ЦАРСТВО ДУХА И ЦАРСТВО КЕСАРЯ
1-е издание: Царство духа и царство кесаря. Париж:
YMCA-Press, 1949. 167 стр.
Воспроизводится по изданию:Н.Бердяев. Царство Духа и Царство
Кесаря. М.: Республика, 1995. С. 288-356. Номера
страниц по этому изданию в прямых скобках, номер страницы предшествует
тексту на ней.
К оглавлению
Глава VIII.
ПРОТИВОРЕЧИЯ МАРКСИЗМА
Можно удивляться роли, которую сейчас играет марксизм. Марксистская
доктрина создана сто лет тому назад. Она не соответствует современной
социальной действительности и современной философской и научной
мысли, во многих частях своих она совершенно устарела. И вместе
с тем доктрина эта продолжает быть динамичной и динамичность эта
увеличивается. Особенно устарел марксизм в оценке роли национальности.
Две мировые войны показали, что марксовского и интернационального
пролетариата не существует. Рабочие всех стран убивали друг друга.
Марксисты-коммунисты представляют собой необыкновенное, почти таинственное
явление. Они живут в созданном ими фиктивном, фантасмагорическом,
мифическом, отвлеченно-геометрическом мире. Они совершенно не видят
сложности, многообразия человеческой индивидуальности в действительности.
И вместе с тем они очень активны и им удалось вызвать страх у всего
мира и некоторую уверенность, что они победят. Марксистская доктрина
очень потеряла в своей теоретической, познавательной ценности, но
приобрела большую силу как демагогическое орудие пропаганды и агитации.
Верующие адепты этой доктрины так же точно не принимают спора, как
верующие представители религиозных ортодоксий. Всякую критику они
принимают как заговор и наступление злых сил капиталистической реакции.
Марксисты-коммунисты по-манихейски делят мир на две части: мир,
который они хотят уничтожить, для них управляется злым богом, и
потому в отношении к нему все средства дозволены. Существует два
мира, два лагеря, две веры, две партии. Это военное деление. Никакого
многообразия не существует, многообразие есть выдумка и хитрость
врага. Также хитрость врага, желающего ослабить борьбу, всякое обращение
к общечеловеческой универсальной морали, христианской или гуманистической.
Поэтому образуется магический круг, из которого не видно выхода.
Необходимо освободиться от аффектов ненависти и страха и глубже
вникнуть в марксистскую доктрину, которую очень плохо знают и понимают.
Наибольшую трудность для общения мысли создает то, что марксизм
не хочет видеть за классом человека, он хочет увидать за каждой
мыслью и оценкой человека класс с его классовыми интересами. Мысль
является лишь выражением класса, и она сама по себе никакой ценности
не имеет. Разум буржуазно-капиталистический и разум пролетарско-коммунистический
не один и тот же разум. Между этими разумами не может быть общения,
может быть лишь смертельная борьба. Я думаю, что марксизм прав,
утверждая изменчивость разума, его зависимость от существования
человека, от целостной направленности его сознания. Но это совсем
иначе должно быть понято и истолковано. Я много раз писал о том,
что структура человеческого сознания не может быть понята статически,
что она меняется, суживается или расширяется, и в зависимости от
этого человеку раскрываются разные //335//
миры. Но это зависит не от экономического положения классов, что
имеет лишь второстепенное значение. От классового положения человека
зависит не раскрытие истины, а извращение и ложь. Истина открывается,
когда человек преодолевает ограниченность своим классовым положением,
так как этим классовым положением определяется не весь человек,
а лишь некоторые его стороны. Марксистские понятия класса, пролетариата,
буржуазии и пр. суть абстрактные мысли, которым в социальной действительности
соответствуют сложные явления. Марксизму свойствен схоластический
реализм понятий, хотя марксисты, утверждая себя материалистами,
не хотят этого признать. Марксистский пролетариат есть построение
мысли и лишь в мысли существует. В действительности существуют лишь
разнообразные группировки рабочих, которые совсем не имеют единого
«пролетарского» сознания. Рабочий класс реально существует, он действительно
эксплуатирован, и он ведет борьбу за свои насущные интересы. Но
марксистский «пролетариат» есть продукт мифотворческого процесса.
Но это совсем не значит, что мифотворческая «идея»
пролетариата не может иметь динамического значения в борьбе. Наоборот,
мифы гораздо динамичнее реальности, и так всегда было в истории.
Абстрактные мысли, принимающие форму мифов, могут перевернуть историю,
радикально изменить общество. Все революции были основаны на мифах.
На мифах же базировался и консерватизм, напр. идея священной монархии.
Даже столь прозаический капитализм базировался на мифе о благостном
и сверхразумном естественном порядке и гармонии, проистекающих из
борьбы интересов. Марксизм имеет два разных элемента, и один из
них является динамическим по преимуществу.
Марксистская философия есть прежде всего философия истории. Но
философия истории есть самая динамическая часть философии. И причина
этого понятна. Философия истории всегда заключает в себе профетический
и мессианский элемент. Постижение смысла истории всегда мессианично
и профетично. Этим профетизмом и мессианством проникнута философия
истории Гегеля, Маркса, О.Конта. Когда делят историю на три периода
и в последнем видят наступление совершенного состояния, то это всегда
означает секуляризованный мессианизм. История еще не кончилась,
мы находимся в середине исторического процесса, и невозможно научное
познание грядущего. Но без этого познания невозможно постичь смысл
истории. Только свет, исходящий из невидимого грядущего, дает постижение
смысла истории, но свет этот профетический и мессианский. На почве
греческой философии философия истории не была возможна, она возможны
лишь на иудео-христианской почве, хотя бы это и не сознавалось.
Мессианизм может быть несознанным, в нем могут не признаться. Это
мы и видим в марксизме, в котором силен мессианский элемент. Не
научное сознание в марксизме является источником революционного
динамизма, а его мессианское ожидание. Экономический детерминизм
не может вызвать революционного энтузиазма и вдохновить к борьбе.
Этот энтузиазм вызывается мессианской идеей пролетариата, освобождения
человечества. На него переносятся все свойства избранного народа
Божьего. Об этом я уже много раз писал. Идея пролетариата, которая
совсем не совпадает с пролетариатом эмпирической действительности,
есть идея мистико-мессианская. Именно эта идея пролетариата, а не
эмпирический пролетариат должна быть наделена полномочием диктатуры.
Это диктатура мессианская. С наукой это ничего общего не имеет.
Маркс был замечательным ученым-экономистом. Но не этим определяется
исключительная роль марксизма //336//
в мире. Она определяется религиозно-мессианской стороной марксизмы.
Маркса нужно понимать в том смысле, что он считал определяемость
всей жизни человека экономикой скорее злом прошлого, чем истиной
на веки веков. В грядущем человек овладеет экономикой, подчинит
ее себе и будет свободен. Скачок из царства необходимости в царство
свободы, о котором говорили Маркс и Энгельс, есть мессианский скачок.
Неверно чисто детерминистское истолкование марксизма, которое в
конце XIX в. было распространено и среди марксистов, и среди поклонников
марксизма. Такое истолкование во всяком случае совершенно противоречит
революционному волюнтаризму коммунистов, для которых мир пластичен,
и из него, как из воска, можно лепить какие угодно фигуры. Не случайно
Маркс говорил, что до сих пор философы хотели познавать мир, теперь
же они должны изменять мир, создавать Новый мир. Но марксизм противоречив
и заключает в себе противоположные элементы. Прежде всего постараемся
остановиться на вопросе о том, в какой мере Маркс был материалистом.
Материализм Маркса очень спорен. После опубликования
Nachlass'а Маркса, особенно статьи «Nazionalоkonomie und Philosophie»
, более выяснились гуманистические, и в сущности идеалистические,
истоки Маркса. Маркс вышел из романтической эпохи и из германского
идеализма. Он даже в молодости был романтическим поэтом. В его манере
писать остались романтические черты: ирония, парадоксы, противоречия.
Влияние Гегеля было в нем более глубоким, чем думали марксисты,
отошедшие от истоков Маркса. Но в Марксе осталась двойственность.
Маркс прежде всего осудил капитализм, как отчуждение человеческой
природы, Verdinglichung, превращение рабочего в вещь, он осудил
бесчеловечность капиталистического режима. Моральный элемент, который
марксистская доктрина совершенно отрицает, был очень силен в Марксе.
Теория прибавочной стоимости, которая опиралась на ошибочную, взятую
у Рикардо, трудовую теорию стоимости, носит прежде всего моральный
характер, она есть осуждение эксплуатации. Эксплуатация человека
человеком, класса классом была для Маркса первородным грехом. Понятие
эксплуатации моральное, а не экономическое. Сторонник капиталистического
режима, в котором, несомненно, существует эксплуатация рабочих,
мог бы спросить, почему эксплуатация плохая вещь, она может способствовать
экономическому развитию, процветанию государств и цивилизации. Эти
буржуазные аргументы часто приводились буржуазными идеологами. Но
эксплуатация есть прежде всего моральное зло и подлежит моральному
осуждению. И марксисты в противоречии со своей внеморальной теорией
полны пафоса негодования против эксплуататоров. Ужасные ругательства,
которыми полна коммунистическая пропаганда, носят характер моральных
суждений и вне этих моральных суждений лишены всякого смысла. Но
такова одна сторона марксизма, обращенная к свободе человека и моральной
ответственности. Есть другая сторона, не менее важная; она связана
с экономическим детерминизмом. Капитализм осужден не только потому,
что в нем есть моральное зло эксплуатации, но также и потому, что
капиталистическая экономика перестала быть продуктивной, мешает
дальнейшему развитию производственных сил и исторической необходимостью
обречена на смерть. Марксисты твердо верят, что поступательный ход
истории сулит им победу. Они осуждают формы социализма, которые
не хотят опереться на историческую необходимость. Они получили от
Гегеля веру в то, что в историческом процессе есть смысл и что историческая
необходимость ведет к мессианскому царству. Трудно сказать, какая
//337//
сторона марксизма сильнее. Аргументация всегда оказывается смешанной.
Следует глубже вникнуть в философию марксизма, которая противоречит
во всем существенном приверженности материализму. Весь положительный
пафос Маркса был связан с его верой в то, что человек, социальный
человек, овладеет миром, миром необходимости, организует новое общество,
прекратит образовавшуюся анархию во имя блага людей, во имя их возрастающей
силы. Марксизм был пессимистичным в отношении к прошлому и оптимистичным
в отношении к будущему. Маркс был верен идеалистическому тезису
Фихте, что субъект создает мир. По Фихте, субъект теоретически,
в мысли, создает мир; у Маркса же он должен в действительности создать,
переделать мир, радикально преобразить его. Совершенно ошибочно
истолковывать марксизм в духе объективизма, как это часто любят
делать марксисты, желая этим сказать, что история за них. Марксистская
философия должна быть определена как философия praxis, акта, действия,
но она дорожит реальностью того материального мира, над которым
работает субъект, человек, она восстает против идеализма, где лишь
в мысли происходит победа над необходимостью и властью материального
мира. Материализм Маркса должен быть понят в умственной атмосфере
40-х годов прошлого века как реакция против отвлеченного идеализма.
Маркс хотел ввести конкретного человека в философское миросозерцание
и думал, что он это делает, утверждая материализм, хотя материализм
есть абстрактная, наименее конкретная из философий. Умственная атмосфера,
в которой возник марксизм, сейчас не существует, и уже потому марксизм
как миросозерцание устарел.
В своей тезе о Демокрите и Эпикуре Маркс против Демокрита, который
был сторонником механического материализма и видел источник движения
в толчке извне, и за Эпикура, который был индетерминистом . В первых
тезисах о Фейербахе он решительно критикует материалистов прошлого
за то, что они стоят на точке зрения объекта и вещи, а не субъекта
и человеческой активности. Это тезис совсем не материалистический
и скорее напоминает экзистенциальную философию. Маркс постоянно
подчеркивает активность человека, т.е. субъекта, его способность
изменять так называемый объектный мир, подчинять его себе. Он обличает
ошибочность сознания, которое считает человека совершенно зависимым
от объектного мира. В этом отношении очень показательно его замечательное
учение о фетишизме товаров. Это иллюзорное сознание видит вещную,
предметную реальность там, где действуют реальный труд человека
и отношения людей. Капитал есть не вещь, вне человека находящаяся,
а отношение людей в производстве. В нем действует не только объективный
процесс, но и активный субъект. Ничто не происходит само собой,
самотеком. Нет фатальной необходимости, нет непреложных экономических
законов, эти законы имеют лишь преходящее историческое значение.
Марксизм имеет тенденцию к созданию экзистенциальной политической
экономии, но он непоследователен и смешивает два разных начала.
Может быть, самое большое противоречие марксизма заключается в том,
что он признает телеологию, разумный характер исторического процесса,
смысл истории, который должен реализоваться в грядущем обществе.
Это совершенно явно взято от Гегеля и было оправдано тем, что в
основе истории лежит мировой дух, разум. Но это никак не может быть
оправдано материалистическим пониманием истории. Почему материя
в порождаемых ею процессах должна привести к торжеству смысла, а
не бессмыслицы? На чем основан такого рода оптимизм? Это возможно
для марксизма //338//
только потому, что в материю вносится разум, смысл, свобода, творческая
активность. Но и значит, что марксистская философия не есть материализм,
и наименование ее таковой есть явное насилие над терминологией.
Уже во всяком случае это скорее гилозоизм , чем материализм, и даже
особого рода идеализм. Само слово «диалектический материализм»,
которое есть противоречие в терминах, употребляется для целей пропаганды,
а не для философского применения. Диалектики материи не может быть,
может быть лишь диалектика разума, духа, сознания. Материя сама
по себе не знает смысла, диалектика раскрывает его, она получает
его от духа. Советская философия даже придумала слово «самодвижение»
для оправдания того, что источником движения является не толчок
извне, а внутренне присущая материи свобода. Смешно называть это
материализмом. Апофеоз борьбы, экзальтация революционной воли только
и возможны при такой нематериалистической философии. Но при этом
остается и материалистический элемент, который играет главным образом
отрицательную роль в борьбе против самостоятельности духовных начал
и ценностей. Это во всяком случае монизм, для которого существует
лишь один порядок бытия, царство Кесаря, в котором происходит диалектическое
движение. При этом легко может происходить абсолютизация социальных
форм. Марксистская классификация философских доктрин, особенно развитая
Энгельсом, на идеализм, признающий примат сознания над бытием, и
материализм, признающий примат бытия над сознанием, совершенно несостоятельна
и связана с философской атмосферой 40-х годов прошлого века. Непонятно,
почему бытие есть непременно материальное бытие. При такой классификации
св. Фома Аквинат должен быть признан материалистом. Да и я сам должен
быть причислен к материалистам. Марксистская философия не только
противоречива, но и совершенно устарела, в ней есть сектантская
затхлость. И это несмотря на то, что у самого Маркса есть положительный
и жизненный элемент, особенно в области экономики.
________________
Причина исключительного динамизма и действенности марксизма-коммунизма
та, что он носит на себе все черты религии. Научная теория и политическая
практика никогда не могли бы играть такой роли. Можно установить
следующие религиозные черты марксизма: строгая догматическая система,
несмотря на практическую гибкость, разделение на ортодоксию и ересь,
неизменяемость философии науки, священное писание Маркса, Энгельса,
Ленина и Сталина, которое может быть лишь истолковываемо, но не
подвергнуто сомнению; разделение мира на две части – верующих-верных
и неверующих-неверных; иерархически организованная коммунистическая
церковь с директивами сверху; перенесение совести на высший орган
коммунистической партии, на собор; тоталитаризм, свойственный лишь
религиям; фанатизм верующих; отлучение и расстрел еретиков; недопущение
секуляризации внутри коллектива верующих; признание первородного
греха (эксплуатации). Религиозным является и учение о скачке из
царства необходимости в царство свободы. Это есть ожидание преображения
мира и наступления Царства Божьего. Устарелая марксистская Zusammenbruchtheorie
[теория крушения, краха], которая утверждает, что положение рабочих
становится все хуже и хуже и вся //339//
экономика идет к неотвратимым катастрофам, напоминает апокалиптический
взрыв этого мира. Эта теория определилась не только наблюдением
над реальным экономическим процессом и его анализом, но и эсхатологической
настроенностью, ожиданием катаклизма этого мира. Противоречие марксизма
в том, что царство свободы, на которое направлены все упования,
будет неотвратимым результатом необходимости. Тут очень чувствуется
влияние гегельянства. Марксизм понимает свободу как сознанную необходимость.
Это в сущности есть отрицание свободы, которая всегда связана с
существованием духовного начала, не детерминированного ни природой,
ни обществом. Марксизм как религия есть секуляризованная форма идеи
предопределения. Псевдорелигиозный характер носит также разделение
истории на две части. До социалистической или коммунистической революции
есть лишь введение в историю, после нее только – начало настоящей
истории. В основании марксистской религии лежит секуляризованный,
неосознанный хилиазм. Вне этого весь пафос марксизма лишен всякого
смысла. Марксисты очень сердятся, когда марксистскую доктрину рассматривают
как теологию, но им никогда не удалось опровергнуть это определение.
Марксисты очень дорожат наукой и поклоняются науке. Они верят, что
настоящая наука, не буржуазная наука, разрешит все вопросы. В этом
поклонении науке они принадлежат XIX, а не XX веку. Марксистское
мышление очень некритическое, даже враждебное критике. Они также
отворачиваются от критики, как отворачиваются ортодоксальные теологии.
Противоречивость марксизма отчасти связана с тем, что он есть не
только борьба против капиталистической индустрии, но и жертва его,
жертва той власти экономики над человеческой жизнью, которую мы
видим в обществах XIX и XX века. В этом марксизм пассивен в отношении
той социальной среды, в которой он возник, он не сопротивлялся ей
духовно. Поэтому для марксизма новый человек, человек грядущего
социального общества, создается фабричным производством. Он дитя
жестокой необходимости, а не свободы. Диалектика капиталистического
зла должна породить добро, тьма, в которой отчужден и превращен
в вещь человек, должна породить свет. Это есть отрицание внутреннего,
духовного человека. Это есть крайний антиперсонализм, от которого
не спасает коммунистический гуманизм. Все оценки меняются в зависимости
от того, все ли определяется экономикой и классом, или действуют
и духовные, моральные и интеллектуальные силы.
Марксизм в значительной степени хочет быть разоблачением иллюзий
сознания, отражающих экономическое рабство человека и классовую
структуру общества. Он обличает иллюзии религиозные, метафизические,
моральные, эстетические и пр. С этой точки зрения, в сущности, вся
духовная культура прошлого оказывается иллюзией сознания, отражающей
экономическую структуру общества. Тут есть формальное сходство с
Фрейдом и психоанализом, объяснение человека исключительно снизу,
из его низших состояний. Низшее создает высшее, и высшее оказывается
иллюзией. Марксизм повсюду склонен видеть не только иллюзии, но
и ложь. Подлинной реальностью, подлинной жизнью является борьба
человека, социального человека, со стихийными силами природы и общества,
т.е. экономика. Все остальное должно носить лишь служебный характер
для экономики, в которой видят цели жизни; наука и искусство обслуживают
социальное строительство. Маркс был человек высокой культуры, культуры
еще иллюзий сознания. Но в последних поклонниках Маркса уровень
культуры понижается. Этот уровень становится очень низким в Советской
России, где собственно культуры //340//
нет, а есть лишь элементарное просвещение масс и техническая цивилизация.
Совершенное упразднение «иллюзий» сознания, отрицающих первореальность
экономики, должно привести к полному крушению духовной культуры.
Дух оказывается лишь иллюзией плохо организованной материи. Самое
неясное понятие в марксистской доктрине есть понятие «надстройка».
Никто не мог с достаточной отчетливостью объяснить, что хотят сказать,
когда говорят, что идеология и духовная культура есть «надстройка»
над экономикой и классовым строем общества. Это так же неясно и
неотчетливо, как и вообще материалистический тезис, что дух – эпифеномен
материи . Материализм никогда не мог совершенно ясно это выразить
и формулировал разными способами, одинаково несостоятельными. Энгельс
даже признался в конце концов, что и он и Маркс преувеличили значение
экономики. Если хотят сказать, что экономика и классовое положение
людей влияют на идеологию, на умственную и моральную и духовную
жизнь, то это можно вполне признать, не будучи ни марксистом, ни
материалистом. Все находится во взаимодействии. Я не вижу никаких
трудностей в том, чтобы признать существование буржуазного католичества,
протестанства и православия, буржуазной философии и морали, но отсюда
не следует делать вывода, что истина духовного творчества лежит
в экономике и что не существует духовных ценностей, независимых
от экономики. Было уже выяснено, что экономика относится к средствам,
а не целям жизни и что экономический материализм основан на смещении
условий с порождающей причиной и целью. Да и сама экономика не есть
материя. Понятие «надстройка», которым так злоупотребляют, не выдерживает
никакой критики. Остается необъясненным, каким образом материальная
реальность переходит в реальность интеллектуального и духовного
порядка, каким образом экономика может перейти в познание или нравственную
оценку. Можно сказать, что марксизм как явление интеллектуального
порядка связан с капиталистической экономикой XIX века и без нее
не мог бы существовать. Он был реакцией против капиталистической
экономики. Но между процессом капиталистического производства и
эксплуатацией в нем пролетариата и мышлением Маркса существует бездна,
скачок через пропасть. Марксисты с настойчивостью любят повторять,
что бытие определяет сознание. Они думают, что это есть материализм,
в то время как это еще с большей последовательностью могут утверждать
и крайние спиритуалисты. Они придерживаются совершенно устарелой
точки зрения, отожествляя душевную и духовную жизнь с сознанием.
Но главное в том, что они никогда не пробовали объяснить, каким
образом материальное бытие может переходить в сознание, в мысль.
Над этим билась философская мысль тысячелетия, и ее величайшие представители
подавали свой голос не за материализм, который защищался лишь очень
второстепенными, посредственными философами. Догмат же материального
бытия, совершенно мертвящий сознание, может быть только верой, но
не знанием. Субъекту принадлежит примат над обществом, но сознание
субъекта предполагает первоидеи, первосотворенные Богом, которые
не перед субъектом, а за ним, в глубине. Марксистам можно сделать
одну тут уступку. Если допущение существования классовой истины
и добра есть бессмыслица, то вполне можно допустить существование
классовой лжи и неправды. Марксизм прав в своей критике капитализма
и классовой экономики, в обличении лжи классового сознания. Но Маркс
придавал универсальное значение фактам, которые он наблюдал в капиталистических,
классовых обществах XIX в., главным образом в Англии. И в этом большое
заблуждение. Это привело марксизм к непреодолимым противоречиям.
//341//
Прежде всего в марксизме есть
одна коренная неясность, связанная с логическим противоречием. Что
такое самая марксистская теория? Есть ли она, как и все теории и
идеологии, отражение экономической действительности своего времени
и происходящей в ней борьбы классов, т.е. «надстройка», подпадающая
под власть обычного марксистского объяснения? Или она есть наконец
открывшаяся сущая истина? Во втором случае случилось настоящее чудо:
в середине XIX в. впервые открылась настоящая истина об историческом
процессе, которая не есть только «надстройка» и отражение экономики.
Оба ответа для марксизма трудны. Первый ответ делает марксизм преходящей
и относительной теорией, полезной в борьбе классов, но не могущей
претендовать на истинность, он уравнивает марксизм со всеми остальными
теориями и идеологиями. Второй ответ, признающий марксизм откровением
сущей истины, противоречит самой марксистской теории, которая не
допускает возможности открытия такого рода истины. Ответ марксистов
будет, вероятно, диалектическим оправданием релятивизма. Они скажут,
что марксистская теория есть относительная истина, как и все истины,
и вместе с тем истина очень полезная в социальной борьбе. Но, помимо
логической слабости такого ответа, он нисколько не оправдывает и
не объясняет исключительного значения марксизма, выделяемого из
всех других относительных истин. Совершенно ясно, что эта исключительная
роль марксизма объясняется верой и совсем не может претендовать
на научное значение. Марксизм-коммунизм – религиозная секта, для
которой главное совсем не благосостояние рабочих, а исповедание
истинной веры. Существует разительное противоречие между материализмом
и логическим реализмом понятий, признающим подлинность реальности
общего, напр., класс реальнее конкретного человека, идея пролетариата
важнее самого пролетариата. Марксисты наивно, некритически принимают
объективации первичных реальностей за первичные реальности. Особенной
наивностью отличается единственная философская книга
Ленина, имевшая полемическую цель . Для него в познании отражаются
объективные реальности. Он принимает наивно реалистическое предположение,
которое могло бы быть сделано до возникновения философской критики.
Точка зрения Ленина, который даже утверждает абсолютную истину,
очень невыгодно отличается от точки зрения Энгельса, который считает,
что критерий истины практический, т.е. исповедует философию действия.
У Ленина нет даже той идеи, что истина по преимуществу раскрыты
пролетариату. Она была скорее у А.Богданова, который хотел построить
чисто социальную философию. Ленин – наивный реалист, именно так
он понимает материализм. Это находится в полном противоречии с другими
сторонами марксизма. Марксизм не знает настоящей гносеологии. В
нем вера преобладает над знанием.
Но в марксизме есть моральное противоречие, которое не менее велико,
чем противоречие логическое. Марксизм очень дорожит аморальным или
внеморальным характером своего учения. Маркс очень не любил этического
социализма, он считал реакционным моральное обоснование социализма.
И вместе с тем марксисты постоянно производят моральные суждения
и особенно осуждения. Все осуждения буржуазии и капиталистов и всех
тех, кого называют социал-предателями – а такова очень значительная
часть человечества, – носят моралистический характер. Осуждение
эксплуататоров носит моральный характер и вне моральных оценок лишено
всякого смысла. Самое различение буржуазии и пролетариата носит
аксиологический характер, есть //342//
различение зла и добра, тьмы и света, почти манихейское деление
мира на две части, на царство тьмы и царство света. Революционный
марксизм воистину заключает в себе сильный элемент моральной оценки
и морального осуждения. Под это моральное осуждение подходит, в
сущности, весь мир, за исключением верных марксистско-коммунистическим
верованиям. Совершенно неверно распространенное обвинение марксистов-коммунистов
в отрицании морали. Более верно сказать, что у них другая мораль.
И с точки зрения этой другой морали они должны быть признаны даже
очень моралистами. Марксистская мораль двойственна, и в это нужно
вникнуть. Марксизм действительно склонен отрицать то, что называют
общечеловеческой, универсальной моралью, он отрицает моральное единство
человечества. Это вытекает из классовой точки зрения. Марксистская
мораль не есть ни христианская мораль, ни мораль гуманистическая
в старом смысле. Эту общечеловеческую мораль он считает хитростью
господствующих классов, которые хотят ослабить революционную классовую
борьбу, ссылаясь на абсолютные моральные нормы. Марксист-революционер
(я не говорю о социал-демократе эволюционном и реформаторском) убежден,
что он живет в непереносимом мире зла, и в отношении к этому миру
зла и тьмы он считает дозволенными все способы борьбы. С дьяволом
и его царством нечего церемониться, дьявола нужно истребить. Неверно
было бы сказать, что марксисты-революционеры считают все дозволенным,
но они считают все дозволенным относительно врага, представляющего
царство дьявола, эксплуатации, несправедливости, тьмы и реакции.
Относительно же своего царства света, справедливости, прогресса
они, наоборот, утверждают старую мораль долга и жертвы. В Советской
России наряду с допущением средств, противоречащих христианской
и гуманистической морали, утверждается морализм, желание принудительно
насадить добродетель. Марксистское моральное сознание раздирается
противоречием между отношением к прошлому и настоящему, с одной
стороны, и будущему. Единого человечества еще нет, создались классы
с правами и интересами, эксплуататоров и эксплуатируемых, и потому
не может быть единой морали. Но в будущем, после социальной революции,
когда исчезнут классы, будет единое человечество и единая общечеловеческая
мораль. Марксисты не столько отрицают общечеловеческую мораль, сколько
относят ее к будущему. И с точки зрения этой грядущей единой общечеловеческой
морали они судят прошлое и настоящее, морально судят. Моральное
противоречие заключалось в том, что Маркс осудил капиталистический
строй с точки зрения общечеловеческой, универсальной морали, осудил
его за бесчеловечность, за превращение человека в вещь. Тут Маркс
пользуется той самой общечеловеческой моралью, которую склонен отрицать.
Свет грядущей общечеловеческой морали падает на оценку настоящего.
Марксизм так же не может стать по ту сторону морального универсума,
как не может стать и по ту сторону логического универсума. Двойственность
марксистской морали более всего сказывается в двойственности марксистского
гуманизма. Истоки марксизма гуманнее, и гуманизма ищет Советская
Россия в процессе реализации марксизма. Но во имя человека человек
подавляется, его жизненные возможности суживаются. Процесс гуманизации
жизни, особенно в организации социальной, сопровождается процессами
дегуманизации. Это связано с тем, что настоящее рассматривается
исключительно как средство для будущего. Самоценность человеческой
жизни в настоящем отрицается. Сужение марксистского сознания связано
было с тем, что произошла исключительная концентрация на борьбу
с социа //343//
льным злом. Человек с трудом вмещает полноту и многообразие жизни,
он всегда склонен многое вытеснять. Атеизм Маркса, который как будто
бы более несомненен, чем его материализм, был вытеснением очень
важных сторон человека как духовного существа. Маркс шел за Фейербахом,
но прибавил новый аргумент против религиозных верований. Он признал
их порождением социальной неорганизованности, зависимости человека
от стихийных сил природы и общества. Он признал религию опиумом
для народа, потому что видел в ней одно из главных препятствий для
борьбы за лучший социальный строй. Вина в этом лежала на ложных
идеях о Боге, унижавших человека.
Уничтожение иллюзий сознания, к которому стремится марксизм, должно
привести не только к понижению уровня духовной культуры, но в пределе
и к полному ее исчезновению за ненадобностью. Великая духовная культура
прошлого, великие творческие подъемы, великие творческие гении –
все это будет признано продуктом эксплуатации в пользу привилегированного
культурного слоя, основанного на несправедливости. Вслед за героем
Достоевского скажут, и это говорят: «Мы всякого гения задавим в
младенчестве» (*). Величайшие подъемы духовного творчества связаны
были с признанием существования иного мира, независимо от того,
в какой форме это признавалось. Исключительная посюсторонность делает
жизнь плоской. Замкнутость в имманентном круге этого мира есть закрепление
конечности, закрытие бесконечности. Но творческий акт человеческого
духа есть устремление к бесконечности, к трансцендентному, которое
парадоксально должно быть признано имманентным. Мне имманентно трансцендентное
или трансцендирование. В моем конечном и ограниченном сознании дана
устремленность к бесконечному и безграничному. Исключительное признание
царства Кесаря есть замыкание в конечном. В пределе это ведет к
отрицанию творчества человека. В марксизме есть опасность признания
лишь творчества экономического и технического, все должно лишь обслуживать
социальное строительство. Марксизм прав, когда он утверждает, что
человек может изменить мир и подчинить его себе. Но с другой стороны,
марксизм предлагает подчиниться исторической необходимости, даже
обоготворить ее. Наиболее непонятен в марксизме этот его безграничный
оптимизм в отношении к исторической необходимости, безграничная
вера в благостность и осмысленность исторического процесса. Это
понятно у Гегеля, у которого действовал мировой разум или дух и
определял смысл происходящего. Но почему такое чудо может совершить
материя и материальный процесс? И гегельянский исторический оптимизм
неприемлем и не оправдан, как крайняя форма универсального детерминизма,
отрицающего действие человеческой свободы в истории. Еще менее это
оправдано в марксизме и противоречит марксистской вере в возможность
для человека изменить мир. Марксистский исторический оптимизм есть
секуляризованная форма мессианской веры. Такова всегда вера в необходимый
прогресс. Истина находится по ту сторону оптимизма и пессимизма.
Исторический процесс трагичнее, в нем действуют несколько начал.
Марксистская оптимистическая вера в благостность исторического процесса
есть секуляризованное переживание веры в Промысл. Но и старая вера
в Промысл требует переоценок, она связывалась с оптимизмом и бестрагичным
взглядом на этот феноменальный мир, подчиненный необходимым каузальным
связям. В марксизме есть частичная правда, особенно правда критики,
и ее нужно признать. Нужно признать необходимость социальной революции
в мире. Можно желать лишь того, чтобы эта революция была менее //344//
насильственной и жестокой. Но марксизм в своей исторической форме
подвергает опасности царство Духа, которое, впрочем, подвергалось
опасности в разных формах в истории. Интеллектуально марксизм совсем
не имеет творческого характера. Марксистская мысль очень убогая.
Марксизм-коммунизм отрицает разнообразие и создает серую скуку.
Марксистская мысль стоит совсем не на уровне самого Маркса. Но это
не мешает ей играть очень активную роль, даже скорее помогает. Эта
сила марксизма отчасти зависит от слабости христиан, от невыраженности
царства Духа, во всем уступающего царству Кесаря.
Далее.
|
