Ко входуЯков Кротов. Богочеловвеческая историяПомощь
 

Марк Блок

КОРОЛИ-ЧУДОТВОРЦЫ

К оглавлению

Книга вторая

Величие и превратности чудотворной королевской власти

Глава третья

Чудесная и священная королевская власть от возникновения обряда исцеления золотушных посредством возложения рук до эпохи Возрождения

§ 1. Священническая королевская власть

Целительные обряды возникли, как мы видели, на основе древних представлений о сверхъестественной природе королей. Если бы верования эти исчезли вскоре после возникновения обрядов, то обряды, возможно, не прижились бы в обществе или, по крайней мере, не обрели бы в нем большой популярности. Верования, однако, не только не угасли, но, напротив, устояли, укрепились, а в некоторых случаях усложнились, дополнившись новыми суевериями. Для того чтобы объяснить стойкую славу, какой пользовался обряд возложения рук, или превращение старой магической процедуры с кольцами в истинно королевскую церемонию, следует прежде всего учитывать, что в течение четырех-пяти последних столетий Средневековья народы поклонялись своим государям с поистине религиозным пылом и приписывали им всевозможные чудесные свойства.

В католическом обществе право на близкий контакт со сверхъестественным закреплено за строго ограниченной группой верующих: священниками, постоянно служащими господу, или, по крайней мере, рукоположенными клириками. Неужели на фоне этих официальных посредников между этим и тем светом короли-чудотворцы, обычные миряне, не рисковали прослыть узурпаторами? Таковыми их считали, как мы уже знаем, григорианцы и их последователи; однако большинство людей того времени придерживались иной точки зрения. Все дело в том, что это большинство не считало королей обычными мирянами. Само королевское достоинство, по сред-

280//281

невековым понятиям, сообщало государям характер почти священнический.

Подчеркиваем: почти священнический. Совпадение никогда не было и не могло быть полным. Священство, в глазах католика, сообщает человеку совершенно определенные привилегии потустороннего свойства, которые проистекают исключительно из рукоположения. Ни один средневековый монарх, каким бы могущественным и надменным он ни был, никогда не считал себя способным совершить таинство евхаристии и, освятив хлеб и вино, призвать на Святые Дары Святой Дух; Григорий VII строго напоминал императорам, что, поскольку они не способны изгонять бесов, они должны ставить себя гораздо ниже причетников. Другие цивилизации – древняя Германия, Греция гомеровских времен – знали королей-жрецов в полном смысле этого слова; в средневековом христианском обществе подобные гибриды были невозможны. Это ясно поняли григорианцы. Один из самых проницательных писателей этого лагеря, таинственный автор, которого принято (поскольку место его рождения неизвестно) называть его латинским именем – Гонорий Августодунский, – обличал современных ему монархов за притязания на священство, видя в этом не только святотатство, но и смешение идей. Один и тот же человек, – говорит он по этому поводу в трактате, сочиненном вскоре после 1123 г., – может быть либо клириком, либо мирянином, либо, в крайнем случае, монахом (монахи, хотя многие из них и не были рукоположены, считались тем не менее принадлежащими к духовенству); между тем, король, поскольку он не посвящен в сан, клириком не является; «жена и меч не дают ему прослыть монахом»; следовательно, он мирянин[1]. Рассуждение абсолютно логичное, однако чувства, как

282//283

правило, не подчиняются логике, особенно когда они носят на себе отпечаток древних верований и уходят корнями глубоко в прошлое, черпая из отмененных религий и устаревших способов мышления, которые оставили на память о себе определенные способы чувствовать. Вдобавок в то время далеко не все обладали той неумолимой ясностью ума, какой отличался Гонорий Августодунский. На практике – возьмем для примера практику юриспруденции – и даже в теории различие между духовенством и обычными подданными было в Средние века не таким резким, каким ему предстояло сделаться после Тридентского собора; возможны были «смешанные» положения[2]. Короли прекрасно знали, что они не совсем священники; однако не считали они себя и полными мирянами; больше того, многие из их подданных разделяли их чувства[3].

283//284

Следует заметить, что эта старая идея, по сути своей почти языческая, царила в христианской стране издавна[4]. Мы уже указывали, что в эпоху первых Меровингов идея эта, лишь наполовину прикрытая библейской аллегорией, присутствовала в стихах Фортуната. Мы видели также, как в каролингскую

284//285

эпоху помазание королей вдохнуло в эту идею новую жизнь и апологеты монархии, к великому неудовольствию Хинкмара Реймсского и его сторонников, почти сразу принялись толковать этот обряд, общий для королей и священников, в смысле, чрезвычайно благоприятном для королевской власти. Между тем начиная с царствования Пипина церемония коронации постоянно приобретала все больше блеска и размаха. Вслушаемся в знаменитый диалог епископа Льежского Вазона с императором Генрихом III, воспроизведенный около 1050 г. каноником Ансельмом. Вазон, не пославший в 1046 г. положенное число солдат в армию, предстал перед императорским судом; в день, когда рассматривалось его дело, он вынужден был стоять, так как никто не желал предоставить этому впавшему в немилость прелату стул; Вазон пожаловался государю: пусть при дворе не уважают его старости, но должны же здесь отнестись с почтением к священнику, помазанному миром. Император возразил: «И я, получивший право повелевать всеми людьми, я тоже был помазан елеем». На что, – продолжает свидетельствовать историк, – Вазон отвечал весьма строго, утверждая, что помазание, совершаемое над священником, стоит куда выше помазания, совершаемого над королем: «разница между ними, как между жизнью и смертью»[5]. В самом ли деле собеседники обменялись теми репликами, какие мы знаем в пересказе Ансельма? В этом можно сомневаться. Впрочем, важно другое: у нас нет оснований сомневаться в психологической достоверности этого диалога. Тогдашнему хронисту показалось, что эти реплики точно характеризуют различие позиций императора и прелата, – вот в чем заключает-

285//288

ся для нас главная ценность этого диалога. «И я тоже был помазан елеем», – именно в воспоминании об этой «печати дара Духа Святого», полученной в день коронации, монарх, пусть даже самый благочестивый, черпал убежденность в своем праве, как говорит тот же Ансельм о Генрихе III, «забрать себе, в стремлении к земному господству, всю власть над епископами».

Взгляды преданных сторонников монархии на сей счет окончательно определились около 1100 г.: григорианская реформа развела противников на совершенно противоположные позиции. Гонорий Августодунский говорит в одном из своих сочинений о «болтунах», которые, «раздуваясь от гордости, утверждают, будто оттого, что короли, по примеру священников, удостоились помазания, их уже не следует причислять к мирянам»[6]. Мы знаем, что именно говорили некоторые из этих «болтунов». Изъяснялись они с предельной ясностью. Вот, например, что писал Ги Оснабрюкский в 1084 или 1085 гг., в трактате «О споре между Гильдебрандом и императором Генрихом» (речь, разумеется, идет о Генрихе IV): «Не следует смешивать короля с толпою мирян; ибо, помазанный елеем, причастен он к священству»[7]. Немного позже то же самое пишет в Англии Йоркский Аноним: «Король, помазанник Божий, не может быть назван мирянином»[8].

286//287

По правде говоря, большинство полемистов, которым мы обязаны столь недвусмысленными утверждениями, были подданными Империи; на родине у Йоркского анонима, судя по всему, последователей не нашлось. Дело в том, что, как мы уже отмечали, апологеты мирской власти, по крайней мере в это время, принадлежали почти все поголовно к числу сторонников императора. Во Франции и в Англии, как и в других странах, короли стремились подчинить себе церковь, они даже немало в том преуспели; однако вплоть до кризиса церкви, пришедшегося на два последних столетия Средневековья, они, как правило, воздерживались прямо утверждать квазисвященнический характер королевской власти: это длительное молчание самым непосредственным образом связано с тем молчанием, которое тогдашняя литература хранила насчет исцеления золотушных. Впрочем, молчание это было не настолько абсолютным, чтобы время от времени главенствующая мысль, не высказывавшаяся напрямую и, возможно, даже не до конца осознававшаяся, но вдохновлявшая столь многие поступки, не выражалась в текстах. Так, во Франции аббат Сугерий, почти официальный историограф, сообщает, что Людовик VI в день своей коронации «препоясался мечом церковным»[9]. Но особенно ценна для нас знаменитая преамбула к грамоте 1143 г., данной в пользу парижских епископов: «Ведо-

287//288

мо нам, что, согласно наказам Ветхого Завета и нынешнему закону церковному, над одними лишь королями и священниками совершается помазание священным миром. Подобает, следственно, чтобы те и другие, единственные из смертных, над кем миропомазание совершается, во главе народа Божьего стояли, блага мирские и духовные своим подданным доставляли, а также и друг другу»[10]. Заявление это шокирует чуть

288//289

меньше, если приводить его полностью, а не обрубать последнюю часть фразы, как это делает г-н Люшер[11], ибо из слов «а также друг другу» следует, насколько можно понять, что забота о благах духовных вверена священникам – которые доставляют их королям, точно так же как забота о земных благах вверена государям-мирянам. Таким образом, принцип разделения двух властей остается неизменным. Тем не менее сама по себе эта равнозначность двух помазаний – королевского и священнического – и этот, если можно так выразиться, союз между ними чрезвычайно знаменательны: по правде говоря, настолько знаменательны, что во французских документах того времени трудно найти хотя бы еще один столь же откровенный документ. Дело в том, что – историки до сих пор, кажется, не обратили на это должного внимания, – приведенный текст обязан своим появлением весьма своеобразному стечению обстоятельств. В 1143 г., после того как папа Иннокентий II дерзнул, против воли короля, поставить архиепископом Буржским Петра Шатрского, избранного канониками, между Римом и французским двором возникли серьезнейшие разногласия; папа наложил на королевство интердикт. Больше того:

289//290

мы знаем имя канцлера, который скрепил процитированную нами грамоту своей подписью и должен нести за нее ответственность; это тот самый Кадюрк, который был в Буржском архиепископстве неудачливым конкурентом папского ставленника[12]. Этот клирик, дерзкий и умелый интриган, не имел никаких оснований щадить курию; напротив, он имел все основания провозглашать во всеуслышание преимущества помазания, которое, ставя королей почти вровень со священниками, казалось, давало им право вмешиваться в церковные выборы. Тот факт, что один-единственный раз правитель из рода Капетингов отказался от обычной сдержанности, объясняется в первую очередь надеждами и обидами разочарованного честолюбца.

Перейдем к Англии. Возможно, человек более осведомленный, чем я, сумел бы отыскать в официальных бумагах эпизод, схожий с только что изложенной историей Кадюрка, чье дурное настроение сделало столь откровенной канцелярию Людовика VII; мне это не удалось. Впрочем, как бы там ни было, очевидно одно: тот круг идей, который отразился в преамбуле 1143 г., был близок англичанам в не меньшей степени, чем их соседям; свидетельством тому  –  мнение ортодоксального богослова, опровергавшего эти идеи в самой середине XIII века. В уже цитировавшемся мною письме к Генриху III епископ Линкольнский Роберт Гростет, объясняя своему повелителю истинную природу помазания королей и оценивая его, впрочем, очень высоко, счел необходимым уточнить, что «помазание отнюдь не делает сан короля ни выше сана священника, ни даже равным ему и не сообщает королю прав на совершение каких-либо церковных служб»[13]. Роберт, разумеется, не стал бы специально настаивать на разграничении двух санов, если не имел оснований полагать, что привычка их смешивать – на его взгляд, столь скандальная – распространена в

290//291

окружении того, кого он желал наставить на путь истинный. Впрочем, в Англии, как и во Франции, идеи эти существовали скорее в виде тенденции, чем в форме открыто отстаиваемых тезисов.

Даже на землях Империи, после того как угасла Салическая династия, сторонники regnum (монархии) утверждали священнический характер мирских правителей уже без прежнего пыла. Вормский конкордат, уничтоживший светскую инвеституру, при которой светские государи вручали епископам кольцо и посох, но сохранивший за светскими государями право участвовать в избрании немецких прелатов, принес григорианцам удовлетворение хотя бы теоретическое; сходным образом их полемические выступления привели по крайней мере к тому, что сторонники противной точки зрения остерегались заявлять о своих взглядах во всеуслышание. Впрочем, изредка старые представления все-таки давали о себе знать. Так, – писал около 1158 г. знаменитый знаток канонического права Руфин, – чтобы оправдать присягу, приносимую епископами императору, присягу, противоречащую уставу, который запрещает клирикам ставить себя таким образом в зависимость от мирянина, –  можно «либо ответить, что обычное право разрешает многие вещи, запрещаемые правом каноническим, либо сказать, что император, над коим совершено было миропомазание, не является в полном смысле мирянином»[14]. Однако разница между этим схоластическим аргументом, предложенным читателю как бы мимоходом и затерянным в огромном юридическом труде, и бурными полемиками предшествующего периода огромна. Вдобавок публицисты, состоявшие на жаловании у Гогенштауфенов, больше занимались рассуждениями об Империи, нежели доктриной королевской власти, каковая доктрина рисковала подкрепить притязания не только наследника Цезарей, но и «королей, правящих провинциями» (как называл их Фридрих Барбаросса[15]), –

291//292

иначе говоря, королей, царствующих вне Германии. Следовало дождаться возникновения галликанства, чтобы, как мы скоро увидим, в негерманской стране прозвучали утверждения такие же резкие, какие звучали в окружении императоров Генриха IV и Генриха V. Однако историю политических идей – или чувств – следует писать, исходя отнюдь не только из сочинений теоретиков; порой факты повседневной жизни сообщают нам об образе мыслей и чувств куда больше, чем книги. Подобно тому как в течение долгого времени понятие чудотворной мощи королей, замалчиваемое литературой, вдохновляло целительные обряды, точно так же представление о священническом характере королевской власти, о котором почти ничего не говорят английские и французские авторы и от которого отказались сторонники Империи, продолжало тем не менее проявляться с большой четкостью и последовательностью в религиозных обрядах, в языке и нравах.

Начнем с коронации.

Миропомазание было процедурой королевской по преимуществу, которая была во Франции так тесно связана с самим титулом короля, что даже крупные феодалы, подчас пытавшиеся повторять некоторые элементы коронации, никогда не осмеливались притязать на само помазание: герцог Нормандский или Аквитанский могли устроить в Руане или в Лиможе религиозную церемонию, в ходе которой им вручали бы меч или кольцо, знамя или герцогскую корону, однако помазание елеем было им заказано[16].

292//293

Этот торжественный обряд был связан с традицией столь древней и столь почтенной, что даже самые пламенные сторонники тех идей, которые мы для краткости именуем григорианскими, не осмелились на него посягнуть[17]. Впрочем, они изо всех сил старались воспрепятствовать любой попытке сблизить помазание, совершаемое над священниками и епископами, с помазанием на царство. Богословы и литургисты занимались этими опровержениями, не зная устали, но преуспели лишь отчасти.

В католической догматике учение о таинствах составляет позднейшую часть, сформировавшуюся окончательно лишь под влиянием схоластической философии. В течение долгого времени под словом «таинство» подразумевали, почти не проводя никаких

293//294

различий, всякий акт, переводящий человека или вещь в разряд священных[18]. В таком случае вполне естественным было причислить к таинствам и помазание на царство; именно так мыслители того времени и поступили. Ученые богословы, такие как Ив Шартрский, сторонники церковной реформы, такие как Петр Дамиани, прелаты, пылкие защитники прерогатив духовенства, такие как Томас Бекет, не обинуясь называли помазание королей таинством[19]. Таким образом, получалось, что это помазание и помазание, совершаемое при рукоположении над священниками, именовались в повседневной речи одинаково. Затем в течение XIII столетия церковная доктрина в этой области приняла более жесткую форму. Было признано, что таинств существует всего семь. Священство в их число вошло, помазание королей – нет, вследствие чего между церемонией, поставляющей в священники, и церемонией, поставляющей в короли, пролегла пропасть. Однако из повседневной речи привычка объединять эти две церемонии исчезла далеко не сразу. Она заметна и у Роберта Гростета, философа и богослова, писавшего между 1235 и 1253 гг.[20], и в буллах самой папской канцелярии, датированных 1257 и 1260 гг.[21] Естественно, дольше всего привычка эта сохранялась в

294//295

произведениях светской литературы, написанных на народном языке. В романе «Карл Лысый», сочиненном в XIV веке, говорится:

По сей причине, о коей наша речь говорится,

Господом для Франции такой закон творится,

Что никогда тот смертный королем не утвердится,

Над коим в Реймсе таинство не свершится[22].

Спор о словах, и только? Разумеется, нет. Как бы неопределенен ни оставался в течение долгого времени термин «таинство», с ним всегда связывалось представление о действии сверхъестественном: Блаженный Августин писал в этой связи о «видимых знаках божественного присутствия»[23]. Ни один автор, обладающий хоть какими-нибудь богословскими познаниями, не мог рассудить иначе. Применить термин «таинство» к помазанию королей означало объявить во всеуслышание, что освящение елеем производит в духовном существе королей глубочайшие изменения. Именно так люди в большинстве своем и думали. Самуил, гласит Первая Книга Царств, вылив на голову Саула сосуд с елеем, сказал ему: «ты... сделаешься иным человеком», mutaberis in virum alienum[24], а ведь помазание Саула предвещало помазание христианских королей; как же могли потомки не применить эти библейские слова к последствиям коронации? В XI веке немецкий священник Випон вложил их в уста архиепископа Майнцского, обращавшегося в день коронации к королю Конраду II; позже Петр из Блуа напомнил о них королю Сицилии, а папа Александр IV – королю Богемии[25]; нет никаких сомнений, что понимали эти

295//296

слова в самом буквальном смысле. Поэтому если мы хотим знать, что обычно подразумевали под словом «таинство», когда обозначали им помазание на царство, нам достаточно вспомнить Роберта Гростета; по мнению этого прелата, весьма ортодоксального и весьма ученого, помазанный король получает «семь даров Святого Духа»  –  очевидная отсылка к теории и церемониальной практике таинства конфирмации[26]. Одним словом, приняв помазание-таинство, короли, казалось, возрождались к новой мистической жизни. Такова была та глубинная концепция, которую, равно как и чисто словесное сближение помазания королей с таинством священства, более ортодоксальные богословы стремились искоренить, отказывая коронации в том значении, которое закрепил за ней обычай.

Тем не менее старая идея выжила. Особенно дерзкие формы ей суждено было принять в окружении короля Франции Карла V. Откроем «Трактат о коронации», сочиненный, как известно, для этого государя и едва ли не под его диктовку кармелитом Жаном Голеном. Автор шаг за шагом описывает церемонию, раскрывая символический смысл каждого эпизода; дело доходит до того момента, когда король расстается со своими старыми одеждами, дабы облачиться в костюм истинно королевский; вот что гласит «таинственный» комментарий к этому вполне заурядному жесту: «Когда король разоблачается, означает сие, что отрясает он предбывшее мирское свое состояние, дабы посвятили его в орден королевский, и ежели совершает он сие с надлежащим благочестием, то, убежден я, так же очищается от всех своих грехов, как тот, кто только что в лоно истинной церкви введен, о чем говорит святой Бернард в книге «De precepto et dispensacione» (О наставлениях и распоряжениях) ближе к концу: что как после крещения прощаются человеку все грехи его, так же точно и после посвящения в орден королевский»[27].

296//297

Текст этот чрезвычайно показателен: королевский сан уподобляется «ордену», то есть состоянию монашества, а коронации приписывается та же способность возрождать и очищать, какой обладает пострижение в монахи или даже крещение: благодаря коронации король, при условии, что душа его приведена в надлежащее состояние, «очищается» от грехов. Любопытно, что эта последняя теория, которой невозможно отказать в смелости, уже была высказана задолго до Жана Голена, но вне Франции и в сочинении, которого он знать не мог. Незадолго до 1200 г. один высокий чин Восточной церкви, Феодор Вальсамон, сочинил комментарий к решениям основных соборов. По поводу двенадцатого канона Анкирского собора он рассказывает, как в 969 г. патриарх Полиевкт сначала отлучил от церкви императора Иоанна Цимисхия, восшедшего на престол ценою убийства, а затем сменил гнев на милость, и по какой же причине? Вот как объясняет это наш комментатор: «Патриарх, в согласии со Священным Синодом, следуя решению оного, кое было в ту пору обнародовано и коего текст сохранился в архивах, объявил, что, как помазание елеем при святом крещении очищает от всех прежде совершенных грехов, сколь бы велики и многочисленны они ни были, так же деяние во всех отношениях подобное, помазание на царство, очистило Цимисхия от убийства, коим запятнал он себя прежде, чем совершилось над ним помазание»[28].

Не знаю, в самом ли деле Полиевкт и синод высказали это мнение; однако не подлежит сомнению, что Вальсамон его разделял. Таким образом, верноподданные священники, принадлежавшие как к Западной, так и к Восточной церквам, независимо друг от друга приходили к одной и той же мысли. В начале XVII века отрывок из византийского автора попался на глаза одному из сорбоннских теологов, Жану Филезаку, автору трактата, впрочем довольно путаного, «О политическом идолопоклонстве и законном поклонении государям», который был опубликован в 1615 г. Филезак, вскормленный богословием более ортодоксальным – тем, которое согласно с постановлениями Тридентского собора,  – счел богословие такого рода форменным скандалом: как, восклицает он, может по-

297//298

мазание короля очистить от смертного греха, если оно не является таинством?[29] Он бы, вероятно, сильно удивился, если бы узнал, что и в его родной Франции подобную идею отстаивал монах, писавший вдобавок по заказу одного из самых благочестивых французских королей.

Светские государи мечтали управлять церковью; они тщились сравняться с князьями церкви. Во многих деталях коронационного церемониала заметно последовательное и, судя по всему, становящееся к концу Средневековья все более и более сознательным стремление установить некий параллелизм между церемонией восшествия на престол и той, какая сопровождала рукоположение не в простые священники, но в епископы[30]. Намерение это должно было показаться более чем опасным тем людям, которые без устали пеклись о независимости духовной власти; они употребили все свое могущество на то, чтобы не дать ему осуществиться.

При коронации помазанию подвергались разные части тела, среди прочих, согласно древнему обычаю, отразившемуся уже в первых служебниках, голова. В самом деле, разве Самуил вылил тот сосуд елея, о котором говорится в Библии, не на голову Саулу? Сходным образом происходило и посвящение в епископы, простые же священники имели право лишь на помазание рук. Настал день, когда литургисгы обнаружили, что такое положение дел рождает нестерпимое равенство между королевским и епископским достоинством; они постановили, что отныне при коронации будет совершаться только помазание рук от плеча до кисти или, в крайнем случае, также плечей и кистей. Знаменитая булла Иннокентия III, адресованная в 1204 г. болгарскому архиепископу из Тырново и включенная впоследствии в «Декреталии», содержит самое авторитетное изложение ортодоксального учения о помазании; два обряда посвящения – в епископы и в короли – разведены в ней как можно более далеко. То же самое относится и к «Книге о божественной службе» Гийома Дюрана, где сконцентри-

298//299

рована вся литургическая премудрость XIII века[31]. Старания эти остались бесплодны. Невзирая на предписания пап и богословов, короли Франции и Англии продолжали короноваться таким же образом, как и преемники апостольские, иначе говоря, обряд коронации включал в себя помазание головы[32].

299//300

Епископов, в отличие от священников, помазывали не обычным елеем, так называемым елеем новообращенных, но елеем специальным, смешанным с бальзамом и называемым «миро». Королей хотели принудить к использованию при коронации обычного елея. На это были направлены усилия Иннокентия III и его преемников; об этом писал Гийом Дюран. Однако, несмотря на все это, короли Франции и Англии продолжали короноваться с помощью мира[33].

По правде говоря, квазисвященнический характер, который коронация сообщала королям, был настолько очевиден, что литургистам в конце концов пришлось смириться и, вместо того чтобы полностью отрицать его, попытаться его смягчить и обезопасить. В этом смысле более чем характерна история коронации императоров. Во времена расцвета Саксонской и даже Салической династии официальные тексты, устанавливавшие порядок проведения этой церемонии, недвусмысленно подчеркивали, что результатом ее становится для государя перемена состояния. Описывая, как папа вручает будущему императору стихарь, далматик, ризу, митру, чулки и сандалии – одежды почти священнические, – тексты комментируют эту процедуру простыми словами: «Здесь папа делает его клириком» (Ibique facit eum clericum). В XII веке это указание исчезает. Церемония же вручения одежд остается; она просуществует ровно столько времени, сколько времени просуществуют императоры, коронуемые папами. Однако толковать ее начинают по-другому: отныне король римлян причисляется к числу каноников святого Петра. Теперь уже не считается, что государь получает священный сан в широком смысле слова;

300//301

ему просто жалуется особое звание, которое хотя и имеет церковную природу, но жалуется явно в качестве почетного; вдобавок согласно канонической практике тогдашней эпохи на звание это имели право претендовать лица, едва достигшие нижних чинов клира: в различных кафедральных капитулах каноники зачастую не были не только священниками, но даже и церковнослужителями. Таким образом, действо, происходившее в маленькой церкви Санта-Мария-ин-Турри перед коронацией в собственном смысле слова, если и не потеряло полностью своего первоначального смысла, то утратило грозное значение, которого так опасалась папская партия[34].

Но и это еще не все. Поскольку в конечном счете невозможно было не признать, что, с одной стороны, император – не обычный мирянин, но, с другой стороны, не имея права на совершение мессы, он, разумеется, не может быть причислен к священникам, решено было уточнить его место в иерархии. Оrdines коронаций, начиная с XIII века, выдают явное стремление уподобить церковный статус светского главы христианского мира статусу диакона или, чаще, иподиакона: приор кардиналов-диаконов читает над ним молитву, читаемую обычно при посвящении в иподиаконы; папа христосуется с ним, «как с одним из кардиналов-диаконов»; в конце церемонии новый Цезарь прислуживает папе при мессе; он подносит ему, «как то делают иподиаконы, чашу для причащения и воду»[35]. Из всех этих обычаев некоторые ученые вывели целую

301//302

доктрину: по их мнению, император в самом деле вступал в «чин иподиаконов», а поскольку в те времена каждому мнению обязательно подыскивали опору в текстах – подвергая их большему или меньшему искажению, – ученые эти решили подкрепить свою точку зрения каноном из «Декрета» Грациана, где приведены слова Валентиниана, обращенные к святому Амвросию: «Буду я вечно, как и полагает моему чину, твоим помощником и защитником»; а ведь иподиакон как раз и был не кем иным, как «помощником» священников и епископов! Гийом Дюран, сообщающий в своей «Книге о божественной службе» эту теорию, не разделял ее; однако он охотно признает, что император при коронации в самом деле исполнял обязанности, подобающие этому «чину»[36]. Таким образом, больше уже нельзя было утверждать, как во времена Григория VII, что всякий светский государь, как бы он ни был велик, уступает простому причетнику; однако хотя император и стоял теперь выше клириков, принадлежащих к младшим священным чинам, он, по крайней мере, оказывался ниже священников, не говоря уже о епископах. Это и было самым важным. Забавно, что, как отмечает историк, примерно таким же образом обстояло дело и в Византии. Там «басилевс» выступал пря-

302//303

мым наследником старинной сакральной монархии Восточно-Римской империи, в которой даже после Константина оставались чрезвычайно сильны языческие традиции; в V веке императора все еще именовали в повседневной речи ίέρευς, то есть священником, или πρεσβυτερος, то есть епископом; напротив, в XIV и XV веках официальные авторы, стремившиеся прежде всего обосновать некоторые закрепленные за императором культовые привилегии, в частности его право причащаться в день коронации наравне с клириками, причисляли его всего-навсего к диаконам или даже к бблотато*, церковнослужителям еще более низкого разряда[37]. Таким образом, в обеих половинах европейского мира богословы – по всей вероятности, независимо друг от друга – в сходных обстоятельствах прибегнули к одной и той же выдумке.

Впрочем, западные императоры, начиная с XIV века, стали, кажется, принимать эту удивительную выдумку вполне всерьез. Их приравняли к диаконам или иподиаконам; они пожелали по-настоящему исполнять обязанности диаконов или иподиаконов, по крайней мере, на одном из главных церковных праздников. Карл IV, с короной на голове, с мечом в руке, читал в церкви, на Рождество, седьмое песнопение заутрени, особенно уместное в императорских устах, потому что начинается оно с евангельских слов, входящих в Рождественскую мессу: «В те дни вышло от кесаря Августа повеление...» (Лук., 2, 1). 25 декабря 1414 г. Сигизмунд, сын Карла IV, выступил в той же роли перед участниками Констанцского собора. Таким образом, эти государи использовали к своей вящей славе теорию, созданную некогда в совершенно иных целях, ибо их торжественное появление во всем императорском облачении перед аналоем, в самом разгаре литургии, лучше любого другого жеста убеждало толпу в их священническом характере. Привилегия эта настолько сильно возвышала императоров в глазах подданных, что нередко вызывала неудовольствия в сосед-

303//304

них странах. Когда в 1378 г. Карл IV собрался во Францию, в гости к своему племяннику Карлу V, ему пришлось немного задержать своей отъезд, чтобы встретить Рождество на земле Империи; французское правительство известило его, что на территории французского королевства ему не будет дозволено читать заутреню; невозможно было допустить, чтобы во владениях короля Франции германский император публично совершал богослужение, какого не имел права совершать король Франции[38].

В самом деле, французские короли никогда не были ни диаконами, ни иподиаконами. Правда, в ordines (коронационном чине) Реймсской коронации, начиная с XIII века, имеются следующие слова по поводу платья, надеваемого королями после помазания: оно должно быть «сшито по образцу стихаря, каковой иподиаконы надевают к мессе». Однако параллелизм этот последовательно не выдерживается. В тех же самых документах верхняя одежда короля уподобляется ризе священни-

304//305

ка[39]. А обрядник Карла V вводит в королевский наряд новый элемент, подсказывающий иные аналогии: король, говорится в этом обряднике, может, если хочет, надеть после помазания мягкие перчатки, как делают епископы после посвящения в сан. Итак, хотя полного уподобления королевского сана священническому и не происходило, все чаще и чаще облачение короля в тот день, когда совершались его помазание и венчание короной, уподоблялось облачению священников или епископов. Не поэтому ли в день коронации по-прежнему читали старые молитвы, в каждой строке которых сквозило желание установить своего рода подобие между двумя помазаниями: тем, что совершается над королем, и тем, что совершается над священником?[40]

В Англии обряд коронации как в том, что касается королевских одежд, так и в том, что касается литургических текстов,

305//306

не напоминал так четко, как во Франции, возведение в ту или иную степень духовного служения. Если, однако, мы хотим узнать, какое впечатление производило на публику роскошное великолепие этой монархической церемонии, нам довольно будет прочесть отчет о коронации Генриха VI, автор которого – современник этого события – не моргнув глазом, говорит о «епископском одеянии», в которое облачается король[41].

Коронация была не единственной церемонией, обнажавшей квазисвященнический характер королевской власти. Когда в конце XIII века твердо установился обычай причащать под обоими видами только священников, явственно подчеркивая тем самым отличие клириков от мирян, новое правило не распространилось на всех государей. Император при коронации по-прежнему причащался и хлебом, и вином. Во Франции Филипп де Валуа в 1344 г. добился от папы Климента VI сходной прерогативы, причем, в отличие от императора, дозволение распространялось не только на день коронации, но и на любой день года; в то же самое время и на тех же самых условиях эта же привилегия была дарована королеве, наследному принцу герцогу Нормандскому – будущему Иоанну II – и герцогине, его жене. Привилегии были даны только этим особам, однако, то ли оттого, что затем их возобновили, то ли оттого, что, по некоему негласному уговору, обычай приобрел силу закона, французские короли с тех пор в течение нескольких столетий продолжали пользоваться этим почетным правом. Лишь религиозные смуты, которые начали потрясать христианский мир в конце XV столетия, а также разгоревшиеся тогда же споры о евхаристии привели к тому, что французским государям пришлось – по крайней мере, частично или на время, – отказаться от причащения под обоими видами. Фридрих III, коронованный императором 19 марта 1452 г., причащался только под видом хлеба. Следуя древнему обычаю, коронованные особы рисковали прослыть сторонниками гуситов. Впрочем, традиция прервалась не навсегда; она возобновилась самое позднее в XVII веке, причем к этому времени привилегия уже не ограничивалась коронацией и распространилась на другие торжества; даже в наши дни австрий-

306//307

ский император, наследник давнишних священных монархий, ежегодно причащался под обоими видами в Великий Четверг. Во Франции, со времен Генриха IV, короли получали доступ к чаше для причащения лишь в день коронации. Не подобало, чтобы наваррец, сделавшись католиком, продолжал причащаться так же, как и в бытность свою еретиком; это могло дать его несведущим подданным повод усомниться в искренности его обращения. Как бы там ни было, до конца Старого порядка церемония коронации в этом отношении оставалась неизменной[42].

307//308

Разумеется, не следует забывать, что обычай причащать под обоими видами только священников был всего лишь дисциплинарным правилом, которое могло нарушаться и порой действительно нарушалось; папы, говорят, даже в наши дни даруют порою право причащаться под обоими видами некоторым прославленным мирянам, за которыми при этом, разумеется, нимало не признают священнического характера. Все так. Однако, если вернуться к евхаристической привилегии королей, можно ли сомневаться, что ее источником были представления о сакральном и, если можно так выразиться, сверхмирском характере монархии, – представления, проявлявшиеся со всей их мощью и во многих других случаях? Момент возникновения этой привилегии можно определить довольно точно: она возникла тогда, когда основная масса верующих навсегда утратила право причащаться вином; кажется, будто светские правители или, по крайней мере, некоторые из них – ибо английские короли не получили, а может быть, ни-

310//311

когда и не добивались той же привилегии, что и их французские соседи, – отказались смешиваться с толпой своих подданных. В буллах Климента VI привилегия сопровождается разрешением – весьма характерным – прикасаться к сакральным предметам, за исключением, впрочем, Тела Христова, дотрагиваться до которого дозволяется одним лишь священникам; оговорка вполне естественная: понятно, что уподобление королей священникам никогда не было и не могло быть абсолютным, что, однако, никак не отменяет самого факта их сближения.

Сходным образом в Византии, где обряд причащения, хотя и проходил иначе, чем у католиков, также подразумевал разграничение мирян и клириков (лишь эти последние имели право вкушать хлеб и вино по отдельности), басилевс в день коронации причащался так же, как и священники, «оспер каи о иереис»[43]; он также не был «чистым мирянином». Впрочем, если даже первопричина возникновения удивительной почести, дарованной западным королям, была не такой, как я предполагаю, общественное мнение очень скоро истолковало ее именно таким образом. Жан Голен в своем трактате о коронации, сообщив, что король и королева принимают из рук архиепископа вино вместе с облаткой, отмечает, что таким образом причащаются носители двух «достоинств»: королевского и священнического; формулировка весьма осторожная; однако можно ли поверить, будто толпа не делала из этого вывод, что носители первого из этих «достоинств» не чужды и второго? Позже, в XVII веке, именно так рассуждали, высказываясь совершенно откровенно, весьма почтенные авторы; в эпохи гораздо более ранние такого мнения несомненно придерживался весь народ[44].

Великий поэт, автор «Песни о Роланде», изобразил в своей поэме под славным именем Карла Великого тот идеал христианского короля, какой сложился в умах людей той эпохи. При-

309//310

смотримся же к поведению великого Императора в поэме: это поведение короля-священника. Когда Ганелон, движимый ненавистью к Роланду, отправляется в опасное посольство, Карл осеняет его крестом, отпуская ему грехи. Позже, когда франки собираются на битву с эмиром Балиганом и шестой полк, в состав которого входят бароны из Пуату и Оверни, предстает перед верховным главнокомандующим, тот благословляет их своей правой рукой: «Sis benei'st Caries de sa main destre»[45].

Старая поэма, которую, из несогласия с теориями, ныне окончательно отвергнутыми, некоторые исследователи, пожалуй, чересчур омолаживают, несет на себе в том, что касается церковных воззрений ее автора, печать умонастроения весьма архаического. Не один священник, исповедовавший более ортодоксальные взгляды на разделение профанного и сакрального, наверняка находил некогда в этой поэме немало поводов для возмущения. Архиепископ Турпин, который не только храбро сражается наравне с мирянами, но и возводит свое поведение в правило и дерзко признается, что воинов он почитает, а монахов презирает, вполне мог бы быть низложен легатами великих пап-реформаторов, как это произошло с его преемником Манассе Реймсским[46]. Чувству-

310//311

ется, что все это написано до того, как вступила в действие григорианская реформа, влияние которой сказалось, напротив, позже на одном из тех, кто переделывал поэму. Стихотворец, который вознамерился в начале XIII века превратить старый вариант, написанный ассонансированными стихами, в рифмованный, счел необходимым осовременить и религиозное содержание поэмы. Он исключил из текста эпизод, где Карл Великий дает отпущение грехов Ганелону. Осталось только благословение войска[47]. Оно вполне отвечало тогдашним нравам. Примерно в то же самое время реальный государь из плоти и крови, точно так же как и легендарный император, перед схваткой простер руку над солдатами в знак своего покровительства: перед началом сражения при Бувине Филипп-Август, по свидетельству его капеллана Гийома Бретонского, находившегося в тот день рядом с королем, благословил своих рыцарей[48]. Филиппу, конечно, доводилось

311//312

слышать «Песнь о Роланде»; вдобавок в его окружении традиции каролингского времени были в большом почете; клирики короля сравнивали его с Карлом Великим; они даже – не знаю, с помощью каких генеалогических уловок, – пришли к выводу, что Филипп-Август является потомком Карла Великого[49]. Возможно, на поле битвы, в которой ему предстояло сыграть решающую роль, король вспомнил о жесте, приписанном жонглерами его так называемому предку, и сознательно его повторил. В таком повторении не было бы ничего удивительного. Средневековые эпопеи исполняли в ту эпоху, куда более «литературную», чем принято считать, роль Плутарха, – источника, откуда деятельные мужи черпали прекрасные образцы для подражания. Эпопеи эти, в частности, немало способствовали поддержанию и укреплению в людских умах определенного идеала государства и королевской власти. Однако, было оно внушено поэтическим образцом или нет, в этом благословении воинов безусловно красноречивейшим образом выражалась вера в то, что королевская рука исполнена сакральной, почти священнической силы. Следует ли напоминать, что в Англии словом «благословлять» обозначали в повседневной речи жест короля, возлагающего руку на больных, дабы изгнать болезнь?

Ясно, что короли в Средние века никогда не переставали казаться своим подданным более или менее причастными к славе священства. По сути дела, то была истина, признанная практически всем светом, но ее не было принято высказывать во всеуслышание. Вспомним, с какой робостью живший в царствование Филиппа Красивого кардинал Жан Лемуан, которого уж никак невозможно заподозрить в сочувствии теократическим идеям, указывает, рассуждая о праве духовной регалии, принадлежащем королям Франции и Англии, на то, что «короли, помазанные на царство, суть, вероятно, не чистые

312//313

миряне, но, напротив, нечто большее»[50]. Однако к середине XIV века говорить на эту тему начали более свободно. В Англии Уиклиф в одном из своих ранних произведений, трактате «Королевская служба», написанном в 1379 г., очень четко разделяя две власти, мирскую и духовную, называет тем не менее королевскую власть церковным установлением, ordo in ecclesia[51]. Во Франции люди из окружения Карла V старательно собирают все обряды и предания, подчеркивающие сакральный характер королевской власти. Жан Голен, точно передавая, по всей видимости, мысль своего повелителя, хочет сохранить верность ортодоксальной точке зрения; он открыто предупреждает, что помазание не превращает короля ни в священника, ни тем более в святого, «творить умеющего чудеса»; однако он не отрицает, что это «королевское» помазание стоит весьма близко к помазанию «священническому»; он не боится вести речь о «королевском ордене»[52].

Затем началась Великая Схизма, а вместе с нею – продолжительная смута не только в жизни церкви, но и в религиозной жизни в целом (конечно, кризис религиозной жизни объяснялся многими причинами, но Схизма занимала среди них не последнее место). Тут языки у всех развязались окончательно. В Англии знаток канонического права Линдвуд в своем «Письме к провинциалу», сочиненном в 1430 г., приводит распространенное мнение – которого сам, впрочем, не разделяет, – согласно которому «помазанный король – особа не вполне светская, но смешанная»[53]. А прославленный шампанский гуманист Никола де Кламанж обратил именно к английскому

313//314

государю Генриху V слова, в которых старые, почти доисторические представления о короле-священнике выступают явственно и неприкрыто, без той двусмысленности, какой отличались рассуждения теоретиков, поминаемых Линдвудом, о некоем «смешанном» состоянии: «Господу было угодно, чтобы королевская власть была властью священнической, ибо королей, помазанных святым миром, по обряду христианской религии, должно, как и священников, почитать за святых»[54].

По правде говоря, хотя Никола де Кламанж обращался к английскому королю, рассуждал он как французский клирик; в словах его слышны отзвуки идей, распространенных во французских кругах. В самом деле, во Франции в эту пору подобные концепции имели широчайшее распространение и выражались совершенно открыто. Потребны примеры? Их более чем достаточно. В 1380 г. Парламент рассматривает тяжбу епископа Аррасского Пьера Мазюйе с его митрополитом, архиепископом Реймсским, и капитулом этого города; дело серьезное: только что назначенный епископ отказался принести обычную присягу своему архиепископу и вручить ему в дар епископскую мантию, как то предписывала – если верить тому, что утверждали в Реймсе, – многовековая традиция. Итак, дело напрямую связано с вопросами церковной дисциплины, поэтому архиепископ желает рассматривать его в своем собственном суде и отказывается признавать, что эта, сугубо духовная, сфера принадлежит юрисдикции Парламента; епископ, напротив, просит суд, представляющий короля, принять дело к рассмотрению; вот один из его аргументов: «Король, повелитель наш, принадлежит к сфере не только мирской, но и к божественной, ибо он inunctus (помазан) и раздает бенефиции по праву регалии»[55]. Следует особо отметить конец фразы. Право королей распоряжаться церковными бенефициями в отсутствие епископов, подчиняющихся регалии, фигурирует в сочинениях рассматриваемого периода то как доказательство, то как логическое следствие священнического характера, при-

314//315

писываемого королевской власти. Мы уже упоминали о той защитительной речи 1493 г., в которой, коснувшись между прочим права регалии, некий адвокат, считая необходимым показать, что король – «не простой мирянин», сослался даже на способность королей творить чудеса[56]. Добавим, что двумя десятилетиями раньше, в 1477 г., мэтр Фрамберж, выступая в Парламенте по сходному делу, построил большую часть своей речи на теме сакральности королевской власти; правда, он не ссылался на чудесные исцеления, но зато широко использовал легенды о небесном происхождении помазания, которые мы подробно рассмотрим позднее; концовка же речи, фраза, ее венчающая, звучит следующим образом: «как и было сказано, король не вполне мирянин»[57]. Оставим теперь судебную тему. Жан Жувенель дез Урсен, епископ в Бове, затем в Лане, а затем архиепископ Реймсский, был при Карле VII и Людовике XI одним из величайших представителей французского духовенства; в его речах и мемуарах постоянно повторяется одна и та же идея: король «не простой мирянин»; благодаря коронованию он становится «особой церковной», «церковным прела-

315//316

том», – так сказал однажды Жан Жувенель своему «верховному сеньору» Карлу VII[58]. Быть может, кто-нибудь возразит, что сутяги, не брезгующие никакими аргументами в пользу своего дела, и церковный политик, заинтересованный в ограничении папского влияния, – не слишком надежные свидетели, и их речи не дают исчерпывающего представления о том, каковы были в ту пору религиозные взгляды у общества в целом? В таком случае выслушаем мнение величайшего из богословов, какими гордится французский католицизм, одного из прославленнейших христианских мистиков, Жана Жерсона; в день Богоявления 1390 г. он проповедует в присутствии Карла VI и принцев; что может быть более красноречивым, чем слова, которые он обращает к юному государю: «Король христианнейший, король чудом освященный, король духовный и священнический...»?[59]

Некоторые из только что приведенных текстов широко известны. В частности, слова Жана Жувенеля дез Урсена цитировались всеми историками, стремившимися подчеркнуть сакральный характер французской монархии. Однако не все эти историки, пожалуй, обращали должное внимание на время, когда процитированные слова были сказаны. Отыскать нечто подобное в текстах, созданных двумя веками раньше, было бы крайне затруднительно; даже полемисты, состоявшие на службе у Филиппа Красивого, вели разговор в совсем ином тоне. В XIV – XV веках, после долгих лет молчания, французские клирики принялись отважно восхвалять священническую королевскую власть, вторя сторонникам Империи времен григори-

316//317

анской реформы; в чем тут было дело – в простом совпадении?  – или в том, что Никола де Кламанж читал забытые памфлеты авторов вроде Ги Оснабрюкского или Йоркского Анонима? – а быть может, просто в том, что одна и та же идея, продолжавшая исподволь передаваться из поколения в поколение вместе с массой обрядов и обычаев, не могла забыться и была готова вновь прозвучать во весь голос, лишь только этого потребуют обстоятельства? В чем же заключались эти обстоятельства, способствовавшие в конце концов ее пробуждению? Я их уже называл: кризис церкви, а главное, папской власти, побудил умы, даже самые ортодоксальные и благочестивые, возвратиться к понятиям, давно осужденным. Разве не видим мы, как в ту же самую эпоху эта перемена отношения к королевской власти весьма красноречиво проявляется во Франции и как старинное злоупотребление, которое прежде предусмотрительно оставляли на заднем плане, превращается в открыто восхваляемую привилегию? Несмотря на реформу XI и XII веков, короли по-прежнему сохраняли за собою некоторые церковные должности, унаследованные от самых далеких предков, живших порою даже до основания династии: они, например, стояли во главе аббатств Сен-Мартен в Type или Сент-Эньян в Орлеане, однако если после мнимой победы реформаторов они остерегались хвастать подобными нарушениями самых основ монастырского устава, то теперь они вновь начали гордиться таким положением дел и видеть в нем одно из доказательств церковного характера своей власти, а следовательно, своего права в большей или меньшей степени подчинять себе духовенство своих стран[60].

Всякий, кто в эти смутные времена отстаивает главенство пап, видит в королях исключительно мирян; напротив, всякий, кто требует, чтобы церковью правили прежде всего соборы, а разные страны получили своего рода церковную автоно-

317//318

мию, склоняется к большему или меньшему сближению королевского достоинства со священническим. Если Линдвуд отказывается признавать за королями «двойственный» – иначе говоря, наполовину священнический – характер, то поступает он так потому, что он опасается ослабить каким-либо образом папское могущество[61]. За пределами Франции и Англии теория, отвергнутая Линдвудом, наталкивается на резкое неприятие итальянского юриста Никколо Тедески по прозвищу Палермец; этот богослов, один из самых крупных знатоков канонического права в XV веке, считал королей «чистыми мирянами», которые «через коронование и помазание никакого церковного чина не получают»; мало кто удивится, если мы добавим, что – по крайней мере, в то время, когда он сочинял только что процитированное толкование, – Палермец принадлежал к числу решительных противников главенства соборов[62]. По правде говоря, этот вопрос может служить своего

318//319

рода пробным камнем, позволяющим определить, к какой из двух противоборствующих католических партий принадлежит тот или иной тогдашний мыслитель.

Мы добрались до той эпохи, когда во Франции по-настоящему рождается то движение, которое называют галликанским: движение бесконечно разнообразное, как по источникам, среди которых благороднейшие порывы к искоренению серьезных злоупотреблений внутри церкви были теснейшим образом переплетены с самыми приземленными финансовыми интересами, так и по самой своей природе; в самом деле, галликанство предстает то как стремление к независимости – по крайней мере относительной, – французской церкви, то как попытка подчинить эту церковь королевской власти, освободившейся наконец от всех препятствий, которые чинило ей папство: двусмысленный дуализм, который часто удивляет, а иногда и шокирует нынешних авторов; быть может, он показался бы им менее удивительным, если бы они вспомнили, что среди идей и чувств, которые в ту эпоху возникли впервые или вновь всплыли на поверхность сознания, немалое место занимала старая концепция священнической королевской власти, без труда примирявшая между собою те принципы, которые сегодня кажутся столь противоположными друг другу?[63]

319//320

[1] Summa gloria de Apostolico et August» // Monumenta Germaniae, Libelli de lite. T. III. C. 9. P. 69: Quod rex sit laicus «Aut enim rex est laicus aut clericus. Sed si non est laicus, tuns est clericus. Et si est clericus, tune aut est stiarius aut lector aut exorcista aut acolithus aut subdiaconus aut diaconus aut presbyter. Si de his gradibus non est, tune clericus non est. Porro si nec laicus nec clericus est, tune monachus est. Sed monachus eum excusat uxor et gladius». См. также: С. 28. P. 78. Личность Гонория, автора чрезвычайно плодовитого, остается, несмотря не все разыскания, весьма загадочной; ясно, впрочем, что скорее всего он был немцем (см. в особенности: EndresJ. A. Honorius Augustodunensis // Beitrag zur Geschichte des geistigen Lebens im 12 Jahrnundert. Kempten; Munchen, 1902).

[2] Ср. ниже, примеч. 320, 356 и 359. Остроумные, но не свободные от некоторых преувеличений замечания на этот счет содержатся в работе: Thurston H. The coronation ceremonial. 2е ed. London, 1911. P. 36. О трудностях, с которыми было сопряжено юридическое определение сословия клириков, см.: Geneshd R. Le privilegium fori en France du Decret de Gratien a la fin du XIVe siecle. (Bibl. Ecole Hautes Etudes, Sc. religieuses. Vol. 35).

[3] Некоторые англиканские авторы, прежде всего г-н У. Легг (Legg), настаивали весьма энергически и порой даже с излишней горячностью на том, что королевская власть в Средние века носила квазисвященнический характер, причем преследовали при этом явно апологетические цели. «Было бы полезно показать, – писал г-н Легг в 1902 г. в «Church Times»,  –  что короли начали притязать на управление церковью не при Генрихе VIII, а гораздо раньше, ибо король был поставляем и посвящаем в свой сан церковью». Понятно, что английский иезуит Тёрстон попытался опровергнуть эту точку зрения (см.: Thurston H. The coronation ceremonial. 2е ed. London, 1911); рассуждения его искусны, а порой, когда он нападает на преувеличения, допущенные противной стороной, и убедительны, однако, на мой взгляд, он чересчур категоричен в своем отрицании и потому в конечном счете гораздо дальше от истины, чем г-н Легг. Как, впрочем, любопытны для историка подобные дискуссии, доказывающие, что старые споры и сегодня не утратили своей актуальности!

[4] Следует ли считать, что одним из источников этих представлений о священническом характере королевской власти было влияние Рима? Императоры-христиане, начиная с Грациана (382), отказались от старого языческого титула pontifex maximus (верховный жрец –  лат.); однако по меньшей мере до V века в некоторых официальных культовых формулах их по-прежнему именовали жрецами (см. об этом: Sagmuller J. В. Lehrbuch des katholischen Kirchenrechts. 3е ed. Fribourg, 1914. В. I. S. 51 – 52): «apxiepeT potdiXeT (поХХа та етт))», – так в 444 г. звучали официальные приветствия Отцов Константинопольского Синода императору, а в 451 г. Халкедонский собор обращался к нему: «тф iepeT, тф pacnXeT» (Mansi. Concilia. VI. Col. 733; VII. Col. 177). Папа Лев Великий писал немного позже императору Льву I: «Sacerdotalem namque et apostolicum tuae pie tads aninum» (Священнический и апостольский дух у твоего милосердия.  – лат.) (Ер. CLVI. Migne. P. L. Т. 54. Col. 1131). Однако эти тексты, не вошедшие в крупнейшие латинские канонические компиляции, кажется, не были известны западным средневековым авторам; во всяком случае, они их не цитируют; точно так же обстоит дело со знаменитым пассажем Евсевия, в котором Константин именует себя «row ектос... етпоколос» (см. ниже, примеч. 747). Лишь гораздо позже – в XVII столетии – эти старые воспоминания обрели, благодаря возрождающейся эрудиции, некоторую силу; ср. ниже, с. 482. С другой стороны, один фрагмент из сочинения Гийома Дюрана свидетельствует, что некоторые юристы, желая доказать, что императору приписывали священнические свойства, ссылались на текст, заимствованный из римских юридических компиляций: Rationale divinorum officiorum. II, 8 (Ed. de Lyon. Pet. in-8°, 1584. P. 56 v°): «Quidam etiam dicunt ut not. ff. de rerum diuisio 1. sancta quod fit presbyter, iuxta illud, Cuius merito qui nos sacerdotes appellat, Imperator edam pondfex dictus est, prout in tractatu de Episcopo dicetur» (Иные говорят даже, как делают то нотарии в параграфе первом «О распределении священнических обязанностей», что (император) ставит пресвитера; туг же следует: «в честь Его, кто нас называет священниками, император назван даже первосвященником, как будет сказано в трактате «О епископе». – лат.) (ср.: Ibid. I, II. Р. 62: «Unde et Romani Imperatores pondfices dicebantur» (Потому и римские императоры назывались понтификами. – лат.). Упоминаемый текст содержится в: Dig. I, I, I (Ulpien) и относится в действительности не к императорам, а к юристам.

[5] Anselmi Gesta Episcop. Leod. С. 66; Monum. Germ. SS. VII. P. 229 – 230: «Imperator vero, utpote qui eiusmodi homo esset, qui sibi super episocopos potestatem nimis carnaliter, ne dicam ambiciose, quereret usurpare: «Ego vero, inquit, similiter sacro oleo, data mihi prae caeteris imperandi potestate, sum perunctus». Quern contra andstes veritads zeio insddaeque fervore vehementer accensus, talibus breviter instruendum esse censuit: «Alia, inquiens, est et longe a sacerdotal differens vestra haec quam asserids uncdo, quia per earn vos ad mordficandum, nos auctore Deo ad vivificandum ornad sumus; unde quantum vita morte praestandor, tantum nostra vestra uncdone sine dubio est excellendor». О фактической стороне дела см.: Steindorff E. Jahrb. des deutschen Reichs unter Heinrich III. T. II. S. 50 – 51.

[6] Summa gloria. С. 9: «Sed garruli fortasse tumido fastu contendunt regem non esse de numero laicorum, cum unctus sit oleo sacerdotum».

[7] De controversia inter Hildebrandum et Heinricum imperatorem // Libelli de Lite. T. I. P. 467: «Unde dicunt nulli laico umquam aliquid de ecclesiasticis disponendi facultatem esse concessam, quamvis rex a numer laicorum merito in huiusmodi separetur, cum oleo consecrationis inunctus sacerdotalis ministerii particeps esse cognoscitur». Другие отрывки из сочинений полемистов этой партии, а также возражения их противников, см.: Bohmer H. Kirche und Staat in England und der Normandie. S. 235; Кет. Gottesgnadentum. S. 86, n. 152; ср. также слова, вложенные одним хронистом из папской партии в уста людей из окружения Генриха V: «Quid referam, quosdam comites eius... eum regem pariter et summum sacerdotem... praedicasse» (Laurentins. Gesta episcop. Virdunensium // Monum. Germ. SS. T. XVIII. P. 502).

[8] Monum. Germ. Libelli de Lite. T. III. P. 677: «Quare non est appellandus laicus, quia Christus Domini est...»

[9] Vie de Louis Ie Gros. C. XIV. Ed. A. Moliner (Collection de textes pour servir a 1'etude ... de 1'hist.). P. 40: «abjectoque secularis militie gladio, ecclesiasdco ad vindictam malefactorum accingens» (отбросил меч воинства мирского и препоясался мечом церковным для сокрушения злодеев. – лат.). Ср. другое высказывание в том же духе: «partem Dei, cujus ad vivificandum portat rex imaginem, vicarius ejus liberam restituat suppliciter implorant» (возносятся смиренные молитвы, дабы ту часть от Бога, коей образом служит король, викарий Божий на себя не принимал. – лат.) (Ibid. XVIII. Р. 62). Не знаю, следует ли видеть в первом из приведенных отрывков отзвук знаменитых евангельских двух мечей (Лук. 22, 38) – аллегории, которую попеременно использовали в своих целях как сторонники папской власти, так и сторонники власти мирской; так, опередив святого Бернарда, к ней прибегнул современник Сугерия, Жоффруа из Вандома; см.: Gennrich P. Die Staats- und Kirchenlehre Johanns von Salisbury. Gotha, 1894. S. 154, n. 1; Jordan E. Dante etSt. Bernard // Bulletin du comite catholique francais pour Ie centenaire de Dante. 1922. P. 277, 278.

[10] Lwhaire A. Etudes sur les actes de Louis VII. In-4°. 1885. № 119 (к изданиям, указанным А. Люшером, следует добавить лучшую на сегодняшний день работу: Lasteyrie R. de. Cartulaire de Paris // Hist. Generale de Paris. № 302): «Scimus quod ex auctoritate Veteris Testament, edam nostris temporibus, ex ecclesiastica institudone soli reges et sacerdotes sacri crismads uncdone consecrantur. Decet autem ut qui, soli pre ceteris omnibus sacrosancta crismads linidone consociad, ad regendum Dei populum perficiuntur, sibi ipsis et subdids suis tarn temporalia quam spiritualia subministrando provideant, et providendo invicem subministrent». Можно задаться вопросом, не правильнее ли было бы перевести «sacerdotes» не как «священники», а как «епископы», тем более что помазание миром  –  в строгом смысле слова – совершается не над всеми священниками, а только лишь над епископами (ср. ниже, с. 300). Однако в текстах того времени словом chrisma порой обозначали обыкновенный елей. Поэтому осторожность подсказывает сохранить традиционный перевод «священники», не забывая при этом, что, по мысли клириков времен Людовика VII, естественными союзниками королей были в первую очередь епископы; поэтому и грамота, о которой идет речь, была выдана в пользу епископа. С преамбулой Людовика VII можно сравнить то, что некоторое время спустя Отгон Фрейзингский писал по поводу коронования Фридриха Барбароссы; в тот же самый день, что и император, в той же самой церкви и теми же самыми епископами был помазан новоизбранный епископ Мюнстерский: «ut revera summus rex et sacerdos presend iocunditad hoc quasi prognosdc interesse crederetur, qua in una aecclesia una dies duarum personarum, quae solae novi ac veteris instrumend insdtudone sacramentaliter unguntur et chrisd Domini rite dicuntur, vidit uncdonem» <Дабы воистину веровать, что верховные лица, король и иерей вместе, как по предсказанию, участвуют в сей радости, в одной и той же церкви в один и тот же день совершается помазание двух лиц, кои по установлению древнего и нового обряда таинственно помазуются и нарекаются помазанниками Божиими. – лат.) (Gesta Friderici. II. С. 3; Scriptor. rer. germ. ad usum scholarum. 3е ed. P. 105). Наконец, сходная мысль выразилась в литургической формуле, употребляемой при французской и германской церемонии коронации: «Accipe coronam regni, quae... episcoporum... manibus capid tuo imponitur... et per hanc te pardcipem ministerii nostri non ignores, ita ut, sicut nos in interioribus pastores rectoresque animarum intelligimur, tu quoque in exterioribus verus Dei cultor... semper appareas...» (Прими корону королевства; она... возлагается... руками епископов на главу твою... и через нее да знаешь твердо, что ты сопричастник нашего служения, так что, как мы считаемся пастырями и правителями душ человеческих со стороны внутренней, так ты со стороны внешней явись всегда верным стражем Божиим. – лат.) (Waitz. Die Formein der Deutschen Konigs- und der Romischen Kaiserskronung. Gotdngen, 1872. S. 42, 74, 82, а также, с некоторыми вариантами: Dewick. The coronadon book of Charles V of France (Henry Bradshaw Soc., XVI). In-4°. London, 1899. Col. 36).

[11] Histoire des Insdtudons monarchiques. 2е ed. 1890. Т. I. P. 42. В той же работе (Т. I. Р. 41) г-н Люшер цитирует грамоту Генриха I, данную парижской церкви (Soehnee F. Catalogue des actes de Henri 1е1' // Biblioth. Ecole Hautes Etudes. P. 161. № 29), где речь якобы идет о «божественном служении» (ministere divin) королевской власти; впрочем, при ближайшем рассмотрении оказывается, что слова «divinum ministerium» в преамбуле этой грамоты обозначают божественный долг великодушия (по отношению к церквам).

[12] См. об этом: Luchcdre // Lavisse. Histoire de France. Т. Ill, 1. P. 5; Vacandard. Saint-Bernard. In-12. S. d. T. II. P. 183.

[13] Epistolae. Ed. Luard (Rolls Series). № CXXIV. P. 351; ср.: Legg L. G. W. English Coronation Records. P. 67: «Нес tamen unccionis prerogadva null modo regiam dignitatem prefert aut edam equiparat sacerdotali aut potestatem tribuit alicuius sacerdotalis officii».

[14] Summa Decretorum. XXII. Qu. 5. С. 22: «Si opponatur de iurament fidehtads, quod hodie episcopi faciunt imperatori, respondeatur non omnia, que consuetude habet, canones permittere. Vel dicatur imperatorem non omnino laicum esse, quern per sacram uncdonem constat consecratum esse» (Ed. J. F. v. Schulte. Giessen, 1892. S. 360; Ed. H. Singer. Paderborn, 1902. S. 403).

[15] Saxo Grammadcus. L. XIV. Ed. A. Holder. P. 539: «prouindarum reges».

[16] О герцогах Нормандских см.: Benoit de Petersborough. Gesta Henrici regis. Ed. Stubbs. Rolls Series. T. II. P. 73 (20 июля 1189 г. Ричард Львиное Сердце в присутствии архиепископа, прелатов и баронов взял с алтаря собора Руанской богоматери «gladium ducatus Normanniae» («меч герцогов Нормандских» – лат.)); Mathieu Paris. Chronica majora. Ed. Luard. R. S. T. II. P. 454; Historia Anglorum. Ed. Madren. R. S. II. P. 79 (Иоанн Безземельный 25 апреля 1199г. опоясался мечом и увенчал себя короной); более поздние свидетельства, касающиеся возведения на престол Карла Французского, брата Людовика XI, см. в кн.: Stein H. Charles de France, frere de Louix XI. 1921. P. 146 (здесь фигурировали кольцо, шпага и знамя); эта церемония известна только по двум копиям XVII века, хранящимся в Руанском архиве (см.: Chernel. Histoire de Rouen a 1'epoque communale. 1844. T. II. P. 8; Delachenal R. Histoire de Charles V. T. I. P. 137, n. 1) и опубликованным в кн.: Dwhesne. Historiae Normannorum Scriptores. Folio. 1619. Р. 1050; Martene. De antiquis Ecclesiae ritibus. II. Col. 853 (кольцо и меч). Что касается герцогов Аквитанских, то здесь мы располагаем ordo ad benedicendum (чином благословения. – лат.), который, впрочем, будучи составлен лишь в начале XIII века старшим певчим соборной церкви Эли из Лиможа, не может считаться, применительно к древним обычаям, свидетельством особенно надежным; в число инсигний в данном случае входят кольцо (так называемое кольцо святой Валерии), корона («circulum aureum»), знамя, шпага, шпоры (Histor. de France. T. XII. Р. 451). О том, что происходило вне Французского королевства в строгом смысле слова см.: Delachenal R. Histoire de Charles V. T. I. P. 40 (о Дофинв). «Обрядник» Гийома Дюрана (Bibl. Nat. Ms latin 733. Fol. 57) содержит рубрику: «De benedictione principis sine comitis paladni» (О благословении государя или наместника. – лат.); в ней имеется всего одна формула благословения, заимствованная, по-видимому, из церемонии коронации императора (Ibid. Fol. 50 v°) и вдобавок совершенно банальная; разумеется, о помазании здесь не говорится ни слова.

[17] Вообще помазание рассматривалось королями как прерогатива настолько важная, что те династии, у которых оно еще не вошло в традиции, стремились ликвидировать этот изъян. Не позднее XIII века общепринятой сделалась мысль, что для втого требуется разрешение папы; короли Наварры получили его в 1257 г., короли Шотландии – ценою долгих усилий в 1329 г. Таким образом, папство в конце концов сумело превратить, во всяком случае, в некоторых странах, старый монархический обряд в инструмент своего влияния. В 1204 г. Иннокентий III самолично совершил помазание над Педро II Арагонским, который явился в Рим, дабы сделаться вассалом Папского престола; то было первое помазание короля, совершенное над арагонским монархом. Ср. ниже, примеч. 983.

[18] В постсхоластическом богословии не делали различий между таинствами и сакраменталиями. См. очень толковое изложение этих доктрин в кн.: Hahn G. L. Die Lehre von den Sakramenten in ihrer geschichtlichen Entwicklung innerhalb der abendlandischen Kirche bis zum Concil von Trient. Breslau, 1864, особенно: S. 104.

[19] Ives de Chartres. Ep. CXIV // Histor. de France. XV. P. 145; Pierre Damien. Sermo LXIX// Migne. P. L. T. 144. Col. 897 sq.; Liber gratissimis. C. X// Monum. Germ., Libelli de lite. T. I. P. 31; письмо Томаса Бекета к Генриху II // Materials for the history ofTh. В., Rolls Series. V. № CLIV. P. 280. См. также тексты Петра из Блуа, приведенные в примеч. 48 и упомянутые в примеч. 331; Hugue de Rouen II Hanh. Loc. cit. P. 104; Otto de Freising // Gesta Friderici. II. C. Ill (Scriptor. rer. Germ. 3е ed. P. 104: «dum finko unctionis sacramento diadema sibi imponeretur» (лишь по завершении таинства помазания возлагалась на него корона. – лат.). Толковое изложение этого вопроса см. в: Кет. Gottesgnadentum. S. 78; ср.: S . 87, п. 154.

[20] Текст, упомянутый выше, в примеч. 319: «unccionis sacramentum».

[21] Baroniw-Raynaldus. Ed. Theiner. XXII (1257, № 57; 1260, № 18); ср.: Potthast. Regesta. II. № 17054, 17947. Впрочем, о позиции Иоанна XXII в 1318г. см. ниже, с. 348.

[22] Histoire litteraire. XXVI. Р. 122.

[23] De catechizandis rudibus. C. XXVI // Migne. P. L. T. 40. Col. 344): «signacula quidem rerum divinarum esse visibilia, sed res ipsas invisibiles in eis honorari» (видимы знаки божественного присутствия, но невидимо совершается в них слава Божия. – лат.).

[24] I Царств. 10,6.

[25] Wipo. Gesta Chuonradi. C. III. Ed. H. Bresslau. Scr. rer. Germ. in usum scholarum. 3е ed. P. 23; Pierre de Blois. Ep. 10 II Migne. P. L. T. 207. Col. 29; в обоих случаях библейские слова используются для совета или упрека. Буллу Александра IV от б октября 1260 г. см.: Raynaldw-Baronivs. Ed. Theiner. XXII. 1260. № 18; Potthast. Regesta, n. 17947.

[26] Текст, на который я уже ссылался выше, в примеч. 319 (Ed. Luard. Р. 350): «regalis inunccio signum est prerogative suscepcionis septiformis doni sacratissimi pneumads».

[27] См. ниже, Приложение IV, с. 643. В следующей фразе Жан Голен, выводя из своей мысли мораль, несколько сужает ее значение: королевский сан должен давать те же привилегии, что и сан религиозный, ибо он сопряжен со многими «тяготами и тревогами».

[28] См. ниже, Приложение III, с. 634 – 635.

[29] De idolatria polidca et legitimo principis cuitu commentarius. P. 73. Об этом сочинении см. ниже, примеч. 760.

[30] Ср.: Legg J. W. The sacring of the English Kings // Archaeological Journal. 1894. Т. LI. P. 33; Woolley. Coronation rites. P. 193.

[31] Corpus luris Canonici. Ed. Friedberg. II. Col. 132 – 133 (Decretal. I. Tit. XV): «Refert autem inter pondficis et principis uncdonem, quia caput pondficis chrismate consecratur, brachium vero principis oleo delinitur, ut stendatur, quanta sit differenda inter auctoritatem pondficis et principis potestatem» (существует различие между помазанием первосвященника и помазанием государя, ибо у иерея помазуется миром глава, у государя жеелеем рука от локтя до кисти, дабы показать, каково различие между властью церковной и правлением светским. – лат.); ср.: Кет. Gottesgnadentum. S. 115; та же теория изложена в булле Александра IV, посвященной коронации Богемских королей (1260) (Baronivs-Raynaldw. Ed. Theiner. XXII. 1260. № 18; Potthast. № 17947). Г. Дюран (Radonale. I. С. VIII. Ed. de Lyon, 1584. P. 40) пишет: со времен установления на земле закона Евангельского помазание королей «a capite ad brachium est translata, ut princeps a tempore Chrisd non ungatur in capite sed in brachio siue in humero vel in armo» (совершается так, чтобы помазана была не глава, а рука от локтя до кисти, дабы помазанию у правителя светского подверглись не голова, но рука от локтя до кисти либо рука выше локтя, либо предплечье с лопаткой. – лат.); о помазании, совершаемом над епископом, см.: Р. 40 v°. В согласном с каноническими предписаниями королевском коронационном чине, который приводит Дюран в своем «Обряднике» (Bibl. Nat. Ms. ladn 733), читаем (fol. 54 v°): «Post hec metropolitanus inungit in modum crucis cum oleo exorcisato de(x)trum illius brachium et inter scapulas».

[32] Wooley. Coronadon rites. P. 68, 71, 104; Schreuer H. Ueber altfranzosische Kroningsordnungen. P. 39, 48; Legg. Coronadon records. P. XXXV. Помазание головы довольно рано исчезло из обряда коронации императоров (Кет. S. 115, п. 207), но осталось в обряде венчания римского короля германской короной (Schreuer. Die rechdichen Grundgedanken. P. 82, п. 3; Wolley. P. 122). Кардинал Генрих Сузский, известный в канонической литературе под своим кардинальским титулом Hosdensis, в своей «Summa aurea» (Золотая сумма –  лат.), написанной между 1250 и 1261 гг. (Lib. I. С. XV. Ed. de Lyon. Fol. 1588. Fol. 41 v°), отмечает, что, несмотря на предписания Иннокентия III и его преемников, «sed et consuetude andqua circa hoc obseruanir, nam supradictorum Regum Franciae et Angliae capita inunguntur» (но и старый обычай имеет здесь место, ибо у вышеозначенных королей Франции и Англии помазуются главы.  – лат.).

[33] Буллы Иннокентия III и Александра IV, а также текст Гийома Дюрана, упомянутые выше, в примеч. 337; ср.: Fluck J. Katholische Liturgie. Giessen, 1853. В. I. S. 311, 322; Vacant, Mangenot. Dictionnaire de theologie catholique (статья «Chreme»). Уже в XII веке маленькая поама, известная под названием «De anulo et baculo versus» (Стих о перстне и посохе –  лат.) (Mon. Germ. histor., Libelli de lite. Т. III. P. 726, v. 9) гласила: «Presulis est autem sacra crismatis unctio...» (Церкви главы святое помазанье миром. – лат.). 06 употреблении мира во Франции, засвидетельствованном в многочисленных текстах, см., напр.: Deuick. The Coronation Book of Charles V of France (H. Bradshaw Soc. T. XVI). Col. 8, 25 ff. (к миру примешивалась капля елея из Священного сосуда); об употреблении мира в Англии см.: Legg. Coronation records. P. XXXV.

[34] По этому поводу достаточно отослать к изд.: Diemand A. Das Сегеmoniell der Kaiserkronungen // Histor. Abh. Hgg von Th. Heigel und H. GrauerL 4. Munchen, 1894. S. 65, n. 3, s. 74, и, особенно, к кн.: Eichmann E. Die rdines der Kaiserkronung // Zeitschr. der Sav. Stiftung fur Rechtsgesch., Kan. Abt. 1912, passim. Что бы ни утверждал Диманд, нет никаких доказательств того факта, что принятие императора в члены капитула римского собора Святого Петра было подражанием принятию его в ахенский капитул; скорее ахенский каноникат следует рассматривать как подражание римскому; см.: Beissel. Der Aachener Konigsstuhl // Zeitschr. des Aachener Geschichtsvereins. 1887. В. IX. S. 23 (работа, ценная скорее приведенными фактами, нежели их интерпретацией). Здесь уместно будет сказать, что я не смог ознакомиться с недавней работой: Sperling E. Studien zur Geschichte der Kaiserkronung und Weihe. Stuttgart, 1918.

[35] Eichmann. Loc. cit. P. 39, 42 (коронационный чин императоров «третьего периода»). Эйхманн, прекрасно показавший в этой работе смысл причисления императоров к каноникам, не уделил, как мне кажется, достаточного внимания причислению императоров к диаконам.

[36] Rationale. II, 8. Ed. de 1584. P. 56 v°: «Canon Adriani Papae Ixiij distinct. Valentinianus in fine videtur innuere, quod Imperator debet ordinem subdiaconatus habere, ubi dicitur, Adiutor et defensor tuus, ut meum ordinem decet, semper existam, sed non est ita. gerit tamen illud officium, quoniam m die ordinationis sue, receptus est primum in canonicum, a canonicis sancti Petri, ministrat domino pape in missa in officio subdiaconatus, parand calicem et huiusmodi faciendo» (Каноническое правило папы Адриана (63-й раздел). С тем, чтобы император имел чин иподьякона, Валентиниан, кажется, соглашается, говоря; «Буду я вечно, как и полагает моему чину, твоим помощником и защитником», однако не так исполнил он эту обязанность, ибо в день своего служения, принятый в число клириков клиром святого Петра, лишь сослужал его святейшеству папе во время мессы в чине иподьякона, помогая в приготовлении чаши и оказывая прочие услуги подобного рода. – лат.). Дюран ссылается на: Decret. Grat. Dist. LXIII, с. III, однако ссылка эта ошибочна, потому что канон, о котором идет речь, на самом деле взят из «Historia tripartita» (Трехчастная история –  лат.); папа Адриан упомянут в с. II.

[37] В изд.: Cantacuune J. Histor. Lib. I. Cap. XLI // Migne. F. G. T. 153. Col. 281 (ср. о причастии col. 288); Cadmus. De officiis Constanstinopolitanis. C. XVII // P. G. T. 157. Col. 109 (ср. о причастии col. Ill) император именуется бстотйтос (ср.: Brightman. Journal of Theological Studies. 1901. Т. II. P. 390, п. 1); Simon de Thessalonique. De sacro templo. C. CXLIII (P. G. T. 155. Col. 352) именует его – в связи с причастием – диаконом.

[38] О Карле IV см.: Delachenal R. Histoire de Charles V. 1909. Т. I. Р. 278, п. 1 (упоминаемая там миниатюра воспроизведена в изд.: Chronique de Jean II et Charles V. Ed. Delachenal. Soc. de 1'hist. de France. T. IV. PI. XXXII). О Сигизмунде см.: Chronique du Religieux de Saint-Denys. Ed. L. Bellaguet (Doc. ined.). T. V. P. 470. В папском обряднике Пьетро из Амелии (1370 – 1375) по поводу папской Рождественской мессы говорится: «Si imperator vel rex sit in curia hac nocte, sacrista et clerici praesentant sibi librum legendarum, in quo debet legere quintam lectionem, et eum honeste instruunt de ceremoniis observandis in petendo benedictionem, in levand ensem cum vagina, et extrahendo, ipsum vibrando...» (Если император или король находится ночью в курии, предстоятель святого престола и клир избирают для себя служебник, где надлежит читат чтение пятое, короля же или императора почтительно наставляют в отношении следующих церемоний: как подходить под благословение, вынимать меч из ножен, производить им движения. – лат.) (Mabillon. Museum italicum. II. In-40. 1689. P. 325). Напротив, следует, очевидно, считать пустой фантазией следующее утверждение, воспроизведенное в изд.: Martene. De antiquis Ecclesiae ridbus. L. II. С. IX. Ed. de Bassano. Folio. 1788. T. II. P. 213 «ex codice Bigotiano» (из книги Биго – лат.), без какого-либо иного указания даты и источника: когда император въезжает в Рим после своего избрания, он должен во время мессы «читать евангелие, а король Сицилии –  апостольское послание. Однако ежели случится тут же король Франции, должен он читать послание прежде короля Сицилии».

[39] Schreuer H. Ueber altfranzosische Kronungsordnungen. Weimar, 1909 (исправленный отдельный оттиск из: Zeitschrift der Savigny-Sdftung. G. A1909). S. 38, 46; Dewick E. S. The coronadon book of Charles V of France. Col. 8; Golein J. (см. ниже, Приложение IV, с. 643). Я считаю необходимым напомнить еще раз, что по причине отсутствия какой бы то ни было критической описи французского коронационного чина (работы Шрейера охватывают лишь печатные источники) любые суждения об обрядовой стороне этой церемонии не могут не страдать неопределенностью.

[40] О перчатках см.: Dewick. Loc. cit. Col. 32: «Postea si uoluerit rex cirotecas subules induere sicut faciunt episcopi dum consecrantur» (После же, если пожелает король надеть тонкие перчатки, как делают первосвященники во время совершения таинства. – лат.); ср. примечание (col. 82). О молитвах: «Christe perunge hunc regem in regimen unde unxisd sacerdotes...» (Христе, помажь сего короля на царство, как помазал священников... – лат.); «Deus electorum... Iterumque sacerdotem aaron» (Божеизбрателю... многократно священника Аарона. – лат.); «Accipe coronam...» (Прими корону. – лат.) (с формулой «per hanc te pardcipem ministerii nostri non ignores...» (через нее да узнаешь, что ты сопричастник нашего служения. – лат.) (Ibid. Col. 29, 36). Перчатки, по-видимому, были изначально введены в церемонию из соображений сугубо обрядовых: они были призваны защитить руки, помазанные миром, от осквернения (ср.; Dewick. Loc. cit., и, особенно, слова Жана Голена ниже, на с. 644). Однако использование перчаток тотчас навело на сопоставление с епископским облачением; примечательно, что Жан Голен, который обычно избегает слишком откровенных указаний на священнический характер королевской власти, не знает об этом сопоставлении или умалчивает о нем.

[41] Brit. Mus. Cotton Nero. С. IX. Fol. 173; цит. по: Legg. Coronation Records. P. XL, n. 4.

[42] Общие сведения об истории и доктрине причащения см. в изд.: Vacant, Mangenot. Dictionnaire de theologie catholique (статья «Communion»). О причащении императоров под обоими видами см.: Diemand A. Das Ceremoniell der Kaiserkronungen. S. 93, n. 2. Пий IV, снисходительно относившийся к лютеранским симпатиям Максимилиана II, возвратил ему право причащаться вином (см.: Schlecht J. Histor. Jahrbuch. 1893. В. XIV. S. 1), но нельзя сказать наверняка, что после этого произошло окончательное возвращение к старому обычаю, засвидетельствованному при Леопольде II. Что касается Франции, буллы Климента VI, даровавшие в 1344 г. привилегии Филиппу VI, его супруге, а также герцогу и герцогине Нормандским, описаны (а булла, относящаяся к герцогу, опубликована полностью) в работе: Baroniw-Raynaldvs. Annales. Ed. Theiner. T. XXV; можно предположить, что все они были составлены по одному образцу. Вероятно, исключительно по недоразумению Мабийон (Mabillon. Museum Italicum. In-4". 1689. Т. II. P. Ixij) утверждает, что та же привилегия была дарована в то же самое время герцогу Бургундскому. Булла, касающаяся герцога Нормандского  –  и, по-видимому, всех остальных также,  –  содержит и еще одноразрешение: «ut quae sacra sunt, praeterquam corpus Dominicum, quod per alios quam per sacerdotes tractari non convenit, tangere quoties opportunum fuerit... valeas» (что касается святынь, то за исключением Тела Господня, коего не подобает касаться никому, кроме священника, прикладывайся к ним столько раз, сколько найдешь нужным. –  лат.). О причащении под обоими видами в день коронации Карла V см.: Dewick. The coronation book of Charles V of France. Col. 43 (о королеве  –  col. 49); ср.: Col. 87. О переменах, происшедших в царствование Генриха IV, см.: DuPeyrat. Histoire ecclesiastique de la Cour. P. 727–729; Дю Пера объясняет эти перемены только «оплошностью тех, кто сразу после обращения короля распоряжался в его дворцовой церкви»; мне более верным представляется объяснение, приведенное мною выше; об обычаях, установившихся в следующем столетии, см.: Or-owe. Histoire ecclesiasdque de la Cour. T. I. P. 253, n. (1). По свидетельству католического теолога второй половины XVI века (см.: Cassalius G. De caena et calice Domini. Venise, 1563. С. II; цит. по: Henriqwz. Summa Theologiae Moralis. Gr. in-8°. Mayence, 1613. Lib. VIII. C. XLIV, § 7, п. п. о.), французский король пользовался этой привилегией только при коронации и перед смертью. Если это свидетельство достоверно, оно, по-видимому, доказывает, что еще задолго до Генриха IV боязнь прослыть людьми, идущими на уступку протестантизму, заставила королей частично отказаться от этой культовой прерогативы. Любопытно, что обрядник королевского причастия (Bibl. Mazarine, ms 2734), созданный в XVII веке – по всей видимости, в царствование Людовика XIII, – предусматривает причащение под обоими видами; возможно, эта рукопись просто воспроизводит тот обряд, который совершался в более древние эпохи; текст этот был опубликован в изд.: Franklin. La vie privee, Les medecins. P. 300; в аналогичной рукописи, хранящейся в Национальной библиотеке под шифром franc;. 4321, этот отрывок отсутствует; см. ниже, примеч. 781. Рассуждение Г. Келера (Kehler G. Christianissimi regis Galliae Communionem sub utraque... In-4°. Wittenberg, <168б)) – протестантский памфлет, не представляющий никакого интереса. Я не смог ознакомиться с вышедшей в том же году в Виттенберге книгой: Mayer J. F. Christianissimi regis Galliae communio sub utraque. В Англии до Реформации короли, по всей вероятности, не причащались под обоими видами; см.: Legg. Coronation records. P. Ixi. Документы, касающиеся причащения под обоими видами короля Франции, см. в Приложении II. № 2 и 3; Dewick. The coronation book. PI. 28.

[43] Kattenbusch F. Lehrbuch der vergleichenden Confessionskunde. 1892. В. I. S. 388, 498; см. также выше примеч. 343.

[44] Текст Жана Голена см. ниже, в Приложении IV, с. 645; об интерпретации причащения под обоими видами, которую давали ученые XVII

[45] Стихи 340 и 3066 (цит. по изданию Ж. Бедье).

[46] О Турпине см. особенно стих 1876 и след. Эта глава была уже написана, когда я смог ознакомиться с книгой: Boissonade P. Du nouveau sur la Chanson de Roland. 1923. Сравнение с Манассе Реймсским пришло в голову и г-ну Буассонаду (р. 327). Я, впрочем, хочу подчеркнуть, что я веду речь именно о сравнении и нимало не хочу сказать, что Манассе был неким «прототипом» Турпина; «Песнь о Роланде» меньше всего похожа на роман с ключом! Как, однако, может г-н Буассонад утверждать, что автор «Песни» «исповедует идеи сторонника григорианской или теократической реформы» (р. 444; см. также р. 312: о Карле Великом как «идеальном воплощении великой теократии, о которой мечтал Григорий VII»)? Стихи 3094 и 373, приведенные в доказательство этого тезиса, доказывают лишь одно: «Турольду» было известно, что у Карла Великого хорошие отношения с папами; что же до стиха 2998, на который также ссылается исследователь, то он показывает, что наш поэт считал апостола Петра великим святым: кто же, однако, в этом сомневался?  – Тот, кто пожелал бы (но в нашу задачу это в данном случае не входит) проследить за развитием идеи короля-священника в литературе, мог бы, пожалуй, извлечь немало полезного из цикла о Граале, столь переполненного архаическими и дохристианскими элементами.

[47] Рифмованный вариант из рукописей, хранящихся в Шатору и в Венеции (Foerster. Altfranzosische Bibliothek. VI, str. XXXI, v. 340; v. 3066 –  str. CCLXXXVIII). Может показаться, что это отпущение грехов, даваемое императором, не способно было всерьез шокировать даже самые ортодоксальные умы того времени; ибо вплоть до Контрреформации существовал обычай, который богословы стали осуждать лишь поздно и с большой нерешительностью, – обычай этот позволял мирянам в случае крайней необходимости исповедовать кающихся; Жуанвиль рассказывает, как в минуту опасности мессир Ги д'Ибелен исповедался ему: «я же сказал ему: "Властью, данною мне от Господа, отпускаю вам грехи ваши"» (с. LXX. Ed. de la Soc. de 1'Hist. de France. P. 125 – 126); см.: Grower G. Die Laienbeicht im Mittelalter // Veroflentlich. aus dem Kirchenhistor. Seminar Miinchen. Ill, 7. Miinchen, 1909; Merk C.J. Anschauungen iiber die Lehre... der Kirche im altfranzosischen Heldenepos (Zeitschr. fur Romanische Philologie. BeiheftXLI). S. 120. Однако эти исповеди выслушиваются, а отпущения грехов даются с оговорками: «Властью, данною мне от Господа» – и только при крайней необходимости, если поблизости нет священника; совсем иначе выглядит жест Карла Великого, совершенный перед лицом армии, в которой, если верить преданию, священников имелось более чем достаточно.

[48] Chronique, § 184. Ed. Delaborde (Soc. de 1'hist. de France). T. I. P. 273: «Hie dictis, pederunt milites a rege benedictionem, qui, manu elevata, ravit eis a Domino benedictionem...»

[49] См.: Delaborde F. H. Recueil des actes de Philippe-Auguste. Т. I. P. XXX – XXXI. В труде общего характера о королевской власти во Франции следовало бы остановиться поподробнее на этом – по-видимому, весьма глубоком – влиянии, которое предания каролингской эпохи и литература, посвященная Карлу Великому, оказывали на наших королей и их окружение; здесь я могу лишь походя указать на эту проблему, с тем чтобы, возможно, вернуться к ней позже и в другом месте.

[50] Apparatus in librum Sextum. Lib. III. Tit. IV: De praebendis. C. II, Licet; Bibl. Nat. latin 16901. Fol. 66 v°: «Item reges, qui inuncti sunt, partem (?) laici meri obdnere non videtur, sed excedere eandem». О кардинале Лемуане см.: Schoh R. Die Publizistik zur Zeit Philipps des Schonen. S. 194 folg.

[51] Tractatus de officio regis. Ed. A. W. Pollard, Ch. Sayle. London, 1887 (Wyclifs Latin Works. Ed. by the Wyclif Society X). P. 10 – 11: «Ex istis patet quod regia potestas, que est ordo in ecclesia...»; трактат этот был написан через несколько месяцев после начала Великой Схизмы, когда доктринальные последствия этого события еще не проявились во всей полноте.

[52] См. ниже с. 649, 648, 643.

[53] Lib. III. Tit. 2. Ed. de 1525. London. In-40. P. 92 vo: «nonobstante quod rex unctus non sit mere persona laica, sed mixta secundum quosdam».

[54] Opera omnia. In-40. Leyde, 1604. Ep. CXXXVII: «Ideo autem Regnum sacerdotale esse debere Dominus adstruit, quia propter sacram chrismatis uncdonem Reges in Christiana religione ad similitudinem Sacerdotum sancti esse debent...»

[55] Pithou P. Preuves des libertez de 1'eglise gallicane. In-40. 1639. Т. II. P. 995.

[56] См. выше, примеч. 236.

[57] Речь Фрамбержа, защищающего интересы г-на Пьера де Круазе, истца, против кардинала д'Этутвиля, ответчика, произнесенная 14 июля 1477 г.; Arch. Nat. X 1 А4818. Fol. 258 v° et suiv. Fol. 262: «Sed ponis ex institucione canonica subsequente, que non excludit regem sacradssimum uncdone sacra miraculose et celitus missa, qui tanquam persona sacrata capax estrerum spiritualium large accipiendo... Etjacoitce que par les droiz canons n veuille dire que interdicta est administratio spiritualium laicys, c'est a entendre de mere laicis, et non de personis sacratis et sublimibus qui ecclesie temporalitates btvlenmt in habundancia...» (Но из следующего канонического правила следует вывод, что устав не запрещает королю, помазаннику Божию, и служить мессу у престола Всевышнего, ибо король как лицо священное, изобильно прияв благодать, может главенствовать и в священнодействии... И хотя каноническое право гласит, что запрещено мирянам управление делами церковными,, речь здесь идет о простых мирянах, а не о лицах посвященных и высоких, кои во множестве принимают на себя заботы об имуществе церковном. – лат. и старофр.). Далее на том же листе: «regi, qui est sacrata persona» (королю, коий есть лицо священное. – лат.). А на листе 262 v°: «ut dictum est, rex non est mere laicus» (как и было сказано, король не вполне мирянин. – лат.). Мое внимание к этому тексту привлекла книга: Delachenal P. Histoire des avocats au Parlement de Paris. 1885. P. 204.

[58] Мемуар, адресованный Карлу VII, см. в: Vcdois N. Histoire de la Pragmatique Sanction. 1906. P. 216: «И, будучи главой и первым лицом церкви...»; речь о споре между королями Франции и Англии, цит. по: Godefroy. Ceremonial. P. 77: «Освященный король Франции есть лицо церковное...»; ремонстрация королю Карлу VII: Ibid, а также: Juvenel des Ursins. Histoire de Charles VI. Ed. Godefroy. Folio. 1653. Annotation. P. 628: «Что же до вас касается, верховный мой сеньор, вы не простой мирянин, но церковный прелат, первый в королевстве вашем после папы, правая рука церкви».

[59] Bibl. Nat. ms. franc. 1029. Fol. 90 а; латинский перевод см. в: Opera. Ed. 1606. Folio. Pars IV. Col. 644; ср.: Bourret E. Essai historique et critique sur les sermons francais de Gerson. 1858. P. 56 etsuiv., p. 87, n. 1.

[60] См.: Grassaille. Regalium Franciae iura omnia. Lib. II. P. 17; Pithou P. Preuves. P. 13; Hubert R. Antiquitez historiques de 1'eglise royale de Saint Aignan d'Orleans. In-40. Orleans, 1661. P. 83 et suiv.; Vaucelle E. R. La coUegiale de Saint-Martin de Tours, des origines a 1'avenement des Valois (Bullet. et Mem. Soc. Archeol. Tours, Mem. XLVI). P. 80 – 81. Если верить Воселю, Карл VII сослался перед Базельским собором на свое звание аббата монастыря Сен-Мартен (Р. 81, п. 2; без ссылки).

[61] Об идеях Линдвуда см.: Maitland F. IV. Roman Canon Law in the Church of England. London, 1898. P. Iff.

[62] Panormitanus. Super tertio decretalium. Folio. Lyon, 1546; комментарий к: Tit. XXX. De decimis. C. XXI. Fol. 154 v°: «Quarto, nota quod laici etiam reges non possunt aliquid donare de iure ecclesiasdco nec possunt possidere jus spirituale. Ex quo infertur quod reges sunt puri laici: ita quod per coronationem et uncdonem nullum ordinem ecclesiasdcuin recipiunt» (в-четвертых, запомни, что миряне, пусть и короли, не могут ни изменить чего-либо в праве церковном, ни иметь власти в области права канонического. Из сего ясно, что короли суть чистые миряне и таким образом через коронование и помазание никакого церковного чина не получают. – лат.). О взглядах Палермца в этот период см. его толкование первой книги «Декреталий», VI, 4 (Ed. 1546. Fol. 119 v°). Здесь Палермец, рассуждая о тех, кто – по его мнению ошибочно – считают присягу, которой папа требует от митрополитов, незаконной, по той причине, что она не значится среди предписаний соборов, замечает: «romana ecclesia prestat autoritatem conciliis et per ejus autoritatem robur accipiunt, et in conciliis semper excipit eius autoritas» (церковь римская соборами стоит, крепость ее авторитетом собора утверждается и присно силу свою в соборах черпает. – лат.). Позже, на Базельском соборе, – вероятно, прежде всего по причинам политического порядка, – Палермец переменил позицию. См. о нем статью «Panormitanus» в «Realencyclopadie fur protestandsche Theologie»; там же имеется и библиография. Палермца часто цитируют и опровергают французские сторонники квазисвященнического характера королей, например Арнуль Рюзе в отрывке, приведенном ниже, примеч. 739.

[63] Эти архаические концепции, напротив, почти полностью отсутствуют в «Defensor Pacis» (Защитник мира – лат.) Жана де Жандена и Марсилия Падуанского, настроенных гораздо более рационалистическим образом.

 
 
 
Ко входу в Библиотеку Якова Кротова