Новое религиозное сознание и история. - Биржевые ведомости. - 18 нояб. 1916. - №15931. (Клепинина, №244)
Воспроизводится по изданию: Бердяев Н. Мутные лики. М., Канон, 2004. С. 128-131.
Номер страницы перед текстом на ней.
I.
Статья А. Мейера о моей книге «Смысл творчества», побуждает к ответу1. Она требует с моей стороны разъяснения. Я вполне согласен с А. Мейером в том, что новое религиозное сознание может быть обосновано лишь на новом факте в религиозной жизни человечества, и вне такого факта оно будет совершенно отвлеченной идеологией. Я и чувствую себя базирующимся на таком факте, на некоем творческом сдвиге в человеческой природе, в строе духовного опыта человека, человечества вообще, Человека с большой буквы. Но, как это и всегда бывает, факт этот, зачинающийся в таинственной глубине, не всем ведом, не всеми осознан. Для А. Мейера он остается неприметен, и потому разговор его со мной — совершенно внешний. И возражать ему мне хотелось бы о предметах более видимых и даже со стороны более понятных.
Основной упрек, который мне посылает А. Мейер, это — упрек в «нечувствии окамененном» к истории. Вот упрек, который я не только никак не могу при-нять на свой счет, но принужден целиком возвратить его А. Мейеру и его единомышленникам. Существуют жизненные проверки нашего чувства истории, нашего реального к ней отношения. Величайшим испытанием для подлинности чувства истории и жизненной проверкой реального к ней отношения является мировая война — событие историческое по преимуществу, в котором сошлись все нити истории. И вот в отношении к всемирно-историческим событиям нынешней войны одни обнаружили острое чувство истории, острое сознание исторического часа, другие же обна-
1 См. «Биржевые ведомости» за 28 октября1*.
133
ужили «нечувствие окамененное». А. Мейер, по-видимому, является единомышленником и последователем Д. С. Мережковского, во всяком случае очень близок к кругу его настроений и идей. Это видно из заседания Петроградского Религиозно-философского общества, посвященного обсуждению моей книги, и по всем выступлениям А. Мейера. И вот я должен решительно сказать, что именно Мережковский и его единомышленники обнаружили «нечувствие окамененное» по отношению к мировой войне. Им нечего сказать об одном им самых потрясающих и самых ответственных моментов всемирной истории, они не могут простить всемирной истории, что она двигается не по их схемам и предначертаниям, их мысль не производит новой творческой работы над совершенно новыми и непредвиденными историческими событиями. За это время войны я ни писал довольно много статей (между прочим и в Биржевых Ведомостях», где происходит мой разговор с А. Мейером) и, говорят, обнаружил в них некоторое чувство истории и исторических событий. Не раз приходилось мне высказывать ту мысль, что у руской интеллигенции всегда было слабо развито историческое чувство, и ей не хватало органа для чисто исторической мысли и исторических оценок. К конкретной истории, которая представляет совершенно само-оытную реальность в иерархии бытия и обладает со-иершенно самобытными ценностями, русские привыкли применять оценки отвлеченно-моральные, отвлеченно-социологические и отвлеченно-религиозные. В русских идеологиях исторические ценности всегда подменялись социологическими и моральными категориями. Наши теократические идеологии были так же антиисторичны, как и наши идеологии, социалистические и анархические. «Социологизм» русской интелли-ичщии, который так пленяет Мейера, и которому он котел бы придать религиозный характер, всегда был связан с ослаблением чувства истории и с почти полной и атрофией сознания исторической ответственности. Это традиционное социологическое сознание, за которым обычно скрывается крайний морализм, не любит истории, отвращается от всего исторического и обнару-
134
живает «нечувствие окамененное» к таким чисто историческим ценностям, как национальность и государственность, как конкретные исторические задачи в жизни народов. А. Мейер как будто бы отождествляет социологическое сознание с историческим сознанием. Но это очень большая ошибка. «Социологизм» — антиисторичен, враждебен к творчески-конкретному, совершенно нечувствителен к судьбе народов, к их задачам в мире. Для «социологизма» такие отвлеченные категории, как классы, международный пролетариат, ближе и реальнее, чем такие исторические конкретности, живые реальности, как нации. Философская работа мысли давно уже подорвала социологическое мироощущение. Но оно окончательно уничтожено и выброшено за борт мировой борьбы народов. Что ныне осталось от международного социализма — этого порождения «социологизма»? «Религиозная общественность» Мережковского и его единомышленников есть такой же антиисторический утопизм, как и старый интернациональный утопизм марксистов, или более новый синдикализм или анархизм Бакунина и др. Социальные утопии на религиозной почве всегда являлись нечувствием к истории и исторической судьбе. Все люди, исповедующие социальный утопизм, на почве ли позитивистской, или на почве религиозной, отбрасываются историческими событиями назад и оттесняются за борт истории. То неведомое грядущее, к которому мы идем, не им принадлежит, они питаются остатками идей XVIII и XIX веков.
«Религиозная общественность» Мережковского и Мейера так же оторвана от космической жизни, так же хотела бы себя изолировать от космических энергий, как и социологическая общественность позитивистов и материалистов. Это и порождает утопизм, игнорирующий космическое зло. Отвлечение общественности от космической жизни и есть отвлеченный «социологизм». Те, которые замкнулись в этом от-
2 Смотри мою статью «Космическое и социологическое мироощущение» в «Биржевых Ведомостях».
135
влеченном социологизме, поистине обречены на «нечувствие окамененное» к тому историческому часу, в который вступила мировая жизнь. Космическое мироощущение более благоприятно истории, чем мироощущение социологическое, ибо исторический процесс есть конкретная и неотъемлемая часть космического процесса, и ныне в исторической действительности особенно ощутимо действие космических ииергий. Именно те, которые чувствуют историю и нынешний исторический час, должны чувствовать tin: значение перехода от социологического сознания к сознанию космическому. Проблема объединения Ностока и Запада, выхода культуры за пределы Европы, движение за океаны к другим материкам, окончательные образования огромных империалистических тел и освобождение малых национальных тел, Вес» это — проблемы исторические и космические. Самый рост технической власти над всеми силами природы, упирается в космическую проблему и соприкасается с космическим злом. Мережковский и единомыслящий с ним Мейер стоят совершенно вне этих исторических задач и исторических предчувствий. Они остаются замкнутыми в своих социально-религиозных утопиях, они бессильно пытаются применить абсолютное к относительному, смешивая разные планы. Религиозная общественность, поскольку может быть о ней речь, есть лишь неотъемлемая часть космической общественности, некое благодатное общение всей космической иерархии.
II.
А. Мейер совершенно не понимает моего отношения к истории. Мы с ним говорим на разных языках н, по-видимому, принадлежим к разным планетам. Я прежде всего стремлюсь установить религиозно и философски различие между сферой абсолютного и сферой относительного и сделать невозможной абсолютизацию относительного, которая всегда была источником рабства. Должно быть религиозно признано право на существование относительного, и защи-
136
щено относительное от окончательного его поглощения абсолютным. Абсолютизация относительного, применение к относительному абсолютного ведет к унижению .абсолютного и к исчезновению относительного. Так, применение религиозной абсолютности к исторической относительности унижает и материализирует религиозную абсолютность и истребляет все историческое в его конкретности. Отношение между абсолютным и относительным нельзя мыслить трансцендентно, его можно мыслить лишь имманент но. Относительное есть манифестация абсолютного, некая его периферия, и именно поэтому абсолютное не может вместиться в относительное и не может относительное превратиться в абсолютное. Относи тельное, природное и историческое есть лишь некоторое явление внутри абсолютного. В относительном можно лишь раскрывать символы абсолютного, про светы изнутри. Вся природная и историческая жизнь есть лишь сфера относительного — являющегося, и абсолютное в этой жизни можно лишь символически постигать. Абсолютизация же всего природного и исторического есть рабство и ложь. История и все историческое должно быть принято именно как сфера относительного — раскрывающегося из глубины абсолютного и именно потому не могущего быть поглощенным абсолютным и внешне-трансцендентно подчиненным абсолютному. История есть лишь то, что полагается изнутри абсолютного, а никак не то, что внеположно абсолютному и должно быть ему извне подчинено и им поглощено. Весь мировой процесс со всей его относительностью есть лишь внутреннее явление в абсолютной божественной жизни. Философски я могу сформулировать свое знание так: мой дуализм (абсолютного и относительного, религиозного и секулярного) определяется моим исходным радикальным монизмом. Сознание же Мережковского и Мейера должно быть сформулировано так: их монизм (подчинение мировой относительности божественной абсолютности, религиозная общественность) определяется их исходным радикальным дуализмом. Дуализм (разделение, дифференциация,
137
секуляризация), который исходит из монизма, осуществляемого в глубине духа, есть освобождение. Монизм же (внешняя сакрализация жизни, навязанная религиозная нормировка), который исходит из дуализма, трансцендентного противоположения Бога и человека, есть порабощение.
Всякий утопизм, всякий максимализм, всякий теократизм, реакционный или революционный, должны быть отвергнуты, как ложная и внешняя абсолютизация относительного. Абсолютное должно просвечивать изнутри, из глубины, через относительное. История есть царство относительного и множественного, а не абсолютного и единого. Непосредственная и реальная связь истории с абсолютным осуществляется лишь через человеческий дух, через глубину его, погруженную в жизнь божественную. Абсолютное всегда — в духе, а не в природе, и не в истории. В процессе секуляризации всей общественности и культуры, в снятии религиозной санкции с государства, с семьи, с науки и искусства есть освобождающая правде, имеющая религиозный смысл и значение. Все сферы жизни должны быть одухотворены изнутри, из глубины и должны внутренне религиозно светиться. Свободная, секулярная общественность и свободное, секулярное знание могут быть внутренне религиозны, и в конце концов должны быть религиозны. Абсолютность, религиозность, святость могут быть лишь в человеческом духе, а не в объективно предметном мире и не в его продуктах (государстве, общественности, культуре, науках и искусстве). Это есть освобождающееся религиозное сознание, которое идет на смену религиозного рабства и младенчества. Такая религиозная реформа есть величайшая историческая задача нашего времени. Величайшую историческую задачу, перед которой стоит Россия, я вижу прежде всего в освобождении от религиозного рабства, порабощавшего дух природной и исторической материи, и н переходе к духовной свободе. В России личность не вышла еще из состояния натурального коллективизма, не окончательно преодолела еще состояние орды, которое было у нас,столь идеализировано. Дух
138
не овладел еще темной стихией русской земли, в которой личность всегда имеет соблазны раствориться. Русский «социализм» есть лишь общественная форма религиозного рабства, неосвобожденности духа и духовного «я» из первоначального органического коллектива. Мы всего более нуждаемся в освобождении от народничества, как социального, так и религиозного, в пробуждении лично-духовного начала в человеке. Это не стоит ни в каком противоречии с духовной соборностью, с церковностью, углубленной до состояния космического.
Царство Божье приходит неприметно, оно незримо творится изнутри, как некое таинственное общение в духе. Церковь Христова всегда и была таким таинственным, сокровенным общением, таким союзом возрожденных во Христе душ. Церковь христова была таким сокровенным космическим организмом, космическим общением всей твари. Церковь Христова была выявлена и в природно-историческом плане, имела свои физические оболочки. Но это есть сфера относительного, имеющего такие же права на существование, как и все исторически-относительное, и подлежащая процессу развития и изменчивости. Царство Божье не создается ни путем реакционной, ни путем революционной теократии, оно не есть внешняя общественность, оно может неприметно и незримо пребывать. Неприметно приходит Царство Божье и неприметно ведет к тому, что ткань Божьего Царства становится тканью всего мира. Но это не освобождает нас от обязанности творить относительную общественность, совершенно свободную, и секулярную общественность, вечно несоизмеримую с Царством Божьим, как несоизмеримо ничто относительное с абсолютным. Монизм религиозной жизни нужно видеть внутри, а не вовне, в духе, а не в природно-историческом плане. Это ведет лишь к усилению реального чувства истории со всей ее конкретностью. Религиозная личность, религиозный народ, религиозное человечество могут с религиозным пафосом творить относительную общественность и создавать ценности, внешне не подчиненные религиозному авто-
139
ритету. Внутренне они делают религиозное дело. Общественность, как и вся культура, не может быть нарочито и внешне-нормативно религиозной, она может быть лишь внутренне-религиозной, в силу религиозного возрождения души отдельного человека, народа и всего человечества. Новое религиозное сознание предполагает сдвиг в глубине человеческой природы как онтологической реальности, т.е. предпочитает рождение нового человека и его творческое деяние.
|
