Ко входуЯков Кротов. Богочеловвеческая историяПомощь
 

митрополит Макарий

ИСТОРИЯ РУССКОЙ ЦЕРКВИ

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

К оглавлению

 

ГЛАВА IV

ОБРАЩЕНИЕ К ХРИСТИАНСТВУ ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ ВЛАДИМИРА

Это событие есть, без сомнения, важнейшее из всех, совершавшихся когда-либо на лице земли Русской. Здесь решилась вечная судьба всех будущих сынов России; здесь же, некоторым образом, решилась вся последующая судьба и их временного, земного отечества. С воцарения у нас христианства при великом князе Владимире начался новый период нашего бытия во всех отношениях: новый период и нашего просвещения, и наших обычаев, и нашего законодательства, и нашего гражданского благоустройства, и — что всего драгоценнее и выше в жизни народов — новый период наших религиозных верований, наших святых надежд, нашей нравственности.

Живо чувствовал всю близость к нам сего великого события наш древний благочестивый летописец и, как видно, с особенною любовию старался собрать и записать для памяти потомков все, даже малейшие, подробности священного предания. Он обстоятельно рассказывает, как начался, как продолжался и как совершился переход князя Владимира от тьмы идолопоклонства к свету Христову. Надобно заметить, что преподобный Нестор, писавший спустя один век после крещения Владимирова, мог почерпнуть и, конечно, почерпнул свои известия о нем из самых достоверных источников: 1) из устных сказаний очевидцев великого события, каков был, например, преподобный Иеремия, хорошо помнивший крещение России в 988 г., когда и сам крестился, и живший в одной обители с преподобным Нестором [553] (а Нестор, по собственному его сознанию [554] , весьма любил расспрашивать от древних отец, и опасне ведущих братий своей обители о тех лицах и событиях, которые намеревался описать); 2) из письменных повествований о сем событии, которые, без сомнения, были, каковы, например: Похвала кагану нашему Владимиру, от негоже крещени быхом, составленная Иларионом, митрополитом Киевским (между 1037 — 1050 гг.), и Похвала тому же великому князю, вместе с кратким житием его, написанная мнихом Иаковом (упоминается в 1074 г.) [555] . Поэтому известия летописца о крещении великого князя Владимира с внешней стороны заслуживают всего нашего вероятия. И нам остается только, по порядку перебирая их, рассматривать, главным образом, их внутреннюю сторону, т. е. взвешивать возможность сообщаемых ими подробностей, естественность и т. п.

История обращения великого князя Владимира у преподобного летописца видимо слагается из трех частей соответственно постепенному ходу и существу самого события.

Первая часть содержит в себе описание разных посольств, приходивших к нашему великому князю с предложениями о вере, и его беседы с послами.

"В 986 г., — так начинает свое сказание преподобный бытописатель, — пришли ко Владимиру послы из Волжской Болгарии и предлагали ему принять магометанство. Великий князь не отказался их слушать и слушал даже не без удовольствия, когда ему говорили, что Магомет дозволяет многоженство (в котором дотоле жил Владимир) и обещает своим последователям чувственный рай. Но, когда послы сказали, что учение Магометово требует обрезания и запрещает употребление вина и свиного мяса, Владимиру это крайне не понравилось, и он решительно отказал им. Вскоре прибыли миссионеры из Рима; от имени своего первосвященника возвестили они нашему князю Бога христианского и начали было подробно излагать свое учение; но Владимир, как бы не желая их слушать, сказал им: "Идите обратно: отцы наши не приняли сего учения". Явились потом проповедники от жидов хазарских. "Мы слышали, — сказали они Владимиру, — что к тебе приходили болгаре и христиане и уговаривали тебя принять закон их; но христиане веруют в Того, Которого мы распяли, а мы веруем в Бога истинного, в Бога Авраама, Исаака, Иакова". Владимир, слушая их речь, спросил внезапно: "А где ваше отечество?". "Во Иерусалиме, — ответствовали послы. — Но Бог за грехи отцов наших лишил нас отечества и рассеял по всей земле". "Как же вы учите других, — возразил им великий князь, — будучи сами отвержены от Бога; если бы Бог любил вас и закон ваш, вы, конечно, не были бы расточены по чужим землям; ужели того же вы желаете и нам?". Наконец, прислали ко Владимиру своего философа греки [556] . Присланный прежде всего объявил князю, что весть о приходивших к нему из Болгарии и Рима веропроповедниках достигла и Греции, и, говоря это, старался вкоротке показать нелепости учения Магометова и заблуждения Римской Церкви. Когда же Владимир присовокупил, со своей стороны, что к нему приходили также проповедники иудейские и говорили, что христиане веруют в Того, Кого иудеи распяли, философ отвечал: "Воистину, мы веруем в Распятого иудеями, но сей Распятый есть Бог, пришедший на землю и воплотившийся нашего ради спасения, вкусивший смерть, воскресший и вознесшийся на небеса, согласно предсказаниям пророков. А иудеи, дерзнувшие распять своего Мессию и не раскаявшиеся, испытали на себе всю тяжесть гнева небесного: Бог послал на них римлян, которые разорили их грады, расточил их по лицу всей земли и поработил народам иноплеменным". "Но зачем сам Бог сходил на землю и потерпел такие страдания?" — спросил Владимир. "Если ты хочешь послушать, — отвечал философ, — я расскажу тебе все по порядку". И когда великий князь изъявил свое согласие, философ действительно начал излагать пред ним весь план Божественного домостроительства и рассказал, как Бог сотворил мир и род человеческий, как пали наши прародители и получили обетование о будущем Избавителе, как затем умножились люди, навыкли нечестию и погибли в водах потопных, кроме одного благочестивого семейства. Рассказал потом, как избрал Бог один определенный народ еврейский для сохранения истинной веры, приготовлял его к принятию Мессии, даровал ему закон чрез Моисея, посылал пророков, которые подробно предвозвестили о пришествии Мессии и о призвании язычников. "Сбылись ли эти предсказания, — прервал повествователя Владимир, — и когда сбылись?". "Сбылись, — отвечал философ, — когда воплотился Господь". И изложил затем всю историю воплощения и земной жизни Спасителя, Его страданий, смерти, воскресения, вознесения на небеса, ниспослания на апостолов Святого Духа и их рассеяния по всей земле для проповеди. Владимир снова остановил благовестника своими вопросами: "Для чего же родился Бог от жены, крестился в воде, распят на древе?". Философ решил и эти недоумения князя и продолжал, что учение апостолов приняла вся вселенная — и в числе других народов и греки — и что настанет наконец день, когда Господь Иисус снова приидет на землю судить живых и мертвых и воздать каждому по делам: праведникам определит Царство Небесное, а грешникам и не крестившимся во имя Его — огнь вечный. Говоря последние слова, философ раскрыл пред князем картину Страшного Суда и указал одесную Судии праведников, с радостию идущих в вечные обители, а ошуюю — грешников, влекомых на вечную муку. Владимир, смотря на картину, глубоко вздохнул и сказал: "Хорошо сим одесную, и горе сим ошуюю". "Если и ты желаешь стать с праведниками, — заметил ему проповедник, — крестись". Владимир положил слова сии на сердце и отвечал: "Пожду еще немного", — имея намерение испытать все веры, щедро одарил философа и отпустил с великою честию".

Как смотреть на всю эту первую часть повествования Нестерова? Должно ли принять ее за чистую истину, или это совершенный вымысл, поэма в роде старинных духовных мистерий [557] , по крайней мере, история, в которой весьма много странного и невероятного [558] , как казалось некоторым ученым?

По нашему мнению, здесь нет ничего странного и невероятного ни вообще, ни даже в подробностях, за исключением весьма немногого, и, следовательно, нет достаточного основания считать все сказание вымыслом. Ничего странного в том, что ко Владимиру приходили разные миссионеры, из которых каждый хвалил свой закон и порицал все прочие: история представляет не один подобного рода случай. Вспомним, что говорили послы хазарские, приходившие к греческому императору Михаилу просить себе христианского учителя. Они говорили: "Евреи убеждают нас принять их веру, а сарацины преклоняют к своей...". И святой Кирилл Философ, отправлявшийся к ним по сему случаю, должен был состязаться о вере с мудрецами еврейскими, сарацинскими и хазарскими. Волгаре также в вопросах своих к папе Николаю пишут, что их стараются преклонить к своей вере то проповедники греческие, то проповедники хазарские [559] . При дворе императоров монгольских очень часто сходились учители разных религий: христианские, еврейские, магометанские и буддийские — и спорили о превосходстве одной религии пред другою [560] . В частности, ничего странного в приходе ко Владимиру послов болгарских: с волжскими болгарами Владимир только что в прошлом 985 г. окончил войну и заключил мир. Значит, всего легче могло случиться, что болгаре вздумали тогда прислать к нам своих послов, может быть, для окончательного утверждения условий договора или для возобновления условий по торговле, которую издавна вели жители по Волге с обитателями России. Всего легче при этом случае могло последовать и то, что послы, ведя политические переговоры с нашим князем, по тайному данному им наказу, как бы стороною вздумали хвалить пред ним свою веру и склонять Владимира к ее принятию. А со стороны болгар подобный поступок в то время был как нельзя более естествен. Они еще незадолго пред тем сами приняли магометанство и, следовательно, сохраняли весь жар религиозного энтузиазма к распространению своей веры, которым в первые лета по своем обращении всегда и в высшей степени отличались последователи лжепророка. С другой стороны, болгаре могли рассчитывать чрез сообщение своей веры нашему князю войти в теснейшее содружество с таким могущественным государем, каким был Владимир, а вместе обольститься и тою мыслию, что Владимир, как, без сомнения, слышали они, будучи очень предан чувственности, легко примет чувственное учение Магометово. Еще менее странного в приходе ко Владимиру миссионеров папских. Папа рассылал тогда своих проповедников по всем странам Европы, где только не был еще распространен и утвержден католицизм, они действовали разом в Польше, Швеции, Норвегии, Венгрии и прочих государствах [561] . Особенно же старался тогда папа привлечь на свою сторону государства славянские, которые, по смежности своей с Грециею, уже принимали оттуда мало-помалу вероисповедание православное. С этою целью на границах Руси и Польши учреждено было даже нарочитое общество миссионеров — in partibus infidelium [в странах, заселенных неверными (лат.)], — из числа которых один — Альберт — в качестве титулярного Русского епископа приходил к великой княгине Ольге, а другой точно так же мог прийти ко Владимиру. И это тем несомненнее, что, по словам современника монаха Адемара, около сего именно времени точно действовал на Руси западный миссионер, присланный императором Оттоном III (царствовал в 983 — 1002), некто Бруно, который даже будто бы привлек к своему учению некоторых русинов, хотя прибывший в Россию чрез несколько дней после него греческий епископ совершенно уничтожил его успехи и обратил всю страну к греческому вероисповеданию [562] . Ничего странного и в приходе ко Владимиру веропроповедников от жидов хазарских. Известно, что эти иудеи действительно имели ревность навязывать другим свои верования, как поступили они с самими хазарами, где не только простые подданные, но и некоторые каганы исповедовали иудейство [563] . Известно также, что с VIII в. киевляне вели уже торговлю с хазарами, поселившимися в степях новороссийских, а в IX в. находились даже под властию этих хазар, смешанных с иудеями [564] , и что в XI и начале XII в. евреев много было в Киеве, где занимали они целую особую улицу, называвшуюся по их имени Жидовскою, и вели богатую торговлю в подрыв купцам киевским [565] . Почему ж не допустить, что такие же сношения евреев хазарских с Киевом существовали и во дни Владимира, и что послы их очень удобно могли прийти к нему с предложениями о вере, увлекаемые своим обычным фанатизмом? Из истории преподобного Феодосия мы знаем, что и в XI в., живя в Киеве, евреи любили склонять христиан к своей религии, и что сам преподобный Феодосии нередко вступал с ними по сему случаю в жаркие прения [566] , а в одной летописи замечено, будто они успели даже тогда увлечь многих христиан киевских в свою веру [567] . Надобно прибавить, что послы от жидов хазарских сами же высказали Владимиру и повод, расположивший их прийти к нему: "Мы слышали, что к тебе приходили проповедники от болгар и из Рима...". Наконец, ничего странного в приходе ко Владимиру философа греческого. В Киеве было уже много христиан православного греческого исповедания. Подвергшись сначала нерасположенности Владимира, они, без сомнения, внимательно наблюдали за всеми его действиями относительно религии, не могли не заметить, как приходили к нему послы болгарские и римские с намерением преклонить его к своему закону — не естественно ли было этим киевским христианам известить греков о расположении своего князя слушать веропроповедников, известить потому, что из среды себя, может быть, они не в состоянии были выставить человека, который был бы способен опровергнуть пред Владимиром все другие веры и показать превосходство греческой? И вот греки присылают к нам для сего философа, человека умного и ученого, который, действительно, сам же еще вначале объявляет, что причиною прибытия его к нашему князю была достигшая в Грецию весть о других приходивших к нему миссионерах: "Слышахом, яко приходили суть...". Предполагать, будто этот греческий проповедник мог быть прислан к русскому князю только от императора, нет никакого основания: он мог быть прислан частным (неофициальным) образом непосредственно от Константинопольского патриарха или даже от какого-либо другого иерарха ближайшей к нам греческой или болгарской епархии. А потому ничего не значит, если об этом посольстве, как неофициальном, не сохранилось никакого известия в греческих летописях.

Но как могло случиться, что в одно время вдруг явились ко Владимиру послы с таких разных сторон — по какому тайному сочувствию? [568] Могло случиться очень просто. Нужно было прийти к Владимиру только первым послам болгарским с предложениями о вере, — а мы видели, как естественно было такое посольство, — и миссионер римский, действовавший тогда, по свидетельству одного современника, в России, может быть даже по соседству с Киевом, услышавши об этом, равно как о расположении нашего князя слушать подобные предложения, мог вдруг же поспешить к нему со своею проповедию. Евреи, производившие торговлю в Киеве, заметивши обе эти попытки, немедленно могли вызвать сюда своих проповедников из Хазарии, а киевские христиане также немедленно пригласить философа из Греции. И замечательно, что греческий философ, прибывши к Владимиру, сказал только: "Мы слышали, что к тебе приходили послы болгарские и римские", — а о послах еврейских еще не знал и уже услышал от самого Владимира. Должно быть, последние приходили в Киев уже после того, как здешними христианами послана была весть в Грецию о бывших дотоле проповедниках, и когда греческий философ находился уже на пути в Россию, — прямое указание на то, что миссионеры приходили к Владимиру одни за другими очень скоро! Справедливость требует заметить еще, что они отнюдь не в одно время и не вдруг явились к нашему князю, а являлись преемственно в продолжение целого 986 г.

Можно ли допустить, чтобы послы беседовали с Владимиром точно так, как изображает преподобный Нестор? Во всех подробностях, без сомнения, нельзя: подобного рода точность могла бы иметь место только в таком случае, когда бы кто-либо записал эти беседы в то самое время, как они происходили, непосредственно из слов беседовавших. Но, по крайней мере, в основаниях этих бесед, уже посредственно дошедших до того, кто первый записал их, нельзя не признать истины: так все они приличны людям беседовавшим и справедливы, за исключением разве некоторых вопросов и замечаний Владимира послам еврейским и немногих слов греческого философа о магометанах! Речь послов болгарских к Владимиру весьма естественна: они знали слабую сторону князя и хорошо понимали, чем особенно их вера может привлекать к себе подобных людей. Равно и резкий ответ им Владимира о вине для Руси совершенно сообразен с тогдашними понятиями и обстоятельствами и мог буквально переходить из уст в уста и сохраниться до преподобного Нестора. Нет причины отвергать подлинность ответа Владимирова и к послам римским: он мог указывать на посольство западных миссионеров к великой княгине Ольге и Ярополку. Вопросы Владимира греческому философу, в продолжение длинной речи последнего, как нельзя более естественны: они невольно могут возникнуть в уме человека здравомысленного, когда он в первый раз с углублением внимает чудным таинствам христианского откровения. Столько же естественна и самая речь философа, и ее обширность, после того как великий князь высказал ему желание познакомиться с сущностию христианства. Наконец, ничего не может быть естественнее того, что философ, оканчивая свою проповедь повествованием о Страшном Суде, внезапно показал князю картину сего Суда, исторг из груди его невольный вздох и породил в нем желание стать от страны избранных и креститься. Пусть существует предание, что подобным же образом еще прежде обращен был к христианству один царь болгарский, — это не дает нам права заключать, будто такой же случай не мог повториться у нас и что только по ошибке перенесен был он на нашего великого князя [569] . Напротив, естественнее думать, что греческий философ, зная из прежних опытов, как сильно действует на грубых язычников картина Страшного Суда, с намерением позаботился употребить сие испытанное средство при обращении Владимира. И когда князь, долго слушавший его беседу, сильно углубился в размышления, неудивительно, если внезапность этой картины поразила его в высшей степени.

Как могли послы беседовать с Владимиром и понимать друг друга? [570] С берегов Волги могли прийти послами природные славяне, как известно находившиеся в составе болгарского народа, или и коренные болгаре, но довольно знакомые с языком славянским от непрестанных сношений со своими сообитателями славянами; евреи хазарские, производившие целые века торговлю в Киеве, могли и сами несколько изучить язык наш, могли иметь и переводчиков; римский миссионер, еще до того проповедовавший в России, наверно, понимал сколько-нибудь язык народа, которому проповедовал, или уже, без сомнения, запасся переводчиком; наконец, философ греческий, всего скорее, мог быть из болгар или других племен славянских, обитавших в Греции: найти такого проповедника грекам было легко, а послать — требовало благоразумие и желание себе успеха. И этот успех, действительно увенчавший проповедь философа, не зависел ли частию и от того, что благовестник, владея в совершенстве славянским языком, весьма ясно напечатлел в уме и сердце великого князя истины христианства?

Вторая часть повествования Нестерова об обращении Владимира изображает совещания его со своими боярами и старцами по случаю приходивших к нему миссионеров, отправление русских послов для испытания предложенных вер на месте и ответы этих послов по возвращении.

"В следующем (987) году, — говорит летописец, — Владимир созвал своих бояр и градских старцев и сказал им: "Ко мне приходили проповедники разных вер: болгаре, немцы, евреи и греки, — каждый предлагал мне свой закон как лучший из всех и порицал другие; что вы на это присудите?". "Князь, — отвечали тогда бояре и старцы, — ты знаешь, что никто своего не хулит, а, естественно, хвалит; если хочешь разузнать дело получше — у тебя есть мужи, пошли их испытать предложенные тебе веры на месте". Приятною показалась такая речь князю и всем людям; немедленно избраны были десять разумнейших мужей, которые сперва отправились к волжским болгарам, потом к немецким католикам, наконец пришли в Царьград. Здесь император, узнавши о цели их прихода, повелел показать им все величие греческого богослужения; их привели в великолепный Софийский храм, где сам патриарх со всею торжественностию совершал литургию. Величественное, никогда не виданное зрелище совершенно поразило их сердце и чувства. Они не могли отдать себе отчета, что видели и слышали, но только изумлялись и благоговели. Когда возвратились они в отечество, Владимир снова созвал бояр и старцев и велел послам рассказать все виденное. Крайне невыгодно отозвались они о богослужении болгарском; не одобрили и богослужения немцев, заметивши, что в храмах немецких служб много, а красоты никакой. "Но когда пришли мы к грекам, — продолжали послы, — нас ввели туда, где служат они Богу своему, и мы не знаем: на небе ли мы находились или на земле, потому что на земле нет такого вида и красоты, и мы не в состоянии их описать; знаем только, что там с людьми обитает Бог и что богослужение греческое лучше всех других. Забыть этой красоты мы не можем, ибо всякий человек, вкусив сладкого, отвращается от горького; так и мы не имамы зде быти, не хочем оставаться в древней языческой вере". Выслушав слова послов, бояре и старцы, со своей стороны, заметили великому князю: "Если бы нехорош был закон греческий, то не приняла бы его бабка твоя Ольга, мудрейшая из всех человеков". Тогда Владимир спросил: "Где приимем крещение?" — "Где ти любо", — отвечали бояре...".

Еще рассказ — и опять совершенно вероятный во всех своих подробностях! Приступая к такому великому делу, каково перемена религии в целом государстве, Владимир собирает бояр и старцев, или народное вече, и требует их совета — так поступали всегда князья древней Руси в особенно важных случаях; так поступили совершенно в подобном же случае еще Аскольд и Дир, когда прибыл к ним из Греции первый епископ с евангельскою проповедию. Недаром и в саге Олава, короля норвежского, воспитанного при дворе Владимира Великого, сохранилась память о совещаниях нашего князя с боярами и народом касательно принятия христианства, хотя многое другое, относящееся к этому событию, искажено в ней почти совершенно [571] . Бояре и старцы присоветовали князю послать десять разумнейших мужей для испытания предложенных ему вер на месте — совет самый благоразумный и необходимый! Предки наши в то время еще не в состоянии были судить о достоинстве разных вер по их учению и отвлеченным догматам, а приходившие к нам послы более этого и не могли сообщить им каждый о своем законе. Что же оставалось делать? Одно — пойти и посмотреть собственными очами все эти религии в их внешнем проявлении и одежде, в их святилищах, празднествах и богослужении, расспросить о знаменовании их священных обрядов и таким образом хотя сколько-нибудь понять внутреннее достоинство самых вероисповеданий, так и сделано. Достойно замечания, что когда бояре и старцы созваны были для рассуждения о вере, то ни один из них не стал восхвалять или защищать пред Владимиром древнюю веру отцов, ни один не выразил даже намека, что нет нужды искать веры какой-либо иной, лучшей. Не свидетельствует ли это, что предки наши язычники начинали уже в то время довольно ясно видеть недостатки своей отеческой религии и потому мало были к ней привержены? Избранные послы для испытания вер на месте ходили к болгарам, потом к немцам, наконец к грекам и, возвратившись, отдали полное предпочтение вере греческой. Предание об этом путешествии послов русских для испытания вер, кроме наших отечественных летописей, сохранилось еще в одной древней греческой рукописи с такими же точно подробностями, хотя несколько искаженными и преувеличенными [572] . А физическая возможность сего путешествия, для которого назначает летописец около года, не должна подлежать сомнению: сношения киевлян с греками и болгарами были свободны и нетрудны, а к немцам послы ходили, конечно, ближайшим [путем – Ред.] — почти года для всего этого, кажется, достаточно. Никто, разумеется, не усомнится в том, что богослужение греческое, совершенное в лучшем из константинопольских храмов самим патриархом, могло сильнее подействовать на послов русских, нежели богослужение магометан и богослужение немецких католиков в каком-нибудь простом, обыкновенном храме, совершенное одним священнослужителем. Бояре и старцы, едва выслушали из уст послов похвалу вере греческой, начали и сами хвалить ее и убеждать Владимира к принятию ее примером Ольги — и опять ни слова о древней вере отцов и о других верах, не должно ли отсюда заключить, что в числе этих бояр и старцев были некоторые христиане, тайно исповедовавшие уже веру греческую, а другие, по крайней мере, имели к ней предрасположенность?

Наконец, третья часть повествования Нестерова об обращении Владимира описывает поход его на Херсон, самое крещение его в этом городе, бракосочетание с греческою царевною Анною и возвращение в Киев.

"В следующем (988) году, — повествует летописец, — Владимир собрал войско и предпринял поход на Херсон. Долго не мог он взять укрепленного города, несмотря на все свои усилия. Напрасно угрожал херсонцам держать их в осаде целые три лета, если они не сдадутся, — осажденные не соглашались. Наконец, некто муж корсунянин по имени Анастас пустил из города в стан русский стрелу с надписью: "За вами к востоку находятся колодези, откуда херсонцы получают воду чрез трубы; перекопайте водопроводы". Услышав о сем, Владимир воззрел на небо и воскликнул: "Если это сбудется, я непременно крещусь". И действительно, указанное средство оказалось совершенно успешным. Владимир овладел Херсоном и, вступивши в него с дружиною, послал сказать греческим императорам Василию и Константину: "Ваш славный город я взял; так поступлю я и с вашею столицею, если не отдадите за меня сестры своей, еще незамужней, которая, как слышно, есть у вас" [573] . Императоры, со своей стороны, потребовали от него, чтобы он крестился, соглашаясь только под этим условием исполнить его желание. "Скажите царям своим, — отвечал Владимир послам греческим, — что я крещуся, что я еще прежде испытал закон ваш чрез нарочитых своих мужей и полюбил вашу веру и ваше богослужение". Возрадовались императоры и начали умолять сестру свою Анну отправиться к русскому князю. Она не соглашалась и говорила: "Лучше бы умереть мне, нежели идти в плен сей". Но братья представляли ей, что таким образом она сделается виновницею обращения ко Христу целого народа русского и спасет отечество свое Грецию от страшного оружия руссов. И отправилась горестная царевна, сопутствуемая многими сановниками и пресвитерами, на корабле в Херсон, где встретили ее обрадованные жители со всеми знаками почестей и усердия. Тем временем, по устроению Божию, Владимир заболел очами, так что ничего не мог видеть, и сильно тому сокрушался. "Если хочешь исцелиться от своей болезни, — велела сказать ему Анна, — крестись скорее — иначе не получишь исцеления". Владимир согласился. Тогда Корсунский первосвятитель с прибывшими из Царьграда пресвитерами, огласив великого князя, совершил над ним святое таинство, и в ту минуту, как только возложил на крещаемого руку, Владимир мгновенно прозрел и воскликнул, выходя из святой купели: "Вот теперь-то впервые узрел я Бога истинного!". Многие из дружины, видя совершившееся чудо, тут же последовали примеру своего князя. Крещение происходило в церкви святого Василия, стоявшей посреди Херсона на городской площади. Крестивший Владимира архипастырь преподал ему подробнейший Символ веры, как образ здравых словес, которого бы постоянно держался князь, чтобы не быть увлеченным ложными мнениями еретиков и отщепенцев. Вскоре затем последовало и бракосочетание Владимира с греческою царевною. В память всего этого он создал в Херсоне церковь и, возвративши завоеванный город царям греческим как вено за руку сестры их Анны, отправился в свою столицу [574] .

Во всей этой последней части занимающего нас рассказа только один предмет остается еще предметом недоумений и разногласий для историков — это поход Владимира на Херсон. Непонятно, с чего вздумалось великому князю, занятому делами религии, вдруг поднять оружие и начать брань. Некоторым кажется, что поход сей выставлен у летописца совершенно особенным происшествием, не имеющим связи с делом о перемене веры, что Владимир ходил на Херсон, как ходил незадолго пред тем на камских болгар, как ходили прежде в разные стороны его отцы, а после его дети, и что, следовательно, если ему пришлось креститься в Херсоне, это пришлось случайно, а не было в намерении пред началом похода [575] . Но такого мнения принять нельзя: оно не согласно с летописью. Преподобный летописец, сказавши, как спросил Владимир бояр своих: "Где крещение приимем." и как бояре отвечали ему: "Где то любо", непосредственно продолжает: "И минувшю лету в лето 6496 иде Володимер с вои на Корсунь" [576] , и, таким образом, очевидно связывает оба сии события в самом начале. Говоря далее о стреле, пущенной Анастасом в стан русский, с указанием средства овладеть городом, свидетельствует, что Владимир в это время, воззрев на небо, произнес: "Аще се ся сбудет, и сам ся крещю". Значит, и во время похода он был занят мыслию о перемене веры. Когда вслед за тем он взял Корсунь, потребовал себе руки греческой царевны и услышал от ее братьев необходимое для сего условие, он опять выразил то же самое расположение своих мыслей: "Глаголите царема тако, яко аз крещюся; яко испытал преже сих днии закон ваш, и есть ми люба вера ваша и служенье, еже бо ми споведаша послании нами мужи". В заключение всего он, действительно, и крестился в Херсоне. Следовательно, от самого начала и до конца похода корсунского, по словам летописи, Владимир постоянно был занят мыслию о принятии новой веры. Но если точно с этою целию ходил Владимир на Корсунь, то почему избрал он такое необыкновенное средство? Разве в самом Киеве не было благочестивых учителей, которые бы могли его крестить [577] ? Напротив, в Киеве были христиане, были церкви, были и пастыри. Или великий князь опасался в Киеве возмущения народа, еще преданного своим богам, и потому собрал войско, пошел креститься в чужом городе и, возвратившись победителем, окруженный торжествующею дружиною, смело уже надеялся управиться с народом? Но Владимиру нечего было опасаться народа: бояре и старцы выразили ему уже свое согласие, когда сами убеждали его принять закон греческий и предоставили ему на произвол избрать место для крещения; а если бы и опасался, ему нечего было ходить с ратию на Херсон, но достаточно было бы только собрать войско и под охранением его креститься в самом Киеве; наконец, история вовсе не намекает, чтобы Владимир по возвращении из Корсуни принуждал народ к принятию христианства вооруженною рукою, все порешилось одним его царским словом. По нашему мнению, лучшим ответом на вопрос "за чем ходил Владимир на Херсон?" должны служить самые последствия сего похода. За чем ходил Владимир на Херсон, то, без сомнения, и получил: победителю ничто не могло воспрепятствовать достигнуть своей цели. Чего же достиг он в Херсоне? Во-первых, он принял здесь крещение, и принял со всею торжественностию и великолепием; во-вторых, получил руку греческой царевны и, в-третьих, взял с собою из Херсона множество икон, сосудов церковных и пастырей для просвещения своих подданных — все это вместе и могло быть истинною причиною похода Владимирова на вольный греческий город. Услышавши от бояр своих совет — избрать место для крещения по собственному произволу, Владимир, конечно, долго размышлял, как бы устроить дело получше. Ему естественно было пожелать, чтобы крещение его совершилось со всею возможною торжественностию и великолепием — того требовала и высокость его сана, и важность предприятия, и мудрое желание примером своим сильнее подействовать на подданных. Поход на Херсон и крещение в нем как нельзя более соответствовали такому желанию. Владимир крестился в древнейшем и богатейшем христианском городе, где священнодействия святой веры совершались со всею пышностию обрядов в великолепных храмах; крестился, вступивши в сей знаменитый город со славою победителя и, так сказать, завоевавши веру; крещен целым собором пастырей, в числе которых многие были из Царьграда, а во главе находился сам Херсонский митрополит. Киев в этом отношении далеко не мог сравняться с Херсоном. С другой стороны, Владимиру естественно было позаботиться вместе и о том, как бы удобнее найти все средства, необходимые для просвещения христианством целого своего народа. Один Киев не мог доставить такого рода средств: в нем были христианские пастыри, но, без сомнения, недостаточно образованные, которых притом христиане киевские с трудом доставали себе из Болгарии и Греции; были церковные утвари, но также в самом небольшом количестве, с трудом приобретенные из стран христианских. Владимир мог бы, конечно, письменно отнестися к греческим императорам с просьбою, чтобы они выслали в Россию проповедников веры и нужные церковные утвари. Но для сего ему надлежало употребить великие издержки, послать, может быть, богатые дары самим императорам и Цареградскому патриарху и доставить все средства, необходимые для прибытия греческих проповедников в Киев вместе с церковными утварьми. А главное, это не могло обойтись без некоторого унижения для великого князя русского. Византийский двор, при всей своей слабости, надменно и с презрением обходился с варварами, когда они являлись при нем или обращались к нему без оружия. Владимир знал, как принята была в Константинополе его бабка Ольга, как поступили потом греки с родителем его Святославом, и справедливо мог ожидать, что не лучше поступят и с ним, если он прибегнет к греческим императорам с покорнейшею просьбою. И вот он поднимает оружие, овладевает греческим городом Херсоном и не только без унижения для себя, напротив, с полным достоинством заставляет греков исполнить все его требования [578] . А для того чтобы еще успешнее достигнуть как той, так и другой цели, т. е. чтобы и с большею торжественностию принять крещение, и с большею удобностию получить от двора византийского все нужные средства для просвещения своего обширного царства, Владимир счел лучшим соединить со своим обращением к христианству и бракосочетание с греческою царевною, сестрою тогда царствовавших императоров. Это родство с византийскими императорами, которого достигал Владимир только чрез крещение, без сомнения, чрезвычайно возвышало самое обращение его в глазах его подданных и в то же время естественно располагало царей греческих быть усерднее к выполнению требований нашего князя касательно просвещения России Евангелием... Надобно, впрочем, заметить, что мысль получить руку греческой царевны едва ли родилась во Владимире до отправления в Херсон и, следовательно, едва ли могла быть одним из побуждений к этому предприятию, потому что, кажется, он узнал о существовании царевны уже по взятии Херсона. Се град ваю славный взях, — велел он тогда сказать царям греческим, —  слышу же се, яко сестру имата девою, да аще... и проч. [579] Слово слышу всего справедливее разуметь так, что князь только теперь и услышал о царевне, а прежде не знал, хотя можно принять и за слово знаю сообразно с употреблением его на славянском языке. Как бы ни было, впрочем, только поход Владимиров на Херсон с тем, чтобы принять там веру, не без основания можно считать плодом его глубоких соображений и благоразумия или мудрых советов, какие внушали ему бояре и старцы.

Все прочие частности этого похода, равно и крещения Владимирова в Херсоне не подлежат уже ныне никаким недоумениям и спорам, и потому нет нужды разбирать их каждую порознь. Не можем, однако ж, пройти здесь молчанием двух из них, которые, хотя и не отвергаются прямо, но как-то забываются или поставляются в тени нашими историками. Это, во-первых, внезапное исцеление великого князя Владимира от поразившей его слепоты — за истинное чудо принято было исцеление сие самим великим князем и всеми окружавшими его очевидцами; как истинное чудо изображается оно преподобным летописцем; истинным чудом, следовательно, должно быть признаваемо и нами. А во-вторых, обстоятельный Символ веры, который преподан был Владимиру после его крещения. Мы думаем, что этот Символ есть действительно тот самый, который заповедан был просветителю России, и потому есть драгоценнейший памятник нашей церковной старины, как договоры первых князей киевских с греческими императорами — драгоценнейшие памятники нашей старины гражданской. Ныне соглашаются, что помянутые договоры отнюдь не выдуманы самим летописцем, а точно существовали, дошли до него в письмени — в подлинниках или в копиях с подлинников — и только внесены им в летопись. Почему же не сказать того же самого и об исповедании веры, которое вручено было нашему великому князю, без сомнения, на бумаге в руководство на всю последующую жизнь и которое, будучи привезено им в Россию, наверно, сохраняемо было им до конца жизни во всей целости, потом завещано детям как великая святыня, и таким образом удобно могло дойти, хотя в копиях, до преподобного Нестора? Ныне сделалось известным, что этот Символ есть буквальный перевод греческого исповедания веры, написанного еще Михаилом Синкеллом (умер ок. 835 г.) [580] . И мы вправе смотреть на этот Символ как на первый урок в православии, какой преподала нам православная Греция в лице просветителя нашего отечества.

Разобравши, таким образом, по частям всю историю обращения великого князя Владимира, что ж скажем мы, наконец, о причинах сего великого события? Определить их тем необходимее, что на этот счет существует несколько мнений, большею частию ложных, неосновательных и недостойных предмета. Последуем опять указаниям летописца.

Все дело, как представляет он, начинается с того, что к Владимиру приходят проповедники веры: сперва болгарские, потом римские, далее иудейские, — и Владимир охотно выслушивает их. Но как Владимир мог согласиться на выслушивание, как не отверг он с первого раза предложения послов болгарских и затем всех прочих? Явный знак, что он уже не тверд был в своей праотеческой вере, не был сердечно к ней привержен, что он еще прежде внутренне в ней поколебался. А между тем, каким было пламенным ревнителем отеческих верований явился сей великий князь по вступлении на престол киевский! С каким усердием и любовию еще так недавно спешил он воздвигнуть богатейшие языческие истуканы и приносить им вместе с подданными во свидетельство благодарности даже человеческие жертвы! Перемена в таком пламенном язычнике, и перемена внезапная, совершившаяся тайно, без всяких внешних побуждений, сильный перелом в убеждениях религиозных на самой высшей степени их развития ничем иным не могут быть объяснены, как только сверхъестественным действием Божественной благодати. Она только одна могла так быстро и сильно поколебать сердце, глубоко утвержденное в отеческих суевериях, и притом сердце, загрубелое в величайших пороках, какие позволял себе Владимир-язычник; она только одна могла пробудить в нем голос совести и показать этому человеку всю преступность его прежней жизни и всю тщету идолослужения; она одна могла таким образом приуготовить его к слушанию разных проповедников и предрасположить к верованию во Евангелие, ибо спасительная вера есть дар Божий (Еф. 2, 8; 4, 7), а человеческие средства могут лишь отчасти содействовать к ее утверждению (1 Кор. 3, 7 и 9). Вот где истинное начало великого подвига Владимирова! Начало, которое, без сомнения, не раз исповедовал впоследствии сам великий князь, сознавали и исповедовали его современники и ближайшие потомки. "Когда жил он, — говорит один из подобных людей, — и землею своею управлял с правдою, мужеством и смыслом, пришло на него посещение Вышнего, призрело на него всемилостивое око благого Бога, и воссиял в сердце его разум; он уразумел суету идольского заблуждения и взыскал единого Бога, сотворившего все видимое и невидимое" [581] .

Дальнейшее продолжение святого дела, по-видимому, зависит уже все от самого великого князя Владимира. Он выслушивает разных веропроповедников, судит, оценивает их показания — и избирает веру лучшую; он советуется со своими боярами и старцами, отправляет послов для испытания вер на месте, внимает повествованию возвратившихся послов, еще более утверждается в своем избрании, решается принять и действительно принимает веру православную. Мудрое и обстоятельное исследование вер и полное, искреннее убеждение в превосходстве греческой пред всеми прочими — вторая причина обращения великого Владимира [582] , которую можем приписать его собственному уму, повторяя вслед за древнейшим архипастырем нашим: "Ты, Блаженный, пришел ко Христу, руководясь только своим добрым смыслом и острым умом; ты постигнул, что един есть Бог, творец невидимого и видимого, небесного и земного и что послал Он в мир для спасения людей своего возлюбленного Сына. С сими помыслами вступил ты в святую купель" [583] . Но и здесь так много очевидного участия истинного Виновника всех благ — Бога! Кто устроил, что проповедник греческий пришел ко Владимиру после всех прочих и потому имел случай, с одной стороны, показать князю недостатки других, уже известных ему вер, а с другой — своими умными рассуждениями о вере православной и яркою картиною Страшного Суда так глубоко подействовать на сердце обращавшегося язычника? Ведь все это могло последовать совсем наоборот. Кто устроил потом, что послы русские так сильно поражены были величественностию греческого богослужения и удостоились в то же время видения сил горних [584] ? Кто расположил так, а не иначе весь последующий ряд обстоятельств? Нужно же было, чтобы осада Херсона сделалась продолжительною и неудачною, и это исторгло у Владимира решительный обет принять святую веру в случае успеха; нужно было Владимиру по взятии Херсона узнать о греческой царевне Анне, потребовать руки ее у императоров и получить от них новое сильнейшее возбуждение к принятию святой веры. Наконец, кто как не Всевышний поразил слепотою Владимира, который, по замечанию одной летописи, пред прибытием Анны якобы начал было колебаться в своем святом намерении [585] , и кто потом чудесно исцелил его от слепоты, едва только освятился он в купели крещения? Таким образом. Отец Небесный, восхотевши привлечь ко Христу Спасителю мира великого князя русского, а чрез него и всю Россию, благоволил употребить для сего все средства, какие только употребляет Он для обращения к себе чад заблудших: и средства естественные — внутренний голос совести и внешние обстоятельства, и средства сверхъестественные — чудесные.

Умолчим ли, наконец, о том, что в деле обращения Владимирова принимал деятельное участие самый народ русский в лице представителей своих — бояр и старцев и тех разумнейших десяти мужей, которые посланы были для испытания вер на месте? Мудрые и глубоко рассудительные советы первых, сильные и непритворные убеждения последних, которые благоволил выслушивать и принимать мудрый князь, это всеобщее сочувствие сокровенным желаниям своего сердца, эта тайная, но, тем не менее, очевидная склонность всех окружающих к православной вере греческой, какие видел, осязал и чувствовал Владимир, по всей справедливости можно назвать третьего, истинною причиною его крещения.

Как после сего должны показаться нам бедными все другие мнения о причинах принятия Владимиром христианства — мнения, не основанные на известиях нашей древней летописи!

У одного арабского писателя тринадцатого уже века встречается мысль, будто Владимир крестился по честолюбию и из желания быть в родстве с греческими императорами, будто император Василий, боясь успехов мятежника Фоки, просил у нашего великого князя вспомогательного войска, а Владимир потребовал за то руки греческой царевны и согласился быть христианином [586] . Но очевидно, что этот писатель судил только по неверным и смешанным слухам и вообще не знал подробностей события, которые так легко было сохранить во всей правильности нашему древнейшему отечественному летописцу: не знал ни о том, что ко Владимиру приходили послы разных народов с предложениями о перемене религии, что он испытывал предлагаемые ему веры, советовался о них со своими боярами, посылал нарочитых мужей для разведывания о них и потом-то уже решился креститься; что он услышал о существовании греческой царевны уже по взятии Херсона, потребовал руки ее у императоров как победитель, а не по поводу их просьбы о вспомогательном войске и послал им это войско уже по вступлении с ними в родство. И если бы, действительно, только честолюбие и желание родственного союза с царями греческими расположило Владимира креститься, то зачем бы ему предварительно делать все то, что он делал, — допускать к себе и выслушивать разных веропроповедников, посылать своих послов, медлить, рассуждать, советоваться о вере, предпринимать поход на Херсон и проч.? Не достаточно ли было бы отнестися прямо к греческим императорам с прошением о руке сестры их и объявить им о своей готовности под этим условием принять их веру, а в случае отказа идти на них войною? Между тем, все было в другом виде.

Некоторые из западных писателей утверждают, что причиною обращения великого князя Владимира были убеждения греческой княжны Анны, сестры императора Василия II, которая будто бы находилась за нашим князем в замужестве еще с 961 г. [587] Опять ошибка, происшедшая от незнания подробностей события, описанных преподобным Нестором. Царевна Анна, прибывши в Херсон, точно, убеждала Владимира скорее креститься; но он еще прежде приобрел твердую решимость сделаться христианином, и притом вследствие совсем иных побуждений. А чтобы греческая княжна находилась за Владимиром в замужестве еще с 961 г., это не только не подтверждается ни одним древним писателем, но заключает в себе явные несообразности. В 961 г. Владимир имел от рождения только около 15 лет, следовательно, едва ли мог быть женатым, но главное — был еще язычником, а византийский двор до XIII в., т.е. до уничижения своего пред северными варварами, никогда не отдавал своих царевен за язычников [588] .

Страннее же и несправедливее всех других мысль одного нашего соотечественника [589] , о которой не следовало бы и упоминать, если бы того не требовала полнота обозрения. Он утверждает, что ко Владимиру совсем не приходили послы от разных народов с предложениями о вере, а все это делала одна жена его, гречанка из монахинь, доставшаяся ему по смерти Ярополка. Она-то будто бы составила из лиц разных проповедников драму в пяти действиях и, представивши ее на театре пред Владимиром, сильно поколебала сердце язычника и склонила его к принятию веры греческой. "Но таковое суетное и из неочищенного духа происшедшее мечтание, — скажем словами нашего знаменитого архипастыря [590] , — и опровержения не требует, яко с первого взгляда само собою странное. Какие при Владимире театры? Какие в греческих монастырях у монахинь театральные представления? Театров в России и после даже до XVIII в. не было... Почто дозволять перу играть столь важным и божественным действием, где Владимир сам от бабки своей, благочестивой Ольги, довольно о вере христианской был сведущ и степенным своих вельмож советом в том был утвержден? Что могло к сему подействовать театральное представление, которое и самой истины важность уменьшает, когда она от смехотворцев представляется?" Прибавим, что предположение сие, столько странное по своему содержанию, ни на чем не основано и идет совершенно наперекор известиям нашего древнейшего летописца.

Нет, судя по этим достовернейшим известиям, причины крещения великого князя Владимира, как мы видели, были несравненно высшие и священнейшие. Взвешивая их беспристрастно, всякий здравомыслящий исследователь невольно скажет: лучшего, более чистого и искреннего, более основательного и благонадежного обращения к христианству нельзя было и пожелать тому, кому предопределил Господь сделаться просветителем целого обширнейшего царства, потому что лучшего обращения быть не может.

Торжественно было возвращение в Киев Богом благословенного князя. Он достиг цели своего похода на Херсон: принял там крещение со всем подобающим величием и славою, приобрел все для просвещения верою своего многочисленного народа и возвращался теперь в свою столицу совершенно новым человеком. Ему сопутствовала супруга-христианка, сестра греческих императоров; сопутствовала победоносная дружина, в которой большая часть воинов, если не все [591] , были также христианами; сопутствовало множество попов корсунских и царицыных (т. е. прибывших с царевною Анною из Царьграда), которые несли с собою из Херсона мощи святого Климента, папы Римского, и ученика его Фива, а также разные сосуды церковные, кресты, иконы и всякую утварь. Прибывши таким образом в Киев со всеми средствами просветить своих подданных Евангелием, равноапостольный Владимир немедленно приступил к святому делу...

__________

Но здесь мы должны остановиться. Здесь конец истории христианства в России до равноапостольного князя Владимира и начало истории Русской Церкви: равноапостольный князь своими действиями окончательно насадил и утвердил христианскую Церковь в царстве Русском и дал ей полную иерархию, которая с тех пор непрерывно существует доныне. Взглянем же в последний раз на все это великое и столько близкое к нам событие, которое доселе мы изучить старались; взглянем не как на событие отдельное от прочих, с его отличительными свойствами и подробностями, а как на событие в ряду других современных ему событий, посреди которых совершалось оно, под перстом одного и того же премудрого Строителя судеб человеческих.

В какое время насаждена Русская Церковь по отношению ко всему христианскому миру? В период самый многознаменательный по своим огромным следствиям, продолжающимся доселе. Начало ее и окончательное утверждение удивительно совпадают с двумя гранями той горестной эпохи, когда одна из лучших и древнейших отраслей Церкви вселенской, процветавшая в продолжение веков верою и благочестием, с шумом отторглась от своего животворного корня. Первое крещение руссов последовало в 866 г., за несколько месяцев до Собора, на котором тысяча православных епископов в Константинополе изрекли первый приговор против отступлений Церкви Римской от древлевселенского православия: в том самом окружном послании, которым приглашал Царьградский первосвятитель в свою резиденцию всех этих епископов для суда о разных нововведениях христианского Запада, в том самом послании сообщил он всему православному Востоку первую весть о водворении христианства на севере Европы посреди руссов. И не забудем особенно, что такое совпадение обстоятельств случилось отнюдь не по расчетам человеческим. Предки наши, отправляясь из Киева на Царьград под предводительством первых князей своих, и в мысли не имели искать там для себя христианского просвещения — их единственною целию была воинская добыча. Между тем, вопреки всех ожиданий, они находят у Царьграда то, чего вовсе не искали: чудесная буря рассеивает их флот и пробуждает в них незаглушимую мысль о величии Бога христианского; с горестию возвращаются они в отечество, но в то же время спешат отправить послов в Грецию, чтобы испросить себе христианского учителя. Это шаг первый — что же далее? Вскоре действительно приходит в Киев греческий архипастырь, готовый исполнить святое желание руссов — а руссы? Они как бы охладели уже в своем благом намерении, они колеблются, недоумевают, они требуют чуда — и новое, поразительнейшее знамение довершает победу над сердцами язычников... Не очевидно ли здесь действовал сам Бог? Не осязательный ли это знак, что по планам бесконечно Премудрого наступила уже тогда пора бросить, по крайней мере, первые семена христианства в недра земли Русской и положить хотя основные камни для последующего здания Русской Церкви? Со времен патриарха Фотия, который первый возвысил свой голос против незаконных требований гордого Ватикана и даровал нам первого епископа, эти требования в продолжение целого столетия совсем было прекратились. На Востоке не раздавались более анафемы против римского Запада, а на Западе — против Востока, и между обеими Церквами, если не было совершенного единения, по крайней мере, все было тихо и мирно. Но то была тишина обманчивая пред новою, опаснейшею бурею. Папское преобладание, долго скрываемое или значительно умеряемое, начало опять проявляться в огромнейших размерах. Терпение восточных первосвятителей истощилось, и Царьградский патриарх Николай Хрисоверг (983-995) снова ревностно восстал против римских злоупотреблений [592] ; преемник его Сисиний счел необходимым разослать в другой раз для ограждения древних уставов Церкви от этих злоупотреблений окружное послание Фотиево ко всем архипастырям Востока; преемник Сисиния Сергий (с 999 г.), нашелся вынужденным на новом Константинопольском Соборе повторить самое осуждение против латинян и имя их первосвященника навсегда исключить из памятников церковных [593] ; а чрез какие-нибудь сорок или пятьдесят лет Церковь Римская уже решительно отпала от Церкви вселенской. Нужно же было случиться так, чтобы в этот именно период окончательного отпадения от православия одной Церкви на западе совершалось и совершилось окончательное утверждение другой истинно-православной Церкви на севере Европы... Церковь Русская могла утвердиться гораздо прежде, могла получить полное устройство со времен Аскольда и Дира, или при Игоре, или при великой княгине Ольге, если бы на то было определение Божие. И, однако ж, ровно целый век, в течение которого между Востоком и Западом начал было водворяться древний мир, проходит для нее совершенно бесплодно: в России продолжала существовать христианская вера, даже усиливалась и распространялась более и более, при всем том постоянной высшей церковной иерархии, надлежащего церковного устройства вовсе не видим. Но вот приближается миг решительного отпадения Церкви Римской от истины православия, и Бог, не расточающий чудес Своих даром, употребляет все средства естественные и сверхъестественные, чтобы обратить к христианству русского князя Владимира, дать в нем просветителя России и чрез него окончательно образовать Русскую Церковь [594] . Что же? Ужели это одна случайность? Случайность в основании Церкви, назначение которой в человеческом роде всегда самое важное и высокое? Случайность там, где поразительные, сверхъестественные события прямо указывают на какое-то особенное намерение Промысла? И после того, как со времени основания нашей отечественной Церкви протекло уже около тысящелетия, как Премудрость Божия достаточно оправдала себя от дел и явила себя нам в событиях, можем ли и мы не проразумевать этого всеблагого ее о нас намерения? Церковь Римская, эта непокорная дщерь, управляемая духом гордыни, столько противным духу Евангелия, доселе еще не возвратилась в любвеобильное лоно своей Матери, а Церковь Русская, которую как потребную воздвиг Бог в эпоху отпадения первой, достигла ныне совершеннейшего процветания и считает чад своих целыми миллионами на протяжении более нежели шестой части материка всей нашей планеты... Не указывает ли это на высокое предназначение нашей отечественной Церкви еще с первой минуты ее существования — восполнить в составе Церкви вселенской отпадение от нее Церкви Римской, бывшей некогда одною из первых, лучших и обширнейших ее отраслей?

Обратимся, в частности, к Востоку, откуда и принесена к нам святая вера. Какую картину представлял в то время он? Картину светлую и вместе горестную: светло и радостно было тогда внутреннее состояние Церкви христианской на Востоке — мрачно и горестно ее состояние внешнее. Но то и другое имело особенную знаменательность для нас.

Рассматривая Церковь Восточную с первой точки зрения и сравнивая ее с тогдашнею Церковию Западною, мы невольно возбуждаемся благодарить Господа, устроившего так, что предки наши приняли веру не из Рима, а из Византии. Первое преимущество, какое имел в то время Восток пред Западом и которое вместе с верою сообщил и нам, есть преимущество просвещения, столько необходимого для благоустроения Церкви. В Греции просвещение поддерживалось еще если не на высокой, по крайней мере, на довольно значительной степени, поддерживалось более, нежели во всех других странах христианских. В Греции ему содействовали в тот период более или менее несколько императоров, каковы были: в первой половине IX в. император Феофил [595] , отец Михаила III, при котором последовало первое крещение России; к концу IX в. император Василий Македонянин, весьма высоко ценивший науки, которыми старался просветить всех членов своего семейства [596] и в часы, свободные от царственных дел, охотно занимался сам [597] ; в начале Х в. император Лев Премудрый, названный этим именем сколько за свою личную любовь к мудрости и ученым занятиям, столько же за покровительство и поощрение других к подобным трудам [598] ; наконец, около половины Х в. император Константин Багрянородный, превзошедший всех своих ближайших предшественников на этом поприще. Современники называют его прямо восстановителем упадавшего в Греции просвещения. Он собрал отличных по своей учености мужей, повелел им преподавать философию, риторику, геометрию, астрономию и другие науки; сам лично наблюдал за успехами юношей, ежедневно приглашал некоторых из них к своему царскому столу, других поощрял денежными пособиями, третьих ласковым обращением и похвалами. И немного протекло времени, как из этих юношей явились многие ученые и образованные люди на всех степенях общественной жизни. Лучшим из них император поручал важнейшие должности в государстве и Церкви — должности судей, сенаторов, епископов, митрополитов и таким образом, по выражению очевидцев, украсил и обогатил мудростию все Римское государство [599] . По его повелению и при его непосредственном участии составлены были несколько сочинений по истории, земледелию, медицине и другим отраслям знаний в руководство для последующих поколений. Все это происходило во дни того государя, когда посетила Константинополь наша великая княгиня Ольга. Из числа этих просвещенных людей, без сомнения, многие еще с честию совершали свое поприще и в то время, когда чрез тридцать лет принял святую веру из Греции и христианских учителей великий князь Владимир. А каковы в особенности были Цареградские первосвятигели, сообщившие нам и святую веру, и учителей? В первый раз крестилась Русь при патриархе Фотии, который, как всем известно, по своим необыкновенным дарованиям и учености стоял выше своего века; в другой — при патриархе Полиевкте, столько отличавшемся святостию, мудростию и красноречием, что многие современники называли его вторым Златоустом, и сам император сердечно радовался, удостоившись во дни своего царствования иметь толикого мужа [600] ; наконец, в последний раз — при патриархе Николае Хрисоверге, опять пастыре высокопросвещенном, ревностном и благочестивом, который, по отзыву летописцев, был украшением святительского престола [601] . Совсем другого рода зрелище мы видим в то время на западе Европы. Можно смело сказать, что никогда, ни прежде ни после, так точно не оправдывал Запад своего имени по отношению к просвещению. Науки, насажденные там Карлом Великим и поддерживаемые некоторыми из его преемников, вследствие политических обстоятельств пришли теперь в крайнее пренебрежение и упадок: никто их не поддерживал, никто не поощрял, и занятие ими было частным делом немногих. Сами римские историки сознаются, что в ряду всех веков по скудости просвещения не было для Запада подобных девятому и, особенно, десятому, который справедливо называют веком темным или железным [602] . И только в такие века всеобщего невежества мирян и духовенства могли явиться и быть приняты единодушно пресловутые декреталии мнимого Исидора Севильского — дело хитрости и обмана для возвышения папской власти, которых подлог так груб и очевиден, что его невольно стыдятся ныне самые жаркие поборники этой власти. Важность же греческого просвещения еще более возвышалась для нас оттого, что оно было тогда доступно нашим предкам чрез посредство болгар в звуках родного слова. В Болгарии после великого труда славянских апостолов в заведенных ими училищах науки принялись очень быстро и в продолжение всего Х в., особенно при покровительстве царя-книголюбца Симеона, расцвели полным цветом. Там переведены в то время на славянский язык многие писания древних учителей Церкви, явились многие оригинальные благочестивые сочинения, приготовлены некоторые руководства для училищ в переводе с греческого, каковы: грамматика, философия и богословие святого Иоанна Дамаскина, церковно-гражданская история, — так что, когда просветитель России, просветивши ее верою, вздумал насадить в ней и науки, все необходимые к тому пособия на первый раз были уже готовы на языке славянском — обстоятельство чрезвычайной важности! И оно-то одно может объяснить нам, отчего так быстро и удачно привилось было просвещение на нашей отечественной почве и каким образом чрез сорок или пятьдесят лет по крещении Владимира мог явиться у нас Иларион — муж глубокой богословской учености, а чрез столетие — даже красноречивый и высокопросвещенный Нестор-летописец и златословесный Кирилл Туровский. Могли ли бы мы надеяться подобного пособия со стороны Запада, принявши веру от него, на какой бы высокой степени ни стояло там просвещение?..

Другое, несравненно важнейшее преимущество, какое имел уже и в то время Восток пред Западом и которое сообщил нам, есть сама святая православная вера Христова. Время насаждения нашей Церкви есть весьма достопримечательное время в этом отношении. Тогда окончился уже период главнейших ересей, силившихся поколебать христианство в самых его основаниях; коренные догматы православия, особенно подвергавшиеся спорам и пререканиям, были уже обстоятельно исследованы, праведно и благочестиво определены и утверждены при соизволении самого Духа Святого на седми Вселенских Соборах, и вообще все истины христианской веры, общие и частные, догматические и нравственные, обрядовые и канонические, во всех своих подробностях и приложениях были уже вполне раскрыты, основательно доказаны и защищены во многочисленных писаниях богомудрых учителей Церкви первых осьми веков. Оставалось только стоять твердо на этих седми столпах и соприкосновенных им опорах, на которых Премудрость Божия создала и утвердила себе дом на все последующие века; оставалось хранить во всей чистоте и неповрежденности древнюю веру отцов и лучших времен христианства, веру, которою спаслись уже бесчисленные сонмы исповедников, мучеников, подвижников, святителей и людей всякого рода и звания. На Востоке так это и было, о том ревновали и заботились все: пастыри и пасомые, и в продолжение двух веков, когда насаждалась у нас святая вера, не явилось во всех странах Востока ни одной новой ереси, а остатки древних ересей, как-то: несториан, монофизитов и павликиан, будучи преследуемы и искореняемы, особенно в самой Греции, делались почти незаметными — повсюду торжествовало православие [603] . Ревность пастырей восточных в соблюдении чистоты веры простиралась даже и за пределы их паствы — и вот, едва только пронеслась между ними весть, что в странах Римского первосвященника, в противность древним уставам Церкви, в противность правилам святых апостолов, святых Соборов и святых отец [604] , приняты и употребляются некоторые нововведения, — вдруг тысяча православных епископов поспешили на Цареградский Собор и осудили эти нововведения. Знаем мы в то время достойных первосвятителей Цареградских, которые, не щадя себя для соблюдения в целости священных уставов Церкви, смело вещали истину самим венценосцам [605] . Прибавьте ж ко всему этому еще то, что на всем протяжении царства Греческого была свежа тогда кровь бесчисленных мучеников, с радостию вкусивших смерть за иконопочитание во время бесчеловечных гонений, незадолго пред тем прекратившихся, а в странах Малой Азии, Сирии и Египта, где утвердил уже тогда свое страшное владычество исламизм, христиане сотнями текли на все роды мучений за исповедание имени Христова — и вы будете иметь понятие, какая любовь к вере отеческой воодушевляла тогда всех сынов православной Церкви Восточной. Вообще, глубочайшее уважение ко всему тому, чему веровала по наставлению от самого Спасителя и святых апостолов священная христианская древность, что определили и утвердили святые Вселенские и поместные Соборы, что завещали в своих писаниях святые отцы Церкви, было тогда на Востоке всеобщим, постоянным, неискоренимым. И сие-то уважение как один из основных догматов заповедали греки и нам в том самом Символе веры, какой принес из Херсона просветитель России в свое отечество [606] ; этот догмат, наряду с другими членами веры, начали с тех пор постоянно повторять в своих кратких исповеданиях все наши архипастыри пред принятием на себя высокого сана [607] .

Но не так было тогда на Западе Европы: там именно в это самое время, т. е. к концу девятого и в начале десятого века, начали в первый раз намеренно искажать некоторые догматы и древние уставы Церкви; многие нововведения, мало-помалу вошедшие в Церковь Римскую еще прежде в виде частных мнений и употреблявшиеся только по местам, теперь наперекор Востоку, осмелившемуся обличать их, получили, по голосу пап, всеобщую важность для их паствы или даже возведены на степень догматов. Это особенно должно сказать по отношению к двум главнейшим заблуждениям Римской Церкви: учению о главенстве папы и учению об исхождении Святого Духа и от Сына. Властолюбие пап и их виды на верховное владычество в Церкви не раз обнаруживались и прежде; но все же они были не так открыты, не так решительны и постоянны, не так обширны. Но когда этой безмерной гордыне Ватикана, начавшей с первой половины IX в. упираться особенно на подложные декреталии Исидора, воспротивился Восток, папы простерли ее до последней степени. Восседавший тогда на престоле папа Николай I первый начал распространять в письмах своих никогда не слыханную мысль, что Римский престол имеет право судить всех на земле, даже императоров и патриархов, не подлежа сам ничьему суду [608] ; а преемник Николая Адриан чрез своих миссионеров в Константинополе постановил даже на Соборе (беззаконном, бывшем против Фотия в 869 г.) правило, что власть Римского первосвященника выше власти самих Вселенских Соборов, которые потому не имеют права судить его [609] . С тех пор поддержание и распространение этого лжеучения сделалось любимейшим предметом попечений для всех последующих пап и их поборников до настоящего времени. Учение об исхождении Святого Духа и от Сына также было известно на Западе еще в VII и VIII вв., но известно только как мнение некоторых ученых; мало-помалу принято оно в Церкви Галликанской, по настоянию Карла Великого, вскоре проникло в Германию и Испанию, и, однако ж, многие из ученых даже в тех странах явно ему сопротивлялись; сам папа Лев III торжественно отверг это прибавление как несообразное с древним Символом веры, и во всей Церкви Италийской оно действительно не употреблялось. Но вот Собор восточных епископов при Фотии осуждает это нововведение — и неуступчивый папа решается возвести его на степень догмата, осудивши со своей стороны восточных первосвятителей за противомыслие и повелевши Реймскому архиепископу Гинкмару, считавшемуся тогда ученейшим мужем на Западе, во что бы то ни стало, вопреки учению святых Соборов и святых отцов защитить новоизмышленный догмат своей Церкви [610] . Таково было начало, неосмотрительно принятое в это время римскими католиками для своего вероучения! На словах они продолжали утверждать, как и доселе утверждают, что их Церковь свято следует определениям Соборов и древних святых отцов, а на деле было совсем другое: решились произвольно толковать Священное Писание, чтобы как-нибудь отстоять и защитить свои нововведения, совершенно несообразные с учением и святых Соборов, и святых отцов; решились — и не могут отказаться от этой гибельной решимости, не отказавшись вместе от самих нововведений; решились — и отверзли свободный вход в недра своей Церкви всем религиозным переворотам, которые испытала она с тех пор и испытывает доселе. Какое ж счастие для нас, что мы не приняли в то время веры от папы! Из начал папизма необходимо выродился лютеранизм со всеми своими видоизменениями и ужасами Реформации; из лютеранизма, как неизбежный плод, процвел ныне рационализм — а потом?.. Да мимо идет от нас чаша сия...

И не за эти ли собственно, гордые и упорные, противления Римских первосвященников истине православия попустил Господь в то время явиться на их кафедре во всей наготе мерзости запустения, какой не видано было никогда и которой невольно изумляются все здравомыслящие люди? Не упоминаем уже о том, как смотрят на пап, живших к концу IX и в продолжение всего Х в., писатели лютеранские, хотя и их строгий суд в настоящем случае оказывается совершенно беспристрастным [611] , а призовем в свидетели самих поборников власти папской. Они прямо называют эти времена несчастнейшими из всех, какие когда-либо бывали для Римской Церкви, называют этих пап чудовищами, гнуснейшими по жизни, развращеннейшими по нравам и считают для себя тяжким только повествовать об их неслыханных беззакониях [612] . Сознаются даже, что все, что только ни терпела Римская Церковь от языческих императоров, от еретиков и от всех гонителей, когда-либо бывших, — все это было лишь детскою игрою в сравнении с теми бедствиями, какие потерпела она в течение IX и особенно Х в. от своих недостойных первосвященников [613] . Как тени и привидения, являлись они один за другим на первосвященническом престоле, кто на год, кто на два, кто на несколько месяцев [614] , и как бы спешили превзойти друг друга развратом, корыстолюбием и всеми родами беззаконий, оставляя очень нередко всю власть над своими пасомыми в руках непотребных женщин. Как жили, так же большею частию и умирали: кто в изгнании, кто в темнице, кто от руки палача, нередко подвергаясь по смерти крайним поруганиям от той самой черни, которою прежде управляли [615] . Каковы были архипастыри, таковы и подчиненные им пастыри: владея большими имениями, пользуясь невежеством народа, они предавались всем чувственным удовольствиям и порокам и заставляли лучших из своих единоверцев оплакивать судьбу родной Церкви [616] . О, как несходны эти нравы римского духовенства с нравами православного духовенства на Востоке! Какая разность, особенно между нравами тогдашних пап и нравами патриархов Цареградских! Из числа тринадцати первосвятителей, восседавших в период насаждения нашей Церкви на кафедре Византийской, четыре, именно: Игнатий (867 — 877), Стефан I (886 — 893), Антоний II Кавлей (893 — 895) и Трифон (928 — 933), причислены православною Церковию к лику святых, а Антоний — даже и Церковию Западною [617] ; еще семь: Николай Мистик (895 — 906 и 911 — 925), Стефан II (925-928), Евфимий I (906-911), Полиевкт (956--970), Василий I Скамандрин (970 — 974), Антоний III Студит (974 — 984) и Николай Хрисоверг (984 — 996), по свидетельству современников, отличались все более или менее истинною святостию и многими пастырскими добродетелями, а некоторые [618] притом высокими подвигами самой строгой подвижнической жизни, в чем невольно соглашаются и сами римские писатели [619] ; еще один — премудрый Фотий (857 — 867 и 877 — 886), если и подвергался бесчисленным клеветам со стороны врагов своих и папистов, доселе не престающих чернить память великого мужа, зато по всей справедливости почитался и почитается православными как пламенный ревнитель веры и поборник правды, украсивший себя страданиями за истину. И только один — Феофилакт (933 — 956), сын императора Романа Лакапина, возведенный на патриарший престол по обету и непреодолимому желанию отца в летах ранней юности (на 17-м году), вовсе не понимал обязанностей своего высокого звания и, занимаясь большею частию детскими играми и некоторыми светскими развлечениями, недостойно носил имя первосвятителя [620] . В то же время современные летописцы свидетельствуют о благочестии, процветавшем в святых обителях и пустынях Греции и Востока; упоминают о многих святых мужах, с которыми любили беседовать сами императоры, о великих подвижниках, обладавших даром прозорливости, чудесных исцелений и другими духовными дарованиями [621] ; и подробнейшие жизнеописания преподобного Афанасия Афонского (июля 5), Михаила Малеина (июля 12), Луки, нового столпника (декабря 11), Павла Латрского (декабря 15), с которым переписывались император Константин Багрянородный и болгарский царь Петр [622] , Никона Армянина [623] и других как нельзя более оправдывают эти свидетельства. Мы вовсе не думаем утверждать, чтобы IX и Х вв. по состоянию благочестия на Востоке могли вполне равняться с лучшими, первенствующими веками христианства, но никогда же не согласимся назвать эти века и временами упадка благочестия, когда оно еще так живо было в тех, которые поставлены быть образцами и руководителями других к нравственному совершенству. И можем ли без чувства искренней признательности вспомнить здесь, что эти достойные пастыри греческие, сообщивши нам святую православную веру во всей ее чистоте и неповрежденности, в то же время сообщили народу русскому и дух древнего христианского благочестия? Первый наш первосвятитель, прибывший к нам из Греции, был муж высокой святости, сопричисленный потом к лику святых, а чрез несколько лет перенесено к нам со святой горы Афонской истинное подвижничество, так быстро процветшее на горах Киева и вскоре распространившееся по всему пространству земли Русской.

Была, как мы уже заметили, и мрачная сторона в тогдашнем состоянии православной Церкви на Востоке, были бедствия, которые она терпела, была опасность, которая ей угрожала. Но эти бедствия и опасность, не имея никакого вредного влияния на основание нашей Церкви тогда, в настоящее время дают только нам случай заключать о высоком предназначении сей последней. Большая половина стран восточных, где обитали православные, давно уже находилась под владычеством неверных. Сирия и Египет, заключавшие в себе три патриархатства: Иерусалимское, Александрийское и Антиохийское, представляли тогда жалкое позорище, где действовал со всею своею необузданностию дикий фанатизм пламенных чтителей алкорана. Христианство было преследуемо всеми мерами, вытесняемо, искореняемо, число последователей его более и более уменьшалось, его святилища были разрушаемы или превращаемы в мечети. В одной только собственно Византийской империи свободно еще исповедовали православные свою святую веру, под властию единоверных государей — но что уже это была за империя? Опустошаемая в продолжение многих веков набегами северных варваров, ослабленная отпадением Италии и многих стран Востока, обессиленная многочисленными кровопролитнейшими войнами с персами и сарацинами, наконец несколько раз потрясенная в самых основаниях своих внутренними треволнениями по случаю различных ересей, особенно от монофизитов, монофелитов и иконоборцев, тогдашняя Греция была почти один призрак некогда столь могущественного политического тела. Внутри этого тела скрывалась неизлечимая болезнь, которая мало-помалу, но неизбежно приближала его к могиле. Крайние беспорядки в престолонаследии, в управлении и во всех отраслях государственной жизни, несмотря на все благие попечения некоторых достойных монархов, занимавших престол в последнее время, а с другой стороны — более и более приближавшиеся к самому сердцу империи страшные полчища дотоле почти непобедимых сынов ислама, грозно предвещали всему свету, что близок уже последний час для этого знаменитого царства, довершавшего свое высокое предназначение и для мира вообще, и в частности для мира христианского. Что же? Ужели Господь оставит истинную Церковь свою в забвении? Ужели не укажет ей нового места, где так же бы процветала она со временем, как дотоле процветала на Востоке? Ужели Он не приуготовит для нее нового могущественного охранителя и защитника в новом могущественном царстве, когда Византия падет под ударами исламизма? И вот, в то самое время, когда в странах Африки и Азии православие подвергалось уже гонению, а Греция, последний приют его в Европе и во всем мире, быстро склонявшаяся к падению, как бы отказывалась быть надежным его хранилищем. Всевышний воздвигает новое царство на севере Европы, не щадит даже чудес, чтобы просветить это царство светом истинной веры, насаждает в нем новую Церковь и тем указывает и Церкви, и государству на их высокое предназначение: одной — соделаться некогда главнейшею блюстительницею чистоты православия для всего христианского мира, другому — быть твердейшим оплотом для сохранения самой православной Церкви. Кто бы мог уразуметь это тогда? И кто не уразумеет этого ныне?

Оставивши Восток, перейдем собственно в страны, занимаемые ныне нашим отечеством. Что было достопримечательного здесь в период насаждения нашей Церкви (866 — 992)?

Самою первою достопримечательностию того времени в нынешних пределах нашего отечества, без всякого сомнения, было основание Русского царства. Между этим великим событием и происходившим тогда насаждением Русской Церкви, по-видимому, не существовало никакой связи: оба они совершались отдельно и независимо; там и здесь были разные действователи, разные цели; все шло своим особым порядком. И однако ж, оба эти события происходили в одном народе; оба эти события удивительно совпадают между собою и в своем начале, и в своем продолжении, и в своем окончании. Разом, почти в один год положены были первые основы Русского государства и Русской Церкви; разом потом, как бы рука об руку, устроялись они мало-помалу в продолжение целого столетия; почти разом получили они и полное, окончательное образование. А если вспомним (что историк должен помнить всегда), если вспомним, что и здесь, как и во всех других происшествиях мира, несмотря на всю разность по видимости, был один невидимый, главнейший Действователь — Бог, Который все движет и направляет к одной высокой цели, хотя и неодинакими путями, — то можем ли не прийти к вопросу: что ж значит такое точное совпадение двух важнейших событий, совершившихся в одном и том же народе? Зачем это угодно было Господу, чтобы наше отечество и наша Церковь возникли и образовались вместе? Не хотел ли Он таким образом сочетать их между собою еще с первой минуты самыми неразрывными узами, как сочетавает душу с телом в человеке? Не хотел ли Он, чтобы с тех пор, подобно душе с телом, они составляли как бы одно нераздельное существо, жили одною общею жизнию, всецело сохраняя и свои отличительные свойства? Церковь Христова, по выражению самого Божественного Основателя Ее, несть царство от мира сего (Ин. 18, 36); ее единственная цель — возрождать и воспитывать людей для живота грядущаго и приготовлять их к вечному блаженству на небеси. Но в то же время как истинная насадительница благочестия в человечестве она носит в себе обетование и живота нынешняго (1 Тим. 4, 8); в то же время она может оказывать самое благотворное влияние и на временную судьбу как частных лиц, так и целых народов, быть лучшею руководительницею их на пути гражданского усовершенствования, первейшею водворительницею внутреннего мира, довольства и счастия в государствах и самою благонадежною спасительницею их во дни бурь и треволнений политических. С другой стороны, и всякое земное царство по устройству своему совершенно отлично от Царства Божия на земле — Церкви Христовой — и имеет существенною своею целию одно временное счастие и благоденствие людей во всех его видах. Между тем, оно может служить важнейшим пособием и для Церкви, существующей в его недрах; может содействовать развитию и процветанию различных отраслей не только внешней, но некоторым образом и внутренней ее жизни — да тихое и безмолвное житие поживем во вся" ком благочестии и чистоте (1 Тим. 2, 2); может являться могущественным покровителем, охранителем и защитником ее от всех врагов внутренних и внешних. Итак, не это ли взаимное, столько благотворное и естественное содействие друг другу и предуказал Всевышний русскому народу и Русской Церкви, сочетавши их с самого начала?

Да будет же благословен Господь Иисус Христос, скажем вслед за нашим святым руководителем-летописцем, оканчивая вместе с ним свое повествование о начале отечественной Церкви, да будет благословен Господь Иисус Христос, иже възлюби новыя люди, Русьскую землю, и просвети ю крещением святым [624] , который еще устами своего первозванного апостола предрек о будущем водворении и торжестве христианства в странах пустынной Скифии, приготовлял потом мало-помалу, в течение многих веков это великое событие и, когда наконец настало предопределенное Им время, воздвиг Церковь Русскую как потребную для таких высоких целей — и для рода человеческого вообще, и для мира христианского в частности, и — ближайшим образом — для того обширнейшего края, который составляет ныне мир собственно русский!..

Как стремилась Она с тех пор к своему высокому предназначению при непосредственном содействии самого невидимого Насадителя своего и Главы, какие препятствия встречала на пути, как боролась с ними, побеждала их, и торжествовала, и в какой степени достигла уже той или другой из своих частных целей — это задача и предмет для истории Русской Церкви.



[553] Житие преподобного Иеремии в Патерике Печерском. С. 83. Киев, 1791 [90].

[554] Так, а) в житии Феодосиевом он говорит: «Се елико о Феодосии испытывая слышал от древних мене отец, бывших в то время, то же и вписах аз грешный Нестер»; б) в Повести о Борисе и Глебе замечает: «Се же аз грешный Нестер о житии и о погублении и о чудесех святою и блаженною страстотерпцю сею опасно ведущих исписах я...» (рукоп. Патерики Румянц. [1] и Толстов. [2]).

[555] Первая напечатана в Приб. к твор. св. отц. 2. 204 [88]; последняя — в Христ. чтен. 1849. 2. 317 [39].

[556] Под именем философов в Греции разумели нередко вообще монахов еще с IV в., как можно видеть из сочинений святого Златоуста (Т. 1. Р. 91, 116, 117, 120. Venetiis, 1741 [210]); в VIII же, IX и X вв. — по преимуществу монахов ученых, преподававших в школах какие-либо науки и между ними философию. Какое было личное имя философа, приходившего ко Владимиру, древняя летопись не говорит, но в Патерике Печерском он назван Киром (вероятно, от «господин»), у некоторых писателей — Кириллом и Константином, Стрыйковский думал, что это был Кир Михаил — тот самый, который по крещении Владимира прислан к нам и первым митрополитом (см. в Истор. росс. Татищева. 2, примеч. 177 [124]). Откуда заимствованы все эти сказания, неизвестно.

[557] История русского народа Полевого. 1. С. 214 [96]: «Что все повествование о приходе в Киев греческого, латинского и магометанского проповедников есть поэма, вроде старинных духовных мистерий, в сем нельзя сомневаться...» и проч.

[558] Нестор. историко-критич. рассужд. о начале русских летописей Погодина. С. 189-191. Москва, 1839 [94].

[559] Sacrosancta concilia, Labbei et Cossartii. Lutet., 1671. Т. 8. Р. 549 [256].

[560] О достоверности ханских ярлыков Григорьева. Москва, 1842. С. 37 и 41 [28].

[561] См.: Annales Вarоnii. Saecul. X [159].

[562] Слова Адемаровы приводит Нарушевич в своей Histor. narodu polskiego. Warszaw., 1780-1786. 4. 263; 7. 43 [235]: «Post paucos dies Graecus episcopus in Russiam venit, et medietatem ejus provinciae conversit...». [Спустя немного времени на Русь прибыл греческий епископ и обратил средние области этой провинции... (лат.).]

[563] История госуд. Росс. Карамзина. 1, примеч. 90 [49].

[564] Const. Porphyrog. De administr. imper. C. IX et XLII [176]; Истор. Карамзина. 1. С. 242 [49].

[565] Истор. госуд. Росс. Карамзина. 2, примеч. 214 [49].

[566] Рукописный Патерик Печерский. Л. 60 [1, 2]. Снес.: Патерик печатный. Л. 41. Киев, 1791 [90].

[567] Татищева. 2. С. 213 [124].

[568] Нестор. историко-крит. рассужд. Погодина. С. 189—190 [94].

[569] Истор. госуд. Росс. Карамзина. 1, примеч. 414 [49].

[570] Нестор. историко-крит. рассужд. Погодина. С. 191 [94].

[571] Русский историч. сборник. Москва, 1840. Т. 4. С. 99 [41].

[572] См. выше примечание 478. Снес. Истор. госуд. Росс. Карамзина. 1. С. 212 [49].

[573] В одном рукописном житии святого Владимира (XV в.) замечено: «Шед взя Корсунь град, князя и княгиню уби, а дщерь их за Ждьберном. Не распустив полков и посла Олга, воеводу своего, с Ждьберном в Царьград к царем просити за себе сестры их» (Опис. Румянц. муз. 687 [25]).

[574] Здесь кстати припомнить легенду, помещенную под конец рукописного жития святого Стефана Сурожского, которая, по-видимому, могла образоваться под влиянием искаженных рассказов о крещении великого князя Владимира. В житии повествуется, что пришел из Новгорода какой-то князь «бранлив (по другим спискам — бравлин) силен зело» с русскою ратью, попленил все от Кор-суня до Керчи и когда, взяв Сурож, начал грабить храм святой Софии, где находился гроб святого Стефана, покрытый царским одеялом, то внезапно был поражен невидимою рукою, так что лице его повернулось назад и он повергся на землю, источая изо рта пену. Пораженный чудом, князь немедленно крестился в церкви со всеми своими боярами и, получив исцеление, возвратил все пограбленное и всех пленников, очистил город и отошел восвояси. Вслед за тем говорится еще: «Анна же царица, от Корсуня в Керчь идущи, разболеся на пути недугом на черней воде» и, призвав на помощь святого Стефана, также получила исцеление (Опис. Румянц. музеум. С. 212-214, 669, 689 [25]; сборник моей библ. № 66. Л. 17—18 [3]). Правда, в житии замечено, что нашествие русской рати на Сурож последовало, «мало лет минувшю» по смерти святого Стефана (f ок. 787) и что крестителем русского князя и его бояр был преемник святого Стефана архиепископ Филарет; а это заставляет относить все событие ко времени, еще предшествовавшему основанию Русского царства, как и относили некоторые из поздних наших летописцев, приурочивая это событие к 852 г. и называя самого князя вместо бранлив — Бравалином (Карамз. 1, прим. 289 [49]; Опис. Рум. муз. С. 351 [25]; Степ. кн. 1. 83 [57]). Но неизвестно, когда и где составлено рассматриваемое нами житие и в какой мере можно положиться на его сказания. И если в самом содержании жития есть некоторые частности, вполне согласные с достоверными известиями истории, то есть и некоторые несообразности и даже ошибки, которые не могут возбуждать к нему доверия (Записк. Одесск. общ. истории и древн. 1. 194 [93]). Житие святого Стефана Сурожского существовало и на греческом языке, хотя мы не знаем, то ли это житие, какое существует на славянском, или другое (Записк. Одесск. общ. истор. 5. 595 [7]).

[575] Нестор. историко-критич. рассужд. Погодина. С. 191—193 [90].

[576] Летопись Лаврент. С. 74-76 [67].

[577] Как выражается Степенная книга. 1. С. 99 [57].

[578] Такую точно мысль о цели похода Владимирова на Корсунь встречаем и в Степенной книге: «Начаша же воинство совокупляти на греческий град Корсунь, и молящеся сице: Господи Боже Владыко! сего у тебе прошу, да ми даси град той, да прииму его и оттуду приведу люди Христианы и презвитеры на свою землю. и да научат мене и людей моих закону христианскому. Еже и бысть по прошению его, якоже услыша Бог молитву его» (1. С. 122 [57]).

[579] Летоп. Лаврент. С. 75 [67].

[580] Сухомлинов. О древней русск. летоп. 65—68. СПб., 1856 [123].

[581] М. Иларион, в Прибавл. к твор. св. отц. 2. С. 272 [88].

[582] На эту причину как на главнейшую указывают почти все наши историки. См.: Крат. церк. росс. истор. Платона. 1. С. 22 [92]; Начертание церк. истор. Иннокентия. 2. С. 115 [44]; Истор. росс. Щербатова. 1. 257 и 258 [143]; Росс. истор. Татищева. 1. 70 [124] и др.

[583] Прибавл. к творениям св. отцов. 2. С. 276 [88].

[584] Истор. госуд. Росс. Карамзина. 1, примеч. 447 [49].

[585] Истор. госуд. Росс. Карамзина. 1, примеч. 455 [49].

[586] Истор. госуд. Росс. Карамзина. 1, примеч. 453 [49].

[587] Mosheimii Historia eccjes. Saec. X. Cap. 1. § 5 [230]; Hist. eccles. in compend. redacta. 2. P. 558 [231].

[588] Первый этому пример упоминается в летописи Георгия Пахимера. Кн. III. Гл. 3 [200], когда греческий император Михаил Палеолог во второй половине XIII в. выдал дочь свою Марию за татарского князя. Снес. Карамз. 1, примеч. 453 [49].

[589] Опыт повествования о России Елагина. М., 1803. Ч. 1 [37].

[590] Кратк. церк. истор. Платона. 1. С. 29 [92].

[591] В древней летописи сказано только: «Се же (чудесное прозрение Владимира) видевше дружина его, мнози крестишася» (Лаврент. летоп. С. 76 [67]); а в Степ. кн. прибавлено: «И немедленно ecu такоже крестишася...» (с. 130) [57].

[592] Baronii Annal., ad an. 995, num. 20 [159].

[593] Ibid., ad an. 998-999 [159] et Leonis Allatii De perpetua consensione ecclesiae orient, et Occident. Lib. II Cap. 8 [149]. Начерт. церк. истор. Иннокентия. 2. С. 71, по изд. четвертому [44].

[594] Не можем при этом случае не подивиться, как доселе еще римские писатели не перестают повторять свои старые бредни, будто предки наши при великом князе Владимире приняли из Царьграда веру римско-католическую и оставались в ней в продолжение всего Х в.: «Coname les Grecs de Constantinople,— говорит один из современных историков Запада,— etaient unis a 1'Eglise Romaine dans le dixieme siecle, les Russes, qui recurent d'eux le christianisme, furent catholiques au commencement de ieur conversion; ils le demeurerent pendant tout )e onzieme siecle, ou la foi chretienne fait chez eux des progres encore plus sensibles». [Поскольку константинопольские греки были в XI в. в союзе с Римской Церковью, то и русские, которые получили христианство из их рук, были в начале своего обращения католиками; таковыми они и оставались на всем протяжении XI в., когда христианская вера достигла у них значительных успехов (фр.).] Мало сего, будто русские потом оставались римскими католиками постоянно с двенадцатого даже до семнадцатого века, за исключением небольших промежутков, когда у них бывали митрополиты-отщепенцы или веры сомнительной: «Depuis le douzieme siecle jusqu'au dix-huitieme, les Russes furent generalement catholiques, sauf certains intervalles, ou ils eurent des metropolitains schismatiques ou suspects». (Histoire univ. de 1'Elgise cathol. par 1'abbe Rohrbacher. Paris, 1844. Т. 13. Р. 238 [253]). Эти бредни Льва Алляция (De perpetua consens. eccl. orient, et Occident. [149]), Штиллинга (Acta SS. T. 2. Septembr. De convers. et fide Russorum [147]) и других давно уже опровергнуты (См. напр.: Spanheimii De dissensione eccl. orient, et Occident. P. IV. § 7. T. 2. Opp. [261]), хотя опровергавшие их иностранные ученые вовсе незнакомы были с нашими домашними документами, простирающимися чрез весь ряд веков и совершенно подрывающими пустую теорию. Со своей стороны, мы заметим здесь против первой половины этой теории следующее: 1) что современные великому князю Владимиру Царьградские патриархи Николай Хрисоверг, Сисиний и Сергий, давшие нам первых иерархов, которые насадили у нас святую веру, не только не были в единении с папою, напротив, открыто против него восставали — в этом нашлись вынужденными сознаться сам пресловутый Лев Алляций в помянутом сочинении своем, написанном совсем с противоположною целию, и еще более ревностный защитник папской власти Бароний (см. выше прим. 592); 2) а что и к нам введена была тогда отнюдь не римская вера, и не она господствовала у нас в продолжение XI в., в подтверждение этого указываем: а) на ответ Владимира послам папским: идите обратно, отцы наши не приняли сего от папы,— припишем ли мы ответ сей действительно самому Владимиру или хоть летописцу, который жил в XI в.; б) на Символ веры, преподанный Владимиру после его крещения, где исповедуется исхождение Святого Духа от одного Отца, нарочито заповедуется нашему князю: не преимай же ученья от латын, ихъже ученье разъ-врашено,— и потом делаются об этом учении самые невыгодные замечания, заключающиеся словами: Бог да сохранит тя от сего (Летоп. Лавр. С. 79 [67]); в) на послание второго митрополита нашего Леонтия (992—1008) против римлян:

 [О том, что не следует освящать опресноки (греч.)]); г) на послание преподобного Феодосия к великому князю Изяславу о варяжской, или римской, вере, где называется она верою злою и законом нечистым (Словарь о дух. писат. преосв. Евгения. [35], под словом: Феодосии. Снес.:

Обозр. Кормчей книги Розенкампфа, примеч. 252 [104]); д) еще прежде на обращение по убеждению преподобного Антония Печерского знаменитого варяга Шимона с 3000 своих одноземцев из веры римской в русскую православную (Патерик. Печер. Л. 74—77 и 97 [1, 2]); е) на церковное правило митрополита Иоанна II (1080—1089), который смотрит на папистов почти как на язычников за то, что они крестятся не чрез погружение, а чрез обливание (Русск. достопамятности. 1. С. 86 [106]); ж) на послание к великому князю Владимиру Мономаху митрополита Никифора (1104—1121): О латинех, како отвержены быша от восточное Церкве (напеч. в Памят. русск. словесн. XII в. [89]). Довольно! Опровергать же остальную половину ложной теории здесь не у места. Подробнее см. в нашей Истории Русской Церкви. Т. 1, 2, 3 и следующие в главе Об отношении Русской Церкви к другим Церквам.

[595] Руководство к всеобщ, истор. Лоренца. 2. Отд. 1. С. 473. СПб., 1841 [68].

[596] Corpus hist. byz. 21. P. 153. Venet. [178].

[597] Как свидетельствуют некоторые уцелевшие от него сочинения. Истор. Иннокентия. 2. С. 17 по четверт. изданию [44].

[598] Аlb. Fаbriсii Biblioth. graec. Lib. V. Cap. 5. P. 363 [194].

[599] Ibid. Cap. 5. P. 486 [194]. Снес. Corpus hist. byz. 21. P. 208-209. Venet. [178]: Romanarnque rempublicam sapientia exomavit atque ditavit.

[600] He можем не выписать вполне отзыва современного летописца об этом великом святителе, крестившем нашу великую княгиню Ольгу: Eius (Theophylacti) loco suffectus Polyeuctus monachus, monasticae exercitationis palaestra clarus, ac qui sanctions vitae institutum a teneris ungviculis consecratus, omni virtute sanaque doctrina excelluisset: quern velut alterum loannem Chrysostomum plerique nossent ac dicerent: neque id nomine tenus, sed ita ut vere talis videretur. Hujus conspecti honesti amans Constantinus gaudebat animoque gestiebat, ut qui virum talem in diebus suis nactus esset. [На его (Феофилакта) место был выбран монах Полиевкт, воссиявший опытом монастырского делания. Он с младых ногтей посвятил себя святой жизни и блистал всяческими добродетелями и разумом учения, многие знавшие его люди отзывались о нем как о втором Иоанне Златоусте — таковым он был не только по имени, но и по делам. Взирая на его святой облик, Константин радовался и веселился душой: вот какого мужа удалось ему отыскать в своей жизни (лат.)] (Corp. hist. byz. 21. Р. 208. Venet. [178]). Или, как выражается о нем другой современник Лев Диакон: Vir, qui divinam atque humanam philosophiam summopere meditatus... plus quam humana erat fiducia praeditus... [Муж, изведавший глубины божеской и человеческой философии... исполненный более, нежели человеческой, веры (лат.)] и проч. (Corp. hist. byz. 11. Р. 32. Bonnae, 1828 [220]).

[601] Corp. hist. byz. Т. 8. Р. 549 et t. 11. P. 175 [178].

[602] Annal. Вarоnii in ipso limine, saec. X [159].

[603] Церков. истор. Иннокентия, века IX и X, статья: О ересях и расколах [44].

[604] См.: Окружное послание Фотиево к восточ. патриарш. престолам о сем предмете [162].

[605] Так, например, патриарх Николай Мистик не согласился вопреки правил церковных разрешить четвертый брак императору Льву Премудрому и потом даже отлучил его от Церкви, когда он самовольно нарушил древний устав ее, а сам с радостию подвергся за это лишению престола и заточению в монастырь; патриарх Полиевкт не допустил императора Никифора Фоку к богослужению, пока он не очистился покаянием за второй брак, а Иоанна Цимисхия, шедшего к венчанию на царство, остановил пред храмом и не соглашался венчать дотоле, пока не исторг у него согласия наказать всех участников в убийстве императора Никифора Фоки (Церков. истор. Иннокентия. 2. С. 38 и 79. Москва, 1834 [44]).

[606] См. этот Символ в Лаврент. летоп. С. 77—81 [67]: «Приемлю церковная преданья... верую же и семи Сбор святых отец...».

[607] См.: Исповедание митроп. Илариона, написанное в 1051 г.: «...Того единого Бога знаю и тому верую: так я принял от писаний святых отцов, так научился... Верую и в семь Соборов правоверных святых отец... и что предали они в своих писаниях, то приемлю...» (Прибав. к твор. св. отец. 2. 286—287 [88]). А ряд позднейших митрополитских и епископских исповеданий можно видеть в Актах Археогр. Ком. Т. 1 и 2 [5].

[608] Vid.: Epistolas Nicol. in t. 8. Concil., ed. a Labbeo et Coss. [256] et Annal. Baronii, an. 863-865 [159].

[609] См. 21 правило этого Собора в том же 8 t. Concil., edit. a Labbeo et Cossartio [256].

[610] Подробности см. в Histor. de ortu et profectu controversiae graecos inter et latinos de processione Spiritus Sancti, conscript, a Theoph. Procopowicz. 1767 [271].

[611] Universi consentiunt,— говорит, например, Мосгейм,— Romanorum antistitum, qui hoc (X) saeculo vixere, historiam non hominum, sed nionstrorum, scelerum, flagitionim atrocissimoruni, historiam esse. Leve id est, quod Pontifex Pontificem saepius nefariis artibus et armis munere deiecit; sunt enim, quae hujus facinoris turpitudinem oblitterant veluti multo graviora scelera. Omnis sacra res maxima saeculi parte in potestate vilissimorum scortorum fuit — Theodorae matris Theodoraeque et Marosiae filiarum tarn pulchra matre dignarum. Ex Marosia filium suscepit Sergius III... Landonem Theodora scelera nefanda dictu et auditu committere coegit... и проч., и проч. Boni tamen hi omnes propre videntur, si cum Johanne XII componantur, Marosiae nepote, qui puer duodecim annos natus cathedram Romanam conscendit... [Все сходятся в том... что история Римских первосвященников, живших в этом (X) веке, есть история не людей, но чудовищ, история отвратительных преступлений и гнусностей. Полбеды в том, что один понтифик зачастую устранял другого непозволительными средствами и оружием, случалось, что позор этих нечестивых деяний затмевался куда более серьезными преступлениями. Все дело благочестия большую часть столетия пребывало во власти наиболее отвратительных блудниц: Феодоры, матери двух дочерей: Феодоры и Марозии, вполне достойных своей великолепной матери. Сергий III имел сына от Марозии... Феодора принудила Ландона совершить столь позорные преступления, что о них грешно упоминать и слушать... И уж почти добродетельными представляются те, кто ограничился избранием Иоанна XII, внука Марозии, который взошел на римский престол мальчиком двенадцати лет от роду (лат.)] (Instit. hist. christ. Moshemii. 610~ 611; снес.: с. 559, где отзыв о папах IX в. Helmst., 1737 [230]).

[612] Так, Бароний ad an. 897 [159] говорит: En ilia infelicissima Romanae ecclesiae tempora... quando intrusi in cathedram Petri... homines monstrosi, vita turpissimi, moribus perditissimi usque quaque foeditissimi... [Эти в высшей степени несчастливые для Римской Церкви времена... когда на кафедру Петра... восходили чудовищные личности, отличавшиеся позорнейшей жизнью, нрава преступного и гнусного... (лат.)] и т. д.

[613] Тот же Бароний ad an. 900, n. 1 [159]: In cujus (saeculi) limine constituti, ob ea, quae pro foribus adeo flagitiosa nuper contigit aspexisse, hie lectorem monendo praefari aliquid necessarium duximus, ne quid scandali patiatur, quando contigerit videre abominationem desolationis in templo... [Стоя на пороге этого (века), мы, хотя и доводилось нам и до того наблюдать достаточно отвратительные зрелища, все же считаем необходимым кое о чем предварить читателя, дабы он не впал в искушение, видя мерзость запустения во храме... (лат.)]; et n. 3: Cuncta, quae olim passa est (Romana ecclesia) sub gentilibus imperatoribus, vel ab haereticis aliisque quibuscunque persecutoribus, horum comparatione, sunt aestimanda lusus quodammodo puerorum... [Все, что некогда претерпела (Римская Церковь), будь то от языческих императоров, от еретиков или иных каких бы то ни было преследователей — это все при сравнении с тем можно уподобить мальчишеским проказам... (лат.).]

[614] Известно, что сами западные писатели (Беллярмин, Александр Наталис, Спондан и др.) насчитывают в течение этих полутора веков до 50 пап.

[615] Церков. истор. Иннокентия. 2. С. 93—96. М., 1834 [44]; также см. в любой западной истории или каталоге пап того времени, например в Chronologic historique de Papes, помещ. в L'art de verifier les dates des faites historiques. T. 1. Paris, 1783 [218].

[616] Церков. истор. Иннокентия. 2. С. 92 [44].

[617] Игнатий — октября 23, Стефан — мая 17, Антоний — февраля 12, как православною, так и Римскою Церковию, Трифон — апреля 19. Снес. Corp. histor. byzant. Т. 21. Р. 162, 194, 365 et 410 [178].

[618] Вот, например, свидетельство Льва Диакона 1) о Василии Скамандрине: Erat is homo, cibo propemodum abstinens et came carens, a teneris unguiculis in certaminibus asceticis supra naturam exercitatus, amictulo et aestate et hieme eodem utens, quod ne deponebat quidem, donee dilapsum utilitatem praeberet nullam: esculenta omnia non gustabat, praeter aquam et baccarum succos. Neque unquam in lecto somnum cepisse perhibetur, verum humi per omne exercitationis ejus tempus... [Этот муж почти полностью воздерживался от пищи и лишил себя мяса, он с младых ногтей сверх природной меры упражнялся в аскетических подвигах, нося один и тот же ветхий плащ и зимой и летом и слагая его с себя лишь тогда, когда окончательно изношенный плащ переставал приносить какую бы то ни было пользу. Из пищи он не вкушал ничего, кроме воды и сока ягод. Говорят, он никогда не спал на ложе, но только на земле, пребывая в этих подвигах на протяжении всей жизни... (лат.)] и проч.; 2) об Антонии Студите: Vir, qui in septo Studii victu ascetico a pueritia electo, apostolicam vitam egerat. Etenim praeter indumenta corpori necessaria omnino nihil ferebat, tametsi ob insitam ei virtutem, turn a viris potentissimis, turn ab Imperatoribus ipsis, large sane munerabatur... omnia egentibus distribuebat... divinaque et humana scientia, ut si quis alius, affluebat. Emicabat autem ex ore habituque ejus mirinca quaedam dulcitudo, idque summa senectute... Talis fuit in vita atque scrmone Antonius, in summa, vir angelicus prorsus ac divinus!.. [Муж, который, с детства избрав аскетический образ жизни за оградой Студии, вел апостольский образ жизни. Так, он не облачался ни в какую другую одежду, кроме действительно потребных телу вещей, несмотря на то, что по причине его природной добродетели его довольно щедро одаривали как влиятельные мужи, так и сами императоры... он все раздавал бедным... и как никто другой обладал в изобилии познаниями в божественной и человеческой науке. Из его уст и от всего облика проистекала некая чудесная сладость, таким он был и в глубокой старости... Таким был Антоний в своей жизни и в своих речах, словом — муж поистине божественный, ангельского образа!.. (лат.)] (Corp. script, hist. byz. Pars 11. P. 163—165. Bonnae, 1828 [220]).

[619] См.: Corp. hist. byz. Script, post Theophanem. 21. С. 170, 174, 191, 202, 208, 349, 415, 434 [178]; также Cedreni Compend. в т. 8. С. 472, 476, 501, 549 [178]; Zonarae Ann. в т. 11. С. 153, 175 и др. Venet. [178]. Снес.: Каталоги Цареградских патриархов, помещ. в Orien. christ. Т. 1 [221] и в L'art de verifier les dates des faits historiques. T. 1 [218], равно как отзывы об этих патриархах Барония, Рорбахера и других римских писателей в их летописях и историях церковных касательно IX и Х вв.

[620] Corp. hist. byz. 8. Р. 500. Venet. [178].

[621] Ibid. 21. Р. 105, 144, 157, 206, 217, 365 и др. Venet. [178]; также apud Lеоn. Diас. in Corp. hist. byz. Par. II. P. 101. Bonnae, 1828 [220].

[622] В нашем Прологе [103] и Чети-Минее [30] жизнеописания сего святого нет. Но оно есть в древнейшей греческой рукописи. Fleury. 1. 55. Manuscr. bibl. reg. n. 2450. Fol. 204 [197].

[623] Церк. истор. Иннокентия. 2. С. 64. Москва, 1834 [44].

[624] Поли. собр. русск. лет. 1. 51 [97].

 

 
Ко входу в Библиотеку Якова Кротова