ПОЛНОЕ СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ
Полное собрание сочинений Св. Иоанна Златоуста в двенадцати
томах.
ТОМ ВТОРОЙ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
БЕСЕДА
о воскресении
мертвых.
ПРЕЖДЕ мы беседовали с вами
о догматах и о славе Единородного Сына Божия, заграждая уста унижающих Его достоинство
и отчуждающих Его от Родителя [1]. Сегодня
хочу заняться учением преимущественно нравственным и предложить поучение вообще
о жизни и поведении; вернее сказать, и эта беседа будет не только нравственная,
но и догматическая, так как я намерен изложить учение о воскресении. Этот предмет
многосторонен; он и в догматах служит руководством для нас, благоустрояет и жизнь
нашу, освобождает и Промысл Божий от всякого обвинения. Как неверование в него
расстраивает нашу жизнь, наполняет ее бесчисленными бедствиями и ниспровергает
все, так верование убеждает нас в бытии Промысла, располагает тщательно заботиться
о добродетели и с великою ревностью избегать порока и наполняет все спокойствием
и миром. В самом деле, кто не ожидает воскресения и не верит, что он отдаст отчет
за свои здешние дела, а думает, что все наше ограничивается настоящею жизнью и
за нею нет больше ничего, тот не будет заботиться о добродетели, — да и как он
будет заботиться, когда не ожидает никакого воздаяния за труды? — не отстанет
и от зла, не ожидая себе никакого наказания за злые дела свои; но, предавшись
постыдным страстям, впадет в пороки всякого рода. А кто убежден в будущем суде
и имеет пред очами то страшное судилище, неизбежный отчет в делах и неподкупный
приговор, тот всячески будет стараться соблюдать и целомудрие и кротость и другие
добродетели, а невоздержания и дерзости и всякого другого порока избегать; чрез
это он будет в состоянии без всякого затруднения и заградить уста обвиняющим Промысл
Божий.
В самом деле, некоторые, видя,
что люди кроткие, целомудренные и живущие по правде терпят бедность, бывают притесняемы,
подвергаются клеветам, едва имеют необходимое пропитание, часто страдают и продолжительною
болезнью, и тяжкими недугами, и не получают никакой помощи, а обманщики, нечестивцы
и преданные разным порокам изобилуют богатством, роскошествуют, одеваются в блестящие
одежды, сопровождаются огромной толпою слуг, служат предметом удивления, пользуются
властью, имеют великое дерзновение пред самим царем, — видя это, некоторые обвиняют
Промысл Божий и говорят: где же тут Промысл? Где же праведный суд? Целомудренный
и кроткий бедствует, а невоздержный и развратный благоденствует; тому удивляются,
а этого презирают; тот наслаждается великою роскошью, а этот — в бедности и крайнем
затруднении. Сомневающийся в будущей жизни замолчит и решительно ничего не скажет,
а умеющий мудрствовать о воскресении легко остановит хулу и негодующим на это
скажет: перестаньте изощрять язык свой против сотворившего вас Бога; дела наши
не ограничиваются настоящею жизнью, но мы стремимся к другой жизни, гораздо более
продолжительной, или — лучше — не имеющей конца; и там этот бедняк, живущий добродетельно,
непременно получит воздаяние за труды свои, а развратник и обманщик подвергнутся
наказанию за свое нечестие и неправедные удовольствия. Итак, не будем судить о
Промысле Божием только по настоящему, а станем судить и по будущему. Настоящая
жизнь есть борьба, подвиг, поприще, а будущая — воздаяние, венец, награда. Как
ратоборцу в борьбе нужно сражаться в поту, в пыли, в зное, в трудах и страданиях,
так и праведнику здесь нужно много терпеть и все переносить великодушно, если
он хочет получить там светлые венцы. А если кого смущает благоденствие нечестивых,
тот пусть еще представит, что, как разбойники, и расхитители гробниц, и человекоубийцы,
и морские пираты, прежде, нежели они попадут в судилище, наслаждаются изобилием,
приобретая свое благополучие чужими несчастиями, собирая неправедное богатство
и всякий день пьянствуя, когда же подвергнутся приговору судии, то за все это
получают наказание, — так и те, которые покупают блудниц, устрояют сибаритские
пиршества, гордо поднимают брови, величаются на торжище и притесняют бедных; и
они в то время, когда придет Единородный Сын Божий с ангелами Своими, сядет на
престоле и поставит пред Собою всю вселенную, будучи приведены нагими и без всякой
пышности, не имея ни в ком ни защитника, ни покровителя, без всякой пощады будут
ввержены в огненные реки. Посему не ублажай их за здешние их наслаждения, но плачь
о предстоящем им наказании, равно и праведного не называй несчастным за здешнюю
его бедность, но ублажай за будущее богатство благ, и вкорени в душе своей учение
о воскресении, дабы тебе, если ты благочестив и подвергаешься искушениям, сделаться
более терпеливым, почерпая более ревности в надеждах на будущее, а если — нечестив,
отступить от нечестия, соблюдая себя целомудреннейшим по страху будущего наказания.
2. Поэтому и Павел непрестанно
повторяет нам учение о воскресении, как и сегодня вы слышали такие слова его:
вемы бо, яко аще земная наша храмина тела разорится, храмину от Бога имамы,
нерукотворенну, вечну на небесех (2 Кор. V, 1). Впрочем обратимся к тому,
что сказано выше, и посмотрим, как он перешел к учению о воскресении. Не спроста
и не случайно выдвигает он постоянно это учение, а с намерением научить будущему
и вместе с тем желая укрепить подвижников благочестия. Ныне, правда, по благодати
Божией, мы наслаждаемся полным миром, так как и цари живут в благочестии, и начальники
узнали истину, и простолюдины и города и народы, освободившись от заблуждения,
все покланяются Христу; но тогда, в начале проповеди, когда семена благочестия
только что посеявались, была война сильная, разнородная. На верных восставали
и начальники, и цари, и домашние, и родные, и все; даже вопреки самой природы
велась эта война, часто отец предавал сына, мать — дочь, господин — раба. И не
только одни города, не только страны, а часто и дома восставали друг на друга,
и тогдашнее смятение было тяжелее всякой междоусобной войны, так как и имущество
расхищалось, и свобода отнималась, и самой жизни грозила опасность, и не потому,
что нападали и притесняли варвары, а потому, что сами те, которые считались повелителями
и начальниками, были настроены к подчиненным хуже всяких неприятелей. И Павел,
указывая на это, говорил: мног подвиг подъясте страданий, ово убо поношенми
и скорбми позор бывше, ово же общницы бывше живущым тако, ибо узам моим спострадасте,
и разграбление имений ваших с радостию приясте (Евр. X, 32—34). И галатам
он говорит: толика пострадасте туне; аще точию и туне (III, 4); и фессалоникийцам
и филиппийцам, и всем вообще, кому посылает письма, он свидетельствует о многом
подобном. И не то только было тяжело, что отвне была воздвигаема жестокая и постоянная
война, но и то, что между самими верующими возникали некоторые соблазны, споры,
состязания, несогласия; выражая это самое, Павел говорил: внеуду брани, внутрьуду
боязни (2 Кор. VII, 5). И эта война была гораздо тяжелее внешней и для учеников,
и для учителей. Поэтому-то и Павел не так боялся козней врагов, как внутренних
падений и преступлений между своими. Так, когда впал в блуд некто у коринфян,
— он проводил все время в сетовании о преступнике, терзаясь сердцем и горько рыдая.
Было еще и третье обстоятельство,
которое не меньше вышесказанных тяготило верующих, именно — самое свойство дела,
требовавшего многих усилий и трудов. Не легок, в самом деле, и не удобен был путь,
по которому вели их апостолы, но трудный и неудобопроходимый, для которого нужна
душа любомудрая, неусыпная и во всех отношениях безукоризненная. Поэтому и Христос
назвал этот путь узким и тесным. Им нельзя было жить без страха, как язычникам,
в делах постыдных, пьянстве, объедении, роскоши и пышности, им нужно было и обуздывать
гнев, и укрощать непристойные пожелания, и презирать богатство, и пренебрегать
славою, и быть выше зависти и клеветы. А каких трудов требуют такие подвиги, это
знают те, которые ежедневно борются со страстями. Что, скажи мне, свирепее нечистой
похоти, которая, подобно бешеному псу, непрестанно бросается на нас, всякий день
беспокоит нас и требует души, постоянно бодрствующей? Что мучительнее гнева? Приятно
отмстить обидевшему, но это не позволялось. И что я говорю: не позволялось мстить
обидевшему? Должно было благодетельствовать обижающим, благословлять злословящих,
не произносить даже ни одного оскорбительного слова. Целомудрие же требовалось
обнаруживать не в делах только, но и в самых помышлениях; нужно было удерживаться
не только от нечистого дела, но и от (нечистого) взгляда, и даже не взирать с
услаждением на лица благообразных женщин, так как и за такой взгляд можно подвергнуться
крайнему наказанию. Так велика была война отвне, велик страх внутри, много трудов
в совершении дел добродетельных. К этому присоединилось и четвертое обстоятельство
— неопытность тех, которые имели подвизаться столь великим подвигом. Апостолы
приняли таких людей, которые не наследовали от предков благочестие, но были воспитаны
в неге, роскоши, пьянстве, распутстве и невоздержании. А это не мало затрудняло
подвиги, то есть, что они не издревле и не от предков научились такому любомудрию,
а только теперь приступили к этим подвигам.
3. Итак, когда подвижникам представлялось
столько затруднений, апостол, желая ободрить их в труде, часто говорил о воскресении.
И не этим только он увещевает и укрепляет ратоборцев, но и повествованием о собственных
страданиях. Поэтому, прежде чем завести речь о воскресении, он излагает свои страдания,
говоря так: во всем скорбяще, но не стужающе си: не чаеми, но не отчаяваеми:
гоними, но не оставляеми: низлагаеми, но ни погибающе (2 Кор. IV, 8, 9), указывая
этим на ежедневные смерти, т. е. что подвижники были как бы живыми мертвецами,
ежедневно предаваемыми на смерть. Внушив им это, он потом ведет речь о воскресении.
Ибо веруем, говорит, яко воздвигий Господа нашего Иисуса Христа, и нас
со Иисусом воздвигнет и предпоставит с вами: темже не стужаем си (ст. 14,
16), имея величайшим утешением в подвигах надежду на будущие блага. И не сказал
им: посему не стужайте; но что? Темже не стужаем си, — выражая, что и сам
он непрестанно в подвигах. На олимпийских состязаниях ратоборец подвизается внутри,
распорядитель же, сидя вдали, подает помощь словами, и настолько лишь помогает
ратоборцу, насколько может кричать и восклицать; а подойти ближе и подать помощь
руками не позволяет ему никакой закон. А в подвигах благочестия бывает не так;
но здесь один и тот же бывает и распорядителем борьбы и вместе ратоборцем. Поэтому
он сидит не вне поприща, но вступает в самые состязания и укрепляет тех, которые
борются вместе с ним, говоря: темже не стужаем си. Не сказал: темже
не стужаю, но: темже не стужаем, желая ободрить их похвалами. Но
аще и внешний наш человек тлеет, обаче внутренний обновляется по вся дни (ст.
16). Посмотри на мудрость апостольскую: сперва он ободрил их самыми страданиями
их, сказав: во всем скорбяще, но не стужающе си; ободрил и воскресением
Иисуса, сказав: воздвигий Иисуса и нас воздвигнет.
Потом употребляет и другой способ
утешения. Так как многие из людей, малодушные, слабые и жалкие, хотя и верят в
воскресение, но обращают на него мало внимания, за отдаленностью времени, колеблются
и падают, то он прежде воскресения указывает им на другую награду и воздаяние.
В чем же именно это последнее? Аще и внешний наш человек тлеет, обаче внутренний
обновляется по вся дни. Внешним человеком называет он тело, внутренним человеком
именует душу. Смысл слов его следующий: еще прежде воскресения и наслаждения будущею
славою, мы уже получаем не малое воздаяние за труды в том, что от самых скорбей
душа наша обновляется, становится более мудрою и благоговейною, приобретает большее
терпение, становится твердейшею и сильнейшею. Как те, которые совершают телесные
подвиги, еще прежде венцов и наград получают великую награду в самом упражнении
и борьбе, делая чрез упражнение свои тела более здоровыми и крепкими и избегая
всякой болезни, так точно и в подвигах добродетели, еще прежде, чем отверзется
небо, прежде чем придет Сын Божий, прежде чем мы получим воздаяние, великую награду
мы получаем от них уже в том, что душа наша становится более любомудрою. Как те,
которые много плавали по морям, испытали множество волнений, боролись с многими
зверями, выдержали много бурь, еще прежде выгод самой торговли получают не малую
пользу от такого продолжительного путешествия в том, что приобретают смелость
и отважность на море, и бесстрашно и с удовольствием совершают морские странствования,
— так точно и в настоящей жизни тот, кто перенес много скорбей для Христа, кто
потерпел много бедствий, еще прежде царства небесного получает великое воздаяние
в том, что приобретает уже дерзновение пред Богом и делает душу свою более возвышенною,
так что наконец посмеевается над всеми бедствиями.
А чтобы сказанное стало очевиднее,
я хочу пояснить это на примере. Сам именно Павел, испытавший множество бедствий,
не малое получал воздаяние уже и в том, что посмевался над мучителями, противостоял
неистовому народу, презирал всякое мучение, оставался непреклонным и пред зверями,
и пред железом, и пред морями, и пред пропастями, и пред возмущениями, и пред
кознями, и пред всеми бедствиями; а с этим что может сравниться? В самом деле,
человека неопытного и не переносившего никакой беды обыкновенно смущают и маловажные
дела, или — лучше — не только самые дела, но и одно лишь ожидание их; что я говорю:
одно ожидание? — даже тени пугают и устрашают такого человека. Напротив, кто приступает
к подвигам, испытав все и претерпев бесчисленные бедствия, тот бывает выше всех
их и посмеивается над угрожающими, как над каркающими воронами. Не мал этот венец,
не маловажна эта награда, когда ничто человеческое не может опечалить его, когда
страшное для других делается для него не стоящим внимания, когда над тем, чего
другие страшатся и трепещут, он может посмеиваться, силою своего терпения достигнув
любомудрия сил ангельских. Подлинно, если мы ублажаем тело, которое может без
боли переносить и холод, и зной, и голод, и недостаток, и путешествие, и другие
труды, то гораздо больше должно ублажать душу, которая может мужественно и неустрашимо
переносить все удары бедствий, и во всех обстоятельствах сохранять свой ум свободным
от рабства. Такой человек царственнее самих царей, потому что царю могут много
вредить своими замыслами и злодеяниями и оруженосцы, и друзья, и враги, а тому,
у кого такая душа, как я теперь сказал, не может повредить ни царь, ни оруженосец,
ни слуга, ни друг, ни враг, ни сам дьявол: да и как это было бы возможно, когда
он научился не признавать бедствием ничего, что другими считается бедствием?
4. Таков был блаженный Павел;
поэтому он и говорил: кто ны разлучит от любве Христовой; скорбь ли,
или теснота, или гонение, или глад, или нагота, или беда, или меч; якоже есть
писано: яко Тебе ради умерщвляеми есмы весь день, вменихомся якоже овцы заколения:
но во всех сих препобеждаем за возлюблшаго ны (Рим. VIII, 35—37). То же самое
выразил он и там, сказав: аще внешний наш человек тлеет, обаче внутренний обновляется
по вся дни (2 Кор. IV, 16). Слабее, — как бы так говорит он, — становится
тело, но душа делается сильнее и крепче и более окрыляется. Подобно тому, как
воин, носящий тяжелое оружие, как бы он ни был мужествен и храбр, не может быть
страшен для неприятелей, потому что тяжесть оружия препятствует быстроте ног и
воинской ловкости, а если возьмет оружие легкое и удобоносимое, то налетает на
противников, подобно птице, так и тот, кто не утучняет своей плоти ни пьянством,
ни негою, ни роскошью, но постами, молитвами и великим терпением в скорбях делает
ее более легкою и тонкою, как птица, несущаяся сверху, с великою стремительностью
нападает на полки бесов, легко низлагает супротивные силы и покоряет их себе.
Так и Павел, приняв много побоев, попав в темницу и быв закован в колоду, имел
тело уже изнуренное трудами, но душу крепкую и сильную, и столь силен был в узах,
что одним голосом потряс основания темницы, свободного от уз темничного стража
привел узником к ногам своим и отверз запертые двери. Итак, Павел доставил нам
не малое утешение еще прежде воскресения тем, что от искушений мы делаемся лучше
и любомудреннее. Поэтому он и говорит: скорбь терпение соделовает, терпение
же искусство, искусство же упование, упование же не посрамит (Рим. V, 3—5).
И другой некто говорит: муж неискушенный неискусен, а неопытный не имеет никакой
цены (Сирах. XXXIV, 10). Таким образом от скорби мы получаем не мало пользы еще
прежде воскресения тем, что душа наша становится испытаннее, мудрее и разумнее,
и избавляется от всякой робости. Посему он и говорит: аще и внешний наш человек
тлеет, обаче внутренний обновляется по вся дни. Как, скажи, он обновляется?
Так, что изгоняется всякое малодушие, подавляются непристойные пожелания, сребролюбие,
тщеславие, истребляются и прочие все вообще растленные помыслы. Как душа, преданная
бездействию и беспечности, легко овладевается этими страстями, так душа, непрестанно
занятая подвигами благочестия, не имеет даже и досуга подумать когда-нибудь о
них, потому что заботливость о подвигах отвлекает ее от всех страстей. Посему
он и сказал: обновляется по вся дни. Потом, желая еще утешить души, скорбящие
среди приключающихся бедствий и не умеющие любомудрствовать, он ободряет их надеждою
на будущее, говоря так: еже бо ныне легкое печали по преумножению в преспеяние
тяготу вечную славы соделовает нам, не смотряющым нам видимых, но невидимых: видимая
бо временна, невидимая же вечна (2 Кор. IV, 17, 18). Смысл слов его следующий:
скорбь много пользы приносит нам и здесь, делая нашу душу более разумною и любомудрою,
но после она доставит нам и бесчисленные блага в будущем, блага не равноценные
трудам, но далеко превосходящие подвиги и в количестве и в качестве. Объясняя,
говорю, то и другое, Павел делает сравнение важности опасностей с важностью наград,
и кратковременному противополагает вечное, легкому — тяжелое, скорби — славу.
Скорбь, говорит, временна и легка, а успокоение, — впрочем он не сказал: успокоение,
а слава, что гораздо больше успокоения, — вечно, постоянно и велико. Тяготою
же здесь он выразил не обременительность и трудность, а многоценность и важность,
по обычаю тех многих, которые обыкновенно называют многоценное и веским. Итак,
когда он говорит: тяготу славы, он разумеет великость славы. Не о том только
думай, — как бы так говорит он, — что тебя мучат и преследуют, но и о венцах и
наградах, которые гораздо больше и блистательнее настоящих благ, и не имеют ни
конца, ни предела. Но эти блага, скажешь, на опыте, а те в надежде; эти явны,
а те не видны, отдаленны и высоки. Но хотя они и не видны, однако явственнее видимых.
Что я говорю: явственнее? — их ты можешь видеть лучше, нежели эти; потому что
эти проходят, а те всегда пребывают. Поэтому он и присовокупил: не смотряющым
нам видимых, но невидимых: видимая бо временна, невидимая же вечна.
5. Если же ты скажешь: как могу
я взирать на невидимое и не взирать на видимое? — то я постараюсь привести тебя
к вере в это посредством дел житейских. И тленными вещами, находящимися в мире,
не скоро стал бы заниматься кто-нибудь, если бы прежде видимого не взирал на невидимое.
Например: торговец переносит много бурь, волнений, кораблекрушений и разных затруднений,
но становится богатым после бурь, когда сложит товары и долго будет производить
торговлю. Таким образом бури прежде, а товары после; моря и волны уже являются
ему, когда он выходит из пристани, а прибыли еще не видно, — она еще пока в надежде.
И однако, если бы он наперед не видел этой неявной и неприсущей, находящейся не
в руках, а только в надежде, прибыли, то не дотронулся бы и до (этого) присущего
и видимого. Так и земледелец запрягает волов, влачит плуг, проводит глубокую борозду,
бросает семена, тратит все, что имеет, переносит и мороз, и иней, и дожди, и много
других неприятностей, а после этого труда ожидает увидеть богатую жатву и полное
хлеба гумно. Видишь ли, как и здесь наперед труд, а потом награда, и притом награда
неизвестна, а труд известен и очевиден, та еще в надежде, а этот на опыте? Однако
и он, если бы наперед не смотрел на неизвестную, неявную и невидимую телесными
глазами награду, то не только не запрягал бы волов, не влачил плуга, не бросал
семян, но и не вышел бы никогда из дома для такой работы. Итак, не безрассудно
ли — в делах житейских прежде явного смотреть на неявное, прежде наград переносить
труды, прежде терпеть все неудобства, а потом ожидать от того пользы, и побуждаясь
надеждою на невидимое приниматься за видимое, а в делах Божиих колебаться и недоумевать,
требовать воздаяний прежде трудов, являться малодушнее и земледельцев и мореплавателей?
И не потому только мы оказываемся хуже их, что не доверяем будущему, но не меньше
того и по другой причине. Почему же именно? Потому, что те, даже вовсе не имея
уверенности в благополучном окончании своих дел, не оставляют трудов, а ты, имея
достоверного поручителя за венцы, не смотря даже и на это, не подражаешь их терпению.
В самом деле, земледелец, посеяв семена, обработав землю и увидев богатые нивы,
часто теряет плоды трудов своих от града, или от зловредной росы, или от саранчи,
или от какой-нибудь другой подобной беды, и после многих усилий возвращается домой
с пустыми руками. Также и торговец, проплыв широкое море с наполненным товарами
судном, часто при самом входе в пристань, подвергшись нападению ветров, ударяется
о какую-нибудь скалу, едва спасши лишь тело, нагим выходит (на берег). И вообще
во всех житейских делах при конце нередко случается много подобных бедствий. А
в твоих подвигах этого не бывает; но кто подвизался, кто сеял благочестие и перенес
много трудов, тот непременно достигает конца, потому что награды за эти труды
Бог вверил не переменчивости воздуха и не стремлению ветров, а положил их на небесах,
в недоступных сокровищницах. Посему и Павел сказал: скорбь терпение соделовает,
терпение же искусство, искусство же упование, упование же не посрамит (Рим.
V, 3—5). Итак, не говори, что будущее не явно, потому что если ты захочешь тщательно
исследовать, то оно гораздо виднее того, что в руках. Это самое и показывает нам
Павел, когда называет одни блага вечными, а другие временными, под временностию
разумея тленность их. И в самом деле, они лишь только явятся, как и улетают; лишь
только придут, как и убегают; смены их быстры, обладание ими неверно. Это случается
(как вы можете видеть) и с богатством, и славой, и властью, и благообразием тел,
и силой, и вообще со всем житейским. Поэтому и пророк, обличая роскошествующих
и неистово пристрастившихся к богатству и всем другим пустым вещам, говорит: аки
стояща мнеша сия, и не яко бежаща (Амос. VI, 5); как нельзя удержать тень,
так и житейские предметы, — одни из них разрушаются при смерти, а другие еще прежде
смерти уплывают быстрее всякого потока. Будущее же не таково; оно не знает перемены,
не допускает переворота, не испытывает старости, не терпит никакого изменения,
но постоянно цветет и пребывает в одном и том же благолепии. Таким образом, если
надобно назвать что-нибудь неявным, неизвестным и неверным, то следует назвать
так блага настоящие, которые не остаются у приобретших их, но сменяют владельцев
и каждый день переходят от одного к другому, а от другого к третьему. Объяснив
нам все это и потому настоящее назвав временным, а будущее вечным, Павел начинает
речь о воскресении и говорит так: вемы бо, яко аще земная наша храмина тела
разорится, храмину от Бога имамы, нерукотворену, вечну на небесех (2 Кор.
V, 1).
6. Посмотри опять и здесь, какие
точные он употребляет выражения, самыми названиями обнаруживая силу мыслей. В
самом деле, не спроста назвал он тело обиталищем души, но указывает нам на временность
настоящей жизни и объявляет о перемене на лучшее, как бы так говоря: зачем ты
воздыхаешь и плачешь, возлюбленный, что тебя бьют, гонят и заключают в темницу?
Зачем ты оплакиваешь эти частные бедствия, когда тебе надобно подвергнуться всецелому
разрушению тела, или — лучше — не просто тела, но тления, находящегося в теле?
А чтобы доказать, что эти частные бедствия не только не должны печалить нас, но
еще радовать, он заявляет, что всеобще и последнее разрушение составляет для нас
предмет желаний, называя так разрушение чрез смерть. И далее: ибо в сем
теле воздыхаем, в жилище наше небесное облещися желающе (2 Кор. V, 2).
Двумя словами: храмина тела — он или называет самое тело, или под храминою
тела разумеет дома, в которых мы обитаем, города, внешний вид настоящей жизни.
И не просто сказал: вем, но: вемы, ссылаясь и на ведение слушателей;
я беседую, как бы так говорит он, не о сомнительных и неизвестных предметах, но
о том, что вы уже приняли верою, уверовав в воскресение Господа. Посему мы и называем
тела умерших храминами. Посмотри еще, какое точное он употребил выражение; не
сказал: истребится и уничтожится, но: разорится, показывая, что оно — тело
разрушается, чтобы восстать более блистательным и светлым. Затем подобно тому
как он сравнивал труды с наградами по качеству, продолжительности и количеству,
так точно поступает он и здесь, называя разрушающееся тело обиталищем,
а восстающее жилищем, и не просто жилищем, но вечным, и не просто
вечным, но небесным, показывая превосходство его и по продолжительности
и по месту; то земное, а это небесное; то временное, а это вечное. Теперь мы,
по немощи плотской, имеем нужду и в теле и в жилище; а тогда одно и то же будет
и телом и жилищем, не имея нужды ни в кровле, ни в каких-нибудь покровах, потому
что для него нетление будет достаточно вместо всего. Далее, показывая превосходство
соблюдаемых для нас благ, он говорит: ибо в теле сем воздыхаем (2 Кор.
V, 4). Не сказал: воздыхаю, но обобщает эту мысль. Ибо в сем, говорит,
воздыхаем, желая привлечь и слушателей к своему любомудрию и сделать их
общниками своего суждения. Ибо в сем воздыхаем, в жилище наше небесное пооблещися
желающе. Не сказал просто: облещися, но дополнил: пооблещися,
и прибавил: аще точию и облекшеся не нази обрящемся (2 Кор. V, 3). Эти
слова кажутся неясными; но они становятся ясными из следующего за ними прибавления:
ибо сущии в теле сем воздыхаем отягчаеми: понеже не хощем совлещися, но пооблещися.
Видишь, как он не забывает своих слов, и не называет этого тела жилищем, но опять
— обиталищем: понеже не хощем совлещися, но пооблещися? Здесь он наносит
смертельный удар тем, которые унижают телесное естество и порицают нашу плоть.
Когда он сказал, мы воздыхаем и не желаем совлещися, то, чтобы ты
не подумал, будто он убегает от тела, как от зла, причины нечестия, врага и неприятеля,
послушай, как он предостерегает от этого мнения, во-первых, словами: воздыхаем,
в жилище наше небесное облещися желающе, потому что облекающийся надевает
на действительное еще нечто другое; потом словами: воздыхаем отягчаеми, понеже
не хощем совлещися, но пооблещися желающе. Смысл слов его следующий: Не плоть,
как бы так говорит он, хотим сложить с себя, а тление; не тело, а смерть. Иное
— тело и иное — смерть; иное — тело и иное тление; ни тело — не тление; ни тление
— не тело; тело, правда, тленно, однако тело не есть тление; тело смертно, тем
не менее тело не есть смерть; но тело было делом Божиим, а тление и смерть введены
грехом. Итак, я хочу, говорит, снять с себя чуждое, не свое; а чуждое — не тело,
но тление; поэтому он и говорит: понеже не хощем совлещися, то есть, тела,
но пооблещися в теле нетлением. Тело есть среднее между тлением и нетлением.
Оно снимает с себя тление и облекается в нетление; свергает с себя то, что получило
от греха, и приобретает то, что даровала благодать Божия. И чтобы ты убедился,
что он относит слово: совлещися не к телу, а к тлению и смерти, выслушай
прибавленное непосредственно вслед за тем. Сказав: не хощем совлещися, но пооблещися,
он не сказал: да пожерто будет тело безтелесностию, но что? — да пожерто
будет мертвенное животом, то есть, чтобы оно уничтожилось, чтобы оно истребилось,
так что, следовательно, он говорит об истреблении не тела, но смерти и тления.
Грядущая жизнь уничтожает и истребляет не тело, а приставшее к нему тление и смерть.
Итак, воздыхание бывает не ради тела, но ради присущего ему тления. Тело и на
самом деле тягостно, обременительно и грубо, не по собственному естеству, а от
приставшей к нему позднее смертности; само же тело не есть тленно, но нетленно.
Его благородство таково, что и в самом тлении оно показывает свое достоинство.
Тень, например, апостолов прогоняла бестелесные силы; их прах и пепел побеждал
бесов; и одежды, находившиеся на их телах, уничтожали болезни и возвращали здоровье.
7. Не говори мне о мокроте,
желчи, поте, нечистоте и о прочем, на что указывают порицающие тело, потому что
это принадлежало не естеству тела, а прившедшей после тленности. Если ты хочешь
убедиться в достоинстве, то вникни в расположение всех частей его, их внешний
вид, действия и взаимное согласие, и ты увидишь, что отношение этих членов друг
к другу правильнее, чем в любом городе, который управляется хорошими законами
и где все граждане — люди мудрые. Если же ты, оставив это без внимания, станешь
указывать только на его тленность и смертность, то и здесь мы не затруднимся представить
оправдание. Что отсюда не только не происходит никакого вреда, но и великая польза
для рода человеческого, очевидно из следующего: все святые, находясь в этом теле,
явили ангельскую жизнь, и не было от него для них никакого вреда на пути добродетели;
а склонные к нечестию в тленности тела имели не малое препятствие к продолжению
своего беззакония. Уж если многие из людей, быв облечены в это тленное и страстное
тело, возмечтали о своем равенстве с Богом и для приобретения себе такой славы
делали много усилий, то, если бы они не имели страстного и тленного тела, обличителя
их слабости, кого из неразумных не обольстили бы они? Итак, когда тело является
препятствием и нечестию, которое есть последний предел зла, и святым доставляет
повод оказывать душевное мужество, то какое извинение могут иметь те, которые
его порицают и злословят? И не только это мы можем сказать о нем, но и то еще,
что оно содействует нам в богопознании. Если в самом веке невидимая Его от
создания мира творенми помышляема видима суть (Рим. I, 20), и вера от слуха
(Рим. X, 17), то очевидно, что душа посредством глаз и ушей руководится к познанию
создавшего ее Бога. Поэтому-то самому и Павел любит его и восклицает, говоря,
что не хощем совлещися его, но пооблещися с ним в бессмертие (2
Кор. V, 4).
И не говори мне: как тело может
опять восстать и сделаться нетленным? Когда действует сила Божия, то как
не должно иметь места. Но что я говорю о Боге? Он устроил, что сам ты совершаешь
воскресение, то в семенах, то в искусствах, то в металлических веществах. Так
семена, если наперед не умрут, не сгниют и не истлеют, то не произращают колоса.
Таким образом как там, смотря на гниющее и разлагающееся зерно, ты не сомневаешься
в его восстании, но считаешь это яснейшим для себя доказательством, — потому что
если бы оно не сделалось гниющим и тлеющим, то никогда не восстало бы, — так рассуждай
и о своем теле: когда видишь тление, тогда особенно и любомудрствуй о воскресении.
Смерть, действительно, есть не что иное, как совершенное уничтожение тления, потому
что смерть разрушает не просто тело, но тленность его. Тоже можно видеть и на
металлических веществах. Опытные в этих делах берут золотоносную землю и, бросив
ее в горнило, вырабатывают золото; также из смеси песку и других веществ делают
чистое стекло. Теперь, скажи мне, неужели благодать Божия не в состоянии будет
сделать того, что делает сила огня? Кто из имеющих сколько-нибудь ума может сказать
это? Помысли, как Бог сотворил тебя вначале, и не сомневайся в воскресении. Не
землю ли Он взял тогда и образовал? Что труднее, — сотворить ли из земли плоть,
жилы, кожу, кости, нервы, вены, артерии, органические и простые тела, глаза, уши,
ноздри, ноги, руки, и каждому из этих членов сообщить и особенную и общую деятельность,
или подвергшееся тлению сделать бессмертным? Не видишь ли, как земля однообразна,
а тело разнородно и многообразно и по действиям, и по цвету, и по сложению, и
по свойствам, и по всему другому? Как же, скажи мне, ты сомневаешься в будущем?
Но какая нужда говорить о телах? Как, скажи мне, Бог сотворил бесчисленные силы
и сонмы ангелов, архангелов и высшие чины их? Я не в состоянии указать иного способа
кроме того, что для Него достаточно было только захотеть. Неужели же сотворивший
столько бестелесных воинств не может опять обновить истлевшее тело человеческое
и даровать ему высшее достоинство? Кто так безрассуден, чтобы сомневаться в этом
и отвергать воскресение? Подлинно, если не воскреснет тело, то не воскреснет человек,
потому что человек есть не только душа, но душа и тело. Поэтому, если воскреснет
только душа, то существо воскреснет на половину, а не всецело; притом же в отношении
к душе собственно нельзя и говорить о воскресении, так как воскресение свойственно
умершему и разложившемуся, а разлагается не душа, но тело. Что же значит изречение:
аще точию и облекшеся, не нази обрящемся (2 Кор. V, 3)? Здесь предлагается
нам великая и неизреченная тайна. Какая же именно? Та, о которой апостол говорит
в послании к Коринфянам: вси воскреснем, каждый же во своем чине (1 Кор.
XV, 22, 23). Что же значат эти слова? То, что и эллин, и иудей, и еретик, и всякий
человек, пришедший в этот мир, воскреснет в тот день. Указывая на это самое, он
говорил: вси бо не успнем, вси же изменимся, вскоре, во мгновении ока, в последней
трубе (Кор. XV, 51, 52).
8. Так как воскресение будет
для всех вообще, для благочестивых и нечестивых, злых и добрых людей, то чтобы
в виду этого ты не подумал, будто произойдет несправедливый суд, и не сказал себе:
что это такое: воскресну я, с усердием столько трудившийся и бедствовавший, воскреснет
также и язычник, и нечествовавший, и покланявшийся идолам и не знавший Христа,
и насладится такою же честью? — дабы ты, говоря это, не смущался, то послушай,
что изрекает апостол: аще точию и облекшеся, не нази обрящемся (2 Кор.
V, 3). Но как, скажешь, можно облекшемуся в нетление и бессмертие оказаться нагим?
Как? Когда мы будем чужды славы и лишимся дерзновения пред Богом. Тела грешников
действительно восстанут нетленными и бессмертными; но эта честь будет для них
средством к наказанию и мучению: они восстанут нетленными для того, чтобы постоянно
гореть, потому что, если тот огонь неугасим, то для него нужны и тела, никогда
не уничтожаемые. Поэтому он говорит: аще точию и облекшеся, не нази обрящемся.
Не то только, на самом деле, желательно, чтобы мы воскресли и облеклись в бессмертие,
но чтобы, воскресши и облекшись в бессмертие, не явились лишенными славы и дерзновения
пред Богом, чтобы нас не предали огню. Поэтому он и говорит: аще точию и облекшеся,
не нази обрящемся. Далее, желая сделать учение о воскресении достовернейшим
и сказав, что пожерто будет мертвенное животом, он присовокупил: сотворивый
же нас в сие истое Бог (2 Кор. V, 4, 5). Смысл слов его следующий: вначале
Бог сотворил человека не для того, чтобы он погиб, но чтобы шествовал к нетлению,
так что и тогда, когда Он допустил смерть, допустил ее с тою мыслью, чтобы ты
вразумлялся этим наказанием и, сделавшись лучшим, мог опять достигать бессмертия.
Такова была воля и мысль Божия издревле и от начала, и с таким определением Он
создал первого человека; это показал Он нам тотчас в самом начале. В самом деле,
если бы ОН не хотел вначале открыть нам дверей воскресения, то не попустил бы
Авелю, украшавшемуся всеми добродетелями и бывшему любезным Ему, претерпеть то,
что он претерпел; теперь же, показывая нам, что мы идем к другой жизни и существует
некоторый другой век праведных, в котором приготовлены награды и венцы, Он попустил
первому праведнику отойти отсюда, не получив здесь наград за труды свои, чтобы
он страданиями своими взывал и говорил всем, что после здешней жизни есть некоторое
воздаяние, награда и возмездие. Потому Он и Еноха преселил и Илию восхитил, чтобы
внушить нам учение о воскресении. Таким образом для удостоверения в этом достаточно
могущества Творца; но если кто-нибудь из немощнейших желает получить другое доказательство
и залог будущего воскресения, то и это Бог даровал с великою щедростью, ниспослав
в великом изобилии благодать Духа. Поэтому и Павел, подтвердив учение о воскресении
Христовым воскресением и тем, что Виновник его Бог, присовокупил следующее изречение:
и даде нам обручение (залог), не денег, не золота и серебра, но обручение
Духа (2 Кор. V, 5); а залог есть часть всего и ручательство за все. Как в
договорах тот, кто получил залог, не сомневается и уверен во всем прочем, так
и ты, получив залог, то есть, дары Духа, уже не сомневайся в уготованных благах.
Если ты воскрешаешь мертвых, исцеляешь слепых, изгоняешь бесов, очищаешь прокаженных,
врачуешь болезни, разрушаешь смерть, можешь совершать столь много и таких дел
в слабом и смертном теле, то как получишь ты прощение, сомневаясь в воскресении?
Если теперь, когда еще не настало время воздаяния, но еще продолжаются подвиги,
Бог наградил нас такими венцами, то представь, какие блага даст Он тебе во время
воздаяния. Если же кто-нибудь скажет: мы не видим теперь таких знамений и не имеем
такой силы, то я замечу, что нет никакого различия, теперь ли, или прежде совершалось
это. А что это совершаемо было прежде — при апостолах, о том свидетельствуют церкви
по всей вселенной, народы, города и племена, притекшие к простым людям и рыбарям.
Не покорили бы, в самом деле, вселенной люди неученые, бедные, неимущие и уничиженные,
если бы они не имели помощи в знамениях. Впрочем, и ты не остался чуждым благодати
Духа, но еще и ныне много знамений этого дара, которые гораздо важнее и удивительнее
даже вышеисчисленных, потому что не одно и то же — воскресить умершее тело, или
избавить от погибели душу умерщвленную грехами, что совершается чрез крещение;
не одно и то же — отогнать болезни плоти, или сложить бремя грехов; не одно и
то же — исправить поврежденный глаз, или озарить светом помраченную душу. Так,
если бы не было залога Духа и ныне, то не существовало бы крещения, не было бы
ни отпущения грехов, ни оправдания и освящения, не получали бы мы усыновления,
не были бы причастниками таинств, — потому что без благодати Духа не могло бы
быть таинственного тела и крови; не имели бы мы и священников, потому что без
Его наития не может быть рукоположений. Можно было бы указать и много других знамений
благодати Духа. Таким образом и ты имеешь залог Духа, слагаешь мертвенность души
и неправость помыслов и оставляешь нечистую жизнь. Не будем же сомневаться в будущем,
получив такие залоги; всесторонне усвоив учение о воскресении, покажем и жизнь,
достойную этого учения, чтобы достигнуть неизменяющихся благ, превосходящих всякое
слово и ум человеческий, которых да сподобимся все мы, благодатию и человеколюбием
Господа нашего Иисуса Христа, чрез Которого и с Которым Отцу, со Святым Духом,
слава во веки веков. Аминь.
[1]
Указывается на беседы против аномеев и, так как беседы против аномеев сказаны
в 386 году, то и беседу о воскресении мертвых нужно относить к ближайшему затем
времени, всего вероятнее к началу 387.
СЛОВО
ПРОТИВ УПИВАЮЩИХСЯ И О ВОСКРЕСЕНИИ,
сказанное во святую и великую неделю Пасхи.
Предполагают, что сказано в 395 г.
МЫ ОТЛОЖИЛИ бремя поста, но
не будем откладывать плодов поста, потому что можно отложить бремя поста и собирать
плоды поста. Прошел труд подвигов, но не должно проходить усердие к добрым делам;
прошел пост, но пусть останется благочестие; или лучше сказать: не прошел и пост.
Впрочем не бойтесь; это сказал я, не думая проповедовать вам о другой четыредесятнице,
но желая внушить вам такие же добродетели. Прошел пост телесный, но не прошел
пост духовный; этот лучше того, и тот установлен для этого. Как тогда, когда вы
постились, я говорил вам, что постясь можно не поститься, — так и теперь говорю,
что можно не постясь поститься. Может быть, эти слова кажутся загадкою, но я приведу
и разрешение вопроса. Как можно постясь не поститься? Это бывает тогда, когда
кто-нибудь воздерживается от явств, а не воздерживается от грехов. Как можно не
постясь поститься? Это бывает тогда, когда кто-нибудь вкушает пищу, но не услаждается
грехом. Этот пост лучше того, и не только лучше, но и легче; во время того поста
многие ссылались на свою телесную слабость, на жестокий зуд: я весь в чесотке,
говорили они, не могу выносить неомовения; питье воды мне вредно; я не могу употреблять
в пищу овощей. Много такого слышал я тогда от многих; а при этом посте нельзя
сказать ничего подобного. Пользуйся омовениями, участвуй в трапезе, употребляй
вино умеренно, и если хочешь вкушать мясо, никто не препятствует; пользуйся всем,
но только воздержись от греха. Видишь ли, как этот пост легок для всех? При нем
нельзя ссылаться на слабость телесную; это — чистое дело души. Можно и не пивши
вина быть пьяным, равно можно пить вино и быть трезвым. А что бывает опьянение
без вина, послушай пророка, который говорит: горе, пиянии без вина (Иса.
XXVIII, 1). Как можно упиваться без вина? Когда ты не будешь умерять необузданности
страстей благочестивым размышлением. Можно пить вино и не быть пьяным; если бы
это было невозможно, то Павел в послании к Тимофею не дал бы такого предписания:
мало вина приемли, стомаха ради твоего и частых твоих недугов (1 Тим. V,
23). Опьянение есть не что иное, как неестественное исступление души, извращение
помыслов, недостаток рассуждения, отсутствие соображения. А это происходит не
от одного опьянения вином, но и от опьянения гневом и непристойною похотью. Как
горячку производит и бессонница, производит и изнурение, производит и уныние,
производят и испорченные соки и различные причины, а страдание и болезнь бывает
одна и та же, так и здесь: опьянение происходит и от вина, происходит и от похоти,
происходит и от испорченных соков и от различных причин, а страдание и болезнь
одна и та же. Будем же воздерживаться от пьянства; не говорю: будем воздерживаться
от вина, но: будем воздерживаться от пьянства. Не от вина происходит пьянство,
— вино есть создание Божие, а создание Божие не причиняет ничего худого, — но
порочная воля производит пьянство. А что можно упиваться и иначе, не одним вином,
послушай, что говорит Павел: не упивайтеся вином, выражая, что можно упиваться
и иначе, не упивайтеся вином, в немже есть блуд (Ефес. V, 18). Удивительным
образом в кратких словах выразил он все осуждение пьянству. Что значит: не
упивайтеся вином в немже есть блуд? Блудными называем мы тех молодых людей,
которые, получив отцовское наследство, тратят все вдруг, не рассуждая, кому что
нужно дать, и когда дать, но без разбора — и одежды, и золото, и серебро, и все
отцовское богатство издерживают на блудниц и развратников. Таково пьянство: овладевая
умом пьянствующих, как бы распутным юношею, и пленив их рассудок, оно заставляет
их истрачивать весь запас мыслей неосмотрительно и без всякой осторожности. Пьяный
не знает, что нужно говорить и о чем молчать, но постоянно открыт рот его; нет
ни затвора, ни дверей на устах его; пьяный не умеет распоряжаться речами своими
с рассуждением, не умеет расположить богатства мыслей, не умеет одно приберечь,
а другое издержать, но все тратит и извергает. Пьянство есть добровольное неистовство,
утрата рассудка; пьянство есть несчастие, над которым смеются, болезнь над которою
издеваются, произвольное беснование, — оно хуже умопомешательства.
2. Хочешь ли знать, как пьяный
бывает хуже и бесноватого? Бесноватого все мы жалеем, а от этого отвращаемся;
тому сострадаем, а на этого гневаемся и негодуем. Почему? Потому, что у того болезнь
от (дьявольской) напасти, а у этого от беспечности; у того от козней врагов, а
у этого от козней собственных помыслов. Но терпит пьяный то же самое, что и бесноватый,
так же кружится, так же приходит в исступление, так же падает, так же извращает
глазные зрачки, так же трясется, лежа на земле, испускает изо рта пену и таким
образом изливает нечистую слюну, и уста его наполняются невыносимым зловонием.
Такой человек неприятен для друзей, смешон для врагов, презирается слугами, отвратителен
для жены, несносен для всех, противнее самых бессловесных. Бессловесные животные
пьют дотоле, пока чувствуют жажду, и ограничивают пожелание потребностью, а этот
по невоздержанию своему простирает пожелание далее потребности и становится безрассуднее
бессловесных. Особенно же тяжело то, что эта болезнь, полная стольких зол и производящая
столько несчастий, даже и не считается виною; но за столами богачей бывает соперничество
и состязание в этом сраме и сильно спорят друг с другом о том, кто покажет себя
образцом (в этом деле), кто более возбудит смеха, кто более ослабит свои нервы,
кто более изнурит свои силы, кто больше оскорбит общего Владыку; тогда можно видеть
дьявольское состязание и соревнование. Пьяный жалок более мертвого. Этот лежит
бесчувственный и не может делать ни добра, ни зла; а тот способен делать зло и,
зарыв душу как в могиле в своем теле, мертвым являет свое тело. Видишь ли, как
он жалче бесноватого, как бесчувственнее мертвых? Хочешь ли, я скажу еще нечто
большее и тягчайшее всего этого? Пьянствующий человек не может войти в царство
небесное. Кто говорит это? Павел. Не льстите себе: ни блудницы, ни идолослужители,
ни прелюбодеи, ни малакии, ни мужеложницы, ни лихоимцы, ни татие, ни пияницы,
ни досадители, ни хищницы царствия Божия не наследят (1 Кор. VI, 9, 10). Слышал
ли, в какой сонм он поместил его? Вместе с развратниками, с блудниками, с идолослужителями,
с прелюбодеями, с хульниками, с любостяжателями, с грабителями. Итак, что же?
Неужели, скажешь, пьяница и развратник одно и то же? Неужели пьяница и идолослужитель
одно и тоже? Не говори мне этого, человек; я прочитал тебе божественные законы;
не требуй у меня отчета; спроси Павла и он ответит тебе. Я не могу сказать, вместе
ли с ними, или не вместе с ними он подвергнется наказанию, но что он, подобно
идолослужителю, будет лишен царства, это я могу утверждать со всею силою; а если
это несомненно, то для чего ты требуешь у меня отчета в том, как велика мера этого
греха? Если он останется за дверями, если он лишится царства, если не получит
спасения, если будет послан на вечное мучение, то для чего ты представляешь мне
меры, весы и степени грехов? Поистине, возлюбленные, ужасное и весьма тяжкое дело
— пьянство. Не о вас я говорю, — да не будет, — я вполне убежден, что ваша душа
чиста от этой болезни и этой страсти, и доказательством вашего здоровья служит
пребывание ваше здесь, усердное собрание, внимательное слушание, потому что никто,
упивающийся вином, не может жаждать божественных изречений. Не упивайтеся вином,
в немже есть блуд; но исполняйтеся Духом (Ефес. V, 18). Вот прекрасное опьянение:
насыщай душу свою Духом, чтобы не насыщать ее пьянством; наперед займи этим свою
душу и свои помыслы, чтобы не нашла места в них та бесстыдная страсть. Посему
он и не сказал: причащайтесь Духа, но: исполняйтеся Духом. До верха наполни
Духом свою душу, как чашу, чтобы дьявол уже не мог вложить в нее ничего; нужно
не просто причащаться Духа, но исполняться Духом, псалмами, пениями, и песнями
духовными (Еф. V, 19), которыми вы исполнились сегодня. Поэтому я и уверен
в вашем воздержании. Есть у нас прекрасная чаша упоения, — чаша упоения, производящая
воздержание, а не расслабление. Какая же? Чаша духовная, чаша спасительная, чистая
чаша крови Господней. Она не производит пьянства, не производит расслабления;
она не расслабляет сил, а возбуждает силы; не ослабляет нерв, но напрягает нервы;
она производит бодрость; она служит предметом благоговения для ангелов, предметом
ужаса для бесов, предметом почитания для людей, предметом любви для Владыки. Видишь,
как говорит Давид об этой чаше духовной, предлежащей на этой трапезе: уготовал
еси предо мною трапезу, сопротив стужающым мне, умастил еси елеем главу мою, и
чаша Твоя упоявающи мя яко державна (Псал. XXII, 5). Дабы ты, услышав слово
упоение, не испугался вдруг и не подумал, что оно производит слабость,
он прибавил, яко державна и сильна. Новый образ упоения влагает крепость,
делает бодрым и сильным! Он истекает из духовного камня; он не извращает помыслов,
а возбуждает помыслы духовные.
3. Будем же упиваться этим упоением,
а от того будем воздерживаться, чтобы нам не посрамить настоящего праздника; настоящий
же праздник есть праздник не земли только, но и неба. Ныне радость на земле, ныне
радость на небе. И если при обращении одного грешника бывает радость на земле
и на небе (Лук. XV, 10), то тем более будет радость на небе, когда вся вселенная
исторгнута из рук дьявола. Ныне ликуют ангелы, ныне радуются архангелы, ныне херувимы
и серафимы празднуют с нами настоящий праздник; они не стыдятся подобных им рабов,
но сорадуются нашим благам. Хотя получена эта благодать от Владыки нами, но удовольствие
общее у них с нами. И что я говорю о подобных нам рабах? Сам Владыка их и наш
не стыдится праздновать вместе с нами. Почему же следует сказать, что и Он не
стыдится? Желанием, говорил Он, вожделех сию пасху ясти с вами (Лук.
XXII, 15); а если Он возжелал праздновать вместе с нами пасху, то — очевидно —
праздновать и воскресение. Итак, когда радуются ангелы и архангелы, и Владыка
всех небесных сил празднует вместе с нами, — какой может оставаться еще повод
к печали?
Никто из бедных пусть не унывает
по причине своей бедности, потому что это духовный праздник; никто из богатых
пусть не превозносится богатством, потому что от денег нисколько не может увеличиться
радость этого праздника. На праздниках мирских, житейских, где бывает великое
невоздержание, где обильная трапеза и объедение, где бесчинство и смех, где всякая
сатанинская роскошь, там по справедливости бедному бывает грустно, а богатому
весело. Почему? Потому, что богатый устрояет обильную трапезу и более наслаждается
роскошью, а бедному бедность препятствует показать такую же пышность. А здесь
нет ничего подобного; одна трапеза для богатого и для бедного; богат ли кто, он
не может прибавить ничего к этой трапезе; беден ли кто, он при своей бедности
нисколько не меньше может участвовать в предложенном, потому что это — божественная
благодать. И что удивляешься ты, если одна и та же трапеза и для богатого и для
бедного? Для самого царя, носящего диадему, облеченного в багряницу, которому
вручена власть над землею, для этого царя и для бедняка, просящего милостыни,
предлагается одна и та же трапеза. Таковы дары Владыки; Он допускает к участию
в них, сообразуясь не с знатностью, а с произволением и образом мыслей.
Когда ты увидишь в церкви бедного,
стоящего вместе с богатым, простолюдина с начальником, незнатного с знатным, вне
церкви трепетавшего пред вельможами стоящим внутри церкви без страха пред вельможами,
то разумей, что значит: тогда пастися будут вкупе волк со агнцем (Ис. XI,
6). Волком Писание называет богатого, а агнцем бедного. Откуда же видно, что богатый
с бедным будет вместе, как волк с агнцем? Слушай внимательно. Часто богатый и
бедный стоят в церкви; наступает час принятия божественных тайн; богатый удаляется,
как не посвященный, а бедный вступает в небесную обитель, и богатый не изъявляет
негодования, так как знает, что он чужд божественных тайн. Но, — о, божественная
благодать! — не только равночестность существует в церкви по благодати Божией,
но и часто бедный имеет пред богатым первенство в благочестии, когда они стоят
в церкви; богатство не приносит никакой пользы имеющему его без благочестия, и
бедность нисколько не вредит верующему, с дерзновением приступающему к святому
жертвеннику. Это я говорю, возлюбленные, об оглашенных, а не вообще о богатых.
Обрати внимание, возлюбленный, как иногда господин удаляется из церкви, а верующий
раб приступает к таинствам; госпожа уходит, а раба остается, — ибо лица Бог
человеча не приемлет (Гал. II, 6). Итак, в церкви нет раба и свободного; но
рабом Писание признает того, кто предан греху, — ибо творяй грех, говорит
оно, раб есть греха (Иоан. VIII, 34), — и того признает свободным, кто
освобожден божественною благодатию.
К этой трапезе и царь и бедняк
приступают с одинаковым дерзновением, с одинаковою честью, а иногда бедняк даже
с большею честью. Почему? Потому, что царь, связанный бесчисленными делами, со
всех сторон обуревается, как корабль, и делается причастным множеству грехов;
а бедный, заботясь только о необходимой пище, провождая необремененную делами
и безмятежную жизнь, оставаясь спокойным, как бы сидя в пристани, приступает к
этой трапезе с великою безопасностью. Опять, на мирских праздниках бедняку бывает
грустно, а богатому весело, не только по причине трапезы, но и по причине одежды,
так как, что они претерпевают по отношению к трапезе, то же переносят и по отношению
к одежде: когда бедный видит человека зажиточного, одетого в драгоценную одежду,
то сокрушается и жалуется всем на свое злополучие. А здесь устранен и этот недостаток,
так как здесь у всех одна одежда, — спасительная купель: елицы бо, сказано,
во Христа крестистеся, во Христа облекостеся (Гал. III, 27). Итак, не будем
срамить этого праздника пьянством; Владыка наш одинаково почтил богатых и бедных,
рабов и господ; отплатим же Владыке за такое благоволение к нам; а самая лучшая
отплата — чистота жизни и трезвенность души. Для такого праздника и торжества
нужны не деньги и не издержки, а доброе произволение и образ мыслей, потому что
именно такого рода здесь предметы купли. Здесь продается не что-нибудь вещественное,
но слушание божественных изречений, молитвы отцов, благословения священников,
единомыслие, мир и согласие, духовные дары, духовная награда.
Будем же праздновать этот величайший
и светлый праздник, в который воскрес Господь, будем праздновать его светло и
вместе благочестиво. Господь воскрес — и воскресил вместе с Собою вселенную; Он
воскрес, расторгнув узы смерти. Адам согрешил — и умер; а Христос не согрешил,
но также умер. Это необычайно и дивно: тот согрешил — и умер, а Этот не согрешил
— и также умер. Для чего? Для того, чтобы согрешивший и умерший мог чрез несогрешившего
и умершего освободиться от уз смерти. Так бывает и в денежных делах: часто один
бывает должником и, не имея возможности заплатить, содержится в узах; а другой,
не будучи должником, но имея возможность заплатить, уплачивает и освобождает виновного.
Так было и с Адамом; Адам сделался должником и был во власти дьявола, но не имел
возможности заплатить; Христос не был должником и не находился во власти дьявола,
но мог заплатить долг. Он пришел и заплатил смертью за того, кто был во власти
дьявола, чтобы избавить его.
4. Видишь ли действия воскресения?
Мы умерли двоякою смертью и потому ожидаем двоякого и воскресения. Христос умер
одною смертью, потому Он и воскрес одним воскресением. Как это? Я скажу. Адам
умер и по телу и по душе, умер и грехом и естеством: в оньже аще день снесте
от древа, смертию умрете (Быт. II, 17). Однако естеством он не умер в тот
же день, но умер грехом; это — смерть души, а то — смерть тела. Впрочем, когда
ты слышишь о смерти души, то не подумай, что душа умирает: она бессмертна; а смерть
души есть грех и вечное наказание. Посему и Христос говорит: не убойтеся от
убивающих тело, души же немогущих убити: убойтеся же паче могущаго и душу и тело
погубити геенне (Матф. X, 28); а погибшее существует, но только не зримо для
того, кто лишился его. Смерть, как я сказал, у нас двоякая, потому и воскресение
должно быть двоякое. А у Христа одна смерть, так как Христос не согрешил, но и
эта одна смерть была для нас, так как Он не подлежал смерти: Он не был повинен
греху, следовательно и смерти. Посему Он и воскрес воскресением только от одной
смерти; а мы, умершие двоякою смертью, воскресаем и двояким воскресением. Одним
мы воскресли пока от греха, так как погреблись вместе с Ним в крещении, и восстали
вместе с Ним чрез крещение. Это — одно воскресение, отпущение грехов, а второе
воскресение — воскресение тела. Он дал тебе большее, ожидай и меньшего; первое
воскресение гораздо важнее последнего, так как гораздо важнее — избавиться от
грехов, нежели видеть тело воскресшим. Тело пало потому, что согрешило; посему,
если грех есть начало падения, то начало восстания есть освобождение от греха.
Мы уже восстали большим воскресением, свергнув тяжкую смерть греховную и сняв
с себя ветхую одежду; не будем же отчаиваться в меньшем. И мы некогда восстали
этим воскресением, когда были крещены, и эти прекрасные агнцы, вчера вечером удостоившиеся
крещения. Третьего дня Христос был распят, но воскрес в прошедшую ночь, и они
третьего дня были объяты грехом, но восстали вместе с Ним; Он умер телом — и восстал
телом, а они были мертвы грехом — и восстали, освободившись от грехов. Земля произращает
нам в это время весны розы, фиалки и другие цветы, а воды явили нам луг еще более
приятным, нежели земля. Не удивляйся, что из вод произросли цветы; и земля производит
растения не по собственной природе, а по повелению Владыки. И вначале природа
вод произвела движущихся животных: да изведут, сказано, воды гады душ
живых (Быт. I, 20) — и повеление стало делом, и неодушевленное вещество произвело
одушевленных животных; так и ныне да изведут воды не гады душ живых,
но духовные дары. Тогда воды произвели бессловесных и безгласных рыб, а ныне они
произвели рыб словесных и духовных рыб, уловленных апостолами: грядита,
сказал им Христос и сотворю вы ловца человеком (Матф. IV, 19). Он говорил
тогда об этой именно ловле. Поистине, это — новый способ ловли; рыболовы извлекают
из воды, а мы ввергаем в воду, и таким образом уловляем. Была некогда купель и
у иудеев; но послушай, какую имела силу эта купель, чтобы тебе узнать бедность
иудеев, чтобы узнать богатство церкви. То была купель водная, и ангел сходил туда
и возмущал воду; потом, после возмущения воды, входил в нее один из больных и
исцелялся, один только в год исцелялся, и тотчас благодать отнималась, не по бедности
Дающего, а по слабости принимающих. Итак, ангел сходил в купель и возмущал воду,
и один из больных исцелялся; сошел Владыка ангелов в Иордан и возмутил воду —
и исцелил всю вселенную. Посему там второй, сходивший после первого, не исцелялся,
потому что такая благодать дана была иудеям немощным, бедным, а здесь если после
первого войдет второй, после второго третий, после третьего четвертый, и хотя
бы десять, хотя бы двадцать, хотя бы сто, хотя бы тысячи и хотя бы ты вверг всю
вселенную в эту купель, благодать не иссякает, дар не истощается, струи не оскверняются.
Новый род очищения, — он не телесный: там, чем больше тел будет омывать вода,
тем более загрязняется; а здесь, чем больше лиц омывает она, тем делается чище.
5. Видишь ли величие дара? Соблюдай
же человек, величие этого дара. Не позволительно тебе жить безразлично; назначь
себе закон со всею точностью, потому что жизнь есть подвиг и борьба, а подвизаяйся
от всех воздержится (1 Кор. IX, 25). Сказать ли тебе один лучший и безопасный
образ действий? Извергнем из души то, что кажется безразличным, но рождает грехи.
Из действий одни суть грехи, а другие не грехи, но бывают причиною грехов: например,
смех по природе не есть грех, но он бывает грехом, если простирается чрез меру,
потому что от смеха происходит насмешливость, от насмешливости — срамословие,
от срамословия — постыдные дела, а за постыдными делами — наказание и мучение.
Исторгни же прежде корень, чтобы исторгнуть всю болезнь; если мы будем остерегаться
безразличного, то никогда не впадем в запрещенное. Так, для многих кажется безразличным
— смотреть на женщин; но от этого рождается бесстыдное вожделение, из вожделения
— блуд, а от блуда опять — наказание и мучение. Так и роскошь по-видимому ничего
не представляет страшного, но отсюда — пьянство и бесчисленное множество зол,
сопряженных с пьянством. Итак, во всем будем истреблять начало грехов. Для этого
вы получаете непрестанные наставления каждый день; для этого мы сряду седмь дней
делаем собрание, предлагая вам духовную трапезу, давая вам вкушать от божественных
изречений, приготовляя вас каждый день к борьбе, вооружая вас против дьявола,
так как ныне он свирепее нападает, — чем больше дар, тем больше и борьба. Если
дьявол не потерпел, видев одного в раю, то как, скажи мне, потерпит он, видя столь
многих на небе? Ты раздражил зверя, но не бойся; ты получил большую силу, изощренный
меч: им поражай змия. Для того Бог и попустил ему рассвирепеть против тебя, чтобы
ты на самом опыте узнал могущество силы твоей. Как превосходный учитель (ратоборства),
взяв какого-нибудь ратоборца нечистого, бессильного и находившегося в пренебрежении,
и намастив его, обучив и исправив тело его, не позволяет ему потом оставаться
в бездействии, но повелевает выйти на подвиги, чтобы показать на опыте, какая
сообщена ему сила, — так сделал и Христос. Он мог уничтожить врага; но дабы ты
познал превосходство благодати, величие духовной силы, которую ты получил в крещении,
Он попускает ему вступать с тобою в борьбу, доставляя тебе много случаев к получению
венцов. Поэтому седмь дней сряду вы пользуетесь наставлениями, чтобы в точности
научиться приемам борьбы. С другой стороны совершающееся теперь есть духовный
брак; а брачное торжество продолжается седмь дней. Посему и мы установили, чтобы
вы седмь дней присутствовали здесь при этом священном браке. Но там после седми
дней торжество прекращается; а здесь, если хочешь, можешь постоянно присутствовать
при священном браке. В мирских браках невеста после первого или второго месяца
бывает уже менее любезною жениху; а здесь не так, но чем больше проходит времени,
тем пламеннее делается любовь жениха, тем искреннее объятия, тем духовнее общение,
если мы будем бодрствовать. Кроме того, для тех после юности наступает старость;
а здесь — после старости юность и юность, никогда не имеющая конца, если мы захотим
этого. Велика благодать, но она будет еще больше, если мы захотим; и Павел был
велик, когда крестился, но стал еще больше впоследствии, когда проповедовал, когда
опровергал иудеев; потом он был восхищен в рай, восходил на третье небо. Таким
образом и нам можно, если пожелаем, возрастать, увеличивать благодать, данную
нам в крещении; а увеличивается она чрез добрые дела, делается светлейшею и нам
доставляет яснейший свет. Если это будет, то мы с великим дерзновением войдем
в брачный чертог вместе с Женихом и станем наслаждаться благами, уготованными
любящим Его, которых да сподобимся все мы благодатию и человеколюбием Господа
нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу и Святому Духу слава и поклонение во веки
веков. Аминь.
|
