Оп.: «СИМВОЛ» №38, декабрь 1997, стр. 145-165.
В нашу задачу не входит писать историю католичества в России
вообще и ее пришлось бы начать со времени первых христиан на Руси, когда разделение
Церквей еще не было, когда все еще были одинаково православными и католиками (оба
выражения до X века были синонимами). И различие было только в обрядах: пришлые
варяги, скандинавы и многие из первых обращенных славян были западного обряда,
а народ крестился по восточному обряду, который потом силою исторических причин
и лег в основание русского народного религиозного уклада. Не входит в нашу программу
также история русских католиков первой половины XIX века — Чаадаева, Свечиной,
Голицына, Мартынова, Гагарина и других. Наша цель — дать опыт исторического начертания
образования католической Церкви в России, и если мы будем останавливаться на отдельных
лицах, то исключительно постольку, поскольку они являются непосредственными работниками
в возникновении и создании русского церковного католического организма, что, в
сущности, являлось возвращением к первым временам христианства на Руси, к православию
св. Ольги и Владимира, св. Ярослава Мудрого и Владимира Мономаха, когда различия
в обрядности не препятствовало русскому народу принадлежать к одной семье с другими
европейскими народами к семье, составлявшей единую вселенскую (кафолическую-католическую)
Церковь, возглавляемую преемником Святого Петра - Римским первосвященником1.
В. С. Соловьев
Идейным отцом русского католичества необходимо считать Владимира
Сергеевича Соловьева.
Он — первый не извне, то есть не путем западничества, как его предшественники
(русские католики), а изнутри своего русского православного самосознания и из
церковных традиций, духовной семьи, в которой он родился, подошел к вопросу единства
Христовой Церкви под главенством Святого Петра и его преемников. Он первый показал,
что искусственно созданная пропасть между западным и восточным христианством может
быть упразднена без отступничества и отказа от одинаково дорогих как западных,
так и восточных традиций, освященных тысячелетиями.
Соловьев считал разделение Церквей формально уже не существующим
со дня Флорентийского Собора (1439), считал, что все католическое учение содержится
и в православной церкви. «Наша религия, — писал он, — поскольку она проявляется
в вере народной и в богослужении, вполне ортодоксальна. Церковь русская, поскольку
она сохраняет истину веру, непрерывность апостольского рукоположения и полноты
таинств, причастна в сущности своей к единству Вселенской Церкви, основанной Христом»
(Русская идея), а заблуждения отдельных иерархов и их отрицательное отношение
к Риму считал он грехом против самого православия в его канонических, литургических
и догматических памятниках. «Так как не было Вселенских соборов на Востоке со
времени разделения Церквей, — говорится Соловьевым в одном из писем к епископу
Штроссмайеру, — то наша схизма действительна для нас только de facto, но не de
jure. В силу этого люди, открыто исповедующие, что «новые католические догматы
являются естественным развитием православного учения, могут находиться
в полном единении с Восточной Церковью. Могу это засвидетельствовать по личному
опыту». Он отделял «православие своих братьев, веру народную от официального церковного
строя, имевшего претензию ее обрамлять» (там же), и считал излишним для себя то,
что называется «переходом» в католичество, ибо русскому православному, чтобы стать
католиком, «переходить» некуда; ему надо только принять и выявить всю полноту
Православия и тем самым воссоединиться с Вселенской Церковью. Ему, написавшему
такое исповедание веры, как «Россия и Вселенская Церковь», казалось излишней формальностью
прочтение Символа веры перед священником в присутствии свидетелей. Даже пример
и сильное влияние княгини Е. Г. Волконской, с которой его соединяла многолетняя
и тесная духовная дружба, не могли убедить его в необходимости этого шага. И только
в 1896 году (18. 02), когда ему, по его же словам, стал «ощутителен далекий образ
бледной смерти» (т. 10, с. 91), исполнил он формальности соединения. Он вступил
в сакраментальное общение с Западной Церковью через одного своего ученика о. Толстого,
о котором речь будет ниже2.
Нам нечего останавливаться на трудах Вл. Соловьева, они слишком
хорошо знакомы и России, и Западу. Соловьев имел огромное влияние среди тогдашней
студенческой молодежи, религиозно настроенной, но в силу чрезвычайной разносторонности
его личности он часто бывал, да и до сих пор остается, непонятым. «Я знаю у нас
писателей — свидетельствует сам Вл. Соловьев, — более или менее солидарных со
мною по частям, но я вижу raison d'étre своей деятельности не в
этих частях, а в их соединении» (Замечания на лекцию П. Н. Милюкова, т. 6, с.
424, прим. 1). Собирались же эти части, как в фокусе, именно в его взглядах на
Церковь, католичество. Из юных энтузиастов, считавших себя его последователями,
далеко не все пошли за ним по католическому пути (как, например, Бердяев, Мережковский,
Андрей Белый и др.). До конца его последователями в католическом направлении
были вышеупомянутый о. Толстой, студент Московского университета Невский, Балашов,
оставивший нам лучший перевод «России и Вселенской Церкви», и молодой правовед
Иван Александрович Дейбнер. Со всеми ними мы встретимся на пути нашего повествования.
Княгиня Е. Г. Волконская
Следующим лицом, сыгравшим выдающуюся роль в развитии русского католического
движения, была княгиня Елизавета Григорьевна Волконская (1838 — 1897). На страницах
«Руси» Соловьев посвятил ей следующий некролог: «15-го февраля скончалась русская
женщина редкой силы ума и сердечной прямоты, вечно пламеневшая духом в искании
высшей правды. Княгиня Елизавета Григорьевна Волконская, взрастив и прекрасно
воспитав большую семью, не сочла своего дела оконченным и с изумительной энергией
стала служить тому, в чем признала окончательную цель жизни. В пожилых годах овладела
она латинским и греческим языками настолько, чтобы изучить церковную историю по
источникам. Изданные ею труды по этому предмету, посвященные идее христианского
единения, признаются серьезными и теми, которые не согласны с ее мыслями. Нравственная
личность княгини, ее неугасающий энтузиазм ко всему светлому и прекрасному, ее
горячий патриотизм, необычайная целостность и прямота ее характера навсегда останется
в душе знавших ее. С отзывчивостью женского сердца, увлекаясь идеальными интересами,
она служила им с истинным мужеством.
Вечная память той, которую снедала ревность по вечном Доме Божием!»
Краткость этого некролога объясняется цензурными условиями того
времени.
Княгиня Волконская обладала исключительным богословским образованием.
С юности серьезно занимаясь историей, она подошла к католичеству со стороны его
исторического развития и на этой же почве ощутила она всю ложь византийской схизмы.
И раз ощутив ее, она уже всей душой предалась глубокому изучению истории Церкви,
что и привело ее к неизбежному заключению о необходимости присоединения к католической
Церкви. В противоположность Соловьеву, она считала необходимым выполнение всех
формальностей присоединения, и в 1887 году перешла в католичество. Пылая духом
правды и возмущенная официальной ложью, в которой целыми поколениями воспитывалась
русская душа, она всем существом своим отдалась апостольской работе в той единственной
форме, в которой это было возможно в России.
Шаг за шагом проверяла она по источникам все спорные вопросы между
Византией и Римом. Она была нетерпима к компромиссу, считая, что всякая ложь должна
быть осуждена бесповоротно, и раз она осуждена, она уже не в какой доле и форме
неприемлема. Ее чуткую правдолюбивую душу бесконечно оскорбляли те подлоги и извращения
текстов Деяний Соборов и творений святых Отцов, на которые ей пришлось наткнуться
при сверке русских переводов с оригиналами. Два крупных историко-богословских
сочинения явились результатом ее трудов. Первое сочинение «О Церкви» появилось
в 1887 году в Берлине. В то время нельзя было у нас писать по церковным вопросам
вне казенно установленных рамок. Вл. Соловьеву, как человеку опасному, «человеку
с идеями» (так характеризовал его «опасность» тогдашний министр народного просвещения
Делянов), даже запрещено было писать по религиозным вопросам. Понятно, что книга
кн. Волконской могла выйти только за границей. Вторым изданием она вышла в Петербурге
уже после манифеста 1905 года (императора Николая II) о свободе вероисповедания.
Оба издания распроданы. А жаль. Этот труд должен был бы стать настольной книгой
каждого русского католика, так как в нем излагается и правильно освещается история
Восточной Церкви, главным образом Византийской и главным образом в ее единении,
сношениях, столкновениях и разрывах с Римом. Книга вызвала в официальном церковном
мире бурю негодования, и по поручению Обер-Прокурора Святейшего Синода Победоносцева
казенные богословы профессора о. Беляев, Катанский и Лебедев выступили с критикой
и опровержениями. Вторая книга княгини Волконской — «Церковное предание и русская
богословская литература», вышедшая, по воле автора, уже после ее смерти в 1898
году в Фрейбурге у Гердера, явилась ответом на эту критику. Этот капитальный труд
в 600 стр., на который автор положил семь последних лет своей жизни, является
страшным обличением недобросовестности всего русского официального богословия.
Он до сих пор остается без возражения со стороны «православных» богословов.
По логической силе аргументации автор не уступает Вл. Соловьеву,
а по богатству использованного исторического материала и глубине анализа первоисточников
мы можем приравнять автора к таким величинам, как Hefele и Hergenrother.
Все ее мировоззрение строится не на отрицании, а на утверждении
того, что истинно православно, следовательно истинно католично на Востоке,
и на ее страницах первыми защитниками и свидетелями католической правды выступают
отцы самой Восточной Церкви.
Русская до глубины души, она только у себя в глуши тамбовской деревни
находила время и свободу для спокойной работы и утешения в страданиях за гибнущую
родину и народ, в вере и в здравом смысле которого она видела залог его спасения.
Как мы упомянули, с Вл. Соловьевым ее соединяла многолетняя духовная дружба, начавшаяся
с его первого появления в Петербурге, когда он в Соляном городке выступил со своими
чтениями о Богочеловечестве. На пятнадцать лет старше его, она, если можно так
выразиться, с материнской попечительностью следила за его работой и направляла
ее. «Куда бы я ни поехала, — писала она ему в 1897 году, — какие бы ни были мои
личные заботы, я душою и сердцем с Вами и нет для меня ничего дороже и ближе того
святого дела, которому Вы себя посвятили». Она знала и любила родину и русский
народ, и всякое резкое и оскорбительно выраженное осуждение, даже действительных
недочетов нашего строя, претило ее патриотическому чувству, и не раз упрекала
она Соловьева за излишнюю резкость его критики, особенно в заграничных его изданиях.
Он принимал это спокойно. «Ради Бога, не думайте, — писал он в 1888 году, — что
я могу обижаться Вашей материнской опекой, я понимаю и чувствую ее сердечный источник...»
Владимир Соловьев и княгиня Волконская являются действительными
родоначальниками католического движения в России. В них выявились две грани русской
католической мысли, как бы два параллельных течения к одной и той же цели, два
взаимно восполняющих друг друга психологических подхода к одной и той же истине,
подход синтетический у первого, и аналитический у второй, и оба до сего дня живут
в русской католичестве. Они вовсе не исключают друг друга, как думают некоторые,
но, напротив, взаимно восполняют и совершенствуют один другого.
М. Д. Жеребцов
После этих двух лиц следует назвать Михаила Дмитриевича Жеребцова.
Он принадлежал к высшему петербургскому кругу в чиновном мире — человек довольно
влиятельный и близкий ко Двору. Он принял католичество так же после тщательного
изучения истории Церкви. Пламенный поборник примата и Филиокве, тонкий образованный
апологет, он под псевдонимом Сергея Асташкова и Василия Ливанского напечатал две
книги, сыгравшие большую роль в обращении многих русских.
Первая книга, напечатанная в 1886 году в Фрейбурге, «Исхождение
Святого Духа и Вселенское Первосвященство», является полемикой с митрополитом
Макарием, издавшим тогда свое Догматическое богословие.
Вторая книга, вышедшая двумя годами позже и изданная там же под
заглавием «Протопресвитер Янышев и новый доктринальный кризис в Русской Церкви»,
является полемикой с православным богословом Богородским.
Владимир Соловьев в письме к о. Пирлингу от 28 марта 1887 года делает
упрек первой из этих книг в некоторой схоластичности и ненужной резкости в полемических
местах, но отдает должное живости и ясности изложения, особенно в вопросе о примате.
Хотя книги Жеребцова уступают капитальным работам кн. Волконской в отношении научной
разработки вопроса, они все же блещут замечательной ясностью богословской мысли.
М. Д. Жеребцов был человеком близким к Соловьеву и в особенности
к кн. Волконской и с ними вместе составлял первое ядро русских католиков. С этих
трех выдающихся деятелей начинается, если можно так выразиться, процесс кристаллизации
русского католичества, принимающего постепенно внешние церковные формы.
Единичные русские переходившие до того в католичество поневоле оказывались членами
национально и обрядово чуждой им польско-латинской Церкви в России, и только в
глубине сердца носили, казавшуюся тогда несбыточной, мечту о своей русской католической
Церкви при сохранении всего, чего требует католицизм от восточных христиан, воссоединяющихся
со вселенским престолом, чистоты греко-российского обряда, одухотворенного благодатью
католического единства, мечту о возрождении своей родной русской религиозной среды
путем возвращения в лоно Вселенской Церкви.
И вот вышеуказанное ядро дает первый росток родной католической
церковности в лице отца Николая Алексеевича Толстого.
О. Николай Толстой
Сын обер-гофмаршала А.Н.Толстого, Николай Алексеевич с детства был
склонен к священству. Религиозная семья и сильное влияние Владимира Соловьева,
нередко бывавшего в их доме, воспитали в нем сначала бессознательное, а потом
все более определявшееся влечение к католичеству. Несмотря на просьбу отдать его
в духовную семинарию, родители поместили его в Пажеский корпус, где он все-таки
старался по мере возможности быть «клириком», прислуживая в церкви в качестве
пономаря, а затем псаломщика. Незадолго до окончания курса митрополит Петербургский
Исидор по его настоятельной просьбе и вопреки возмутившейся семье поставил его
в чтецы.
Окончив корпус, он вышел в один из гвардейских полков, но, прослужив
офицером недолго, уже через несколько месяцев он заявил родителям о своем бесповоротном
решении бросить службу и поступить в духовную академию. Отец долго противился,
но мать поддержала просьбу сына, и Николай Алексеевич поступил в Московскую Духовную
Академию. Там он главным образом обращает внимание на изучение патрологии, соборов
и всего, что имеет прикосновение с Католической Церковью. Владимир Соловьев частным
образом руководит его богословским образованием.
Ректором академии был в то время епископ Антоний Храповицкий, тогда
еще не отличавшийся антикатолическим фанатизмом, которым страдает сейчас. С его
ведома и по почину Толстого в Академии образуется студенческий католико-философский
кружок. После окончания академии и рукоположения в 1893 году о. Толстой отправляется
в кругосветное путешествие. Он объехал все главные католические миссионерские
центры в Азии, Америке, Австралии и из Палестины проехал в Рим. В 1894 году его
принимает Папа Лев XIII, и о. Толстой ему приносит исповедание католической веры.
По распоряжению Льва XIII Католический Антиохийский Патриарх Кирилл VIII, находившийся
тогда в Риме, зачисляет его в свой Патриархат и возводит в звание протопресвитера
Иерусалимской Церкви Гроба Господня. О. Толстой возвращается в Москву. Здесь он
устраивает в своем доме часовню, в которой собираются московские тайные католики.
Путешествие о. Толстого в Рим и его присоединение к Римской Церкви
не ускользнули от внимания русского правительства и Синода и даже высокое общественное
положение его семьи не избавило его от обычного преследования. Победоносцев начал
в Синоде судебный процесс против него и добился применения к нему во всей строгости
действующих в империи законов. С него снимается сан, воспрещается ему богослужение
в его домашней часовне, берется с него подписка о невыезде из Москвы. Он находится
под постоянным надзором полиции. Тогдашний московский генерал-губернатор вел.
кн. Сергей Александрович с особенным вниманием следит за точным исполнением этого
«приговора». Жизнь бедного Толстого становится невыносимой. Он бежит в Петербург,
где скрывается на квартире своего родного дяди Ушакова, большого друга кн. Волконской
и Жеребцова. Все они убеждают обратиться с просьбой к государю. Прошение было
подано. В результате он получает возможность бежать за границу через Финляндию
при попустительстве петербургской полиции и пограничных жандармов. Большего нельзя
было добиться. Только через два года удалось выхлопотать разрешение ему вернуться
на родину и поселиться в Москве, где он, лишенный по закону всего состояния, живя
более чем в скромной обстановке, упорно продолжал свою работу. К этому времени
(18.02.1896) и относится присоединение им Владимира Соловьева к католической церкви.
Для нас о. Толстой имеет значение как русский священник католик,
постоянно сохранявший связь и тесную дружбу со своими православными товарищами
и как убежденный поборник восточного обряда. Он остался таким, несмотря на свои
скитания по Европе и пребывания в латинских монастырях, где ему пришлось провести
годы изгнания.
Отец А. Зерчанинов
В 1896 году заявил о своем католичестве благочинный села Борисова
Арзамасского уезда Нижегородской епархии отец Алексей Евграфович Зерчанинов. Немедленно
после этого его духовное и светское начальство посадило его в суздальскую тюрьму
при Спасо-Евфимиевском монастыре.
Отец Зерчанинов родился около 1850 года в семье православного священника,
сохранившей лучшие традиции старого русского духовенства. Образование он получил
в Нижегородской Духовной Семинарии, в то еще время, когда преподавание в русских
духовных школах велось по-латыни. Окончив курс с правом поступления в Академию,
он сознательно не воспользовался этим правом, чтобы скорее быть рукоположенным
во священники и заняться пастырской работой, к которой чувствовал призвание.
Священствуя в Нижегородской епархии, где православное население
наполовину смешано с сектантами и раскольниками, он был одновременно и пастырем
и миссионером. Для успешного состязания с раскольничьими начетчиками он с особым
рвением и добросовестностью изучал по источникам учение православной Церкви. Это
изучение и постоянные столкновения с епархиальной консисторией, бывшей рассадником
всевозможной официальной лжи, заставили его призадуматься над истинностью русского
официального православия, в которое он до сих так свято и непоколебимо верил.
Он занялся отцами Церкви, историей соборов и литургикой и скоро без всякого
постороннего влияния своими усилиями дошел до того, что правда открылась перед
ним во всем ее величии. Молчать о ней он не мог, но лишь только он заговорил о
своих новых убеждениях в кругу своих коллег немедленно последовали донос, арест
и заточение в вышеупомянутую «обитель» для церковных «преступников». Там он провел
несколько лет, лишенный возможности священнодействовать под надзором духовного
начальства и полиции. Однако это не помешало ему при почти полном отсутствии каких-либо
письменных средств, пользуясь самодельными чернилами, гусиным пером, первым попавшимся
лоскутком бумаги, написать большую апологию католичества, основанную исключительно
на материалах, появившихся до тех пор в русской религиозной печати. Этот его труд,
изданный в Кракове, носит название «Царство Божие в мире. Компиляция материалов,
прочитанных деревенским дилетантом».
В начале 1900-х гг. по заступничеству Натальи Сергеевны Ушаковой
(о ней речь впереди) перед императрицей Марией Федоровной, воздействовавшей на
обер-прокурора Победоносцева, о. Алексей был наконец выпущен на свободу, но под
условием безвыездного жительства на своем хуторе в Нижегородской губернии. На
этом хуторе, приобретенным им на его сбережения незадолго до ареста, он устроил
себе домашнюю часовню и маленькую тайную школу. В это время при посредстве одного
львовского иезуита, тайно проживавшего в Нижнем Новгороде, он был вписан в Львовскую
Греко-Католическую (униатскую) епархию. Жена и взрослые дети за ним не последовали.
Жена осталась в городе Борисове на положении как бы священнической вдовы. Исключение
составил только его старший сын, уже священник и настоятель о. Юлий Зерчанинов,
тайно перешедший в католичество у своего отца, но скоро умерший от чахотки.
Н. С. Ушакова
Упомянутая нами сейчас Наталья Сергеевна Ушакова, родственница М.
Д. Жеребцова и о. Толстого и ученица, если можно так выразиться, кн. Волконской,
является одним из главнейших деятелей русского католичества в начале XX века,
и с ее именем связано возникновение первой католической церкви восточного обряда
в Петербурге. Этому делу она предалась всей горячей душой и пожертвовала всем
своим благосостоянием. Широко образованная и глубоко преданная Церкви и родине,
при независимом положении в Петербургском высшем обществе, она использовала положительно
все возможности для осуществления заветной мечты своей и своих единомышленников
— создать правильную церковную жизнь восточного обряда для русских католиков.
Незадолго до революции 1905 года Наталья Сергеевна устраивает возможность
о. Зерчанинову выехать за границу во Львов и Рим. Во Львове он поводит несколько
месяцев в гостях у митрополита Галицкого Андрея Шептицкого. В Риме его принял
папа Пий X.
В 1905 году о. Зерчанинов опять у себя на хуторе. Но революционное
движение того года и общее замешательство в России, вызванное неудачами войны
с Японией, неожиданно позволили Н. С. Ушаковой выписать его в Петербург. Сначала
он вынужден был скрываться и проживать вне самой столицы в пограничном с Финляндией
местечке Белоострове, где у Натальи Сергеевны была маленькая дача. Но после манифеста
17 октября 1905 года о. Зерчанинов переехал в столицу и поселился на Петербургской
стороне на Полозовой улице №12 в доме, принадлежавшем тогда одной русской католичке
сестре милосердия Варваре Антоновне Тимофеевой.
Там он в своей комнате служил литургию, на которой начали собираться
жители окружных кварталов. Это были преимущественно потомки западно-русских униатов,
официально считавшихся православными.
Этот момент надо считать началом русской католической церковной
общины в Петербурге и вообще в России3.
И. А. Дейбнер
Первым сотрудником о. Зерчанинова по служению на Полозовой улице
явился упомянутый нами ученик и последователь Соловьева И. А. Дейбнер.
Происходя из семьи высшей петербургской бюрократии, он получил образование
в училище Правоведения, в последних классах которого близко сошелся с кругом почитателей
Вл. Соловьева и проникся мировоззрением последнего. Мистик-энтузиаст по природе,
юноша пытливым умом отдался изучению католического богословия. Хорошее знание
латинского языка помогло ему основательно познакомиться с первоклассными латинскими
трудами по догматическому и нравственному богословию, усвоить их систему и схоластическую
философию.
В 1899 году он тайно присоединился к католической Церкви и женился
на француженке-католичке, женщине глубоко религиозной и набожной. Он служил чиновником
особых поручений при саратовском губернаторе П. А. Столыпине и продолжал втихомолку
свое богословское образование. Большой патриот, он всюду старается распространить
свою идею, считая ее спасительной для родины. Он пылает апостольским духом и ощущает
непреодолимое влечение к священству, видя в этом служении наиболее плодотворную
деятельность. Но как русскому католику добиться и оформить священство при существующих
в России порядках?
По совету своего духовника он вступает в переписку с молодым Львовским
митрополитом графом Андреем Шептицким. По его приглашению он в 1902 году едет
в Галицию и там рукополагается во священники в совершенной тайне от русского правительства.
Вернувшись в Россию он некоторое время продолжает служить при губернаторе,
тайно совершая литургию у себя на дому. О его священничестве знает только тогдашний
Саратовский епископ барон фон Ропп и его духовник. Стеснительная служба на виду
у начальства начинает ему казаться препятствием для духовной жизни, и он в ущерб
видимым благам своей карьеры, к удивлению начальства и сослуживцев, просится куда-нибудь
в глубь. Он получает место земского начальника в Западной Сибири в Тюменском уезде
Тобольской губернии. Там он чувствует себя свободнее, живет своим домом в деревне,
беседует с крестьянами и старается в этой трудной должности по мере возможности
быть справедливым. Священник, ограниченный в своей пастырской деятельности собственной
семьей, он в свободное от службы время усиленно занимается мистикой и богословием.
В период революционных событий 1905 года Дейбнер со своей семьей
переезжает в Петербург и получает место по ведомству императрицы Марии. Его гражданское
начальство по-прежнему не знает, что он священник, но знает, что он католик, так
как после манифеста о веротерпимости он уже не скрывает своего перехода в католичество.
В Петербурге Дейбнер знакомится с организующейся общиной русских
католиков, с о. Алексеем Зерчаниновым и Н. С. Ушаковой и этим двум он открывает
свое священство. Перед остальными выступает как мирянин, принимая деятельное участие
в просвещении и формировании русских католиков.
Отец Алексей Зерчанинов продолжает совершать богослужения на частной
квартире на Полозовой улице, привлекая все больший круг лиц, интересующихся католичеством.
Известность о. Алексея в среде православного духовенства привлекает к нему многих
петербургских священников, которые приходят к нему беседовать. Приезжают даже
из провинции и потом увозят к себе домой сведения о возникающей русской католической
Церкви в России.
Нужно заметить, что о. Алексей, как лишенный Синодом сана за переход
в католичество, не имеет права по законам империи проживать в столице в течение
семи лет. Он живет без паспорта, его всегда могут арестовать и выслать на родину
в Нижегородскую губернию. Но здесь помогают связи Н. С. Ушаковой. Она родственница
и давнишняя приятельница тогдашнего министра внутренних дел и председателя Совета
министров П. А. Столыпина. При всем желании остановить развитие католического
дела в Петербурге он вынужден был стесняться в исполнении своих намерений, так
как любил и глубоко уважал Наталию Сергеевну, которая с мужественной настойчивостью
защищала о. Алексея и зарождающуюся общину. Она не была официально признанна,
но ее официозно терпели благодаря силе и престижу Столыпина.
Н. С. Ушакова неуклонно добивалась у него официального признания
католической общины восточного обряда на основании указа о веротерпимости. Но
Столыпин упорно не соглашался, отвечая: «Существуйте, как существуете, делаете,
что делаете, я буду смотреть сквозь пальцы».
Большой поддержкой для Наталии Сергеевны и ее дела была нравственная
и материальная помощь со стороны княжны M. M. Волконской, дочери Елизаветы Григорьевны,
перешедшей в католичество и с 1901 года почти все время проживавшей в Риме при
больном отце. Это пребывание в Риме и благосклонное внимание папы Пия X дали ей
возможность стать первым непосредственным звеном между народившейся в России церковной
общиной и святейшим Престолом.
Митрополит А. Шептицкий
Здесь нам надо ввести в наше повествование одно из самых главных
действующих лиц в нашей истории Галицкого Греко-Католического митрополита высокопреосвященного
графа Андрея Шептицкого.
Пламенный апостол, образцовый епископ своей церковной провинции
и горячий поборник соединения Церквей, человек высокообразованный и широкой души,
настоящий отец своего галицко-русского народа, единственный законный наследник
«киевских и всея Руси» митрополитов, воссоединившихся некогда с Римом на соборе
в Брест-Литовске, архиепископ Львовский и епископ Каменец-Подольский, он всеми
помыслами и силами стремился к тому, чтобы вернуть Русскую Церковь к древнему
католическому единству и быть естественным посредником между ею и святым апостольским
Престолом.
Его мечта и молитва начала осуществляться. Первым признаком русской
религиозной весны был для него приезд Д. С. Невского, о котором мы упоминали выше.
Он приехал к нему в начале 1900 года. Митрополит принял его в свою епархию и рукоположил
в иподиаконы. Затем, как мы видели, все русские католики-священники или стремившиеся
к священству один за другим вступали в сношения с ним, сначала обменивались с
ним письмами, потом приезжали во Львов: Зерчанинов, Толстой, Дейбнер, Леонид Федоров
(тогда еще студент петербургской духовной академии, впоследствии всероссийский
экзарх), — все побывали у него. Вступает с ним в переписку и Н. С. Ушакова. По
этой переписке из этих бесед митрополит Андрей мог иметь ясное представление о
католическом движении в России и его нуждах.
Он серьезно стал думать о том, что нарождающейся русской католической
Церкви необходима каноническая организация, отвечающая восточному церковному укладу.
Он усердно хлопочет в Риме о том, чтобы святейший Престол обратил внимание на
правильную постановку дела с самого начала, дабы русские католики получили свою
иерархию независимо от местной латино-польской.
Для начала дела он по словесному соглашению с папой Пием X решил
использовать ту каноническую возможность, которая была в его распоряжении в силу
того, что он являлся епископом существующей de jure на территории Российской империи
Каменец-Подольской Греко-Католической епархии. Официальным декретом он назначает
своим викарием с епископскими правами по Каменец-Подольской епархии проживающего
в Петербурге о. Зерчанинова. В 1907 году папа на словах одобряет этот шаг митрополита
и поручает ему дальнейшее строительство русской католической Церкви, дает ему
патриаршую власть над всей территорией Российской империи и снабжает его письменным
документом за своей подписью и печатью. Таким образом первый шаг сделан, заложен
фундамент канонической организации, русские католики имеют свою независимую от
латинской иерархии власть. Запомним этот исторический момент и этот акт Пия X.
В 1908 году митрополит Андрей приезжал инкогнито в Петербург посмотреть вблизи
на направляемое им дело и лично познакомиться с главными деятелями общины.
Ставший викарием митрополита Андрея с правами над всею Россией,
о. Зерчанинов с помощью М. С. Ушаковой развивает дело, и возникает мысль устроить
храм на том же насиженном месте на Полозовой улице № 12. Но получить разрешение
на его официальное открытие, несмотря на провозглашенную веротерпимость невозможно.
Разрешается закладывать мечети, синагоги, буддийскую пагоду, всякие протестантские
молельни, целый ряд франкмасонских лож, даже католическую латинскую церковь, но
русский католический храм восточного обряда нельзя ни в коем случае, обряд слишком
велик! Здесь на помощь является обстоятельство совершенно неожиданное.
Отец Е. Сусалев
В начале 1907 года присоединяется к Католической Церкви старообрядческий
священник из города Богородска Московской губернии бывший настоятель церкви при
Морозовской мануфактуре Евстафий Акимович Сусалев. Это присоединение тем замечательно,
что благодаря ему решился вопрос о действительности так называемой Белокриницкой
иерархии.
Митрополит Андрей предоставил дело Белокриницкой иерархии святейшему
отцу. После изучения вопроса специальной комиссией папа Пий X признал иерархию
действительной и необходимым принятием Сусалева в сущем сане. Это имело огромные
последствия для дальнейшего сближения двадцати миллионной русской старообрядческой
Церкви с католичеством.
Зимой 1909 года Сусалев приезжает в Петербург и поселяется с семьей
вблизи Полозовой улицы. Его приезд и участие в делах общины содействует открытию
церкви, что случилось следующим образом.
Первая церковь
В верхнем этаже дома, где живет о. Алексей, община нанимает за двадцать
пять рублей в месяц небольшую квартиру из трех маленьких комнат. Одна из них оставляется
для о. Алексея как спальная и приемная. Между двумя другими ломается перегородка
и в получившейся большой комнате устраивается храм. Сооружаются самодельный дешевый
иконостас, обклеенный золотой бумагой, простой престол с дарохранительницей, так
называемые «местные» образа Спасителя и Пресвятой Богородицы, покупаются в старообрядческой
иконной лавке древнего письма остальные иконы, рисованные акварелью одной старушкой,
принявшей католичество, матерью вышеупомянутого Л. М. Федорова.
Убогая церковь готова, но как получить официальное разрешение на
ее открытие? Опять помогает случай.
Первая обедня служится соборне в день Пасхи 1909 года, служат отцы
Зерчанинов, Дейбнер и Сусалев при большом стечении молящихся, и тотчас же после
службы за подписью о. Сусалева посылается на имя государя императора телеграмма
следующего содержания: «Светлый праздник Христова Воскресения русские старообрядцы,
приемлющие общение со святейшим Римским апостольским престолом, возносят ко Всевышнему
молитвы о здравии Вашего Императорского Величества и Государя Наследника Цесаревича».
На эту телеграмму не замедлил последовать ответ через министра Двора барона Фредерикса
в том смысле, что его Величество благодарит «русских старообрядцев, находящихся
в общении со святейшим престолом», за молитвы.
Таким образом, русская католическая церковь была открыта. Когда
полиция видела необычайное стечение народа и задавала вопрос, на каком основании
и кто разрешил, ей показывали драгоценную телеграмму государя, и полицейский чин
удалялся в недоумении. И П. А. Столыпин не разрешал принимать никаких репрессивных
мер, так как старообрядческая церковь после свобод 1905 года получила в России
право гражданства и правительство уже более не вмешивалось во внутренние дела
его разнообразных толков и согласий. Таким образом, этот первый шаг, сделанный
под флагом старообрядчества, укрепил до известной степени официальное положение
русских католиков.
Владимир Соловьев в одном «из Воскресных писем» определил православный
русский народ как разделившийся в своем понимании православия и безвыходно пребывающий
в этом разделении. Только десяти лет не дожил он до того, чтобы воочию убедиться,
что выход есть и что под сенью католической истины могут объединяться русские,
каково бы ни было их понимание «православия».
В церкви Святого Духа на Полозовой улице собиралось много народу.
Маленькое помещение было столь полно, что люди стояли на лестнице. Литургию служили
по очереди о. Дейбнер, о. Сусалев и о. Зерчанинов. О. Сусалев служил по своему
старообрядческому обряду. Пел хор любителей, говорилась проповедь, чаще всего
говорил о. Дейбнер. Его служение и его проповеди делали его «тайну» общим достоянием
всех посетителей полозовского храма. Дошло это и до его начальства. Ему пришлось
оставить службу, столь необходимую для содержания многочисленного семейства. Начальство
его ценило. Государю были доложены все обстоятельства дела, и он милостиво, по
собственному почину, приказал уволить его с пенсией в 960 рублей в год, хотя
эта пенсия еще далеко не была выслужена, это дало возможность Дейбнеру всецело
отдаться интересам католической общины и миссионерству.
По окончании обедни часть прихожан оставалась пить чай у о. Алексея.
Чаи эти были очень интересными, так как сопровождались разговорами о католичестве
и горячими спорами. И кого только не бывало на Полозовой улице! Люди всевозможных
званий и общественного положения, и штатские и военные, и богатые и бедные, духовные
и миряне, простой народ и титулованные, и русские католики, открыто присоединившиеся
и тайные, по документам числящиеся еще православными, просто из любопытства или
интереса приходившие на эту неслыханную новизну.
Не только в праздники, но и в седмичные дни там толпился народ,
и о. Алексею не хватало времени отвечать на все вопросы, которыми его закидывали
с утра до вечера.
Постоянно бывали присоединения. Полозовская церковь действительно
стала миссионерским центром не только для Петербурга, но и для всей России. Там
кипела религиозная жизнь, зачиналось великое дело.
Но для нормального развития общины, для правильного движения католического
дела в России было еще далеко. Причины тому были внешние и внутренние. Во-первых,
несмотря на манифест 1905 года о веротерпимости, в действительности свободы совести
в России не было, и для католичества этот манифест остался мертвой буквой. А представление
о том, что только православный может быть настоящим русским, а «изменивший православию»
и перешедший в католицизм, сиречь в латинство, в «польскую» веру, становился изменником
родины — еще слишком заволакивало русское самосознание. Затем по соглашение между
императорским правительством и Ватиканом все двадцать миллионов католиков — подданных
русского государства, в огромном большинстве поляки, управлялись польской епископской
курией в Петербурге, которая числилась по министерству внутренних дел. Между тем
мы видели, что папа Пий X вручил судьбу русской католической Церкви митрополиту
Андрею, австрийскому подданному, проживавшему вне пределов России, и сделано это
было вне общей политики Ватикана, без сношений с русским правительством, в глазах
которого, например, о. Зерчанинов — викарий митрополита Андрея с епископскими
правами - являлся только лишенным сана и права жительства в столице священником,
не принадлежащим к официально признанной католической иерархии. Все это сплетало
такой узел всяких канцелярских междуведомственных международных осложнений, противоречий,
недоразумений, что церковное дело не могло планомерно развиваться, и узел этот
мог быть разрублен только иными вновь создавшимися условиями, которые давали возможность
беспристрастного и свободного отношения с религиозным вопросом.
Наконец, препятствие внутреннее. По мере роста общины и успехов
служения ее священников, как мы уже отметили, росло недоброжелательное отношение
к их самостоятельности со стороны латинского духовенства, из рук которого таким
образом уходила монополия католического дела в России. И тут мы встречаемся с
обычными в этих случаях приемами, старанием постепенно прививать к новым католикам
восточного обряда особенности обряда западного, то есть скрытая или явная латинизация.
В этом направлении началось давление на о. Зерчанинова. Человек деревенский, простецкий,
самоучка, он как-то пасовал перед ученостью и декоративным авторитетом ухаживавшей
за ним латинской иерархией, и стал поддаваться ее влиянию. Это вызывало постоянное
волнение и споры между руководителями общины, где Дейбнер, Сусалев и в особенности
М.С.Ушакова защищали неприкосновенность восточного обряда. Дело, наверное, дошло
бы до раскола, если бы папа не выразил о. Зерчанинову порицание и свою неуклонную
волю, чтобы греко-российский обряд содержался во всей чистоте: Nec plus, nec minus,
nec aliter — не больше, не меньше, не иначе.
На этих словах блаженной памяти Пия X нам приходится закончить наш
краткий очерк, хотя наиболее интересная и плодотворная работа русского католического
движения — впереди, главным образом после переворота 1917 года, когда был учрежден
Всероссийский Католический Экзархат, а экзархом был назначен русский —
о. Леонид Федоров, когда исчезли рогатки, заграждавшие путь свободного и всестороннего
обсуждения спорных религиозно-церковных вопросов и голос русской религиозной мысли
зазвучал свободно. Работа эта, раскинувшаяся по всем главным центрам России, приняла
размеры, которые нашим дореволюционным правительством были бы признаны «угрожающими».
Рядом шла и унионистическая работа при дружном содружестве католиков, исключительно
русских и православных мирян и лиц духовных, при горячем участии и с благословения
Патриарха Тихона, высших иерархов Русской Церкви. Это время составит предмет отдельного
очерка, нам же останется в заключение указать на то, где кроется корень
столь благоприятного развития католического дела.
Мы познакомились с биографией тех русских католиков конца прошлого
века и начала нынешнего, трудами, страданиями, молитвами и слезами которых создавалась
первая русская католическая Церковь. Но в жизни всех этих людей, как бы различно
ни было их общественное положение, мы находим две общие объединяющие их черты,
которые в то же время отличают эту группу русских католиков от их предшественников
первой половины XIX столетия. Как мы видели, все наши католики (будем их
так называть) пришли к католичеству путем самообразования и без всякого влияния
со стороны представителей Запада. Между тем, в переход их предшественников всегда
играл видную роль тот или иной иерарх латинской Церкви, или какой-нибудь Жозеф
де Местр, пропаганда которых, как правильно отметил Вл. Соловьев, «ограничивалась
лишь индивидуальными случаями обращения в придворных и аристократических кругах
и никогда не имела общего характера» (Славянофильство и его вырождение. Т. 5.
С. 233). Второе, наши католики изучали главным образом отцов Церкви и тем
самым сильнее привязывались к родной почве, оставались работать на родине и для
них католическое дело становилось не только служением Церкви, но и России, тогда
как их предшественники под влиянием западничества отрывались от родной почвы,
оставляли родину и переезжали на Запад (правда, время было другое — и не в укор
им это свидетельствуем).
Те же характерные черты передали наши католики и всей общине, и
всему движению. Мы видели, что поползновения о. Зерчанинова подчиниться влиянию
латинского духовенства чуть ли не вызвали в ней раскол. На Полозовой улице делалось
и крепло национальное дело. Вот почему мы были свидетелями того, как на
протяжении одного только поколения католическое дело настолько созрело и настолько
приняло уже национальный чисто русский характер, что после переворота 1917 года
духовно освобожденные русские люди — и католики, и православные — могли встречаться
не как враги, не как представители одни национальной идеи, другие — идеи иноземной,
а как братья, для которых вопрос о том, где вселенская истина являлся спором не
между Востоком и Западом, а спором русским. Это наше национальное дело, это наш
домашний спор. И мы знаем, когда в этот спор должен вмешаться голос «Иностранца»,
голос, для которого не поставлено преград государственных и национальных, голос,
прекращающий все споры.
Человеку, из глухой венецианской деревушки поднявшемуся до высоты
вселенского Престола, человеку простому и необремененному ученостью, дано было
понять русский народ, провидеть его судьбы и личным актом, помимо своей и иных
канцелярий, бренность которых он ощущал, заложить основания его духовного возрождения;
он установил каноническую иерархию, отвечающую восточному церковному укладу, отмежевав
ее от иерархии латинской, западной, и предписал неуклонное сохранение нашего обряда
во всей его полноте.
Это кажется малым, но это все, так как вне точного исполнения
этих условий католичество для русского народа в его совокупности останется неприемлемым,
и каждому, кто подходит к делу церковного просвещения русского народа и кому действительно
дорого его спасение надлежит только помнить и следовать заветам папы, процесс
канонизации которого в полном ходу.
Nec plus, nec minus, nec aliter.
1
Читателей; интересующихся этой эпохой, отсылаем к исследованию проф. М. А. Таубе:
Рим и Русь в домонгольский период (Католический временник. Кн. 2. Изд. Об-ва св.
Иоанна Златоуста. Париж). К ряду исследованных автором исторических данных позволяем
себе добавить, что в числе латинских церквей в Константинополе была и церковь
Варяжской Божией Матери.
2 Вопрос
о "католичестве" Соловьева не раз вызывал в печати праздные, по нашему
мнению, пересуды, и приятно было на страницах "Китежа" (№ 8-12. Декабрь,
1927) встретить документ, полагающий им конец; это факсимиле "акта о присоединении
Вл. Соловьева к католичеству", подписанного о. Н. Толстым и свидетелями княгиней
Е. В. Долгорукой и Д. С. Новским.
3 Здесь
отметим дружеское отношение латинского духовенства к начинающемуся русскому церковному
делу. На первом месте надо поставить о. Лагранжа, настоятеля французской колонии
в Петербурге, духовника кн. Волконской и Н. С. Ушаковой, в свое время содействовавшего
бегству о. Толстого; доминиканца о. Шумпа, настоятеля немецкой колонии; затем
вспомним о. Иосифа Фурмана, тайно присоединившего в Нижнем Новгороде о. Зерчанинова
(и впоследствии епископа Вацлавского); епископа Денисевича, администратора Могилевской
митрополии; о. Иоанна Стиславского, настоятеля церкви Святой Екатерины в Петербурге.
Вспоминаем то время с особой благодарностью ввиду того, что впоследствии эти отношения
резко переменились. Положительно можно сказать, что симпатии латинского польского
духовенства были обратно пропорциональны успеху и развитию русского церковного
дела.
|
