ПОЛНОЕ СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ

Том 4 кн. 2

ТРИ БЕСЕДЫ О ДАВИДЕ И САУЛЕ

БЕСЕДА III

О том, что ходить на зрелища гибельно, что это ведет к прелюбодеянию и бывает причиною неудовольствия и раздора; также о том, что Давид в отношении к Саулу превзошел всякую меру терпения; о том, наконец, что перенести с кротостию хищение столько же значит, как подать милостыню.

      1. Многие, думаю, из тех, которые недавно оставили нас и ушли на зрелища беззакония, сегодня находятся здесь. Я хотел бы видеть их своими глазами, чтобы изгнать из священнаго притвора - не с тем, чтобы они навсегда остались вне его, но чтобы исправились и потом вошли сюда снова. Так часто и отцы выгоняют дурных детей из дома и удаляют от стола не с тем, чтобы они навсегда лишились того и другого, но чтобы, сделавшись лучшими от этого вразумления, возвратились под родительский кров с подобающею честию. Так делают и пастухи: отделяют овец, покрытых коростою, от здоровых. чтобы оне, освободившись от злокачественной болезни, безопасно могли возвратиться к здоровым, и чтобы больныя не сообщили всему стаду той же болезни. Поэтому и мы хотели видеть их; но если не можем разсмотреть их чувственными глазами, то слово отметит их и, коснувшись их совести, легко убедит их добровольно выйти (из церкви), внушая то, что внутри (ея) находится только тот, кто имеет расположение духа, достойное пребывания здесь, а тот, кто приходит в это священное собрание с развращенными нравами, хотя и входит сюда телом, извержен (отсюда) и удален гораздо более тех, которыя стоят за дверями и не могут быть причастниками священной трапезы. Изверженные и остающиеся вне (церкви), по заповеди Божией, имеют еще добрыя надежды, потому что, если захотят исправиться от грехов, за которыя изгнаны из церкви, могут с чистою совестию опять войти. Но осквернившие себя и безстыдно приходящие (в церковь), не смотря на запрещение входить сюда, пока не очистятся от греховной скверны, усиливают болезнь и растравляют рану. Преступно не столько делание греха, сколько безстыдство после (совершения) греха и неповиновение священникам, которые налагают подобныя запрещения. Но настолько ли важный грех, скажешь, сделали эти люди, чтобы за него изгнать их из этой священной ограды? А какой нужен тебе другой больший грех, когда они, сделав себя совершенными прелюбодеями, безстыдно, как бешенные псы, устремляются к этой священной трапезе? И если хочешь ты узнать и самый способ прелюбодеяния, то скажу тебе слово - не мое, но самого Того, Кто будет судить всю нашу жизнь. Всяк, говорит Он, иже воззрит на жену, ко еже вожделети ея, уже любодействова с нею в сердце своем (Матф. V, 28). Если случайно встретившаяся на площади и одетая, как попало, женщина своим видом может иногда уловить человека, который из любопытства посмотрит не нее, то как могут сказать о себе, что смотрели не с похотствованием, те, которые идут в театры не просто и не случайно, но для этого именно и с таким рвением, что небрегут и о церкви, проводят целые дни, пригвоздившись глазами к безчестным женщинам, где развратныя речи, блудныя песни, любострастный голос, подкрашенныя брови, нарумяненныя щеки, наряды, подобранные с особенным искусством, поступь, исполненная очарования, и множество других приманок для обольщения и увлечения зрителей; где и душа зрителя в безпечности и великой разсеянности, и самое место возбуждает к любострастию; где мелодия предшествующих и последующих песен, выигрываемых на трубах, свирелях и других подобных инструментах, очаровывает и разслабляет силу ума, подготовляет души находящихся там к обольщениям блудниц, и делает их легкоуловимыми. Если похоть часто, как какой-нибудь хитрый разбойник, тайно входит и здесь, где псалмы и молитвы, и слышание божественных слов, и страх Божий, и великое благолепие, то как могут быть свободны от этой злой похоти те, которые сидят в театре, и ничего здраваго не видят и не слышат, а будучи исполнены гнусности и безпечности, подвергаются воздействию чрез все (чувства) - и чрез слух, и чрез зрение? Если же они не свободны от этого, то как могут когда-либо освободиться и от вины прелюбодеяния? А не свободные от вины прелюбодеяния, как могут, без покаяния, вступить в этот священный притвор и участвовать в этом прекрасном собрании?

      2. Поэтому увещеваю и прошу их наперед очиститься исповедию и покаянием и всеми другими способами от греха, сделаннаго ими на зрелище, и тогда уже слушать божественныя слова. Грех этот не маловажен; это всякий ясно увидит из примеров. Если бы какой слуга в тот ящик, где хранится дорогая и раззолоченная господская одежда, положил грязное и покрытое вшами служительское платье, перенес ли бы ты, скажи мне, равнодушно такое оскорбление? Или если бы кто в золотой сосуд, в котором постоянно держались благовонныя мази, влил помет и грязь, не применил ли бы ты даже побоев для наказания виновнаго в этом? Так неужели о ящиках и сосудах, одеждах и благовонных мазях у нас найдется столько заботливости, а душу свою мы почтем хуже всего этого, и туда, куда влито духовное миро, будем влагать дьявольския внушения, сатанинския басни и песни блудныя? Как, скажи мне, потерпит это Бог? А между тем, не так велико разстояние между благовонною мазию и грязью, и между одеждою господскою и служительскою, как - между духовною благодатию и этим злым делом. Ужели не боишься ты, человек, одними и теми же глазами смотреть и на сцену в театре, где представляются гнусныя действия прелюбодеяния, и на эту священную трапезу, где совершаются страшныя таинства? Одними и теми же ушами слушать и сквернословящую блудницу, и поучающаго тебя (тайнам) пророка и апостола? Одним и тем же сердцем принимать и смертоносный яд, и страшную и святую жертву? Не отсюда ли развращение жизни, разстройство брачных союзов, распри и ссоры в семействах? В самом деле, когда ты, возбужденный тамошним зрелищем, сделавшись более сладострастным и похотливым и совершенным врагом целомудрия, возвратишься домой и увидишь свою жену, тебе совершенно неприятно будет смотреть на нее, какова бы она ни была. Распалившись на зрелищах похотью и пленясь чужим обольстительным лицом, ты не ценишь целомудренной и скромной жены, подруги всей твоей жизни, оскорбляешь ее, осыпаешь тысячью упреков - не потому, чтобы было тебе за что винить ее, но потому, что стыдно высказать страсть и показать рану, с которою ты возвратился оттоле домой; сплетаешь другие предлоги, отыскивая безумные поводы к ссоре; с отвращением смотришь на всех домашних, предавшись совершенно той гнусной и нечистой похоти, которою уязвлен, и, нося в душе запавший в нее звук голоса, поступь, взгляд, движения и все образы блудные, ни на что домашнее не смотришь с удовольствием. И что говорю о жене и доме? На самую церковь будешь смотреть с большим неудовольствием, а слова о целомудрии и чистоте слушать с досадою; они являются для тебя не поучением, а осуждением; впавши мало-по-малу в отрицание, наконец ты совсем удалишься от этого общеполезнаго учения. Поэтому прошу всех вас о том, чтобы и сами вы избегали гибельнаго пребывания на зрелищах, и посещающих отвлекали от них. Ведь все, что бывает там, доставляет не развлечение, а гибель, муку и осуждение. Что пользы в этом кратковременном удовольствии, когда от него происходит постоянная скорбь, и ты, днем и ночью уязвляемый похотью, для всех становишься тягостным и неприятным? Посмотри на самого себя, каков бываешь ты по возвращении из церкви, и каков по выходе из театра; сравни оба эти дня, и тебе не будет нужды в наших словах. Сравнение этих двух дней достаточно покажет тебе, как много пользы от пребывания здесь, и как много вреда от пребывания там. Что я теперь сказал вашей любви, то и никогда не перестану говорить, потому что чрез это мы и страждущих такими недугами облегчим, и здоровым доставим более безопасности. Тем и другим слово об этом полезно; одним для того, чтобы отстали (от страсти к театрам), а другим для того, чтобы не впали (в эту страсть). Но так как и в обличении нужно быть умеренными, то, остановив на этом наше увещание, предложим вам окончание наших прежних бесед и снова возвратимся к Давиду. Живописцы, желая написать портрет, сходный (с подлинником), сидят обыкновенно день, два и три пред теми, с кого хотят писать, чтобы при помощи продолжительнаго наблюдения сделать изображение безошибочно-верным. А так как и нам предстоит теперь живописать не изображение телеснаго вида, но красоту души и благообразие духа, то и мы хотим, чтобы сегодня сидел пред вами Давид и чтобы все вы, смотря на него, изобразили каждый на своей душе прекрасный вид праведника, его кротость и скромность, великодушие и все другия добродетели. Ведь, если изображения тела доставляют зрителям удовольствие, то тем более изображения души. Тех изображений нельзя видеть везде, а нужно оставаться постоянно на одном месте, а образ души безпрепятственно можно переносить, куда тебе будет угодно. Положив его в сокровищнице души, ты постоянно, где ни будешь, можешь смотреть на него и получать от него великую пользу. И как больные глазами, держа губки и лоскутья от одежд зеленаго цвета и постоянно смотря на них, получают от этого цвета некоторое облегчение болезни, так и ты, если будешь иметь пред глазами своими образ Давида и постоянно смотреть на него, то, хотя бы гнев тысячу раз возмущал и помрачал око твоего ума, ты, взирая на этот образ добродетели, сохранишь совершенное здоровье и чистоту души.

      3. Пусть никто не говорит мне: у меня враг - человек злой, нечестивый, развращенный, неисправимый. Как бы ты ни назвал его, он не хуже Саула, который, будучи спасен Давидом раз и два и многократно, вслед затем строил ему безчисленныя козни, а потом, вместо этого облагодетельствованный, продолжал питать в себе злобу. Что, в самом деле, можешь ты сказать: что он отрезал у тебя земли, обидел в размежевании полей, нарушил границы твоих владений, похитил твоих рабов, причинил тебе урон, отнял у тебя имущество и довел тебя до бедности? Но он еще не отнял у тебя жизни, на что покушался тот; если же покусился он отнять и жизнь, так, может быть, отважился на это однажды, не дважды, не трижды и не многократно, как тот; а если (покушался) и раз, и два, и три, и многократно, то не будучи столько облагодетельствован с твоей стороны, не после того, как попался в твои руки и раз, и другой, и был спасен. Но пусть бы и так: с Давидом и в таком случае нельзя сравняться. Да, не одно и тоже - отличаться такою добродетелью в ветхом завете, и оказывать таким благодеяния ныне, по явлении благодати. Давид не слушал притчи о десяти тысячах талантов и о ста динариях. Давид не слышал повеления, которое гласит: прощайте людям долги их, как и Отец наш небесный (Марк. XI, 25, Матф. VI, 12); не видел Христа распятым, ни драгоценной крови Его пролитою. Он не слушал и безчисленных уроков божественной мудрости, не вкушал такой жертвы, не причащался Владычней крови, - и однако достиг самаго верха добродетели, достойнаго времен благодати, будучи воспитан в законе столь несовершенном, не требовавшем ничего подобнаго. Притом, ты часто злопамятствуешь, гневаясь только за прошедшее, а он, сверх того, должен был опасаться и за будущее, хорошо зная, что в царстве не найдется ему места, и жизнь будет ему не в жизнь, если он спасет врага, и не смотря на все это не перестал заботиться о нем и делал все с своей стороны для поддержания жизни врага. Кто может указать на большее этого терпение? А чтобы и из современной жизни тебе видеть, что можно, если только мы захотим, смягчить всякаго человека, враждующаго против нас, то (спрошу я); что свирепее льва? Однако его укрощают люди; искусство их берет верх над природою; лютейший и сильнейший из зверей делается смирнее всякой овцы и ходит по площади, никого не пугая. Итак, какое будем мы иметь оправдание, какое извинение, если, укрощая зверей, будем говорить о людях, что никак не можем их смягчить и расположить к себе? Между тем, для зверя не естественна кротость, а для человека не естественна жестокость. Итак, когда мы побеждаем природу, какое будем иметь оправдание, говоря, будто не можем исправить свободной воли? Если же ты и после этого еще упорствуешь, скажу тебе, что, если (враг твой) болеет неисцельно, тем больше у тебя труда и ухода за неизлечимо-больным.

      Поэтому, будем заботиться не о том, чтобы нам не потерпеть от врагов ничего худого, но о том только, чтобы самим не сделать никакого зла. Тогда мы действительно не потерпим никакого зла, хотя бы подверглись безчисленным опасностям, как и Давид не потерпел никакого зла, не смотря на то, что был гоним, убегал из отечества, подвергался даже умыслам на самую жизнь; напротив, он превзошел Саула и славой, и уважением, и любовью от всех - не только у людей, но у самого Бога. В самом деле, что потерял этот праведник, столько перенесший тогда у Саула? Не воспевается ли он до сих пор? Не славен ли на земле, и не славнее ли еще на небе? Не ожидают ли его неизреченныя блага и царство небесное? А что приобрел тот несчастный и жалкий, строивший столько козней? Не потерял ли он царство, не подвергся ли несчастной смерти вместе с сыном, не осуждается ли всеми, и, что еще ужаснее, не терпит ли теперь вечнаго наказания? А затем, что остается, на что указывая не хочешь ты примириться с врагом? Он отнял у тебя деньги? Но если ты великодушно перенесешь это похищение, то получишь такую же награду, какую получил бы ты, если бы отдал их бедным, потому что и тот, кто подает бедному, и тот, кто не мстит похитителю и не проклинает его, - оба делают это для Бога; а коль скоро у них одно побуждение к пожертвованию, очевидно, что один и венец. Или враг твой покусился на твою жизнь, замыслил убить тебя? Если злоумышленника, который простер злобу свою даже до этого, причислишь к благодетелям и не перестанешь молиться за него и умолять Бога о милосердии к нему, - это дело вменяется тебе в мученический подвиг.

      4. Не будем смотреть на то, что Бог не попустил Давиду быть убитым; но обрати внимание на то, что от козней Сауловых он получил три, или даже четыре венца мученических. В самом деле, ради Бога спасая врага, раз и два и многократно бросившаго копье в его голову, и пощадив его, когда имел возможность убить и притом знал, что он и после пощады опять начнет преследовать его, Давид, очевидно, тысячу раз умирал произволением; а тысячу раз умерши ради Бога, получает он много и венцов мученических. И как Павел говорил о себе, что ради Бога он умирает каждый день (Римл. VIII, 36), так и Давид терпел для Бога. Он мог убить врага, но ради Бога не захотел, а решился лучше подвергаться каждый день опасностям, нежели освободиться от стольких смертей совершением убийства, хотя и справедливаго. Если же не должно мстить и платить ненавистию покушающемуся на самую жизнь, тем более причиняющему другую какую-нибудь обиду.

      Для многих невыносимее всех смертей кажется то, когда враги распространяют об них худые слухи и навлекают на них подозрение. Разсмотрим и это. О тебе кто-нибудь сказал худое, назвал тебя блудником и прелюбодеем? Если это правда, исправься; если ложь, посмейся над этим; если сознаешь за собою то, что сказано, вразумись; если не сознаешь, оставь без внимания; лучше же (сказать), не только посмейся и оставь без внимания, но и радуйся и веселись, по слову Господа, повелевающаго так делать: егда поносят вам, говорит Он, и рекут всяк зол глагол, на вы лжуще [1], радуйтеся и веселитеся, яко мзда ваша многа на небесех (Матф. V, 11, 12); и еще: возрадуйтеся и взыграйте, егда пронесут имя ваше, яко зло лжуще [2] (Лук. VI, 22, 23). Если (враг) и правду скажет, а ты перенесешь его слова с кротостью, не будешь мстить ему и поносить его, но горько возстенаешь и осудишь свои грехи, - и тогда ты получишь награду не меньше первой. Постараюсь и это подтвердить вам из Писания, чтобы вы узнали, что, сколько вреда делают нам друзья, когда хвалят и ласкают нас, столько же пользы приносят враги, говоря о нас дурно, хотя и справедливо, если только мы захотим надлежащим образом воспользоваться их порицаниями. Ведь друзья, из любви, часто и льстят нам; а враги обличают наши грехи. По самолюбию мы не видим своих недостатков, а они по вражде смотрят за нами внимательнее и своим злословием поставляют нас в необходимость исправиться; и вот вражда их становится для нас источником величайшей пользы, потому что, вразумляемые ими, мы не только познаем свои грехи, но и отстаем от них. В самом деле, если враг укорил тебя в грехе, который ты сознаешь за собою, и ты, услышав это, не ответил ему оскорблением, но горько возстенал и помолился Богу, тем самым ты уже и сложил с себя весь грех. Что же может быть лучше? Что удобнее к освобождению от грехов? А чтобы ты не подумал, будто мы без основания внушаем это тебе, я приведу на это свидетельство из божественнаго Писания, чтобы не осталось у тебя никакого сомнения. Был некто фарисей и мытарь. Мытарь дошел до крайняго нечестия; фарисей заботился о высокой праведности, раздавал свое имение, пребывал в посте, был чужд корыстолюбия, тогда как мытарь проводил все время в хищничестве и насилии. Оба они пришли в церковь помолиться. И вот фарисей, став, говорил: Боже, хвалу тебе воздаю, яко несмь, якоже прочии человецы, хищницы, неправедницы, или якоже сей мытарь (Лук. XVIII, 11, 12). А мытарь, стоя вдали, не укорил (фарисея) взаимно, не отплатил ему поношением, не сказал ему, как говорят многие: „и ты смеешь касаться моей жизни и попрекать меня за мои поступки? Не лучше ли я тебя? Вот я разглашу твои преступления, и сделаю то, что ты никогда уже не войдешь в этой, священный притвор". Нет, он не сказал ни одного из этих безумных слов, которыя мы каждодневно говорим, укоряя друг друга; но, горько возстенав и ударив себя в грудь, сказал только вот что: буди милостив мне грешнику (ст. 13), - и вышел оправданным.

      Видишь, как скоро? Он получил укоризну, и смыл ее; сознал грехи, и освободился от них; упрек в грехе послужил к искоренению греха, и враг вопреки намерению стал благодетелем. Сколько бы нужно было мытарю потрудиться в посте, в возлежании на земле, в бодрствовании, в раздаянии бедным имущества, в долговременном ношении вретища и посыпании головы пеплом, чтобы успеть очистить свои грехи! Но не сделавши ничего такого, он очистил все грехи одним только словом; укоризны и оскорбительныя слова, которыми (фарисей) думал унизить его, доставили ему венец праведности, без усилий, без трудов, в короткое время. Видишь ли, что, хотя бы и правду говорил кто про нас, именно то, что сами знаем за собою, но если мы не оскорбим говорящаго это, будем горько плакать и умолять Бога о своих согрешениях, то успеем загладить все грехи? Так оправдался и мытарь: не отплатил он фарисею за укоризну укоризною, но возстенал о своих грехах; потому и сниде сей оправдан паче онаго.

      5. Видишь, сколько пользы доставляет обида со стороны врагов, если мы великодушно ее перенесем. Если же враги приносят нам пользу, говоря ложь и правду, то для чего мы скорбим? Зачем впадаем в досаду? Если ты, человек, сам не повредишь себе, не может повредить тебе ни друг, ни враг, ни сам диавол. Коль скоро и оскорбители, и похитители имения, даже умышляющие на самую жизнь приносят нам венец мученический, как мы объяснили, а другие изглаждают наши грехи и доставляют нам оправдание, как это было с мытарем, за что же мы раздражаемся против них? Не будем же говорить: такой-то раздражил меня, такой-то вынудил меня сказать дурныя слова; сами мы виною всего этого. Если мы захотим сохранить добродетель, так сам демон будет не в состоянии подвигнуть нас к гневу. Помимо многаго другого, это будет видно и из предлежащей истории о Давиде, которую нам следует сегодня продолжить, напомнив сначала вашей любви, на чем мы прежде остановились. Итак, на чем мы остановились? На оправдании Давидовом. Значит, сегодня нам надо привести слова Саула, - видеть, что он отвечал Давиду на его оправдание. Добродетель Давида мы увидим не только из слов, какия сказал Давид, но и из того, что отвечал Саул. Если окажется, что и этот отвечает скромно и кротко, то причину этого припишем Давиду, переменившему такого человека, вразумившему и приведшему в порядок его душу, Что же говорит Саул? Услышав слова Давида: се воскрилие одежды в руце моей, и все другое, что он говорил далее в свое оправдание, (он ответил): твой ли глас сей, чадо Давиде (17)? Какая произошла вдруг перемена! Тот, кто не хотел прежде назвать его просто по имени, ненавидел и самое имя его, - теперь ввел его даже в родство с собою, назвал его чадом. Что же блаженнее Давида, который из человекоубийцы сделал отца, и из волка овцу, печь гнева обильно наполнил росою, бурю превратил в тишину, и совершенно погасил пламя ярости? Ведь именно слова Давидовы, проникши в душу этого ожесточеннаго, произвели в ней всю эту перемену, какая обнаруживается в этих его словах. Не сказал он: твои ли это слова, чадо Давиде; но что? твой ли глас сей, чадо Давиде? Вот уже самый голос смягчил его. Как отец, после продолжительной разлуки, услышав голос возвратившагося откуда-нибудь сына, испытывает волнение не только при виде лица, но и от самаго голоса сына, так и Саул после того, как слова Давида проникли в его душу и изгнали оттуда гнев, узнал наконец святого, и, отложив страсть, дал место другим чувствам: потушив гнев, почувствовал благодушие и сострадательность. Как ночью мы часто не узнаем и друга даже вблизи, а днем узнаем его и издали, так бывает обыкновенно и во вражде. Пока есть между нами неприязнь, до тех пор и голос слышится нам иначе, и на лицо смотрим мы с разстроенною мыслью; а когда оставим гнев, то и голос, прежде ненавистный и противный, кажется нам мягким и весьма приятным и лицо, противное и неприятное, оказывается милым и любезным.

      6. То же бывает и в непогоду. Сгущение облаков не дает открываться красоте неба, и тогда, хотя бы зрение у нас было самое острое, мы не можем усмотреть небесной лазури. Когда же теплота (солнечных) лучей, проникши сквозь облака и разорвав их, покажет солнце, - тогда обнаруживается снова и красота неба. Так бывает и с нами в минуты гнева: вражда, как густое облако, ставши у нас перед глазами и ушами, делает то, что иными кажутся нам и голоса, и лица. Но если кто поразмыслив отложит вражду и разсеет облако скорби, то начинает безпристрастно и видеть, и слышать все. Это испытал на себе и Саул. Когда разсеялось облако вражды, тогда он узнал и голос Давида и сказал: твой ли глас сей, чадо Давиде? Какой - сей? Тот, который низложил Голиафа, избавил царство от несчастий, возвратил безопасность и свободу всем, кому угрожали рабство и смерть, укрощал неистовство самого Саула и сделал ему много великаго добра. Действительно, этот голос низложил тогда иноплеменника: его победила сила молитвы прежде, чем камень, потому что Давид бросил камень не просто, но, сказав наперед: ты идеши на мя во имя своих богов [3], аз же иду на тя во имя Господа Бога Саваофа, Его же уничижил еси днесь (1 Цар. XVII, 45), потом уже пустил и камень. Этот голос дал направление камню; он же привел в смущение иноплеменника; он отнял у неприятеля бодрость. И почему дивишься ты, что голос праведника укрощает гнев и поражает врагов, когда он прогоняет и демонов? Апостолы лишь только начинали говорить, и все противныя силы убегали. Голос праведных нередко останавливал и стихии, и изменял их действия. Так Иисус Навин сказал только: да станет солнце и луна (Нав. X, 12), и стали. Так и Моисей запретил морю, и оно покорилось. Так три отрока погасили силу огненную своими песнями и голосом. Поэтому и Саул, смягченный самым голосом (Давида), сказал: твой ли глас сей, чадо Давиде? Что же Давид? Раб твой, господине мой царю. Уже начинается спор и состязание о том, кто больше почтит ближняго. Один вводит в родство с собою; другой называет себя рабом. Слова (Давида) означают вот что: одного ищу я, - твоего спасения и преуспеяния в добродетели. Ты назвал меня сыном; а мне будет приятно и любезно, если ты будешь считать меня рабом своим, - только оставь гнев, только не подозревай меня ни в чем худом, и не почитай злоумышленником и врагом. Он исполнял апостольскую заповедь, повелевающую друг друга честию больша себе творить (Филип. II, 3), - не так, как поступают многие, которые, по чувствам будучи хуже скотов, не хотят первые и заговорить с ближним, и считают за стыд и унижение сказать кому-нибудь простое приветствие.

      Что может быть смешнее этого безумия? Что постыднее этой надменности и высокомерия? Именно, тогда-то ты и унижаешься, человек, тогда-то покрываешься и стыдом и безчестием, когда выжидаешь, чтобы ближний твой первый заговорил с тобою. Что хуже этой надменности? Что смешнее этого высокомерия и тщеславия? Если ты заговоришь первый, то и Бог, что важнее всего, одобрит тебя, и люди похвалят, и ты получишь полную награду за это приветствие (врагу). Но если ты выжидаешь, чтобы он наперед почтил тебя, а потом уже и ты почтишь его, то ничего особеннаго не сделаешь, потому что кто предупредил почтить тебя, тот предвосхитит и всю награду за состоявшееся между вами примирение. Итак, не будем выжидать, чтобы другие почтили нас первые; напротив, будем мы спешить делать честь ближним своим и всегда первые обращаться к ним с приветствием; не станем думать, будто пустое и низкое дело быть ласковым и приветливым. Пренебрежение этого дела расторгло многия дружеския связи, породило много вражды, тогда как тщательное исполнение его не раз прекращало продолжительныя ссоры и укрепляло существовавшия дружеския связи. Не пренебрегай же, возлюбленный, заботою об этом; но если случится нам встретиться с кем бы то ни было, первые обласкаем их и приветствиями, и всем прочим. Если же другой предупредит тебя, тем большую окажи ему честь с своей стороны. Это заповедал Павел, сказав так: друг друга честию больша себе творите (Фил. II, 3). Так поступил и Давид: он первый почтил (Саула), и, когда сам был почтен им, то с своей стороны оказал ему еще большую честь, сказав: раб твой, господине мой царю. И смотри, сколько получил он пользы. После того, как Давид сказал это, Саул уже не мог без слез слышать его голоса; но горько заплакал, и этими слезами обнаружил душевное здравие и доброе настроение [4], которыя сообщил ему Давид.

      7. Кто может быть блаженнее пророка, который в короткое время так преобразовал врага, и душу, жаждавшую крови и убийства, вдруг поверг в слезы и стенания? Я не столько дивлюсь Моисею, что он извел потоки вод из твердаго камня, сколько Давиду, что он извел источники слез из каменных очей. Тот победил природу; этот восторжествовал над свободною волею. Моисей жезлом ударил в камень; Давид словом поразил сердце, не с тем, чтобы опечалить его, но чтобы сделать чистым и кротким, чего и достиг, оказав этим (Саулу) еще большее прежняго благодеяние. Конечно, заслуживает похвалы и величайшаго удивления и то, что он не вонзил меча, не отсек голову врага. Но еще больших венцов заслуживает то, что он изменил и самую волю, сделал его лучшим и внушил ему такую же, какую имел сам, кротость. Это благодеяние больше того, потому что не все равно - даровать жизнь и умиротворить душу; не все равно - освободить от гнева, дышущаго неправедным убийством, отвлечь от убийства, и положить конец самому умоизступлению, толкающему на злодеяние. Помешав своим телохранителям убить Саула, Давид сделал ему добро для настоящей жизни; а изгнав кроткими словами злобу из его души, он даровал ему, сколько это зависело от него, будущую жизнь и неизменныя блага. Итак, когда станешь хвалить Давида за его собственную кротость, то еще более подивись ему за перемену Саула. В самом деле, восторжествовать над безумием других, укротить пламенеющее сердце, такую бурю превратить в такую тишину, и глаза, смотревшие убийством, наполнить горячими слезами гораздо важнее, чем победить собственныя страсти. Это-то и заслуживает полнаго удивления и уважения. Если бы Саул был из числа людей кротких и умеренных, не очень великое было бы дело - возвратить его к свойственной ему добродетели; но человека разъяреннаго, дошедшаго до крайней злобы и стремившагося к убийству заставить в краткое мгновение времени потушить всю эту злость - такой подвиг кого не затмит из славившихся когда-либо учением о добродетели?

      Так и ты, когда будет в твоих руках враг, не о том заботься, как бы отмстить ему и, осыпав безчисленными ругательствами, выставить его на позор, а о том, как бы уврачевать его, как бы возвратить к кротости; и до тех пор не переставай делать и говорить все, пока своею кротостию не победишь его жестокости. Ничего нет могущественнее кротости. Указывая на это самое, некто сказал: язык мягок сокрушает кости (Притч. XXV, 15). Что тверже кости? Однако, хотя бы кто был так же тверд и жесток (как она), и его легко победит тот, кто будет обращаться с ним кротко. И еще: ответ смирен отвращает ярость (Притч. XV, 1). Отсюда ясно, что ты более, чем сам враг твой, властен и раздражить, и укротить его. В самом деле, от нас, а не от тех, кто гневается (на нас), зависит и погасить пламень их гнева, и раздуть его сильнее. И это самое объяснил опять сказавший предыдущия слова простым примером. Если, говорит, подуешь на искру огня, то возгорится пламя, а если плюнешь, то погасишь; то и другое в твоей власти: обоя изо уст твоих исходят (Сир. XXVIII, 14). Так и с враждою ближняго: если ты будешь говорить с ним дерзко и надменно, то зажжешь в нем огонь, раздуешь угли, а если кротко и ласково, то потушишь весь гнев прежде, чем поднимется пламя. Не говори же: то и то потерпел я; то и то слышал. Все это от тебя зависит. От тебя зависит воспламенить или погасить гнев, точно также, как зажечь или потушить искру. Когда увидишь врага, или придет тебе на ум, сколько ты слышал или потерпел неприятностей, старайся забыть все это; если же и вспомнишь, приписывай это диаволу, а сам припоминай то, что (враг) сказал или сделал тебе когда-либо добраго. Если на этом будешь останавливаться воспоминанием, то скоро прекратишь вражду. А если вознамеришься и обличить врага, и разсчитаться с ним, то наперед подави страсть и погаси гнев, а потом уже разсчитывайся и обличай: тогда легко можешь победить его. В гневе мы не можем ни сказать, ни выслушать что-нибудь здравое; а освободясь от этой страсти, и сами не выпустим обиднаго слова, и не послышится нам, будто другие говорят что-нибудь такое, - потому что обыкновенно мы раздражаемся не столько от самаго свойства слов, сколько оттого, что уже до этого были объяты враждою. Так часто, когда те же самыя оскорбительныя слова говорят нам или друзья в шутку и в веселом расположении духа, или малыя дети, мы не только не чувствуем ничего неприятнаго и не сердимся, но еще улыбаемся и заливаемся смехом: это оттого, что мы слушаем не с разстроенным духом, не с объятою гневом душою. Стало быть, и в отношении к врагам, если ты погасишь гнев и отбросишь вражду, то никакое слово не сможет огорчить тебя.

      8. И что говорю: никакое слово? (Не огорчит) ни одно и из дел, как и блаженнаго Давида. Видя, что враг покушается на его безопасность и для этого употребляет все, он не только не озлобился, но и почувствовал еще большее сострадание; чем больше тот злоумышлял против него, тем больше он его оплакивал. Знал он, хорошо знал, что не тот, кто терпит, а тот, кто делает зло, достоин слез и оплакиванья, потому что он губит сам себя. Поэтому Давид и произнес пред ним столь продолжительное оправдание и окончил его не прежде, как расположив и самого (Саула) извиняться со слезами и плачем. Вот, послушай, что сказал тот, вдохнув, горестно воскликнув и сильно зарыдав: праведен еси ты паче мене, яко ты воздал ми еси благая, аз же тебе, воздах злая (1 Цар. XXIV, 18). Видишь, как он и осуждает свою собственную злобу, и прославляет добродетель праведника, и извиняется, никем не будучи принуждаем к тому? Так и ты сделай. Когда враг твой будет в твоих руках, не вини его, но оправдывай, чтобы заставить его самого обвинить себя. Ведь, если мы станем винить врага, он ожесточится; если же будем его извинять, он, пристыженный нашею кротостью, сам наконец станет обвинять себя. Таким образом и обвинение будет не подозрительно, и обвиняемый вовсе прекратит злобу, как это случилось и здесь. Оскорбленный молчал, а оскорбивший обвинял себя с великою силою. Он не просто сказал: ты сделал мне добро, но: воздал ми еси благая, то есть, за коварство, за убийство, за неисчислимыя оскорбления ты отплатил мне великими благодеяниями; я от того не снедался лучше, и после тех благодеяний упорно стоял в своей злобе; но ты и тогда не переменился, а продолжал действовать по своим правилам и благодетельствовать, не смотря на мои злые умыслы. Скольких венцов достоин Давид за каждое из этих слов! Хотя их произнесли уста Саула, но насаждены они были в душе его мудростью и искусством Давида. И ты, говорит Саул, возвестил ми еси днесь, яже сотворил ми благая, яко заключи мя Господь в руки твоя днесь, и не убил мя еси (1 Цар. XXIV, 19). Здесь он свидетельствует о другой добродетели (Давида), - о том, что он, оказав благодеяние, не умолчал, не оставил без внимания, но, пришедши, сказал (Саулу); а делал это не из тщеславия, но чтобы показать и внушить самым делом, что он из числа преданных ему и пекущихся о нем, а не из числа наветников и зложелателей. О своих добрых делах нужно говорить, когда предвидится от этого очень большая польза. Кто объявляет и разглашает их без всякаго повода, тот ничем не лучше поносителя; а кто делает это с тем, чтобы разуверить человека, разстроеннаго (умом) и предубежденнаго против него, тот становится попечителем и благодетелем этого человека. Так и поступил Давид, не ища себе славы от Саула, но желая вырвать укоренившийся в нем гнев. За это-то и похвалил его Саул, что он и сделал благодеяние, и сказал об нем.

      Затем, приискивая награду и не находя ни одной, которая бы достойна была дел Давидовых, Саул предлагает должником ему самого Бога, говоря так: и якоже аще кто обрел бы врага своего в печали, и отпустил бы его в путь благ, и Господь да воздаст [5] ему благая, якоже ты сотворил еси днесь (20). В самом деле, мог ли он заплатить вполне за благодеяния Давидовы, если бы отдал Давиду и царство и города? Давид подарил ему не города только и царство, но и самую жизнь; а Саул не мог заплатить другою жизнию. Поэтому он отсылает Давида к Богу и награждает его небесными наградами, чем и прославляет Давида, и внушает всем, что большия награды будут приготовлены нам от Бога тогда, когда мы, сделав много добра врагам, потерпим от них противное. Потом говорит (Саул): и ныне се аз вем, яко царю, я царствовати имаши, и стати имать в руце твоей царство израилево: и ныне кленися ми Господем, яко не искорениши семене моего по мне, и не погубиши имене моего от дому отца моего (ст. 21, 22). Откуда же знаешь это, скажи мне? У тебя войско, у тебя деньги, оружие, города, кони, воины, вся сила царскаго вооружения; а он одинок, не имеет ничего - ни города, ни дома, ни семьи. Почему же ты говоришь это, скажи мне? По самому образу действий. Ничего не имеющий, безоружный и одинокий не победил бы меня, вооруженнаго и обладающаго такою силою, если бы не был с ним Бог. А теперь, когда с ним Бог, он всех сильнее. Видишь, как здраво разсуждает Саул после злого умысла? Видишь, как можно выкинуть из себя всякую злобу, перемениться и обратиться к лучшему?

      9. Итак, не будем отчаиваться в своем спасении. Хотя бы низвергались мы в самую бездну порока, можно опять подняться, сделаться лучшими и вовсе оставить порок.

      Что потом сказал Саул? Кленися ми господем, яко не искорениши семене моего по мне, и не погубиши имене моего от дому отца моего. Царь обращается с просьбою к частному человеку; увенчанный короной умоляет изгнанника, упрашивая за детей своих. И то самое, что враг осмелился обратиться с такой просьбой, свидетельствует о добродетели Давида. А что он требовал клятвы, это происходило не от недоверия к характеру Давида, а от мысли о том, сколько зла он сделал ему. Кленися ми, яко не искорениши семени моего по мне. Врага оставляет попечителем своих детей, и в его руки отдает своих потомков, словами этими как бы взяв их за руки и поставляя Бога посредником. Что же Давид? Посмеялся ли хоть сколько-нибудь над этим? Нисколько; а в ту же минуту согласился на просьбу. И когда Саул умер, он не только не истребил его потомства, но и сделал для него больше, нежели сколько обещал. Хромого и разслабленнаго голенями сына его он ввел в свой дом, посадил за свой стол и удостоил величайшей почести. И не стыдился этого, не скрывал и не думал, будто царский стол опозорен увечьем отрока; напротив, еще красовался и хвалился этим. И в самом деле, всякий из разделявших с ним трапезу уходил от него с великим уроком великодушия. Видя, что сын Саула, сделавшаго Давиду так много зла, пользуется у него такою честью, всякий, хотя бы он был свирепее всех зверей, начинал стыдиться и краснеть за себя, и мирился со всеми врагами. Велико было бы и то, если бы Давид в другом месте дал стол сыну Саулову и назначил ему определенное содержание; но допустить его к собственному своему столу - это уже верх великодушия. Вы, конечно, знаете, как не легко любить детей врагов своих. И что я говорю - любить? (Как не легко) не ненавидеть их, не преследовать. Многие по смерти своих врагов переносят свою ненависть к ним на их детей. Не так поступил великодушный Давид; нет, он и при жизни врага спасал его, и по смерти его перенес свое благорасположение на детей его. Что святее трапезы Давидовой, которую окружали дети врага, и врага-убийцы? Что возвышеннее того пиршества, на которое изливалось так много благословений? Скорее ангел, а не человек, был тот, кто созывал (на это пиршество). И действительно, в этот (ангельский) лик вводит его благоволение и любовь к детям человека, который тысячу раз покушался убить его и до конца жизни сохранил такое расположение. Так делай и ты, возлюбленный. Оказывай услуги детям врагов своих и при жизни, и по смерти их, при жизни, чтобы таким образом примириться с их отцами, по смерти, чтобы привлечь на себя великую милость от Бога, получить безчисленные венцы и заслужить также безчисленныя благожелания от всех, не только от облагодетельствованных тобою, но и от видевших это. Это защитит тебя в день суда; облагодетельствованные (тобою) враги будут для тебя сильными ходатаями на суде; ты загладишь множество грехов и получишь награду. Хотя бы ты и без числа согрешил, но вознося молитву, гласящую: прощайте врагам вашим, и Отец ваш простит вам согрешения ваши [6], с великим дерзновением получишь прощение всех своих грехов, и будешь здесь жить в доброй надежде, и пользоваться всеобщим благорасположением. В самом деле, всякий, кто видит, что ты любишь так врагов и их детей, не захочет ли сделаться твоим другом и приятелем, и все за тебя и сделать и потерпеть? Когда же ты будешь пользоваться таким благоволением Божиим, и все будут молитвенно желать тебе всяких блага, какой неприятности можешь ты тогда подвергнуться, и кого не будешь ты счастливее в жизни? Этому не будем дивиться только здесь, но, и вышедши отсюда, станем это соблюдать: обойдем везде и узнав каждый врагов своих, примирим их с собою и, сделаем искренними друзьями. Если нужно будет и извиниться и попросить у них прощения, не откажемся и от этого, хотя бы мы сами были обижены. Таким способом мы приготовим себе великую награду и твердое упование; таким путем мы несомненно достигнем царствия небеснаго, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, к Которым Отцу, со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков, Аминь.