство виновно в этом, виновны христиане.
Жестокосердная, грубая и ограниченная человеческая душа, полная
еще полузвериных инстинктов насилия, исказила христианство и наложила
на него свою печать. Это искажение христианской истины, эта неспособность
вместить в себя полноту небесной истины принимала иногда очень возвышенные
формы любовного попечения и заботы о вечном спасении души. Панический
страх вечной гибели, не только своей, но и ближнего, определил насилия
и жестокости, которыми надеялись купить избавление и спасение. Но
за долгий процесс истории изменилась человеческая душа, внутренне
смягчилась под тайным, неприметным воздействием христианства, хотя
бы внешне и отступала от христианства. Положительное развитие человеческой
души есть дело самого христианства. Но гуманистический прогресс
не только уменьшал жестокость, освобождал от насилий, утверждал
достоинство человеческой личности, но также привел к новым жестокостям
и насилиям, к нивелировке индивидуальности, к безличной цивилизации,
к безбожию и бездушию, к отрицанию внутреннего человека. Действительно
народилась новая душа, требующая большей сострадательности ко всему
живому, большей мягкости. Новые чувства развились. Современные,
новые христиане с трудом уже мирятся с верой в ад и в вечные адские
муки. Постоянное напоминание о вечной гибели и вечных адских муках
для средневекового человека имело значение воспитывающее и дисциплинирующее,
удерживало людей в Церкви. Современную душу нельзя уже воспитывать
и привлекать к Церкви запугиванием вечной гибелью и вечными адскими
муками. Наоборот, педагогически лучше как можно меньше говорить
об аде, так как идея вечности адских мук стала препятствием для
вхождения в Церковь. Современный человек предпочитает идти в теософию
и принять учение о перевоплощении. Но по сравнению с прежними эпохами
современная душа стала менее цельной, раздвоенной, познавшей противоположности,
маловерной, более слабой и нередко более поверхностной.
Христианство стоит ныне перед совсем новыми душами, и это требует
изменения способов воздействия на человеческие души. Душа человека
к концу новой истории познала все соблазны, все сомнения, она прошла
через все испытания, через все противоречия жизни, она спускалась
в подполье и объята была тьмой. Христианская же Церковь, и православная
и католическая, в своих господствующих течениях по-прежнему, по
старым воспоминаниям, по инерции продолжает стоять на охранении
своего стада, массы человеческой от соблазнов, от опасного опыта,
от душевного усложнения, от умственного развития. Но основная задача,
которая стоит сейчас перед христианством, заключается совсем не
во внешнем охранении от соблазнов, а в преодолении соблазнов изнутри,
совсем не в недопущении людей до испытаний,
[205]
а в выходе из испытаний, в обретении Духовно плодотворных результатов
испытаний. Никакими силами нельзя остановить развития, со всеми
заключенными в нем противоположностями, нельзя предохранить от развития.
Бог сам хочет развития, хочет раскрытия всех возможностей, хочет
испытаний человеческой свободы, расширения и углубления опыта. Христианская
Церковь вечна, но она должна считаться с фактом развития в мире,
с изменениями человеческой души, с возникновением нового сознания.
Если возможно в мире христианское возрождение, то оно начнется не
с охранения старых душ от соблазнов и испытаний, а с возвращения
к христианству новых душ, прошедших через соблазны и испытания.
Христианское возрождение принесет с собой блудный сын, вернувшийся
к Отцу. Мы стоим совсем не перед опасностью ухода от христианства
и неизбежности ограждения от соблазнов. Мир давно уже ушел от христианства
и соблазнился всеми возможными соблазнами. Мы стоим перед жаждой
преодоления соблазнов и возвращения к христианству. Охранять от
соблазнов, не допускать до испытаний есть величайший анахронизм.
Мир уже не христианский, народы уже не христианские народы, христианство
уже внешне не rocподствует в мире. Нужно видеть мир таким, каков
он есть, нужно признать совершившийся факт. Это первая наша обязанность.
Наша эпоха совсем не есть охранительная эпоха. Смешон страх перед
свободой выражения соблазнительных идей, когда соблазнительные идеи
давно стали господствующими в мире. Ныне господство, а значит, и
охранение в мире будет принадлежать не христианству, а враждебному
христианству атеизму, социализму, механической цивилизации. Господствующее
церковное сознание как будто бы еще не поняло, что произошло с миром,
отстало на несколько столетий. Христианская апологетика в методах
своих так отстала, что она может быть лишь вредна, может лишь мешать
возврату к христианству. Христианское возрождение может быть связано
лишь с чувством творческой молодости, а не охранительной старости.
Новую душу уже трудно чем-либо испугать, - она прошла через предельные
соблазны человекобожества, через религию гуманизма, через марксизм,
через ницшеанство, социализм и анархизм, через эстетизм и оккультизм.
Для нее приход к Богу, к христианству есть не охранение, а духовная
революция. Из глубинной и бездонной свободы приходит душа к Богу,
к Христу. Это движение современной души гениально показал Достоевский.
Вся великая русская литература говорит об искании Бога свободной
душой, пораженной соблазнами и изобличающей их. Духовное развитие
нельзя остановить, через него нужно пройти.
Душа человеческая стала иной после всего испытанного, после трагического
изживания темы гуманизма, с новыми запросами и муками. Старый стиль
христианства уже не соответствует строю современной души. Но вечной
истины христианства эта душа ищет. Не в силу внешнего, горизонтального
движения, а в силу внутреннего, вертикального движения по-иному
определяются отношения между Богом и человеком. Отношение к злу
меняется, оно делается более духовным и внутренним, менее внешним
и законническим. Нельзя уже верить в то, что зло может быть предотвращено
или побеждено внешним, насильственным путем. Положительная духовная
сила должна предотвратить зло, не допустить изнутри до ложного пути,
пути зла. И мы должны иметь волю к тому, чтобы эта духовная сила
была в нас максимальной. Но если творческой духовной силы нет, то
путь испытаний зла и его последствий неизбежен и имеет провиденциальное
значение. В этом
[206]
смысл всех революций. Революции нельзя противоположить внешнего
насильственного охранения, это есть всегда бессильное и обреченное
на гибель отношение к жизни. Революции можно противоположить лишь
положительную творческую духовную силу, реформирующую и преображающую
жизнь. Если этой силы не оказалось, то революция решается Промыслом
Божьим. Также и в личной жизни человека. И в ней неизбежна победа-соблазнов,
революции, если нет положительной творческой духовной жизни. Человека
нельзя внешне, принудительно оградить от "мира" и его соблазнов.
Он погружен в "мир" и его соблазны и должен изнутри, в свободе их
преодолеть. Каждый из нас разделяет судьбу мира и человечества.
Никого нельзя поставить под стеклянный колпак. Все стеклянные колпаки
уже разбиты, все перегородки сметены. Человек ввергнут в мир, в
судьбу человечества, должен принять на себя ответственность за всех,
должен работать в мире для преображения мира. И благодать Божья
действует внутри свободы человека, изнутри ее преображает.
§
С проблемой духовного развития связана проблема эсхатологии, проблема
конечной судьбы человеческой души и мира. Новая христианская душа
не может нравственно примириться с старой эсхатологией. Очень трудно
принять метафизику, по которой вечная судьба души решается окончательно
ее временной жизнью от рождения до смерти. При таком понимании наша
краткая земная жизнь оказывается ловушкой и достоинство вечности
определяется ничтожно малым опытом времени. В христианстве нашей
эпохи не может уже в такой мере определять всю жизнь ужас адских
мук, в какой определял ее в религиозном сознании средневековья.
Это есть один из результатов пережитого духовного процесса. И для
нашего сознания это прежде всего не догматический вопрос, а вопрос
нравственно-духовный. Вопрос совсем не в том, что мы опять хотим,
подобно Оригену и Св. Григорию Нисскому, построить теорию апокатастазиса*.
Все переносится из сферы богословско-метафизической, разрешающей
последние тайны человеческой судьбы при помощи рациональных категорий
(Ориген пытался дать рациональную эсхатологию), в сферу нашей духовной
направленности, нашей нравственной воли. Мы должны стремиться не
только к личному спасению, но и к всеобщему спасению и преображению.
Вопрос о том, будут ли все спасены и как наступит Царство Божье,
есть последняя тайна, неразрешимая рационально, но мы должны всеми
силами нашего духа стремиться к тому, чтобы все были спасены. Спасаться
мы должны вместе, миром, соборно, а не в одиночку. И это очень соответствует
духу православия, особенно русского. Н. Федоров в своем учении о
воскресении и об условности апокалиптических пророчеств гениально
выразил истину о направленности нашей воли к всеобщему спасению.
Это есть великий нравственный прогресс, преодоление трансцендентного
религиозного эгоизма. Воля к всеобщему спасению есть проявление
любви. Мы не строим онтологию всеобщего спасения, в которой всеобщее
спасение оказывается необходимым. Мы сознаем, что величайшие трудности
тут связаны с проблемой свободы. Идея ада имеет свое обоснование
не в Божьем суде и каре, не в идее справедливости, как то было у
Фомы Аквината, а в человеческой свободе. Бог не может насильственно
спасти человеками насильственно вогнать его в рай, Бог не хочет
насилия над человеческой свободой. Человек может свободно предпочесть
мучения
[207]
вне Бога блаженству в Боге, он имеет как бы право на ад. Такова
психология ада. Ад есть невозможность любить Бога вследствие направления
человеческой свободы, отвращение от Бога и отделенность от Него,
замкнутость в себе. Идея вечных адских мук родилась из того опыта,
в силу которого всякая адская мука, которую мы переживаем еще в
этой жизни, представляется нам вечной. Мука же невечная не была
бы адской мукой. Адскость и есть бесконечность, неведение конца.
Это есть вечность мучения, заключенная в мгновении, а не в длительности.
Трансцендентная онтология рая и ада есть лишь объективирование в
категориях природного мира духовного опыта и духовного пути, это
есть учение натуралистическое. Учение об адских муках есть порождение
той варварской и жестокой эпохи, которая на земле видела справедливость
в утверждении казней, пыток и жестоких наказаний. В идее ада и рая
есть представление о духовной жизни, как о натуралистических сферах.
Ад Данте весь еще проникнут дохристианскими, языческо-натуралистическими
элементами. Но эсхатология должна быть освобождена от натурализма
и выражена в терминах духовной жизни. Духовную же жизнь мы понимаем
творчески-динамически. Отсюда и совсем иное понимание задач осуществления
Царства Божьего, Правды Христовой. Царство Божье не есть натуралистическое
бытие, равно как и ад не есть натуралистическое бытиё. Царство Божье
есть жизнь духа. И ад есть лишь духовный опыт, духовный путь. Ад
есть неразрешенность духовного пути, безвыходность, которая представляется
вечной, бесконечной, ад есть трагедия человеческой свободы. Если
экзотерично и рационалистично разрешение эсхатологической проблемы,
которое дает традиционное богословие, то и точка зрения бесконечного
развития, бесконечной эволюции не менее рационалистична и экзотерична.
Она разжижает нашу жизнь и делает ее духовно ненапряженной. Нет
ничего мучительнее эсхатологической проблемы в религиозной жизни
и религиозной мысли. Три эсхатологических кошмара грезятся человеку:
кошмар религиозный - вечные адские муки; кошмар оккультически-теософический
- бесконечная эволюция, перевоплощение через бесконечные миры; кошмар
мистический - исчезновение человеческой личности в Божестве. И неизвестно,
какой кошмар легче. Иногда кажется, что человек готов согласиться
на ад, чтобы этой дорогой ценой отказаться от кошмара бесконечных
эволюции или от кошмара окончательного растворения в Божестве. В
религиозной идее зла было глубокое утверждение личного бытия. Это
есть основная антиномия и апория, к которой приводит эсхатологическая
проблема. Если мы до конца утверждаем личность и свободу, то мы
приходим к возможности ада. Легко преодолеть идею ада, но этим также
снимается личность и свобода. С другой стороны, наша личность и
наша свобода не мирятся с вечными адскими муками, наше нравственное
сознание протестует против адских мук хотя бы для одного человеческого
существа. Я еще могу допустить возможность адских мук для себя и
нередко переживаю их предвкушение. Но с трудом могу допустить их
для других. Возможно еще допустить адские муки с точки зрения человека,
но невозможно их допустить с точки зрения Бога. Уже Ориген думал,
что Христос не примирится с гибелью хотя бы одного существа, что
крестная мука его продлится до спасения всех1. И это очень глубоко.
Другая апория заключается в следующем. Перед личностью должна быть
раскрыта возможность бесконечного развития,
1 См. Denis. "De la philosophie d'Origene"*.
[208]
вечного, творческого обнаружения своей природы. Но бесконечность
развитая, отсутствие конца и исхода, воспринимается личностью как
кошмар, как невозможность достигнуть Царства Божьего. Эта апория
указывает на неразрешимость эсхатологической проблемы рационалистически-натуралистическим
путем. Она разрешима в Царстве Божьем, которое нельзя мыслить натуралистически.
Проблема происхождения, судьбы и конца души не имеет еще в христианстве
окончательного догматического разрешения. Таинственна не только
конечная судьба души, но и ее происхождение, ее истоки. Традиционно-богословский
взгляд, что душа человеческая творится Богом в момент физического
зачатия, так жалок, что на нем не стоит серьезно останавливаться.
Вечная истина есть в орфическом учении о душе, которое выражено
Платоном; Необходимо допустить предшествование душ в духовном мире,
извечность души в духовном мире. Душа человеческая не есть дитя
времени, она есть дитя вечности. Но несовместимо с христианским
сознанием учение о перевоплощении на земле. Оно дробит личность
и вносит натуралистическое понимание в духовную жизнь. Тут мы встречаемся
с границами возможного внесения в христианство принципа развития.
Когда принцип развития пытается разрешить тайну происхождения и
конечной судьбы человеческой души, он переходит в натурализм и враждебен
христианству. Отрицание же духовного развития есть отрицание того,
что человек должен совершенствоваться, должен достигать совершенства,
подобного совершенству Отца Небесного, отрицание искания и осуществления
Царства Божьего. Но границей принципа развития является тайна, охраняющая
божественную жизнь. Проблема эсхатологическая упирается в различие,
которое должно быть установлено между бесконечностью и вечностью.
Бесконечность перевоплощений и бесконечность адских мук остаются
в природном мире, вечность же принадлежит миру духовному, бытию
божественному. И не может быть злой, дьявольской, адской вечности
наряду с вечностью божественной1.
|
