Яков Кротов. Путешественник по времени. Вспомогательные материалы.
ЕДВАБНЕ ИЛИ СОТРЯСЕНИЕ СОВЕСТИ
10 июля 1941 г. — 10 июля 2001 г.
Оп.: Новая Польша, 2001, №7-8.
10 июля 1941 г. в местечке Едвабне [что по-русски значит Шелковое. — Пер.] на Ломжинской земле после отступления Красной армии и вступления немецких войск здешняя еврейская община была уничтожена местным польским населением. То же самое произошло еще в нескольких местностях, расположенных поблизости. Эти преступления до недавнего времени приписывали немцам. Только в 2000 г. Ян Томаш Гросс в книге «Соседи» раскрыл подлинную картину злодеяния в Едвабне, используя свидетельства очевидцев. Книга Гросса потрясла польскую общественность. Вот уже больше года эта тема занимает одно из главных мест в печати, радио, телевидении, Интернете. Высказываются политические и государственные мужи, иерархи католической Церкви, ученые, публицисты, читатели газет, интернетчики. Книга Гросса целиком доступна в Интернете, а ее сжатое изложение напечатано как приложение к газете «Жечпосполита». Злодеяние в Едвабне и участие в нем поляков стали предметом опросов общественного мнения, польских и международных конференций, а также расследования, проводимого следственным отделом Института национальной памяти. Фрагменты опубликованных в печати текстов и составленный нами календарь событий отражают главные линии дискуссий, полемики и споров по вопросу, который беспрецедентным образом взволновал почти все польское общество.
По страницам польской печати
Яцек Жаковский, журналист:
Все читатели «Соседей» Яна Томаша Гросса, с которыми я разговаривал, ходят как больные. Книга — слишком жестокая и слишком эмоциональная, звучащее в ней обвинение слишком тяжко, чтобы можно было прочитать ее и жить как прежде. Хотя это нелегко, но мы должны ввести Едвабне в польское самосознание.
(«Газета выборча», 2000, 18-19 ноября)
Проф. Томаш Шарота, историк:
Основные факты выглядят бесспорно. В июле 1941 г. большая группа живших в Едвабне поляков приняла участие в жестоком уничтожении почти всех тамошних евреев, которые, кстати, составляли подавляющее большинство жителей местечка. Сначала их убивали по одиночке — палками, камнями, — мучили, отрубали головы, оскверняли трупы. Потом, 10 июля, около полутора тысяч оставшихся в живых едвабненских евреев были загнаны в овин и сожжены живьем. Гросс описал это на основе существующих свидетельств, используя, в частности, собрание документов [варшавского] Еврейского исторического института — главным образом показания Шмуля Вассерштайна, — а также воспоминания других лиц, в том числе известные из опубликованной в 1980 г. в США книги «Yedwabne: History and Memorial Book», и показания обвиняемых на судебном процессе 1949 года.
...мы не отдавали себе отчета в том, что в числе тех, кто участвовал в геноциде евреев, были и поляки. А в Едвабне они в этом участвовали. Притом не какие-то отдельные извращенцы, которые найдутся в любом обществе, а толпа во главе с городскими властями. Гросс своими публикациями заставил нас изменить взгляд на поведение поляков во время II Мировой войны, и это его несомненная заслуга. Но у меня тоже создается впечатление, что он писал «Соседей» слишком поспешно и расследовал дело Едвабне слишком поверхностно, чтобы мжно было понять, что же там на самом деле произошло.
(«Газета выборча», 2000, 18-19 ноября)
Проф. Томаш Шарота, историк:
...то, что в Польше могут публиковаться работы Яна Томаша Гросса, Хельги Гирш да и Томаша Шароты, свидетельствует не только о том, что у нас свобода слова, ибо более чем явно, что до 1989 г. ни одна из этих книг появиться не могла. Эти публикации доказывают еще что-то, куда более важное. А именно: что мы на верном пути, что мы перестаем быть народом, с одной стороны, одержимым манией величия, а с другой — закомплексованным, и становимся нормальным народом, сознающим свои заслуги и достоинства, но также пороки и грехи. То, что мы можем смело говорить о неприятных, горьких, трагических моментах нашей истории, что отваживаемся посмотреть истории прямо в глаза, свидетельствует именно об этом.
(«Жечпосполита», 2000, 9-10 декабря)
Проф. Яцек Курчевский, социолог:
В этой страшной истории есть один невиновный. Это польское государство. (...) На счету Речи Посполитой — усмирение украинских и белорусских, а также и польских деревень, но на его совести нет геноцида, организации погромов или лагерей массового уничтожения.
Профессор Гросс спрашивает, какую надпись следует поместить на памятнике в Едвабне. Для меня нет сомнений: ПОЛЬСКОЕ ГОСУДАРСТВО — ПАМЯТИ СВОИХ ГРАЖДАН-ЕВРЕЕВ, УБИЕННЫХ СОСЕДЯМИ В БРАТОУБИЙСТВЕННОМ БЕЗУМИИ.
(«Впрост», 2000, 10 декабря)
Ян Новак-Езёранский, бывший директор польской редакции радио «Свободная Европа»:
Ни одному народу не бывает легко признаться в поступках, которые покрывают его позором. Мы, и это вполне по-человечески, склонны помнить нанесенные нам обиды и не хотим помнить зла, которое причинили другим. Инстинкт самозащиты велит нам подвергать сомнению даже бесспорно доказанные факты, искать смягчающие обстоятельства, очищать собственную совесть, перекладывая вину на других. (...)
Если мы разделяем национальную гордость, вытекающую из наших побед, славных поступков и огромного вклада польских творцов в сокровищницу общечеловеческих ценностей, то должны найти силы и на то, чтобы испытать национальный стыд за позорные поступки. Как народ в подавляющем большинстве христианский, мы должны ударить себя в грудь, признаться в совершенных грехах и в том, что польские каины нарушили заповедь «не убий». Если мы ждем от других удовлетворения за преступления против Польши и поляков, то должны проявить готовность дать удовлетворение за зло, причиненное нами ближним. (...)
Многие годы мы протестовали против той лжи, которую содержала советская надпись над братскими могилами в Катынском лесу: согласно ей, на этом месте немецко-фашистские захватчики уничтожили в 1941 году польских военнопленных. На двух памятниках в Едвабне написана аналогичная ложь. (...) Если мы требовали от России признаться в катынском преступлении и указать преступников и обстоятельства массового убийства безоружных польских военнопленных в Катынском лесу и других местах, то мы не можем выдвигать претензии к автору книги «Соседи», который извлек из забвения и с документами в руках расследовал массовое убийство, совершенное поляками в Едвабне, о котором мы предпочли бы не знать и не помнить.
(«Жечпосполита», 2001, 26 января)
Проф. Томаш Стшембош, историк:
Прежде чем оценивать позиции и поведение различных социальных и национальных групп на территориях, занятых Рабоче-крестьянской Красной армией (РККА), следует вспомнить основополагающие факты, ибо, не зная тогдашней действительности, нельзя понять людей, живших там постоянно или занесенных туда военной бурей. (...)
Польское население, за исключением небольшой группы коммунистов в городах и еще меньшей — в деревне, приняло нападение СССР и создаваемую здесь советскую систему так же, как и немецкое нападение. (...)
Еврейское же население, особенно молодежь, массово приветствовало вторгающуюся армию и введение новых порядков, в том числе и с оружием в руках. (...)
Второй вопрос — это сотрудничество с органами репрессии, прежде всего с НКВД. Сначала этим занимались всяческие «милиции», «красные гвардии» и «революционные комитеты», позднее — «рабочая гвардия» и «гражданская милиция». В городах они почти полностью состояли из польских евреев. Позже, когда РКМ [«рабоче-крестьянская милиция»] взяла положение в руки, евреи все еще были представлены в ней чрезмерно. Польские евреи в гражданской одежде, с красными нарукавными повязками, вооруженные винтовками, широко принимали участие также в арестах и депортациях. Это было страшнее всего, но польскому обществу бросалось в глаза и чрезмерное число евреев во всех советских учреждениях. Тем более что до войны тут доминировали поляки!
(«Жечпосполита», 2001, 27-28 января)
Павел Махцевич, директор отдела общественного просвещения Института национальной памяти:
До 1989 г. у нас не было свободы научных исследований, а коммунистические власти были заинтересованы в замалчивании щекотливых вопросов. Зато я согласен с проф. Гроссом: крупная недоработка польских историков состоит в том, что после 1989 г. они, во-первых, об этом не писали, а во-вторых, даже если писали, как Анджей Жбиковский, то не сумели добиться внимания общественности. «Книга памяти» Едвабне издана в 1980 г. в США. Еще раньше, в начале 50 х, вышла «Книга памяти» Граева. Но сведения о массовых убийствах не доходили даже до еврейских историков.
Проф. Гутман в интервью «Газете выборчей» сказал, что известие о Едвабне его как обухом по голове ударило. Мне кажется, что мы все были не готовы к такому факту, который серьезно меняет нашу картину польско-еврейских отношений времен оккупации. Если общественная атмосфера не позволит принять те или иные тезисы, то дискуссии об этом не будет. Расчеты с собственным прошлым, и не только в Польше, идут весьма извилистыми путями. В Германии большая дискуссия о нацистских преступлениях началась лишь в 60 е годы, а во Франция дискуссия о режиме Виши — еще позже, в 80 е. Так что поляки в своем отношении к прошлому — не исключение.
(«Жечпосполита», 2001, 3-4 марта)
Проф. Ян Томаш Гросс, политолог, историк, социолог, автор книги «Соседи. История уничтожения еврейского местечка»:
Едвабне и Радзивилов — явление, выходящее далеко за пределы того, что происходило в других местах на той же территории. Это создает какую-то трагическую чистоту ситуации, в которой происходило уничтожение евреев в этих местечках их польскими соседями, такое жестокое и окончательное. Это событие, по моему убеждению, открывает совершенно новую историографию периода оккупации.
Если говорить о польско-еврейских отношениях, то нам здесь многое предстоит сделать. Поляки, сами будучи жертвами немецкой оккупации, отнеслись к еврейскому населению равнодушно, не проявили сострадания. Евреи были в последнем круге ада, и эта ситуация использовалась. Я очень рад, что г н Махцевич, который будет заниматься просвещением и отвечает за это в Институте национальной памяти, обещает, что эти вопросы будут изучены и что мы обо всем узнаем. Надеюсь, что так и будет. Ибо мы так и не надели траура по нашим согражданам-евреям. Мы не пережили и не оплакали еврейскую Катастрофу, произошедшую во время войны. Хотелось бы мне верить, что дело Едвабне, будучи неслыханно трагическим, позволит двинуться в этом направлении.
(«Жечпосполита», 2001, 3-4 марта)
Марек Юрек, бывший депутат Сейма от Национально-Христианского Объединения:
Александр Квасневский в интервью израильской газете «Едиот ахронот» заявил, что попросит прощения от имени поляков за убийство в Едвабне.
Президент мог, например, сказать, что приложит все старания, чтобы виновники преступления были обнаружены и осуждены; что польская общественность узнает о преступлениях, совершенных поляками, чтобы они стали для нас уроком и предостережением. Он мог также сказать, что вся Польша едина в боли и сострадании к жертвам убийства и смиренно принимает обиду евреев, братьев жертв по национальности и вероисповеданию, на нашу страну и наших соотечественников, которые принимали участие в преступлении. (...) Квасневский выбрал иное решение: он заявил, что поляки обязаны просить прощения, признав тем самым захваченную, униженную и убиваемую Польшу виновницей преступления. Из народа жертв Польша должна превратиться в народ убийц. (...)
Мир так устроен, что трагедию Едвабне положено приписать Польше. Ибо, к сожалению, массовое уничтожение еврейской общины этого города должно стать не столько уроком для поколений, сколько еще одной возможностью унизить нашу страну. (...)
Наступающие месяцы следует пережить с христианским достоинством. Смиренно принимая правду о том, что произошло на нашей завоеванной земле, с участием наших соотечественников. (...) И одновременно следует спокойно защищать Польшу, воздавать честь ее величию, жертвам и самоотречению — ради нашего сыновнего долга, ради элементарной справедливости, ради истины, которая нужна миру.
(«Наш дзенник», 2001, 8 марта)
Раввин Яков Бейкер:
Я родился в Едвабне в 1914 г. и провел там первые двадцать лет своей жизни. Мой отец в компании с двумя свояками держал ветряную мельницу. Правда, он был раввином и учил детей, но на это было не прожить. Поэтому он работал на мельнице. Отец умер, когда мне было шесть лет. Мы с мамой и двумя старшими братьями продолжали помогать дядьям на мельнице. Работали мы тяжело, работали и в поле, и наши соседи-поляки это видели. За это они нас уважали. Мы жили с ними в согласии и дружбе, по-соседски. Даже Юрек Лауданский, которого профессор Гросс в «Соседях» называет в числе главных убийц, молодым парнем был очень славный. Я его хорошо помню, мы жили поблизости друг от друга и часто разговаривали о религии, потому что он хотел стать ксендзом, а я изучал в Лодзи Талмуд.
Я мог бы привести множество примеров того, в каком согласии жили евреи и поляки в Едвабне. Мы доверяли друг другу. Наша мельница стояла за городом, чтобы крылья лучше ловили ветер. Когда были еврейские праздники и мы шли надолго в синагогу — кому мы оставляли наших детей? Соседям-полякам, и они занимались ими как своими. Это, пожалуй, лучший пример. (...)
Я тогда был уже взрослым и видел, как с середины 30 х нарастала враждебность поляков к евреям. Началось пикетирование еврейских лавок, ограничения на ритуальный убой, «скамеечное гетто» [дискриминация студентов из национальных меньшинств, которым в аудиториях отводились особые места]. И в Едвабне штурмовые группы национал-демократической молодежи стояли с металлическими штырями у еврейских лавок, чтобы поляки ничего там не покупали. Начались нападения на евреев, случались и убийства. Помню по крайней мере двое похорон евреев, убитых польскими хулиганами. Мы жили во все большем страхе. Печально говорить это, ибо Польша — моя родина, а мои дети и сейчас поют польские песни. Но под конец 30 х едва ли не все евреи уже хотели покинуть Едвабне, бежать из Польши. От страха перед преследованиями и приближающейся войной. Я уехал в феврале 1938 г. в Америку: там уже был мой брат Иегуда. Американцы спросили меня на границе, что значит моя фамилия, которую они с трудом выговаривали. Я сказал, что «пекарь», по-английски «baker». Так и записали мне в документах фамилию Бейкер. (...)
Вас, может быть, удивит, но евреи благодарны Польше за то, что тысячу лет она была их домом, дала им убежище, здесь прекраснее всего расцвела наша культура. Что за прекрасная страна Польша! Какая прекрасная природа! Помню Едвабне — какое это было прекрасное место! Я мог бы сказать: к черту их, этих поляков, пропади они пропадом. Но, пожалуйста, поверьте мне: я так не чувствую, евреи так не чувствуют. Мы не думаем о мести — только Бог имеет право на отмщение. Мы хотели бы только, чтобы убийцы, если кто-то из них еще жив, были наказаны. Они — да, ибо заслужили наказание. Но обычные поляки, обычные жители Едвабне? Они были порядочные, мы были добрыми соседями, друзьями. (...)
Самое главное, что прервано молчание. Что правду о Едвабне начали говорить, ибо больше ждать нельзя было. Из тех, кто родился в Едвабне, уцелела горстка. Но есть родные едвабненских евреев — тысячи, может, даже десятки тысяч. Прежде всего им нужна правда. Но она нужна и всем евреям, и всем полякам. Ибо только на основе правды можно снова строить дружбу между нами. Поляки как народ — не злые люди. Если бы не Гитлер, Сталин да еще несколько злых людей, между нами не было бы никаких проблем.
Я рос с поляками, у меня были польские друзья, мы были как одна семья. Помню, как уважали нашего раввина в Едвабне — Авигдора Белостоцкого. Польские ксендзы с ним дружили, ходили с ним на прогулки, спорили о религии. Я верю, что хоть уж нет евреев в Польше, а об этой нашей дружбе забывать нельзя. Ее надо, проявляя добрую волю с обеих сторон, сохранять и укреплять. Я убежден, что, даже учитывая то, что произошло в Едвабне, это возможно.
(«Жечпосполита», 2001, 10-11 марта)
Ян Новак-Езёранский, бывший директор польской редакции радио «Свободная Европа»:
Если мы будем оправдывать преступление, приуменьшать его, перекладывать вину на жертв, тогда весь народ может стать в глазах мира соучастником преступления. Осуждение его самой Польшей должно опередить реакцию мировой общественности.
(«Газета выборча», 2001, 12 марта)
Из открытого письма всепольского правления «Союза левых демократических сил» членам и сторонникам СЛДС «О Едвабне»:
60 лет тому назад в Едвабне почти все еврейское население местечка погибло от руки своих польских соседей. Это преступление не было совершено от имени польского народа, но сознание преступления по прошествии свыше полувека молчания возвращается сегодня с умноженной силой. (...) Народ, который хочет черпать силу из лучших страниц своей истории, должен также иметь отвагу стать лицом к лицу со своими слабостями. Мы сильный народ, занимающий важное место в Европе, поэтому мы не можем скрывать наши ошибки или трусливо искать для них отговорок.
Убийство в Едвабне — причина нашей боли и стыда. Для преступления и подлости нет и не может быть ни оправдания, ни объяснения. (...) Мы как народ несем ответственность за то, как отнесемся к своей истории и какие извлечем из нее выводы на будущее.
С проявлениями ненависти, нетерпимости и презрения к людям иных рас, религий или взглядов мы, к сожалению, встречаемся и в сегодняшней Польше. Из драмы Едвабне должны последовать урок и предостережение нынешним поколениям. (...)
Мы не можем проходить мимо унижаемых и дискриминируемых.
Мы не можем молчать, когда раздаются слова, сеющие ненависть.
Мы не можем позволить, чтобы молодые поколения поляков воспитывались в презрении к другим народам. (...)
Поэтому «Союз левых демократических сил» поддерживает инициативу создания музея-памятника истории польских евреев как свидетельства присутствия евреев в польской истории и на польских землях.
СЛДС ожидает от органов самоуправления всех уровней особой заботы о местах общей польско-еврейской истории.
(«Газета выборча», 2001, 16 марта)
Адам Михник, главный редактор «Газеты выборчей»:
Польская дискуссия о Едвабне идет уже несколько месяцев. Она характеризуется серьезностью, проницательностью, печалью, а иногда и ужасом, словно всему обществу внезапно велели нести бремя странного преступления, совершенного 60 лет назад. Словно всем полякам велели коллективно исповедовать вину и просить прощения.
Я не верю в коллективную вину и ни в какой иной тип коллективной ответственности, кроме ответственности нравственной. Поэтому я задумываюсь над тем, в чем состоит моя личная ответственность и моя собственная вина. Я заведомо не могу отвечать за ту толпу преступников, которая подпалила овин в Едвабне. Точно так же и сегодняшних жителей Едвабне нельзя винить в этом преступлении. Когда я слышу призыв исповедать свою, польскую вину, я чувствую себя травмированным так же, как и сегодняшние жители Едвабне, на которых налетели журналисты со всего мира. Однако когда я слышу, что книга Гросса, которая раскрывает правду об этом преступлении, есть ложь, вымышленная международным еврейским заговором против Польши, тогда во мне растет чувство вины. Эти лживые сегодняшние увертки фактически направлены на оправдание того преступления. (...)
Когда я пишу эти слова, я испытывают своего рода шизофрению: я поляк, и мой стыд за убийство в Едвабне — это польский стыд, а в то же время я знаю, что если бы тогда оказался в Едвабне, то меня убили бы как еврея.
Кто же я, когда пишу эти слова? Скажу так: благодаря природе я человек и отвечаю перед другими людьми за то, что я сделал, и за то, чего не сделал; по выбору я поляк и отвечаю перед миром за то зло, которое причинили мои соотечественники. Я делаю это не по принуждению, а по собственному выбору и велению совести. Но, когда я пишу эти слова, я одновременно и еврей, испытывающий глубокое братство с теми, кого убивали за то, что они евреи. И, глядя с этой точки зрения, я должен сказать, что тот, кто пытается абстрагировать преступление в Едвабне, изъяв его из контекста эпохи, тот, кто пытается на основе этого преступления делать обобщения и утверждать, что так себя вели только поляки и все поляки, — тот произносит ложь столь же отвратительную, как и многолетняя ложь о преступлении в Едвабне.
(«Газета выборча», 2001, 17-18 марта)
Вальдемар Кучинский, советник премьер-министра:
Это преступление грузом лежит на нас. Не будем впадать в иллюзию, что мы от него избавимся, сбрасывая его с себя, умножая увертки и оправдания. В овине не убивали конкретного еврея с конкретной целью, не совершали уголовное преступление, вина за которое лежит только на преступнике или группе преступников. Не какие-то хулиганы, а частица польского народа сожгла в этом овине частицу еврейского народа. Поэтому до тех пор, пока мы будем считать себя народом, т.е. общностью вчерашних, сегодняшних и будущих поколений, на нас будет тяготеть груз этого деяния, совершенного людьми поколения, которого в большинстве уже нет в живых. Мы не несем ответственности за это преступление как личности, но несем — как принадлежащие к народу. Это не коллективная ответственность — понятие неприменимое, — но национальная ответственность, которой нельзя избежать и не следует избегать. Здесь действует тот самый нравственный закон, который позволяет считать нашими великие деяния предков, гордиться ими и столь же справедливо утверждать, что те, кто спасал и спас часть еврейского народа, — это часть польского народа. Даже там, недалеко от этого овина, было какое-то укрытие, где пани Антонина Выжиковская до конца войны прятала семерых евреев, избежавших руки «наших». Это укрытие — место национальной гордости, а тот близкий овин — место позора. Национального!
Таким образом, мы не можем сбросить с себя и своей совести груз того горевшего 60 лет назад овина и того «крика, который был слышен за два километра». Он и сейчас горит, и крик слышен по-прежнему. И так долго будет гореть овин, так долго будет слышен крик, как долго мы будем отталкивать от себя груз этого нашего геноцида. Чтобы получить возможность снять его с себя и чтобы он был с нас снят, мы должны принять его. Мы должны взглядом освобожденного воображения пройти этот путь более чем полувековой давности до самой середины жара, и, если у нас потекут слезы по тем, кто там погиб, тогда мы обретем надежду на то, что из национальной ткани исчезнет антисемитский яд, который стольких из нас отравляет по сей день. Впервые в жизни у меня подкатили слезы, когда я писал этот текст и видел, как горят живые люди. И только это я могу сделать, чтобы угасить жар того горящего овина и успокоить крик гибнущих в нем.
(«Впрост», 2001, 25 марта)
Марек Эдельман, последний оставшийся в живых член штаба восстания в варшавском гетто:
Недавно после дискуссии о Едвабне подошла ко мне 19 летняя девушка, студентка истории в университете, и говорит: «Пан Марек, а я всю жизнь в подполье. Я еще сидела в песочнице, когда папа мне говорил: — Не признавайся, что ты из Едвабне. Никому не говори».
Полька из Едвабне, которая всю жизнь скрывается.
(«Тыгодник повшехный», 2001, 25 марта)
Архиепископ Генрик Мушинский, митрополит Гнезненский:
В сознании поляков, как и в сознании евреев, был и остается глубоко укорененным тот факт, что мы — жертвы гитлеровского нацизма. Я могу говорить от имени поколения, которое пережило войну. В период гитлеровской оккупации все делились на две главные категории: палачей и жертв. И мы, и евреи были жертвами. Но тут сразу надо сказать: не в одинаковой степени и не одним и тем же образом. Еврей носил на себе печать смертного приговора и должен был погибнуть, поляк мог выжить как «унтерменш». Тем не менее, когда евреи подчеркивают исключительность или прямо уникальность Катастрофы, поляки чувствуют себя задетыми: им трудно смириться с тем, что евреи страдали больше всех, и понять, чем, например, отличается убийство целой еврейской семьи от убийства целой польской семьи за укрывание евреев, оба совершенные одними и теми же преступниками как составная часть одного и того же преступного зла. Так рождается антагонизм страдания. (...)
Нацизм был в большой степени созданием немецкого народа и государственной идеологией. Убийство в Едвабне было совершено поляками, но не именем польского народа. (...)
И второй вопрос: польские епископы некогда сказали немецким: «Прощаем и просим прощения». Мы не можем сказать того же евреям: это значило бы, что мы ставим их наравне с нацистами. Здесь мы можем сказать только одно: «Просим прощения». (...)
Раввин Шудрих в каком-то смысле пошел нам навстречу, показав абсолютную необходимость найти слова для просьбы о прощении. Она остается жгуче актуальной, пока еще живы некоторые жертвы либо родные жертв того преступления. (...)
Разумеется, нелегко признаться в соучастии в таком чудовищном преступлении. Может быть, стыд и боль, которые мы сегодня испытываем как поляки, — это какая-то форма самоочищения и искупления. Это, конечно, требует отваги. (...)
Епископат Польши еще в 1990 г. заявил, что, если бы убивал хоть один поляк, это уже причина просить прошения. (...)
Слова раввина Шудриха могут составить перелом на пути к полной нравственной и даже исторической правде, а значит, и к очищению правдой. Очищение от взаимных обвинений, взаимных предрассудков, ото лжи может стать началом пути к примирению. Однако первый и необходимый шаг на этом пути — просьба простить. Хотя это нравственный, внутренний акт, но он имеет огромное значение в контактах евреев с поляками. Преступление в Едвабне, как и всякое другое преступление, разделяет людей. Никто не в состоянии вернуть жизнь невинно убиенным, но нравственный акт раскаяния сближает и может стать решающим моментом на пути к примирению
(«Тыгодник повшехный», 2001, 25 марта)
Свящ. Адам Бонецкий, главный редактор «Тыгодника повшехного»:
Едвабне напомнило, что поляки (какие-то поляки, ибо никто не утверждает, что большинство, или народ, или подпольное государство) тоже оказались среди палачей. Говоря о Едвабне, говорят не о местечке на Подлесье, но об «автопортрете» поляков. Оказывается, этот автопортрет, мифический, прекрасный, чистый и безупречный, не вполне правдив.
(«Тыгодник повшехный», 2001, 8 апреля)
Проф. Ханна Свида-Земба, социолог:
Знание о том, что произошло в Едвабне, склоняет не только к пересмотру польской истории, но прежде всего к пересмотру более общих стереотипов, которые и я до сих пор считала истинными. По всеобщему убеждению, между антисемитизмом — даже если он приобретает такие крайние формы, как в довоенной Польше, — и преступлением лежит пропасть. Прочитав книгу Гросса, я уже знаю, что это не так, и благодарна за это автору. (...)
Я поняла, что предубеждение отделяет от преступления только тонкий лед, который в любой момент может надломиться. В полных ненависти предубеждениях таится взрывчатка преступления. Она может так и не взорваться, если обстоятельства сложатся счастливо. Но это зависит от дополнительных факторов, которые каждый раз меняются.
(«Газета выборча», 2001, 7-8 апреля)
Станислав Михаловский, председатель Едвабненского городского совета:
Я был свидетелем того, как пятилетний ребенок, слушая разговоры взрослых, спросил: «Слушай, дедушка, кто же убивал этих евреев — ты, твой папа или мой папа?» Когда слышишь такие вопросы, нельзя сделать вид, что их не было. Разве что человек совершенно толстокожий. Большинство из нас по-своему глубоко все это переживает.
(«Вензь», 2001, апрель)
Александр Квасневский, президент Польской Республики:
Если мы хотим из Едвабне, еще раз подчеркиваю, выйти лучше, сильнее и мудрее, чем были, мы должны сказать всю правду о тех событиях. Но сказать правду не означает распространять вину на весь народ или на польское государство. Среди поляков были такие, кто помогал евреям и спасал им жизнь. Были и такие, кто выдавал и, увы — такое тоже бывало, — убивал евреев. Было и так, и этак. Среди выводов из дела Едвабне: невозможно и, более того, не нужно подбивать итог героизма и подлости — они, к сожалению, не исключают друг друга. В Польше было великое благородство и был великий позор. Это нужно признать и об этой сложности сказать.
Самое главное — то, что в отношении к преступлению в Едвабне мы должны занять позиции, основанные на истине. Нужно сказать откровенно: при всех обстоятельствах это жестокое убийство в Едвабне совершили поляки, наши соотечественники. Поэтому следует сделать то, что в таких ситуациях делается: прощать и просить прощения. Однако добавить: мы верим, что отвращение к преступлению не распространится на всех поляков, и надеемся, что на этой истине можно будет строить мосты примирения между поляками и евреями. И, опираясь на нее, менять также наше собственное поведение, положить конец всякой нетерпимости, антисемитизму, любым предубеждениям.
Как много я отдал бы за то, чтобы оказалось, что убийство в Едвабне — кошмарный сон и неправда. Увы, Едвабне — это факт. (...) Я знаю, что любой поступок президента или премьер-министра всегда будет оцениваться с политической точки зрения. Таков уж наш профессиональный риск. Но сколько раз именно отважные и искренние жесты политиков помогали преодолевать всяческие барьеры! Такую роль исполнили земной поклон Вилли Брандта перед памятником Героям гетто в Варшаве или просьба президента Ельцина о прощении под катынским крестом на кладбище Повонзки: у него тогда стояли слезы в глазах, настоящие слезы. Это были не только политические, но и общественные события. Они изменили сознание, политическую культуру стран, возглавляемых этими политиками. (...) В 2000 г. Иоанн Павел II принес прощение за грехи католической Церкви, в том числе и по отношению к евреям. Вспомним хотя бы его — столь же универсальное, сколь и личное — выступление в институте «Яд-Вашем».
Едвабне следует считать элементом такого перелома в начале нового тысячелетия. Попытка избежать этой дискуссии ни к чему не приведет. Уже нельзя остановиться на пути в Едвабне. Туда надо пойти. В том числе и 10 июля. (...)
Поляки, споря о том, просить или не просить прощения за Едвабне, должны задуматься: а было бы им все равно, если бы Ельцин не нашел в себе сил и не попросил прощения за Катынь? Или если бы канцлеры ФРГ: Брандт в Варшаве, Коль в Кшижовой, [президент] Герцог в 50 ю годовщину Варшавского восстания, а самым последним Шрёдер — смолчали и не склонили головы перед польскими жертвами войны? Или мы сочтем все это лишь пустыми рутинными жестами? Нет! (...)
Для русских сказанное Ельциным «Простите» за Катынь было, должно быть, страшным потрясением. Они были воспитаны в уверенности, что 600 тысяч их соотечественников пали, сражаясь за освобождение поляков от немецко-фашистских захватчиков. У них были свои могилы и почитание погибших героев. С таким сознанием они хотели жить и дальше. И вот их президент говорит, что была еще и Катынь и что важно не только то, что по приказу Сталина польских офицеров расстреливали выстрелом в затылок, но и то, что расстреливали русские.
Можно спросить: зачем вообще возвращаться к этим темам? Столько лет уже прошло... Но ответ прост, и по делу Едвабне его уже неоднократно формулировали: мы должны возвращаться, ибо это часть нашей истории. Если мы хотим гордиться ее славными страницами, мы должны принять и нравственную ответственность за ее мрачные страницы. Раз это произошло в Польше, то, как бы нам ни было больно, мы должны об этом помнить — в частности, и заботясь о своем национальном самосознании.
(«Тыгодник повшехный», 2001, 15 апреля)
Кардинал Юзеф Глемп, примас Польши:
Если мы говорим о всей сложности этого убийства, то следует обратить внимание, что в нем как будто сплелись немцы, поляки, евреи и русские. Не станем исповедовать вину «вслепую», мы хотим видеть ее именно в этом широком контексте. То есть пребывать в истине. (...)
Мы хотим прежде всего просить прощения у Бога, но и у всех, кому причинено зло, за тех польских граждан, которые причинили зло гражданам иудейского вероисповедания. (...)
У меня до войны не было контактов с евреями: там, где я жил, их почти не было. Польско-еврейский антагонизм иногда встречался, но на экономическом фоне. Евреи были ловчее и умели эксплуатировать поляков — так, по крайней мере, их воспринимали. Другой причиной неприязни к евреям были их симпатии к большевикам. Это была одна из главных причин, но она не вытекала из религиозного контекста. Вероисповедание в довоенной Польше не играло особой роли в неприязни к евреям. Евреев не любили еще за их странный фольклор. (...)
Если же говорить о следствии, то я считаю, что надо было бы вскрыть ту братскую могилу, которая существует вблизи сожженного овина в Едвабне, и убедиться, сколько там убитых. Мы имеем на это полное право — это предусмотрено польским законом о кладбищах. Считаю, что отнюдь не бестактно поступать в соответствии с действующим законом. Это, однако, приостановлено по желанию еврейской стороны, хотя в Польше не действует иудейский закон. К человеческим останкам можно отнестись с уважением, перекладывая их и снова укладывая на то же место. Так было во многих местах, и при таких действиях не может быть и речи об осквернении могилы. (...)
Мне также остается непонятным, почему поляков постоянно оскорбляют, особенно в американской печати, и продолжают приписывать нам антисемитизм, будто бы не такой, как в других странах. Еврейская сторона все время выдвигает на первый план свою неприязнь к полякам. Не очень понимаю, каковы ее истоки. В сравнении с Европой у нас в Польше евреи жили сравнительно неплохо и чувствовали себя как дома. Почему же сегодня раздается столько несправедливых обвинений? (...)
Мы задумываемся: не должны ли евреи признать свою вину перед поляками, особенно за период сотрудничества с большевиками, за соучастие в депортациях, за отправку поляков в тюрьмы, за унижения многих своих сограждан и т.п. (...)
Я думаю, что президент Квасневский не имеет формальных оснований просить прощения от имени народа, но предпочел бы этого не комментировать.
(«Наш дзенник», 2001, 15 мая)
Валерий Амьель, бывший член правлений Всемирного банка и Международного валютного фонда:
Церемония в Едвабне нужна не евреям. Кадиш, молитву за умерших, они могут прочитать сами, потихоньку. Поэтому инициатива и участие глав государства и правительства в церемонии 10 июля — великое дело. Однако известно, что душами в Польше правит Церковь, формируя мнение широких масс, поэтому отсутствие главы польской Церкви в Едвабне будет значить для этих масс лишь одно: ко всему этому принудили евреи, а примас сумел устоять. Ошибаюсь ли я? Наверняка нет. Заметит ли это заграница? Наверняка да. Будет ли это иметь положительный отголосок? Сомневаюсь. А кого тогда в Польше в этом обвинят? Известно кого.
(«Впрост», 2001, 20 мая)
Мартин Свенцицкий, бывший президент (мэр) Варшавы:
Президент попросит прощения за преступление против евреев, совершенное в Едвабне польскими руками. Должны ли евреи просить прощения у поляков за ГБ и преступления коммунизма в Польше? Такое мнение время от время высказывается даже в серьезных дискуссиях. Известно, что в верхних эшелонах сталинского аппарата террора доля лиц еврейского происхождения была довольно значительной. Но там же работало и немало поляков без всяких еврейских корней. Однако суть дела не в пропорциях и не в причинах этих пропорций. Нет зеркального соответствия между преступниками и жертвами преступления в Едвабне, с одной стороны, и преступниками и жертвами сталинских преступлений — с другой. В Едвабне каждого загоняли в овин только за его происхождение. Этого было достаточно. В тюрьмы ПНР поляки попадали не за то, что были поляками-арийцами, а за то, что были действительными или хотя бы потенциальными противниками режима, например солдатами Армии Крайовой.
Мы не ждем, что в связи с этим представители еврейских кругов принесут нам извинения, так же, как народы бывшего СССР не ждут от нас извинений за Феликса Дзержинского, поляка и бывшего католика. Преступления госбезопасности и коммунизма осудили и прощения за них попросили наследники коммунизма. (...)
Таким образом, нет смысла раввину просить прощения за преступления ПНР. Это было бы тем более непонятно, что, когда евреи становились коммунистами, раввины их проклинали. Католики не просят прощения за преступления своих бывших братьев по вере, отлученных от Церкви. Будем просить прощения за преступления тех, кто совершал их, будучи членами нашей государственной, религиозной, национальной или идейной общины.
Просьба о прощении, содержавшаяся в послании польских епископов немецким, поклон Вилли Брандта в Варшаве, просьба Ельцина простить за Катынь или просьба Иоанна Павла II простить грехи католиков вмещаются в рамки этого правила. Просьба раввина простить за сталинские преступления — отнюдь. Давайте не ждать покаяния за чужие грехи.
(«Жечпосполита», 2001, 20 мая)
Свящ. Станислав Мусял, иезуит, бывший секретарь комиссии епископата по делам диалога с иудаизмом:
Нехорошо, что 10 июля мы не встретимся все вместе в Едвабне, где 60 лет назад польские граждане совершили ужасающее преступление против польских граждан — поляки против евреев. Плохо, потому что и польское государство, и католическую Церковь в Польше связывает печальное братство вины перед евреями — как в Едвабне, так и на протяжении всей нашей истории. То, что епископат Польши не будет представлен 10 июля в Едвабне, не должно означать, что нам надо оставить там, над могилой убиенных, президента Польской Республики одного. Как раз наоборот. (...)
Жаль также, что не было принято предложение раввина Михаэля Шудриха, который пригласил на 10 июля к себе, в варшавскую синагогу, польских епископов. Эта встреча могла стать переломным событием в польско-еврейских и иудейско-христианских отношениях в нашей стране. (...)
Только сегодня мы отрабатываем запущенное — притом принужденные книгой проф. Яна Гросса, — что нам, католикам, не приносит особой славы, ибо в признании своих грехов мы должны быть первыми. (...)
Было бы нехорошо, если бы Церковь ограничилась лишь просьбой простить ее сынов и дочерей. Церковь в Польше должна просить прощения, притом особенно, и за свои собственные грехи, за грехи того института, которым она является. Не так обстоит дело, что истоки грехов сынов и дочерей Церкви лежали лишь в их непослушании церковному учительству. Многие из этих грехов, которые мы в целом определяем словом «антисемитизм», вытекали из верности тогдашнему церковному учению и общепринятым правилам поведения, против которых Церковь не протестовала, хотя многие из них были крайне аморальны. (...)
Если говорить о самой трагедии 1941 г. в Едвабне, то она показала полное фиаско церковного пастырства. И не только потому, что католики повели себя так, как они себя повели, но и пастыри — как на приходском, так и на епархиальном уровне — совершенно не выдержали испытания. А ведь после убийств, совершенных в Радзивилове, было известно, что готовится в Едвабне. И ничего не было сделано, чтобы упредить трагедию. (...) То, что из приходской хроники вырваны страницы за эти три дня, лучше всего свидетельствует о том, что нам нечем гордиться, если говорить о нашем, католиков, поведении тогда в Едвабне. (...)
Мне кажется, что дело Едвабне и все грехи против евреев, какие накопили католики в ходе истории, можно изложить на половине страницы школьной тетрадки. Попросту можно сказать: «Такими мы были. Нам нечего сказать в свое оправдание. Просим прощения у вас и у Бога за все это от всего сердца и от всей души. Мы хотим быть не такими. Просим вас: помогите нам быть лучше».
Вот и все. И много покаянных псалмов.
(«Газета выборча», 2001, 21 мая)
Свящ. проф. Михал Чайковский, сопредседатель Польского совета христиан и иудеев:
«Благодаря» Едвабне нам легче понять смысл слов Папы и его покаянного жеста перед евреями; да, и от нашего имени, за наши грехи (еще не зная про Едвабне) просил он прощения. Почему некоторым из нас так трудно включиться в папское покаяние, когда речь идет о польской действительности? Потому что речь идет о евреях, а не только о травмированной национальной гордости. Нам легче просить прощения у других народов. Я считаю, что в основе этого нежелания признать вину таится не до конца искорененный антисемитизм. Тот антисемитизм, который столько раз осуждал Иоанн Павел II и о котором Леон Блуа написал: «Антисемитизм — это самая болезненная пощечина, нанесенная Христу во время Его Страстей; самая болезненная, так как она направлена в лицо Его Матери, притом рукою христиан».
(«Тыгодник повшехный», 2001, 27 мая)
Епископ Станислав Гондецкий (во введении к покаянному молебну за убиенных в Едвабне и других местах, отслуженному епископатом Польши в варшавском костеле Вех Святых 27 мая):
Мы, пастыри Церкви в Польше, хотим стоять в правде перед Богом и людьми, особенно перед нашими еврейскими братьями и сестрами, с сожалением и покаянием вспоминая преступление, которое случилось в июле 1941 г. в Едвабне и других местах. Жертвами его стали евреи, а среди преступников были также поляки и католики, люди крещеные. (...)
Мы глубоко страдаем, думая о поведении тех, кто на протяжении истории — особенно в Едвабне и других местах — принес евреям страдания и даже смерть. Мы вспоминаем это преступление также для того, чтобы люди могли плодотворно взять на себя ответственность за преодоление всякого зла, проявляющегося сегодня. Труд по «очищению памяти» становится для нас трудной задачей «очищения совести». Мы беремся за эту задачу и еще раз осуждаем все проявления нетерпимости, расизма и антисемитизма, о которых известно, что они грешны. (...)
Стремясь к примирению с Богом и людьми, мы жаждем с еще большей верой и доверием начать новый век и новое тысячелетие. Чтобы никогда не повторились ни Катынь и Освенцим, ни Колыма и лагеря уничтожения, ни Едвабне.
(«Тыгодник повшехный», 2001, 3 июня)
Свящ. Войцех Леманский, приходский настоятель из Отвоцка (фрагмент интервью:)
— Гроб Господень [аналог православной Плащаницы, однако зачастую украшенный реквизитом, связанным со злободневными событиями] в вашем костеле тоже был связан со злодеянием в Едвабне. Христос лежал под обожженными досками овина. Но надпись была другая: «Простите!»
— Это был вырванный из тетради лист, на котором я написал это слово. Я сделал это под влиянием кинохроники об освящении военных кладбищ в Катыни. Я увидел русских, державших листы бумаги, на которых от руки было написано: «Поляки, простите» [по-русски в тексте]. Женщина-фоторепортер из «Вензи», которая уже после Пасхи пришла сделать снимки, посмотрела на Гроб и спросила: «Просите, пожалуйста, а где лежал Христос?..» Я ответил: «Он там и сейчас лежит, только Его почти не видно». Действительно трудно было увидеть Христа среди обожженных досок овина.
(«Жечпосполита», 2001, 9-10 июня)
Проф. Леон Керес, президент Института национальной памяти:
Мы ведем 800 расследований. Прибавьте тысячи дел, которых мы вообще еще не начали. Я мог поставить дело Едвабне куда-то в конец очереди, однако счел, что польско-еврейские отношения — такое жгучее дело, что Едвабне ждать не может.
Едвабне может оказаться нашим катарсисом. Это последний момент, чтобы очиститься: никогда уже не повторится в нашем обществе такое напряжение и такая готовность разобраться во всем происшедшем. Может быть, мы станем отважнее в своих самооценках.
Как раз сейчас, когда мы пробуем разрешить дело Едвабне, я вижу растущую силу польского государства в глазах международной общественности. Я был в США, Израиле, Германии, Литве — и все об этом говорят.
Участие поляков [в преступлении] несомненно. Я бы и хотел, чтоб там не было моих соотечественников, но с фактами не поспоришь. С другой стороны, там погибли граждане польского государства. Они тоже были поляками — иной веры, обычаев, традиций. Евреи из Едвабне были поляками, ибо, живя здесь как граждане Речи Посполитой, отдали себя под ее попеку. Правда, 10 июля 1941 г. не было структур государства, которые могли бы защитить еврейских жителей местечка, но их вера в польское государство, которую они сами, может быть, осознавали не до конца, перенесена в наши дни. Это мой депозит. Мой долг — взять на себя задачи, которые были бы возложены на органы польского государства, если бы те тогда существовали. Если в Сенате мы приняли резолюцию о преемственности между Второй и Третьей Речью Посполитой, то сегодня у нас есть случай проверить, имеет ли она практическое значение.
Следствие по делу Едвабне — это туннель, по которому мы будем идти в аналогичных расследованиях. События, которые произошли в Нешаве, Александрове-Куявском, Явожне, Ламбиновицах, акция «Висла» [уничтожение остатков Украинской повстанческой армии, а зачастую и мирного украинского населения в первые послевоенные годы] (везде в преступлениях принимали участие поляки) — все это требует выяснения. И, похоже, эта необходимость находит одобрение в обществе. Одновременно подчеркиваю, что 90% ведущихся следственных дел относятся к преступлениям, совершенным против поляков.
(«Тыгодник повшехный», 2001, 17 июня)
Президент Польской Республики Александр Квасневский:
Это было преступление. Ничто его не оправдывает. Среди жертв, среди сожженных были женщины, были дети. Ужасающий крик людей, запертых в овине и сжигаемых живьем, по-прежнему поражает память очевидцев злодеяния. Жертвы были бессильны и беззащитны. Преступники испытывали чувство безнаказанности, так как немецкие оккупанты подстрекали к таким деяниям. Мы знаем с полной уверенностью, что среди гонителей и палачей были поляки. У нас не может быть сомнений: здесь, в Едвабне, граждане Польской Республики погибли от руки других граждан Польской Республики. Люди людям, соседи соседям уготовали эту судьбу.
Тогда, 60 лет назад, Польшу хотели стереть с карты Европы. В Едвабне не было польских властей. Польское государство было не в состоянии защитить своих граждан от убийства, совершенного с дозволения и по вдохновению гитлеровцев. Но Речь Посполитая должна продолжаться в польских сердцах и умах. И ее граждан обязывали, должны обязывать нормы цивилизованного государства, государства с вековыми традициями терпимости и жизни во взаимном согласии разных наций и религий. Те, кто принимал участие в облаве, бил, убивал, разжигал огонь, совершили преступление не только против своих соседей-евреев, но и против Речи Посполитой, против ее великой истории и прекрасных традиций. (...)
Благодаря всенародной дискуссии вокруг этого преступления 1941 года многое изменилось в нашей жизни в 2001 году, первом году нового тысячелетия. Сегодняшняя Польша нашла смелость поглядеть в глаза правде о кошмаре, который омрачил одну из глав ее истории. Мы осознали свою ответственность за наше отношение к мрачным страницам прошлого. Мы поняли, что дурную услугу оказывают народу те, кто уговаривает отпираться от прошлого. Это ведет к нравственной утрате себя самих.
Мы, собравшиеся здесь, вместе со всеми совестливыми людьми в нашей стране, вместе с мирскими и духовными нравственными авторитетами, укрепляющими в нас привязанность к основополагающим ценностям, чтя память убиенных и горюя о подлости преступников, выражаем нашу решимость в стремлении познать истину, нашу отвагу в преодолении недоброго прошлого, нашу неколебимую готовность к примирению и согласию.
За это преступление мы должны молить прощения у теней умерших и у их родных. Поэтому сегодня я, как гражданин и как президент Польской Республики, прошу прощения. Прошу прощения от своего имени и от имени тех поляков, чью совесть терзает это преступление, от имени тех, кто считает, что нельзя гордиться величием польской истории, не испытывая одновременно боли и стыда за то зло, которое поляки причинили другим. (...)
Трагедию, которая здесь разыгралась, не отменить. Не замазать зла, не забыть страданий. Правда о том, что случилось, не исправит происшедшего. Такой силы у правды нет. Но только она, даже самая жгущая и болезненная, позволит очистить рану памяти. Такая у нас надежда. Для этого мы здесь. Мы произносим сегодня слова сожаления и горечи не только потому, что так велит обыкновенная человеческая порядочность. И не потому, что их ждут от нас другие, не потому, что они дадут удовлетворение памяти убиенных, не потому, что нас слушает мир. Мы произносим их, потому что мы так чувствуем. Потому что больше всего в них нуждаемся мы сами!
(Из речи в Едвабне 10 июля 2001 г. во время траурной церемонии в 60 ю годовщину массового убийства еврейской общины местечка)
