ПОВЕСТЬ О НЕБЕСНОМ РОДЕ
Повесть о небесном роде: Из рукописей А.Н.Шмидт.
- Русская мысль. - Март 1916. - С. 5-9. (Клепинина, №248)
Воспроизводится по изданию: Бердяев Н. Мутные лики. М., Канон, 2004. С. 140-146.
Номер страницы перед текстом на ней.
Вышла книга под ничего не говорящим заглавием «Из рукописей А.Н.Шмидт». Имя А.Н.Шмидт не привлекает внимания, оно почти никому неизвестно. Книге предпослана краткая биография Анны Николаевны Шмидт. В ее жизни и облике, по видимости, не было ничего замечательного. Всю жизнь прожила она в Нижнем Новгороде, была скромной сотрудницей нижегородских газет, давала отчеты о земских собраниях, писала театральные рецензии, почти на всех, встречавших ее, производила впечатление доброй женщины, немного чудачки, серой по внешности. Ничего необыкновенного, пророческого, визионерского в Шмидт не замечали. В религиозно-философских кругах говорили лишь о том, что у Шмидт было какое-то таинственное отношение к Вл. Соловьеву и что сохранилась их переписка. И вот теперь, через одиннадцать лет после смерти Шмидт, опубликованы ее рукописи с боязливым введением, выражающим сомнение в характере откровений, сообщаемых миру,— так необычайны они и так притязательны и дерзновенны. Но Дух дышит, где хочет, может дышать он и в скромной женщине из Нижнего Новгорода, зарабатывавшей хлеб свой газетными статейками. И скромный, незначительный облик этой женщины делает еще более значительной ее книгу. Без всякого преувеличения можно сказать, что книга Шмидт будет признана одним из самых замечательных явлений мировой мистической литературы. Это — первая мистическая книга в России в строгом смысле этого слова, мистическая книга большого стиля, подобная творениям Бёме, Сведенборга, Сен-Мартена и других классиков мистики. Со временем Шмидт будет причислена к классикам мистической литературы. В России есть
1 Из рукописей А. Н. Шмидт. С письмами к ней Вл. Соловьева стр. XV+288. 1916.
141
много книг мистического направления, но нет мистических книг строгого стиля. И среди женщин-мистичек Шмидт будет принадлежать одно из первых мест наряду с Анжелой де Фолиньо, св. Терезой и мадам Гюйон. Но тип мистики Шмидт гностический, позна-иательный, близкий Бёме, и в этом она единственная п совершенно своеобразная среди женщин-мистичек. Мистика Шмидт также своеобразно русская, конкретная, апокалиптическая. И тем более оригинально, что в этой русской, конкретной, апокалиптической мистике так много гипнотического. Такого явления не было еще в русской письменности.
Более всего поражает и соблазняет эта необычайная конкретность мистического гнозиса Шмидт. Ее мистический трактат «Третий завет», центральный во всей книге, можно назвать повестью о небесном роде, о небесных браках и небесном размножении. Для Шмидт бытие исчерпывается браками и размножениями. Из одной точки раскрывает она сначала небесную брачную жизнь в недрах Св. Троицы, а потом повествует об истории браков и размножений в мире. В основе всего, что раскрывает Шмидт, лежит конкретная мифологема. Никаких абстракций, никакой философии у нее нет. Описывается мистико-растительный процесс божственного бытия, божественное почкование. Возникновение мира есть рождение, а не творчество. Описание образования материи как уплотнения световых излучений напоминает эманационное учение. У Шмидт все есть рождение, а тайна рождения всегда связана с тайной брачного соединения. Вся мистика Шмидт насквозь родовая и половая. Мистические прозрения Шмидт — женские, но очень своеобразно женские. Стиль ее мистических писаний сухой, объективный, она очень систематична и схематична, в ней не чувствуется женской привлекательности. Апокалиптическое чувство приближающегося конца мира не делает ее мятущейся и беспокойной. Она — очень спокойна, удовлетворена, насыщена. Сухость и спокойствие мистической книги Шмидт делает ее своеобразной, непохожей на обычную в России растерзанность и мучительную беспокойность апокалиптических настроений.
142
Некоторые места «Третьего завета» напоминают ста рые гностические книги, например Pistis Sophia, — так же мифотворчески постигает она тайны мира. Есть сходство в основных истинах, раскрывающихся во всяком мистическом гнозисе, — великие мистики всех времен перекликаются друг с другом. И сходство это говорит о подлинности мистического опыта. Шмидт, по-видимому, не знала творений старых великих мистиков, она была мало начитана, не читала даже Вл. Соловьева до последних лет своей жизни и жила в атмосфере, в которую не проникал ни один луч мистических знаний. Ей самостоятельно открылось много такого, что открывалось и Сведенборгу, и Бёме, и старым гностикам. Но свет единого мистического знания преломляется в индивидуальности, в психологизме каждого мистика и нередко замутняется. Есть не только своеобразие, но и замутненность света в индивидуальной душе Шмидт. Тайны божественной и мировой жизни открывались ей, как женской душе, ощутившей себя душой мира. И потому уже не все она могла видеть и знать. Тайна о человеке полнее открывается мужской природе, чем природе женской. И в мистическом гнозисе Шмидт есть неполнота и замутненность антропологии. Человека, как мистического самобытного начала, нет у нее, человек образуется из присоединения ангельского начала к началу звериному. В описании грехопадения у Шмидт есть замутненность женской природой, женским, а не вечно-женственным. Корень людского грехопадения видит она в измене Евы, соединившейся с существами низшей природы и вызвавшей гнев и ревность Адама.
Мистические первоощущения вечно-женственной души влекут Шмидт к безумной конкретности в ее отношении к Церкви и к Христу. Церковь, которой она дает новое имя Маргариты, для нее личность, совершенно конкретное существо, невеста и жена Христа. Таинственная судьба Маргариты и есть судьба женщины, прошедшей через падение и распутство и соединившейся со своим Возлюбленным. И это очень сильно, очень оригинально у Шмидт. В послед-
143
ней своей инкарнации на земле Маргарита, невеста и Жена Христа, называлась Анной Николаевной Шмидт. Тнкое дерзновенное сознание многих оттолкнет и испугает. Не впервые у Шмидт являются такие мистические переживания, они нередки и у мистиков и почти типические. На известной глубине снимается противоположность между церковью, как душой Мира, и индивидуальной женской душой, ставшей лицом к лицу со своим Возлюбленным. Глубокие, мистически значительные души имеют право на такое дерзновение. И совсем не то это означает, что предполагается на поверхностный взгляд со стороны. И страшно это на поверхности, а не в глубине, не в том мистическом свете, в котором снимается антиномия единого и множественного. Небесная, божественная история есть также история человеческого духа, И таинственная любовь Маргариты к Христу может быть также и таинственной любовью Шмидт к Вл. Соловьеву. Это — по ту сторону антиномии, предохраняющей от таких смешений, как от кощунства. Но кощунственное обличье часто бывает у мистиков. Мистики познают одну и ту же божественную истину, но каждый имеет свои образы, свою символику, и каждый познает с разной степенью полноты. Божественную истину Шмидт видела в образе небесной семьи, небесного рода, и Дух Святой раскрывался ей, как Дочь Божия2. Можно обвинять Шмидт в разных ересях, но все вставлено у нее в очень ортодоксальные рамки. Ее мистика — церковная и библейская. Она нигде не нидит откровения, кроме юдаизма и христианства,у ни в мире античном, ни в Индии. На всей книге Шмидт лежит печать чисто еврейской религиозности и библейской апокалиптичности. В ней мало арийского духа. Оригинальнее и значительнее всего у Шмидт повествование о небесном рождении... Гениально ее учение о возрастах духов, о духах четных и нечетных. Мистика истории у нее слабее. Слишком много общего, обычного говорит она о христианской истории, о ересях, о разделении церквей. Чувство исто-
2 Н. Ф. Федоров тоже учил о Св. Духе, как о Дочери.
144
рии всегда ведь слабее у женщины, чем у мужчины. Когда повесть Шмидт доходит до апокалипсиса, до конца мира, она опять делается более значительной и сильной. Очень сильное впечатление производит постоянный призыв к разрушению этого мира. Мир должен дематериализоваться. Христос должен окончательно разрушить этот мир. Дьявол хотел бы укрепить его навеки. Книга Шмидт написана о Третьем Завете, но трудно было бы сказать, в чем заключается Третий Завет. Никакого нового откровения как будто бы и нет. Есть новое познание тайн бытия, тайн мистического соития, рождения и размножения, есть необычайное сознание самой Шмидт, небывалая по дерзновению конкретность, есть апокалиптическое предчувствие близкого конца. Третий Завет есть откровение Духа, как Дочери Божией. Оно совершается через дочь Божию — Анну Николаевну Шмидт. Но что нового несет с собою третье откровение, что означает оно в судьбе человека? Третье откровение может быть лишь откровением человека и о человеке, оно принесет в мир небывалое еще религиозное творчество. Но у Шмидт нет этого исключительного самосознания человека, нет антропологического откровения. Она предчувствовала новое откровение так, как только могла его предчувствовать гениальная женская душа. Оно созерцалось ей, как откровение женственности и о женственности, а не человека и о человеке.
Есть что-то таинственное в отношениях А. Н. Шмидт и Вл. Соловьева. Кратковременны были эти отношения, они продолжались всего три месяца, перед смертью Соловьева, но были необыкновенно напряженны и значительны. Письма Вл. Соловьева к Шмидт, приложенные к книге, могут произвести неприятное впечатление. В них есть какая-то сухость, желание держать себя подальше, боязнь мистического риска. Но это так понятно. Нелегко испытывать такое отношение к себе, какое Шмидт имела к Вл. Соловьеву, это очень мучительно и может отталкивать. Вл. Соловьев должен был ощутить темный срыв у Шмидт, когда она хотела увидеть в нем Возлюбленного. Но другое еще существен-
145
нее и должно пролить свет на самого Вл. Соловьева. Вл. (Соловьев всю жизнь искал встреч с Вечной Женственностью. Он искал прелести в Вечной Женственности, не-немной красоты. Она прельщала его.
Вижу очи твои изумрудные, Светлый облик встает предо мной...
* * *
Все видел я, и все одно лишь было, —
Один лишь образ женской красоты...
* * *
Лишь забудешься днем иль проснешься в полночи, —
Кто-то здесь... мы вдвоем, —
Прямо в душу глядят лучезарные очи
Темной ночью и днем.
Не раз являлся Вл. Соловьеву обманный образ Женственности и прельщал его. Отношение к Женственности и было трагедией всей его жизни. Он не :шал осуществления и насыщения. Образ Женственности двоился для него, в этом был он человеком двойных мыслей. И вот под конец жизни ему явился самый лначительный и гениальный образ Женственности — Л. Н. Шмидт. И этот образ Женственности оказался не прельстительным, почти отталкивающим. В образе Шмидт нет прелести. В Шмидт нашел Вл. Соловьев мистический гнозис, который он считал своим делом, не женским делом, а прелести не нашел. Это последний эпизод в трагических отношениях Вл. Соловьева к Женственности. Так. можно объяснить сдержанность соловьевских писем.
Анонимные издатели рукописей Шмидт приступили к изданию с большими опасениями. Предисловие напи-сано боязливо и неряшливо. Автор предисловия не знает, что думать о мистических откровениях Шмидт, ждет решения церкви. Этот автор решительно стоит на делении мистики на благодатную, церковную, и безблагодатную, натуральную. Мистику Шмидт он относит к типу безблагодатному, натуральному, а этот тип мистики пугает его, вызывает подозрение. Он
146
ждет церковной санкции для самочинных свободных мистических откровений. Мне представляется праздным, ненужным пугливый вопрос о том, следует ли издавать рукописи Шмидт и поведать миру о ее откровениях, не еретичка ли она, не соблазнительно ли то, что ей открывалось. Источник мистических откровений всегда один, всегда в божественной глубине, и, всегда через человека совершается откровение. Ортодоксально или еретично, вредно или полезно, опасно или безопасно — все это вторичные вопросы, совершенно утилитарные человеческие категории. Само деление мистики на благодатную и безблагодатную — условное и экзотерическое. Мистические творения всегда бывают для немногих. Внешняя же церковь никогда не санкционировала мистических откровений и всегда гнала мистиков. Откровения Шмидт эта внешняя церковь будет просто игнорировать, она не интересуется такими вопросами. А голос внутренней церкви должен звучать в самом авторе предисловия к Шмидт. Если возможно новое откровение, то оно будет звучать через Шмидт, через автора предисловия к Шмидт, через всякого, в ком захочет дышать Дух, — оно совершится свободно. Величайшее же свидетельство в пользу подлинности Шмидт я вижу в том, что она таила в себе свои откровения, не искала славы этого мира, не хотела образовать секты, не искала последователей, осталась скромной и неизвестной миру. И это велико в ней. Книга ее необыкновенна и заслуживает проникновенного чтения.
|
