Николай Бердяев

ДУХОВНЫЕ ОСНОВЫ РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ

Номер страницы перед текстом на этой странице.

К оглавлению

ПОРЕВОЛЮЦИОННЫЕ МЫСЛИ (ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ)

Я печатаю мои статьи за время революции без изменений, сохраняя в целости мои живые реакции на пережитые исторические события. За это время я углубил свои мысли, осмыслил до конца опыт революции. Пореволюционная, в глубоком духовном смысле реакционная мысль должна вступить на новый, творческий путь, она-то и будет «положительным завоеванием» революции. Постараюсь формулировать основные мысли, рожденные в творческой духовной реакции на революцию, во внутреннем осмысливании ее опыта. Мысли эти были уже положены в основу статей этого сборника, но они углублены, обострены, объединены и Являются в более органически целостной форме.

1) Большевизм и есть настоящий социализм, социализм, доведенный до конца, до предела, явленный в чистом виде, как самодовлеющее, отвлеченное начало, всепоглощающее и всеразрушающее. Большевизм есть нкспериментальная, опытная проверка социализма, очень важная для тех, которые по слабости духа, по непоследовательности мысли не могут познать его природу без

такого опытного изучения. Этот чудовищный эксперимент должен заставить глубже задуматься над жуткой проблемой социализма тех, которые этически не только принимали, но и требовали социализма, видели в нем какую-то само собою разумеющуюся нравственную аксиому, в которой сомневаться могут лишь корыстные и злонамеренные люди, люди «буржуазного» направления. Большевизм есть идейный крах социализма, конец социализма как широко распространенной идейной и моральной настроенности, выявление коренного, изначального зла социализма. Большевизм прежде всего ударил по нашим «правым» социалистам, по меньшевикам и социалистам-революционерам, и в этом его большая заслуга. Все возмущения и протесты меньшевиков и социалистов-революционеров против большевиков не имеют никакого оправдания, они бессильны и жалки. Большевики осуществляют на деле, последовательно и беспощадно то, чего хотели все русские социалисты, о чем долгое время мечтали; они завершают долгий путь, они приняли всерьез то, что другие социалисты оставляли в сфере подпольных разговоров и словопрений. В большевизме повинен и Белинский. В нем была уже та духовная ложь, которая должна была привести к ужасам большевистского царства. Большевизм есть конец столетней истории русской левой интеллигенции. В нем бесы выходят наружу и творят свою бесовскую оргию. После этого невозможен уже возврат к старым интеллигентским идеям. Ложная социальная мечтательность скомпрометирована в духов -

ной первооснове. Последовательный социализм есть коммунизм, он ведет к отрицанию и истреблению личности, к отрицанию и истреблению человека. Тело и душа человека обобществляются без остатка, коллектив претендует на всего человека, не признает человека индивидуальным и разностным существом, отрицает все права человека как предрассудки буржуазного мира, открывает безличную эпоху мировой истории. Кому дороги свобода и права человека, тот не может быть коллективистом. Это и выявил большевистский эксперимент для тех, которые не способны мыслить радикально и последовательно и делать последние выводы.

2) Большевизм есть не только крах социализма, но и крах гуманизма, изобличение лжи гуманизма. Гуманизм лежал в основе социализма. Социалистами делались из гуманистической настроенности. Сострадали человеку и мечтали о благе человечества. Ничего не признавали реальным, кроме человеческих состояний, человеческого блага или человеческого страдания. Уповали, что социализм будет триумфом человека, что через торжество социализма будет признано верховенство человека, что человек будет освобожден от всякого гнета. Но уже в Марксе, мыслителе радикальном и демоническом, гуманизм перешел в свою противоположность. Марксизм не знает ничего выше человека и человеческого, он прежде всего борется против Бога и божественного, но он не знает и человека, ибо человек есть образ и подобие Божье. В большевизме гуманизм окончательно переродился в антигуманизм. Большевизм

порвал с гуманистическими иллюзиями социалистов-революционеров, неопределенных правых социалистов, радикалов, левых кадетов. Керенский весь был в гуманистических иллюзиях2. Эти иллюзии разрушил Ленин. Большевистский социализм отрицает гуманистические чувства, истребляет человека без остатка и на его место ставит серый, нечеловеческий коллектив. В одном большевизм прав: власть не может быть гуманистической, власть предполагает сверхчеловеческие начала. Но в самом большевизме действуют сатанические начала и на место человека ставится антихрист. Большевизм находится во власти ему самому неведомых темных сил, нечеловеческих сил, и он беспощаден к человеку, к человеческой судьбе. Гуманизм начал с того, что отрицал зло и грех. Но отрицание зла всегда бывает торжеством зла. Необходимо знать зло, чтобы не допустить его торжества. Гуманизм не хочет знать зла, он учит об естественной доброте и благостности человеческой природы. С этого начал Руссо. А кончилось Робеспьером3. Гуманизм Белинского кончился антигуманизмом Ленина. Так всегда бывает. Вначале — сентиментальное превозношение человека как верховного начала, в конце — жестокость и свирепость. Чтобы утвердить человека и отстоять его свободу и высшее достоинство, необходимо принять Бога и Христа. Если нет ничего выше человека, то нет и человека. Тогда звериный коллектив вступает в свои права, и восстает образ Зверя, а не образ и подобие Божье. После опыта

«русской революции глубокие люди не могут уже вернуться к гуманистическим настроениям и идеологиям.

3) Русская революция обнаружила окончательно, что у огромного большинства русских людей нет еще чувства достоинства человека и сознания прав человека, что русские не любят свободы. Русские одержимы эгалитарной4 страстью, и эта сатанинская страсть довела Россию до позора и унижения. Но нет у нас и элементарного свободолюбия. Любовь к свободе — аристократическое чувство. Любовь к равенству — плебейское чувство. Свобода и равенство — разные боги и глубоко враждебны друг другу. В революциях всегда торжествует бог равенства, а не бог свободы, происхождение революций — плебейское. Но никогда еще в мире не было такого беспредельного торжества бога равенства, как в русской революции. Большевизм привел к всеобщему крепостному состоянию и русские люди пассивно приняли это состояние. Достоинство человека и свобода человека никогда еще не были так унижены, как в русской революции. Это — казарменная революция. В ней человек пассивен, чувствует себя подневольным рабом, не сознает никаких своих прав и не отстаивает их. Освобождения нужно ждать от реакции, она дает хоть какую-нибудь, хоть маленькую свободу человека. Я — «реакционер», потому что люблю свободу и не мирюсь с крепостным состоянием. Русский народ не дорос еще до элементарной гражданственности. В течение столетия господствовавшие идеологии русской левой интеллигенции были лишены

сознания свободы и достоинства человека, были вдохновлены исключительно равенством. И в русской большевистской революции происходит процесс, аналогичный тому, который происходил при императоре Диоклетиане5, в эпоху падения Римской империи и возникновения раннего, темного средневековья, когда происходило всеобщее закрепощение и погибала всякая свобода. Отождествление общества и государства порождает тиранию, ведет к безграничной власти общественного коллектива над личностью человеческой, к отрицанию всех неотъемлемых и священных прав человека. Большевизм есть крах эгалитарной идеи, изобличение духовной лжи равенства, безбожности и бесчеловечности равенства. После этого все глубокие русские люди должны будут обратиться к признанию божественной и человеческой правды неравенства и иерархии. Неравенства требует достоинство и свобода человека. Неравенства требует иерархия качеств, на которой основан божественный миропорядок, космос. После опыта эгалитарной революции неизбежно или возвращение к иерархическим идеям, с которыми связаны свобода и достоинство человека, или духовная смерть. Безраздельное торжество демократии и социализма означает наступление старости, дряхлости, распадения. 4) Русская революция — продукт разложения войны, она есть гнилостный процесс, которому подвергся русский народ, не выдержавший испытаний войны. Большевистская революция есть продолжающаяся война в состоянии распада, и на ней отпечатлелись все нравы

войны, все методы войны. Большевистский социализм — милитарный социализм, применивший навыки войны к жизни огромного государства, ко всем сферам общественной жизни. Большевистский социализм есть пас- сивный рефлекс войны. В нем продолжается война, но она потеряла свою идею, потеряла дисциплину, потеряла органическую преемственность, война перешла в тяжелую болезнь. То, что делали немцы во имя войны, во имя отечества и государства, то делают большевики во имя социалистической революции. Происходит то же милитарное насилие, то же отрицание свободы и права. Стиль нашей революции — военный, серый, защитный стиль. Революционный народ одет в ту же форму, что и во время войны, но без кокард и погон, без всего того, что вводило его в органическую иерархию. Революция не обнаружила никакого творчества, она продолжает старое, но в состоянии распада. Революционные реквизиции, революционные вторжения в частные жилища, революционная регламентация личной жизни людей скопированы с войны и военного положения. Социализм и милитаризм соединились и отождествились, превратили жизнь в казарму. В большевизме произошло объединение социализма с милитаризмом, в нем война перешла в социалистическую революцию, а социалистическая революция — в войну. Поэтому он окончательно освободился от остатков гуманизма. Правые социалисты хотели бы социализма не милитаристического, социализма без войны. Но этим они обнаруживают непонимание переживаемого момента, теоретичность

и оторванность от жизни. Социализм сейчас только и может быть военным и казарменным, превратить всю страну в военный лагерь, в котором утеряна всякая органическая дисциплина. Большевизм победил лозунгом мира, за ним пошел народ, потому что он не хотел больше воевать. Но сами большевики не хотят мира, боятся мира. Они хотят, чтобы мировая война народов непосредственно перешла в мировую войну классов, еще более кровавую и страшную, они не ставят себе целью прекращение кровопролития, они жаждут крови. Для них война была империалистической войной. Но теперь мир для них — империалистический мир. В мире народов чувствуют они свою гибель. Они не хотят снять Серые защитные куртки и приняться за мирный производительным труд. Они хотят перманентной войны. Они Не способны к творчеству, они боятся творчества. Да и никогда никакие революции не были творчеством.

5) В результате мировой войны народы должны прийти к тому же, к чему пришли в 1815 г., после наполеоновских войн, — к сознанию, что существуют мировые начала, стоящие выше эгоистических национальных интересов, к сознанию единства культурного человечества, не окончательно отпавшего от всех святынь, не окончательно предавшего святыни. Тогда образовался Священный союз6, вдохновленный истинной идеей, но искаженный в своем практическом осуществлении и подпавший под дурное влияние Меттерниха. Священный союз провозгласил истинный принцип, что все государства Европы должны стоять на страже христиан-

ской культуры, должны бороться против начал разрушительных. Народы не могут быть самодовлеющими в своем эгоизме, в исключительном преследовании своих интересов, они должны подчинить себя общеобязательной Правде. Этот принцип плохо осуществлялся и был искажен эгоистическими интересами, но это — истинный принцип. И теперь остро должны сознать все народы и все государства, что существует Правда, которая должна быть всеми одинаково охраняема, что нельзя допустить разрушения духовных основ христианского мира, исторических священных преданий Европы. Старой христианской Европе, грешной и больной, но имеющей истинную духовную основу, грозит разрушение и гибель. И она должна объединиться для охраны своих духовных основ и возродиться. Европе грозят сумерки и тьма, быть может, на целые столетия, если она не найдет в себе положительных творческих сил, которые будут противиться силам разрушительным. Мировая социальная революция есть внутренняя опасность для Европы, и против нее должны объединиться все силы, и охраняющие, и творческие. И безумны те народы, которые не видят этой опасности и играют с огнем. Мировая война была уже карой за грехи старой Европы. Мировая революция может окончательно ее добить. Необходимо покаяние и возрождение к лучшей жизни. Крайний Запад, Америка, и Крайний Восток, Япония и Китай, могут прийти на смену Европе, и тогда понизится уровень духовной культуры, тогда прервутся священные традиции. ¦..-, .

6) Мы должны сознать, что большевизм и есть революция, если под революцией не понимать внутреннего изменения, и есть революционная стихия в крайней и предельной ее форме. Во всех революциях торжествует большевизм. Якобинство7 во французской революции тоже было своего рода большевизмом. В революциях всегда торжествуют крайние течения, и ими не могут управлять течения умеренные и разумные. Революционная стихия есть беснование, одержимость, в ней господствуют те, которые наиболее одержимы бесами. Наивно думать, что революциями могут управлять жирондисты8 или кадеты9 и правые с.-ры10. Революция — болезнь, которая имеет свое неотвратимое течение, она должна быть изжита до конца. Она имеет свой закон. И гели народ допустит себя до господства над ним этой бесоиской стихии, то он должен подчиниться ее закону. В известный момент температура будет 41° и будет бред. И нужно прямо сказать, что те, которые радикально против большевизма, те — противники революции, те — контрреволюционеры. В этом отношении большевики правы: они представляют квинтэссенцию революции, они ее господа и ее рабы. В революциях господа всегда в то же время и рабы. Чтобы иметь право возражать против большевизма, нужно быть свободным от стихии революции, нужно охранить дух свой от одержимости и беснования.

7) Старая русская монархия была поражена внутренней болезнью. Давно уже была подорвана ее духовная основа. И это связано было прежде всего с

ложными отношениями Церкви и государства, с несвободой и порабощением Церкви. То, что у нас «Кесарю» воздавалось «Божье», отравило русскую монархию, ввело яд в ее организм. В положении Церкви в русском царстве была допущена религиозная ложь, и этот грех идолопоклонства не мог пройти даром. Эта религиозная ложь отрывала Россию от вселенского христианства. Сервилизм11 русской Церкви по отношению к государству, национальности и царской власти был самым страшным злом старой России. И то, что русская революция разрушила старые отношения между Церковью и государством, есть, быть может, единственная правда революции, хотя и чисто отрицательная. Русская революция воздвигла гонение на Церковь, как « всякие революции, она — антихристианская и антихристова по своему духу, но для судьбы Церкви она будет иметь огромное значение. Отныне Церковь навеки останется свободной. Но русская Церковь или подвергнется протестантскому распадению, или произойдет окончательно воссоединение церквей и восстановление единства Вселенской Церкви. Убил русскую монархию Григорий Распутин. Он — духовный виновник революции. Связь царя с Григорием Распутиным мистически прикончила русское самодержавие, она сняла с царя церковное помазание. Царь перестал быть помазанником Божьим после того, как связал судьбу свою с проходимцем-хлыстом, медиумом темных сил12. Это было роковым событием не только для русского царства, но и для русской Церкви. Власть Григория Распутина над

русской Церковью была самым страшным событием в религиозной жизни русского народа. Так выявилась хлыстовская стихия в русском народном православии. Это была кара за русское религиозное народничество, обоготворявшее языческую народную стихию и оторванное от Вселенского Логоса, от Вселенской Церкви. После ужаса русской революции, тоже хлыстовской, после гибели старого русского православного царства нет возврата к старому. Отныне монархия может быть восстановлена лишь с сохранением свободы церкви, лишь ограниченная духовно и соединенная с другими началами, свободными от хлыстовской стихии, с правами человека, священными и неотъемлемыми. И все-таки нужно при-янать, что ало старой русской монархии было преувеличено, что она имела свою большую миссию в истории и что проклятой она оказалась потому, что ее столетие проклинали. Все-таки в Победоносцеве13 было больше вечной правды, чем в большевизме.

8) Революция не есть рождение новой России. ' Революция есть догнивание старой России, конец старого. В стихии революции действуют старые рабьи души. Революция — последствие старых грехов и болезней, расплата за прошлое, кара. В самой революции не родилось никаких новых, творческих мыслей и чувств. Революционная, большевистская Россия — это старая, рабья Россия, но в состоянии разложения и гниения, без всего положительного и священного, что было в прошлом, с одним отрицательным. В большевизме сконцентрировалось все, что было злого и темного в старой

России, насильнического, нигилистического, корыстного, бесправного, бесчестного. Все революции были концом старых болезней. Но никогда еще в таком чистом виде не были явлены отбросы и экскременты старого, как в русской революции. В русской революции не подымается человек, сознавший свое достоинство, свою первородную свободу, свои права. В ней человек окончательно забит и унижен. В стихии революции действуют гоголевские рожи и морды. Поистине должна родиться новая Россия, и в ней должна раскрыться человеческая личность, должна явиться новая душа. Эта душа не явится от грабежей и насилия, от злобы, зависти и мести. Эта новая душа родится в глубокой духовной реакции против революции. Ткань нашего общества должна переродиться, новая клетка должна образоваться, более благородная клетка. Конец старой России и будет концом революционной России, концом русского нигилизма и русской революционной интеллигенции, концом русского народничества и русского безответственного социализма, нарождением новой, ответственной личности, вдохновленной онтологическими и творческими идеями. И я. жду, чтобы кончилась революция и началось духовное возрождение.

I. СОЦИАЛИЗМ В РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ

O ПОЛИТИЧЕСКОЙ И СОЦИАЛЬНОЙ РЕВОЛЮЦИИ

В такое время, как наше, многие слова употребляются не критически и без определенного реального содержания. Словесные лозунги соответствуют известным настроениям и потому приобретают силу, но строгого смысла и содержания они могут быть лишены. Сейчас очень злоупотребляют выражениями «политическая» и «социальная» революция и на этом противоположении ориентируют разные точки зрения на происходящий в России переворот. Одни очень настойчиво утверждают, что в России произошла исключительно политическая революция, другие же требуют, чтобы политическая революция была продолжена в сторону социальной и как можно дальше на этом пути зашла. Для тех, которые стоят на второй точке зрения, революция только начинается, она еще впереди, пройден лишь первый подготовительный этап, за которым должны

следовать дальнейшие этапы социально-классовой революционной борьбы. Социал-демократы не в силах выдержать последовательно точки зрения социальной революции, и даже у г. Ленина она представлена не в совсем чистом виде. Сами же социал-демократы очень любят говорить, что русская революция — буржуазная, а не пролетарская и не социалистическая, и по поводу происходящего безответственно склоняют слова «буржуазия» и «буржуазность». И они же настаивают, что эту буржуазную революцию сделал рабочий класс и что он должен в ней господствовать. Если под выражением «социальная революция» нужно понимать социалистическую революцию, то остается непонятным, как можно по существу буржуазную революцию превратить в социалистическую какими-либо насильственными, диктаторскими мерами, борьбой за политическую власть рабочего класса, не соответствующую его социальному весу в данный исторический момент. Выражение «буржуазная революция» во всех отношениях очень плохое, по моральным своим мотивам даже безобразное выражение, и нужно признать, что буржуазная революция есть прогрессивный этап в историческом развитии народов. Сам Маркс признавал за буржуазией в высшей степени прогрессивную и революционную роль в истории. В сущности, буржуазная революция означает национальную, всенародную революцию, момент в исторической судьбе целого народа, в его освобождении и развитии. «Буржуазная» революция сейчас в России и есть не классовая, а сверхклассовая, всенародная рево-

люция, осуществляющая задачи общенациональные и общегосударственные. А если бы сейчас в России произошла «пролетарская» революция, то она была бы исключительно классовой, антинациональной и антигосударственной и привела бы к насильственной диктатуре, за которой по непреложному закону последовал бы цезаризм1.

Когда происходит великий исторический переворот в жизни народа, то всегда есть в нем некоторая объективная линия, соответствующая общенациональным, общегосударственным историческим задачам, линия истинно творческая, к которой целый народ влечется инстинктом развития и тайным голосом своей судьбы. Истинная политика и есть угадывание этой национальной линии. И все, что срывает в сторону, должно быть признано не творческим, разрушительным и реакционным в глубочайшем смысле этого слова, нереальным, призрачным. Многое, представляющееся очень революционным, реально бывает реакционным. Лассаль2 признавал реакционными крестьянские войны и крайние течения реформационной эпохи; прогрессивной же признавал лишь Лютеровскую реформацию, которая была на современном языке «буржуазной», но совершала огромное всемирно-историческое дело. С этой точки зрения он признал бы глубоко реакционным русские большевистские и максималистские социалистические течения и лишил бы их всякого исторического значения. В революционном максимализме всегда отсутствует творческий исторический инстинкт, и никогда

гений не влечется в эту сторону. И всякий, обладающий творческим историческим инстинктом, постигающий судьбу народов, должен признать реакционным срывом все максималистские социалистические течения в нынешний час исторического существования России. Эта истина блестяще подтверждается тем, что при более глубоком взгляде на происходящее у нас не оказывается никакого социального движения и нет никакой социалистической идеи. Социализм есть во всяком случае идея регуляции социального целого; он все хочет привести в соответствие с социальным организмом, он противится хозяйственной анархии. Но то стихийное массовое движение, которое именуется у нас социальным, не вдохновляется сейчас идеей социального целого, идеей регулирующей и организующей всю нашу народную хозяйственную жизнь; в нем явно преобладают интересы личные и групповые в ущерб целому, в нем нет самоограничения, в нем слишком много корыстного и захватного. Этот антисоциальный характер движения есть наследие старого режима, старого рабства, старого отсутствия навыков и свободной общественности, свободного подчинения личности целому. Временное господство этих течений может кончиться лишь такими призраками, как царство Сиона Иоанна Лейденского3 или Парижская коммуна. Но принудительное водворение «Царства Божьего на Земле» всегда пахнет кровью, всегда есть злоба и взаимное истребление. В таком максимализме есть глубокая религиозная и

моральная ложь, не говоря уже о его социологической и исторической невозможности,

II.

Политическая революция в России, столь страшно запоздалая, будет, конечно, иметь свою социальную сторону, как это бывает во всяком великом историческом перевороте. Перед Россией стоит задача очень серьезных, смелых социальных реформ, особенно в сфере аграрной. Политическая революция в России совсем не означает торжества старого «буржуазного» либерализма, который давно уже идейно разложился и не может никого вдохновить. И менее всего такой резко антисоциалистический тип либерализма подходит к русскому душевному складу. Россия вступает на путь политической свободы в поздний час истории, отяжеленная опытом западноевропейской истории, но легкая и свободная от собственного опыта и собственных связывающих традиций. Вступает она на этот путь в исключительной обстановке мировой войны, потрясающей основы современных обществ. И думается, что в России возможны и даже неизбежны смелые опыты социализации, совершенно внеклассовой, государственной, не похожей ни на какой доктринальный социализм. Грядущий день истории сотворит непредвиденное и, вероятно, обманет ожидания и «буржуазные», и «социалистические». Развитие капитализма в России не может уже быть подобно классическому английскому его раз-

витию. Борьба против темных и злых сторон капиталистического развития должна у нас начаться в первоначальных стадиях этого процесса, и организованные рабочие не могут не оказывать воздействия на социальную структуру его. Это ясно должен осознать русский промышленный класс и этим сознанием уготовить себе творческую роль в социальном перерождении России. Идея «социальной революции» по существу не творческая идея, и она предполагает неизбежность социального катаклизма именно потому, что никакого творческого социального процесса, устраняющего зло, не происходило, а происходило лишь фатальное и неотвратимое нарастание социального зла. Классический марксизм и сложился под влиянием английского типа первоначального развития капитализма, который в чистом виде явил злые стороны этого процесса. Но всякое социальное творчество предотвращает социальную революцию.

У нас необходимо напомнить о той выяснившейся окончательно истине, научной и философской, что социальная революция в строгом смысле слова вообще невозможна, ее никогда не бывало и никогда не будет. В этой области слово «революция» можно употреблять только иносказательно, лишь в очень расширенном смысле. Так, например, мы говорим, что в XIX веке великие технические изобретения были великой революцией, перевернувшей всю человеческую жизнь. Но по существу нужно сказать, что возможна лишь социальная эволюция с более или менее ускоренным темпом, возмож-

ны лишь социальные реформы, более или менее смелые и радикальные. Изменение социальной ткани обществ есть всегда длительный молекулярный процесс; оно зависит, с одной стороны, от состояния производительных сил, от экономического творчества, промышленного и сельскохозяйственного, с другой — от незримых изменений в человеческой психике. Творческое отношение человека к природе и творческое отношение человека к человеку, то есть творчество экономическое и творчество моральное, изменяет социальную ткань. Заговорами, бунтами, восстаниями и диктатурами ничего нельзя изменить в жизни социальной, все это есть лишь накипь. Насильственные эксперименты, производимые явочным порядком, лишь отбрасывают назад в социальном развитии. И для Маркса социалистическая революция, Zusammenbruch4 капиталистического общества, предполагает длительный процесс развития капиталистической промышленности — к ней ведут не диктаторски насильственные действия пролетариата, а объективная диалектика капиталистического развития, объективный экономический крах капиталистического хозяйства, 1 концентрация, перепроизводство и кризисы. Марксизм ь не допускает такого социализма, при котором понизилась бы производительность труда. Социализм может тогда лишь заменить капитализм, когда он может оказаться более производительным. Но марксизм предоставляет собою крайне некритическое смешение точки Азрения объективной эволюции, совершающейся неотвратимо и фатально, с точкой зрения субъективно-классо-

вой, переоценивающей значение революционной активности пролетариата. И критика марксизма шла с двух сторон.

III.

Марксистские Zusammenbruchstheorie5 и Vere-lendungstheorie6 оказались несостоятельными со всех точек зрения. Эти теории не только научно неверны и совершенно устарели, но с ними связана и ложная моральная настроенность. Развитие капитализма пошло другими, более сложными путями, смягчающими противоречия, ослабляющими зло, увеличивающими значение рабочего класса и его благосостояния внутри самого капиталистического общества. Поэтому социал-демократия подверглась роковому процессу «обуржуазивания». Да и идеалы ее в сущности всегда были буржуазными. Духовная буржуазность социализма, его рабство у социальной материи, его отрицание духовных ценностей, его неспособность подняться над ограниченной целью человеческого благополучия до целей более далеких и высоких, совершенно несомненна и обнаруживается все более и более. И менее всего можно искать противоядия против этой буржуазности в идее социальной революции, которая порождена рабством духа. Марксистская Zusammenbruchstheorie была построена по гегелевской диалектической схеме. Но в этой теории было все-таки больше уважения к факту социальной эволюции, чем у г. Ленина и большей части русских соци-

ал-демократов, которые в сущности соединяют старое русское народничество со старым русским бунтарством.

Мировая война поставила в исключительные условия хозяйственную жизнь народов и вызывает неотвратимый процесс государственной регуляции и социализации. Но этот военный социализм, этот социализм бедности, внеклассовой и государственной, не дает никаких жизненных оснований для возрождения идеи социальной революции. На этом горьком пути вырабатываются навыки, которые будут иметь значение для дальнейшего социального процесса, и вряд ли возможен после войны возврат назад, к совершенно неурегулированной хозяйственной жизни капиталистических обществ. Но это будет лишь новый фазис социальной эволюции, который ни к какому «социализму» в доктринерском смысле не приведет. Социализм, как он конструируется в социалистических доктринах, всегда будет или преждевременным, или слишком запоздалым. Когда наступит время для социализма, то он окажется уже ненужным и устаревшим, так как будет уже новая жизнь, не похожая на ту, которая преподносилась в социалистических мечтах, скованных отрицательными связями с буржуазно-капиталистическим строем. В социалистической идее нет почти ничего творческого.

Многие из нас, русских критических марксистов второй половины 90-х годов, глубоко пережили крушение идеи социалистического Zusammenbruch'a, идеи социальной революции. Происходившая с тех пор идейная работа не оставила камня на камне от старых соци-

альных утопии; она не только научно, но и религиозно их преодолела. Проблема социальная7 была поставлена в связь с проблемой космической. Для людей духовного опыта и усложненной мысли стало ясно, что невозможна совершенная организация человеческой общественности на поверхности земли, изолированной от мирового целого, от всего божественного миропорядка. Между человеческой общественностью и космической жизнью существует таинственный эндосмос и экзосмос. И столь быстрое восстановление у нас и быстрая победа детски незрелой, смутной идеи социальной революции есть лишь показатель отсталости и малокультурности широких масс, не только народных, но и интеллигентских, идейного убожества тех кругов, которые со слишком большой гордостью именуют себя демократическими. Для всякого, дающего себе отчет в словоупотреблении, должно быть ясно, что не только у нас сейчас не происходит социальной революции, но социальной революции вообще никогда не произойдет в пределах этого материального мира. Но легко могут принять за социальную революцию социальную дезорганизацию и социальный хаос, восстание частей против органического целого. Это антисоциальное движение может показаться его сторонникам и противникам «революционным» в социалистическом смысле этого слова. И следует всеми силами выяснить, что захватная борьба за власть отдельных личностей, групп и классов не имеет ничего общего с природой социального процесса и социальных задач. В один день может пасть

власть и замениться другой, да и то после длительного подготовительного процесса. Но в социальной ткани в один день не может произойти ничего, кроме психических и экономических молекулярных процессов и формулировки социальных реформ, подготовленных в соответствии с этим молекулярным процессом. И классам, настроенным враждебно к социализму, следовало бы освободиться от унизительного страха перед социальной революцией. Страх этот несет отраву в нашу народную жизнь. Классы, экономически господствующие, должны будут пойти на самоограничение и жертвы во имя социального возрождения русского народа. Но упование на революционный социальный катаклизм, который мыслится как прыжок из царства необходимости в царство свободы, есть лишь смутное и бессознательное переживание эсхатологического предчувствия конца этого материального мира. До тех же таинственных времен и сроков может быть лишь социальная эволюция, лишь социальные реформы, регулирующие целое, но всегда оставляющие иррациональный остаток в социальной жизни, но никогда не преодолевающие до конца зла, коренящегося в жизни космической и в приливающих из ее недр темных энергиях. Перед Россией стоит задача социального устроения, а не социальной революции. Социальная же революция может быть у нас еейчас лишь социальным расстройством, лишь анархи-эацией народного хозяйства, ухудшающей материальное положение рабочих и крестьян. И перед теми бесконечно трудными и сложными задачами, перед которыми

поставила Россию судьба, всякий розовый оптимизм был бы неуместен и даже безнравствен. Силы зла сильнее в этом мире, чем силы добра, и они могут являться под самыми соблазнительными обличьями и самыми возвышенными лозунгами. И русской демократии предстоит прежде всего пройти суровую школу самоограничения, самокритики и самодисциплины. Нас ждет не социальный рай, а тяжелые жизненные испытания. И нужен закал духа, чтобы эти испытания выдержать. Все социальные задачи — также и духовные задачи. Всякий народ призван нести последствия своей истории и духовно ответствен за свою историю. История же наша была исключительно тяжелая и трудная. И безумны те, которые, вместо того чтобы призывать к сознанию суровой ответственности, разжигают инстинкты своекорыстия и злобы и убаюкивают массы сладкими мечтами о невиданном социальном блаженстве, которое будто бы покажет миру наша несчастная, исстрадавшаяся бедная родина.

О БУРЖУАЗНОСТИ И СОЦИАЛИЗМЕ

Многие слова, ныне получившие широкое уличное употребление, носят характер магических заклинаний, многие формулы, пущенные ныне в ход, носят сакральный характер и принимаются массой не только без критики но и без понимания. К таким заклинательно-магическим словам принадлежат слова «буржуазия» и «буржуазность". Слова эти ныне царят над массой, масса находится в рабстве у этих слов, смысл которых ей не уможет быть достаточно понятен. Слово падает в темную среду, не подготовленную к восприятию сложных мыслей и оно не просветляет ее, оно лишь увеличивает тьму. Заклинание пробуждает какие-то инстинкты, , соответствует каким-то интересам, но никаких ясных понятии и идей с ним не связывается. Что понимают под «буржуазией» в нынешний день? Под «буржуазией» понимают не просто промышленный класс, не

просто капиталистов, не «третье сословие». Ныне у нас категория «буржуазности» употребляется в несоизмеримо более широком смысле. Вся Россия, все человечество делятся на два непримиримых мира, два царства — царство зла, тьмы, дьявола — буржуазное царство и царство божеское, добра, света — царство социалистическое. В этой психологии по-своему переживается старое, вековое религиозное деление и противоположение, но в искаженной форме. Социал-демократы, отравившие рабочую массу истребляющей ненавистью к «буржуазии» и «буржуазности», употребляют эти слова в социально-классовом, материалистическом смысле, но придают своей социально-классовой точке зрения почти религиозный отпечаток. Этот позитивно - материалистический, социально - классовый смысл слова не может быть выдержан до конца. И социалисты-материалисты вынуждены признать, что «буржуазность» есть известная психическая настроенность, известная жизненная оценка, не столько состояние социальной материи, сколько отношение к ней человеческого духа. «Буржуазная» настроенность и «буржуазная» оценка могут быть и у человека, не принадлежащего к буржуазному классу, не имеющего никакой собственности, и, наоборот, у буржуа по своему классовому положению может и не быть такой «буржуазности». Совершенно бесспорно, что «буржуазность» есть состояние духа человеческого, а не социально-классовое положение человека, — она определяется отношением духа к материальной жизни, несвободой духа и

бессилием духа преодолеть власть материи, а не самой материальной жизнью.

Великими борцами против буржуазного духа в XIX веке были Ницше и Ибсен, которые не были социалистами, не имели никакого отношения к пролетариату и сейчас, наверное, были бы сопричислены к царству «буржуазии», ибо сейчас уличная мудрость причисляет к «буржуа» всех людей духа. Быть может, самым ярким выразителем антибуржуазного духа в русской литературе был реакционер К. Леонтьев — все дело его жизни было борьбой против надвигающегося серого царства мещанства1. Дух его был менее «буржуазен», чем дух всех «большевиков» и «меньшевиков», добивающихся серого, благополучного земного рая. Во Франции есть замечательный писатель Леон Блуа2, своеобразный католик, реакционер-революционер, не имеющий ничего общего с социализмом, и он восстал с небывалым радикализмом против самих первооснов буржуазности, против царящего в мире буржуазного духа, против буржуазной мудрости. Он, как христианин, вскрыл метафизические, духовные основы буржуазности и постиг мистерию буржуа как противоположность мистерии Голгофы. «Буржуа» видимое всегда предпочитает невидимому, этот мир — миру иному. Ницше сказал бы, что «буржуа» «ближнее» всегда любит больше, чем «дальнее». Дух буржуазности противоположен горнему духу Заратустры. Ибсен сказал бы, что духу буржуазному противоположен дух того человека, который стоит на жизненном пути одиноко. Духу буржуазному проти-

воположен глубоко и существенно не дух социалистический и пролетарский, а дух аристократический. Буржуазное царство есть царство количеств. Ему противостоит царство качеств. Дух буржуазный все строит на благе, благополучии и удовлетворении, дух же, полярно ему противоположный, все должен строить на ценностях, должен тянуться к великой духовной дали. Поэтому буржуазный дух не любит и боится жертвы, дух же антибуржуазный в основе своей жертвенный, даже когда утверждает силу. Буржуазность не создана социализмом, она создана старым, дряхлеющим миром. Но социализм принимает наследие буржуазности, хочет приумножить и развить его и довести дух этот до универсального торжества. Социализм есть лишь пассивная рефлексия на буржуазный мир, целиком им определяющаяся и от него получающая все ценности. В нем нет творческой свободы.

III.

Идеал окончательного устроения этого мира и окончательного довольства и благополучия в этом мире, убивающий жажду мира иного, и есть буржуазный идеал, и есть предел буржуазности, всеобъемлющее и справедливое распределение и распространение буржуазности по земле. Буржуазный дух — прежде всего антирелигиозный дух. Буржуазность есть антирелигиозное довольство этим миром, желание утвердить в нем вечное царство и прикрепить к этому царству дух чело-

веческий, предпочтение мира — Богу. И сама идея Царства Божьего на Земле, в этом трехмерном, материальном мире, есть буржуазное искажение истинного религиозного упования. В старом еврейском хилиазме3 была буржуазность, которая перешла и в новую его социалистическую трансформацию. Буржуа чувствует себя исключительно гражданином этого замкнутого мира и этой поверхностной земли, ему чуждо гражданство небесное, гражданство иных миров. Для буржуа небо всегда исключительно приспособлено для интересов земли, мир иной — для интересов мира сего. Такова и религиозность буржуа. И поистине антибуржуазен тот, дето ценность ставит выше блага, внутреннее выше внешнего, жертву выше удовлетворения, качество выше количества, дальнее выше ближнего, мир иной выше мира фтого, личность выше безличной массы, кто Бога любит больше мира и самого себя. Это и есть столкновение двух полярных мировых начал. Буржуа есть истребитель вечности во имя временности, раб времени и материи. Лесть миру, лесть человекам и человеческой толпе есть основное его свойство. Внутренняя свобода духа, победа над властью временности и материальности и есть преодоление «буржуазности». Христос осудил богатство как рабство духа, как прикованность к этому ограниченному миру. Смысл этого осуждения не социальный, а духовный, обращенный к внутреннему человеку, и он менее всего оправдывает зависть и ненависть к богатым. Эта зависть и ненависть есть буржуазное дви-

жение человеческого сердца и обнаруживает все то же рабство человеческого духа.

И нужно решительно сказать, что в социализме нет ничего противоположного духу буржуазности, нет никакого противоядия против окончательного воцарения буржуазности в мире. Рабочий может быть не менее типичным буржуа, чем промышленник или купец, его экономически угнетенное положение не гарантирует ему никаких духовных качеств, оно слишком часто лишает его благородства. Буржуазность не зависит от принадлежности к классу, хотя целые классы в средней массе своей могут быть захвачены духом буржуазности. В сущности всякая классовая психология — буржуазна, и буржуазность побеждается лишь тогда, когда человек возвышается над классовой психологией во имя высших ценностей, во имя правды. Рабочие и крестьяне в своей чисто классовой психологии, в своих интересах так же духовно буржуазны, как промышленники, купцы или аграрии. И это не меняется от того, что интересы первых могут быть более справедливы, чем интересы Вторых. Для классового социализма, претендующего на творчество новой культуры, фатально то, что все высшие ценности, ценности духовной культуры, ценности «наук и искусств» созданы буржуазией в социально-классовом смысле. Рабочий класс не создал никаких ценностей, не обнаружил никаких зачатков творчества новой культуры, нового духовного типа человека. Он все заимствует у буржуазии, питается ею духовно и фатально «обуржуазивается» по мере роста своей куль-

турности, своей сознательности, своего приобщения к благам цивилизации. За пятьдесят лет своего наиболее героического существования социалистический пролетариат — этот «класс-мессия», ничего не сотворил. В сфере религиозной сознательный социалистический пролетариат усвоил себе старый буржуазный атеизм и старую буржуазную материалистическую философию, в сфере моральной — старую буржуазную утилитарную мораль, в сфере жизни художественной он унаследовал буржуазную отчужденность от красоты, буржуазную нелюбовь к символизму и буржуазную любовь к реализму. Уровень пролетарской культуры не подымается выше самого старого, банального и для более культурного слоя давно разложившегося «просветительства». Идейное убожество социалистического движения поразительно. Так ли вступало в дряхлеющий мир христианство с благой вестью о новой жизни? Где можно найти признаки оригинального пролетарского творчества? Не порыв творчества, а позыв интереса управляет классовой психологией. Сама ценность социализма создана буржуазией, буржуазным культурным слоем, к которому принадлежали и первые социалисты-утописты, и Маркс, и Лассаль, и Энгельс, и русские идеологи социал-демократы, и социалисты-революционеры. Для пролетариата социализм есть истолкование его интересов и непосредственных инстинктов. Аишь для идеологов из культурного буржуазного слоя он был идеей, ценностью. Как интересы и корыстные инстинкты какого-либо класса могут превращаться в идею или ценность

для отдельных выходцев из других классов, это и есть самая интересная проблема психологии и идеологии социализма.

III.

Социализм и есть идеал окончательной буржуазности, буржуазности справедливой и повсеместно распределенной, идеал вековечного закрепощения этого мира в буржуазном благоденствии. Безумно ждать от социализма победы над современной «буржуазной» культурой — он ее лишь доводит до конца. Буржуазность нужно искать не во внешних формах социализма, а во внутреннем его духе. Дух этот ставит количества выше качества, благо выше ценностей, безличную массу выше личности, удовлетворение выше жертвы, мир выше Бога, -— дух этот закрепощен этому миру, он в необходимости, а не в свободе. Социализм не выдвинул до сих пор никаких ценностей, кроме ценностей материального обеспечения, удовлетворения и насыщения. Духовно же он живет ценностями, созданными «буржуазным» миром, его творчеством, его науками и искусствами, его изобретениями. Обещание явить образы творчества чисто пролетарского, чисто социалистического не были исполнены, и социалистическое движение уходит все дальше и дальше от выполнения этих обещаний. Социалистический дух стоит во враждебном отношении ко всякой творческой личной оригинальности, в которой только и можно искать противоядия против

«буржуазности». Социализм духовно нивелирует, приводит всех к среднему серому уровню, покупает некоторый подъем равнин дорогой ценой исчезновения всех вершин. Слушайте речи социал-демократов, читайте их газеты, их брошюры, их книги. Все говорят одно и то же, пишут одним и тем же языком, повторяют одни и те же слова, пережевывают одни и те же серые мысли. Нигде не видно лица, личной мысли, личного творчества. От этого делается почти жутко. Спускается серая мгла и сулит серый рай, рай небытия. Идеал социализма — не творческий, а распределительный, не горный, а равнинный, плоскостной. «Буржуазный» мир — половинчатый и грешный, в нем мало ценности. Социализм хотел бы утвердить окончательную «буржуазность», святую «буржуазность», справедливую, праведную, цельную «буржуазность». Религия социализма принимает искушение хлебами, отвергнутое Христом в пустыне. Социализм делает из хлеба религию и за хлеб продает духовную свободу человека. Это раскрывает Достоевский в «Легенде о Великом инквизиторе». Это раскрывает и Вл. Соловьев в «Повести об Антихристе». Христос отверг искушение хлебом и научил молиться о хлебе насущном.

Я думаю, что дух материалистического, классового социализма, особенно в социал-демократической форме, глубоко буржуазный дух, глубоко антихристианский дух. Но я4 думаю, что в социализме есть своя5 правда и свой большой вопрос. Думаю я также, что вина за духовную ложь и неправду социализма лежит не на нем, а

на тех слоях, которые первые вступили на путь буржуазности, путь порабощения духа, материальности и классового самоутверждения. Социализм имеет лишь рефлекторную природу, он лишь продолжает, а не начинает, он не имеет духовной инициативы, а лишь завершает. Правда же социализма может быть осуществлена лишь в ином духе, в иной духовной атмосфере, не в материалистическом сознании, без классовой ненависти, без притязания на принудительное водворение Царства Божьего на Земле путем революционного катаклизма, с сохранением внутренней духовной свободы. Рабствующий собственным страстям, льстящий интересам и инстинктам масс не может созидать царства свободы. Дух классовой ненависти и злобы ведет к отрицанию образа Божьего в человеке, он истребляет идею человечества и находится в непримиримом противоречии с упованиями самого социализма. Социальная корысть есть грех человеческий, но социальная корысть, возведенная в высшую святыню, есть уже дух антихристов. Все двоится в социализме и в демократии — правда перемешивается с ложью, свет с тьмой, Христово с антихристовым. Мировая жизнь вступает в период, когда нет уже ясности и кристальности, нет твердых очертаний, нет легко воспринимаемых границ, отделяющих царство света от царства тьмы. Величайшие соблазны и испытания поставлены перед духом человеческим. Соблазны величайшего зла могут явиться в обличье добра. Дух антихристов должен иметь соблазнительно-христианское обличье. И необходимо бодрствование духа

и трезвение духа, чтобы разгадать двойственную природу социализма, который идет в мир с новым обетованным царством. На различение не способны те, кто находятся в состоянии стихийного опьянения и духовного рабства.

Сейчас в темные еще массы русского народа брошены семена ненависти к «буржуазии» и «буржуазности». Смысл этих ненавистных слов остается непонятным для масс. И то, как воспринимаются массами эти заклинательные слова о «буржуазии» и «буржуазности», внушает опасение не только за судьбу России, русского государства, русского народного хозяйства, но — что в тысячу раз важнее — за судьбу души русского народа, души женственной, податливой и хрупкой, не прошедшей суровой школы самодисциплины и самоуправления. Проповедь ненависти к «буржуазии» и «буржуазности» и делает «буржуазным» русский народ, искажает его христианский облик. Пока у нас еще тихая благодушная анархия, столь характерная для русского племени. Но может наступить и что-то более жуткое. Тогда ответственность падет не на народ, а на те слои интеллигенции, которые, не ведая глубокого смысла слов, бросают их безответственно, оставаясь на поверхности. Так убивается святыня в русской душе и воцаряется интерес. И самой интеллигенции нужно проповедовать, что основным разделением мира и человечества остается не временное разделение на царство «социалистическое» и царство «буржуазное», а вечное разделение

на царство правды и лжи, добра и зла, царство божеское и диавольское, Христово и антихристово. Навеки «буржуазности» в духовном смысле слова противостоит лишь христианство. В нем внутренний человек побеждает человека внешнего.

РЕЛИГИОЗНЫЕ ОСНОВЫ БОЛЬШЕВИЗМА

(ИЗ РЕЛИГИОЗНОЙ ПСИХОЛОГИИ РУССКОГО НАРОДА)

Такая постановка темы может вызвать недоумение. Какое отношение имеет большевизм к религии? Большевики, как и подавляющее большинство социал-демократов, — материалисты, позитивисты, атеисты, им чужд всякий религиозный интерес, они насмехаются над всякой религиозной постановкой тем. Все скажут, что большевизм есть явление совершенно внерелигиоз-ное и антирелигиозное. Все это так, если оставаться на поверхности и считать окончательными те словесные формулы, в которые люди облекают свое сознание. Но я думаю, что сами большевики, как это часто бывает, не знают о себе последней правды, не ведают, какого они духа. Узнать же о них последнюю правду, узнать, какого они духа, могут лишь люди религиозного сознания, обладающие религиозным критерием различения. И вот

я решаюсь сказать, что русский большевизм — явление религиозного порядка, в нем действуют некие последние религиозные энергии, если под религиозной энергией понимать не только то, что обращено к Богу. Религиозная подмена, обратная религия, лжерелигия — тоже ведь явление религиозного порядка, в этом есть своя абсолютность, своя конечность, своя всецелость, своя ложная, призрачная полнота. Большевизм не есть политика, не есть просто социальная борьба, не есть частная, дифференцированная сфера человеческой деятельности. Большевизм есть состояние духа и явление духа, цельное мироощущение и миросозерцание. Большевизм претендует захватить всего человека, все его силы, он хочет ответить на все запросы человека, на все муки человеческие. Большевизм хочет быть не кое-чем, не частью, не отдельной областью жизни, не социальной политикой, а всем, всей полнотой. Как вероучение фанатическое, он не терпит ничего рядом с собой, ни с чем ничего не хочет разделить, хочет быть всем и во всем. Большевизм и есть социализм, доведенный до религиозного напряжения и до религиозной исключительности. В этом он родствен французскому революционному синдикализму. По всем своим формальным признакам большевизм претендует быть религией, и нужно определить, какого рода эта религия, какой дух она несет собой в мир.

Революционная социал-демократия подверглась процессу выцветания, обуржуазивайте дифференциации, она постепенно превратилась в практическую социальную

политику эволюционно-реформаторского типа. Пафос революционного социализма незаметно выветрился. Европейские социал-демократы стали культурными людьми, признали такие «буржуазные» ценности, как национальность и государство, и их конечное миросозерцание превратилось в частное дело. Лишь в сознании русских большевиков революционный социализм остается религией, которую они огнем и мечом хотят навязать миру. Это — что-то вроде нового Ислама, в котором хотят заслужить себе рай избиением неверных. Большевики, как и все религиозные фанатики, делят весь мир и все человечество на два царства — царство Божье, царство социалистического пролетариата, и царство диаво-ла, царство буржуазное. Я все время буду говорить лишь об искренних, верующих большевиках, ибо в этой среде есть и много темных элементов, провокаторов, шпионов, подкупленных, и нравственных идиотов.

Религиозная основа большевизма пока еще очень неясна и для многих не заметна. Но христианин, верующий во Христа пришедшего и ожидающий Христа грядущего, должен взять на себя смелость сказать, какой дух входит в мир с фанатическим революционным социализмом большевиков. Великие русские писатели — Достоевский в «Легенде о Великом инквизиторе» и Вл. Соловьев в «Повести об Антихристе» помогают нам разгадать этот дух. Русская религиозная мысль много сделала для выявления конечных религиозных основ социализма, для выяснения его двоящейся природы, сделала больше, чем мысль западная. В русской -

религиозной мысли всегда была апокалиптическая настроенность и устремленность. И потому ей удалось выяснить, что дух того, кто явится в конце времен и кто соблазнит своим подобием Христу, будет действовать во имя счастья и блага людей, во имя миллиона счастливых младенцев, не знающих греха. Дух этот пожелает осчастливить людей, лишив их духовной свободы. За отречение от духовного первородства, от образа Божьего в человеке и божественного его предназначения, от свободы, от личности сулит Великий Инквизитор счастье, блаженство, всемирное соединение и покой. «Он <...> ставит в заслугу себе и своим, что наконец-то они побороли свободу и сделали так для того, чтобы сделать людей счастливыми». «Да, мы заставим их работать, но в свободные от труда часы мы устроим им жизнь как детскую игру, с детскими песнями, хором, с невинными плясками. О, мы разрешим им и грех, они слабы и бессильны». «И все будут счастливы, все миллионы существ». «Если б и было что на том свете, то уж, конечно, не для таких, как они»1. И герой «Повести об Антихристе» -— великий филантроп, он тоже хочет осчастливить людей, он окончательно решает социальный вопрос и водворяет социальный рай, но все тою же страшной ценой.

Достоевский и Соловьев, гениально, пророчески вскрыли этот двоящийся образ грядущего, прельщаю-

щий миллионы младенцев. Когда вдумываешься в то, что сейчас происходит, то вспоминаешь правду слов «Легенды о Великом инквизиторе»: «Ничего и никогда не было для человека и человеческого общества невыносимее свободы»2. И «Легенда о Великом инквизиторе» и «Повесть об Антихристе» ставит проблему антихриста в связь с проблемой социализма. И поистине в социализме, как мировом явлении большого масштаба, есть что-то двойственное и двоящееся —в нем правда перемешана с ложью, Христово с антихристовым, начало освобождающее с началом порабощающим. Социализм — очень сложное явление, и идейно сложное и жизненно сложное3. Антихристов соблазн основан на том, что последнее зло является в обличье добра, что этого последнего зла нельзя различить по внешности, что злая сила действует во имя блага человечества, во имя высоких, справедливых, прекрасных целей, во имя равенства и братства, во имя всеобщего счастья и благополучия. На этом основана вся соблазнительная диалектика антихристова духа, раскрытая Достоевским. Дух этот принимает все три искушения, отвергнутые Христом в пустыне. Дух этот совершает инквизиторские насилия во имя блага и счастья людей, во имя справедливости и равенства. Социализм как религия и есть прежде всего принятие первого искушения, искушения хлебами. «А видишь ли сии камни в этой нагой раскаленной пустыне? Обрати их в хлебы, и за тобой побежит человечество как стадо, благодарное и послушное, хотя и вечно трепещущее, что Ты отымешь руку

свою и прекратятся им хлеба Твои»4. И послушное стадо ныне бежит за теми, которые соблазняют его превращением камней в хлеба. Большевизм идет по стопам Великого Инквизитора. Во имя счастья и равенства дух этот хотел бы истребить все возвышающееся, все качественное, все ценное, всякую свободу, всякую индивидуальность. Дух этот проповедует всемирное равное блаженство в небытии. Дух этот ненавидит бытие как качество, как возвышение, и во имя равенства и блаженного успокоения истребляет его и повергает в небытие. Духу этому ненавистен тот онтологический аристократизм, который лежит в основе всякой подлинной религии и более всего — христианства, аристократизм духовной свободы и духовного первородства, божественного происхождения человека. Этот дух хамизма утверждает низкое происхождение человека. Люди — не сыны Божьи, а сыны мира. Из самих низин материи и материальной тьмы хочет он вызвать бунт и восстание во имя уравнения бытия с небытием, во имя погружения всех качеств бытия в бескачественное небытие. Это — мистический коммунизм.

Дух этот принимает не только первое искушение хлебами, но и два других искушения, и на них хочет он создать царство мира сего. Дух этот соглашается поклониться царству мира сего и броситься в бездну. Всемирный революционный социализм большевиков хочет превратить камни в хлеба, броситься в революционную бездну в надежде на революционное чудо и основать вековечное царство мира сего, подменяющее цар-

ство Божье. Эта религия социализма во всем противоположна религии Христа, которая учит, что не единым хлебом жив будет человек, но и словом Божьим, учит поклоняться единому Господу Богу, а не царству мира сего, и отвергает искушение чудом во имя свободы. Религия социализма хочет истребить все качества бытия, все возвышающееся, и утопить в царстве небытия. Она отвергает свободу, свободу сынов Божьих, и принимает необходимость и принуждение сынов мира сего, детей низшей материи. Соблазн мирового социального катаклизма, «прыжка из царства необходимости в царство свободы» и есть соблазн искушением броситься в бездну, искушением социального чуда. Социальная революция, приобретающая мистическую окраску, и есть третье искушение, отвергнутое Христом во имя духовной свободы человека. Этому искушению должна быть противопоставлена социальная трезвость как требование аскетической религиозной дисциплины. Социализм как проблема социальной политики и социальной этики, как социальный реформизм, как реальное улучшение положения трудящихся, дающее хлеб насущный, религиозно нейтрален и может составить5 часть христианского отношения к жизни. В социализме есть своя6 правда. Но этот праведный социализм исходит из свободы человеческого духа и не допускает порабощения человеческого духа хлебам и темным безднам, сулящим чудесное блаженство в земном царстве. Социализм же, мечтающий о создании всемирного царства механическими революционными чудесами, есть антихристов со-

блазн, он отрицает свободу духа и лишает человека его богосыновства.

Русские по женственной природе своей легко поддаются соблазнам двоящихся образов, соблазнам зла, принявшего обличье добра. Самозванство так характерно для русской истории. В ней часто являлись образы двоящиеся, природа которых неопределима, не личности, а личины. В наших мистических народных сектах немало было таких личин, двоящихся образов, лжехристов и лжебогородиц. В русском народе есть очень своеобразная мистическая стихия, стихия хлыстовская, уходящая в глубину языческих корней народной жизни. Русское хлыстовство в конце концов связано с неверным, болезненным взаимоотношением мужественного и женственного начала в русской народной душе и русском народном характере. В мистической глубине русского народа не произошло внутреннего брака, истинного соединения мужественного и женственного начала в народном характере. Душа народа остается женственной, оторванной от начала мужественного, вечно ожидающей жениха и вечно не того принимающей за своего суженого. На этой почве развилась метафизическая истерия в русском народном характере. Ее раскрыл Достоевский. На этой почве расцветает всякого рода одержимость. Одержимость большевизмом есть новая форма исконного русского хлыстовства. Это

хлыстовство одинаково может быть и черным, и красным, хлыстовским героем одинаково может быть и Григорий Распутин, и Ленин. И все это будет явлением пассивности, а не активности русской души, ее дурной и болезненной, истерической женственности. Большевики, конечно, находятся в обладании какого-то неведомого им духа, они насквозь пассивны и вводят лишь в заблуждение своей кричащей революционной внешностью. Мужественный, активный дух никогда не будет в обладании таких стихий.

У более мужественных народов Запада, получивших католическое и протестантское религиозное воспитание, более резко очерчены все границы, более отделено добро от зла, Бог от диавола, чем в русской безбрежности. Мир католический соблазнился диаво-лом, как злом, но этот резко оформленный, кристаллизованный и познавший свои границы мир нелегко соблазняется антихристом — злом, принявшим обличье добра. Сатанизм, диаволизм был всегда специальностью мира католического, романского; антихрист же есть специальность мира православного, славянского с его безбрежностью и безгранностью. Диаволом не соблазнить русскую душу, антихристом же легко можно ее соблазнить. Диавол предполагает различение, антихрист же основывается на смешении и подмене. Это — очень интересное противоположение религиозной психологии. Сатанические секты невозможны на русско-православном Востоке, но очень возможны смешения лжехриста и с Христом истинным, и в русских мистических сектах

его всегда происходит. Чистый культ Девы Марии легко смешивается с астартизмом7. Богородица отождествляется с языческой богиней земли.

Запад забронирован, забронирован всей своей религией, своей культурой, всей своей активной, мужественной историей, своим рыцарским прошлым, своим свободным подчинением закону и норме. Это делает Запад мало чувствительным к мистическим веяниям антихристова духа. Чувство антихриста почти отсутствует в западном типе религиозности. Не то в России. Чувство антихриста есть религиозная специальность России. Оно всегда было в народной религиозной жизни, в наших сектах, в нашем старообрядчестве. Одинаково можно найти это чувство и в низах народной жизни, и на вершинах, в русской литературе, у Достоевского и Соловьева, в современных религиозных исканиях. В русской природе нет резкого разделения добра и зла. Русских пленяет зло как добро, само же зло, не принявшее обличья добра, редко пленяет их. Вот почему для русских страшен не диавол, а антихрист — последнее, грядущее явление зла. И у русских особенную силу приобретает религия революционного социализма, магического социализма, религия большевизма, пленяющая равенством, справедливостью и всемирным торжеством окончательной социальной правды и социального рая. Западный социализм — законнический; русский же социализм — беззаконный. Большевизм есть русское, национальное явление, это — наша национальная болезнь, которая и в прошлой русской истории всегда

существовала, но в иных формах. Германия пользуется этой болезнью русского духа, обращая ее в свое послушное орудие. Мужественный германский дух совершает насилие над женственной русской душой, злоупотребляя ее болезненной пассивностью и истеричностью. Германизм предполагает быть женихом невестящейся русской земли. Победить эту русскую болезнь нельзя одними рациональными, государственными, политическими методами лечения. Победить ее можно лишь религиозно, лишь противоположив ложному подобию Добра подлинную силу Добра Христа. Антихристово царство в этом мире может быть лишь результатом неудачи дела Христова в мире — оно попробует соединить насилием тот мир, который не соединится в любви и свободе Христовой. Если антихристово начало восторжествует, то вина падет на христианский мир, на христианское человечество, на его духовную буржуазность. Христиане не проявляют и.сотой доли той энергии, которую проявляют большевики. Правда, энергия последних — кажущаяся, призрачная, она есть лишь одержимость. Но величайшее дело есть соединение всех сил христианского мира против грядущего зла, ибо борьба с ним должна вестись не только во внешнем, политическом и социальном плане, но и во внутреннем, духовном и религиозном плане.

ОБЪЕКТИВНЫЕ ОСНОВЫ ОБЩЕСТВЕННОСТИ

Ход русской революции обнаружил, что основной и насущной нашей потребностью является потребность в просвещении, в знании, в более сознательном отношении к общественной жизни. Мы объяты тьмой, и правят нами бессознательные стихийные движения. В тьму эту погружены не только народные массы, но и широкие круги русской интеллигенции. Русская революционная интеллигенция, которая претендует нести свет народу, никогда не была истинно просвещенной, образованной, культурной, она была полупросвещенной, ее сознание было задето лишь поверхностным просветительством. А полупросвещение, поверхностное просветительство хуже той совершенной непросвещенности, в которой живет народ, если народ не утерял еще своей непосредственной, органической веры. Поверхностное просветительство легко приводит к нигилистиче-

сскому отрицанию всех святынь и ценностей. В русской !интеллигенции полупросвещение и породило нигилизм, в котором многие видят своеобразное порождение русского духа. Когда этот нигилизм полупросвещения распространяется в народные массы и заменяет в душе народной угасшую веру, то начинает разрушаться вся национальная, государственная и культурная жизнь. |Тогда начинаем сознавать мы, что нуждаемся более шсего в настоящем просвещении, которое ничего общего не имеет с рассудочным и отрицательным просветительством. Настоящее просвещение научило бы нас тому, чему не научает полупросвещение, — познанию объективных начал общественности. И тогда не происходило бы тех оргий развращенной социальной мечтательности и субъективного человеческого произвола, которые ныне происходят. Рассудочное просвещение, т. е. полупросвещение, бессильно раскрыть объективный разум в общественной жизни, объективные ее принципы, оно всегда благоприятно человеческому субъективизму, оно воспитывает неуважение к истории и игнорирование природных основ общественной жизни. Русскому интеллигентскому полупросвещению всякая закономерность в природной и общественной жизни предоставляется довольно-таки «буржуазной» и для революционного, пролетарского мышления необязательной. Столь же «буржуазными» представляются и все нормы общественности, заложенные в общем разуме и общей совести. Всякое сознание обусловленности общественной жизни объективными космическими нача-

лами представляется порождением «буржуазного» мышления тем, которые мыслят «пролетарски»*, т. е. без всяких традиций мысли, без всяких связей с глубокими истоками жизни. Такое «пролетарское» мышление не хочет знать отечества, не хочет знать происхождения, т. е. отвращается от глубоких основ всех вещей, от глубоких корней. Это и есть враждебный культуре нигилизм, провозглашающий во всем безграничный произвол сынов, порвавших всякую связь с отцами. Такого рода «пролетарское» и интеллигентски-полупросвещенное мышление и не пытается раскрыть и познать глубочайшие основы общественности, ибо это завело бы в таинственную глубину космической жизни и ограничило бы человеческий произвол.

Полупросвещенное, интеллигентское, пролетарское мышление видит в общественной жизни, с одной стороны, исключительно субъективные интересы людей и людских групп, их злую волю, их насилие и эксплуатацию, что и составляет содержание истории, с другой стороны — борьбу против всего этого и безграничную возможность достигнуть совершенного социального строя путем организованной и активной человеческой воли, пролетарской или интеллигентской. Такого рода поверхностное мышление соединяет крайний пессимизм по отношению к прошлому (все сплошное зло) с крайним оптимизмом по отношению к будущему (все сплош-

* Под «пролетарским» я понимаю особый тип мысли, а не | Мышление рабочих, которые могут мысляить иначе.

ное добро). Это состояние сознания порождает много ненависти, злобы и разъединения. Вся душевная энергия направляется против тех злодеев, которые мешают водворению окончательного равенства и социального рая на земле. Эти злодеи в русской революции получили наименование «буржуев», и им приписываются отчаянные козни, заговоры и интриги. Какие-то чудовищные размеры принимает и злодейская роль кучки капиталистов и благостная роль пролетариата, который с этой кучкой расправится. История исключительно определяется злой и доброй субъективной волей людей, злым или добрым субъективным интересом людей. В этой концепции полная моральная безответственность 'своеобразно соединяется с вечным моральным вменением людям за объективный общественный строй. Полупросвещенное, «пролетарское» сознание совершенно убеждено, что если сейчас нельзя ввести в России социалистического строя, то исключительно потому, что этого не хочет и не допускает злая воля буржуазии. И если положить предел этой буржуазной воле путем вооруженных выступлений, насилий и истреблений, то социализм осуществится. Г. Ленин дошел до такого забвения азбуки марксизма, элементов социальных и экономических знаний, что предлагал арестовать 100 капиталистов1 и от этого бессмысленного действия ждал приближения социализма! Революционная психология, доведенная до максимализма, должна окончательно отрицать объективную науку. Марксизм представляет смесь полупросвещения, т. е. субъективно-пролетарского мыш-

ления, с настоящим просвещением, т. е. с элементами объективной социальной науки. Но русские усвоили себе по преимуществу полупросвещение марксизма, т. е. классовую точку зрения, не знающую над собой ничего высшего, никакой высшей инстанции.

Нет никакой возможности вбить в голову русских социалистов объективную истину марксизма о развитии производительных сил как экономическом базисе социализма, о зависимости распределения от производства, о закономерности социального развития, о реакционности всех социалистических экспериментов, уменьшающих производительность труда и т. п. Все объективное отскакивает от полупросвещенного интеллигентского и пролетарского сознания, не проникает в него, это сознание не способно заинтересоваться истиной, отдаться хотя бы на короткое время незаинтересованному познанию, оно — элементарно, эмоционально. Полупросвещенная, классовая философия истории объясняет все злой волей эксплуататоров и не способна познать те объективные начала государственного, общественного и культурного бытия, которые возвышаются над всяким произволом людей. Полупросвещение на службе у классовой озлобленности не может и не хочет понять, что многие неравенства имеют объективные, не в злой воле эксплуататоров лежащие причины и оправданы тем уровнем, на котором находится человече-

ская культура. Равенство, не соответствующее степени победы человека над стихийными силами природы, привело бы к еще большей бедности и нужде и культурно отбросило бы человечество назад. Социальный вопрос есть прежде всего вопрос производственный, а не распределительный, это — вопрос овладения стихийными силами природы. Замечательный русский мыслитель Н. Ф. Федоров2 был прав, когда говорил, что вопрос социальный есть в бульшей степени вопрос естествознания, чем социологии. Требование уравнения в бедности есть реакционное требование, враждебное творчеству культуры. В болезненном и мучительном вопросе о бедности и нужде народной массы совершенно второстепенное значение имеет то, что сравнительно небольшая кучка людей достигла богатства и благосостояния. Это — вопрос моральный. Нужда вызывается не столько материальным возвышением богатых и эксплуатацией с их стороны, сколько объективной бедностью человечества, низким уровнем культуры, овладевающей стихийными силами природы. Никакой раздел не может разрешить проблемы бедности и нужды, сам по себе он лишь опускает ниже уровень человечества. Вопрос же об установлении внутреннего братства между людьми есть вопрос религиозный и моральный, а не экономический и социальный.

Поистине направление нашего сознания и нашего мышления на объективное, на незаинтересованное выяснение истины есть один из методов лечения наших болезней, есть освобождение от социальной злобы и

ненависти, которая делает рабами. Пафос объективности — благородный пафос, в нем есть самоотверженная Любовь к истине и в нем больше человечности, чем в разъяренных оргиях безграничного, субъективно-человеческого произвола, все склонного объяснять таким же злым человеческим произволом. Познание начал, возвышающихся над всякой злобой людской, облагораживает человека. Пафос объективности ведет к более благородному пониманию социализма как регуляции стихийных сил, т. е. прежде всего как проблемы высшей культуры, и материальной, и духовной. Социализм зависти и мести преодолевается. Ярость, злоба, ненависть, жажда крови и насилий прекратится, когда народная масса просветится сознанием того, что в России сейчас невозможен социализм и безграничное увеличение благосостояния рабочих и крестьян, невозможно полное социальное равенство не потому только, что этого не хотят буржуазные, имущие классы, но прежде всего потому, что это невозможно объективно, что это противоречит непреложным законам природы, что этого не допускает бедность России, ее промышленная отсталость, некультурность народа, духовная немощь русского общества и т. п. Если возможен социализм (а он возможен лишь условно, так как он в значительной степени есть абстракция), то он может быть лишь результатом высокого развития производительных сил, интенсификации культуры, лишь порождением народного богатства, той избыточности, которая добывается творческой производительностью во всех сферах жизни. Социа-

лизм есть роскошь, которую могут себе позволить лишь богатые, он предполагает непреложные объективные условия. Социалистические эксперименты над отсталой и бедной страной по существу реакционны, они отбрасывают назад и разлагают. И русский революционный социализм, русское революционное народничество — порождение русской отсталости, русского экстенсивного хозяйствования как материального, так и духовного.

III.

Отрицание объективных начал общественности жестоко наказуется. Объективный разум жестоко ударяет по безумствующим. И в этом есть имманентная справедливость. Русский революционный социализм, отворачивающийся от всего объективного, есть в сущности своеобразная форма рассудочного, рационалистического безумия. Он хотел бы без остатка рационализировать общественную жизнь, подчинить ее своей фанатической идее эгалитарной справедливости, не считаясь с таинственными, космическими основами общества, и за это Бог лишает разума. Социализм отрицает все таинственные, мистические силы истории, и безумие его — рассудочное безумие. Полный, окончательный социализм невозможен уже потому, что он хочет выделить данную общественность на ограниченной территории земли из мирового целого, из жизни космической, и этот изолированный круг хочет он подчинить своему

закону. Совершенная общественность была бы возможна лишь в совершенном космосе, после того как вырван был бы корень зла из природного порядка. Общественность есть явление космической жизни, она связана со всем космосом тысячами таинственных нитей, космические энергии вечно врываются во всякую общественность, мнящую себя замкнутой системой, и опрокидывают все утопии социального рая. Космическая жизнь есть сложная иерархическая система, вся она слагается из ступеней и градаций, в ней различествует во славе солнце от луны и звезда от звезды, и неслучайно в ней это неравенство, оно имеет глубокие основания. Космический лад в общественной жизни также предполагает ступени и градации, и полное их низвержение есть восстание против божественного миропорядка. Бытие государства (независимо от формы правления) имеет объективные, космические, в конце концов — божественные основы. И когда вы провозглашаете, что государство есть лишь организация классового господства и служит тем или иным классовым интересам, вы разрушаете объективное бытие государства. На этом пути разрушаете вы и всякую культуру. Когда вы говорите о «буржуазной» и «пролетарской» культуре, вы отвергаете ценности культуры, возвышающиеся над человеческим интересом и произволом, и обнажаете зверя в человеке. Общественность, в которой будет окончательно потеряна всякая связь с мировым целым и не будет никаких объективных основ, будет звериной общественностью, хотя она и будет создаваться во имя

гуманизма. Победой большевизма в России и создастся звериная жизнь.

Поскольку возможен и желателен частичный социализм, он должен быть подчинен объективным началам государственного, национального, культурного бытия, он не может быть субъективным произволом класса, детищем разъяренной человеческой воли — уединенной в себе и себя поставившей превыше всего. Источник зла, неправды и страданий жизни лежит не в том, что существуют классы злодеев-эксплуататоров и насильнические правительства, а в том, что весь «мир во зле лежит», что всякая воля человеческая заражена грехом, что существует круговая порука мирового зла и греха. Закон в природе и закон в обществе не есть источник зла, он скорее есть реакция объективного добра на зло, на хаотическую стихию. Закономерность правды и закономерность общества есть царство справедливого закона для грешного мира, в котором невозможно благодатное царство Божье, невозможно блаженство без искупления, без прохождения через Голгофу. Это и есть правда Ветхого Завета, правда закона, правда десятисловия3. Хаос должен быть подчинен закону. Произвольное расковывание греховного хаоса не есть освобождение, в нем тонет и погибает человек, образ и подобие Божье в нем. И поскольку революция расковывает греховный хаос и отрицает правду закона, в ней есть безбожное начало, начало темное и злое. Путь к высшей свободной, благодатной жизни лежит через закон, через подчинение хаоса объективной норме. Окончательное

восстание класса на класс, интереса на интерес, окончательная революционная атомизация общества есть частичное возвращение к первоначальному греховному хаосу, выходящему из подчинения закону и не желающему прийти через искупление к новой жизни. Для христианского народа это есть великий соблазн и испытание его духа. Объективность науки и научного познания есть в сущности подчинение закону, в этой объективности есть ветхозаветное благочестие. И есть точка, в которой совпадает просвещение религиозное с просвещением научно-реалистическим. Русский народ ныне более всего нуждается в освобождающей объективности религиозного и научного просвещения. Это просвещение должно научить существованию объективной истины.

МИР «БУРЖУАЗНЫЙ» И МИР «СОЦИАЛИСТИЧЕСКИЙ»

Останутся пять ненасытных чувств, и шестое ненасытное чувство — тщеславие; останется вся демоническая природа человека. Дикая сама по себе, <...> она будет слепо неистовствовать без узды и закона<...>

Карлейль. Французская революция1

Русский народ явил собой не бывшее еще в мире распадение на мир «буржуазный» и мир «социалистический». Единство человеческого рода как рода Божьего, имеющего общее происхождение, ныне окончательно в России разрушено. Русское человечество распалось на две враждебные расы. Человек «буржуазный» и человек «социалистический» объявлены друг для друга волками. Идея класса убила в России идею человека. Русские люди перестали подходить друг к

другу как человек к человеку. Идеологи мира «социалистического», его пророки и апостолы, хотят уверить, что в этом распаде человечества, в этом разрыве всякой преемственности и всякого единства рождается новый мир, новый человек. Старый мир, старый человек должен погибнуть. В пожаре русской «социалистической» революции, которая должна превратиться в революцию всемирную, сгорит старый «буржуазный» мир, и на пепелище его создается новый «социалистический» мир. Русские большевики2 и есть та новая раса, которая отрицает всякую связь и всякую преемственность между этими двумя мирами, которая хочет истребить дотла все старое, всякое наследие прошлого. В этом родственны они футуристам. Раса эта, отвергнув всякое благородство и всякую честь как предрассудки старого мира, приступила к огромному эксперименту создания нового «социалистического» мира, в котором не будет уже ничего «буржуазного». Социалисты эволюционного и реформаторского типа сохраняют некоторую преемственность, они впитывают в себя много «буржуазного». В Западной Европе преобладает этот «буржуазный» тип социализма. Но русский революционный социализм, достигший своего самого совершенного выражения в большевизме, презирает и отвергает этот «буржуазный» социализм, он претендует научить «буржуазные» народы Запада истинному социализму, истинной революционности. Новая раса нарождается в России и из России понесет всему миру благую весть о совершенно новом мире. Претензия огромная, поистине

«мессианская». Такой русский, славянский «мессианизм» исповедовал Бакунин, для которого зарево мирового пожара должно было начаться из России, который верил в революционный свет с Востока. И г. Ленин оказался своеобразным славянофилом, восточным «мессианистом» — он предает и истребляет Россию во имя ее всемирно-революционной миссии!

Очень интересно и поучительно присмотреться и узнать, что нового несет с собой этот русский «социалистический» мир, что старое в мире «буржуазном» отвергает он? Рождается ли новая душа в социалистической расе, выступающей с такими мировыми притязаниями и пытающейся осуществить их в таких кровавых насилиях? Познающий может стать в стороне от борьбы этих двух миров, и он должен возвыситься над столкновением интересов в этой борьбе, он может допустить, что много злого, безобразного и низкого было в мире «буржуазном» и что в мире «социалистическом» есть своя правда, есть элементы необходимого добра. Последние времена существования старого «буржуазного» мира не отличались благообразием и красотой. Предположим, что тот, кто хочет постигнуть природу и смысл происходящего столкновения двух миров, всей душой желает преображения нашей дурной старой жизни, преодоления рабства, греха и низости и рождения нового человека, новой человеческой души. Воля к новой, лучшей, преображенной жизни может быть не только «социалистической» волей, она может быть и религиозной, христианской волей. Подлинный, не внешний, глу-

бокий христианин не может быть доволен старой «буржуазной» жизнью, основанной на насилии и ненависти, он хочет «нового неба» и «новой земли», хочет более глубоких и радикальных изменений и улучшений, чем самый революционный социалист. И мир «социалистический» может показаться ему все тем же ветхим миром, старым миром грешного человека, раба своих страстей, своих злобных и корыстных инстинктов, все тем же «буржуазным» миром, но по-новому, механически переставленным и изменившим свои внешние оболочки и одеяния. Не наследует ли мир «социалистический» все «буржуазные» грехи и пороки, не хочет ли он «буржуазность» лишь равномерно распределить и довести ее до предельного развития и совершенства? Революционно-социалистический эксперимент, производимый над несчастной Россией, очень многое раскрывает и многому научает. Обнаруживается, что мир «социалистический» со злобой и ненавистью отвергает все лучшее, что было в мире «буржуазном», все непреходящие святыни и ценности прошлого, отцов и дедов. Но принимает и преумножает все худшее, что было в мире «буржуазном», все грехи, болезни и низости прошлого, всю тьму отцов и дедов. В чувстве злобной мстительности этот мир сохраняет преемственность с прошлым, в чувстве злобной зависти он прикован к прошлому, как раб. Он остался верен самым корыстным традициям прошлого. Осталось «пять ненасытных чувств, и шестое ненасытное чувство — тщеславие».

Возникший в России большевистский «социалистический» мир производит впечатление отбросов мира «буржуазного», болезненных и смрадных испарений прошлого, истечения какой-то старой тьмы. Из русского народа выходит нечистый дух. Где же новый человек и новые ценности в нашей чисто солдатской, штыковой «социалистической» революции? «Социалистический» мир не проявляет ни малейших признаков творчества. Творчеством был богат старый мир, и из него выкрадывает мир «социалистический» все творческие ценности. Самый социализм есть продукт творчества «буржуазного» мира, его ценности созданы детьми «буржуазии» — Сен-Симоном3, Овеном4, Марксом, Лассалем, а не детьми «пролетариата». Социалистические идеи, как все идеи, — порождение «цензового» мира, ценза образования, таланта, культурности. В возникающем у нас «социалистическом» мире нет необходимого для творчества ценза, не материального, а духовного ценза. Все происходящее в России производит впечатление разрушения старого мира. Но разрушение это производится отрицательными и вырождающимися силами старого мира, пришедшими в состояние хаоса и распада. Души людей, делающих «социалистическую» революцию, стары до ужаса, инстинкты их ветхи, их чувства и мысли инертны, во всем их обличье узнается старая звериная природа человека, действовавшая и в мире «буржуазном» и там совершавшая самые злые деяния этого мира.

Но с этой звериной природы окончательно сняты все оковы, она вышла из-под сдерживающего закона цивилизации, закона государства. Много было насилий в старом «буржуазном» мире, много надругательств над человеком. Отверг ли и победил ли это старое зло новоявленный «социалистический» мир? Нет, он совершает в тысячу раз большие насилия и большие надругательства над человеком. Этот «новый» мир не насилие и не оскорбление человека отверг, он в принципе и в идее отверг всякое достоинство человека, всякую честь и благородство как предрассудки. Насильниче-ство этот новый мир взял из старого мира, но проявляет его в ничем не ограниченной и ничем не прикрытой форме. Русский «социалистический» мир взял штыки из мира «буржуазного» и дал им неограниченную власть над жизнью несчастных русских людей. Он взял из старого мира тюрьмы, заимствовал из него шпионство и дал этим старым стихиям неограниченную власть. Старый «буржуазный» мир не очень любил свободу и по духовной немощи своей не умел жить в свободе. Но новый «социалистический» мир ненавидит свободу и истребляет ее без остатка. Этому новому миру чужда сама идея свободы человека и священных прав человека.

Много было корысти в старом «буржуазном» мире, много безобразного эгоизма. Отверг ли и победил ли это старое зло новый «социалистический» мир? Нет, корыстолюбие и эгоизм в нем еще усилились и правят жизнью еще более беззастенчиво. Разница лишь в том, что в старом мире корыстолюбие и эгоизм у людей, не

потерявших различия между добром и злом, не возводились в перл создания, не почитались святынями, а скорее признавались грехом и слабостью, в новом же «социалистическом» мире эти низшие начала признаны священными и высокими, ибо ничего высшего, чем самоутверждение человека, чем его благополучие, удовлетворение и наслаждение, этот мир не признает. «Буржуазный» мир был грешный мир, корыстолюбивый мир. Мир же «социалистический» захотел освятить эту грешность и корыстность, он убивает чувство греха и хочет сделать человека совершенно самодовольным, хочет сделать его наглым. К грехам «буржуазного» мира мир «социалистический» прибавил еще пожирающую и яростную зависть и признал ее за высшую социальную добродетель. В мире «социалистическом» еще увеличилась сословность, взятая из старого мира, и в сословном раздоре, доведенном до отрицания человека, увидели высшую социальную добродетель. Если раньше были привилегированными существами помещик и капиталист, то теперь привилегированными существами стали рабочий и крестьянин. Человек оценивается по внешней, социальной своей оболочке, а не по внутренним, духовным своим качествам. И не творится новой жизни, в которой был бы поднят на высоту человек, человеческий образ, человеческий лик.

III

В последние времена своего существования «буржуазный» мир стал мало духовным, очень материалистическим. Духовнее ли мир «социалистический», менее ли он материалистичен? О нет, он более материалистичен, он окончательно угашает дух, он даже не забывает о духе, а отрицает его и истребляет. Материализм «социалистического» мира, отвращающийся от всех высших духовных реальностей и духовных ценностей, есть материализм, заимствованный из мира «буржуазного», но усиленный и принявший характер всеобъемлющий. «Буржуазный» мир усомнился в духовных реальностях и духовных ценностях, он потерял веру в мир иной, он стал нерелигиозен. «Социалистический» мир созидает царство свое на этом неверии и этой нерелигиозности «буржуазного» мира. Но он атеизм свой возводит в религию и гордится им. Утилитарный «буржуазный» дух мир «социалистический» кладет в основу своего бытия. Старый «буржуазный» мир все-таки еще сомневался в величии и благостности своего неверия, он был раздвоен, и в светлые промежутки он осуждал свое безбожие. Мир «социалистический» в этом отношении более целен, он самодовольно переживает свое безбожие, он гордится своим неверием. Если мир «буржуазный» изобличали в том, что личность человеческую и душу человеческую он делает средством и орудием материальных интересов и материальной социальной среды, то еще более грешит этим мир «соци-

алистическии» — он не видит личности человеческой, он не знает души человеческой, он ничего не знает, кроме материальной социальной среды. Этот мир целиком выброшен на поверхность, в нем нет никакой глубины. Все дурное, злое, бездушное в старом «буржуазном» мире самодовольный «социалистический» мир рабски заимствует, выкрадывает и далее развивает. Новый «социалистический» мир и есть укрепление на веки веков и повсеместное распределение самодовольной «буржуазности», не сознающей греха. Он не грехи отверг, а сознание греха и покаяние.

Но в старом «буржуазном» мире, в мире наших отцов и дедов, было не одно дурное и злое — в нем были великие святыни и великие ценности. И вот эти святыни и ценности мир «социалистический» отвергает и истребляет. В старом «буржуазном» мире была святость и гениальность, явленные в ослепительных образах, в том мире были Пушкин и св. Серафим5. В мире «социалистическом» более не будет святых и гениев — они отрицаются всеми основами этого нового мира, они будут насильственно утоплены в серой безличной массе, в бескачественном коллективе, их возненавидят, как всякое возвышение. Новый мир растворит всякое качество в количестве. Много было хороших, добрых предрассудков в старом мире, которые ныне отвергнуты. К таким «буржуазным» предрассудкам принадлежит признание элементарных норм всякого государственного и культурного существования, элементарных различий между добром и злом, обязательных для всякого нрав-

ственного существа. «Социалистический» мир большевиков стал по ту сторону добра и зла, он впал не в безнравственность, а в нравственный идиотизм. Этот мир стал по ту сторону закона цивилизации, не выше «закона», где уже царство благодати, а ниже его, где царство звериное. Старый «буржуазный» мир признавал «предрассудок» права, хотя и недостаточно последовательно, хотя и слишком часто изменяя ему. Новый «социалистический» мир окончательно истребляет всякое право, отвергает самую идею права. Старый «буржуазный» мир создал Великую Россию, великое русское государство, он признавал «предрассудок» патриотизма, национальной чести, долга перед отечеством. Новый «социалистический» мир отменил государство, расчленил Россию, превратил нашу родину в кучу мусора и надругался над патриотическим чувством, над национальной честью и достоинством в формах еще не виданных в истории. «Буржуазный» мир принужден был все-таки считаться не только с материальным цензом (в переоценке его была его слабость и грех), но и с цензом духовным, с качественным началом в человеческой личности, с образованием, с талантом, с культурным развитием. Мир «социалистический» отверг все качественные возвышения и различия, все духовные преимущества и личность человеческую отдает на растерзание количественной массе, угашает всякий индивидуальный свет в безличной темной массе. Он отверг «предрассудок» о личности, о ее ответственности, о ее достоинстве, о ее первородной свободе. Это был хрис-

тианский «предрассудок», самим Богом раскрытый нам «предрассудок». «Социалистический» мир отверг старый «предрассудок» о Боге. Вот в чем его тайна. Он совершил предательство вечности. Он отверг все вечное в старом «буржуазном» мире, все непреходящие ценности и принял все тленное от него, все его корысти, все его греховное рабство.

Духовное оздоровление наступит тогда, когда поймут, что мир не делится на «буржуазный» и «социалистический», что «буржуазность» и «социалистич-ность» — абстракции, которым соответствует очень сложная и многообразная действительность как духовная, так и материальная. Остается вечным деление и противоположение мира добра и зла, красоты и уродства, истины и лжи, Бога и диавола. Это противоположение не есть противоположение человеческих интересов, оно выше и глубже. Облегчение наступит тогда, когда поймут, что идея «социалистического» рая на земле и превращает нашу жизнь на земле в ад. В этом призрачном рае останется вся демоническая природа человека. Дикая сама по себе, она будет неистовствовать без узды и закона. Нужно думать не о земном рае и не о блаженстве, а об исполнении сурового долга, об осуществлении Божьей правды. .

КЛАСС И ЧЕЛОВЕК

Борьба классов наполняет собою историю человечества. Она не есть изобретение XIX и XX вв., хотя в эти века она приняла новые обостренные формы. Эта борьба происходила еще в мире античном и там уже имела очень разнообразные проявления. Много поучительного можно прочесть на эту тему в книге Пёльмана «История античного коммунизма и социализма»1. Некоторые страницы напоминают хронику наших дней. Социальное восстание масс всегда и везде было одинаковым по своей психической атмосфере. Слишком многое повторяется в жизни социальной, и трудно придумать в этой области совершенно новые комбинации и перестановки. Много было классовых коммунистических движений в прошлом, и они нередко принимали религиозную окраску. Такие коммунистические движения особенно характерны для эпохи Реформации. Стихийный коммунизм низших классов об-

щества есть одно из очень старых начал, периодически подымающихся и делающих попытку опрокинуть начала индивидуалистические и иерархические. Комму г низм — стар, как мир, он был еще у колыбели человеческой цивилизации. Много раз в истории восставали народные низы, пытались смести все иерархические и качественные различия в обществе и установить механическое равенство и смешение. Это смесительное уравнение и упрощение общества всегда было в несоответствии с прогрессивными историческими задачами, с уровнем культуры. Периодически в истории совершались приливы хаотической тьмы и стремились опрокинуть общественный космос и его закон развития. Такого рода движения сплошь и рядом бывали совершенно реакционными и отбрасывали народ назад. Социалист Аассаль не считал прогрессивными крестьянские войны реформационной эпохи, он считал их реакционными, 1*. е. противоречащими основным историческим задачам того времени. И в стихии русской революции действуют такие же старые, реакционные силы, в ней шевелится древний хаос, лежавший под тонкими пластами русской цивилизации. Классовая борьба, этот первородный грех человеческих обществ, в XIX веке углубилась и изменила свой характер. В этот передовой век человеческое общество очень материализовалось, потеряло свой духовный центр и звериное корыстолюбие человека под цивилизованным обличьем достигло крайнего напряжения и выражения. Моральный характер буржуазно-капиталистического века делает борьбу

классов за свои интересы более беззастенчивой, чем в прежние века. И связано это не с фактом промышленного развития, который сам по себе есть благо, а с духовным состоянием европейского общества. Духовный яд в этом обществе пошел сверху вниз, от классов господствующих к классам угнетенным. Материалистический социализм Маркса и др., сконцентрировавший в себе весь яд буржуазного безбожия, не ограничился более острым познанием факта классовой борьбы — он освятил этот факт и окончательно подчинил человека классу. Средства борьбы окончательно затмили высшие цели жизни. Материалистический социализм, порабощенный экономизмом капиталистических обществ, отрицает2 человека и общечеловеческую природу, он признает лишь классового человека, лишь классовые коллективы. Нарождается совсем особенное чувство жизни, ощущают лишь массы и совсем перестают ощущать индивидуального человека. Класс есть количество. Человек же есть качество. Классовая борьба, возведенная в «идею», закрыла качественный образ человека. В нашу суровую эпоху, срывающую все покровы, невозможен уже и наивно смешон старомодный идеализм, отворачивающийся от неприглядного факта борьбы классов, от познания классовых антагонизмов и классовых наслоений, искажающих природу человека. Классовым антагонизмам и классовым искажениям человеческого образа принадлежит огромная, хотя и не почетная роль в социальной жизни. Но от этого природного факта не должны стоять в зависимости наши нравственные суж-

дения и наши представления о духовном образе человека. Человеческая природа может быть искажена классовым положением человека, оболочки человека могут определяться классовой корыстью и классовой ограниченностью. Но духовное ядро человека, но индивидуальный человеческий образ никогда не определяется классом, не зависит от социальной среды. И тот, кто это отрицает, тот отрицает человека, тот совершает духовное человекоубийство. Безбожно и безнравственно враждебно относиться к человеку и отвращаться от души его потому только, что он принадлежит к тому или иному классу. Безбожно и безнравственно вместо человека с его хорошими и плохими свойствами видеть коллективную субстанцию буржуазии или пролетариата. Так идея класса убивает идею человека. Это убийство теоретически совершается в марксизме. В стихии русской революции оно совершается практически в размерах, еще не виданных в истории. Человек «буржуазный» и человек «социалистический» перестают быть друг для друга людьми, братьями по Единому Отцу человеческого рода. В этой революционной стихии не может быть освобождения человека, ибо человек отрицается в своей первооснове. Освобождение класса как бы связывает и порабощает человека.

C тех пор как мир сделался христианским и принял крещение, он в религиозном сознании своем при-

знал, что люди — братья, что у нас Единый Отец Небесный. В мире христианском господин и раб по социальным своим оболочкам не могут признавать друг друга волками, могут в грехе своем, но не могут в вере своей. В светлые минуты свои, в духовной глубине своей они признавали друг друга братьями во Христе. Мир христианский остался грешным миром, он падал, изменял своему Богу, делал зло, в нем люди ненавидели друг друга и вместо закона любви исполняли закон ненависти. Но грех ненависти, злобы, насилия всеми христианами сознавался грехом, а не добродетелью, не путем к высшей жизни. Вера в человека как образ и подобие Божье, оставалась верой христианского мира. Человек был дурен, вера же его была хороша, хорошая была сама духовная первооснова, заложенная Христом и Его Церковью. Но вот в христианском человечестве произошел тяжелый кризис. Душа людей и душа народов заболела. Вера стала плохой, перестали верить в человека как образ и подобие Божье, потому что перестали верить в Бога. Изменились самые духовные основы жизни. Не социализм повинен в этом духовном падении — оно произошло раньше. Социализм лишь рабски воспринял это неверие в человека и в Бога, он доводит его до конца и дает ему всеобщее выражение. Неверие в человека привело к обоготворению человека. Борьба классов перестала быть фактом социально-экономическим, она стала фактом духовным, она распространилась на всю совокупность человеческой природы и человеческой жизни. Не осталось ни одного

уголка в человеческой душе, в человеческих переживаниях и человеческом творчестве, куда бы не вторглась борьба классов со своими непомерными притязаниями. Теории экономического материализма предшествовала ук соответствовала новая человеческая действительность — г экономизм, разлившийся по всему полю человеческой жизни. На этой почве в человеческом обществе затерялся единый закон добра. Добро «буржуазное» и добро «социалистическое» не хотят иметь между собой ничего общего, и над ними нет никакого высшего, единого доб-: ра. И потому нет уже непосредственного отношения человека к человеку, есть лишь отношение класса к классу. (Революционный социализм, как он обнаружился сейчас в России, окончательно убивает возможность братства людей в принципе, в идее, в самой новой вере. По этой новой вере нет уже человека, а есть лишь носитель выразитель безличной классовой субстанции. He только «пролетарий» и «буржуа» не братья друг другу, а волки, но и пролетарий и пролетарий не .братья, а «товарищи», товарищи по интересам, по несчастью, по злобе, по общности материальных желаний. В социалистической вере товарищ заменил брата веры христианской. Братья соединялись друг с другом, как дети Единого Отца, по любви, по общности духа. Товарищи соединяются друг с другом по общности интересов, по ненависти к «буржуазии», по одинаковости материальной основы жизни. Товарищ в товарище почитает класс, а не человека. Такое товарищество убивает в корне братство людей, не только высшее единство хри-

стианского человечества, но и среднее единство цивилизованного человечества. Французская революция злоупотребила лозунгом «свобода, равенство и братство». Но братства она не осуществила и не пробовала осуществить. Революция социалистическая мнит о себе, что она может и должна осуществить братство. Но осуществляет лишь товарищество, вносящее небывалый раздор в человечество. Равенство не есть братство. Братство возможно лишь во Христе, лишь для христианского человечества, это — откровение религии любви. Идея братства выкрадена у христианства и вне его невозможна. Пафос равенства есть пафос зависти, а не любви. Движения, порожденные уравнительной страстью, дышат местью, они хотят не жертвовать, а отнимать. Братство — органично, равенство же — механично. В братстве утверждается всякая человеческая личность, в равенстве же «товарищей» исчезает всякая личность в количественной массе. В брате торжествует человек, в товарище торжествует класс. Товарищ подменяет человека. Брат — религиозная категория. Гражданин — категория политическая, государственно-правовая. Товарищ — лжерелигиозная категория, подмена. «Гражданин» и «брат» имеют оправдание. «Товарищ» не имеет никакого оправдания. Через идею товарища класс убивает человека. Человек человеку не «товарищ», человек человеку гражданин или брат — гражданин в государстве, в мирском общении, брат — в Церкви, в общении религиозном. Гражданство связано с правом; братство связано с любовью. Товарищ отрицает право и отрица-

ет любовь, он признает лишь общие или противоположные интересы. В этом сближении или разъединении интересов погибает человек. Человеку нужно или гражданское к нему отношение, признание его прав, или братское к нему отношение, отношение свободной любви.

III

Русские люди должны пройти школу гражданства. В этой школе должно выработаться уважение к человеку и его правам, должно сознаться достоинство человека как существа, живущего в обществе и государстве. Через эту ступень всякий человек и всякий народ должны пройти, через нее нельзя перескочить. Когда восставшие рабы утверждают, что гражданское состояние для них не нужно и не достаточно, что они сразу же могут перейти к высшему состоянию, они обычно впадают в состояние звериное. Школа братства вырабатывает любовь человека к человеку, сознание духовной общности. Это — религиозный план, который не следует смешивать с планом политическим. Нелепо и нечестиво чудеса жизни религиозной переносить на жизнь политическую и социальную, придавая относительному абсолютный характер. Принудительное братство невозможно. Братство — плод свободной любви. Братская любовь — цвет духовной жизни. Гражданином же всякий быть обязан. Всякий может требовать уважения к своим правам, признания в нем человека, если даже нет любви. Социалистическое товарищество по идее

своей есть принуждение к добродетели, принуждение к общению большему, чем то, которого добровольно хочет человек. «Товарищ» есть недопустимое смешение «гражданина» и «брата», смешение государственного и церковного общества, подмена одного плана другим, ни то и ни се. За эти месяцы в России слово «товарищ» приобрело смехотворное и почти постыдное значение. С ним связано у нас истребление гражданства и окончательное отрицание братства любви. Класс в лице «товарища» восстал не только на класс, класс восстал на человека. О человеке забыли в разъярении классовой ненависти. А ведь человек есть подлинная, непреходящая реальность. Человек наследует вечность, а не класс. Всякий класс есть временное, преходящее явление, его не было и не будет. Человек конкретен. Класс же есть абстракция. В этой абстракции объединяются схожие социальные интересы и схожие социальные психики. Но эти абстрактные объединения никогда не могут образовать подлинной реальности, реальной целости. «Пролетариат» социалистов есть отвлеченная «идея», а не реальность. Реально существуют лишь разнородные группы рабочих, нередко различающихся и в своих интересах, и в своих душевных укладах. Самих рабочих хотят принудить подчиниться отвлеченной идее пролетариата. И этой бескровной отвлеченности, как идолу, приносят человеческие жертвы.

Класс не обладает также той реальностью, которой обладает нация, государство. Класс — очень относительное образование, он может занимать лишь самое

подчиненное положение. Все «классовое» относится к оболочкам жизни, а не к ядру. Попытка положить в основу судьбы общества идею класса и факт класса есть демоническая попытка, она направлена на истребление человека, нации, государства, церкви, всех подлинных реальностей. Класс, которому приписывают верховенство, разлагает все ценности и все реальности, он коверкает души людей и искажает все жизненные оценки. Рабочий класс, поверивший, что он единственный избранный класс, не оставляет живого места, все сносит и калечит. В России не будет свободного гражданина, пока русские будут жить под властью демонической идеи класса. И эта же темная классовая идея будет истреблять остатки братства в русском народе как народе христианском. Гипноз классовой идеи коверкает и самый социализм и придает ему разрушительный и самоубийственный характер. Если возможен и допустим социализм, то в основу его должен быть положен человек, а не класс. Против классового абсолютизма необходимо проповедовать крестовый поход. В темных русских людях, одержимых лживой идеей, обманутых и изнасилованных, должно пробудить человека, человеческий образ и человеческое достоинство. Самомнение и наглость класса не есть достоинство человека, в них погибает человек. В массе рабочих и крестьян не только не пробуждается человек, но окончательно забивается и тонет в стихии темных инстинктов. Большевистский коллективизм и есть последствие нераскрытости в России человеческого начала, человеческой личности,

человеческого образа. Пролетарский классовый коммунизм на русской почве есть переживание дочелове-ческого первобытного коммунизма. Революция разнуздала эту коммунистическую тьму, но ничего не сделала для развития в народной массе свободного гражданства. Русский гражданин по-прежнему забит и терроризован. Новая и лучшая жизнь начнется в России, когда светлый дух человека победит темного демона класса.

ДУХОВНЫЙ И МАТЕРИАЛЬНЫЙ ТРУД В РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ

ПАМЯТИ ФЕДОРА ФЕДОРОВИЧА КОКОШКИНА1

Каждый принадлежит всем, а все каждому. Все рабы и в рабстве равны... Первым долгом понижается уровень образования, наук и талантов. Высокий уровень наук и талантов доступен только высшим способностям, не надо высших способностей!.. Рабы должны быть равны: без деспотизма еще не бывало ни свободы, ни равенства, но в стаде должно быть равенство, и вот шигалевщина... горы сравнять — хорошая мысль!.. Не надо образования, довольно науки... Жажда образования есть уже жажда аристократическая.

Достоевский. Бесы2

В социальных последствиях русской революции есть очень много парадоксального и неожиданного. Совсем не там нужно искать основного конфликта этой

революции, где его обычно ищут. И не та социальная группа падает ее жертвой, которой полагается падать по популярной классовой теории революции. Социальной, а глубже и духовной сущности русской революции нужно искать не в столкновении классов трудящихся с классами имущими, не в борьбе пролетариата с буржуазией, а прежде всего в столкновении жизненных интересов и в противоположности жизнеощущений представителей труда материального и труда духовного. Это очень глубокий конфликт труда количественного с трудом качественным, это — трагическое для судьбы России столкновение «народа» с «культурой». Народ восстал против дела Петра и Пушкина. Причины такого характера нашей несчастной революции заложены очень глубоко в прошлом. По сравнению с этой основной противоположностью, обнаружившейся в стихии русской революции, совершенно меркнут все остальные противоположности, которыми так занято привычное мышление. Конечно, в русской революции происходит столкновение и борьба «социалистических» интересов трудящихся масс с «буржуазными» интересами классов имущих; конечно, обнаруживается в ней борьба типа мышления «социалистического» с типом мышления «буржуазного». Но для нашей своеобразной по своей социальной и культурной обстановке революции, во многом отличной от революций европейских, духовно показательны и существенны не эти столкновения и не эта борьба. Своеобразная трагедия русской революции — в развержении зияющей бездны, разделяющей

и противополагающей мир труда духовного, умственного, творческого, мир создателей ценностей культуры и благ государства и мир труда материального, бескачественного, мир, варварски враждебный всякой культуре и всякому государству. В России столкнулось варварство и культура, огромное по объему варварство с очень небольшой по объему культурой. Революция не пробудила в народе жажды света, движения вверх. Наоборот, темная стихия народная тянет верхи культурные вниз, требует понижения их качественного уровня. Труд материальный заявляет исключительное притязание господствовать над трудом духовным. Вся умственная и духовная работа многих поколений, выковывавших все ценности и блага цивилизованного существования, объявляется «буржуазной» и ненужной.

Настоящего рабочего движения, делающего созидательные усилия преодолеть злые стороны буржуазно-капиталистического строя, в России нет и быть не может, так как Россия страна промышленно отсталая, пролетариат наш сравнительно малочислен, недостаточно организован и недостаточно развит. У нас нет еще ни Экономических, ни морально-психологических предпосылок рабочего социализма, направленного на организацию труда, на организацию производства, менее анархическую, чем в индивидуально-капиталистическом хозяйстве. Русский «социализм» есть лишь западноевропейское наименование для русской отсталости и русского бунтарства. В России, стране по преимуществу мужицкой, культурно отсталой и недисциплинированной, в тот

исторический час, когда с народной стихии спали все внешние сдержки и оковы и расшатались внутренние I духовные скрепы и связи, столкнулись прежде всего мир умственного, образовательного, духовного ценза с миром количественной массы, не обладающей такого рода цензом. Это — столкновение более глубокое, чем столкновение мира цензового и мира трудового в материальном смысле этого слова. Конфликт количественного начала с качественным началом, в котором жертвой падает начало качественное, — вот что оказалось роковым в русской революции. Острие русской революции оказалось убийственно направленным против культуры и ее служителей. Массы жаждут раздела, но не хотят подниматься к более высокой жизни, всегда основанной на творческом труде. Революция оказалась не прогрессивной и не творческой, а реакционной, дающей явное преобладание элементам тьмы над элементами света. Восстание мира «социалистического» против мира «буржуазного» в русской революции совсем не означает борьбу организующего труда против исключительного господства капитала, против власти имущих. Это — момент второстепенный. Солдатская масса, делающая революцию, не способна к положительной организации труда, она дезорганизует труд и создает царство лени и безделья. Существенно и характерно в русской революции восстание необразованных против образованных, некультурных против культурных, невежественных против знающих, количественного, материального труда против труда же, но качественного, ду-

ховного. И характерно, что психология восставших не трудовая, а потребительская психология. Воля восставших масс направлена не на организацию труда, не на регуляцию социального целого, а на захваты и потребление. Это — менее всего психология производителей. Производство не интересует революционные массы. Это только наглядно показывает, насколько подлинный труд имеет духовную основу и предполагает нравственную самодисциплину трудящихся. Материалистическое отношение к труду ведет к разложению труда, и на этой нездоровой почве может расцвести лишь лень и безделье.

Материальный труд, оторванный от всякой духовной основы, не может защитить себя. Защитить себя может лишь организованный производительный труд, всегда предполагающий нравственную самодисциплину. Такой силы организованного и самодисциплинированного труда в русской революции не обнаружилось, она не подготовлена всей прошедшей нашей историей. Вот почему трудящиеся массы сейчас разрушают производства, истребляют промышленность и сельское хозяйство, отрицают самый труд. Нужно всегда помнить, что производительная инициатива принадлежит труду духовному, что ему принадлежит руководительство в хозяйственной жизни страны. Рушатся экономические основы духовно-культурной жизни в России, потому что разложились духовные основы экономической жизни,

нравственная и религиозная дисциплина трудящейся личности. Невозможно отрицать прав материального труда на организованное улучшение своего положения и увеличение своего общественного веса. Труд имеет свои священные права, и он не должен находиться в исключительной и неограниченной власти капитала. Отношения труда и капитала не могут быть регулированы индивидуально, предоставлены исключительной власти личной конкуренции — они подлежат государственной и общественной регуляции. Это можно признать достоянием современного сознания. Но права труда не могут быть поняты как права количества против качества. Начало качества представляется не капиталом, а квалифицированным трудом. Капитал же дает возможность квалифицированному труду осуществлять свои производительные и творческие замыслы. Высшее право принадлежит качественному труду, самое же высшее право принадлежит творчеству. В мире человеческого труда есть своя иерархия, свои восходящие и нисходящие ступени. И труд может быть организован лишь иерархически, а не механически. Это превосходно понимали такие люди, как Рескин3, который стоит многими головами выше социалистов, провозглашающих идеологию бескачественного, всеуравнивающего труда. Рескин верен благородной платоновской традиции. Разделение труда есть закон космической жизни. Свержение иерархии труда, в которой высшее качество получает соответствующее ему место, есть реакционный бунт, отбрасывающий назад, понижающий уровень куль-

туры, истребляющий все ценности. Такой реакционный бунт, разрушающий иерархию труда и иерархию ценностей, и происходит сейчас в России.

Русское революционо-социалистическое движение не организует, а дезорганизует производство, оно в сущности враждебно труду. Русская «революционная демократия» под «буржуазией», которую она хотела бы истребить, понимает не класс капиталистов, не промышленников и торговцев, не обладающих имущественным цензом, а весь образованный, культурный мир, всех обладающих умственным цензом. К «образованным» влобная вражда еще сильнее, чем к «имущим». Это очень характерно. Социалистическая идеология всегда грешила тем, что она являлась идеологией бескачественного материального труда, что она отрицает в труде начало иерархическое, что она не дает соответствующего места качеству, способности, образованию и призванию, что она механически уравнивает трудящихся и исключает возможность подбора лучших и их преобладания в общественной жизни. Материалистический социализм, взятый в чистом и отвлеченном виде, роковым образом ведет к подбору худших и к их преобладанию, он должен кончиться охлократией. Если и западный социализм, более культурный, грешит невниманием к значению квалифицированного, духовного труда, то социализм русский, обнаруживший совершенно варварскую природу, готов громить представителей этого высшего труда. Горы сравнять с долинами — вот пафос русского социализма. Это и есть «шигалевщина», гени-

ально раскрытая Достоевским в «Бесах». Это и есть «махаевщина», которая лет пятнадцать тому назад предугадала результаты русской революции и давала предельное выражение русскому социализму4. Этим русским социализмом движет ненависть ко всякому возвышению, ко всякому духовному преобладанию. Тре-тирование умственного труда, связанного с образованием и дарованием как привилегии, которая должна быть свергнута, есть духовное падение и нравственное безобразие. Можно и должно бороться за повышение умственного, образовательного, культурного уровня рабочих и крестьян, трудящихся классов, и ужасно, что для этого так мало делалось и делается. Но недопустимо и в глубочайшем смысле слова реакционно во имя демократизации и уравнения понижать духовный уровень культурного слоя, жертвовать качеством во имя количества. Трудящийся народ должен облагораживаться и аристократизироваться — вот единственная желанная и допустимая форма демократизации. Поскольку в социалистическом рабочем государстве предполагается понижение уровня образования и принудительное культурное и духовное уравнение, оно является совершенно реакционным и мракобесным идеалом, оно будет угаше-нием и порабощением человеческого духа.

III

Русская революция одержима страстью к уравнению, она движется черной завистью ко всякому возвы-

шению, всякому качественному преобладанию, к более высокому духовному уровню. Потерявший веру и погрузившийся во тьму народ не хочет получать света от более просвещенных, он злобно отвергает всякую попытку просветить его. Ничто у нас не может идти сверху вниз. «Народ» вообразил, что он сам все может, все знает, что отныне все от него самого идет. «Народ» в разливе и торжестве большевизма прежде всего восстал против «интеллигенции», и в этом есть справедливое возмездие за тот нигилистический яд, которым «интеллигенция» отравила «народ». Но в этом есть также страшная иллюзия и самообман. В действительности «народ» является орудием в руках кучки демагогов, он остается в состоянии рабском, так как не имеет освобождающего света. Жертвой же народной злобы, раздуваемой демагогами для властвования над «народом», •падает прежде всего наиболее культурный слой нашей интеллигенции, наименее повинный в распространении «игилистического яда. Всякий «образованный» вызывает враждебное к себе отношение на улицах, в вагонах, повсюду, где скопляется количественная масса. Простой народ в темноте своей всегда относился подозрительно и враждебно к интеллигенции, к образованным, к людям культуры. Вспомним хотя бы отношение к врачам во время холерных эпидемий. Этот темный погромный инстинкт ныне получил санкцию в русском социалистическом царстве. Народ изгоняет за ненадобностью всю земскую интеллигенцию, весь «третий элемент». В сущности одна интеллигенция, преимуществен-

но наехавшая из-за границы, наиболее чуждая народу, но самая демагогическая по своим приемам, изгоняет другую интеллигенцию, более деловую, ближе стоявшую к народной жизни и не прибегающую к бессовестной демагогии. Народ, оставшийся в той же тьме, в какой был и раньше, но принявший совершенно внешнюю социалистическую окраску, отвергает труд умственный, труд связанный с качествами образования, дарования, специального призвания. «Социалистическому» народу оказалось совершенно не нужны ученые, писатели, юристы, учителя, инженеры, агрономы и т. п. Слесарь или швейцар уравнивается с образованным специалистом, с человеком опыта, знания и дарования. Вся иерархия умственного труда от высших представителей духовного творчества до самых скромных представителей трудовой интеллигенции вроде народных учителей отвергается злобным чувством. Это кончается преобладанием бывших уголовников и шпионов.

Уже война породила целый ряд экономически парадоксальных последствий. Оплата материального труда очень повысилась, без всякого соответствия с ростом производительности труда. Простой рабочий начал зарабатывать значительно больше, чем представитель квалифицированного интеллигентного труда. Ученый мог попасть в худшее положение, чем чернорабочий. Масса трудовой интеллигенции при непомерной дороговизне жизни обрекалась на полуголодное существование. Благосостояние же крестьян очень возросло, они были более обеспечены хлебом и сделали большие денежные

сбережения. Крестьяне стремятся к буржуазному стяжанию, и их социализм есть лишь внешнее прикрытие. Революция дала санкцию экономическому парадоксу, в силу которого труд материальный получил такие преимущества перед трудом умственным, духовным. На вершине своего развития, при большевистской власти, революция обрекает почти что на голодную смерть и на гибель всю трудовую интеллигенцию, весь неимущий культурный слой наш. Вот социальный результат революции, вот какая социальная группа прежде всего падает жертвой нашей «социалистической» революции. Настоящая цензовая буржуазия, хотя и переживает большие потрясения, все же имеет возможность существовать и в конце концов сохранит свои капиталы. Тяжелые удары наносятся русской промышленности, которая является одним из базисов существования всего русского народа и прежде всего самих рабочих, но сами представители промышленного класса могут пережить это время, у них есть средства к жизни. Интеллигенция же может погибнуть в буквальном смысле этого слова. Я говорю не о той интеллигенции, которая бесстыдно эксплуатирует революционную стихию в свою пользу и на этом наживается, я говорю об интеллигенции, которая создает и поддерживает русскую культуру. Происходит подбор худших и извержение лучших людей. Грозит опасность гибели нашего культурного слоя. Уничтожаются все материальные основы для делания и творчества русской культуры. После оргии предстоит тяжелое отрезвление. Всему народу русскому грозит

бедственное существование. Лишь одухотворение представителей материального труда может восстановить значение труда духовного. Без духовного оздоровления невозможно и экономическое развитие нации. Ныне же обездушенная русская революция совершает реакционное и мракобесное злодеяние. Против этой «шига-левщины» должны восстать все духовные силы России.

СОЦИАЛЬНЫЙ СМЫСЛ РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ

Социальный смысл революции обыкновенно бывает не тот, какой провозглашается в идеологиях революций. Лозунги революций прикрывают процессы, означающие совсем не то, что в этих лозунгах заключено. Русская революция из всех революций мира по видимости самая бессмысленная. Она превратила Россию в бездыханный труп и жизнь русскую уподобила бедламу. Никаких реальных завоеваний русская революция не сделала. Она не только не дала русскому человеку прав и свобод, но и уничтожила те права и свободы, которые до революции были. Но и путем сумасшествия и бессмыслицы этой революции произойдут социальные изменения, характер которых можно предвидеть. Социальные завоевания сделает не столько революция, сколько реакция. Лишь в реакциях закрепляются результаты революции. По теории полагалось,

чтобы в России произошла «буржуазная» революция. Так и думали вначале. И «буржуазия», отличавшаяся у нас за время революции овечьей кротостью и на все согласная, и «социалисты», кое-что запомнившие из Маркса, одинаково утверждали, что в России происходит «буржуазная» революция. Смущало лишь то, что «буржуазную» революцию хотели провести под диктатурой пролетариата. Но постепенно начали к этому привыкать и приспосабливаться. Социалисты, по теории убежденные, что должна происходить «буржуазная» революция, сами были смущены таким господством «сознательного» пролетариата в промышленно отсталой стране и в революции, чуждой его конечным целям. Некоторые социалисты из теоретической добросовестности даже хотели, чтобы «буржуазия» была сильнее и организованнее в собственной революции. Но эта марксистская добросовестность не мешала им громить буржуазию, изобретать буржуазную контрреволюцию, углублять злобную классовую борьбу и требовать для себя полноты власти. С.-р. и меньшевики все время Находились в состоянии бессильного раздвоения.

Все эти нелепости и противоречия прекратились с торжеством большевизма. Одни большевики не раздирались внутренними противоречиями — у них была цельная воля, они имели смелость отказаться от целого ряда предрассудков. С самого начала большевики провозгласили не буржуазную, а социалистическую революцию. В русской революции они увидели начало всемирной социалистической революции. Их не сму-

100

щали борения совести теоретической и совести нравственной. Они совершенно свободны от обессиливающей рефлексии. Они смело порвали со всеми демократическими предрассудками, которые признали лишь разновидностями предрассудков буржуазных, и начали готовить диктатуру рабочих и беднейших крестьян. В первый период революции, до октябрьского переворота, было много сентиментальностей, пышных слов, гуманных лозунгов. В этой чувствительной и словесной атмосфере не могла быть создана власть. Россия разлагалась и разваливалась все более и более под управлением фраз. Но все украшения первого периода революции были, конечно, явлением «соглашательства» с буржуазией. Гражданский пафос г. Керенского, заимствованный из французской революции, был пафосом «соглашателя». Все эти благоглупости прекратились с воцарением большевиков. Вместо слов начались дела. По видимости революция из буржуазной окончательно превратилась в социалистическую. Но вот эта видимость и есть Величайший обман и самообман. В действительности, реально после большевистского переворота, во второй свой период, революция и делается окончательно «буржуазной» и осуществляет на деле свой «буржуазный» смысл. Именно большевистский период революции имеет ту заслугу, что он окончательно разбивает все социалистические надежды и иллюзии и обнажает социально-экономическую подкладку революции. Началось не словесное, а реальное перераспределение собственности, переход ее из одних рук в другие. По перезрелому идей-

101

ному возрасту человечества и по недозрелому возрасту русского народа это «буржуазное» перераспределение собственности не может происходить под флагом либерализма, оно должно происходить под флагом социализма. В сущности все революции по социальному своему смыслу — «буржуазные» и никаких других и быть не может. Революция с социально-экономической своей стороны есть всегда буржуазное стяжание себе собственности классами неимущими или малоимущими, обуржуазивание этих классов, образование новой буржуазии. 6tes-toi de la pour que je m'y mette1 — вот реальный, не прикрашенный, не словесный лозунг революции в ее социально-экономическом существе. Это есть приход новых «буржуев». С этой стороны революции никогда не бывали особенно возвышенными, они всегда бывали методом стяжания себе собственности. Завоевание было когда-то более аристократическим методом стяжания себе собственности, революции — метод более плебейский.

Стяжание собственности может происходить под какими угодно лозунгами. Но прямой и ничем не прикрытый грабеж — социологически не годный метод. Исторические перераспределения собственности всегда совершаются под прикрытиями. Грабеж должен наименоваться «национализацией», «социализацией» и т. п. высокими именами, чтобы он не был частным явлением

102

уголовного характера, а явлением общим, общественным, историческим. Под флагом большевистской, интернациональной социалистической революции у нас происходит совершенно буржуазный процесс собирания собственности теми, которые ее не имели или имели в недостаточном количестве. Этот социальный процесс напоминает всероссийский погром, но такие случаи не раз уже бывали в истории. Аналогичные явления известны уже в древней Греции. Некоторые восточно-русские черты делают этот процесс особенно тягостным. Культурная отсталость России кладет на него роковую печать. Но в социальной области повторяются многие типические черты. Я не говорю о духовной стороне революции. В этом отношении все очень сложно и запутанно. Сейчас я изолированно рассматриваю социальный смысл революции. И если глубже вникнуть в этот смысл, то приходится признать, что русская революция не только «буржуазная», но и самая «буржуазная» из всех революций мира. Если в первый период революции эта «буржуазность» была еще ограниченна, то во второй, большевистский период она сделалась безграничной. Все-таки английская революция была религиозно воодушевлена, французская революция имела гражданский пафос. Русская революция воодушевлена исключительно стяжательством. Такого корыстолюбия, такой подкупности не видел еще мир. Реальный лозунг революции — «enrichissez-vous»2. Но это обогащение представляет национальное бедствие и ведет к национальной нищете, потому что происходит оно

103

исключительно путем раздела и перекладывания из одного кармана в другой, а не путем повышения производительности и хозяйственного развития. Рабочие и крестьяне поверили в бумажки как в реальное богатство. Есть что-то нравственно-отталкивающее, неблагообразное в том, что процесс стяжательства и обогащения протекает под флагом народнической идеи справедливого раздела. Потому он пагубен для хозяйственной жизни нашей родины и для всего ее экономического будущего.

Русский социализм, принимающий формы почти мессианские, является орудием образования новой буржуазии. Но буржуазия эта образуется не под знаком роста производительности. Очень ошибаются те, которые думают, что настоящая русская буржуазия это та небольшая кучка, которая до революции владела богатствами и уничтожить которую представляется столь легким делом нашим социалистам-максималистам. Старая русская буржуазия оказалась слабой, ей революция нанесла серьезные удары. Но есть буржуазия, с которой революция не может ничего сделать, это та буржуазия, которую она сама создает. Большевизм может лишить имущества и даже жизни тех или иных капиталистов. Но этот нравственно предосудительный и экономически бессмысленный акт не может сокрушить той буржуазии, которая образуется самим большевизмом, которая выйдет из самих большевистских недр. Настоящую русскую буржуазию образуют те, которые наживутся на революции. Она грядет, она будет сильной и крепкой.

104

Она своевременно сбросит социологическую шелуху как ненужность, как препятствие для дальнейшего своего развития. Она будет неблагодарной, так как эта социалистическая шелуха сослужила ей серьезную службу. Оригинальной чертой русской революции нужно признать то, что в ней буржуазия образуется и обогащается под прикрытием социалистической, а не буржуазной идеологии, и процесс этот сопровождается разгромом русского народного хозяйства. Но по-русски все это происходит еще и в другом отношении. Большевизму удалось нанести тяжелые удары русской промышленности, от которых она не скоро оправится. В этом основное противоречие революционного образования новой русской буржуазии. Но это противоречие означает лишь то, что большевизм проводит не крупнобуржуазную промышленную революцию, а мелкобуржуазную революцию преимущественно аграрного характера. Так и должно было быть в огромном и темном мужицком царстве. Те, которые думали вести за собой русскую стихию, оказались ведомыми этой стихией.

III

Крестьянство и есть грядущая русская буржуазия. Крестьянство наживется на революции и обуржуазится окончательно. Крестьяне—собственники и будут крепким базисом русской государственности. Россия перестанет жить под вечной угрозой черного передела. Аграрный вопрос будет решен совсем не как, так меч-

105

тали народники, как решали его социалисты-революционеры и большевики. Он будет решен «буржуазно», создаст привилегированную крестьянскую буржуазию. Грядущие русские аграрии это — мужики, а не помещики. Класс дворян-землевладельцев очень пострадает от революции. В социально-экономическом отношении полный возврат к старому невозможен. Ни при какой реставрации не бывает возвращения к дореволюционному состоянию. Всякая реакция закрепляет некоторые социальные результаты революции. Это было сделано Наполеоном3. В этом отношении так называемые «реакции» бывают плодотворны и созидательны, они берут от революции то, что в них есть реального и осуществимого. Социальным результатом русской революции будет перераспределение собственности и образование новых собственников. В этом образовании новой собственнической буржуазии будет действовать здоровый инстинкт самосохранения русского народа, хотя начинается это при разгуле корыстных инстинктов и при параличе правосознания. Происходить этот процесс будет не при подъеме нашего народного хозяйства, а при его разгроме и падении. Уравнительная революция повергла Россию в бедность и нищету, и лишь новая дифференциация может способствовать ее экономическому подъему. Государственная власть и социальный порядок могут быть организованы лишь при дифференциации, при выделении элементов, возвышающихся по своей культуре. Равенство во тьме и в нищете есть всеистребляю-щая хаотическая бездна, и оно делает невозможным

106

никакой строй государственный и социальный. И эта дифференциация, конечно, придет, она расчленит тот хаос, в котором погибает сейчас Россия. Под флагом большевистской революции лишь образуется крестьянская буржуазия, а также и новая городская буржуазия, так как и в городах происходит нажива на революции. Крестьяне — собственники до мозга костей, и они понимают, что сейчас происходит грабеж, а не приобретение земли. Но в результате революции будет облегчено крестьянам реальное приобретение земли. Дворяне-помещики являются жертвой накопившегося чувства мести и злобы, так как в решении аграрного вопроса дворянское землевладение не имеет сколько-нибудь существенного значения. Это — вопрос скорее психологический, чем социальный.

Новая русская буржуазия в конце концов воссоздаст и укрепит русское государство. Но вот что ужасно. В самих истоках этой новой буржуазии, при рождении ее, была такая деморализация, такое духовное падение, что это не может не наложить печати на всю ее судьбу. Но это уже относится не к социальному смыслу русской революции, а к ее духовному и моральному смыслу. Революция в мужицкой стране получила «народнический» характер. Этим объясняется и произведенный ею разгром русской промышленности. Но смысл ее — в окончательном преодолении народничества. Этот процесс происходит при крайней деморализации народа, внушающей опасения за его духовное будущее. Народническое нравственное сознание разложилось, а но-

107

вое еще не кристаллизовалось. У нас не было никакой духовной и нравственной идеологии более интенсивного типа культуры и хозяйства. Русский социализм был лишь выражением русской отсталости. Он представляет собой явление реакционное, а не прогрессивное. Но лозунги его были временно использованы для реальных процессов русской жизни. Нужно отдать справедливость г. Ленину — он понимает опасность со своей точки зрения той новой буржуазии, которую он сам уготовляет. Его речи очень симптоматичны и интересны. Он не фразер, он человек, одержимый схематическим, рассудочным помешательством. Его аскетический прозаизм лучше всех поэтических приукрашиваний революции. Русским необходимо приучиться различать разные планы, перестать смешивать вещи относительные с вещами абсолютными. В плане социальном у нас в конце концов победит самая сухая и черствая проза. Это ясно для всякого, не опьяненного разгульной стихией, для всякого, способного к трезвому различению реальностей. То, что произойдет в плане духовном, сложнее и проблематичнее. Это не входит сейчас в мою тему. Но я склонен думать, что в русском народе произойдут коренные духовные изменения и много нового ему откроется.

Далее