Дитрих фон Гильдебранд

МЕТАФИЗИКА ЛЮБВИ

К оглавлению

ГЛАВА X
СЧАСТЬЕ ЛЮБВИ

Три «источника» любовного опыта: наша собственная любовь, любовь к нам, осознание чужой любви

Для того чтобы понять связь между любовью и счастьем, необходимо вспомнить о том, что любовь может открыться нам совершенно по-разному.

Ведь сущность любви дана нам с совершенно различных сторон. Во-первых, мы узнаем о том, что такое любовь, когда сами любим. Это уникальный источник опыта, который в другом месте мы назвали латеральным опытом и противопоставили его типичному фронтальному опыту – осознанию чего-либо. Осуществляя определенный акт, мы одновременно познаем его свойства. Это особенно отчетливо проявляется при эмоциональных ответах, таких, как радость, печаль, восхищение, негодование, любовь и ненависть. Здесь слово переживать употребляется в своем самом точном смысле. Любя, мы узнаем, что такое любовь, хотя при этом полностью сосредоточены на любимом человеке.

Во-вторых, сущность любви дана нам в другом человеке. Мы можем быть свидетелями любви двух друзей, супружеской пары и т. д. Сущность любви, ее особые свойства, жертвенность, которую она влечет за собой, присущую ей радость и многое другое, проясняется нам в любви других людей. Здесь имеет место фронтальный опыт, осознание любви, при котором ее реальность и своеобразие раскрываются в объекте.

Но существует и еще одна форма раскрытия сущности любви: она в очередной раз открывается нам совершенно по-новому, когда нас кто-нибудь любит, когда лучи его любви проникают к нам в душу, когда его любовь охватывает нас. Это не латеральный, но и не чисто фронтальный опыт. Это взволнованность любовью к нам другого человека. Содержание, качество любви проникают в мою душу, и в этом заключается новый тип «опыта». Конечно, в определенном отношении он похож на фронтальный опыт, но в другом отношении он специфически отличается от него, а именно постольку, поскольку он гораздо больше выходит за пределы познания и представляет собой переживание. Взволнованность, вызванная тем, что тебя любят, занимает промежуточное положение между фронтальным и латеральным опытом. Но в этом случае реальность другого человека, «ты», выдвигается на первый план. Несомненно, в переживании любви к нам другого человека заключаются еще многие другие элементы, выходящие за рамки простого раскрытия свойств любви. Отношение ко мне, обращенность ко мне – это все элементы sui generis. Но прежде всего суть любви заключается в том, что она относится к конкретному человеку, она есть не только ценностный ответ на существование конкретного человека, но и обращена к нему, она есть обращенное к нему слово, и это, естественно, достигает своей кульминации в высказанной любви. С одной стороны, восприятие любви другого и взволнованность ею делают ее содержание чрезвычайно близким мне, хотя оно и воспринимается с внешней стороны. С другой стороны, «отношение ко мне» данной любви является тем, что никогда не может присутствовать во фронтальном восприятии любви других людей. Этот аспект любви – овевание ею – представлен только в любви к нам, и он достигает особенной полноты, когда любовь к нам является ответом на нашу любовь.

Три источника счастья: существование ценностей, в особенности взволнованность ценностями и реализация многих ценностных ответов

Мы говорили о том, что свойством любви является ее способность приносить особенное счастье. Она и в этом отношении отличается от всех остальных позитивных эмоциональных ценностных ответов. Конечно, и многие из последних могут быть источником счастья, например восхищение, восторг, почтение. Однако любовь является таким источником в совершенно иной степени и совершенно ином смысле. Все позитивные ценностные ответы, как мы уже видели, приносят счастье в самом широком смысле этого слова. Существование объекта, на который мы отвечаем, само по себе является источником счастья. Если мы восхищаемся каким-то актером, то сам факт существования такого хорошего актера воспринимается как нечто радостное. Мы можем это выразить также следующим образом: с нашим восхищением всегда связана определенная радость по поводу существования того, чем мы восхищаемся – будь то человек, общность (например, народ или государство) либо произведение искусства. Существование ценного всегда радует. Этот элемент можно обнаружить даже в чисто оценочном ценностном ответе – в уважении.

С определенными эмоциональными ценностными ответами – например, восторгом – тесно связана взволнованность, представляющая собой новый источник счастья. В то время как при уважении и даже восхищении достоинства объекта не обязательно волнуют нас, глубоко трогают, при восторге всегда необходимо, чтобы нас волновала ценность произведения искусства, какой-либо вещи или человека.

Взволнованность красотой, величием, благородством, добротой и т. д. вообще является главным источником истинного счастья. Во взволнованности проявляется делектабельность ценности (свойство ценности приносить наслаждение). В ней мы имеем основу всякого истинного и глубокого fruitio. Таким образом, понятно, что все позитивные эмоциональные ценностные ответы приносят счастье постольку, поскольку они предполагают состояние взволнованности.

Но существуют и такие эмоциональные ценностные ответы, которые сами по себе, помимо взволнованности, лежащей в их основе, приносят счастье. Это наблюдается и при восторге. Восторгаться, иметь возможность восторгаться – это само по себе приносит радость. Приподнятость души в восторге, раскрытие нашей личности в этом пылком ценностном ответе приносит счастье как таковое. Этот выход за свои пределы, перерастание себя самого, эта способность всем сердцем отдаваться чему-то сами по себе являются радостным освобождением.

Два заблуждения относительно понятия счастья

Здесь следует предостеречь от двух возможных заблуждений. Одно из них – это мнение о том, что счастье, которое доставляет нам сам по себе ответ восторга, является некой самостоятельной темой и человек восторгается, чтобы пережить это счастье. Второе заблуждение заключается в том, что думают, будто счастье восторга проистекает из удовлетворения влечения к тому, чтобы восторгаться, таким образом, рассматривают его как своего рода желание, подобно тому как раскрытие имеющегося у нас таланта приносит нам удовлетворение и радость.

По поводу первого заблуждения следует сказать, что, возможно, бывают случаи, когда человек стремится испытать счастье восторга, но это является типичной перверсией, делающей невозможным истинный восторг. Человек лишается возможности испытывать настоящий восторг, как только тематизирует счастье восторга. Настоящего восторга не может быть там, где человек стремится восторгаться вместо того, чтобы полностью сосредоточиться на объекте и его ценности, – вместо ценного объекта делает темой сам восторг. Он может попытаться насильно испытать восторг, но результатом будет – даже если ему вообще удастся это – лишь состояние, внешне, быть может, и похожее на восторг, но в действительности как формально, так и материально не имеющее с ним ничего общего. Это будет состоянием, а не осмысленным рациональным ответом – не перерастанием самого себя, а деперсонализирующим бурлением. Оно не приносит того счастья, которое приносит истинный восторг. Ибо без настоящего объективного контакта, без увлеченности объектом и его ценностью не может быть возвышения души с его особым качеством. Восторг, к которому стремятся ради него самого, в лучшем случае будет иметь характер псевдовосторга, наблюдаемого при массовом психозе.

Счастье, доставляемое восторгом, по сути своей является эпифеноменом, а не темой. Несмотря на всю свою важность, несмотря на то, что оно является существенной частью восторга, счастье никогда не может быть темой и в еще меньшей степени – желанной целью.

Но также совершенно неверно считать счастье, присущее восторгу, утолением некоего влечения. В человеке заложены духовные силы, стремящиеся к своему раскрытию, по аналогии с физическими силами, например, с потребностью ребенка в движении. Мы подробно говорили об этом в первой главе, когда отделяли ценностный ответ от желания.

Так, человеку свойственно стремление к познанию, к осуществлению чего-либо, к решению задач, связанных с его особыми дарованиями. Ощущение в себе этих сил, реализация этого влечения сами по себе приносят удовлетворение. Если речь идет об особых талантах – актерских, организаторских, преподавательских, художественных – то, естественно, сюда добавляются и другие источники счастья, не связанные с удовлетворением, которое приносит раскрытие таланта. Мы имеем в виду реализацию ценностей: например, работу актера над пьесой, когда он как бы вдыхает в нее жизнь, или ценность и смысл того, что вызвано к жизни нашей организаторской деятельностью, или наши заслуги перед истиной – ту ценность, которую имеет распространение истины и познание ее учениками, или красоту произведения искусства, создаваемого художником. Как бы ни было законно удовлетворение, связанное с раскрытием духовных сил, как бы ни было правомерно то, что мы радуемся раскрытию нашей индивидуальности, тем не менее главной темой должен быть объект, которому мы служим. Это должно быть главной темой постольку, поскольку это должно быть главным мотивом нашей деятельности, а также постольку, поскольку счастье, связанное с тем, что мы способны осуществить данную ценность, что мы можем служить ей, должно превосходить счастье, связанное с простым раскрытием собственных духовных сил и дарований.

Если уже при раскрытии таланта удовлетворение, связанное с реализацией этого стремления, должно отойти на второй план по сравнению со счастьем, связанным со служением ценности, и радость такой деятельности не может сводиться исключительно к утолению данного влечения, то это a fortiori относится к восхищению.

Во-первых, восхищение является не желанием – не некой духовной энергией, стремящейся к своему раскрытию, а ценностным ответом, в котором, как мы уже видели, объект и его ценность представляют собой principium (первичное, первопричину). Здесь объект является не только основной темой, как в той или иной деятельности, но и исключительной темой. Но если тем не менее восхищение само по себе приносит радость, то эту радость ни в коем случае нельзя сводить к простому утолению влечения. Ощутимое влечение к восторгу само по себе было бы чем-то диковинным. В лучшем случае оно может быть стремлением соприкоснуться с объектами, ценность которых такова, что они заслуживают восторженного ответа. Но это стремление относится к объектам, а не к возможности восторгаться. А такое стремление, которое позволило бы человеку сказать, что он страстно ищет возможности восторгаться, так как давно не восторгался, было бы явной перверсией.

Но в то же время человек как таковой подчинен объектам, которыми он должен восторгаться, и восхищение является раскрытием специфически личного дара, интересом к миру ценностей – духовным бодрствованием, полноценной духовной жизнью, и это также является источником счастья. И тем не менее нужно со всей решительностью подчеркнуть, что это как бы имманентное восхищению счастье является как раз счастьем, связанным со способностью к трансценденции, – это счастье выхода за свои пределы, и оно столь тесно связано с радостью, которой одаривает нас объект и его ценность, что любая попытка выделить его в нечто самостоятельное, неизбежно приводит к перверсии.

Сказанное относится и к любви. Однако в этом случае необходимо отметить совершенно новую роль, которую счастье играет в любви.

381 Дитрих фон Гильдебранд

Существование любимого человека приносит особое счастье, поскольку любовь надактуальна, а любимый является объективным благом для нас

Очевидно, что любовь представляет собой несравненно более глубокий источник счастья, чем восторг. Это вытекает уже из того, что, как мы видели в главе V, любимый человек становится объективным благом для меня, что не обязательно имеет место при восторге. Кроме того, это происходит потому, что любовь надактуальна в полном смысле слова, в то время как восторгу свойственна только надактуальность значимости. Во всякой любви любимый человек играет важную роль в нашей «личной жизни», – эта роль необыкновенно варьирует в зависимости от силы и вида любви.

Однако в любом случае тот факт, что любимый человек является составной частью моей личной жизни как объективное благо для меня, отчетливо показывает ту совершенно новую роль, которую играет в любви счастье.

В нашем контексте важно подчеркнуть тесно связанную с любовью радость по поводу факта существования данного человека. Нетрудно видеть, что, как мы уже отмечали, любимый человек ceteris panbus (при прочих равных условиях) в новом смысле представляет для меня объективное благо и становится частью моей личной жизни, благодаря чему его существование как таковое приносит более сильную и интимную радость.

Необыкновенное счастье, связанное с взволнованностью любимым человеком

Но отличие любви от всех остальных позитивных ценностных ответов в аспекте роли счастья проявится еще ярче, если мы примем во внимание второй источник счастья – взволнованность красотой и достоинствами любимого. Мы уже видели ранее, что красота, достоинства, благородство любимого человека должны особым образом раскрыться в своей делектабельности, чтобы иметь возможность пробудить в нас любовь. В этом уже заключается специфическая радость в связи с существованием любимого человека, с его качествами, с его присутствием, со всей его жизнью, с общением, communio с ним. Его существо, его индивидуальность восхищают нас, и это означает для нас счастье. Они трогают наше сердце, завоевывают его, и с этим тесно связано специфическое осчастливливание через существование любимого. Разумеется, здесь возможны очень значительные вариации в зависимость от силы и особенно вида любви. Это необыкновенным образом выражается в супружеской любви, а во влюбленности достигает своей кульминации.

Радость, которую нам приносит взволнованность красотой и достоинствами любимого человека, не только несравненно больше радости других эмоциональных ценностных ответов, но и в корне отличается от последней. Конечно, нам приносит счастье возможность видеть человека, которым мы восхищаемся, – возможность наслаждаться его душевными качествами, его своеобразием, когда мы находимся в его обществе, общаемся с ним, вступаем с ним в живой контакт. Но, во-первых, это счастье значительно слабее того, которое мы испытываем, находясь в обществе любимого человека, – разумеется, при условии, что это чистое восхищение без любви.

Но оно и качественно отличается, поскольку счастье любви гораздо интимнее, поскольку радость в связи с существованием другого человека – это нечто личное, поскольку между мной и другим человеком существует таинственная связь, поскольку состояние восхищения пускает здесь более глубокие корни, «ангажирует» меня совершенно иным образом и именно поэтому становится длительным фактором моей жизни.

В любви любимый человек предстает перед любящим как ярко выраженное «ты», а не как простое «он» или «она». Это также особым образом проявляется в форме осчастливливания через существование любимого человека, в форме взволнованности его красотой и достоинствами. Такое осчастливливание радикально отличается от любого «наслаждения», связанного с простым погружением в красоту, при котором другой человек остается по отношению к нам в «третьем лице». А существо любимого человека как бы говорит любящему «ты».

Любовь предполагает совершенно иную, более глубокую, более продолжительную, более индивидуальную и интимную взволнованность красотой любимого человека, чем в случае всех остальных позитивных эмоциональных ценностных ответов. Многое, как например уважение, вообще не предполагает взволнованности, но сравнение с восторгом и почтением, предполагающими последнюю, демонстрирует то совершенно новое во взволнованности, что лежит в основе любви.

Любимый человек восхищает нас и радует своим существованием – и тем больше, чем больше мы его любим. Ребенок восхищает мать всеми проявлениями своего характера, он является неисчерпаемым источником радости, блаженства для матери. И для любящего супружеской любовью существо любимого человека представляет собой постоянный источник счастья: его индивидуальность, манера говорить, смеяться, его отношение к жизни, жизненный ритм – все это восхищает любящего, радостно волнует сердце.

В супружеской любви, когда она раскрывается во всей своей красоте и величии, любимый человек воплощает собой в определенном смысле весь мир ценностей, и в этом случае счастье взволнованности приобретает уникальный характер. Создается ощущение, что в любимом просиял весь ценностный мир и из конкретного его воплощения на меня изливается поток счастья. «Ты можешь скрываться за тысячами форм, но любимую мою я сразу узнаю», – говорит Гете в «Западно-восточном диване», точно выражая это основное свойство любви.

Ведь мы не должны забывать, что уже сияние ценностей в любимом и его делектабельность являются совершенно другими, нежели в том случае, когда дело касается лиц, на существование которых мы отвечаем другими эмоциональными ценностными ответами. Некоторая аналогия этому имеет место только в том случае, когда нам приносит счастье произведение искусства или красота природы.

Любить – это ни с чем несравнимое счастье, являющееся не мотивом, а неисчерпаемым даром

Но больше всего различие в роли счастья видно в том случае, когда мы рассматриваем осчастливливание актом любви как таковым. «Имманентное» осчастливливание любви несравнимо с «имманентным» осчастливли-ванием восторга или почтения.

Любить, быть способным любить – это необыкновенное счастье. В несравненно более высокой степени присутствует в любви не только все то, о чем мы говорили в связи с восторгом: выход за свои пределы, актуализация трансценденции, раскрытие нашей духовной личности. Здесь наблюдается совершенно новый вид трансценденции благодаря той самоотверженности в буквальном смысле, которая присуща любви. Мы подробно обсуждали самоотверженность. Теперь нам надо уяснить, что эта самоотверженность является специфической радостью. Во-первых, в этом случае совершенно уникально communio с ценностью. Насколько уникальна взволнованность, предшествующая любви, настолько же осчастливливает и «участие», заключающееся в этом ответе – намного превосходящем, как мы видели, все прочие ценностные ответы – и, следовательно, уже заложенный в любви как таковой unio с любимым человеком, с его красотой и достоинствами. Но, кроме того, любить – это новая, более подлинная форма личного существования, необыкновенное духовное пробуждение, обретение своей настоящей сущности, что само по себе является счастьем. Здесь мы рассматриваем это только как один из источников осчастливливания, причем мы должны различать несколько элементов. Во-первых, душевное состояние в любви, поскольку здесь имеет место духовное бодрствование по отношению ко всему миру ценностей, которое является источником счастья. Во-вторых, как мы видели ранее, совершенно новое бодрствование в отношении осуществления всех духовных актов. Мы осуществляем все наши установки более осознанно; и поскольку они сами по себе приносят радость, то при таком духовном бодрствовании они несравненно более радостны. Наконец, само по себе радостно и «обретение себя» в любви, возвращение к своей истинной сущности, заключающееся в любви «завершение». Разумеется, все эти три момента сильно варьируют в зависимости от силы любви и особенно от ее вида. Любовь между полами конечно является источником счастья, несравнимым с другими видами любви, и в этом случае все упомянутые элементы раскрываются совершенно по-новому.

Здесь полностью применимы слова Гете: «Счастлива лишь одна любящая душа» или: «Если бы я не любил тебя, Лили, то где бы нашел свое счастье?»

Особенно первый и второй элементы, два аспекта бодрствования в полном смысле представлены в супружеской любви. Но третий, обретение себя, присутствует во всякой любви – разумеется, тем отчетливее, чем больше любовь. Мы ясно увидим это, если подумаем о человеке, который никого не любит, который не знает ни дружеской, ни родительской, ни супружеской любви. Неподлинность его существования, пустота, изоляция в самом себе, – причем ему не удается обрести своего настоящего «я», – показывают нам необыкновенную актуализацию личности как таковой в любви. Но здесь нам важно снова не впасть в ошибку, заключающуюся в отношении к любви как к желанию, имманентному раскрытию человека. Было бы совершенно неверно из того факта, что в любви заключено это самообретение, это полное личностное бытие, делать вывод о том, что любовь в действительности представляет собой удовлетворение стремления к полному самораскрытию, что это является смыслом и сущностью любви. Это не так, любовь есть ценностный ответ, ее смыслом является любимый, к которому обращен этот ответ; она есть чистая самоотверженность, причем любимый – это единственная и абсолютная тема. Но поскольку истинное личностное существование актуализируется исключительно в самоотверженности, поскольку человеческая личность создана для самоотверженности и только в ней по-настоящему реализуется – прежде всего, конечно, в любви к Богу – любовь и является одновременно полной актуализацией личности. Это не ее тема, не ее мотив, не ее смысл – все это заключено в любимом и его ценности. Но это является неисчерпаемым следствием, даром, вырастающим из любви исключительно к данному человеку. Во всех видах любви это является отражением того, что сказал Христос о любви к Богу: «Кто потеряет свою душу, тот обретет ее».

То, что мы созданы для трансценденции, не делает трансценденцию чем-то имманентным. То обстоятельство, что мы созданы для любви, что мы предназначены для нее, призваны к ней, – в такой степени, что только в ней мы обретаем свое подлинное личностное существование, – ни в коем случае не превращает любовь в некое стремление к полному самораскрытию. Мы созданы для любви к Богу потому, что Бога следует любить, а не потому, что мы через эту любовь должны найти себя. Мы созданы для такой любви потому, что она прославляет Бога своей ценностью. А то, что мы при этом обретаем самих себя, является дополнением и даром.

Именно в этом свете следует понимать все сказанное здесь. И уж тем более счастье, обеспечивающее это самообретение, является чистым эпифеноменом, а не темой, как бы велико и значительно оно ни было. И прежде всего оно таким образом связано с вышеупомянутым счастьем, проистекающим из существования любимого и взволнованности его красотой и достоинствами, что любящий не может отделить его от его источника.

Теперь, когда мы видим, что счастье любви, происходящее из этих трех различных источников, несравненно значительнее и глубже счастья других эмоциональных ценностных ответов и что это необыкновенное осчастливливание является сущностью любви, мы должны еще раз со всей решительностью повторить, что в любви основной темой является не наше счастье, а личность любимого человека, его счастье, его спасение и во вторую очередь – единение с ним. Важно понять, что величие и значительность чего-либо не обязательно влечет за собой его главную тематичность. Существует много значительных вещей, которые по своей сути являются не темой, а чем-то дополнительным в качестве дара. Такая дополнительность, дарственный характер ни в коем случае не означает, что содержание дополнительного малозначительно или не наделено высокой ценностью. Поэтому термин эпифеномен в нашем контексте не должен наводить на мысль о том, что речь здесь идет о некой несущественной добавке. Так, например, красота добродетели или даже святости не является тематичной. Темой является моральная и религиозная ценность. Но тем самым нисколько не умаляется ее значение, ее роль, – как раз напротив. Так и в нашем случае. Ощущение необыкновенного счастья является необходимой частью любви. Любовь, не приносящая счастья, не была бы любовью. И все же счастье не является главной темой, не является даже темой в собственном смысле слова.

Еще одним источником счастья любви, который присутствует прежде всего в супружеской любви, является то, что любовь как надактуальный ценностный ответ освещает собой все повседневное существование, все сами по себе нейтральные ситуации, в которых не любящий человек, попадая под власть их автономности, скучен и трезв. Блаженная мелодия, наполняющая собой все, звучит лишь в супружеской любви, особенно это касается влюбленности.

Связанное с любовью «пребывание» счастья в любящем

Характерной особенностью счастья любящего является также совершенно необычное «пребывание» счастья в нем. Оно как бы поселяется в нем, в сокровенном центре его существа, в его сердце. К центробежному осчастливливанию через любимого человека во взволнованности его красотой добавляется центростремительное движение. Из сердца любящего, так сказать, бьет источник счастья, изливаясь на все. Я еще не имею здесь в виду ту особенно характерную черту любви, когда последняя говорит любимому человеку, осчастливившему нас своим существованием, слово радости, когда содержание любви, ее собственная субстанция в ее доброте и теплоте по своей сути приносит радость и как приносящая радость предназначена для любимого. Я еще не имею в виду того, что проявляется в intentio benevolentiae. Я имею в виду тот поток радости любви, который изливается во всех жизненных ситуациях, во всем нашем существовании и который в определенной степени имеет характер внутренне присущего нам счастья.

Осчастливливание ответной любовью и unio с любимым: «счастливая» и «несчастная» любовь

Но в любви есть еще один аспект счастья, присущий только ей, и это – осчастливливание взаимной любовью, ответом на нашу любовь или, можно сказать и так, – осчастливливание через тот союз, которого жаждет любовь.

Мы видели ранее, что всякой любви свойствен intentio unionis. Мы видели также, что последний имеет различный характер в разных видах любви.

Но всякая любовь жаждет соответствующей ответной любви, поскольку истинный личностный союз может возникнуть только во взаимопроникающих взглядах любви. Чем больше любовь, тем сильнее жаждет она взаимности. Если любовь остается безответной, то это становится источником несчастья. Мать, любящая своего ребенка больше всего на свете, страдает, если ребенок не отвечает ей любовью. Если человек глубоко любит другого как друга, а тот равнодушен к нему, то это является источником страдания для него. Но болезненней всего такое несчастье в безответной любви между полами, где, собственно, и употребляется выражение «несчастная любовь».

Но это несчастье не отменяет счастья, внутренне присущего любви как таковой. Между нею и счастьем и несчастьем существует тесная взаимосвязь, но такая, что любящий не может по собственному желанию отказаться от любви к другому человеку или от того, чтобы тот полюбил его. Здесь следует разграничить различные стадии. Прежде всего, любовь приносит чистую радость, даже если еще нет ответной любви, однако есть все основания надеяться на нее. До тех пор пока любимый человек не уничтожает в той или иной форме надежду любящего на взаимность, любовь, беспрепятственно развиваясь, приносит счастье – даже еще нереализованное intentio unionis приносит радость. Если во взаимности отказано, однако любящий продолжает надеяться – возможно, contra spem (вопреки очевидности) – то счастье перевешивает страдание неразделенной любви. Если же исчезли всякие перспективы, то страдание может перевесить счастье в некоторых видах любви, например в любви между полами. Тогда неразделенная любовь косвенно может стать прямо-таки источником несчастья, отравлять существование. Но в нашем контексте для нас важно сосредоточиться на специфическом счастье взаимности как новом измерении счастья по сравнению со счастьем, которое дает любовь: как со счастьем, заключающемся в факте существования любимого человека, во взволнованности его красотой, так и со счастьем акта самой любви. Возьмем, к примеру, тот случай, когда любящий сначала не знает, будет ли его любовь разделенной, но и нет никаких оснований отказываться от надежд. Он испытывает вышеупомянутое счастье, которое дает любовь. Но когда его любовь разделена, добавляется еще совершенно новое, необыкновенное счастье, которое, однако, органически связано со счастьем любить самому и строится на нем или его предполагает.

Мы видели, что желанный союз любви может возникнуть только при разделенном чувстве. Настоящий unio между людьми может быть реализован только во взаимопроникающих взглядах любви. Поэтому совершенно ясно, какое непостижимое счастье приносит разделенная любовь как таковая. Союз с любимым представляет собой неисчерпаемый источник счастья, несравнимый ни с каким другим земным счастьем.

Однако было бы совершенно неверно думать, что unio приносит счастье только в смысле осуществления intentio unionis, т.е. в качестве утоления некой жажды. Мы видели, что любовь не является желанием и что ее пыл и страсть не есть следствие неутоленности, уступающей место насыщению и удовлетворенности, когда желанный unio достигнут. Intentio unionis – это интерес к unio, проявляющийся как тоска по нему, пока он еще не достигнут, и как глубокое счастье в связи с ним, когда он осуществился.

Другие аспекты счастья, связанного с тем, что нас любят

Но счастью, приносимому ответной любовью, свойственны и многие другие аспекты. При ответной любви – мы имеем здесь в виду супружескую любовь – факт любви к нам является непостижимым даром еще и потому, что в этом случае мы как бы сами преподносимся себе в дар. Принятие нашего существа любовью любимого нами человека, уникальное подтверждение нашей значимости его индивидуальным существованием подобно новому рождению нашего «я». Человек принимает величайший дар, который невозможно заменить ничем иным. Человек чувствует, что он не только существует, но и «должен» существовать. Акцидентное, условное существование переживается как необходимое и провиденциальное.

В будущем втором томе этой книги мы надеемся более подробно обсудить феномен любви к нам и его фундаментальное значение для самых основ существования личности и для метафизической ситуации последней. В нашем контексте мы также подробно остановимся на счастье, связанном с любовью к нам. Здесь же достаточно вкратце отметить это, для того чтобы полностью уяснить его влияние на счастье собственной любви.

Любовь к нам, принятие нас любовью другого человека уже независимо от нашей собственной любви приносит глубокое счастье. Нам открывается все величие и своеобразие любви, когда ее луч проникает к нам в сердце, согревая и радуя его. Представим себе ощущения ребенка, впервые осознавшего себя защищенным родительской любовью, или ощущения того, кто еще не был любим и вдруг впервые осознает обращенную к нему любовь. Даже наблюдать любовь других людей – это необыкновенно прекрасно; но когда она касается нас, нам дается совершенно новый аспект опыта необыкновенной сущности любви. Это другая фундаментальная встреча с уникальной сущностью любви наряду с той встречей, что имеет место в нашей собственной любви. Ведь как бы ни различались опыт собственной любви и опыт любви к нам, в обоих нам дается сущность любви, в обоих случаях мы чувствуем, что такое любовь, переживаем ее радостную сладость, в обоих случаях она оказывает на нас свое блаженное воздействие. Но в необыкновенном переживании любви к нам сущность любви воспринимается не только так, как красота природы: напротив, мы приобщаемся к ней, она живо, лично затрагивает нас и приносит нам счастье.

Это касается всех видов любви. Но это счастье варьирует в зависимости от качества любви, направленной на нас, от личности того, кто нас любит, от вида любви и от нашего отношения к нему. Настоящая христианская любовь к ближнему столь возвышенна по своим свойствам, что она приносит глубокое счастье каждому, кого она объемлет – пусть даже характер этого человека испорчен гордыней и чувственностью и он поэтому совершенно не понимает сущности такой любви. Здесь важно то, что переживание христианской любви к нам приносит глубокую радость неиспорченному человеку вне зависимости от его отношения к человеку, любящему его такой любовью, т.е. вне зависимости от того, любит ли он его или хорошо знает. Здесь мы можем оценить роль качества любви в осчастливливании. Точно так же во всех остальных видах любви играет роль ее сила. Чем больше человека любят, тем большую радость это приносит ему.

«Обуза», которой может быть любовь к нам

Но здесь решающую роль играет фактор нашего отношения к любящему нас. Только в том случае, если человек, обращающий на нас свою любовь, не антипатичен нам, его любовь к нам приносит радость, в противном случае она скорее обременительна.

Но даже если человек не вызывает у нас резкого неприятия, тем не менее особо настойчивая любовь со стороны друга, которого мы гораздо меньше любим, может быть обременительна, поскольку мы будем чувствовать, что он ожидает от нас больше, чем мы можем ему дать своей любовью. Любовь к нам может сделаться обузой в результате имманентного требования его любви – любить его равной любовью, даже если он и не высказывает это явно. Но это, конечно, не тот случай, когда друг не требует от нас иной любви кроме той, что мы предлагаем ему, т.е. когда его любовь к нам имеет особый характер и не стремится к ответной любви, равной ей по глубине и силе.

Поэтому неодинаковость любви в тех или иных взаимоотношениях предполагает определенные обязанности со стороны того, кто любит больше. Он должен приспосабливать ритм отношений и все свои требования к совместному существованию, а проявления своей любви соразмерять с любовью любящего слабее. В этом случае логос взаимоотношений требует, чтобы меньше любящий задавал тон, причем выражения «меньше» или «больше любящий» относятся к силе любви и роли, которую соответствующий человек играет в нашей жизни. Они не имеют отношения к тому, чья любовь благородней или больше преисполнена caritas и поэтому выше в качественном смысле.

Но прежде всего для нас обременительны такие отношения, когда нас любят супружеской любовью, а мы можем ответить только дружеской любовью. Когда другой человек все время надеется, что мы обратим на него категориально иную любовь, или когда он хочет приспособить к своей любви ритм наших взаимоотношений, то его любовь может стать обузой для нас, и мы будем желать, чтобы он нас не любил таким образом. Но и в этом случае имеет силу вышесказанное: это происходит только тогда, когда любовь другого человека заключает в себе это латентное требование категориально равнозначной любви.

Усиление всех «источников счастья» любви через взаимность

Мы имеем здесь в виду прежде всего счастье, заключающееся в ответе на нашу любовь, т.е. тот случай, когда на нашу любовь отвечают равнозначной любовью. Это счастье осуществления того, на что было направлено intentio unionis, особенно ярко проявляется в супружеской любви.

Вернемся к счастью разделенной любви, органически примыкающему к счастью, которое дает наша собственная любовь. Здесь необходимо понять, что даже то счастье, которое приносит нам само по себе существование любимого человека, о чем мы говорили выше, необыкновенно усиливается благодаря тому, что он нас любит.

Мы уже не раз говорили о том, что каждый человек, когда он любит, полностью обращает свой внутренний лик к любимому, открывает свою сущность. Естественно, это в значительной степени зависит от масштаба и глубины любви, а также от ее вида. Ярче всего это выражено – в рамках категорий естественной любви – в любви супружеской. Но это можно обнаружить вообще во всякой истинной любви. Как бы ни были велики связанные с видом любви различия в глубине и интимности того, что раскрывается нам в любви, тем не менее если мы сравним ситуацию, когда мы сталкиваемся с человеком, совершенно безразличным к нам, с другой ситуацией, когда человек нас любит, то невозможно отрицать, что он открывается нам в своей любви совершенно по-новому и дает нам возможность заглянуть в его душу.

То, что это так, станет совершенно очевидным, если мы примем во внимание то, что в истинной любви человек актуализирует свое подлинное «я» и полностью обращен к любимому. Поэтому счастье, связанное с существованием любимого человека, необыкновенно усиливается, когда он отвечает на нашу любовь. Его существо, любимое нами, приносящее нам радость, становится еще доступнее, настолько интимно раскрывается, что такое возможно только тогда, когда он обращает к нам свой лик в ответной любви. Но любимый не только раскрывает передо мной по-новому свое существо в ответной любви, но он и объективно становится прекраснее и достойнее любви, когда любит. Здесь также применимы по аналогии замечательные слова бл. Августина: «Любя, любящий сам становится достойней любви». Мы подробней поговорим об этом в главе XI – в контексте связи между естественной любовью и нравственностью – о том, насколько каждый человек становится в любви сознательней, героичней и прекрасней.

Здесь достаточно указать на большое значение этого для счастья, проистекающего из ответной любви. Ибо мы открываем совершенно новые стороны существа любимого человека, а именно его достоинства только тогда, когда он нас любит. На многих людей настолько влияет то обстоятельство, любят они или нет, что можно утверждать, что их совершенно нельзя понять, пока они не раскроются в своей любви.

Однако здесь необходимо различать следующее. Мы можем понять такое влияние любви на красоту человека и его достойность любви другого уже на примере чужой любви. Предположим, мы знакомы с человеком, который еще никогда по-настоящему не любил и которого вдруг охватывает большая, глубокая любовь. Мы можем уже в этом случае ясно увидеть, насколько он становится от этого прекраснее, освобождается от оков привычного, удобного, насколько он становится «больше», вырастает из своей посредственности, становится смиреннее и героичнее. Мы можем как сторонние наблюдатели констатировать кое-что из того преображения любящего, которое выражено в гетевском стихотворении «Herz, mein Herz, was soll das geben», в возвышенных словах вагне-ровского Тристана: «Was traumte mir von Tristan Ehre» (что мне до чести Тристана) или в «Песне песней»: «Et si homo dederit omnem substantiam domus suae pro dilectione, quasi nihil despiciet eam» (если бы кто давал все богатство дома своего за любовь, то он был бы отвергнут с презрением). Однако тот род раскрытия сокровенной сущности человека и возникающей из любви новой красоты, которые мы имеем в виду в нашем контексте, выходит далеко за рамки этого. Здесь будет такое знание о любимом человеке, которое доступно только тому, к кому относится эта любовь. Это такой глубинный, сокровенный пласт в другом человеке и его красоте, формирующийся благодаря любви, который открывается тому, на кого направлена эта любовь. Для такого раскрытия необходимо, чтобы лик любящего был полностью обращен к нам, чтобы происходящее в любви принесение в дар самого себя относилось к нам. Только тогда происходит совершенно новое усиление счастья, связанного с самим существованием любимого. Такой особый источник счастья возникает только при ответе на нашу любовь, а не просто в любви к нам как таковой.

Счастье, связанное с принесением любимым в дар самого себя и с unio с ним

Еще значительнее, чем усиление счастья, связанного с фактом существования любимого человека, является счастье, проистекающее из принесения любимым в дар самого себя. Неизмерим тот дар, который может быть выражен словами: как ты прекрасен, и, о Боже! ты любишь меня. Сначала – все драгоценные достоинства любимого человека, воспламеняющие мое сердце, его существование и сокровенная красота, открывающаяся мне в его любви ко мне, а затем – непостижимый дар: он любит меня, он дарит себя мне! Чем достойней, чем прекрасней любимый, тем драгоценней и радостней для меня такое принесение им в дар самого себя, происходящее в любви.

Ко всему этому добавляется блаженство unio, взаимопроникающие взгляды любви: с одной стороны, совершенный дуализм, четкое различие «я» и «ты», полное осознание «ты» в возлюбленном и его уникальной индивидуальности, с другой – окончательное единство, которое могут дать только взаимопроникающие взгляды любви, взаимное приобщение к существу друг друга. Конечно, все это не выражает в должной мере счастья любви и взаимности. Это прерогатива поэтов. Но указать на необыкновенное счастье любви необходимо, поскольку оно составляет сущность любви и таким образом эта сущность ярче проявляется на фоне всех остальных ценностных ответов. Вместе с тем следует со всей решительностью еще раз подчеркнуть: счастье не является ни мотивом, ни целью, оно не является даже основной темой любви – оно есть проистекающий из любви изобильный дар.