СУДЬБА ЧЕЛОВЕКА
В СОВРЕМЕННОМ МИРЕ
К пониманию нашей эпохи
Воспроизводится по изданию: Философия
свободного духа. М.: Республика, 1994. Содержит: Философия свободного
духа. Я и мир объектов. Судьба человека в современном мире. Дух
и реальность. 480 с. Тир.25 000. Примечания
к этому изданию (источники цитат, предметный указатель).
1-е изд.: Судьба человека в современном мире. К пониманию нашей
эпохи. Париж: YMCA-Press, 1934.
Номера страниц по этому изданию в прямых скобках,
номер страницы предшествует тексту на ней.
К оглавлению
ГЛАВА Ш
Новые силы мировой жизни. Вступление масс. Коллективы.
Экономизм. Техника. Безработица. Национализм и расизм. Этатизм и
цезаризм. Народы Востока.
1
В мировую историю вошли новые силы. Процесс демократизации общества
начался давно. Но после войны окончательно обнаружилось вторжение
мобилизованных масс на авансцену истории. Это есть основной фактор
современной истории. Массы не были раньше допущены на авансцену
истории к видимой активной роли. Но изнутри история всегда создавалась,
имея в виду массы или то, что я называю социальной обыденностью,
история всегда основывалась на большом числе, на коллективах. Государство
и социальные институты всегда создавались для массы, для среднего
человека, а не для духовной аристократии. Человек всегда был подавлен
большим числом, человек выдающийся был подавлен человеком средним,
качество количеством. Но никогда еще не была так велика роль большого
числа, роль коллектива, как в нашу эпоху. Я говорил уже, что раньше
массы жили в органическом строе и ладе, жили и росли, как живут
и растут растения, и жизнь их держалась положительными религиозными
верованиями. Но органический строй и лад разложились и религиозные
верования ослабели. Массы активно вторгаются в историю в очень трудный
момент, когда грозит анархия. Но массы вступают не совсем бесформенно,
не как механическая смесь, они вступают организованными в коллективы.
И это вступление масс сопровождается почти помешательством на организации.
Отсюда склонность к диктатуре, искание вождей, которые должны заменить
падшие авторитеты. Организованные коллективы, стремящиеся к соединению
в единый коллектив, - вот вновь образующаяся сила эпохи. И базисом
этих организованных коллективов являются прежде всего союзы молодежи,
комсомольцы, фашисты, наци. Индивидуалистически жить человеческие
общества более не могут. Они могут жить соединениями, содружествами,
корпорациями, коллективами. Разъединенная, индивидуалистическая,
изолированная жизнь есть буржуазная, мещанская жизнь капиталистических
обществ, в которых человек человеку волк, каждый думает лишь о себе.
Дальше так продолжаться не может. Не буржуазная, не мещанская, не
корыстно индивидуалистическая жизнь доступна была лишь отдельным
избранным индивидуальностям с особенным призванием, но не среднему
человеку, не массам. Вторжение масс, организованных в коллективы,
и приобщение их к культуре имеет своим последствием понижение качества
культуры, варваризацию, вооруженную орудиями цивилизации. Меняется
стиль жизни, меняется характер интересов, направленность сознания.
Качественная культура была связана с аристократическим началом (не
в сословном, конечно, смысле). Этому аристократическому началу грозит
истребление. Культурная элита подвергается настоящему погрому. Этот
погром происходит в Советской России и в гитлеровской Германий.
Германия, в которой раньше был настоящий культ ученых, философов,
профессоров, университетов, часто преувеличенный и смешной, теперь
совершенно перестала уважать ученых, философов, профессоров, университеты
и готова их разгромить. Массы требуют себе от людей мысли
[342]
и культурного творчества служения, исполнения "социального заказа".
Люди мысли, творцы культуры испытывают на себе жестокие последствия
диктатуры господствующей ортодоксии и догматики, их заставляют принять
господствующую символику. В Италии, где диктатура миросозерцания
сравнительно мягче, фашистская молодежь в свое время разгромила
библиотеку самого крупного итальянского философа Бенедето Кроче,
потому только, что он хотел сохранить свободу мысли и не принял
господствующей символики. От деятелей мысли и культуры требуют ортодоксии
в гораздо большей степени, чем это требовалось в средние века. Достаточно
известие, какие формы это требование ортодоксии приняло в русском
коммунизме. Советская Россия стала классической страной "социального
заказа" деятелям культуры. В этом есть, конечно, конец индивидуализма
в дурном смысле слова. Эгоистический индивидуализм буржуазной культуры
должен быть преодолен. У творцов культуры должно пробудиться исчезнувшее
сознание сверхличного социального служения. Но процесс, происходящий
в мире, есть не только конец индивидуализма, но и страшная опасность
для вечной истины персонализма, т. е. для самого существования человеческой
личности. В коллективах угасает личное сознание и заменяется коллективным.
Мышление становится групповым, полковым. Личная совесть парализуется,
заменяется совестью коллектива. Перерождение сознания так велико,
что совершенно меняется отношение к правде и лжи. То, что с точки
зрения личного сознания и личной совести есть ложь, с точки зрения
коллективного сознания и коллективной совести вменяется в обязанность.
Требуют и от мышления, и от оценок и суждений совести маршировать
в ногу.
Коллективизм и коллективная совесть не есть новое явление в истории.
С него началась история, и он всегда бывал в истории, всегда бывал
для среднего человека, для масс, для социальной обыденности. У человека
всегда была склонность к стадности, стадность была выражением выброшенности
человека в падший мир. Личная оригинальность в мысли, в совести,
в творчестве всегда была редким достоянием немногих. Первобытные
общества, первобытные кланы с их тотемистическими культами жили
под знаком коллектива, в них личность еще не пробудилась, не поднялась,
не сознала границ, отделяющих ее от социальной группы. Многие табу,
которыми наполнена и цивилизованная эпоха истории, - последствие
первобытной стадности и первобытного коллективизма. На протяжении
всей своей истории человек жил в разных коллективах - родовых, семейных,
племенных, национальных, государственных, военных, сословных, классовых,
профессиональных, религиозных. И он мыслил и судил согласно сознанию
своих коллективов. Мышление редко бывало личным, оно бывало родовым.
Отсюда сделала неправильные обобщения социологическая школа Дюркгейма.
Мышление было полковое, сословное, профессиональное, племенное.
Средний военный иначе мыслит, чем средний штатский, средний француз
иначе, чем средний немец, средний дворянин или буржуа иначе, чем
средний крестьянин или рабочий, средний врач иначе, чем средний
адвокат, и т. д. Личная оригинальность, возвышающаяся над родовым,
всегда была редкостью. Ошибочно думать, что в индивидуалистическую
эпоху, в буржуазных обществах мышление и сознание было личным, оно
было безлично-средним, приспособленным к господствующему типу человека.
Безличная и бесчеловеческая власть денег определяла суждения людей.
Буржуазное общественное мнение очень тиранично. От человека требовали
безличных оценок. Каждый атом походил на другой атом. Индивидуализм
совсем не означал личной оригинальности, лич-
[343]
ного мышления, личного творчества, а обыкновенно означал эгоизм,
корысть, изоляцию, разобщенность, волчье отношение к ближнему, полное
отсутствие сознания долга сверхличного служения. Индивидуализм совсем
не был персонализмом. Индивидуализм тоже был своеобразной формой
стадности и коллективности. Индивидуализм есть или мещанское отношение
к жизни, или изоляция эстетов. Персонализм же есть осуществление
в человеке образа и подобия Божьего. В индивидуализме буржуазных
обществ человек был социализирован и объективирован, он был подчинен
власти денег и индустриального развития, суждения его подчинены
буржуазным нравам, но ему было внушено, что он служит обществу,
нации и государству, оставаясь "экономическим человеком", индивидуалистом
в хозяйственной жизни, руководясь индивидуальным интересом, а не
интересом социальным. Но коллективизм нашей эпохи, современный коллективизм,
противопоставляющий себя предшествующей индивидуалистической эпохе,
несет с собой и новизну. Раньше коллективизм существовал в разных
дифференцированных группах, национальных, сословных, профессиональных,
семейных. Теперь коллективизм унифицируется и универсализируется.
Мир идет к универсальному коллективизму, в котором исчезают дифференциации.
В коммунизме, в фашизме, в национал-социализме мы и видим процесс
универсального обезличивания - все должны мыслить одинаково, иметь
одинаковые суждения, всякая личная оригинальность исчезает в коллективе.
Это процесс унификации и универсализации ударяет жестоко по избранным
индивидуальностям, ни к каким группам и коллективам не принадлежащим.
Происходит возврат к стадности в новых цивилизованных и технизированных
формах. Массы, пришедшие к власти, хотят жить в этих новых организованных,
неорганических коллективах. Массовый человек обезличен, но он может
проявить больше жертвенности и забвения о себе, чем буржуа-индивидуалист.
Вместе с тем обнаруживается власть фактора, который играл уже определяющую
роль в капиталистическом обществе XIX века и был положен в основание
теории Маркса, - экономизм. Но раньше власть экономизма не была
такой универсальной, как в нашу эпоху, и многое ускользало от этой
власти. Теперь уже никто и ничто не может ускользнуть от этой власти.
Все находятся под знаком заботы, и те, которые уверены в сегодняшнем
дне, не уверены в завтрашнем дне. Мировая жизнь окончательно стала
под знак экономизма, и интересы экономические стали преобладающими
и деспотическими, они все себе подчиняют. Массы живут по преимуществу
интересами экономики, и это сказывается роковым образом на всей
культуре, которая делается ненужной роскошью. Мировая война страшно
усилила власть экономизма, разорив все народы. Все правительства
заняты почти исключительно вопросом финансовым и вопросом о безработице.
Все люди заняты почти исключительно исканием заработка и добыванием
хлеба насущного, люди же обеспеченные и богатые потеряли чувство
прочности своего положения и ждут разорения и краха. С необычайной
остротой обнаруживается основа жизни падшего мира, как нужды и заботы,
как древнего библейского проклятия - в поте лица своего будешь добывать
хлеб свой. Власть экономизма очень связана с перенаселением. Так,
перенаселение в Германии есть факт фатальный, грозный для европейского
мира.
Капитализм не только породил экономизм как мироощущение и миросозерцание,
но и был порожден экономизмом. Экономизм не есть только признание
большого значения хозяйственного труда и хозяйственного развития,
как условия человеческой жизни и человеческой
[344]
культуры, - он есть извращение иерархии ценностей. Именно экономизм
капиталистического мира признал дух эпифеноменом экономики. Совсем
не от Маркса это идет и не Маркс в этом виноват. Маркс нашел это
в капиталистическом, буржуазном обществе XIX века и так был этим
потрясен, что придал этому универсальное значение. Но мы живем в
эпоху увядания капитализма, он изжил уже классический период своего
расцвета. Капитализм нашего времени есть уже упадочный капитализм,
и он перерождается в какую-то новую переходную форму хозяйства.
Капитализм, во главе которого становится финансовый капитал, перестает
уже быть связанным с либерализмом и индивидуализмом. Из периода
либерального капитализм переходит в, период государственного и регулированного.
Капитализм не регулированный, либеральный стал опасным для всех
классов, и для классов буржуазных. Вопреки схеме Маркса, капитализмом
недовольны и сами капиталисты. Это особенно видно на классической
стране индустриального капитализма, на Америке. Там регуляция капитализма
стала необходимостью, сознаваемой всеми, так как нерегулированный
капитализм поставил страну перед бездной. Капитализм старый не обеспечивает
более ничьей жизни. Он не может уже питать человечество. Если раньше
капиталистический строй эксплуатировал трудящиеся массы, то теперь
он выбрасывает их на улицу. Он не в силах победить безработицу.
Как уже много раз указывали, в капиталистическом хозяйстве нет соответствия
между производством и потреблением. И это не только его экономический
дефект, это его моральный и метафизический дефект. Ибо это значит,
что не производство существует для человека, а человек существует
для производства. Поэтому могут истреблять, бросать в море огромное
количество хлеба из экономических интересов, когда существуют голодные.
Человек не ставится в центре хозяйства. Именно экономический либерализм
и индивидуализм не ставит человека в центр хозяйства. Капиталистическое
хозяйство глубоко антиперсоналистично. Оно есть дегуманизация экономической
жизни и овеществление человека. В упадочный период капитализма это
выражается в том, что он становится все более и более анонимным.
Капитализм сам все более и более разрушает принципы частной собственности.
Неизвестно, кто является собственником и чего он является собственником.
Власть банков есть безличная, анонимная власть. Тресты - анонимные,
безличные учреждения. Неизвестно даже, кто является виновником бедствий,
поражающих современное человечество, виновника нет, он не имеет
имени. Безработные не тают, кто виновник их горькой участи. Человек
чувствует себя совершенно раздавленным нечеловеческой, безликой
силой. Деньги - нечеловеческая, безликая сила.
Но главная космическая сила, которая сейчас действует и перерождает
лицо земли и человека, дегуманизирует и обезличивает, есть не капитализм
как экономическая система, а техника, чудеса техники. Человек попал
во власть и рабство собственного изумительного изобретения - машины.
Наша эпоха стоит прежде всего под знаком техники и может быть названа
технической эпохой. Техника есть последняя и самая большая любовь
человека. Человек верит в чудеса техники, когда перестал уже верить
во все чудеса. Дегуманизация и есть, прежде всего, механизация и
технизация человеческой жизни, подчинение человека машине и превращение
его в машину. Власть машины разлагает целостный человеческий образ.
Экономическая жизнь оказывается окончательно оторванной от духовной
жизни, которая загоняется все более и более в темный угол и не допускается
до руководства жизнью. Машина
[345]
призвана освободить человека от рабства у природы, облегчать человеческий
труд. Но вместо этого она по-новому порабощает человека и окончательно
его обездоливает, превращая его в безработного. Это указывает на
то, что весь социальный организм поражен страшной духовной и нравственной
болезнью, звериным отношением человека к человеку. Технизированный
капитализм нельзя рассматривать только как экономическую категорию,
он есть также моральная категория и связан с отношением человека
к человеку. Техника имеет не только социальное, но и космическое
значение1. Она создает совсем новую действительность, действительность
иную, чем действительность природного, неорганического мира. Кроме
тел неорганических и тел органических появились еще тела организованные,
которые образовались не из природного мира, а из мира истории, из
цивилизации. Современная техника означает конец теллурического периода
в жизни человека, человек перестает зависеть от земли и питаться
от земли. Техника есть переход от органической, животно-растительной
жизни к жизни организованной. И это соответствует выступлению в
истории огромных масс и коллективов. Человек перестает жить прислоненным
к земле, окруженным растениями и животными. Он живет в новой металлической
действительности, дышит иным, отравленным воздухом. Машина убийственно
действует на душу, поражает прежде всего эмоциональную жизнь, разлагает
целостные человеческие чувства. Если суровый, мужественный дух может
сопротивляться власти машины и может овладеть ею, то душа бессильно
агонизирует. Современные коллективы не органические, а механические.
Современные массы могут быть организованы лишь технически, власть
техники соответствует демократическому веку. Техника рационализирует
человеческую жизнь, но рационализация эта имеет иррациональные последствия.
Таким последствием является безработица, которая все более и более
представляется будущим человечества. Социальный вопрос делается
прежде всего вопросом распределения, т. е. вопросом не экономическим
только, но и моральным. Состояние современного мира прежде всего
требует революции духовной и моральной, революции во имя человека,
во имя личности, во имя всякой личности. Эта революция должна восстановить
иерархию ценностей, которая совершенно нарушена, поставить ценность
человеческой личности выше идолов и кумиров производства, техники,
государства, расы и национальности, коллектива. И необходимо рассмотреть
еще одну из современных форм идолотворения.
2
С необычайной силой вспыхнули в нашем мире древние расовые и национальные
инстинкты. Национальные страсти терзают мир и грозят гибелью европейской
культуре. Это свидетельствует только о том, как силен атавизм в
человеческих обществах, насколько подсознательное глубже сознательного,
как поверхностен был процесс гуманизации. Если в прошлом утверждение
и развитие национальных индивидуальностей было гуманизацией, то
современный национализм есть дегуманизация и бестиализация человеческих
обществ. Это есть возврат от категорий культурно-исторических к
категориям зоологическим. Как будто бы возрождается древняя борьба
племен и рас, предшествующая образова-
1 См. мою статью "Человек и машина"
[346]
нию национальностей как культурно-исторических форм. Совсем как
в самом начале образования средневекового мира. Отменяются результаты
христианско-гуманистического процесса объединения человечества.
Происходит паганизация* христианских обществ. Национализм есть многобожие,
он не соединим с единобожием. В потрясающих формах происходит эта
паганизация в Германии, которая уже не хочет быть христианской страной,
заменяет крест свастикой и требует от христиан отречения от первооснов
христианского откровения и христианской веры, от евангельской морали.
Франция давно уже дехристианизирована, но глубоко проникшие гуманизм
и просвещение мешают ей стать страной языческой. В Германии, где
гуманистическое просвещение всегда было слабее, религия языческого
партикуляризма пытается опрокинуть христианский универсализм. Духовно-персоналистическое
понимание человека заменяется пониманием натуралистически-зоологическим.
И к устроению человеческой жизни устанавливается такое же отношение,
как к скотоводству. Способ выработки и охранения чистой германской
расы очень напоминает способы выработки чистой породы собак и лошадей.
Немецкий расизм есть романтический натурализм, и в нем есть элемент
реакции "природы", крови, земли, души народа, т. е. сил теллурических,
против власти техники. Но он фатально усваивает себе приемы современной
техники и подражает приемам советским. Стерилизация, евгеника, недопущение
смешанных браков, государственное вмешательство в личную жизнь и
пр. и пр. не есть, конечно, проявление натуральной жизни, это есть
самая плановая, самая дегуманизированная техническая цивилизация.
Зоологические инстинкты, романтически идеализированные и превращенные
в натуралистическую мистику, вооружаются современной цивилизованной
техникой. Парадоксальна вспышка современного национализма и расизма
потому, что мы живем в универсалистическую эпоху, во многом напоминающую
эпоху эллинистическую. Все стало планетарным. Современный расовый
и национальный партикуляризм приобретает особенную остроту именно
на фоне основного универсализма эпохи. Сейчас нет уже совершенно
замкнутых, изолированных автаркических миров, все происходит на
глазах всего мира. Современная техника носит совершенно унифицирующий
и универсализирующий характер, она одна и та же у всех национализмов,
органического своеобразия больше нет. Так, национализм народов Востока
есть не что иное, как подражание Европе и вооружение европейской
техникой. Увлечение современной националистически настроенной молодежи
техникой и спортом носит совершенно мировой, интернациональный характер.
В истории мы видим две тенденции - тенденцию к индивидуализации
и тенденцию к универсализации. Обе тенденции неизбежны в космической
жизни и правомерны. Но почти никогда не было достигнут о их гармоническое
сочетание, всегда бывало чрезмерное преобладание одной тенденции
над другой. Гармоническое сочетание индивидуализирующей и универсализирующей
тенденции так же не удавалось, как не удавалось ничто в истории
нашего падшего мира, все искажалось греховной похотью и идолотворением.
Национализм и интернационализм одинаково разрушали целостную человечность.
Современный национализм есть одна из форм идолатрии, как и современный
этатизм. Христианская истина о том, что нет эллина и иудея, которая
не была, конечно, отрицанием самого факта национальной индивидуальности,
злобно и насильнически отвергается, и народы возвращаются к языческому,
античному отношению к национальности. Единство человечества, к которому,
по крайней мере в идее, в принципе приближал нас процесс
[347]
христианизации и гуманизации, вновь в идее, в принципе отрицается,
единство человечества распадается. Это свидетельствует о том, что
натурально единство человечества недостижимо, оно достижимо лишь
духовно. Единство человечества есть Богочеловечество.
Национализм идолопоклоннически превращает национальность в верховную
и абсолютную ценность, которой подчиняется вся жизнь. Народ заменяет
Бога. И национализм не может не столкнуться с христианством, с христианским
универсализмом, с христианским откровением о том, что нет эллина
и иудея и что всякий человек имеет безусловную ценность. Национализм
все превращает в свое орудие, в орудие национальной мощи, национального
своеобразия и процветания. Религия, церковь для национализма есть
исключительно национально-историческая категория. Русский должен
быть православным не потому, что православие есть истина, а потому,
что православие было национально-исторической силой, оно образовало
русское государство и русскую национальную культуру. Так же поляк
должен быть католиком, немец - лютеранином, англичанин - англиканцем
и т. д., и т. д., совершенно так же, как турок должен быть магометанином.
Национализм последовательно ведет к многобожию, к языческому партикуляризму.
Во время войны мы видели, что бог немецкий, бог русский, бог французский
и английский вели между собой войну. Национализм не приемлет универсальной
религиозной истины, он по своему сознанию остается на до-христианской
стадии, на стадии юдаизма как религии еврейского племенного бога,
не ставшего еще богом вселенским, или язычества до возникновения
философской идеи единобожия. Национализм был чужд христианскому
универсализму средневековья, он есть порождение новой истории, утерявшей
чувство единства и двигавшейся в направлении партикуляризма. В частности,
национализм французский происходит от французской революции, от
идеи верховенства нации. Старая монархическая и аристократическая
Франция не знала национализма в том смысле, как он сложился в XIX
и XX веках. Национальность есть одна из ступеней индивидуализации
бытия и имеет бесспорную и положительную ценность. Культура всегда
имеет национальный характер и национальные корни. Интернациональная
культура невозможна. Это была бы культура коммивояжеров. Только
техника носит интернациональный характер, и власть техники есть
сила интернационализирующая. Национальность есть культурно-исторический
факт. Национализм же есть отношение к факту, есть превращение натурального
факта в идола. Национализм не имеет никаких христианских корней,
истоки его совершенно иные, и он всегда сталкивается с христианством.
Христианство не есть, конечно, и интернационализм, который есть
обеднение бытия, отрицание индивидуальных ступеней бытия и утверждение
абстрактного единства вместо конкретного. Интернационализм есть
общее, а не универсальное. Универсальное конкретно-единично, оно
не подчинено числу. Христианство есть вселенскость и конкретное
единство, вбирающее в себя все преображенные и просветленные индивидуализации
бытия. Национализм есть прежде всего явление эмоциональное, и никакие
интеллектуальные аргументы в споре с национализмом не имеют силы.
Рассказывают один анекдот, который, кажется, есть действительное
событие и имеет философский смысл. В одном французском обществе,
в котором участвовали видные политические деятели, один француз
возмещался англичанами. которые считают себя первым народом в мире,
с величайшей миссией в мире и не признают равенства с другими народами.
Другой француз на это остроумно заметил: "Почему Вы так
[348]
возмущаетесь, ведь французы то же самое думают о себе?" Тогда тот
ответил: "Oui, mais, ca c'est vrai"1. Все национальные споры кончаются
таким анекдотом. Это определяется тем, что к национальности существует
прежде всего эротическое отношение, эротическое избрание. Свой народ,
своя земля милы нам, как лицо любимой женщины. Но национализм противополагает
эрос этосу и естественную эротику в отношении к своей национальности
превращает в верховный принцип и доктрину. Национализм принципиально
утверждает лишь эротическое отношение к национальности и отрицает
этическое отношение. Поэтому он неизбежно сталкивается не с христианской
только, но и с общечеловеческой, гуманистической моралью. Ни к национальности,
ни к человеку, ни к чему на свете не может быть только эротическое
отношение, должно быть и этическое отношение, связанное с достоинством
личности. Должен быть не только эрос, но и этос. Национализм это
отрицает. И национализм связан не только с любовью к своему, но
и ненавистью к чужому, к другим народам, и ненависть обыкновенно
бывает более сильным двигателем, чем любовь. Национализм проповедует
или замкнутость, изоляцию, закрытость для других народов и культур,
самодовольство, партикуляризм, или экспансию на счет других народов,
завоевание, подчинение себе, империалистическую волю. И в том и
в другом случае он противоречит христианской совести, отрицает в
принципе и навеки братство народов, братство людей. Национализм
глубоко противоречит персоналистической этике, он отрицает верховную
ценность человеческой личности. Современный национализм дегуманизирует
этику, он требует от человека отречения от человечности. Это все
один и тот же процесс, в национализме тот же, что и в коммунизме.
Внутренний мир человека совершенно подавлен коллективизмом национальным
и коллективизмом социальным.
Национализм и социализм (в широком смысле) представляют разные
начала в современном мире, которые сталкиваются, борются между собой,
но могут причудливо сочетаться и сплетаться. Социализм в своих наиболее
классических марксистских формах враждебен не только национализму,
но и национальному, он связан с интернационализмом. Интернационализм
есть точка наиболее острого столкновения национального и социального.
Маркс провозгласил принцип, что у рабочих нет отечества. Пролетарии
всех стран, соединяйтесь. Те классы, которые жестоко эксплуатируются
и унижаются своими же соотечественниками, не могут чувствовать с
ними национальной солидарности и братства. Им ближе эксплуатируемые
и униженные других государств и национальностей. Социальная классовая
солидарность противопоставляется национальной солидарности. Люди
соединяются и разъединяются в вертикальном, а не горизонтальном
разрезе. Маркс обвинялся в том, что он разлагал и истреблял реальность
отечества, отрицал всякое патриотическое и национальное чувство.
Но справедливо было бы сказать, что Маркс лишь отражал действительность.
Патриотическое и национальное чувство истреблялось в рабочих классах
капитализмом и вопиющими социальными несправедливостями. Интернационализм
рабочих классов так же понятен и объясним, так же эмоционально оправдан,
как и их атеизм. Патриотизмом и национализмом слишком часто прикрывались
интересы господствующих классов, так же как прикрывались религией
и церковью. Это нисколько не решает по существу проблемы националь-
1"Да, но ведь это действительно так" (фр.).
[349]
ной, как не решает и проблемы религиозной. Маркс не понимал глубины
ни той, ни другой проблемы, и он, конечно, страшно преуменьшал значение
национальных инстинктов, которые обнаружились и у социалистических
рабочих, когда началась война. Но интернационализм есть закономерное
порождение капиталистического мира и технической цивилизации, которые
отрывают человека от природных, теллурических основ его существования.
Промышленники, изготовляющие удушливые газы для войны, обыкновенно
прикрываются национализмом и патриотизмом и требуют войны до победного
конца, но они по. существу своему интернационалисты. Интернационалистический
социализм прав и по отношению к их национализму, и по отношению
к их интернационализму. В столкновении социального и национального
справедливость чаще бывает на стороне социального. Это обыкновенно
бывает столкновение этоса и эроса, хотя возможно эротическое отношение
к социальной правде. Можно любить свой народ и свою землю, но требовать
для них достойного человеческого существования, осуществления правды
в жизни. Для нашей эпохи характерно социальное перерождение национализма.
Он перестает быть достоянием господствующих буржуазных классов,
он переходит к народным массам. Современный национализм носит народный,
демократический характер. В смысле социальном его носителем являются
по преимуществу мелкобуржуазные, мещанские, деклассированные и пролетаризированные
элементы общества, равно как и близкие к земле крестьянские массы.
Современный национализм имеет такую физиономию, как будто бы за
ним стоит "народ" как целое. И несомненен процесс социальной демократизации
национализма. Это делает возможным такие образования, как немецкий
национал-социализм, в котором сочетаются элементы национальный и
социалистический. В действительности элемент социалистический оказывается
подавленным элементом национально-расовым. Но невозможно отрицать
народного характера национал-социалистического движения, как и движения
фашистского. Соединение социального элемента, увязанного с пролетаризацией
значительных слоев германского народа, с агрессивным национальным
элементом, определялось международным положением Германии. Германский
народ почувствовал себя униженным и солидарным в этом унижении.
После войны он был переведен на пролетарское положение среди народов
и потому он стал национал-социалистическим. Национализм представляется
и социальной защитой. Но социализм гитлеровской власти носит все-таки
по преимуществу демагогический характер. Провозглашенная национальная
революция никак не доходит до социальной реформы общества. Даже
Рузвельт гораздо более делает опыт радикальной социальной реформы.
И эмоции национальные, и эмоции социальные в нашу эпоху являются
главным орудием демагогии. Массами управляют посредством самой бесстыдной
демагогии. Социализм в нашу эпоху принял по преимуществу демагогический
характер, он потерял тот идеалистический характер, который Имел
в XIX веке. И еще более демагогический характер имеет современный
национализм, на котором лежит печать духовного плебейства, как и
на всей нашей эпохе вообще. Национализм принимает расовую символику,
и оказывается возможным революционное народное движение под символом
расы, а не под символом класса. Что же такое расизм?
Расизм в Германии принимает формы коллективного религиозного помешательства.
Переворот в Германии произошел под символикой национально-расовой,
как в России он произошел под символикой социально-классовой. Но
не следует слишком всерьез принимать символи-
[350]
ку революций и коллективных массовых движений. Эта символика условна,
и очень схожие процессы могут прикрываться разного рода символиками.
Но движения масс всегда требуют объединяющего и скрепляющего символа.
С этим символом всегда связана ортодоксия. Все отклоняющиеся от
этой ортодоксии обвиняются в ереси и отлучаются за ересь. В нашу
эпоху категории ортодоксии и ереси стали очень важными социальными
факторами. Впрочем, нужно сказать, что ортодоксия всегда была социальным
феноменом, она всегда определялась социальным коллективом. Ересь
есть отклонение от сознания социального коллектива. В нашу эпоху
различение ортодоксии и ереси, связанное с господством коллектива
над личной совестью, вновь делается определяющим в политике. И это,
конечно, есть возврат к средневековью. В России господствует уже
много лет тираническая ортодоксия марксизма, хотя марксизм этот
совсем не верен Марксу. Во имя этой ортодоксии калечится человеческая
жизнь. В Германии образовалась ортодоксия расизма. Положение этой
ортодоксии более трудное, так как за ней не стоит такой выработанной
теории, как марксизм. Но она также калечит человеческую жизнь, идет
дальше коммунизма и даже калечит живой организм, производя насильственную
стерилизацию во имя выработки чистой и сильной расы. Имеет ли расизм
под собой какие-либо научные или философские основания? Расизм носит
мифологический, а не научный характер. Но коллективные массовые
движения всегда вдохновляются мифологией, а не наукой. И наша эпоха,
гордящаяся наукой и техникой, насыщена мифами, в ней даже наука
и техника превратились в мифы. Германский национализм всегда был
более связан с расизмом, чем национализм других народов. Национализм
французский, например, совсем не связан с расизмом. Ни расизм, ни
антисемитизм не есть что-то неожиданное в Германии, это старая болезнь
германского духа, свидетельствующая о том, что христианство недостаточно
переработало и преобразило глубинный слой германского язычества.
Через всю германскую мысль XIX века проходит идея германского империализма,
сознание великой германской миссии и чувство германской гордости.
Вся почти германская философия и наука этим проникнута. Фихте был
уже глашатаем воинствующей идеи германской миссии в мире. Так как
Фихте был вместе с тем гуманистом и страстным почитателем французской
революции, то он считал немца человеком по преимуществу и видел
в германской культуре исключительного и монопольного носителя человечности.
Фихте был также антисемитом и отказывал евреям в человеческих правах.
Свой антисемитизм он выразил в статье о французской революции, то
есть в свой революционный период. Также философия Гегеля была обоснованием
исключительной миссии германского народа. Он видел в прусском государстве
воплощение мирового духа. У большей части романтиков можно найти
эмоциональное выражение германского национализма. Гитлер вдохновлялся
Р. Вагнером. Все дело Р. Вагнера было выражением воинствующего и
агрессивного германского мессионизма. Вагнер был настоящий расист
и антисемит, один из создателей расистско-антисемитской идеологии.
Ницше стоит совсем отдельно. Но некоторыми мотивами: Ницше вдохновляется
германская империалистическая воля, воля к мужеству, германский
культ силы. У самого Маркса можно много найти родственного германскому
империализму, например в его отношении к России и славянству, и
настоящий антисемитизм. Крайним антисемитом. был Дюринг, своеобразный
анархист. Далее идут Лангбен, автор книги о Рембрандте, Чемберлен,
Вольтман. Пытались обосновать quasi научные расовые теории, дать
научное выражение мифу об избранной арийской
[351]
расе, под которой нужно понимать германцев. Но настоящим основателем
расовой теории был француз Гобино, тонкий мыслитель и писатель аристократического
типа, которому чужд был грубый антисемитизм, как и вообще всякая
грубость. Он был настоящий творец мифа об избранной арийской расе
и великой миссии германцев, которые, впрочем, и, по его мнению,
перестали быть чистой расой. Для него теория неравенства расы была
прежде всего обоснованием аристократической идеи, оправданием аристократической
культуры. Гобино, в отличие от современных германских расистов,
был пессимистом и учил о неотвратимом декадансе рас и культур. Во
Франции Гобино имел мало успеха, и расовая теория совсем не привилась.
Но теория Гобино дала плоды в Германии и подверглась там огрубению.
Впрочем, Чемберлен был еще очень культурный мыслитель, и у него
были тонкие мысли, хотя нет ничего более жалкого и даже смешного,
чем его попытка доказать, что Иисус Христос не был евреем. Процесс
огрубения и вульгаризации пошел еще дальше, и в нашу эпоху теория,
которая в своих истоках была аристократической, превратилась в плебейскую
теорию, вдохновляющую массы.
Современная наука считает расовую теорию мифологией и не считает
возможным даже серьезно говорить об арийской расе. Никаких чистых
рас не существует. Не существует, конечно, и чистой германской расы,
которая есть уже результат сложного смешения. Единственная, может
быть, сравнительно чистая раса - евреи. Самое понятие расы очень
шаткое и основано на смешении того, что относится к зоологии, с
тем, что относится к человеческой истории. Раса есть категория зоологическая
и этим отличается от национальности, которая есть категория культурно-историческая.
Расизм есть грубый материализм, принявший мистический характер,
что есть самое ужасное. Расизм ставит дух в зависимость от формы
черепа и цвета волос. Это есть абсолютный натуралистический детерминизм,
враждебный духу и духовности, ибо дух есть прежде всего свобода.
Расизм еще более грубая форма материализма, чем материализм экономический,
ибо социальное принадлежит психическому миру и менее материалистично,
чем биологическое, зоологическое. Для расовой теории человек есть
животное, детерминированное биологически, кровью и анатомическим
строением. Эта теория утверждает рок наследственности. Но рас в
зоологически-натуралистическом смысле слова в истории найти уже
нельзя, они относятся к предыстории. В истории существуют национальности,
т. е. результат сложного культурно-исторического процесса. Французов
считают латинянами не потому, что они латиняне по крови, - у них
почти нет латинской крови, они представляют сложное смещение рас,
в которое входит сильный кельтический элемент, они латиняне потому
лишь, что усвоили себе латинскую культуру и формировались на ней.
О латинской расе нечего разговаривать. Более чем сомнительно, что
русские - славянская раса, в них слишком много финской, татарской,
в верхнем слое с Петра - немецкой крови. Русские - скифы. Они менее
славяне, чем поляки или чехи. Пруссия есть старая славянская страна,
и у пруссаков много славянской крови. Но что представляет собой
расизм, который принимает такие грозные для христианства формы в
Германии, с религиозной точки зрения? Расизм есть чисто еврейская
идеология. Единственная классическая в истории форма расовой идеи
представлена еврейством. Именно еврейство заботилось об охранении
чистоты расы, сопротивлялось смешанным бракам, не допускало вообще
смешений, хотело оставаться замкнутым миром. Еврейство придавало
религиозное значение крови, связывало неразрывно момент религиозный
с моментом
[352]
национальным. Мессианское сознание народа всегда есть явление еврейского
духа. Еврейству была свойственна исключительность, исключительная
приверженность к своему и своим. Антисемитов можно было бы назвать
"жидовствующими". Если уже говорить условно и символически об "арийцах",
то именно нам, "арийцам", совсем не должен быть свойствер никакой
расизм, никакой исключительный национализм, никакой рациональный
мессианизм. Таким "арийцам", как индусы и греки, свойствен скорее
индивидуализм, не в современном, а в древнем смысле слова, они гораздо
более дорожат душой, духом или формой тела, чем судьбой народного
коллектива, для них совсем не характерны фанатизм, нетерпимость
и исключительность. Если расизм на почве еврейства имеет свое оправдание,
то он не имеет никакого оправдания на почве христианства. Недостойно
даже обсуждение "арийского параграфа" с христианской точки зрения,
хотя он предложен именно христианам. Расовый антисемитизм неотвратимо
переходит в антихристианство, что мы и видим в Германии. Германо-арийское
христианство есть отречение от Евангелия и от Христа. Древний религиозный
конфликт христианства и юдаизма, который действительно существует,
в нашу эпоху смешений и мути принимает такую форму, что воинствующий
антиюдаизм оказывается антихристианством. Христианский антиюдаизм
направлен не против Библии и Ветхого Завета, а против талмудически-равинского
юдаизма, образовавшегося после отвержения Христа. Когда религиозный
антиюдаизм превращается в расовый антисемитизм, он роковым образом
превращается и в антихристианство, ибо христианство имеет человечески
еврейские истоки. Ортодоксальным евреям позволено быть "расистами",
они могут враждебно относиться к "арийцам" христианам. Но христианам
религиозно не позволено, запрещено быть "расистами" и враждебно
относиться к евреям. Таково преимущество христиан. Расовая теория
с христианской и с просто человеческой точки зрения гораздо хуже,
чем классовая теория, в ней дегуманизация гораздо глубже. В классовой
теории марксизма человек из обреченных на гибель буржуазных классов
может все-таки спастись через изменение сознания, он может усвоить
себе марксистскую идеологию, стать коммунистом и даже народным комиссаром.
В расовой теории спасения нет. Если ты еврей или негр, то никакое
изменение сознания, никакие верования и убеждения тебя не спасут,
ты погиб. Если еврей становится христианином, то это его не спасает.
Не спасает, и если он становится национал-социалистом. Истинным
германским "арийцам" также нельзя сделаться, как нельзя сделаться
евреем, им можно только родиться. Фатум крови тяготеет над человеком.
Это есть абсолютный детерминизм и фатализм. Но христианство есть
религия свободы духа, она не терпит фатализма и детерминизма. Классовый
детерминизм относительный по сравнению с расовым, и потому последний
есть более глубокая дегуманизация. Не говоря уже о том, что с христианской
точки зрения гитлеризм более опасен, чем коммунизм, потому что коммунизм
прямо и открыто борется против христианства, как враг всякой религии,
гитлеризм же насильственно требует внутренней деформации христианства,
изменяя самые христианские верования в угоду расовой теории и диктатуре
третьего царства.
Национализм и расизм неразрывно связаны с этатизмом. Осуществление
великой миссии нации или расы, реализация ее империалистической
воли требует силы и власти. Национализм может реализовать себя только
через государство, он стремится захватить государство в свои руки.
Без приобретения государственной силы национализм остается
[353]
эмоциональным состоянием. Современный национализм гораздо более
связан с государством, чем с культурой. Современный национализм
мало дорожит культурой, и он сплошь и рядом отрекается от традиций
национальной культуры. Гитлеризм менее всего верен лучшим традициям
германской культуры, он совсем не хочет, чтобы германский народ
был народом философов и поэтов. Свобода науки, уважение к самоценности
знания - традиция немецкой культуры. Эту традицию низвергает национализм
современного стиля. Национализм вдохновляется не волей к истине,
а волей к могуществу. Долой истину, долой правду, лишь бы мы были
могущественны. Вот лозунг. И это требует сильной государственной
власти как своего орудия. И старый русский национализм никогда не
дорожил русской культурой, он дорожил государственной мощью, его
героями были генералы, министры, губернаторы, а не поэты, художники,
философы, ученые, реформаторы и пророки. Совершенно так же новый
русский национализм после войны и революции более всего ищет приобретения
власти и государством дорожит более, чем культурой. Национализм
без этатизма, без обладания государственной мощью как своим орудием,
без абсолютизации государства не может существовать. Государственная
мощь есть объективизация национализма. Но подлинная творческая национальная
культура не допускает нарочитости. Нельзя сознательно начать творить
национальное искусство и национальную философию, нужно любить истину,
любить правду и красоту. Философия может быть национальной по характеру
проблем, по стилю, но ее совсем не будет, если философы не будут
прежде всего искать истину. Народность в культуре есть бессознательный
органический процесс, а не нарочитость и надуманность. Политика
же государства может быть нарочито и надуманно национальной, вернее,
националистической. Мы не видим, чтобы национализм, принявший форму
диктатуры, что-нибудь творил в области культуры. Диктатурам обыкновенно
бывает не до культуры. Но в области государственной он много делает,
это и есть единственная арена действенной национальной воли. Национализм
есть неизбежно не только языческое обоготворение национальности,
но и языческое обоготворение государства, т. е. этатизм, хотя бы
государство рассматривалось не как самоцель, а как орудие расы.
Современный национализм связан с идеей тотального государства. Национализм
и этатизм одинаково основаны на антиперсоналистической этике. Организованные
массы хотят жить в абсолютных государствах и не дорожат личной жизнью,
независимой от государства, не дорожат культурным творчеством, продуктом
свободы духа. Всякий деспотизм есть трансформированный первобытный
коммунизм.
3
Мир вступает в эпоху цезаризма. Этот цезаризм, как и всякий, впрочем,
цезаризм, будет носить ярко плебейский характер. Он представляет
плебейское восстание против аристократического начала в культуре.
Современный "вождь", может быть, предшественник нового цезаря, есть
вождь народных масс, он психологически выдвинут современными коллективами.
"Вождь" правит массами посредством демагогии. Без демагогии как
своего орудия он совершенно бессилен и будет свергнут, да и никогда
не достиг бы без нее власти. "Вождь" совершенно зависит от массы,
которой он управляет деспотически, зависит от психологии коллективов,
от их эмоций и инстинктов. Власть вождей целиком покоится на подсознательном.
Подсознательное всегда играет огром-
[354]
ную роль в отношениях властвования. Но вот что поразительно. В
современном мире власть, основанная на подсознательном и иррациональном,
пользуется методами крайней рационализации и технизации человеческой
жизни, государственного рационального планирования не только хозяйства,
но и человеческой мысли, человеческой совести и даже личной, сексуальной
и эротической жизни. Современная рационализация и технизация-находятся
во власти подсознательных и иррациональных инстинктов, инстинктов
насилия и господства. Так в Германии, так в Советской России. Но
современный этатизм, современное притязание царства кесаря на абсолютное
значение резко сталкивается с христианством. И в этом, быть может,
центральный духовный смысл событий. Абсолютное, идеократическое,
тотальное государство неизбежно приходит к отрицанию свободы религиозной
совести, свободы христианина в его духовной жизни. Государство хочет
быть церковью. Различение и разграничение между царством кесаря
и Царством Божьим постоянно снимается и стирается в нашем падшем
мире, и это всегда означает, что царство кесаря хочет поглотить
Царство Божье. В современной Германии это обнаружилось с необычайной
силой. Отрицание неизбежного в падшем мире дуализма Царства Божьего
и царства кесаря, духа и природы, свободы и необходимости, личности
и общества есть источник деспотизма и тирании. Подлинное преодоление
этого дуализма означает преображение мира, новую землю и новое небо.
Но царство кесаря, переживающее разнообразные метаморфозы, хочет
преодолеть дуализм в этом демонически-тираническом направлении.
Национализм есть один из путей к этой тирании царства кесаря над
духом. Только преодоление суверенности национальных государств и
движение в направлении мировой федерации народов может освободить
от этой тирании. Национальными должны остаться именно культуры,
а не государства, т. е. обратное тому, что утверждает современный
национализм. Но к этому мир придет, вероятно, после того, как будет
истреблена значительная часть человечества. Мир сейчас находится
под знаком воли к убийству, к пролитию крови в тиранических государствах.
Современный экономизм, современный техницизм, современный коммунизм,
современный национализм и расизм, современный этатизм и цезаризм
одержимы жаждой крови, питаются ненавистью.
Наконец, еще одна новая сила вошла в историю и грозит устойчивости
европейской культуры. Народы Востока, цветные расы хотят быть активной
силой истории, хотят быть субъектами, а не объектами. Наступает
конец Европы как исключительного монополиста культуры. Происходит
взаимодействие Востока и Запада, которое со времен Ренессанса, казалось,
прекратилось. Наряду с вспышкой воинствующего национализма происходит
универсализация человечества. Пробуждение народов Азии, пробуждение
миров, которые рассматривались исключительно как колонии, тяжело
ударили по Европе прежде всего экономически. Капитализм держался
колониальной политикой. Но колонии не хотят уже быть предметом капиталистической
эксплуатации. Христианские народы Запада совсем не по-христиански
относились к нехристианским народам Востока. Они скомпрометировали
дело христианства в мире, вызвали очень тягостные ассоциации. Были
отдельные миссионеры, проявлявшие настоящий героизм и святость.
Но в общем народы западной культуры совсем не христианским лицом
были обращены к народам Востока, к цветным расам и совсем не христианство
несли им. За это сейчас приходится расплачиваться Западной Европе,
поскольку она остается христианской, придется по-христиански обратиться
к нехристианскому Востоку, а не с лицом эксплуататора. Белой расе
уже нельзя будет разыгрывать роль высокомер-
[355]
ного цивилизатора по отношению к цветным расам. Народы Востока,
японцы, китайцы, индусы, начинают усваивать себе западную цивилизацию,
они становятся материалистами, они получили с Запада национализм.
Свет же Христовой истины они в очень малой степени себе усвоили,
не видят его. Происходит только разложение их древних религиозных
верований. Даже индусы, которые были во много раз духовнее обуржуазившихся
и материализировавшихся народов Запада, теряют свою духовность и
цивилизуются. Таким образом, в мировую историю активно вступили
огромные человеческие массы, количественно много превышающие человеческие
массы Европы, и вступили в тот момент, когда усвоили себе самые
дурные стороны европейской цивилизации. Все это страшно обостряет
мировой кризис и ставит перед грозными перспективами. Мир вступил
в период анархии и распада, и вместе с тем никогда еще не было такого
помешательства на организации, на плановости, на принудительном
единстве, на абсолютности государства. Глубокие корни всего происходящего
нужно искать в плане духовном, в кризисе христианства и религиозного
сознания вообще, в упадке духовности. И настоящее излечение может
принести с собой лишь новая духовность, еще не ставшая определенной
и определяющей силой.
|
