Приложение 5.
ЗАПИСНАЯ
КНИЖКА В. Ф. ЭРНА[6]
<1913—1914
?>
Выписки
и заметки
Время и пространство.
"В наше время!"
Что такое наше время? Его время — вовсе не мое
время, быть может… Он живет вчерашней остылой новизной,
которая по закону инерции еще действует нынче, и будет участвовать
завтра, все расширяясь и расширяясь, но и слабея вместе с тем,
"Мое время не его эпоха…"
К.Леонтьев. Отшельничество, монастырь, мир.
Серг<иев> посад. 1913, стр.39.
p>
Отрывки
хилиастического мифа
Новое время захотело
овладеть Природой. Выведать ее "секреты", насильственно их раскрыть
принудительными методами исследования, и затем утилизировать
природные силы. Природа взяла и скрылась спрятала лицо свое,
ушла и свернулась в недрах своих. Получился новый эон.
Человек всей силою своей бесконечности стал против природы.
Природа всей силой своей бесконечности стала против человека.
Ключ направился против замка, оборотившись рукояткой,
замок замкнулся против ключа, оборотившись к его рукоятке непроницаемой
спиной. Новое естествознания непрерывная попытка взлома
замка негодными средствами. Кроме порчи лицевой стороны замкового
зада ничего не происходит. Оккультизм продолжая традиции
естествознания направился к тому же заду и тоже "задом".
Только вместо миллиметровых царапин на бесконечно большом
теле запечатленного "замка" Природы, он проводит царапины в
два миллиметра. Вот и все. Положение не изменяется.
Одна бесконечность
уперлась в бесконечность другую. Вольга Святославич, вцепившись
в "суму переметную", в тайную точку скрытой земной силы, — врастает
в землю, и больше ничего. Также врастает в землю, в "персть",
в ничтожество земной суеты, в макулатуру земного комфорта-оков
новое человечество. "Нет! Силой не поднять покрова седых
небес". Сила одна против силы другой — дает взаимное их обессиливание,
бесплодная динамика напряжения недолжно направленного оборачивается
по законам мировой иронии безжизненной статикой стояния на пустом
месте. Современная материальная цивилизация может сказать вместе
с Прустовской курицей: "Я несусь сидя". Или как командовал один
ротмистр: Карьером потихоньку". Или еще лучше: "Карьером ни
с места".
Запечатленность
природы, спящей Красавицы "пани Катерины" космической подвенечного
одеяния Человека — может раскрыться лишь через распечатление
сил самого человека, человеческой его бесконечности. Два момента:
покаянный, катартический, — совлечение нищенских рубищ из грубой
рационалистической нового время (времени?), выхождение из ложных
из ложных и грязных самодельных покровов, измышленных от бедствия
и от скудости и в ту эпоху, когда человечество в своих блудных
путях (неразб.) от Отца, дошло до питания одной пищей
со свиньями; — и момент второй — дифирамбический, творческий,
распадающийся в свою очередь а) на отыскание космических брачных
одежд уготованных в предвечном Отцом б) на облечение в них.
Тот (неразб.),
фрагменты коего я хочу рассказать ниже, относятся к начальному
периоду момента второго. Как ни были они фантастичны по форме,
как бы не искажались ограниченностью и скудостью моего постижения
— я чувствую, что в основе своей они и где-то соприкасаются
с высшей реальностью грядущего, которая, конечно, безгранично
больше, чем все гадания о ней — безмерно превосходит все бледные,
чахлые предчувствия.
Основа моей веры
проста. Бессилие нашего Эона — во взаимонаправленности двух
бесконечных сил, как по своей вечной идее едины и созданы друг
для друга также, как хор и трагедия, как слово и смысл. Между
тем, если силы из вражды перейдут в согласие, из состояния взаимного
нейтрализования — в состояние потенцирования — если эхо закрытости
и Исайи (?), которым ответила Природа на нищету нового человечества,
сменится дифирамбическим эхом Пороса и открытости, — это не
может не произойти, ибо из глубин человеческого сердца уже нарастает
радостный крик ребенка, узнающего в спящей красавице свою мать.,
— радостный крик Жениха, узнающего свою суженную, радостный
крик невесты, узнающей свою предвечно замышленную Славу, и Отец
вместо просимого хлеба не может дать камня, тогда все существенно
должно измениться, наступит новый веселый Эон, перед окончательной
жатвой.
Что ясновидит?
Тоска и стенание сердца. Что пророчит и чует? Узы, тюрьма. Сердцу
становится тесно в добровольных самодельных оковах того Эона.
Бьется оно как поток под ледниковой корой, сбегает навстречу
невидимому Солнцу, которое вышними лучами на помощь идет и ..
. . . незнаемое, темное, пророчественное и радостное влечет
к себе. Видит тоска свою бедность, стыдится своей наготы, бьется
головой о стены тюрьмы. Тяжело дышать от эфирного . . . . Наливаются
корни во тьме и крепнут. Тесно, тесно сердцу. Значит, весна.
И не значит, весна, а уже весна, в корнях весна, в темных
недрах весна. Это сердце во тьме зацветает и . . . . . . . горит
и пророчит.
Я не знаю, в каком
году, — знаю, что с наступлением нового Эона случилось невероятное.
Мой фантастический интеллект, который все шпионит за сердцем
и подслушивает его безумные воздыхания и прозрения, так рассказал
мне об этом событии.
Началось все с
катастрофы, ужасающей катастрофы. Впрочем нужно сказать несколько
слов о том, что было до катастрофы. Все человечество было объято
одной грандиозной войной. Такой войны еще не видел мир. Немцы,
побитые в прошлой войне и подписавшие мир на самых постыдных
условиях, придумали адский замысел. Они прикинулись примирившимися
и вернулись к своим конторкам и прилавкам, огромное количество
безработных расползлось по всем странам и подняли стальное дело
на недосягаемую высоту. Профессора и пасторы писали книги об
ошибках Вильгельма и Бисмарка, призывали к мирному труду…, а
впрочем, мне нужно рассказывать быстрее, это лишь пролог.
Дело в том, что
под землей они организовали колоссальные заводы вооружений.
Они наводнили Китай, захватили в свои руки все нити внутренней
жизни. И, самое главное, мыслью внутренно покорили сердца
всех китайцев. У них явился гениальный философ, который привел
в окончательную систему философию Канта и доказал с помощью
последней на пекинском конгрессе всех китайских ученых абсолютное
тождество вечного зерна китаизма с вечным зерном философии Канта.
Огромным большинством голосов на этом своеобразном вселенском
соборе было формально и торжественно исповедано это единство.
Несогласное меньшинство на другой же день все плыло с распоротыми
животами по Яньдзы-Дзамчу и в тот же день обнаружились никем
не предвиденные результаты тайной германской пропаганды. К вечеру
уже весь Китай был мобилизован. Сорок миллионов войска двинулись
по 200 колеям железных дорог в Индию. Из под земли выросли колоссальные
склады оружия и припасов. По всему миру разнеслась весть о том,
что Китай начал поход против Индии, что Германия и Китай соединены
подземной четырехколейной дорогой, что в Германии одновременно
с быстротой молнии прошла мобилизация и из подземных складов
появилось огромное количество артиллерии, аэропланов, подводных
лодок. На другой день стало известно, что китайцы вторглись
в Индию, не встречая на своем пути никаких препятствий, а в
Германии на все границы было оставлено четыре миллиона своих
войск и два миллиона китайских. Когда бросились уничтожать подземную
артиллерию (?) было поздно. Весь мир объединился в один
союз против Германии и Китая и через два дня мобилизовались
почти все государства мира. Америка, испугавшись, пошла рука
об руку с Англией. Но события неслись с головокружительной быстротой.
К концу первого месяца китайская бронированная лавина, сметая
перед собой всякое сопротивление, подошла к Русскому Царьграду,
к которому с другой стороны подошли миллионные полчища германо-китайцев.
Произошло их соединение, и св. София была превращена в буддийскую
пагоду. В это же самое время шесть тысяч подводных лодок потопили
в один день весь британский флот, и немцы вступили уже победителями
в Лондон. Англичан избивали поголовно, оставляли только молодых
женщин для производства новой расы людей задуманных по способу
старика Штейнера, усовершенствованному китайскими оккультистами.
Немецко-китайским сюрпризом в этой войне был особый "оккультический
истребитель" и еще "гипнотический дистурбатор". Сущность первого
заключалась в том, что он был невидим и им управляли на расстоянии
одной лишь силой концентрированной воли 13 особо воспитанных
оккультистов, зачатых при помощи оккультических пассов, во всю
жизнь свою не вкусивших ни разу ни мяса ни вина. Сущность второго
была гораздо проще, и им заведовали простые ученые, прошедшие
высшую школу экспериментальной психологии. Если первый действовал
совершенно убийственно, мгновенно превращая в остолбенелые трупы
все, что попадалось по пути его невидимых разрядов, охватывавших
район, в 60 — 65 верст, то второй посылал лишь гипнотические
волны, вносившие заметное расстройство как в организацию борьбы,
так особенно подавляюще действовал на психику, вызывая массовые
самоубийства и помешательства. Все эти условия вместе взятые
делали борьбу невозможной и исход ее заранее предрешенным. Тем
не менее борьба все же шла во первых потому, что оккультических
истребителей на всю китайскую-германскую армию было всего два,
большего количества нельзя было сделать несмотря на все усилия,
ввиду отсутствия оккультически сфабрикованных и тренированных
концентраторов воли. Вторая же причина заключалась в неожиданно
вспыхнувшем гении Франции. Против дистурбатора были в несколько
дней изобретены особые магнетические заслоны, которые действовали
великолепно. Кроме того, г. Ришар сделал гениальнейшую миниатюрную
пушку из состава одному ему известного. Она заряжалась радием
и его маленькое ядрышко в горошинку, когда стало разрываться
среди германо-китайских войск производило совершенно дикие опустошения.
После первого разорвавшегося миниатюрного ядра — немцы стояли
у границ с Францией, оставив ее на произвол судьбы в первые
месяцы кампании — были уничтожены все немецкие войска стоявшие
на протяжении 100 верст, причем один луч взрыва неожиданно для
г. Ришара пробил через Голландию коридор страшнейшего взрытия,
и море с шумом налетело до самого Люксембурга. По всему миру
прошел глубокий вздох радости. Вся сила бронированной саранчи,
все количества немецко-китайских войск и снарядов стали нестрашными.
Забыли только про оккультический истребитель. Тут-то и разразился
невиданный поединок. Г. Ришар (все войска французские стали
всего лишь охраной его одной личности, в руках которой находилась
в виде миниатюрного оружия вся судьба Европы), г. Ришар, видя
безумную разрушительную силу своего изобретения — второй выстрел
превратил пол Швейцарии в груду мусора — решил в согласии с
генералиссимусом французской армии стрелять лишь по миллионным
массам германо-китайцев. Между тем последние, пережив вначале
момент величайшей паники, двинули против французов оккультический
истребитель, при помощи коего они завоевали только что Англию.
Г. Ришар в упоении своим успехом вступил со своим прибором на
Германскую территорию и вот тут-то был настигнут внезапным невидимым
снарядом концентрированной воли. Снаряд этот действовал разумно
и просто. Он убил одного лишь Ришара, внезапная смерть которого
уносила тайну его прибора, и немцы в несколько недель закончили
покорение всего мира с Америкой включительно, оставив на "закуску"
поход во все еще . . . . . . . .Россию.
Вакханалии победителей
не знали границ. Воскресли в грандиозных масштабах не только
грехи Содома, но и страшные — о них нельзя даже сказать — непотребства
Атлантиды.
И вот тут произошла
неслыханная катастрофа.
<конец записи>
Ирония
Афоризмы
и фрагменты
О
порхающем цабалеро
О
холостячестве
О
кантианстве, как философии холостячества.
О родах остроумия. Есть несколько
видов остроумия, коренным образом различающихся. Один есть принадлежность
жизненного процесса. Он вырастает в нем непроизвольно. И служит
ему бессознательно. Я видел мрачных и скучных людей, которые
начинают острить в те немогие моменты, когда тело и душа их
достигали благосостояния. Тогда у них как бы появлялась потребность
в игре. Хочется немного покувыркаться и пошалить. Такое
остроумие — частый спутник обеденного стола. Хорошее жаркое
отвлекает от всяких трудных вопросов (все равно высокого или
невысокого свойства) и создавая уют и теплоту желудка, выливается
в особом роде довольно плоских острот; которые желанны физиологически
и создают атмосферу непритязательного смеха. Вызываемое хорошим
настроением желудка, оно в благодарность содействует живейшему
развитию пищеварительных процессов, и несмотря на то, что в
немвспыхивает совершенно бескорыстная игра ума, или глупости,
в последнем счете служит жизненному процессу и таким образом
не освобождает от "биологичности". Это смех неглубокий, очень
распространенный, особенно чтимый в буржуазные времена. "Ле
рире — ц’ест ла Сантé де л’аме" — относится именно
к этому смеху, идущему снизу, но из глубины.
На этом "физиологическом" смехе вырастает
комедия нового времени, например, цоммедиа
делл’арте, Мольер. От него отличается смех гораздо более
глубокий и в одном аспекте своем страшный. Несомненно,
что глубины смеха связаны таинственно и тесно с полом. Зачатки
древнейшей комедии в фаллической исступленности. Шутки, маски,
"козлогласие", дикие прыжки и ревы, все это исступление пола,
побчные его манифестации, буйная игра его сил. Этот смех имеет
два аспекта: аспект бесформенно-стихийный и аспект оформленный
и некою силой направленный. В первом случае смех плавит и уничтожает
все застывшие формы жизни путем безмерного преувеличения их.
Всякоя мелочь становится безобразной и отвратительно смешной.
Волны этого смеха подмывают тонкую кору установившейся жизни,
врываются какими-то (?) вулканами и этим мгновенно в исступлении
освобождающего смеха, сдирают безобразные покровы мелочных форм,
не соответствующих глубинам жизни, их духовно уничтожают и тем
содействуют катартическому процессу. Нас не должно удивлять,
что таинства Диониса привели не только к установлению трагических
действ, но и действ комедийных, несомненно имевших религиозный,
т. е. глубокий и внутренно серьезный характер.
Второй аспект есть
тот же смех, но в низшей реакционной потенции. В нем не текучий
экстаз смеха, а ниспадающая любовь к смехотворным формам пережитого
ранее или пережитого другими экстаза. Экстаз смеха может родить
дикое козлование, но это козлование переживается изнутри,
как экстаз, как отсутствие формы, как акт. Во втором жес аспекте
прилепляются к сменяющимся внешним формам козлования, их синематографически
разбивают на застывшие моменты, и начинают любить искусственное
движение застывших и умерших моментов, прилепляясь к самой маске,
а не к тому состоянию, которое заставляет надеть маску. Здесь
несомненная убыль душевной энергии. Смеющийся становится зрителем
смеха, а его создатель режиссером, ни тот ни другой не его участники.
Отсюда правильно, что адский смех — смех бесконечно холодный.
Бесы могут надевать все маски смеха, и других смешить этими
масками, но сами смеяться, сами участвовать ( . . .? . ) в смехе
не могут. Этот второй аспект, через заражение и пораждающее
подражание содержит в себе целую лестницу возможностей приближения
к холоду бесовского смеха, т. е. к глубинам греха и падения.
Одна из обычных и легких форм этого второго аспекта — "клозетное"
остроумие, к которому имели склонность Вл. Соловьев и кн. С.
Трубецкой. Неприличные слова, не содержащие в себе никаких энергий,
смеха, являются удобными словесными масками для холодного, не
экстатического, не дифирамбического смеха.
Этих видов можно было бы установить
еще несколько. При желании можно виды разбить на подвиды. Но
все они будут принадлежать к одному роду. Есть же и иной
вид смеха, разбивающийся на виды и подвиды. Различие между родами
смеха отмечается твердо и определенно. Первый род смеха характеризует
субъекта, на низших ступенях выражаясь в терминах физиологических,
на высших — экстатических. Самая высшая точка этого смеха
есть выхождение из субъекта, но не вхождение в объект, самозабвение,
но не слияние с другим и потому в нем лишь подхождение к корню
"всяческих" т. е. к точке тожества субъекта и объекта, но ни
в каком случае не ее нахождение.
Второй же род смеха
объективен. Он рождается из вникания в объект, из соприкосновения
с предметными линиями объективной действительности. Сущность
вещи расходится с ее эмпирическим бытием. Переплетение судеб
различных сущностей дает как бы две линии: — одну умопостигаемую,
невидимую, другую эмпирическую, всеми видимую. Так как сущность
есть то, чем вещь внутренно жива и держится и так как она поэтому
в пределах понятия каждой вещи или группы их неуничтожима,
то поэтому всякая вещь своим эмпирическим бытием обличает себя
самою, иронизирует над собой и вызывает объективный смех о себе.
Ирония есть понятие не только субъективное, но и объективное,
разлитое в природе и есть некое слово реальных вещей о самих
себе. Ирония не есть только состояние человеческой мысли, рождающейся
из "установки‘ сознания, из угла зрения, из неожиданного и "ехидного"
поворота умственного зрения.
Философский смех
рождается из созерцания несходящихся и враждующих линий эмпирической
идеальной действительности (реалиа
и реалиера).
Это созерцание, мгновенное, интуитивное, распространено гораздо
больше чем думают и свойственно очень многим людям, даже самым
малым и незаметным. У философов "………" и ……… этот смех почти
всегда отсутствует…
Анекдотисты всегда
носители масок смеха. Их одушевление — одушевление режиссеров.
Они подстраивают смех содержащимися в их памяти готовыми стереотипами
смеха и испытывают не смех, а томительное отсутствие расстворения
и экстаза. Даже после большой удачи у них душа остается пустой
и не "очищенной".
В словах Гоголя
о смехе, как о единственном честном лице в "Ревизоре" есть намек
на смех объективности, на тот, который смеется в вещах и сам
себя манифестирует в обыкновенном ходе рассказа или действия.
Но к сожалению смех Гоголя так, как он выразился в художественных
его творениях почти никогда не поднимается до объективности.
Он либо живописец смеха чужого и так сказать искусный воспроизводитель
его (в ранних произведениях) либо создатель масок скорее трагических,
чем комических. Трагедия Гоголя, что он не мог засмеяться своим
смехом, приобщиться ему не(?) мог воспроизвести не чужой субъективный
смех, а смех и иронию самих вещей.
Первоучитель философского смеха и
философской иронии Сократ, а лучший литературный выразитель
Платон. И это оттого, что оба они и эротики. Провая ирония и
Эрос нераздельны. Эрос ……… сознание над привычным с делением
причин и следствий, над тем, что лишь кажется неизбежным и в
неизбежности разумным. Помещая в центр сущности Эрос обнажает
и уродливость и недолжность (?) и смехотворность эмпирических
вещей. Поэтому у Сократа и Платона упоение сущностью — ирония
над всей эмпирией больного, мнящего себя здоровым бытия.
Посему возможно совершенно особая
тема: ироника любви т. е. расшифрование скрытого смеха проникающего
и всю феноменологию человеческой эротики (жесты, слова, мимика
и схема всяческих "романов"). Иронические типы всяческих мужчин
и женщин с эротической точки зрения.
Сегодня я видел барышню милую, нарядно
одетую с довольно живыми глазами. Шляпа обрамлявшая ее лицо
старомодной линией вдруг оформила одну старую мою мысль. Таких
барышень сотни и даже тысячи. Они ходят теперь с тем же видом
и с той же средней и серединной энергией жизни, как ходили десятки
и сотни лет тому назад. В этой линии гармонировавшей с общим
видом какой-то средней свежести, средней молодости, средних
красот, средних желаний и среднего ума идеально обрисовалась
какая-то замкнутость и ограниченность, оторванность от родимых
глубин. Точно дерево в небольшой кадке. Все на месте, но нет
свзи с живой землей и потому ограниченное количество живых возможностей,
отсутствие беспредельности. Отсутствие таящихся неожиданностей.
Ужас женщин, в
которых не дышет уже беспредельность, в отрыве от общих условий
космической жизни. Тайна и таинства жизни вселенской совершается
вне их: над ними, под ними, около них, но не в них. Они за тонкой
стеклянной перегородочкой в теплице, в комнате дома тогда, когда
над ними настоящее небо, даже когда они в поле, в лесу.
Буржуазная жизнь
последних веков со своей ……… моралью организовала массовое производство
этих принадлежностей буржуазного быта. Мягкая мебель, цветы,
комфорт и эта дистиллированная, денатурированная женщина — это
одна цепь, одно сплошное явление безобразного человеческого
существования.
Милый М<ихаил>
Осипович>a href="#_edn7" name="_ednref7" title="">[7]
ревнует свою жену к ее брату, которого она обожает[8].
"Он не может допустить, что бы он был не все для М.Б." А сам
"млеет в присутствии Л<идии> Юдифовны>"a href="#_edn9" name="_ednref9"
title="">[9].
И так все мы, все ревнивцы.
В ревности нашей
(не Божьей) всегда слабость — всегда она от бессилия.
Хочется быть всем для "нее" — или для "него", а быть всем не
можешь. И вот тут начинаются муки от бессилия с одной стороны
в самых разных видах, от чуть заметного сжатия сердца до перебоев
сердечных — и всяческая тирания с другой — от мелких "деспотических"
жестокостей словесных и до столько же мелочных деспотических
запретительных действий.
Не худо, а хорошо,
божественно хорошо стремиться быть всем для нее или для него
(быть всем — понятие не столько количественное, но и качественное
— оно количественно достигается во все полные моменты любви).
В этом стремлении — наличность высшей сверх-эмпирической функции
и может быть слегка "сверх-разумной"). Но в ревности лишь первый
импульс имеет идеальное оправдание. Все же течение чувства в
высокой степени низменно, отвратительно и софистично.
"Я вижу, что я не все для нее." Сердце сжимается и болит. Первый
разумный вывод: Я не все для нее потому, что я не все сам в
себе. Я сам отъединен от мирового бытия, не всецело и не во
всем с ним связан. Она, интересуясь еще и другим, права.
Закрывать же для нее все я не имею права, ибо не прав в своем
ревнивом движении, поскольку я хотел бы быть всем для
нее. Значит жало ревности подымаясь в сердце должно направляться
прежде всего против меня самого, пробуждая мою всецелость, вызывая
меня самого из установившихся тесных границ моего личного бытия.
Сущность "набобства"
заключается в том, что ревнивое движение, быть может бессознательно
правое в своей исходной точке, развивается дальше сплошь по
уродливым, софистическим путям житейской психологии. "Набоб"
это как бы материализованный и определенный семейными условиями
софист. Ему хорошо и удобно в данных условиях
своей жизни. Он не разбирает данности этой, но ищет оправдания
ей в истине безусловной. Он берет ее обособленно, так как сформировалась
она предоставляя ему всякого рода подходящие условия, своего
рода комфорт. Господин исходит из факта своего обладания рабом,
наездник из факта сидения своего на лошади, а софист вообще
из факта своих материальных и "душевных", вернее, психологических
потребностей и из фактического своего умения и сноровки их удовлетворять.
"Фуррор цроицус — канщн обтянутый кожей барабан. Патетика как отвлеченное начало.
Барочность или порочность отвлеченной патетики. Жест как необходимый
исход патетики. Жест определенная совокупность подвижных линий,
музыкальный аккорд пространственной динамики.
Похороны большого
человека. Как вынули невидимую сердцевину и вставили канщн,
обтянутый книжным пергаментом
(конец
записи)
Сфера филии — эфир.
В духе и в теле любовь единый акт, единое событие. Единство
и цельность коррелятивны тут. Энтелехия тела — душа, энтелехия
души — дух. Отсюда единство, отсюда единственность. В любовь
полную входит и эфир. Но эфир ее не исчерпывается, как не исчерпывается
и дух. Эфир, как живое явление второго пространства, чаемого
… и лишь предчувствуемого, абсоютно проницаем и не имеет
замыкающих, преграждающих измерений. Потому в нем ничто не может
быть вытесняемо ничем, никто не может отодвигаться или заслоняться
никем другим.
Эфир обладает абсолютной
емкостью, абсолютной вместительностью, но ничто кроме эфира
и эфирного не может в него войти. Отсюда един муж у жены и единая
жена у мужа, ибо соединяясь в теле и в духе, соединяются они
во всей судьбе своей, во всей полноте своей. Не все находят
это единство, но все ищут его. Если оно и не осуществляется
часто (абсолютно лишь в отношении Церкви и Христа), то осуществимо
и реализуемо и есть не норма, а тонос (?) брака.
Отсюда же множественность филии, т.е. круг филий естественно
лишь соприкасается с кругом брака и может обнимать много лиц,
по крайней мере несколько.
Öмкость или
вместительность эфира есть некоторый просвет в условия нового
существования, <нрзб>/i> Это отсветы того благодатного,
безграничного строя и фрагменты эдемского.
Эфир или особое
вплощение света, один из постоянных его модусов, вернее
одна из вечных его ипостасей.
Кака свет, эфир
имеет два основных явления — физическое и метафизическое. Как
сотворенный, он одна из глубоких черт, часто скрытых и нелегко
обнаруживаемых, космического бытия. Как несотворенный — он черта
жизни внутри божественности, божественная телесность, материя
в ее идее. Все споры о сотворенности и сверхсотворенности света
(Фаворского например и интеллектуального) имеют прямое соотношение
с тварностью и расстворенностью эфира.
Как после яркого
света тяжело погружение во тьму и главное в этой относительной
тьме видишь хуже, чем те, кто на свет из нее не выходил — так
тягостно терять чувство эфира и лишиться способности эфирного
зрения. Воспоминания о сладостных видениях, которые уже больше
не видятся — томишься и изнываешь и мир становится запечатанной
книгой, которую уже не умеешь читать и все чувства без эфирного
питания попадают точно в тюрьму в горькое заключение.
Средства: молитва,
помощь свыше. Эфирное зрение есть непрерывный акт, усилие, перешедшее
в тонос, воля которая горит. Горение есто и парение — нельзя
парить телом тяжелым в атмосфере не затрачивая постоянно энергии.
Поэтому чувство эфира состояние полета т.е. душевной динамики,
а не статики. Молитва становится постоянным моментом душевной
жизни, коснувшейся эфира, и только в ней те крылья, взмахами
коих можно преодолеть тяжесть перстной земли. Молитва и эфир
— неразрывны, как неразрывны крылья в лете.
По Ар<истотелю>
женщина пассивна, мужчина активен. Это очень обще и неопределенно.
Даже в низших половых моментах, оба захватываются чем-то в них
не находящихся сложно оба полу-пассивны и полу-актавны. В высших
же планах распределения активности свности совсем сложное. Женщина
часто носительница высших откровений. Есть u>активность усвоения,
рецептивности, активность приятия. Чистота сосуда, прозрачность
среды — это подвиг и жертва. Мужчина же активен и своим тайным
волнением и алканием вызывает его, но и он получаясь от женщины
и часто спасаясь через нее <нрзб> — является восприемником
наплненного сосуда, т.е. восприемником восприятия. Так что активны
и пассивны оба начала, мужское и женское, но в разных моментах
и в разных отношениях.
Идет по тротуару
прихрамывая герой в серой шинели с Георгием на груди, брюки
навыпуск, в туфлях. За ним плетется баба. О чем они говорят?
Слушаю. "Чай, значит, дают, одежу, обед?.." Что-то необыкновенно
материальное, земное. Иду дальше, группа интеллигентов "Товарищи,
это никак нельзя. Это вопрос принципиальный!…" Эти серые, темные,
материальные как святыню несут свою веру в высший, идеальный
религиозный смысл жизни. А эти возвышенные "принципиальники",
просвещенные охотно признают Маркса и примат экономики над всеми
сторонами духовной жизни.
Мир (т.е. вся наличность
космического бытия физического и психического ровно настолько
вечен, насколько он проникается эфирностью. Граница эфира
есть граница того, что от Бога, от высшх (?) и что самым фактом
приятия эфира уже спасается, отмечаясь в мировой Душе нетленными
чертами негибнущей памяти. То, что облеклось в эфир, что тем
самым поднялось над тлением и приобрело бессмертие. Все, что
ниже — это только материя и потенция вечности, но отнюдь не
сама она. Все, что дышет живет всегда проникнуто возможностью
просветиться эфиром потому спасаемо. В частности человек до
последнего смертного момента всегда может войти в эфир. А за
мир в целом — до страшного суда.
Суд отделит солому
от золота, и золото все, что облеклось эфиром, солома же все,
что недоплеснулось до него, не поднялось до его ……….. . Страшно,
как мало в душе эфира. Все уходит, течет, изчезает, все волнения
и страсти — бесплодно. Так мало действительно претворенных мгновений.
Иногда они сверкнут, нет им продолжения. Они прерывны. Жизнь
своим <нрзб>/i> течением обходит высокие подъемы и
они торчат островами возможно лишь ожерелье из этих мигов, иррациональная
и тайная их сокровищница, а всю реку вопреки законам земного
тяготения (земной отяжеленности) заставить течь вверх (?) претвориться
. . . — силу имеют только святые.
Общение в эфире
— есть внутренний расцвет самого момента вхождения в эфир —
вхождение в свою энтелехийность. Поэтому эфир — всегда
высшая форма активности, достигшей плавности парения.
Есть эфир действия
и эфирное действие и в поступках и в жизни лишь то унаследует
вечность, что пронизалось эфиром, что было эфиром.
Как эфир есть явление
света воплощенного — претворение пронизанной (светом?) плоти
явления (физического и душевного все равно) так улыбка и взгляд
суть . . . . . . . ., ступени нисхождения света в материю и
подъем материи к вечности, поэтому улыбка и взгляд — есть потенцированная
энтропия эфира.
Улыбка есть чудесный
фантом эфира столь же разнообразны — как разнообразны виды источников
бьющей воды. Есть улыбки — колодцы, есть улыбки лесные ключи,
есть улыбки гармонически сочетающие культуру ума и сердца с
первоначальной действенностью лучащагося эфира, как фонтаны
итальянских мастеров — разбросанные по всей Италии.
Смех без улыбки
т.е. без проникающего его эфира может вырождаться в дикое безобразие
и тогда остается лишь труп смеха, зловонный и гниющий, ибо Психея
его давно отошла от него. Смех воинов над Христом — это танец
трупов вокруг Начальника Жизни.
Смех постольку
здоров и ценен поскольку тело его одушевляется Психеей — улыбкой.
Поэтому смех пограничная область где бунтующий хаос рвется овладеть
организованным планом душевной жизни, накопленными кристаллами
и лишь игра небесной лазури на его расходившихся волнах, красота
борющегося с ним эфира дает ему оправдание и может увековечивать
его в нетленной памяти высшего Сознания.
Сказать недостаточно:
"Эфир, эфир" и вдруг он начнет гаснуть в душе и исчезать.
"Астрал" — это
плоть души . Эфир же дух тела. Когда я сказал Вячеславу, Вячеслав
сказал: это совершенно точно.
Кант со своим догматизмом
как и все скептики похож на человека, который в кубышке в тайне
от всех держит известную толику "знаков денежной оплаты", а
сам убеждает всех, что ассигнации потеряли всякую ценность.
Храм есть тело
литургии. Литургия душа храма. Литургия есть приобщение Славе,
таинственное касание Ее.
Данность и дарность.
Ошибка трансцендентального типографа. Замена в печатающихся
книгах целого ряда народностей буквы Н — буквой Р. Смысл этих
двух букв. Н-н-н — носовой звук — глухой, слитный, сливающий
сущее с существующим, снимающий границу с Ты, обобщающий
я с объектом в отвлеченности в концепте, мычание, стон, немота,
афазия, . . . . . .от нарушения взаимодействия т.е. отношение
уничтожения двух объединяющихся через третье, т.е. сведение
троичности к единству непределенности, конкрет . . . . . . .и
гармонически сопряженной жизни — пустою абстракциею.
— мохнатость, определенность,
волнистость, т.е. чередование себя и другого, высшего и низшего
— актуальное перехождение границы, но не снятие ее. Синтез двух
в третьем через динамику движения, эрот<ическое> соединение.
Р-р-р как конкрет, воркование — дарность т.е. соединение Р.
и Н. — предела и ………….. (греческ.), глубины и лица — основы
и проявления, Я и Ты.
p>Данность — концепт.
Дарность идея.
Философия данности
и трансцендентализм барабан пустоты обтянутой понятиями. Философия
дарности или дара — через благодарность стремится к Дарящему.
Дар от Него — благодарность к Нему. Первое нисхождение
— второе восхождение. Два цикла. Творение как энтелехия дара,
как дар в идее, в пределе. Новый свет падает на христианский
креационизм. Дар как Слова и благодарность как прославление,
воспевание, дифирамб. Сущность творения — дара в …….., ………..
в лике. Лик в глазах — глаза в зрачке. Встреча взгляда как высочайшая
форма постижения как живое явление божественной полноты. "Мышление"
утомляет. Дискурсия подвластна круговороту природных сил. Кто
работает много мысля, тот должен возмещать мозговую потерю.
Т.е. прежде всего много есть. Тип современного ученого физически
взятый с грузностью , с черепом занимающим центральное и всеопределяющее
место — ……………… тем типом мысли, который устанавливается
в новое время. Можно …………… как из основного сдвига в самоопределении
разума, нарождается новый антропологический тип и, разнообразясь
по местам и народностям, — тем не менее имеет некоторые общие
черты: общую ориентацию на возмещение сильных потерь мозговой
работы. Общее размягчение организма. Соответствующий быт. Это
в чисто Дарвиновском духе. Но внешнее связано с внутренним.
"Нет ничего тайного, что не сделалось бы явным." Явь рационализма
мы созерцаем ежедневно в лицах, в немощах, малокровии, в неврастении,
во всей внешней феноменологии интеллигентской жизни. Ибо интеллигент
это средний промежуточный тип между ученым и природным
человеком. — Напротив созерцание питает. То, что мы созерцаем
не только не берет никакой энергии, но наоборот наполняет нас
новыми силами. Созерцание низшее ставит нас в связь с круговоротом
космической жизни, — и оно обновляет кровь свежит воздух.
Легкие нашей души путем созерцания выходят из душных пределов
дискурсии, т.е. человеческих "комнат" — и дышат вольным эфиром
Вселенной и мысль постигая бесконечно много не задает работы
мозгу. Наш психологический организм не только ничего не теряет
при этом, но наоборот принимает дары и внутри себя обогащается.
Оттого так отдохновенна и блаженна созерцательная мысль — с
легкостью делающая чудеса постижений — и так изнурительна, подневольна
и мрачна мысль дискурсивная, и "ученая" и при малых(?)
ничтожных результатах часто сводит людей в могилу, доводя до
полного истощения сил.
Это еще заметнее
на высших ступенях созерцания — религиозного. Подвижники достигающие
высших пределов постижения и видения довольствуются куском хлеба
в неделю. Тут уже явная "амврозия и нектар". — Это уже область
очевидной Хариты — и дара свыше!
Что такое пустыня?
Это те пространства земли, которые не идут навстречу солнцу,
не принимают его даров, не хотят встать и раскрыть ему свое
лоно. Из замкнутости бесплодие. На бесплодии проклятие. Дары
вместо благословения жалят. Солнце в пустыне — ………ный мститель.
Но мстит оно только лучами, т.е. дарами и каждую секунду мстительный
луч может обратиться в высочайшую радость если суметь принять
его, если вынести навстречу ему "хлеб и соль". Итак пустыня
— это пассивность, отказ от взаимодействия, от брака. И пустыня
расцветает если сын земли — человек — поправляет ошибку матери.
"Малый" расцвет если человек подымает пустыню до уровня обычной
природы — проводя каналы и т.п. Великий расцвет — если в пустыне
человек насаждает сверхприроду т.е. вступает во взаимодействие
с лучами. Но тогда начинает в ней цвести "Фиваида" и возрастают
нетленные пальмы Царствия Божия свв. ………….
Сущность дискурсии
та же, что сущность пустыни — это отказ от взаимодействия с
высшим неприятие даров созерцания. Отсюда колоссальное обеднение
человечества. Рост дискурсии — рост Сахары.
Солнце любит землю.
Солнце в браке с землей. Вечный образ моногамии. Других супруг
у Солнца нет. Но у Солнца есть хоровод планет, которые тоже
полны жизни — но иной. не физически плодородной — не рождающей,
а жизни духов, и душ, уже не плодящихся, а "пребывающих".
Эти планеты — друзья.
Из нашего религиозного
сознания неискоренима мысль о божественной телесности, о
святом, эдемском, но ………… теле. И замечательно, что нам
доступно лишь одно как, а не что этой мысли. Одно
горение сердца, ……… , "тишинное", молчаливое — всякое же наполнение
определенным содержанием всегда — "срыв", искушение, прелесть.
Есть только созерцательные миги, которые вспыхивают далекие
как звезды, и нет от них прямых, непосредственно реализуемых
путей к ……… Земле. Сердце загорает и цветет в немоте и потусторонности.
Сущность брака
— элевсинкая. Предбрачная любовь это явление таинственного хлебного
зерна, которое в браке бросается в землю и приобщается
к подземному царству мрака, разрыва, очищения и имманентной
жертвы (мученические венцы!). Это своего рода мистериальное
жертвенное укоренение в ……. истоках жизни, добровольное
сошествие в царство девственной строгой, неулыбающейся
Коры. Отсюда все особенности брака. Это священное в известном
смысле мученическое сопряжение, связанное с многими разрывами
(от отца, от матери) и уходом (от своего личного в узком
смысле). В браке и тяжесть — "Крест" — но тяжесть освященная,
Богом благославляемая и тяжесть плодотворящая — тяжесть таинственно
"легкая" — с внутрнним источником для обновления сил — в последнем
и самом высшем смысле — иго Христово. Радостный свет, мистический,
таинственный.
Тема Антихриста
в современной философии. Как формируется чешуйка за чешуйкой
его самосознание. Пример: Авенариус. Гетеротип, минимум — как
антихристово стадность. Все соглашаются на пустоте. "Омни…мальность"
полученного знания — добровольного подчинения власти Зверя и
участие в делах его. "Социология без души" — потеря "и" в Антихристовом
коллективе.
Свиток эмириокритических имен (………….., имманентных и пр.) — как хартия внушения
богов <нрзб>:
Интуиция сущего имеет две стороны: интуиция сверхразумного
и интуиция разумного. Первая остается темной для ……… и значит
для всего дискурсивного мышления, вторая органически соединяется
со светлыми формами разума, ибо по природе своей есть свет разума.
