ПОЛНОЕ СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ
Том 9 кн. 2
БЕСЕДА XI.
Аще бо снасаждени быхом подобию смерти Его, но и воскресения
будем (VI, 5).
1. О чем я говорил уже выше, о том скажу
и теперь, а именно, что (апостол в послании к Римлянам) часто переходит
к нравоучительному слову не так, как в остальных посланиях, которые он
разделяет на две части и первую назначает для догматического учения, а
вторую попечению о нравах; но здесь не так, а попеременно делает это на
протяжении всего послания, чтобы слово его было хорошо принято. Итак, он
говорит здесь, что существуют два умерщвления и две смерти: одно умерщвление
совершается Христом в крещении, а другое должно совершаться нами посредством
нашей деятельности после крещения. То, что в крещении погребены прежние
наши грехи, составляет Христов дар, а пребывание после крещения мертвыми
для греха - это должно быть делом собственного нашего попечения, хотя и
здесь, как увидим, всего более помогает нам Бог. Крещение имеет силу не
только заглаживать прежние согрешения, но и защищает от будущих. И как
для заглаждения прежних грехов ты принес веру, так и для того, чтобы опять
не оскверняться грехами после крещения ты должен обнаружить перемену в
усердии. Советуя это самое, (апостол) и говорит: аще бо снасаждени быхом
подобию смерти Его, но и воскресения будем. Заметил ли ты, как он возвысил
слушателя, возведя его прямо к самому Господу и стараясь доказать большое
с Ним подобие. А чтобы ты не стал возражать, апостол не сказал: смерти,
но: подобию смерти, так как в тебе не самая сущность умерла, а умер
греховный человек, т. е. порочность. Не сказал также (апостол): если мы
приобщились подобию смерти, но как говорит? Аще бо снасаждени быхом,
намекнув словом - насаждение на плод его в нас. Как Христово тело, погребенное
в земле, принесло плод - спасение мира, так и наше тело, погребенное в
крещении, принесло плод - правду, освящение, усыновление и бесчисленные
блага, а впоследствии принесет и дар воскресения. И так как мы погребены
в воде, а Христос в земле, ты в отношении греха, а Он телом, то (апостол)
не сказал: снасаждени быхом смерти, но: подобию смерти, потому что
хотя то и другое есть смерть, но не в отношении к одному и тому же. Аще
снасаждени быхом в смерти, говорит, и воскресения будем. Здесь
он разумеет будущее воскресение. Так как выше, когда рассуждал о смерти
и говорил: или не разумеете, братья, яко елицы во Христа Иисуса
крестихомся, в смерть Его крестихомся, - он ясно ничего не сказал о
воскресении, но о жизни после крещения, повелев ходить в обновлении
жизни, то здесь, употребив тоже выражение, предвозвещает уже нам о
будущем воскресении. А чтобы ты понял, что (апостол) говорит именно о будущем
воскресении, а не о воскресении в крещении, он, сказав: аще снасаждени
быхом подобию смерти Его, не сказал, что и подобию воскресения снасаждени
будем, но просто - и воскресения будем. Чтобы ты не возразил: "если
мы не умерли, как умер Христос, то как же мы воскреснем, как Он воскрес?"
- апостол, когда упомянул о смерти, не сказал: снасаждени смерти, но -
подобию смерти, а когда говорит о воскресении, не сказал: подобию воскресения,
но и самого воскресения будем. И опять не сказал: были, но: будем,
указывая и этими словами не на бывшее уже, но будущее воскресение. Потом,
желая сделать свою речь достоверной, он указывает на другое воскресение,
совершающееся здесь прежде будущего, чтобы ты по настоящему уверовал и
в будущее. Сказав именно, что снасаждени воскресения будем, присовокупил:
cиe ведяще, яко ветхий наш человек с ним распятся, да упразднится тело
греховное (ст. 6). Здесь (апостол) представил вместе причину и доказательство
будущего воскресения; и он не сказал: распятся, но: с ним распятся,
сближая крещение и крест. Так и выше говорил: снасаждени быхом подобию
смерти Его, да упразднится тело греховное, называя так не это наше
тело, но всю порочность. Как именем ветхого человека он называет вообще
все зло, так телом ветхого человека опять называет зло, слагающееся из
разных видов порока. И что сказанное - не мое предположение, послушай,
как сам Павел объясняет это далее. Сказав: да упразднится тело греховное,
он присовокупил: яко ктому не работати нам греху (ст. 6). Желаю,
чтобы тело было мертво, но не в том смысле, чтобы оно разрушилось и погибло
естественною смертью, а в том, чтобы не грешило. И дальше (апостол) еще
более разъясняет это, говоря: умерый бо свободися от греха (ст.
7). Это (апостол) говорит о всяком человеке, потому что как умерший освобожден
от греха уже тем самым, что лежит мертв, так и вышедший из крещения: он
однажды уже умер, поэтому ему должно навсегда оставаться мертвым для греха.
2. Итак, если ты умер в крещении, оставайся
мертвым, потому что всякий умерший не может уже грешить; а если ты грешишь,
то уничижаешь дар Божий. Таким образом, потребовав от нас столь высокого
любомудрия, (апостол) немедленно указывает и на награду, говоря: аще
же умрохом со Христом (ст. 8). Хотя быть в общении с Владыкою прежде
всякой иной награды само по себе есть уже величайший венец, но, кроме его,
говорит (апостол), я предлагаю тебе другую награду. Какую же? Вечную жизнь.
Веруем, говорит он, яко и живи будем с Ним (ст. 8). Откуда
же это видно? Ведяще, яко Христос воста от мертвых, ктому уже не умирает
(ст. 9). Обрати опять внимание на искусство (апостола), как он раскрывает
свою мысль от противоположного. Так как крест и смерть естественно приводили
некоторых в страх, то он доказывает, что они именно и должны укреплять
в надежде. Если Христос умер однажды, говорит (Павел), то не подумай, что
Он смертен; напротив, вследствие этого самого Он пребывает бессмертным,
так как смерть Его была смертию смерти, и так как Он умер, то и не умирает.
Это и есть - смертию греху умре (ст. 10). Что значит: греху? То
есть, Сам по Себе Он не был повинен смерти, а умер за наш грех. Для того
Он и умер, чтобы истребить грех, подрезать ему жилы и отнять у него всю
силу. Замечаешь ли ты, как (апостол) устрашил? Если Христос не умирает
в другой раз, то нет и второго крещения, а если нет второго крещения, то
ты не должен иметь склонности ко греху. Все это (апостол) говорит, восставая
против думавших: сотворим злая, да приидут благая, или: пребудем
во гресе, да благодать приумножится. Желая с корнем уничтожить такое
мнение, он и высказывает это. А еже живет, продолжает, Богови
живет (ст. 10), т. е. непрерывно, так что смерть не имеет уже над ним
власти. Если Христос умер первою смертью, не будучи повинен смерти, а за
грех других, тем более не умрет Он ныне, истребивши грех. Тоже самое выразил
(Павел) и в послании к Евреям, говоря: единою в кончину веков, во отметание
греха, жертвою Своею явися. И якоже лежит человеком единою умрети, тако
и Христос единою принесеся, во еже вознести многих грехи, второе без грехи
явится ждущим Его во спасение (Евр. IX, 26-28). Апостол показывает
и силу жизни по Боги и могущество греха, - силу жизни по Боге тем, что
Христос уже не умрет, а могущество греха тем, что он побудил умереть Безгрешного;
следовательно, как же он не погубит тех, которые действительно виновны?
Потом, так как (апостол) беседовал о жизни Христовой, то, чтобы кто-либо
не сказал: "какое эти слова имеют отношение к нам"? - он присовокупил далее:
такожде и вы помышляйте себе мертвых убо быти греху, живых же Богови
(ст. 11). Хорошо сказал - помышляйте, потому что пока невозможно
представить видимым образом то, о чем он говорит. О чем же мы должны помышлять,
спросишь? Мертвых себе быти греху, живых же Богови о Христе Иисусе Господе
нашем, т. е. живущий для Бога достигнет всякой добродетели, имея своим
споборником самого Иисуса; это и значит - о Христе. Если он воскресил
нас мертвых, то тем более может поддержать нас, когда мы живем. Да не
царствует убо грех в мертвеннем вашем теле, во еже послушати его (ст.
12). Не сказал (апостол): да не живет, или: да не действует плоть, но:
да не царствует грех, потому что Христос пришел не упразднить природу,
но исправить волю. Затем, показывая, что мы удерживаемся во власти порока
не силою или по необходимости, но добровольно, (апостол) не сказал: да
не господствует, что указывало бы на принуждение, но: да не царствует.
Неуместно было бы руководимым в царствие небесное иметь царем грех и призываемым
царствовать со Христом желать сделаться пленниками греха, как нелепо было
бы и то, если бы кто-нибудь, снявши с головы диадему, захотел быть рабом
безумной женщины, убогой и одетой в рубище. Потом, так как тяжело победить
грех, то смотри, как (апостол) и легкость показал, и в труде утешил, сказав:
в мертвеннем вашем теле. Этим он дает понять, что подвиги временны
и скоро прекращаются, а вместе напоминает нам о прежних злых делах и о
корне смерти, так как сначала тело сделалось смертным чрез грех. Но можно
не грешить, имея и смертное тело. Заметил ли ты все богатство Христовой
благодати? Адам, еще не имея смертного тела, пал, а ты можешь быть увенчанным,
получив в удел тело, подверженное смерти. А каким образом, спросишь, царствует
грех? Не собственною силою, но по твоей беспечности. Потому, сказав: да
не царствует, объясняет самый образ этого царствования, присовокупив
следующие слова: во еже послушати его в похотех его. Уступить телу
все, даже и власть, не составляет чести, но есть крайнее рабство и верх
бесчестия. Когда оно делает, что желает, тогда бывает лишено всякой свободы,
а когда встречает препятствия, тогда оно преимущественно сохраняет свое
достоинство. Ниже представляйте уды ваша оружия неправды греху, но оружия
правды (ст. 13).
3. Итак, тело служит средством и для порока,
и для добродетели, подобно оружию, которое у пользующегося им пригодно
на дела того и другого рода; так одним и тем же оружием защищаются - и
воин, сражающийся за отечество, и разбойник, вооружающийся против граждан;
следовательно, вина падает не на оружие, а на того, кто употребляет его
во зло. Тоже самое можно сказать о плоти, которая бывает тем или другим
не по собственной природе, а по расположению души. Когда ты с излишним
вниманием смотришь на чужую красоту, то оружием неправды бывает глаз не
по собственной своей деятельности (потому что глазу свойственно смотреть
и не лукаво смотреть), но по лукавству управляющего им помысла; если ты
обуздал помысел, то и глаз делается орудием правды. Тоже должно сказать
о языке, о руках и всех прочих членах. И апостол хорошо наименовал грех
неправдою: кто грешит, тот поступает несправедливо или в отношении себя
самого, или в отношении ближнего, но гораздо больше в отношении себя, чем
в отношении ближнего. Итак, отводя от порока, (апостол) ведет к добродетели
и говорит: но представляйте себе Богови, яко от мертвых живых (ст.
13). Смотри, как он побуждает простыми наименованиями, там назвавши грех,
а здесь Бога. Указав, как велико различие между царствующими, он лишил
всякого извинения того воина, который оставил Бога и пожелал подчиниться
царству греха. И не здесь только, но и в следующих словах он раскрывает
это, говоря: яко от мертвых живых. Этими словами он показывает гибельность
греха и величие Божия дара. Представьте себе, говорит он, каковы вы были
прежде и каковы вы стали теперь. Кто же вы были? Мертвецы и погибшие такою
гибелью, от которой не было никакой возможности избавиться, потому что
не было никого, кто бы мог помочь вам. И какими же вы стали из тех мертвецов?
Живущими жизнью бессмертною. Чрез кого? Чрез всемогущего Бога. Итак, справедливо
подчиниться Ему с таким усердием, какое свойственно сделавшимся из мертвых
живыми. И уды ваша орудия правды Богови (ст. 13). Следовательно,
тело не есть что-либо худое, если оно может сделаться оружием правды. Сказав
же об оружии, (апостол) возвестил, что наступила тяжкая брань. Потому нам
нужны крепкое вооружение, дух мужественный и хорошо сведущий в делах браней
такого рода, а всего нужнее вождь. Но вождь уже присутствует, будучи всегда
готов для союза с нами, никогда непобедимый; Он приготовил нам и крепкое
оружие, требуется лишь от нас согласие употреблять это оружие как должно,
под условием и вождю повиноваться, и действовать оружием за отечество.
Итак, внушив нам столь великое, напомнив об оружии, битве и бранях, (апостол)
опять воодушевляет воина и возбуждает в нем готовность, говоря: грех
бо вами да не обладает: несте бо под законом, но под благодатию (ст.
14). А если грех более уже не господствует над нами, то для чего апостол
(увещевал) прежде: да не царствует грех в мертвеннем вашем теле, ниже
представляйте уды ваша оружия неправды греху? Что значит эта речь?
Здесь (апостол) мимоходом высказывает мысль, которую впоследствии должен
раскрыть и обработать со всем искусством. Какая же это мысль? Тело наше
до пришествия Христова было легко доступно греху. Ведь после смерти в него
вошло большое множество страстей и потому оно сделалось крайне неспособным
идти путем добродетели. Не было еще ни вспомоществующего Духа, ни крещения,
могущего умертвить, но оно бежало, подобно какому-то необузданному коню,
и часто грешило, потому что закон, хотя и предписывал, что нужно делать
и чего не делать, не давал подвизающимся ничего, кроме словесного увещания.
Когда же явился Христос, борьба сделалась легче. Потому нам, как получившим
участие в большей помощи, назначены и более трудные подвиги, почему Христос
и сказал: аще не избудет правда ваша паче книжник и фарисей, не внидите
в царствие небесное (Mф. V, 20). Впоследствии апостол говорит об этом
яснее, а пока он здесь кратко намекает на это, показывая, что если мы не
слишком подчинились греху, то он нас не одолеет. Ведь не один только закон
повелевает, но и благодать, которая простила прежнее и укрепляет для будущего.
Закон обещал венцы после трудов, а благодать сперва увенчала, а потом призвала
к подвигам. Но, по моему мнению, здесь разумеется не целая жизнь верующего,
а делается сравнение между крещением и законом, о чем (апостол) говорит
и в другом месте, что писмя убивает, а Дух животворит (2 Кор. III,
6). Закон обличает преступление, а благодать освобождает от него. Как закон,
обличая, обнаруживает грех, так благодать, прощая, не позволяет оставаться
под грехом, так что ты в двояком отношении бываешь освобожден от власти
греха, потому, во-первых, что не находишься под законом, и во-вторых, потому
что пользуешься благодатью.
4. Итак, после того как (апостол) успокоил
слушателя предыдущими словами, он опять утверждает его, предлагая увещание
в виде возражения и говоря так: что убо? согрешим ли, зане несмы под
законом, но под благодатию? Да не будет (ст. 15). Хотя сначала (апостол)
на предложенный вопрос, как крайне неуместный, отвечает отрицанием, но
потом переводит речь на увещание и доказывает, что легкость подвигов велика,
говоря так: не весте ли, яко ему же представляете себе рабы в послушание,
рабы есте, егоже послушаете, или греха в смерть, или послушания в правду
(ст. 16)? Не говорю уже, рассуждает (апостол), о геенне и о тяжком будущем
наказании, но о настоящем стыде, когда вы становитесь рабами и притом рабами
добровольными, рабами греха, и за такую награду, чтобы снова умереть. Если
до крещения грех произвел телесную смерть, и рана потребовала такого врачевания,
что Владыка всяческих принял смерть и таким образом разрушил зло, то чего
не произведет грех, овладевши тобою, когда после столь великого дара и
свободы ты снова и добровольно склонишься под его иго? Итак, не стремись
в эту бездну, не предавайся добровольно греху. Во время войн часто воины
сдаются и невольно, но здесь никто не победит тебя, если ты сам не сделаешься
изменником. Потому, внушив надлежащим образом стыд, (апостол) устрашает
и воздаяниями и указывает на возмездия за дела того и другого рода, именно
- на праведность и смерть, смерть не телесную, но гораздо более ужасную.
В самом деле, если Христос более уже не умрет, то кто разрушит эту смерть?
Никто. Следовательно, необходимо вечно терпеть наказание и мучиться, так
как не будет уже и чувственной смерти, как здесь, которая дала бы покой
телу и разлучила его с душою: последний враг испразднится смерть
(1 Кор. XV, 26). Отсюда, наказание будет бессмертно. Но не то ожидает повинующихся
Богу, а их наградою будет праведность и блага из нее произрастающие. Благодарим
убо Бога, яко бесте раби греху, послушасте же от сердца, в оньже и предастеся
образ учения (ст. 17). Пристыдив рабством, устрашив и побудив воздаяниями,
(апостол) опять ободряет (слушателей) напоминанием о благодеяниях. В настоящих
словах он показывает, что они освободились от великих зол, что освободились
не собственными силами и что будущее более приятно. Подобно тому как кто-нибудь,
освободивши пленника от жестокого мучителя и убеждая не возвращаться к
нему, напоминает об ужасной его власти, так и Павел весьма ясно изображает
минувшие бедствия, говоря и о благодарении Богу. Нужна была не человеческая
сила, говорит он, чтобы освободить нас от всех тех зол; но благодарение
Богу, Который восхотел и возмог избавить нас. И прекрасно сказал (апостол):
послушасте от сердца, т. е. вы не подверглись принуждению или насилию,
но добровольно, по собственному расположению отстали от греха. В этом заключается
как похвала, так вместе и упрек. Если вы пришли добровольно и не подверглись
никакому принуждению, то какое вы можете иметь извинение и какое оправдание,
когда возвратитесь опять на прежнее? А потом, чтобы ты познал, что все
это зависело не от их только расположения, но и от Божией благодати, апостол,
сказав: послушасте от сердца, присовокупил: в оньже предастеся
образ учения. Послушание от сердца показывает свободную волю, а слово
- предастеся намекает на помощь Божию. Какой же образ учения? Жить
правильно и осмотрительно. Свободшеся же от греха, поработистеся правде
(ст. 18). (Апостол) указывает здесь на два Божия дара: на освобождение
от греха и порабощение правде, которое лучше всякой свободы. Бог поступил
так же, как поступает, например, тот человек, который, взявши сироту, уведенного
варварами в их землю, не только освободил его от плена, но заменил ему
собою попечительного отца и возвел его в весьма высокое достоинство. Подобное
случилось и с нами. Бог не только освободил нас от древних зол, но привел
в ангельскую жизнь, уравнял нам путь к совершеннейшей добродетели, после
того как отдал нас под защиту праведности, убил древнее зло, умертвил ветхого
человека и руководил нас к бессмертной жизни. Итак, пребудем в этой жизни,
как действительно живые, потому что многие, хотя по видимому и дышат, и
ходят, однако же находятся в состоянии более жалком, чем мертвые.
5. Ведь существуют различные роды мертвенности:
есть мертвенность телесная, по которой Авраам, будучи мертв, не был мертвым,
как и сказано: несть Бог, Бог мертвых, но живых (Mф. XXII, 32);
есть мертвенность душевная, которую разумел Христос, говоря: остави
мертвых погребсти своя мертвецы. (Mф. VIII, 22); есть и другая мертвенность,
достойная похвалы, происходящая при посредстве любомудрия, о которой говорит
Павел: умертвите уды ваша, яже на земли (Колос. III, 5); наконец,
есть мертвенность, производящая предыдущую и бывающая в крещении, как сказано:
вemxий наш человек распятся (Рим. VI, 6), т. е. умерщвлен. Итак,
зная это, станем избегать того умерщвления, по которому мы, и будучи живыми,
умираем, и не станем бояться того, по которому наступает общая смерть.
А два другие рода умерщвления, из которых одно есть блаженное и дано Богом,
а другое похвально и зависит как от нас, так и от Бога, мы и изберем и
с ревностью станем осуществлять. Одно из этих двух умерщвлений Давид ублажает,
говоря: блажени, ихже оставишася беззакония (Псал. XXXI, 1), а другое
восхваляет Павел, говоря в послании к Галатам: иже Христовы суть, плоть
распяша (Галат. V, 24). Из другой же пары умерщвлений одно Христос
называет достойным пренебрежения, говоря: не убойтесь от убивающих тело,
души же не могущих убити, а другое - страшным, говоря: убойтеся
же паче могущаго и душу и тело погубити в геенне (Mф. X, 28). Итак,
избегая геенны, изберем для себя то умерщвление, которое ублажается и восхваляется,
чтобы из других двух мертвенностей одной избегать, а другой бояться. Нет
для нас никакой пользы видеть солнце, есть и пить, если жизнь наша не ознаменуется
добрыми делами. В самом деле, скажи мне, какая польза, если царь облекся
в порфиру, имеет при себе оружие, но не управляет ни одним подданным, а
доступен всем, желающим оскорбить его и обидеть? Так и для христианина
не будет никакой пользы, если он, имея веру и дар крещения, окажется подвержен
всем страстям; в таком случае и обида будет больше, и стыд сильнее. Как
царь, облеченный в диадему и багряницу, не только такою одеждою не прибавляет
к своей чести, но собственным стыдом бесчестит ее, так и верующий, если
ведет порочную жизнь, не только не внушит этими никакого к себе почтения,
но еще сделается более смешным. Елицы бо беззаконно согрешиша, говорит
(апостол), беззаконно и погибнут, и елицы в законе согрешиша, законом
суд приимут (Рим. II, 12). И в послании к Евреям он говорил: отверглся
кто закона Моисеева, без милосердия при двоих и mpиex свидетелех умирает.
Колико мните горшия сподобится муки, иже Сына Божия поправый (Евр.
X, 28, 29)? И вполне естественно, так как Я, говорит (Христос), чрез крещение
покорил тебе все страсти. Отчего же случилось, что ты оскорбил столь великий
дар и сделался вместо одного другим? Я умертвил и похоронил прежние грехи
твои, как червей, - зачем же ты породил другие? Ведь грехи хуже червей:
черви точат тело, а грехи повреждают душу и производят большее зловоние.
Но мы не чувствуем этого, а потому и не спешим очистить душу. Ведь и пьяный
не замечает дурного запаха от испорченного вина, а непьяный хорошо это
ощущает. Так и в отношении грехов - живущий целомудренно с точностью примечает
их зловоние и нечистоту, а предавший себя пороку, как бы страдая головою
вследствие какого-то опьянения, не чувствует даже и того, что он болен.
Самое ужасное действие порока состоит в том, что впавшим в него он не дает
видеть всю опасность собственной гибели, напротив, валяясь в грязи, они
воображают, будто наслаждаются благоуханиями, потому-то они и не могут
освободиться, а будучи полны червей, гордятся, точно украшены драгоценными
каменьями. Они даже и не желают истребить их, но откармливают и разводят
в самих себе до тех пор, пока не передадут их червям будущего века, так
как здешние - приспешники будущих, а лучше - не только приспешники, но
родоначальники тех, никогда не умирающих червей, по сказанному: червь
их не умирает (Mар. IX, 44). Они-то возжигают и геенну, никогда не
угасающую. Итак, чтобы этого не было и с нами, иссушим источник зол, угасим
пещь, исторгнем снизу корень порока, так как, если худое дерево срубишь
поверх земли, никакой не сделаешь пользы, потому что снизу останется корень
порока, из которого опять пойдут худые отпрыски. Что же составляет корень
зла? Узнай об этом от доброго садовника, который в точности знает это,
ухаживает за духовным виноградником и возделывает целую вселенную. Что
же называет он причиною всех зол? Страсть к деньгам. Корень бо всем
злым, говорит он, сребролюбие есть (1 Тим. VI, 10). Отсюда битвы,
вражда и войны; отсюда ссоры, брани, подозрения и обиды; отсюда убийство,
воровство и гробокопательство; вследствие сребролюбия не только города
и области, но дороги, места обитаемые и необитаемые, горы, леса, овраги,
словом - все полно крови и убийств. Зло это не щадит и моря, но и там неистовствует
со всем бешенством, так как морские разбойники постоянно совершают здесь
нападения и изобретают новые способы грабежа. Вследствие сребролюбия извратились
законы природы, поколебались союзы родства, рушились права самого бытия.
6. Власть денег вооружила руки не только
против живых, но и против умерших; с сребролюбцами нельзя примириться и
при посредстве смерти, но они, разломавши гробницы, простирают злодейские
руки и к мертвым телам и освободившегося от жизни не освобождают от злых
своих умыслов. Что бы ты ни встретил худого, в доме ли, или на торжище,
в судах или в правительственных местах, в царских чертогах или где бы то
ни было, ты можешь заметить, что все зло возникло из сребролюбия. Это именно,
это зло наполнило все кровью и убийствами, оно возожгло пламень геенны,
оно сделало так, что города стали ничем не лучше, но даже гораздо хуже
пустыни. От тех, которые производят грабежи на дорогах, можно еще уберечься,
так как они не всегда нападают; а те, которые делают тоже самое среди городов,
настолько хуже первых, насколько труднее от них уберечься, так как они
со всею дерзостью отваживаются на такие дела, какие первые производят скрытно.
Сребролюбцы, привлекши к союзу с собою те законы, которые постановлены
с целью упразднения их лукавства, наполнили города множеством убийств и
преступлений. Скажи мне, не убийство ли и не хуже ли еще убийства - предать
нищего голоду, ввергнуть его в тюрьму и вместе с голодом подвергнуть его
и мукам и бесчисленным истязаниям. Хотя ты не сам все это делаешь, но служишь
причиною этого дела и совершаешь его больше тех, которые тебе служат. Убийца
однажды вонзает меч и, причинив кратковременную боль, не продолжает далее
мучений; а ты, делая своими клеветами, оскорблениями и злоумышлениями и
самый свет для него тьмою и заставляя тысячу раз желать смерти, подумай,
сколько причиняешь ему смертей вместо одной. И хуже всего то, что ты грабишь
и лихоимствуешь не потому, чтобы тебя угнетала нищета и понуждал голод,
но для того, чтобы больше вызолотить узду у коня, кровлю на доме и капители
у столбов. И какой не может быть достойно геенны все это, когда ты брата,
который вместе с тобою сделался участником неизреченных благ и столько
почтен от Владыки твоего, ввергаешь в бесчисленные бедствия, чтобы украсить
камни, помост и бессловесных животных, не сознающих этого украшения? И
собака у тебя на большом попечении, а человек или, лучше сказать, Христос,
ради собаки и всего сказанного осуждается на крайний голод. Что хуже такого
безразличия? Что ужаснее такого беззакония? Сколько будет потребно огненных
рек для такой души? Сотворенный по образу Божию стоит обесчещен вследствие
твоего бесчеловечия, а головы мулов, везущих твою жену, сияют обильным
золотом, а также - покровы и деревянные принадлежности балдахина; если
нужно сделать стул или подножие, все делается из золота и серебра; а тот,
для кого Христос сошел с неба и пролил драгоценную кровь, вследствие твоего
корыстолюбия, не имеет у себя самой необходимой пищи. Твои ложа отовсюду
обложены серебром, а тела святых лишены и необходимого покрова; для тебя
Христос маловажнее всего - и слуг, и мулов, и ложа, и стула, и подножия.
Не говорю уже о других бесчестнейших вещах, предоставляя вам самим подумать
о том. Если же ты, слыша это, приходишь в ужас, то перестань так поступать
и сказанное нисколько тебе не повредит. Перестань, удержись от этого безумия.
Явное ведь безумие заботиться об этом. Потому, оставив это, возведем, наконец,
когда-нибудь свои взоры на небо, вспомним о будущем дне, помыслим о страшном
суде, о строгом отчете, о неподкупном приговоре; помыслим, что Бог все
это видит и однако же не посылает на нас молний свыше, хотя дела наши не
молний только достойны. Но Он и этого не делает, ни моря на нас не воздвигает,
ни земли в средине не разверзает, ни солнца не погашает, ни небу со звездами
не повелевает пасть, словом сказать, ничего не изменяет, но оставляет,
чтобы вся тварь оставалась в порядке и служила нам. Итак, помыслив об этом,
возблагоговеем пред величием Его человеколюбия и возвратимся к своему благородству,
потому что ныне мы являемся нисколько не лучше, но еще хуже бессловесных.
И они любят сродное с ними и довольствуются общностью природы для взаимной
склонности друг к другу.
А ты, имея кроме общей природы еще тысячи
побуждений быть в тесном союзе с собственными своими членами, именно -
одарение разумом, участие в благочестии, общение в бесчисленных благах,
сделался однако грубее бессловесных животных, обнаруживаешь большую заботу
о вещах бесполезных, и пренебрегаешь храмами Божиими, которые погибают
от голода и наготы, даже часто сам подвергаешь их тысячам бедствий. Если
ты поступаешь так из славолюбия, то надлежало бы тебе позаботиться о брате
больше, чем о лошади. Ведь тем лучше пользующийся твоим благодеянием, тем
прекраснее сплетается тебе венец за твое усердие; а теперь, поступая совершенно
иначе, ты не чувствуешь, что вооружаешь против себя тысячи обвинителей.
Кто не скажет о тебе худо? Кто не обвинит тебя в крайней жестокости и человеконенавистничестве,
видя, что ты унижаешь человеческий род и ценишь бессловесных выше людей,
а вместе с бессловесными и свой дом и домашнюю утварь? Разве ты не слышал,
как апостолы говорили, что первые, принявшие учение, продавали дома и имения,
чтобы кормить братий? А ты и у других отнимаешь дома и угодия, чтобы украсить
лошадь, деревья, покровы, стены, помост. А хуже еще то, что не только мужчины,
но и женщины страдают этим безумием, вовлекают мужчин в большие напрасные
труды и весьма часто принуждают их тратиться на все пустое больше, чем
на необходимое. А если кто-нибудь обличает их в этом, они выдумывают оправдание,
достойное всякого осуждения. И то, и это бывает, говорят они. Что ты говоришь?
Неужели ты не боишься это произносить, ставя алчущего Христа на ряду с
лошадьми, мулами, ложами и подножками, а лучше сказать и не на ряду, но
большую часть ты отдаешь другим, а Христу уделяешь едва и малую долю. Разве
ты не знаешь, что все принадлежит Ему - и ты сам, и все, что у тебя? Разве
не знаешь, что Он образовал тело, даровал душу, дал в удел весь мир? А
ты не даешь взамен этого и малого воздаяния. Если ты отдаешь в наем и небольшой
домик, то с большой точностью требуешь за него плату; а теперь, пользуясь
всем творением Божиим и обитая в столь великом мире, не соглашаешься заплатить
и малой цены, но и самого себя и все, что имеешь, отдал в жертву тщеславию,
от которого все это и зависит. Ведь конь, украшенный таким нарядом, не
может от этого сделаться лучше в своем достоинстве, а также и сидящий на
коне человек, который иногда даже теряет в своем достоинстве. Ведь многие,
оставив без внимания седока, обращают взоры на убранство коня, на слуг,
идущих спереди и сзади и важно выступающих, а того, кого они сопровождают,
многие ненавидят и смотрят, как на общественного врага. Этого не бывает,
когда ты украшаешь свою душу, но и люди, и ангелы и сам Владыка ангелов
- все сплетают тебе венец. Таким образом, если любишь славу, удержись от
того, что делаешь ныне, и не дом, но душу украшай, чтобы сделаться знаменитым
и славным; теперь же ничего не может быть ниже тебя, выставляющего на показ
красоту дома и имеющего совершенно пустую душу. Если же ты не выносишь
слов моих, послушай, что сделал один из язычников, и постыдись их любомудрия.
Рассказывают, что один из них, войдя в великолепный дом, блиставший обильным
золотом и сиявший красотою мраморов и колонн, когда увидел, что весь пол
в доме устлан коврами, плюнул в лице хозяину дома. Потом, в ответ на упрек,
он сказал, что, так как ни на каком другом месте дома нельзя было этого
сделать, он и вынужден был нанести обиду лицу хозяина. Видишь ли, как смешен
человек, украшающий наружность, и как презирает его всякий, у кого только
есть ум? И вполне справедливо. Ведь если бы кто-нибудь заставил жену твою
ходить в рубище и быть в пренебрежении, а служанок одел в пышные одежды,
то ты, конечно, не перенес бы этого равнодушно, но разгневался и такой
поступок назвал бы крайней обидой. Так помышляй и о душе. Когда ты украшаешь
стены, пол, домашнюю утварь и все прочее, но не подаешь щедрой милостыни,
не упражняешься и в других делах любомудрия, тогда и ты поступаешь точно
также и даже гораздо хуже. Ведь между рабою и госпожою нет различия, но
между душою и плотью - большое; а если между душою и плотью велико различие,
то гораздо больше между душою и домом, между душою и ложем и подножкой.
Итак, какого извинения ты можешь быть достоин, когда все это богато покрываешь
серебром, а не обращаешь внимания на то, что душа твоя одета в рубище,
неопрятна, томится голодом, покрыта ранами и терзается тысячами псов, и
когда при всем этом ты еще думаешь хвалиться украшением наружных вещей?
Это верх безумия - величаться такими делами тому, кто осмеян, поруган,
обезображен, обесчещен и подпал самому ужасному наказанию. Потому умоляю,
размыслив обо всем этом, наконец, отрезвимся, придем в себя и это украшение
совне перенесем на душу. Тогда такое украшение пребудет прочным, а нас
соделает равными ангелам и доставит нам непреложные блага, которых да будет
дано достигнуть всем нам, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса
Христа, Которому слава во веки веков. Аминь.
БЕСЕДА XII.
Чeлoвечecкo глаголю, за немощь плоти вашея. Якоже бо
представисте уды ваша рабы нечистоте и беззаконию в беззаконие, тако ныне
представите уды ваша рабы правде во святыню (VI, 19).
1. Так как (апостол) потребовал (от римлян)
большой строгости в жизни, повелевая им быть мертвыми для мира, умереть
пороку и пребывать твердыми в отношении к действию грехов, и так как казалось,
что он говорит нечто великое и тяжелое, даже превосходящее человеческую
природу, потому, желая доказать, что он не требует ничего чрезмерного и
даже не столько, сколько следовало бы от человека, воспользовавшегося столь
великим даром (благодати), но и очень соразмерное с человеческими силами
и легкое, - он раскрывает это от противного и говорит: человеческо глаголю,
то есть: он как бы говорил по человеческим соображениям, применительно
к тому, что обыкновенно бывает; словом - человеческо он обозначает
соразмерность (требования с силами), как и в другом месте говорит: искушение
вас не достиже, точию человеческое (I Кор. X, 13), то есть - соразмерное
с силами и малое. Якоже бо представисте уды ваша рабы нечистоте и беззаконию
в беззаконие, тако ныне представите уды ваша рабы правде во святыню.
Хотя велико различие между господами, но однако (апостол) требует равномерного
им служения. Надлежало бы предложить гораздо больше и настолько больше,
насколько господство правды обширнее и лучше владычества греха, тем не
менее (говорит апостол) ничего больше не требую, вследствие вашей немощи.
И не сказал: по немощи вашей воли или усердия, но: по немощи плоти вашея,
чтобы сделать речь менее неприятной. Но иное - нечистота, а другое - святыня,
иное - беззаконие, а другое - правда. И кто настолько жалок и беден, чтобы
не внести такую же ревность в служение Христу, с какою служил греху и диаволу?
Выслушай, однако, что (говорит апостол) дальше, тогда ясно узнаешь, что
мы не приносим и этого малого. Так как сказанное таким образом казалось
просто невероятным и неправдоподобным и никто не согласился бы и слышать,
что он не служит Христу столько же, сколько служил диаволу, то (апостол)
следующими словами раскрывает это и доказывает достоверность, выводя на
средину самое рабство и говоря, как служили греху. Егда бо рабu бесте
греха, говорит (апостол), свободни бесте от правды (ст. 20).
Это имеет такой смысл: когда вы жили в пороке, нечестии и ужасном зле,
то вы жили с таким повиновением греху, что вовсе не делали ничего доброго.
Это и есть - свободни бесте от правды, то есть, вы не были подчинены
правде, но были совершенно чужды ей. Вы не разделяли дело служения между
правдой и грехом, но всецело предали себя пороку. Потому и ныне, так как
вы отложились к правде, всецело предайте самих себя добродетели, вовсе
не делая ничего худого, чтобы выполнить хотя бы равную меру. Но не только
нет сходства во владычестве, но и в самом рабстве существует большое различие;
это самое (апостол) и раскрывает с большою ясностью и показывает, в чем
состояло рабство прежде и в чем состоит теперь. И еще не говорит о вреде,
происходившем от этого дела, а пока об одном позоре. Kий убо тогда имеете
плод, о нихже ныне стыдитеся (ст. 21)? Рабство было таково, что и одно
воспоминание о нем приносит теперь стыд. А если воспоминание заставляет
стыдиться, то тем более самое дело. Таким образом, вы теперь получили двоякую
пользу: освободились от стыда и узнали, в каком состоянии вы были; равно
как тогда терпели двоякий вред: делали достойное стыда и не сознавали стыда;
это еще хуже первого, и однако, вы оставались в рабстве. Достаточно доказав
таким образом вред прежних деяний на основании стыда, (апостол) переходит
к самому последствию. Какое же это последствие? Кончина бо онех смерть
(ст. 21). Так как стыд кажется еще не слишком тягостным бременем, (апостол)
переходит к наиболее ужасному, то есть, смерти, хотя достаточно было и
сказанного выше. Размысли же, какова чрезмерность зла, когда, освободившись
от наказания, не могли избавиться от стыда. Какой награды тебе ожидать
за такое дело, от которого покрываешься стыдом и краснеешь при одном воспоминании,
хотя ты уже избавился от наказания и пользуешься обилием благодати? Но
не таково рабство Богу. Ныне же, продолжает (апостол), свобождшеся
от греха, порабощшеся же Богови, имате плод ваш во святыню, кончину же
жизнь вечную (ст. 22). Плодом прежних дел, даже по освобождении, был
стыд, а плодом нынешних - освящение, а где освящение, там много и упования.
Концом тех дел была смерть, а концом нынешних - жизнь вечная.
2. Заметил ли ты, что (апостол) на одно
указывает, как на данное, а на другое, как на ожидаемое? Но по данному
бывает уверенность в ожидаемом, по освящению - в жизни. И чтобы не мог
ты сказать, что все есть только ожидаемое, (апостол) доказывает, что ты
и здесь уже получил плод: во-первых, освободился от порока и от тех худых
дел, о которых одно воспоминание приводит в стыд; во-вторых, поработился
правде; в-третьих, получил освящение; в-четвертых, достиг жизни, и жизни
не временной, но вечной. Но при всем том, говорит (апостол), послужите
Богу хотя бы в той же мере, в какой служили греху. Не смотря на то, что
Владыка имеет несравнимое превосходство, и разность как в самом служении,
так и в наградах, за которые вы служите, велика, я пока ничего больше не
требую. Потом, так как он упомянул об оружии и о царе, то продолжает иносказание
и говорит: оброцы бо греха - смерть, дарование же Божие - живот вечный,
о Христе Иисусе Господе нашем (ст. 23). Сказав, что смерть есть возмездие
за грех, (апостол) не сохранил подобного порядка и в отношении к делам
добрым и не сказал: награда за ваши заслуги, но - дарование Божие,
показывая, что мы освободились не сами собою и получили не долг, не награду,
не воздаяние за труды, но все это произошло по благодати. И отсюда видно
преимущество благодати, потому что она не только освободила нас и не только
привела к лучшему, но и совершила все это без наших усилий и трудов; она
не только освободила, но даровала гораздо больше, - даровала чрез Сына.
Все это указал (апостол), так как и о благодати беседовал и должен был
отвергнуть закон. А чтобы то и другое не расположило к большей беспечности,
он вставил учение о строгости жизни, постоянно побуждая слушателя к заботе
о добродетели. Также и тем, что смерть назвал оброком греха, он опять хочет
устрашить и утвердить относительно будущего. Чем приводит (слушателям)
на память прежнее, тем же побуждает их к благодарности и укрепляет против
всего, что бы ни встретилось. Итак, окончив здесь нравоучение, (апостол)
возвращается к догматам и говорит: или не разумеете, бpamиe? Ведущим
бо закон глаголю (VII, 1). Так как он сказал, что мы умерли для греха,
то доказывает здесь, что не только грех, но и закон не имеет уже над нами
власти. А если закон не имеет власти, тем более грех. И желая сделать речь
приятною, объясняет это примером, взятым из человеческой жизни. И кажется,
что он говорит об одном, а предлагает два доказательства предмета, первое
- то, что жена, по смерти мужа, не подлежит закону, касающемуся этого мужа,
и ей не возбранено стать женою другого; а второе - то, что в настоящем
случае не только муж умер, но и жена, так что можно пользоваться двойною
свободою. Если по смерти мужа она освободилась от власти, то тем более
она стала свободною, когда и сама оказалась умершею. Если одно обстоятельство
освобождает ее от власти, тем более оба обстоятельства вместе. Итак, приступая
к изложению доказательства относительно этого, (апостол) начинает речь
с похвалы слушателям и говорит: или не разумеете, братие? Ведущим бо
закон глаголю, то есть, говорю о деле весьма известном и ясном, говорю
людям, знающим все это в точности. Яко закон обладает над человеком,
во елико время живет (ст. 1). Не сказал: над мужем или женою, но: над
человеком, так как это имя принадлежит обоим. Умерый бо, говорит,
свободися от греха (Рим. VI, 7). Следовательно, закон положен для
живых, а на мертвых не простирается. Замечаешь ли, как он изобразил двоякую
свободу? Потом; сделав на это намек в начале, он в доказательстве ведет
речь о жене, говоря так: ибо мужатая жена живу мужу привязана есть законом:
аще ли же умрет муж ея, разрешается от закона мужескаго. Темже убо живу
сущу мужу прелюбодейца бывает, аще будет мужеви иному: аще ли умрет муж
ея, свободна есть от закона, не быти ей прелюбодейце, бывшей мужу иному
(ст. 2, 3). (Апостол) раскрывает это часто и с большою точностью, потому
что твердо уверен в доказываемой им истине. И под именем мужа он разумеет
закон, а под именем жены всех верующих. А потом, заключение он выводит
не согласно с предыдущим. Следовало бы сказать: таким образом, братья мои,
закон не будет иметь над вами власти, так как он умер. Но он не сказал
так, но в предыдущем намекнул на это, а в заключении, чтобы сделать свою
речь не оскорбительной для иудеев, представляет жену уже умершею и говорит:
темже, бpamиe моя, и вы умросте закону (ст. 4). Если как то, так
и другое обстоятельство дает одинаковую свободу, то что препятствует угождать
закону, коль скоро это дело не приносит никакого вреда? Мужатая жена
живу мужу привязана есть законом. Где теперь находятся клеветники закона?
Пусть они услышат, как (апостол), находясь и в необходимости, не лишает
его достоинства, но с уважением отзывается о его власти, говоря, что если
закон жив, то иудей привязан к нему, и что являются прелюбодеями те, которые
преступают и оставляют закон при жизни его; а если кто оставит его после
смерти, то это нисколько не странно, потому что и у людей поступающий так
не подлежит осуждению. Аще же умрет муж, разрешится от закона мужескаго.
3. Замечаешь ли, как этим примером он показывает,
что закон умер? Но не в заключении он это высказывает. Живу сущу мужу
прелюбодейца бывает жена. Смотри, как он настойчив в обвинениях нарушителей
живого закона. Так как закон перестал существовать, то, без всякого опасения,
можно заменить его верою, нимало этим его не оскорбляя. Живу бо сущу
закону, говорит (апостол), прелюбодейца бывает жена, аще будет мужеви
иному. Тем же, бpamиe моя, и вы - следовало бы сказать: так как закон
умер, вы не виновны в прелюбодеянии, вышедши за другого мужа; но апостол
не сказал так, но как? - умросте закону. Если вы сделались мертвыми,
то не находитесь под законом. Если жена, по смерти мужа, не подлежит ответственности,
тем более она свободна от этого, когда умрет сама. Заметил ли ты мудрость
Павла, как он доказал, что по воле закона можно разлучиться с законом и
стать женою другого мужа. Закон не запрещает, говорит он, по смерти первого
мужа выходить за другого. Да и как запретит, когда и при жизни мужа позволяет
жене выходить за другого, если она получила разводную? Впрочем, (апостол)
не упоминает о том, что служило преимущественно виною женщин, потому что
хотя это и было позволено, но однако не было совершенно свободно от обвинения.
А когда (апостол) имеет возможность одержать победу с помощью необходимого
и всеми признанного, тогда он не ищет излишних доказательств, потому что
и не имеет в них нужды. Итак, удивительно то, что сам закон освобождает
нас от вины, в случае отступления от него, так что его есть воля, чтобы
мы принадлежали Христу. И сам закон умер, и мы умерли, и права власти вдвойне
уничтожены. Но (апостол) не довольствуется одним только этим, но прибавляет
и причину; он не просто упомянул о смерти, но опять прибавил, что это совершил
крест, и таким образом сделал нас повинными. Он не просто говорит: вы освободились,
но: смертью Владыки. Именно сказано: умросте закону телом Христовым.
И убеждает не отсюда только, но также превосходством второго мужа, прибавив:
во еже быти вам иному, возставшему из мертвых. Потом, чтобы не возразили:
"что же? а если мы не желаем выйти за другого мужа? ведь закон не признает
прелюбодейцею вдову, вступающую во второй брак, однако же и не принуждает
к новому союзу", - чтобы этого не говорили, (апостол) и доказывает, что
мы должны желать нового союза вследствие того, что уже сделал для нас Христос.
Это самое он яснее выразил в другом месте, говоря: несте свои; и:
куплени есте ценою, и еще: не будите раби человеком (1 Кор.
VI, 19, 20; VII, 23); и еще: един за всех умре, да живущии не ктому
себе живут, но умершему за них (2 Кор. V, 14, 15). Тоже самое он разумел
и здесь, сказав: телом. Потом (апостол) убеждает высокими надеждами,
говоря: да плод принесем Богови. Тогда вы приносили плод смерти,
а теперь Богу. Егда бо бехом во плоти, страсти греховныя, яже законом
действоваху во удех наших, во еже плод творити смерти (ст. 5). Видишь
ли ты, какой плод от первого мужа? И (апостол) не сказал: когда были мы
под законом, - всячески избегая дать какой-нибудь повод еретикам, но говорит:
егда бехом во плоти, то есть в худых делах, в плотской жизни. Не
то он разумеет, что доселе они были во плоти, а теперь ходят, сделавшись
бесплотными. Сказавши это, он и не говорит, что закон был причиною грехов,
и не избавляет его от ненависти, так как закон занимал положение строгого
обличителя, обнаруживая грехи; а кто человеку, нерасположенному повиноваться,
дает большие повеления, тот увеличивает и преступление. Потому (апостол)
не сказал: страсти греховные, бывающие под законом, но говорит: яже
законом (dia tou nomou), даже не присовокупил:
бывающие, но просто: законом, то есть законом обнаруживаемые или
познаваемые. Потом, чтобы не обвинить и плоти, не сказал: страсти, которые
производимы были членами, но: яже действоваху во удех наших, показывая,
что в человеке есть иное начало порочности, зависящее не от управляемых
членов, а от действующих помыслов. Душа занимала положение художника, а
природа плоти была как бы гуслями и звучала так, как заставлял художник.
Потому нестройную игру нужно вменять не гуслям, а художнику. Ныне же,
продолжает (апостол), упразднихомся от закона (ст. 6). Видишь ли,
как он опять щадит здесь и плоть, и закон? Не сказал - упразднился закон,
или - упразднилась плоть, но - мы упразднихомся. Но когда же упразднихомся?
Когда ветхий человек, одержимый грехом, умер и погребен. Это и выразил
(апостол), сказав: умерше, имже держими бехом. Этим он как бы сказал:
узы, державшие нас, истлели и порвались, так что держащему, то есть греху,
нечего стало держать. Но ты не падай, не предавайся большей беспечности;
ты для того освободился, чтобы снова служить, не по прежнему, но яко
работати нам во обновлении духа, а не в ветхости писмене. О чем же
говорит здесь (Павел)? Необходимо раскрыть это, чтобы не приходить уже
в смущение всякий раз как встретимся с подобным выражением. Когда Адам
согрешил, говорит (апостол), тело его сделалось смертным и страстным, в
нем обнаружилось множество природных недостатков, оно стало упрямым и необузданным
конем; но Христос, пришедши, посредством крещения сделал тело для нас более
легким, подняв его крылом Духа.
4. Потому нам и предстоят подвиги неодинаковые
с подвигами древних, так как тогда был не так удобен путь. Потому (Христос)
и требует от нас не только быть чистыми от убийства, как требовалось от
древних, но даже быть чистыми от гнева, предписывает нам воздерживаться
не только от прелюбодеяния, но и от похотливого взгляда, не только не нарушать
клятвы, но и не клясться, и повелевает нам любить вместе с друзьями и врагов;
и во всем прочем Он назначил нам более длинные пути для упражнений, в случае
же неповиновения угрожает геенною, показывая, что требуемое Им не предоставляется
ревности подвизающихся, как девство и нестяжательность, но непременно должно
быть исполнено. Заповеданное Христом необходимо и обязательно, и не исполнивший
этого подвергается крайнему наказанию. Потому и сказал Он: аще не избудет
правда ваша паче книжник и фарисей, не внидете в царствие небесное
(Mф. V, 20). А кто не увидит царства, тот неминуемо впадет в геенну. Потому
и Павел как выше говорил: грех бо вами да не обладает: несте бо под
законом, но под благодатию (Рим. VI, 14), так и теперь говорит: яко
работати нам во обновлении духа, а не в ветхости писмене. Теперь не
буква осуждающая, то есть, ветхий закон, но Дух вспомоществующий. Потому
для древних казалось весьма удивительным, если кто-нибудь соблюдал девство;
а теперь это явление распространилось повсюду во вселенной; и смерть тогда
лишь немногие мужчины презирали, а теперь и в селах, и в городах бесчисленные
сонмы мучеников, состоящие не только из мужчин, но и из женщин. Потом,
сказавши это, (апостол) опять разрешает возникающее возражение и в этом
разрешении доказывает то, что желает. При этом он представляет решение
не прямо, а чрез противоположение, чтобы при помощи необходимости решения
получить повод сказать то, что хотел, и чтобы сделать свое обвинение менее
резким. Так, сказав: во обновлении духа, а не в ветхости писмене,
он присовокупил: что убо речем? Закон ли грех? Да не будет (ст.
7). Выше было сказано, что страсти греховныя, яже законом действодаху
во удех наших, и еще: грех вами да не обладает: несте бо под законам,
но под благодатию, также: идеже несть закона, ту ни преступления
(IV, 15); и еще: закон же привниде, да умножится прегрешение (V,
20); и еще: закон гнев соделывает (IV, 15). Так как все это по-видимому
служило обвинением закона, то апостол, чтобы устранить такое подозрение,
представляет и возражение и говорит: что убо? Закон ли грех? Да не будет.
Он ответил отрицательно прежде доказательства, чтобы расположить к себе
слушателя и уврачевать соблазняющегося, так как, услышав и удостоверившись
в направлении мыслей апостола, он вместе с ним будет исследовать то, что
представляется недоуменным, и не будет подозревать говорящего; потому-то
апостол заранее и предложил возражение. При этом он не выразился - что
мне сказать? но - что убо речем? как бы подавались совет и мнение,
и как бы собралась вся церковь, а возражение исходило не от апостола, а
явилось в силу последовательности из сказанного и из сущности дела. Что
буква убивает, никто не станет отрицать, говорит апостол; что дух животворит,
и это ясно, и никто не может это оспаривать. Итак, если в этом нет сомнения,
- что мы можем сказать о законе? Что он есть грех? Да не будет.
Итак, разреши недоумение. Ты заметил, как (апостол) рядом с собою ставит
противника и, приняв тон учителя, приступает к решению? В чем же состоит
решение? Закон не есть грех, говорит апостол, что греха не знах, точию
законом. Обрати внимание на высоту мудрости. Что закон не есть грех,
(апостол) изложил при помощи возражения, чтобы, отвергнув это и тем угодив
иудею, убедить его принять менее важное. Что же это такое менее важное?
То, что греха не знах, точию законом; похоти не ведах, говорит,
аще не бы закон глаголал: не похощеши (ст. 7). Ты видишь, как мало-помалу
он показывает, что закон не только есть обвинитель греха, но и некоторым
образом подает повод к нему? Впрочем, (апостол) раскрывает, что это случается
не по вине закона, но от неразумных иудеев. Он постарался заградить уста
и манихеев, которые обвиняли закон, именно, сказав: греха не знах, точию
законом, и похоти не ведах, аще не бы закон глаголал: не похощеши,
присовокупил: вину же прием грех заповедию, содела во мне всяку похоть
(ст. 8).
5. Замечаешь ли, как (апостол) освободил
закон от обвинений? Вину прием грех, говорит (апостол), а не закон,
увеличил похоть, и произошло противоположное тому, чего желал закон, а
это зависело от слабости, а не от дурного его характера. Всякий раз как
мы питаем к чему-нибудь вожделение, а потом встречаем препятствие, то пламя
страсти разгорается сильнее. Но это происходит не от закона, который наложил
запрещение с тем, чтобы совсем отклонить (от страсти), а грех, то есть,
твоя беспечность и твоя злая воля употребили добро во зло. Но в худом употреблении
лекарства виновен не врач, а больной. Бог не для того дал закон, чтобы
им воспламенять похоть, но для того, чтобы угашать ее; случилось же обратное;
но вина в этом не его, а наша. Несправедливо было бы обвинять того, кто
больному горячкою, не во время желающему холодного питья, не дает насытиться
и тем усиливает в нем страсть этого гибельного для него удовольствия; дело
врача - только запретить, а воздерживаться должен сам больной. Что из того,
если грех получил повод от закона? Многие дурные люди и при посредстве
добрых приказаний увеличивают собственную порочность. Так диавол погубил
Иуду, ввергнув в сребролюбие и побудив воровать принадлежащее нищим; но
не то обстоятельство, что ему был вверен денежный ящик, сделало его таковым,
а лукавство воли. Оно же изгнало из рая Адама и Еву, побудив их вкусить
от древа, и не древо в том было виною, хотя им и был подан повод. Не удивляйся,
что Павел, говоря о законе, употребил весьма сильные выражения; он ограничивается
необходимым, лишая возможности думающих иначе найти в его словах повод
к возражению и обнаруживая большое старание правильно изобразить настоящее.
Потому не просто оценивай настоящую речь, но вникни в причину, которая
заставила (апостола) так говорить, представь себе неистовство иудеев, и
непреодолимое их упорство, которое он старался преодолеть. По-видимому
он много говорит против закона, но не с тем, чтобы обвинить закон, а с
тем, чтобы уничтожить упорство иудеев. Если же в вину закону поставить
то, что грех посредством него получил повод, то окажется, что это случилось
и в Новом Завете. И в новом завете имеются бесчисленные законы и притом
относительно многих очень важных предметов; и всякий может видеть, что
тоже самое бывает здесь не только относительно похоти, но и вообще относительно
всякого порока. Аще не бых пришел и глаголал им, говорит (Христос),
греха не быша имели (Иоан. XV, 22). Значит, грех и здесь нашел для
себя содержание, а наказание сделалось больше. Также и Павел, рассуждая
о благодати, говорит: колико мните горшия сподобится муки, иже Сына
Божия поправый (Евр. X, 29)? Следовательно, и худшее наказание получило
повод отсюда - от большего благодеяния. Подобно и об язычниках (апостол)
говорит, что они сделались безответными, потому что, будучи одарены разумом,
созерцая красоту природы и имея возможность этим путем руководствоваться
ко Творцу, не воспользовались, как должно, Божией премудростью. Замечай,
что добрые действия во многих случаях для порочных служили поводом к большему
наказанию. Но, конечно, не будем за это винить Божиих благодеяний; напротив,
после этого еще более станем им удивляться и осудим настроение тех, которые
воспользовались добром для противоположных целей. Это же сделаем и в отношении
закона. Но все это легко и удобопонятно, вызывается же только следующее
затруднение. Почему (апостол) говорит: похоти не ведах, аще не бы закон
глаголал: не похощеши? Ведь если человек не знал похоти, пока не получил
закона, то почему произошел потоп? За что был попален Содом? Итак, о чем
же говорит (апостол)? О похоти напряженной. Потому не сказал: произвел
во мне похоть, но - всяку похоть, намекая здесь на сильное ее развитие.
Какая же, спросишь, польза от закона, если он усилил страсть? Никакой,
но даже большой вред. Впрочем, не закон виновен, а виновна беспечность
принявших закон. Похоть произведена грехом, притом посредством закона,
но тогда, когда закон заботился не об этом, а о противоположном. Значит,
грех сделался гораздо сильнее закона; но и опять вина в этом не закона,
а людской неблагодарности. Без закона бо грех мертв есть (ст. 8),
то есть, не так известен. Хотя жившие и до закона знали, что грешат, но
вполне узнали после дарования закона. Вследствие того с этого времени стали
подлежать и большему осуждению. Не одно ведь и тоже - иметь обвинителем
природу или вместе с природой и закон, который дает на все ясные предписания.
Аз же живях кроме закона иногда (ст. 9). Когда же, скажи мне? До
Моисея. Смотри, как (апостол) старается доказать, что закон и тем, что
сделал, и тем, чего не сделал, обременил человеческую природу. Когда я
жил без закона, говорит (апостол), не подвергался такому осуждению. Пришедшей
же заповеди, грех убо оживе (ст. 9). Аз же умрох (ст. 10). По-видимому,
в этом заключается обвинение закона, но если кто тщательно исследует, то
здесь обнаружится похвала закону. Ведь закон не произвел греха, дотоле
не существовавшего, а только обнаружил грех скрытый; в этом и заключается
похвала закону. Если до закона грешили незаметно для себя, то после пришествия
закона, хотя и не получили никакой другой пользы, по крайней мере в точности
узнали, что грешили; а это уже не мало значило в деле освобождения от порока.
Если же люди не освободились от порока, то это нисколько не говорит против
закона, все для того сделавшего, но вся вина падает на собственную волю
людей, повредившуюся сверх всякого ожидания.
6. Ведь совсем несообразно с разумом получать
вред от того, что приносит пользу, почему (апостол) и сказал: и обретеся
ми заповедь, яже в живот, сия в смерть (ст. 10). Он не сказал: сделалась
смертью или породила смерть, но: обретеся в смерть, изъясняя этим
необычность и странность такой несообразности и все обращая на голову людей.
Если ты хочешь узнать цель закона, говорит (апостол), то он вел к жизни
и для этого дан; если же отсюда произошла смерть, то вина в этом принявших
заповедь, а не самой заповеди, которая ведет к жизни. Еще яснее высказал
это (апостол) в следующих словах, говоря: грех бо вину прием заповедию,
прельсти мя, и тою умертви мя (ст. 11). Ты заметил, как он везде касается
греха, освобождая закон от всякого обвинения? Почему и присовокупил, говоря:
темже убо закон свят: и заповедь свята и праведна и блага (ст. 12).
Если вы желаете, то мы введем в нашу речь толкования и извращающих эти
слова (апостола), так как от этого собственная наша мысль будет яснее.
Некоторые утверждают, что (апостол) в этих словах говорит не о законе Моисея,
но по одним - о законе естественном, а по другим - о заповеди, данной в
раю. Но ведь вся цель Павла состояла в том, чтобы отменить закон Моисея,
о тех же законах он и не ведет никакой речи, - и вполне естественно, потому
что иудеи боялись и трепетали именно закона Моисеева и вследствие этого
противились благодати. Притом же, заповедь, данную в раю, как Павел, так
и никто никогда, кажется, не называл законом. Чтобы это сделалось более
явным из собственных слов (апостола), обратимся к его изречениям, высказанным
немного выше. Со всем вниманием беседуя с иудеями о жизни, он говорил:
или не разумеете, бpamиe, яко закон обладает над человеком, во елико
время живет? Темже вы умросте закону (VII, 1). Итак, если это сказано
о естественном законе, то оказывается, что мы не имеем его, а если это
верно, то мы не разумнее бессловесных. Но не так это - нет! Относительно
заповеди, данной в раю, нет необходимости и спорить, чтобы не предпринять
нам напрасного прения о том, что признано всеми. В каком же смысле (апостол)
говорит: греха не знах, точию законом? Он разумеет не совершенное
неведение, а самое точное знание. И если это сказано о законе естественном,
то какой смысл имеют следующие слова: аз же живях кроме закона иногда?
Ведь ни Адам, ни другой какой человек никогда, кажется, не жил без закона
естественного; вместе с тем, как Бог сотворил (Адама), Он вложил в него
и этот закон, сделав его надежным сожителем для всего человеческого рода.
Кроме того, (апостол) нигде, кажется, не называет естественный закон заповедью,
а этот закон называет заповедью праведной и святой, законом духовным. Закон
же естественный дан нам не от Духа, потому что и варвары, и язычники, и
все люди имеют этот закон. Отсюда ясно, что (Павел) и выше, и ниже, - везде
рассуждает о законе Моисеевом. Потому и называет его святым, говоря: закон
свят, и заповедь свята, праведна и блага. Хотя иудеи и после закона
были нечистыми, неправедными и корыстолюбивыми, но это не упраздняет достоинства
закона, равно как их неверие не уничтожает веру в Бога. Таким образом,
из всего этого видно, что апостол говорит это о законе Моисеевом. Благое
ли убо бысть мне смерть? - спрашивает апостол. Да не будет:
но грех, да явится грех (ст. 13), то есть, да будет доказано, насколько
великое зло - грех, а также - беспечная воля, стремление к худшему, самое
дело худое и развращенный ум, потому что в этом заключается причина всех
зол. (Апостол) увеличивает грех, показывая преизбыток Христовой благодати
и поучая, от какого великого зла она избавила человеческий род, так как
это зло от всех врачебных средств становилось хуже, а от средств задерживавших
его развитие разрасталось еще больше. Потому он и присовокупляет, говоря:
да будет по премногу грешен грех заповедию (ст. 13). Ты заметил,
как повсюду закон сплетается с грехом? Чем апостол обвиняет грех, тем самым
в большей еще степени он доказывает и достоинство закона. И он не малого
достиг, показав, какое зло грех, обнаружив и изобразив всю его ядовитость.
Он и выразил это в словах: да будет по премногу грешен грех заповедию,
то есть, чтобы открылось, какое зло, какая погибель - грех, а открылось
все это чрез заповедь. Этим (апостол) показывает и превосходство благодати
пред законом, - превосходство, а не противоположность. Не смотри на то,
что принявши закон сделались хуже, но прими во внимание, что закон не только
не хотел усилить зло, а даже старался пресечь и зло, прежде существовавшее.
Если же он оказался бессилен, то увенчай его за назначение, а еще больше
повергнись пред могуществом Христа, потому что Он столь разнообразное и
непреоборимое зло уничтожил и, вырвав с корнем, истребил. А всякий раз,
как услышишь о грехе, не подумай, что это какая-либо самостоятельная сила,
но - порочное действие, постоянно начинающееся и прекращающееся, не существующее
прежде совершения, а после совершения опять исчезающее. По причине греха
и дан был закон; а закон никогда не дается для истребления чего-либо естественного,
но для исправления произвольного худого действия.
7. Об этом знают и внешние (языческие)
законодатели, и весь человеческий род. Они (законодатели) противодействуют
только тем порокам, которые происходят от нерадения, но не обещаются пресечь
тех, которые получены в наследство от природы, потому что это невозможно.
Все природное остается непоколебимым, о чем неоднократно я вам и говорил
в других беседах. Потому, оставив такие труды, опять займемся нравоучительною
речью, а лучше сказать, это и составляет часть тех трудов. Если мы изгоним
из себя порок и поселим в себе добродетель, этим ясно научим, что порок
не есть природное зло, а спрашивающим, откуда зло, мы легко сможем заградить
уста не словами только, но и делами, когда явимся пред ними свободными
от их пороков, хотя имеем одинаковую с ними природу. Не на то станем смотреть,
что добродетель трудна, а на то, что возможно в ней усовершенствоваться,
а если постараемся, то это будет и легко нам, и удобно. Если ты говоришь
мне о приятности порока, то скажи и о конце его: ведь он ведет к смерти,
как добродетель руководит нас к жизни. Но лучше, если угодно, рассмотрим
порок и добродетель без отношения к их концу; мы увидим, что порок сам
в себе заключает большую печаль, а добродетель заключает удовольствие.
Скажи мне, в самом деле, что тяжелее худой совести? Что прекраснее доброй
надежды? Ведь ничто, ничто обыкновенно так не мучит и не угнетает нас,
как ожидание худого; ничто столько не поддерживает и едва не окрыляет,
как добрая совесть. Это можно узнать и на основании событий, происходящих
пред нами. Так, обитающие в заключении и ожидающие осуждения, хотя бы наслаждавшись
бесчисленными удовольствиями, живут беспокойнее тех нищих, которые ходят
по улице, но не сознают за собою ничего худого, потому что ожидание бедствий
не позволяет испытывать настоящих удовольствий. И что говорить о заключенных?
Трудолюбивые ремесленники, занимающиеся работами в течение целого дня,
находятся в гораздо лучшем настроении, чем люди свободные и богатые, но
сознающие за собою что-либо худое. Потому мы считаем жалкими и гладиаторов;
хотя мы и видим, что они упиваются, веселятся и едят в корчемницах, однако
называем их несчастнее всех, потому что горечь ожидаемой смерти несравненно
превосходит эти удовольствия. Если же такая жизнь им и кажется приятною,
то припомните то, о чем я неоднократно говорил вам, - что нет ничего удивительного,
когда живущий в пороке не избегает неприятности и муки порока. И вот дело,
достойное только проклятия, представляется любезным для тех, кто участвует
в нем. Но мы не ублажаем их за это, а напротив, вследствие именно этого
считаем несчастными, потому что они и сами не сознают, в каких бедствиях
находятся. Что, например, сказать о прелюбодеях, которые для ничтожного
удовольствия подвергаются позорному рабству, трате имущества и непрерывному
страху, коротко сказать, ведут жизнь Каина и даже еще более тяжелую, потому
что боятся настоящего, трепещут будущего, подозревают друзей и врагов,
знающих и ничего не знающих. Даже и во время сна они не освобождаются от
этого мучения, так как нечистая совесть создает у них страшные сновидения
и этим пугает их. Но не таков человек целомудренный: он проводит настоящую
жизнь в радости и совершенной свободе. Итак, сравни ничтожное удовольствие
с бесчисленными волнениями этих ужасов, а кратковременный труд воздержания
с спокойствием целой жизни, и ты увидишь, что последний приятнее первого.
А желающий похитить и присвоить себе чужое имение, тот, скажи мне, разве
не переносит бесчисленные труды, непрестанно бегая, обманывая лестью рабов,
свободных, придверников, устрашая, грозя, поступая бесстыдно, проводя без
сна ночи, дрожа, мучаясь и всех подозревая? Но не таков тот, кто пренебрегает
деньгами. Он опять наслаждается полным удовольствием, живя без страха и
в совершенной безопасности. А если кому угодно рассмотреть и прочие виды
порока, то везде увидит большое смятение, множество подводных камней. Всего
же важнее то, что в добродетели начало исполнено трудов, а продолжение
приятно, так что этим и самый труд облегчается; в пороке же все бывает
наоборот, - за удовольствием следуют болезни и мучения, так что от этого
и самое удовольствие пропадает. Как ожидающий венцов нисколько не чувствует
настоящей тяжести, так и ожидающий наказаний после удовольствия не может
пользоваться чистой радостью, потому что страх все приводит в смятение.
А вернее, если внимательнее исследовать, то можно найти, что у порочных
еще прежде наказания, определенного за худые дела, возникает большое мученье
в тот момент, когда они отваживаются на худое.
8. И если угодно, то посмотрим на людей,
которые захватывают себе чужое и всякими средствами наживают деньги. Не
станем говорить о страхах, опасностях, трепете, мучении, заботе и о всем
подобном, а предположим, что этот человек обогащается беспечально и совершенно
уверен в сбережении того, что у него есть. Допустим все это, хотя оно и
невозможно. Но какое удовольствие приобретет себе этот человек? То, что
он много собрал? Но это именно и не позволяет ему радоваться; пока человек
желает другого и большего, до тех пор продолжаются и его мучения. Всякая
страсть тогда доставляет удовольствие, когда останавливается. Испытывая
жажду, мы тогда приходим в себя, когда выпиваем столько, сколько желаем,
а пока чувствуем жажду, то хотя бы исчерпали все источники, мучение наше
бывает больше, и хотя бы выпили тысячи рек, наше наказание бывает тяжелее.
Так и ты, хотя бы и приобрел все в мире, но если еще ощущаешь в себе страсть,
то тем больше будешь мучиться, чем больше станешь исполнять свое желание.
Итак, пойми, что некоторое для тебя удовольствие заключается не в том,
чтобы собирать много, но в том, чтобы не желать обогащения, а если станешь
желать обогащения, то никогда не перестанешь мучиться. Ведь желание это
бесконечно и насколько больший путь ты прошел, настолько больше ты удаляешься
от конца. Неужели это не странность, не помешательство, не крайнее безумие?
Итак, удержимся от первого шага к пороку, или, лучше сказать, и совсем
не будем касаться порочного вожделения, а если прикоснемся, то убежим в
самом же начале, как и увещевает нас Приточник, говоря о жене блуднице:
отъиди, не умедли и не приближися к дверем домов ея (Прит. V, 8).
Тоже самое и я говорю тебе относительно любостяжания. Если бы ты и мало
погряз в море этого безумия, с трудом можешь выйти из него; и как в водовороте,
сколько бы ты ни старался, не преодолеешь легко (стремления воды), так
- и еще гораздо хуже - впавши в бездну этой страсти, погубишь себя со всем
своим имуществом. Потому, умоляю, станем остерегаться в начале и избегать
зла малого, потому что из малого рождается большее. Кто во всяком грехе
привык говорить: "это еще ничего", тот мало-помалу все погубит. Такая именно
привычка говорит: "это еще не беда" - ввела зло, открыла двери разбойнику
и ниспровергла стены городов. Так и в теле усиливаются самые опасные болезни,
когда не обращено бывает внимания на незначительные. Если бы Исав не продал
первородства, то не сделался бы недостойным благословения; а если бы не
сделал себя недостойным благословения; то не дошел бы до того, чтобы желать
братоубийства. И Каин, если бы не возлюбил первенства, а уступил его Богу,
то не занял бы второго места; потом, занимая второе место, он, если бы
послушался увещания, то не совершил бы убийства; и опять, совершив убийство,
если бы он обратился к покаянию, а когда призывал его Бог, если бы не дал
столь бесстыдного ответа, то не потерпел бы последующих несчастий.
Если же жившие до закона от такого нерадения
мало-помалу погрязли в самой глубине зла, то помысли, что потерпим мы,
призванные к большим подвигам, если со всею тщательностью не будем обращать
на себя внимания и не угасим искры зла, прежде нежели воспламенится целый
костер. Например, ты часто нарушаешь клятву? Не только удерживайся от этого,
но перестань и клясться, тогда первое сделается уже нетрудным, потому что
гораздо труднее клянущемуся не нарушать клятвы, чем вовсе не клясться.
Ты привык делать обиды, порицать и бить? Предпиши себе самому закон - не
сердиться и вовсе не кричать; тогда вместе с корнем исторгнется и плод.
Ты похотлив и сластолюбив? Положи себе за правило не смотреть на женщин,
не ходить в театр, не любопытствовать на торжище относительно чужой красоты.
Гораздо легче сначала не смотреть на красивую женщину, чем, увидев ее и
почувствовав вожделение, усмирить вызванную ею бурю. Ведь подвиги в начале
более легки, а лучше сказать, нам и не потребуется бороться, если мы не
отворим дверей врагу и не примем семени порока. Потому и Христос определил
наказание всякому, кто смотрит на женщину бесстыдно, - чтобы избавить нас
от большего труда; повелевает изгонять противника из дома прежде, чем он
усилился, - тогда, когда легко можно его выгнать. Какая же необходимость
принимать на себя лишние труды и бороться с противниками, когда возможно
и без боя доставить себе победный трофей и прежде борьбы восхитить себе
награду? Не смотреть на красивых женщин не такой большой труд, как, смотря
на них, усмирять себя; лучше же сказать, первое вовсе и не может быть трудом,
но, после того как посмотришь, бывает большая неприятность и беда.
9. Итак, когда труд бывает меньше, или
даже вовсе не нужен бывает ни труд, ни усилие, а пользы больше, то зачем
мы стараемся ввергнуть себя в пучину бесчисленных зол? Ведь не смотреть
на женщину не только легче, но и дает более чистую победу над возникающей
отсюда страстью, тогда как тот, кто смотрит на нее, если иногда и освобождается
от вожделения, то с очень большим трудом и с некоторою нечистотою для себя.
Тот, кто не увидел красивого лица, бывает чист от возбуждаемого им вожделения,
а кто пожелал увидеть, тот, извратив помысел и тысячекратно осквернив его,
тогда только отвергает скверну похоти, когда захочет отогнать ее. Потому
и Христос, чтобы мы не пострадали от этого, запрещает не только убийство,
но и гнев, не только прелюбодеяние, но и нечистый взгляд, не только клятвопреступление,
но и клятву вообще. Даже и здесь не устанавливает меру добродетели, но,
узаконив таковое, простирается и далее. Отклонивши от убийства и повелев
быть чистыми от гнева, он повелевает и быть готовыми к перенесению зла
и приготовиться терпеть его не в той только мере, какой желает злоумышляющий
на нас, но и превосходить ее в гораздо большей степени и побеждать чрезмерность
его неистовства избытком нашего любомудрия. Он не сказал: если кто ударит
тебя в правую щеку, перенеси равнодушно и успокойся, но присовокупил, что
ты должен подставить ему и другую, - говорит: обрати
ему и другую (Mф. V,
39). В этом и состоит блестящая победа, чтобы предоставить ему больше
того, что он желает, и пределы его злого желания превзойти богатством своего
долготерпения. Таким образом ты укротишь его бешенство, из второго поступка
получишь награду за первый и укротишь гнев его.
Видишь ли, что от нас всегда зависит, чтобы
не терпеть зла, а не от делающих нам зло? Или, правильнее сказать, мы сами
имеем власть не только не терпеть зла, но даже испытывать добро. А особенно
удивительно то, что, если мы бываем бдительны, то не только не подвергаемся
обиде, но даже от тех, которые нас обижают, получаем большее благодеяние,
чем от других. Кто-нибудь оскорбил тебя? Ты имеешь власть обиду эту обратить
для себя в похвалу. Если ты со своей стороны оскорбишь, то навлечешь на
себя стыд, а если будешь благословлять оскорбившего тебя, то увидишь, что
все присутствующие восхваляют тебя и прославляют. Понял ли ты, как мы,
если пожелаем, получаем благодеяние от тех, которые нас обижают? Это же
можно сказать и относительно денег, ударов и всего остального. Если и за
все это мы станем воздавать противоположным, то как тем, что потерпели
зло, так и тем, что сделали добро, сплетем себе сугубый венец. И всякий
раз, как кто-нибудь, пришедши к тебе, скажет: "такой-то человек оскорбил
тебя и в присутствии всех постоянно худо отзывается о тебе", - ты похвали
обидчика в присутствии говорящих; таким образом, если бы ты и желал отомстить,
то можешь получить и удовлетворение. Все услышавшие, хотя бы и были очень
неразумны, будут хвалить тебя, а обидчика твоего возненавидят, как человека,
который лютее всякого зверя, потому что он огорчил тебя, нисколько тобою
не обиженный, между тем как ты, потерпевши зло, воздал ему добром. И таким
образом ты можешь доказать, что все сказанное о тебе несправедливо. Кто
выражает досаду, когда говорят о нем худо, тот своею скорбью доказывает,
что сознается в справедливости о нем сказанного, а кто смеется, то этим
устраняет всякое о себе подозрение в присутствующих. Итак, смотри, сколько
от этого ты приобретаешь себе добра: во-первых, избавляешься от смущения
и беспокойства, во-вторых, или лучше - считай это первым, если имеешь грехи,
очистишься от них, подобно мытарю, который великодушно перенес обвинение
фарисея. Сверх того, таким упражнением ты сделаешь свою душу любомудрой,
услышишь от всех бесчисленные похвалы и уничтожишь всякое о себе подозрение
по поводу сказанного. Если же хочешь и отмcтить обидчику, то это последует
в изобильной мере, потому что Бог накажет его за то, что он сказал, а прежде
этого наказание и твое любомудрие будет для него как бы жестоким ударом.
Ничто обыкновенно так не уязвляет наших обидчиков, как то, что мы смеемся
над обидами, нам нанесенными. И как любомудрие самые обиды обращает для
нас во благо, так следствием малодушия бывает совершенно противное - и
себя мы стыдим, и присутствующим кажемся виновными в том, что говорили,
о нас, и душу свою наполняем смятением, и врага радуем, и Бога огорчаем,
и число грехов своих увеличиваем. Размыслив о всем этом, будем избегать
бездны малодушия, поспешим в пристань долготерпения, чтобы и здесь обрести
покой душам своим, как предрек Христос, и достигнуть будущих благ, благодатию
и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу и Святому
Духу слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков Аминь.
БЕСЕДА XIII.
Вемы бо, яко закон духовен есть: аз же плотян есмь,
продан под грех (VII, 14).
1. Так как (апостол) сказал выше, что зло
увеличилось и что грех, встретившись с заповедью, сделался более сильным
и произошло противоположное тому, к чему стремился закон, и так как он
привел этим слушателя в большее недоумение, то, освободив сперва закон
от худого подозрения, объясняет потом причину, вследствие которой это случилось.
Чтобы кто-нибудь, слыша, что грех получил повод в заповеди, что, когда
пришла заповедь, грех ожил, что грех обольстил и умертвил заповедью, -
чтобы не подумал, что закон был виною всех этих зол, (апостол) прежде всего
излагает с большим дерзновением защиту закона, не только освобождая его
от обвинения, но и сплетая ему величайшую похвалу. И это он представляет
не в таком виде, что сам говорит в пользу закона, но как бы произносит
общий приговор. Вемы бо, - говорит он, - яко закон духовен есть.
Этим он как бы сказал: всеми признается и хорошо известно то, что закон
духовен, а потому и нельзя допустить, чтобы он был причиною греха и чтобы
на нем лежала вина происшедших зол. И смотри, как он не только освобождает
его от обвинения, но и хвалит без меры. Назвавши его духовным, он показывает,
что закон есть наставник добродетели и враг порока, так как быть духовным
значит отводить от всех грехов; это именно и делал закон, устрашая, вразумляя,
наказывая, исправляя, советуя все относительно добродетели. Откуда же,
спросишь, произошел грех, если наставник был так достоин удивления? От
нерадения учеников. Потому (апостол) присовокупил: аз же плотян есмь,
изображая человека, жившего и в законе и до закона. Продан под грех.
После смерти, говорит он, толпою нахлынули страсти. Когда тело сделалось
смертным, то оно по необходимости приняло и похоть, и гнев, и болезнь,
и все прочее, что требовало многого любомудрия, чтобы наводнившие нас страсти
не потопили помысла в глубине греха. Сами по себе они не были еще грехом,
но произвела это необузданная их неумеренность. Так, если взять для примера
одну из страстей, плотская похоть не составляет греха, но когда она впала
в неумеренность и, не желая оставаться в пределах брака законного, стала
наскакивать на чужих жен, тогда, наконец, сделалась любодеянием, но не
от похоти, а от неумеренности в ней. И заметь мудрость Павла. Восхвалив
закон, он немедленно обратился ко временам древним, чтобы, показавши, в
каком состоянии находился род человеческий тогда (до закона) и после того,
как получен закон, представить необходимость преизобилующей благодати,
что (апостол) везде старался раскрыть. Когда он говорит: продан под
грех, разумеет не только живших под законом, но и тех, которые жили
до закона и существовали с самого начала мира. Потом объясняет способ того,
как человек продан и отдан. Еже бо содеваю, - говорит он, - не
разумею (ст. 15). Что значит: не разумею? Не знаю. Как же случилось
это? Ведь никто никогда не согрешил в неведении? Видишь ли ты, что если
станем выбирать слова не с надлежащею осмотрительностью и не будем обращать
внимания на цель апостола, то последует множество несообразностей? Если
бы люди грешили в неведении, то они недостойны были бы и подвергаться наказанию.
Поэтому, как выше (апостол) говорит: без закона грех мертв есть,
не то выражая, что тогда грешили в неведении, а то, что они знали, но не
так ясно, потому и наказывались, но не так сильно, - и опять, говоря -
похоти не ведах, не выражает совершенного незнания, а указывает
на самое ясное познание, равным образом, говоря - содела во мне всяку
похоть, не то разумеет, что заповедь произвела похоть, но то, что грех
посредством заповеди усилил похоть, так и здесь, когда говорит: еже
бо содеваю, не разумею, не выражает этим совершенного неведения, потому
что как же он соуслаждался закону Божию по внутреннему человеку?
Что же значит: не разумею? Пребываю во мраке, увлекаюсь, терплю
насилие, сам не знаю, как впадаю в обман, как и мы обыкновенно говорим:
не знаю, как такой-то человек пришел и увлек меня, - не оправдывая себя
незнанием, а только указывая на какой-то обман, нападение и умысел. Не
еже бо хощу, cиe творю, но еже ненавижду, то соделоваю (ст. 15). Как
же ты не знаешь, что делаешь? Если ты желаешь добра и ненавидишь зло, то
это свойственно совершенному знанию. Отсюда ясно, что словами - не еже
хощу апостол не уничтожает свободной воли и не вводит какую-то насильственную
необходимость. Ведь если мы грешим не произвольно, а по принуждению, то
опять наказания, прежде бывшие, не имели бы основания. Но как словом не
разумею (апостол) выразил не незнание, а то, что сказано нами выше,
так, прибавив - не еже хощу, обозначил не необходимость, а неодобрение
сделанного, потому что если бы словами - не еже хощу, cиe творю
он не это выразил, то почему бы не присовокупить ему: делаю то, к чему
принуждаюсь и подвергаюсь силой, ведь это именно и противоположно воле
и свободе. Но (апостол) не сказал так, а вместо этого поставил - еже
ненавижду, чтобы ты понял, что он и словами - не еже хощу не
уничтожил свободы. Итак, что значит: еже не хощу? Что не хвалю,
не одобряю, не люблю; в противоположность этому он прибавил и следующее:
но еже ненавижду, то соделоваю. Аще ли, еже не хощу, сиe творю, хвалю
закон, яко добр (ст. 16).
2. Видишь ли ты, что разум, пока не поврежден,
действительно сохраняет свойственное ему благородство? Если и предается
пороку, то предается с ненавистью, что и может быть величайшей похвалой
закона, как естественного, так и писанного. Что закон хорош, говорит (апостол),
это видно из того, что я сам себя обвиняю, преступая закон и ненавидя сделанное
мною; а если бы закон был виновником греха, то каким образом, находя удовольствие
в законе, можно было бы ненавидеть повелеваемое законом? Хвалю закон,-
говорит (апостол), - яко добр. Ныне же не ктому аз сиe содеваю, но живый
во мне грех. Вем бо, яко не живет во мне, сиречь в плоти моей, доброе
(ст. 17, 18). На этих словах основываются те, которые восстают против плоти
и исключают ее из числа творений Божиих. Что же мы можем сказать на это?
Тоже, что сказали недавно, рассуждая о законе, потому что как там (апостол)
приписывает все греху, так и здесь. Он не сказал, что плоть делает это,
но совершенно напротив: не ктому аз сиe содеваю, но живый во мне грех.
Если же говорит, что не живет в нем доброе, то это еще не обвинение плоти,
так как то обстоятельство, что не живет во плоти доброе, не доказывает,
что она сама в себе зла. Мы соглашаемся, что плоть ниже и недостаточнее
души, но вовсе не противоположна ей, не враждебна и не зла, но, как гусли
- музыканту и как корабль - кормчему, так и плоть подчинена душе; и гусли,
и корабль не противоположны тем, кто управляет и пользуется ими, но и вполне
согласны, хотя и не одинакового достоинства с художником. И подобно тому,
как тот, кто говорит, что искусство не в гуслях и не в корабле, а в кормчем
и в гусляре, не унижает этих предметов, а показывает различие между художником
и искусством, так и Павел, сказавши: не живет в плоти моей доброе,
не унизил тела, а показал превосходство души. Ведь именно душа всем заведует
- и искусством править кораблем, или играть на гуслях; то же самое показывает
здесь и Павел, приписывая господствующее значение душе. Разделив человека
на две эти половины - душу и тело, он утверждает, что плоть более неразумна,
лишена понимания и есть нечто управляемое, а не управляющее; душа же премудра,
способна познавать, что должно делать и чего не делать, хотя и не имеет
столько сил, чтобы править конем, как желает; в этом вина может быть не
одной плоти, но и души, которая, зная, что должно делать, не приводит в
исполнение признанного. Еже бо хотети, - говорит (апостол), - прилежит
ми, а еже содеяти доброе не обретаю. Опять и здесь, сказав - не
обретаю, разумеет не неведение или сомнение, а нападение и козни греха;
выражая это яснее, он прибавил: не еже бо хощу доброе, творю: но еже
не хощу злое, сиe содеваю. Аще ли еже не хощу аз, сиe творю, уже не аз
сиe творю, но живый во мне грех (ст. 19, 20). Замечаешь ли ты, как
(апостол), освободив от обвинения и существо души, и существо плоти, все
перенес на порочную деятельность? Если человек не хочет зла, то душа свободна,
а если он не делает зла, то и тело свободно: все зависит только от одной
злой воли. Душа, тело и воля в сущности не одно и то же, но первые суть
творения Божии, а последняя есть движение, рождающееся из нас самих, которое
мы направляем, куда хотим. Воля сама в себе есть природная способность,
данная от Бога; но та же воля есть нечто и наше собственное и зависит от
нашего разума. Обретаю убо закон, хотящу ми творити доброе, яко мне
злое прилежит (ст. 21). Сказанное неясно. Что оно значит? Хвалю закон
по совести, рассуждает Павел, и, когда я хочу делать доброе, нахожу себе
в нем защитника, который напрягает мою волю; как я услаждаюсь законом,
так и он одобряет мое расположение. Видишь ли, как (апостол) доказывает,
что с начала было вложено в нас разумение добра и зла, и что закон Моисея
хвалит это разумение и сам восхваляется им? Как выше он не сказал: я учусь
у закона, но: хвалю закон, так и теперь не говорит: воспитываюсь
законом, но: соуслаждаюся закону. Что значит - соуcлaждaюcя?
Соглашаюсь с ним, как с добрым, равно как и он согласен со мною, желающим
делать добро. Человеку дано было свыше - желать добра и не желать зла.
Закон же, явившись, и во зле сделался обвинителем очень многого и в добре
хвалителем большего. Видишь ли ты, что (апостол) приписывает закону не
больше, как некоторое усиление и дополнение? Хотя закон хвалит доброе,
а я соуслаждаюсь и желаю добра, однако же злое еще прилежит и действие
его не уничтожено. Таким образом, закон для намеревающегося сделать что-нибудь
доброе является в этом только союзником и настолько, насколько он сам себе
того же желает. А так как (апостол) неясно это выразил, то впоследствии
раскрывает и приводит в большую ясность, показывая, каким образом прилежит
зло и каким образом закон содействует желающему делать доброе. Соуслаждаюся
бо закону Божию по внутреннему человеку (ст. 22). Я знал добро и до
закона, говорит (апостол), и, нашедши его изображенным в письменах, хвалю.
Вижду же ин закон во удех моих, противувоюющь закону ума моего (ст.
23).
3. Здесь опять законом противовоюющим (апостол)
назвал грех, не по достоинству, а вследствие чрезмерного послушания повинующихся
ему. Как маммону он называет господином и чрево богом не по собственному
их достоинству, но вследствие большого рабства подчиненных, так и здесь
назвал грех законом вследствие того, что люди служат ему и боятся оставить
его так же, как получившие закон страшатся не исполнить закона. И грех,
говорит (апостол), противится закону естественному, это и есть - закону
ума моего. И вот (апостол) изображает состязание и битву и весь подвиг
возлагает на закон естественный. Закон Моисея дан после и как бы в добавление;
но, однако, и тот и другой закон, один научивший доброму, а другой - восхваливший,
не совершили в этой борьбе ничего великого: такова побеждающая и превосходящая
власть греха. Павел, изображая это и говоря о поражении в зависимости от
силы, сказал: вижду ин закон противоюющь закону ума моего, и пленяющь
мя. Не сказал просто - побеждающий, но - пленяющь мя законом греховным.
Не сказал также - влечением плоти, или - природою плоти, но - законом
греховным, то есть властью, силой. Как он говорит - сущим во удех
моих? Что это значит? Не члены называет грехом, но совершенно отделяет
от греха, потому что иное пребывающее в чем-нибудь, и иное то, в чем оно
пребывает. Как заповедь не есть зла, хотя грех получил в ней повод, так
не зла и природа плоти, хотя грех чрез нее борется с нами, потому что в
таком случае и душа будет зла, и еще в большей мере, насколько она имеет
власть в том, что должно делать. Но это не так, нет! Если тиран или разбойник
овладеет каким-нибудь прекрасным зданием или царским дворцом, то случившееся
не может быть осуждением для дома, а вся вина падает на тех, кто совершил
это злоумышление. Этого не понимают враги истины, которые вместе с нечестием
впадают в совершенное безумие. Они не только обвиняют плоть, но клевещут
и на закон. Хотя плоть и зла, но закон добр, потому что воюет с нею и противится
ей. А если закон не благо, то благо плоть, потому что она, согласно их
мнению, борется с законом и враждует против него. Как же они говорят, что
плоть и закон от диавола и вводят противоположное друг другу? Видишь ли,
какое вместе с нечестием и безрассудство? Но не таково учение церкви, которое
осуждает только один грех и утверждает, что оба закона, данные от Бога,
- и естественный, и Моисеев - находятся во вражде с грехом, а не с плотью;
плоть же есть не грех, а Божие творение, весьма полезное для нас и в подвигах
добродетели, если мы бодрствуем. Окаянен аз человек: кто мя избавит
от тела смерти сея (ст. 24)? Заметил ли ты, какова власть зла, как
оно побеждает и ум, находящий удовольствие в законе? Никто не может сказать,
говорит (апостол), что грех делает меня своим пленником, потому что я ненавижу
закон и отвращаюсь от него, напротив, я нахожу в нем удовольствие, хвалю
его, прибегаю к нему, но он не получил силы спасти даже и прибегающего
к нему, а Христос спас и убегающего от Него. Заметил ты, как велико превосходство
благодати? Но апостол не раскрыл этого, а только, восстенав и горько заплакав,
подобно человеку, лишенному помощников, самым затруднительным своим положением
доказывает силу Христову и говорит: окаянен аз человек: кто мя избавит
от тела смерти сея? Закон оказался бессильным, совесть недостаточной,
хотя я хвалил доброе, даже не только хвалил, но и боролся со злом, ведь
(апостол), назвав грех противовоюющим, показал, что и сам вооружался против
греха. Итак, откуда же будет надежда на спасение? Благодарю Бога моего
Иисус Христом, Господем нашим (ст. 25). Видишь, как (апостол) показал
необходимость явления благодати, а также и то, что она есть общий дар Отца
и Сына? Хотя он и благодарит Отца, но причина этого благодарения есть Сын.
А когда ты слышишь, что он говорит: кто мя избавит от тела смерти сея?
- не думай, что он обвиняет плоть. Он не назвал ее телом греха, но
телом смерти, то есть смертным телом, плененным смертью, а не породившим
смерть; это служит доказательством не порочности тела, но поврежденности,
которой оно подверглось. Как тот, кто пленен варварами, считается принадлежащим
к числу варваров не потому, что он варвар, а потому, что находится во власти
варваров, так и тело называется телом смерти, потому что оно находится
во власти смерти, а не потому, что произвело смерть. Потому и (апостол)
желает избавиться не от тела, но от тела смертного, намекая на то, о чем
я неоднократно говорил, что тело, сделавшись доступным страсти, от этого
самого стало легко подвержено греху.
4. Но если такова была власть греха до
благодати, то за что, спросишь, грешники наказывались? За то, что им даны
были такие повеления, которые можно было исполнять и во время господства
греха. Закон не требовал от них высокого совершенства в жизни, но позволял
пользоваться своим имуществом, не запрещал иметь многих жен, предаваться
гневу с правдою и пользоваться умеренным наслаждением; им столько было
сделано снисхождения, что закон писанный требовал меньше того, сколько
повелевал закон естественный. Хотя естественный закон всегда предписывал
одному мужчине вступать в брак с одной женщиной, что ясно засвидетельствовал
Христос, сказав: яко Сотворивый искони мужеский пол и женский сотворил
я есть (Mф. XIX, 4), но закон Моисея, как не запрещал, разводясь с
одною, вступать в брак с другою, так не препятствовал иметь вместе двух
жен. Кроме того, можно видеть, что жившие прежде этого закона, руководимые
одним естественным законом, исполняли и другое больше тех, которые жили
под законом. Итак, жившие в ветхом завете не потерпели никакого убытка,
когда у них было введено столь умеренное законодательство. Если же и при
этом они не могли остаться победителями, то виною служит их собственное
нерадение. Потому Павел и благодарит за то, что Христос не подверг нас
никакому испытанию и не только не потребовал отчета в наших делах, но сделал
нас способными к большому поприщу. Поэтому говорит он: благодарю Бога
моего Иисус Христом, и не говоря уже о спасении, как о таком деле,
которое, по доказанному выше, всеми признано, переходит к другому, очень
важному, и раскрывает, что мы не только освободились от прежних грехов,
но и на будущее время сделались непобедимыми для греха. Ни едино убо
ныне, - говорит, - осуждение сущим о Христе Иисусе, не по плоти
ходящим (VIII, 1). Но (апостол) сказал об этом не прежде, как упомянув
еще раз о прежнем состоянии. Сказав сперва: темже убо сам аз умом моим
работаю закону Божию, плотию же закону греховному (VII, 25), присовокупил
потом: ни едино убо осуждение сущим о Христе Иисусе. А так как словам
его противоречило то, что многие грешат и после крещения, то он спешит
и к этому и не просто говорит: сущим о Христе Иисусе, но прибавляя:
не по плоти ходящим, чем и показывает, что все происходит уже от
нашего нерадения, так как ныне возможно ходить не по плоти, а тогда (до
Христа) было трудно. Потом это же самое (апостол) раскрывает иначе, продолжая
так: закон бо Духа жизни о Христе Иисусе свободил мя есть (ст. 2).
Под именем закона духа (апостол) разумеет здесь Духа, - как грех назвал
законом греха, так и Духа называет законом духа. Но и закон Моисея он наименовал
также духовным, сказав: вемы бо, яко закон духовен есть. Итак, какое
же различие? Большое и бесконечное. Тот есть закон духовный, а этот - закон
Духа. Чем же отличается один от другого? Тем, что один только дан Духом,
а другой принявшим его обильно даровал Духа. Потому (апостол) наименовал
его также законом жизни в противоположность закону греха, а не закону Моисея.
Когда говорит: свободил мя есть от закона греховнаго и смерти, то
разумеет здесь не Моисеев закон, так как нигде не называет его законом
греховным (да как он мог и назвать так закон, который неоднократно именовал
праведным и святым, разрушителем греха?), но разумеет закон, противовоюющий
закону ума. Эту жестокую брань прекратила благодать Духа, умертвившая грех
и сделавшая борьбу легкою для нас, сперва увенчавшая, а потом с большою
помощью увлекающая на подвиг. И как (апостол) всегда делает, переходя от
Сына к Духу, а от Духа к Сыну и Отцу, все наше вменяя Троице, так поступает
и здесь; сказавши: кто мя избавит от тела смерти сея? показал, что
Отец совершает это чрез Сына; потом опять приписывает это Святому Духу
вместе с Сыном, когда говорит: закон Духа жизни о Христе Иисусе свободил
мя есть; после снова приписывает Отцу и Сыну. Немощное бо закона,
- говорит, - в немже немоществоваше плотию, Бог Сына Своего посла в
подобии плоти греха, и о гресе осуди грех во плоти (ст. 3). Опять кажется,
будто он осуждает закон, но при тщательном внимании открывается, что он
очень хвалит его, доказывая, что закон согласен со Христом и предписывает
то же самое. Ведь не сказал - худое закона, но - немощное, и опять
- в немже немоществоваше, а не - в нем поступал худо или злоумышлял.
Самую немощь приписывает не закону, а плоти, говоря: в немже немоществоваше
плотию. Плотью же опять здесь называет не самое существо и основание
ее, а мудрование плотское, почему и освобождает от обвинения как тело,
так и закон, и не только этим, но и следующими словами.
5. Если бы закон был враждебен, то как
Христос явился к нему на помощь, выполнил его праведность и протянул руку,
осудив грех во плоти? Это именно и оставалось (сделать), потому что закон
давно уже осудил грех в душе. Итак, что же? Неужели закон совершил больше,
а Единородный Божий меньше? Никак. Ведь и первое совершил преимущественно
Бог, давши закон естественный, а потом приложивши и закон писанный; иначе
не было бы никакой пользы от большего, если бы не было предложено меньшее.
Какая в самом деле польза знать, что должно делать, не делая этого? Никакой,
- напротив, за это будет даже большее осуждение. Таким образом, Кто спас
душу, Тот и сделал плоть благопокорною. Учить не трудно, но показать путь,
которым с удобством можно достигнуть этого, - вот дело достойное удивления.
Для того пришел Единородный и не прежде удалился, как освободив нас от
того неудобства. Всего же важнее самый образ победы: (Христос) не другую
принял плоть, но ту же самую, покоренную, подобно тому, как царский сын,
увидев, что на рынке бьют женщину худую и продажную, называет себя ее сыном
и таким образом освобождает ее от нападающих. То же самое сделал (Сын Божий):
Он исповедал Себя Сыном человеческим, явился на помощь плоти и осудил грех.
Итак, грех не осмелился бить ее больше, а, лучше сказать, он уже поразил
ее ударом смерти, но всего удивительнее то, что не пораженная плоть, но
поразивший грех подвергся за это осуждению и гибели. Если бы победа совершилась
не во плоти, это не так было бы удивительно, потому что и закон производил
это, но удивительно то, что (Христос), имея плоть, воздвиг победный трофей,
и та самая плоть, которая тысячекратно была побеждена грехом, одержала
над ним блистательную победу. Смотри же, сколько совершилось необычайного:
во-первых, грех не победил плоти, во-вторых, он сам был побежден и притом
побежден плотию, - ведь не одно и то же - не быть побежденной и победить
того, кто всегда побеждал, - в-третьих, плоть не только победила, но и
наказала, так как тем, что (Христос) не согрешил, Он явился непобежденным,
а тем, что умер, Он победил и осудил грех, сделав для него страшной ту
самую плоть, которая была прежде презираема. Так Он уничтожил и силу греха,
уничтожил и смерть, введенную в мир грехом. Пока грех встречал грешников,
он по справедливому основанию наносил им смерть; когда же, нашедши тело
безгрешное, предал его смерти, то, как сделавши несправедливость, подвергся
осуждению. Ты видишь, сколько совершилось побед: плоть не была побеждена
грехом, но и сама его победила и осудила, и не просто осудила, но осудила,
как согрешивший. (Христос) сперва изобличил его в неправде, потом осудил
и осудил не просто силой и властью, но и словом правды. Это и выразил (апостол),
сказавши о грехе: осуди грех во плоти, это тоже значит, что сперва
изобличил в тяжком грехе, а потом уже осудил его. Ты видишь, что всюду
осуждается грех, а не плоть, плоть же увенчивается и произносит свой приговор
над грехом? А если сказано, что (Бог) послал Сына в подобии плоти,
то не думай на основании этого, что плоть Христа была иная: так как (апостол)
сказал - греха, то и прибавил слово - подобие. Христос имел
не грешную плоть, а подобную нашей грешной, но безгрешную и по природе
одинаковую с нами. Таким образом и отсюда видно, что природа плоти не зла.
Христос уготовал победу, не принявши другой плоти, вместо прежней, и не
изменив эту в существе, но, согласившись пребывать в том же самом естестве,
достиг того, что оно приобрело венец за победу над грехом, а после этой
победы воскресил его и сделал бессмертным. Но какое, спросишь, имеет отношение
ко мне то, что совершилось в той плоти? Для тебя преимущественно это и
имеет значение, потому и прибавил: да оправдание закона исполнится в
нас не по плоти ходящих (ст. 4). Что значит оправдание? Конец,
цель, успех. Чего же закон желал и что некогда производил? Чтобы человек
был безгрешен. Это именно ныне совершено для нас Христом; Его дело было
противостать и победить, а наше - воспользоваться победою. Итак, мы не
согрешим, если не слишком ослабеем и не падем, почему (апостол) и присовокупил:
в нас не по плоти ходящих. А чтобы ты, услышав, что Христос избавил
тебя от греховной брани и что, после осуждения греха во плоти, исполнилось
в тебе оправдание закона, не отверг всякое приготовление, апостол, как
выше, сказав: ни едино осуждение, присовокупил: не по плоти ходящих,
так и здесь то же самое прибавил к словам: да оправдание закона исполнится
в нас, а лучше сказать, здесь прибавлено и нечто гораздо большее. Сказав:
да оправдание закона исполнится в нас не по плоти ходящих, присовокупил:
но по духу, давая тем разуметь, что должно не только воздерживаться
от зла, но и украшаться добром. Дать тебе венец - дело Христово, а удержать
данное - твое. Христос совершил для тебя то, в чем состояло оправдание
закона, именно, чтобы ты не подлежал клятве.
6. Итак, не погуби этого дара, но постоянно
сохраняй это прекрасное сокровище. Здесь (апостол) внушает тебе, что для
нашего спасения недостаточно крещения, если после него не покажем жизни
достойной этого дара. Таким образом, говоря и это, он опять защищает закон.
И после того, как мы уверовали во Христа, надлежит все делать и исполнять,
так чтобы оправдание закона, исполненное Христом, в нас пребывало и не
было уничтожено. Сущии бо по плоти, - говорит (апостол), - плотская
мудрствуют, а иже по духу, духовная. Мудрование бо плотское, смерть есть:
а мудрование духовное, живот и мир. Зане мудрование плотское, вражда на
Бога: закону бо Божию не покаряется, ниже бо может (ст. 5-7). Но это
не есть обвинение плоти. Пока она сохраняет собственное свое значение,
не бывает ничего несообразного; когда же мы позволяем ей все, и она, преступив
свои пределы, восстанет на душу, тогда все губит и портит не по собственной
своей природе, но вследствие неумеренности и происходящего из нее беспорядка.
А иже по духу, духовная. Мудрование бо плотское, смерть есть. Не
сказал: естество плоти или сущность тела, но - мудрование плотское,
- то, что можно исправить и уничтожить. А говоря это, он не приписывает
плоти собственного помышления, - нет, - но указывает на более грубое стремление
ума, которому дает имя, заимствованное от худшей части человека, подобно
тому как часто и целого человека вместе с душою обыкновенно называет плотью.
А мудрование духовное. Опять и здесь говорит о духовном помышлении,
как и ниже пишет: испытаяй же сердца, весть, что есть мудрование духа
(Рим. VIII, 27), и показывает многочисленные блага, проистекающие из него
для настоящей и будущей жизни. В сравнении со злом, какое производится
плотским мудрованием, гораздо более добра доставляет духовное мудрование,
что (апостол) и выразил, сказавши: живот и мир. Живот - в противоположность
прежде сказанному - мудрование плоти смерть есть, а мир -
в противоположность сказанному после, потому что, сказавши - мир,
присовокупил: зане мудрование плотское вражда на Бога, что хуже
смерти. Потом, показывая, почему плотское мудрование есть смерть и вражда,
говорит: закону бо Божию не покаряется, ниже бо может. Но не смущайся,
слыша: ниже бо может, так как это затруднение легко разрешить. Под
именем плотского мудрования (апостол) разумеет здесь помысел земной, грубый,
пристрастный к житейскому и к худым делам, о котором говорит, что он не
может покориться Богу. Какая же надежда на спасение, если, будучи злым,
невозможно сделаться добрым? Но не это говорит (апостол), иначе как же
сам Павел сделался столь великим? Как - разбойник? Как - Манассия? Как
- ниневитяне? Как восстал Давид после своего падения? Как пришел в себя
Петр, отрекшийся (от Христа)? Как блудный сын был причислен к стаду Христову?
Как возвратили себе прежнее блаженство галаты, утратившие благодать? Итак,
(апостол) не то говорит, что худому невозможно сделаться добрым, но то,
что невозможно, оставаясь порочным, покориться Богу; а кто переменяется,
тому, конечно, легко сделаться добрым и покориться Богу. Он не сказал,
что человек не может покориться Богу, но говорит, что худой поступок не
может быть добрым; это то же значит, что сказать: блудодеяние не может
быть целомудрием, а порок - добродетелью. Так, когда (Христос) говорит
в Евангелии: не может древо зло плоды добры творити (Mф. VII, 18),
то Он не отрицает этим возможности перехода от порока к добродетели, а
говорит только, что пребывание в пороке не может приносить добрых плодов.
Он не сказал, что худое дерево не может сделаться хорошим, а говорит, что,
оставаясь худым, оно не может приносить добрых плодов. А что худое может
измениться, это (Христос) показал и здесь, и в другой притче, когда говорил
о плевелах, сделавшихся пшеницею, почему и запрещает их выдергивать, да
не когда восторгающе плевелы,- как сказал Он, - восторгнете купно
с ними и пшеницу (Mф. XIII, 29), то есть ту, которая из них будет.
Итак, (апостол) плотским мудрованием называет порок, а духовным мудрованием
данную благодать и деятельность, одобряемую благою волей, и рассуждает
здесь вовсе не о существе и природе, а о добродетели и о пороке. Чего не
мог ты сделать, находясь под законом, говорит (апостол), то можешь сделать
ныне, - можешь ходить прямо и правильно, если получишь помощь от Духа.
Недостаточно ведь еще не ходить по плоти, но должно ходить по Духу, потому
что для нашего спасения нужно не только уклоняться от зла, но и делать
добро. А это будет, если мы душу предадим Духу, а плоть убедим познавать
свое положение. Таким образом мы и ее сделаем духовной, равно как, если
станем предаваться беспечности, сделаем душу плотской.
7. Так как дар сообщен не по естественной
необходимости, но вручен по свободному произволению, то от тебя уже зависит
сделаться тем или другим. (Христос) совершил все, что От Него зависело:
грех не противовоюет закону ума нашего и не пленяет нас, как прежде, но
все это миновало и исчезло, страсти скрылись, страшась и трепеща благодати
Духа. Если же ты погашаешь свет, сталкиваешь возницу и изгоняешь кормчего,
то самому себе приписывай причину обуревания волнами. А что теперь добродетель
сделалась более исполнимой, потому и стремление к любомудрию увеличилось,
ты можешь видеть из того, в каком состоянии находился род человеческий,
когда господствовал закон, и в каком находится ныне, когда воссияла благодать.
Что прежде казалось ни для кого невозможным, как то: девство, презрение
смерти и других очень многочисленных страданий, то ныне с успехом исполняется
повсюду в мире. Не только у нас, но и у скифов, фракиян, индийцев, персов
и у других варварских народов есть лики дев, сонмы мучеников, общины монахов
и монахинь, и притом в большем числе, чем живущих в брачном союзе, везде
ревностное исполнение поста, обилие нищеты, а жившие под законом, кроме
одного или двух примеров, не могли и во сне того себе представить. Итак,
видя истину событий, взывающую громогласные трубы, не предавайся изнеженности
и не теряй столь великой благодати. Беспечному и по принятии веры невозможно
спастись. Подвиги сделались легкими для того, чтобы ты, совершая борьбу,
побеждал, а не для того, чтобы дремал и величием благодати воспользовался
как предлогом к нерадению, опять погрузившись в прежнюю тину грехов. Потому
(апостол) и присовокупляет: сущии же во плоти Богу угодити не могут
(ст. 8). Итак, что же? Неужели, скажут, мы будем отсекать тело и станем
разлучаться с плотью, чтобы угодить Богу? Неужели ты, ведя нас к добродетели,
повелеваешь нам быть самоубийцами? Видишь ли, сколько рождается несообразностей,
если сказанное (апостолом) мы станем понимать буквально? Под именем плоти
Павел и здесь разумеет не тело, не сущность тела, а плотскую и мирскую
жизнь, исполненную роскоши и распутства, которая целого человека делает
плотью. Как окрыляемые Духом делают и самое тело духовным, так и удаляющиеся
Духа, служащие чреву и удовольствиям, делают самую душу плотью, не изменяя
ее сущности, но губя ее благородство. Такой образ выражения часто встречается
и в Ветхом Завете и означает под именем плоти грубую и нечистую жизнь,
исполненную гнусных удовольствий. Так и Ною было сказано: не имать дух
Мой пребывати в человецех сих, зане суть плоть (Быт. VI, 3). Хотя и
сам Ной облечен был плотью, но быть облеченным плотью не составляло вины,
так как это было естественно; преступно же возлюбить плотскую жизнь. Потому
Павел говорит: сущии же во плоти, Богу угодити не могут, и продолжает:
вы же несте во плоти, но в дусе (ст. 9). И здесь опять разумеет
не просто плоть, но такую плоть, которую увлекают страсти и предают мучению.
Для чего же, спросишь, не сказал он именно так и не указал такого различия?
Чтобы ободрить слушателя и показать, что не в теле будет жить тот, кто
истинно живет. Так как всякому известно, что пребывание во грехе не свойственно
духовному, то (апостол) указывает нечто большее, говоря, что духовный человек
не только не пребывает во грехе, но даже и не во плоти, - еще здесь делается
ангелом, возносится на небо и просто носит только тело. Если же ты осуждаешь
плоть за то, что (апостол) по имени ее называет жизнь плотскою, то таким
образом будешь осуждать и мир, потому что по имени его часто называется
порочная жизнь, как и Христос говорил ученикам: вы от мира несте
(Иоан. XV, 19); и опять братиям Своим говорил: не может мир ненавидети
вас, Мене же ненавидит (Иоан. VII, 7). И душу в таком случае придется
назвать отчужденною от Бога, потому что (апостол) живущих в заблуждении
наименовал душевными. Но не так это, - нет. Везде необходимо обращать внимание
не просто на выражения, но на мысль говорящего, и нужно в точности понимать
различие сказанного. Одно - добро, другое - зло, иное же - среднее; например,
душа или плоть есть нечто среднее и может сделаться как тем, так и другим.
А дух всегда благ и никогда не делается чем-либо иным. Опять, плотское
мудрование, то есть, порочное действие, всегда зло, так как не покоряется
закону Божию. Итак, если ты отдашь душу и тело лучшему, то и сам будешь
принадлежать к той же стороне, а если отдашь худшему, сделаешься участником
гибели, происходящей отсюда, не по природе души или плоти, но по настроению,
имеющему власть избирать то или другое. А что действительно это имеет такое
значение и в сказанном нет осуждения плоти, мы исследуем это точнее, опять
обратившись к тому же выражению. Вы же несте во плоти, но в дусе, -
говорит.
8. Как это? Неужели они не были во плоти,
но пребывали бестелесными? Какой же это может иметь смысл? Замечаешь ли,
что он разумел плотскую жизнь? Для чего же не сказал: вы не во грехе пребываете?
Чтобы ты узнал, что Христос не только угасил мучительство греха, но и плоть
сделал более легкою и духовною, не чрез изменение ее природы, но посредством
большего окрыления ее. Как железо от пребывания в огне само делается огнем,
сохраняя собственную природу, так и у верующих, имеющих Духа, самая плоть
перерождается в ту же деятельность, делаясь всецело духовною, во всем распинаемая
и окрыляемая вместе с душою. Таково, например, было тело говорящего об
этом (апостола), почему оно презирало всякую роскошь и удовольствия, а
увеселялось голодом, побоями, узами и, терпя это, не скорбно. Свидетельствуя
об этом, (Павел) говорил: еже бо ныне легкое печали нашея (2 Кор.
IV, 17), так было ему хорошо и так он приучил плоть идти наравне с духом.
Понеже Дух Божий живет в вас. Слово - понеже (апостол) употребляет
часто не для означения сомнения, но при полной уверенности и вместо "поелику",
как, например, говоря: понеже праведно у Бога воздати скорбь оскорбляющим
вас (2 Солун. I, 6); и в другом месте: толика пострадасте туне,
аще точию и туне (Гал. III, 4). Аще же кто Духа Христова не имать.
Апостол не сказал: если вы не имеете, но неприятное отнес к другим. Сей
несть Егов (ст. 9), говорит.
Аще же Христос в вас (ст. 10). Опять
говорит, что Христос в них. О неприятном упомянул кратко и в середине,
а о приятном говорит и прежде, и после, притом во многих словах, так что
смягчает первое. А, говоря об этом, он не называет Духа Христом, - нет,
но показывает, что имеющий Духа не только принимает имя Христа, но и имеет
в себе Самого Христа. Невозможно, чтобы Христос не находился там, где присутствует
Дух. Где находится одно из лиц Троицы, там присутствует и вся Троица, Она
Сама в Себе неразделима и теснейшим образом соединена. Что же будет, спрашиваешь
ты, если Христос в вас? Плоть убо мертва греха ради, дух же живот правды
ради (ст. 10). Видишь ли, сколько бедствий возникает от того, что не
имеем в себе Духа Святого: смерть, вражда на Бога, невозможность угодить
Его законам, невозможность принадлежать Христу, как должно, иметь Его в
себе обитающим. Смотри также, сколько благ бывает, если имеем в себе Духа:
принадлежать Христу, иметь в себе Самого Христа, соревновать ангелам. Это
и значит - умертвить плоть, т.е. жить вечной жизнью, еще здесь на земле
иметь залог воскресения и с легкостью идти стезею добродетели. (Апостол)
не сказал, что тело уже недеятельно в отношении греха, но - мертво для
греха, чем и возвышает легкость подвигов. Тот (кто имеет Христа) увенчивается
даже без дел и трудов. Потому (апостол) и присовокупил - для греха,
чтобы ты понял, что Он раз навсегда истребил порок, а не естество тела.
В противном случае было бы уничтожено многое такое, что может быть полезно
для души. Итак, не об этом говорит (апостол), но он желает, чтобы тело,
живя и пребывая, было мертво. Когда наши тела в отношении телесной деятельности
нисколько не отличаются от лежащих в могиле, это и есть знак того, что
имеем в себе Сына, что в нас пребывает Дух. Но ты, услышав о смерти, не
страшись, потому что имеешь в себе действительную жизнь, за которою не
будет следовать никакая смерть. Такова жизнь Духа, она уже не покоряется
смерти, но губит и истребляет смерть, и сохраняет бессмертным то, что получила.
Потому (апостол), назвав тело мертвым, не сказал - Дух живит, но наименовал
его жизнью, давая тем разуметь, что он может дать жизнь и другим. Потом
опять, привлекая слушателя, говорит о причине и свидетельстве жизни: это
есть праведность. Когда не бывает греха, не является и смерть, а когда
нет смерти, бывает вечная жизнь. Аще ли же Дух воскресившаго Иисуса
от мертвых живет в вас, воздвигий Господа оживотворит и мертвенная телеса
ваша живущим Духом Его в вас (ст. 11). Опять (апостол) начинает говорить
о воскресении, потому что надежда воскресения особенно поощряет слушателя
и укрепляет его примером Христовым. Не страшись, говорит, того, что ты
облечен смертным телом; имей в себе Духа, и тело несомненно воскреснет.
Итак, что же? Разве не воскреснут тела, не имеющие Духа? А как же всем
должно предстать пред судилище Христово? Как же будет достоверным учение
о геенне? Ведь если не имеющие Духа не воскреснут, то нет и геенны. Итак,
что значит сказанное (апостолом)? Все воскреснут, но не все в жизнь, а
одни - в наказание, другие же - в жизнь. Потому не сказал: воскресит, но:
оживотворит, что обозначает больше, нежели воскресение, и даровано
одним праведным. Указывая же причину этой чести, он прибавил, говоря: живущим
Духом Его в вас. Таким образом, если ты, живя здесь, утратишь благодать
Духа и умрешь, не сохранив ее в целости, то без сомнения погибнешь, хотя
и воскреснешь. Подобно тому, как (Христос), видя, что в тебе сияет Дух
Его, не восхощет предать тебя наказанию, так, увидев, что Он в тебе угас,
не согласится ввести тебя в брачный чертог, как и юродивых дев. Итак, не
позволяй телу жить ныне, чтобы оно жило тогда; заставь его умереть, чтобы
оно не умирало впоследствии. Если оно останется живым, оно не будет жить,
а если умрет, будет тогда жить. Тоже будет и при всеобщем воскресении:
тело сперва должно умереть и быть погребено, а потом сделаться бессмертным.
Тоже совершилось и в крещении: сперва человек распят и погребен, а потом
воскрес. Тоже было и с Господним телом: и оно было распято и погребено,
а потом воскресло.
9. Итак, станем и мы делать это, будем
непрестанно умерщвлять тело в делах его. Я говорю это не о сущности тела,
- да не будет, - а о склонностях к порочным делам. Не терпеть ничего человеческого
и не служить удовольствиям - в этом тоже состоит жизнь, а лучше сказать,
это и есть единственная жизнь. А тот, кто покорился удовольствиям, не может
уже и жить, вследствие возникающих отсюда беспокойств, страхов, опасностей
и бесчисленного роя страстей. Придет ли ему мысль о смерти, он уже прежде
смерти умер от страха; представится ли ему в уме болезнь, обида, бедность
или что-нибудь другое из неожиданного, он уже погиб и уничтожен. Что может
быть несчастнее такой жизни? Но не таков живущий Духом: он стоит выше и
страхов, и скорби, и опасностей, и всякой перемены, потому что ничего не
терпит, но, - что гораздо важнее, - презирает все, что бы ни случилось.
Как же это бывает? Если Дух постоянно живет в нас, как и (апостол) не просто
сказал, чтобы Дух на короткое только время пребывал в нас, но всегда жил,
вследствие чего и не сказал: Дух живший, но живущий, означая тем
постоянное пребывание. Итак умерший для жизни есть преимущественно таковой
(живущий Духом). По этой причине (апостол) и сказал: дух живет правды
ради. А чтобы сказанное было яснее, представим себе двоих людей - одного
преданного роскоши, удовольствиям и житейской прелести, а другого умершего
для всего этого - и посмотрим, кто из них больше живет. Пусть один из этих
двоих будет весьма богат и знатен, кормит тунеядцев и льстецов, пирует
и упивается и проводит в этом целые дни; а другой, живя в нищете, посте,
в прочем суровом житии и любомудрии, только к вечеру принимает необходимую
пищу, или, если хочешь, не ест по два и по три дня. Кто же у нас из этих
двоих преимущественно живет? Хорошо знаю, что многие укажут на того, который
веселится и расточает свои имущества, а мы называем того, который удовлетворяется
умеренностью. Если же возникает еще спор и противоречие, то войдем в жилище
каждого, и именно во время самого веселия, когда богач, по твоему мнению,
живет в полном смысле, и, вошедши, посмотрим, в каком состоянии каждый
из них находится: из дел их видно будет, кто жив и кто мертв. Итак, одного
найдем за книгами, в молитве и в посте или бодрствующим за каким-либо другим
необходимым делом, трезвящимся и беседующим с Богом, а другого найдем погруженным
в пьянство и в состоянии нисколько не лучше мертвого; если же подождем
до вечера, то увидим, что он еще больше бывает объят смертью и в таком
состоянии застает его сон, между тем как первый проводит ночь без сна и
бодрствует. Итак, о котором мы можем сказать, что он преимущественно живет,
о том ли, который лежит в бесчувственном состоянии и служит для всех предметом
смеха, или о том, кто трудится и беседует с Богом? Если ты подойдешь к
первому и спросишь о чем-нибудь необходимом, то не услышишь ни слова, как
от мертвого; а если пожелаешь побеседовать со вторым, хотя бы и ночью,
или днем, то увидишь, что он походит более на ангела, нежели на человека,
и услышишь, как он любомудрствует о небесных предметах. Видишь ли ты, что
один живет выше всех живущих, а другой лежит в состоянии, которое хуже
состояния умерших. Последний, если и примется за какое-нибудь дело, видит
одно вместо другого и подобен безумным, а лучше сказать - несчастнее и
этих. Если кто-нибудь обидит помешанного в уме, то все мы чувствуем сострадание
к обиженному и порицаем обидчика, а если увидим, что кто-нибудь издевается
над таким человеком, то не только не чувствуем к нему жалости, но и осуждаем
самого лежащего. И, скажи мне, это ли жизнь? Не хуже ли она бесчисленных
смертей? Видишь ли ты, что предающийся удовольствиям не только мертв, но
даже хуже мертвеца и несчастнее сумасшедшего? Один возбуждает к себе жалость,
а другой ненависть, один получает прощение, а другой подвергается наказанию
за то именно, чем и болеет. Если же и по наружности так смешон человек,
у которого течет гнилая слюна и от которого дурно пахнет вином, то представь,
каково положение несчастной души, погребенной в таком теле, как в гробе.
Видеть это - то же самое, как если бы кто-нибудь дал полную власть служанке
варварского происхождения, безобразной и бесстыдной, издеваться и оскорблять
девицу скромную, благоразумную, свободную, благородного происхождения и
прекрасную. Таково пьянство.
10. Кто из имеющих ум не предпочел бы лучше
тысячу раз умереть, чем прожить таким образом один день? На следующий день
после такого смешного препровождения времени человек по-видимому встает
и трезвым, однако и тогда не имеет совершенного целомудрия, так как его
глаза подернуты еще туманом после бури пьянства. Положим даже, что он и
совершенно трезв: какая от этого польза? Трезвость его непригодна ни к
чему иному, как только заметит порицателей его. Пока он был в безобразном
положении, то имел ту выгоду, что не чувствовал насмешек, а с наступлением
дня лишается и этого утешения, потому что сам замечает, как слуги перешептываются,
жена краснеет от стыда, друзья осуждают и враги насмехаются. Что может
быть печальнее такой жизни - в течение дня служить посмешищем для всех,
а вечером опять приводить себя в то же безобразное положение? Но что? Ты
желаешь, чтобы я представил тебе в пример лихоимца? И лихоимство есть пьянство
своего рода, даже более неприятное, а если оно есть пьянство, то, без сомнения,
есть и смерть, притом гораздо хуже той смерти, так как и самое опьянение
сильнее. Не так гибельно упиться вином, как страстью к деньгам; там вред
ограничивается болезнью и оканчивается бесчувственностью и гибелью самого
упившегося, а здесь простирается на тысячи душ, всюду возбуждая различные
нападения. Итак, противопоставим одно другому, посмотрим, что у них общего
и в чем один превосходит другого, и сделаем сейчас сравнение обоих упившихся.
Ведь с тем блаженным, живущих по Духу, их нельзя и сравнивать, а можно
только рассматривать в отношении друг к другу. Итак, представим еще раз
трапезу, за которой тысячи убийств. Что между ними общего и в чем они походят
один на другого? В самом характере болезни: хотя вид пьянства различен,
так как одно производится вином, а другое деньгами, но страсть одинакова,
потому что они оба одинаково одержимы безумной похотью. Как упивающийся
вином, чем больше выпьет чаш, тем больше их желает, так и любящий деньги,
чем больше приобретает, тем сильнее разжигает пламя страсти и тем большею
томится жаждою. В этом они имеют сходство между собою, а в другом сребролюбец,
в свою очередь, имеет преимущество. В чем же именно? В том, что один переносит
нечто сообразное с природою, потому что вино имеет горячительное свойство
и, усиливая врожденную сухость, таким образом производит у пьяных жажду.
А лихоимец вследствие чего постоянно желает большого? Отчего происходит,
что когда он больше обогащается, тогда живет в большей нищете? Страсть
эта неудобопонятна и походит больше на загадку. Но посмотрим на них, если
угодно, когда опьянение их прошло; впрочем, сребролюбца никогда и нельзя
увидеть по окончании пьянства, он всегда находится в состоянии опьянения.
Итак, посмотрим на них обоих в состоянии опьянения, разберем, кто из них
смешнее, и изобразим их самыми точными чертами. Представим себе человека,
потерявшего рассудок от вина, как он при наступлении вечера смотрит во
все глаза и никого не видит, как бесцельно и без причины блуждает кругом,
натыкается на встречающихся, изрыгает, как он растрепан и обнажен до бесстыдства,
как жена, дочь, служанка и все много смеются над ним. Выведем также на
средину и сребролюбца. Здесь поступки достойны не только смеха, но и проклятия,
сильного гнева и бесчисленных громов. Впрочем, рассмотрим пока одно смешное.
И сребролюбец, подобно пьяному, никого не узнает, ни друзей, ни недругов,
также слеп, хотя смотрит во все глаза, и как тот везде видит вино, так
этот везде видит деньги. Изрыгаемое им гораздо гнуснее, потому что он извергает
из себя не пищу, но слова хулы, оскорблений, вражды и смерти, привлекая
тем на свою голову тысячи небесных молний. Как у пьяного тело бывает синее
и расслабленное, такова же у сребролюбца душа, а лучше сказать, и самое
тело у него не свободно от этой болезни, но подвержено ей в большей степени,
потому что хуже вина изъедают и постепенно истощают его заботы, гнев, бессонница.
Одержимый пьянством может хотя ночью протрезвиться, а сребролюбец пьян
постоянно, и днем и ночью, и в бодрственном состоянии и во сне, подвергаясь
наказанию больше всякого узника и работающих в рудниках или даже другому
более тяжелому мучению.
11. Скажи же теперь - жизнь ли это, а не
смерть ли, или - не хуже ли и всякой смерти? Смерть доставляет покой телу,
избавляет от насмешек, стыда и грехов, а эти два рода пьянства ввергают
во все это, заграждают слух, ослепляют глаза и держат рассудок в большом
мраке. Сребролюбец ни о чем не хочет ни слышать, ни говорить, как только
о прибыли и росте на прибыль, о бесстыдных барышах, о ненавистных торговых
заведениях, о делах приличных рабам, а не свободному человеку; как собака,
он на всех лает, всех ненавидит, от всех отвращается, против всех враждует
без всякой к тому причины, восстает на бедных, завидует богатым, ни с кем
не водит дружбы. Если он имеет жену, детей и друзей и если из всего этого
нельзя извлечь ему для себя выгоды, то они являются ему врагами более злыми,
чем враги действительные. Что может быть хуже такого безумия? Что несчастнее
того, когда человек сам себе всюду устраивает утесы, подводные камни, стремнины,
пучины и бесчисленные бездны, когда он имеет одно только тело и служит
одному чреву? Если тебя привлекают к общественным делам, ты избегаешь этого,
опасаясь больших издержек, а сам на себя налагаешь тысячи дел, которые
гораздо труднее общественных, совершаешь маммоне служения, которые не только
более убыточны, но и более опасны, и приносишь этому злому мучителю не
только деньги, телесный труд, душевные мучения и скорби, но и самое тело
свое, чтобы у тебя, жалкий и бедный человек, от этого варварского рабства
что-нибудь прибавилось. А разве ты не видишь, сколько людей относится на
кладбище каждый день, не видишь, что они идут в могилу нагими и лишенными
всего и не только не имеют возможности взять ничего из своей собственности,
но и то, чем прикрыты, должны уступить червям? Смотри же на них ежедневно
и, может быть, это укротит твою страсть, если только, вследствие издержек
на погребение, не будешь безумствовать еще больше: ведь страсть жестока,
болезнь ужасна. Потому-то и мы в каждое ваше собрание беседуем об этом
и постоянно оглашаем ваш слух, чтобы хотя вследствие повторения мог получиться
какой-нибудь успех. Но не возражайте: эта разновидная страсть готовит вам
многие мучения не только в будущий день, но и прежде его. Стану ли говорить
о тех, кто постоянно находится в узах, или кто одержим долговременною болезнью,
или борется с голодом, или о ком-либо другом, - ни о ком не смогу сказать,
что он терпит столько же, сколько сребролюбцы. Что может быть ужаснее -
для всех представляться ненавистным и всех ненавидеть, ни к кому не относиться
хорошо, никогда не быть сытым, всегда терпеть жажду, непрестанно бороться
с голодом, который гораздо тяжелее обыкновенного, иметь ежедневные скорби,
никогда не быть в здоровом уме, постоянно находиться в волнении и тревогах?
Все это и еще больше этого переносят сребролюбцы: в случае прибыли, хотя
бы получили и владеют всем, они не чувствуют никакого удовольствия, потому
что желают большего, а в случае ущерба, хотя бы потеряли один оболь, они
представляют себе, что ни с кем не случалось большего несчастья, как будто
они потеряли и самую жизнь. Какое слово может изобразить это зло? А если
такова здешняя участь сребролюбца, то помысли, что ожидает его по смерти:
лишение Царства, геенские муки, вечные узы, внешний мрак, ядовитый червь,
скрежет зубов, скорбь, теснота, огненные реки, никогда неугасающая пещь.
Собразив все это и сравнив с удовольствием от денег, исторгни с корнем
эту болезнь, чтобы, получивши истинное богатство и освободившись от ужасной
этой нищеты, достигнуть тебе и настоящих и будущих благ благодатью и человеколюбием
Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу и Святому Духу слава, ныне
и присно, и во веки веков. Аминь.
БЕСЕДА XIV.
Темже убо, братие, должни есмы не плоти, еже по плоти
жити. Аще бо по плоти живете, имате умрети: аще ли духом деяния плотская
умерщвляете, живи будете (VIII, 12, 13).
1. Показав, какова награда духовной жизни,
которая вселяет в нас Христа, оживотворяет мертвенные тела, окрыляет к
небу, делает стезю добродетели более удобной, (апостол) необходимо потом
представляет увещание, говоря: итак, мы не должны жить по плоти. Впрочем,
он не так сказал, а гораздо выразительнее и сильнее, говоря, что мы должники
Духу, - словами: должни есмы не плоти он именно на это указал. И
всюду он это раскрывает, доказывая, что все, совершенное для нас Богом,
было не по долгу, а по одной только благодати, все же, происходящее после
этого от нас, есть не дар, а долг. На это он намекает, когда говорит: ценою
куплени есте, не будите раби человеком (1 Кор. VII, 23), и то же самое
показывает, когда пишет: несте свои (1 Кор. VI, 19). И о том же
самом упоминает еще в другом месте, говоря: яко, аще един за всех умре,
то убо вcu умроша, и: за всех умре, да живущии не ктому себе живут
(2 Кор. V, 14, 15). То же подтверждает и здесь словами: должни есмы.
Потом, так как сказал, должни есмы не плоти, то, чтобы ты опять
не отнес этого к существу плоти, он не остановился на этом, но присовокупил:
еже по плоти жити. Многое обязаны мы делать и для плоти: питать
ее, греть, покоить, лечить в болезни, одевать и оказывать ей множество
других услуг. Итак, чтобы ты не подумал, что (апостол) запрещает такое
служение плоти, он, сказав должни есмы не плоти, поясняет это, говоря:
еже по плоти жити. Запрещаю, говорит он, иметь такое попечение о
плоти, которое доводит до греха, а с другой стороны, желаю, чтобы были
заботы и о ней, что он и разъяснил впоследствии. А именно, сказав: плоти
угодия не творите, не остановился на этом, но присовокупил: в похоти.
Тому же и здесь учит, говоря: пусть и плоть будет предметом попечения,
потому что мы должники ее в этом, но, конечно, не станем жить по плоти,
то есть не станем делать ее госпожою нашей жизни. Необходимо, чтобы она
шла позади, а не впереди, чтобы она не управляла нашей жизнью, а принимала
законы Духа. Итак, определив это и подтвердив, что мы должники Духа, потом
показывая, должниками каких благодеяний мы состоим, (апостол) говорит не
о прошедшем, но о будущем, в чем и должно особенно дивиться его благоразумию.
Хотя и прежних благодеяний было достаточно, но однако же он не представляет
их теперь и не говорит о неизреченных тех милостях, а указывает на будущие.
Многих обыкновенно трогает не столько оказанное уже прежде благодеяние,
сколько ожидаемое и будущее. Намереваясь же (говорить о будущих благодеяниях,
апостол) сперва устрашает скорбными и худыми последствиями плотской жизни
и говорит так: аще бо по плоти живете, имате умрети, разумея здесь
смерть бессмертную, то есть наказание и мучение в геенне. Лучше же сказать,
- если тщательно рассмотреть это, - живущий по плоти мертв даже и в здешней
жизни, как было уже вам объяснено нами в предыдущей беседе. Аще ли духом
деяния плотская умерщвляете, живи будете. Замечаешь ли ты, что он говорит
не о природе тела, но о плотских делах? Он не сказал: "если Духом умерщвляете
телесное естество, будете живы", но - деяния и притом не все, а
порочные, это ясно и из последующего, где он говорит: если сделаете это,
будете живы. Да и как это было бы возможно, если бы он говорил о всех делах
вообще? Ведь и видеть, и слышать, и говорить, и ходить есть плотское дело
и если станем умерщвлять такие дела, то настолько отрешимся от жизни, что
подвергнемся обвинению и в самоубийстве. Итак, какие же дела (апостол)
повелевает умерщвлять? Те, которые приводят к пороку, клонятся ко злу,
которых невозможно умертвить иначе, как Духом. Убивши же другие дела, можно
убить и себя самого, что не позволительно, а эти дела умерщвляются только
Духом. Если Дух является, все волнения утихают, все страсти усмиряются
и ничто не восстает против нас. Заметил ли ты, как (апостол) увещевает
нас будущими благами (о чем я сказал выше) и доказывает, что мы должники
не в силу только сделанного уже для нас? Благодеяние Духа, говорит он,
состоит не только в том, что Он отпустил нам прежние грехи, но и в том,
что соделывает нас и в будущем непобедимыми для греха и удостаивает бессмертной
жизни. После того, указывая на новую награду, присовокупил: елицы бо
Духом Божиим водятся, cиu суть сынове Божии (ст. 14).
2. Этот венец гораздо важнее прежнего.
Потому не просто сказал: все живущие Духом Божиим, но - елицы Духом
Божиим водятся, чем выражает свое желание, чтобы Дух Божий был господином
нашей жизни, как кормчий управляет кораблем, или возница парой коней. Не
на одно тело, но и на душу (апостол) налагает такую узду. Он не желает,
чтобы душа господствовала, но власть ее подчинил силе Духа. Чтобы (римляне),
уповая на дар крещения, не пренебрегли последующей своей жизнью, (апостол)
говорит, что, хотя ты и принял крещение, однако, если после этого не будешь
водиться Духом, то утратишь дарованное тебе достоинство и право усыновления.
Потому не сказал - те, которые приняли Духа, но - елицы Духом Божиим
водятся, т.е. те, которые так живут в продолжение целой жизни, cиu
суть сынове Божии. А как это достоинство дано было и иудеям, потому
что сказано: Аз рех, бози есте и сынове Вышняго вcu (Псал. LXXXI,
6), и еще: сыны родих и возвысих (Ис. I, 2), и опять: сын мой
первенец Израиль (Исх. IV, 22), а также сам Павел говорит: ихже
всыновление (Рим. IV, 4), то он и раскрывает, какое существует различие
между той и другой честью. Хотя названия одни и те же, говорит он, но дела
не одни и те же. И ясное доказательство этого представляет в сравнении
и благоуспевших, и сообщенных даров, и будущих наград. И, во-первых, показывает,
какие дары сообщены были иудеям. Какие же именно? Дух рабства. Потому присовокупил:
не приясте бо духа работы паки в боязнь (ст. 15). Потом, не сказавши
о противоположном рабству, то есть, духе свободы, указал на то, что гораздо
важнее, - именно на дух усыновления, чрез который сообщается и дух свободы,
говоря: но приясте духа сыноположения. Понятно, что значит дух усыновления,
но что такое дух рабства, это не понятно, а потому необходимо это объяснить,
тем более, что сказанное (апостолом) не только не ясно, но даже совершенно
невразумительно. Ведь народ иудейский не получил Духа, - о чем же говорит
здесь (Павел)? Так он назвал письмена, потому что они были духовны, а равно
и закон духовен, и вода из камня, и манна: вcu бо,- говорит, - тожде
брашно духовное ядоша, и вcu тожде пиво духовное пиша (1 Кор. X, 3).
И камень называет также духовным, говоря: пияху же от духовнаго последующаго
камене (ст. 4). Так как все эти действия были сверхъестественны, то
(апостол) назвал их духовными, хотя участвовавшие тогда в них и не приняли
Духа. Почему же ветхозаветные письмена были письменами рабства? Рассмотри
всю жизнь иудеев и тогда ясно узнаешь это. У них и наказания воздавались
вскоре, и награда следовала тотчас, будучи соразмерной и подобной какому-то
ежедневному содержанию, выдаваемому слугам; повсюду пред взором их предносился
сильный страх, строго соблюдались телесные омовения, до воздержания в поступках
включительно. У нас же не так, но очищается помысел и совесть. (Христос)
не говорит только - не убивай, но и - не гневайся, или не только - не прелюбодействуй,
но и - не смотри нечистым оком, чтобы мы не из страха настоящего наказания,
а из любви к Нему приобретали навык в добродетели и успевали во всем прочем.
(Бог) не обещает земли, текущей медом и молоком, но делает нас сонаследниками
Единородного, всеми мерами отклоняя нас от настоящих благ и обещая преимущественно
даровать такие, какие свойственно получить сделавшимся сынами Божиими;
у нас ничего нет чувственного, ничего телесного, но все духовно, иудеи,
хотя и назывались сынами, но как рабы, а мы, как сделавшиеся свободными,
получили усыновление и ожидаем себе неба; с иудеями (Бог) беседовал чрез
других, а с нами Сам лично. Иудеи все делали, побуждаемые страхом наказания,
а духовные все делают по желанию и любви и доказывают это тем, что преуспевают
сверх предписанного в заповедях. Иудеи, как наемники и неблагодарные, никогда
не переставали роптать, а христиане угождают Отцу; те, будучи облагодетельствованы,
богохульствовали, а мы и в опасностях благодарим. Хотя грешникам и теперь
должно подвергнутся наказанию, но и в этом большое различие, иудеев священники
побивали камнями, сжигали и подвергали отсечению членов тела; равно и мы
подлежим взысканию, но для нас достаточно отлучения от Отчей трапезы и
удаления от созерцания ее на определенное число дней. Для иудеев усыновление
было только честью наименования, а у нас за этим следует и дело - очищение
посредством крещения, дарование Духа и ниспослание прочих благ. К этому
можно прибавить много и других доказательств нашего благородства и их незначительности.
Апостол, все это обозначив словами - Дух, страх и усыновление, представляет
и другое доказательство того, что мы имеем духа усыновления. Какое же именно?
О Немже вonиeм, Авва Отче.
3. Насколько это важно - о том хорошо знают
просвещенные, так как им в таинственной молитве повелевается прежде всего
произносить это изречение. Итак, что же? Разве иудеи не называли Бога Отцем?
Не слышишь ли, что говорит Моисей: Бога рождшаго тя оставил ecu
(Втор. XXXII, 18)? Не слышишь ли, как Малахия укоряет и говорит: не
Бог ли един созда нас, не Отец ли един всем вам (II, 10)? Но хотя бы
были приведены и другие многие изречения (Писания), однако мы нигде не
найдем того, чтобы иудеи называли Бога именем Отца и молились Ему. У нас
же и священникам, и мирянам, и начальникам, и подчиненным - всем повелено
так молиться. И это есть первое слово, которое мы произносим после чудесного
того рождения и после нового и необычайного порядка вскормления. Притом,
если иудеи когда-нибудь называли Бога Отцем, то по собственному разумению,
а живущие по благодати называют так, побуждаемые силою Духа. Как есть дух
мудрости, посредством которого немудрые сделались мудрыми, что и обнаружилось
в учении, как есть дух силы, посредством которого немощные воскрешали мертвых
и изгоняли бесов, есть также дух дара исцелений, дух пророчества и дух
языков, так есть и дух усыновления. И как о духе пророчества мы знаем,
что имеющий его предсказывает будущее, изрекая не от своего ума, но движимый
благодатью, так должно сказать и о духе усыновления, что принявши его именует
Бога Отцем, побуждаемый Духом. Апостол, желая показать истинное наше происхождение,
употребил и еврейское выражение, он не сказал только - Отче, но - Авва
Отче, как преимущественно законные дети называют отца. Итак, сказавши
о различии в жизни, в дарованной благодати и свободе, (апостол) представляет
и новое доказательство превосходства, получаемого от этого усыновления.
Какое же именно? Самый Дух, - говорит он, - спослушествует духови
нашему, яко есмы чада Божия (ст. 16). Я утверждаю это, говорит он,
не только на основании слова, но и на основании причины, порождающей слово,
так как произношу это по внушению Духа. Это (апостол) еще яснее выразил
в другом месте, сказавши: посла Бог Духа Сына своего в сердца наша,
вопиюща: Авва Отче (Гал. IV, 6). Что же значит - Дух спослушествует
духови? Утешитель, говорит (апостол), свидетельствует о сообщенном
нам даровании. Это - не только голос дарования, но и голос Утешителя, подавшего
дар; Он Сам посредством дарования научил нас произносить это слово. А когда
свидетельствует Дух, какое может быть недоумение? Если бы это обещал человек,
или ангел, или архангел, или другая какая-нибудь подобная сила, то для
некоторых сомнение, пожалуй, было бы возможно, но когда высочайшее Существо
и даровало это, и свидетельствует нам об этом тем словом, которое повелено
произносить в молитве, тогда кто может сомневаться в достоинстве? Когда
царь кого-нибудь жалует и пред всеми объявляет о его чести, то осмелится
ли кто-нибудь из подданных ему противоречить? Аще же чада, и наследницы
(ст. 17), - продолжает (апостол). Замечаешь ли, как он постепенно увеличивает
дар? Так как можно быть детьми и не сделаться наследниками (ведь не все
дети бывают наследниками), то (апостол) присовокупляет еще: и наследницы.
Иудеи, помимо того, что не были усыновлены, как мы, еще лишены были и наследства:
злых бо зле, погубит, и виноград предаст иным делателем (Mф. XXI,
41). А прежде того (Христос) сказал: яко мнози от восток и запад приидут,
и возлягут со Авраамом, сынове же Царствия изгнани будут вон (Mф. VIII,
11, 12). Но (апостол) и на этом не останавливается, а прибавляет нечто
большее. Что же именно? То, что мы наследники Божии, почему и присовокупил:
и наследницы убо Богу. И что еще важные, не просто наследники, но
и снаследницы Христу. Видишь ли, как (апостол) старается приблизить
нас ко Владыке? Так как не все дети бывают наследниками, то он показывает,
что мы и дети, и наследники. Далее, так как не все наследники бывают наследниками
великих деяний, то он показывает, что мы и это имеем, будучи наследниками
Бога. И опять, так как можно быть наследником Бога, но не сонаследником
Единородного, то показывает, что мы и это имеем. И заметь мудрость (апостола):
когда он говорил о том, что потерпят живущие по плоти, он не распространился
в описании скорбей, а сказал только, что они умрут, а, коснувшись обетований,
говорит гораздо обширнее, упоминает о воздаянии наград и перечисляет различные
и великие дары. Если и быть сыном - неизреченная благодать, то представь,
насколько важно быть притом и наследником. А если это важно, то гораздо
выше быть сонаследником. Потом, желая показать, что все это не есть дар
одной благодати, и вместе придать более достоверности словам своим, (апостол)
присовокупил: понеже с Ним страждем, да и с Ним прославимся. Если
мы, говорит (Павел), участвовали (со Христом) в скорбях, тем более будем
участвовать в радостях. Тот, Кто одарил такими великими благами еще не
оказавших никаких заслуг, не тем ли более вознаградит их, когда увидит,
что они и потрудились, и столько страдали?
4. Итак, доказав, что воздаяние действительно
существует, апостол, чтобы речь его получила достоверность и чтобы никто
не сомневался, снова доказывает, что оно имеет также силу благодати, -
отчасти для того, чтобы и сомневающиеся поверили сказанному, и поверившие
не стыдились, будто бы они всегда спасаются по милости, отчасти для того,
чтобы ты знал, сколько воздания Божии превосходят труды твои. Первое он
выразил, сказав: понеже с Ним страждем, да и с Ним прославимся,
а относительно второго прибавил, говоря: яко недостойны страсти нынешняго
времени к хотящей славе явитися в нас (ст. 18). В предыдущих словах
(апостол) требует духовного исправления нравов, когда говорит: вы не должны
жить по плоти, то есть должны удаляться похоти, гнева, сребролюбия, тщеславия,
зависти; а теперь, после того как напомнил верующему о всем данном ему
даре, имеющем значение и для будущего, после того как укрепил и возвысил
его упованиями, поставил близ Христа и объявил сонаследником Единородного,
теперь смело выводит его на бедствия. Не одно ведь и то же побеждать страсти,
в нас возникающие, и переносить внешние искушения - побои, голод, лишение
имущества, заточения, оковы, ведение на казнь. Для последнего много нужно
благородства души и бодрости. И заметь, как (апостол) вместе принижает
и возвышает мудрование подвизающихся. Всякий раз, как он указывает на то,
что награды выше трудов, он побуждает к большим трудам и не допускает высоко
о себе думать, как побеждаемых воздаянием венцов. И в другом месте он говорит:
еже бо ныне легкое печали нашея по преумножению в преспеяние тяготу
вечныя славы соделовает нам (2 Кор. IV, 17). Эта речь у него была к
более любомудрым; здесь же он не признает страданий легкими, а утешает
в них воздаянием будущих благ, говоря: непщую бо, яко не достойны страсти
нынешняго времени. И не сказал: ничего не стоят в сравнении с будущей
радостью, но - что гораздо сильнее - в сравнении с будущею славою. Где
радость, там но всегда бывает и слава, а где слава, там, конечно, и радость.
Потом, сказав, что слава есть будущая, доказывает, что она уже и существует.
Не сказал: в сравнении с тою, которая будет, но: хотящей явитися,
т.е. она и теперь есть, но скрыта, что яснее он выразил в другом месте,
сказав: живот наш сокровенен есть со Христом в Бозе (Кол. III, 3).
Итак, уповай на эту славу: она уже готова и ожидает твоих трудов. Тебя
печалит то, что она еще впереди, но это самое и должно радовать тебя, так
как там уготована слава великая, неизреченная и превосходящая настоящее
твое состояние. (Апостол) не без цели сказал: страсти нынешняго времени,
но с намерением показать, что будущая слава превосходит настоящую, не только
качеством, но и количеством. Нынешние страдания, каковы бы они ни были,
прекращаются с настоящею жизнью, а будущие блага простираются на бесконечные
века. И так как (апостол) не мог подробно исчислить и изобразить их словом,
то наименовал их славою, которая в особенности представляется для нас приятною,
потому что почитается вершиною и главою всех благ. (Апостол) и другим способом
ободряет слушателя и усиливает речь указанием на творение, имея в виду
в следующих словах две цели: внушить презрение к настоящему и - желание
будущего; вместе с этим он имеет и третью цель, которую правильнее назвать
первою, именно показать, насколько любезным является Богу человеческий
род и в какой чести у Него естество наше. Кроме того, одним этим учением
(апостол), как паутину и детские игрушки, ниспровергает все толки философов,
составленные ими об этом мире. Но, чтобы это было более ясно, выслушаем
собственные апостольские слова. Чаяние бо твари, - говорит, - откровения
сынов Божиих чает. Суете бо тварь повинуся не волею, но за повинувшаго
ю на уповании (ст. 19, 20). (Апостол) говорит здесь о следующем: тварь
эта сильно мучится, чая и ожидая тех благ, о которых мы теперь сказали
- чаяние и есть сильное ожидание. А чтобы речь была выразительнее, (апостол)
олицетворяет весь этот мир, как делают и пророки, говоря, что реки рукоплещут,
холмы скачут, горы прыгают, - но не затем, чтобы мы считали их одушевленными
и приписывали им какой-нибудь помысел, но для того, чтобы мы заключали
о преизбытке благ, простирающихся и на самые бесчувственные твари.
5. То же самое (пророки) нередко делают
и при изображении чего-нибудь печального, говоря, что виноградник плачет,
вино, горы и своды в храмах громко шумят, - чтобы мы опять поняли чрезмерность
зол. И апостол, подражая (пророкам), олицетворяет здесь творение и говорит,
что оно стенает и мучится не потому, чтобы действительно он услышал стенание
земли и неба, но с целью выразить изобилие будущих благ и желание освобождения
от настоящих зол. Суете бо тварь повинуся не волею, но за повинувшаго.
Что значит - суете тварь повинуся? Сделалась тленною. Для чего же
и по какой причине? По твоей вине, человек. Так как ты получил смертное
и подверженное страданиям тело, то и земля подверглась проклятию, произрастила
терния и волчцы. А что и небо, обветшавшее вместе с землею, впоследствии
будет иметь лучший жребий, послушай, как говорит об этом пророк: в началех
Ты, Господи, землю основал ecu, и дела руку Твоею суть небеса. Та погибнут.
Ты же пребываеши, и вся яко риза обетшают и яко одежду свиеши я, и изменятся
(Псал. CI, 26, 27). И Исаия восклицает: воздвигните на небо очи ваша,
и воззрите на землю долу, понеже небо яко дым утвердися, и земля яко риза
обетшает, живущии же на земли яко сия изомрут (Ис. LI, 6). Понял ли
ты, как тварь послужила суете и как она освобождается от тления? Один говорит:
яко одежду cвиeшu я, и изменятся, а Исаия говорит: живущии же
на земли, яко сия изомрут, указывая не на совершенную гибель, так как
живущие на земле, то есть люди, подвергнутся не конечной, а временной гибели,
от которой перейдут в бессмертие; также и тварь. Все это (пророк) и выразил
словами: яко сия изомрут. То же самое говорит и Павел впоследствии,
а пока он рассуждает о рабстве и показывает, отчего оно произошло, и причиною
считает нас самих. Итак, что же? Неужели тварь, подвергаясь этому из-за
другого, оскорблена? Нисколько, потому что она для меня и существует. А
если она существует для меня, то каким образом она может подвергаться обиде,
как скоро переносит это для моего исправления? Да и вообще, к неодушевленному
и бесчувственному не следует и прилагать понятия о справедливом и несправедливом.
Но Павел, после того как олицетворил тварь, и не входит в дальнейшие рассуждения
по поводу сказанного, а спешит как можно более утешить слушателя другою
мыслию. Какою же именно? Что ты говоришь? рассуждает он: неужели тварь
чрез тебя потерпела зло и стала тленною? Но ей не причинено этим никакой
обиды, потому что чрез тебя же она опять будет нетленною, как это и указано
словом - на уповании. Когда же говорит - повинуся не волею,
то этими словами он вовсе не показывает, что тварь владеет разумом, но
вразумляет тебя, что все было делом попечения Христова, а не ее заслуги.
Дальше (апостол) говорит, в какой надежде (тварь покорилась суете). Яко
и сама тварь свободится (ст. 21). Что значит: сама? Не ты один,
но то, что ниже тебя, что не имеет ни разума, ни чувства, - и то будет
с тобою участвовать в благах. Свободится, - говорит (апостол), -
от работы истления, то есть не будет уже тленной, но сделается соответственной
благообразию твоего тела. Как тварь сделалась тленною, когда тело твое
стало тленным, так и тогда, когда тело твое будет нетленным, и тварь последует
за ним и сделается соответственною ему. Выражая это, (апостол) прибавил:
в свободу славы чад Божиих, то есть посредством свободы. Как кормилица,
воспитавшая царского сына, когда он получит отеческую власть, наслаждается
вместе с ним благами, так и тварь, по словам апостола. Видишь ли ты, что
человек всюду бывает впереди и что все для него делается? Замечаешь ли,
как (апостол) утешает подвизающегося и доказывает неизреченное Божие человеколюбие?
Зачем скорбишь по поводу искушений? говорит он. Ты терпишь сам за себя,
а тварь за тебя терпит. И не только утешает, но и доказывает достоверность
сказанного им. Если надеется тварь, которая из-за тебя стала тем, что она
теперь, тем более надейся ты, чрез которого тварь будет наслаждаться всеми
теми благами. И люди обыкновенно одевают слуг в лучшее платье ради чести
сына, когда ему нужно показаться во всем своем достоинстве. Так и Бог облекает
тварь нетлением в свободу славы чад. Вемы бо, яко вся тварь совоздыхает
и сболезнует даже до ныне (ст. 22).
6. Замечаешь ли, как (апостол) стыдит слушателя,
говоря как бы так: не будь хуже твари и не прилепляйся к настоящему. Тебе
не только не должно прилепляться, но и нужно воздыхать по поводу замедления
в твоем преселении отсюда. Если и тварь так делает, тем более прилично
это тебе, одаренному разумом. Но этого еще мало, чтобы пристыдить тебя,
потому (апостол) присовокупил: не точию же, но и сами начаток духа имуще,
и мы сами в себе воздыхаем (ст. 23), то есть как предвкусившие уже
будущих благ. Хотя бы кто был и каменным человеком, все же дарованного
нам уже достаточно, чтобы возбудить, отвлечь от настоящего и сугубо окрылить
к будущему, - как тем, что дарованное велико, так и тем, что эти столь
великие и многие дары только начаток. Если же начаток таков, что чрез него
можно освободиться от грехов и достигнуть праведности и освящения, а (апостолы)
изгоняли бесов и своею тенью, и одеждами воскрешали мертвых, то представь,
каковы все будущие блага. И если воздыхает тварь, которая лишена разума
и дара слова и которая о всем этом не имеет никакого познания, то тем более
должны воздыхать мы. Но, чтобы еретики не имели повода думать, что (апостол)
осуждает все настоящее, он говорит далее: мы воздыхаем не потому, что осуждаем
настоящее, но потому, что желаем большего. Это самое выразил он словами:
всыновления чающе. Что ты говоришь, Павел? Почему ты постоянно обращаешься
взад и вперед, то восклицаешь, что мы стали уже сынами, то опять причисляешь
это благо к предметам надежды и пишешь, что нам еще должно получить его?
Итак, исправляя это последующим, (апостол) прибавляет: избавления телу
нашему, то есть совершенной славы. Теперь участь наша, до последнего
нашего издыхания, находится в тайне, потому что многие из сынов делались
потом псами и пленниками. А когда мы переселимся отсюда с доброю надеждою,
тогда дар сделается неотъемлемым, более явным и великим, тогда не будет
и страха, что грех и смерть могут изменить его. Тогда только благодать
сделается безопасною, когда и тело наше освободится от смерти и бесчисленных
страданий. Слово - избавление значит не простой выкуп, но такой,
после которого уже нельзя возвратиться в прежний плен. А чтобы ты не впадал
в недоумение, непрестанно слыша о славе и не имея о ней ясного понятия,
(апостол) в подробности раскрывает будущие блага, указывая на изменение
твоего тела и соответственно с тем и всей твари. Это он яснее выразил в
другом месте, сказав: иже преобразит тело смирения нашего, яко быти
сему сообразну телу славы (Филип. III, 21). И в другом послании он
пишет: егда же смертное cиe облечется в безсмертие, тогда будет слово
написанное: пожерта бысть смерть победою (1 Кор. XV, 54). А в доказательство
того, что вместе с разрушением тела последует изменение в состоянии и всех
предметов, участвующих в жизни, (апостол) написал в другом месте: преходит
бо образ мира сего (1 Кор. VII, 31). Упованием бо спасохомся
(ст. 24), - продолжает он. Так как (апостол) доселе вел речь об обетовании
будущих благ, а для более немощного слушателя казалось прискорбным иметь
лишь надежду на благо, то он сперва раскрыл, что будущие блага гораздо
достовернее настоящих и видимых, много беседовал и о дарах уже сообщенных
и доказал, что мы получили начаток будущих благ, а затем, чтобы мы не искали
всего здесь и не погубили своего благородства, приобретенного чрез веру,
говорит: упованием бо спасохомся. Смысл этих слов следующий. Не
нужно здесь всего искать, но нужно и надеяться. Ведь мы и принесли Богу
только один тот дар, что поверили Ему в обетование будущих благ, и только
одним этим путем мы спаслись. Если мы потеряем этот путь, то погубим свое
приношение. Спрашиваю тебя, говорит: не был ли ты виновен в бесчисленных
худых делах? Не погибший ли ты человек? Не подлежишь ли ты приговору? Не
все ли оказались бессильными спасти тебя? Итак, что спасло тебя? Одна только
надежда на Бога, одна вера в то, что Он обещал и даровал: ты ничего большего
не мог и принести в дар Богу. А если надежда спасла тебя, храни ее и теперь.
Как скоро она доставила тебе столько благ, то очевидно, что не обманет
тебя и относительно будущего. Если она, нашедши тебя мертвым, погибшим,
пленником и врагом, сделала другом, сыном, свободным, праведным и сонаследником
и доставила тебе столько благ, сколько никто никогда не ожидал, то, после
столь великой щедрости и благосклонности, неужели она оставит тебя в последующих
обстоятельствах? Итак, не говори мне: опять надежды, опять ожидания, опять
вера. Таким образом ты спасся в начале и этот единственный дар ты принес
жениху. Потому соблюдай его и храни. Если ты будешь требовать здесь всего,
то погубишь свою заслугу, при посредстве которой ты прославился. Вот почему
(апостол) и присовокупляет: упование же видимое несть упование: еже
бо видит кто, что и уповает (ст. 24)? Аще ли, егоже не видим, надеемся,
терпением ждем (ст. 25), то есть если всего будешь искать здесь, к
чему тогда и надежда? Что же такое надежда? Твердая уверенность в будущем.
Большего ли требует от тебя Бог, после того как Сам Он даровал тебе все
Свои блага? Он требует от тебя одного только - надежды, чтобы и ты сам
мог сколько-нибудь содействовать своему спасению. На это именно и намекает
(апостол), говоря: аще ли, егоже не видим, надеемся, терпением ждем.
Бог венчает надеющегося так же, как и того, кто трудится, бедствует и переносит
бесчисленные напасти. Слово - терпение указывает на усилие в трудах
и большое постоянство. Но однако Бог и это даровал надеющемуся, чтобы утешить
утружденную душу.
7. Потом, доказывая, что и для этого легкого
труда мы пользуемся сильной помощью, (апостол) присовокупляет: сице
же и Дух способствует нам в немощех наших (ст. 26). Одно принадлежит
тебе - именно терпение, а другое есть дарование Духа, поощряющего тебя
к надежде и посредством ее облегчающего и труды твои. Потом, чтобы ты знал,
что благодать не только сопутствует тебе в трудах и опасностях, но и содействует
в самых легких, по-видимому, делах и во всем оказывает свою помощь, (апостол)
присовокупил, говоря: о чесом бо помолимся, якоже подобает, не вемы.
Этими словами (апостол) указывает на великое о нас промышление Духа и научает
римлян не считать полезным все то, что таковым представляется по человеческому
суждению. Так как христианам того времени, которых били и изгоняли и которые
терпели бесчисленные бедствия, естественно было искать покоя, считать его
полезным для себя и испрашивать у Бога такой благодати, то (апостол) говорит:
не считайте для себя действительно полезным того, что вам таковым представляется.
Ведь и в том, чтобы знать полезное для себя, мы имеем нужду в Божией помощи:
настолько человек слаб и ничтожен сам по себе. Потому (апостол) и сказал:
о чесом бо помолимся, якоже подобает, не вемы. А чтобы ученик не
стыдился неведения, (апостол) открыл, что и сами учители находятся в неведении.
Он не сказал: вы не знаете, но: не вемы. И что он сказал это не
из скромности, обнаружил в других обстоятельствах. Он непрестанно просил
Бога в молитвах своих о том, чтобы увидеть Рим, однако это исполнилось
не вдруг после его молитвы; также и о жале, данном ему во плоти, то есть
о бедствиях, он часто молился и вовсе не получил просимого. Так и в Ветхом
Завете не получили желаемого Моисей, просивший увидеть Палестину, Иеремия,
молившийся за иудеев, Авраам, ходатайствовавший за содомлян. Но Сам
Дух ходатайствует о нас воздыхании неизглаголанными. Сказанное неясно,
вследствие того, что чудеса, которые были тогда многочисленны, теперь прекратились.
Потому необходимо сказать вам о тогдашнем состоянии, и таким образом речь
будет более ясной. Каково же было тогдашнее состояние? Всем тем, кто тогда
принимал крещение, Бог сообщал различные дарования, которые вообще назывались
духом. Дуси пророчестии пророком повинуются (1 Кор. XIV, 32). Один
имел дар пророчества и предсказывал будущее; другой - дар мудрости и учил
народ; иной - дар врачевания и исцелял больных; иной - дар силы и воскрешал
мертвых; иной - дар языков и говорил на разных наречиях. Кроме всех этих
даров, был и дар молитвы, который также назывался духом; кто имел этот
дар, тот молился за весь народ. Так как мы, не зная многого полезного для
нас, просим бесполезного, то дар молитвы нисходил на кого-нибудь одного
из тогдашних христиан, который один за всех просил общеполезного для всей
Церкви и учил других молиться. Итак, (апостол) называет здесь духом как
самый дар, так и душу, которая получает его, ходатайствует пред Богом и
воздыхает. Удостоенный такой благодати, встав с великим сокрушением, с
сильными внутренними воздыханиями припадая к Богу, просил о том, что полезно
для всех. Теперь знамением этого служит диакон, который приносит молитвы
за народ. Указывая на это, Павел и говорил: Сам Дух ходатайствует о
нас воздыхании неизглаголанными. Испытаяй же сердца (ст. 27). Видишь
ли, что идет речь не об Утешителе, а о духовном сердце? В противном же
случае надлежало бы сказать: испытующий же Духа. Но чтобы ты понял, что
говорится о духовном человеке, имеющем дар молитвы, апостол и присовокупил:
испытаяй же сердца весть, что есть мудрование духа, то есть духовного
человека. Яко по Богу проповедует о святых. Ходатайствует не для
того, рассуждает (апостол), что Богу неизвестны наши нужды, но чтобы мы
научились молиться о том, о чем нужно, и просить у Бога угодного Ему: это
и значит - по Богу. Таким образом, это делалось и для утешения присутствующих,
и для наилучшего наставления, так как Тот, Кто сообщает дары и подает бесчисленные
блага, был Утешитель. Вся же сия, - говорит (апостол), - действует
един и тойже Дух (1 Кор. XII, 11). И это бывает для нашего научения
и для того, чтобы явить любовь Духа, Который нисходит к нам до такой степени.
Потому молящегося слушали все, так как молитва совершалась по воле Божией.
Видишь ли, сколько уроков преподает им (апостол) о любви Бога к ним и о
чести, им оказываемой.
8. В самом деле, чего не сделал для нас
Бог? Для нас Он создал мир тленный, для нас и нетленный; для нас соизволил,
чтобы пророки терпели напасти, для нас послал в пленение, для нас попустил
впасть в пещь и претерпеть бесчисленные страдания. Для нас самих создал
пророков, для нас - и апостолов; для нас предал Единородного, для нас наказывает
диавола, нас посадил одесную, за нас терпел поругания, потому что говорит:
поношения поносящих ти нападоша на Мя (Псал. LXVIII, 10). Но, однако,
если мы и после этого отступаем от Него, Он не оставляет нас, но опять
призывает и располагает других просить за нас, чтобы даровать нам благодать
Свою, как и было при Моисее, которому Бог сказал: остави Мя, и потреблю
их (Исх. XXXII, 10), чтобы тем побудить его ходатайствовать за иудеев;
и теперь Он делает то же самое, почему и сообщает дар молитвы. (Бог) делал
это не потому, что Сам нуждается в нашей молитве, но для того, чтобы мы,
спасаясь без молитв, не сделались худшими. По этой, конечно, причине Он
неоднократно говорит, что примиряется с иудеями для Давида, для того или
другого, делая опять и это с той целью, чтобы примирению дать вид законности,
хотя Он более показывал бы Себя человеколюбивым, если бы говорил, что прекращает
гнев Свой на иудеев Сам по Себе, а не для того или другого. Но (Бог) не
столько об этом заботился, сколько о том, чтобы самая причина примирения
не послужила для спасаемых поводом к беспечности. Так, сказав Иеремии:
не молися о людех сих, не услышу бо тебя (Иер. XI, 14), Он желал
не того, чтобы (пророк) перестал молиться (ведь Бог весьма желает нашего
спасения), но чтобы устрашить иудеев; потому пророк, узнавши это, не перестал
молиться. А чтобы тебе убедиться, что это сказано с намерением пристыдить
(иудеев), а не (пророка) отклонить от молитвы, послушай, что говорит (Бог):
разве не видишь, что делают они? И когда говорит городу (Иерусалиму): аще
умыешися нитром, и умножиши себе травы борифовы, порочен ecu предо Мною
(Иер. II, 22), то не в отчаяние хочет ввергнуть, но побудить к покаянию.
Как ниневитян Он устрашил и расположил к покаянию больше всего тем, что
изрек о них неопределенный приговор и не подал им доброй надежды, так поступает
и здесь, возбуждая (иудеев) н внушая им почтение к пророку, чтобы хотя
таким путем послушали его. А так как они пребывали в неисцелимой болезни
и нисколько не вразумились тем, что другие были отведены в плен, то (Бог)
сперва увещевает их остаться там, а когда они не выдержали этого и стали
убегать в Египет, то (Бог) попустил это, но требовал от них, чтобы они
не предавались египетскому нечестию. Когда же они и в этом не послушались,
Он посылает к ним пророка, чтобы не развратились совершенно. И так как
они не пошли на зов Его, Он Сам идет за ними, исправляет их, удерживает
их от большего нечестия и постоянно сопутствует и следует за ними, как
нежно любящий отец за сыном, во всем терпящем неудачи. Для этого (Бог)
посылал не только Иеремию в Египет, но и Иезекииля в Вавилон. Пророки не
противились этому, потому что знали, как много Владыка любит иудеев, даже
охотно делали это, подобно благодарному рабу, который исполняется жалости
к беспутному сыну (своего господина), когда видит, что отец о нем скорбит
и сокрушается. И чего (пророки) не терпели от иудеев? Они были перепиливаемы
пилою, гонимы, поносимы, подвергались бесчисленным напастям и после всего
этого опять приходили к ним. Самуил не переставал сокрушаться о Сауле,
хотя жестоко был оскорблен им и понес нестерпимые обиды; впрочем, он и
не помнил ни об одной на них. Иеремия даже написал плач для иудейского
народа, а когда персидский военачальник дал ему полную свободу безопасно
жить, где хочет, то он предпочел терпеть зло со своим народом и бедствовать
на чужой стороне, нежели пребывать в отечестве. Так и Моисей, оставив царский
дворец и придворную жизнь, поспешил разделить несчастия израильтян. Даниил
в течение двадцати шести дней не вкушал хлеба и томил себя самым строгим
постом, чтобы умилостивить Бога к иудеям. Три отрока, находясь в пещи и
в сильном огне, возносили усердные молитвы об иудеях, а о себе не сокрушались,
потому что были невредимы; и так как надеялись тогда иметь особенное дерзновение,
то и молились о них, говоря: душею сокрушенною и духом смиренным да
прияты будем (Дан. III, 39). Ради них Иисус Навин растерзал ризы свои,
ради них Иезекииль проливал слезы и сетовал, видя, что их убивали, а Иеремия
говорил: оставите мене, да горце восплачуся (Ис. XXII, 4). А прежде
того, не осмеливаясь ходатайствовать о совершенном прекращении бедствий,
спрашивал, когда они окончатся, говоря: доколе, Господи? Так был
исполнен любви весь сонм святых мужей. Потому и Павел говорил: облецытеся
убо, якоже избраннии Божии святи, во утробы щедрот, благость, смиренномудрие
(Кол. III, 12).
9. Замечаешь ли всю выразительность слов,
а также то, как (апостол) хочет, чтобы мы постоянно были милостивы? Не
сказал просто - будьте милосерды, но - облецытеся, давая тем знать,
что милосердие, подобно одежде, всегда должно быть при нас. Не сказал также
просто - облекитесь в милосердие, но - во утробы щедрот, чтобы мы
подражали естественному чувству нежной любви. Но мы поступаем напротив.
Если кто-нибудь подойдет с просьбой о самой малой монете, то мы укоряем
его, поносим, называем обманщиком. И ты не содрогаешься, человек, ты не
стыдишься того, что за кусок хлеба называешь обманщиком? Если он и притворяется,
то по одному тому заслуживает сожаления, что до такой степени мучится голодом,
что вынужден принимать на себя такую личину. И это - доказательство нашей
жестокости. Так как мы нелегко подаем добровольно, то бедные поневоле должны
выдумывать бесчисленные хитрости, чтобы обмануть наше бесчеловечие и смягчить
жестокость. Иное дело, если бы он просил у тебя серебряной или золотой
монеты, тогда ты имел бы основание подозревать; если же он подходить к
тебе за необходимым пропитанием, то зачем тебе без нужды любомудрствовать
и с излишней точностью исследовать, обвиняя его в бездействии и лености?
Если нужно говорить об этом, то не других, а нас самих следует укорять.
Потому, когда приходишь к Богу просить помилования во грехах, вспомни об
этих словах и ты поймешь, что справедливее тебе самому слышать их от Бога,
нежели нищему от тебя. И однако Бог никогда не говорил тебе таких слов,
не сказал: иди прочь, ты ведь лицемер, хотя ты постоянно ходишь в церковь
и слушаешь Мои законы, но на площади и золото, и свое желание, и дружбу,
словом - все предпочитаешь заповедям Моим; теперь представляешься смиренным,
а после молитвы бываешь дерзок, жесток и бесчеловечен; итак, уходи отсюда
и никогда ко Мне не приходи. Это и даже большее мы достойны бываем слышать,
однако же Бог никогда не укорил нас ничем подобным, но и долготерпит, все
выполняет с Своей стороны и дает нам больше того, что просим. Размыслив
об этом, избавим от нищеты просящих и, хотя бы они притворялись, не станем
расследовать этого. Ведь мы и сами имеем нужду в спасении, притом с снисхождением,
с человеколюбием и многою милостью. Если по нашему входить в строгое расследование,
то невозможно когда-либо и спастись, но все должны подвергнуться наказанию
и погибнуть. Итак, не будем строгими судьями других, чтобы и у нас не потребовали
строгого отчета: а мы ведь обременены грехами, превышающими всякое помилование.
Будем иметь больше сожаления к тем, которые грешат, не заслуживая снисхождения,
чтобы и мы сами могли надеяться на такую к себе милость, хотя, сколько
бы мы ни старались, никогда не будем в состоянии оказать такое человеколюбие,
в каком имеем нужду от человеколюбивого Бога. Отсюда не безрассудно ли,
когда мы сами находимся в столь великой нужде, строго разбирать дела своих
собратий и все делать против самих себя? Таким образом не столько ты выставляешь
его недостойным твоего благодеяния, сколько самого себя - недостойным Божия
человеколюбия. Кто строго взыскивает с своего собрата, с того гораздо строже
взыщет Бог. Потому не будем говорить против себя, но, подойдет ли кто-нибудь
по беззаботности, или по лености, станем подавать. Ведь и мы сами часто,
а вернее сказать, всегда грешим по нерадению, и однако Бог не тотчас требует
от нас отчета, но дает нам срок для покаяния, - каждый день питает нас,
вразумляет, учит и снабжает всем прочим, чтобы и мы подражали Ему в таком
милосердии. Отложим и мы жестокость, свергнем с себя зверство, так как
этим мы благодетельствуем больше себе самим, чем другим. Другим даем деньги,
хлеб, одежду, а себе самим уготовляем величайшую славу, которую и невозможно
изобразить словом, потому что, облекшись в нетленные тела, мы прославимся
и воцаримся со Христом. На сколько это велико, узнаем из последующего,
а лучше сказать, ныне мы не можем никак получить о том ясного понятия.
Но чтобы составить некоторое об этом понятие на основании настоящих наших
благ постараюсь, сколько могу, изобразить то, что я сказал. Скажи мне,
если бы кто-нибудь тебя, достигшего старости и живущего в бедности, обещался
вдруг сделать молодым, привести в цветущий возраст, устроить крепким и
красивым больше всех, дать тебе царскую власть над целою землею на тысячу
лет и царствование твое оградить совершеннейшим миром, то чего не согласился
бы ты сделать и вытерпеть за такое обещание? Но вот Христос обещает не
это, но гораздо более важное. Ведь не так велико различие между старостью
и молодостью, как между тлением и нетлением, и не так велика разность между
царством и нищетою, как между славою будущею и настоящею, между которыми
такое же различие, какое между сновидением и действительностью.
10. Но я и этим еще ничего не объяснил,
да и, вообще, нет слов изобразить великость различия между будущим и настоящим,
так как, по причине времени, умом совсем невозможно постигнуть всего различия.
В самом деле, как сравнить с настоящим жизнь, не имеющую конца? А мир будущей
жизни столько же отличен от мира настоящей жизни, сколько мир от войны,
нетление столько же превосходнее тления, сколько чистая жемчужина лучше
куска грязи, а лучше - чтобы ни сказал кто-нибудь, нисколько не изобразить
вполне этой разности. Если красоту будущих тел я сравню со светом солнечного
луча или с самой яркой молнией, то не скажу еще ничего достойного той блистательности.
Каких же земных сокровищ, каких тел, или лучше, каких душ не должно презреть
ради будущего? Если бы кто-нибудь теперь ввел тебя в царский дворец, доставил
тебе возможность говорить с царем в присутствии всех, даже находиться с
ним и вкушать с одного стола пищу, то ты, конечно, признал бы себя счастливее
всех. А намереваясь взойти на небо, предстать самому Царю вселенной, соревновать
в блистательности с ангелами, наслаждаться тою неизреченной славой, ты
еще колеблешься, нужно ли тебе презирать деньги, тогда как, хотя бы предстояло
тебе лишиться и самой жизни, тебе следовало бы ликовать, радоваться, окрыляться
восторгом. Для получения должности начальника, которая доставляет тебе
поводы к воровству (я не могу назвать этого честным прибытком), - ты отдаешь
все, что имеешь, одолжаешься у других, а если нужно, не пожалеешь заложить
жену и детей, а когда тебе предстоит Небесное Царство, такая власть, в
которой не будешь иметь преемника, когда Сам Бог вверяет тебе в управление
не уголок земли, но целое небо, ты медлишь и отказываешься, жалеешь денег
и не понимаешь, что если видимая нами сторона неба так прекрасна и привлекательна,
то сколько превосходнее высшая его часть и небо небес?
Но так как телесными очами пока невозможно
увидеть этого, то вознесись умом и, ставши выше видимого неба, воззри на
то небо, которое выше этого, на бесконечную высоту, - на свет, вселяющий
ужас, на сонмы ангелов, на бесчисленные лики архангелов и на прочие бестелесные
силы. И потом, спустившись с этой высоты, возьми нашу картину и представь
то, что вокруг нашего царя, как то: мужей в одеждах, вышитых золотом, пары
белых мулов с золотыми украшениями, колесницы с дорогими камнями, белоснежные
ковры, бляхи, зыблющиеся на колесницах, драконов, изображенных на шелковых
одеждах, щиты с золотыми выпуклостями на средине, ремни от них, испещренные
по направлению к окружности множеством камней, коней, убранных в золото,
и золотые узды. Но как только мы увидим самого царя, то перестанем смотреть
на все это. Он один обращает на себя наше внимание, его порфира, диадема,
седалище, пояс, обувь и необыкновенный блеск внешнего вида. В точности
объединив все это, опять возведи от этого свой ум горе, к тому страшному
дню, в который явится Христос. Тогда увидишь не пары мулов, не золотые
колесницы, не драконов и щиты, но то, что полно великого ужаса и производит
такое поражающее впечатление, что и сами бесплотные силы приходят в изумление,
как сказано: силы небесныя подвигнутся (Mф. XXIV, 29). Тогда все
небо откроется, отворятся врата небесного свода, снизойдет единородный
Сын Божий в сопровожден не двадцати или ста человек, но в сопровождении
тысяч и тем ангелов, архангелов, херувимов, серафимов и прочих сил, все
исполнится ужаса и трепета, земля рассядется, и сколько ни было на свете
людей - от Адама и до того дня, все восстанут из земли, все будут восхищены,
а Христос явятся в такой славе, что и луна, и солнце, и всякий свет скроется
при этом блеске. Какое слово изобразит то блаженство, тот блеск и славу?
Бедная душа моя! Мне и теперь приходится плакать и тяжело воздыхать при
мысли, каких мы лишились благ, какого отчуждены блаженства, именно отчуждены
(я и о себе говорю тоже), если не совершим чего-либо великого и удивительного.
Пусть никто не говорит мне здесь о геенне, так как лишиться столь великой
славы - мучительнее всякой геенны, а быть отчужденну от этого жребия -
хуже бесчисленных наказаний. Но однако мы еще стремимся к настоящему и
не помышляем о кознях диавола, который за малое отнимает у нас большее,
дает нам грязь, чтобы похитить золото, или правильнее сказать, небо, показывает
тень, чтобы отогнать нас от истины и обольщает сновидениями (таково и есть
настоящее богатство), чтобы при наступлении того дня мы оказались беднее
всех.
11. Итак, размыслив об этом, станем, пока
не поздно, избегать обмана и стремиться к будущему. Ведь нельзя сказать,
что мы не знали о кратковременности настоящей жизни, когда дела ежедневно
громче трубы возглашают о настоящей малоценности, смехе, позоре, опасностях
и гибели. Какое извинение будем мы иметь, как скоро с великой ревностью
гоняемся за тем, что соединено с опасностями и стыдом, как скоро убегаем
того, что безопасно и доставляет нам славу и блеск, как скоро предаемся
в полную власть сребролюбия? Рабство богатства тяжелее всякого мучения,
о чем хорошо знают все те, которые удостоились освободиться от него. Потому,
чтобы и вам узнать эту прекрасную свободу, разорвите узы, бегите от сетей;
пусть у вас в доме хранится не золото, но то, что дороже бесчисленных богатств,
- милостыня и человеколюбие. Это дает нам дерзновение пред Богом, а золото
покрывает нас великими стыдом и много содействует диаволу влиять на нас.
Но зачем же ты вооружаешь своего врага и делаешь его более сильным? Вооружи
против него свою десницу, всю красоту собери в свою душу, все богатство
свое сложи в уме, пусть небо, а не кивот и дом, хранит твое золото, а мы
облечемся во все свое, потому что мы сами гораздо лучше стен и важнее основания
дома. К чему нам, забывши о самих себе, все свое попечение обращать на
то, чего, уходя отсюда, нельзя взять с собою, а часто нельзя удержать и
оставаясь в здешней жизни, тогда как представляется возможность обогатиться
так, что не только здесь, но и там окажемся всех достаточнее? Кто носит
в душе и поля, и дома, и золото, тот, куда бы ни явился, приходит со всем
этим богатством. Но как, спросишь, это возможно? Возможно с большим удобством.
Если ты руками нищих перенесешь это на небо, то все сложишь в свою душу,
так что, хотя бы и смерть пришла к тебе, никто не отнимет у тебя этого,
но ты и в будущую жизнь переселишься с богатством. Таким сокровищем владела
Тавифа, которую прославили не дом, не стены, не камни, не колонны, но прикрытые
ею тела вдовиц, пролитые слезы, убежавшая от нее смерть и возвратившаяся
жизнь. Станем и мы приготовлять себе такие хранилища, станем и мы строить
себе такие дома. В этом мы будем иметь сотрудником Бога и сами будем Его
сотрудниками. Бог привел нищих из небытия в бытие; ты же тех, которые приведены
уже в бытие и существуют, не допустил погибнуть от голода и других несчастий,
врачуя и исправляя их и всеми мерами поддерживая храм Божий: что со стороны
пользы и славы может сравняться с этим? Но если ты неясно еще понял, какое
украшение даровал тебе Бог, повелев снабжать нищих, то размысли сам с собою
о следующем. Если бы Бог даровал тебе такую власть, что ты мог бы восстановить
обрушивающееся небо, то не признал ли бы ты этого такою честью, которая
гораздо выше тебя? Но Бог удостоил тебя еще большей чести. Он поручил тебе
исправлять то, что для Него дороже самых небес: а пред лицом Бога ничто
видимое не может сравниться с человеком. Для человека Он сотворил и небо,
и землю, и море; в нем Он желает обитать больше, чем на небе. Но мы, хотя
и знаем это, однако же нимало не имеем старания и заботы о Божиих храмах,
но, оставив их в небрежении, строим для себя великолепные и огромные дома.
За это мы и лишаемся всех благ, делаемся беднее всякого нищего, потому
что украшаем те дома, которых, переселясь отсюда, мы не можем взять с собою,
и не радеем о тех, которые можно перенести вместе с собою и туда. Ведь
истлевшие тела нищих, без сомнения, воскреснут. И тогда Бог, заповедавший
любить нищих, собравши их, похвалит тех, которые заботились о них, и подивится
тому, что они всякими способами старались поддерживать их жизнь, которая
готова была угаснуть то от голода, то от наготы и холода. А мы, когда предлежат
нам столь великие похвалы, все еще медлим и не хотим принять на себя этого
прекрасного попечения. Хотя Христос не имеет для Себя пристанища, но ходит
странен, наг и голоден, однако же ты без нужды и пользы строишь загородные
дома, бани, галереи и множество чертогов, Христу же не даешь и малого крова,
а украшаешь верхние части дома для ворон и коршунов. Что может быть хуже
такого легкомыслия? Что ужаснее этого безумия? Это действительно признак
крайнего безумия, а лучше сказать - нечто такое, что и нельзя выразить
достойным образом. Но, однако, если пожелаешь, то, конечно, возможно вылечиться
от этой, хотя и тяжкой болезни, и не только можно, но даже легко, и не
только легко, но гораздо легче освободиться от этой опасности, нежели от
телесных страданий, насколько и Врач лучше. Итак, станем привлекать Его
к себе, станем просить прикоснуться к нам и приложим и с своей стороны
все потребное, я разумею желание и готовность. Он ничего другого не потребует,
но как скоро примет от нас только это, принесет с Своей стороны все остальное.
Принесем же Ему все, что можем, чтобы и здесь наслаждаться совершенным
здоровьем и получить будущие блага благодатию и человеколюбием Господа
нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу и Святому Духу слава, ныне и присно,
и во веки веков. Аминь.
БЕСЕДА XV.
Вемы же, яко любящим Бога вся поспешествуют во благое
(VIII, 28).
1. Мне кажется, что все это место обращено
у апостола к тем, которые находятся в опасностях, лучше же сказать, к ним
относится не только это, но и то, что было сказано несколько выше. Так,
слова: недостойны страсти нынешняго времене к хотящей славе явитися
в нас, также и то, что вся тварь воздыхает, а равно сказанное
выше, что упованием спасохомся, терпением ждем, о чесом помолимся, якоже
подобает, не вемы, - все это относится к людям, находящимся в напастях.
(Апостол) учит их избирать не то, что сами они почитают для себя полезным,
но то, что внушает Дух. Ведь многое им представляется полезным, а в самом
деле приносит великий вред. Так, покой, освобождение от опасностей и безмятежная
жизнь кажутся для них полезными. И удивительно ли, что они так думают,
как скоро и самому блаженному Павлу представлялось то же самое? Но однако
он впоследствии понял, что полезное совершенно противоположно этому и,
понявши, возлюбил. После того, как он три раза молил Господа освободить
его от бед и услышал в ответ: довлеет ти благодать Моя, сила бо Моя
в немощи совершается (2 Кор. XIII, 9), то стал уже радоваться, когда
был гоним, терпел обиды и невыносимые страдания. Темже благоволю,
- говорит он, - в досаждениих, в бедах, в изгнаниих (ст. 10). Потому
он и говорил: о чесом бо помолимся, якоже подобает, не вемы, и всех
убеждал предоставить это Духу, потому что Святой Дух весьма о нас печется,
и это угодно Богу. Итак, подготовив их всех этим, он присовокупляет и теперь
сказанное, употребляя довод, достаточный к тому, чтобы ободрить их. Вемы
бо, - говорит он, - яко любящим Бога вся поспешествуют во благое.
Когда же говорит - вся, разумеет и то, что нам кажется прискорбным.
Хотя и постигла тебя скорбь или нищета, узы или голод, смерть и другое
подобное, но Бог властен изменить все это в противоположное, так как Его
неизреченной силе свойственно делать для нас легким и обращать нам на помощь
то, что кажется тяжелым. Потому (апостол) не сказал, что с любящими Бога
не случается что-либо неприятное, но говорит, что им все содействует ко
благу, то есть Бог самые бедствия употребляет для прославления бедствующих,
а это гораздо важнее, чем воспрепятствовать наступлению несчастья или отвратить
его, когда оно случилось. Так сделал (Бог) и с пещью вавилонской: Он не
воспрепятствовал ввергнуть святых отроков в пещь, и, когда они были ввержены,
не угасил пламени, но, оставив его гореть, посредством этого пламени сделал
отроков более достойными удивления. И на апостолах показал Бог разные подобные
чудеса. Если люди, умеющие любомудрствовать, могут из вещей делать употребление,
противоположное их природе и, живя в бедности, казаться достаточнее богатых
и сиять даже в бесчестии, то тем более Бог на любящих Его покажет не только
что-нибудь подобное, но и гораздо большее. Нужно только одно - любить Его
искренно, а все остальное последует само собою. Как для любящих Бога и
то, что, по-видимому, вредно, обращается в пользу, так не любящим Его вредит
и полезное. Иудеям все служило во вред - и явление чудес, и правота догматов,
и любомудрие учения; за одно называли они Христа беснующимся, за другое
богопротивным, а за чудеса покушались убить Его. Напротив, разбойник распятый,
пригвожденный, поносимый, претерпевающий бесчисленные страдания, не только
не понес никакого вреда, но еще получил от этого величайшую пользу. Видишь
ли, как любящим Бога вся поспешествуют во благое? Итак, сказав об
этом великом благе, превышающем всецело человеческое естество, так как
оно для многих казалось невероятным, (апостол) удостоверяет в этом, на
основании происшедшего, так: сущим по предуведению званным (ст.
28). Заметь, что благо это начинается со времени призвания. Почему же (Христос)
не призвал всех сначала, и самого Павла призвал не вместе с прочими, тогда
как такая отсрочка представлялась вредной? Но, однако, самые дела показали,
что она была полезна. Говорит же здесь (апостол) о преудведении для того,
чтобы не все приписать званию, потому что в таком случае стали бы спорить
и язычники, и иудеи. Ведь если достаточно было одного звания, то почему
не все спаслись? Потому он и говорит, что спасение званных совершено не
одним призванием, но и предуведением, призвание же не было вынужденное
и насильственное. Итак, все были призваны, но не все послушались. Ихже
бо предуведе, (тех) и предустави сообразных быти образу Сына Его (ст.
29). Замечаешь ли высоту чести? Чем был Единородный по естеству, тем они
стали по благодати. Однако (апостолу) было недостаточно сказать - сообразных,
но он присовокупил еще: яко быти Ему первородну. И этим не ограничился,
но и после этих слов прибавляет еще: во многих братиях, - желая
всеми способами показать явное родство. Впрочем, все это должно разуметь
относительно воплощения (Сына Божия), потому что по Божеству Он есть Единородный.
2. Видишь, сколько сообщено нам благодатных
даров? Итак, не сомневайся и относительно будущих даров, тем более, что
(апостол) представляет и другое доказательство Божия человеколюбия, говоря,
что это было прообразовано так издревле. Люди делают о других заключения
на основании дел, но Богу изначала все известно и Он издревле имеет к нам
расположение. Потому (апостол) и говорит: а ихже призва, сих и оправда
(ст. 30). Оправдал банею возрождения. А ихже оправда, сих и прослави.
Прославил благодатию, усыновлением. Что убо речем к сим (ст. 31)?
(Апостол) как бы так говорит: не упоминай мне более об опасностях и злоумышлении
против тебя всех. Если некоторые и не верят будущему, но они ничего не
могут сказать против благ уже дарованных, например, об изначальной к тебе
Божией любви, оправдании, славе. (Бог) дарует тебе это посредством того,
что для тебя казалось прискорбным. Ты считал позорным крест, побои, узы,
а все это послужило к исправлению целой вселенной. Как ни жестоко тебе
кажется, что претерпел (Христос), но Он обратил это в свободу и спасение
всей природы; так и то, что переносишь ты, твои страданья (Бог) обыкновенно
обращает в славу тебе и похвалу. Аще Бог по нас, кто на ны? Но кто
же не против нас, спросишь ты? Против нас целая вселенная, и мучители,
и народы, и родственники, и граждане, но однако все те, которые против
нас, так далеки от возможности вредить нам, что невольно делаются для нас
виновниками венцев, ходатаями бесчисленных благ, так как Божия Премудрость
обращает все козни к нашему спасению и славе. Видишь ли, как никто не оказывается
против нас. И Иова сделало знаменитым то, что против него вооружился диавол.
Диавол воздвиг против него друзей, жену, раны, домашних и бесчисленные
другие ухищрения, однако же ничто не было против него. И это еще не велико
было для Иова, хотя само по себе и было весьма велико, а для него гораздо
важнее было то, что все кончилось в его пользу. Так как за него был Бог,
то все то, что по-видимому было против него, оказалось в его пользу. Тоже
случилось и с апостолами. Иудеи, язычники, лжебратия, правители, народы,
голод, нищета и бесчисленные бедствия восставали против них, но ничто не
было против них. Все это сделало их особенно знаменитыми, славными и достойными
похвалы пред Богом и пред людьми. Итак, пойми, что то слово, которое произнес
Павел о верных и истинно распявшихся, не мог бы сказать о себе и увенчанный
диадемою. Против последнего вооружаются многие иноплеменники, делают покушения
враги, злоумышляют телохранители, часто восстают многие из подданных, а
против верующего, строго исполняющего закон Божий, не может восстать ни
человек, ни демон и ничто другое. Если ты лишишь его имущества, то доставишь
этим награду; если худо отзовешься о нем, то своим злоречием сделаешь его
блистательнее пред Богом; если доведешь его до голода, тем большая для
него слава и большее воздаяние; а если предашь смерти, что всего, ужаснее,
тем сплетешь ему мученический венец. Что может сравниться с жизнью человека,
против которого ничто не может стоять, которому и намеревающиеся причинить
зло не менее приносят пользы, чем и сами благодетели? Потому (апостол)
говорит: аще Бог по нас, кто на ны? Потом, не довольствуясь этими
словами, представляет и здесь тот величайший признак Божией к нам любви,
к которому он всегда обращается, - именно смерть Сына. Не только, говорит,
оправдал и прославил и соделал соответственными тому образу, но и Сына
не пощадил для тебя, - потому и присовокупил слова: иже убо Своего Сына
не пощаде, но за нас всех предал есть Его, како убо не и с Ним вся нам
дарствует (ст. 32)? (Апостол) говорит с выразительностью и большой
горячностью, чтобы показать любовь Божию. Как Бог оставит нас, ради которых
не пощадил Сына Своего, но за всех нас предал Его? Пойми же, насколько
велика благость - не пощадить Своего Сына, но предать, предать за всех
ничтожных, неблагодарных, врагов, богохульников. Како убо не и с Ним
вся нам дарствует (ст. 32)? Слова эти означают следующее: если Бог
даровал нам Сына Своего и не просто даровал, но предал закланию, то, приняв
в дар Самого Владыку, почему ты еще сомневаешься во всем прочем? Имея Господа,
почему ты недоумеваешь относительно прочих даров? Кто даровал врагам более
важное, тот неужели не дарует друзьям менее важного? Кто поемлет на
избранныя Божия? (ст. 33)
3. Это сказано против утверждавших, что
вера нисколько не приносит пользы, и против сомневающихся в возможности
мгновенного изменения. И смотри, как быстро (апостол) заградил им уста,
при помощи достоинства избравшего. И не сказал: кто будет обвинять рабов
Божиих, но: избранныя Божия, потому что избрание есть знамение добродетели.
Если занимающийся объезживанием молодых коней признает их способными к
бегу, то никто не может опорочить его, и всякий, кто станет обвинять его,
становится смешным; тем более смешны те, которые обвиняют, когда Сам Бог
избирает души. Бог оправдаяй, кто осуждаяй (ст. 34)? (Апостол) не
сказал: Бог отпускает грехи, но, что гораздо важнее: Бог оправдаяй.
Если приговор судьи, и притом такого судьи, объявляет кого правым, то чего
заслуживает обвинитель? Итак, не должно бояться ни искушений, потому что
за нас Бог, Который и доказал это Своими делами, ни иудейского пустословия,
потому что Бог и избрал, и оправдал нас, а что еще удивительнее, оправдал
смертью Сына. Кто нас осудит, когда Сам Бог венчает, когда Христос за нас
закалается и не только закалается, но и после этого ходатайствует за нас?
Христос Иисус умерый, паче же и воскресый из мертвых, иже есть одесную
Бога, иже и ходатайствует о нас (ст. 34). Явившись в собственном Своем
достоинстве, Он не прекратил Своего о нас промышления, но ходатайствует
о нас и постоянно сохраняет к нам ту же самую любовь. Он не ограничился
просто закланием, но, что особенно доказывает величайшую любовь, не только
совершает все, что от Него зависело, но и умоляет об этом другого. Это
одно (апостол) и пожелал выразить словом - ходатайствует, беседуя
человеколюбиво и снисходительно, чтобы показать любовь; равным образом,
из слова - не пощаде, если принять его не в таком смысле, будет
следовать много несообразного. А чтобы ты понял, что именно это (апостол)
хочет раскрыть, он, сперва сказавши, что Христос есть одесную, потом
присовокупил: ходатайствует о нас, чем и доказал равночестие и равенство,
так что ходатайство надобно уже представлять проявлением не меньшего достоинства,
но одной только любви. Когда Он Сам есть жизнь, источник всех благ, имеет
равную с Отцем власть, воскрешает мертвых и животворит, и все прочее делает,
то как Он может нуждаться в ходатайстве для оказания нам помощи? Кто лишенных
надежды и осужденных освободил от осуждения собственною властью, сделал
праведными и сынами, возвел их на высочайшую степень чести и осуществил
на деле то, чего и ожидать было невозможно, Тот, после совершения всего
этого и после возведения естества нашего на царский престол, нуждался ли
в ходатайстве о том, что более легко? Видишь ли, как все служит доказательством,
что слово - ходатайствует (апостол) употребил лишь для того, чтобы
выразить горячность и силу любви Его к нам, так как и Сам Отец представляется
умоляющим людей о примирении с Ним: по Христе убо посольствуем, яко
Богу молящу нами (2 Кор. V, 20). Но, однако, когда Бог увещевает и
когда люди бывают от имени Христа посланниками к людям, то мы не представляем
при этом ничего унизительного для такого достоинства, но из таких выражений
заключаем только об одном, именно о силе любви. Так поступим и здесь. Потому,
если Дух ходатайствует воздыханиями неизглаголанными, если Христос умер
и ходатайствует за нас, если Отец не пощадил ради тебя Сына Своего, избрал
тебя и оправдал, то чего ты боишься, чего трепещешь, пользуясь такою любовью
и таким попечением? И (апостол), показав великое о нас промышление свыше,
со всею уже свободою продолжает речь свою и не говорит, что и вы должны
столько же любить Бога, но, как бы приведенный в восторг этим неизреченным
Промыслом, восклицает: кто ны разлучит от любве Христовой (ст. 35)?
И не сказал - Божией: так безразлично ему называть и Христа, и Бога. Скорбь
ли, или теснота, или гонение, или глад, или нагота, или беда, или меч?
Обрати внимание на мудрость блаженного Павла. Он не упомянул о том, что
ежедневно уловляет нас в плен, - о любви к деньгам, о страсти к славе,
о власти гнева, но перечисляет то, что гораздо мучительнее этого и способно
победить самую природу, указывает на то, что часто против нашей воли потрясает
крепость ума, именно говорит о скорбях и теснотах. И хотя легко перечислить
все сказанное, но каждое слово заключает в себе бесчисленные ряды искушений.
Когда (апостол) говорит о скорби, то разумеет и темницы, и узы, и доносы,
и изгнания, и все прочие бедствия, - одним словом указывает на беспредельное
море опасностей и в одном выражении открывает перед нами все человеческие
злоключения. И, несмотря на это, он отваживается на все эти бедствия. Потому
(апостол) и употребляет образ речи вопросительный, как бы нимало не сомневаясь,
что, кто так любим и находится под таким промышлением, того ничто не может
отлучить от любви.
4. Потом, чтобы ты не подумал, что эти
бедствия являются признаком оставления, (апостол) приводит слова пророка,
который за долгое время предвещал это и говорил: яко Тебе ради умерщвляеми
есмы весь день: вменихомся якоже овцы заколения (ст. 36; Псал. XLIII,
23), то есть нам определено терпеть зло от всякого. Но при столь многочисленных
и великих бедствиях, среди этих необычайных несчастий для нас служит достаточным
утешением самая причина подвигов, или правильнее сказать, не только достаточным,
но и гораздо большим, так как мы терпим это, говорит (апостол), не для
людей и не для чего-либо житейского, но для Царя всяческих. И не этим одним,
но и другими многоразличными и многоцветными венцами он опять украсил подвижников.
Так как им, как людям, невозможно подвергнуться смерти много раз, то (апостол)
доказывает, что от этого награды нисколько не уменьшаются. Хотя по природе
человеку дарован жребий умереть только однажды, но, если захотим, Бог даровал
нам возможность ежедневно подвергаться этому, по своей воле. Отсюда ясно,
что мы переселимся, имея столько венцев, сколько проживем здесь дней, или
даже число венцев будет больше, потому что в один день можно умереть и
однажды, и дважды, и много раз. Тот, кто уготован на это, всегда получает
совершенную награду. Это разумел и пророк, сказав: весь день. Апостол
же привел слова его для большего ободрения слушателей. Если жившие в Ветхом
Завете, говорит он, имевшие наградой трудов своих землю и те, что разрушается
вместе с настоящей жизнью, настолько презирали настоящую жизнь, искушения
и бедствия, то какое извинение можем иметь мы, которые и после неба, горнего
царства и неизреченных благ, пребываем в лености и не достигаем даже той
меры, какой достигали ветхозаветные? (Апостол) однако ж не сказал этого,
но, предоставив это совести слушателей, довольствуется одним свидетельством
и доказывает, что тела их суть жертва и что они не должны страшиться и
смущаться, потому что так устроил Сам Бог. (Апостол) предлагает им и другого
рода увещание. Чтобы кто-нибудь не сказал, что он просто любомудрствует
вопреки действительному опыту, он и присовокупил: вменихомся, яко овцы
заколения, означая этим то, что апостолы ежедневно подвергались смерти.
Замечаешь ли мужество и кротость? Как овцы не противятся, когда их закалают,
так и мы, говорит (Павел). Но так как человеческий разум и после стольких
примеров по своей немощи страшился множества искушений, то смотри, как
(апостол) снова восстановляет слушателя, возвышает его и возвеличивает,
говоря: но во всех сих препобеждаем за возлюбльшаго ны (ст. 37).
То и удивительно, что мы не только побеждаем, но побеждаем тем самым, посредством
чего злоумышляют на нас, и не просто побеждаем, но препобеждаем, то есть
со всею легкостью, без трудов и пота. Повсюду мы воздвигаем памятники побед
над врагами, не только тогда, когда в самом деле терпим, но даже тогда,
когда лишь подготовляем к тому душу. И весьма справедливо, потому что Бог
нам споборствует. Итак, поверь, что мы, будучи подвергаемы побоям, одолеваем
наносящих их, будучи изгоняемы, побеждаем гонителей и, умирая, поражаем
живых. Когда примешь во внимание Божию силу и любовь, то увидишь, что нет
никакого препятствия для совершения таких чудесных и необыкновенных действий
и для чрезвычайного воссияния победы. Апостолы не просто побеждали, но
со многими чудесами, так что можно было понять, что у них была брань с
злоумышляющими не против людей, но против той неодолимой силы. Смотри,
как иудеи, окружив их, недоумевают и говорят: что сотворим человекома
сима (Деян. IV, 16)? То и удивительно, что те, которые задерживают
их и требуют отчета, связывая их, подвергая избиению, недоумевали и были
в затруднении, будучи побеждены тем, кого они надеялись победить. Ни мучитель,
ни палачи, ни полчища бесов, ни сам диавол не могли победить их, но, напротив,
все они совершенно побеждены и видят, что все то, что они замышляли против
них, обращается в их же пользу. Потому и сказал (Павел): препобеждаем.
Это был новый способ победы - одолевать посредством противоположного, никогда
не быть побеждаемым и выходить на состязания, как бы имея в своей воле
окончание битвы. Известихся бо, яко ни смерть, ни живот, ни ангели,
ни начала, ни силы, ни настоящая, ни грядущая, ни высота, ни глубина, ни
ина кая тварь возможет нас разлучити от любве Божия, яже о Христе Иисусе
Господе нашем (ст. 38, 39).
5. Велико сказанное, но мы не понимаем
этого, так как не имеем настолько великой любви. Но хотя сказанное и велико,
апостол, желая показать, что оно ничто в сравнении с той любовью, какой
возлюбил Бог, о своей любви говорит после любви Божией, чтобы никто не
подумал, что он превозносит самого себя. И смысл слов его таков. К чему
говорить о настоящем и о неразлучных с этою жизнью бедствиях? Хотя бы кто-нибудь
мне указал на будущие состояния и силы, каковы жизнь и смерть, ангелы,
архангелы и все горние твари, - и этого для меня мало в сравнении с Христовой
любовью. Если бы кто стал угрожать мне будущей нескончаемой смертью, чтоб
отлучить меня от Христа, или обещал бы мне бесконечную жизнь, я не согласился
бы. Зачем же нужно говорит о земных царях и о народных правителях, и именно
о том или другом из них? И если ты мне укажешь на ангелов, на все горние
силы, на все существующее и на все будущее, то, в сравнении с любовью Христовою,
все для меня мало, - все, что находится на земле, что на небе, что под
землею, что превыше небес. Потом, так как и этого было недостаточно для
изображения сильной любви, которую (апостол) имел, он представил нечто
другое, насколько же великое, и говорит: ни ина кая тварь. Это означает
следующее: если бы существовала другая подобная тварь, как видимая, так
и постигаемая умом, и тогда ничто не отвлекло бы от той любви.
Выразился же так (апостол) не потому, чтобы
ангелы или другие небесные силы действительно отвлекали его от Христа,
- нет, - но желая представить в высшей степени ту любовь, какую имел он
ко Христу. Он любил Христа не ради принадлежащего Христу, но ради Самого
Христа, к Нему устремлял взор свой и одного страшился - отпасть от этой
любви. Отпасть от любви Христовой для него было ужаснее самой геенны, равно
как пребывать в любви вожделеннее царства. Итак, чего же можем быть достойны
мы, как скоро (апостол) в сравнении с Христовой любовью не удивлялся тому,
что на небесах, а мы предпочитаем Христу лежащее в грязи и в пыли? Он из
любви ко Христу готов был подвергнуться геенне и лишиться царства, если
бы ему предстояло то и другое, а мы не можем пренебречь и настоящей жизнью.
Неужели мы достойны даже обуви апостола, будучи так далеки от величия духа
его? Он и самое царство вменял ради Христа ни во что, а мы презираем Христа
и придаем большое значение тому, что принадлежит Христу. И хорошо было
бы, если бы мы высоко ценили хотя бы принадлежащее Христу, но теперь, оставив
и это, а также царство, которое предложено было нам, мы каждый день гоняемся
за тенями и призраком, хотя Бог, по Своему человеколюбию и величайшей кротости,
сделал то же самое, что делает чадолюбивый отец, который, видя, что частые
наставления его не нравятся его сыну, благоразумно предлагает их иным образом.
Так как мы не имеем надлежащей любви к Богу, то Он предлагает нам многое
другое, чтобы удержать нас при Себе; при всем том, мы не остаемся с Ним,
но бежим от Него к детским играм. Не таков был Павел, но как благородный,
свободный и любящий отца сын, он ищет только одного - быть вместе с Отцом,
остальному же не придает большого значения, а лучше сказать, он во многом
превосходит такого сына. Он не одинаково ценит отца и принадлежащее отцу,
но когда обращает взоры на отца, ни во что считает принадлежащее ему и
предпочел бы терпеть с ним наказания и побои, нежели веселиться вдали от
него.
6. Итак, ужаснемся мы, которые не можем
презреть денег для Бога или, лучше сказать, не можем презреть денег для
самих себя. Один Павел терпел все подлинно для Христа, - не для царства,
не для чести, но из любви ко Христу. А нас ни Христос, ни все Христово
не отвлекает от житейских занятий, но, как змеи, как ехидны или свиньи,
или как все это вместе, мы пресмыкаемся в грязи. Чем мы лучше этих животных,
когда, имея столь многие и великие примеры, все еще смотрим вниз и даже
немного не можем посмотреть на небо? Бог за тебя предал Сына, а ты не даешь
и хлеба Ему, за тебя преданному, за тебя убиенному. Отец для тебя не пощадил
Его, не пощадил, притом, истинного Своего Сына, а ты не обращаешь и внимания
на Него, когда Он томится голодом, и притом готовясь растратить Его собственность
и растратить для себя. Что может быть хуже такого беззакония? Ради тебя
предан, ради тебя умерщвлен, ради тебя странствует, терпя жажду, ты даешь
из Его же собственности, чтобы получить от этого пользу, но ты, несмотря
и на это, не даешь ничего. Не бесчувственнее ли всякого камня те, которые
при стольких побуждающих обстоятельствах остаются в такой диавольской жестокости?
Христос не ограничился только смертью и крестом, но благоизволил сделаться
нищим, странником, бесприютным, нагим, быть заключенным в темницу, терпеть
болезни, чтобы хотя этим привлечь тебя к Себе. Если ты не воздаешь Мне
за то, что Я страдал за тебя, говорит Он, то сжалься надо Мною ради нищеты.
Если не хочешь сжалиться над нищетою, тронься Моею болезнью, умилосердись
ради уз, если же и это не склоняет тебя к человеколюбию, обрати внимание
на легкость просьбы. Я не прошу ничего дорогого, но хлеба, приюта и утешительного
слова. А если и после этого остаешься жестоким, то сделайся добрее хотя
бы ради царства, ради наград, которые Я обещал тебе. Но и они не имеют
для тебя значения? Так склонись жалостью хотя бы к самому естеству, видя
Меня нагим, и вспомни о той наготе, какую Я терпел за тебя на кресте. А
если не хочешь вспомнить о ней, представь наготу, какую терплю в лице нищих.
И тогда нуждался Я для тебя, и теперь для тебя же нуждаюсь, чтобы ты, тронувшись
тем или другим, захотел оказать какое-нибудь милосердие; для тебя Я постился
и опять для тебя же терплю голод, жаждал, вися на кресте, жажду и в лице
нищих, только бы тем или другим привлечь тебя к Себе и для твоего же спасения
сделать тебя человеколюбивым. Потому, хотя ты обязан Мне воздаянием за
бесчисленные благодеяния, но Я не прошу у тебя, как у должника, а венчаю
тебя, как за дар, и за это малое дарю тебе царство. Я не говорю: избавь
Меня от нищеты или дай Мне богатство, хотя именно для тебя Я обнищал; но
прошу только хлеба, одежды, небольшого утешения в голоде. Когда нахожусь
в темнице, Я не принуждаю снять с Меня узы и вывести из темницы, но ищу
только одного, чтобы ты навестил связанного за тебя, и это принимаю за
большую милость, и за это одно дарю тебе небо. Хотя Я избавил тебя от самых
тяжких уз, но для Меня достаточно и того, если ты захочешь увидеть Меня
связанного. Конечно, Я и без этого могу увенчать тебя, однако же хочу быть
должником твоим, чтобы венец принес тебе и некоторое дерзновение. И потому,
имея возможность пропитать Сам Себя, Я хожу и прошу, стою у дверей твоих
и простираю руку. Я желаю от тебя именно получить пропитание, потому что
сильно люблю тебя, Я стремлюсь к твоей трапезе, как это и бывает у друзей,
и хвалюсь этим пред лицом целой вселенной, возвещаю о тебе постоянно во
услышание всех и показываю всем Своего кормильца. Мы, когда у кого-нибудь
питаемся, стыдимся этого и обыкновенно скрываем, но сильно нас любящий
Христос, хотя бы мы и молчали, всем рассказывает о случившемся со многими
похвалами и не стыдится сказать, что мы одели Его, когда Он был наг, накормили,
когда Он был голоден. Размыслив о всем этом, не остановимся на одних только
похвалах, но исполним слова наши на деле. Какая польза от этих рукоплесканий
и этого шума? Я требую от вас одного только - доказательства на деле, повиновения
в действительности: это моя похвала, это ваше приобретение, это блистательнее
для меня диадемы. Итак, вышедши отсюда, вы и себе, и мне приготовьте венец
руками нищих, чтобы и в настоящей жизни питаться нам доброю надеждою и,
переселившись в будущую жизнь, достигнуть бесчисленных благ, получить которые
да будет дано всем нам благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса
Христа, с Которым Отцу и Святому Духу слава, держава, честь, ныне и присно,
и во веки веков. Аминь.
|
