540.     С.Н.Булгаков — А.С.Глинке[1] <8.01.1915. Москва — Н.Новгород>

8 января 1915 г.

Дорогой Александр Сергеевич!

Поздравляю Вас с Новым годом. Спасибо Вам за письмо Ваше, такое тихое и для Вас очень типичное, православно-роденбаховское [нрзб]. Понимаю Ваш все еще немного романтический пафос, но не могу сделать это своим настроением, и не только по слабости греховной, но и по другому. Ведь у каждого свое. Я же в те времена, когда полагается быть романтиком по возрасту, слишком засушил себя "измами", и только от времени оттаивает душа, так что про себя я сказал бы наоборот, что у меня романтизм (м<ожет /> б<ыть /> иной) как-то крепнет с религиозным опытом. Осень я всегда любил, по-пушкински, эстетически, но не влюблялся в природу, как теперь, и во все ее моменты, а больше всего люблю неподвижную, вечную красоту юга: море, солнце и горы. Невесту природу люблю, хотя и люблю "охотное ее умирание".

Я и очень заинтересовался, и был обрадован, что Вы мне пишите письмо-статью: окончите и присылайте… в "Русскую Мысль", я думаю, что пойдет. Напишите Франку, он близко стоит к редакции и Вас любит. А "Путь" — точно "беспутствует" и, кроме всяческих бестактностей, Вам известных, кроме финансовых причин, фактическое препятствие — б<ыть /> м<ожет />, и помимо ведома — чинится оным сиятельным "польско-еврейским соловьем"[2]. Увы! выяснилось, что того "Пути", о котором в начале мечталось, уже нет (если и был когда-либо); впрочем, я это отболел уже давно и теперь констатирую холодно, что по существу Эрн в том разговоре со мной был прав. Остается "Путь" академический и религиозно-философский; я, конечно, очень ценю и этот, тем более, что другой, б<ыть /> м<ожет />, есть и впрямь романтизм в Вашем смысле слова. Посылаю Вам оттиск. Лекцию свою пошлю, когда напечатаю (а печатать будет Сытин)[3].

Б<ыть /> м<ожет />, поеду с лекцией в Киев, впервые после тех дней. Даже голова кружится от волнения, когда представишь себя, вроде гейновского [нрзб], на тех улицах и площадях… Это здесь, а приедешь и, вероятно, будет бить в нос жидовский ренессанс киевского стиля. Только Софийский собор не изменится, да Лавра…

Не могу без волнения читать Ваши строки о Ваших детях. Хотя бы маленького удалось Вам привезти в Москву показать… У Ивановых, кажется, корь. Эрн приехал уже, из-за мобилизации. Авва все время праздников прохворал в инфлуэнце, не вполне оправился и теперь. О. Павла не видал давно.

Не пришлете и свою статью для прочтения в Р<елигиозно />-Ф<илософском /> о<бщест />ве? Или не подходит? К счастью, надеюсь, что заседание с Здзеховским, авву огорчающего, не будет. Ах, как хочется мне понюхать воздуха войны, только дохнуть! Как-то навязчиво и неотвязно хочется. Но до весны даже и мечтать нельзя — лекции, теперь более глупые [нрзб], чем всегда. Мы все благополучны. Е<лена /> И<вановна /> кланяется.

Христос с Вами всеми. Ваш С.Б.

541.     В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн <13.01.1915. Москва — Тифлис>

13 января 1915 г.

<… /> На прошлой неделе я написал статью "Плач над германской культурой" — для "Утра России"[4], а теперь принялся за "Время славянофильствует" это для "Войны и культуры"[5]. Тема очень ответственная и мне придется сделать большие напряжения для того, чтобы отчеканить и отлить в подходящую форму то многое, что нужно сказать. Я уже по началу вижу, что трудно, что в ход придется пустить все свои "пожарные силы" <… /> Народу ходит много, каждый вечер кто-нибудь да сидит. Вячеслав Иванович с величайшею своею умелостью ведет всякие свои тонкие разговоры. У тебя является, конечно, подозрение, что я засиживаюсь из-за разговоров позднее, чем нужно; но уверяю тебя в 12 я уже в постели и утром регулярно встаю в 9¹/₂. Раньше вставать незачем потому, что у меня всегда не хватает не времени, а физических сил. Позавчера была лекция князя в "Войне и культуре" о Софии и Константинополе[6]. Нас с Вячеславом лекция прямо обворожила, и это чрезвычайно удачное его выступление. Я со всей горячностью высказал ему свое восхищение и одобрение, на что он отозвался очень горячо и видимо был по-настоящему тронут. Дядя Гриша, услыхав наши восторги, чрезвычайно просиял, и у нас в "Пути" сразу рассеялись недоразумения и воцарилась полная гармония. Мне это ужасно приятно. Я всячески теперь буду поддерживать мир <… />

542.     В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн <16.01.1915. Москва — Тифлис>

16 января 1915 г.

<… /> Вчера писал конспект для беседы, которая велась в Соловьевском обществе[7]. Позавчера писал рецензии для "Голоса Москвы" — т.е это кроме утренних серьезных занятий, когда я пишу "Время славянофильствует" <… /> Вчера было заседание нашего общества. Я в виде вступления рассказал своими словами с добавлениями свою статью о германской культуре (предназначавшуюся для "Утра России"). Я прилагаю тебе отчет. Он очень перевран. Вяч<еслав /> говорил совсем не то. Бедный репортер сбежал с половины заседания (чтобы поспеть с своей заметкой) и получил поэтому совсем неправильное впечатление. Когда я кончил вступление, поднялся гвалт и суматоха, записалась бездна "ораторов". Ильин[8], бледный и злой, подошел ко мне и спросил, разрешаю ли я ему возражать на тему "Кант—Крупп". При этом он угрожающе показывал "Русскую Мысль" с моей статьей и добавил, что он пришел специально затем, чтобы напасть на меня. Я сказал ему, что его возражение против Канта-Круппа разобьет прения, которые будут вертеться не на мне, а на положительном обсуждении специальной темы "о нашем отношении к германской культуре", а потому я предложил ему собраться в небольшом круге лиц и обсудить сообща Канта-Круппа. На это он мне сказал, что я выступал против Канта публично, и он так же хочет против меня выступить публично. Тогда я предложил ему на следующей неделе устроить особое заседание на интересующую его тему, в котором я прочту вторую часть "От Канта к К<руппу />", читанную мной в Петербурге. Совет принял мое предложение и я буду в скорости иметь удовольствие сразиться с Ильиным. Узнав, что на этом заседании о "Канте-Круппе" не будет говориться, многие сняли записи, и все же осталось 12 ораторов! Заседание прошло очень оживленно и полнозвучно. Говорили 3-4 германофильствующих молодых человека, не знающих о Германии "мы пишем или нам пишут" — но они, высказавшись на полной свободе, были совершенно преодолены внутренно уничтожены речами "религиозных философов". Чудесно говорил Булгаков и, что удивительно, Вышеславцев, который выступал раньше против меня. Тут вдруг обнаружился неожиданный консонанс! В заключение я сказал свое слово, сокрушительно игривое в первой части и весьма возвышенное во второй. Поистине я сам себе изумился: слова лились свободно, плавно и остановился как раз в том месте, в котором нужно было остановиться. Все остались несколько потрясенными. Маргарита Кирилловна очень живо мне выразила сочувствие, Мария Михайловна была в восторге, Вячеслав сегодня пространно выражал мне свою позицию. Как я узнал, Рачинский в самых сильных местах моей речи восторженно дергался в сторону Трубецкого, подмигивая глазом: "знай наших". Словом, вышло чрезвычайно удачно, и оттого, что мне удалось сказать хорошо то, что нужно было сказать, я заснул спокойно и сегодня провел день в полном обладании сил. <… />

543.     В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн <20.01.1915. Москва — Тифлис>

20 января 1915 г.

<… /> Эти дни я совсем замотался. Представь, в два дня (позавчера и вчера) я написал большой фельетон — 9 стр., ответ Бердяеву. Он с яростью напал на нас вчера в фельетоне "О вечно бабьем в русской душе"[9] и нужно было ему отвечать. Статья вылилась страшно легко и все же 9 стр. в два дня для меня слишком много и я сегодня разбит[10] <… />

Когда я читал статью Ивановым — они дико смеялись, Вячеслав от смеха наливался кровью до того, что я переставал читать. Он говорит, что я во всех отношениях превзошел себя и он просто в восторге от остроумия и блеска статьи. Никто из них не нашел никакой грубости. Только вот не знаю, что делать с нею. Для "У<тра /> Р<оссии />" она велика, попробую устроить в "Бирж<евые /> Ведам<ости />", где появилась статья Бердяева. Вчера неожиданно появился Павлуша. Вызвал меня вниз и мы пошли гулять по бульвару. Снегу намело безумно и мы прямо погибали в сугробах. Представь наше изумление, когда навстречу нам появился Вячеслав. Узнав о приходе Павлуши, он спустился на бульвар и долго искал нас, поминутно рискуя упасть при его неумении ходить. Это было с его стороны "сверхгероически". Так мы и походили еще втроем по ухабам. Павлуша приехал с необыкновенными целями. Он с санитарным поездом едет на передовые позиции. Будет служить, причащать раненых и умирающих. Когда он перебывает у знакомых, у которых нет детей — он придет к нам, потому что в Посад он не вернется, а сам он кори[11] не боится. Пока что он получил отпуск из Академии на месяц. Мне бесконечно нравится это его решение, с каким бы удовольствием я поехал с ним, хотя бы в роли дьячка. Он вошел и через швейцара передал свою книжку об идеализме[12] с надписью тебе и мне <… />

Лопатин меня вчера рассмешил: повестку на заседание факультета принимает у него слуга, в два с половиной раза старее самого старого человека, и вот слуга забыл сказать Лопатину о повестке, и Лопатин заседание пропустил. Так что день защиты еще определится, он по всей вероятности будет в феврале. Я даже рад, потому что именно сейчас у меня много работы, а к середине февраля станет полегче. <… />

544.     В.Ф.Эрн — А.С.Глинке[13] <25.01.1915. Москва — Н.Новгород>

Милому и любимому Александру Сергеевичу с всегдашней душевной памятью о нем. От автора.

25 янв. 1915 г. Москва.

545.     В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн <25.01.1915. Москва — Тифлис>

<… /> К этому письму я прикладываю стихотворение, которое Брюсов экспромтом написал Марии Михайловне в альбом. Наверное тебе доставит удовольствие. Это едва ли не самое удачное стихотворение Брюсова. Боже, как скучен и пуст, внутренно пуст: прямо как личинка какая-то. Один вечер просидел у Вячеслава, читая стихи и рассказывая о войне. И патриотично "настроен", и анекдотики героические рассказывает, и все же скука какая-то умопостигаемая идет от него. У меня даже сатирический рассказ возник на него в голове. Павлуша приходил к нам позавчера ненадолго, признаюсь, просидел с ним до 3 часов; от 6 до 10 он ночевал у нас, а потом я вместе с ним вышел <… /> Хороший Павлуша, тихий, нежный, овеян прозрачностью; у нас все к нему относятся с любовью. Сегодня в 3 часа на курском вокзале он служит молебен перед отъездом. Сегодня же едут. Вот я слышу, как встает Вячеслав — его пробудили сегодня "страшно" рано — ровно в час, и мы сейчас вместе с ним поедем провожать Павлушу.

<… /> Мы живем очень дружно. Вяч. Иванович каждый день читает новые стихи. Каждую ночь рождает их. У него образуется чудесный цикл эфирных стихов, изумительно нежных и тонких. С двумя котами[14] были в синематографе. Нужно было доставить им удовольствие. Мария Михайловна в своей неистощимой заботливости заштопала мне куртку, так что я опять в обновленном состоянии. "Барышня"[15] усердно музицирует. Вчера был необыкновенный визит. Чета Скрябиных самолично занесла швейцару бутылочку водки для Вячеслава. Наверх прислали ее вместо визитной карточки. Вячеслав по этому поводу торжественно за ужином пропустил две рюмочки…

              М.М.Замятниной

Куда задумчивую келью

Не переносит Вячеслав,

Его тоске, его веселью

Часам труда, часам забав

Порой неслышимая слуху

От праздных глаз утаена

Подобно ласковому духу

Всегда сопутница она;

Ее обход незримый нужен

Хранить певца святой досуг,

И тот, кто с Вячеславом дружен,

И ей быть должен верный друг!

                             Валерий Брюсов

546.     С.А.Аскольдов — В.Ф.Эрну[16] <30.01.1915. СПб — Москва>

Дорогой Владимир Францевич! Не могу не выразить Вам своего восхищения Вашей статей о Бердяеве, которую сейчас прочел. И остроумно, и верно, и в конце концов весьма глубокомысленно. Конечно, все это одержимость со стороны "князя воздушного". Розанов же грешит от земли. И лучшего ответа Бердяеву не могло быть, а ответить надо было для него же самого (читатели "Биржевой" в общем ведь ничего не понимают). Ну и емкая же газета. А все-таки необходим "свой" орган.

Ваш С.Алексеев.

547.     В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн <30.01.1915. Москва — Тифлис>

30 января 1915 г.

<… /> Прости, так давно не писал тебе, но эта неделя для меня была очень хлопотливой. Во-первых, я написал две статьи, во-вторых, был еще Павлуша, в-третьих, вчера было заседание с Ильиным[17]. О последнем скажу, что оно вышло довольно несуразным. Ильин говорил мне тоном невероятной внутренней грубости. Я ему отвечал спокойно, но несколько моментов вышло все-таки острыми. У меня осталось большое неудовлетворение, хотя кругом говорили, что Ильин был совершенно побит и главное морально провален. С необыкновенной душевностью выразила мне свои симпатии и чувства Маргарита Кирилловна. Вера, придя домой, сказала, что она хотела встать и поцеловать меня за то, как я отвечал Ильину. Но я был очень усталый и в умственном забытьи, и потому не всегда находил слова и лишь изредка говорил с удачей. Князь напал на меня довольно резко, я ему ответил энергичною контратакою. После заседания он был очень сердечен и почти меня обнимал. Словом, внутренно вышло в конце концов хорошо, но с какими-то углами, которые перемололись лишь к концу вечера. Очень хорошо поддержал меня С.Н.Булгаков.

Статью о Бердяеве я послал в "Бирж<евые /> Вед<омости />"[18]. представь мое изумление, когда я (на другой день) получил телеграмму "очень благодарен за прекрасную статью, прошу продолжать сотрудничество. Гаккебуш[19]." А с Гаккебушем я и не знаком. Когда я прочел телеграмму вслух, все Ивановы дружно устроили мне овацию. Это мне приятно для будущего времени. Все-таки теперь будет заработок. Хорошо иметь базу пошире <… />

Эта неделя вышла очень "музыкальной" у нас. Приехала в Москву певица Девет из Петрограда. Она большая приятельница Гречанинова и Вячеслава. Очень простая и милая дама. Приходила раза три и все пела, себе аккомпанируя. Последний раз был даже званый вечер с ней. Пришли: Булгаков, Рачинский с женою, семья Чулкова, Маргарита Кирилловна[20]. Кроме того с Ивановыми попал на концерт Скрябина и с великим удовольствием слушал его.

<… /> Был вчера "стратег"[21] и тронул меня надписями на двух сборниках своих стихов. На одном написал "Влад. Эрну с братским приветом", на другом "Влад. Эрну в душевном единении". Ты видишь, как быстро сдружились мы с ним. Это ведь уже совсем по-дружески. Слов он не произносит напрасно <… />

Ты пожалуйста не смотри на мои планы пессимистично. То, что "Бирж<евые /> Вед<омости />" сами открыли мне свои объятия, и то, что "Утро России" обещало повысить мне гонорар — это ведь настоящий экономический выход для меня, и в то же самое время выход духовный, ибо у меня есть величайшая потребность теперь писать именно на темы публицистические. А ведь к развертыванию идей я еле-еле приступил. Каждая написанная статья порождает во мне по крайней мере три новых мысли для последующих статей. Так что у меня все время <нрзб. два иностранных слова />. Словом, с помощью Божией наши дела поправятся, и мы заживем славно без нужды <… />

Вчера получил открытку от Аскольдова с изъявлениями восторга по поводу "Налета Валькирий". Бердяевы ("Ни и Ли")[22] скоро приезжают, должно быть 3-го. 8-го назначена его лекция в "Войне и Культуре"[23]. Вероятно, что я буду читать 15-го. Нужно будет теперь усердно засесть за работу, чтобы поскорее кончить ее. Мое выступление, как всегда, вызвало массу толков. Кругом говорят все о "Канте и Круппе". Вчера прилетел Нилендер[24] и зашел Балтрушайтис. За сочувствие, выраженное первым Ильину, Вячеслав резко сказал: "это показывает нетребовательность Ваших этических и эстетических вкусов". Когда тот застонал, Вячеслав прибавил: "Передайте это мое мнение всему "Мусагету". Словом вышла история (без меня). Когда я пришел, они там исчерпывали инцидент, а "стратег", прервав молчание грозно сказал: "Я не знаю в чем дело, но по тому, что я слышал, становлюсь на сторону В<ладимира /> Ф<ранцевича />, и во мне Вы имеете противника с левого фланга"… Лидия очень удачно сострила насчет Ильина: "Он ставит кавычки только перед цитатами (из моих статей), а сзади забывает поставить" (и наговаривает от себя). А Вяч<еслав /> еще сильнее выразился: "Такими цитатами можно из чужого кармана похитить часы" <… />

548.     М.К.Морозова — Е.Н.Трубецкому[25] [? 01.1915. Москва — Бегичево]

<… /> Если ты не приедешь на Масленице и если тебе неудобно, чтобы я приехала, то я могу только поехать на второй неделе[26], а это очень долго. В Петрограде у меня масса дела. Нужно узнать о Михайловском училище для Мики[27], нужно поговорить со Струве, нужно познакомиться с Игнатьевым[28] через С.Рачинского[29], нужно поговорить с Радловым[30] и с Оболенским[31]. Даже не знаю, когда все это успею. Главное, мне нужно быть в Михайловском училище. А самое, самое, самое главное — мне нужно увидеть моего ангела, обнять его, крепко, крепко расцеловать и сказать ему все, что в моем сердце есть самого лучшего и светлого <… />

549.     Н.А.Бердяев — Вяч.И.Иванову[32] <30.01.1915. Люботин — Москва>

Люботин, 30 января 1915 г.

Дорогой Вячеслав Иванович!

Уже почти перед отъездом моим в Москву (8 февраля я читаю лекцию, а в Москву приеду, вероятно, 6 февраля) собрался я писать Вам. Для "энциклики", как Вы выражаетесь, не было у меня подходящей настроенности. Вы все хотели, чтобы я сказал Вам откровенно, что я мыслю о Вас. И вот я скажу Вам, хотя и недостаточно пространно. Думаю я прежде всего,что Вы изменили заветам свободолюбия Лидии Дмитриевны, ее мятежному духу. Ваш дионисизм, Ваш мистический анархизм, Ваши оккультные искания, все это очень разное, было связано с Лидией Дмитриевной, с ее прививкой.

О Вас я очень сильно чувствую вот что: тайна Вашей творческой природы в том, что Вы можете раскрываться и творить лишь через женщину,через женскую прививку, через женщину-пробудителя. Таков Вы, это роковое для Вас. Творческое начало в Вас падает без взаимодействия с женской гениальностью, Ваша огромная одаренность вянет. Вы сами по себе не свободолюбивы, Вы боитесь трудностей истинной свободы, распятия, к которому ведет путь свободы. Вы слишком любите легкое, отрадное, условное, в Вашей природе есть оппортунизм. Вы думаете, что теперь живете в свободе, потому что свободу смешиваете с легкостью, с приятностью, с отказом от бремени. У Вас нет религиозного дара свободы. Вы свободу всегда переживали, как демоническое дерзание, и для Вас лично воспоминания о путях свободы связаны с чем-то темным и сомнительным. И в Вашей природе есть робость, которая лишь внешне прикрывается дерзновением. Вы всегда нуждаетесь во внешней санкции. Сейчас Вам необходима санкция Эрна или Флоренского. Вы ищете санкции и в личной жизни и в жизни духовной и идейной. Жизнь в свободе — трудная и страдальческая жизнь, легка и приятна — лишь жизнь в необходимости. Вам не знакома божественная свобода, у Вас есть лишь воспоминания о демонической свободе.

В православии Вы ищете легкой и приятной жизни, отдыха, возможности все принять. И это усталость в Вас, духовное истощение от ложных опытов дерзания. Последние годы Вы живете уже творческими откровениями и подъемами прежних лет. Но сейчас я чувствую, что прежний огонь погас в Вас. Вы стали перекладывать в стихи прозу Эрна. Вы почти отреклись от Ваших греческих дионисическх истоков. И на высоте Вы лишь тогда, когда остаетесь поэтом.

Я не люблю в Вас религиозного мыслителя. Ваша необычайная творческая одаренность цвела и раскрывалась под воздействием сначала жизни Лидии Дмитриевны, а потом ее смерти. А в Ваших оккультных исканиях для Вас имело огромное значение Анна Рудольфовна[33]. Теперь Вы попали в быт и живете под санкцией Эрна, говоря символически.

В Вас лишком много было всегда игры. И сейчас Вы очень привлекаете и соблазняете в минуты игры. Но думается мне, что Вы никогда не пережили чего-то существенного, коренного в христианстве. Я чувствую Вас безнадежным язычником, язычником в самом православии Вашем. И как прекрасно было бы, если бы Вы оставались язычником, не надевали бы на себя православного. В Вас была бы языческая праведность. В Вас есть языческий страх христианской свободы, бремя которой нелегко вынести. Вашей природе чужда Христова трагедия, мистерия личности, и Вы всегда хотели переделать ее на языческий лад, видели в ней лишь трансформацию эллинского дионисизма. Ваше чувство жизни, Ваше мироощущение в своей первооснове языческое, просто внехристианское, а не антихристианское. Вот в моей природе есть что-то антихристианское, но вся кровь моя пропитана христианской мистерией. Я — "еретик", но в тысячу раз более христианин, чем Вы — "ортодокс". Вы совсем не могли бы жить и религией Христа, не знали, что в ней делать, она просто не нужна Вам. Но культ Богоматери очень Вам подходит, сердечно нужен Вам для жизни, для мистических млений. И свое языческое чувство жизни вы теперь прилаживаете к Церкви, как к женственности и земле.

Я объявляю себя решительным врагом Ваших нынешних платформ и лозунгов. Я не верю в глубину и значительность Вашего "православия".

Простите, что я так открыто и резко высказал то, что думаю и чувствую. На это дает мне право наша старая дружба и высказанное Вами желание, чтобы я прямо написал, что переживаю я о Вас. Скоро увидимся. Приеду на этот раз с Лид<ией /> Ю<дифовной />. Три ее стихотворения приняты в "Русской мысли". С нетерпением жду Ваших "Сынов Прометея". Привет всем Вашим.

До свидания, целую Вас.

Любящий Вас Николай Бердяев

550.     В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн[34] 4.02.1915. Москва — Тифлис

4 февраля 1915 г.

<… /> Вчера у нас были Шестов и Шпетт, опять был "симпозион", но не такой интересный, как прошлый раз. Шестов все выспрашивает о православии, все не может никак ни в чем поймать. Позавчера был вечер у Герцык, где выступали в высочайшем присутствии моего друга-маэстро 5 поэтесс[35]. Вяч<еслав /> был очень сдержан и "слез" не было. а я уже приготовил чистый платок. Читала стихи свои Крандиевская[36], мне ее представили как невесту А.Н.Толстого. Оказывается "Алешка" уже бросил осеннюю свою любовь и воспылал к Крандиевской. Последняя же очень "небесного" направления, судя по стихам и по виду, и "Алешке" придется несколько себя перекрутить <… />

551.     В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн <8.02.1915. Москва — Тифлис>

8 февраля 1915 г.

<… /> Я очень рад, что тебе понравилась моя статья[37]. А вот "Зюзючке"[38] не понравилась. Написала мне длинное письмо с критикой, но с "любовью". Я ей сейчас же в нескольких словах ответил примирительно, не отдавая своих позиций.

<… /> Бердяевы приехали третьего дня, но до сих пор мы не виделись. Сегодня он читает лекцию в "Войне и Культуре" о душе России[39]. Мы все идем и встретимся там. "Посмотрим, что выйдет".

<… /> На днях со всей "фамилией" (впрочем без Лидии) были у "стратега"[40]. Очень "фешенебельная" квартира, роскошный ужин с водкой и Шабли, отдельный закусочный стол. Вячеслав был в восторге от водки, выпил четыре рюмки и просидел с "фамилией" до 5 часов, мы же с "профессором" (Булгаковым) благоразумно ретировались в 12 ¹/₂ ч., потому что на другой день у нас были лекции. У стратега два портрета: один большой углем, сделанный Ульяновым[41] — великолепный, тонкий, характерный, Балтрушайтис "в идее и сущности" — другой поменьше, в красках, сделанный Пастернаком[42]. Хорошо схвачено сходство, но немного фотографично. Ты насчет меня не беспокойся. Я действительно много пишу, но с большим удовлетворением и потому почти без усталости. Теперь работаю над "Время славянофильствует"[43]. Опять замешал густо. Меня в газетах почти везде и много ругают. Бюро вырезок исправно присылает мне все новые и новые шедевры для коллекции. Бердяев в фельетоне о Ницше[44] опять меня сильно выругал, еще не зная моей статьи против него. Так что "Налет Валькирий" вполне им заслужен. <… />

552.     В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн <11.02.1915. Москва — Тифлис>

11 февраля 1915 г.

<… /> Какие у тебя чудесные братья! Как хорошо написал Оник — один восторг. Чистые, великолепные души! Сегодня пришел стратег взволнованный. Вячеслав еще не встал и мы с ним вместе пережили восторг перед этим изумительным корпусом ген. Булгакова[45]. Мы с ним сошлись на том, что этот эпизод — неувядаемый лавр и наша величайшая духовная слава. Это сверхчеловеческий героизм: 9 дней пробиваться через кольцо немецких полчищ, не спать, может быть, не есть, и без дорог, главное, почти без надежды, прокладывать себе путь назад. И только расстрелявши снаряды, положить оружие. И при этом вести пленных; и все же остатки пробились. Это какое-то чудо героического напряжения воли, — я думаю немцев должна взять оторопь-испуг — и без растерянности в немцах нельзя понять того, что они со своими сотнями пулеметов, орудий и тройными силами не могли в 9 дней физически уничтожить какие-то 25 тысяч, окруженных со всех сторон. Гинденбург хотел ускорить русский Седан, а вышли русские Фермопилы[46]. А Н.А.Бердяев только два дня тому назад читал о "бабьем" в русской душе, и публика аплодировала… С Н<иколаем /> А<лександровичем /> мы встретились на лекции. Поцеловались, поговорили. Л<идия /> Ю<дифовна /> была больна и не пришла. Потом с Вяч<еславом /> звонились к ним в часов 9¹/₂ — они сказали, что устали и ложатся. Вчера пришел Н<иколай /> А<лександрович /> и пригласил нас к себе на завтра. С ним поговорили немного. Сначала о пустяках, а потом Вяч<чеслав /> стал говорить в открытую, но деликатно. Н<иколай /> А<лександрович /> был сдержан, но немного растерян. Вот завтра придется говорить гораздо больше. Я решил всячески воздерживаться от споров п<отому /> ч<то /> с Н<иколаем /> А<лександровичем /> они совершенно бесплодны. Если начать ему уступать, он празднует "победу", если же диалектически его побивать — он приходит в раздражение, волнуется и просто кричит. Я устраняюсь и буду смотреть, как будет разговаривать Вяч<еслав />. Он искусен и дипломатичен.

Время защиты наконец определилось. Она назначена на 1-е марта. Я прочел это в "Русск<их /> Вед<омостях />". Придется теперь скорее кончать "Время славянофильствует" и приниматься за составление "речи" перед защитой. Впрочем, она должна быть коротенькая, на 20-30 минут, не больше. Мой "Кант-Крупп" все еще продолжает вызывать раздражение. Сегодня в "Р<усских /> Вед<омостях />" появилась скучнейшая статья "Виноват ли Кант?"[47] с большими цитатами, не относящимися к делу и с маленькими ругательствами, относящимися ко мне <… />

Мария Михайловна страшно радуется твоим письмам и приносит их мне с сияющим лицом. Если бы мы не были уже мужем и женой, она наверное бы нас поженила! <… />

553.     В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн <15.02.1915. Москва — Тифлис>

15 февраля 1915 г.

<… /> Третьего дня мы, наконец, выбрались к Бердяевым. Когда пришли, было маленькое напряжение, но потом Л<идия /> Ю<дифовна /> отвела меня в отдельную комнату и прямо сказала, что ей было бы очень больно думать, что какая бы то ни было полемика между нами может как-нибудь отразиться на наших личных дружественных отношениях. Я на это поцеловал ей ручку и сказал, что я об этом и думать не мог и очень рад, что и она с Н<иколаем /> А<лександровичем /> думает почти так же. Натянутость сразу прошла, и мы разговаривали потом, как всегда — "в простоте и дружбе". Оказывается больше всех переволновалась Е<вгения /> Ю<дифовна /> из-за моей статьи. Мы сошлись на том, что спорить с Н.А. не нужно, ибо он совершенно одинаково со мной сознавался своим дамам, что очень любит меня в "домашней обстановке" и любит вести со мною разговоры о "котах и собаках", а вот в спорах я невыносим. Так что у нас все быстро выяснилось, а в это время Вяч<еслав /> очень удачно разговаривал с Н.А., так что у нас образовался мир, который, надеюсь, не нарушится. За ужином Л<идия /> Ю<дифовна /> читала свои стихи русские и французские. Она неожиданно для себя и для супруга стала читать французские стихи и очень недурные. Тут Н.А. с широкой детской улыбкой признался, что его дамы сыграли с ним шутку: Л.Ю. прочла ему свое первое стихотворение, как стихотворение Верлена. Н.А., прослушав, сказал: "Да, да! я вспоминаю, это у Верлена находится в сборнике…" Тут дамы захохотали, и целый вечер Н.А. пребыл в совершенном конфузе и молчании. Воображаешь, сколько наговорила в этот вечер, воспользовавшись его полным "выбытием из строя" — Евгения Юдифовна! <… />

У меня личная полоса головокружительная: во-1) предстоит лекция публичная "Время славянофильствует", 2) 18-го должен выступить на докладе Здзеховского о Польше; в 3) 1-го марта защита. Кроме текущие занятия в Университете и "публицистика" <… />

554.     В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн <19.02.1915. Москва — Тифлис>

19 февраля 1915 г.

<… /> После вчерашнего вечера решил не заниматься сегодня и вот сажусь беседовать с тобой. Против всякого моего ожидания вечер сошел очень хорошо. Здзеховский был интересен, хотя и застегнут на все пуговицы. Князь был трогателен глубокой взволнованностью. В иных местах его речи голос дрожал и почти слышались слезы. Добрый и хороший он человек. Я хотя написал свою речь заранее, говорил "свободно" и не так, как написал, пользуясь докладом Здзеховского. Вдохновения никакого не чувствовал и сам собою остался недоволен. Но почти все выражали мне свое удовлетворение. особенно горячо похвалила меня Маргарита Кирилловна. Она теперь вообще относится ко мне с личною дружественностью. Очень сердечно говорил Булгаков. Так что заседание все удалось, и многочисленные поляки, сошедшиеся на заседание, воочию увидели, как дружественно относятся к ним русские, из глубины, а не из политики или расчетов. Было радостное возбуждение, после которого я хорошо заснул и проснулся с ясной головою, несмотря на то, что добрался до постели лишь к 2-м часам (вообще же живу регулярно). В "Русском С<лове />" ты прочтешь отчет Жилкина[48], а из "У<тра /> Р<оссии />" я вырезку тебе приложу.

Третьего дня у Рачинского был прием — он теперь стал у него ежегодным. Т.к. его квартира мала, он делал прием у своих знакомых Ян-Рубан (певица), жена Поля (пианиста), живущих в том же дворе[49]. Набралось много народа: князь, Маргарита Кирилловна с сестрою, Шпетт с женою, Булгаков с женою, Вячеслав и еще много других. Вечер вышел чудесным оттого, что пела Ян Рубан и играл Поль. Поль прекрасный пианист (и сам композитор), и его исполнение 5-ой симфонии Бетховена в переложении Листа вышло потрясающим. Но вот кто меня пронзил до глубины — это Рубан. У нее совсем небольшой голос, но исполнение… я не нахожу слов — я в жизни никогда не слыхал такого художественного исполнения. Много выше, артистичнее, первоначальнее, сильнее, чем у Олениной Д’Альгейм[50]. Уж на что требователен Вячеслав, но и он нашел ее пение совершенным. Дальше был ужин, говорят прекрасный, но я уже во время него мирно покоился на своей постели <… />

555.     В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн <23.02.1915. Москва — Тифлис>

23 февраля 1915 г.

<… /> Вчера должен был написать тезисы к диссертации (4 стр.). Позавчера была лекция в Университете. Сегодня засяду за составление речи перед защитой. Она очень ответственна и потому ее нужно сделать возможно лучше <… />

556.     В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн[51] <27.02.1915. Москва — Тифлис>

<… /> Пишу тебе открытку, потому что эти дни исключительно занят. Пишу "речь" и подчитываю всякие книжки. Как только освобожусь, напишу большое письмо. Мне бесконечно жаль, что ты не будешь присутствовать на диспуте, но я утешаю себя тем, что во-1) диспут — страшнейшая чепуха и ерунда, и во-2) экономия от твоего неприезда улучшит нашу жизнь осенью, и кроме того ты не устанешь и сбережешь свои силы <… />

557.     В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн <2.03.1915. Москва — Тифлис>

2 марта 1915 г.

<… /> Должен прямо сказать, что диспут был как диспут, и если что и было особенного, — то не в диспуте, а вокруг него. Уже со вторника прошлой недели М<ария /> М<ихайловна /> вытащила мой сюртук и прочее, чистила, чинила цалзонцини, пришивала пуговицы, и это все незаметно — я узнал о ее самоотверженной работе, когда увидал в день диспута все выглаженным и приведенным в полную боевую готовность. Накануне диспута мы разговаривали с Вячеславом о двух вещах — о Китайском дворце, из коего открывается вид одновременно на весну, лето, осень и зиму, и в коем царит день, ночь, восход и заход, и о Доцтор Сцчманс’е, т.е. о пирушке по поводу получения степени <… /> Вяч<еслав /> требовал, чтобы я либо пригласил Лопатина, декана и моих друзей в ресторан, либо позвал их к нам. Я протестовал самым решительным образом и грозил выброситься из окошка на улицу. Спор был вынесен на суд Г<ригория /> А<лексеевичаа и Сергея /> Н<иколаевича />, которые случайно подошли, и они стали решительно на мою сторону. Диспут вышел очень удачным против всякого ожидания. После щедрых похвал, к которым присоединился и мой второй оппонент, Лопатин в течение двух часов нападал на меня, но корректно, с большим уважением ко мне, и я на каждое возражение легко и без всякого труда отвечал и, как говорит Вячеслав: "удачно, веско и красиво по форме". Когда вся церемония кончилась и декан, вставши, прочел обычные слова о присуждении степени — раздались громкие аплодисменты — публики было много — и мне неизвестной. Все стали поздравлять. Лопатин очень горячо поцеловал меня, другой оппонент последовал его примеру, и неожиданно крепко расцеловался со мной декан, и потом пошли свои. Диспут длился 4 часа, и я, конечно, безумно устал от стояния и говорения. Когда приехали домой, был приятно изумлен трогательною любовью Ивановых. На столе стояли великолепные цветы, коробка конфет; от Сережи[52] прекрасно сделанный деревянный слон. М<ария /> М<ихайловна /> и Вячеслав сияли и были довольны, как если бы степень магистра получила вся семья. Ну, словом, их любовь какая-то безграничная. Только что я отлежался и выпил черного кофе — прибежал Котляревский прямо с поезда и, поздравив, ушел; затем пришел Балтрушайтис, затем звонил Гершензон с поздравлениями (он упал и повредил бок и не мог придти). Вяч<еслав /> все-таки от себя пригласил на вечер Домначку, Рач<инского />, Булг<акова />, Шпетта и князя. Князь со мной тоже густо расцеловался и очень сердечно высказал всякие пожелания. Он был необыкновенно мил, остроумен, заметно доволен, что попал дружески в нашу среду, и я лично через его присутствие как-то почувствовал привет от покойного его брата[53], который был настоящим учителем моим. Вообще с князем у нас теперь стали совсем дружеские отношения. Вяч<еслав /> несколько раз говорил мне: "Разве ты не видишь, как он тебя любит?"

Ну вот — дело сделано, и мой Розмини фаит аццомпли.

558.     В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн <5.03.1915. Москва — Тифлис>

5 марта 1915 г.

<… /> На другой день после диспута я получил цветы, очевидно от Домика[54], а так как вчера был именинник Вячеслав, и Вера преподнесла ему цветы, то у нас теперь полон дом цветов. Карлюкина телеграмма[55] вызвала всеобщий восторг. Ее стиль нашли чрезвычайно подходящим моему нраву[56]. Приношу Карлюке почтительную благодарность. На другой день я мог только написать тебе письмо и весь день лежал в полном изнеможении. Друзья накануне разошлись в 2¹/₂ ч., так что от переутомления я даже на третий день ничего не мог делать. Когда я пришел в собственное свое самочувствие на четвертый, я впервые испытал действительную радость освобождения от всяческих обязательных занятий, связанных с диссертацией, и мне стало приятно думать, что вот ближайшие месяцы, по крайней мере, я смогу отдаться собственным работам, а их накопилось многое множество: 1. несколько статей в газеты 2. ответ Бердяеву 3. статьи о Джоберти и пр. и пр. Писание речи и какое-то внутренно связанное состояние поглотило у меня конец февраля, и все у меня остановилось: накопились письма, белья собралась целая груда, стол завалился корректурами и взятыми отовсюду книгами, и после защиты эта "плотина" прорвалась, и я начинаю, кажется, с завтрашнего дня входить в свои берега. Кроме того ложусь рано и начинаю чувствовать себя человеком. Теперь много сил положу на заработок денег — хочу обеспечить ваш приезд; ведь нам нужно будет сделать многое: и рояль перевезти и ковры, и книги из Тифлиса, и кроме того придется прикупить некоторые вещи. Ты не подумай, что для меня думать об этом хлопотно. Наоборот страшно радостно, и я мечтаю, чтоб мы зажили, наконец, все вместе и своим собственным домом <… />

Бердяевы настроены печально. Н<иколай /> А<лександрович /> все лежит, кость срастается плохо. У него постоянно толчется народ и, как говорит Л<идия /> Ю<дифовна />, — он с удовольствием принимает "ванны любви". <… />

559.     В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн <8.03.1915. Москва — Тифлис>

8 марта 1915 г.

<… /> Эти дни я усиленно занимался. Почти до конца написал ответ Бердяеву (должно быть, завтра кончу) и еще 6 писем — сбросил с себя всю почтовую тяжесть одним махом. Курсы[57] прислали мне телеграмму: "Согласны ли занять кафедру философии. Получено право. Мейер." Я подумал, подумал (в письме предлагают 7 часов по 400 р. т.е. 2800 р. в год) и ответил отказом, но вежливым: "Будущем году не могу". Вячеслав одобрил. Перед диспутом я подал заявление в факультет о желании моем вести на будущий год практические занятия по Платону. Слыхал от Лопатина, что факультет согласился, и я таким образом смогу несколько развернуться и укорениться в Университете. А мысль углубиться и погрузиться в Платона по уши и в греческий язык — для меня мечта <… />

560.     В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн <15.03.1915. Москва — Тифлис>

15 марта 1915 г.

<… /> Сегодня я чувствую себя утомленным, потому что вчера случился неожиданный "вечер". Позвала нас к себе Маргарита Кирилловна "на Струве". Он судился (присужден к 2 месячному аресту при тюрьме) по этому повду приехал в Москву[58],. Собрались без определенной цели, так — чтоб "поговорить". Струве начал застольную беседу словами о том, что сейчас с особой остротой поставлен национальный вопрос. Вокруг этой темы и пошли разговоры. Говорили один за другим Котляревский, Вячеслав, Булгаков, Новгородцев, Ильин, Турбин, Рачинский и твой супруг. Речи чередовались диалогами со Струве и его "ответами". Было очень сердечно, серьезно и хорошо. Весьма возможно, что из этой беседы что-нибудь вырастет, либо сборник, либо постоянный отдел в "Русской Мысли". Разошлись поздновато, но я никак не мог не пойти. Вячеслав очень хвалил меня. Маргарита Кирилловна выразила полную солидарность с тем, что я говорил, а Струве был несколько озадачен, потому что я поставил ему трудные вопросы, о которых он очевидно никогда не думал. Сегодня чудесный день — солнце и мороз — я выбежал прогуляться и подышать чудесным воздухом. Как мороз, я оживаю и уже спешу воспользоваться им, а в сырые дни сижу дома <… /> Теперь время самое горячее, нужно не упускать ни одного дня. Тогда летом я смогу иметь спокойную работу (Данта кончу и о Джоберти писать буду). Сегодня была у Ивановых жена Скрябина, очень милая дама, вся вращающаяся вокруг своего супруга, забросившая музыку и собственные композиции, чтобы жить всецело им[59]. Она умна и "жертвенна", но впечатление получилось очень грустное. Что-то все-таки неуютное есть в нем, замкнутость в себе, в каких-то больших, но ограниченных сферах; сын необыкновенно развитой и музыкальный (7 лет), все боится "сойти с ума"[60]. Просто страшно было слушать ее рассказы (она рассказывала просто, почти весело). Как люди ходят над безднами <… />

Позавчера была у меня Люся с Домночкой. Она еще похудела. Одета очень элегантно. С своими компаньонами по найму квартиры расходится. Хочет даже бросить службу в Центральном [нрзб] и ехать на войну. С Домночкой она очень хорошо встретилась. Ивановым всем понравилась. Лидия нашла, что она "безумно красива", как все Флоренские <… />

561.     М.К.Морозова — Е.Н.Трубецкому[61] <16.03.1915. Москва — Москва>

Дорогой мой ангел, спасибо за письмо! Напишу только один раз, больше писать не буду, а то тебе наверно неприятно. Начала говеть, молюсь за тебя! Очень больно, что столько причиняю тебе страдания. Совсем не этого хотела бы!

Я очень рада, что ты все больше приходишь к заключению, что Петроград не Москва и что там лишь небольшая кучка людей тебя понимающих! И все твои Ковалевкие и Петражицкие недалеко ушли! А скептицизм это просто душевная бездарность! Еще очень важное подтверждение моей оценке Петрограда я получила на днях от П.Б.Струве. Он приехал в Москву в пятницу и просил меня на субботу вечер пригласить 8 человек с тем, чтобы поделиться своими мыслями.

Эти 8 человек: Рачок[62], Булгаков, Эрн, Вяч. Иванов, Котляревский, Новгородцев, Ильин, Гершензон. Все пришли, только тебя так недоставало, что и передать не в силах. Беседа была прямо знаменательная. Очень, очень тебя прошу, позвони скорее Рачку и расспроси его. Струве остался страшно доволен этим вечером и на другой день даже звонил мне и благодарил меня за то, что я отозвалась, и высказал, что он в Петрограде никогда не находил такого удовлетворенья душевного, и такого сочувствия, и понимания!

Вот подтверждение! Поставил Струве вопрос об оправдании национализма. Он сказал, что национализм может быть оправдан только на религиозной почве, т<ак /> к<ак /> иначе он становится зоологическим, тем, против чего ты выступаешь! Тебя поминали каждую минуту. Постановка этой проблемы для общественного сознания есть великое событие вообще, а такими людьми как Струве особенно. Я так была воодушевлена и радостно взволнована этим всем впечатлением, что не спала всю ночь. Григорий Алексеевич говрил твоими словами. Струве говорил по-своему, но важно дать в этом направлении как можно больше общественному сознанию, иначе грозит большая опасность.

По-моему, надо сделать все, чтобы воскресить в общественном сознании идею Святой Руси и т<ак /> к<ак /> это религиозный идеал, то никакой опасности немецкого национализма здесь нет. Ты в твоей лекции о Софии это делаешь и оттого она особенно хороша, но надо еще определеннее это развивать. Если бы немцы искали в своем Граале содержания своего национализма, то это было бы прекрасно!

Я оттого так рада, что Струве это провозглашает, что он может привлечь широкие круги интеллигенции. Всех бессодержательнее был Ильин, а всех неопределеннее — Новгродцев и Котляревский. Но и эти культуртрегеры все были сочувственны и соглашались! И этому я страшно рада. Пусть каждый в своей сфере основывается на религии и связывает с ней все! Только это и нужно. Боюсь, ты поймешь меня не так, и я рассержусь тогда до болезни, т<ак /> к<ак /> я очень этим захвачена и не могу, и не хочу всегда рассуждать. Хочу, чтобы без рассуждения провозглашались любовь и обожание к России, и все силы были положены не на равноправие всех народов (это между прочим), а на раскрытие сокровищ и святыни нашей народной души!

Поговори с Григорием Алексеевичем, пожалуйста, т<ак /> к<ак /> я слишком волнуюсь, чтобы быть понятной и ясной для тебя! Будь здоров, пожалуйста.

Я поеду к Троице с Микой в пятницу и в субботу вернусь. В воскресенье 22-го мы с Микой поедем в Михайловское и вернемся во вторник. Напиши мне так, чтобы я получила письмо в воскресенье утром, здесь. Ради Бога прости меня за все, что я тебе причинила, мне очень, очень это больно! Напиши мне! Целую тебя очень крепко миллион раз!

562.     Е.Н.Трубецкой — М.К.Морозовой[63] <19.03.1915. Москва — Бегичево>

Христос воскресе, моя дорогая,

Пишу тебе заранее, уже в Среду, так как очень боюсь, что в нынешнем году почта будет особенно неаккуратна. Дай тебе Бог, чтобы этот праздник был для тебя в полной мере светлым праздником. Ужасно рад твоей блестящей мысли поговеть с твоим Микой у Троицы. Дай Тебе Бог мир душевный и радость в детях.

Ужасно думать о тех, кто даже в этот день не будут избавлены от необходимости убивать и быть убиваемыми в окопах. Дай Бог, чтобы им хоть Пасху дано было встретить спокойно и без боя.

Гармося, моя родная, дай Бог в этот день всем нам легкости душевной, в особенности тем, кто носит на душе большую и уже давно накопившуюся тяжесть греха. Да простится в этот день всякий грех и в особенности тот, который так больно и так мучительно чувствовать, потому что он вкрадывается в самые естественные и в самые сильные человеческие чувства. Ах, как мучительно хочется, чтобы перед Богом было свято и непорочно все человеческое и в особенности наше с тобой, моя дорогая. Моли Бога, чтобы так было и чтобы ничем не омрачалась ни твоя, ни моя душа.

О чем еще писать, моя дорогая; спорить о "национализме" с тобой не хочется, хоть есть тут большое и опасное недоразумение. Да будет свята и велика пред нами всякая народность; и свой народ надо любить всеми силами души; но национализм требует, чтобы мы любили только свою народность, и попытка примирить это с христианством — чистейшее безумие — вопреки уверениям русских немцев — всех возможных Бернгардовичей и Францевичей[64] на свете. Для них "русская народность" — имущество благоприобретенное; я понимаю, что они из-за нее из кожи вон лезут и стараются — отсюда их национализм. Но для меня и для тебя "быть русским" — это наше родовое имущество; "стараться" нам об этом нечего: все равно, как мы не повернись, мы будем русскими, даже если бы мы заботились о противном. А потому нам национализм в лучшем случае бесполезен, а в худшем — вреден, потому что он стирает всякую грань между нами и теми, кто ради своего народа считает все дозволенным.

Но довольно об этом и не стоит. Ведь ты знаешь, что у меня теперь особенный подъем любви ко всему русскому; и с каждой новой поездкой по России он усиливается; вот и теперь, когда я из Новгорода приехал в диком восторге; может быть именно поэтому я особенно сильно чувствую всю нелепость требования "быть русским": не быть им для меня так же невозможно, как вдруг стать "Францевичем" или "Бернгардовичем" или вдруг вылезти из своей кожи.

Ну прощай, еще раз Христос воскресе. Крепко целую.

563.     С.Н.Булгаков — А.С.Глинке[65] <19.03.1915. Москва — Н.Новгород>

19 марта 1915 г.

Чистый и Великий Четверток

Христос воскресе, милый Александр Сергеевич!

Целую Вас пасхальным целованием и сердце сердцем иду с Вами на встречу к Воскресшему. Помните и то отдаленное и по времени и по внутренним переживаниям чувство, с каким мы встречали Пасху в Киеве в эпоху "Народа"[66]? Брр… как много лжи не видел я тогда в себе и на лжи своей утверждался подбоченясь! Не то, чтобы то, что болело тогда, перестало болеть и теперь, и не то, чтобы теперь стал чувствовать себя лучшим, но все как-то по иному, без мальчишеского незнания себя. А вот стихи пасхальные в "Народе" (Белявской и Вяч. Ив<анова />[67]) вспоминаю и доселе как сноп лучей. Сегодня я с Муночкой и Федей причащался св. Таин, и опять благодарно радуюсь бесконечной милости Спасителя и Его долготерпению.

Впоминаю я, как в 1907 году, приехав из СПб, (член Государственной Думы) проводив своих в Крым, зашел я в церковь с постоянным тогда волнением и жаждой таинства в Чистый Четверг, день, который освящен для меня сильнейшими воспоминаниями детства. Пели "Вечери Твоея Тайныя" и люди шли к Чаше. Я как отверженный, "исшед вон, плакахся горько"[68], и долго шел я по улицам Москвы, плача и всхлипывая о своем бессилии и отверженности, "член Государственной Думы" 2-го призыва… А Отец уже выбежал в то время навстречу блудному сыну… Сейчас на душе особенно тихий свет и покой, п<отому /> ч<то /> сметена и угнетена она была и не только по вечной впечатлительности своей и скверной способности отзываться на всякие бури в стакане воды, но по той глубокой тоске, которая все более меня захватывает от войны, т.е. от моего неучастия — не в войне, а в несении ее креста. Вы понимаете это чувство, п<отому /> ч<то /> оно остро было у Вас в начале войны, а у меня все сильнее становится с течением времени. И кажется вся жизнь преступление. Не буду говорить о бродящих у меня планах и мечтать, п<отому /> ч<то /> не уверен в осуществимости их, да и все равно, это дало бы только некоторый личный исход. — Исконная же наша общая мечта все сильнее в душе[69], иногда кажется, что только внешние препятствия (необходимость службы для заработка) отдаляют от осуществления, хотя это, конечно, не так. При этом я не о служении, а лишь о достижении для себя, о некотором религиозном эгоизме, хотя и не знаю, неправ ли я в этом, и, во всяком случае, в искренности этой правде, чем в ложном и сентиментальном предначертании "служения", довольно с меня было этих служений…

В семье у нас, слава Богу, сейчас благополучно. Надеюсь и у Вас теперь спокойнее? Я еще не побагодарил Вас за фотографию Вашу (Эрну я передал). Портрет хорош, но голова одна слишком велика и заставляет предполагать туловище гораздо более основательное, нежели каковым Вы располагаете. Это общее свойство головных портретов.

Наши общие приятели благополучны пока. Н.А. Бердяев сломал себе, поскользнувшись на улице, ногу и лежит; кажется, перелом не серьезный и скоро встанет. О духовном его состоянии не хочется говорить, тем более, что я сохраняю веру в добрый для него исход его идейных авантюр, хотя и не приемлю этого авантюризма. Эрн недано магистровался. Как всегда добр, энергичен, полемичен и на свете боится, кажется, только сырости. Вяч. Ив<анов /> благополучен. Совместная жизнь с Эрном на нем, конечно, отражается, но я нахожу, по учете всего, что влияние это для него благотворно и оздоровляюще, и, кроме того, устраняет разные возможности инфекций, которым наш друг подвержен (ведь стоит только вспомнить, какого дурака из него валял "Георгий" Чулков![70] Кстати, последний болен легкими и даже был опасен, я как-то встретил Над<ежду /> Григ<орьевну />, его жену, и она рассказывала, — вспомнили и о Вас с нею).

Павел ездил месяц с санитарным поездом с вагоном-церковью, собирался ехать снова, как только освободиться; я еще не видал его по возвращении и не слыхал от него об его впечатлениях. Авва здоров (если не считать рождественской хвори), "окормляет голубиц" и возится с голубцами, из которых однако мало настоящих голубей. Слышали ли Вы,что В.В.Розанов был на Рождестве тяжело и даже опасно болен сердцем? Теперь он начал опять писать и, кажется, поправился, хотя в восстановление его сил как-то не верится. Был он в Москве, был и у меня, впервые после того, как вместе с Вами обедал у нас в день открытия памятника Гоголю[71]. Иногда меняемся письмами.

Вот Вам раппорт о Москве, который Вы склонны считать у меня актом дисциплины и послушания, что есть все-таки <нрзб>, хотя и дружеский, пасквиль.

Дописали ли Вы свое "письмо" ко мне о войне? Если не хотите печатать, то хоть для моего личного употребления пришлите. Религиозно-философское общество в этом году проявляло довольно оживленную и "патриотическую" деятельность: зубоскальствуйте себе на здоровье! А вот Вам послушание: оснуйте в Нижнем, на страх интеллигенции горьковской, религиозно-философское общество с Вами — председателем и А.С. Мишенькиным — секретарем (или наоборот), поищите преподавателей семинарии, Мельникова раскачайте, м<ожет /> б<ыть />, гастролеры будут и кирилломефодийствуйте наздороье. Оному кандидату в председатели или секретари будущего Нижегородского религиозно-философского общества мой привет. Печатание Шмидт замедлилось из-за моей занятости и медлительности о. Павла.

Привет Ольге Федоровне и детям Вашим. Елена Ивановна шлет отдельный привет обоим. Да хранит Вас Заступница Небесная.

Целую Вас. Любящий С.Б.

564.     М.К.Морозова — Е.Н.Трубецкому[72] <22.03.1915. Михайловское — Бегичево>

Христос воскресе, мой дорогой!

Надеюсь, что хорошо говел и хорошо проведешь Пасху! Надеюсь, что тебе по крайней мере принесут мир душевный твои безумные поступки. О себе мне не хочется говорить, я очень страдаю и не примиряюсь с твоим отношением ко мне. б этом довольно, ты и так знаешь, каково мне! И зачем?! Понять не могу и никогда не пойму! Впрочем, делай как знаешь! Вся моя душа кипит и возмущается! Ну довольно об этом! Я говела очень хорошо и без всяких ужасов и верю, что Бог простит, что Он Любовь и Милосердие, а не палач людей! Люди же ничтожны бесконечно! Причащалась я в Четверг. Вчера мы с Микой ездили к Троице к Плащанице. Чудная была служба! Как-то неизмеримо сильнее чувствуешь Православие и Россию там! Рака мощей св. Сергия на меня всегда потрясающе действует! Слова Ключевского, что пока она есть и притекает к ней народ, до тех пор стоит Россия, вдохновенны. Когда прикладываешься, то как будто приобщаешься лучшей, святой душе России! И этот национализм святой, и не о гордыне он говорит, и не Бернгардовичи и Францевичи его сочиняют, а он у нас есть, и давно нам дан, только надо его воскресить и освятить по-новому. Какая чудная толпа у Троицы, настоящие коренные мужики и бабы — богомольцы! Во всяком случае с безличным либерализмом я не примирюсь и с "Русскими Ведомостями" я не пойду. Надо, чтобы было сказано настоящее слово для общественного сознания, кроме критики и запрещения. Об этом надо думать и я глубоко благодарна Струве, что он подымает этот вопрос, а каждый свободен думать по-своему. Ну, до свидания! Я испытываю огромное внутреннее препятствие по отношению к тебе, что-то мне мешает быть близкой к тебе, я сдержана не нарочно, а потому что не могу. А ты наверно наоборот — тебе это-то все и нравится! Потому что это не жизнь, а теория и сентиментальность.

565.     В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн <23.03.1915. Москва — Тифлис>

23 марта 1915 г.

<… /> Статья о Царьграде напечатана сегодня в пасхальном №[73], и в то же время редакция написала статейку по поводу нее! Так что с одной стороны они меня ценят, а с другой все стараются что-то "оговорить" и глуповато выходит. Я и рад. Этим сами они создают мне в "Утре России" "автономное" положение, — и я таким образом никак не буду ответственен за то, что они пишут в других отделах (иногда очень скверно) <… />

566.     Е.Н.Трубецкой — М.К.Морозовой[74] <24.03.1915. Москва — Михайловское>

24 марта, вторник

<… /> Получив твое последнее письмо, я сначала рассердился на абсолютное непонимание меня, которое там высказалось. Хотел тебе написать на эту тему, что если после стольких лет, что ты меня знаешь, ты не научилась отличать меня даже от "Русских Ведомостей", то, значит, не стоило со мной и знакомиться. Почувствовал я себя и вообще лишним для тебя: когда меня нет, — в кругу твоих немецких профессоров русского национального чувства царит полное дружеское согласие, которое один я нарушил бы резким диссонансом. По твоему письму выходит, что они тебе гораздо ближе и нужнее меня. И я хотел тебе сказать — "ну и ступай к ним, зачем тебе я?"

Все это я хотел тебе написать, и по отношению к твоему письму все это и многое другое было бы справедливо. Но тут вдруг меня захватила тоска по тебе; больно и тяжело мне стало почувствовать себя без тебя на праздниках. Ты кипишь и негодуешь, и я тебя понимаю, потому что мне до боли хочется тебя видеть, забыться с тобой и крепко накрепко тебя расцеловать: от того это твое умышленное милое непонимание, упреки в космополитизме и т.п. — Я так же, получив твое письмо, в раздражении и досаде стал разыскивать в твоих словах и поступках следы "немецкого" твоего происхождения, хотел выругать тебя "немкой" и т.п. Но тут мне вдруг представилась милая катастрофическая бровь, слезки и отогнутые углы рта, так живо напопминающие ревущую Марусю. И вдруг — вместо гнева — прилив нежности к этой милой, дорогой и бесценной "немке".

Ах, милая, милая, дорогая, что мне делать и как мне бороться с этой могучей, нежной, страстной, но все же грешной любовью! Право, порой я дохожу до отчаяния! Какую другую волну любви, еще более могучую, противопоставить этой любви? Разве уйти куда-нибудь на Кавказ — в опасное место — бороться с тифом, как делал Геловани[75], и там найти исход, который в самом деле покрывает грех и освобождает от него?

Много, много я думаю об этом и о многом в этом роде. Вообще, хорошо ли, что я все "читаю лекции" о том, как другие жертвуют собой. А сам-то я, что я делаю и чем жертвую? — Пустяками, делаю приятное себе, потому что наслаждаюсь и творчеством, и передачей этого творчества другим. А другие идут на Голгофу. Вот, что нужно, вот, что высшее в жизни, без чего и творчество бессильно и нет настоящей любви.

Не есть ли это и для тебя настоящий исход? Может быть, ты тогда поймешь меня и примиришься со мною внутренно, когда увидишь меня не в спокойной домашней обстановке, а в месте несравненно более опасном и при деле тяжелом и трудном?

Милая, тысячу раз милая и дорогая. Теперь уже скоро мы увидимся с тобой, наговоримся, поплачем, посмеемся и крепко поцелуемся. Не так ли, моя родная? А пока еще раз крепко, крепко тебя целую.

567.     В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн <24.03.1915. Москва — Тифлис>

24 марта 1915 г.

<… /> Вчера у меня был Анатолий Петрович[76]. В это время были Ивановы, мы пошли в столовую, Анатолий Петрович немного смутился, но потом разошелся и очень интересно говорил о войне. Потом Ивановы пошли к Бердяевым на именины, а я остался с А.П. и просидел с ним до 12¹/₂ часов. Его визит мне был очень приятен. Мы первый раз видимся так основательно. 28-го он возвращается. Постараюсь у него побывать <… /> Я через Веру заказал для Лидии Юдифовны цветы, магазинщик ошибся и вместо одной розы принес ей две, одну необыкновенно великолепную. Л<идия /> Ю<дифовна /> прислала мне с Ивановыми хорошенькое граненое "сапфирное" яичко с запискою "Дар василиску от друга его". <… /> На первый день Пасхи был "Алешка". Прочел вслух свой рассказ из "Рус<ских /> Вед<омостей />"[77], сидел долго, заговорился. Мы с Вяч<еславом /> его похвалили, и он был очень доволен. Как раз письмо твое, где ты вспоминаешь его, я читал при нем и, если б он скосил глаза и "нырнул" взглядом в письмо, он бы с удивлением прочел "Алешка"<… />

568.     В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн <27.03.1915. Москва — Тифлис>

27 марта 1915 г.

<… /> По утрам работаю регулярно, в исполнение своей "большой судостроительной программы". Я решил очень много сделать за лето, да это и необходимо и по чисто литературным соображениям. Нужно непременно дать в майскую книжку "Вопр<осов /> филос<офии /> и псих<ологии />" статью о Джоберти. Во-первых, для того, чтобы постепенно создавалась диссертация, во-вторых, всякая моя статья в "Вопросах" "консолидирует" мое положение с "тактической точки зрения". 25-го, в день Благовещения, у нас был роскошный весенний день, на улицах шумные потоки, и мне ужасно вдруг стало скучно от своей комнатной жизни и захотелось на простор — в поля, в леса, на море, в горы, только куда-нибудь поближе к земле и к солнцу <… />

Очень хорошее письмо получил от Волжского <… /> Кн<язь /> Звенигородский[78] прислал старинное издание Сковороды. <… />

569.     В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн <31.03.1915. Москва — Тифлис>

31 марта 1915 г.

<… /> Думаю о тебе все время, а вот когда писал тебе последний раз, никак вспомнить не могу — чи два дня тому назад, чи три дня. Пожалуйста, прости и не сердись, ибо я, во-первых, кончил вторую статью о Царьграде[79], во-вторых, болел и выздоровел за эти дни, в-третьих за эти дни было много людей — Балтрушайтис, Скрябин, Рачинский, Булгаков, Гершензон, петербургский Каблуков и т.д. и т.д. Еще успел принять 1 ванну. И еще вчера ночью в 12 часов был разбужен Павлушей и с ним просидел, вернее, пролежал до половины второго, когда вернулся Вячеслав из своих ночных странствий. С Павлушей говорил очень мало, ибо 1. был пробужен от сна и плохо соображал; 2. он выходил из моей комнаты мыться, есть яичницу и отбиваться от Марии Михайловны, которая хотела угостить его ванною, ждавшею Вячеслава. И все же душевно с ним соприкоснулся хорошо, хотя и сквозь сон. От войска у него впечатление светлое — в чисто духовном смысле, хотя и говорит о "непорядках". Для Павлуши это марка очень большая. Твой привет я передал в совершенной всецелости, и он был очень доволен. Тебе принес маленький молитвенник, привезенный им из-под Оссовца <… /> Мне принес посмотреть "Известия Академии наук" со статьей знатока Сковороды проф. Багалея о "сочинениях Сковороды и стоящих в связи с ними исследованиях"[80]. Здесь 10 стр. посвящено разбору моего Сковороды, весьма лестному и хвалебному. И это я прочел сквозь сон, а книжку Павлуша утром уже унес, и я очень жалею, что не могу показать разбора Карлушке, у него бы наверное в зобу дыхание сперло от того, как о зяте его пишут в "Известиях Императорской Академии Наук"!! Скажи ему еще, что через 10 лет, быть может, и моя речь о Канте дождется такого же признания! Тогда я в "Мемуарах" сообщу о том, как меня судили в Пятигорске два юриста — один настоящий, а другой вдохновенный и как они мне вынесли обвинительный вердикт. И пригвождю их к позорному столбу!! <… />

570.     В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн <8.04.1915. Москва — Тифлис>

8 апреля 1915 г.

<… /> Вчера у Бердяевых был вечер, многолюдный и блестящий. Л.Ю. сшила себе новое платье, очень великолепное; по наведенным справкам подарено ей на именины. Гвоздем вечера оказалась читка юмористических произведений, предназначенных для нашего интимного журнала "Бульвар и Переулок"[81]. Журнал этот мы задумали, смеясь, когда Л.Ю. была у нас в прошлый раз перед падением Н.А. Я тебе не писал, чтобы не томить ожиданием. Теперь можно сказать журнал родился и вышел чрезвычайно удачным. Особенный успех имели: превосходная юмористическая теория словесности М.О.Гершензона[82] и моя статейка "Бульварная пресса и переулочная точка зрения". Я хвалил взасос Гершензона, а он был "очарован" моей чепухой. Журнал без подписчиков, — только для участников. Как получу свой экземпляр — сейчас же вышлю тебе. Но это очевидно будет через несколько недель. Вячеслав написал остроумную пародию на меня[83]. Блеснула и Л.Ю.[84] Очень недурно выступили Вера[85] и Гершензон. Дальше обещаны вещи: Булгакова, Балтрушайтиса, Толстого. Последний пришел вчера в 12 ч. и чтения уже не застал, но вдохновился пересказами и спросил с комико-серьезным сосанием трубки: "Вячеслав Иванович (голосом нежным), а можно мне… две вещи написать. Одну драматическую, а другую в стихах?" Словом, тебе будет доставлено удовольствие. А пародию Вяч. Ивановича перепишу и пришлю. Я ушел в час и сегодня немного болит голова, потому что все последнее время ложился в 11 (уверяю тебя!). Представь, сегодня в доме Ивановых великая радость. Утром неожиданно, без всяких предупреждений появился Костя[86], здоровый, целый, живой, веселый, красивый, добрый и скромный. Оказывается дали ему маленькую "командировочку", очевидно проветриться. Он ужасно мил. Безумно похож губами на Лидию Дмитриевну[87], очень хороший голубой взгляд. По разговору полная противоположность Сереже[88]. Говорит просто, без всяких пессимизмов, деловито и быстро. Настоящий военный, как твои братья. И так спокойно сидит за столом, что совершенно не верится, что этот юноша с первого дня войны, как Жоржик[89], вел боевую жизнь. Он представлен к Владимиру[90]. Много раз жизнь была на волоске. Я к нему чувствую большую симпатию <… />

571.     В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн <14.04.1915. Москва — Тифлис>

14 апреля 1915 г.

<… /> Все эти дни был болен Скрябин, тревожно и тяжело[91]. Часто приходил Балтрушайтис от него. Вячеславу было очень тяжело. Вчера вечером он у него был и был бесконечно тронут детскостью Скрябина и изумительной твердостью его жены. Сегодня Скрябин скончался, ночью причастившись вместе с женою. Они остались без всяких средств. Вяч<еслав /> с другими оснует организацию для сбора денег[92]. Это все должно быть в больших размерах. Сейчас был у них кн. Трубецкой, горячо отозвался на сбор. Странно мне, что при последнем визите Скрябина с женою я чувствовал, что над ним нависла Судьба <… />

572.     В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн <15.04.1915. Москва — Тифлис>

15 апреля 1915 г.

<… /> Ивановы очень разочарованы, что лето мы не проводим вместе. Они хотят на будущий год нанять квартиру в 9 комнат и две отдать нам, чтобы жить с нами вместе. Это было бы идеально! Они смотрят квартиры, но я что-то не очень в это верю. Во всяком случае радует самое их желание и самая их готовность. В редкие дни когда я выхожу, я посматриваю на красные билетики[93] и вижу, что квартиры нам по карману существуют <… />

573.     В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн <16.04.1915. Москва — Тифлис>

16 апреля 1915 г.

<… /> Несколько дней тому назад (я не успел написать в прошлом письме) я был у Грушки, нашего декана Побудило меня заехать к нему то, что он очень уж горячо поздравлял меня на диспуте и вместо одного раза, как все, поцеловал и обнял второй раз в передней. Из-за этого я решил, что симпатия. В тот вечер, когда я позвонил ему, он уезжал в Одессу председателем испытательной комиссии. Несмотря на суматоху просил непременно приехать, чтоб рассказть в чем дело. Я взял лихача и поехал. Принял он меня очень любезно и во-первых сказал, что будет ходатайствовать о вознаграждении за мой семинарий по Платону в будущем году, а во-вторых на мой вопрос, могу ли я рассчитывать в дальнейшем устроиться при Московском Университете, т.е. получить кафедру, — совершено откровенно рассказал мне факультетские дела. Выходит так, что и там две партии, одна мне сочувствует, другая нет. Сочувствующих больше, и в случае моей кандидатуры голосов за меня соберется по его мнению больше. Но зато, пока что кафедру занимает Лопатин, который действительно агитирует против меня [нрзб]. Челпанов не только перед деканом, но и перед факультетом стоит за меня. Словом Грушка сказал мне, что в пессимизм я впадать не должен и хорошо бы, если бы я теперь же принялся за докторскую диссертацию <… />

Сегодня хоронили Скрябина. Я не пошел из-за дождя. Вяч<еслав /> потрясен. Сегодня же рождение Лидии. Я подарил ей несколько етуд’ов Скрябина <… />

574.     В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн <22.04.1915. Москва — Тифлис>

22 апреля 1915 г.

<… /> Близится уже отъезд, и это с особенной благодарностью заставляет меня обращаться мыслью к изумительным свойствам семьи Ивановых, в которой я себя чувствовал все время как родным. Их заботливости и любви нет конца. Всегда выходит так, что, живя у них и пользуясь их гостеприимством, я же их обязываю, и мой отъезд все время подчеркивают как большую убыль в их доме. На днях у Вячеслава было собрание всяких "мужчин", организующих вечер в пользу одного нуждающегося киевского литератора. Было много народу: Шпетт, Шестов, Гольденвейзер, Алешка, Гершензон, Юргис[94], Жилкин, Жиляев[95]. Вера и Лидия чувствовали себя торжественно, о чем сейчас же мне сообщили, т.к. у обеих было по "профессору". Жиляев, очень талантливый ученик Скрябина, превосходно играл вещи Скрябина <… /> Да, "барышня" Лидия сдала экзамен благополучно. Получила четверку. И, значит, переходит к Гольденвейзеру в профессорский класс. Вячеслав торжествует, а сама Лидия повеселела и теперь порхает по Москве и за Москвой. Вера страшно учится. Вчера произошел инцидент. За смертью Корша[96] редакцию "Греческих лириков" Сабашников передал Вячеславу. Вчера пришел Ньюфаунлендер[97] и очень дерзко заговорил, как он согласен и как он не согласен с Вяч<еславом /> работать, не осведомившись даже, что думает сам Вячеслав. Вяч<еслав /> устроил "ассаже"[98]. Нидерлендер запутался, проврался и когда Вячеслав потребовал взять слова, обидные для Вяч<еслава />, обратно, отказался. Разговор кончился, и он моментально вылетел. Вяч<еслав /> был безукоризнен, т<ак /> ч<то /> Ньюфаунлендер в доме Ивановых прекратился очевидно навсегда. Все включительно с Верой даже обрадовались. Хорошо, что Нидерлендер показал свои грязные ноготки раньше, чем Вяч<еслав /> втянулся в редактирование совместно с ним целого тома. Он бы совсем измучил Вячеслава <… />

575.     В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн <27.04.1915. Москва — Тифлис>

27 апреля 1915 г.

<… /> Если бы ты знала, сколько квартир пересмотрели мы с М<арией /> М<ихайловной /> за это время (к сожалению ничего подходящего не нашли), ты бы увидела, как хотели бы Ивановы поселиться с нами на будущий год. Вчера с Костей[99], вернувшимся из Петербурга, с Лидией и Васькой[100] мы ездили в Петровско-Разумовское. Я не мог отказать "барышне", п<отому /> ч<то /> без меня не соглашался ехать Костя, а им хотелось проездиться. Вернувшись в 9 часов, я не успел написать тебе письмо, как хотел. Сегодня у меня был монах-имесловец о. Манасия, приехал спросить, готова ли моя работа об имясловии[101], а я с лета ее не трогал. О. Павел писал о ней о. А.Булатовичу и тот, уезжая на войну, "завещал", как говорит Манасия, сестрице своей, чтобы работа "Эрна" об имясловии была ими издана. Это меня очень тронуло <… /> Для обеспечения семьи Скрябина пожертвовали уже 26 тыс. рублей. А нужно тысяч 70! <… />

576.     С.Н.Булгаков — А.С.Глинке[102] <3.05.1915. Москва — Н.Новгород>

3 мая 1915. Москва

Дорогой Александр Сергеевич!

Вашу рукопись через посредство князя, я пристроил в "Войну и культуру" (хотя и размер ее не может не вызвать нареканий, но ничего). Сокращений я не производил (только устранил цитату из Хомякова на стр. 165—166, Вами предназначенную к исключению), представляя это Вам самому. В Вас слабость к длинным цитатам — неудовлетворенное профессорство. Я в своих курсах даю большие цитаты и делаю это сознательно, но тем более не люблю этого в своих литературных работах. Нахожу, что и Ваш очерк — живой, взволнованный и интересный — длинные цитаты обременяют и расхолаживают. Я дал Ваш адрес для присылки корректуры. Дать Вам возможность познакомиться со Шмидт теперь я не могу, потому что не стану пересылать по почте, а иного случая нет. Подождите до осени. Мои перспективы остаются неясны, но мечтаю о поездке в Галицию. Как тяжело и трудно будет Вам летом одному и в городе! Ну, Христос с Вами! Поклон Ольге Федоровне.

Ваш С.Б.

577.     М.К.Морозова — Е.Н.Трубецкому[103] <весна 1915 ?] />

<… /> На меня доклад Столпнера[104] произвел потрясающее впечатление огромной внутренней трагедией еврейства! Они все потеряли — им остается только обратиться к Христу! Как страшно, что они к Нему шли и вдруг отвернулись и к какой бездне подошли! И социализм не спасет! Этот Столпнер есть действительно яркий представитель современного еврейства, а потому это было замечательно интересно.

Возражали Флоренский, Булгаков и Иван. Первые два были недовольны рационализмом Столпнера и защищали мистицизм Каббалы. Но это был взгляд исторический и научный, а практически говорить было, я думаю, даже и нельзя! Страшно обнаружить весь ужас их религиозной жизни <… />

578.     В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн <4.05.1915. Москва — Тифлис>

4 мая 1915 г.

<… /> В тот день, написав письмо, я пошел к Зюну[105] в гостиницу; там застал у него его товарищей по полку, очень славных и милых ребят. Потом Зюн со мною пришел к нам и, т.к. ему хотелось прогуляться, мы решили проехать на Воробьевы. Поехали с Верой и Лидией[106]. День был чудесный. Деревья чуть-чуть только покрылись листвой. С террасы Крынкина, где мы пили прохладительное, открывался роскошный вид, не уступающий виду с Гианицоло[107]. Жорж был очень доволен. Но так как времени до отхода поезда оставалось страшно мало, то мы быстро спустились к реке, чтобы выйти к Девичьему монастырю, переехали на пароме — и тут я успел для Зюна захватить извозчика. До монастыря оставалось еще версты три. Здесь мы и расстались, потому что другого извозчика не было, а оставить Веру и Лидию в поле, где шаталось много народа (1 мая), я не мог. Зюн нам очень долго махал шапкой, а мы ему платками до тех пор, пока бугор не скрыл его от нас. Он ужасно добрый и хороший, и на ласку ответчив. И Лидия и Вера были, конечно, страшно довольны редким для них блестящим кавалером <… />

579.     С.Н.Булгаков — А.С.Глинке[108] <24.05.1915. Москва — Н.Новгород>

Москва. 24 мая 1915.

Дорогой Александр Сергеевич!

Ваше письмо застало меня еще в Москве, и я немедленно навел по телефону справки о судьбе Вашей корректуры. Оказывается, она действительно еще не послана. В этом не следует видеть ничего кроме небрежности, — типография Сытина столь же нуждается в понукании, как и всякая другая типография. Обещали послать корректуру, значит Вы должны получить ее в середине недели. Если этого не будет, советую Вам обратиться к Г.А.Рачинскому с просьбой справиться по телефону или кого-нибудь еще (тел. 4-55-70), от десяти до одного часу. Упомянуть про перемену адреса Вашего забыл, да ведь не беда?

Что же касается гонорара (который рассчитывается как 25% к общей валовой оценке издания: цена, умноженная на количество экз<емпляров />, обычно 3000), то рекомендую Вам по истечении некоторго времени после отсылки корректуры, чтобы брошюра успела напечататься, обратиться с письмом в правления товарищества Сытина на имя Николая Ивановича Сытина, и он уже распорядится. Так мне посоветовали.

Как видите, я все еще в Москве, хотя уже собираюсь ее так или иначе оставлять. Мишенькина при его проезде не видел, слышал, что он проехал в санитарном поезде, а что с ним дальше, не знаю.

Последнюю неделю провел в Сергиевом Посаде, в гостях у отца Павла, который просил Вам очень кланяться. Там же и авва неподалеку. Излишне говорить, что это было очень хорошо. Как уныло Вам теперь одному вдали от семьи, да еще при столь трудных обстоятельствах наших! Да хранит Вас Господь!

Я уже проводил всех и тоже один все ждал у моря погоды. — Сейчас имел последний разговор. Комиссии для меня на войну, благодаря изменившемуся военному положению, теперь нет. Уезжаю в Крым. Буду, в случае нужды, вызван телеграммою. Пока прощайте. Целую Вас. Христос с Вами.

Ваш С.Б.

580.     Е.Н.Трубецкой — М.К.Морозовой[109] <8.06.1915. Бегичево — Москва>

8 июня 1915

<… /> Вечером, накануне отъезда из Москвы у меня экспромтом собрался весьма интересный вечер: просил позволения зайти Струве[110] с Маклаковым[111] (оба они были на Земском съезде)[112]. Но внезапно пришли еще Котляревский[113], князь Львов[114], Игорь Демидов[115], Поль Бутенев[116] и Володя Трубецкой[117]. Говорили об остром внутреннем положении; все ломали голову, — кого бы послать к Государю, чтобы убедить его уволить министра Маклакова[118], и приходили в отчаяние, т<ак /> к<ак /> известие из Петербурга гласит, что положение его — очень крепко. Каково же было мое радостное изумление, когда на другое утро мы прочли об увольнении Маклакова. Это — событие огромной важности: при Маклакове созвать Думу было нельзя, а теперь — можно[119]. Это большая уступка общественному мнению, благодаря которой отменено важнейшее препятствие к объединению общественных сил вокруг правительства[120]. <… />

581.     Е.Н.Трубецкой — М.К.Морозовой[121] <23.06.1915. Бегичево — Михайловское>

<… /> Ты не можешь себе представить, как меня тянет к тебе: до боли тянет. Все подробности приезда припоминаются до мелочей и словно дразнят. Бесконечно длинный перегон от Малояролславца до 15-го разъезда, потом поезд мешает дойти до лошадей, потом лошади не дают сесть и Григорий их не может удержать, потом бесконечно далеко ехать до Михайловского. Потом, наконец, сосны Михайловского, официальная, притворно-ранодушная встреча на балконе с рукопожатием, медленный уход в заветную комнату… И только вдруг там мы одни, одни в целом мире вдвоем; и сразу все плотины прорваны! Опять потоки горячих, искренних, бессмысленных, милых, волнующих слов, сумашествия; как-будто мне опять 20-25 лет <… />

582.     Г.А.Рачинский — М.К.Морозовой[122] <5.07.1915. Бобровка — Михайловское>

<… /> Я очень рад, что С.Н.Дурылин принялся за своего Лескова[123]: думаю, что книжка выйдет хорошая. Он пишет мне, что хочет ее прочесть мне и посоветоваться со мной. Он Вам читал часть ее, какое у Вас впечатление от слышанного?<… />

583.     С.Н.Булгаков — А.С.Глинке[124] <7.07.1915. Кореиз — Н.Новгород>

Кореиз, 7 июля 1915 г.

Дорогой Александр Сергеевич!

Я так и не имею вестей, появилась ли Ваша брошюра. Накануне отъезда я справлялся (как и писал Вам), и мне была обещана корректура через два дня. Но знаю, что без понуканий это могло и задержаться. Дайте вести о себе. Как живете? Как видите, все мои порывания на фронт лопнули подобно многим благим порывам, впрочем, по независящим обстоятельствам, и я оставил это с грызущим чувством виновности и бессилия. Нечего говорить, что лето мучительное, но, укоряя и осуждая себя за все и во всем, я благословляю по-прежнему происходящее и с некоторым ужасом вспоминаю о той мерзости, которая царила в мире до войны. Внутренно я живу значительно, как-то все яснее обозначается многое в жизни, что доселе было неясно, но сил, сил перевести в жизнь узренное, по-прежнему нет, так и мучусь. Вы поймете меня. Как А.С.Мишенькин? Он уехал тогда, но устроился ли? Или вернулся ни с чем? Не забудьте написать. Вы по-прежнему сидите один в Нижнем? Хоть бы познакомились с Мельниковым, кстати я ему сейчас писал о Шм<идт />.

Да хранит Вас Матерь Божия! Целую Вас.

Ваш С.Б.

584.     С.Н.Булгаков — А.С.Глинке[125] <19.07.1915. Москва — Н.Новгород>

19/VII. 1915.

День преп. Серафима — годовщина войны

Дорогой Александр Сергеевич!

Ваше письмо от 14-го получил. Если нужно будет оказывать давление на Сытина, напишите, я попрошу князя, а мои собственные шансы там, судя по некоторым признакам, равны нулю.

Мельникова я рекомендовал Вам совсем не "о Шмидт" (я на этот счет нахожусь с ним в прямых сношениях), и не для духовных разговоров с этим ленивым увальнем, но как красочное бытовое явление в Вашем вкусе (то, что в Кожевникове Вас отчасти пленяло) с массой воспоминаний и наблюдений, жизненных и литературных, тоже в вашем вкусе. Одним словом, я хотел Вас развлекать в вашем одиночестве летнем, и только всего.

Ваши слова о "романе" с Шм<идт /> психологически очень метки и, вероятно, в известном смысле и верны. Только, как вы увидите, это и ответственнее, и страшнее, чем все мои другие "романы", так что один я, не разделив это бремя с о. Павлом, не знаю, подъял ли бы. Особенно все ответственно становится на фоне событий, ею предвиденных в общем. Почти все уже напечатано, — прочтете осенью, будет и маленький вступительный биографический очерк. Вы меня осудите, я знаю, но, когда будете судить, мысленно поставьте себя в мое положение и ответственность.

Живется и по поводу хода войны, и по причине, как никогда осознанного своего бессилия и ненужности, трудно и порой сверхмучительно (как будто смерть заживо), но порою благодатно и как-то освободительно. Очень бы хотелось с Вами видеться и обменяться мыслями и чувствами на тему, Вам известную и нам общую, и с небывалой конкретностью теперь ставшую в душе. Неужели же и это "роман"? Господи, спаси и сохрани! Здесь до сентября. Авва в Посаде, Эрн, кажется, в Анапе, — не писал. Привет А.С.Мишенькину, жду от него письма.

Христос с вами!

Ваш С.Б.

585.     М.К.Морозова — Е.Н.Трубецкому[126] <лето 1915 ? Михайловское — Бегичево ?] />

<… /> Мне рассказал Петровский, что в имении Сухотиных существует альбом, где сам Соловьев написал, что его любимый писатель Гофман и его любимая вещь "Золотой горшок"[127] <… />

586.     Г.А.Рачинский — М.К.Морозовой[128] <24.07.1915. Бобровка — Михайловское>

<… /> Моя племяница, ее муж — химик и их родные и друзья, живущие здесь с нами, все очень добрые и хорошие люди, но все, за исключением только, и то не вполне, художницы Остроумовой-Лебедевой[129], реалисты и либералы отвлеченно кадетского закала; о религии и настоящей, как мы ее с Вами понимаем, любви к России и помину нет. Так что многие из своих мыслей и чувств приходится держать про себя во избежание бесполезных и только раздражающих споров. А теперь более, чем когда-либо, надо "иметь горé сердца"[130]! Известия с театра войны в уныние меня не приводят, но чувствую, что только теперь началась настоящая "трагедия" и мы подходим к действительной Голгофе, после которой нас будет ждать светлое воскресение Руси. Зима эта будет для всех нас многознаменательна: надо неустанно продолжать дело духовной проповеди, не бросать того, что начато было в нашем Религиозно-философском обществе и в "Войне и культуре". Чтобы бороться, как следует, нужна надежда на светлое будущее и глубокое и верное понимание его. А этого все еще так недостает в квази-интеллигентном обществе. Надо бросить все эти ни к чему не ведущие споры и перекоры о Востоке и Западе, падении вековой немецкой культуры и какой-то борьбе за Логос, и понять, наконец, что дело сейчас идет о всем человечестве, что потрясен в своих духовных основах весь христианский мир, и что мы, русские, если хотим сделать предуказанное нам великое дело, должны выступить с нашей вселенской верой и надеждой и с такими положительными идеалами, которые мир действительно мог бы принять, как благовествование грядущей славы, добра и свободы во Христе Иисусе. Я писал об этом Евгению Николаевичу.

Я очень рад, что Дурылин принялся вплотную за своего Лескова; думаю, как уже писал Вам, что книга выйдет хорошая, только не насовал бы он туда полемики, а убрать ее будет трудно: человек он упрямый и, когда захочет, умеет, как уж, из рук выскакивать. Я очень его люблю и ценю, несмотря на ведомые мне недостатки его, и боюсь влияния на него Самарина и Новоселовского кружка, вкупе с епископами и черносотенным духовенством.

В Самарине, Новоселове и их друзьях очень много хоршего, и я не без пользы для себя бываю в их обществе; но Дурылин склонен брать от них не это глубокое и доброе, а полемический задор и миссионерскую манеру видеть в чужих верованиях только черное и без критики превозносить свое. Вот это-то и страшно и опасно. Я оттого так свирепо и обрушился на него во время его доклада о св. Софии[131], что он мне говорил и исал, что полемики в докладе не будет, а Булгакову, который мне случайно показал письмо, писал, что его доклад отчасти направлен против Трубецкого. Ну да может быть все это еще молодость, и пермелется, Божия мука будет!

Очень мне жаль бедного Эмилия Карловича: у него смысл жизни уходит из-под ног, и как он будет дальше жить — неизвестно! Русским без оговорок он быть не хочет и не может, а немца из него тоже не выйдет: очень уж он воспитан русской землею и вырос в русской атмосфере. У Николая Карловича[132] тоже немалая буря на душе, но у него натура более самостоятельная и менее зараженная немецкой школьной мыслью и философскою культурой Германии последних десятилетий, да к тому же он художник и имеет свое великое свободное дело. Его очень мучит трагдия, переживаемая его братом; а несчастная Анна Михайловна прямо не знает, что ей делать и думать[133].

В таких трагедиях и кризисах, какие мы все переживаем, теперь исход один — глубокая вера во вселенские начала, а пресловутой "культурой", на которой должен быть построен "Мусагет", теперь не спасешься!

Очень я рад за Вас и завидую Вам, что Вы в деревне можете теперь работать с народом и для него: это огромный ресурс и утешение. — Ведь в конечном счете только он нас выведет: он создавал Россию, хранил и лелеял православную веру и все то русское, что в нас ценно и имеет будущее. Нам надо только прийти к нему на помощь, с тем лучшим, что мы вынесли из наших годов учения, под разными указками, в том числе и немецкой, которую мы теперь так ругаем; но и самим надо поучиться у него.<… />

587.     Н.А.Бердяев — неизвестному лицу[134] <17.08.1915>

Письмо ваше, пересланное мне "Бирж<евыми /> Ведом<остями />", подымает очень интересный вопрос. Все, что вы пишите по поводу моей статьи[135], в сущности сводится к вопросу об отношении между личностью и коллективом, о личной ответственности за коллектив, о круговой поруке ответственности. Всеми своими примерами Вы хотите показать, что есть люди, которые в войне не виноваты и потому не должны нести за нее ответственности. Здесь вы вплотную подходите к проблеме индивидуальной судьбы¢ которая рационально не может быть постигнута. Ведь в судьбе каждого человека многое представляется нам несправедливым и незаслуженным. Мы не можем постигнуть, почему у этого человека умирает близкий, почему он беден, почему несчастье и неудача преследуют хороших людей. Всякая судьба есть тайна. Можно верить в высший смысл всего свершающегося в жизни и отвергать [?] легкий случай. Но нам и не дано постигнуть конкретно, почему именно это произошло с нами в жизни, почему отвергающий войну Пахом призывается на войну. Одно только для меня несомненно: личная судьба не может быть выделена из судьбы национальностей, общечеловеческой и мировой, каждый человек несет ответственность за всех и за все. Величайшая иллюзия думать, что находишься вне круговой поруки, потому что исповедуешь какие-нибудь учения, [?] за мир, напр. толстовство. И Пахом несет вину, хотя бы он был самым крайним пацифистом. В национальном организме находится не только тот, кто признает идею национальности, но всякий живущий. Анархист так же пользуется государством, и так же ответственен за государство, как и любой государственник. Вопрос этот решается не состоянием сознания лица, а объективной его принадлежностью к миропорядку, к национальному и государственному бытию. Даже святой в пустыне не может уйти от круговой поруки. Война — ужасна, с ней трудно примириться. Но она есть лишь частный случай ужаса жизни вообще. Жизнь в этом мире вообще ужасна, она вся в насилии, в постоянном убийстве. Трудно примириться с насилиями, которые совершает над человеческой судьбой природа и ее законы. Несчастный Пахом постоянно бывает раздавлен, не одной войной. Насилие войны — лишь частный случай всяких насилий, на котором основана жизнь в этом теле на этой земле. И с этой жизнью можно примириться, лишь приняв ужас жизни внутрь, как путь искупления. Иначе мы обречены внешне бунтовать и быть рабами. Внешнее отрицание войны не освобождает нас. Еще мне хочется сказать, что искупление не есть наказание, что наказание есть чисто внешняя категория, неприложимая к духовной жизни. Поэтому не может быть и речи об арифметически справедливом соответствии между виной и тяжестью искупления вины. Христианство не знает арифметических подсчетов. Слова Христа, сказанные разбойнику — ведь могут произвести впечатление отвержения закона справедливости, в них была милость, а не законническая справедливость. Вот мысли, которые мне пришли в голову по поводу Вашего письма.

Готовый к услугам, Николай Бердяев.

588.     М.К.Морозова — Е.Н.Трубецкому[136] <лето 1915 ?] />

<… /> Я должна назначить за это время два собрания в селе Белкине с крестьянами по поводу устройства народного дома. Это неотложно, но зависит от меня, когда назначить. Затем еще: у меня живут Метнеры и проживут до 26-го июня[137]. После этого дня постоянных гостей не будет, а только вот Кривошеин[138] и С.И.Четвериков[139] <… />

589.     С.Н.Булгаков — А.С.Глинке[140] <6.09.1915. Москва — Н.Новгород>

Дорогой Александр Сергеевич!

По наведенным через секретаря "Войны и культуры" (от имени кн. Е<вгения /> Н<иколаевича />) справкам оказалось, что брошюра Ваша находится в брошюровке и будет послана дня через два Вам, затем и деньги. Если это замедлится, напишите сюда. О себе напишу подробнее позднее. Мы благополучны, насколько вообще можно быть теперь. Христос с Вами.

Ваш С.Б.

590.     М.К.Морозова — Е.Н.Трубецкому[141] <лето 1915. Михайловское — Бегичево />

<… /> Я здесь очень занята с Шацким и с будущими учителями нашей будущей школы, обсуждением этой школы и ее программы и системы веденья. Нашла очень милых молодых людей — будущих учителей <… />

591.     Е.Н.Трубецкой — М.К.Морозовой[142] <18.09.1915. Бегичево — Москва>

Милая моя, хорошая Гармося,

Получил дорогое письмецо твое и во многом, очень во многом с тобой согласен. Ведь сам же я тебе говорил в мой приезд, что в политике нет полной правды, а есть только полуправды и полулжи; от этих полулжей мне тошно. И когда ты говоришь, что не веришь в политику, ты говоришь то же самое. И ты была бы совершенно права, если бы в данную минуту не было таких полулжей и даже чистых лжей, которые угрожают России.

И все-таки совесть не велит с тобой согласиться и вот почему — Помнишь легенду о св. Николае Чудотворце[143] и о св. Кассиане[144]. Шли они в белых ризах по полю и повстречали мужика, увязшего с конем и телегой в грязи. Св. Николай полез в грязь, ризу запачкал, но мужика с телегой и лошадью вытащил; а св. Кассиан пожалел своей светлой ризы и мужику не помог. Когда оба дошли до ворот рая, св. Петр назначил Николе за то, что пожалел мужика четыре праздника в году, а Кассиану оставил чистую ризу, но назначил ему праздник всего раз в 4 года (29 февраля)[145].

Вот теперь как раз наш русский мужик с телегой увяз; что же прикажешь, следовать ли Николе, или по примеру Кассиана не лезть в политику из боязни запачкаться? Душа моя, не чувствуешь ли ты сама, сколько в такую минуту нужно черствости сердца, чтобы сказать, что у меня поважнее этого дело — о Риккерте писать. Вот тогда я стану "гербарием"!

Я долго проверял свою совесть и решил подчиниться на выборах[146] только явной необходимости. Приехав в Калугу, стал интриговать против самого себя за Осоргина[147]; шепнул даже крайне правым, что если они переложат ему записок и шаров, то только этим они могут устранить мою кандидатуру. Это была сущая правда, и правые этим соблазнились, так как Осоргин правее меня и для них приемлемее. Делал и умышленные "бестактности", которые могли привести к избранию третьего кандидата — Коншина.

И все напрасно: записок я получил почти вдвое против Осоргина (у него не оказалось вовсе шансов) и больше всех. Перед тем, чтобы выразить согласие баллотироваться, я громко заявил, что иду только на время опасности и по миновании ее сложу полномочия. Не помогло и это: выбрали большинством 34 против 18, т.е. подавляющим большинством! Признаюсь, что у меня защемило в сердце и было больно! <… />

592.     М.К.Морозова — Е.Н.Трубецкому[148] <осень 1915. Москва — СПб ?] />

Милый, драгоценный мой Женичка!

Сию минуту вернулась из Михайловского и нашла твои два письма! Эти дни я переживала бурю душевную как-то особенно остро. Спешу тебе излить душу!

По приезде в Михайловское — вечером, за чаем разговор зашел о тебе. Мика и Саша Габричевский[149] горячо говорили и каждое их слово жгло мое сердце! И так я этим замучена, а их слова привели меня, право, в отчаяние! Я сейчас прямо задыхаюсь, когда пишу. Дело в том, что они выражали большое сожаление, что ты занимаешься политикой (проклятый, сморчковый совет[150]) — и таким образом не осуществишь того дела, в котором так ярко проявилось твое настоящее призвание, и ты бы мог сделать великое дело для всей русской духовной жизни. Как это верно, и как это ужасно! И главное ужасно, что ты не понимаешь этого, ты слеп и глух, и оттого я так несчастна и в таком отчаянии! Господи, как ты непростительно легкомысленен, как ты испорчен этой кадетской средой политики и журналистики, как ты разбрасываешься на двадцать дел. Господи, как ты не можешь сосредоточиться и углубиться в одно! Что с тобой делать, как тебя вразумить, чтобы ты бросил писать статьи, а углубился в древнюю Русь! Времени ведь не так много, не надо его терять. И без тебя пройдут подоходные налоги и тому подобное, очень важное, но не твое дело! А то, где твой талант, где никто так не сделает, там ты мимоходом, даже книг не собрал! О как это меня мучит и в какое отчаяние повергает! Что с тобой делать? Я в отчаянии, что Дурылина нет, не могу его спросить насчет книг, чтобы тебе купить! Тебе столько надо читать, что ужас! Главное невыносимо то, что ты воображаешь, что это совместимо с Государственным Советом! Возможно ли заниматься политикой и философией?! Будет ни то, ни другое! А твоя философия могла бы дать новое, живое конкретное и национальное! Это так важно, так нужно, это вечное, то, чем ты приобщаешь себя к будущему и указываешь ему путь! И ты не горишь этим весь, а рассуждаешь и размениваешься. Бог видит, как это невыносимо больно!

Бедная наша Россия, нет у нее твердых волей людей, или пьяницы, или такие шатающиеся! Не сердись, но ведь это так у меня болит, и я не могу не винить тебя! С твоей статьей Муретову[151], я знаю, что буду согласна, но только наполовину! Боюсь "словечек" и "логики". Жду тебя с нетерпением, замучилась! Неужели ты опять будешь ходить по "станциям" и "банкам", а книг себе не выберешь и так уедешь! Невыносимый ты, женечка! Я для тебя не существую, меня ты никогда не послушаешь и для меня никогда ничего не сделаешь! Я тебе всю душу отдаю, а ты хотя бы за это сделал что-нибудь, чтобы успокоить меня! Все только насмешечки, да шуточки, а до глубины ты ни в чем не хочешь мне дать удовлетворения! Уж не говорю о личном, но теперь даже духовно ты пошел против меня! За что? Целую тебя!

Приезжай.

593.     М.К.Морозова — Е.Н.Трубецкому[152] [? 1915. Михайловское — Бегичево?]

<… /> Завтра приезжает к нам С.И.Четвериков. Я очень рада — мне нужно о многом с ним поговорить в связи с нашими с тобой разговорами о колонии. Мы с Шацким поставили вопрос о практическом значении колонии для Московских детей и о соединении с здешними деревенскими интересами. Ты меня очень взбудоражил своими вопросами и заставил их поставить! <… />

594.     С.Н.Булгаков — А.С.Глинке[153] <11.10.1915. Москва — Н.Новгород>

11 октября 1915 г. Москва

Дорогой Александр Сергеевич!

Уже несколько раз я наводил справки о брошюре и деньгах, и всегда получал ответ, что скоро будет посланно. Завтра опять будет произведена проверка. А вы, в свой черед, известите, если получите. Машина Сытина громоздка, по крайней мере, для нас, маленьких людей.

Живем мы благополучно. Настроение смутное и тусклое. Война не только становится все трудней, но и вошла уже в такой фазис, когда к ней привыкли, и она перестала оказывать то оздоровляющее влияние на души, какое имела в начале. Я это чувствую не только на себе, но и наблюдаю на студенчестве и на обществе. Суечусь около помощи беженцам.

Одним из крупнейших фактов является дезорганизация и деморализация власти и — увы! — падение, кажется, почти окончательное, престижа монархии, в котором виноват в данном случае никто иной как ее глава. Эсхатологически приемлемо и это, но исторически и психологически очень трудно мириться. Не подумайте, что во мне говорит истерическая впечатлительность, скорее наоборот, слабость чувства влечет меня надеяться, а разум велит считать эту ставку проигранной. Впрочем, сейчас вообще нельзя ни за что поручиться за завтрашний день, — в этом есть какая-то свежесть жизни…

Мои настроения и робкие решения остаются прежние, хотя относительно срока по-прежнему не чувствую еще твердости, даже сравнительно с летом: рассматривается здесь, даже и при (сравнительной) утрате вкуса к трепке. Но внутренно, для себя, живу только этим. Трудности семейные, сопряженные с этим, конечно, больше, чем их можно издалека предвидеть, — Вы это знаете. Касаюсь этого щекотливого вопроса лишь потому, что писал об этом вам летом, так чтобы не оставлять в неведении. А вообще думаю, лучше об этом совсем не говорить.

Сочинения А.Н.Шмидт должны выйти скоро, если не будут задержаны цензурой. Вы получите.

Все, могущие вас интересовать знакомые здесь в сборе и вобщем благополучны. Нехороша только мамаша у Михаила Алекс<андровича /> — что-то нервничает свыше меры. Остальное в своем собственном градусе. Рассказывать подробнее как-то не хочется, да и нечего.

Итак, известите о получении от Сытина.

Христос с Вами! Привет О<льге /> Ф<едоров />не. Кланяйтесь А.С.Мишенькину. Ему, конечно, тоже пришлю книгу. Обнимаю Вас.

Любящий Вас С.Б.

Что это Вы все меняете адреса? Вот Вам новость: И.С.Книжник[154] (помните?) принял летом христианство, но "католическое по восточному обряду". Мой крестник. Интересные были его письма.

595.     М.К.Морозова — Е.Н.Трубецкому[155] [? осень 1915. Москва — Москва]

<… /> Милый, милый мой, что твоя работа? надеюсь, что ты начал Гуссерля! Забудь пока о Шмидт и Бердяеве, не стоит тебе размениваться. Времени тогда не хватит, на большое, главное! Когда ты выработаешь свое теоретическое обоснование в твоей солнечной мистики, то тогда ты повергнешь этих "пигмеев с Зубовского бульвара"[156] между прочим, но в самом корне.

Будь здоров — это самое главное для меня и работай побольше, думай о Гуссерле и тому подобном, сейчас это второе важное для меня. Этим ты приближаешься к главной твоей работе <… />

596.     С.Н.Булгаков — А.С.Глинке[157] <29.11.1915. Москва — Н.Новгород>

Москва, 29. ХI. 1915 г.

Дорогой Александр Сергеевич!

Сердцем с Вами и скорблю Вашей скорбью. Молюсь как умею, надеюсь помолиться и в Зосимовой пустыни, куда мечтаю поехать перед праздником. Имейте в виду, что Мамонов теперь в Москве, если понадобится для диагноза. Как трудна Ваша жизнь, подкрепи Вас, Господи! Конечно о своем здоровье Вы совсем забываете теперь! Здорова ли по крайней мере О<льга /> Ф<едоровна />?

Мы относительно благополучны. Ужасно хотелось бы видеться с Вами, так много, много есть, о чем можно бы поговорить именно только с Вами! Чего это Вы все передо мною винитесь? Если суждено нам увидеться скоро, то поймем друг друга вернее. Авва все мучается с мамашей. Иногда он бывал очень беспомощен, как ребенок, но в общем несет испытание как христианин. Ему предписано не видеться с мамашей, которая и не испытывает в теперешнем своем состоянии от этого лишения, а надо, чтобы стала испытывать. Ее болезнь выражается в суетливости, возбужденности, легкомыслии каком-то, вообще в изменении характера. Точнее, в усилении некоторых его, но без всякого бреда. Теперь он ее поместил у Троицы, но, конечно много трудностей, сейчас он и сам там находится. Остальные все по-прежнему и за прежним. Я все уединяюсь и ко всему теряю вкус, в безмолвной пока думе все об одном. Вл. А. Кожевников прихварывает[158]. О. Павел утверждается, он благополучен. Известно ли Вам, что Сергей Михайлович Соловьев, поступивший в Духовную академию, принимает (вероятно уже принял) сан священства? Он человек странный и психически неуравновешеный, я радуюсь за него не без тревожного сердца, а все-таки… волнует. Вероятно, Вы получите от В.И.Экземплярского приглашение в журнал — я ему писал Ваш адрес. Шмидт, если пройдет цензуру, выходит на днях.

Господь да хранит Вас и семью Вашу и болящего Глеба. Целую Вас.

 С.Б.

597.     П.А.Флоренский — А.С.Глинке[159]<29.11.1915. Сергиев Посад — Н.Новгород>

†

Дорогой Александр Сергеевич!

Получили ли Вы мою брошюру? Впрочем, это не важно. Приветствую Вас и благодарю, что сделали внушение В.В.Розанову. Он понял его, и я крайне рад. Не могу ли я Вас попросить распорядиться о высылке мне из Нижегородской Архивной Комиссии оттиска статьи Г.И.Родзевича о В.М.Флоринском (†1899). Она была напечатана в Журналах заседаний Комиссии (заседание 46—49, стр.15). Высылать прошу наложенным платежом. Если нет отдельного оттиска, пусть пришлют "Журнал заседаний".

Простите, что беспокою Вас. Главное, мне хотелось сказать Вам относительно Розанова. Дружески обнимаю Вас.

Господь да хранит Вас и всех Ваших.

Любящий Вас священник Павел Флоренский.

1915. ХI. 29. Сергиев—Посад.

598.     М.К.Морозова — Е.Н.Трубецкому[160] <1915 ?]

<… /> Как твоя работа, что ты делаешь с Когеном? По-моему теперь как раз момент, чтоб разоблачить всю эту безнадежную и бесплодную немецкую философию последнего времени! Как тебе ни тяжело, но ты уж не поленись и основательно всех их разоблачи и растолкуй всем. Нужно это иго сбросить русской молодежи. Делай это с вдохновением, а не со скукой, т<ак /> к<ак /> смысл твоей работы (их разоблачить и ниспровергнуть) очень увлекательный <… />

599.     С.Н.Булгаков — А.С.Глинке[161] <25.12.1915. Москва — Н.Новгород>

25. ХII. 1915. Москва

Милый Александр Сергеевич!

Поздравляю Вас со светлым и тихим праздником Рождества Христова, желаю вслушиваться умиленным, трепетно-плачущим серцем в эту святую Его тишину и строгую жертвенность, ответственную и зовущую, желаю сердцем робко жаться у его пещеры, там позади с овцами и коровами, желаю петь Его и хвалить гимном радования, с Девою Материю и Иосифом Обручником…

Что делается у Вас в семье? Бог не привел мне попасть в пустынь, чтобы помолиться и о себе, и о своих, и о сыне Вашем там, хотя никогда Вас всех не забываю в своей грешной молитве. Я изменил отмеченной Вами аккуратности в поздравлениях вследствие семейных тревог, тоже связанных с болезнью маленького Сережи. Теперь она, слава Богу, улеглась.

Авва живет тяжело, мамаше не лучше, и он теряет иногда самообладание. Грустно думать, но думается, что для нас это начало конца, а для него… не знаю, во всяком случае, самого большого кризиса. У о. Павла родился сын[162], кажется, благополучно. Книга А.Н.Шмидт готова, вероятно, Вы уже скоро ее получите. Я чувствую себя теперь как-будто освобожденным (хотя, вероятно придется, да и пришлось пострадать из-за этого) от бремени неудобоносимого, а вместе, кажется, и от ее соблазна (многим я там по существу не соблазняюсь, что может казаться и соблазнительным). Перед тем как станете меня отчитывать, не забудьте мысленно поставить себя в мое положение и спросить себя, чтобы Вы сделали здесь.

Зов моего сердца неизменен, и я считаю это вопросом времени, но по-видимому, сроки приходится еще переставлять, из-за соображений семейных и экономических, хочется надеяться не на необозримое будущее.

Христос с Вами и Вашими.

Любящий Вас С.Б.