1911 год
312. С.Н.Булгаков — В.Ф.Эрну[246]
<7.06.1911. Кореиз — Рим>
7 июня 1911 г.,
Крым, ст. Кореиз
Дорогой
Владимир Францевич!
Как Вы поживаете и как Ваше здоровье? Еще не было от Вас известий
из-за заграницы. Пишу сейчас на скорях и вот по какому поводу.
Ельчанинов прислал отказ от статьи о Толстом, не приложив своего
адреса. Ссылается на недосуг, но прошло ведь почти полгода времени,
прежде чем этот недосуг выяснился. Вы сами понимаете, какой ущерб
для сборника отсутствие статьи на такую тему. Между тем, за отсутствием
адреса я не могу исполнить поручения издательства — все-таки просить
Ельчанинова и перепоручаю это Вам, — напишите ему поэнергичней,
тем более, что и сам он в письме своем не исключает возможности
написать статью, но только попозже, "осенью, в октябре-ноябре".
Вероятно, ему теперь это и действительно трудно. У нас родился
сын — Сергий. Было много волнений, болезней и тревог, но хорошо
все, что хорошо кончается. Только чо приехали сюда из Москвы,
я берусь за работу. Сердечный привет от нас обоих Евгении Давыдовне.
Христос с Вами!
Любящий Вас С.Б.
В издательстве вобщем все благополучно, но по-старому.
313. С.Н.Булгаков — А.С.Глинке[247]
<11.06.1911.Кореиз — Симбирск>
Крым, ст.Кореиз
Милый
Александр Сергеевич!
Спасибо Вам за любящее письмо Ваше. Меня спасает не "дело", а
"сила низости Карамазовской", какая-то кошачья живучесть — и биологически
даже (здоровье мое почти не поколебалось!). При неврастенической
слабости! Самая пакостная комбинация! Но сейчас нечего Бога гневить,
ибо Он явил к нам Свою милость. Теперь мы уже благополучно в Крыму,
а о пережитом за последний месяц не расскажешь, да Вам и не надо
рассказывать, сами можете рассказать. Как Ваше-то собственное
здоровье? Ведь Вы не имеете отдыха ни телом, ни душой. Какие известия
от своих? Кстати, на случай, сообщаю, что Мамонов уехал заграницу
на лето. Авва крестит нашего Сережу. Он истомлен и тревожен за
мамашу, при том не за ее тело, но за психику.
Милый Александр Сергеевич, как мне хотелось бы, чтобы Вы были
с нами в сборнике о Толстом. Тема его: религия Толстого,
следовательно, Вы вполне можете писать свое о нем, т.е.
наиболее интимное, это и будет самое интересное и нужное. Статью
надо в начале сентября. Если можно будет оттянуть, сообщу.
Я продолжаю делать начатую работу о "философии хозяйства". Про
нее можно сказать розановским афоризмом, что пусть я бездарен,
но тема моя талантливая, причем я-то чувствую преимущественно
первую половину его, т.е. недостаточность своих сил. Но, сказать
правду, если бы этого и не было, чем дальше, тем больше смотрю
я на эти работы и начинания как на что-то "не то", что можно делать
лишь извиняясь, по слабости, что не в силах отдать себя на служение
Богу и Церкви. Вот как в моей душе к началу пятого десятка ставится
сейчас проблема о "религии и культуре"[248]. Впрочем, это про себя и для себя. И как
всегда, когда углубляешься в работу и волнуешься ею (что для меня
неизбежно), то явно для себя удаляешься от "единого на потребу",
а так как нужно же что-то делать, то и крутишься. Да признаться
сказать, все увеличивается недовольство собою. Но
все это не ново, и, кроме того, все это мелко и ничтожно, когда
приближаешься к Таинствам рождения и смерти и смущенной душой
чувствуешь перст Божий. И совсем это разные пути и миры, и нет
между ними даже подпочвенной связи, одни воздушные словесные мосты.
У о. Павла родился сын[249].
Дай ему Господь свету и сил на правом пути его!
Целую Вас. Да хранит Вас Матерь Божия, Всех скорбящих Радость!
Любящий Вас С. Булгаков
314. С.Н.Булгаков — В.Ф.Эрну[250]
<17.06.1911.Кореиз — Флоренция>
17.06.1911.
Крым, ст. Кореиз.
Дорогой
Владимир Францевич!
Только недавно отправил Вам закрытку, — не знаю дошла ли — как
получил Ваше письмо. Радуюсь, если не Вашему выздоровлению, то
по крайней мере Вашей готовности к нему стремиться и возможности
для того. Пока еще Ваше здоровье в Ваших руках, держите крепче.
Я писал Вам уже в этой закрытке, что у нас благополучно родился
сын Сергий, и мы, пережив много всяких треволнений за май месяц,
теперь водворились в родные места, точнее у родной могилы. Я жую
резину — все еще читаю гносеологов, прежде чем придать окончательную
редакцию главе о науке. Вернулся к философии хозяйства и буду
ее кончать[251],
но пыл у меня к ней уже прошел, и я не знаю, удивляться или завидовать
немцам, благополучно просиживающим век за школьной темой. От неопытности
ли это к научной работе или от того, что отдаться целиком, душой
идолу можно только, если забыть истинного Бога. Пишешь, работаешь,
суетишься, а в глубине души знаешь, что все это "не то", не важно
и что надо, если не мочь, то желать быть готовым оставить все…
Как олень желает источника водного, возжада душа Бога Крепкаго,
Живаго…[252]
И в этом культурном нигилизме я чувствую себя близким к Волжскому,
от которого имел не так давно любящие строки. Он живет один, семью
отправил на юг, а каков сам, неизвестно. Относительно статьи о
Толстом по существу отвечаю Вам, что считаю всякую помеху
для Вас и отвлечение от главной работы делом нежелательным, при
возможности выбора настойчиво советовал бы ее не писать. Но сейчас
судьба сборника, если не стала критической, то может стать ею.
Я уже писал Вам об отказе Ельчанинова писать о Толстом, я прошу
Вас воздействовать на него в желательном для нас смысле, или хотя
бы сообщить его адрес, который он не приложил. Волжский тоже далеко
не наверное, Зеньковский тоже, Экземплярский под вопросом, с о.
С. Щукиным буду говорить лишь на днях. На А. Белого не рассчитываю,
Вяч. Иванов уже написал (и по-моему слабо) в "Логосе"[253](!!). Словом, сборник состоит из статей отсутствующих
(дана дыра, которую требуется облить металлом, чтобы получить
пушку). Находясь в таком стеснительном положении, я начал думать,
что не продать ли "Пути" черту немного души и не пригласить ли
в этот сборник — Розанова для этого именно сборника, но соблазнительно,
особенно если окажется, что сборник состоит из отсутствующих статей.
Я этот вопрос еще обдумаю и спишусь с соответствующими лицами.
А о Вас думаю, что пока не выяснено окончательно, что мы имеем
для сборника, занимайтесь своим делом, может быть на досуге почитывая
Толстого (которого, конечно, не мешало бы иметь в запасе), и лишь
в случае крайней необходимости писать статью. Поэтому пока я Вас
освобождаю.
Дюшен наметился силою вещей (князь здесь ни при чем), — оказалось,
что мало материала, а издательство надо расширять, чтобы оправдать
накладные расходы (неустранимые и не только устранимые). Я боюсь,
что если дело будет идти также, то есть количество работников
или их работоспособность будет уменьшаться, а не увеличиваться,
нас постигнет кризис. Иногда я об этом очень скорблю и думаю,
думайте и Вы. Хотя бы Григорий Алексеевич стал переводить для
"Пути", все была бы помощь! Его тронуть побоялись, и он остался
в прежнем положении. Летом на него обещал влиять в желательном
для нас направлении А.С.Петровский, но надеяться трудно, потому
что есть сильное контрвлияние. Последнее время он был мил и оказвался
полезным в деловых совещаниях, но, конечно, эту полезность он
сохранил бы, если бы был просто членом комитета.
Из всей Западной Европы мне хотелось бы быть (ради культуры,
конечно) только в Италии и особенно во Флоренции, но не знаю,
когда попаду и попаду ли. Относительно Бердяевых имел лишь краткие
известия.
Привет Евгении Давыдовне и Н<адежде> С<ергеевне> с младшим поколением.
Фотографии я не получал кроме двух пробных, которые остались в
Москве, не решаясь выбрать и заказать те и другие. Если Вы захотите
иметь до моего возвращения в Москву, то есть до осени карточки,
напишите в фотографию Шерер и <нрзб> просьбу прислать Вам
Ваши две карточки наложенным платежом (6 карт. стоят 12 р., а
12 — 20, пока заказал 6) или пошлите деньги, или даже напишите,
что я осенью заплачу, если неудобно иначе.
Нэли Вас приветствует. Обнимаю Вас. Да хранит Вас Матерь Божия!
Любящий Вас С. Булгаков.
Подробностей о делах издательства не пишу, потому что не стоит.
Вобщем все благополучно. Сковорода нужен, и нужнее Толстого.
315. М.К.Морозова — Е.Н.Трубецкому[254] <22 ? 06.1911. Михайловское
— Бегичево ?]
<…> Моя жизнь складывается очень хлопотливо, опять должна ехать
в Москву, думаю на четверг и пятницу, в редакции накопились дела
и денежные расчеты разные. Читала эти дни статьи Щукина по просьбе
Сергея Николаевича. Мы с ним думаем их издать брошюрой; он пишет,
чтобы я их перечла и ему написала подробно свое мнение. Что ты
думаешь об этом? Напиши.
Я должна скорее написать об этом Сергею Николаевичу, т.к. он
увидит Щукина. Вышла неприятность с Эрном. Посмотри "Русские Ведомости"
за 21 июня, там напечатано открытое письмо, в котором Эрна упрекают
за неточность в библиографии Соловьевского сборника. Оказывается,
что статья Н.К.Михайловского написана по поводу другого, а не
Владимира Соловьева. Эрн всегда опасен и в работе. Что это, болезнь
ли его или органический его недостаток? Я хочу непременно ему
поставить все это на вид. И самомнеия у него много!
Постоянно получаю письма от Булгакова и Эрна о "Пути", полные
забот. Они так же, как и я, придают этому делу большое значение,
и верят в него. Это меня очень ободряет! Это то, чего не было
в "Еженедельнике" — оттого он и умер. Я все больше верю, что в
"Пути" может развиться жизнь, конечно, если все будут его любить
и в него верить! Это большое и глубокое дело, несмотря на его
скромную внешность. Но и в этом отношении оно разовьется при единодушии
и горячности всех <…>
316. С.Н.Булгаков — В.Ф.Эрну[255]
<22.06.1911, Кореиз — Рим>
Дорогой
Владимир Францевич!
Хотя и не хочется волновать Вас дрязгами, однако не могу не послать
Вам вырезку из "Русских ведомостей" от 21 июня, №141, где рецензент
(по-видимому, скрывающийся за псевдонимом, хотя, впрочем, я совершенно
не догадываюсь, кто это) хочет Вас подсидеть со стороны метода
Вашей работы[256].
Прав ли он в своем утверждении или не вполне? И как могло получиться
это недоразумение? Сам я этой статьи Михайловского или не читал,
или же не помню. И как кажется Вам уместнее поступить: отмолчаться
или же как-нибудь ответить.
Щукин о Толстом писать статью отказался, так что одной статьей
для сборника стало меньше. Как подло поступают с нами "Русские
ведомости": они знакомят публику с нашим издательством только
таким методом: статьей Козловского[257],
полемикой об издании Киреевского, теперь щипок по Вас, — о сборнике
же самом не было ни строки. Смотришь-смотришь, терпишь-терпишь
— даже и одурь возьмет. Пишу Вам немедленно по получении газеты.
Обнимаю Вас. Не волнуйтесь больше, чем следует, потому что едва
ли кто заметит это письмо, если только не будет подхвачено друзьями
из "Логоса". Привет Вашим домочадцам.
Ваш С.Булгаков
317. С.Н.Булгаков — М.К.Морозовой[258]
<23.06.1911. Кореиз — Михайловское>
23.VI.1911. Крым, ст. Кореиз
Глубокоуважаемая
Маргарита Кирилловна!
Вы, конечно, уже прочли "письмо в редакцио" "Рус<ских> Вед<омостей>"
от 21 июня некоего Павла Попова (очевидно псевдоним), касающегося
библиографии в Соловьевском сборнике и заключающее в себе тонко
расчитанный и попадающий в цель удар по "Пути"[259]. Единственный способ, которым
"Русские ведомости" считают нужным знакомить своих читателей с
"Путем", это выходки Козловского, бравады новоявленного "Философа"[260] (в том же номере, — ведь
не может же быть это Яковенко?!) и это открытое письмо. Но так
или иначе, но я испытал, читая его, наибольшую боль за "Путь",
чем от всех до сих пор случавшихся злоключений, и могу объяснить
эту, вообще говоря, непростительную ошибку Эрна только его болезнью,
в которой он составлял свою библиографию, но при этом остается
непонятным, как это произошло. За библиографию я вообще не был
спокоен, п<отому> ч<то> мне уже указывали на ошибки в ней, но
менее одиозного характера. Как мне ни жаль волновать Вл<адимира>
Фр<анцевича>, я не счел возможным скрыть от него этого письма
(ведь он может узнать о нем и помимо) и немедленно послал ему
вырезку и спрашиваю, можно ли как-нибудь здесь ответить или нет,
прося сообщить мне о своих предположениях и не предпринимать самостоятельных
шагов. Боюсь,что ответить здесь нечего и останется лишь расписаться
в получении. В первый раз я порадовался, что не осуществилось
наше торжественное пронунциаменто к этому сборнику, и я тоже стал
думать, что лучше нам держаться поскромней и по одежке протягивать
ножки. Главное наше несчастие, конечно столько же личное, сколько
историческое, что у нас так мало реальных рабочих сил и, при необходимости
расширять издательство, дефекты торопливости и небрежности будут
неизбежны, как это показал уже опыт. Надо учиться у этого опыта.
Но из этого, конечно, не следует, чтобы можно было раскисать и
ослаблять энергию. Будем делать то, что мы можем, и больше с нас
не спросится.
Я живу здесь спокойно. Занимаюсь понемногу, хотя работа идет
медленнее, чем я бы этого желал. Виделся уже с о. С. Щукиным,
который отказался написать о Толстом — мало это его занимает,
вообще же, конечно, что-нибудь напишет[261].
О сборнике его статей я с ним пока не говорил.
Заботит меня толстовский сборник, — мало будет в нем статей и,
конечно, запоздает с выходом. Ввиду такого положения я начинаю
задумываться, не пригласить ли нам в этот сборник еще В.В.Розанова?
Конечно, по многим мотивам это нежелательно, но он даст интересную
статью, возможно для нас и подходящую. Конечно, с обращением к
нему можно не торопиться, пока не выяснится, что мы уже имеем.
Каково Ваше мнение на этот счет?
Крепко жму Вашу руку. Всего доброго.
Ваш С.Булгаков
318. Е.Н.Трубецкой — М.К.Морозовой[262]
<29.06.1911. Бегичево — Михайловское>
<…> О себе ничего особенно нового сказать не могу. Закончил целую
большую главу об "Оправдании добра". Пишу о дольнейших частях
той же книги. Уже три четверти ее кончил. Потом перейду этим же
летом к последнему периоду Соловьева. Вероятно, вчерне кончу к
Рождеству. В свободные минуты читаю Бердяева "Философию свободы".
Необыкновенно искреннее произведение, местами с блестками таланта
(много талантливее Булгакова), но таланта совершенно загубленного
и задушенного дилетантством. От этого попадаются главы, например,
1-я, даже смешные, словно написанные Козьмой Прутковым. В первую
минуту я было начал кричать и ужасаться, что "Пути" приходится
издавать такие книги, хотел было и тебе об этом написать, но к
счастью, удержался, потому что прочел следующую главу, в которой
много хорошего. Вообще в книге много раздражающего, что нужно
перетерпеть. Но терпеть я буду, конечно, ради "Пути", т.е. ради
тебя. Ты будешь нашей примирительницей и должна нам мешать бросаться
друг на друга <…>
319. С.Н.Булгаков — В.Ф.Эрну[263]
<17.07.1911. Кореиз — Рим>
17 июля 1911 г.
Дорогой
Владимир Францевич!
Я рад, что инцидент с Библиографией не произвел на Вас чрезмерного
впечатления, потому что я с волнением за Вас ожидал Вашего письма.
Конечно "Русские ведомости" делают и будут делать нам гадости,
но все-таки гораздо приятнее, когда им приходится инсинуировать
впустую, нежели удастся подсидеть, хотя и на пустяковой, но пикантной
ошибке, в невыгодном свете выставляющей метод работы. Вы по этому
поводу переходите из дефенсивы в офенсиву[264].
Мне это не свойственно индивидуально, а с точки зрения интересов
издательства я подал бы свой голос против помещения такого письма,
потому что оно не улучшает, а ухудшает положение и, конечно, если
бы появилось в печати (чего тоже, конечно, ни в коем случае нельзя
ожидать, неужели Вы не знаете нашей прессы?), то было бы использовано
против нас. По моему самочувствию на это надо было бы ответить
лишь так: тщательно, в микроскоп, пересмотреть всю библиографию
и проверив все сомнительные случаи, если таковые еще имеются (а
о возможности их я узнал именно из рассказа в Вашем же ответе),
надо напечатать на цветной бумажке для вкладки в сборник в числе
еррата[265]: просят исправить досадную
погрешность и пр. Я лично буду отстаивать в издательстве этот
выход. Маргарита Кирилловна писала мне о Вашем письме, она смотрит
на него приблизительно одинаково со мной. Впрочем, как бы мы ни
смотрели, Ваше письмо все равно, повторяю, или света не увидело
бы, или увидело бы его под таким редакционным соусом, что нам
бы от этого не поздоровилось.
Вы спрашиваете меня о статье Вашей. Основную ее идею я разделяю
вполне, — по-своему то же говорю в своей работе, — но внешность
и план этой статьи отразили Ваше болезненное состояние: она растянута,
вяла; с большим подъемом, хотя и с чрезмереной парадоксией написано
послесловие Ваше. К сожалению, и о том и о другом говорю по старым
впечатлениям еще от чтения корректур и по выходе и потому не могу
детализировать. Очень меня беспокоит Толстовский сборник, что
он не выйдет осенью, это для меня сейчас очевидно. Но беда в том,
что авторы один за другим отказываются или оттягивают статьи:
отказался Ельчанинов, отец Щукин, Зеньковский, наполовину — Волжский,
опоздают Бердяев и Булгаков, подумайте! Я возбуждал с горя вопрос
о Розанове, но Маргарита Кирилловна решительно против, а я не
настаиваю, потому что и сам сомневаюсь. Необходимо пригласить
Аскольдова, Волжский писал, что он может написать. Запросил мнение
Маргариты Кирилловны. Я думаю, что Вы будете за, особенно
ввиду малочисленности статей, да он, вероятно, напишет вяло, но
содержательно. Рад, что Вы вошли ин медиас рес[266]. И еще более рад, что настроены
так мужественно (и, надеюсь, без задора). Я уже не могу подобно
Вам окрыляться теоретической работой (вчера мне исполнилось 40
лет), но работаю кой-как и несколько продвинулся. Однако за лето
не кончу, и опять перерыв до будущего года! Челпанов обратился
ко мне с повторением прошлогоднего предложения дать статью в сборник
(для меня еще неясно, будет ли специальный сборник или же очередной
номер "Вопросов философии и психологии"), посвященный Лопатину
по поводу его юбилея. Это же приглашение он просил меня передать
Вам, что я и обещал сделать. Статья нужна к сентябрю. Разумеется,
я могу дать только главу из "Философии хозяйства". Быть может,
Вы тоже можете выделить из своей работы или даже, на худой конец,
из Сковороды. По-моему желательно было бы, чтобы Вы участвовали,
но всяком случае, ответьте скорее.
У нас в семье все благополучно, я пользуюсь — не знаю надолго
ли — необычным отсутствием тревоги за близких. Лечитесь,
Бог Вам в помочь. Привет Вашим домочадцам от нас обоих. Господь
с Вами.
Ваш С. Булгаков.
Вопрос о библиографии в философский сборник пока откладываю.
Желательно, чтобы она не была случайна и пестра, а систематична.
320. С.Н.Булгаков — В.Ф.Эрну[267]
<24.07.1911. Кореиз — Рим>
24 июля 1911 г.
Дорогой
Владимир Францевич!
Ваше письмо от 24 июля[268] получил. Даже, когда я не
совсем соглашаюсь с Вами, я радуюсь бодрости Вашей, ясности и
крепкой вере в свою правду, — правду своего дела. Пожалуй, я не
буду спорить о конце Вашего письма, о временном и вечном, об отвлеченной
постановке. Но для Вас гораздо определеннее звучит уверенность
в своем призвании, которую я на ломанном пути своей жизни порядочно
растерял, а ошибки и измены вижу ясно. Но и Вы, как чеховский
дьякон, одной припиской разрушивший все написанное протоиереем
письмо с грозными инвективами[269], своим признанием, что не все и для Вас ясно, приблизились
ко мне в тоне. Перехожу к делам.
Я понял Вас так, что Челпанову напишите Вы лично, хотя я и упомяну
ему о Вашем согласии. Его адрес сейчас: Крым, Алупка, Симеиз,
дача Субботина (не знаю докуда).
Относительно Толстовского сборника с Вами вполне согласен, иначе
мы не можем поступить, как отложить срок выхода сборника. Я сам
примусь за статью лишь в Москве. Зеньковский, на которого я-таки
насел, обещал написать. Аскольдову я написал уже. Статья Трубецкого
уже есть, — доклад в РФО. От Волжского еще жду. Вообще все очень
затягивается, например, печатание книги Зейпеля[270]
стоит из-за задержек с редактированием переводов с латинского
и греческого, возложенным на Павла Александровича. Бердяев тоже,
повидимому задерживает. Кажется, он вообще тяжело себя чувствует
по внешним, а, может быть, и внутренним причинам.
Я совершенно принимаю Вашу редакцию еррата, и об этом не думаю,
конечно, никаких объяснений или извинений быть не должно. Проверка
же остального, о которой я писал, есть Ваше личное дело и, если
Вы не находите ее нужной, этого достаточно. Мы не можем друг друга
контролировать иначе как товарищески. Вам, действительно, исключительно
не везет с этим "Русским Богатством"! Ваше же устремление на бой
с "Русскими Ведомостями", даже если бы мы его разделяли, повторю,
осталось бы неосуществленным: "сыны века сего искусны в делах
века сего"![271]
Я живу потихоньку. В семье у нас все сравнительно благополучно.
Маргарита Кирилловна стоит — и я это поддерживаю — на издании
сборничка старых и новых статей отца С. Щукина, с которым я здесь
видаюсь и очень к нему расположился. У нас вообще мало изданий,
и надо заботиться об их увеличении.
В Москве я буду к 30 августа или к 8 сентября, не позже. Боюсь,
что осенью, в начале сезона, у нас не будет готово ничего. Но
что же делать! Будем делать, что можем, а больше с нас не спросится.
Трудна работа Господня, а еще труднее отдавать работу Господу!
Обнимаю Вас. Да хранит Вас Матерь Божия. Сердечный привет Вашим
домочадцам.
Ваш С.Б.
321. Н.А.Бердяев — В.Ф.Эрну[272]
<24.07.1911. Люботин — Флоренция>
Ст. Люботин, Южных дорог
24 июля
Дорогой
Владимир Францевич!
Наконец-то Вы дали о себе весть. Мы недоумевали, что значит Ваше
упорное молчание, беспокоились и даже сердились. Рады были узнать,
что Италия подействовала на Вас благотворно и возрождающе. От
Вашего письма пахнуло Италией, и нас еще больше потянуло в Италию.
В последние дни у меня прямо тоска по Италии и усиливается она
еще тем, что я не совсем уверен, что будет возможность ехать в
Италию, слишком уж очень неопределенны и плохи мои дела. Напишите,
дешева ли жизнь в Италии? Если поедем, то, конечно, заедем к Вам
во Флоренцию, но коренным образом жить предполагаем в Риме. Если
поездка состоится, то не раньше ноября. В Италию стремится и Евгения
Казимировна. Знаете ли Вы, что в апреле-месяце, перед отъездом
из Москвы она перешла в Православие? Свершилось это в церкви Великой
Княгини через отца Евгения Синайского, при ближайшем участии Сергея
Николаевича, Новоселова, а также Григория Алексеевича[273]. Совершилось это с большим духовным подъемом,
судя по письмам Евгении Казимировны[274]
и Сергея Николаевича. Теперь она живет в Судаке. О себе я Вам
не могу сообщить ничего утешительного. Это лето для меня очень
тяжелое во всех отношениях. Чувствую я себя в смысле нервов очень
плохо, почти каждый день болит голова в самой тяжелой давней форме,
и вообще я расклеился.
Много всяких тяжелых впечатлений. Мои семейные условия так ужасны,
что я предпочитаю никогда о них не говорить (под семейными условиями
я понимаю не мои отношения с Лидией Юдифовной). Моя выносливость
ослабляется, и временами я начинаю унывать. К тому же я нахожусь
в периоде острой самокритики и самоосуждения. Мало благодатности
в жизни.
Работаю я много, но занят я, главным образом, тем, что переписываю
своего "Хомякова" и усиленно редактирую Леруа и о Л. Толстом.
"Хомяков" уже печатается. Немного занимаюсь также оккультизмом
и Штейнером. Философов смешал меня с грязью в двух № "Речи" по
поводу "Философии свободы" и Соловьевского сборника[275]. Я все-таки не ожидал такой злобы и ненависти.
Но выводы его бессильны и глупы. И друг наш Степун мстит мне в
"Логосе" за унижения этой зимы[276]. По существу же ничего не сказал ни тот ни
другой.
Лидия Юд<ифовна> тоже чувствует себя неважно, хуже, чем в Москве.
Евгения Юд<ифовна> уехала в Уфимскую губернию лечиться кумысом.
Мы живем в полном уединении. Рады письмам от друзей. Я получил
письмо от Челпанова, в котором он просит меня передать Вам приглашение
участвовать в философском сборнике в честь Лопатина. Сборник выйдет
в конце сентября, а статьи надо представить к 1 сентября. Статья
может быть на любую философскую тему. Ответьте Челпанову по адресу:
Крым, Алупка — Симеиз, дача Субботина. Ответьте поскорее.
Я увлечен мыслью написать статью о Бергсоне[277].
Над чем Вы теперь работаете? Как Сковорода? Напишите непременно
об условиях итальянской жизни. Мы с Лидией Юдифовной сердечно
приветствуем Вас, Евгению Давыдовну и Надю. Заботитесь ли Вы о
своем здоровье? Все мы очень надеемся увидеть Вас этой зимой.
До конца сентября будем в Люботине. Пишите нам чаще. Целую Вас
с любовью. Надеюсь, что следующее мое письмо будет более отрадное.
Любящий Вас Николай Бердяев
322. С.Н.Булгаков — А.С.Глинке[278]
<29.07.1911.Кореиз — Симбирск>
23. 7. 1911 г., Кореиз.
Милый
Александр Сергеевич!
Спасибо Вам за письмо Ваше. М<ожет> б<ыть> мы просто напросто
стареем, но все же с годами чувствуешь себя как будто проще, и
"краски чуждые с годами спадают ветхой чешуей"[279],
и из соприкосновений с Вами через письма осознаешь, что хотя в
этом идем мы одним путем… Придем ли к чему? — Воля Божия!
Я пишу Вам в страшные июльские дни, еще полный благодатию годичного
поминовения ушедшего. Я имел в этот день радость молитвенного
общения с о. Сергием Щукиным (помните его статьи в М<осковском>
Е<женедельнике>), который у меня служил, и на всю жизнь у меня
останется и эта обедня, да и весь его светлый облик. Чем больше
чувствуешь свое недостоинство и все расстояние, отделяющее от
настоящего служения Церкви, с тем большим волнением видишь это
в других. Относительно хлопот Аскольдова о Вас, конечно, могу
сказать: "могий вместить, да вместит", и я был бы счастлив услыхать,
что Вы смогли, ибо выше и прямей пути служения нет, или по крайней
мере, для нас теперь уже быть не может[280].
От о. Павла недавно получил письмо, где он, между прочим, описывает
свои переживания теперешние. Не знаю, что бы Вы сказали, но я
с радостным волнением и умилением читаю это. Дай ему Бог благодати
Своей! Но, я, конечно, не закрываю глаза на трудности для него,
которые у каждого свои.
Я провожу лето благополучно, сочиняю "философию хозяйства", живу.
Умеренно волнуюсь за "Путь", в котором все-таки уж очень мало
работников. Григорий Алексеевич совсем ведь не работоспособен
(ведь вот Вам письма не может написать!). Бердяев часто в хандре
и растерянности, уж очень его материальная неустроенность, в связи
с отсутствием рабочей дисциплины, допекает. Эрн наделал ошибок
в Соловьевской библиографии в сборнике (который вообще вышел ничего
себе, — цена 1р. 50к, если хотите, я Вам из Москвы вышлю). Уличили
в "Русских ведомостях" в ошибке, было неприятно, хотя он отнесся
к этому несколько в старом стиле. Он живет под Флоренцией и лечится,
не знаю успешно ли. Виснут на нем не только семья, но и Надя с
девочкой. Боюсь за него, мало надежды на его поправление.
Об Авве стороной слышал, что нервы не в порядке, и о том же заключаю,
потому что за все лето не имел от него ни строки. Живет он на
даче в Вифании (Сергиев Посад), в духовной семинарии.
Как Ваши? Поправляются ли? Лето пока стоит здесь багоприятное,
о недороде узнаешь лишь из газет, потому что кругом полей нет.
Как здоровье Ваше собственное? Пишете ли о Толстом? Пишите, наверное,
сборник запоздает и поспеете. Если знаете адрес Аскольдова, и
если на основании разговора думаете, что выйдет у него статья
о Толстом, есть вкус к ней, то перешлите ему, пожалуйста, не откладывая,
настоящую записку с запоздалым приглашением.
С 31-го августа я уже в Москве. Адрес прежний: Б.Афанасьевский
пер., д.22, кв.12. Не приедете ли? Как хорошо бы повидаться и
помолиться вместе! Храни Вас Господь и Матерь Его! Целую Вас.
С. Булгаков
323. С.Н.Булгаков — М.К.Морозовой[281]
<3.08.1911. Кореиз — Михайловское>
Кореиз, 3 августа 1911
Многоуважаемая
Маргарита Кирилловна!
Я получил Ваше письмо, которое произвело на меня очень бодрящее
и радостное впечатление. В конце концов, подобные толчки заставляют
больше узнавать и себя, и других и этим выкупаются. Я послал Вам
еще одно письмо, очевидно, до Вас так и не дошедшее, судя по тому,
что я не имел на него ответа, — относительно приглашения Аскольдова
в Толстовский сборник, на каковую мысль навел меня недавно видевшийся
с ним Волжский. В виду позднего времени я на свой страх пригласил
его, у нас статей мало, а он человек во всяком случае близкого
направления и у нас числится как биограф Козлова[282].
Сделал же я это в заботах о Толстовском сборнике (впрочем за последне
время я опять вынудил обещание у Зеньковского, а Эрн вынуждает
у Ельчанинова). На Розанове я не настаиваю, по<тому> ч<то> мне
и самому сомнительна эта комбинация. Надо было бы ее во всяком
случае обсуждать, прежде чем принять. Но срок выхода сборника,
очевидно, придется отодвинуть на конец ноября, п<отому> ч<то>
к сентябрю не будет готова ни одна статья, кроме ранее написанной
Евг<ения> Ник<олаевича>. И отодвинув срок мы, быть может, и получим
статьи от всех приглашенных.
Инцидент с библиографией сейчас может считаться законченным.
В<ладимир> Ф<ранцевич> прислал и мне копию своего предполагаемого
ответа, который я тоже признаю невозможным и, кроме того, неосуществимым
по внешним условиям. Я ему уже написал об этом как Ваше, так и
свое мнение, а на днях получил от него письмо, в котором он, оставаясь
внутренно на своем, устраняет свой ответ и соглашается на предложенное
мною лаконичное оповещение о вкравшейся ошибке, которая может
быть напечатана на особой полоске и вклеена в сборник. Разумеется,
этот вопрос мы еще обсудим осенью. По рассказу В<ладимира> Ф<ранцевича>
он даже и не так виноват, как кажется, но подробнее поговорим
об этом при свидании. К огорчению у нас все затягивается. Флоренский
задерживает Зейпеля, повидимому Бердяев тоже задерживает, в начале
сезона, кажется, ничего не будет готово!
С о. Сергием Щукиным я видался не раз и как-то очень к нему прильнул
сердцем. Я еще не успел поговорить с ним как следует об его сорнике;
на первое мое приглашение он ответил смущением и отказом, но это
в его стиле, и мы еще поговорим. Мне очень хочется его так или
иначе приблизить к "Пути". В Москву я приеду либо 30 августа,
либо в сентябре, не позже. Наработал я мало, и собою не доволен,
хотяи стрался вемени не терять.
То, что Вы пишете о кризисе "Мусагета", и роль здесь Б<ориса>
Н<иколаевича>, как я ее понимаю, я прямо за него огорчился. Тут
скрывается не только — увы! — русская несостоятельность в выполнении
принятых обязательств всякого рода, но и более глубокое заблуждение:
ведь "Мусагет" стал именно тем, чем он только и мог быть по духу
руководителей. Я думаю, что мы не разошлись в личном отношении
к Б<орису> Н<иколаевичу>, но совершенно разделяю Ваш скепсис к
устойчивости его "путейских> настроений при его болезненной впечатлительности,
примеры которой мы видели в последний приезд Мережковских, хотя
я очень был бы рад этому его курсу.
Надеюсь, что Вы будете наезжать в Москву, и мы увидимся в начале
осени; и поэтому откладываю дальнейшее до личного свидания.
Жму Вашу руку и желаю мира душевного.
Ваш С.Булгаков
324. С.И.Гессен — Вяч.Иванову[283]
<11.08.1911. Конуки — СПб>
СПб 11 августа 1911 г.
на станции Вайвари, дер. Конуки
Глубокоуважаемый
Вячеслав Иванович,
Пожалуйста, немедленно сообщите мне, куда посылать Вам корректуры
Вашей статьи о Толстом в немецком переводе: она будет помещена
в ближайшей книжке немецкого "Логоса". Перевод не особенно удался
Степпуну (да и не мудренно) и требует с Вашей стороны самого внимательного
чтения[284].
Сердечный
привет от искренне преданного
С.Гессена
325. М.К.Морозова — Е.Н.Трубецкому[285]
[? 08.1911.
Михайловское — Бегичево?]
<…> Последний раз в Москве мы два дня работали в "Пути" с Рачинским
(который был довольно спокоен) и с Булгаковым. Многое обсуждали!
Представь себе, что обстоятельства с книгами сложились так, что
мы решили в первую очередь издать первый том Дюшена под редакцией
Попова[286].
Были у нас разговоры и из всего я всегда выношу глубокое и твердое
убеждение, что без тебя дело идти не может. Булгаков действительно
живет этим делом, он на него смотрит, как на свое, не жалеет сил
и времени. Ты не можешь себе представить, как он мне помогает!
Но все это органическая работа, выполнение задуманного и намеченного.
Но руководить делом, ясно видеть общий смысл и связь всего — на
это у Булгакова не хватает ума и критического дара нет. Необходим
твой ум и критическая глубина, дорогой друг!
Я мечтаю, что, наконец, будем издавать для народа. Это очень
важное и живое дело и вместе практическое. Только тогда "Путь"
может развиться широко и прочно. Я думаю, что такой человек, как
священник Щукин, может быть в этой области очень хорош.
Я много поработала и с бухгалтерией и все себе выяснила. Теперь,
кажется, деловая сторона "Пути" начинает выясняться, и для всех
становится все понятным.
Здесь, в деревне, у меня масса хлопот, которые мне надоели, скорее
бы все кончить. Все по устройству! Колония уже начала функционировать[287].
Всего поселилось 50 человек. Пока у них еще беспорядок и неустройство.
Как-то все пойдет и что даст?! <…>
326. Е.Н.Трубецкой — М.К.Морозовой[288]
<Ì13.08.1911. Бегичево — Михайловское>
<…> Уже назначили день моих занятий в Университете Шанявского[289] — по пятницам. Это великолепно по близости к четвергам и субботам[290]. Возражения твои основаны
на недоразумении. Раз Соловьев видел в половой любви путь выше
ангельского и универсальный путь спасения, он, очевидно, ее
переоценил. Но ведь я же и говорю, что возвести относительное
в абсолютное значит — растворить его в абсолютном и разрушить;
именно переоценка и разрушительна в данном случае: именно потому,
что любовь для Соловьева — "выше ангельского пути", он принужден
был отбросить от нее все естественное: оттого и ложный "стыд".
В сущности во всей этой теории говорит неудовлетворенное земное
желание, которое Соловьев бессознательно разжигал, принимая
его за небесное откровение. Как же не сказать, что истину здесь
заслоняет земная величина.
Очень рад, что ты мне стала "коллегой" по земской деятельности.
Думаю, что опрос земских деятелей — верный путь, чтобы сделать
очень много.
Что касается колонии, то я не сторонник преувеличенного практицизма.
Пусть это будет место летнего отдыха; но если там есть труд, то
труд обязательно должен быть целесообразен, т.к. бесцельный и
фантастический труд не может заинтересовать и служить воспитательным
средством. Поэтому, например, огород обязательно должен быть поставлен
так, чтобы давать колонии настоящие овощи <…>
327. М.К.Морозова — Е.Н.Трубецкому[291]
[? 08.1911. Михайловское — Бегичево]
<…> Вчера, хотя и получила строгую телеграмму от Джунковского[292],
"требую, чтобы Вы приехали с Марусей на торжества", но не решилась
ехать, сил нет. Да и тоска везде! Лучше всего здесь, где мне каждый
уголок дорог. Каждый уголок мной устроен, столько вложено
любви в каждое древце, в каждый кустик, цветок, травку! Все здесь
до последней песчинки мне мило и дорого и мной все из дебрей устроено.
Очень уютно и мило становится здесь. Но еще много нужно сделать,
тогда будет драгоценный уголок. Колония тоже налаживается, много
милых маленьких мальчишек, моих любимцев <…>
Пока читаю курс богословия Светлова[293].
Хочу читать это лето особенно внимательно Библию <…>
Сегодня ко мне приедут соседи здешние. У меня есть мысль: устроить
общество для крестьян. Мне пришлось заставить их закрыть трактир,
и вот теперь я вижу, что лучше мне же устроить для них что-нибудь
вроде клуба: чайную, читальню. Все это надо обдумать, но надо
и приступить к этому делу. Нужно, все-таки, чтобы у несчастных
было пристанище, где найти совет, поддержку и развлечение. Без
этого жизнь слишком темна. Вообще планов у меня много, желания
делать много, сил много, но нужно делать, делать и делать и не
бояться неудач, которыми жизнь полна! Лишь бы не терять энергию
и вкус к жизни, а тогда — крах! На серых буднях примиряться не
хочется, да и не нужно, ничего тогда все равно не сделаешь, плодотворного
и живого ничего не зажжешь. Без огня нет жизни, и она мне не нужна!
<…>
328. С.Н.Булгаков — В.Ф.Эрну[294]
<25. 08. 1911. Кореиз — Флоренция>
25 августа 1911., Кореиз
Дорогой
Владимир Францевич!
Я 28 августа уезжаю в Москву и с 30 буду там жить по прежнему
адресу. Имейте это в виду. Отсрочка сборника до 1 ноября, можно
считать, принята. Зеньковский обещал написать, Ельчанинов тоже
(?!), если продлить срок до половины октября, но Аскольдов — увы!
— отказался. Будем печатать сборник статей о. С. Щукина[295]. Присылайте в редакцию "Вопросов философии и психологии", не
откладывая, лопатинскую статью[296],
о чем хотите, — я так условился с Челпановым. Любящий Вас С.Б.
329. Г.А.Рачинский — А.С.Глинке[297]
<30.08.1911. Бобровка — Симбирск>
с.Бобровка Тверской губ.
Дорогой
Александр Сергеевич!
Вот я, хоть и поздно, собрался написать Вам обещанное письмо.
Не сетуйте на меня, мой родной, за это промедление: я вообще необыкновенно
туг на писание писем и иногда просто теряю грамотность; меня это
самого очень огорчает, я негодую на себя, но ничего не могу поделать
со своим скверным характером.
Весной у меня нервы были страшно утомлены, после двухмесячного
пребывания в санатории, и я мало, на что годился. Теперь хорошо
отдохнул за лето и втянулся в работу: мне нужно было покончить
с лежавшим на моей душе томом полного собрания сочинений Ницше;
я изготовил две трети перевода и надеюсь к ноябрю отделаться окончательно
от Ницше и приступить к переводам для "Пути" и другим работам,
которые мне в теперешнем моем настроении значительно более по
душе, чем перевод Ницше.
Последнее время моего деревенского отдыха было нарушено событием,
произведшим на меня невыразимо тяжелое впечатление. Наш священник,
страдавший острым алкоголизмом, повесился в лесу, оставив большую
семью. Самое событие, похороны, отчаяние семьи и некоторые обстоятельства,
сопровождавшие его поступок, сильно потрясли меня, и я до сих
пор не могу перестать думать об этом. Перед смертью он просил
прощения у всех, с кем ссорился, и сам причастил себя запасными
дарами; повесился он на глазах у своего маленького сына, следившего
за ним по поручению матери и бессильного что-либо сделать!
Я обещал написать Вам мои соображения по поводу Вашей биографии
Достоевского. Она производит впечатление собрания материалов без
критической обработки их и переплавления их в некоторое целое.
От этого получается какая-то неравномерность, и читатель будет
принужден сам производить работу систематизирования биографических
фактов. У Вас в первой главе воспоминания А.М.Достоевского занимают
более печатного листа (11—30 и 34—42), прерванного только воспоминаниями
Кочановского. В третьей из присланных глав на 71 листик приходится
39 листиков крупных цитат — минимум полтора листа печатных. На
листках 217—230 — письма Краевскому, страшно интересные как материал,
занимают массу места и разобраться в них трудно без обработки
и оценки. Описание писем и библиография вообще попадают таким
образом в текст, и нить рассказа теряется для читателя, которому
местами, может быть, трудно будет разобраться в хронологии и порядке
событий. На листках 495—500 Вы приводите целиком рассказ, который
сами признаете апокрифическим. В других местах Вы приводите целиком
ряд писем, часто повторяющих одно и то же с небольшими вариантами.
Повидимому, главная работа, критическая и психологическая, предполагается
в монографиях 3-го тома, что опять-таки возлагает на читателя
обязанность свести их с биографией в одно целое. Но главное возражение,
которое при чтении приходит на ум, это — пользование художественными
произведениями Достоевского как материалами для его биографии,
без критической переработки этого условного материала: сюда относятся
цитаты из "Братьев Карамазовых", а, может быть, и кое-что из "Мертвого
дома". Я понимаю, что хочется привести многое, до того все хорошо,
но некоторые цитаты, как например, о товарищах Достоевского по
каторге (464—468), об Орлове и Кореневе (489—490) и еще кое-что,
не относятся прямо к биографии. Конечно, у писателя, который почти
сплошь автобиографичен в своих произведениях, не обойдешь их в
биографии, но тут нужна какая-нибудь обработка и предположение,
что читатель предварительно познакомился с ними. От всего сказанного
зависит чрезвычайно большой объем книги: два тома листов
по сорока, не считая третьего, составленного из монографий, который
при данном характере изложения явится безусловно необходимым.
Мне кажется, что, если критически переработать весь материал и
сжать все, воспользовавшись монографией для самой книги, то вещь
страшно бы выиграла: а вещь очень нужная и своевременная.
Вот все, что я могу сказать Вам вкратце, не вступая в обсуждение
частностей и мелочей. Не посетуйте на меня за мою придирчивость;
читал я рукопись внимательно и любовно и считаю полную откровенность
делом любви и дружбы.
Крепко жму Вашу руку. Храни Вас Христос!
Душевно Вас любящий
Григорий
Рачинский.
330. С.Н.Булгаков — А.С.Глинке[298] <5.09.1911.Москва — Геленджик>
5 сентября 1911 г., Москва
Дорогой
А<лександр> С<ергеевич>,
как я рад был получить от Вас закрытку из Геленджика, хоть на
короткое время светлый луч прорезал вашу тяжелую жизнь. Спешу
известить Вас, что срок представления статей — предельный — отодвигается
до 1 ноября и потому опять прошу Вас дописать и прислать статью.
Писать о Толстом вообще и трудно и неприятно, даже если не считаться
с тем, что Вы называете самобрезгливостью, что и мне не неведомо.
Сюда мы приехали с неделю, сравнительно благополучны, хотя с маленьким
и возимся. Видел М<ихаила> А<лександрови>ча, он Вас
целует. Он за лето отдохнул и на вид поправился, мамаша тоже,
хотя мне она показалась все-таки возбужденной.
Видел я в первый раз о. Павла в его новом состоянии. Он трогателен,
тих и светел, но "эмпирически" ему очень трудно живется, изба
их разваливается, а назначения на место в деревню, м<ожет>
б<ыть> и не будет по разным интригам, и живет он между небом
и землей. Смотрю и вижу, чего требует по крайней мере от него
священство. Он очень нежный и заботливый отец. Там же встретил
нового инока — о. Серапиона, — б<ыть> м<ожет> известного
Вам Воинова[299].
Здесь по-прежнему я очень ценю и все более привыкаю к Маргарите
Кирилловне, — вопреки своей внешности, она человек с редкими деловыми
и, по-моему, душевными качествами и, по-моему, искренно хочет
служить "русской идее" (не в Соловьевском смысле, а в настоящем).
Обнимаю Вас. Да хранит Вас Господь.
Ваш С.Б.
331. С.Н.Булгаков — В.Ф.Эрну[300]
<10.09.1911.
Москва — Флоренция>
10 сентября 1911, Москва
Дорогой
Владимир Францевич!
Откладывая ответ на Ваше письмо сюда, спешу однако уведомить
Вас, что здесь отодвигание срока предоставления статей в "Толстовский
сборник" вообще не встречает сочувствия, да и нет мотивов, потому
что все равно новых статей мы не дождемся (Аскольдов окончательно
отказался, В. Иванову будет еще писать Григорий Алексеевич, но,
конечно, безнадежно). Поэтому остается Вас просить передвинуть
порядок работ и лучше поставить вперед Толстого, а затем Сковороду,
а не наоборот, как Вы предполагаете. Я никакого вдохновения к
статье о Толстом не чувствую и не почувствую, потому что, как
и раньше, меня охватывает при чтении его в большинстве бездарных
религиозных статей лишь скука, раздражение и враждебность, не
смягчаемая даже теперь. Потому напишу статью лишь по делу. Будьте
здоровы. Привет Вашим.
Ваш С.Б.
На днях пошлю Вам ругань на Вас С. Гессена в "Речи"[301],
это махровый чеснок!
332. С.Н.Булгаков — В.Ф.Эрну[302]
<30.09.1911.
Москва — Флоренция>
30 сентября 1911 г., Москва
Дорогой Владимир Францевич! Давно собираюсь писать Вам, а сегодня
побудила меня к этому Ваша открытка. Здесь все благополучно. Григорий
Алексеевич хорош, насколько он может быть, и деловит настолько
же. Маргарита Кирилловна прежняя. Князь отсутствует, живет в деревне
и лишь наезжает. Очень замедлилось печатание всего, задерживает
Павел Александрович и Зейпеля и свою книгу, задерживает Николай
Александрович, задерживается Толстовский сборник. Однако теперь
я уже начинаю в него верить, ибо есть уже статьи Трубецкого, Зеньковского,
Экземплярского, Белого, жду Волжского, кроме того, наши статьи
(я, кажется, раскачиваюсь, наконец), даже не считая проблематичного
Ельчанинова. А одно время я совсем уже было приуныл о нем. Приступаем
к печатанию.
Я приступаю к печатанию первой части "Философии хозяйства", которую
как более философическую и теоретически основную, решил отделить
от второй, более религиозной. Должна выйти к февралю, если ничто
не задержит. Комплект этого года уже заполнен, и теперь идет речь
о будущем годе. Предстоит ряд заметок и рецензий в "Русской Мысли"
о наших изданиях. Статейку Гессена я послал Вам, но не заказной
бандеролью.
Очень трудно будет в этом году с Религиозно-философским обществом.
Вас нет, Бердяева пока нет, а затем он тоже в Италию собирается,
остаюсь я, которому ведь не разорваться на все (у меня 8 часов
лекционных в неделю!) и Григорий Алексеевич. А в то же время приостанавливать
темп жизни Общества никак нельзя. Будем нажимать на Трубецкого,
который тоже не живет в Москве, а в деревне (я его и не видал
еще), и на себя.
Хорошо, что Вы продвигаетесь к югу[303]
на зиму. Как теперь Ваше здоровье? Я, приехав сюда, поразболеся
экземой, но сейчас поправился.
Повидимому, скоро будет поставлен-таки вопрос об юридической
природе издательства, и придется обратиться к юристу (я предлагаю
Кузнецова[304]). Я лично сейчас к этому равнодушен, но этот вопрос возбудила
Маргарита Кирилловна, между прочим, ввиду необходимости подписывать
условия с авторами.
Между прочим, Б.Кистяковский[305], как "украинец", отмечает
отсутствие в Вашей статье о Сковороде украинского колорита[306].
Сообщаю Вам это к сведению, а не к исполнению. Он воодушевлен
"Логосом", я огорчил его, высказав свое мнение, хотя он не остается
в долгу.
Я предполагаю сделать попытку издать "Философию хозяйства" по-немецки,
хотя на успех не особенно-то рассчитываю[307].
Пока жизнь здесь еще не раскачалась. Российские события, как
убийство Столыпина, Вы, конечно, знаете, хотя и не читаете газет.
Вы теперь попали в волну итальянского шовинизма[308], это должно быть препротивно.
Сердечный привет Е.Д. Будьте здоровы. Да хранит Вас Бог!
Любящий Вас С.Б.
333. С.Н.Булгаков — А.С.Глинке[309]
<9.10.1911.Москва
— Симбирск>
8 октября 1911 г., Москва
Дорогой Александр Сергеевич!
Мы ждем Вашей статьи. Пожалуйста, присылайте. Предельный срок
— 1 ноября. Так как торопимся печатанием, но, если не готова
часть, то присылайте частями. Нужна ли вам корректура? Сборник
обещает быть интересным, по крайней мере, лучше, чем я ожидал.
Как Вы поживаете? Как здоровье Ваше и Ваших? Благополучно ли
вернулись из Геленджика и все ли вернулись? Мы живем благополучно.
Я треплюсь, как всегда. Дети и Е<лена> И<вановна>
здоровы. Авва в Москве и относительно благополучен. Сейчас в Москве
о. Павел А<лександрович> Фл<оренский>, приехал на
день. Ах, и трудно ему живется внешне, от нужды, от скверной квартиры,
дрязг и проч. Кроме того он не получает, тоже из-за дрязг, обещанного
ему прихода, т.е. лишен своего храма. Но он трогателен и светел,
так радостно его видеть.
Бердяева еще нет в Москве. Денежный и, по-видимому, какой-то
душевный кризис в нем нарастает. Надо бы ему как-нибудь преодолеть
дилетантизм жизни, который его, по-моему, гложет и который он
принимает за "свободу творчества". Впрочем, м<ожет> б<ыть>
я ошибаюсь. Эрн болеет и загранцей, очевидно, плохо ему.
Была у меня недавно Мариэтта, несчастная, больная, но прелестная
и трогательная больше, чем раньше. Петербургские мерзавцы[310]
ее, конечно, опустошают и эксплуатируют, и лично к ним,
по ее словам, если, конечно, она верно себя понимает, она теперь
значительно охладела, но тем не менее или тем более чувствует
себя с ними, за чертой, с открытыми глазами идет на эту
погибель или спасение, но в то же время чувствует себя и с нами,
и нет никакой вражды. Тепло спрашивала о Вас. Что с ней лично
сейчас, я не знаю[311].
Христос с Вами.
334. С.Н.Булгаков — В.Ф.Эрну[312]
<12.10.1911.
Москва — Флоренция>
12 октября 1911г., Москва
Дорогой Владимир Францевич! Сегодня получил Ваше письмо, и завтра
по телеграфу, с первой возможностью, будут посланы Ваши деньги,
о возвращении которых вскорости не прилагайте забот. Рад я, что
Вы переехали, но огорчен Вашей болезнью. Я уже писал Вам в Рим
до востребования о том, что дела "Толстовского сборника" сейчас
хороши, можно сказать блестящи, что Вам нет необходимости вытягивать
из себя статью, если она не написана. Сборник начал печататься,
и, надеемся, должен выйти до конца ноября.
В издательстве все обстоит благополучно, но все запаздывает.
Религиозно-философское общество не может открыться, потому что
нет никого, кроме меня и Григория Алексеевича. Я — загнанная кляча,
а Григорий Алексеевич, как всегда, прогрессивно нервнеет. Однако
хотим открыться 2 ноября торжественным заседанием о Толстом, если
разрешат, конечно. Номер газеты со статьей Гессена я Вам уже переслал
во Флоренцию, не знаю получили ли Вы.
Будьте здоровы и благополучны с близкими Вашими. Да хранит Вас
Матерь Божия.
Ваш С.Б.
335. С.А.Аскольдов — В.Ф.Эрну[313]
<15.10.1911.
СПб — Рим>
15 октября 1911 г., СПб
Дорогой
Владимир Францевич!
Как поживаете? Как здоровье? И как философия? Если бы не Ваши
больные почки, то я, признаюсь, изумился бы Вашей упорной привязанностью
к Италии, стране, насколько я знаю, мало философской и в древнейшее,
и в новейшее время. Впрочем, быть может, Болонский Конгресс сделал
ее сразу самой передовой в философии, хотя по достигшим до меня
отчетам[314]
и сему не нашел бы достаточно веской причины и даже нахожу выступление
наиболее, быть может, обнадеживающего философа, нашего Лосского,
было одним из самых неудачных по запутанности и зловредности его
мыслей[315]. Зловредность сию усматриваю в подчеркнутом
гносеологизме (в противовес психологизму). Этот гносеологизм начинает
меня сильно раздражать: я скоро, кажется, перестану переносить
равнодушно такие невинные слова, как "теория знания". Все это
немцы развели схоластику. То ли дело француз Бергсон[316] жарит прямо без всякой гносеологии
и недурно выходит, даже почти гениально, можно сказать[317].
В настоящее время заканчиваю монографию о Козлове, часть которой
уже послал в Москву для печатания[318]. Хотя все это совсем не в
курсе моих мыслей, но работа эта не была мне нисколько тягостной,
— приятно и полезно всматриваться в историческое прошлое и его
воссоздавать в новой перспективе, видеть в идейных ошибках известную
правоту общего самочувствия, вообще овладевать историческим смыслом
совершившегося. И отец мне стал еще ближе через эту работу, ибо
понял его теперь, что называется, — насквозь. Но все-таки с величайшим
удовольствием возьмусь за свою диссертацию[319]. За эти лет шесть, отвлеченный
религиозными вопросами, я опять возжаждал чистой философии и вожделею
того времени, когда за нее возьмусь.
Черкните весточку о себе. Когда Вы возвращаетесь в Россию? И
привезете ли с собой некий волумен[320] и о чем? Я надеюсь в этом
году побывать в Москве на свободе. Хотелось бы, когда Вы уже приедете.
Пока всего лучшего, а главное — здоровья. Кланяйтесь Евгении
Давыдовне, предполагаю, что она с Вами.
Ваш С.Алексеев.
СПб, Кронверкская ул., д. 21.
336. С.Н.Булгаков — А.С.Глинке[321]
<26.10.1911.Москва
— Симбирск>
26 октября 1911 г., Москва
Милый Александр Сергеевич!
Я ужасно обрадовался сегодня утром, получив Вашу статью (а сейчас,
вечером, и письмо). Прочел ее немедленно и сразу, и скажу Вам
без лести, мне она ужасно понравилась, я думаю, что она будет
одной из лучших в сборнике, а сборник вовсе не плох и не беден
выходит (кром всех нас, есть Зеньковский, есть интересная статья
А. Белого и проч.) Или уж я между строк Ваших о Толстом слишком
вашу душу и Вашу жизнь почувствовал?
По содержанию я во всем с Вами согласен, а по форме она одна
из лучших Ваших статей. Статья пошла уже в типографию, корректуру
Вы, вероятно, получите, но опять просим исправить немедленно ,
потому что ужасно торопимся. Одно для меня ясно с несомненностью:
Вашего эпиграфа с начинкой через "Путь" ни в каком случае
не провести, и потому, простите меня по старой дружбе, что я своею
властью снял его до разговоров. Я Вашу психологию здесь
понимаю, но литературно он не вытекает и не нужен, для малых сих
будет совершенно ненужный соблазн и даже провокация. Отнесите
это на старую мою тактику, хотя в действительности мною руководит
здесь не только тактика, но и такт. В содержании статьи нет никаких
изменений.
Сейчас я тороплюсь Вам написать о статье и не буду отвечать пока
на все Ваше письмо. Присовокуплю лишь, что недавно у Гершензона
встретил я Венгерова и разговорились о Вашей книге. Он выразил
уверенность, что такая книга, изданная в 2-х томах с илюстрациями,
за 10 руб. по подписке разойдется и хотел сам поговорить с каким-то
Фительманом (или в этом роде) из "Просвещения". Вы могли бы ему
об этом напомнить или просто запросить об ответе, ссылаясь на
меня и мой рассказ. Сообщаю для сведения и на всякий сучай. Подробнее
напишу на днях.
Христос с Вами.
Любящий Вас С.Б.
337. С.Н.Булгаков — В.Ф.Эрну[322]
<6.11.1911.
Москва — Рим>
6. 11. 1911
Дорогой
Владимир Францевич!
простите, что давно не писал, но и всегда-то мне было недосужно,
а в этом году, когда я один (имея помощником лишь Григория Алексеевича,
который правда мил и вобщем полезен, но с наркотиками возбужден
и, сами знаете, и мало работоспособен, и нуждается в контроле).
Однако дела идут, могло бы быть все и хуже. Самое трудное с Религиозно-философским
обществом. После того, как выяснилось, что Николай Александрович
не приедет в Москву, а едет к Вам в Италию, я впал в маразм: подумайте,
князь живет в деревне, Белый — тоже, и все общество я с Григорием
Алексеевичем составляем. Но потом, как всегда, стал искать исход,
вытягивать у себя жилы, а дачников из деревни, и машина заработала.
Было одно заседание, закрытое, устроили доклад Зеньковского о
Толстом[323],
прочитанный Григорием Алексеевичем. Открытое моим докладом[324] о Толстом же, затем сделаем одно-два закрытых,
а второе полугодие авось полегче будет.
В издательстве все благополучно. Сборник о Толстом будет положительно
хорош и лучше соловьевского. Вашу статью я прочел (первую присылку).
Мне она понравилась, я нахожу ее сильною, ценною, но нуждающеюся
в ретуши, которую я, с Вашего позволения и доверия, конечно в
минимальных размерах, беру на свою ответственность, советуясь
с Григорием Алексеевичем, — пересылать корректуры — немыслимо.
Например, Вы пишете о Софье Андреевне, как возможной представительнице
Церкви у одра умирающего, а я знаю некоторые документальные свидетельства
(впрочем, не бесспорные) ее равнодушия к нецерковности мужа; и
еще, может быть, найдется два-три шероховатых выражения, которых
до получения печатной корректуры я по Вашей рукописи переделать
не берусь. Я навалял целых две статьи и набросал проект предисловия.
Очень хороша статья Волжского[325].
Ельчанинов так и не дал статьи, но и не жалко. Конечно, есть статьи
слабоватые.
Теперь о философском сборнике. Меня он тоже волнует и заботит.
Мы недавно переобсуждали прошлогодний проект и внесли в него некоторые
дополнения (т.е. это моя мысль). Именно, наряду со статьями о
"школах", характера разносного, допустить статьи, по проблемам,
хотя ввести в них и критический обзор. Это освободит нас от связанности
исключительно критической позицией, направленной против философии,
которая ведь ложна по существу. И это освободит сборник от чрезмерной
специализации. Что Вы об этом думаете? Но, конечно, надо, чтобы
вопросы обсуждались возможно строго, даже школьно, и чтобы из-под
личной философии свободы не вырвалась свобода от философии, не
было запаха философской беллетристики. По отношению к Вам лично
я возбуждал такой вопрос: к Вам приписан Гуссерль, но вот мне
и думается, что будет излишней роскошью посвящать статью такой
совершенно местной знаменитости, но проблема Гуссерля — проблема
чистой логики, важна и нужна для сборника. Подумайте, какой проблемой
Вы соответственно с задачей сборника могли бы заняться, т.е. чтобы
это было не только Вашим коньком в сторону особой любви или ненависти,
но, учитывая педагогическую задачу сборника, дать читателю книгу,
которой он мог бы обороняться от наступающих на него пакостников,
хотя при этом он может и не сосредотачиваться на наших излюбленных
темах. Я надеюсь, что Вы понимаете мою мысль.
Маргарита Кирилловна, которая шокируется равнодушием князя и
"живой трупностью" Лопатина, хочет сама "обрабатывать" их для
сборника, хотя я и мало верю, особенно в Лопатина, но было бы
великолепно. Пишу Зеньковскому в том же духе, как и Вам. Я готов
уступить Рик-верта[326]
князю, как легкую тему, которую можно даже и слегка разделать,
и, кажется, он на это идет, хотя сейчас он книгой о Соловьеве
забаррикадировался от всего остального. Я сам в таком случае возьму
или гносеологию князя С.Н.Трубецкого, или шире: проблема рационализма
и мистицизма в теории познания. Это вопрос центральный. Николай
Александрович, кажется, хотел Бергсона писать? По-моему — только
не Штейнера[327]:
теософия — такая вещь, что о ней надо говорить или много, хорошо
подготовясь, или ничего, одну же из статей ей посвящать — нельзя,
ведь это не философское направление, а нечто, что выше и ниже
философии.
Рад, что Вы имеете возможность посещать такие места и впивать
аромат истории. Доведется ли мне когда-либо побывать в Италии?
Не знаю, сейчас не видится возможности, я все думаю, что, когда
дети подрастут, да и я с ними вместе… Не торопитесь посылать деньги,
они сейчас мне вовсе не нужны. Издержки пересылки записаны на
Ваш счет в "Пути", потому что деньги я переводил через контору
(пересылка — славная процедура!). Пишите о своем здоровье пообстоятельнее.
Кончаю, — рука не пишет от усталости. Сердечный привет всему Вашему
дому от нас обоих. У нас благополучно, дети прихварывают, но умеренно.
Да хранит
Вас Христос!
Любящий Вас С.Б.
338. С.Н.Булгаков — Вяч.Иванову[328]
<30.11.1911.
Москва — СПБ>
Москва,
Б.Афанасьевский пер. д.22, кв.12
30.ХI.11
Дорогой
Вячеслав Иванович!
Евгения Казимировна передала мне, что Вы согласны были приехать
сюда между 15 декабря и 15 января и прочесть реферат или вступление
к беседе о религиозном воспитании в нашем РФО. С радостью приветствую
от лица об<щест>ва и от себя лично это Ваше настроение,
прошу Вас не отказать дать мне по возможности скорый ответ на
следующие вопросы:
можете ли Вы читать свой реферат в воскресенье 18-го декабря,
а если нельзя этот день, то 19, 20 или 21-го?
если да, то, во-первых, определите день — 18-ое был бы удобнейший,
а, во-вторых, немедленно пошлите мне тезисы или план своего реферата
для представления в градоначальство при прошении. Кроме того,
тезисы были бы напечатаны и на повестках для удобства членов.
В интересах интимности и плодотворности беседы мы предлагаем сделать
закрытое заседание (вероятно и Вы это предпочитаете), только для
членов, которых, однако, бывает свыше 100 человек, в квартире
Маргариты Кирилловны Морозовой, в которой Вы уже читали. Железнодорожный
проезд оплатит общество. В надежде на скорое свидание крепко жму
Вашу руку.
Любящий
и уважающий Вас
С.Булгаков
339. С.Н.Булгаков — Вяч.Иванову[329]
<6.12.1911.
Москва — СПб>
6.ХII.11
Дорогой
Вячеслав Иванович!
В дополнение к тому письму, в котором я просил Вас приехать в
Москву на 18 декабря для прочтения доклада в Р<елигиозно>
Ф<илософском> обществе на тему о религиозном воспитании,
шлю еще это напоминание, что, если Вы не ускорите высылки тезисов
или программы (или, если угодно, самого текста реферата, тезисы
составим мы сами), то может быть опоздано. Мы должны ранее, чем
за неделю до реферата представить программу при прошении в градоначальство.
Ваш С.Булгаков
340. Н.А.Бердяев — В.Ф.Эрну[330]
<8.12.1911.
Флоренция — Рим>
Флоренция 8/21 декабря
Дорогой Владимир Францевич!
Очень счастлив, что скоро увижу Вас, но точно нельзя еще определить,
когда. Мы полны Италией, Флоренцией и красотой, блаженствуем,
насколько это можно для русских людей, всегда о чем-то беспокоящихся.
Хотели мы прожить во Флоренции месяца три и затем на месяц поехать
в Рим, но ввиду Вашего пребывания в Риме поедем туда скорее. Нас
пугает, что в Риме гораздо дороже и сырее <?]
, чем здесь. Во Флоренции погода чудесная.
Много отдаем времени осматриванию и изучению Флоренции, но
я кроме того довольно много работаю. Очень огорчило меня известие
из "Пути", что Григорий Александрович заболел и уехал в санаториум.
А как Ваше здоровье, поправляет ли Вас Италия? О многом, многом
хочется поговорить с Вами. Пишите во Флоренцию на посте рестанте.
Я каждый день хожу на почту. Флоренция лечит душевные раны. Перед
нашими окнами Сан Миниато. Ждем от Вас известий. Приветствую Евгению
Давыдовну. Передайте также привет Зайцевым[331]. Очень буду рад скоро встретиться.
Целую Вас, дорогой Владимир Францевич.
Любящий Вас Николай Бердяев.
341. С.А.Аскольдов — В.Ф.Эрну[332]
<8.12.1911. СПб — Рим>
декабря 1911 г.
Дорогой Владимир Францевич! Получили ли № "Живой Жизни", который
я Вам послал. Его не потеряйте и при случае верните, ибо все сии
реликвии я храню и берегу, Ваше последнее письмо отчасти вразумляет
меня относительно Ваших итальянских привязанностей. Вообще приведение
в связь философии с жизнью и, между прочим, с искусством, я понимаю.
Но эта задача очень трудна и сложна. И здесь есть опасность впасть
в натянутые сопоставления, сближения и аналогии. Впрочем думаю,
что Вы все так или иначе преодолеете и покажете нам, как отец
лжи распространил свои завоевания из области воли и чистых созерцаний
в царство мысли. Я иногда задавался обратной задачей и находил
мало моментов в истории, где бы это можно было рельефно обнаружить,
так сказать, пальцем ткнуть. Занимаетесь ли Вы специально Бруно?
Я об нем мало читал, но мне кажется, что здесь есть, над чем повозиться.
Он для меня довольно-таки загадочен как характер и в своем основании
и окончательном устремлении. И вот тут-то наиболее для меня интересно
то, был ли его теоретический конфликт с церковью только теоретическим,
или его источник надо искать глубже? Насколько его костер был
единственный путь спасения или это безмерная заслуга Бруно?
Я подобно Вам теперь обращаюсь к "природе", но только совсем
с другого конца — к современным теориям физики. Собственно мне
следовало бы по ходу мыслей писать диссертацию по натурфилософии,
но меня устрашает обилие материала и вообще трудность и громоздкость
проблемы. В два года (максимальный срок для моего старческого
возраста[333])
я успею только подавиться всем этим блюдом и едва что-либо переварю.
Увы, к новому году должен разрешить этот роковой вопрос, ибо время
течет, а я к диссертации даже не приступаю.
Об отце монографию кончил и уже часть напечатана. Уж не знаю,
как вышло, иногда кажется, что порядочно, иногда — что гадко.
Вероятно, и то и другое правда. Пока что будьте здоровы. Поздравляю
Вас с наступающим новым годом. Любящий Вас С. Алексеев.
342. С.Н.Булгаков — А.С.Глинке[334]
<12.12.1911.Москва — Симбирск>
12 декабря 1911 г.
Милый
Александр Сергеевич!
Я ужасно виноват перед Вами своим молчанием, но Вы простите меня,
если подумаете как я занят. А занят я так: кроме 8 часов в неделю
лекций со всеми советами, приготовками, я несу всю работу по "Пути",
стало быть, и переписку по Религиозно-философскому обществу, по
всему этому волнуюсь, пишу, читаю и пр., а силы и здоровье уже
не те, все сердце дает себя чувствовать, хотя и здорово, вот и
выходит, что трудно написать частное письмо. Ваше последнее письмо
заразило меня, как ни странно, "гражданской скорбью", ибо мысль
о голодающих как-то всегда волнует и дает чувствовать преступность
своего существования, но никогда у меня это не выражается в дело,
а только тупо ноет. Ваши слова о России и проч. слишком страшны
и смертны <?], чтобы можно было практически проникнуться
пока жив. А грусть, все растущая, вместе со страхом за Россию
все усиливается в душе. Ее навевают как-то все, все впечатления
жизни, этого убийственного нашего безлюдья, беспочвенности. Одно
скажу: цредо эуиа абсурдум.
Мне эти же мысли навевают и дела наши литературные и религиозно-философские.
Новых людей почти не является, старые выходят в тираж. Сейчас
в "Пути" работать бы и работать, но как-то выходит, что работать
некому, а он превращается в систему кормлений и авансов, без злой
воли, но по трудности жизни и по слабости.
А положение такое: Григорий Александрович, "директор-распорядитель",
совсем болен, просто, начало рамолисмента[335],
как это ни грустно, Николай Александрович "ощутил тоску по Италии"
и укатил на сезон во Флоренцию, конечно на аванс от Пути[336], (говорю без осуждения, но с болью человека,
стоящего у дела), Эрн болен и заграницей, князь — мертв для издательства,
я — один, и, конечно, не могу все делать как следует, ни
субъективно, ни объективно: ибо издано и издается не только то,
что нужно для издательства, но и что, по линии наименьшего сопротивления,
нужно для участников. Конечно, мы издали и издадим нужные и хорошие
книги, но и макулатура будет[337], и безнадежные. А ведь мы все искренно любим и друг друга,
и дело. Пока Маргарита Кирилловна терпит, но не знаю долго ли.
Я бы на ее месте долго не потерпел, но она, очевидно, обладает
моей потребностью что-нибудь делать, о чем-нибудь радеть.
Довольны ли Вы Толстовским сборником? Я вобщем доволен (мне не
нравятся определенно статьи Николая Александровича[338]
и Экземплярского[339];
груба, хотя я ее и обламывал, по форме, но хороша по содержанию
— Эрна, Белого — тоже не очень нравится, но интересна), сборник
все-таки яркий и интересный. Но читаться, конечно, не много будет,
хотя и больше Соловьевского. Вообще издания наши идут плохо, а
некоторые (вы без труда отгадаете какие) и совсем не идут. Но
самое тяжелое здесь для меня, что некому работать как следует,
и в тоже время "места заняты". Но тем не менее, дело все-таки
идет, хотя и не так, как могло бы идти, и должно идти, и, пока
Господь не укажет лучшего, я его не брошу.
Адрес Струве, самый простой — "Русская Мысль"[340],
личный же: СПб, Лесной, Б.Спасская, 5, Петру Бернгардовичу Струве.
Авва хлопочет, как всегда, хотя силы его сдают понемногу. Недавно
мы с ним поцапались немного из-за реферата о. Сергия Щукина, а
в сущности, из-за того же, из-за чего всегда, о, конечно, это
не нарушает и не должно, и не может нарушить основы наших чувств
и отношений.
Мариэтта[341] в П<етербур>ге. Она была и у аввы, и писала
ему оттуда, но про нее там идут темные и смутные слухи относительно
близости и положения ее при дворе Мережковских. Плюнуть хочется,
если верно, хотя не хочется верить. Вообще все-таки для меня здесь
не все ясно, кроме того, что она отменила свой пост и стала обращаться
с "неверными".
Павел Флоренский был недавно, вызывался (конфиденциально!) свояченицей
Розанова[342] для его ободрения ввиду острого маразма,
в который он впал, дойдя, очевидно, до крайней точки по линии
пола[343]. Я
не видел его, воротившись, но знаю, что Розанов ему каялся, собирается
ехать говеть к Троице и пишет статьи в "Новом времени" за
церковь[344]. Не знаю, чего все это стоит…
Вл<адимир> Ал<ександрович> — прежний. Появились на нашем фоне
еще два-три человека, но не из литературных…
Как Бог хранит вас всех? Смотрите за детьми в послекоревой период,
берегитесь простуды, дайте мочу на анализ, через некоторое время.
У нас второй месяц бронхитом хворает Муночка, на почве общей слабости
легких и предрасположения. Сегодня вышла. Остальное благополучно.
Я печатаю "Философию хозяйства"[345], первую часть, и хочу сделать
из нее диссертацию на доктора политической экономии (!!) Я делал
попытку даже из "Двух градов"[346], но безуспешно. Конечно мне не степень нужна,
но побочные права, с нею связанные и имеющие значение для семьи.
Вы это понимаете. Ах, дорогой Александр Сергеевич, если бы Вы
могли приехать: было бы о чем потолковать, обсудить, показать…
В Зосимовой не удалось быть в этом году, хочется теперь, но не
пускают дела, так и не знаю, выберусь ли. Быть может, на праздниках
поеду с детьми на неделю за город, в санаторию.
Ну, прощайте. Да хранит Господь Вас и всех Ваших. Целую Вас.
Любящий Вас С.Б.
"Московского Еженедельника" давно нет на свете, "Слова" еще давнее,
и вообще приличных из газет сейчас нет!
343. Н.А.Бердяев — В.Ф.Эрну[347]
<16.12.1911.Флоренция — Рим>
Флоренция, 16/29 декабря
Дорогой Владимир Францевич! Спешу Вам ответить, что Вы сделали
неверные выводы из наших писем. По получении известия, что Вы
все время будете в Риме, мы немедленно же изменили свой план прожить
во Флоренции три месяца и с Вами встретиться ближе к весне (если
бы Вы были в Неаполе) и решили здесь остаться всего четыре недели.
Пробудем здесь еще недели полторы и затем едем к Вам в Рим.
Раньше уехать нам трудно будет не только потому, что хотим видеть
красоту Флоренции, но и по условиям нашего пансиона и по денежным
соображениям, которые делают меня не вполне спокойным. Видеть
же Вас и пожить с Вами мы просто жаждем. Надеемся, что и Вы потом
перекочуете из Рима, так как слишком долго там оставаться было
бы нежелательно. Мне почему-то кажется, что Рим надо изучить,
но жить там не радостно. Во Флоренцию я влюблен. Мы бы хотели
в Риме сразу приехать в пансион, не останавливаясь в гостинице,
и по этому поводу хотим посоветоваться с Вами и Зайцевыми, которых
надеемся еще застать. Л.? и Е.?. приветствуют Вас и Е.Д.
До скорого свидания. Пишите на Посте рестанте. Отчего Вы не пишите
о своем здоровье? Любящий Вас Николай Бердяев
344. М.К.Морозова — Е.Н.Трубецкому[348]
<15.12.1911. Москва — Бегичево>
<…> Пиши, пожалуйста, рецензию о Хомякове, ты сделаешь услугу
и "Пути", хорошо бы в "Русские Ведомости". Но непременно ты в
начале упомяни, что вообще это серия "Русских мыслителей", задачу,
которую себе ставит "Путь". Это все очень нужно для нас, а то
замалчивают. Подумай хотя о "Пути". Пожалуйста, сделай.
Хорошо очень, если ты будешь читать реферат в январе — мы с Булгаковым
очень рады. Не забудь упомянуть в рецензии о задаче "Пути" и "Русских
мыслителей".
Жду письма.
345. Е.Н.Трубецкой — М.К.Морозовой[349]
<16.12.1911. Москва>
16 декабря из Москвы 3-е.
<…> Пришли мне через несколько времени (не сейчас) мою главу
о "Трех разговорах"[350],
2-ую часть: хочу готовиться к январскому реферату. "Три разговора"
и "Пий"… Соловьева также. Еще я собираюсь писать рецензию на книгу
Бердяева о Хомякове, рекомендовать книгу читателю, но кстати и
восстать против русского "мессианизма"[351]
<…>
346. С.Н.Булгаков — В.Ф.Эрну[352] <21.12.1911.
Москва — Рим>
21 декабря 1911 г., Москва
Дорогой
Владимир Францевич!
Поздравляю Вас и Евгению Давыдовну с праздником Рождества Христова
и Новым годом. Рад был письму от Вас, потому что очень беспокоился
за Ваше здоровье ввиду Вашего молчания, теперь вдвойне утешен
и Вашим здоровьем и Вашей бодростью. Сейчас я передыхаю и занят
печатанием своей книги. Год этот для меня трудный, и даже не столько
от количества работы, которой я не боюсь, пока находятся силы,
сколько от горечи — видеть не такое отношение к делу, какое хотелось
бы, и от сознания, что дело не делается как следует и не может
делаться. Некому работать — ведь это же приговор! Над работоспособностью
Гр<игория> Ал<ексееви>ча я окончательно поставил крест на основании
долгого опыта. Конечно, он может быть полезен, как консультант,
человек со вкусом и опытом, но никаких ответственных функций нести
не может. Впрочем, практически надо вести себя так, как будто
все благополучно, да и в действительности дело такое маленькое,
что без помех его вести не трудно. С Религиозно-философским обществом,
конечно, еще труднее. Но, конечно, я не оставлю ни того, ни другого,
авось Бог даст лучшие времена.
Рад, что Вы вошли в работу, и не хотел бы, чтобы Вы отвлекались
от нее чем бы то ни было (хотя бы переводом Августина[353],
который требует так много времени и труда). Теме Вашей статьи
в философском сборнике я сочувствую (повидимому она несколько
близка к теме о природе науки[354], напечатанной мною в Лопатинском
сборнике). Выдержать план сборника только на темы или только по
школам нет возможности да и нужды. Я его налаживаю. Аскольдов
уже обещал, П<авел> Ал<ександров>ич очень ненадежен в своих обещаниях.
Но я уже сейчас по тому, что имеется, вижу, что сборник будет,
и, вероятно, содержательный, по крайней мере, я прилагаю все меры
и заботы. Князь обещает об онтологических основах трансцендентального
метода, а я, вероятно, о философии и религии. Будем печатать в
будущем году сочинения Чаадаева, приобретаемые от Гершензона[355]. Время Баадера все неопределенно. Евгения Казимировна здесь,
мы виделись. Павла Александровича давно не видел. У него хворает
жена почечными камнями. Григорий Алексеевич возвратился из Риги
и едет в деревню. "Болезнь" его — увы! — прежде всего российская!
В Риге его выдерживают от нее, и он поправляется быстро — пока.
Относительно Бруно[356]
я мог пока обменяться мнениями с Маргаритой Кирилловной (которая
Вам писала и еще напишет). Мы решили окончательное решение этого
вопроса отложить до возвращения Григория Алексеевича и выздоровления
Евгения Николаевича (который прихворнул). Но у нас обоих Ваш план
вызывает сомнение с той стороны, что ведь Бруно нам чужд по историческому
своему значению и приближается лишь как натурфилософ, но и то
пантеист. Даже если и признать ценность такого издания, было бы
естественно предпринять его не "Пути", но Психологическому Обществу,
и особенно нам неудобно начинать им "Библиотеку философов",
другое еще дело, если бы был издан уже Баадер, может быть, Плотин,
еще кто-либо; здесь примиряющим моментом явяется, конечно, Ваше
предисловие, а располагающим Ваше увлечение и специализация на
этой эпохе. Так стоит пока вопрос о Бруно.
Было бы хорошо в Ваших интересах, если бы Вы могли сделать заявление
о своей предполагаемой книге возможно заблаговременно, именно
— время и размер. Нам теперь уже приходится составлять, хотя и
не окончательный, план издательства будущего года. Я рад, что
в Риме тепло, хотя не завидую, ибо здесь чудная зима, и — лыжи.
Но очень хотелось бы мне когда-нибудь увидеть Рим и Флоренцию,
только не знаю, придется ли, и когда: вероятно, это от того, что
недостаточно хочется. Вообще говоря, у меня чем дальше, тем больше
так усиливается чувство родины, что представление о "загранице"
меня вообще слегка кошмарит, хотя Италия и не "заграница".
Сердечный привет Евгении Давыдовне. Елена Ивановна Вас приветствует
и поздравляет. Да хранит Вас Бог. Обнимаю Вас крепко.
347. Е.Н.Трубецкой — М.К.Морозовой[357]
<21.12.1911. Москва — Москва>
<…> Работа о Бердяеве, разрослась в очень важное, большое и боевое
произведение[358].
Это — не рецензия для газеты, а большая и боевая статья для журнала,
в которой я крайне решительно нападаю на "национальный мессианизм",
то есть вскрываю разногласия левого и правого крыла "Пути" по
всей линии. Это очень ответственная и необходимая вещь: ликвидировать
все наши разногласия необходимо в целях самого сотрудничества
в истине, в котором существеные расхождения не должны утаиваться.
Но сделать это надо в такой форме, чтобы не дать личным отношениям
нятянуться.
Если Рачинский тут, — пришли его дня через два ко мне. Я ему
дам рукопись, чтобы он прочел и сообщил ее тебе. Если он будет
кипеть, <нрзб> то пришли Булгакова. От него я тоже не желаю
таить, а прямо скажу "иду на вас", и если он найдет нужным смягчения
(не по существу, а по форме), я их сделаю <…>
348. С.Н.Булгаков — А.С.Глинке[359]
<24.12.1911. Москва — Симб.ирск>
24 декабря 1911 г., Москва
Милый
Александр Сергеевич!
Поздравляю Вас с наступающим праздником Рождества Христова, да
родится и в душе Вашей Божественный Младенец и да осияет ее светом
Своего Рождества.
Как здоровье Ваше, кончилась ли корь? Мы пока благополучны. Съездить
в Пустынь пред праздником не удалось, из-за суеты, так и встречаю
праздник, не очистившись от пыли и грязи мирской.
Вели со мной переговоры о газете в Петербурге, повидимому, типа
Федоровского "Слова", но не знаю выйдет ли что-либо. Если Да,
то постараюсь там уготовать место для Ваших писаний.
Недавно имел письмо от Эрна, он сравнительно благополучен и энергичен,
много работает. В издательстве сейчас затишье. Вл<адимир> Ал<ександровичi>>[360] живет по-прежнему, без перемен. У
о. Павла жена хворает камнями в почках, и он сам скучает без своей
церкви (служить негде). Оказывается все и здесь не так легко и
гладко. Давно его не видал. Поздравляю Ольгу Федоровну. Да хранит
Вас Матерь Божия!
Целую Вас и люблю. Ваш С.Б.
У нас канарейки почти все перевелись, но и рыбок нет, живет синица
и чиж.
349. Е.Н.Трубецкой — М.К.Морозовой[361]
<25.12.1911. Москва — Москва>
Гармосечка, моя милая, Вчера мое письмо было прервано приходом
Гриши, и я не успел тебе сказать самого главного, потому чувствую
нерпеодолимую потребность попробовать сказать это тебе сегодня.
Главное это то, что я тебя люблю, обожаю без конца, мой светик,
моя красота, мой милый, дорогой, незаменимый, очаровательный друг.
Ах, дорогая, ты жалуешься на тяжесть твоего положения. Но вникни
в мое и скажи легко ли оно? Из того, что я не говорю и не расписываю
ведь не следует того, что я не страдаю. Ну да что об этом, лучше
при свидании. В письме все равно не так скажешь. Ах, как мне хочется,
родная, скорее крепко, крепко прижать тебя к своему сердцу, устроить
это взаимное переливание тоски из сердца в сердце[362], от чего так часто тоска превращается в радостный подъем.
Много и озабочено думаю о "Пути". Хочется ему хорошенько послужить;
но чувствую, что на меня, между прочим, ложится самая неприятная
обязанность выметающего сор из комнаты. Я должен тщательно смотреть,
чтобы руководящая мысль его не засорялась, не смешивалась с безвкусием
и непониманием. А это может совершиться на каждом шагу. Например,
хотя бы "национальный мессианизм", — это уродливая смесь религии
и патриотического кваса, руссификация Христа и Евангелия. С этим,
впрочем, еще мы справимся (пришли как-нибудь Никиту, и я с ним
отошлю тебе мою рукопись, которую затем отдай в переписку). Но
вот где самая большая опасность — философский сборник.
Читая статью Булгакова, "О природе науки", я убедился, что свои
опаснее чужих. Ни Гессен, ни Яковенко, ни Фохт никогда мистики
не скомпрометируют и не смешают ее со всяким сором, потому что
вовсе ею не интересуются. Булгаков, наоборот, в этой статье этим
занимается специально, смешивает в одну кучу хозяйство, науку
и Софию, и превращает все это в ужасного вкуса окрошку. Они с
Бердяевым еще могут быть полезны в темах религиозных и культурных;
но в философии такая статья или бердяевская "Свобода от философии"
— вредны. Я буду решительно настаивать на том, чтобы философский
сборник еще расширить: с ними одними прямо неловко выступать,
да и для дела вредно. Такой мистицизм опаснее всякого рационализма
и против него нужно бороться. Ну прощай, душа моя, радость миленькая,
хорошенькая, улыбка моя, сокровище, солнышко мое[363].
Целую крепко тебя и много раз. Из этих поцелуев несколько передай
другу моему Марусе.
А статья Эрна в сборнике Лопатина — хороша. Несказанно рад! Сегодня
вдруг усилился насморк. В остальном — без перемен.
350. Н.А.Бердяев — В.Ф.Эрну[364]
<26.12.1911. Флоренция — Рим>
26 декабря 1911 / 8 января 1912 г., Флоренция
Дорогой
Владимир Францевич!
Мы, — люди бестолковые и необстоятельные, поражены Вашей толковостью
и обстоятельностью и решили следовать Вашим указаниям. Выезжаем
из Флоренции в четверг (29/12)[365] в 7 ч. утра и будем в Риме
около часу дня. Если увидим Вас на вокзале, то будем счастливы.
Сердечно благодарим за Вашу готовность взять нас под Ваше покровительство.
Если бы день нашего отъезда изменится, то мы известим Вас. Радуюсь
скорому свиданию.
Любящий Вас Николай Бердяев
