Яков Кротов. Путешественник по времени. Вспомогательные материалы: российское вторжение в Украину 2014 года.
ЦЕРКОВЬ И ВЫЗОВЫ СЕПАРАТИЗМА
Доклад на семинаре Украинского христианского академического общества «Память, история, идентичность» (Львов, 2 октября 2014 г.)
Определяя понятие «сепаратизм», словарь «Мерриам-Вебстер» указывает на три аспекта: «вера в..., движение за... или состояние разделения (например: раскол, отделение, или сегрегация») [12]. Итак, 1. Вера. 2. Движение. 3. Состояние.
Риторические стереотипы нашего времени обусловливают опасность поверхностного восприятия термина «сепаратизм» как эвфемизм для прикрытия российской агрессии. Ведь в последнее время центробежные политические доктрины в Крыму ли, на Донбассе ли транслировались из-за границы и распространялись в маргинальных кругах для придания коллаборационизму более-менее приличного имиджа. Но можно ли считать людей, которые поднимали российские трицветники над областными администрациями, скандировали имя московского президента и призывали к оккупации Украины иностранными войсками, сепаратистами?
Опыт оккупации Крыма и военного противостояния в восточных украинских областях убедительно показал декоративный характер сепаратистской риторики и все больше откровенную агрессивную сущность деятельности пророссийских боевиков. Поэтому рядовой украинский гражданин может проникнуться оптимистической верой в то, что победа над агрессором и освобождение оккупированных территорий положит конец сепаратистским настроениям в обществе.
Исходя из триады вебстеровского определения, мы действительно можем надеяться на прекращение состояния раскола. Хотя, когда президент и парламент не устоят перед настойчивыми требованиями федерализации, следует остерегаться административного дистанцирования освобождаемых регионов от остальных украинских областей. Но вряд ли парад победы в украинском Севастополе автоматически поставит точку в истории сепаратистских движений. От наивной веры в это предостерегает опыт других европейских стран с гораздо более стабильной политической системой и уравновешенной экономикой: Бельгии, Великобритании, Испании.
Несомненное участие местных олигархов в формировании сепаратистских анклавов заставляет надеяться, что с привлечением к ответственности и лишением политического влияния Рината Ахметова, Александра Ефремова и других видных представителей «донецкого клана», главное же - с изоляцией семьи Януковичей - иссякнут и резервы распространения идей региональной обособленности. Действительно, финансирование и медийное обеспечение сепаратистского движения - это его мощные рычаги. Но крупный капитал космополитичен по своей природе, заинтересован в открытости рынков сбыта и общенациональных и международных финансовых структурах. Было бы легкомысленно предполагать, что по указанию олигархов вдруг изменится общественное сознание. Даже если ссылаться на популярный пример Игоря Коломойского. Свертывание сепаратистского движения еще не означает финал сепаратизма как общественного явления.
Есть в приведенном в начале словарном определении слово, которое заслуживает нашего пристального внимания. Это слово - вера. Причем стоит оно на первом месте.
Интересно сравнить определения сепаратизма в двух украинских советских словарях. Хронологически близкий нашему времени, «Словарь иностранных слов» под ред. А. Мельничука (1974) вполне подчиняет феномен сепаратизма социальным факторам: «В многонациональных буржуазных государствах стремление национальных меньшинств к отделению и создание собственного государства или автономной области. Под с. часто скрываются интересы определенных групп местной или иностранной буржуазии»[9, с. 608]. И это очень точно отражает стиль мышления эпохи, в которую формировалось сознание наших современных политических элит. Зато «Словарь иностранных слов», составленный И. Бойкивым, А. Изюмовым??, Г. Калишевским и М. Трофименко еще до полного разгрома ВУАН и изданный в 1932 году, характеризует сепаратизм как «попытки отделиться от государства или церкви, чтобы образовать самостоятельное государство или церковь» [3, с. 337]. Замечаете нюанс? Наряду с государственным фактором отмечается церковный! Для академической мысли, еще окончательно не деформированной вульгарным социологизмом, очевидной была созвучность общественного движения и исканий признания веры. С этой точки зрения логичен поиск истоков сепаратизма в плоскости веры.
Руководствуясь здравым смыслом, мы никогда не поймем феномена распространения сепаратистских идей на Донбассе и в Крыму. Депрессивные шахтерские поселки с космополитическим населением, культурная жизнь которого сводится к телесериалам, футболу и дискотекам для молодежи, никак не могут претендовать ни на региональную самобытность, ни на роль носителя русской культурной традиции. Крымские пенсионеры всегда оставались агрессивно враждебными реальной исторической традиции полуострова. Здесь можно бы упомянуть разве что о комплексе маргиналов с болезненным переживанием неполноценности, заостряющимся по мере вхождения в европейское цивилизационное пространство с его системой ценностей.
Но стихийный протест маргинала нуждался в мотивировке. И какой же уместной оказывается концепция «войны цивилизаций», которая наслаивается на зацементированную в сознании homo sovieticus идею классовой борьбы! Сепаратизм требует образа «чужого», алиенирует окружение и требует концептуального обоснования этой алиенации.
Излишне говорить, что над отчуждением Крыма и Донбасса от других регионов Украины немало работали политтехнологи. Мифологемы уникальной «всесоюзной здравницы» и «конкретных донецких пацанов», которые «не гонят порожняк», входили в сознание на уровне веры. Веры в собственную исключительность, пренебрегаемую Киевом, властью, западными украинцами. Для ее дискурсивного воплощения и пригодилась мессианской модель, закрепленная эсхатологической идеологемой «Москвы - третьего Рима». Православный фактор входит в сепаратистскую доктрину посредством этой идеологемы.
Кажется парадоксальным, что именно в наиболее дехристианизованных регионах Украины, в среде лишенных религиозного воспитания пенсионеров и криминализованного люмпена, псевдоправославная риторика сепаратистского характера закрепилась надежно. На самом же деле никакого парадокса нет. Религиозность этих слоев формировалась вне Церкви. Преемственность традиции для них была прервана и ментальность была зависимой от господствующих общественных доктрин и связанных с ними мифов и ритуалов. Элементы церковной обрядности растворялись в их субкультуре среди множества суеверных обычаев и местных поверий. Православная же этика воспринималась сквозь призму усвоенных в детстве тоталитарных стереотипов.
Происходит интересная эволюция. Если большевистская доктрина, согласно Николаю Бердяеву [1], реализовалась в результате соединения марксистской теории с идеями русского мессианства, то теперь воспитанное большевизмом поколение приходит к краеугольным антизападным постулатам российского мессианства сквозь призму ленинского учения. Врезалась в память непоколебимая уверенность, с которой женщина среднего возраста из оккупированного Славянска заявляла тележурналисту: «А как же? Как есть единый Бог, так должна быть одна Россия». Бог и Россия сливаются в ее сознании, как и в затуманенном сознании тысяч ее земляков.
За последние несколько лет мы привыкли, что носителем геополитической доктрины «русского мира» выступает предстоятель РПЦ. Действительно, Его Святейшество Кирилл (Гундяев) активно популяризировал эту концепцию, не воздерживаясь от дискредитации Революции достоинства и антитеррористической операции в Украине. Активное неприятие солидарной позиции епископата всех христианских Церквей Украины сказалось на его скандально известном письме к Всесвятейшему Патриарху Варфоломею от 14 августа 2014, в котором он пишет: «Мы не можем не замечать того факта, что у конфликта на Украине есть недвусмысленное религиозная подоплека. Униаты и раскольники, примкнувшие к ним, пытаются взять верх над каноническим православием на Украине, в то время как Украинская Православная Церковь с терпением и мужеством продолжает в этих непростых условиях окормлять своих страждущих верных чад» [6].
Но вспомним, что еще перед своим избранием на патриарший престол владыка Кирилл считался скорее либеральным, прозападным архиереем. Сейчас уже забылся скандал с его наиболее радикальным оппонентом - епископом Диомидом (Дзюбаном), который в «Обращении ко всем архипастырям, пастырям, клирикам, монахам и всем верным чадам Святой Православной Церкви» 19 января 2007 выступил с резким осуждением экуменизма, глобализации, демократии, декларируя верность идеям русской монархии [7]. А откуда родом епископ Диомид? Из Кадиевки на Луганщине. И учился он у нас в Харькове в престижном тогда институте радиоэлектроники, во времена «застоя». В Церковь же Сергей Дзюбан пришел лишь во времена «перестройки», уже сложившейся личностью.
В том-то и дело, что отождествление православия с разного рода ксенофобными доктринами, с «третьим Римом» и неоимперскими проектам лелеют в маргинальных, квазицерковних средах, для которых универсальный характер Церкви и всеохватность евангельской любви остаются совершенно чуждыми. В этом феномене в значительной степени сказывается драма посткоммунистических поколений, пришедших в православие крещенными, но не обращенными. И кто бы ни был сейчас московским патриархом, он по логике своего положения и инерции возглавляемой им структуры вынужден становиться спикером экспансионистской модели «собирания русских земель».
Во времена государственного запрета катехизации Западная и Надднепрянская Украина в определенной степени спасались благодаря преемственности этнокультурной традиции, в которую интегрировалась и традиция религиозная. Несмотря на деформированный тип такой народной религиозности, она все же ретранслировала сквозь поколения христианские этические ценности. Территории массовой миграции на Востоке и Юге обозначены отрывом от традиции, альтернативой которой стала новая субкультура, щедро насыщенная криминальными элементами и комплексами воинствующей безотцовщины. В этой субкультуре элементы национального нигилизма причудливо сочетались с локализацией патриотизма - уличного, квартального, районного. Православие принималось ею как форма обрядовой легитимизации своей инаковости, регионального патриотизма. В нашем приходе в Красном Луче любят вспоминать, как к ним еще в начале 1990-х гг. пришла делегация суровых бабушек в характерных платочках и ну спрашивать: «Так вы православные аль христиане?» Бабушки очень точно сформулировали мировоззренческую альтернативу, впоследствии воплощенную в сепаратистской идеологии. Аналогичную интерпретацию «канонического православия» активно пропагандировали коммунисты и левые социалисты, небезосновательно усматривая в «политическом православии» своего идеологического союзника.
Неудивительно, что именно в этих антиевропейских средах большим успехом пользовалась схема цивилизационного разлома нашего континента, предложенная Самюэлем Хантингтоном в книге «Столкновение цивилизаций» (1996) [11, c. 243-259]. Напомню, что православные страны по этой схеме изымались из европейской перспективы развития и становились зависимыми от политических амбиций России. Украина же, как и Беларусь и Румыния, разделялась на две культурно дистанционированные части.
Вряд ли многие из сторонников православного эксклюзивизма читали Хантингтона. Но их видение удивительно соответствует отведенной для восточноевропейских маргиналов цивилизационной нише. Православие в этой нише теряет свое подлинное призвание и превращается в меру, антиинтеграционный механизм. Механизм по своей сути сепаратистский.
Обратите внимание: в Крыму и в нескольких восточно регионах, в том числе в Харьковской области, вместо давно разработанного курса христианской этики во времена Бориса Табачника начали было вводить в школах «Основы православной культуры». Проблема не только в подражании Российской Федерации. Сам замысел учебного курса «Основы православной культуры» деформирует религиозное сознание, низводит его до этнокультурного уровня. Вера растворяется в обряде, превращается в мифологию. Милосердие и жертва (Мф. 8:13) в этой обратной системе приоритетов меняются местами.
Церковь поощряют стать орудием сепаратизма. Не только в нашем узком политическом смысле. Православные юрисдикции - и канонически признанные, и самопровозглашенные - обрекаются на роль вспомогательного механизма центробежного движения, весьма противоречащего евангельскому призыву: «да будут все едино» (Ин. 17:22).
Четкое и однозначное осуждение этой тенденции содержится в деяниях Поместного Константинопольского собора 1872, который осудил этнофилетизм, т. е. зависимость церковной жизни от межнациональных и межплеменных конфликтов [14]. Настоящую программу сближения и взаимодействия между Церквами в 1920 г. предложил Константинопольский Патриархат в послании «К Церкви Христовой повсеместно» [5, с. 174-176]. Павел Евдокимов отмечает: «Множественность автокефальных Церквей оставляет нетронутой разнообразие языков и культур, но, совсем как многоголосая симфония, Церковь по сути едина в учении и в таинствах ... Она признает везде и всегда одну и ту же веру» [4, c . 221].
Познание идентичности Церкви предусматривает гармоничное сочетание активного участия в ее таинственной жизни, систематическое знакомство с ее духовным опытом и историей, испытание собственным повседневным опытом христианского образа жизни на основе евангельских ценностей. Проще говоря, нужно жить церковной жизнью и учиться вере, помня обращенные к нам слова Спасителя: «Тогда узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою» (Ин. 13:35).
История Киевской Церкви одаривает нас чрезвычайно ценным опытом присутствия восточных христиан в разноконфессионном и многокультурном обществе. До сих пор восприятие этого опыта остается поверхностным, эпизодическим или даже искаженным. Искаженная картина нашего духовного наследия обуславливалась крайне тенденциозной интерпретацией религиозной жизни и межэтнических отношений в Речи Посполитой, государстве, в котором и выделился окончательно самобытный феномен украинского православия. Русская имперская пропаганда, а вслед за ней и наши народники XIX в., создали мифологизированный образ жестокого антиукраинского режима королевской Польши, последовательно дискриминировавшей православную общину и этим заставившей казаков восстать и искать поддержки в вере Москвы.
Каждый объективный исследователь раннемодерной Украины знает о несоответствии этой легенды исторической реальности. Речь Посполитая, «государство без гор инквизиции», в контексте XVI-XVII вв. выглядит едва ли не самой демократической и толерантной страной Европы. Во всяком случае, она являлась абсолютной альтернативой авторитарному Московскому царству. Однако в политической мифологии псевдоправославных сепаратистов, ориентированной на полемическую риторику эпохи Контрреформации и идеологию тезисов КПСС к 300-летию воссоединения Украины с Россией, казачьи соревнования за сословные привилегии и собственный контроль над русскими воеводствами однозначно отождествляются с религиозно-освободительной войной.
Кому же, как не Церкви, прежде всего Православной Церкви, надлежит противопоставить коварной промосковской мифологии реальность расцвета Киевской митрополии эпохи Петра Могилы! Обращение к этой эпохе, изучение ее богословского наследиея помогут Церкви не только вернуться к автентичной киевской традиции, но и освободиться от соблазнов огосударствления, преодоления конкурентов с помощью административного ресурса. Ведь именно ситуация многокультурности и широких контактов с другими христианскими традициями сделала возможными феномены Острожской академии, Львовского братства, Киево-Могилянской академии.
Очень дурно, что Церковь позволила себя использовать для создания еще одного социокультурного мифа - о противостоянии «православной цивилизации» и «постхристианской» Европы. Пренебрежение византийско-славянской составляющей формирования и развития европейской цивилизации некорректно само по себе. Но, кроме этого, оно чревато выхолащиванием из призрачной евразийской доктрины именно тех фундаментальных ценностей, которыми подвигло Европу христианство: уважения к человеческому достоинству, юридических гарантий свободы выбора, равенства гражданских прав независимо от происхождения и имущественного статуса, защиты человеческой жизни от зачатия до естественной смерти. Грубая практика террористических групп на Донбассе под прикрытием воинственной антиевропейской демагогии не менее враждебна Евангелию, чем деятельность аналогичных организаций в Ливии, Афганистане, на Ближнем Востоке. И на это должны указать духовные лидеры, авторитет которых - по крайней мере декларативно - признают сепаратисты.
Оздоровительной перспективой Церкви является утверждение в сознании паствы интегративного призвания христианского учения, следующего из тринитарной природы сообщества верных как мистического Тела Христова (1 Кор. 12,12-27). Центростремительное движение временно разделенных частей Церкви проявляется в воспитании партнерских отношений, непрерывном диалоге, активном воплощении совместных проектов - благотворительных, образовательных, богословских - могло бы продемонстрировать пример противостояния психологии сепаратизма. Для православных общин Украины противовесом их современного юрисдикционного разделения и естественным центром притяжения должен стать предстоятель Церкви-Матери, первый среди епископов - Вселенский Патриарх.
«Одно тело и один дух ... один Господь, одна вера, одно крещение, один Бог и Отец всех» (Эфес. 4: 4-6), - разве можно лучше апостола Павла выразить несовместимость Церкви с разного рода сепаратистскими доктринами! Являя животворящий дух этих слов в опыте теозиса, обеспечиваемого благодатным присутствием в таинственной жизни Церкви ее Небесного Главы; раскрывая объятия ближнему в духе братской любви и прощения, объединяясь сами и объединяя вокруг себя народ Божий в противостоянии общим опасностям, мы, христиане, и дадим достойный ответ на грубые вызовы сепаратизма.
