Очерки учения православной церкви.
К оглавлению
ЭТИКА В ПРАВОСЛАВИИ
Само собою разумеется, православие не знает автономной
этики, которая представляет преимущественную область и своеобразный духовный дар
протестантизма. Этика для православия религиозна, она есть образ спасения
души, указуемый религиозно-аскетически. Религиозно-этический максимум здесь достигается,
поэтому, в идеале монашеском, как совершенном следовании Христу в несении креста
своего и самоотречения. Высшие добродетели для монашества суть достигаемое чрез
отсечение своей воли смирение и хранение чистоты сердца. Обеты безбрачия и нестяжания
являются только средством для этой цели, хотя и не для всех обязательным, как
обязательна самая цель. Православие не имеет разных масштабов морали, но употребляет
один и тот же масштаб в применении к разным положениям в жизни. Оно не знает и
разной морали, мирской и монашеской, различие существует лишь в степени, в количестве,
а не в качестве. Можно в этом прямолинейном максимализме монашеского идеала видеть
нежизненность и мироотреченность православной морали, которая оказывается безответна
пред вопросами практической жизни в ее многообразии. Поэтому может казаться, что
преимущество оказывается здесь на стороне гибкого и практичного католицизма с
его двумя моралями, для совершенных и несовершенных (заповеди и советы), так же
как и протестантизма с его мирской этикой повседневной честности. Нельзя отрицать,
что всякий максимализм труднее минимализма, и в своих неудачах и искажениях может
вести к худшим последствиям. Однако негибка и максималистична сама истина, которая
терпит неполноту своего осуществления, но не мирится с умалением и полуистинами.
Христианский путь есть путь узкий, и нельзя его расширять. Поэтому в основных
принципах не может быть сделок или уступок в сторону приспособления. Однако упрек
в мироотреченности православия должен быть отстранен. Он может бить применяем,
самое большее, к одному лишь из исторических ликов православия, определившемуся
под односторонним и чрезмерным влиянием восточного монашества с дуалистическим
и псевдоэсхатологическим пессимизмом в отношении к миру. Но оно совершенно не
может быть применимо ко всему православию, которое полно света Преображения и
Воскресения. Православие может быть определено с этической стороны как душевное
здоровье и равновесие, для которого, при всей трагической серьезности, свойственной
"царству не от мира сего" остается место и для оптимистического, жизнерадостного
отношения к жизни и в пределах земного существования. Монашествование есть не
единственный и, во всяком случае, далеко не всегда труднейший образ делания заповедей
Христовых, я это становится очевидным, если мы остановим внимание на составе святых,
прославляемых Церковию: здесь мы имеем, наряду с героями монашеского аскетизма,
и мирских деятелей - благочестивых воинов, царей и князей, благочестивых жен и
матерей, и Это есть прямое свидетельство известной равноценности разных путей.
Каждый должен быть монахом или аскетом в сердце своем. И если можно говорить о
монашествовании, как о необходимом для всякого христианина, то это относится лишь
ко внутреннему самоотречению ради Христа, которого надо возлюбить больше всего
в мире и больше своей собственной жизни. Этим отвергается языческое погружение
в мир, безраздельное и безграничное, и установляется необходимость аскетического
ему противоборства, при котором имущие должны быть, по слову ап. Павла, как неимущие.
Это есть хождение пред Богом, прохождение своего пути жизни с мыслью о Боге, с
ответственностью пред Ним, в непрестанной поверке своей совести. Работа над внутренним
человеком называется иногда в православной аскетике "духовным художеством", т.е.
приравнивается к искусству. Любовь ко Христу является внутренним солнцем жизни,
к которому она поворачивается во всех своих проявлениях. И этим установляется
особый образ аскетического приятия этого мира и его жизни, аскетического
труда и творчества в нем. Не осуждаются и не упраздняются никакие области жизни,
как таковые: "каждый должен оставаться в том звании, в каком он призван" (Кор.
7, 20), научал ап. Павел, и, однако, во всем быть христианином. Чрез это внутреннее
духовное делание создается мир христианских ценностей в государстве, в хозяйстве,
в культуре, возникает то, что называется духом жизни. Православие являло
силу свою в воспитании народов востока, - Византии, России, славянских народностей
с их своеобразною историей, и оно, конечно, не исчерпало эти свои силы и стоит
теперь пред новыми задачами (о чем ниже).
На основании сказанного установляется исторический релятивизм
задач и средств, вообще методов православной морали при единстве и абсолютности
цели, при ее христоцентризме. Человек живет в мире и в его истории, он подвластен
принудительной необходимости этого мира, но он не принадлежит ему и способен возвышаться
над ним. Чрез это противоборство сил мира и духовных устремлений в человеке установляется
та историческая диагональ, по которой движется жизнь в ту или иную эпоху.
Своеобразную трудность в православной этике представляет уже
указанная черта, что православие имеет основной идеал не столько этический, сколько
религиозно-эстетический: видение "умной красоты", которое требует для приближения
к себе особого "умного художества", творческого вдохновения. Последнее остается
уделом немногих, а большинство довольствуется моралью, которая сама по себе не
имеет духовного вкуса, не вдохновляет, а лишь дисциплинирует. Православию, действительно,
не свойствен тот морализм, который получил свой апофеоз в ригористической и автономной
этике Канта, философа протестантизма, как и тот практический пробабилизм, который
составляет нередко жизненный нерв католичества. Тем не менее нельзя отрицать,
что указанный духовный эстетизм православия исторически иногда выражается в равнодушии
к требованиям практичности и, в особенности, к методическому воспитанию религиозной
воли, которое прискорбно проявляется во времена исторических кризисов. Здесь должно
иметь силу правило, что кто верен в малом, должен быть верен и во многом, и наличие
высоких вдохновений не должно умалять значения повседневности. Но при сравнении
между православием (по крайней мере, русским) и не-православным христианством
проявляется, обычно, та особая задушевность и сердечность, которая наиболее соответствует
характеру первого. Характер православных определяется, как основными чертами,
смирением и любовью. Отсюда та благожелательная скромность, искренность и простота,
которая столь несовместима с духом прозелитизма и властности (compelle intrate),
свойственным римскому католичеству. Православие не убеждает и не завлекает, оно
пленяет и притягивает, это есть его образ действия в мире. На нем лежит печать
Иоанновского христианства: "дети, любите друг друга!". И эта любовь ко всякому,
даже без различия его веры, есть черта, объединяющая православных старцев и подвижников
и светских писателей, в сознании своем даже удаляющихся от православия, (каковы:
Л. Толстой, Лесков и др.). Православие воспитывает прежде всего сердце,
и в этом состоит главное его отличие, источник как его превосходства, так и его
слабости, может быть, более всего проявляемой в воспитании религиозной воли. Христианская
этика, как она развивается в разных христианских исповеданиях, хотя и отражает
на себе вероучительные их различия, но, вместе с тем, запечатлена и особым характером
разных народов, как и их исторических судеб. Практическая мораль, христианская
филантропия есть область, в которой менее всего ощущается разделение христианского
мира, и на этой почве он и легче всего объединяется (Стокгольмское движение "Life
and Work" наших дней). И думается, что во взаимном общении разные христианские
народы, принадлежащие к разным исповеданиям, могут и теперь взаимно поучаться
друг от друга. В частности запад может восполнить свою сухость вдохновенностью
православия, православный же восток может многому научиться в области религиозного
регулирования обыденной жизни у христианского запада. Ибо Марфа и Мария хотя и
различны были между собою, однако обе были возлюблены Господом.
