Ко входуЯков Кротов. Богочеловвеческая историяПомощь

Иоанн Златоуст

ПОЛНОЕ СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ

Том 9 кн. 2

БЕСЕДЫ
НА ПОСЛАНИЕ К РИМЛЯНАМ

 

ПРЕДИСЛОВИЕ.

     1. Постоянно слушая чтение посланий блаженнаго Павла, каждую неделю дважды, а часто три и четыре раза, когда мы совершаем памяти святых мучеников, - я радуюсь, наслаждаюсь духовною трубою, восхищаюсь я воспламеняюсь желанием, узнавая любезный мне голос, и мне почти кажется, будто он явился и присутствует предо мною, и я вижу, как он беседует. Но, с другой стороны, я скорблю и сокрушаюсь тем, что не все знают этого мужа так, как должно знать, а некоторые находятся в таком неведении, что не знают ясно и числа его посланий. И это бывает не от недостатка учения, а от того, что не хотят постоянно беседовать с этим блаженным. И мы то, что знаем (если, действительно, что-нибудь знаем), уразумели не при помощи природной способности и остроты ума, но вследствие того, что постоянно были близ этого мужа и ревностно прилежали ему. Любящие знают дела любимых больше всех остальных, так как поистине заботятся о них. И блаженный Павел, показывая это, говорил к Филиппийцам: яко есть праведно мне сие мудрствовати о всех вас, за еже имети ми в сердце вас, во узах моих и во ответе и извещении благовестия (Филип. I, 7). Таким образом и вы, если желаете с усердием внимать чтению, не будете нуждаться ни в чем другом, потому что неложно слово Христа, Который сказал: ищите и обрящете, тольцыте и отверзется вам (Мф. VII, 7). Но так как у нас большая часть собравшихся здесь приняли на себя заботу о воспитании детей и о жене и попечение о доме и, вследствие этого, не могут согласиться на то, чтобы всецело предать себя этому труду, то, по крайней мере, постарайтесь принять собранное другими и уделите слушанию того, о чем здесь говорится, такое же большое внимание, как и собиранию имений. Правда, хотя и стыдно требовать от вас одного только этого, но будет приятно, если вы и в этом не откажете.

     Ведь отсюда, от незнания Писания, произошли безчисленныя бедствия: отсюда произросла великая зараза ересей, отсюда - нерадивыя жития, безполезные труды. Подобно тому как лишенные этого света не могут прямо идти, так и не взирающие на луч божественнаго Писания вынуждаются много и часто грешить, так как поистине ходят в самой глубокой тьме. Что бы этого не было, откроем глаза пред сиянием апостольских глаголов; ведь язык апостола Павла возсиял ярче солнца, он словом учения превзошел всех прочих и получил. обильную благодать Духа, так как больше других потрудился. И я утверждаю это не на основании только посланий, но и деянии. Если где-нибудь был удобный случай для проповеди, всюду предоставляли ему; потому даже неверующие назвали этого апостола Гермесом - за совершенство в слове. Намеревающимся приступить к посланию этому необходимо сказать и о времени в которое оно было написано. Вопреки мнению многих, оно не первое из всех остальных посланий, но, будучи составлено ранее тех, которыя написаны из Рима, оно позднее других, хотя и не всех. Так, оба послания к Коринфянам были отправлены раньше этого. И это видно из того, что он, написал в конце послания, говоря следующее: ныне же гряду во Иерусалим служай святым. Благоволиша бо Македониа и Ахаиа общение некое сотворити к нищим святым живущим во Иерусалиме (Рим. XV, 25-26). А в послании к Коринфянам он, говоря о собравшихся нести в Иерусалим подаяние, писал: аще же достойно будет и мне ити, со мною пойдут (1 Кор., XVI, 4). Отсюда видно, что когда Павел писал к Коринфянам, его путешествие было еще сомнительно, а когда писал к Римлянам, то оно было уже решено. Согласившись же с этим, мы должны заключить, что послание к Римлянам писано после послания к Коринфянам. А по моему мнению, и послание к Фессалоникийцам было написано раньше послания к Коринфянам. Написавши предварительно свое послание к первым, он так говорил о милостыне: о братолюбии же не требуете, да пишется к вам: сами бо вы Богом учени есте, еже любити друг друга, ибо творите то ко всей братии (1 Сол. IV, 9, 10). А потом уже он писал к Коринфянам, как видно из слов: вем бо аз усердие ваше, имже о вас хвалюся Македоняном, яко Ахаиа приготовися от мимошедшаго лета: и яже от вас ревность раздражи множайших (2 Кор. IX, 2). Отсюда ясно, что Фессалоникийцам говорено было о том прежде. Но хотя послание к Римлянам позднее этих однако оно написано раньше тех, которые отправлены из Рима. Он еще не прибыл в город Рим, когда написал это послание, как открывается из слов: желаю бо видети вас, да некое подам вам дарование духовное (Рим. I, 11). К Филиппийцам же Павел писал из Рима, почему и говорит: целуют вы святии вси, паче же иже от Кесарева дому (Филип. IV, 22). И к Евреям писано оттуда же, почему и сказано, что их приветствуют все от Италии (Евр. XIII, 24). Также и послание к Тимофею Павел писал из Рима, находясь в узах. Даже мне кажется, что оно есть последнее из всех его посланий, как видно из сказаннаго в конце: аз бо уже жрен бываю, и время моего отшествия наста (2 Тим. IV, 6). Всякому же известно, что Павел кончил жизнь в Риме. И послание к Филимону есть также одно из последних, так как Павел написал его в глубокой старости, о чем сам говорит: якоже Павел старец, ныне же и узник Иисуса Христа (Фил. 9). Но, конечно, оно написано прежде послания к Колоссянам, что опять видно из сказаннаго в конце послания, так как Павел в послании к Колоссянам пишет: вся скажет вам Тихик, егоже послах с Онисимом верным и возлюбленным братом (Кол. IV, 7-9). Онисим же этот был тот самый, о котором Павел написал послание к Филимону, а не другой, соименный ему, что доказывается именем Архипа, на котораго Павел в послании к Филимону возложил труд ходатайствовать с ним за Онисима, и котораго в послании к Колоссянам он поощряет такими словами: рцыте Архиппу: блюди служение, еже приял еси, да довершиши е (Колосс. IV, 17). Мне еще кажется, что послание к Галатам написано прежде послания к Римлянам. Если же послания Павла имеют в книгах порядок другой, то это нисколько неудивительно, так как и двенадцать пророков расположены последовательно, в известном порядке книг, хотя по времени они и не следуют один за другим, но разделены между собою большим промежутком времени. Так Аггей, Захария и другие пророчествовали после Иезекииля и Даниила, а многие после Ионы, Софонии и всех прочих; однако же в книгах они соединены вместе с теми, от которых так удалены временем.

     2.Никто пусть не считает этот труд излишним и не признает такое изследование делом пустого любопытства, потому что время посланий не мало содействует нам к объяснению их. Так, я замечаю, что Павел к Римлянам и Колоссянам пишет об одном и том же, но неодинаково. К Римлянам он пишет с большим снисхождением, когда говорит: изнемогающаго же в вере приемлите, не в сомнение помышлений. Он бо верует ясти вся, а изнемогаяй зелия яств (Рим. XIV, 1, 2). А к Колоссянам о том же апостол выражается иначе и с большею свободою, именно говорит: аще убо умросте со Христом от стихий мира, почто аки живуще в мире стязаетеся? Не коснися, ниже вкуси, ниже осяжи: яже суть вся во истление употреблением, не в чести коей, к сытости плоти (Колос. II, 20 - 23). Причину такой разности я нахожу не в чем другом, как в обстоятельствах времени. В начале следовало быть снисходительным, а после это стало уже не нужно. Можно найти, что Павел и во многих других случаях делал то же. Так обыкновенно поступают врач и учитель. Врач неодинаково будет обходиться с теми, которые только что заболели, и с теми, которые уже выздоравливают; равно и учитель иначе будет обращаться с детьми, начинающими учиться, и иначе с требующими совершеннейших уроков. Итак, Павел писал послания другим, побуждаемый какою-нибудь причиной и целью (на это он и указывает, говоря Коринфянам: а о них же писасте ми (1 Кор. VII, 1), и Галатам изъясняет то же самое, как в предисловии, так и во всем послании). Для чего же и по какой причине он писал к Римлянам? Ведь он ясно свидетельствует о них, что они полны благости, исполнены всякаго разумения и могут иных научить (Рим. XV, 14). Итак для чего же он писал к ним послание? За благодать, говорит он, данную ми от Бога, во еже быти ми служителю Иисус Христову (Рим. XV, 15, 16). Потому и в начале послания он сказал: должен есмь, еже по моему усердию, и вам сущим в Риме благовестити (Рим. I, 14, 15). А то, что Римляне могут и других научить, это и другое подобное сказано больше в похвалу и поощрение, так как и они имели нужду в исправлении посредством послания. И так как Павел сам еще не был в Риме, то он двумя способами исправляет мужей - и полезным писанием, и ожиданием его прибытия. Такова была святая душа Павла; она обнимала всю вселенную и всех заключала в себе, считая родство по Боге самым высшим. Павел всех любил так, как будто сам родил их, а лучше сказать, обнаруживал любовь больше всякаго отца. Такова-то благодать Духа: она побеждает телесныя болезни и создает самую горячую любовь. Особенно же это можно видеть на душе Павла, который, как бы получивши крылья, под воздействием любви неутомимо всех обходил, нигде не медлил и не останавливался. Он знал, что Христос, сказав Петру: любиши ли Мя? Паси овцы Моя (Иоан. XXI, 65), указал этим на высочайшую степень любви, и потому сам в избытке обнаружил ее в себе. Итак мы, соревнуя Павлу, будем назидать, если не весь мир, не целые города и народы, то, по крайней мере, каждый - собственный свой дом, свою жену, своих детей, друзей, соседей. И никто пусть не говорит мне: я неискусен и несведущ. Нет никого более неученаго, чем Петр, и более неискуснаго, чем Павел. Он и сам признается в этом и не стыдясь, говорит: аще бо и невежда словом, но не разумом (2 Кор. XI, 6). Однако невежда Павел и неученый Петр победили тысячи философов, заставили молчать безчисленных ораторов, совершивши все это собственным усердием и благодатию Божиею. Какое же оправдание найдем для себя мы, когда оказываемся не в состоянии научить и двадцать человек и быть полезными для живущих вместе с вами? Это пустой предлог и пустая отговорка. Не малоученость, не малообразованность, но леность и сон препятствуют нам учить. Потому, отрясши этот сон, со всем прилежанием позаботимся о собственных членах, чтобы, наставляя ближних своих страху Божию, мы и здесь насладились полным спокойствием, и так сделались участниками безчисленных благ, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, чрез Котораго и с Которым слава Отцу и Святому Духу, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.


БЕСЕДА I.

Павел раб Иисус Христов, зван апостол, избран в благовестие Божие, еже прежде обеща пророки своими в писаниях святых (I, 1, 2).

     1. Моисей написавший пять книг, нигде не поставил своего имени, а равно и те, которые после него описывали последующия события, даже Матфей, Иоанн, Марк, Лука; но блаженный Павел всюду в своих посланиях ставит свое имя. Почему это? Потому что те писали для находившихся возле них и, присутствуя лично, не имели нужды говорить о себе самих; а Павел посылал писания издали и в виде письма, почему для него и необходима была прибавка имени. Если же в послании к Евреям он не делает этого, то по своему благоразумию. Так как евреи его ненавидели, то, чтобы они, услышав в начале послания его имя, не отказались слушать далее, он, скрывши свое имя, этим мудро достиг их внимания. Если же пророки и Соломон надписывали имена свои, то предоставляю вам самим изследовать, почему одни это делали, а другие не делали: ведь не всему нужно мне учить вас, а надобно и вам самим трудиться и изследывать, чтобы не сделаться еще ленивее. Павел раб Иисус Христов. Для чего Бог переменил ему имя и бывшаго Савла назвал Павлом? Для того, чтобы ему и в этом отношении не быть меньше апостолов, но какое преимущество имел верховный из учеников, такое же приобрел и Павел, и получил основание для большаго с ними союза. Не без намерения же называет он себя рабом Христовым. Рабство имеет многие виды. Есть рабство по сотворению, о котором сказано: яко всяческая работна Тебе (Псал. CXVIII, 91), и еще: раб мой Навуходоносор (Иерем. XXV, 9), - потому что всякая тварь порабощена своему Творцу. Другой вид - рабство от веры, о котором говорится: благодарение убо Богу, яко бесте раби греху, послушасте же от сердца, в оньже и предастеся образ учения, и свобождшеся от греха, поработистеся правде (Рим. VI, 17, 18). Наконец, есть рабство по образу жизни, о котором сказано: Моисей раб мой скончася (Иис. Нав. 1, 2); хотя и все иудеи были - слугами, но Моисей преимущественно сиял жизнью. А так как Павел был рабом во всех видах рабства, то вместо самаго почетнаго титула употребляет наименование: раб Иисус Христов. А имена домостроительства он прилагает, восходя снизу вверх. Имя Иисус принесено ангелом, сшедшим с небес, когда Сын Божий родился от Девы, а имя Христос происходит от помазания и принадлежит Ему также по плоти. И каким, спросишь, елеем Он был помазан? Он помазан не елеем, но Духом. А писание и таковых обыкновенно называет христами. Преимущественное в помазании есть Дух, потому и елей приемлется. Где же писание называет христами непомазанных елеем? Там, где говорит: не прикасайтеся помазанным моим, и во пророцех моих не лукавнуйте (Псал. CIV, 15). Ведь тогда елей не приготовлялся для помазания. Зван Апостол. Павел везде называет себя званным, свидетельствуя этим о своей признательности, потому что не сам искал и нашел, но, будучи призван, явился и повиновался. И верующих он также называет званными святыми, хотя они призваны только для того, чтобы уверовать; Павлу же вручено еще другое - апостольство, служение, заключающее в себе безчисленныя блага, совмещающее и превосходящее все дарования. И что еще можно сказать больше того, что Христос, оставляя землю, поручил апостолам, все то, что сам совершал на земле? И Павел, восхваляя это достоинство апостолов, восклицает: по Христе посольствуем, яко Богу молящу нами (2 Кор., V, 20), то есть - вместо Христа. Избран в благовестие Божие. Как в доме каждый избран для особаго дела, Так и в церкви бывают различныя разделения служения. Но мне кажется, что Павел указывает здесь не только на жребий своего служения, но и на то, что он издревле и свыше был назначен для него. Так и Иеремия говорит, что Бог сказал о нем: прежде неже найти тебе из ложесн, освятих тя, пророка во языки поставих тя (Иерем. I, 5). Так как Павел писал городу тщеславному и напыщенному, то он во всем и показывает Божие рукоположение и говорит, что сам Бог призвал, сам Бог избрал его. Он делает это для того, чтобы послание его признали достоверным и приняли. В благовестие Божие. Итак, не один Матфей или Марк есть евангелист, равно как не один Павел есть апостол, но также и первые, хотя Павел по преимуществу называется апостолом, а те евангелистами. Самое же благовестие он называет в зависимости не от настоящих только благ, но и от будущих. Как же Павел говорит, что он благовествует о Боге? Избран, говорит, в благовестие Божие. Правда, Отец был известен и прежде евангелий, но, если и был известен, то одним только иудеям, и притом не всем, как надлежало. Тогда не знали Бога, как Отца, и многое представляли недостойно Его. Потому Христос и сказал, что приидут истинии поклонницы, и что Отец таковых ищет поклоняющихся Ему (Иоан. IV, 25). Впоследствии же и сам Отец вместе с Сыном открылся всей вселенной; предвозвещая об этом Христос сказал: да знают Тебе единаго истиннаго Бога и Его же послал еси Иисус Христа (Иоан. XVII, 3). Благовестием же Божиим апостол называет (свою проповедь) для того, чтобы в самом начале возбудить внимание слушателя. Он пришел не с печальною какою-либо вестию, как приходили пророки - с обличениями, укоризнами, угрозами, но с добрыми вестями, с благовестием Божиим о безчисленных сокровищах постоянных и непреложных благ, которыя прежде обеща пророки своими в Писаниях святых. Сказано ведь: Господь даст глагол благовествующим силою многою (Псал, LXVII, 12); и еще: коль красны ноги благовествующих мир (Ис. LII, 7)!

     2. Видишь ли, как определенно выражены в ветхом завете название и способ евангелия? Оно, говорит, возвещается не только словами, но и делами; затем благовестие не есть что- либо человеческое, но божественное, неизреченное, превышающее всякое естество. А так как называли его - нововведением, то Павел доказывает, что благовестие древнее эллинов (язычества) и прежде было описано у пророков. Если же Бог сообщил его не изначала, то по вине не хотевших придать; кто же хотел, тот слышал. Авраам отец ваш, сказано, рад бы был, дабы видел день Мой; и виде, и возрадовася (Иоан. VIII, 56). Итак, в каком смысле говорит, что мнози пророцы и праведницы вожделеша видети, яже видите, и не видеша (Мф. ХШ, 17)? В таком, что вы видите и слышите самую плоть и самыя знамения, совершающияся пред глазами. Но ты обрати внимание, за сколько времени раньше об этом было предвозвещено. Всякий раз, как Богу угодно предуготовить что-нибудь великое, Он предсказывает об этом за много времени, чтобы настроить слух к принятию этого при исполнении. В писаниях святых Пророки не только говорили, но и писали то, о чем говорили. Даже не только писали, но изображали действиями, например, Авраам вел Исаака (на жертвоприношение), Моисей возносил змия, воздевал руки во время сражения с Амаликом и закалал пасхальнаго агнца. О Сыне своем, бывшем, от семене Давидова по плоти (ст. 3). Что ты делаешь, Павел? Вознесши наши души и подняв их на высоту, показав великое и неизреченное, сказав о евангелии и евангелии Божием, представив сонм пророков и показав, что они предрекли будущее за много лет раньше, для чего ты опять низводишь нас к Давиду? Скажи мне, - о каком человеке ты говоришь, именуя его отцем Иессеева сына? Сообразно ли это с сказанным прежде? Весьма сообразно, говорит Павел, - потому что у нас речь не о простом человеке. Вследствие этого я и прибавил - по плоти, давая понять, что Ему же принадлежит и другое рождение - по Духу, Но для чего он начал с рождения по плоти, а не с высшаго - с рождения по Духу? Для того, что так начинают Матфей, Лука и Марк. К тому же, намеревающемуся возводить к небу необходимо вести снизу вверх. Так было и на самом деле. Сына Божия видели на земле человеком, а потом признали Его Богом. А какой способ учения употребил сам Он, такой же путь, ведущий к Нему, пролагает и ученик Его. Сначала говорит о рождении по плоти не потому, что оно было первое, но с тою целью, чтобы от него возвести слушателя к другому рождению - по Духу. Нареченнем Сыне Божии в силе по Духу святыни, из воскресения от мертвых Иисуса Христа (ст. 4). Сказанное не совсем ясно, вследствие буквальной связи выражений; поэтому необходимо разделить речь. Итак, что же означают эти слова? Мы проповедуем, говорит Павел, происшедшаго от Давида. Но это ясно. Чем же доказывается, что воплотившийся есть Сын Божий? Во-первых - пророками, почему Павел и сказал: еже прежде обеща пророки своими в писаниях святых. Этот способ доказательства имеет не малую силу. Во-вторых - самым образом рождения, который выражен у апостола словами: от семене Давидова по плоти, так как это рождение нарушило порядок Природы. В-третьих - чудесами, которыя совершил Христос, доказав тем необыкновенную силу, что и выражено словом - в силе. В-четвертых - Духом, Котораго даровал верующим в Него и чрез Котораго всех соделал святыми, почему и сказано: по Духу святыни, так как одному Богу свойственно раздавать таковые дары. В-пятых - воскресением Господа, потому что Он первый и один только воскресил сам Себя; и это Он сам называл знамением, преимущественно пред всеми другими достаточным для того, чтобы заградить уста даже безстыдным. Он сказал: разорите церковь сию, и треми денми воздвигну ю (Иоан. II, 19). И еще: егда вознесете Мя от земли, тогда уразумеете, яко Аз есмь (Иоан. VII, 28). И опять: род сей знамения ищет, и знамения не дастся ему, токмо знамение Ионы (Мф. XII, 39). Итак, что значит - нареченный? Указанный, открывшийся, признанный, исповеданный по суждению и решению всех, вследствие предсказания пророков, вследствие чудеснаго рождения по плоти, при посредстве силы, явленной в чудесах, чрез Духа, Которым даровал освящение, чрез воскресение, которым разрушил державу смерти. Им же прияхом благодать и апостольство в послушание веры (ст. 5). Заметь признательность раба: он ничего не хочет приписать себе самому, но все приписывает Господу. И, конечно, это даровал Дух. Потому Господь и сказал: много имам глаголати вам, но не можете носити ныне: егда же приидет Он, Дух истины, наставит вы на всяку истину (Иоан. XVI, 12, 13). И в другом месте Дух повелевает: отделите Ми Павла и Варнаву (Деян. XIII, 2).Также апостол в послании к Коринфянам говорит, что овому Духом дается слово премудрости, иному слово разума, и что той же Дух все разделяет, якоже хощет ( Кор. XII, 8, 11). И проповедуя жителям Милета, он говорил: в нем же постави вас Дух Святый пастыри и епископы (Деян. ХХ, 28). Видишь ли, что (апостол) принадлежащее Духу усвояет Сыну и принадлежащее Сыну усвояет Духу? Благодать и апостольство, то есть, не по заслугам своим мы стали апостолами, так как не достигли этого достоинства многими трудами и усилиями, но получили благодать, и от этого дара свыше совершилось преуспеяние. В послушание веры.

     3. Следовательно, успех проповеди зависел не от апостолов, но от благодати, им предшествующей. Их дело было - обходить и проповедывать, но убеждение производил Бог, действующий в них, как Лука и сказал, что отверзе сердце их (Деян. XVI, 14); и опять: имже дано бе слышати слово Божие. В послушание. Не сказал - для изследования и доказательства, но - в послушание. Мы посланы, говорит он, не умозаключения составлять, но передать то, что вам вверено. Когда Господь возвестит что-нибудь, слушатели не должны перетолковывать слова Его и с любопытством изследывать, но обязаны только принять их. И апостолы посланы были для того, чтобы передать то, что слышали, ничего не прибавляя от себя, чтобы и мы, наконец, уверовали. Чему же уверовали? О имени Его. Мы не должны изследывать сущность Его, но веровать во имя Его, так как оно творило и чудеса. Во имя Иисуса Христа, говорит Петр, востани и ходи (Деян. III, 6). Оно и само требует веры, и ничего из этого нельзя постигнуть разумом. Во всех языцех, в них же есте и вы, звани Иисусу Христу (ст. 6). Что это? Разве Павел проповедывал всем народам? Из послания к Римлянам видно, что он обошел (страны) от Иерусалима до Иллирика и оттуда опять доходил до последних пределов земли. Но если бы даже он был и не у всех народов, сказанное им нимало не ложно, потому что он говорит не об одном себе, но и о двенадцати апостолах и о всех, благовествовавших слово после них. Впрочем, нельзя признавать этих слов спорными и в отношении самого Павла, если иметь в виду его усердие и то, что он после кончины своей не перестает проповедывать в целой вселенной. Заметь также, как Павел превозносит дар (апостольства) и показывает его величие и превосходство пред прежним (ветхозаветным). Если древнее (обетования ветхозаветныя) простиралось на один народ, то это (апостольство) привлекло сушу и море. Не оставь без внимания и того, сколько душа Павла далека от всякой лести. Обращая речь к Римлянам, которые пребывали как бы на некоторой вершине всей вселенной, он не отдает им никакого преимущества пред прочими народами и, хотя они тогда владычествовали и господствовали, Павел не говорит, что они имеют какое-нибудь преимущество и в духовном отношении. Но как мы проповедуем всем народам, пишет он, так проповедуем и вам, причем ставит их на ряду с скифами и фракийцами; а если бы он не это хотел сказать, то было бы излишне прибавлять: в них же есте и вы. Делает же он это с таю целью, чтобы низложить их высокомерие, смирить кичливость ума и научить равночестно относиться к другим. Для этого и присовокупил слова: в них же есте и вы звани Иисусу Христу, то есть, с которыми находитесь и вы. Не сказал, что Христос других призвал с вами, но говорит, что вас Он призвал с другими. Если во Христе Иисусе нет ни раба, ни свободнаго, а тем более - ни царя, ни простолюдина, то и вы также призваны, а не сами собою пришли. Всем сущим в Риме возлюбленным Богу, званным святым, благодать вам и мир от Бога Отца нашего и Господа Иисуса Христа (ст. 7). Смотри, как часто Павел употребляет слово - званный, говоря: зван апостол, в них же есте и вы звани, всем сущим в Риме званным. Это он делает не для многословия, но желая опять напомнить римлянам о благодеянии Божием. Так как среди верующих находились, вероятно, и префекты, и консулы, и бедные, и простолюдины, то, отлагая неравенство чинов, он всем посылает одно приветствие. Если же и рабам, и свободным принадлежит всецелое общение во всем самом необходимом и духовном, как-то: любовь Божия, звание, благовестие, усыновление, благодать, мир, освящение и все прочее, то не крайнее ли будет безумие различать по земным деяниям тех, которых Бог соединил и сделал равночестными в важнейшем? Потому, конечно, апостол в самом начале отвергает этот лютый недуг и направляет римлян к смиренномудрию, которое есть матерь всех благ. Смиренномудрие и рабов делало лучшими, научая их, что рабство не причинит им вреда, если они имеют истинную свободу, и господь обращало к умеренности, вразумляя их, что нет никакой пользы в свободе, если не бывает совершенства в делах веры. А чтобы тебе понять, что Павел делал это не с намерением все слить и смешать, а, напротив, он знал лучший способ различать, - обрати внимание на то, что он не просто написал: всем сущим в Риме, но с ограничением: возлюбленным Богу. Это - самое лучшее различение, которое ясно и показывает, откуда происходит освящение.

     4. Итак, откуда именно освящение? От любви. Сказав - возлюбленным, тотчас присовокупил: званным святым, показывая, что источником всех благ для нас служит любовь; а святыми он называет всех верующих. Благодать вам и мир. О, приветствие, приносящее безчисленныя блага! его именно и Христос заповедал апостолам произносить, при входе в дом, как первое слово. Поэтому и Павел всегда начинает тем же, т. е. словами: благодать и мир. Не малую вражду прекратил Христос, но тяжелую, многоразличную и продолжительную, и притом уничтожив ее не нашими трудами, но Своею благодатию. И как любовь даровала благодать, а благодать даровала мир, то апостол, расположив их в своем приветствии в таком именно порядке, молит о непрерывном и ненарушимом пребывании (любви, благодати и мира), чтобы опять не возгорелась другая брань, и просит Подателя сохранить их непреложными, говоря так: благодать вам и мир от Бога Отца нашего и Господа Иисуса Христа. Вот здесь предлог от (apo) относится к Отцу и Сыну, а это равно выражению - из Него (ex su). Апостол не сказал: благодать вам и мир от Бога Отца чрез (dia) Господа нашего Иисуса Христа, но говорит: от (apo) Бога Отца и Господа нашего Иисуса Христа. О, какую силу имеет любовь Божия! Враги и отверженные стали вдруг святыми и сынами. Апостол, назвав Бога Отцем, явил их сынами, а когда наименовал сынами, открыл все сокровище благ. Итак, не престанем являть жизнь достойную дара, соблюдая мир и святость. Другия почести временны, прекращаются с настоящею жизнию и продаются за деньги, почему о них можно сказать, что это не почести, но только наименования почестей, получающия свое значение от пышных одежд и от лести окружающей свиты. А дар освящения и усыновления, как данный от Бога, не уничтожается вместе со смертию, но и здесь делает нас знаменитыми, и сопровождает в жизнь будущую. Соблюдающий усыновление и тщательно хранящий дар святыни гораздо славнее и блаженнее увенчаннаго диадемою и носящаго порфиру; даже в настоящей жизни он наслаждается совершенным спокойствием, насыщается благими надеждами, не имеет никакой причины для страха и безпокойства и пользуется непрерывною радостью. Ведь обыкновенно веселие и радость доставляет не величие власти, не обилие денег, не полнота могущества, не крепость тела, не роскошь трапезы, не пышность одежд и не какое-либо другое из человеческих преимуществ, но только духовное совершенство и добрая совесть. Итак, кто имеет чистую совесть, хотя бы был одет в рубище и боролся с голодом, бывает благодушнее живущих роскошно; равно как сознающий за собою худое, хотя бы владел всеми богатствами, бывает несчастнее всех. Потому и Павел, хотя жил во всегдашнем голоде и наготе, хотя каждый день подвергался ударам, но радовался и веселился более современных царей. А Ахаав, хотя и царствовал и наслаждался разнообразными предметами роскоши, когда совершил свой грех, стенал и скорбел, а лице его опадало как до греха, так и после греха. Итак, если мы желаем наслаждаться радостью, то больше всего иного будем избегать порока и станем следовать добродетели, потому что иначе невозможно достигнуть радости, хотя бы мы взошли даже и на царский престол. Потому и Павел сказал: плод же духовный есть любовь, радость, мир (Гал. V, 22). Возрастим же этот плод в самих себе, чтобы нам и здесь насладиться радостию, и достигнуть будущаго царства, благодатию и человеколюбием Господа вашего Иисуса Христа, с Которым слава Отцу и Святому Духу, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.


БЕСЕДА II.

Первое убо благодарю Бога моего Иисусом Христом о всех, вас, яко вера ваша возвещается во всем мире (I, 8).

     1. Начало приличное блаженной душе и достаточное для того, чтобы научить всех посвящать Богу начатки добрых дел и слов и благодарить Его не только за свои успехи в добре, но и за успехи других, потому что это делает душу чистою от зависти и недоброжелательства и привлекает на благодарных большее благоволение Божие. Потому Павел и в другом месте говорит: благословен Бог и Отец Господа нашего Иисуса Христа, благословивый нас всяцем благословением духовным (Ефес. I, 3).

     Благодарить же должны не только богатые, но и бедные, не здоровые только, но и больные, не одни благоденствующие, но и терпящие напасти. Нет ничего удивительнаго в благодарении тогда, когда дела наши направляются попутным ветром; но когда бывает сильная буря, корабль опрокидывается и находится в опасности, тогда благодарность служит большим доказательством терпения и признательности. За такую благодарность и Иов был увенчан, заградил безстыдныя уста диавола и ясно доказал, что во дни благополучия был благодарным не из выгод, но вследствие сильной любви своей к Богу. Смотри также, за что благодарит Павел, - не за земное и погибающее, как-то: власть, могущество и славу (ведь это и не стоит ни одного слова), но за блага истинныя, веру и дерзновение. И с каким расположением он благодарит! Не сказал: Бога, но: Бога моего. Это делают и пророки, присвояя себе общее всем. И что удивительнаго, если (так поступают) пророки? Сам Бог всегда явно делает это в отношении рабов Своих, называя Себя в частности Богом Авраама, Исаака и Иакова. Яко вера ваша возвещается во всем мире. Итак, что же? Неужели вся земля слышала о вере римлян? По словам Павла, вся; и в этом нет ничего неправдоподобнаго. Ведь Рим был городом немаловажными, будучи расположен как бы на некоторой вершине, был известен всем. Ты же обрати внимание на силу проповеди, как она в короткое время при посредстве мытарей и рыбаков покорила себе самую славу городов и как мужи сирияне сделались учителями и наставниками римлян. Итак, Павел свидетельствует им о двояком, успехе (проповеди), - о том, что римляне уверовали, и уверовали с таким дерзновением, что слава о них распространилась по всей земле. Он говорит: вера ваша возвещается во всем мире. Вера, а не словопрения, не состязания, не доказательства, хотя в Риме и было много препятствий учению. Римляне, недавно получив власть над вселенною, много думали о себе, жили богато и роскошно, а проповедь принесли к ним рыбари - иудеи и от иудеев, народа ненавидимаго и для всех презреннаго, и повелевали покланяться Распятому, воспитанному в Иудее; эти учители вместе с учением внушали и строгую жизнь таким людям, которые заботились об удовольствиях и стремились только к настоящему. Притом, проповедники были люди бедные, простые, низкаго происхождения и из незнатных. Но ничто из этого не воспрепятствовало распространению слова: сила Распятаго была такова, что слово распространялось всюду, возвещается, как говорит Павел, во всем мире. Он не сказал - объявляется, но - возвещается, то есть, для всех они (апостолы) служили предметом разговора. Свидетельствуя об этом и фессалоникийцам, апостол присовокупляет и другое: сказав: от вас промчеся слово Боже, прибавил: яко не требовати нам глаголати что (1 Сол. I, 8). Там ученики стояли на степени учителей, смело всех наставляли и привлекали к себе. Проповедь нигде не останавливалась, но быстрее огня обтекала всю вселенную. Здесь же только сказано, что возвещается. И хорошо апостол сказал: возвещается, показывая, что ничего не должно ни прибавлять к сказанному, ни убавлять, так как дело вестника передать только то, что ему было сказано. Потому и священник называется вестником (ангелом), так как возвещает не свои слова, но пославшаго. Конечно, и Петр проповедывал там (в Риме), но Павел труды его считает за одно с своими. Так много, как я сказал выше, был он свободен от всякой зависти. Свидетель бо ми есть Бог, Ему же служу духом моим во блоговествование Сына Его (ст. 9).

     2. Конечно, это - изречение апостольскаго духа и сердца, выражение отеческой попечительности. Но что именно значат эти слова и для чего Павел призывает во свидетели Бога? У него речь была о привязанности, а так как он еще не видел римлян, то и призывает во свидетели не кого-либо из людей, но Испытующаго сердца. Сказав: люблю вас, он представил в доказательство то, что всегда молится и желает придти к ним, но так как и это для них не было ясно, он прибегает к достоверному свидетельству. Может ли кто-нибудь из нас похвалиться, что, молясь дома, вспоминает о всех членах Церкви? Не думаю. Но Павел не за один город, а за целую вселенную приносил молитвы Богу и притом не раз, два или три, а непрестанно. А непрестанно носить кого-нибудь в памяти невозможно, не имея великой любви. Пойми отсюда, какой привязанности и любви свойственно иметь в молитвах и иметь непрестанно. А когда Павел говорит: Ему же служу духом моим во благовествование Сына Его, этим он показывает нам вместе и благодать Божию и свое смиренномудрие, - благодать Божию в том, что ему поручено такое дело, а свое смиренномудрие в том, что он приписывает все не своему прилежанию, но помощи Духа. Упоминание же о благовествовании указывает на один из видов служения. Ведь существует много различных способов служения вообще, а равно и служения Богу. Как при (земных) царях все подчинены одному государю, хотя не все одинаково служат, но служба одного состоит в начальстве над войском, другого в управлении городами, а иного в хранении денег в казне, так и в делах духовных - один служит и работает Богу тем, что верует и хорошо устрояет свою жизнь, другой тем, что принял на себя попечение о странниках, а иной тем, что взял на себя ходатайство за нуждающихся. Подобным образом, и у самих апостолов Стефан и окружавшие его служили Богу предстательством за вдовиц, а иные служили учением слова, каков был и Павел, служивший Богу проповедию евангелия. Таков был род его служения и на это он был поставлен. Потому он не только призывает во свидетели Бога, но и говорит о том, что ему было вверено, показывая, что если бы он не получил столь великаго уполномочия, то ложно не призвал бы во свидетели Доверившаго. Вместе с тем Павел желает показать и то, что любовь его к римлянам и попечение о них необходимы. Чтобы не сказали: „ты кто и откуда и почему говоришь, что заботишься о таком обширном и царственнейшем городе"? - апостол и доказывает, что для него эта забота необходима, потому что на него возложен такой род служения- проповедывать евангелие. А тот, кому поручено такое дело, имеет необходимость всегда содержать в мыслях намеревающихся принять слово. Кроме того, словами: духом моим апостол указывает и на другое, именно на то, что служение его Богу гораздо выше эллинскаго (языческаго) и иудейскаго. Служение эллинское есть ложное и плотское, а иудейское, хотя и истинное, но также плотское; служение же Церкви противоположно, и несравненно выше иудейскаго, потому что наше служение Богу совершается не при посредстве овец, тельцев, дыма и курения, но чрез душу духовную, что именно и изобразил Христос, сказав: дух есть Бог, и иже кланяется Ему, духом и истиною достоит кланятися (Иоан. IV, 24). Во благовествование Сына Его. Сказавши выше, что благовестие принадлежит Отцу, апостол приписывает его здесь и Сыну: так безразлично говорится об Отце и Сыне. По блаженному евангельскому изречению апостол знал, что то, что свойственно Отцу, принадлежит Сыну, а свойственное Сыну принадлежит и Отцу. Мои вся, говорит (Христос), Твоя суть, и Твоя Моя (Иоан. XVII, 10). Яко безпрестанно память о вас творю в молитвах моих (ст. 9). Такова истинная любовь. И мне кажется, что апостол говорит все об одном, хотя и употребляет здесь четыре выражения, именно: воспоминает, воспоминает непрестанно, воспоминает в молитвах, воспоминает в молитвах о важных делах. Моляся, аще убо когда поспешен буду волею Божию приити к вам, желаю бо видети вас (ст. 10). Замечаешь ли ты, что апостол горит сильным желанием увидеть римлян и не решается на это против воли Божией, но желание свое умеряет страхом Божиим? Он любил их и стремился к ним, но однакоже и в то время, когда любил, не захотел увидеться с ними против воли Божией. Такова истинная любовь, а не та, которая у нас, нарушающих и тот и другой закон любви. Мы или никого не любим, или если любим, то против воли Божией, делая то и другое вопреки божественному закону. Тяжело слышать это, но еще тяжелее совершать.

     3. Когда же, спросишь, мы любим против воли Божией? Всякий раз, как не обращаем внимания на Христа, томимаго голодом, а детям, друзьям, родным даем более, чем сколько им нужно. Но нужно ли и продолжать слово? Каждый из нас, если испытает совесть свою, найдет, что это бывает у него бо многих случаях. Не таков был блаженный Павел, который умел любить, и любить, как должно и как приличествовало, и который, превосходя всех в любви, не переступал ея границ. Итак, смотри, как обильно он был преисполнен тем и другим - и страхом Божиим, и любовию к римлянам. Его сильная любовь выражалась в том, что он непрестанно молился, молился даже, и тогда, когда не получал просимаго; а постоянное благочестие проявлялось в том, что он, имея любовь, не переставал быть покорным мановению Божию. Некогда Павел трижды просил Господа и не только не получил просимаго, но, и не получив, счел за великую милость то, что не был услышан: так он во всем взирал на Бога. Теперь же хотя и получил (просимое), но не в то время, когда просил, а после, и нисколько этим не огорчился. Говорю же я это для того, чтобы и нам не скорбеть, когда мы не бываем, услышаны, или же бываем услышаны позже. Ведь мы не лучше Павла, который то и другое признает за милость, и - совершенно справедливо. Однажды отдав себя всеуправляющей руке, он подчинялся ей с такой покорностью, как глина горшечнику, и следовал туда, куда вел Бог. Апостол, сказавши, что он молился о том, чтобы увидеться с римлянами, упоминает далее и о причине своего желания. Что же это за причина? Да некое подам вам дарование духовное, ко утверждению вашему (ст.11). Значит, он предпринимал путешествие не просто, не так, как многие ныне совершают путешествие без цели и нужды, но его побуждали дела необходимыя и важныя, хотя он и не хочет сказать об этом ясно, а только намекает. Он не сказал: иду научить вас, наставить в вере, восполнить недостающее; но говорит: да некое подам, давая тем знать, что не свое им подает, а передает то, что сам получил. И при этом выражается опять смиренно - да некое. Подам нечто малое, говорит он, и соразмерное с своими силами. В чем же состоит то малое, что он намерен передать теперь? Это есть, говорит апостол, нечто служащее, ко утверждению вашему.

     Значит, от благодати зависит и то, чтобы стоять твердо, а не колебаться. А когда услышишь о благодати, не подумай, что будет отвергнута награда за произволение. Упоминая о благодати, апостол не труд выбора унижает, а отсекает кичливость высокомерия. Итак, не ослабевай (духом) оттого, что Павел назвал это дарованием благодати. Вследствие великой признательности к Богу, он обыкновенно и добрыя дела называл дарованием благодати, потому что и для них нужна нам большая помощь свыше. Сказав же - ко утверждению вашему, он скрытным образом показал, что римляне нуждаются в большем исправлении. То, что он хочет сказать им, состоит в следующем: с давняго времени я желал и просил (Бога) увидеть вас не для чего-либо другого, но для того, чтобы укрепить вас, утвердить и прочно водрузить в страхе Божием, чтобы вы никогда не колебались. Но он не сказал именно так, потому что мог бы огорчить римлян, а на то же самое намекает в других словах и слегка, выражая это в словах: ко утверждению вашему. Затем, так как и это было сказано очень сильно, то смотри, как апостол смягчает слова свои пояснением. Римляне могли сказать: „так что же? Неужели мы колеблемся, кружимся и имеем нужду в твоем слове, чтобы стать твердо"? Апостол заранее устраняет это возражение, говоря так: сие же есть соутешитися в вас верою общею, вашею же и моею (ст. 12). Он как бы говорил этим следующее: не подозревайте, что я сказал это для обвинения вас: не с таким намерением сказаны слова мои. А что же хотел я выразить? Вы, будучи окружены со всех сторон гонителями, потерпели много притеснений; потому я пожелал увидеть вас, чтобы утешить, или, лучше сказать, не только утешить вас, но и самому получить утешение.

     4. Заметь мудрость учителя. Он сказал: ко утверждению вашему, но, зная, что такое выражение для учеников тяжело и сильно, присовокупляет - к утешению вашему. Но и это опять тяжело, хотя не столько, конечно, как первое, однакоже все еще тяжело. Потому он опять умеряет силу слов своих, всячески смягчая речь и делая ее приятной. Он не просто сказал: утешиться, а: соутешитися; но и этим не удовольствовался, а употребляет другое и более приятное выражение, сказав: верою общею, вашею же и моею. Какое смиренномудрие! Он ясно выразил, что сам имеет в них нужду, а не они только в нем, и учеников возвел на степень учителей, не пожелав оставить себе никакого преимущества, но показав полную с ними равночестность. В этом, говорит он, заключается общая наша польза: и я имею нужду в вашем утешении, и вы в моем. А как же это бывает? Общею верою, вашей же и моею. Как в том случае, если кто-нибудь соединяет много светильников, возжигает яркое пламя, так обыкновенно бывает и с верующими. Всякий раз, как мы разделены между собою, тогда, конечно, бываем слабее духом. А когда, увидев друг друга, взаимно себя поддерживаем, тогда получаем большое утешение. Не суди об этом по настоящему времени, когда, по благодати Божией, и в селе, и в городе, и в самой пустыне существуют многочисленные сонмы верных, а всякое нечестие изгнано; но помысли о том времени, когда было приятно и учителю увидеть учеников и братиям встретиться с братиями, пришедшими из другого города. Чтобы сделать сказанное более ясным, приведу пример. Если бы как-нибудь случилось (чего да не будет), что мы, будучи уведены в землю персов, или скифов, или других варваров, были разсеяны в тамошних городах по двое и по трое, а потом вдруг увидели бы кого-нибудь прибывшаго отсюда, то представь себе, какое великое утешение мы получили бы. Разве вы не видели, как заключенные в темницах, увидевшись с кем-нибудь из родственников, вскакивают и прыгают от радости? И не дивись, если тогдашния времена сравню с пленом или темницею. Тогда христиане терпели гораздо большия бедствия: разсеянные и гонимые они жили в голоде и среди войн, трепетали ежедневной смерти, не смели положиться на друзей, домашних, родных, в целом мире были как странниками, а лучше сказать, больше переносили трудностей, чем живущие на чужой стороне. Потому-то апостол говорит: ко утверждению вашему, и соутешитися общею верою. Но он говорит это не в том смысле, будто сам нуждался в их содействии, - нет. В чем мог нуждаться тот, кто был столпом церкви, крепче железа и камня, духовным адамантом, у котораго было достаточно сил для проповеди в многочисленных городах? Но, чтобы не выразиться резко и не причинить сильной укоризны, он и прибавил, что и сам имеет нужду в утешении римлян. Если же кто-нибудь скажет, что здесь видны утешение и радость апостола, вследствие приращения в римлянах веры, и что в этом Павел имел нужду, тот не погрешит в таком изъяснении слов его. Итак, если ты (могли сказать апостолу) желаешь, молишься, надеешься насладиться утешением и преподать его, то что препятствует тебе придти? Разрешая такое сомнение, Павел присовокупил: не хощу же не ведети вам братие, яко множицею восхотех приити к вам, и возбранен бых доселе (ст. 13). Обрати внимание на степень рабского послушания и на пример великой признательности. Апостол говорит только, что у него были препятствия, но какия именно - об этом не говорит. Ведь он не изследует повелений Владыки, а только повинуется им, хотя другим и естественно было недоумевать, почему Бог столь знаменитому и обширному городу, на который обращены были взоры целой вселенной, препятствовал так долго пользоваться столь великим, как Павел, учителем. Кто овладел главным городом, тот легко нападает и на подданных, а кто миновал столицу и покоряет сперва подданных, тот оставляет без внимания самое главное. Впрочем, апостол не разсуждает ни о чем подобном, а предается непостижимому Промыслу, обнаруживая в этом благонастроенность души своей и научая всех нас никогда не испытывать Бога о причинах дел, хотя бы и казалось, что события смущают многих. Господину свойственно только повелевать, а рабам повиноваться. Поэтому Павел и говорит, что у него были препятствия, но какия именно - не упоминает. Я сам не знаю, говорит он. Не спрашивай же и ты о намерении и воле Божией. Егда речет здание создавшему е, почто мя сотворил еси тако (Римл. IX, 20)? И скажи мне: для чего ты стараешься узнать? Разве ты не знаешь, что Бог о всем печется, что Он премудр и ничего не делает без цели и напрасно, что Он любит тебя больше родителей и несравненно превосходит отца любовию и мать заботливостию? Итак, не спрашивай больше, не простирайся далее, и - этого достаточно для твоего успокоения, тем более, что положение римлян и тогда было устроено премудро. Бели же ты не знаешь, каким именно способом, то не безпокойся: ведь это наиболее и свойственно вере - признавать разум Промысла, не зная способов домостроительства Божия.

     5. Итак, Павел достиг того, о чем заботился. Чего же именно? Он доказал, что не по нерадению о римлянах он не приходил к ним, но потому, что у него были препятствия, хотя он и сильно желал придти. Отклонив же от себя нарекание в безпечности и убедив, что не менее их желал увидеть, он приводит и другия доказательства любви своей. При всех препятствиях, говорит он, я не переставал домогаться, и хотя, при всех стремлениях, постоянно встречал препятствия, я однакоже никогда не оставлял своего намерения, а в тоже время не противился воле Божией и сохранял любовь. Тем, что был расположен придти и не отказывался (от своего намерения), апостол доказал усердие к римлянам, а тем, что был задерживаем и не противился, он обнаружил всецелую любовь свою к Богу. Да некий плод имею и в вас (ст. 13). Хотя выше апостол и сказал о причине своего желания и представил ее подобающим для себя образом, однакоже и здесь причину эту приводит вновь, вполне устраняя подозрение римлян. Так как Рим был знаменитый город, единственный повсюду - на суше и на море, то одно только желание обозреть его было для многих поводом к путешествию; чтобы и о Павле не подумали чего-либо подобнаго и не стали подозревать, будто он хочет побывать там единственно в намерении похвалиться своим общением с римлянами, он неоднократно и указывает причину своего желания. И хотя выше сказал: я весьма желал видеть вас, чтобы подать вам некоторый духовный дар, здесь он говорит еще яснее: да некий плод имею и в вас, якоже и в прочиих языцех. Властителей апостол поставил наравне с подвластными и, не смотря на тысячи трофеев, на победы и знаменитость государственных сановников, поместил их на ряду с варварами. И весьма справедливо. Где благородство веры, там нет ни варвара, ни эллина, ни чужеземца, ни гражданина, но все стоят на одной степени чести.

     Заметь же и в этом скромность Павла. Он не сказал: приду научить, наставить в вере, но - что? Да некий плод имею и в вас. Не просто - плод, но - некий плод. Опять ограничивает все относящееся к себе, как и выше говорит: да некое подам. Потом апостол, как и прежде, ограничивает и их, присовокупляя: якоже и в прочиих языцех. В виду того, что вы богаты и имеете у себя больше других, не подумайте, что в отношении остальных я показываю меньше старания; ведь мы ищем не богатых, а верующих. Где ныне греческие мудрецы, которые, нося длинныя бороды и закутавшись в плащи, были проникнуты чрезмерною гордостию? И Грецию и всю варварскую страну покорил скинотворец. Поставляемый среди языческих мудрецов в образец и превозносимый Платон три раза приходил в Сицилию с своими пышными словами и блистательною славою и не только не преодолел и одного тирана, но так несчастно окончил свое дело, что потерял даже и самую свободу. А этот скинотворец обошел не одну Сицилию или Италию, а целую вселенную, и во время проповеди не оставлял ремесла, но и тогда сшивал кожи и управлял мастерскою. И это нисколько не соблазняло знаменитых римлян, - как и вполне естественно. Учителей обыкновенно делают презренными не ремесла и занятия, но ложь и вымышленныя учения. Потому, конечно, их впоследствии осмеивали и афиняне; а Павла со вниманием слушали и варвары, и невежественные, и необразованные. Ведь проповедь предлагается для всех вообще; она не знает ни различия в достоинстве, ни преимущества народа и ничего тому подобнаго. Она требует одной веры, а не разсудочных доказательств. Потому она особенно и достойна удивления, что не только полезна и спасительна, но и удобна, весьма легка и для всех доступна. В этом преимущественно и заключается действие Промысла Божия, что Бог предлагает дары Свои всем без различия. Как Он распорядился солнцем, луною, сушею, морем и тому подобным, не уделив большей их доли богатым и мудрым, а меньшей бедным, до предоставив всем пользоваться в равной мере, - так Он устроил и с проповедию, и даже гораздо в большей степени, насколько проповедь необходимее всего указаннаго выше. Потому и Павел неоднократно повторяет: всем народам. Потом апостол, показывая римлянам, что он никакой милости им не делает, но исполняет повеление Господа, и научая их воздать благодарение Богу всяческих, говорит: Еллином же и варваром, мудрым же и неразумным должен есмь (ст. 14). Он писал об этом и в послании к Коринфянам. А говорит он это, приписывая все Богу. Тако есть, еже по моему усердию и вам сущим в Риме благовестити (ст. 15).

     6. О, благородная душа! Принявши на себя дело, исполненное столь многих опасностей, - морское путешествие, искушения, наветы, нападения (а намеревающемуся проповедывать в таком городе, где владычествовало нечестие, естественно было потерпеть бури искушений; действительно, апостол и жизнь окончил в этом городе, где был обезглавлен тогдашним властителем), - Павел, однако, ожидая перенести столь много бедствий, не сделался вследствие этого более нерешительным, но спешил, скорбел и был исполнен усердия. Потому и говорит: тако есть, еже по моему усердию и вам сущим в Риме благовестити. Не стыжуся бо благовествованием (ст. 16). Что ты говоришь, Павел? Тогда как надлежало бы сказать: хвалюсь, величаюсь, превозношусь, ты не говоришь этого, но нечто меньшее, именно, что ты не стыдишься, как мы обыкновенно отзываемся о чем-нибудь не очень важном. Итак, что значат эти слова? Почему апостол так выражается, хотя благовествованием дорожил больше, чем небом? Так, в послании к Галатам он говорил: мне же да не будет хвалитися токмо о кресте Господа нашего Иисуса Христа (Гал. VI, 14). Почему же здесь не говорит: хвалюсь, но сказал: не стыжуся? Римляне были слишком преданы мирским занятиям вследствие своего богатства, власти, побед и ради собственных царей, которых они считали равными богам, даже так и называли их, и поэтому угождали им храмами, жертвенниками и жертвами. Так как они были весьма надменны, а Павел должен был проповедывать Иисуса, называемаго сыном плотника, воспитавшагося в Иудее, в доме незнатной женщины, не имевшаго при Себе оруженосцев, не окруженнаго богатством, но умершаго вместе с злодеями, как преступник, и претерпевшаго много и другого безславнаго, то римлянам, которые еще не знали неизреченных и великих тайн, естественно было всего этого стыдиться. Потому апостол и говорит: не стыжуся, научая и их пока не стыдиться, так как знал, что как только они усовершенствуются в этом, скоро пойдут дальше и будут хвалиться. Потому и ты, услышавши вопрос: „поклоняешься ли ты Распятому?" - не стыдись, не потупляй очей, но хвались и величайся и со смелым взором, с открытым челом подтверди свое исповедание. И если опять спросят: „неужели ты поклоняешься Распятому?" - опять отвечай: да, и не прелюбодею, не отцеубийце, не детоубийце (а таковы у язычников все боги), но крестом победившему демонов и уничтожившему тысячи их чародейств. Крест для нас есть дело неизреченнаго человеколюбия, символ великаго попечения. Затем, так как они (языческие философы), будучи проникнуты внешнею мудростию, сильно этим гордятся и хвалятся своим витийством, то я, говорит о себе Павел, навсегда отказавшись от разсудочных доказательств, иду проповедывать крест и не стыжусь этого. Сила бо Божия есть во спасение (ст. 16). А так как эта сила Божия бывает и в наказание (ведь, когда Бог наказал египтян, то сказал: сия есть сила моя великая), и в погибель [как и сказано: убойтеся могущаго и душу и тело погубити в геенне (Мф. Х, 28)], то апостол, вследствие этого, и говорит: иду к вам не с такою силою, несу не казни и мщение, но то, что служит ко спасению. Как же так? Разве евангелие не возвещало и о наказании - о геенне, о тьме внешней, о черве ядовитом? Ведь мы узнали об этом не из какого-либо другого источника, но из евангелия. Как же апостол говорит о нем: сила Божия во спасение? Но выслушай и следующее: всякому верующему, Иудею же прежде и Еллину (ст. 16). Не просто всем, но принимающим. Хотя бы ты был эллин и прошел всю порочность, хотя бы ты был скиф или варвар, даже настоящий зверь, хотя бы ты был исполнен всякаго неразумия, обременен тяжестью безчисленных грехов, но одновременно с тем, как принял слово крестное и крестился, ты загладил - все это. Почему же апостол говорит здесь: Иудееви же прежде и Еллину? Что означает это различие? Ведь он сам много раз говорил, что обрезание есть что, ни необрезание: как же теперь разделяет, ставя иудея выше эллина? Что это значит? Конечно, не то, что первый больше получает благодати потому только, что он первый, так как тот же самый дар дается и иудею и язычнику; но слово прежде употреблено только для обозначения порядка. Иудей не имеет преимущества получить оправдание в большей степени, а только удостоен получить его прежде. Так и просвещаемые (вы, посвященные в таинства, знаете, о чем я говорю) все приступают ко крещению, но не все в одно время, а один бывает первым, другой вторым; но, конечно, первый получает не больше второго, а второй не больше следующаго за ним, но всем подается одно и то же. Итак, словом прежде здесь выражается первенство в порядке речи, а не какое-либо преимущество в благодати. Далее апостол, сказав: во спасение, опять возвеличивает дар, показывая, что он не ограничивается настоящим, но простирается и в будущее. Это он выразил словами: правда бо Божия в нем является от веры в веру, якоже есть писано: праведный же от веры жив будет (ст. 17). Итак, сделавшийся праведным будет жив не в настоящей только жизни, но и в будущей. Но не это только здесь подразумевает апостол, а и другое вместе с этим, именно - блеск и славу таковой жизни (праведника). Так как возможно спастись и со стыдом для себя (как, например, спасаются многие из освобождаемых от наказания по царской милости), то, чтобы ты, услышав о спасении, не стал предполагать того же, апостол и прибавил - о правде, и правде не твоей, но Божией, намекая при этом на ея обилие и доступность. Не трудами и потом ты заслуживаешь ее, а получаешь даром свыше, принося с своей стороны только одно - веру. Потом, так как казалось невероятным учение о том, что прелюбодей, сластолюбец. гробокопатель и чародей вдруг не только освобождаются от наказания, но становятся праведными и оправдываются правдою свыше, то апостол подтверждает эту мысль ветхим заветом. И прежде всего в кратком изречении он открывает безпредельное море событий для способнаго обнять его взором. Сказавши: от веры в веру, апостол обратил внимание слушателя на ветхозаветное домостроительство Божие, которое он с великою мудростию изображает в послании к Евреям, и показывает, что тогда таким же образом оправдывались и праведники и грешники, вследствие чего и упомянул как о Раави, так и об Аврааме. А здесь, только намекнув на то же самое (так как спешил перейти скорее к другому разсуждению), апостол опять подтверждает свою мысль пророками и выводит на средину Аввакума, который взывает и говорит, что желающему жить не иначе возможно быть живым, как чрез веру. Беседуя о будущей жизни, он говорит: праведник от веры жив будет (Авв. II, 4). Так как то, что дарует Бог, превосходит всякую мысль, то вера по справедливости для нас необходима. Презорливый же и обидливый муж и величавый ничесоже скончает (Авв. II, 5). Пусть еретики услышат этот духовный голос. Они должны понять, что природа разсудочных доводов подобна лабиринту и грифам, нигде не имеет никакого конца, не позволяет мысли утвердиться на основании и ведет начало от кичливости. Ведь те, которые стыдятся допустить веру и показать, что они не знают небеснаго, ввергают себя в прах безчисленных помыслов. Но, жалкий и бедный человек, достойный непрестанных слез, ведь если кто-нибудь спросит тебя: „как произошло небо или земля"? даже - что уже говорить о небе и земле - если спросят только тебя: „как сам ты родился, как воспитан и вырос"? - ты, конечно, не стыдишься своего незнания; а когда бывает речь о Единородном, то ты, считая недостойным себя не знать всего, неужели вследствие стыда ввергнешь себя в бездну погибели? Но ведь любовь к спору и безвременное любопытство есть дело недостойное. И зачем мне говорит о догматах? От самой поврежденности настоящей жизни мы освободились не иначе, как чрез веру. Верою просияли все доселе жившие, Авраам, Исаак, Иаков; верою спаслась блудница, как в ветхом, так и в новом завете. Ведь сказано: верою Раав блудница не погибе с сопротивльшимися, приимши соглядателей (Евр. XI, 31). Она не стала разсуждать: как эти пленники, беглецы и изгнанники, ведущие кочевую жизнь, могут овладеть нашим городом, который защищен стенами и богинями? Если бы она стала так размышлять, то погубила бы и себя и их, как действительно и погибли предшественники спасенных Раавью. Те, увидев людей великорослых и сильных, стали изыскивать средства, как победить их, и все погибли без войны и сражения. Видишь ли, какова бездна неверия и какова стена веры? Неверие довело до погибели безчисленное множество людей, а вера не только спасла жену блудницу, но и сделала ее покровительницею столь великаго народа.

     Итак, зная это и другое большее, никогда не будем испытывать Бога относительно причины событий, но без изследования и излишней пытливости станем принимать все, что бы Он ни повелел, хотя бы Его повеление и казалось несообразным с точки зрения человеческих размышлений. Скажи мне, в самом деле, что может представляться более несообразным, как то, чтобы сам отец умертвил единственнаго и возлюбленнаго своего сына? Однакож праведник, получив такое приказание, не стал разсуждать об этом, а принял повеление только по достоинству приказавшаго и повиновался. Но другой, получив от Бога повеление бить пророка и считая его несообразным, задумался над этим делом, а не просто послушался, и за это был наказан смертно, а бивший угодил Богу (3 Цар. ХХ, 35). И Саул, против воли Божией спасший жизнь людям, был низложен с престола и подвергся жестокому наказанию. Можно зайти и многие другие примеры, которые все научают нас никогда не изведывать причины повелений Божиих, а только не противиться и повиноваться им. Если же опасно любопытствовать относительно того, что Бог повелел, и если испытующих ожидает крайнее наказание, то какое оправдание некогда будут иметь те, которые судят о предметах более непостижимых и страшных, например: каким образом Отец родил Сына? Какова Его сущность? Итак, зная это, со всем благоволением примем матерь всех благ - веру, чтобы нам, как плывущим в спокойной гавани, соблюсти правильное учение и, направляя жизнь свою со всею безопасностию, достигнуть и благ вечных, благодатно и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу и Святому Духу слава, держава, честь и поклонение во веки веков. Аминь.


БЕСЕДА III.

Открывается бо гнев Божий с небесе на всякое нечестие и неправду человеков, содержащих истину в неправде (1, 18).

     1 Заметь благоразумие Павла, как он, начавши с более приятнаго, обращает речь к более страшному. Сказавши, что Евангелие есть причина спасения и жизни, сила Божия, что оно способно совершить спасение и оправдание, он говорит теперь то, что может устрашить даже невнимательных. Обыкновенно большая часть людей привлекается к добродетели не столько обещанием благ, сколько страхом скорбей; но апостол склоняет римлян и тем, и другим. Так и Бог не только обещает царство, но и угрожает геенною; и пророки таким же образом проповедывали иудеям, всегда присоединяя к благам и наказания. По той же причине и Павел разнообразит речь, и не без основания, но сперва предлагает приятное, а потом печальное, показывая, что первое есть дело предваряющей воли Божией, а последнее зависит от порочной жизни нерадивых. Так и пророк прежде упоминает о благах, говоря: аще хощете и послушаете мене, благая земли снесте; аще же не хощете, ниже послушаете мене, меч вы поясте (Ис. I, 19-20). В таком же порядке и Павел располагает здесь свою речь. Смотри, говорит он, Христос пришел и принес прощение, оправдание и жизнь, но дарует это не просто, а при посредстве креста. Но самое важное и удивительное здесь не то, что Он только даровал нам это, но то, что Он так много пострадал. Потому, если вы надменно поступите с дарами, то подвергнетесь бедствиям. И заметь, как апостол возвышает речь: открывается бо, говорит он, гнев Божий с небесе. Откуда это видно? Если такой вопрос предложит верующий, то мы представим ему изречение Христа; а если бы спросил неверный и эллин, то сам Павел заграждает ему уста тем, что говорит впоследствии о суде Божием, приводя непререкаемое доказательство из событий, совершившихся с язычниками. И что всего удивительнее, - апостол доказывает, что противящиеся истине сами подтверждают учение истины тем, что делают и говорят каждый день. Но об этом скажем после, а теперь займемся настоящим предметом. Открывается бо гнев Божий с небесе. Конечно, и в настоящей жизни часто это бывает, например (гнев Божий открывается) в голоде, язвах и войнах, когда наказывается или каждый в отдельности, или все вместе. Что же тогда произойдет чрезвычайнаго? То, что наказание будет большее, общее и другого рода; ведь то, что бывает ныне, служит к исправлению, а то, что случится тогда, будет наказанием. Указывая именно на это, Павел и сказал, что ныне наказуемся, да не с миром осудимся (1 Кор. XI, 32). Ныне многим кажется, что многое совершается не вследствие гнева свыше, но по причине человеческой неприязни, но тогда, когда Судия, сидя на страшном престоле, повелит одних ввергнуть в пещь, других - в тьму внешнюю, а иных осудит на другия неизбежныя и нестерпимыя муки, тогда будет ясно, что наказание от Бога. И ради чего апостол не сказал так ясно, что, например, Сын Божий придет с тьмами ангелов и потребует отчета у каждого, но говорит: открывается гнев Божий? Слушатели были еще из новообращенных, потому апостол сначала привлекает их тем, что они и сами признавали. Притом, мне кажется, что это было обращено к язычникам; вследствие этого апостол начинает с общих понятий, а после ведет речь и о суде Христовом. За всякое нечестие и неправду человеков, содержащих истину в неправде. Здесь апостол показывает, что пути нечестия многочисленны, а путь истины один, так как заблуждение есть нечто разнообразное, многовидное и смешанное, а истина одна. Сказав об учении, апостол говорит и о жизни, упомянув о неправде людей. И неправда бывает разная: одна касается имущества, когда кто-нибудь обижает в этом своего ближняго, другая - жен, - когда кто-нибудь, оставив свою жену, расторгает брак другого. Павел называет это лихоимством, говоря: еже не преступати и лихоимствовати в вещи брата своего (1 Сол. IV, 6). Иные опять, вместо жены и имения, похищают честь ближняго; и это также неправда, ибо лучше имя доброе, неже богатство много (Притч. Сол. ХХП, 1). Хотя некоторые утверждают, что у Павла это сказано об учении, но однако нет препятствия относить его слова и к тому, и другому (т.е. и к учению, и к жизни). А что значит - содержащих истину в неправде, узнай из последующаго. Зане, еже возможно разумети о Бозе, яве есть в них; Бог бо явил есть им (ст. 19). Но язычники эту славу приписали деревьям и камням.

     2. Подобно как тот, кому была вверена царская казна и приказано истратить ее для славы царя, а он издерживает ее на злодеев, блудниц и чародеев, пышно содержа их на царския деньги, наказывается, как весьма тяжко оскорбивший царя, - так и язычники, получивши ведение о Боге и славе Его, а потом приписавши его идолам, содержали истину в неправде, и, по собственной вине, оскорбили знание, воспользовавшись им не так, как следовало. Теперь ясны ли для вас слова апостола, или нужно еще пояснить их? Может быть, необходимо опять повторить. Так, что же значит сказанное апостолом? Бог ведение о Себе вложил людям с самаго начала; но язычники, приложив свое знание о Боге к деревьям и камням, оскорбили истину, по собственной вине, так как сама истина пребывает неизменною и имеет славу непоколебимую. А из чего видно, Павел, что Бог и язычникам дал это знание? Из того, отвечает апостол, что еже возможно разумети о Бозе, яви есть в них. Но это - изъяснение, а не доказательство. Ты же докажи мне и убеди, что знание о Боге открыто было язычникам, но они самовольно уклонились от него. Как же оно было им открыто? Разве им голос раздался с неба? Нет, но Бог сделал то, что больше голоса могло привлечь их внимание, именно - Он поставил пред ними свое творение, которое, при посредстве одного созерцания красоты всего видимаго, научало и мудреца, и необразованнаго, и скота, и варвара возноситься мыслию к Богу. Потому апостол говорит: невидимая бо Его от создания мира творенми помышляема видима суть (ст. 20). Тоже подтверждает и пророк: небеса поведают славу Божию (Псал. XVIII, 1). Что скажут язычники в день суда? Мы не знали Тебя? Но разве вы не слышали голоса неба, воспринимаего взором, и стройной во всем гармонии, звучащей громогласнее трубы? Разве вы не заметили законов дня и ночи, всегда остающихся неизменными, твердаго и непоколебимаго порядка зимы, весны и остальных времен года, величия моря во время великой бури и среди волнений? Неужели вы не заметили, что все пребывает в порядке и своею красотою и величием возвещает Творца? Это самое и даже больше этого Павел выразил в следующих словах: невидимая бо Его от создания мира творенми помышляема видима суть, и присносущная сила Его и Божество, во еже быти им безответным (ст. 20). Конечно, не для этого Бог сотворил мир, хотя это и случилось. Он предложил людям этот урок не для того, чтобы лишить их оправдания, но для того, чтобы они познали Его; оказавшись же неблагодарными, люди сами лишили себя всякой защиты. Затем, показывая, каким образом язычники оказались лишенными оправдания, апостол говорит: занеже разумевше Бога, не яко Бога прославиша или благодариша (ст. 21). Весьма велико и одно это прегрешение, но вторая их вина состояла в том, что они поклонялись идолам, что осуждал еще Иеремия, говоря: два зла сотвориша людие сии мене оставиша источника воды живы, и ископаша себе кладенцы сокрушенныя (Иерем. II, 13). Далее доказательством того, что язычники знали Бога и не воспользовались этим знанием, как должно, апостол выставляет то, что они признавали многих богов, почему и прибавил: занеже разумевше Бога, не яко Бога прославиша. Он указывает и причину, вследствие которой они впали в такое безумие. Какая же это причина? Та, что они во всем положились на свои помышления. Впрочем, алостол не так сказал, а гораздо выразительнее. Осуетишася помышлении своими, и омрачися неразумное их сердце (ст. 21). Подобно тому,. как если кто-нибудь в безлунную ночь решается идти неизвестною дорогою, или плыть по морю, тот не только не достигает цели, но скоро погибает, так и язычник решившись идти путем ведущим к небу, лишили самих себя света, а затем, предавшись, взамен света, тьме умствований, стали искать безтелеснаго в телах и неописуемого в образах, и таким образом подверглись ужаснейшему крушению. Кроме указанной причины их заблуждения, Павел приводит и другую: глаголющеся быти мудри объюродюша (ст. 22). Много о себе думая и не пожелавши идти путем, какой предписан им Богом, они погрязли в помыслах неразумия. Затем, указывая и изображая гибель язычников, насколько она была ужасна и лишена всякаго оправдания, апостол говорит: и измениша славу нетленнаго Бога в подобии образа тленна человека и птиц и четвероног и гад (ст. 23).

     3. Первая вина язычников в том, что они не нашли Бога; вторая - в том, что не нашли, имея к тому большия и очевидныя основания; третья - в том, что называли себя мудрыми; четвертая - в том, что не только не нашли, но и почитание, принадлежащее Богу, воздали демонам, камням и деревьям. В послании к Коринфянам Павел также обличает высокомерие. язычников, но иначе чем здесь. Там он поражает их крестом, говоря: зане буев Божие премудрие человек есть (1 Кор. I, 25); а здесь он без всякаго сравнения осмеивает языческую мудрость, доказывая, что она сама по себе есть глупость и одно обнаружение высокомерия. А чтобы ты знал, что язычники имели знание о Боге, но сами погубили его, Павел сказал: измениша, так как изменяющий что-нибудь изменяет с тою целью, чтобы иметь нечто другое. Язычники хотели найти нечто большее, но так как были любителями нововведений, то и не удержались в данных пределах, а потому лишились и прежняго. В этом и состояла вся эллинская мудрость. Потому они и восставали друг против друга, Аристотель возставал на Платона, стоики вооружались на Аристотеля и вообще один был противником другого, так что не удивляться им нужно за их мудрость, а отвращаться и ненавидеть, потому что вследствие этого самого они и сделались неразумными. Если бы они не предались размышлениям, доказательствам и софизмам, то не потерпели бы того, что потерпели. Далее, продолжая обвинение, апостол осмеивает и все идолослужение язычников. Если вообще изменение славы Божией смешно, то изменение в такой большой степени - вне всякого оправдания. Размысли же, кому изменили язычники и чему воздали славу. О Боге надлежало думать, что Он Господь всего, что Он сотворил несущее, что Он обо всем промышляет и печется. В этом состоит слава Божия. К кому же приложили ее язычники? Не к людям, но к подобию образа тленна человека. Даже на этом не остановились, но снизошли до животных, а лучше сказать, до изображений их. И ты заметь мудрость Павла, как он представил две крайности: Бога, Который выше всего, и пресмыкающихся, которые ниже всего, или, лучше сказать, не пресмыкающихся, но подобия их, чтобы ясно показать несомненное безумие язычников. Познание, какое надлежало иметь о Существе, несравненно все превосходящем, они приложили к тому, что без сравнения ниже всего. Но, скажет кто-нибудь, имеет ли это отношение к философам? Да, к ним преимущественно и относится все сказанное. Они имеют учителями египтян, которые изобрели это. Гордится этим и Платон, который и представлялся более почтенным, чем другие; и учитель его был привержен к тем же идолам, так как он, именно, приказал принести петуха в жертву Эскулапу. В язычестве можно было видеть изображения животных и пресмыкающихся, а также Аполлона и Диониса, почитаемых вместе с пресмыкающимися. А некоторые философы даже возвели на небо тельцов, скорпионов, драконов и всякую другую суету, так как диавол всеми мерами старался низвести людей до подобия пресмыкающихся и самым неразумным из всех тварям подчинить тех, которых Бог хотел возвести превыше неба. Не отсюда только, но и из другого можно видеть, что глава философов (Платон) виновен в указанном выше. Когда он сличает поэтов и говорит, что им нужно верить в их учении о Боге, так как они имеют точное знание, то в доказательство он представляет не более, как собрание басен, и утверждает, что смешные эти вымыслы нужно признавать истинными. Темже и предаде их Бога в похотех сердец их в нечистоту, во еже сквернитися телесем их в себе самех (ст. 24). Здесь апостол показывает, что нечестие было причиною нарушения законов. А слово - предаде здесь означает - попустил. Подобно тому как предводитель войска, оставив его и удалившись во время жаркаго боя, предает воинов врагам, не чрез содействие свое, но тем, что лишает. своей помощи, так и Бог, исполнив со Своей стороны все, оставил тех, которые не хотели принять Его повелений и первые от Него удалились. И разсуди: Бог предложил людям вместо учения мир, дал им разум и разсудок, способный понимать то, что должно. Но они ничем из этого не воспользовались для своего спасения и даже извратили то, что получили. Итак, что же надлежало делать? Неужели привлекать их силою и по неволе? Но это не значит делать их добродетельными. Оставалось предоставить их самим себе, что Бог и сделал, чтобы люди, посредством личнаго опыта узнавши все то, к чему они так сильно стремились, сами наконец бежали от позора. Ведь если какой-либо царский сын, к безчестию отца, пожелает быть с ворами, убийцами и грабителями гробниц и общество таких людей предпочтет отцовскому дому, то отец, конечно, оставит его, чтобы собственным опытом он мог убедиться в безмерном своем неразумии.

     4. Но почему апостол не упомянул ни об одном ином грехе, например, об убийстве, любостяжании и других подобных, но упоминает только о невоздержании? Мне кажется, что он имеет в виду современных ему слушателей и тех, которые должны были получить его послание. В нечистоту, во еже сквернитися телесем их в себе самех. Заметь, какое выразительное изречение. Язычники, говорит Павел, не имели нужды в других оскорбителях, но сами себе делали то, что им могли бы причинять враги. Потом, возвращаясь опять к причине, апостол говорит: иже премениша истину Божию во лжу, и почтоша и послужиша твари паче Творца (ст. 25). Что особенно было смешно в язычестве, то апостол перечисляет по видам, а что представляется достойнее прочаго, о том он говорит вообще, но посредством того и другого доказывает, что язычество есть служение твари. И заметь, как он выразил свою мысль. Не сказал просто: послужиша твари, но прибавил: паче Творца; такою прибавкою он увеличивает вину язычников и лишает их всякаго извинения. Иже есть благословен во веки, аминь (ст. 25). Но это нисколько не повредило славе Божией, говорит Павел, потому что Бог благословен во веки. Здесь апостол показывает, что Бог оставил язычников не потому, что мстил за Себя, так как Он ничего от этого не потерпел. Если язычники и оскорбляли Его, то Он не оскорблялся, слава Его не умалилась, но Он всегда пребывает благословен. Если и любомудрый человек часто может совсем не чувствовать оскорбления, то тем более Бог, Существо безсмертное и неизменяемое, слава непреходящая и неподвижная. Ведь и люди уподобляются Богу в этом отношении тогда, когда они нисколько не чувствуют обиды от тех, которые желают вредить им, когда они не оскорбляются наносимыми им обидами, не чувствуют ударов, когда их бьют, л насмешек, когда другие смеются Над ними. Но возможно ли это? - спросит кто-нибудь. Возможно, даже весьма возможно всякий раз, как ты не скорбишь по поводу случившагося. И как возможно, спросят, не скорбеть? А я спрашиваю: как можно скорбеть? Скажи мне? если бы тебя оскорбило собственное твое дитя, то неужели ты эту обиду счел бы за действительную обиду? Неужели ты стал бы скорбеть? Нет. А если бы ты стал обижаться, то не смешон ли ты тогда будешь? Будем и мы таким же образом относиться к ближнему, и тогда не потерпим ничего неприятнаго (ведь обижающие другого неразумнее детей); не будем требовать, чтобы нас не обижали, но, будучи обижены, перенесем обиду великодушно, так как в этом и состоит истинная честь. Почему же так? А потому, что в этом ты господин, а в том - другой. Разве ты видел, чтобы пораженный адамант сам ударил? Такова, ответишь ты, его природа. Но ведь и тебе, по доброй твоей воле, возможно сделаться таковым, каков он по природе. Что же? Разве ты не знаешь, что отроки не опалились в пещи, а Даниил во рве не потерпел никакого зла? И. ныне это может случиться. И нас окружают львы, гнев и похоть, имеющие опасные зубы и растерзывающие всякаго подвергшагося (их нападению). Будь же таким, как Даниил, и не позволяй этим страстям впиваться зубами тебе в душу. Но, скажешь, Даниилу во всем помогала благодать. Правда, но помогала потому, что ей предшествовала собственная его воля. Таким образом, если и мы пожелаем сделаться подобными ему, то благодать и ныне готова помогать. Как ни голодны звери, они не прикоснутся к твоему ребру. Если они устыдились тогда, когда увидели тело раба, то неужели не усмирятся теперь, когда увидят члены Христовы (а таковы мы - верующие)? Если же не усмиряются, то, конечно, по вине вверженных. Действительно, многие доставляют этим львам обильную пищу тем, что содержат блудниц, нарушают браки, мстят. врагам, - поэтому и растерзываются прежде, чем достигнут дна (рва). Но не то случилось с Даниилом, не то будет и с нами, если мы пожелаем, а совершится нечто больше того, что было прежде с Даниилом.

     Тогда львы не сделали вреда, а нам, если мы будем бодрствовать, обижающие принесут и пользу. Так, Павел сделался знаменитым от оскорбителей и злоумышленников, а Иов - вследствие многих болезней и ран, Иеремия - из-за грязнаго рва, Ной - вследствие потопа, Авель - вследствие злоумышления, Моисей - по вине жаждавших крови иудеев; так и Елисей, так и каждый из великих тех мужей - все они получили блестящие венцы не за безмятежную и роскошную жизнь, но за скорби и искушения. Потому и Христос, ведая об этом способе прославления, говорил ученикам: в мире скорбни будете, но дерзайте, яко Аз победих мир (Иоан. XVI, 33). Так что же, спросят: разве не многие также пали под тяжестию зол? Пали, но не от свойства искушений, а от собственнаго нерадения. Но Тот, Кто творит со искушением и избытие, яко возмощи понести (1 Кор. Х, 13), сам да поможет всем нам и да прострет руку, чтобы мы, торжественно прославленные, достигли вечных венцов, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу и Святому Духу слава, честь, держава, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.


БЕСЕДА IV.

Сего ради предаде их Бог в страсти безчестия: и жены бо их изменивша естественную подобу в презъестественную. Такожде и мужи, оставльше естественную подобу женска пола, разжегошася похотию своею друг на друга (I, 26, 27).

     1. Итак, все страсти безчестны, но особенно безчестна безумная любовь к мужчинам, потому что душа страдает и унижается в этих грехах более, чем тело в болезнях. Смотри же, как апостол и здесь лишает язычников прощения, сказавши о женщинах подобно тому, как и об учении: измениша естественную подобу. Никто не может, сказать, говорит он, что оне дошли до этого, будучи лишены обыкновеннаго способа соития, и что предались столь необычайному неистовству потому, что не могли удовлетворить своей похоти, так как изменять возможно только то, что имеют, как апостол и сказал в речи об учении: премениша истину Божию во лжу. Тоже самое опять, но несколько иначе, апостол сказал и о мужчинах: оставльше естественную подобу женска пола. И у женщин, и у мужчин он равно отнимает возможность извинения, обвиняя их не только в том, что они имели наслаждение и, оставив то, что имели, обратились к иному, но и в том, что, презрев способ естественный, прибегли к противоестественному. Но противоестественное и более неудобно, и более неприятно, так что не может быть и названо удовольствием. Ведь истинное удовольствие сообразно о природою, а когда Бог оставляет, тогда все приходит в безпорядок. Вследствие этого у язычников не только учение было сатанинское, но и жизнь диавольская. И когда апостол беседовал об учении, то он указал на мир и человеческий разум, сказавши, что люди силою разумения, данного от Бога, и при посредстве всего видимаго могли возвыситься до Творца, но не захотели этого и остались без оправдания. А здесь, вместо мира, он указал на удовольствие,. сообразное с природою, которым они могли наслаждаться с большею свободою и с большею приятностью, освободившись от стыда. Но язычники не захотели этого и, оскорбивши самое естество, оказались вне всякаго извинения. Безчестнее же всего то, что и женщины стремятся к таким смешениям, которых им следовало бы стыдиться более мужчин. И здесь достойно удивления благоразумие Павла, как он, нападая на два противоположныя дела, со всею точностию достиг своей цели. Ведь он хотел и выразиться благопристойно, и уязвить слушателя, но то и другое было невозможно: одно препятствовало другому. Выразившись благопристойно, нельзя было тронуть слушателя; а чтобы сильнее поразить его, необходимо было представить дело яснее во всей его наготе. Но разумная и святая душа Павла с точностью преодолела то и другое, усилив обвинение наименованием естества и воспользовавшись этим словом как бы некоторым покровом для благопристойности речи.

     Итак, коснувшись сперва женщине, апостол обращает потом речь к мужчинам: такожде и мужи, оставльше естественную, подобу женска пола. Является доказательством крайней порчи то, когда развращены тот и другой пол, когда мужчина, поставленный быть наставником жены, и женщина, которой поведено быть помощницею мужа, поступают друг с другом, как враги. Заметь же, какия сильныя выражения употребляет апостол. Не сказал, что они питали взаимную любовь и вожделение, но - разжегошася похотию своею друг на друга. Замечаешь ли, что все произошло от преизбытка вожделения, которое не в силах оказалось остаться в собственных своих пределах? Все, преступающее законы, установленные Богом, питает вожделение к необычному и незаконному. Подобно тому, как многие, потерявши позыв к обыкновенной пище, нередко едят землю и мелкие камни, а другие, томясь сильною жаждою, часто пьют и грязную воду, - так и язычники вскипели этою противозаконною любовию. И если ты спросишь: откуда такая напряженность страсти? - отвечаю: оттого, что они были оставлены Богом. А отчего произошло это Божие оставление? От беззакония оставивших Бога. Мужи на мужех студ содевающе (ст. 27).

     2. Ты, услышавши (говорит апостол) о том, что они (язычники) разжигались, не подумай, что у них была одна только болезнь вожделения: все зависит преимущественно от безпечности, которая и разжигала страсти. Потому он не сказал - соблазнившись, или - впавши (Гал. VI, 1), как выразился в другом месте, а как выразился? Содевающе. Они считали грех занятием не простым, но таким, которое совершали с ревностию. Не сказал также - вожделение, но - студ по преимуществу, потому что они посрамили естество и попрали законы. Смотри, какое большое замешательство произошло с той и другой стороны. Не только голова стала внизу, но и ноги вверху; люди сделались врагами себе самим и друг другу, так как открыли какую-то жестокую брань, которая беззаконнее всякаго междуусобия, - брань многоразличную и разнообразную. Они разделили ее на четыре вида, все суетные и преступные, так что эта борьба у них была не двойная и тройная, но в четырех видах. Разсуди сам. Двоим, разумею жену и мужа, надлежало составлять одно, как сказано: будета два в плоть едину (Быт. II, 24). А это вызывалось желанием общения, которое и соединяло оба пола друг с другом. Диавол, истребив эту взаимную склонность и давши ей иное направление, таким образом разделил между собою полы и, вопреки закону Божию, из одного целаго сделал две части. Ведь Бог сказал: будета два в плоть едину, но диавол единую плоть разделил на две. Вот первая брань. Опять, каждая из этих двух частей стала враждовать как сама с собою, так и друг против друга, потому что женщины стали наносить поругание не только мужчинам, но и женщинам, а мужчины возставали друг на друга и против женскаго пола, как обыкновенно и бывает в какой-нибудь ночной битве. Видишь ли вторую и третью брань, четвертую и пятую? Но есть еще и иная: кроме сказаннаго, они возстали и на самую природу. Так как диавол видел, что самое вожделение больше всего соединяет полы, то и постарался разорвать этот союз, чтобы уничтожить человеческий род не только противозаконным расточением семени, но и взаимною борьбою и возстаниями. И возмездие, еже подобаше прелести их, в себе восприемлюще (ст. 27). Смотри, как апостол опять переходит к источнику зла - нечестивому учению, и говорит, что студ был воздаянием за это беззаконие. Итак как, говоря о геенне и наказании, апостол для людей нечестивых, избравших такую жизнь, показался бы не заслуживающим доверия и даже смешным, то он разъясняет, что в самом этом удовольствии заключается наказание. И не удивляйся тому, что они не чувствуют этого, но испытывают наслаждение: ведь и безумные и одержимые болезнью умопомешательства, много мучая самих себя и находясь в жалком положении, однако смеются и радуются своим делам, по поводу которых другие о них плачут. Но, мы не говорим, что вследствие этого они освобождены от наказания, напротив, потому самому они и находятся в ужаснейшем мучении, что сами не сознают .своего положения. Не больным нужно судить о положении дел, а здоровым. Известно, что в древности такое дело считалось даже законным, а один языческий законодатель запретил рабам натирать себя маслом до суха и мужеложствовать, предоставив только свободным такое преимущество, а лучше сказать - такое студодеяние. И, вообще, язычники не считали это дело безстыдным, но, как нечто почетное и более высокое, чем состояние рабов, предоставляли его лишь свободным. Так думал мудрейший народ афинский и великий из афинян Солон. Можно найти много и других философских сочинений, зараженных тою же болезнию. Однако же, вследствие этого, мы не назовем такого дела законным, а, напротив, - признаем жалкими и достойными многих слез тех людей, которые приняли этот закон. Что делают блудницы, тоже, а лучше сказать - более безобразное совершают и мужеложники. Смешение с блудницами хотя беззаконно, но естественно, а мужеложство и противозаконно, и противоестественно. Если бы не было геенны и не угрожало наказание, то это было бы хуже всякаго наказания. Если же они наслаждаются, то это говорит лишь об усилении наказания. Если бы я увидел, что бежит нагой человек, вымаравший все свое тело грязью, и не только не стыдится, но и хвалится этим, то я не стал бы радоваться вместе с ним, но больше его рыдал бы о нем, потому что он не чувствует стыда своего. Но, чтобы яснее представить вам поругание, выслушайте от меня и другой пример. Если бы кто-нибудь уличил девицу в том, что она в своей опочивальне имела смешение с неразумными животными, а она и после того стала бы услаждаться таким смешением, то недостойна ли была бы она слез, преимущественно вследствие того, что не могла избавиться от этой болезни по той причине, что не сознавала порока? Конечно, это всякому ясно. А если то беззаконие тяжко, то и это (мужеложство) - не менее того, так как терпеть поругание от своих прискорбнее, чем от чужих. Я утверждаю, что эти (мужеложники) хуже убийц, так как лучше умереть, чем жить после такого поругания. Убийца отторгает душу от тела, а этот губит и душу вместе с телом. Какой ни назови грех, ни один не будет равен этому беззаконию. И впадающие в него, если бы сознавали совершаемое, приняли бы безчисленныя смерти, чтобы только не подвергаться этому греху.

     3. Ничего, ничего нет неразумнее и тяжелее такого поругания. Если Павел, разсуждая о блуде, сказал: всяк грех, его же аще сотворит человек, кроме тела есть: а блудяй во свое тело согрешает (1 Кор. VI, 18), то что сказать об этом безумии, которое настолько хуже блуда, что нельзя и выразить? Не говорю, что ты только сделался женщиною, но более: ты погубил свое существование, как мужчина, ты ни в женское естество не изменился, ни того, какое имел, не сохранил, а сделался общим предателем того и другого естества и достоин изгнания и от мужчин и от женщин и побиения камнями, так как ты оскорбил тот и другой пол. Чтобы тебе понять, насколько велик этот грех, (представь следующее): если бы кто-нибудь, пришедши к тебе, объявил, что он сделает тебя из человека собакою, то ты не убежал ли бы от него, как от человека самаго вредного? Но вот ты сделал самого себя из человека не собакою, а животным более презренным, чем собака: она еще годна к чему-нибудь, а предавшийся распутству ни к чему негоден. И скажи мне, если бы кто-нибудь угрожал сделать так, чтобы мужчины носили и рождали детей, то разве. мы не исполнились бы гнева? Но вот теперь предающиеся такому неистовству поступают сами с собою гораздо хуже, так как не одно и тоже, во-первых, измениться в женскую природу и, во-вторых, оставаясь мужчиною, сделаться женщиною, а лучше сказать- ни тем, ни другим. Если же ты желаешь узнать чрезмерность зла и в другом отношении, то спроси, почему законодатели наказывают тех, которые делают других скопцами, и узнаешь, что ни за что иное, как именно за изувечение природы, хотя они и не наносят человеку такого поругания (какое наносится мужеложеством), потому что оскопленные и после оскопления во многих случаях бывают полезны. Между тем нет ничего непотребнее мужчины, сделавшагося блудницей, потому что не только душа, но и тело допустившаго такое поругание становится ничтожным и достойным изгнания отовсюду. Какия же геенны достаточны для таких! А если ты, слыша о геенне, смеешься и не веришь, то вспомни об огне содомском. Ведь мы видим, даже в настоящей жизни видим подобие геенны. Так как многие готовы были совсем не верить явившимся по воскресении и возвестившим, что и теперь существует огонь неугасимый, то Бог и вразумил их событиями настоящей жизни. Таково было сожжение Содома и истребление его огнем, о чем знают бывшие там и собственными глазами видевшие следы божественного наказания и небесных молний. Пойми же, как велик был грех, побудивший геенну явиться преждевременно, С другой стороны, так как многие презирали речи (о геенне), то Бог на деле показал им подобие ея в некотором новом виде. Дождь тот был необыкновенный, как и смешение содомлян было противоестественно; он затопил землю, как и похоть наводнила их души. Этот дождь был по своему действию противоположен дождю обыкновенному: он не только не возбудил утробу .земли к произрастанию плодов, но и сделал ее неспособною к принятию семян. Таково было и смешение мужчин земли содомской, которое делало их тела более безплодными. Что грязнее, что отвратительнее того мужчины, который стал блудницею? Какое неистовство, какое безумие! Откуда вторглась эта похоть, оскорбляющая человеческую природу, на подобие врагов, а лучше сказать, настолько ужаснее врагов, насколько душа превосходнее тела? О, вы безсмысленнейшие и безсловесных, безстыднейшие и собак! И у тех никогда не бывает такого смешения, так как природа знает свои границы, а вы, срамя свой роль, сделали его безчестнее существ неразумных. Итак, откуда произошло это зло? От роскошной жизни, от незнания Бога: всякий раз, как люди отвергают страх Божий, тогда оставляет их и всякое добро.

     4. Итак, чтобы этого не было, будем иметь пред глазами истинный страх Божий. Ничто, ничто так не губит человека, как если сняться с этого якоря, а равно ничто так не спасает, как если всегда держаться на нем. Если мы, имея пред глазами человека, с меньшею решительностию приступаем ко грехам, а часто не делаем ничего неуместнаго, стыдясь более почтенных слуг, то разсуди, какою безопасностью мы будем пользоваться тогда, когда будем иметь пред глазами Бога. Ведь при таком нашем настроении, нигде на нападет на нас дьявол, потому что труд его был бы безполезен. Когда же дьявол заметит, что мы блуждаем вне и бродим без узды, то он, воспользовавшись нашим почином, наконец получит возможность и совсем разлучит нас от стада. И что переносят нерадивые из рабов, которые, оставив необходимыя дела, из-за которых были посланы господами на рынок, без надобности и напрасно останавливаются с проходящими и тратят здесь свободное время, тому же подвергнемся и мы, когда отступим от заповедей Божиих. Вот стоим и мы, удивляясь богатству, красоте тела и остальному, что до нас не касается, как и те рабы смотрят на представления фокусников, а потом, пришедши поздно, терпят дома жестокие побои. А многие, следуя за другими, совершающими подобныя непотребства, оставили даже путь, лежащий пред ними. Но не будем так делать, потому что мы посланы совершить многое из необходимаго; если же мы, пренебрегши этим, остановимся и будем с удивлением смотреть на безполезные предметы, то, понапрасну и тщетно истратив все свое время, и мы подвергнемся жестокому наказанию. Если же ты желаешь заняться, то есть у тебя то, на что ты должен с изумлением смотреть, чем можешь любоваться все свое время, что не смеха достойно, но удивления и многих похвал, а между тем, если станешь изумляться смешному, ты и сам сделаешься таковым и даже .хуже смехотворна. Беги же скорее прочь, чтобы тебе не подвергнуться этому.

     И скажи мне, почему ты стоишь, с изумлением смотря на богатство и готовый лететь к нему? Что ты видишь в нем удивительнаго и достойнаго остановить на себе взоры твои? Кони ли, украшенные золотом, и слуги-варвары, или евнухи, дорогия одежды, А в них сладострастная душа, поднятыя вверх брови, беготня и .волнение? Но неужели все это достойно удивления? Чем эти люди отличаются от нищих, которые пляшут на рынке и играют на свирели? Они, одержимые сильным голодом добродетели, пляшут свою пляску, которая смешнее пляски нищих, когда бегают и кружатся то по роскошным обедам, то по домам непотребных женщин, то в толпе льстецов и тунеядцев. Хотя они и в золото одеты, но особенно жалки потому, что заботятся больше всего о том, что не имеет для них никакого значения. Не смотри на одежды, но раскрой их душу и вглядись, не полна ли она безчисленных ран, не одета ли в рубище, не одинока ли она и не беззащитна ли? Какая польза в этом безумном пристрастии к внешнему? Гораздо лучше быть бедным, но жить добродетельно, чем быть царем, но порочным. Бедный сам по себе наслаждается всяким душевным удовольствием и, вследствие внутренняго богатства, не чувствует наружной бедности. А царь, наслаждаясь тем, что ему вовсе неприлично, наказывается в том, что в особенности ему должно быть свойственно, и мучится в душе помыслами и совестью, преследующими его и среди удовольствий. Зная это, отвергнем золотыя одежды и усвоим себе добродетель и удовольствие, происходящее от добродетели. Таким образом и здесь, и там мы насладимся многою радостью и достигнем обетованных благ, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу и Святому Духу слава, честь, держава, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.


БЕСЕДА V.

Якоже не искусиша имети Бога в разуме, предаде их Бог в неискусен ум, творити неподобная (I, 28).

     1. Чтобы не показалось, что апостол, ведя длинную речь о мужеложстве, намекает на римлян, он перешел, наконец, к грехам другого рода и во всей речи своей касается других лиц. И как всегда, беседуя с верующими о грехах и желая доказать, что их должно избегать, апостол приводит в пример язычников, говоря: не в страсти похотней, якоже и языцы неведущии Бога, и далее: не скорбите, якоже и прочии не имущии упования (1 Сол. IV, 5, 13), так и здесь он указывает на грехи язычников и лишает последних всякаго оправдания, - говоря, что дерзновения их зависят не от неведения, но от склонности. Потому не сказал: так как не уразумели, но говорит: якоже не искусиша имени Бога в разуме, показывая, что грехи их происходили преимущественно от развращеннаго разсудка и любви к словопрениям, а не случайнаго восприятия, - были грехами не плоти, как утверждают некоторые еретики, но ума и порочнаго желания, и что источник всех зол заключается именно здесь. Так как ум их сделался превратным, то все, наконец, пришло в безпорядок и смятение, когда руководитель оказался поврежденным. Исполненных всякия неправды, лукавства, лихоимания, злобы (ст. 29). Заметь, как речь постепенно усиливается; апостол называет их исполненными, и притом всякия неправды. Назвавши вообще порок, он потом переходит к видам его и к подверженным этим грехам, которых он с выразительностью и называет исполненными зависти, убийства, потому что убийство происходит от зависти, как это и показано на примерах Авеля и Иосифа. Потом, сказав рвения, лести, злонравия, шепотники, клеветники, богомерзски, досадители (ст. 29, 30) и поставив в числе преступлений и те, которыя для многих кажутся безразличными, апостол опять усиливает обвинение, восходя к твердыне зол и присовокупляя: горды. Согрешить и много думать о себе - хуже самаго греха; потому апостол и коринфян обвиняет в том же самом, говоря: и вы разгордестеся (1 Кор. V, 2). Если тот, кто гордится добрым делом, обыкновенно этим все губит, то какого наказания достоин тот, кто делает это по поводу грехов? Такой человек, наконец, неспособен будет и раскаяться. Далее апостол говорит: обретатели злых, показывая, что они не довольствовались сделанным уже злом, но изобретали и другое, что опять было свойственно людям, поступавшим намеренно и по собственному расположению, а не по увлечению и подражанию. Сказавши о пороке в частности и доказав, что язычники опять. возстали и против самой природы (родителем, говорит апостол, непокорны), он восходит, наконец, к корню столь великой порчи, называя их нелюбовными, непримиримыми (ст. 81). И Христос указывает эту же причину порочности, когда говорит: за умножение беззакония, изсякнет любы (Мф. XXIV, 12). Об этом говорит здесь и Павел: непримирительны, нелюбовны, неклятвохранительны, немилостивны, - показывая, что они погубили самый дар природы. Мы имеем некоторое естественное расположение друга к другу, которое свойственно даже животным, как и сказано: всяко животно любит подобное себе, и всяк человек искренно своего (Иис. Сирах. ХШ, 19). Но язычники сделались свирепее зверей. Таким образом Павел изобразил нам здесь болезнь, распространившуюся во вселенной от порочных учений, и ясно доказал, что та и другая немощь происходит от собственного нерадения больных. Наконец апостол, как сделал и относительно учения, показывает, что язычники и здесь (в жизни) лишены извинения, потому и говорит: нецыи же и оправдание Божие разумевше, яка таковая творящии достойни смерти суть, не точию сами творят, но и соизволят творящим (ст. 32). Предположив два возражения, он предварительно разрешил здесь их оба. Может быть, ты скажешь, говорит он, что ты не знал, как должно тебе поступать. Хорошо; если и не знал, то виновен ты, оставивший Бога, дающаго тебе знание. Но теперь мы, на основании многаго, доказали, что ты знал и грешил добровольно. Но ты, скажешь, увлекался страстию? Зачем же содействуешь другим и хвалишь? Не точию сами творят, говорит апостол, но и соизволяют творящим, Таким образом, чтобы обличить язычника, апостол прежде всего ставит на вид самый тяжкий и неизвинительный грех, потому что одобряющей грех гораздо хуже самого согрешившаго. Итак, сказавши об этом предварительно, апостол в следующих словах опять еще сильнее уличает язычника, говоря так: сего ради безответственен еси, о человече, всяк судяй: им же бо судом судиши друг друга, себе осуждаеши (II, 1). Это он сказал, обращаясь к правителям, так как тот город (Рим) имел тогда у себя в руках власть над всею вселенною. Итак, апостол прежде всего говорит: всякий, кто бы ты ни был, сам лишаешь себя оправдания, так как когда ты осуждаешь прелюбодея, а сам прелюбодействуешь, то хотя бы никто из людей и не осуждал тебя, но ты в приговоре о виновном выносишь определение и о себе самом. Вемы бо, яко суд Божий есть поистинне на творящих таковая (ст. 2). Чтобы кто-нибудь не сказал о себе, что он доселе избегал суда, апостол, устрашая его, говорит, что у Бога не так, как здесь. Здесь один наказывается, а другой, делающий тоже самое, избегает наказания. Но там - иначе. Таким образом, апостол говорит, что судья знает правду, но откуда знает - не прибавил, потому что было излишне. Ведь в разсуждении нечестия он указал то и другое - и то, что человек поступал нечестиво, зная о Боге, и то, что он знал о Нем из разсмотрения творения. Так как там не всем было ясно, то он сказал о причине, здесь же, когда стало всем известно, он проходит мимо. Когда же говорит - всяк судяй обращает речь не к одним начальникам, но также к людям частным и подчиненным.

     2. Все люди, хотя бы не имели ни (судейскаго) престола, ни палачей, ни, палки, однако судят согрешающих, делая это в разговорах и общих беседах, а также судят и судом своей совести. Так, никто не осмелился бы сказать, что прелюбодей не заслуживает наказания. Но осуждают, говорит апостол, других, а не самих себя. Поэтому он сильно возстает на таковых, говоря: помышляеши ли же сие, о человече, судяй таковая творящим и творя сам такожде, яко ты избежиши ли суда Божия (ст.8). Так как апостол, и на основании учения и на основании дел, доказал великий грех вселенной, состоящий в том, что, хотя люди и были мудры и имели руководителем мир, однако не только оставили Бога, но избрали, вместо Него, подобия гадов, обезчестили добродетель, по влечению естества предались пороку и даже возстали на самое естество, то, наконец, переходит к доказательству того, что все делающие так будут наказаны. Впрочем, говоря о самых делах, он уже упоминал и о наказании, сказавши: возмездие еже подобаше прелести их в себе восприемлюще (Рим. I, 27). Но так как они не чувствуют этого возмездия, то апостол возвещает о другом, котораго они особенно боялись. Впрочем, он уже открыл и это наказание. Когда говорит: суд Божий есть поистине (II. 2), говорит ни о чем-либо другом, но именно об этом наказании. Кроме того, он опять подтверждает свою речь другими более сильными доводами, говоря так: помышляеши ли же сие, о человече, таковая творящим и творя сам такожде, яко ты избежиши ли суда Божия? И своего суда ты не избежал, - неужели же избежишь суда Божия? И кто может это сказать? Конечно, ты осудил самого себя. Но если так велика строгость этого судилища и ты не мог пощадить самого себя, то каким образом Бог, безгрешный и безгранично праведный, тем более не сделает этого? Или ты себя самого осудил, а Бог одобрит и похвалит? И какой это могло бы иметь смысл? Конечно, ты сам достоин большаго наказания, чем тот, котораго ты осудил. Не одно ведь и тоже - просто согрешить и, наказавши другого согрешившаго, самому впасть в тот же самый грех. Ты видишь, как апостол увеличил виду? Если ты, говорит он, наказываешь меньшаго грешника, между тем как сам не перестаешь осквернять себя грехами, то как Бог, никогда непричастный греху, гораздо больше не осудит и не обвинит тебя, уже осужденнаго собственными твоими помыслами? А если ты говоришь, что сам признаешь себя достойным наказания, но вследствие долготерпения (Божия) пренебрегал исправлением и, так как не подвергся наказанию вслед за преступлением, имел. даже надежду на милость Божию, то знай, что вследствие этого самаго тебе нужно наиболее бояться и трепетать. Господь медлит наказанием не для того, чтобы совсем не подвергать наказанию, но для того, чтобы, если ты останешься неисправимым, наказать с большею строгостию, чего никогда пусть не случится с тобою. Потому апостол присовокупляет, говоря: или о богатстве благости и кротости и долготерпении нерадити, не ведый, яко благость Божия на покаяние тя ведет (ст. 4)? Восхвалив долготерпение Божие и показав величайшую его пользу для внимательных (а она - в том, чтобы привлекать грешников к покаянию), апостол усиливает страх. Для воспользовавшихся, как должно, оно служит основанием спасения, а для презревших - поводом к большему наказанию. А что касается распространеннаго мнения, что Бог, будучи благ и долготерпелив, не ищет наказания, то, когда ты, внушает апостол, говоришь это, то говоришь не о чем ином, как о привлечении на себя наказания. Ведь Бог являет Свою величайшую милость для того, чтобы ты освободился от грехов, а не для того, чтобы ты. прибавил новые, а как скоро этого не делаешь, то наказание будет ужаснее. Так как - Бог долготерпелив, то поэтому тебе особенно и не должно грешить и Его благодеяния обращать в повод к неблагодарности; ведь хотя Он и долготерпелив, но все-таки и наказывает. Откуда это видно? Из следующих слов апостола. А именно, если нечестие велико и нечестивые остались без наказания, то всецело необходимо их подвергнуть ему. Если и люди не оставляют этого без внимания, то как оставит Бог? Таким образом апостол отсюда повел речь о суде. Доказав, что многие, если не раскаются, оказываются виновными, а потом - что здесь они не подвергаются наказанию, он заключает отсюда, что суд должен быть и при этом - строжайший. Поэтому говорит: по жестокости же твоей и непокаянному сердцу собираеши себе гнев (ст. 5). Когда человека не смягчает благость и не преклоняет страх, то что может быть грубее его? Апостол уже показал Божие человеколюбие, а теперь говорит о наказании, именно о том, что оно, для не обратившагося и при таких условиях, будет невыносимо. И смотри, какия точныя он употребляет выражения, когда говорит: собираеши себе гнев, - представляя его вообще чем-то сберегаемым и показывая, что виновником гнева служит не судия, а сам подсудимый. Сам ты, говорит он, собираеши себе, а не Бог тебе. Он сделал все, что было нужно, дал тебе способность распознавать доброе и недоброе, явил долготерпение, призвал к покаянию, угрожал страшным днем, всем привлекая тебя к покаянию. Если же ты остаешься непреклонным, то собираеши себе гнев в день гнева и откровения праведного суда Божия (ст. 5). Чтобы ты, услышав о гневе, не признал его действием страсти, апостол прибавил: праведного суда Божия. И прекрасно сказал - откровения , потому что тогда это открывается, когда каждый принимает по достоинству. Здесь многие часто вредят и злоумышляют вопреки справедливости, а там не так. Иже воздаст коемуждо по делом его: овым убо по терпению дела благаго (ст. 6).

     3. В беседе о суде и будущем наказании апостол был грозным и строгим, а здесь он не тотчас изобразил ожидаемое мучение, но обратил речь к более приятному - к воздаянию добрых, говоря так: овым убо по терпению дела благаго, славы и чести и нетления ищущими живот вечный (ст. 7). Здесь он ободряет и тех, которые пали в искушениях, и показывает, что не должно полагаться только на веру, потому что тот (будущий) суд будет оценивать и дела. Заметь, что, говоря о будущем, апостол не может ясно изобразить всех благ, но говорит о славе и чести. Так как эти блага превосходят все человеческое и апостол не может указать здесь (на земле) подобия их, то он, насколько доступно, изображает их при помощи того, что у нас считается лучшим, сравнивая их со славою, честию, жизнию, который для всех людей являются предметом особого попечения. Но однако небесные блага не таковы, .а, как нетленныя и безсмертныя, несравненно выше этого.

     Видишь ли, как апостол, упомянув о нетлении, отверз нам двери к познанию воскресения тел? Ведь нетление принадлежит телу, подверженному тлению. Потом, так как этого было недостаточно, он присовокупил славу и честь. Все ведь возстанем нетленными, но не все в славу, а одни для наказания, другие же для славы. А иже по рвению (ст. 8), говорит далее. Опять он лишает извинения тех, которые жили в пороке, и доказывает, что они впали в грех по упорству и безпечности. Противляются убо истине, повинуются же неправде. Вот и другое опять обвинение. Какую защиту может иметь тот, кто избегает света и избирает тьму? И притом апостол не сказал: принуждаются и подвергаются насилию, но: повинуются неправде, - чтобы ты понял, что их падение - от свободной воли, а преступление - не от необходимости. Скорбь и теснота на всяку душу человека творящаго злое (ст. 9). То есть: хотя бы кто-нибудь был богат, хотя бы был консулом или даже царем - слово суда никого не устыдится, и достоинства здесь не имеют никакого места. Итак, показавши чрезмерность болезни, представив ея причину - безпечность больных, конец - ожидающую их погибель и легкость исправления, апостол опять и в наказании увеличивает тяжесть для иудея, говоря: Иудеа же прежде и Еллина (ст. 9). Кто пользовался большим наставлением, тот, нарушив закон, должен подвергнуться и большему наказанию. Таким образом, насколько мы разсудительнее и могущественнее, настолько большему наказанию подвергаемся за грехи. Если ты богат, то от тебя потребуется больше пожертвований, чем от беднаго; если ты более умен, то потребуется и больше послушания; а если облечен властию, то нужны выдающияся добрыя дела; и во всем прочем ты должен поступать по мере своих сил и возможности. Слава же и честь и мир всякому делающему благое, Иудееви же прежде и Еллину (ст. 10). О каком иудее здесь говорит апостол и о каких эллинах беседует? О живших до пришествия Христова. Не дошла еще речь до времен благодати, но апостол пока останавливается на временах более ранних, приготовляя издали и постепенно уничтожая различие между иудеем и эллином, чтобы, когда сделает это в разсуждении благодати, не показалось бы чем-то новым и затруднительным для понимания. Ведь если не было никакого различия в более ранния времена, когда не возсияла еще благодать Христова, когда деяния иудеев для всех были почтенны и блестящи, то что могли бы об этом сказать тогда, когда явилась столь великая благодать? Вследствие этого, конечно, апостол и раскрывает такое учение с большим тщанием. Слушатель, узнав, что оно господствовало в древния времена, тем скорее примет его теперь - по принятии веры. А под эллинами апостол разумеет здесь не идолопоклонников, но людей богобоязненных, повинующихся естественному закону, которые, за исключением соблюдения иудейских обрядов, исполняли все относящееся до благочестия. Таковы были Мелхиседек и бывшие с ним, Иов, ниневитяне, Корнилий. Итак, апостол заранее подкапывает преграду между обрезанием и необрезанием, еще издали уничтожает это различие, чтобы совершить это без всякого подозрения со стороны и приступить к делу на другом основании, как и свойственно всегда апостольской мудрости. Если бы он стал доказывать это прямо о временах благодати, то, кажется, речь его вызвала бы большое подозрение; но когда, разсуждая о господствующих в мире нечестии и развращении, он, по связи речи, доходит и до этого предмета, то делает свое учение совершенно свободным от подозрения.

     4. А что таково было намерение Павла и по этой именно причине он так расположил свою речь, видно из следующаго. Если бы он не старался подготовить это, то ему достаточно было бы сказать: по жестокости твоей и непокаянному сердцу собираеши себе гнев в день гнева (II, 5) и - прекратить эту речь, потому что она уже окончена. Но так как задача его была не в том, чтобы сказать только о будущем суде, но и доказать, что иудей не имеет никакого преимущества пред таким эллином и не должен много думать о себе, то он идет далее и воспользовался указанным планом. Итак, смотри же: апостол привел слушателя в страх, возвестив ему о страшном дне, сказал, насколько дурна порочная жизнь, доказал, что никто не грешит по неведению и не свободен от наказания, значит, если еще не подвергся наказанию, то несомненно подвергнется; после этого, наконец, он желает раскрыть, что учение закона не было чем-то совершенно необходимым, так как н наказание и награда бывают за дела, а не за обрезание и необрезание. Итак, когда апостол сказал, что эллин несомненно будет наказан, и из этого положения, как неоспоримаго, вывел заключение, что он будет и награжден, то этим уже показал, что закон и обрезание излишни. Здесь он борется преимущественно с иудеями. Так как они любили спорить и, во-первых, вследствие гордости признавали для себя низким считаться наравне с язычниками, а во-вторых, смеялись над учением о том, что вера покрывает все грехи, то апостол сперва обвинил язычников, о которых завел речь, чтобы без всякаго подозрения и смелее напасть на иудеев; потом, перешедши к разсуждению о наказании, доказывает, что иудей не только не получает никакой пользы от закона, но даже обременяется им; все это он и подготовил выше. Если язычник неизвинителен в том отношении, что не сделался лучшим при руководстве природы и разума, то гораздо более неизвинителен иудей, который вместе с этим руководством получил учение и от закона. Таким образом апостол, убедив иудея легко согласиться с этою мыслию в отношении к грехам других, поневоле заставляет его, наконец, сделать тоже самое и по поводу своих грехов. А чтобы речь его была хорошо принята, он начинает ее с более приятного, говоря так: слава же и честь и мир всякому делающему благое, Иудееви же прежде и Еллину. Здесь, какия бы блага кто ни имел, пользуется ими среди многих безпокойств, - будет ли это богач, владелец или царь; он часто бывает в раздоре, если не с другими, то с самим собою, и имеет в своих помыслах жестокую брань. Но там (в пользовании небесными благами) не бывает ничего подобнаго, напротив - все тихо, свободно от смятения, соединено с истинным миром. Итак, апостол, научив при помощи сказаннаго выше, что и не имеющие закона будут наслаждаться теми же благами, представляет и основание, говоря так: несть бо на лица зрения у Бога (ст. 11). Когда он говорил, что за грехи наказываются и иудей и язычник, то это не имело нужды в доказательствах. Но когда желает показать, что и язычник удостаивается чести, то это уже требует основания. Казалось ведь удивительным и странным, чтобы тот, кто не слышал закона и пророков, удостоивался награды за добрым дела. Потому, как заметил я выше, он, говоря о временах, бывших прежде благодати, приучал к этому их слух, чтобы легче было привести их к признанию этого тогда, когда речь будет о временах веры. И здесь он остается совершенно вне всякаго подозрения, так как излагает то, что не прямо относилось к его цели. Потому, сказав: слава, честь и мир всякому делающему благое, Иудееви же прежде и Еллину, прибавил: несть бо на лица зрения у Бога. Вот с каким успехом апостол одержал победу. Доведя речь до нелепости, он заключает, что Богу не свойственно поступать иначе, потому что это было бы лицеприятием, а в Боге нет лицеприятия. И не сказал: если бы этого не было, то Бог был бы лицеприятен, но выразился величественнее: несть бо на лица зрения у Бога, то есть, Бог испытует не качества лиц, но различие дел. А сказав это, он раскрыл, что различие между иудеем и язычником состоит не в делах, а только в лицах. После этого следовало бы сказать: тем не менее, так как один - иудей, а другой - эллин, то, вследствие этого, один принимает честь, а другой - поругание, но то и другое воздается по делам. Однако апостол не сказал так, потому что мог бы возбудить гнев иудея. Он предлагает нечто иное, большее, повергая еще ниже мудрствование иудеев и ослабляя его до такой степени, чтобы они могли принять и его учение. Что же это такое? То, что следует далее. Елицы бо беззаконно поступиша, говорит он, беззаконно и погибнут, и елицы в законе согрешиша, законом суд приимут (ст. 12). Здесь, как я заметил выше, апостол доказывает не только равночестность иудея и язычника, но и то, что иудей более обременен, вследствие дарования ему закона. Язычник осуждается без закона, но это - беззаконно указывает здесь не на большую строгость, а на большую снисходительность, то есть, что язычник не имеет обвинителем закона; беззаконно, то есть - вне осуждения по закону; это, говорит апостол, означает то, что язычник судится по одному только естественному разуму. А иудей судится по закону, то есть, вместе с природой его обличает и закон, так как чем большим попечением он пользовался, тем большему наказанию подвергнется.

     5. Видишь ли, как апостол представил иудеям большую необходимость прибегать к благодати? Так как они говорили, что не имеют нужды в благодати, как оправдываемые одним только законом, то апостол доказывает, что они больше эллинов нуждаются в ней, если только должны подвергнуться и большему наказанию. После этого опять приводит другое доказательство в подтверждение сказанного. Но слышателие бо закона праведни пред Богом (ст. 13). Справедливо прибавил: пред Богом. Ведь пред людьми только можно казаться честным и иного хвалиться, но пред Богом совершенно наоборот: одни творцы закона оправдятся. Видишь, какою способностью владеет апостол, чтобы обратить речь к противоположному? Если ты думаешь спастись посредством закона, говорит он, то язычник, явившись исполнителем написанного (в законе), восхитит у тебя первенство. И как возможно, спросишь, сделаться исполнителем, не будучи слушателем? Возможно, отвечает апостол, даже не только это, но и гораздо большее. Не только возможно быть исполнителем помимо слушания, но и не быть таковым после слушания, что яснее и с большею силою апостол выразил ниже, говоря: научая убо инаго, себе ли не учиши (Рим. II, 21)? А здесь он пока доказывает первое. Егда бо языцы, говорит (апостол), не имуще закона, естеством законная творят, сии закона не имуще, сами себе суть закон (ст. 14). Не отвергаю закона, говорит он, но и при этом оправдываю язычников. Видишь ли, как он, подрывая славу иудейства, не подает ни малейшаго повода говорить о себе, что он унижает закон, а напротив как бы хвалит его и выставляет великим и таким образом все хорошо устрояет? Говоря же - естеством разумеет естественный разум. И он показывает здесь, что другие (язычники) были лучше иудеев, и самое главное - лучше потому, что не получили закона и не имеют того, в чем иудеи, по их мнению, имели над ними преимущество. Язычники, говорит (апостол), потому и удивительны, что не имели нужды в законе, но обнаруживали все, свойственное закону, начертавши в умах своих не письмена, а дела. Вот что именно он говорит. Иже являют дело законное написано в сердцах своих, спослушествующей им совести, и между собою помыслом осуждающим или отвещающим, в день, егда судит Бог тайная человеком, по благовестию моему, Иисусом Христом (ст. 15, 16). Видишь ли, как (апостол) опять указал на тот день и представил его близость, потрясая их мысль и показывая, что большей чести достойны те, которые, живя вне закона, старались исполнить законное? Уместно теперь сказать о том, что особенно достойно удивления в разсуждении апостола. Доказав уже предварительно, что эллин выше иудея, он не приводит этого в заключении своих суждений, чтобы не ожесточить иудея. А чтобы представить яснее сказанное мною, приведу собственныя слова апостола. Так как он сказал: не слышателие закона, но творцы закона оправдятся, то ему следовало бы и сказать: егда бо языцы не имуще закона естеством законная творят, то они гораздо лучше научаемых от закона. Но (апостол) не говорит этого, а останавливается на похвале язычникам и пока не продолжает далее сравнения, чтобы иудей принял хотя бы и то, что уже сказано. Потому Павел не сказал так, но как же? Егда бо языцы не имуще закона, естеством законная творят, сии закона не имуще, сами себе суть закон. Иже являют дело законное написано в сердцах своих, спослушествующей им совести, потому что взамен закона достаточно совестя и разума. Этим (апостол) опять доказал, что Бог сотворил человека с достаточными силами избирать добродетель и избегать зла. И не удивляйся тому, что одно и то же он раскрывает раз, два и более. Для него весьма было необходимо доказать эту важную истину, так как находились люди, которые говорили: „почему Христос пришел ныне, и где в прежнее время проявлялись действия Божия промысла?" Апостол, мимоходом отражая их, доказывает, что и в древния времена, даже до закона, род человеческий находился под тем же промыслом. Разумное Божие яве есть в них (Рим. I, 19) и люди знали, что добро и что худо, поэтому судили и других, за что (апостол) укорял их, говоря: имже судом судиши друга, себе осуждаеши (Рим. II, 1). Иудеям же даны были не только разум и совесть, но еще и закон. Для чего же (апостол) присовокупил: осуждающим или отвещающим? Ведь если имеют писанный закон и проявляют свои дела, то что, наконец, может осудить разум? Но слово - осуждающим (апостол) относит не только к язычникам, а и ко всему роду человеческому. В день суда предстанут собственныя наши мысли, то осуждающия, то оправдывающия, и человеку на том судилище не нужно будет другого обвинителя. Далее (апостол), усиливая страх, не сказал: человеческие грехи, но: тайная человеком. Так как он выше сказал: помышляеши ли судяй таковая творящим и творя сам таяжде, яко ты избежиши ли суда Божия (II, 31)? - то, чтобы ты не допустил, что приговор Божий таков же, какой и ты сам произносишь, но понял, что определение Божие гораздо строже твоего, (апостол) и заметил: тайная человеком, а потом присовокупил: по благовестию моему, Иисусом Христом. Ведь люди бывают судьями одних только явных дел. Хотя выше (апостол) говорил об одном Отце, но, когда уже поразил слушателей страхом, начал речь и о Христе, однакоже не просто, но и здесь сперва упомянул об Отце, а потом наименовал Христа. Этим он возвышает достоинство своей проповеди, и говорит, что проповедь эта возвещает то же самое, что раньше открыла природа.

     6. Видишь ли, как (апостол), мудро ведя своих слушателей, приблизил их к евангелию и Христу и как доказал, что наши дела не останавливаются здесь, но простираются далее? Что он раскрыл выше, сказавши: собираеши себе гнев в день гнева, тоже подтверждает теперь и здесь: судит Бог тайная человеком. Итак, каждый, обратясь к своей совести и размышляя о грехах своих, пусть потребует строгаго отчета от себя самого, чтобы тогда не быть нам осужденным вместе с миром. Суд тот страшен, престол Судии грозен, требования отчета исполнены ужаса, река огненная пространна. Брат же не избавит, избавит ли человек (XLVIII, 8)? Вспомни то, о чем говорится в евангелии, вспомни ангелов, повсюду летающих, чертог заключенный, светильники неугасимые, воинства небесныя, влекущия к пещи. Помысли и о том, что если бы теперь пред одною только церковью был обнаружен тайный проступок кого-либо из нас, то он пожелал бы лучше погибнуть и дать себя поглотить земле, чем иметь стольких свидетелей своего преступления; Что же мы будем испытывать тогда, когда пред целою вселенною будет все выставлено на этом блистательном и открытом позорище и когда знакомые и незнакомые будут созерцать все наши дела? Но, увы мне, чем я вынуждаюсь устрашать вас? Не людским ли мнением, тогда как следовало бы сделать это силою страха Божия и собственнаго сознания? Скажи мне, что с нами будет тогда, когда нас связанных, со скрежещущими зубами, поведут во тьму кромешную? А лучше сказать, что мы будем делать, когда (что всего страшнее) предстанем пред Богом? Если кто имеет чувство и разум, тот уже подвергся геенне, как только оказался вне лицезрения Божия. Но так как и это нас не огорчает, то Бог и угрожает огнем. Но ведь следовало бы не тогда скорбеть, когда нас наказывают, а тогда, когда грешим. Послушай, как Павел плачет и сокрушается из-за грехов, за которые он не имел подвергнуться наказанию: несмь достоин нарещися апостол, говорит он, зане гоних церковь Божию (1 Кор. XV, 9). Послушай, как и Давид, хотя был освобожден от наказания, но поелику признавал себя оскорбившим Бога, призывает на себя мщение и говорит: да будет рука Твоя на мне и на дому отца моего (2 Цар. XXIV, 17). Оскорбить же Бога - тяжелее, чем быть наказанным. А мы заходимся в столь жалком расположении духа, что если бы не было страха геенны, то, может быть, и не пожелали бы сделать что-нибудь доброе. Потому мы и достойны геенны, если не за что-либо иное, то именно за то, что страшимся геенны больше, нежели Христа. Не таков был блаженный Павел, но совершенно противоположнаго настроения. Но так как мы - иные в сравнении с ним, потому и осуждаемся в геенну. Если - бы мы любили Христа, как и должно любить, то знали бы, что оскорбить любимаго тяжелее геенны. Но мы не любим, потому и не понимаем громадности этого наказания. И это именно есть то, о чем я преимущественно сокрушаюсь и плачу. И чего не делал Бог, чтобы быть любимым нами? Чего Он не предпринимал и что оставил без применения? Мы оскорбили Бога, Который ничем нас не обидел, а напротив облагодетельствовал безчисленными и неизреченными благами; мы отвратились от Него, когда Он призывал нас и всеми мерами привлекал к Себе, - и однако Он не наказал нас, но сам поспешил к нам, остановил бегущих, а мы устремились от Него и предались диаволу. Но Бог и в этом случае не оставил нас, а посылал к нам опять тысячи призывающих - пророков, ангелов, патриархов; мы же не только не приняли посольства, а еще оскорбили пришедших. И после всего того Бог, не возгнушался нами, но, как ревностные из презираемых почитателей, всюду ходил и говорил - небу, земле, Иеремии, Михею, не с тем, чтобы нас обвинить, но чтобы оправдать собственныя деяния. Вместе с пророками Он и сам приходил к удалившимся от Него, готов был дать им отчет, просил, чтобы мы вступили с Ним в разговор, и так как мы были ко всему глухи, Он привлекал к беседе с Собою. Людие мои, говорил Он, что сотворих вам, или чим стужих вам? Отвещайте Ми (Мих. VI, 3). После всего этого мы умертвили пророков, побили их камнями и совершили тысячи других злодеяний. Что же было взамен этого? Бог послал - не пророков, не ангелов, не патриархов, но самого Сына. Умерщвлен был и Сын, пришедший на землю; но это не потушило любви, а еще сильнее воспламенило ее, и Господь, и после убиения Сына Его, не престает просить, молить и делать все, чтобы привлечь нас к Себе. И Павел восклицает: по Христе убо посольствуем, яко Богу молящу нами: примиритеся с Богом (2 Кор. V, 20).

     7. Но ничто из этого не изменило нас, а Господь не оставил нас в таком положении, но продолжает то угрожать геенною, то обещать царство, чтобы хотя этим привлечь нас; мы же еще пребываем в своей безчувственности. Что может быть хуже такого зверства? Если бы это совершил человек, то не сделались бы мы его рабами навсегда? А от благодетельствующаго нам Бога мы отвращаемся. О, безпечность, о, неблагодарность! Мы, которые всегда живем во грехах и пороках, если когда-нибудь сделаем какое-либо и малое добро, то, по примеру безразсудных рабов, с большою мелочностью высчитываем и со строгой точностью определяем вознаграждение, если только дело заслуживает какой-нибудь платы. Но ты получишь большую награду, если станешь работать не в .надежде на награду. Ведь говорить об этом и точно высчитывать - это занятия, свойственныя больше наемнику, нежели благоразумному слуге. Должно все делать для Христа, а не для награды. Потому Он и угрожал геенною, и обещал царство, чтобы мы возлюбили Его. Итак, возлюбим Христа, сколько и должно любить: в этом великая награда, в этом царство и радость, наслаждение и слава и честь, в этом свет, неисчислимое блаженство, котораго не может ни слово выразить, ни ум постигнуть. Впрочем, я и не знаю, как я перешел на такия речи, советуя людям, которые не презирают ради Христа настоящаго господства и славы, пренебречь царством, хотя великие и знаменитые те мужи достигли и этой меры любви. Послушай, как Петр пламенеет любовию ко Христу, предпочитая Его и душе, и жизни, и всему; даже когда отрекся от Него, то не из страха наказания плакал, но потому, что отвергся Возлюбленнаго, что было для него мучительнее всякаго наказания. И все это он обнаружил прежде получения благодати Духа и часто обращался ко Христу, говоря: камо идеши (Иоан. ХШ, 36)? И прежде этого: к кому идем (Иоан. VI, 68)? И опять: иду по Тебе, аможе аще идеши (Мф. VIII, 19). Христос составлял для апостолов все и они ни неба, ни царства небеснаго не предпочитали Возлюбленному. „Ты для меня все это", говорит Петр. И почему ты удивляешься, если Петр был так привержен ко Христу? Послушай, что говорит пророк: что бо ми есть на небеси, и от Тебе что восхотех на земли (Псал. LXXII, 25)? Слова эти значат следующее: из всего горняго и дольняго ничего иного не желаю, как только Тебя одного. Вот это - любовь, вот это - привязанность. Если и мы так станем любить, то не только настоящее, но и будущее. почтем за ничто в сравнении с этою любовью нашей и, наслаждаясь любовью к Нему, приобретем чрез это царство. Но как это будет возможно? спросишь ты. Если мы представим себе, сколько раз мы оскорбляли Бога после безчисленных благ, от Него полученных, и Он не преставал призывать нас, - сколько раз мы удалялись от Него, и Он не презирал нас, но сам приходит к нам, призывает нас н привлекает к Себе, - если мы размыслим о всем этом и подобном, то получим возможность возжечь в себе такую любовь. Если бы тот, кто так любил, был незначительный человек, а тот, кого так сильно любят, был царь, то неужели бы он не тронулся величием любви? Даже весьма был бы тронут. Но когда бывает наоборот и с одной стороны - неизреченная красота, слава и богатство любящаго нас, а с другой - совершенное наше ничтожество, то как же не достойны безчисленнаго наказания мы, ничтожные и презренные, любимые чрезмерною любовию Существа великаго и чуднаго, но высокомерно отвергающие Его любовь? Ведь Бог не имеет в нас никакой нужды и однако не перестает любить нас, а мы крайне нуждаемся в Нем, однако любви Его не принимаем, предпочитая Ему деньги, человеческую дружбу, телесный покой, власть и славу, тогда как Он ничего нам не предпочитает. Он одного имел Сына единороднаго и возлюбленнаго и Его не пощадил ради вас; а мы многое предпочитаем Ему. Итак, разве не по справедливости нам угрожают геенна и наказание, хотя бы они были вдвое, втрое, даже в тысячу раз ужаснее? Что мы можем сказать в ответ, когда повеления сатаны предпочитаем законам Христа и нерадим о своем спасении. предпочитая дела лукавства Тому, Кто все за нас претерпел? И какого извинения заслуживает все это? Какого оправдания? Никакого. Станем же наконец твердо, не увлекаясь по стремнинам, образумимся и, размыслив обо всем этом, воздадим Богу славу посредством дел, потому что одних слов недостаточное - чтобы и нам насладиться славою от Него, достигнуть коей да будет дано всем нам, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу и Святому Духу слава, держава, честь, ныне и присно, и вовеки веков. Аминь.


Ко входу в Библиотеку Якова Кротова