Эдвард Карр

ИСТОРИЯ СОВЕТСКОЙ РОССИИ

К оглавлению

Глава 17. ВОЕННЫЙ КОММУНИЗМ
а) Сельское хозяйство

Введение военного коммунизма в сельском хозяйстве совпало с окончательным политическим расколом с левыми эсерами, которые после отставки членов правительства левых эсеров в марте 1918 г. все еще оставались во ВЦИК и Советах. Последний раз большевики и левые эсеры на правах официальных партнеров участвовали бок о бок во втором заседании V Всероссийского съезда Советов 5 июля 1918 г. (накануне убийства Мирбаха); причем заседание проходило в основном в яростных дебатах по аграрной политике, во время которых Спиридонова объявила себя "яростной противницей партии большевиков" [1]. Политика Советского правительства подвергалась критике со стороны эсеров по трем моментам.

Большевистские рабочие отряды, как заявил эсеровский оратор, "ведут чуть ли не войну, объявленную городом деревне" [2]; а эсеры всегда выступали традиционными защитниками деревни против города.

Создание комитетов бедноты представляло собой попытку подорвать авторитет земельных комитетов, в большинстве из которых эсеры все еще занимали доминирующее положение, причем различие между этими комитетами отражало тот акт, что большинство зажиточных крестьян сохраняли верность эсерам – будь то правые или левые, – в то время как бедные и политически менее сознательные крестьяне если еще и не попали под влияние большевиков, то по крайней мере были склонны поддаться на уговоры большевиков.

И наконец, поощрение правительством (сколь бы неэффективным это ни было в настоящий момент):, создания крупных хозяйств в конфискованных имениях вступило в прямое противоречие с политикой эсеров, направленной на распределение земли среди крестьян, и с запретом эсеров на использование наемного платного труда на земле; на съезде раздавались жалобы на то, что помещичьи владения остаются нераспределенными в районах, где крестьяне остро нуждаются в земельных наделах, и на то, что вопреки истинным социалистическим принципам наемные рабочие продолжают трудиться на их обра-

521

ботке [3]. Такой же резкой критике подвергся недавний декрет о лесах, по которому заведование лесами осуществляется Центральным управлением лесов (это была первая попытка поставить природные ресурсы страны под прямое управление государства) [4].

Объявление левых эсеров вне закона в результате убийства Мирбаха привело к тому, что в центре была устранена всякая оппозиция чисто большевистской политике в области сельского хозяйства. Вследствие быстро распространявшегося критического положения, вызванного гражданской войной, сбор зерна у крестьян для нужд города и армии стал вопросом жизни и смерти; с другой стороны, еще более затруднилось снабжение крестьян тканями и другими товарами первой необходимости, поскольку армия теперь претендовала на все имевшиеся запасы. Таким образом, не оставалось ничего другого, как с удвоенной силой применять метод реквизиции при помощи такого механизма, как рабочие отряды и комитеты бедноты. Работе этих отрядов было посвящено не меньше трех декретов, изданных в первую неделю апреля 1918 г. Первый из них уполномочивал профсоюзы, фабричные комитеты и городские и уездные Советы организовывать продовольственные отряды из "рабочих и беднейших крестьян" и отправлять их в зернопроизводящие губернии, чтобы "добыть хлеб по твердым ценам или за счет изъятия у кулаков". Половина зерна, добытого таким образом, предназначалась организациям, которые посылали отряды; другая половина подлежала передаче Наркомпроду для общего распределения. Второй декрет обязывал губернские и уездные Советы, комитеты беднейших крестьян и профсоюзы организовать, где необходимо, аналогичные отряды для сбора урожая. В третьем подробно разбирались организация и структура этих отрядов, которые должны были включать "не менее 25 человек из числа безусловно честных и преданных революции рабочих и беднейших крестьян" [5]. И наконец, чтобы поставить все точки над "i", на той же неделе появился еще один декрет – "Об обязательном товарообмене". В нем предусматривалось, чтобы в хлебных сельскохозяйственных местностях каждым уездом было поставлено продовольственных продуктов на сумму не менее 85 % стоимости взятых на учет и отпущенных кооперативам товаров [6].

Трудно понять подоплеку этих декретов. Народный комиссар продовольствия Цюрупа, выступая на V Всероссийском съезде Советов, заявил, что были использованы все обычные средства для получения хлеба и "только тогда, когда ничего не получается, только тогда пускаются отряды". Что касается слухов о том, что, "как только отряды попадают в деревни, они начинают разлагаться, пьянствовать; мы не отрицаем, что это существует, но мы принимаем меры к тому, чтобы этого не было... Подбор делается крайне тщательный".

"Мы на эти отряды смотрим не только как на военную силу, а мы видим в этих отрядах людей, которые идут в деревню хотя

522

и вооруженными, но и в то же время это те агитаторы, которые будут пропагандировать в деревне, которые понесут в деревню наши идеи" [7].

Крестьяне, когда у них хватало смелости, сопротивлялись изъятию у них хлеба. Порой сопротивление оказывалось серьезное и дело доходило до вооруженных столкновений; и такие случаи, хотя и составлявшие исключение, не были редкостью [8]. Также нелегко подсчитать число отрядов и размах их деятельности. Согласно одному выступавшему на II Всероссийском съезде профсоюзов в январе 1919 г., Петроградский Совет к тому времени направил 189 отрядов численностью до 72 тыс. человек и Московский Совет – примерно такое же число [9]. К этому моменту сбору подлежали не только зерно и фураж, сахар и картофель, но и мясо, рыба и все виды животных и растительных масел, включая конопляное, подсолнечное и льняное масло [10]. Ленин в тот момент, когда от этих мер окончательно отказались, выдвинул единственно возможное оправдание в их пользу:

"Своеобразный "военный коммунизм" состоял в том, что мы фактически брали от крестьян все излишки и даже иногда не излишки, а часть необходимого для крестьянина продовольствия, брали для покрытия расходов на армию и на содержание рабочих. Брали большей частью в долг, за бумажные деньги. Иначе победить помещиков и капиталистов в разоренной мелкокрестьянской стране мы не могли" [11].

Это были вызванные отчаянием средства для достижения цели. С точки зрения теории социализма критерий необходимости, возможно, казался естественным и правильным: от крестьянина требовалось предоставить все, что превышало его собственные потребности и потребности его семьи. С точки зрения практики это было губительно. Неприкрытая реквизиция у так называемого кулака произвольно установленных излишков вызывала обычно реакцию двух видов: краткосрочную, заключавшуюся в сокрытии запасов, и долгосрочную – в отказе засевать больше земли, чем было необходимо для пропитания своей семьи.

Советские руководители ясно понимали эти опасности. 30 октября 1918 г. впервые был внедрен новый эксперимент с натуральным налогом. Очевидно, это было не заменой разверстки, а дополнением к ней. Правда, все, кто сдал свои излишки до того, как был введен налог, объявлялись свободными от налога. Последний должен был определяться посредством сложных подсчетов, при которых принимались во внимание размер надела и поголовье скота у налогоплательщика, равно как и число людей, находящихся у него на иждивении [12]. То, что предлагалось, не являлось более простым изъятием излишков, а представляло собой взятие установленного количества продуктов, исходя из предполагаемой способности платить. Однако это был один из многих декретов того периода, которые так никогда и не вступили в силу [13]. В январе 1919 г. был введен в действие еще один новый принцип. Декретом Совнаркома, сопро-

523

вождаемым подробной инструкцией Наркомпрода, все количество хлеба и зернового фуража, необходимого для удовлетворения государственных потребностей, "разверстывалось" для отчуждения у населения между производящими губерниями: губернии должны были провести разверстку среди уездов, уезды – среди волостей, а волости делили свои квоты между деревнями и отдельными крестьянами [14]. Преимущество этой системы заключалось в том, что центральные власти освобождались от обременительной задачи сбора налога; кроме того, она восстановила принцип коллективной ответственности, на котором основывалось сельское налогообложение царского правительства. Однако эти постоянно меняющиеся средства для достижения цели лишь иллюстрируют непреодолимый характер трудностей, с которыми сталкивалось Советское правительство. Потребности Красной Армии и городского населения в разоренной, изуродованной и дезорганизованной стране можно было удовлетворить только за счет полного изъятия излишков сельскохозяйственной продукции. Кроме того, промышленность была не в состоянии производить достаточное "количество промышленных товаров, чтобы наладить обычный процесс товарообмена; в случае же, если попытки взять силой излишки не прекращались, начиналось сокрытие запасов и сокращение посевных площадей до размеров, необходимых для удовлетворения собственных потребностей крестьян. И все же кризис был преодолен, армия обеспечена и города спасены от голодной смерти, но не от голода. По мере того как улучшался механизм сбора и районы, охваченные гражданской войной, переходили под контроль Москвы, увеличивалось количество собранного хлеба [15]. Правда, справедливости ради надо сказать, что в период военного коммунизма крестьянский хлеб либо находил свой тайный путь на свободный рынок, либо силой изымался агентами правительства. Даже те крестьяне, которые сражались на стороне Советского правительства против худшего из зол – "белой" реставрации, – продолжали вести борьбу за хлеб.

Поворот к беднейшему крестьянству летом 1918 г. был связан в советской политике с другой фундаментальной целью – развитием крупного земледелия. Он повлек за собой окончательный разрыв с левыми эсерами, непримиримыми противниками этой цели; а бедняки представляли собой единственную группу крестьян, которых можно было считать безразличными к крестьянской собственности и потенциально выступающими в пользу коллективного хозяйствования [16]. Эти коллективные хозяйства были нескольких видов. Первоначальные советские хозяйства (совхозы) – образцовые хозяйства, упоминавшиеся в Апрельских тезисах Ленина и его некоторых более поздних высказываниях, – в основной своей массе формировались на основе бывших имений, выращивавших специальные культуры, для которых требовались техническая подготовка и специальная ор-

524

ганизация (такие, как сахарная свекла или лен) [17]. Были также сельскохозяйственные коммуны, в которых крестьяне объединялись для обработки нераспределенной земли, совместно трудясь и деля поровну доходы; они, похоже, представляли черту примитивного коммунизма, присущую русскому крестьянству [18]. И наконец, были сельскохозяйственные артели, в которых элемент коллективизма сводится к процессам производства и торговли. По-видимому, Ленин принял во внимание все эти формы коллективного земледелия, когда осенью 1918 г. признал, что существует лишь "...несколько сот поддерживаемых государством сельскохозяйственных коммун и советских хозяйств" [19]. К тому времени было фактически завершено проведенное на скорую руку распределение сельскохозяйственных угодий в районах, находившихся под контролем Советской власти. Лучшие земли, за исключением ограниченных площадей, отведенных под свеклу, лен и другие специальные виды культур, оказались в крестьянском землепользовании; а те, что остались для коллективистских экспериментов, были, вероятно, худшими и менее пригодными для обработки землями. Как впоследствии писал один из большевистских толкователей:

"Помещичья земля подверглась в своем громадном большинстве разделу, и можно было опасаться, что крупное производство в сельском хозяйстве погибнет. Кроме того, существовала опасность и сильного укрепления мелкособственнических стремлений" [20].

Требовались героические меры. 4 июля 1918 г. Совнарком проголосовал за выделение 10 млн. руб. для стимулирования сельскохозяйственных коммун [21]. 2 ноября 1918 г. был образован фонд в размере миллиарда рублей для авансирования сельскохозяйственных коммун и рабочих ассоциаций, деревенских товариществ или групп при условии их "перехода от единоличных форм землепользования к товарищеским" [22]. В следующем месяце Ленин выступил с пространной и очень важной речью перед участниками встречи, которая была названа "первым Всероссийским съездом земельных отделов, комитетов бедноты и коммун". Темой его выступления был приход социализма в деревню, причем это было его первым крупным высказыванием о социалистическом строительстве в сельском хозяйстве. Он нарисовал одну из своих широких перспектив. Объединенными усилиями всего крестьянства в целом было достигнуто "сметение и уничтожение помещичьей власти". Но если бы революция в русской деревне остановилась на этом, она затормозилась бы там, где остановились революции на Западе 1789 и 1848 гг.

"Она еще не трогала более сильного, более современного врага всех трудящихся – капитала. Она грозила поэтому кончиться так же половинчато, как кончалось большинство революций в Западной Европе, где временным союзом городских рабочих и всего крестьянства удавалось смести монархию, смести остатки средневековья, смести более или менее дочиста поме-

525

щичье землевладение или помещичью власть, но никогда не удавалось подорвать самих основ власти капитала".

Комитеты бедноты выполнили функцию раскола крестьянства: "деревня перестала быть единой". Это достижение перевело "нашу революцию полностью на те социалистические рельсы, на которые рабочий класс городов твердо и решительно хотел ее поставить в Октябре". И теперь был необходим (Ленин повторял это снова и снова) "...переход от мелких единоличных крестьянских хозяйств к общественной обработке земли". Ленин и не пытался скрыть масштабы этой задачи.

"Мы прекрасно знаем, что такие величайшие перевороты в жизни десятков миллионов людей, касающиеся наиболее глубоких основ жизни и быта, как переход от мелкого единоличного крестьянского хозяйства к общей обработке земли, могут быть созданы только длительным трудом, что они вообще осуществимы лишь тогда, когда необходимость заставляет людей переделать свою жизнь".

Война создала эту необходимость за счет разорения, оставленного ею в наследство. Вместе с тем она показала, какие "чудеса техники" существуют, и пробудило в людях сознание, что эти "чудеса техники" могли бы преобразовать земледельческое производство. Съезд принял резолюцию, в которой говорилось, что главнейшей задачей земельной политики должно стать "последовательное и неуклонное проведение широкой организации земледельческих коммун, советских коммунистических хозяйств и общественной обработки земли" [23].

В течение нескольких недель кампания шла полным ходом. Она обсуждалась на II Всероссийском съезде профсоюзов в январе 1919 г., на котором один из официальных представителей высказал мнение, что "вопрос с пропитанием городов можно решить только за счет создания крупных производственных объединений в деревне" [24].

Ее кульминацией стал пространный декрет, изданный ВЦИК 14 февраля 1919 г. Это был первый крупный законодательный акт об аграрной политике после декрета о "социализации", принятого за год до этого совместно с левыми эсерами. В новом декрете смело провозглашался "переход от единоличных форм землепользования к товарищеским", говорилось, что "на все виды единоличного землепользования следует смотреть как на преходящие и отживающие" и что "в основу землеустройства должно быть положено стремление создать единое производственное хозяйство, снабжающее Советскую Республику наибольшим количеством хозяйственных благ при наименьшей затрате народного труда". Одна из его статей содержала тщательно разработанные положения о структуре, прерогативах и обязательствах совхозов и сельскохозяйственных коммун. Совхозы, во главе которых мог быть отдельный заведующий или рабочий комитет, непосредственно подчинялись губернским или местным Советам и через них – соответствующему отделу Нар-

526

комзема: эта организация была очень близка организации национализированных фабрик, находившихся под контролем ВСНХ. Сельскохозяйственные коммуны, суть "добровольные союзы трудящихся", обладали большей автономией, хотя и находились в конечном счете в подчинении местных (уездных) земельных отделов и Наркомзема [25].

Другой эксперимент в этой области возник из попытки городских рабочих организовать взаимопомощь. Продовольственное положение в городах в конце 1918 г. породило опасность полного разложения пролетариата за счет возвращения рабочих в деревни, откуда большинство из них в свое время и пришли. Декретом в декабре 1918 г. было признано право профсоюзов и рабочих организаций заготавливать и перевозить для нужд своих членов все продовольственные продукты, за исключением зерна и муки (исключение, которое вскоре начали игнорировать) [26]. От коллективных заготовок до коллективной обработки земли был всего лишь шаг; и зимой 1918/19 г. этот шаг был сделан, по-видимому, с помощью изобретательности и предприимчивости ВСНХ. 15 февраля 1919 г. сразу же после декрета о советских хозяйствах был издан декрет, предоставивший право объединениям государственных предприятий, а также отдельным крупным государственным предприятиям, городским Советам, профессиональным союзам и – кооперативам получать земельные участки для организации на них советских хозяйств для удовлетворения своих потребностей [27]. По некоторым данным, более 30 главков и центров получили в общей сложности около 800 тыс. десятин земли от имени фабрик, находившихся под их контролем [28]. Очевидно, предполагалось, что время от времени группы рабочих с самих фабрик будут пополнять ряды местных рабочих в этих промышленных совхозах: возвращение фабричного рабочего в свою деревню для сбора урожая было обычным явлением в российской промышленности. Этот проект являлся отклонением от принципов рационального и организованного распределения (хотя в декрете предусматривалось, что часть продуктов, превышавшая размеры пайка, не подлежала распределению, а должна была передаваться Наркомпроду). Однако он отвечал насущной потребности и являл собой еще одно подтверждение того кардинального факта, что обеспечение нормального питания для населения городов в конечном счете несовместимо с системой мелкокрестьянского земледелия.

Похоже, место, занимаемое коллективными хозяйствами в официальной пропаганде того времени, не отвечало скромным результатам, достигнутым ими. Согласно самым подробным имеющимся статистическим данным, в европейской части России, исключая Украину, насчитывалось 3100 совхозов в 1918 г., 3500 – в 1919 г. л 4400 – в 1920 г. Правда, это скромное увеличение объяснялось быстрым ростом числа хозяйств, "приданных" фабрикам, на долю которых в 1920 г. приходилась почти половина всех совхозов, так что число хозяйств, находившихся под непо-

527

средственным управлением государственных властей, на самом деле, может быть, даже сократилось. Большинство советских хозяйств того периода были совсем маломощными и не шли ни в какое сравнение с гигантскими совхозами конца 20-х годов: в 1920 г. было подсчитано, что более 80 % из них занимали площадь меньше 200 десятин. Общее качество почвы было невысоким, и меньше половины земли отводилось под пашню. Сообщалось, что в феврале 1919 г. под прямым управлением Наркомзема находилось всего 35 совхозов общей площадью 120 тыс. десятин (эти хозяйства можно было бы отнести к числу наиболее крупных); остальные находились под местными Советами и "влачили жалкое существование". В середине 1919 г. насчитывалось 2100 сельскохозяйственных коммун; впоследствии их число постепенно снижалось, по мере того как улетучивался энтузиазм, на волне которого родилась эта форма общественного хозяйствования. Число сельскохозяйственных артелей, напротив, увеличилось с 1900 в 1919 г. до 3800 в 1920 г., а со временем возрастало еще большими темпами; однако эта форма сельскохозяйственной кооперации не предусматривала коллективной обработки земли [29].

Эти цифры ясно показывают, сколь незначительна была спонтанная поддержка крестьян этих крупных производственных единиц в сельском хозяйстве, и свидетельствуют о полном крахе большевистской политики. Это стремление к крупному земледелию исходило исключительно из городов и от официальных кругов. Доводы в его пользу (как с точки зрения социализма, так и исходя из их практической эффективности) были неопровержимыми. В декретах предусмотрительно оговаривалось, что земля для создания этих хозяйств должна предоставляться исключительно за счет нераспределенных крупных имений и других пустующих и незанятых земель (в тексте ошибочно дается "занятых". – Ред.). Но такие вторжения вряд ли способствовали ликвидации недоверия у крестьян, страдавших от хронической нехватки земли. В равной степени трудно вообразить, какие чувства охватывали тех из них, кого призывали отказаться от их мечты стать мелким сельским собственником, а вместо этого работать в качестве "сельских пролетариев" в советских или других коллективных хозяйствах, особенно в такое время, когда материальные условия сулили слабое или никакого смягчения трудностей прошлого. Крестьянин думает: "Если крупное хозяйство, значит я опять батрак" [30]. В марте 1919 г., выступая на съезде, который был созван для создания профессионального союза сельскохозяйственных рабочих Петроградской губернии, Ленин говорил о преимуществах коллективного ведения хозяйства. И когда ему был задан вопрос о статье в декрете от 14 февраля, которая запрещала рабочим и служащим советских хозяйств заводить собственный скот, птиц и огороды, Ленин с некоторой неохотой признал, что иногда необходимо делать исключения и что, вероятно, можно будет после обсуждения

528

сделать для Петроградской губернии изъятие из этого положения "на известный короткий срок" [31]. Как всегда, крестьянин хранил молчание. Однако гражданская война отодвинула на задний план все другие вопросы, и крестьянская оппозиция и обструкция эффективно заблокировали любой рост советских и других коллективных хозяйств. Советское правительство не могло проводить никакой политики, которая – сколь бы желанной она ни была в долгосрочной перспективе – угрожала бы в дальнейшем непосредственным сокращением будущего урожая.

Однако к тому времени в советской аграрной политике произошло еще одно радикальное изменение. Создание комитетов бедноты в июне 1918 г. представляло собой в основном политическую меру, направленную на раскол крестьянства. Они выполнили одну политическую функцию – предоставили информаторов. До их возникновения государственные служащие или рабочие, не знакомые с положением на местах, не располагали средствами обнаружения спрятанных запасов хлеба и определения того, какими запасами может располагать тот или иной кулак, а отсюда происходило так много "ошибок" в оценках запасов [32]. На местных беднейших крестьян можно было положиться в том, что они донесут о кулацких нарушениях и уклонениях от сдачи, в результате чего злоба и враждебность только раздували пламя классовой борьбы в деревне. Тем не менее этот механизм не сработал. Теперь, когда земля оказалась распределенной, "крестьяне-бедняки" – то есть те крестьяне, которым нечего терять, – оказались менее многочисленными, чем предполагали большевики. Комбеды, там, где они были эффективны, похоже, возглавлялись ярыми большевиками, которые не всегда обладали опытом работы на селе и очень быстро вступали в столкновение с местными Советами, остававшимися к тому времени по своему составу преимущественно беспартийными. В результате началась борьба за власть, в ходе которой стало ясно, что в местных органах управления сельскими делами нет места как для комитетов, так и для Советов [33]. Съезд комитетов бедноты Петроградской губернии, состоявшийся в Петрограде в начале ноября 1918 г., был готов сделать логичный вывод: большинство делегатов прибыли туда, чтобы потребовать передачи всей политической власти из рук Советов комбедам. Однако для правительства этого оказалось слишком много. Вмешался ВЦИК, и съезд вынужден был принять единодушно резолюцию совершенно другого содержания. Резолюция взвешенно сочетала похвалу со скрытым порицанием. Комбеды вели борьбу с кулаками, но при выполнении этой задачи "неизбежно должны были выйти за пределы декрета 11 июня". В деревне, таким образом, "создалось двоевластие, приводившее к бесплодной растрате сил и путанице в отношениях". "Диктатура пролетариата и беднейших крестьян" могла быть проведена последовательно только "от высших органов Советской власти донизу"; и комбеды должны были "принять самое активное

529

участие в преобразовании волостных и сельскохозяйственных Советов в истинные органы Советской власти и коммунистического строительства". Неделю спустя эта резолюция была передана Зиновьевым, который председательствовал на этом съезде, на рассмотрение VI Всероссийского съезда Советов в бессвязной и довольно неуклюжей речи и получила единодушное одобрение без всякого обсуждения [34]. В результате комбеды потеряли свой независимый статус и им была отведена роль группы членов местных Советов, выступающей за более решительную, активную политику. В результате решения съезда ВЦИК обнародовал 2 декабря 1918 г. декрет, в котором провозглашалось, что ввиду сложившейся в деревне обстановки "двоевластия" насущно необходимо провести перевыборы в сельские Советы, что комбеды призваны сыграть активную роль в организации этих выборов и что, однако, после перевыборов Советы затем должны остаться "единственными органами власти", а комбеды должны быть распущены [35]. Ленин впоследствии, на очередном съезде партии, по этому вопросу высказал мнение, что комбеды "...настолько упрочились, что мы нашли возможным заменить их правильно выбранными Советами, т.е. реорганизовать сельские Советы так, чтобы они стали органами классового господства, органами пролетарской власти в деревне" [36]. Это была идеализированная картина. Ликвидация комбедов явилась своевременным признанием поражения – отход с непригодных для обороны позиций. Правда, решение это не было принципиальным и не мешало повторению этого же эксперимента где-либо в другом месте. В начале 1919 г., когда после поражения Германии на Украине была восстановлена Советская власть, там начали создаваться комитеты деревенской бедноты как раз в тот момент, когда перестали существовать комбеды на территории РСФСР [37].

Решение о роспуске комбедов был тесно связано со стремлением обеспечить Советской власти поддержку середняка. В России некоторое время перед революцией стало обычным подразделять крестьян не на две, а на три категории: зажиточные крестьяне, которые производили продукцию для рынка, равно как и для собственных нужд, используя наемный труд и продавая излишки своей продукции (кулаки); беднейшие крестьяне, безземельные или имевшие слишком мало земли, чтобы прокормить себя и свою семью, и вынужденные наниматься на работу к другим для того, чтобы жить (бедняки или батраки); и промежуточная категория крестьян, которые могли прокормить себя и свои семьи, однако, как правило, не использовали наемный труд и не имели излишков на продажу (середняки). Вполне понятно, что такая классификация не имела четких границ, а статистика, относящаяся к ней, носит ненадежный характер. Тем не менее было общепринято, что кулаки составляли менее 10 % крестьянства, на долю бедняков приходилось около 40 %, а

530

остальные 50 % были середняками [38]. Понятие "середняк" соответствовало тому, что в Западной Европе было известно как "мелкий крестьянин". Русский бедняк являлся, если исходить из западной терминологии, сельскохозяйственным рабочим, хотя некоторые из них владели мелкими участками земли, пусть и недостаточными для содержания своих семей, но технически исключавшими их из категории "безземельных" крестьян.

Ленин признал эту тройственную классификацию российского крестьянства во время Октябрьской революции, когда заявил, что политика Советской власти должна быть следующей: "...трудовому крестьянину надо помочь, среднего не обидеть, богатого принудить..." [39] Однако эта политика в тот момент находилась в состоянии неопределенности. Революция в деревне все еще переживала буржуазный этап; сохранял свою силу союз между большевиками и левыми эсерами; и главной задачей кампании зимы 1917/18 г. было провести экспроприацию крупных землевладельцев в интересах всего крестьянства в целом. Затем, летом 1918 г., последовал раскол с левыми эсерами и были созданы комитеты бедноты, чтобы начать социалистическую революцию против кулаков. Под восторженным впечатлением от нового шага середняки почти не принимались в расчет. В тот момент, когда вводилась эта мера, Ленин говорил, в частности, о необходимости "соглашения" и "союза" со средним крестьянством и "уступок ему" [40]; и в августе 1918 г. циркуляр за подписью Ленина и Цюрупы был разослан всем местным властям, в котором указывалось, что Советское правительство ни в коем случае не выступает против "крестьянства среднего достатка, не эксплуатирующего трудящихся", и что льготы декрета от 11 июня 1918 г. должны распространяться как на бедняков, так и на середняков" [41]. Однако, до той поры покуда комбеды продолжали активно действовать и располагали силой, оставалась непреодолимой тенденция сконцентрировать все усилия на удовлетворении интересов беднейших крестьян и приравнять середняков к кулакам.

Было бы ошибочно рассматривать изменение в советской аграрной политике, которое последовало после роспуска комитетов бедноты зимой 1918/19 г., либо как шаг вправо, либо как шаг в предвкушении новой экономической политики 1921 г. Однако это означало определенное смягчение наиболее острых проявлений военного коммунизма и возврат к политике компромиссов с теми, кого до сих пор считали мелкобуржуазными элементами деревни. Это произошло в самый решающий момент гражданской войны, когда советское руководство почувствовало необходимость привлечь на свою сторону всех возможных союзников в этой отчаянной борьбе. Уступка среднему крестьянину совпала по времени с неудавшейся попыткой подрезать крылья Чека и с проявлением более терпимого, правда, ограниченного отношения к меньшевикам и эсерам, которое началось в ноябре 1918 г. и продолжалось всю зиму [42], равно как и с

531

более широким призывом к буржуазной интеллигенции и "специалистам" всех профилей поступать на службу к новому режиму. Ленин с особым акцентом писал о соглашении "с средним крестьянином, с вчерашним меньшевиком из рабочих, с вчерашним саботажником из служащих или из интеллигенции" как о части единой политики [43]. Все они рассматривались как колеблющиеся элементы с мелкобуржуазной окраской, выступающие то за буржуазию, то за пролетарское дело и склонные принимать то ту, то другую сторону [44]. Победа в гражданской войне не была бы достигнута,, если бы в этот момент не произошла определенная консолидация данных элементов на стороне Советской власти. Однако это изменение означало также признание со стороны большевистских лидеров того факта, что они недооценили рост численности и влияния среднего крестьянства в результате аграрной реформы. Большевистские теоретики всегда утверждали, что распределение земли на мелкие крестьянские наделы должно вести к усилению элементов мелкобуржуазного капитализма в деревне. Теперь теория подверглась проверке практикой. Ленин писал впоследствии, что "крестьянская "беднота"... превратилась в середняков" [45]. Попытка внедрить социализм при помощи ударной тактики, проводимой через комитеты бедноты, провалилась, и на повестку дня встал вопрос о компромиссе. В определенной степени изменение фронта было предтечей более широкомасштабной операции, проведенной в марте 1921 г.

Умиротворение среднего крестьянина было существенной и важной частью советской политики в течение всего 1919 г. К моменту проведения VIII съезда партии в марте 1919 r. оно было в полном разгаре. Ленин возвращался к этому вопросу на съезде не менее трех раз – в своей речи при открытии съезда, в отчете Центрального Комитета и в отдельном докладе "О работе в деревне". Теперь было недостаточно "нейтрализовать" среднее крестьянство; на достигнутой стадии социалистического строительства было необходимо поставить отношения "на почву прочного союза". Ленин дважды цитировал примиренческие рекомендации, данные Энгельсом в его последней статье "Крестьянский вопрос во Франции и Германии", против применения средств принуждения в отношении к мелкому крестьянину [46]. Конечно, не могло быть и речи об умиротворении кулаков. "Мы стояли, стоим и будем стоять в прямой гражданской войне с кулаками". Однако было серьезной ошибкой, когда "по неопытности советских работников..." удары, которые предназначались для кулаков, падали на среднее крестьянство [47]. Аграрный отдел новой партийной Программы, одобренной съездом, после подтверждения принципа поддержки советских и других коллективных хозяйств и сельскохозяйственных кооперативов перешел к единоличному крестьянину. "Считаясь с тем» что мелкое крестьянское хозяйство еще долго будет существовать", партия стремится к проведению ряда мер, "направленных к поднятию

532

производительности крестьянского хозяйства". Таким образом, должна быть оказана практическая помощь крестьянину в мелиорации его земель и в снабжении улучшенными семенами; подчеркивается необходимость широкого и планомерного привлечения промышленных рабочих к "коммунистическому строительству" в земледелии; должно быть решительно подавлено сопротивление "кулачества, деревенской буржуазии"; а последний абзац был посвящен отношению к среднему крестьянству:

"Партия ставит своей задачей отделять его (т.е. среднее крестьянство) от кулаков, привлекать его на сторону рабочего класса внимательным отношением к его нуждам, борясь с его отсталостью мерами идейного воздействия, отнюдь не мерами подавления, стремясь во всех случаях, где затронуты его жизненные интересы, к практическим соглашениям с ним, идя на уступки ему в определении способов проведения социалистических преобразований".

С целью усиления этого вывода съезд принял специальную резолюцию "Об отношении к среднему крестьянству". В силу того что оно имеет "сравнительно крепкие экономические корни", а также учитывая отсталость сельскохозяйственной техники России, среднее крестьянство "будет держаться довольно долгое время после начала пролетарской революции"; советские работники в деревне должны осознать, что "оно не принадлежит к эксплуататорам, ибо не извлекает прибыли из чужого труда". Поэтому, поощряя товарищества всякого рода, а равно и сельскохозяйственные коммуны средних крестьян, власти "не должны допускать ни малейшего принуждения" при создании таковых. Всякие "произвольные реквизиции" должны беспощадно преследоваться; тяжесть налога должна ложиться "целиком на кулаков"; среднее же крестьянство должно облагаться "чрезвычайно умеренно, лишь в размере вполне посильном и необременительном для него" [48].

Не было упущено ни одного повода для внедрения этих довольно-таки трудных директив. Накануне съезда умер Свердлов, занимавший почетный и представительный пост председателя ВЦИК. Его преемником стал Калинин, петроградский рабочий, бывший крестьянин-середняк из Тверской губернии, который, по словам Ленина, имеет "тесную связь с крестьянским хозяйством... и каждый год ее (деревню) посещает". Символизм этого назначения был открыто провозглашен: "Мы знаем, что нашей главной задачей в стране мелкоземледельческой является обеспечить нерушимый союз рабочих и среднего крестьянства" [49]. Однако у курса, столь уверенно проводимого на протяжении всего 1919 г., также были свои недостатки. В среднем крестьянине проявились многие черты, традиционно приписываемые кулаку, и если поддержка беднейшему крестьянину не смогла стимулировать производство, то поддержка среднему крестьянину все в большей степени способствовала произ-

533

водству того, что появлялось на "черном рынке". Первые нотки тревоги прозвучали у Ленина в речи на совещании по работе в деревне в ноябре 1919 г.

"Средний крестьянин производит продовольствия больше, чем ему нужно, и таким образом, имея хлебные излишки, он становится эксплуататором голодного рабочего. В этом – основная задача и основное противоречие. Крестьянин, как труженик, как человек, который живет своим трудом, как человек, вынесший гнет капитализма, – такой крестьянин стоит на стороне рабочего. Но крестьянин, как собственник, у которого остаются излишки хлеба, привык смотреть на них, как на свою собственность, которую он может свободно продавать".

И вновь:

"Но крестьяне далеко не все понимают, что свободная торговля хлебом есть государственное преступление. "Я хлеб произвел, это мой продукт, и я имею право им торговать", – так рассуждает крестьянин, по привычке, по старинке. А мы говорим, что это государственное преступление" [50].

Среднее крестьянство заняло традиционную крестьянскую позицию в отношении правительственного регулирования, рассматривая его как наступление города на святые прерогативы деревни. Смещение акцента в поддержке с беднейшего на среднее крестьянство вновь открыло путь для сил мелкобуржуазного крестьянского капитализма. Однако в создавшихся условиях делать было нечего. VII Всероссийский съезд Советов в декабре 1919 г. принял жесткую резолюцию, рекомендуя перейти к политике реквизиции и требуя, чтобы продразверстка была распространена с хлеба и мяса на "картофель и по мере необходимости также и на другие продукты сельского хозяйства" [51].

В равной степени смещение акцента с беднейшего на среднего крестьянина ничем не помогло советским хозяйствам и другим формам крупного земледелия. Ленин на IX съезде партии в марте 1919 г., когда была провозглашена политика умиротворения среднего крестьянина, затронул один из наиболее болезненных вопросов коллективного сельского хозяйства. Среднее крестьянство будет завоевано на сторону коммунистического общества "только тогда... когда мы облегчим и улучшим экономические условия его жизни". Но в этом как раз и был камень преткновения.

"Если бы мы могли дать завтра 100 тысяч первоклассных тракторов, снабдить их бензином, снабдить их машинистами (вы прекрасно знаете, что пока это – фантазия), то средний крестьянин сказал бы: "Я за коммунию" (т.е. за коммунизм). Но для того, чтобы это сделать, надо сначала победить международную буржуазию, надо заставить ее дать нам эти тракторы" [52].

Ленин не продолжил этот силлогизм. Построение социализма в России было невозможно без обобществленного сельского хозяйства; обобществление сельского хозяйства было невозможно без тракторов; получение тракторов было невозможно без

534

всемирной пролетарской революции. Тем временем лозунг крестьян был: "За Советскую власть, за большевиков, долой коммунию!" [53]. Начали раздаваться протесты против того, что совхозы есть не что иное как более или менее "восстановление помещиков под советским флагом" [54]. На Всероссийском совещании в ноябре 1919 г. по работе в деревне Ленин признал "недоверие и возмущение" среди крестьянства против совхозов, особенно если там в качестве заведующих и специалистов сидят "старые эксплуататоры", однако решительно встал на защиту такой практики.

"...Нет, если не умеете сами устроить хозяйство по-новому, надо брать на службу старых специалистов, без этого из нищеты не выйти" [55].

Тем не менее VII Всероссийский съезд Советов в декабре 1919 г. стал местом бескомпромиссного наступления на совхозы. Их обвиняли в том, что они чуждаются местных Советов, привлекают специалистов, предлагая высокие ставки, а также в том, что они вмешиваются в процесс распределения земель. Директора совхозов живут в роскоши, занимая дома бывших землевладельцев; в некоторых случаях изгнанные помещики фактически возвращались к своим владениям под личиной директоров совхозов: "Советские хозяйства превратились в орудия контр-революционной агитации против Советской власти" [56]. В своем ответе Ленин признал, что такого рода злоупотребления могли иметь место, и мог только возразить, что выход для совхозов заключался в том, чтобы установить тесную связь "и с окрестным крестьянством и с коммунистическими группами" [57]. Середняк оставался закоренелым индивидуалистом. Когда летом 1920 г. на II Конгрессе Коминтерна немецкий делегат укорял Советское правительство за поддержку мелкому крестьянству в ущерб крупному земледелию, сопровождавшуюся "рецидивом изжившего себя мелкобуржуазного образа мышления" и "принесением интересов пролетариата в жертву крестьянства", Ленин ответил в резкой форме, что "иначе мелкий крестьянин и не заметит разницы между тем, что было прежде, и советской диктатурой" и что, "если пролетарская государственная власть не будет проводить этой политики, она не сможет удержаться" [58]. И все же эта точка зрения, до тех пор покуда она превалировала, служила серьезным препятствием для осуществления того, что Ленин и все марксисты считали – и в условиях России совершенно справедливо – единственным путем к более эффективному земледелию.

Поэтому, когда гражданская война осенью 1920 г. в конце концов завершилась и бывшие территории Российской империи, объединенные теперь под властью Советов, были предоставлены самим себе в деле выполнения тяжелой задачи восстановления, стало совершенно ясно, что революция в преобразовании лица русской деревни не решила ни одной из стоявших перед ней фундаментальных проблем. Важные производящие продо-

535

вольствие районы были возвращены в советскую экономику к моменту сбора урожая 1920 г. [59]. По некоторым данным, в Сибири, ставшей доступной после разгрома Колчака, насчитывалось огромное количество хлеба, собранного в прошлые годы, и различными декретами предусматривались все возможные принудительные меры для изъятия этих запасов у их владельцев [60]. Но такие неожиданные удачи, хотя и приносили, возможно, некоторое смягчение теперь уже хронической нехватки продовольствия в городах, не могли повлиять на прогрессировавшее снижение его производства, которое угрожало остановкой всей экономики. Вполне естественно, что на статистические данные о сельском хозяйстве в период военного коммунизма нельзя полагаться. Сколь бы велико ни было желание, получить хотя бы приблизительные данные из деревни было невозможно; у крестьянина были все основания для сокрытия информации о своем производстве и запасах [61]; а анализ и сопоставление получаемых сообщений оставляли желать лучшего. Различными властями предоставлялись различные цифры, и не всегда было ясно, к каким районам они должны были относиться. Однако со всеми этими оговорками можно в общих чертах нарисовать статистическую картину сельского хозяйства России накануне НЭПа.

Перераспределение земли, начатое Октябрьской революцией, было фактически завершено к концу 1918 г. в районах, находившихся под властью Советов, и распространилось к лету 1920 г. на всю территорию советских республик. Это привело к разительному уравниванию размеров производственных единиц. Таблица, распространенная в это время, классифицировала земельные участки разного размера соответственно в 1917, 1919 и 1920 г г.

1917

1919

1920

%

%

%

Беспосевных земель

11,3

6,6

5,8

С посевными до 4 десятин

58,0

72,1

86,0

С посевными от 4 до 8 десятин

21,7

17,5

6,5

С посевными свыше 8 десятин

9,0

3,8

1,7 [62]

Мелкие земельные наделы, обрабатываемые крестьянином и членами его семьи, которые имели в своем хозяйстве одну лошадь (явление, типичное даже для 1917 г.), в 1920 г. стали преобладающими в земледелии России. Полностью исчезли крупные помещичьи владения. Попытки восстановить крупные хозяйства в виде совхозов и земледельческих коммун повсеместно встречали упорное сопротивление и пользовались незначительным успехом. Среди многочисленных причин снижения объема производства в течение первых трех послереволюционных лет (опустошение деревни, потери рабочих рук, уничтоже-

536

ние поголовья скота, нехватка орудий производства и удобрений) было бы несправедливо отводить более чем незначительное место меньшей эффективности мелких хозяйств по сравнению с крупными. Однако последнее являлось постоянным препятствием, которому суждено было пережить неблагоприятные факторы, возникшие непосредственно из-за мировой и гражданской войн, и которое представляло собой основную дилемму советской экономики.

Рост мелкокрестьянского земледелия за счет крупного имел определенные специфические последствия. Прежде всего он способствовал переходу с производства более ценных технических культур на производство простых средств к существованию. На III Всероссийском съезде Советов народного хозяйства в январе 1920 г. отмечалось, что "наблюдается опасный переход от технических и специальных сельскохозяйственных культур к культурам хлебным (уменьшение посевов льна, пеньки, масличных растений, хлопка и т.д.), равно как и уменьшение животноводства" [63]. Согласно докладчику по аграрному вопросу на VIII Всероссийском съезде Советов в декабре 1920 г., обрабатываемые площади в советских республиках уменьшились в период между 1917 и 1919гг. на 16 %; однако снижение было наименьшим на площадях под рожью (6,7 %) и наибольшим – под специальными культурами (27 % – под коноплей, 32 – под льном, 40 % – под фуражными культурами) [64]. Во-вторых, мелкие крестьянские хозяйства не только производили меньше, но и потребляли большую часть того, что производили. Так что остаток, попадавший в города, сокращался вдвое; а там, где существовали излишки, процесс сбора оказывался несравненно более трудным и опасным, поскольку было невозможно как материально, так и морально применять к массе мелких и средних крестьян меры принуждения, которые могли быть использованы против немногочисленных зажиточных крупных земледельцев или в отношении коллективных хозяйств, поддерживаемых государством или городским пролетариатом. Как Ленин всегда предсказывал, распределение земли среди крестьян, приведя к уменьшению среднего размера производительной единицы, оказалось непреодолимым препятствием на пути увеличения притока продовольствия и сырья в города, что было необходимо для увенчания победы пролетарской революции. Еще раз была ясно продемонстрирована трудность построения социалистического порядка в стране, экономика которой зависела от отсталого крестьянского земледелия.

Однако, не говоря обо всех препятствиях, возникающих в аграрной системе, основная трудность в обеспечении городов продовольствием заключалась в том, что крестьянину нельзя было предложить соответствующее возмещение за производимое им продовольствие и что реквизиция в той или иной форме была фактически единственным законным способом получения хлеба. Советские руководители, не имея никакой иной реаль-

537

ной альтернативы, упорно не хотели признать этот суровый факт [65]. Однако к осени 1920 г. недовольство крестьян достигло слишком широких масштабов, чтобы его скрыть. Начиная с сентября демобилизация армий привела к бандитизму (традиционная форма крестьянских волнений) повсеместно в центральных и юго-восточных областях; центром этих беспорядков, похоже, была Тамбовская губерния [66]. Враждебность крестьян открыто проявилась на совещании председателей волостных и сельских исполкомов Московской губернии, на котором выступил Ленин. В своем заключительном слове он признал, что "большинство крестьян слишком больно чувствует... и голод, и холод, и непосильное обложение" и что именно за это "...и прямо, и косвенно большинство говоривших ругали центральную власть" [67].

Последнее серьезное исследование сельскохозяйственной проблемы в период военного коммунизма состоялось на VIII Всероссийском съезде Советов в декабре 1920 г. С разгромом Врангеля завершилась наконец гражданская война, и съезд занимался почти исключительно проблемами восстановления хозяйства. В своей вступительной речи (это был доклад ВЦИКа и Совнаркома о внешней и внутренней политике. – Ред.) Ленин все еще придерживался той точки зрения, что "в стране мелкого крестьянства наша главная и основная задача – суметь перейти к государственному принуждению, чтобы крестьянское хозяйство поднять" [68]. Меньшевик Дан суммировал обвинительный акт действиям Советов: "Продовольственная политика, основанная на насилии, обанкротилась, ибо, хотя она выкачала 300 миллионов пудов, но это куплено повсеместным сокращением посевной площади, достигшим почти четверти прежних засевов, сокращением скотоводства, прекращением посевов технических растений, глубоким упадком сельского хозяйства" [69]. В резолюции, предложенной делегатом от левых эсеров, предлагалось, что "в целях стимулирования развития сельского хозяйства" разверстка должна распространяться только на ту часть продуктов, в которой нуждается потребляющая сторона, а остальную часть продукта "оставлять в руках производителя либо для его собственного удовлетворения, либо для обмена ее через потребительскую кооперацию на необходимые для трудового крестьянского хозяйства предметы" [70]. Резолюция меньшевиков пошла еще дальше, признав, что "русское крестьянство есть класс товаропроизводителей, развивающий или сокращающий свою хозяйственную деятельность по принципам товарного хозяйства", то есть класс мелких капиталистов, и предложив, чтобы "все излишки, остающиеся за выполнением государственных повинностей, строго определенных, крестьянство имело возможность сбывать на основе добровольного товарообмена или устанавливаемых по соглашению с ним цен" [71]. Предложение меньшевиков было встречено враждебно, причем один из большевистских делегатов сравнил его с тем, что "мы слышали не раз от всех кулаков и бандитов, особенно на Украине" [72]. Однако

538

дебаты были выдержаны в мрачных и бесперспективных тонах. Докладчик Теодорович вскрыл три основные черты сложившейся ситуации: "общее обеднение деревни", сокращение сельскохозяйственного производства, сопровождающееся переходом от специальных к "натуральным" культурам, и "процесс нивелировки хозяйства". Эти условия порождают два "основных дефекта": упадок посевной площади и падение урожайности ("примерно в 3-4 раза меньше, чем в некоторых странах Западной Европы"). Теодорович еще раз изложил вечную дилемму – "заколдованный круг" – города и деревни и их соответствующих требований друг к другу:

"Чтобы возродить деревню, надо снабдить ее в нормальном количестве продуктами городского производства; но для эюго, в свою очередь, город должен быть снабжен определенным количеством сырья и продовольствия" [73].

Однако концепции о том, как вырваться из этого "заколдованного крута" и получить "определенное количество" продовольствия, в котором нуждался город, все еще отдавали наивностью и диктовались преимущественно городскими интересами. В 1919 г. исполнительный комитет Тульского губернского Совета выдвинул идею создания "посевного комитета", чтобы вести кампанию среди крестьян за расширение производства" [74]. Эта идея была подхвачена повсюду и казалась подходящей для общего использования [75]. Было решено установить губернские, уездные и волостные сельские "посевные комитеты". На Наркомзем была возложена выработка "общегосударственного плана обязательного посева". "Установление планов засева по уездам, волостям и селениям..." было возложено на губернские комитеты по расширению посевов и улучшению обработки земли, а проведение в жизнь этих планов – на нижестоящие комитеты. Было решено "объявить государственной повинностью обсеменение площади земли, устанавливаемой государственным планом посева" [76].

Дебаты на VIII Всероссийском съезде Советов привели к определенном прогрессу. На протяжении первых трех лет большевистского режима нехватка продовольствия рассматривалась как проблема сбора и распределения, а не производства. Это предложение, естественное в стране, до недавнего времени являвшейся экспортером зерна, было теперь наконец-то признано трагическим заблуждением. Гражданская война, аграрная реформа и забастовка производителей из-за реквизиции – все это, вместе взятое, привело к последовательному сокращению возделываемых площадей и собираемого урожая. Когда гражданская война закончилась, стало очевидно, что основной задачей советской аграрной политики является теперь не изъятие у крестьянина несуществующего излишка, а стимулирование сельскохозяйственного производства. Это-то и было признано съездом. И все же вопреки всей практике вновь было выдвинуто предположение, что крестьянина можно заставить силой или

539

обещаниями согласиться с этими требованиями. На этот раз заблуждение оказалось кратковременным. Когда три месяца спустя Ленин объявил о Новой экономической политике, ее направления не очень сильно расходились с теми, которые были бегло набросаны левыми эсерами и меньшевиками на VIII Всероссийском съезде Советов.

[1] "Пятый Всероссийский съезд Советов", 1918, с. 55.

[2] Там же, с. 75.

[3] Там же, с. 56-57; цитаты из эсеровских журналов того периода приводятся в: "Известия Академии наук СССР...", т. VI, 1949, № 3, с. 235-236. Неприятие наемного труда всегда было одним из пунктов партийной программы эсеров; Ленин задолго до этого заявлял, что "главный признак и показатель капитализма в земледелии – наемный труд" (В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 27, с. 226).

[4] "Собрание узаконений, 1917-1918", № 42, ст. 522; "Пятый Всероссийский съезд Советов", 1918, с. 56.

[5] "Собрание узаконений, 1917-1918", № 57, ст. 633; № 62, ст. 677.

[6] Там же, № 58, ст. 638.

[7] "Пятый Всероссийский съезд Советов", 1918, с. 143-144.

[8] Одному из членов английской лейбористской делегации, посетившей два года спустя несколько деревень в Поволжье, рассказывали об "одной из окрестных деревень, где в то время возникли беспорядки, в результате которых погибло много крестьян" (British Labour Delegation to Russia 1920: Report, p. 132).

[9] "Второй Всероссийский съезд профессиональных союзов", 1921, т. I (пленумы), с. 170; другой делегат привел данные о том, что всего рабочими организациями было направлено в такие отряды 30 тыс. человек (там же, с. 174).

[10] "Собрание узаконений, 1919", № 1, ст. 13.

[11] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 43, с. 219-220.

[12] "Собрание узаконений, 1917-1918", № 82, ст. 864; № 91-92, ст. 928.

[13] См. выше, с. 198.

[14] "Собрание узаконений, 1919", № 1, ст. 10, 11.

[15] По официальным данным Наркомпрода, общий сбор (в миллионах пудов) за эти годы был следующим: 1917-1918 гг. – 47,5; 1918-1919 гг. – 107,9; 1919-1920 гг. – 212,5; 1920-1921 гг. – 283,0 ("Пять лет власти Советов", 1922, с. 377). Эти цифры не представляют особой ценности частично из-за того, что вряд ли в эти первые годы велась точная статистика, а частично потому, что районы, о которых идет речь, не были постоянными; Поволжье было включено впервые в 1918-1919 г г., а Украина, Закавказье и Средняя Азия – в 1919-1920 гг. Те же данные с некоторыми изменениями приводятся в: С. Y. Sokolnikov. Op. cit., p. 93.

[16] На следующий год, когда официальная политика начала направляться в пользу среднего крестьянства, было заявлено, что оно больше предрасположено к коллективному хозяйствованию, чем мелкие крестьяне, которые "еще не порывают с мелким хозяйством" (Бухарин и Преображенский. Азбука коммунизма, 1919, гл. XIII, § 114); в действительности же как мелкие, так и средние крестьяне были одинаково сильно привязаны к старым формам земельного владения.

[17] В мае 1918 г. все земли, кроме (в ст. 457 говорится обо всех землях, включая крестьянские земельные участки. — Ред.) крестьянских земельных участков, которые хоть раз, начиная с 1914 г., засевались свеклой, объявлялись "неотъемлемым земельным фондом национализированных сахарных заводов" ("Собрание узаконений, 1917-1918", № 34, с. 457); декретом от 13 июля 1918 г. управление этой землей передавалось Главному сахарному комитету (Главсахар) ВСНХ ("Производство, учет и распределение продуктов народного хозяйства", б.д., с. 16). В октябре 1918 г. Наркомзем получил полномочия национализировать образцовые фермы, хозяйства со сложным "техническим оборудованием" и "бывшие крупные имения с развитыми специальными отраслями" ("Собрание узаконений, 1917— 1918", №72, ст. 787).

[18] В феврале 1919 г. Наркомзем издал "нормальный устав" для сельскохозяйственных коммун, который был написан чисто в духе примитивного коммунизма: "Желающий вступить в коммуну отказывается в ее пользу от личной собственности на денежные средства, орудия производства, скот и вообще всякое имущество, необходимое в ведении коммунистического хозяйства... Коммунар должен отдавать все свои силы и способности на служение коммуне... Коммуна берет от каждого своего члена по его силе и способностям и дает ему по его насущным потребностям" ("Нормальный устав сельскохозяйственных производительных коммун", 1919, с. 4-5).

[19] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 37, с. 327.

[20] В.П. Милютин. Цит. соч., с. 171-172.

[21] Об этом решении говорится в одной из сносок в: В.И. Ленин. Избранные произведения, т. 8, с. 409; оригинальный источник не найден.

[22] "Собрание узаконений, 1917-1918", № 81, ст. 856.

[23] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 37, с. 352-364, 609, сн. № 159.

[24] Н...ский. Второй Всероссийский съезд профсоюзов, 1919, с. 85.

[25] "Собрание узаконений, 1919", № 4, ст. 43.

[26] Там же, № 91-92, ст. 927.

[27] Там же, № 9, ст. 87; в более позднем декрете сделана попытка ограничить эту систему крупными организациями, контролирующими группы советских хозяйств, хотя 'временно, в качестве исключения" отдельные хозяйства все же могут передаваться в пользование отдельных фабрик (там же, № 24, ст. 277).

[28] "Два года диктатуры пролетариата", 1919, с. 47—50; восторженный автор описывает проект строительства санаториев в приобретенных таким образом хозяйствах.

[29] Приведенные выше данные взяты из: "О земле", т. I, 1921, с. 30—40, издание Наркомзема; "Отчет Народного комиссариата земледелия IX Всероссийскому съезду Советов", 1921, с. 106—107; В.П. Милютин. Цит. соч., с. 171. В последнем источнике приводятся более низкие показатели о совхозах в 1918 и 1919 гг.

[30] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 38, с. 200.

[31] Там же, с. 27-30.

[32] "Пятый Всероссийский съезд Советов", 1918, с. 143.

[33] Стычка с обеих сторон не была полностью непредумышленной; один из представителей эсеров во ВЦИК охарактеризовал создание комитетов как план "итти войной на упразднение Советов Крестьянских депутатов" ("Протоколы заседаний ВЦИК 4-го созыва", 1920, с. 403).

[34] О Петроградском съезде см.: доклад Зиновьева ("Шестой Всероссийский чрезвычайный съезд Советов", 1918, с. 89) и В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 37, с. 144, 581-582, сн. № 63; о заседании VI съезда Советов см.: "Шестой Всероссийский чрезвычайный съезд Советов", 1918, с. 86-93; эта резолюция есть также в: "Съезды Советов РСФСР в постановлениях", 1939, с. 120-121. За день до внесения петроградской резолюции на рассмотрение Всероссийского съезда Советов Ленин, выступая на Областном съезде комитетов деревенской бедноты Северной области в Москве, следующим образом охарактеризовал возможный результат этих предложений: "Мы сольем комбеды с Советами, сделаем так, чтобы комбеды стали Советами" (В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 37, с. 181); похоже, московский съезд причинил меньше хлопот, чем петроградский.

[35] "Собрание узаконений, 1917-1918", № 86, ст. 901.

[36] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 38, с. 192.

[37] Дифференциация между процветающими кулаками и голодными безземельными крестьянами была более разительной на Украине, особенно после столыпинской реформы, чем в Центральной России. Ленин в беседе с английским наблюдателем заметил в это время, что гражданская война, вероятно, будет более ожесточенной на Украине, чем где-либо, так как там инстинкт собственности в крестьянстве более развит, а меньшинство и большинство более равны между собой (A. Ransome. Six Weeks in Russia in 1919,1919, p. 151). To же самое мнение было высказано им два года спустя (В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 43, с. 156). Похоже, такой механизм, как комитеты деревенской бедноты, был поэтому особенно приспособлен для Украины. Однако и он не гарантировал от ошибок в аграрной политике. Согласно официальному историку партии, ошибки, допущенные в РСФСР, повторились весной 1919 г. на Украине, Здесь была предпринята та же попытка "механического насаждения совхозов и коммун при разрушенной индустрии, без малейших технических предпосылок (не говоря уже о политической подготовке) и без учета потребностей среднего крестьянина"; III съезд партии в Харькове в марте 1919 г. упрямо продолжал настаивать на "переходе от единоличного хозяйства к коллективному" (Н.Н. Попов. Очерк истории Коммунистической партии (большевиков) Украины, 5-е изд., 1933, с. 181, 185—186). Ленин в это же время, на VIII съезде партии в Москве, осторожно заметил, что, может быть, '^а тех окраинах России", включая Украину, придется, как это было в РСФСР, эту политику видоизменить, и было бы ошибкой списывать декреты "для всех мест России... без разбора, огулом" (В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 38, с. 144). Тем не менее украинские комитеты незаможник крестьян (Комнезаможи) пережили введение НЭПа: в поддержку их деятельности выступил один из делегатов VHI Всероссийского съезда Советов в декабре 1920 г. ("Восьмой Всероссийский съезд Советов", 1921, с. 202).

[38] В.П. Милютин. Цит. соч., с. 161-162.

[39] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 34, с. 161.

[40] Там же, т. 36, с. 508; т. 37, с. 36.

[41] "Известия", 18 августа 1918 г., цитируется в: В.И. Ленин. 2-е изд., т. XXIV, с. 767-768, прим. № 61.

[42] Т. 1, гл. 7.

[43] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 37, с. 196.

[44] Ленин отмечал, что среднее крестьянство "будет, конечно, колебаться и согласится перейти к социализму лишь тогда, когда увидит прочный, на деле показательный пример того, что этот переход необходим" (В.И. Ленин. Поли, собр. соч., т. 37, с. 361); впоследствии он охарактеризовал его как "такой класс, который колеблется", так как он "отчасти собственник, отчасти труженик" (там же, т. 38, с. 196).

[45] Там же, т. 43, с. 218.

[46] См. ниже, с. 392—393; Ленин уже цитировал этот отрывок во время обсуждения аграрной политики в ноябре 1918 г. (В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 37, с. 208-210).

[47] Там же, т. 38, с. 128,145,146,187-205.

[48] "ВКП(б) в резолюциях...", 1941, т. I, с. 292, 303-309.

[49] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 38, с. 224, 255.

[50] Там же, т. 39, с. 312, 315.

[51] "Съезды Советов РСФСР в постановлениях", 1939, с. 142-144.

[52] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 38, с. 204.

[53] Там же, с. 294; Ленин обратился вновь к этому лозунгу два года спустя, когда привел его в такой форме: "Мы большевики, но не коммунисты. Мы — за большевиков, потому что они прогнали помещиков, но мы не за коммунистов, потому что они против индивидуального хозяйства" (там же, т. 44, с. 43).

[54] "Народное хозяйство", 1919, № 6, с. 18.

[55] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 39, с. 314.

[56] "7-й Всероссийский съезд Советов", 1920, с. 199, 219.

[57] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 39, с. 428.

[58] Der Zweite Kongress der Kommunist. Internationale Hamburg, Hamburg, 1921, S. 318; В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 41, с. 252. Для "передовых капиталистических стран" резолюция Конгресса по аграрному вопросу рекомендовала "сохранение крупных сельскохозяйственных предприятий и ведение их по типу советских хозяйств в России", хотя и признавала, что в России в силу ее экономической отсталости "сравнительно редким исключением" было обращение имений в так называемые "советские хозяйства" ('Коммунистический Интернационал в документах", 1933, с. 136).

[59] Должно быть, урожай на Украине сильно пострадал от польского нашествия в мае и июне: нельзя подсчитать, насколько плохие результаты могут быть объяснены этой причиной, насколько — засухой и насколько — предыдущими разорениями.

[60] "Собрание узаконений, 1920", № 66, ст. 298.

[61] Согласно подсчетам в: Л. Крииман. Цит. соч., с. 131-133, – примерно треть решающего урожая 1920 г. была припрятана крестьянами.

[62] Там же, с. 68; другая таблица (там же, с. 67) показывает, что больше половины хозяйств, располагавших участками до четырех десятин, имели меньше двух десятин. Аналогичную картину вскрывает таблица (там же, с. 67), показывающая число лошадей на каждое хозяйство. Процент хозяйств без лошадей сократился с 29 в 1917 г. до 7,6 (очевидно, опечатка: до 27,7. – Ред.) в 1920 г., процент хозяйств с одной лошадью возрос с 49,2 до 63,6, а процент хозяйств с более чем двумя лошадьми упал с 4,8 до 0,9.

[63] "Резолюции Третьего Всероссийского съезда Советов народного хозяйства", 1920, с. 22.

[64] "Восьмой Всероссийский съезд Советов", 1921, с. 123.

[65] Летом 1920 г., когда Ленин прочитал замечание Варги, вызванное опытом Венгерской революции, о том, что "реквизиции не ведут к цели, так как они влекут за собой сокращение производства", он сопроводил его двумя вопросительными знаками ("Ленинский сборник", т. VII, 1928, с. 363); несколько месяцев спустя заявление Бухарина в 'Экономике переходного периода" о том, что принуждение в отношении крестьянства не должно рассматриваться как "чистое насилие", поскольку оно "является фактором, идущим по главной линии общеэкономического развития", было сопровождено ленинским "очень хорошо" ("Ленинский сборник", т. XI, с. 345-403).

[66] "Десятый съезд Российской коммунистической партии", 1921, с. 37—38; в течение зимы Наркомпрод был вынужден временно прекратить сбор зерна в общей сложности в 13 губерниях (там же, с. 231).

[67] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 41, с. 363.

[68] Там же, т. 42, с. 147.

[69] "Восьмой Всероссийский съезд Советов", 1921, с. 42.

[70] Там же, с. 122.

[71] Там же, с. 201.

[72] Там же, с. 202.

[73] Там же, с. 123-125.

[74] Там же, с. 148.

[75] Этот проект был разработан Осинским в брошюре 'Государственное регулирование крестьянского хозяйства", 1920: Осинский осудил любое предложение "заменить монополию на распределение продовольствия натуральным налогом" как ведущие к свободной торговле, а значит, и к "прокулацкой" политике (там же, с. 16).

[76] Эта резолюция ("Съезды Советов в постановлениях", 1939, с. 170—175) была опубликована вместе с другими резолюциями съезда в: "Собрание узаконений, 1921", № 1, ст. 9; в начпе января был выпущен декрет, провозгласивший официальное создание комитетов по расширению посевов (там же, № 2, ст. 14), а в конце месяца — еще один декрет, определяющий их функции (там же, № 7, ст. 52), – последнее мертворожденное дитя сельскохозяйственной политики военного коммунизма.

б) Промышленность

Влияние гражданской войны на промышленность было более непосредственным и на первый взгляд более разрушительным, чем на сельское хозяйство. В сельском хозяйстве она интенсифицировала спрос на все и усугубила все трудности производства и снабжения, обострив тем самым вопросы, которые в противном случае создали бы в более медленном и поддающемся управлению темпе. В промышленности она сделала то же самое и даже больше. Еще раз она исказила образ производства в тот момент, когда на повестке дня стоял вопрос о возвращении к условиям мирного времени; она преобразовала все ведущие отрасли промышленности в организацию снабжения Красной Армии и превратила промышленную политику в часть военной стратегии; при этом каждое решение диктовалось чрезвычайными обстоятельствами и принималось без учета долгосрочных перспектив и принципов. А поскольку в советской промышленной политике сохранялась преемственность до и после гражданской войны, тем самым подтверждался принцип, что войны и потрясения служат в качестве катализатора революционных преобразований, обусловленных предшествовавшими и более глубокими причинами. Государственный контроль над промышленной машиной, уже получивший стимул в результате первой мировой войны до прихода большевиков к власти теперь приобрел новый и всеобъемлющий импульс от гражданской войны, чье место в большевистской доктрине было вновь "подтверждено суровым практическим опытом. .Главным, уроком, который гражданская война преподала в области промышленности, была необходимость централизованного контроля, управления и планирования. Он включал также два вывода, не столь явно совместимых с социалистическими принципами, но прямо продиктованных соображениями эффективности, – потребность в технических специалистах и необходимость единоличной ответственности в управлении.

Юридические отношения между государством и промышленностью были определены последовательной национализацией всех промышленных предприятий. Период военного коммунизма в индустрии начался с декрета от 28 июня 1918 г. о национализации всех крупнейших промышленных предприятий [1]. В течение второй половины 1918 г. целый ряд декретов о

540

национализации заполнил пробелы, оставшиеся после законодательства от 28 июня; октябрьским декретом 1918 г. было вновь подтверждено правило о том, что, кроме Совнаркома, правом отчуждения промышленных предприятий в пользу государства пользуется только ВСНХ "в качестве центрального органа, регулирующего и организующего все производство республики" [2]. Отсюда можно предположить, что местные Советы и совнархозы все еще занимались национализацией по своему собственному усмотрению. Однако, за исключением довольно небольших промышленных предприятий, формальная национализация была завершена к концу 1918 г. независимо от того, состоялась она на деле или нет. В начале 1918 г. внимание было переключено на мелкую кустарную промышленность в деревне, разбросанную и неорганизованную, зависевшую в значительной мере от надомной работы или труда беднейших крестьян и членов их семей, занятых неполный рабочий день. Такие предприятия играли огромную роль в российском хозяйстве; именно они – почти в такой же мере, как и крупные механизированные фабрики, – удовлетворяли простые потребности крестьянина – в орудиях труда и утвари, в одежде, примитивной мебели и обустройстве его дома [3]. В Программе партии (март 1919 г.), заинтересованной любыми путями в увеличении производства, подчеркивалась необходимость оказания поддержки мелкой и кустарной промышленности путем дачи государственных заказов и предоставления финансовых кредитов кустарям "при условии объединения отдельных кустарей, кустарных артелей, производственных кооперативов и мелких предприятий в более крупные производственные и промышленные единицы" [4]. В декабре 1918 г. было решено создать в ВСНХ и местных совнархозах специальные отделы для организации кустарной промышленности [5], а в январе 1920 г. III Всероссийский съезд Советов предложил объединить ее предприятия под руководством кооперативов [6]. Остается проблематичным вопрос о том, как много было сделано в этой области. Все сомнения юридического порядка были в конце концов развеяны декретом, принятым в конце ноября 1920 г., по которому подлежали национализации все предприятия с механической тягой, на которых работало более пяти человек, и немеханизированные предприятия с числом рабочих более десяти человек. Однако, подобно декрету от 28 июня 1918 г., этот декрет сменил только юридическую вывеску: прежние владельцы продолжали хозяйничать вплоть до того момента, покуда ВСНХ или местные совнархозы не предпринимали соответствующих мер [7].

Окончательный баланс национализированных отраслей промышленности никогда не подводился при военном коммунизме. Перепись промышленных предприятий, проведенная в 1920 г. на всей территории, которая тогда находилась под Советской властью (включая фактически все районы, составившие впоследствии СССР, за исключением Восточной Сибири), пока-

541

зала, что общее число "промышленных учреждений" достигало 404 тыс., из которых действующих было 350 тыс. Из этих 350 тыс. примерно три четверти составляли единоличные или семейные предприятия, только 26 % использовали хоть какой-то наемный труд. Общее число наемных рабочих в промышленности равнялось 2200 тыс., или 89 % всех рабочих, занятых в промышленном производстве, а из них 1410 тыс. работало в так называемых крупных предприятиях, имевших более 30 рабочих. Общее число промышленных предприятий, национализированных на основании ноябрьского декрета 1920 г., составляло 37 тыс., на которых работало 1615 тыс. человек; кроме того, 230 тыс. рабочих трудились на кооперативных промышленных предприятиях [8]. Однако цифры, собранные ВСНХ до начала этого процесса массовой национализации, больше отражают реальное положение дел.. Согласно им, общее число промышленных предприятий, подотчетных ВСНХ, достигало 6908, из которых, по мнению ВСНХ, 4547 предприятий были действительно национализированы, то есть взяты под контроль государства. В то же время Центральное статистическое управление низвело число национализированных предприятий до всего лишь 3833 [9]. Все авторитетные источники сходятся на том, что полнее всего национализация была проведена на транспорте, в машиностроении, электротехнической, химической, текстильной и бумажной отраслях промышленности.

В период военного коммунизма речь шла не о национализации промышленности (само по себе это не являлось, как неоднократно подчеркивал Ленин, социалистической мерой и предусматривалось в этот момент в некоторых законодательных актах в странах, где оставалась нетронутой структура буржуазного капитализма [10]), а о попытке государства управлять промышленностью на социалистических началах. Наиболее многочисленные и значимые декреты, принятые в период с июля 1918 г. до конца 1919 г., предусматривали "переход в ведение республики (это была обычная формулировка) промышленных предприятий; иногда в декретах назывался отдел ВСНХ, на который возлагалась ответственность за управление, иногда это оставлялось на усмотрение ВСНХ или его Президиума. Декреты относились к определенным предприятиям. Никогда одним декретом не национализировались сразу все фирмы или фабрики отдельной отрасли промышленности: потребовалось больше дюжины актов, чтобы национализировать обширную и разнообразную текстильную промышленность. Однако политика была направлена на то, чтобы завершить принудительное "трестирование" промышленности, которое Ленин с осени 1917 г. провозгласил последней стадией в капиталистической организации, а следовательно, и необходимым условием организации социализма [11]. Каждая отрасль промышленности должна быть объединена в отдельный "трест" под своим главком или центром, подотчетными ВСНХ, выступавшего в качестве высшего поли-

542

тического арбитра. К концу 1919 г. было организовано около 90 таких "государственных трестов" [12].

Не всегда просто определить какую-либо точную и последовательную – политическую линию в многочисленных законодательных актах того периода в области промышленной политики. ВСНХ, как говорил в это время его председатель Рыков, не давали возможности заниматься "правильной организацией хозяйства", и "мы принуждены были прибегнуть к крайним мерам, чтобы предохранить от нападения с тыла" [13]. Вне всяких сомнений, гражданская война, доминируя над всеми другими факторами, в первую очередь стимулировала национализацию промышленных предприятий, непосредственно или косвенно удовлетворявших .ее потребности. Установление государственного контроля над металлургической промышленностью было фактически завершено до того, как 28 июля 1918 г. был объявлен декрет о национализации. Военные нужды диктовали те высокие темпы, которыми осенью 1918 г. национализировались такие базовые отрасли промышленности, как кожевенная, текстильная, химическая и энерготехническая; и не требуется никакого объяснения, почему в декабре 1918 г. был создан главный топливный комитет (Главтоп) с диктаторскими полномочиями по производству и снабжению страны всеми видами топлива. Соображениями более общего плана, возможно, объяснялась столь быстрая национализация фабрик, производящих бумагу, табак и сигареты, огнеупорные и керамические изделия, или винокуренных и спиртоочистительных заводов, которые были по непонятным причинам не охвачены июньским декретом. Все они были национализированы в ноябре 1918 г. и взяты под управление государства в следующем месяце. Однако трудно понять, почему были предприняты в декабре 1918 г. шаги по национализации и переходу в ведение республики нотопечатания, типографии и литографии или предприятий кондитерской промышленности в Москве и Петрограде [14]. Машина "национализации", приведенная в движение из хороших и разумных побуждений, набрала собственную инерцию или направлялась вперед за счет смеси беспорядочных и частично случайных мотивов и импульсов различного плана, свойственных любому крупномасштабному административному процессу.

Следствием всех этих мер было низведение ВСНХ с первоначально отведенной ему роли верховного директора и арбитра всего советского хозяйства на роль ведомства, ответственного за управление советскими национализированными промышленными предприятиями. Его эффективная роль из двух функций, предписанных декретом в августе 1918 г. (ВСНХ "регулирует и организует все производство и распределение" и "управляет всеми предприятиями Республики"), сводилась поэтому ко второй. Тем же декретом был назван состав ВСНХ. Из 69 его членов 10 назначались от ВЦИК, 20 – от областных Советов народного хозяйства, 30 – от Центрального Совета профсоюзов; пле-

543

нум ВСНХ должен был собираться не реже одного раза в месяц. Руководство работой ВСНХ возлагалось на Президиум в количестве 9 лиц, из коих 8 избирались пленумом ВСНХ и утверждались Совнаркомом, а председатель избирался ВЦИК (в тексте ошибочно говорится о том, что председатель и его заместитель назначались Совнаркомом, а остальные члены Президиума назначались ВЦИК. – Ред.). Очень скоро Президиум превратился в руководящий и определяющий политический курс орган. После осени 1918 г. ВСНХ перестал собираться вообще как совет: он превратился в ведомство государственного ранга, подобно британской Торговой палате (название отмершего органа) [15].

Механизм, при помощи которого ВСНХ пытался управлять своим новым промышленным королевством, развился из системы центральных органов – главков и центров (первые были созданы до начала национализации). Некоторые из менее значимых отраслей промышленности вышли из этой системы за счет непосредственного подчинения управлениям ВСНХ. Однако это различие не имело существенного значения, поскольку центры и главки постепенно потеряли всякую видимость независимого статуса и слились с отделами ВСНХ. Это прямое подчинение центров и главков стало неизбежным, когда все кредиты национализированным промышленным предприятиям начали поступать исключительно через ВСНХ – положение, официально одобренное резолюцией II Всероссийского съезда Советов в декабре 1918 г. [16] Более неопределенными и неустойчивыми вначале были взаимоотношения центров и главков с отраслями промышленности, находившимися под их контролем. В обязанности Главного нефтяного комитета (Главнефть) – одного из первых главков, созданных до национализации промышленности, входило "организовать и вести нефтяное дело за счет государства" и "закрывать, открывать и сливать" различные предприятия в пределах отрасли, а также "контролировать и регулировать частные нефтедобывающие и нефтеперерабатывающие предприятия" [17]. Главному табачному комитету (Главтабак), также одному из первых образований такого рода, было предписано организовать "плановую доставку сырьевых материалов" и "плановое распределение продукции" [18]. Прямое управление предприятиями со стороны ВСНХ или главков не предусматривалось ни до, ни после национализации. В текстильной промышленности, по мере того как все большее число предприятия переходило под контроль государства, в декабре 1918 г. был создан новый орган под названием Национальткань для управления всеми государственными текстильными предприятиями, находящимися в ведении Центротекстиля [19]. С другой стороны, Главному комитету кожевенной промышленности (Главкож) было указано, что он "организует управление" национализированными предприятиями; в задачу Главного комитета лакокрасочной промышленности (Центролак) (в тексте ошибочно называется Главлак. – Ред.) входило "общее управление"

544

соответствующими предприятиями; а Главный бумажный комитет (Главбум) был "преобразован в Главное управление государственными предприятиями бумажной промышленности" [20]. Без сомнения, эти изменения в терминологии соответствовали изменениям в практике. Лихорадочная атмосфера гражданской войны была особенно неподходяща для роста какой-либо упорядоченной и единообразной системы.

Может быть, наиболее серьезным недостатком центров и главков, которых в 1920 г. насчитывалось 42 единицы [21], являлось то, что они не могли выполнять функцию, которую они не были призваны первоначально выполнять и к которой не были приспособлены: они скорее мешали, чем управляли. Среди писателей более позднего периода они стали синонимом любого проявления неэффективности и считались олицетворением сверхцентрализации, которая являлась одной из ошибок военного коммунизма. Однако в сложившихся условиях того времени аргумент в пользу централизации был неоспоримым. Реакция против административного хаоса первой зимы после революции была не только здоровой, но и неизбежной.

"Разруху, – говорил Ленин в январе 1919 г., – можно уничтожить только централизацией, при отказе от чисто местнических интересов, которые, как видно, и вызывали оппозицию против централизма, являющегося, однако, единственным исходом из нашего положения.

...Наше положение плохо... потому, что у нас нет строгой централизации" [22].

Централизации способствовало воздействие гражданской войны, которая, как и всякая другая война, требовала концентрации усилий на решении важнейших вопросов – а иногда и концентрации производства – в какой-то единой точке. Не далее как в октябре 1918 г. нехватка сырья продиктовала решение о закрытии менее эффективных фабрик во многих отраслях промышленности и концентрации производства в более эффективных [23]; такого рода решения могли приниматься только сильной центральной властью. Когда летом 1919 г. территория РСФСР сократилась до размеров древней Московии, централизованный контроль над промышленностью был гораздо более практичным делом, чем он мог показаться раньше или позже. Все обстоятельства говорили в пользу принятия декрета о централизации, которую в конечном счете невозможно было поддерживать и за которую пришлось заплатить дорогой ценой в виде бюрократической неэффективности.

Политика централизации вскоре столкнулась с рьяным сопротивлением со стороны губернских совнархозов. Ко времени созыва II Всероссийского съезда Советов народного хозяйства в декабре 1918 г. было покончено с обременительной фикцией системы параллельного существования экономических Советов с политическими. Новым декретом были упразднены региональные Советы, а губернские совнархозы названы "исполнительны-

545

ми органами" ВСНХ, местные же совнархозы были превращены – трудно сказать, как много таких органов вообще было создано, – в "экономические отделы" при исполнительных комитетах соответствующих местных Советов. Правда, несмотря на то, что декрет был нацелен на предоставление действительно широких полномочий губернским совнархозам, он еще больше подрезал им крылья, разрешив главкам и центрам иметь свои собственные подчиняемые только им органы в губернских штабах; и хотя эти органы были в какой-то степени привязаны к губернским совнархозам, эта мера ясно показывала, что был сделан очередной шаг к установлению централизованного контроля над каждой отраслью промышленности по всей стране со стороны соответствующего главка или центра в Москве под высшим руководством ВСНХ. Под руководством же губернских совнархозов оставалась лишь быстро сокращающаяся категория промышленных предприятий "местного значения" [24]. Эти преобразования на административном уровне шли рука об руку с усилением влияния централизованной профсоюзной организации над местными фабричными комитетами и другими профсоюзными органами [25] и даже явились причиной роста влияния профсоюзов в главках [26]. Специальное совещание с участием представителей главков и совнархозов в апреле 1919 г. не привело к достижению компромисса или к прекращению роста центральных органов [27]. Однако не было другой такой сферы, где сверхцентрализация была бы столь очевидно неприемлемой и где ощущалась бы столь острая необходимость в децентрализации, как в повседневной работе промышленности.

То, что началось как откровенная борьба между централизацией и местной автономией в хозяйственном управлении, вскоре превратилось в борьбу между сторонниками передачи власти по функциональному и географическому признакам. Главки представляли "вертикальную" систему организации, при которой каждая отрасль промышленности должна функционировать как отдельная общность, ответственная перед единым руководством для этой отрасли. Губернские совнархозы оспаривали эту систему во имя "горизонтального" управления, при котором промышленные предприятия данной губернии должны координироваться и контролироваться высшей губернской властью. Этот вопрос стал составной частью общих дебатов на VII Всероссийском съезде Советов в декабре 1919 г. об ответственности местных органов народных комиссариатов перед местными Советами и их исполнительными комитетами. Сапронов, который на VIII съезде партии нападал на совнархозы за их поползновение на захват власти в местных Советах [28], теперь направил острие своих атак на непопулярные главки, утверждая, что они воплощают в себе попытку заменить "строительство по Советам" "ведомственным строительством" – демократическую систему бюрократической. Другой выступающий заявил, что, если народ спросить: "Что надо уничтожить на вто-

546

рой день после уничтожения Колчака и Деникина?" – 90 % ответят: "Главки и центры". Калинин пришел на помощь, сказав в ответ, что "один из главков, который больше всего централизован и более всего давит местное население, – это главк, возглавляемый т. Троцким", то есть Красная Армия [29]. Дебаты не привели ни к какому результату и были возобновлены на III Всероссийском съезде Советов народного хозяйства в январе 1920 г., на котором Президиум ВСНХ в альянсе с профсоюзами в поддержку главков подверглись резкой критике со стороны губернских совнархозов. Большинством в две трети голосов была поддержана резолюция об управлении промышленностью, по которой предприятия подразделялись на три категории: "трестированные" предприятия, или предприятия государственного значения, находящиеся под непосредственным управлением центральных органов ВСНХ, предприятия, управляемые губернскими совнархозами "при непосредственном руководстве центральных органов ВСНХ", и предприятия местного значения, состоящие в ведении и управляемые исключительно губернскими совнархозами [30]. IX съезд партии в марте 1920 г. приложил к этому руку и принял резолюцию, в которой провозглашалось, что "организационная задача состоит в том, чтобы, сохраняя и развивая вертикальный централизм по линии главков, сочетать его с горизонтальным соподчинением предприятий по линии хозяйственных районов" [31]. Однако красивые слова ничего не решали. Круги, выступавшие за централизацию, черпали силы в гражданской войне, и их вряд ли можно было одолеть, покуда длилась война. Соответствующая реакция последовала только после введения НЭПа и в качестве составной части общей политики.

В связи с нападками на централизованную организацию ВСНХ имела место еще одна острая полемика (иногда в открытую, а чаще всего исподволь) – по вопросу об использовании специалистов. Здесь также часто ощущался конфликт между требованиями деловой эффективности и потребностями социалистического или даже демократического самоуправления. Однако вопрос о специалистах затрагивал более глубинные слои партийной доктрины и партийных предубеждений. Он вскрыл очевидное противоречие между верой в разрушение старого административного аппарата и отмирание государства, которую Ленин вновь столь красноречиво подтвердил осенью 1917 г. в своей работе "Государство и революция", и практической потребностью, о которой он с не меньшей энергией писал почти в то же время в статье "Удержат ли большевики государственную власть?", в захвате и использовании технического аппарата хозяйственного и финансового контроля, созданного и оставленного после себя капитализмом [32]. На начальном этапе революции на смену анархии рабочего контроля пришли попытки применить доктрину, которая черпала силу из определенных

547

пассажей ленинской книги "Государство и революция" о том, что управление промышленностью является простым делом, которое вполне по силам любому гражданину со средним интеллектом. В марте 1918 г. одно из должностных лиц ВСНХ могло все еще писать о том, что использование любого буржуазного инженера на фабрике является "предательством рабочих" [33]. Однако задолго до этого начались радикальные изменения. В статье "Удержат ли большевики государственную власть?" Ленин осторожно предсказывал, что новому режиму будут нужны "в большем и большем, против прежнего, числе инженеры, агрономы, техники, научно-образованные специалисты всякого рода...", которым "на время перехода" оставят более высокую плату, чем другим работникам [34]. После Брест-Литовска, когда Троцкий уже начал привлекать старый офицерский состав для строительства Красной Армии, Ленин прямо заявил, что "без руководства специалистов различных отраслей знания, техники, опыта переход к социализму невозможен", и выразил сожаление по поводу того, что "мы... обстановки, дающей в наше распоряжение буржуазных специалистов, еще не создали" [35]. Когда левая оппозиция говорила об этом как о "возрождении руководства капиталистов", он ответил, что это "руководство" капиталистам дается Советской властью "не как капиталистам, а как специалистам – техникам или организаторам" [36]. На I Всероссийском съезде Советов в мае 1918 г. он откровенно говорил о задаче "использования буржуазных специалистов" и о необходимости, если социализм должен быть осуществлен, выработки "громадного кадра научно-образованных специалистов", полагаясь в этом даже на "враждебные элементы". И повторил: "Мы знаем, что без этого социализм невозможен" [37]. Число служащих ВСНХ увеличилось с примерно 300 в марте 1918 г. до 2500 человек в течение следующих шести месяцев, а включая штат главков и центров – до 6000 человек [38]. Эта цифра кажется скромной, если учесть огромную задачу, возложенную на ВСНХ по реорганизации русской промышленности перед лицом гражданской войны. Однако она вызывала традиционные стенания со стороны напыщенных бюрократов, усугубляемые знанием источников', откуда, следуя предписаниям Ленина, брались, многие из новых служащих.

Вопрос о специалистах был постоянным яблоком раздора в течение двух следующих лет. На II Всероссийском съезде Советов в декабре 1918 г. Молотов провел анализ служащих 20 наиболее важных главков и центров. Всего их насчитывалось 400 человек, из которых свыше 10 % были представителями бывших предпринимательских органов и организаций, 9 – различных технических сил, 38 – правительственных ведомств, включая ВСНХ, а остальные 43 % – рабочих или их организаций, включая профсоюзы. Таким образом, большинство представляло собой лица, "с пролетарским элементом ничего общего не имеющие, т.е. большинство, не имеющее никакого отношения к пролетар-

548

ским элементам в промышленности", а главк "являлся далеко не отвечающим пролетарской диктатуре органом"; те, кто вел там политику, "были представители предпринимателей, технических сил и специалисты" [39]. Меньшевистский делегат Далин, смело заявивший, что в "громадных европейских трестах" имеется "очень малый бюрократизм", и повторивший старый меньшевистский аргумент о преждевременности попытки внедрить социализм там, "где социализм является не на подготовленной почве, при неподготовленном механизме", начал общее наступление:

"Пролетариата нет, осталась только диктатура, и то не пролетариата, а огромного бюрократического механизма, который держит в своих руках мертвые фабрики и заводы... Так и мы создаем новую буржуазию, которая не будет иметь предрассудков культуры, воспитания, которая заменит старую буржуазию только в деле притеснения рабочего класса. Вы создаете буржуазию, которая не знает преград перед угнетением и эксплуатацией".

Этот рост, по словам оратора, "американской буржуазии" явился причиной снижения производства мелкой буржуазии, типичным примером чего было новое отношение к среднему крестьянину [40].

Такие наскоки мало что дали для прекращения последовательного внедрения буржуазных специалистов в советский аппарат; гражданская война, сделавшая их помощь еще более необходимой, в то же время упростила достижение национального примирения на основе защиты отечества от иностранного агрессора. "Что же, мы разве выкинем их?" – воскликнул Ленин, имея в виду бывшую буржуазию, занятую на советской военной и хозяйственной работе. "Сотни тысяч не выкинешь! А если бы мы выкинули, то себя подрезали бы" [41]. В новой Программе партии, принятой в марте 1919 г., в дружелюбных тонах было сказано о буржуазных специалистах, работающих "рука об руку с массой рядовых рабочих, руководимых сознательными коммунистами" [42]. В эти суровые месяцы нельзя был позволить, чтобы какой-либо иной критерий взял верх над соображениями административной эффективности. "Белый" профессор, добравшийся осенью 1919 г. из Москвы до Омска, сообщил, что во главе многих центров и главков сидят бывшие предприниматели, ответственные государственные служащие и управлящие делами, и неподготовленный посетитель этих центров и главков, лично знакомый с бывшим коммерческим и промышленным миром, будет удивлен, увидев бывших владельцев крупных кожевенных фабрик, которые сидят в Главкоже, крупных мануфактурщиков – в центральной текстильной организации и т.п. [43]. На партийной конференции в декабре 1919 г., когда гражданская война казалась почти выигранной и стало возможным вновь заглянуть в будущее, Ленин щедро воздал должное буржуазным специалистам:

549

"Мы... признаем необходимость поставить эти группы в положение лучшее, потому что невозможен переход от капитализма к коммунизму без использования буржуазных специалистов, и все наши победы, все победы нашей Красной армии, руководимой пролетариатом, привлекшим на свою сторону полутрудовое, полусобственническое крестьянство, мы одерживали отчасти благодаря умению использовать буржуазных специалистов. Эта наша политика, выраженная в военном деле, должна стать политикой нашего внутреннего строительства" [44].

Однако на последовавшем затем VII Всероссийском съезде Советов он вновь занял оборонительную позицию. "Мы не можем перестроить государственный аппарат... без помощи старых специалистов", которые "не могут быть взяты ниоткуда иначе, как из общества капиталистического". Тем не менее "даже в тех случаях, когда они не являются прямыми изменниками (а это явление не случайное, а постоянное)... они не в состоянии понять новых условий, новых задач, новых требований". В главках и центрах, а также в совнархозах осталось "больше контрреволюционных элементов, больше бюрократизма, чем в области военной". Причина кроется в том, что на первые области обращалось меньше внимания, в них было направлено меньше рабочих и крестьян, а следовательно, там было меньше контроля над специалистами. Единственным средством является постоянное внимание [45]. На протяжении всего этого периода все свидетельствовало о тяжелой, но решительной борьбе Ленина и ряда других руководителей за сохранение привилегированного положения буржуазных специалистов вопреки подозрительности и негодованию со стороны рядовых членов партии [46]. Однако эта политика проводилась с прежней энергией, да и не могло быть иначе; а в марте 1920 г. IX съезд партии принял четкую резолюцию, которая вменяла партийным работникам в обязанность "стремиться к установлению атмосферы товарищеского сотрудничества рабочих и техников-специалистов, унаследованных пролетарским режимом от буржуазного строя" [47]. Любопытно отметить, что наиболее далеко идущие политические меры военного коммунизма в промышленности были в огромной степени осуществлены через посредничество и благодаря активному сотрудничеству бывших буржуазных технических специалистов и промышленников.

Тем не менее было бы ошибочным полагать, что Ленин когда-либо рассматривал использование буржуазных специалистов больше чем необходимое (и по своей природе временное) зло или отказался от своего конечного идеала, предусматривавшего управление государством самими рабочими. Только потому, что рабочие оказались не приспособленными к управленческой деятельности или не созрели для нее в достаточном количестве, эта зависимость от буржуазных специалистов была неизбежной.

"Один из главных недостатков этой работы тот, – говорил Ленин в 1920 г. на освещении по работе в деревне, – что мы не

550

умеем ставить дело государственное, что у нас в кругах товарищей, даже здесь руководящих работой, слишком сильна привычка старого подполья, когда мы сидели в маленьких кружках здесь или за границей и даже не умели мыслить, думать о том, что как поставить работу государственно... У нас громадный государственный аппарат, который работает еще плохо, потому что мы не умеем, не можем им хорошо овладеть" [48].

Постоянной темой стала критика бюрократизма. На VIII Всероссийском съезде Советов в декабре 1920 г. Зиновьев ринулся в наступление на "армию" советских служащих, которые "давят на наши учреждения" [49]. Введение НЭПа повлекло за собой мощную тенденцию к сокращению излишнего штата. И Ленин в последний год жизни был сильно озабочен злом бюрократизма. Бесспорно, что советский бюрократ того начального периода был, как правило, представителем бывшей буржуазной интеллигенции или класса служащих, а значит, привнес с собой многие традиции старой русской бюрократии. В то же время эти группы обеспечивали толику знаний и технического искусства, без которых режим не смог бы выжить. Торжественные заявления Ленина в 1918 и 1919 гг. о том, что социализм не возможен без привлечения помощи этих "классовых врагов", являли собой выражение фундаментальной дилеммы революции.

Споры, которые велись вокруг централизации и использования специалистов, возобновились по вопросу о "единоначалии" и велись так же энергично и бескомпромиссно. Принцип так называемой "коллегиальности" не фигурировал ни в одной из партийных программ и не являлся официально признанным пунктом партийной доктрины. Тем не менее у него была почтенная родословная в практике Французской революции; кроме того, казалось, в соответствии с духом демократического социализма, что решения должны приниматься не единолично, а коллективно. Каждый народный комиссар работал в окружении коллегии в составе пяти своих коллег, с которыми он обязан был консультироваться по важнейшим вопросам и каждый из которых имел право обращаться в Совнарком, чтобы опротестовать его решения. Первый драматический отход от этого принципа случился в марте 1918 г., когда Совнарком в который раз столкнулся с хронической проблемой проволочек и дезорганизации на железнодорожном транспорте. Ленин категорически потребовал "назначения отдельных ответственных лиц – исполнителей в каждом местном центре по выбору железнодорожных организаций" и "беспрекословного исполнения их приказаний" [50]. Опубликованный в результате декрет Совнаркома [51] подвергся резкой критике со стороны левых эсеров и большевистской левой оппозиции, которые увязывали его с таким злом, как централизация. С централизацией управления, едко замечал Осинский в органе левой оппозиции "Коммунист", увязывается здесь его автократический характер: причем слово "ав-

551

тократический" было выбрано намеренно, чтобы подчеркнуть один из титулов прежнего царя [52]. Ленин ни в чем не раскаивался и был полностью готов обобщить этот принцип.

"Всякая крупная машинная индустрия, – писал он в работе "Текущие задачи Советской власти", – т.е. именно – материальный, производственный источник и фундамент социализма – требует безусловного и строжайшего единства воли, направляющей совместную работу сотен, тысяч и десятков тысяч людей... Беспрекословное подчинение единой воле для успеха процессов работы, организованной по типу крупной машинной индустрии, безусловно необходимо" [53].

Это была тема, которая со всей очевидностью возбудила наиболее упорное предубеждение. И только в декабре 1918 г., когда в полном разгаре была гражданская война, Ленин осторожно вернулся к ней на II Всероссийском съезде Советов народного хозяйства, причем относя ее исключительно к управлению национализированной промышленностью.

"Военное положение возлагает на нас особую ответственность и тяжелые задачи. Коллегиальное управление необходимо при участии профессиональных союзов. Коллегии необходимы, но коллегиальные управления не должны обращаться в помеху практическому делу...

От Совнархозов, главков и центров мы будем безусловно требовать, чтобы коллегиальная система управления не выражалась в болтовне, в писании резолюций, в составлении планов и бюрократизме" [54].

Однако этот намек не повлиял на ход дискуссий и оставил лишь слабый след в резолюции, в которой подчеркивалась "личная ответственность членов руководящих коллегий за поручаемые им дела и за работу тех предприятий и органов, во главе которых они стоят" [55]. И почти год спустя, на VII Всероссийском съезде Советов, Ленин вновь обратился к его участникам с тем же призывом:

"...Нам необходима единоличная ответственность: как коллегиальность необходима для обсуждения основных вопросов, так необходима и единоличная ответственность и единоличное распорядительство, чтобы не было волокиты, чтобы нельзя было уклоняться от ответственности. Нам нужны такие люди, которые во всяком случае учили бы самостоятельному управлению" [56].

На III Всероссийском съезде Советов народного хозяйства Ленин сделал этот вопрос центральной темой своего выступления, объединив его с вопросом о "трудовых армиях". Аргументация была вновь выдержана в примирительном и практическом духе:

"Коллегиальность, как основной тип организации советского управления, представляет из себя нечто зачаточное, необходимое на первой стадии, когда приходится строить вновь. Но при установившихся более или менее устойчивых формах

552

переход к практической работе связан с единоначалием, как с той системой, которая больше всего обеспечивает наилучшее использование человеческих способностей и реальную, а не словесную проверку работы" [57].

Тем не менее резолюция съезда еще раз подтвердила, что "базой для управления национализированной промышленностью должно являться коллегиальное начало", и сделала уступку только в том, что "единоличное управление вместо коллегиального может вводиться только с согласия соответствующего профсоюза в каждом отдельном случае" [58].

К тому времени стало ясно, что сопротивление' принципу единоначалия кристаллизуется вокруг профсоюзов. Ленин дважды, в январе и марте 1920 г., выступал в поддержку своего проекта в большевистской фракции Всероссийского Совета профсоюзов и в обоих случаях встретил отпор; во втором случае фракция приняла тезисы, представленные Томским. "О задачах профсоюзов", которая откровенно высказалась в поддержку правила коллегиальности:

"Основным принципом в строении органов .регулирования и управления промышленностью, единственно могущим обеспечить участие широких непартийных рабочих масс через профсоюзы, является существующий ныне принцип коллегиального управления промышленностью, начиная от президиума ВСНХ до заводо-управления включительно" [59].

Ленин тогда принял решение передать этот вопрос в высшие инстанции, и одной из них, где его собственный престиж имел наибольший вес, являлся IX съезд партии, состоявшийся в конце марта 1920 г. Именно этот вопрос вызвал наиболее острые дебаты на съезде. Против проекта резолюции Троцкого, который в осторожной форме высказался в поддержку принципа единоначалия, выступили Осинский и Сапронов, которые от имени возглавляемой ими так называемой группы "демократического централизма" [60] выдвинули свои собственные предложения, а также Томский, выступавший от имени профсоюзов. В то время как промежуточная группа готова была пойти на компромисс, признавая единоначалие на мелких предприятиях и на "отдельных милитаризованных предприятиях" по согласованию с профсоюзами, в тезисах Томского содержалось бескомпромиссное требование сохранения "существующего ныне принципа коллегиального управления промышленностью" [61]. Рыков, которого вскоре после этого освободили от должности председателя ВСНХ, решительно защищал принцип коллегиальности; Смирнов дерзко спросил, почему единоначальное управление не применяется в Совнаркоме; а Томский, пытаясь приписать авторство ненавистной инновации менее влиятельному лицу, заявил, что "первым идеологом единоначалия, был не Троцкий, а Красин" и что "т. Ленин... целые полтора-два месяца колебался", прежде чем поддержать вопрос о единоначалии (в тексте ошибочно сказано, что Ленин в течение двух лет колебался... –

553

Ред.) [62] – как обычно, выступление Ленина поколебало съезд [63]. В резолюции съезда, которая завершила дебаты, содержалось недвусмысленное одобрение принципа единоначалия. Признав, что "нынешняя форма организации промышленности является формой переходной", она предложила применение четырех разных вариантов, которые могут быть использованы "на пути к полному единоначалию":

директор-администратор из рабочих-профессионалов и при нем, в качестве помощника по технической части, инженер;

инженер-специалист, в качестве фактического руководителя, и при нем комиссар из рабочих-профессионалов?

рабочие-профессионалы один или два, в качестве помощников директора-специалиста;

тесно спевшиеся коллегии, где таковые имеются и члены которых уже на опыте доказали свою работоспособность, сохранить таковые, увеличив права председателя и повысив ответственность за работу коллегии в целом.

В то же время было решительно подчеркнуто, что "ни одна из союзных организаций не вмешивается непосредственно в ход предприятий" [64]. Партийная дисциплина была достаточно сильна, чтобы прекратить споры, как только высший партийный орган высказал свое мнение. Лутовинов от имени группы, которая только начала формироваться как группа "рабочей оппозиции", заявил, что он сам и его коллеги будут преданно работать во имя осуществления решения, которое они не приемлют [65]. На состоявшемся несколько дней спустя III Всероссийском съезде профсоюзов было принято молчаливое решение не поднимать этого вопроса; в своих выступлениях Ленин и Троцкий переместили акцент на новые спорные вопросы: о трудовой повинности и трудовой дисциплине [66]. В ноябре 1920 г. было отмечено, что коллегиальное управление сохранилось только в 12 % национализированных предприятий [67]. Это, вероятно, относилось к крупным предприятиям, контролировавшимся центральными органами ВСНХ; из общего числа таковых (2051 предприятие), по которым имелись подробные отчеты, 1783 предприятия находились к концу 1920 г. под единоначальным управлением [68].

Статистические данные о промышленном производстве при военном коммунизме были не более обильными, чем о сельскохозяйственном производстве, и столь же приблизительными. Производство в промышленности упало даже более резко, чем в сельском хозяйстве; снижение производительности труда отдельного рабочего было, по-видимому, еще более заметным (поскольку недоедание прибавлялось к другим причинам) [69] и сопровождалось резким сокращением численности рабочих, задействованных в промышленности, – явление, не имевшее своего аналога в земледелии. Это сокращение было систематическим и кумулятивным, так как прекращение производства в одной отрасли промышленности зачастую ставило в зави-

554

симость другие отрасли – вплоть до их полной остановки. И только в 1919 г. стало в полную силу ощущаться влияние промышленного кризиса. Имевшиеся запасы материалов в момент революции теперь уже были полностью израсходованы, а гражданская война или блокада союзников повсеместно препятствовали их возобновлению. Туркестан, единственный источник снабжения хлопком-сырцом, был полностью отрезан вплоть до осени 1919 г.; прибалтийские страны, один из основных источников льна, отошли от России, и торговля с ними не возобновлялась вплоть до 1920 г. Снабжение нефтью с бакинских и кавказских промыслов было полностью прекращено с лета 1918 г. до конца 1919 г. Только в 1920 г. вновь стали доступны крупнейшие угольные и железорудные бассейны Украины. Основным фактором промышленного упадка был топливный кризис. Согласно подсчетам, произведенным в мае 1919 г., промышленность получала лишь 10 % нормального уровня поставок топлива [70]. Холод зимой 1918/19 и 1919/20 гг. был, вероятно, более серьезной причиной людского несчастья и неэффективности, чем голод. Другим важным фактором, который был одновременно и частью и дополнительной причиной упадка, являлся кризис на железнодорожном транспорте. Из 70 тыс. верст железных дорог в европейской части России только 15 тыс. оставались неразрушенными в результате мировой и гражданской войн. Подвижной состав пострадал в той же пропорции; в конце 1919 г., когда кризис достиг своей наиболее критической точки, более 60 % из общего числа 16 тыс. локомотивов были выведены из строя [71]. Все эти факторы способствовали созданию ситуации, при которой, как отмечалось на III Всероссийском съезде Советов народного хозяйства в январе 1920 г., "не могли быть полностью использованы производительные средства страны и значительная часть фабрично-заводских предприятий была приостановлена [72].

Тем не менее наиболее разительным симптомом упадка в промышленности было, вероятно, распыление промышленного пролетариата. В России, где масса индустриальных рабочих представляла собой недавних крестьян, которые редко полностью порывали свои связи с деревней и в ряде случаев возвращались туда на период сбора урожая, кризис в городах или на фабриках – голод, прекращение производства, безработица – породил не проблему пролетарской безработицы в западном смысле этого слова, а массовое бегство промышленных рабочих из города и их обратное превращение в статус крестьянина и возврат к крестьянскому труду. Расстройство промышленности в первую зиму после революции уже дало начало такому процессу; Бухарин на VII съезде партии в марте 1918 г. говорил о распылении пролетариата [73]. Этот процесс многократно усилился, когда гражданская война вовлекала сотни тысяч истощенных и изнуренных людей в вооруженные силы обоих лагерей. Индустрия больше всего страдала как от мобилизации, так и от сбоев в сложном механизме снабжения и производства. В конце 1918 г.

555

Красин говорил о том, что "еще больший удар был нанесен эвакуацией Петрограда... под влиянием панического страха" во времена Брест-Литовска, что фактически свелось "к полному разрушению петроградской промышленности" [74]. Даже те приблизительные данные, которые удалось собрать, подтверждают, что падение численности промышленных рабочих началось прежде всего и наиболее быстрыми темпами в Петроградской области, где к концу 1918 г. число рабочих насчитывало не больше половины всех задействованных в промышленности два года назад. Признаки тревоги прозвучали в речи Рудзутака на II Всероссийском съезде профсоюзов в январе 1919 г.:

"Мы наблюдаем в целом ряде промышленных центров, что рабочие, благодаря сокращению производства на фабриках, рассасываются в крестьянской стихии и из рабочего населения получается полукрестьянское, а нередко и чисто крестьянское" [75].

Подсчеты, основывающиеся на профсоюзной статистике для всей территории, находившейся в 1919 г. под властью Советов, показывают, что число рабочих на промышленных предприятиях в целом сократилось до 76 % к уровню 1917 г., а в строительстве и на железных дорогах – до 66 и 63 % соответственно [76]. Всеобъемлющая таблица, опубликованная несколько лет спустя, продемонстрировала, что число наемных рабочих в промышленности возросло с 2600 тыс. в 1913 г. до 3000 тыс. человек в 1917 г., а затем систематически снижалось – до 2500 тыс. человек в 1918 г., 1480 тыс. – в 1920-1921 гг. и 1240 тыс. – в 1921-1922 гг., причем к этому времени оно достигало меньше половины общего уровня 1913 г. [77] Согласно сообщению (май 1920 г.), на важном Брянском чугуносталеплавильном заводе в январе 1919 г. насчитывалось 78 % штатных рабочих, в июле 1919 г. – 63, в январе 1920 г. – 59 и в апреле 1920 г. – 58 %. Весной 1920 г. ВСНХ обратился с призывом о создании "ударных групп" на 60 важнейших металлообрабатывающих предприятиях; по некоторым данным, на коломенских фабриках число недостающих рабочих сократилось с 41 % в январе 1920 г. до 27 % в мае 1920 г. Общий вывод сообщения, содержавшего эти цифры, заключался в том, что "металлургическая и металлообрабатывающая промышленность России зашла в тупик" [78]. Томский, анализируя в январе того же года удручающий комплекс проблем, возникших из-за "общего сокращения всего производства, чрезвычайно низкой продуктивности труда и ничтожного использования функционирующих предприятий", усматривал основную причину этого в "отливе здоровых, трудоспособных элементов: а) в деревню; б) в армию; в) в трудовые коммуны и советские хозяйства; г) в кустарную промышленность .и производственные кооперативы; д)на государственную работу (продотряды, инспектирование, армия и т.п.)", а также в ничтожном приливе свежих рабочих сил из деревни в промышленность [79]. Английская лейбористская делегация, побывавшая в России весной того же года, отме-

556

чала "нищенское и полуголодное существование" фабричных рабочих, а "крестьяне, использовавшие наемный труд, платили своим работникам более высокую заработную плату, чем на фабриках", "плюс обеспечение продовольствием, чего городской рабочий не получает" [80]. Сколь тяжелыми ни были условия при военном коммунизме в деревне, они тем не менее были в любом случае лучше, чем в городах и на фабриках. Осенью 1920 г. население 40 губернских центров сократилось по сравнению с 1917 г. на 33 %, составив 4300 тыс. против 6400 тыс. человек, а численность населения других 50 крупных городов снизилась на 16 %, или с 1517 тыс. до 1271 тыс. человек. Чем больше был город, тем больше потери; Петроград за три года потерял 57,5 % своего населения, а Москва – 44,5 % [81].

Цифры кажутся достаточно катастрофическими. Однако, поскольку производительность труда падала даже более быстрыми темпами, чем численность рабочих, сокращение фактического производства было гораздо больше, чем можно было бы предположить, исходя из уменьшения числа рабочих. Опубликованные статистические данные показывают, что вплоть до 1920 г. производство во всех отраслях промышленности постоянно падало. Наиболее серьезным было сокращение производства железной руды и чугуна, которое в 1920 г. упало соответственно до 1,6 и 2,4 % уровня 1913 г. Наилучшие результаты отмечались в производстве нефти, которое в 1920 г. составляло 41 % уровня 1913 г. Следом шла текстильная промышленность, а затем производство угля, достигавшее 27 %, однако общая картина производства к уровню 1913 г. варьировалась от 10 до 20 % [82]. Подсчеты стоимости произведенной продукции в довоенных рублях показывают, что стоимость готовых товаров достигала в 1920 г. всего лишь 12,9 % уровня 1913 г., а полуфабрикатов – 13,6 % [83]. Парадокс заключался в том, что установление "диктатуры пролетариата,", сопровождалось – заметным – сокращением как численности, так и определенного веса в экономике того класса, от имени которого осуществлялась эта диктатура" [84]. "Побочным результатом этого было снижение авторитета ВСНХ, который после 1919 г. занимал место не больше чем равного среди нескольких комиссариатов, имевших дело с различными отраслями экономики, при этом уступая престижное место Наркомпроду, который, занимаясь реквизицией хлеба, превратился в ключевое ведомство при военном коммунизме, а в качестве высшего хозяйственного органа ВСНХ был отодвинут на второе место Советом Труда и Обороны (СТО) [85].

Окончание гражданской войны, которое за счет освобождения имеющихся ресурсов должно было бы стимулировать промышленное возрождение, похоже, на первых порах привело к обратным результатам. Причины этого были частично психологического плана. Ликвидация побудительных моментов, вызванных войной, привела к спаду напряжения, а вместе с тем и к расслаблению, у уставшего населения не было больше воли к

557

восстановлению хозяйства. Продолжавшийся упадок имел и свои практические причины: процесс развала промышленности, полнейшее истощение запасов и оборудования зашли так далеко, что обратить эти процессы вспять было нелегко. IX съезд партии в марте 1920 г. впервые смог сместить акцент с гражданской войны на то, что Ленин назвал "бескровным фронтом" восстановления хозяйства [86]. Однако в целом в 1920 г. преобладало настроение благодушия, стимулированное серией блестящих побед над белополяками и Врангелем. В декабре, на VIII Всероссийском съезде Советов Рыков оправдывал снижение производительности труда советского промышленного производства и рабочих аналогичным снижением, которое якобы имело место в Германии, Великобритании и Соединенных Штатах, и предсказывал "начало общего экономического подъема" [87]. Книгой года в области экономической мысли стала работа Бухарина "Экономика переходного периода". Предрекая близкий крах капитализма и, таким образом, отдавая дань оптимистическим настроениям, которые доминировали на II Конгрессе Коминтерна в июле 1920 г., Бухарин продолжал утверждать, что пролетарская революция должна сломать не только политический, но и экономический аппарат капиталистического общества. Это, естественно, означало переходный период сокращенного производства.

"Производственная "анархия" или, как ее обозначает проф. Гриневский, "революционное разложение промышленности" есть исторически неизбежный этап, от которого нельзя отделаться никакими ламентациями... Коммунистическая революция пролетариата, как и всякая революция, сопровождается понижением производительных сил" [88].

Позднее другой автор сравнил разрушительный эффект революции в области экономики с деяниями военного командования, которое взрывает железнодорожный мост или "сбривает" леса, чтобы создать ровное поле для обстрела артиллерии: "экономически непосредственно нецелесообразные меры могут быть революционно целесообразны" [89]. Проявления экономического хаоса и развал промышленной машины могли приветствоваться как вехи на пути к социализму. Эти теории, подобно другим порождениям периода военного коммунизма, являлись оправданием задним числом того, чего не ожидали, но что невозможно было предотвратить; и атрибуты промышленного контроля, установленного в это время, усилили общее недоверие, которое вызывали методы военного коммунизма. Тем не менее справедливости ради нужно заметить, во-первых, что причины промышленного упадка крылись в условиях, гораздо более глубоких, чем какой-то дефект в организации, поэтому более поздняя тенденция объяснить его бюрократическими недостатками главков или ВСНХ не выдерживает серьезной критики; и, во-вторых, что окончательное банкротство военного коммунизма было вызвано не столько упадком в промышленности, сколько

558

неумением выработать сельскохозяйственную политику, способную содействовать получению у крестьян продовольственных излишков, достаточных для того, чтобы прокормить города и фабрики. Переход от военного коммунизма к НЭПу сказался на промышленности в той же степени, как и на каждой области советского хозяйства, но его прямые побудительные мотивы лежали вне сферы промышленной политики.

[1] "Собрание узаконений, 1917-1918", № 47, ст. 559; об этом декрете см. выше, с. 99-100.

[2] "Сборник декретов и постановлений по народному хозяйству", т. II, 1920, с. 83.

[3] Народники прославляли эти сельские народные промыслы в качестве здоровой альтернативы капиталистической промышленности городов; русские марксисты, напротив, охарактеризовали их определением "кустарный" и применяли его в метафорическом смысле слова ко всему мелкому, неорганизованному и отсталому. Перед революцией эти сельские промыслы уже подвергались процессу проникновения мелких предпринимателей, которые организововали и "потогонили" труд крестьянских семей.

[4] "ВКП(б) в резолюциях...", 1941, т. I, с. 290.

[5] "Труды II Всероссийского съезда Советов народного хозяйства" (б.д.), с. 396.

[6] "Резолюции Третьего Всероссийского съезда Советов народного хозяйства", 1920, с. 30—32. Другая резолюция этого съезда, предложенная Троцким, показала, насколько ревниво относились профсоюзы к сельским промыслам: поддержка оказывалась только "абсолютно необходимым отраслям". Причем общая политика была направлена на то, чтобы "заменить кустарную промышленность фабрикой" (там же, с. 28).

[7] "Собрание узаконений, 1920", № 93, ст. 512.

[8] Результаты переписи полностью суммированы в: "На новых путях", 1923, т. Ш, с. 165-178.

[9] Эти цифры собраны в: Л. Крицман. Цит. соч., с. 127—128 — без какой-либо попытки сгладить противоречия; В.П. Милютин (Цит. соч.) приводит цифру на февраль 1920 г., составляющую немногим меньше 65 тыс. национализированных предприятий, из которых почти 3 тыс. были "третированы как особо важные предприятия", а остальные 3500 управлялись местными совнархозами.

[10] Эта точка зрения была подчеркнута в Манифесте I конгресса Коминтерна, по всей вероятности подготовленном Троцким: "Огосударствление экономической жизни, против которого так протестовал капиталистический либерализм, стало совершившимся фактом. От этого факта назад – не только к свободной конкуренции, но и к господству трестов, синдикатов и других экономических спрутов — возврата уже нет. Вопрос состоит только в том, кто дальше будет носителем огосударствленного производства: империалистическое государство или государство победоносного пролетариата" ("Коммунистический Интернационал в документах", 1933, с. 55—56; Троцкий. Сочинения, т. XII, с. 41).

[11] См. гл. 16.

[12] В.П. Милютин. Цит. соч., с. 170. Текстильная промышленность, которая была слишком велика и слишком распылена для полного трестирования, была в это время организована в 40 "союзов" под единым центральным управлением (там же, с. 171).

[13] "Народное хозяйство", 1918, № 10, с. 31.

[14] Эти и другие подобные декреты этих месяцев собраны в "Сборнике декретов и постановлений по народному хозяйству", т. II, 1920, с. 9—10, 121—134; многочисленные декреты того же периода о национализации индивидуальных предприятий опубликованы там же, с. 137-167.

[15] "Собрание узаконений, 1917-1918", № 58, ст. 644; В.П. Милютин. Цит. соч., с. 168. Подробное описание организации ВСНХ в это время содержится в: Л. Крииман. Цит. соч., с. 99-105.

[16] "Труды II Всероссийского съезда Советов народного хозяйства", с. 396— 400; об этой резолюции см. ниже, с. 253—254. На том же съезде была принята подробная резолюция об управлении промышленностью (там же, с. 402—403).

[17] "Бюллетени Высшего Совета народного хозяйства", 1918, № 6—8, с. 34-38.

[18] "Главтабак", № 1, август 1918 г., с. 50.

[19] "Сборник декретов и постановлений по народному хозяйству", т. II, 1920, с. 66; о "Центротекстиле" см. выше, с. 79-80.

[20] Там же, с. 37, 39, 72.

[21] Список есть в: Л. Крицман. Цит. соч., с. 100—101; в более позднем списке на ноябрь 1920 г. насчитывалось всего 74 главка, центра и отделения ВСНХ ("Народное хозяйство", 1921, № 4, с. 48).

[22] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 37, с. 428.

[23] "Народное хозяйство", 1918, № 12, с. 30-31.

[24] "Труды I Всероссийского съезда Советов народного хозяйства", с. 406— 408. На этом съезде было подчеркнуто, что 'все производство местного значения и его организации... остаются в руках местных (т.е. губернских) Совнархозов" и что "главки и центры, которые регулируют промышленность во всероссийском масштабе, должны поддерживать прямой контакт с президиумами местных Совнархозов" (там же, с. 208); однако маловероятно, что эти утешительные заверения получили широкое практическое распространение.

[25] См. выше, с. 166-167.

[26] "Народное хозяйство", 1919, № 4, с. 16-19.

[27] Там же, 1919, № 5, с. 40-45.

[28] Т. 1, гл. 9.

[29] "7-й Всероссийский съезд Советов", 1920, с. 197, 218, 222.

[30] "Резолюции Третьего Всероссийского съезда Советов народного хозяйства", 1920, с. 6-7,15-16.

[31] "ВКП(б) в резолюциях...", 1941, т. I, с. 331.

[32] См. гл. 16.

[33] "Народное хозяйство", 1918, № 1, с. 19.

[34] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 34, с. 312.

[35] Там же, т. 36, с. 178.

[36] Там же, с. 309.

[37] Там же, с. 380-381.

[38] "Народное хозяйство", 1918, № 10, с. 31.

[39] "Труды II Всероссийского съезда Советов народного хозяйства", с. 213. Согласно данным, приведенным Рыковым два года спустя, президиумы ВСНХ и губернских совнархозов состояли тогда на 57 % из рабочих, главки и центры — на 51, а заводская администрация — на 63 %; весь хозяйственный аппарат, находившийся под управлением ВСНХ, на 61 % состоял из рабочих и на 30 % из специалистов ("Восьмой Всероссийский съезд Советов", 1921, с. 103). Правда, многие рабочие выполняли главным образом "представительские" функции.

[40] "Труды II Всероссийского съезда Советов народного хозяйства", с. 25-26.

[41] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 38, с. 58.

[42] "ВКП(б) в резолюциях...", т. I, с. 291.

[43] Г.К. Джине. Сибирь, союзники, Колчак. Пекин, 1921, т. II, с. 429; заявление Л. Крицмана (Цит. соч., с. 200) о том, что сразу же после национализации все представители капиталистов были изгнаны из главков, противоречит всем другим источникам.

[44] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 39, с. 356.

[45] Там же, с. 426—429; Милютин в это время также говорил о "скрытом, если не явном, саботаже" специалистов и рассматривал "процесс подготовки организаторов из рабочих рядов" как средство против этого (В.П. Милютин. Цит. соч., с. 168).

[46] Любопытным и показательным в этом отношении документом является письмо, адресованное Ленину бывшим профессором Воронежского сельскохозяйственного института, в то время являвшимся председателем Центрального управления государственными предприятиями кожевенной промышленности, которое было опубликовано вместе с ответом Ленина в "Правде" 28 марта 1919 г. (В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 38, с. 218-222). Автор письма выражал неудовольствие по поводу преследований "местными властями" "мелких буржуев" — специалистов и представителей интеллигенции, работающих на Советскую власть. Сюда входили "постоянные вздорные доносы и обвинения, безрезультатные, но в высшей степени унизительные обыски, угрозы расстрела, реквизиции и конфискации". Ленин предположил, что некоторые из жалоб были преувеличены, и намекнул на то, что буржуазные специалисты слишком злоупотребляют своим привилегированным положением, однако признал наличие грубого отношения и предложил от имени партии придерживаться "товарищеского отношения к интеллигентам". Одной из причин для возмущения было требование одного официального служащего — коммуниста, чтобы профессор спал с женой в одной кровати; Ленин отмечал, что "в среднем" на российского гражданина никогда по одной кровати не приходилось. Примерно через три года Ленин резко осудил факты "убийства инженеров рабочими на социализированных рудниках не только Урала, но и Донбасса" и самоубийство главного инженера московского водопровода в результате непрерывной травли (В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 44, с. 350).

[47] "ВКП(б) в резолюциях...", 1941, т. I, с. 334.

[48] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 41, с. 148.

[49] "Восьмой Всероссийский съезд Советов", 1921, с. 214.

[50] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 36, с. 592.

[51] Об этом декрете см. приложение Г.

[52] В.И. Ленин. Соч., т. XXII, с. 627 (источник указан неправильно. – Ред.).

[53] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 36, с. 200.

[54] Там же, т. 37, с. 397.

[55] "Труды II Всероссийского съезда Советов народного хозяйства", с. 393.

[56] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 39, с. 428-429.

[57] Там же, т. 40, с. 76; стенографический отчет этого съезда не был опубликован, и единственное изложение выступления Ленина сохранилось в виде газетного отчета. О "трудовых армиях" см. ниже, с. 211-214.

[58] "Резолюция Третьего Всероссийского съезда Советов народного хозяйства", 1920, с. 13.

[59] Сообщение об этих дискуссиях дано в: В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 40, с. 378, прим. 35; там же, с. 259.

[60] Т. 1, гл. 8.

[61] Проект резолюции Троцкого и два набора контртезисов приводятся в: "Девятый съезд РКП(б)", 1934, с. 513, 535, 537-539.

[62] Там же, с. 140,168,169.

[63] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 40, с. 248-257, 258-267.

[64] "ВКП(б) в резолюциях...", 1941, т. I, с. 332-333, 339.

[65] "Девятый съезд ВКП(б)" 1934, с. 257.

[66] См. выше, с. 172-173.

[67] "Народное хозяйство", ноябрь 1920 г., с. 12.

[68] Там же, 1921, №4, с. 56.

[69] Согласно одному подсчету, производительность труда рабочего в крупной промышленности в 1920 г. составляла 39 % уровня 1913 г., а в мелкой промышленности — 57 % (Л. Крицман. Цит. соч., с. 190); мелкая промышленность представляла собой главным образом сельскую промышленность, и условия в ней приближались к условиям в сельском хозяйстве.

[70] "Труды Всероссийского съезда заведующих финотделами", 1919, с. 49.

[71] Полная картина кризиса на транспорте показана в докладе Троцкого на VIII Всероссийском съезде Советов в декабре 1920 г. ("Восьмой Всероссийский съезд Советов", 1921, с. 154-175); о знаменитом "Приказе № 1042" и успешных попытках Троцкого исправить положение на транспорте см. гл. 20.

[72] "Резолюции Третьего Всероссийского съезда Советов народного хозяйства". 1920, с. 22.

[73] "Седьмой съезд Российской коммунистической партии", 1924, с. 33, 45.

[74] "Труды П Всероссийского съезда Советов народного хозяйства", с. 75.

[75] "Второй Всероссийский съезд профессиональных союзов", 1921, т. I (пленумы), с. 138.

[76] Цифры взяты из исследования С. Г. Струмилина в публикации ВСНХ "Два года диктатуры пролетариата, 1917-1919" (б.д.), с. 17-18, который откровенно признает невозможность каких-либо точных оценок; в данных профсоюзов на 1919 г., возможно, преувеличено число работающих в это время.

[77] Ю. С. Розенфельд. Цит. соч., с. 317.

[78] "Народное хозяйство", 1920, № 9-10, с. 2-6; статистика этого периода по конкретным фабрикам или отдельным отраслям промышленности (там, где она велась), по всей вероятности, более надежна, чем общие статистические данные.

[79] "Резолюция Третьего съезда Советов народного хозяйства", 1920, с. 25.

[80] British Labour Delegation to Russia, 1920: Report, 1920, p. 18.

[81] 'Экономическая жизнь", 1 декабря 1920 г.

[82] "За пять лет", 1922, с. 406—408; подробные данные об угольных шахтах Донецкого бассейна есть в: "На новых путях", 1923, т. III, с. 47-49.

[83] Там же, с. 180-181.

[84] Это было обычным предметом насмешек меньшевиков и других оппонентов режима; в мае 1921 г. Ленин ответил, что "...даже тогда, когда пролетариату приходится переживать период деклассированности... он... свою задачу завоевания и удержания власти осуществить может" (В.И. Ленин. Полн. собр. соч., ч. 43, с. 311).

[85] Л. Крицман, который обратил внимание на снижение влияния ВСНХ, привел несколько примеров передачи его функций в течение 1920 г. Наркомпро-ду и другим комиссариатам Щит. соч., с. 208); Ленин в 1921 г. охарактеризовал Наркомпрод как "один из лучших наших аппаратов" (В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 43, с. 72). Об СТО см. гл. 20.

[86] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 40, с. 256.

[87] "Восьмой Всероссийский съезд Советов", 1921, с. 89-90. С другой стороны, Рыков предупреждал съезд: "То готовое, что получили от буржуазии", теперь полностью истощено, и поэтому "предстоящие годы... должны показать, могут ли рабочие и крестьяне не только проживать то, что они получили, но и сами сделать все то, что для них нужно" (там же, с. 94).

[88] Н. Бухарин. Экономика переходного периода, 1920, с. 48; цитируемая работа Гиневецкого "Послевоенные перспективы русской промышленности" была написана в 1918 г. Троцкий еще в январе 1920 г. успокаивал участников III Всероссийского съезда Советов народного хозяйства размышлениями о том, что переход от одного хозяйственного строя к другому всегда покупался неисчислимыми жертвами и в том числе жертвами в области хозяйства" (Троцкий. Соч., т. XV, с. 55).

[89] Л. Крицман. Цит. соч., с. 56.

в) Труд и профсоюзы

Под влиянием гражданской войны были отброшены всякие сомнения и неясности, которые осложняли трудовую политику в первые месяцы нового режима. Существование всеобъемлющей национальной цели не только упростило, но и сделало настоятельно необходимым ускорение осуществления политики по руководству трудовыми ресурсами и по трудовой дисциплине. Был ошибочно упрощен вопрос взаимоотношений между профсоюзами и государством, поскольку теперь существование как самого государства, так и союзов зависело от мобилизации каждого человека и каждой машины в интересах военной победы над белыми армиями. При военном коммунизме трудовая политика стала делом мобилизации рабочих на военные усилия и направления их туда, где в них больше всего была нужда; профсоюзы являлись тем инструментом, при помощи которого эту политику можно было проводить наиболее эффективно. До тех пор пока продолжалась гражданская война, каждый принципиальный вопрос казался ясным, безапелляционным и бесспорным.

Первый незаметный шаг в направлении создания нового аппарата контроля был предпринят в декрете от 2 июля 1918 г., которым устанавливался порядок утверждения коллективных договоров между профсоюзами, действующими от имени трудящихся, и предпринимателями или фабричной администрацией. Наиболее важным пунктом декрета была статья, которая уполномочивала Наркомтруд в случае получения от предпринимателя отрицательного ответа заставить последнего принять договор в приказном порядке [1] (в тексте декрета говорится, что от Наркомтруда "зависит утвердить, изменить или отклонить договор". – Ред.). Эта статья, хотя и подразумевавшая лишь применение мер принуждения против неблагоразумных предпринимателей, на деле наделила Наркомтруд совместно с профсоюзами неограниченным правом при определении условий найма; и это было единственным долговременным эффектом декрета. Юридическая база для организации труда при военном коммунизме содержалась в первом кодексе Закона о труде, принятом ВЦИК 10 октября 1918 г. и обнародованном шесть недель спустя [2]. Статьи кодекса подтвердили существовавшие юридические положения об охране труда и предусматривали, что шкала заработной платы должна разрабатываться профессиональными союзами при консультации с директорами и предпринимав

559

телями и утверждаться Наркомтрудом, хотя, учитывая, что персонал Наркомтруда фактически назначался профсоюзами, это утверждение являлось не больше чем простой формальностью; коллективный договор был в общем и целом положен в долгий ящик. Таково было логическое следствие доктрин и практики военного коммунизма. Теоретически после принятия декрета от 28 июня 1918 г., национализировавшего все ведущие отрасли промышленности, государство стало основным нанимателем. Труд был одной из форм служения государству: капиталистическая концепция соглашения о продаже и купле труда устарела. При определении размера заработной платы необходимо было принимать во внимание трудоемкость и опасность работы, а также степень ответственности и требуемую квалификацию. Сдельная оплата, санкционированная профсоюзным распоряжением в апреле 1918 г. [3], рассматривалась теперь не просто как допустимая мера, а как норма и никогда больше не являлась предметом обсуждения в качестве неотъемлемой части советской политики в области заработной платы.

В кодексе Законов о труде 1918 г. предусматривалась всеобщая трудовая обязанность, сбалансированная правом рабочего на получение работы, отвечавшей его квалификации, за соответствующую заработную плату; правда, это право было модифицировано в последней статье, предусматривавшей обязательное согласие на временную работу другого профиля, если не было подходящей работы. Однако в этом кодексе был обойден общий вопрос о мерах давления и принуждения. Кроме того, в более раннем декрете, принятом в сентября 1918 г., безработному воспрещалось отказываться от предлагаемой ему работы под страхом лишения пособия по безработице (в декрете идет речь "о воспрещении безработному отказываться от предлагаемой ему по специальности работы, если условия этой работы не отклоняются от норм, установленных тарифом соответствующего профсоюза". – Ред.) [4]. Правда, другого наказания не предусматривалось, а там, где естественной реакцией безработного была миграция в деревню, эта санкция была малоэффективна. По декрету от 29 октября 1918 г. биржи труда были преобразованы в местные органы Наркомтруда и стали единственным и обязательным каналом распределения рабочей силы как для рабочего, так и для нанимателя, однако без каких-либо дополнительных санкций за отказ рабочего от работы [5]. В том же месяце вышел декрет, официально санкционировавший мобилизацию представителей буржуазии обоего пола и всех возрастов (от 16 до 50 лет) на общественно полезную работу. Все представители буржуазии в возрасте от 14 до 55 лет получили "трудовые книжки"; последние должны были предъявляться для получения продовольственных карточек или разрешения на проезд и были действительны для этих целей при условии, если в них содержалась отметка о том, что их владелец выполняет общественно полезную работу [6].

560

Контуры трудовой организации достаточно четко проявились на II Всероссийском съезде профсоюзов в январе 1919 г. Гражданская война была в полном разгаре; за месяц до этого, на II Всероссийском съезде Советов народного хозяйства, был сделан крупный шаг в направлении централизованного контроля над промышленностью; а Ленин как раз говорил о "централизации" и об "отказе от чисто местнических интересов" как о единственном средстве ликвидации разрухи [7]. Именно в этих условиях профсоюзный съезд, из 600 с лишним делегатов которого 450 были большевиками, вновь столкнулся с вопросом об отношении профсоюзов к государству. И опять этот вопрос вызвал жаркие дебаты. Крошечная группа анархистов выступала за передачу всей власти в руки независимых профсоюзов; 30 меньшевистских делегатов проголосовали за резолюцию, которая подтверждала принцип независимости профсоюзов и в которой говорилось, что профсоюзы не могут и саму Советскую власть рассматривать как представительницу интересов рабочего класса; 37 социал-демократов-интернационалистов, возглавляемых Лозовским, осторожно потребовали разграничения функций профсоюзов от функций государственных органов и утверждали, что "на данном этапе революции" ни слияние с органами власти, ни подчинение им "недопустимо" [8]. Подавляющее большинство делегатов съезда проголосовало за большевистскую резолюцию, в поддержку которой с пространной речью выступил Ленин и которая признавала принцип "огосударствления" [9]. Правда, это должно было произойти не в результате акта слияния профсоюзов с органами государства, а "как совершенно неизбежный результат их совместной теснейшей и согласованной работы и подготовки профессиональными союзами широких рабочих масс к делу управления государственным аппаратом и всеми хозяйственными регулирующими органами" [10]. Резолюция оставляла место для некоторой неопределенности относительно того, поглотит ли государство со временем союзы или союзы поглотят государство.

Однако народный комиссар труда Шмидт, бывший в свое время секретарем Всероссийского Центрального Совета профсоюзов и обязанный этой организации своим назначением на пост наркома, тактично поддержал принцип профсоюзной инициативы:

"Главная и основная подготовительная работа возлагается на профсоюзы, и за Наркомтрудом остается сила принуждения государственной властью, чтобы осуществить эти положения. Более того, Комиссариат не только не должен вмешиваться в права профсоюзов, но даже сами органы НКТ должны быть построены из союзных аппаратов. Здесь, в центре, мы строго придерживаемся этого принципа".

Всероссийский Центральный Совет без колебаний заявил, что работа Наркомтруда и профсоюзов – это в основном "одна и та же работа":

561

"Ему (комиссариату) – приходится работать над тем, что выявляют профсоюзы своей повседневной работой и что они постановляют в определенных принимаемых на съездах положениях и резолюциях. Эти положения принимаются Комиссариатом труда, который, в качестве органа государственной власти, проводит их в жизнь".

Шмидт объяснил также, что сам народный комиссар труда является кандидатурой ВЦСПС и что саму организующую коллегию Наркомтруда составили из представителей ВЦСПС. Единственно, чего недоставало, – это установления такой же тесной координации между местными представителями Наркомтруда и профсоюзов [11]. Намек, выражавший мнение другой стороны этой молчаливой сделки, был высказан тем не менее Томским в его случайном замечании:

"В то время, когда профсоюзы регулируют заработную плату и условия работы, когда назначение Комиссара труда также зависит от нашего съезда, в Советской России не могут иметь место забастовки. Давайте поставим все точки над "i" [12].

Эта четкая формулировка политики по важнейшему практическому пункту имела большее значение, чем теоретическая неопределенность, все еще окутывавшая взаимоотношения профсоюзов с государством.

II Всероссийский съезд профсоюзов также попытался впервые разработать всеобъемлющую политику в области заработной платы. Меньшевистский делегат высказал пожелание о возврате к практике коллективных договоров [13]. Однако этот призыв был либо преждевременным, либо запоздалым. Кодекс законов о труде утвердил то, что фактически являлось односторонним установлением размеров заработной платы профсоюзами, принимаемым после консультаций с нанимателями и подлежащим формальному утверждению Наркомтрудом; основные декреты, определявшие уровень заработной платы в период военного коммунизма, издавались ВЦИК и Совнаркомом. В резолюции съезда говорилось об ответственности рабочих перед союзами и союзов – перед всем пролетариатом за увеличение производительности в деле осуществления хозяйственного восстановления страны. Политика в области заработной платы должна была основываться на соревновании и материальном стимулировании, то есть на принципе сдельной работы и премиальной оплаты, или же там, где сдельная оплата труда была неприемлема, – на четко установленных нормах производства. Тарифы заработной платы классифицировались по группам, причем две высшие категории резервировались для "высшего технического, коммерческого и административного персонала" и для "среднего технического и административного персонала". Все группы как административных работников, так и рабочих подразделялись на 12 категорий для каждого из трех разрядов в зависимости от степени мастерства; причем в каждом из этих разрядов ставки между всеми категориями распределялись равно-

562

мерно, а отношение высшей ставки к низшей должно было составлять 1:1,75 [14].

Хотя это было далеко от гипотетического идеала равной заработной платы для всех, все же данная мера представляла сокращение разрыва между ставками за квалифицированный и неквалифицированный труд, существовавшего до 1914 г. [15] Шмидт, выступая на съезде с докладом по данному вопросу, заявил, что "основным ядром предприятия всегда являлся средний квалифицированный рабочий" и что главное внимание должно быть направлено на то, чтобы это среднее основное ядро было возможно более справедливо оплачено; однако один из выступавших возразил, что "такое нивелирование (заработной платы) тяжело давит на квалифицированный слой пролетариата" [16]. Декретом ВЦИК от 21 февраля 1919 г. новые тарифы заработной платы были санкционированы для Москвы и ее окрестностей, причем декрет имел обратную силу начиная с 1 февраля. По этому декрету минимальная ставка для взрослого рабочего устанавливалась в размере 600 руб. в месяц, максимальная ставка для высшего административного персонала – в 3000 руб. в месяц; более высокие ставки могли устанавливаться только по специальному решению Совнаркома в каждом конкретном случае. Через три недели очередным декретом московская шкала заработной платы была распространена на всю страну, причем ставки для других районов устанавливались в процентном отношении к ставкам по Москве, принятым за 100 % [17]. В апреле 1919 г. декретом об оплате труда "ответственных политических работников" устанавливались оклады народным комиссарам, членам ВЦИК и некоторым другим служащим высшей категории в размере 2000 руб. в месяц, или две трети ставки для высшего технического и административного персонала [18]. В августе 1919 г. повышение цен привело к пересмотру заработной платы в сторону ее увеличения; низшая ставка была увеличена с 600 до 1200 руб., а высшая – с 3000 до 4800 руб. [19], причем тщательно соблюдалась тенденция к установлению большего равенства. Справедливости ради следует сказать, что на начальном этапе военного коммунизма, хотя и не принимались попытки осуществить идеал равной для всех заработной платы, принцип уравнивания служил эффективным тормозом на пути тенденций, продиктованных другими мотивами, в направлении большей дифференциации заработной платы. Этим тенденциям суждено было вскоре проявиться.

Важной составной частью работы II съезда профсоюзов явился прогресс, достигнутый в отношении сплочения профсоюзной организации. I съезд профсоюзов утвердил общий принцип о том, что профсоюзы должны создаваться "по производствам", а не на цеховых началах и что "узко-профессиональные" группировки должны быть поглощены, с тем чтобы все рабочие одного предприятия принадлежали к одному профессиональному союзу [20]. Предпринимались попытки следовать этому пра-

563

вилу; в одном источнике описывалось, как мелкие независимые союзы осенью 1918 г. были вынуждены покинуть петроградский резиновый завод "Треугольник", а рабочие – члены этих союзов – встать на учет в профсоюз рабочих химической промышленности [21]. Однако прогресс был медленным. II съезд, отметив, что осуществлению этого принципа мешали "политические и экономические предубеждения, которые отделяли рабочих от служащих и технического персонала", подчеркнул, что "за год диктатуры пролетариата" настало время претворить это правило в жизнь. Профсоюзы должны были взять на себя ответственность "за правильную работу предприятия или учреждения, за трудовую дисциплину среди рабочих и за соблюдение правил, установленных союзом по определению заработной платы и норм производительности"; они должны были попытаться сделать членство обязательным "за счет общих собраний рабочих". Решения Всероссийского съезда профсоюзов были обязательны для всех союзов и их членов, а Всероссийский Центральный Совет профсоюзов – уполномочен действовать от имени съезда и принимать обязывающие решения от его имени в промежутках между съездами [22]. В результате организационного упорядочения численность членов профсоюзов начала быстро расти; согласно имеющимся данным, число членов увеличилось с 1500 тыс. на июльской профсоюзной конференции 1917 г. до 2600 тыс. к моменту созыва I съезда в январе 1918 г., составив 3500 тыс. человек на II съезде в январе 1919 г. [23]

Когда в январе 1919 г. состоялся II профсоюзный съезд, гражданская война еще не достигла своего апогея и экономика в целом еще не была полностью поставлена на удовлетворение ее нужд. В течение следующих двух месяцев был предпринят в этом отношении примечательный ша г. VIII съезд партии собрался в марте 1919 г. в атмосфере приближающегося шторма. Основная официальная цель на съезде заключалась в принятии новой партийной Программы вместо давно устаревшей Программы 1903 г. До той поры у партии не было возможности после революции определить свое отношение к профсоюзам. Теперь она провозгласила, что "организационный аппарат обобществленной промышленности" должен опираться в первую голову на профессиональные союзы, и добавила, что они "должны прийти к фактическому сосредоточению в своих руках всего управления всем народным хозяйством как единым хозяйственным целым" (лозунг, которому позднее суждено было доставить массу хлопот). Однако ключ к основной функции профсоюзов в чрезвычайных условиях гражданской войны можно найти в другом параграфе экономического раздела Программы:

"Максимальное использование всей имеющейся в государстве рабочей силы, ее правильное распределение и перераспределение как между различными территориальными областями, так и между различными отраслями народного хозяйства дол-

564

жно составить ближайшую задачу хозяйственной политики Советской власти, которая может быть осуществлена ею только в тесном единении с профессиональными союзами. Поголовная мобилизация всего трудоспособного населения Советской властью, при участии профессиональных союзов, для выполнения известных общественных работ, должна быть применяема несравненно шире и систематичнее, чем это делалось до сих пор".

И Программа, добавив, что "социалистический способ производства может быть упрочен лишь на основе товарищеской дисциплины трудящихся", подчеркнула, что "в этой работе создания новой, социалистической дисциплины главнейшая роль выпадает на долю профессиональных союзов" [24]. После партийного съезда в марте 1919 г. был выпущен декрет Совнаркома от 10 апреля "О всеобщей мобилизации" [25], а на следующий день Ленин представил Центральному Совету профсоюзов от имени Центрального Комитета партии "Тезисы в связи с положением Восточного фронта", в которых содержался призыв ко всем партийным и профсоюзным организациям страны об оказании всемерной помощи в деле мобилизации. В качестве примера для подражания приводился город Покровск, где профессиональные союзы сами постановили мобилизовать немедленно 50 % всех своих членов, и профсоюзы призывались произвести проверочную регистрацию своих членов "для отправки всех, но безусловно необходимых на родине, для борьбы за Волгу и Уральский край" [26].

"Когда на фронтах было трудно, – воскликнул Троцкий риторически год спустя, – мы обращались в Ц.К. партии коммунистов, с одной стороны, и к президиуму В.Ц.С.П.С., с другой стороны. И из этих обоих источников на фронт отправлялись передовые пролетарии и строили там Красную Армию по образу и подобию своему" [27].

Декрет и призывы Ленина официально касались прежде всего призыва на военную службу, и в это время не было принято ни одного декрета, устанавливавшего трудовую повинность. Однако вскоре различие между военной и трудовой повинностью стало чисто умозрительным. Одновременно с мобилизационным декретом был издан декрет СТО о воспрещении служащим и рабочим каменноугольных предприятий самовольно оставлять работу и об объявлении тех из них, сверстники которых призваны на военную службу, военнослужащими [28].

Принятие новой партийной Программы на VIII съезде, декрета Совнаркома о мобилизации и обращения Центрального Комитета партии к профсоюзам ознаменовали начало решающего года, в течение которого принципы военного коммунизма в полную силу и последовательно применялись для организации труда. Суть рабочей политики военного коммунизма заключалась в отказе от рынка рабочей силы и от общепризнанных капиталистических методов найма и управления рабочими, причем, похоже, подобно другим политическим мерам этого перио-

565

да, это рассматривалось не только как простая уступка требованиям гражданской войны, но и как действенный шаг к достижению социалистического порядка. Было трудно противостоять аргументу в пользу того, что государство трудящихся, чье право мобилизовывать граждан на службу на фронте никем не оспаривалось, в равной степени имело право призвать всех, кто требовался, для работы на фабриках; и эта концепция труда как повинности, которую необходимо выполнять, а не как товара, подлежащего продаже, являлась теоретически лакмусовой бумажкой всего, что отличало возвышенные идеалы социализма от основной механики капиталистической системы заработной платы. В эту концепцию также хорошо укладывался принцип постепенной замены денежной платы натуральной, хотя и вызванный главным образом девальвацией денег и нарушением нормального процесса обмена. "При системе пролетарской диктатуры "рабочий" получает общественно-трудовой паек, а не заработную плату" [29]. Государство вместо того, чтобы покупать рабочую силу рабочего, содержит его так же, как оно содержит военнослужащих на период их пребывания в армии. Распределение продовольственных пайков среди фабрик через профсоюзы только подчеркивало это отношение, а в сентябре 1919 г. Центральный Совет профсоюзов издал приказ об обеспечении всех рабочих физического труда на фабриках и в мастерских спецовками, которые остаются собственностью предприятия, – гражданская разновидность военного обмундирования [30].

В таких условиях разработка новых стимулов взамен "экономического кнута" капиталистической системы являлась предметом постоянной заботы властей, поскольку возможность прекращения падения производства зависела от преодоления хронической болезни в виде неявки рабочих на работу и неэффективности их труда. Стимулом, наиболее совместимым с духом социализма, был естественный революционный энтузиазм, который, как считали, должен был охватывать рабочих на фабриках с не меньшей силой, чем их товарищей на фронте. В мае 1919 г., месяц спустя после декрета о мобилизации, состоялся первый коммунистический субботник, во время которого несколько сот рабочих – москвичей с Московско-Казанской железной дороги добровольно отработали дополнительно после окончания рабочего дня в субботу еще шесть часов, с тем чтобы ускорить отправку войск и боеприпасов на фронт. Эта практика получила широкое распространение и приветствовалась Лениным в специальной брошюре (в статье "Великий почин". – Ред.) как выдающийся пример того, как проявляется "...новая общественная дисциплина, социалистическая дисциплина" [31]. Однако это было партийным мероприятием ограниченного масштаба [32]; причем никогда всерьез не предполагалось, что моральных стимулов, даже подкрепленных материальными вознаграждениями, будет достаточно без какой-либо специальной организации для правильного распределения рабочей силы и поддержания

566

трудовой дисциплины. Создание такой организации становилось теперь насущной задачей.

Очень скоро пришлось отказаться от первоначальной гипотезы о том, что принудительный труд будет применяться только по отношению к представителям классов бывшей буржуазии и помещиков и что добровольной самодисциплины будет достаточно для сохранения усердия рабочих. Кодекс Законов о труде, принятый в октябре 1918 г., лишь повторил записанный в Конституции РСФСР общий принцип о всеобщей трудовой обязанности, и не было предпринято никаких шагов для его закрепления или для того, чтобы предусмотреть наказания за невыполнение этого принципа. Однако декретом о мобилизации от 10 апреля 1919 г. было фактически покончено с тем, что оставалось от системы добровольного труда. Осторожное введение рабочих книжек в Москве и Петрограде в июне 1919 г. явилось еще одной попыткой ужесточить систему контроля [33]. Правда, слишком большие надежды возлагались – несомненно, из-за того, что не было другой альтернативы, – на аппарат профсоюзов. Даже в деле мобилизации квалифицированных рабочих профсоюзы оказались неэффективными. Зимой 1919/20 гг. Ленин остро сетовал Томскому на то, что до сих пор не выполняется его указание о направлении 10 тыс. квалифицированных рабочих-металлистов на ремонт железнодорожного транспорта [34]. С конца 1919 г. мобилизация неквалифицированной рабочей силы была полностью изъята из ведения профсоюзов и передана в руки Наркомтруда и его местных органов. В ноябре в связи с топливным кризисов был издан декрет, предусматривавший трудовую повинность "для снабжения, погрузки и разгрузки всех видов топлива", равно как и так называемую "гужевую повинность", выполняемую крестьянами по требованию местных властей, то есть обязательное предоставление лошадей, телег или саней для перевозки дров, продовольствия или военных припасов к станциям или пристаням. Декрет был обязателен для всех крестьян, не призванных на военную службу, в возрасте до 50 лет для мужчин и до 40 лет – для женщин [35].

В январе 1920 г. декретом Совнаркома были утверждены общие правила о всеобщей трудовой повинности. В его преамбуле торжественно провозглашался принцип, утвержденный в Конституции РСФСР и кодексе Законов о труде, об обязанности граждан выполнять "общественно полезную работу в интересах социалистического общества" и о необходимости "обеспечивать промышленность, земледелие, транспорт и другие отрасли народного хозяйства рабочей силой на основе единого хозяйственного плана". Любой член "трудового населения" мог быть призван на разовой или периодической основе на различные виды трудовой повинности: топливная, сельскохозяйственная ("в государственных хозяйствах или в определенных случаях в крестьянских хозяйствах"), строительная, дорожная, снабжение продовольствием, снегоочистительная, гужевая, а также устране-

567

ние последствий стихийных бедствий – все эти виды повинности были перечислены в качестве примеров. При СТО был создан Главный комитет по проведению – трудовой повинности (Главкомтруд) с подчиненными ему губернскими, сельскими и городскими комитетами труда, в задачи которых входила организация трудовой повинности [36]. Эти комитеты вместе с местными органами Наркомтруда, пришедшими на смену биржам труда, стали теперь отвечать за всеобщую трудовую мобилизацию [37]. Были даже основания сожалеть об уничтожении революцией "старого полицейского аппарата, который умел регистрировать граждан не только в городах, но и в деревнях". Тем не менее была наспех построена соответствующая машина, и большое количество рабочей силы было мобилизовано для работы на лесозаготовках, на транспорте, в строительстве и в других областях, требовавших применения масс неквалифицированных рабочих [38]. "Мы обеспечивали работой, – заявил впоследствии представитель Наркомтруда, – согласно плану и в конечном счете не принимая во внимание индивидуальные особенности или квалификацию или желание рабочего заниматься той или иной работой" [39]. Согласно одному авторитетному источнику, примерно 6 млн. человек были мобилизованы на трудовую повинность на лесозаготовках в первой половине 1920 г. [40]

В это время появился новый источник рабочей силы, который, вероятно, имел вначале скорее символическое, чем количественное значение. В апреле 1919 г. были образованы исправительно-трудовые лагеря для нарушителей, приговорённых к этой форме наказания Чека, революционными трибуналами или обычными народными судами. Инициатива создания таких лагерей исходила от губернских Чека; управление лагерями находилось в руках специального отдела народного комиссариата внутренних дел (НКВД), а заключенные в таких лагерях направлялись на работу "по запросам советских учреждений". Отдельные лагеря были организованы для детей и подростков. Заключенные работали 8 часов в день, правда, разрешалась сверхурочная и ночная работа на условиях, предусмотренных в общем Кодексе Законов о труде. Им выдавалась заработная плата по ставкам, установленным профсоюзами, однако не больше трех четвертей заработка могло вычитаться на покрытие расходов по содержанию заключенных и поддержанию лагеря в порядке [41]. На начальном этапе эта система не имела того зловещего характера, который она приобрела впоследствии как вносившая основной хозяйственный вклад. В тот же период была внедрена более жесткая форма наказания в виде "концентрационных лагерей", цель которых заключалась в содержании лиц, виновных в контрреволюционной деятельности в гражданской войне [42]. Вскоре эти лагеря, похоже, стали использоваться для противников режима вообще. В обзоре, написанном по поводу приезда делегации английских лейбористов весной 1920 г., говорилось, что "Народный комиссариат внутренних дел представляет рабочие

568

отряды, составленные из лиц, заключенных в концентрационные лагеря (преимущественно члены прежних господствующих классов) для исполнения разного рода трудных и неприятных работ" [43].

Мобилизация рабочей силы достигла своей максимальной интенсивности в первые месяцы 1920 г. – в момент, когда благодаря разгрому Деникина и Колчака чрезвычайные обстоятельства, которые диктовали ее необходимость, становились достоянием прошлого. На III Всероссийском съезде Советов народного хозяйства в январе 1920 г. Троцкий посвятил большую часть своего выступления защите трудовой повинности и трудовой дисциплины [44], и по предложению Томского, мрачный обзор которого об истощенной рабочей силе в промышленности уже цитировался [45], была принята далеко идущая резолюция, требовавшая, между прочим, выплаты премиальных, на индивидуальной или коллективной основе, в натуральном исчислении, образования рабочих дисциплинарных судов [46], введения трудовых книжек для всех рабочих с целью помешать уклонению от трудовой повинности и применения армейской мобилизационной машины для рекрутирования и распределения рабочей силы [47]. В то же время прекращение фактических боевых действий на фронте предполагало перевод частей под воинской дисциплиной на выполнение других насущных задач. 15 января 1920 г. вышел декрет, по которому 3-я армия на Урале преобразовывалась в "первую революционную трудовую армию", располагавшую военной властью над местными гражданскими органами власти [48]. Прецедент был создан. Была подготовлена почва для прихода того, что стало известно как "мобилизация рабочей силы".

Это представляло собой новую проблему, которая встала перед IX съездом партии, когда он собрался в конце марта 1920 г. Трудовые армии возникали повсюду в виде отрядов Красной Армии, используемых теперь, когда бои закончились, на тяжелой работе любого вида, включая лесозаготовки и горнодобывающую промышленность. Равно как не возникало никаких сомнений в том, что это означало. Троцкий, который верил в то, что проблемы, стоящие перед промышленностью, могут быть решены только методами и энтузиазмом, говорил о необходимости милитаризации огромных масс крестьян, которые были мобилизованы на работу на началах трудовой повинности, и продолжал:

"Эта милитаризация немыслима без милитаризации профессиональных союзов как таковых, без установления такого режима, при котором каждый рабочий чувствует себя солдатом труда, который не может собою свободно располагать, если дан наряд перебросить его, он должен его выполнить, если он не выполнит – он будет дезертиром, которого карают. Кто следит за этим? Профсоюз. Он создает новый режим. Это есть милитаризация рабочего класса" [49].

569

А Радек закончил свое выступление, посвященное в основном делам Коминтерна, призывом к организованному труду расстаться с буржуазным предрассудком "свободы труда", столь дорогим сердцу меньшевиков и соглашателям всех мастей [50]. Хотя никто больше не говорил таким языком, за Троцким стоял авторитет Центрального Комитета и Политбюро, а делегаты съезда все еще находились под достаточно сильным впечатлением от военных опасностей, которые с трудом удалось преодолеть, и от почти непреодолимых экономических трудностей предстоящего периода, чтобы без каких-либо явных разногласий одобрить эту политику [51]. В пространной резолюции, которая носила отпечаток мастерского стиля Троцкого, съезд осторожно одобрил использование подразделений Красной Армии на трудовой повинности, которое "может быть оправдано лишь постольку, поскольку необходимо сохранить армию в целом для военных задач". Что касается мобилизации рабочей силы, то там не было ни тени сомнения. "Организации партии должны всеми мерами помочь профсоюзам и отделам труда взять на учет всех квалифицированных рабочих с целью их привлечения к производственной работе с такой же последовательностью и строгостью, с какой это проводилось и проводится в отношении лиц командного состава для нужд армии" [52]. Относительно массовых мобилизаций по трудовой повинности было просто необходимо устанавливать точное соответствие между числом мобилизованных, размером трудовой задачи и количеством необходимых орудий, а также иметь технически компетентный инструкторский состав, то есть идти по тому же пути, "по которому мы шли в создании Красной Армии". Рабочий, покинувший свою работу, обвинялся в "трудовом дезертирстве", за что назначался целый ряд суровых наказаний, вплоть до "заключения в концентрационный лагерь" [53].

Дебаты о трудовой мобилизации возобновились три недели спустя на III Всероссийском съезде профсоюзов, где все еще сохранялось небольшое, не выступавшее во весь голос меньшевистское меньшинство [54] и где такая оппозиция этой политике, как имевшая место в большевистских рядах, была, похоже, наиболее ощутимой. Ленин, за неделю до этого провозгласивший на Учредительном съезде союза горняков, что "надо создать посредством профессионального союза такую товарищескую дисциплину, которая была у нас в Красной Армии" [55], теперь выступил более аргументированно в поддержку этой политики. Он вновь упомянул о "передышке" после Брест-Литовска, когда в апреле 1918 г. в противовес "левой оппозиции" в своих тезисах во ВЦИК был поставлен "ряд вопросов дисциплины труда". Он признал, что "...два года тому назад о трудовых армиях не было и речи". Однако "формы борьбы против капитала меняются". Теперь, когда возникла еще одна передышка, возродились те же самые проблемы: "Надо организовать труд по-новому, создать новые формы привлечения к труду, подчинения трудовой

570

дисциплине". Правда, он признал, что "...создать новые формы общественной дисциплины, это – дело десятилетий" [56]. Ленин не конкретизировал этот вопрос, и в короткой резолюции, принятой съездом по окончании его выступления, было решено в общих выражениях "ввести немедленно во всех профессиональных организациях снизу доверху" суровую трудовую дисциплину [57]. "Мы не может жить в данное время без принуждения, – заявил без обиняков Рыков на заключительном заседании съезда. – Необходимо заставить лодыря и тунеядца под страхом кары работать на рабочих и крестьян, чтобы спасти их от голода и нищеты" [58]. Однако именно Троцкому выпало на долю теоретически обосновать позицию большевиков в противовес призыву меньшевиков к "свободе труда".

"Что значит свободный, не принудительный труд у меньшевиков? Пусть ораторы этой партии объяснят нам, что означает свободный, не принудительный труд. Мы знаем труд рабский, мы знаем труд крепостной, мы знаем принудительный, регламентированный труд цехов в средние века, мы знаем труд вольнонаемный, который буржуазия называла свободным. Мы идем к труду общественно-нормированному на основе хозяйственного плана, обязательного для всей страны, т.е. принудительного для каждого работника. Это основа социализма... А раз мы это признали, мы тем самым признаем в основе, не по форме, а в основе, право рабочего государства отправлять каждого работника или работницу на то место, где они нужны для исполнения хозяйственных задач. Тем самым мы признаем право государства, рабочего государства, карать рабочего или работницу, которые отказываются исполнять наряды государства, которые не подчиняют свою волю воле рабочего класса и его хозяйственным задачам...

Милитаризация труда в том основном смысле, какой я указал, является неизбежным основным методом организации рабочих сил... Мы же знаем, что каждый труд является общественно вынужденным трудом. Человек вынужден работать, чтобы не умереть. Работать он не хочет, но общественная организация заставляет, вынуждает, подстегивает его в этом смысле" [59].

Аргумент в пользу постоянной и неограниченной мобилизации труда со стороны государства, подобно временному аргументу в пользу уничтожения денег, представляет собой попытку подвести теоретическое обоснование под жестокую необходимость, которой нельзя было избежать. Однако это откровенное высказывание, хотя и отражало признанную политику партии и было принято без возражений (за исключением критики со стороны меньшевиков) делегатами съезда, вряд ли было рассчитано на завоевание Троцким особого расположения со стороны рядовых членов профсоюзов. В конце года Бухарин в своей книге "Экономика переходного периода" утверждал, что "всеобщая трудовая повинность в системе государственного капитализма есть закабаление рабочих масс; наоборот, в системе про-

571

летарской диктатуры она есть не что иное, как трудовая самоорганизация масс" [60].

На протяжении всего периода войны с белополяками и наступления Врангеля все труднее было поддерживать существование трудовой дисциплины при помощи энергичных усилий, направленных на объединение моральных призывов и показательного примера, материального стимулирования со страхом наказания в качестве побудительных импульсов к работе. Резолюция IX съезда партии, которая столь решительно одобрила меры по трудовой дисциплине, в равной степени выступила в поддержку "рабочего соревнования" как на, коллективной, так и индивидуальной основе, рекомендовала систему натуральных премий и дала свое особое благословение практике коммунистических субботников, спонтанно начавшихся летом предыдущего года [61]. В апреле 1920 г. партийные типографские рабочие подали пример, выпустив специальную однодневную газету "Коммунистический субботник", чтобы придать этому движению новый импульс, а утром 1 мая, которое пришлось в этом году на субботу, Ленин самолично принял участие в коммунистическом субботнике в Кремле. Впоследствии партийный Устав превратил участие в неоплачиваемых субботниках в обязанность всех членов партии [62]. В том же году определенные группы особо активных рабочих, занятых в осуществлении плана Троцкого по восстановлению транспорта, были посвящены (используя метафору армейского лексикона) в ударники или в ударные войска; и термин "ударничество", или "ударная работа", возник, чтобы охарактеризовать службу, достойную особых похвал, на трудовом фронте, причем бригады ударников направлялись на особо трудные или особо срочные задания. Поначалу эта система служила ценным стимулом, однако впоследствии ею стали злоупотреблять, используя слишком широко и на постоянной основе, что привело к ее девальвации [63].

Первые ударники работали исключительно для славы, поскольку побудительные мотивы дополнительных усилий были чисто моральными и психологическими. Это не означает полного игнорирования более материальных стимулов там, где они имелись. Нельзя определить, насколько широко были внедрены в практику тарифы заработной платы, одобренные II Всероссийским съездом профсоюзов в январе 1919 г. [64] Однако III съезд, состоявшийся в апреле 1920 г., не концентрировал свое основное внимание на важнейшем вопросе мобилизации рабочей силы. Он также широко обсуждал политику в области заработной платы и одобрил новую тарифную сетку. Народный комиссар труда Шмидт, выдвинувший новый проект, откровенно заявил, что "изменение построения тарифной шкалы имеет целью привлечение в промышленность квалифицированной рабочей силы"; и, учитывая эту конечную цель, разрыв в заработной плате резко увеличился, составив соотношение между заработком низшей и высшей категорий "рабочих" 1: 8 [65] (в тексте ошибочно дано со-

572

отношение 1 : 2. – Ред.). Таким образом, в разгар военного коммунизма и лод влиянием побудительных – мотивов, продиктованных необходимостью обеспечения более мощных стимулов для привлечения квалифицированных рабочих, начался отход от политики уравниловки, которая была провозглашена и в какой-то степени внедрялась в жизнь на начальном этапе революции. Однако новая политика сводилась на нет неминуемой полной заменой денежных выплат натуральным обеспечением, на котором делался акцент. Несмотря на то, что имелось много вариантов определения категории пайков, отвечающих статусу и роду занятий потребителей [66], вплоть до начала 1920 г. не предпринималось никаких попыток установить соответствие между пайками и отдачей работника. В январе 1920 г., когда денежная заработная плата почти потеряла свой смысл и пайки приобретали характер платы натурой, на III Всероссийском съезде Советов народного хозяйства было выдвинуто и принято предложение ввести натуральное премирование [67]; и эта рекомендация была повторена IX партийным съездом в марте 1920 г. и III Всероссийским съездом профсоюзов в следующем месяце [68]. В июне 1920 г. был издан декрет, устанавливавший введение системы премий, как денежных, так и натуральных, "чтобы поднять производительность труда". По общему признанию, жизненность системы зависела "от установления общего фонда для натурального премирования" [69]; и в октябре 1920 г. для этих целей был создан фонд в 500 тыс. пудов хлеба и соответствующего количества других продуктов питания [70]. Однако система, которая должна была управляться профсоюзами, развалилась из-за нехватки продуктов снабжения, поскольку через органы Наркомпрода "натур-премия иногда выдавалась не как премия, а как добавочный паек к обыкновенному нормативному пайку" [71]. Теперь, когда деньги почти потеряли свою ценность, существенной частью заработной платы рабочих являлась та постоянно увеличивавшаяся часть, которая выплачивалась натурой. Однако, в то время как скудость запасов служила постоянным тормозом к увеличению распределения сверх самого минимального пайка, материальные стимулы производства, которые могли бы быть предложены за счет премий и дифференцированной заработной платы, были сведены на нет. Конечным результатом военного коммунизма в сфере трудовой политики был отказ от использования на практике других побудительных моментов, кроме революционного энтузиазма и неприкрытого принуждения.

Как раз к окончанию 1920 г., когда Врангель был разгромлен и гражданская война подошла наконец к своему завершению, начали проявляться признаки невыносимых стрессов на трудовом фронте, равно как и в других областях народного хозяйства. "Милитаризация труда" лишилась своего обоснования, которое она, вероятно, имела, покуда продолжалась борьба за существование. Профсоюзы вновь стали местом и носителем

573

острых разногласий – внутри Центрального Совета между Центральным Советом и профсоюзами, а также между союзами и советскими органами. Предметом разногласий были вопросы, которые зачастую казались скорее вопросами качества, чем принципа: что входит в основные функции союзов (стимулирование производства или защита насущных и местных интересов своих членов); должны ли они мобилизовывать и организовывать рабочую силу методами принуждения или исключительно на добровольных началах, а также следует ли им принимать указания государства по вопросам политики или же сохранить некоторую степень независимости. Не существовало никакого связующего звена между вопросом "мобилизации труда" и вопросом взаимоотношений между профсоюзами и государством. Однако вполне естественно, что те, кто считал трудовую мобилизацию составной частью социалистического хозяйства, пытались также объединить профсоюзы с государственной машиной, в то время как те, кто выступал за независимый статус профсоюзов, предполагали, что сила союзов заключается в добровольном характере дисциплины, которую они осуществляли. Яркая личность Троцкого, который настаивал безоговорочно на принудительной мобилизации труда и на полнейшем подчинении профсоюзов государству, внесла свою лепту в этот спор, заострив все возможные углы; Томский проявил себя как защитник традиционной "тред-юнионистской" точки зрения.

I Всероссийский съезд профсоюзов провозгласил в 1918 г., что профсоюзы должны стать "органами государственной власти"; VIII съезд партии в следующем году провозгласил в соответствующем разделе партийной Программы, что профсоюзы должны "прийти к фактическому сосредоточению в своих руках всего управления всем народным хозяйством, как единым хозяйственным целым". В разгар гражданской войны две точки зрения могли объединиться друг с другом; но как только она закончилась, неизбежно должен был возникнуть вопрос о том, должны ли жизненно важные политические решения приниматься профсоюзами или государственными органами. Основанием для более срочного обсуждения этого вопроса послужило более или менее случайное обстоятельство. Зимой 1919/20 гг. положение на железнодорожном транспорте стало катастрофическим, угрожая развалом всей экономики из-за полнейшего хаоса на транспорте, и Ленин телеграфировал Троцкому, который в тот момент находился на Урале, прося его взять на себя решение этой проблемы [72]. В первую очередь подумали о методах принуждения. Декретом СТО от 30 января 1920 г. все железнодорожные рабочие объявлялись мобилизованными для выполнения трудовой повинности, а неделю спустя другим декретом железнодорожная администрация наделялась широкими дисциплинарными полномочиями, причем ни в одном из этих декретов не упоминалось о профсоюзах [73]. В начале марта 1920 г. Троцкий для осуществления своей политики добился создания

574

нового органа при народном комиссариате путей сообщения (Наркомпуть), названного Главным политическим управлением путей сообщения (Главполитпуть), в функции которого входило взывать к политическому самосознанию железнодорожников [74].

Одной из целей, по крайней мере одним из результатов этой меры было подорвать влияние профсоюза железнодорожников, который, начиная с волнений первых недель революции, более упорно сохранял свои традиции, чем большинство союзов, проводивших независимый курс. Специальная резолюция IX съезда партии в марте 1920 г., обратив внимание на кардинальное значение транспорта, объяснила "основные трудности в вопросе улучшения транспорта слабостью профсоюза железнодорожников" и дала свое особое благословение Главполитпути. Его двойная функция заключалась в "срочном улучшении железнодорожного транспорта" за счет организованного влияния опытных коммунистов и одновременно в усилении железнодорожной профсоюзной организации за счет внедрения в нее лучших рабочих, которых Главполитпуть направлял на железную дорогу, в оказании помощи самому профсоюзу по установлению железной дисциплины в своей организации и, таким образом, превращению железнодорожного профсоюза в незаменимый инструмент для дальнейшего улучшения железнодорожного транспорта [75]. Вскоре стали проявляться зависть и подозрительность, а затем между Главполитпутем и железнодорожным профсоюзом разразилась настоящая война. Она достигла своего апогея в августе, когда Центральный Комитет партии принял решение упразднить комитет союза железнодорожников и заменить его новым комитетом, ставшим известным в последующих дебатах как Цектран [76]. Похоже, неоконченная война с белополяками и новое наступление Врангеля на юге все еще служили оправданием для любых диктаторских чрезвычайных мер, которые могли поддерживать жизнедеятельность транспорта. Однако в конце сентября профсоюзы восстановили часть своего престижа в Центральном Комитете партии, который принял резолюцию, предостерегавшую против "какой бы то ни было мелочной опеки и мелочного вмешательства" в текущую работу профсоюзов, отметившую, что положение на транспорте "значительно улучшилось", и объявившую, что настало время преобразовать Главполитпуть (и соответствующий орган для речного транспорта – Главполитвод) в профсоюзные органы [77].

Поэтому, когда в первые дни ноября 1920 г. в Москве состоялась Всероссийская профсоюзная конференция, атмосфера на ней была напряженной. С Польшей было подписано перемирие, и гражданская война, равно как и худшие времена транспортного кризиса остались фактически позади. Большевистские делегаты, как обычно, собрались заблаговременно, чтобы определить свою линию поведения на конференции. Троцкий, воспользовавшись дискуссией о производстве, бросился в общее

575

наступление на профсоюзы, которые, по его мнению, нуждались в "перетряхивании"; Томский резко спорил [78]. Перепалка не выносилась на пленарные заседания конференции, которая довольствовалась тезисами Рудзутака о "производственных задачах профсоюзов", носившими несколько уклончивый характер [79]. Однако положение в партии теперь настолько обострилось, что Центральному Комитету пришлось сказать свое веское слово. На совещании б ноября 1920 г. (это было на Пленуме ЦК, который состоялся 9 ноября. – Ред.) Ленин и Троцкий представляют альтернативные проекты, и на следующий день Центральный Комитет после довольно трудных дебатов 10 голосами против четырех (Троцкий, Крестинский, Андреев и Рыков) принимает текст резолюции, предложенной Лениным. В этой резолюции защищаются "здоровые формы милитаризации труда", осуждается "вырождение централизма и милитаризованных форм работы в бюрократизм", в "мелочную опеку над профсоюзами". Существенным моментом в ней было то, что Цектрану было указано принять участие в общей работе Центрального Совета профсоюзов на одинаковых с другими союзными объединениями правах. В ней также содержалось решение о назначении профессионалистской комиссии для выработки новых общих указаний профсоюзам [80]. Вслед за этим произошел раскол внутри Цектрана [81], и 7 декабря 1920 г. Центральный Комитет возвращается к обсуждению в атмосфере усилившихся разногласий. На этот раз Ленин оставил Зиновьева, чтобы выступить против Троцкого. Однако ЦК настроен против обоих главных действующих лиц, и Бухарин создает так называемую "буферную группу", в которую входят Преображенский, Серебряков, Сокольников и Ларин, и проводит 8 голосами против семи компромиссную резолюцию, которая направлена на то, чтобы оставить открытыми все вопросы до партийного съезда весной следующего года. Главполитпуть и его смежная организация Главполитвод официально распускаются, а их штаты и имущество передаются профсоюзам. Цектран сохраняется, но при условии, что на предстоящем в феврале 1921 г. съезде транспортных рабочих состоятся новые выборы его руководства [82].

Начиная с этого момента становится невозможным придерживаться первоначального решения (ноябрь 1920 г.) не выносить на широкое обсуждение разногласия, существующие в партии [83]. В течение трех месяцев, отделявших декабрьский Пленум Центрального Комитета от открытия X съезда партии 8 марта 1921 г., полные сарказма дебаты о роли профсоюзов бушевали на партийных собраниях и в партийной печати [84]. Согласно Троцкому и Цектрану, профсоюз железнодорожников стремился вести себя как капиталистический профсоюз, отводя вопросу организации производства второстепенное место; некоторые хотели, чтобы Томский "был Гомперсом рабочего государства". По мнению противников Троцкого, "аппарат НКПС поглощает союзный аппарат, оставляя от союза рожки да ножки" [85]. Имели

576

хождение около полудюжины программ, или "платформ". Когда состоялся съезд, ситуация успела до некоторой степени проясниться. "Буферная группа" Бухарина, не сумев восстановить всеобщее согласие, пошла на соглашение с Троцким, и от имени восьми членов Центрального Комитета (Троцкого, Бухарина, Андреева, Дзержинского, Крестинского, Преображенского, Раковского и Серебрякова) съезду был представлен совместный проект [86]. На другом крыле зимой 1920/21 гг. образовалась левая группа, получившая название "рабочей оппозиции". Ее неясная, но далеко идущая программа включала установление контроля профсоюзов над промышленным производством, и ее предложения, представленные X съезду партии, были выдержаны в том же духе. Лидерами этой группы были Шляпников и Коллонтай [87]. Появление этого нового элемента в значительной степени способствовало выступлению группы Ленина – Зиновьева в качестве центральной, выступающей в роли арбитра силы; ее точка зрения была представлена съезду в виде проекта резолюции, известной как "резолюция десяти" (Ленин, Зиновьев, Томский, Рудзутак, Калинин, Каменев, Лозовский, Петровский, Артем и Сталин) [88]. Более мелкие группировки распались до съезда или сразу же после его начала, оставив поле сражения трем основным соперничающим группам.

Открытая дискуссия на X съезде партии носила формальный характер. Она была ограничена одним заседанием, причем значительная часть его времени была занята мелкими и взаимными обвинениями, а поскольку собравшиеся на съезд делегаты были обработаны заблаговременно, результат обсуждения был известен наперед. Личного влияния Ленина и авторитета партийного аппарата было достаточно, чтобы перевесить чашу весов. Однако сочувствующих альтернативным программам было больше, чем показало голосование на съезде. В трех основных платформах были ясно показаны принципиальные вопросы, поставленные на карту. "Рабочая оппозиция", подобно прежним защитникам "рабочего контроля", придерживалась в основном синдикалистского взгляда на "рабочее государство", взывая к синдикалистскому уклону в партийной теории: Шляпников процитировал предсказание Энгельса об обществе, "которое вновь организует промышленность на основании свободной равноправной ассоциации всех производителей" [89]. Поскольку профсоюзы являлись организацией, представлявшей непосредственно и исключительно рабочих, было немыслимо, чтобы они подчинялись какой-либо политической власти. В центре руководство народным хозяйством должно быть передано в руки Всероссийского съезда производителей, на более низком уровне – профсоюзов. Политические функции косвенно оставались в руках Советов, которые как органы отправления политической власти были обречены на отмирание. В качестве насущных практических вопросов "рабочая оппозиция" выступала за выравнивание тарифов, свободное распределение продовольствия и дру-

577

гих товаров первой необходимости среди всех рабочих и за постепенную замену денежной заработной платы натурализованной. Она представляла рабочих в ограниченном смысле слова и выступала, по крайней мере в теории, против каких-либо уступок крестьянству. "Рабочая оппозиция", хотя и отвергала все, что отдавало милитаризацией труда, поддерживала самые крайние проявления политики военного коммунизма, занимая таким образом позицию на левом крыле партии. Она не могла предложить никакого решения кризиса, перед которым оказался X съезд, и получила лишь 18 голосов.

Программа Троцкого – Бухарина, которая представляла первоначальную точку зрения Троцкого со слегка округленными острыми углами, характеризовалась ими как "производственная" в противовес "профсоюзной" платформе. Она призывала к превращению профсоюзов в производственные союзы не только номинально, но и по сути и методам работы. Партийная Программа 1919 г. предусматривала сосредоточение в руках профсоюзов "всего управления всем народным хозяйством как единым хозяйственным целым". Однако это подразумевало "планомерное преобразование союзов в аппараты рабочего государства". Как естественное следствие этого процесса должна быть достигнута более тесная интеграция между ВСНХ и Центральным Советом профсоюзов, а народный комиссариат труда подлежал полнейшему упразднению. На практике процесс "огосударствления" профсоюзов зашел чрезвычайно далеко, и поэтому, казалось, не было причин, препятствовавших доведению его до логического завершения. Программа Троцкого-Бухарина отличалась высокой степенью логичности и последовательности. Однако подчеркнутое предположение о том, что у промышленного рабочего не может быть интересов, отличных от интересов всего Советского государства, а следовательно, и требующих защиты независимых профсоюзов, хотя и казалось оправданным расхожим применением термина "диктатура пролетариата", в действительности имело под собой мало оснований – хотя бы потому, что существовавшее государство покоилось на прочном компромиссе между промышленным рабочим и крестьянином. Отсюда программа Троцкого-Бухарина была подвержена тем же обвинениям, что и программа "рабочей оппозиции", правда, под другим углом: за игнорирование крестьянского компонента в Советской власти. Более осязаемым препятствием к ее популярности была ее известная связь с политикой принудительной мобилизации труда, логически вытекавшая из ее вступительной части. Несмотря на ее блестящих и влиятельных "крестных отцов", программа Троцкого-Бухарина получила на съезде только 50 голосов.

Таким образом, почва была расчищена для "резолюции десяти", которая была принята 336 голосами, в то время как за резолюции двух ее соперников было подано соответственно 50 и 18 голосов. Основная критика в ее адрес заключалась в том, что

578

она осталась незавершенной и оставила многие вещи в их прежнем состоянии. Она решительно отвергла предложение "рабочей оппозиции" о высшем Всероссийском съезде производителей, на котором, как откровенно признал Зиновьев, "в нынешний тяжелый момент большинство будет беспартийных, добрая часть меньшевиков и черносотенцев" (в тексте ошибочно сказано "эсеров" вместо "черносотенцев". – Ред.) [90]. В ней также провозглашается, в противовес Троцкому, что, хотя профсоюзы уже осуществляют некоторые государственные функции, "быстрое огосударствление профсоюзов было бы крупной политической ошибкой". Задача состояла в том, чтобы "все больше и больше завоевывать на деле для Советского государства эти массовые беспартийные организации". Отличительной чертой профсоюзов "является не метод принуждения, а метод убеждения, что нисколько не исключает... пролетарского принуждения"; инкорпорирование их в государственные органы означало бы лишение их этого ценного качества [91]. "Платформа десяти" покоилась скорее на практической целесообразности, чем на теоретических посылках. Однако в этом-то и заключался источник ее силы. Что касается частных вопросов, то "десятка", хотя и признавала, что уравнивание заработной платы является конечной •целью, выступила против его провозглашения в качестве немедленной политической цели, на чем настаивала "рабочая оппозиция"; профсоюзы "используют денежную и натуральную оплату труда как средство дисциплинирования и повышения производительности труда (премиальная система и т.п.)". Профсоюзы должны также через институт "товарищеских дисциплинарных судов" бороться со всеми видами труд-дезертирства и нарушений трудовой дисциплины. Предложения "десятки", принятые X партийным съездом как средство преодоления разногласий по вопросу о профсоюзах, носили скорее отпечаток разумности, чем новизны или сенсационности. Однако они ничего не дали для решения основного вопроса: какие реальные функции возложить на профсоюзы, не превращая их в органы государства.

Троцкий предсказывал на съезде, что эта победоносная резолюция не доживет до XI съезда [92]. Это предсказание действительно сбылось. Очередной кризис разразился буквально через два месяца; и линия партии в отношении профсоюзов еще раз существенно была изменена, на этот раз резолюцией Центрального Комитета в январе 1922 г. [93] И если дальнейшие изменения произошли без повторения острых моментов, которые отличали дискуссию зимы 1920/21 гг., то причиной тому два следующих фактора. Во-первых, ужесточение партийной дисциплины на X съезде сделало невозможным возобновление споров столь открытого и острого характера, которые предшествовали съезду. Во-вторых, все дебаты по вопросу о профсоюзах зимой 1920/21 гг. велись в период военного коммунизма и исходили из предпосылок этой системы. Отказ от военного коммунизма и введение НЭПа отразились на трудовой политике таким образом, что ока-

579

запись устаревшими как троцкистская платформа, так и платформа "рабочей оппозиции", в то время как эти изменения очень хорошо укладывались в русло более гибкой Программы, принятой съездом, и могли быть весьма правдоподобно представлены как ее продолжение. Троцкистская политика мобилизации труда государством отражала исключительно напряженное положение в период военного коммунизма и подлежала смягчению, когда чрезвычайные обстоятельства были преодолены. Тем не менее она оказалась более живучей, чем другие атрибуты военного коммунизма; трудовая политика, принятая впоследствии в период пятилетних планов, унаследовала гораздо больше из концепций, выдвигаемых Троцким в это время, чем из резолюции, одобренной X съездом партии.

[1] "Собрание узаконений, 1917-1918", № 48, с. 568.

[2] Там же, № 87-88, ст. 905.

[3] См. гл. 16.

[4] "Собрание узаконений, 1917-1918", № 64, ст. 704.

[5] Там же, № 80, ст. 838.

[6] Там же, № 73, ст. 73, 792. Трудовая книжка имела для Ленина символическое значение, и он не далее как в сентябре 1917 г. писал: "Рабочая книжка есть у каждого рабочего. Его не унижает этот документ, хотя он теперь, несомненно, является документом капиталистического наемного рабочего, свидетельством на принадлежность трудящегося человека тому или иному тунеядцу. Советы введут рабочие книжки для богатых, а затем с постепенностью и для всего населения... Она превратится в свидетельство того, что в новом обществе нет больше "рабочих", но зато и нет никого, кто бы не был работником" (В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 34, с. 311). Трудовые книжки для рабочих (в то время только для Москвы и Петрограда) были впервые введены декретом в июне 1919' г.; военнослужащие Красной Армии и флота также обязаны были иметь трудовые книжки ("Собрание узаконений, 1919", № 28, ст. 315).

[7] См. выше, с. 148.

[8] Три проекта резолюции есть в: "Второй Всероссийский съезд профессиональных союзов", 1921, т. I (пленумы), с. 72-78, 92-94, 94-96, а данные голосования – там же, с. 97.

[9] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 37, с. 449; это слово, "огосударствление", стало расхожим в спорах о профсоюзах; оно применялось и как эквивалент национализации промышленности, хотя здесь более часто использовалось слово "национализация".

[10] "Второй Всероссийский съезд профессиональных союзов", 1921, т. I (пленумы), с. 96—97; Рязанов, поддерживая большевистскую резолюцию, заявил, что "нашим идеалом является не дальнейшее огосударствление, а де-огосударствление всей нашей общественной жизни" (там же, с. 69) — поистине уникальный пример того, как концепция умирающего государства была использована для того, чтобы прикрыть прямое сращивание с государственной властью.

[11] "Второй Всероссийский съезд профессиональных союзов", 1921, т. I (пленумы), с. 98-99.

[12] Второй Всероссийский съезд профессиональных союзов, 1919, с. 96; Зиновьев, который на I съезде профессиональных союзов выступил с предложением учредить государственные субсидии для забастовочного фонда (см. выше, с. 91), на III съезде в январе 1920 г. заявил, что, коль скоро профсоюзы больше не нуждаются в забастовочном фонде, эти средства могут быть использованы для того, чтобы создать международный фонд для революционных профсоюзов в других странах ("Третий Всероссийский съезд профессиональных союзов", 1920, с. 14). Даже в разгар гражданской войны неофициальные забастовки время от времени продолжали иметь место: в 1919 г. шляпников в ВЦСПС выдвинул резолюцию, призывающую профсоюзы стараться не давать рабочим повода для недовольства и таким образом "бороться всеми имеющимися в нашем распоряжении средствами против дезорганизующих тенденций к забастовкам, объясняя им гибельный характер этих методов" (цитируется по неопубликованным архивам X съезда РКП(б), 1933, с. 869-870).

[13] "Второй Всероссийский съезд профессиональных союзов", 1921, т. I (пленумы), с. 156-157.

[14] Там же, с. 153-154.

[15] Это показано в: A. Bergson. The Structure of Soviet Wages. Harvard, 1944, p. 182.

[16] "Второй Всероссийский съезд профессиональных союзов", т. I (пленумы), с. 152,157.

[17] "Собрание узаконений, 1919", № 5, ст. 52; № 15, ст. 171; ставки для Петрограда составляли 120% ставок для Москвы, а для железнодорожников Мурманской линии к северу от Петразаводска поднялись до 125% (вероятно, из-за особенно тяжелых условий). Во всех других городах (за исключением Ярославля, где ставки составляли 100%) они были ниже, чем в Москве, а в сельских районах — ниже, чем в городах; самые низкие ставки были на Северном Кавказе (45%). Правда, можно сомневаться в том, как точно эти тщательно разработанные правила осуществлялись на деле.

[18] Там же, № 18, ст. 206; в октябре 1919 г. жалованье "ответственных политработников" вновь увеличилось, чтобы компенсировать повышение цен, причем высшая категория работников получала 4200 руб. в месяц (там же, № 50, ст. 489); в июне 1920 г. было еще одно повышение, доведя эту категорию до 7600 руб. ("Собрание узаконений, 1920", № 53, ст. 231). После того, как при "военном коммунизме" жалованье в денежном выражении потеряло свой смысл, и после введения НЭПа данные об окладах служащих, как правило, больше не публиковались.

[19] Там же, № 41, ст. 396.

[20] "Первый Всероссийский съезд профессиональных союзов", 1918, с. 375.

[21] "Профессиональные союзы СССР". Под. ред. Ю.К. Милонова, 1927, с. 164.

[22] "Второй Всероссийский съезд профессиональных союзов", 1919, т. I (пленумы), с. 191-193.

[23] Эти цифры привел на X съезде партии Зиновьев ("Десятый съезд Российской коммунистической партии", 1921, с. 188). Он признал, что этими цифрами не надо обманываться, но заявил, что для сравнения они годятся; вероятно, это так и было. Другие источники приводят лишь не намного отличающиеся данные.

[24] "ВКП(б) в резолюциях...", 1941, т. I, с. 290-291; о дисциплинарной роли профсоюзов в окончательном тексте резолюции сказано в гораздо более сильных выражениях, чем в ленинском первоначальном проекте, очевидно написанном в феврале 1919 г., в котором тем не менее содержалось требование максимального использования "всей имеющейся в государстве рабочей силы" (В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 38, с. 435); в этот период положение на фронтах гражданской войны в значительной степени осложнилось.

[25] "Известия", И апреля 1919 г.

[26] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 38, с. 271-274, 275-296.

[27] "Третий Всероссийский съезд профессиональных союзов", 1920, т. I (пленумы), с. 87.

[28] "Собрание узаконений, 1919", № 14, ст. 163; этим декретом был открыт путь для более позднего широкого привлечения "трудовых армий" на шахтах.

[29] Н. Бухарин. Экономика переходного периода, 1920, с. 105.

[30] "Производство, учет и распределение продуктов народного хозяйства: сборник декретов", б.д., 1921, с. 446—448.

[31] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 39, с. 5-6.

[32] Согласно Бухарину и Преображенскому ("Азбука коммунизма", гл. XII, § 100), число работавших на коммунистических субботниках возросло с 5 тыс. в августе до 10 тыс. человек в сентябре 1919 г.; приводятся примеры того, что квалифицированные рабочие достигали 213 % обычной выработки, а неквалифицированные — 300 %.

[33] См. выше, с. 162.

[34] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 51, с. 120.

[35] "Собрание узаконений, 1919", № 57, ст. 543.

[36] Там же, 1920, № 8, ст. 49; был принят дополнительный декрет, побуждающий сельские Советы принять участие в мобилизации сельских тружеников в трудовые армии (там же, № И, ст. 68). Весной 1920 г. один из участников общественных работ в Коломенском рассказывал членам делегации английских лейбористов, "что очень часто бывают побеги с общественных работ и что солдаты ловят дезертиров и возвращают их в деревню" (British Delegation to Russia, 1920: Report, 1920, p. 18).

[37] Летом 1920 г. Московский комитет выпускал еженедельный официальный бюллетень "Известия Московского комитета по трудовой повинности", анализ которого в сочетании с современной прессой мог бы пролить значительный свет на то, как функционировала система трудовой повинности. Декрет от 4 мая 1920 г. ("Собрание узаконений, 1920", №35, ст. 168) возложил на Главком-труд и его местные органы всю ответственность за борьбу с дезертирством с трудового фронта.

[38] Вся эта информация была приведена в обстоятельном и откровенном докладе на III Всероссийском съезде профсоюзов в апреле 1920 г. ("Третий Всероссийский съезд профессиональных союзов", 1920, т. I (пленумы), с. 50-51).

[39] "Стенографический отчет Пятого Всероссийского съезда профессиональных союзов" (1922), с. 83.

[40] Л. Крицман. Цит. соч., с. 106.

[41] "Собрание узаконений, 1919", № 12, ст. 124; № 20, ст. 235.

[42] Там же, № 12, ст. 130.

[43] Ю. Ларин и Л. Крицман. Цит. соч., с. 126-127; именно отождествление исправительных работ с наиболее тяжелыми видами труда, в которых нуждалось общество, придало этому учреждению особенно жестокий характер.

[44] Протоколы заседаний съезда не были опубликованы, однако речь Троцкого была издана в виде брошюры и позднее перепечатана в его собрании сочинений (Л. Троцкий. Сочинения, т. XV, с. 52-78).

[45] См. выше, с. 158-159.

[46] Первый "рабочий дисциплинарный товарищеский суд" на фабрике был создан в середине 1919 г. ("Собрание узаконений, 1919", № 56, ст. 537); вскоре они стали повсеместным средством налаживания производственной дисциплины. Существует очень мало подробных данных о том, как функционировали товарищеские суды, но некоторые цифры о судебных разбирательствах дел фабричных – служащих и рабочих показывают характер обвинений, выдвигаемых против них, и налагаемых на них взысканий. Почти половина из 945 зафиксированных случаев нарушений представляли собой несвоевременный приход на работу и уход с работы; затем в порядке частности идут обвинения в "неправильном поведении в отношении к клиентам", "неприсутствие на сверхурочной работе по субботам", "неподчинение профсоюзной дисциплине", "отказ выполнить указание", "самовольный уход с работы" и "пропаганда за сокращение рабочего дня". Оправдательные приговоры выносились в более чем четверти случаев, увольнение — почти в половине случаев (Д. Ангошкин. Профдвижение служащих, 1927, с. 152). Годы спустя после того, как военный коммунизм стал мучительным воспоминанием, Томский со стыдом вспоминал, что некоторые профсоюзы в то время дошли до того, что "открыли тюрьмы" для своих провинившихся членов ("Восьмой съезд профессиональных союзов СССР", 1929, с. 42—44).

[47] "Резолюции Третьего Всероссийского съезда Советов народного хозяйства", 1920, с. 25-30.

[48] "Собрание узаконений, 1920", № 3, ст. 15; Троцкий в последующем докладе во ВЦИК утверждал, что первая армия была сформирована из третьей армии "По ее собственной инициативе" (Л. Троцкий. Сочинения, т. XV, с. 5; там же, с. 263—342, собраны многие документы, относящиеся к первой трудовой армии). На IX съезде партии Троцкий хвалился, что "везде, где создавались трудармии... вокруг них кристаллизовался областной хозяйственный центр", и заявил, что "это в высшей степени хорошая работа, но это работа нелегальная" ("Девятый съезд РКП(б)", 1934, с. 114). Сразу же после этого было решено "возложить на Революционный совет первой трудармии общее руководство работой по восстановлению и укреплению хозяйственной и военной жизни на Урале" ("Собрание узаконений, 1920", № 30, ст. 151). В августе 1920 г. такими же функциями был наделен Революционный совет трудовой армии юго-восточной России (там же, № 74, ст. 344), и не далее как в ноябре 1920 г. Совет трудовой армии Украины был признан в качестве "местного органа Совета труда и обороны" (там же, № 86, ст. 428). Статьи и выступления Троцкого в первые месяцы 1920 г. (Л. Троцкий. Сочинения, т. XV, с. 3-206) представляют собой богатый источник данных о трудовых армиях: одна армия предоставила рабочую силу для строительства железной дороги для транспортировки нефти в Туркестане, другая обеспечивала работу Донецкого угольного бассейна (там же, с. 6).

[49] "Девятый съезд РКП(б)", 1934, с. 101.

[50] "Известия", 2 апреля 1920 г., которые поместили сильно сокращенное изложение доклада. Текст доклада не был помещен в официальном протоколе съезда на том основании, что он будет опубликован отдельной брошюрой ("Девятый съезд РКП(б)", 1934, с. 277); согласно примечанию во втором издании протокола (там же, с. 575), брошюра так и не была напечатана.

[51] Шляпников до начала работы съезда распространил тезисы, в которых Советы характеризовались как "выражение политической власти", а профсоюзы – как "единственный ответственный организатор народного хозяйства": эти тезисы предназначались в качестве контрмеры против троцкистской милитаризации труда, и, хотя они формально не обсуждались, на них во время работы съезда ссылались Крестинский и Бухарин ("Девятый съезд РКП(б)", 1934, с. 88, 225; там же, с. 564, прим. 32, в котором даются цитаты из этих тезисов). Сам Шляпников не был на съезде, поскольку был направлен (возможно, чтобы он не мешал) за границу с профсоюзной делегацией (там же, с. 62).

[52] Понятие "командный состав" охватывает и сержантов. Эта цифра отражает имевшую в то время хождение идею о возможности создания "офицерского корпуса" квалифицированных рабочих (которых противники этой идеи называли 'рабочей аристократией"), для того чтобы организовывать и направлять массы рабочих. Полностью эта идея была изложена в статье Гольцмана в "Правде" за 26 марта 1920 г., которая цитировалась на IX съезде партии ("Девятый съезд РКП(б)", 1934, с. 171). В поддержку этой статьи выступил Троцкий, а Рязанов – решительно против (там же, с. 210-212, 247-249). Ленин сделал отдаленную, но сочувственную ссылку на точку зрения Гольцмана (В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 40, с. 273). Зиновьев подверг критике эту идею в "тезисах", представленных участникам съезда: "Задача коммунистов – работников профсоюзного движения ни в коем случае не может заключаться в том, чтобы выделить и замкнуть в особую группу квалифицированных рабочих, составляющих меньшинство в рабочем классе" ( Г. Зиновьев. Сочинения, т. VI, с. 344).

[53] "ВКП(б) в резолюциях...", 1941, т. I, с. 330, 335-336; сразу же после съезда в официальном декрете в тех же выражениях был сделан упор на резолюцию о дезертирстве с трудового фронта ("Собрание узаконений, 1920", № 35, ст. 168).

[54] 70 из 1000 делегатов были меньшевиками. Представитель меньшевиков заявил, что они все еще представляют большинство в профсоюзах печатников, химиков, металлистов и текстильщиков ("Третий Всероссийский съезд профессиональных союзов", 1920, т. I (пленумы), с. 43, 110); за исключением союза печатников, это заявление вряд ли отвечало действительности. Позиция меньшевиков относительно милитаризации труда была изложена в меморандуме о профсоюзах, врученном находившейся с визитом делегации английских лейбористов (British Labour Delegation to Russia, 1920: Report, 1920, p. 80-82).

[55] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 40, с. 297.

[56] Там же, с. 299-307.

[57] "Третий Всероссийский съезд профессиональных союзов", 1920, т. I (пленумы), с. 28.

[58] Там же, с. 87.

[59] Там же, с. 88-90. Этот аргумент был частично использован Троцким еще раньше, на IX съезде партии ("Девятый съезд РКП(б)", 1934, с. 104-105); большой кусок в работе Л. Троцкого 'Терроризм и коммунизм", 1920, с. 124—150 (перепечатанный в: Сочинения, т. XII, с. 127-153), является объединением двух вариантов его речей.

[60] Н. Бухарин. Экономика переходного периода, 1920, с. 107; Бухарин, наиболее последовательно из большевистских лидеров отстаивавший принципы военного коммунизма, на этот раз объединился с Троцким по вопросу о профсоюзах (см. выше, с. 182).

[61] "ВКП(б) в резолюциях...", 1941, т. I, с. 330-331, 336.

[62] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 40, с. 299-307.

[63] Ю.С. Розенфельд. Цит. соч., с. 138; один из выступавших на ГУ Всероссийском съезде профсоюзов в мае 1921 г. заметил, что "концепция 'Ударного" труда настолько расширилась, что сейчас больше "ударных", чем не "ударных" предприятий" ("Четвертый Всероссийский съезд профессиональных союзов", 1921, т. II (секции), с. 48).

[64] См. выше, с. 164-165.

[65] "Третий Всероссийский съезд профессиональных союзов", 1920, т. I (пленумы), с. 112, приводит дополнительные свидетельства тенденции к большей дифференциации в заработной плате в это время.

[66] См. выше, с. 85.

[67] См. выше, с. 171.

[68] "ВКП(б) в резолюциях...", 1934, т. I, с. 331; 'Третий Всероссийский съезд профессиональных союзов", 1921, т. I (пленумы), с. 11—14.

[69] "Собрание узаконений, 1920", № 55, ст. 239.

[70] Там же, № 92, ст. 497; Ленин назвал этот декрет "одним из крупнейших декретов и постановлений Совнаркома и Совета Обороны" (В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 42, с. 150).

[71] "Четвертый Всероссийский съезд профессиональных союзов", 1921, т. I (пленумы), с. 29,114-115.

[72] Л. Троцкий. Моя жизнь, т. II. Берлин, 1930, с. 198; см. также гл. 20.

[73] "Собрание узаконений, 1920", № 8, ст. 52; № 10, ст. 64.

[74] "Известия Центрального Комитета Российской коммунистической партии (большевиков)", № 13, 2 марта 1920 г.

[75] "ВКП(б) в резолюциях...", 1941, т. I, с. 335.

[76] На X съезде партии Троцкий дважды, не встретив возражений, заявлял, что решение о создании Цектрана (которое, по-видимому, исходило от него) было принято Центральным Комитетом партии 28 августа 1920 г. при поддержке Ленина, Зиновьева и Сталина, несмотря на протест Томского ("Десятый съезд Российской коммунистической партии", 1921, с. 195, 214).

[77] "Известия Центрального Комитета Российской коммунистической партии (большевиков)", № 26, 20 декабря 1920 г.

[78] "Десятый съезд Российской коммунистической партии", 1921, с. 202; В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 42, с. 234-236; Сочинения, 2-е изд., т. XXVI, с. 631, прим. 49.

[79] Об этих тезисах с похвалой отзывался Ленин, который их дословно процитировал (В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 42, с. 221-226).

[80] Резолюция перепечатана в: "Протоколы X съезда РКП(б)", 1933, с. 798-799. Проект резолюции Троцкого был опубликован в: "Партия и союзы". Под ред. Г. Зиновьева, 1921, с. 354-360. Некоторые подробности двухдневной дискуссии, включая голосования в первый день, когда предложенный Лениным проект прошел 8 голосами против четырех (резолюция Ленина прошла 10 голосами против четырех. — Ред.), а проект Троцкого — отклонен 8 голосами против семи, приводятся Лениным (В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 42, с. 235—236), который признает, что "при этом в споре некоторые, явно преувеличенные и потому ошибочные, "выпады" допускает Ленин" (там же, с. 476, прим. 95; с. 477, прим. 99); Троцкий отказался работать в комиссии, за что подвергся резкой критике со стороны Ленина (там же, с. 236).

[81] "Известия Центрального Комитета Российской коммунистической партии (большевиков)", № 26, 20 декабря 1920 г., с. 3.

[82] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 42, с. 236-237.

[83] Об отмене запрета Зиновьева по приказу Ленина говорил Троцкий ("Десятый съезд Российской коммунистической партии", 1921, с. 216).

[84] Чтобы показать беспрецедентный размах дискуссии, можно привести несколько основных вех на ее пути: 24 декабря 1920 г. Троцкий выступил на огромном митинге профсоюзных деятелей и делегатов VIII Всероссийского съезда профсоюзов (его речь на следующий же день была опубликована в виде брошюры "Роль и задачи профсоюзов"); на этом митинге также выступали Томский и другие (В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 42, с. 476, прим. 95). 30 декабря 1920 г. на митинге такого же масштаба выступали Ленин, Зиновьев, Троцкий, Бухарин, Шляпников и другие: эти выступления были изданы в виде брошюры "О роли профессиональных союзов в производстве", 1921. Неделю спустя Зиновьев выступил на собрании в Петрограде ( Г. Зиновьев. Сочинения, т. VI, 1929, с. 403-431). В течение января 1921 г. в "Правде" почти ежедневно печатались статьи сторонников той или другой платформы. Вклад Сталина в полемику с Троцким был напечатан 19 января (И. Сталин. Соч., т. V, с. 4—14), статья Ленина "Кризис партии" (В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 42, с. 234-244) – 21 января. Ленин подвел итог этой дискуссии в конце января в брошюре "Еще раз о профсоюзах, о текущем моменте и об ошибках тт. Троцкого и Бухарина" (там же, с. 264—304). До начала съезда по указанию Центрального Комитета основные документы были изданы отдельным томом под редакцией Зиновьева ("Партия и союзы", 1921). О том, что закулисная роль Сталина не ограничилась единственной опубликованной статьей, свидетельствует язвительное замечание на съезде одного из делегатов, который утверждал, что, покуда Зиновьев проявлял активность в Петрограде, "этот военный стратег и архидемократ, товарищ Сталин" был занят в Москве подготовкой.

[85] Партия и союзы. Под ред. Г. Зиновьева, 1921, с. 116-117,126, 250.

[86] "Десятый съезд Российской коммунистической партии", 1921, с. 352— 359.

[87] Там же, с. 360—364; о "рабочей оппозиции" см. т. 1, гл. 8.

[88] "Десятый съезд Российской коммунистической партии", 1921, с. 344-351; Лозовский вновь вступил в партию в 1919 г.

[89] Там же, с. 196; Ленин возразил, что Энгельс говорил только о "коммунистическом обществе" (В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 43, с. 55).

[90] "Десятый съезд Российской коммунистической партии", 1921, с. 190.

[91] В своей речи на съезде по вопросу о профсоюзах Ленин особенно настаивал на том, что "прежде всего мы должны убедить, а потом принуждать" (В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 43, с. 54).

[92] "Десятый съезд Российской коммунистической партии", 1921, с. 214.

[93] См. гл. 19.

г) Торговля и распределение

Нарушение процесса торговли между городом и деревней уже весной 1918 г. заставило Советское правительство приступить к новому эксперименту: организации прямого обмена товарами и компромиссу с кооперативами. Начиная с лета 1918 г. и в последующий период гражданская война чрезвычайно обострила эту проблему, а в некотором смысле и упростила ее, вынудив правительство сконцентрировать свои усилия на наиболее насущных и элементарных нуждах. Период военного коммунизма характеризуется несколькими четко выраженными отличительными чертами в области торговли и распределения: неограниченное использование методов изъятия вместо обмена с целью получения продовольствия, в котором остро нуждалось государство; дальнейшее развитие натурального обмена; широкое использование твердых цен и распределение продуктов в виде пайков; приспособление кооперативов к советской системе в качестве основного инструмента сбора и распределения продуктов питания и рост "черного рынка", существовавшего бок о бок с официальными каналами торговли в конечном счете превзошедшего их как по своим масштабам, так и по значимости.

Изъятие товаров первой необходимости – это в то время означало продовольствие, обмундирование и вооружения для Красной Армии и продукты питания для городского населения – диктовалось насущными нуждами гражданской войны и могло быть оправдано военной необходимостью. Оно также могло рассматриваться в качестве предтечи будущего коммунистического общества, призванного упразднить методы обмена, при которых содержимое кошелька являлось определяющим фактором, и на смену ему внедрить принцип: "От каждого по способностям, каждому по потребностям". В теории принцип распределения по потребностям, вероятно, вступает в противоречие с принципом распределения посредством обмена получа-

580

емыми товарами; оба принципа были признаны существующими бок о бок в первом декрете о торговой монополии, принятом 2 апреля 1918 г. [1] Однако этот конфликт едва ли касался крестьянина, поскольку ни один из этих принципов не мог быть внедрен в практику из-за отсутствия продовольствия. В отчаянных попытках правительства получить от крестьян максимально возможное количество сельскохозяйственных продуктов, мало что давая ему взамен, метод изъятия продовольствия при помощи продотрядов, внедренный летом 1918 г. и получивший свое дальнейшее развитие в декретах августа 1918 г. [2], продолжал доминировать в течение 1919 и 1920 гг. Так что в этот период главным инструментом получения продовольствия у крестьянства были не торговля и обмен, а насильственное их изъятие в процессе проведения продразверстки. Этот метод очень скоро был охарактеризован общественным мнением как отличительная черта политики военного коммунизма и стал основной причиной недовольства среди крестьян, вызванного этой политикой.

Отношения государства с промышленностью при военном коммунизме также были далеки от процессов торговли. Начиная с середины 1918 г. ВСНХ быстрыми темпами устанавливал свой контроль над всякой важной отраслью российской индустрии, направляя все возможные производственные мощности на удовлетворение нужд гражданской войны. Как часто бывает во время войны, производство для ее нужд быстро вытеснило то, что оставалось от производства для рынка. При штабе ВСНХ был создан "Отдел военных заготовок", которому подчинялись соответствующие отделы в местных совнархозах [3], а венчала эту структуру межведомственная "Чрезвычайная комиссия по производству предметов военного снабжения", во главе которой по возвращении в Россию в сентябре 1918 г. стал Красин и которая два месяца спустя изменила свое название на "Чрезвычайную комиссию по снабжению Красной Армии" [4]. Эта организация, усиленная летом 1919 г. Рыковым в качестве "чрезвычайного представителя" Совета рабочей и крестьянской обороны с целью придать ей наивысший политический авторитет [5], взяла на себя снабжение Красной Армии всем необходимым, за исключением сельскохозяйственных продуктов, и превратилась тем самым в основного потребителя и контролера промышленного производства. Снабжение Красной Армии стало, выражаясь словами Красина, "во главу угла нашей хозяйственной политики" [6]. На протяжении 1919 и 1920 гг. огромная масса из числа действующих промышленных предприятий России была занята выполнением заказов для Красной Армии.

Та же часть индустрии, которая предназначалась для производства товаров потребления для гражданского населения, в не меньшей степени была связана с обеспечением военных нужд. Основная масса ее ограниченного производства предназначалась для того, чтобы за счет организованного обмена побу-

581

дить крестьянина обеспечить поставки продовольствия, без которого Красная Армия не могла продолжать боевые действия, а городское население умерло бы с голода. Поэтому ВСНХ не в меньшей степени был заинтересован в установлении своего контроля над отраслями промышленности по производству потребительских товаров, чем над предприятиями, занятыми непосредственно обеспечением Красной Армии. О конечном назначении этих товаров можно судить по тому факту, что их распределение находилось в руках Наркомпрода. Волну национализации промышленности осенью 1918 г. увенчал декрет Совнаркома от 21 ноября 1918 г. "Об организации снабжения", который был прежде всего предназначен для замены "частноторгового аппарата". Этим декретом была фактически установлена государственная монополия на торговлю. Он точно определил взаимоотношения между ВСНХ и Наркомпродом. Все товары, предназначенные "для личного потребления или домашнего хозяйства" и производимые на национализированных или контролируемых ВСНХ предприятиях, должны были посредством соответствующих главков, центров или отделов переведены в распоряжение Наркомпрода для использования согласно троякому плану. По этому плану в первую очередь определялось количество продуктов, предназначенных на экспорт, затем – часть для резерва и, наконец, масса продуктов для промышленного потребления и для распределения среди населения. Во-вторых, этим планом устанавливались фабричные, оптовые и розничные цены. В-третьих, определялся метод распределения продуктов, предназначенных для народного потребления. Первая и третья из названных функций были возложены на Комиссию использования, в которой были представлены ВСНХ, Наркомпрод и народный комиссариат торговли и промышленности [7], а вторая – на Комитет цен ВСНХ. Для отправления функций распределения и для сбора товаров, не подпадающих под юрисдикцию ВСНХ (главным образом к ним относились предметы сельского кустарного производства), Наркомпрод создал специальный орган под названием Главпродукт, в котором ВСНХ имел своего представителя. Страну должна была покрыть достаточно густая для удобства населения "сеть розничных лавок", причем в процессе распределения предполагалось участие кооперативов. Розничная торговля подлежала "муниципализации", то есть должна была стать под контроль местных Советов [8]. На бумаге декрет представлял собой хорошо задуманный план, который полностью отвечал цели большевистской политики, определенной в Программе партии 1919 г. следующим образом: "Продолжать замену торговли планомерным, организованным в общегосударственном масштабе распределением продуктов" [9]. Однако в основе этой системы должен был лежать принцип пайков, который предполагает наличие двух моментов: мощной административной машины и количества продуктов, достаточного для распределения. Ни того, ни другого в России 1919 и 1920 гг.

582

не было, причем и надеяться на их появление нельзя было. В то же время, подобно другим элементам политики военного коммунизма, эта система была продиктована не столько теорией, сколько практическими нуждами, и трудно было найти какую-либо другую систему, которую можно было использовать в разгар гражданской войны.

Твердые цены на хлеб, равно как и монополия на хлеб, были унаследованы от Временного правительства, причем повышались они неоднократно. Логичным и неизбежным следствием установления государственной монополии на другие товары первой необходимости, которое началось весной и летом 1918 г., было установление твердых цен на эти товары. До конца 1918 г. такие цены были установлены на шкуры, кожу и кожаные изделия, шерсть и шерстяные изделия, на хлопчатобумажную ткань и изделия из нее, резиновые изделия, мыло, табак, чай и на многие другие продукты. В 1919 г. и первой половине 1920 г., по мере расширения и усиления контроля, рос список твердых цен, до тех пор покуда не охватил практически все предметы потребления [10]. Твердые цены регулярно поднимались, причем делалось это таким образом, чтобы они опережали периодический рост цен на хлеб. Другими словами, условия торговли все больше и больше складывались не в пользу крестьянина, а в пользу промышленного рабочего [11]. Однако этот процесс не имел большого практического значения, поскольку цены не могли быть увеличены достаточно радикально, чтобы компенсировать быстро падающую покупательную способность денег. Таким образом, со временем твердые цены все больше и больше расходились со "свободными" ценами, по которым те же самые товары реализовывались или обменивались на незаконном, но терпимом "черном рынке". К 1920 г. твердые цены стали в значительной степени номинальными, а распределение по твердым ценам – практически равнозначным бесплатному распределению, что в конечном счете и произошло. Однако к тому времени запасы продовольствия, находящиеся в руках государства и предназначенные для распределения, также сократились до мизерного уровня.

Пайки были естественным сопутствующим обстоятельством твердых цен. Распределение основных продуктов питания по карточкам действовало в Петрограде и Москве еще при Временном правительстве, а на сахар и хлеб карточки были введены до Февральской революции. В эту систему не вносилось каких-либо изменений в течение первых девяти месяцев советского режима, продовольствие становилось все более недоступным, разрыв между твердыми ценами и ценами на те же продукты на свободном рынке – все более широким. Однако острая нехватка продовольствия летом 1918 г., сказавшаяся прежде всего и главным образом на рабочих в крупных городах, и введение политики изъятия зерна у крестьян – все это заставило правительство взять на себя ответственность за распределение продуктов пи-

583

тания. В августе 1918 г. система дифференцированных пайков была впервые введена в Москве и Петрограде. При этом население подразделялось на три категории. К первой из них относились рабочие тяжелого физического труда, ко второй – рабочие других категорий труда и семьи всех трудящихся, а к третьей – представители бывшей буржуазии. Принадлежавшие к первой категории получали пайки в четыре, а ко второй категории – в три раза больше, чем люди, составлявшие третью категорию [12]. Эта дифференцированная система быстро распространилась, причем в многочисленных вариациях. Рабочие физического труда всегда принадлежали к высшей категории, имея абсолютный приоритет над всеми другими категориями. При этом иногда даже утверждалось, что они получают паек – "броню". Обычно в высшую категорию включались и семьи красногвардейцев. Однако немного времени спустя внутри групп рабочих физического труда и групп служащих было проведено различие, основывавшееся якобы на ценности их услуг обществу: пайки высшей категории предоставлялись ударникам труда, занятым особо ценной или срочной работой. Процесс усовершенствования этой системы зашел так далеко, что осенью 1919 г. в некоторых местах насчитывалось до 20 категорий пайков.

Такое положение вело не только к невыносимым административным осложнениям, но и к широкому распространению аномалий, завистничеству и недовольству, которые широко обсуждались на Всероссийском совещании представительных продорганов в ноябре 1919 г. С докладом по этому вопросу на совещании выступил будущий генеральный прокурор и министр иностранных дел СССР Вышинский, бывший в то время служащим Наркомпрода. Он подверг критике "мещанский принцип уравнения", которым руководствовались при распределении продуктов в Германии времен Вильгельма и в габсбургской Австрии, равно как и при Временном правительстве в России. Однако если дискриминация в отношении буржуазии была справедливой и уместной, трудно было оправдать систему пайков, которая порождала массу "привилегированных групп, причем каждая из них конкурирует со своими соседями", и которая совершенно по-разному применялась в различных городах и регионах. Вышинский предложил вернуться к разделению на три категории: на рабочих физического труда, других трудящихся и нетрудовые элементы, причем пайки должны распределяться между ними в пропорции 3:2:1. Участники совещания единодушно приняли резолюцию, выдержанную в этом духе [13]. Месяц спустя, в декабре 1919 г., VII Всероссийский съезд Советов потребовал введения "единого рабочего пайка" [14]. В апреле 1920 г. наблюдался возврат к некоему подобию прежней системы трех категорий при условии, что специальные пайки могут быть предоставлены рабочим тяжелого физического труда, равно как и "для лиц особо квалифицированного умственного труда" [15]. Однако эти изменения потеряли свое значение, поскольку в те-

584

чение 1920 г. система пайков была постепенно заменена оплатой труда в натуральном исчислении. В этом было двойное преимущество: во-первых, отпала необходимость попытаться подсчитывать зарплату и цены в условиях снижения покупательной способности денег, а во-вторых, это дало возможность вознаграждать за труд в соответствии с вкладом каждого, причем делать это с гораздо большей точностью, чем можно было мечтать во времена действия грубой системы пайков по категориям. К условиям текущего кризиса более приспособленной оказалась система оплаты для промышленных рабочих, теоретически основывавшаяся на распределении по способностям, чем система пайков, в основе которой лежала теория распределения по потребностям [16].

В принципе сельское население должно было снабжаться потребительскими товарами на основе декрета от 21 ноября 1918 г., который не предусматривал никакого иного критерия распределения, кроме как по потребностям. Но в практике основным мотивом распределения товаров среди крестьян было получение сельскохозяйственных продуктов. Распределение производилось на основе декрета от 5 августа 1918 г., предусматривавшего "обязательный товарообмен", то есть по принципу, чтобы 85 % стоимости всех поставляемых товаров было оплачено продовольственными продуктами [17], а, поскольку политика была направлена на сохранение цен на промышленные товары на пропорционально более высоком уровне, чем цены на сельскохозяйственную продукцию, это само по себе означало дополнительный налог на крестьянина [18]. Эта процедура стала еще более жесткой, когда после сбора урожая был принят еще один декрет – от 5 августа 1919 г. По этому декрету Наркомпроду поручалось "устанавливать для каждой губернии или района в отдельности количество продуктов сельского хозяйства и промыслов, подлежащих обязательной сдаче, и количество товаров, отпускаемых для снабжения сельского населения", причем последние не должны были отпускаться прежде, чем будут осуществлены поставки первых. По сравнению с декретом предыдущего года новый декрет имел преимущество по двум аспектам. Во-первых, похоже, денежный элемент исчез полностью: подсчет эквивалентов производился Наркомпродом вероятнее всего на основе данных о необходимом количестве хлеба и других продуктов и о массе имеющихся в наличии промышленных товаров. Во-вторых, был ясно провозглашен принцип коллективной ответственности, который был только обозначен в декрете от 5 августа 1918 г.; количество распределяемых промышленных товаров зависело от количества поставляемых продуктов; "потребительским обществам", которые занимались распределением, не разрешалось ставить в худшие условия "пролетарские или полупролетарские элементы... живущие заработной платой или пособиями, получаемыми от государства". Так что, если говорить о каждом человеке в отдельности, получаемые продукты

585

не обязательно находились в прямой зависимости от поставляемых продуктов [19]. Официальная система обмена между городом и деревней, получившая свое развитие на последнем этапе военного коммунизма, больше походила, таким образом, на систему насильного изъятия сельскохозяйственных продуктов, компенсируемого свободным распределением промышленных товаров на карточной основе, чем на торговлю или обмен в обычном смысле этого слова. Элемент личной заинтересованности в производстве все еще отсутствовал и не мог быть восстановлен, покуда предпринимались попытки, пусть и не очень эффективные, внедрить принцип: "От каждого по способностям – каждому по потребностям".

Результаты, достигнутые Советским правительством в его системе распределения в период военного коммунизма, объясняются почти полностью его успехом в превращении кооперативного движения в основной инструмент этой политики. Под влиянием гражданской войны ускорился процесс привязки кооперативов к советской административной машине и использования их для ликвидации недостатков этой системы. Она заставила Советское правительство гораздо более непосредственно и энергичнее, чем до нее, вмешаться в процесс налаживания торговли между городом и деревней, причем эта функция целиком ложилась на Наркомпрод, а сфера деятельности ВСНХ была ограничена в конечном итоге промышленным производством. С другой стороны, дискредитация левых эсеров и их изгнание из Советов лишили кооперативы их политической поддержки. Эсерам ничего не оставалось другого, как согласиться на условия большевиков, которые в свою очередь не имели более никаких политических мотивов для снисхождения или компромисса. Таким образом, привязка потребительских кооперативов к советской административной машине в виде эксперимента, начатая после декрета от 11 апреля 1918 г., могла теперь продолжаться ускоренным темпом.

Первым явным симптомом этого процесса был декрет "Об обязательном обмене" от 5 августа 1918 г. Первоначальный декрет от 2 апреля 1918 г. об обмене с крестьянами был принят до соглашения с кооперативами и не содержал никакого упоминания о них. По новому декрету кооперативы должны были работать бок о бок с официальными советскими органами (в одной из его статей они даже были названы, помимо какого-либо официального органа, в качестве инструмента, при помощи которого будет осуществляться обмен). В нем также предусматривались наказания в случае нарушения установленных правил: члены правления провинившегося кооператива подлежали преданию суду, а сам кооператив мог быть оштрафован, причем новое правление назначалось непосредственно Советской властью или с ее одобрения [20]. Декрет от 21 ноября, по которому все торговые учреждения были национализированы, оставлял

586

кооперативам определенные привилегии. Принадлежавшие им оптовые склады и розничные лавки продолжали оставаться "в их управлении, но под контролем Наркомпрода". В тех местах, где из-за излишнего усердия со стороны местных советских органов были национализированы или муниципализированы кооперативы, предписывалось восстановить прежнее положение. В качестве дублирующего органа Наркомпрод получил право назначать по одному представителю в правление Центросоюза и в правления областных и губернских кооперативных объединений [21]. Это представляло собой определенную уступку кооперативам в сочетании с оливковой ветвью, протянутой одновременно меньшевикам и левым эсерам, и совпало с их кратковременным возвращением в Советы [22]. В результате в партийных кругах возникло недовольство [23], причем в защиту этого шага выступил Ленин, мотивируя это тем, что мелкобуржуазные элементы, которые, по общему признанию, занимали в кооперативах доминирующее положение, "организовать лавочки... умеют" и поэтому должны обладать теми же привилегиями, что и руководители трестов [24]. Эта уступка, однако, была больше кажущейся, чем реальной. В конечном счете благодаря декрету кооперативы более основательно и открыто, чем прежде, превращались в аккредитованных проводников советской политики. Последовавшая через несколько дней национализация московского Народного банка покончила с остатками их финансовой автономии [25].

Результатом последующих двух лет, когда военный коммунизм достиг своего апогея, стало простое завершение того, что было приведено в движение этими акциями. Большевики вначале надеялись захватить эту организацию, отколов от нее рабочие кооперативы и направив их против "общегражданской" кооперации. Съезд рабочих кооператоров, состоявшийся в Москве в декабре 1918 г., проголосовал незначительным большинством за требование внести изменение в структуру Центросоюза, с тем чтобы обеспечить постоянное большинство в его президиуме делегатам рабочих кооперативов [26]. На съезде всех кооперативов в Москве в январе 1919 г., где большевики все еще были в меньшинстве, большинство попыталось пойти на компромисс, предложив рабочей кооперации пять мест из тринадцати в правлении Центросоюза. Это предложение не было принято, и большевистские делегаты покинули съезд [27]. Тогда были применены более прямые методы воздействия. В Программе партии, принятой на VIII съезде в марте 1919 г., провозглашалось, что политика партии состоит в том, чтобы неуклонно "продолжать замену торговли планомерным, организованным в общегосударственном масштабе распределением продуктов". Целью является организация всего населения "в единую сеть потребительских коммун". Хотя при этом добавлялось, что "в основу потребительских коммун... должна быть положена существующая общегражданская и рабочая кооперация, являющаяся

587

самой крупной организацией потребителей и наиболее подготовленным историей капитализма аппаратом массового распределения" [28]. Политика партии тотчас же стала государственной акцией. Декрет от 16 марта 1919 г., принятый еще до окончания работы съезда, явился ответом на требование о "едином аппарате распределения". В нем объявлялось о преобразовании всей рабочей и общегражданской кооперации, равно как и всех государственных органов, занятых распределением, в единый распределительный орган – Потребительскую коммуну, в которую "включается все население", причем традиционное различие между двумя видами кооперации упразднялось. Потребительские коммуны объединялись в губернские союзы, а их правления избирались собраниями уполномоченных. Каждый губернский союз избирал одного делегата в Центросоюз, который оставался руководящим органом всей системы. Таким образом, за основу, в слегка измененном виде, был принят пирамидальный характер Советов. Официальный характер системы подчеркивался в пункте, который приравнивал все должностные лица и служащих кооперативов к служащим государственных продовольственных органов. И наконец, советским местным продовольственным органам давалось право вводить по одному своему представителю во все местные кооперативы, а "Совет народных комиссаров может пополнять состав Правления Центросоюза необходимым количеством своих представителей". Введение декрета в действие от имени Советского правительства поручалось Наркомпроду, в результате чего ВСНХ потерял последнюю из своих функций в этой области, закрыв свой кооперативный отдел. Применение по всему тексту термина "потребительские коммуны" свидетельствовало о желании предать прошлому даже само понятие "кооперация" [29].

Этот декрет имел далеко идущие последствия. В состав существовавшего в то время правления Центросоюза входило четыре представителя от рабочей кооперации, которые были большевиками или из числа им сочувствовавших, и восемь представителей от общегражданской кооперации, которые не были большевиками. Совнарком пошел на любопытный компромисс: он использовал предоставленное ему декретом право, назначив в правление Центросоюза трех своих представителей и оставив большевиков в меньшинстве. Однако одному из этого меньшинства, Фрумкину, было предоставлено право вето. Вскоре этот план, который давал большевикам возможность опротестовать любое решение, но не принимать решения, оказался несостоятельным. В июле 1919 г. состоялось постановление Совнаркомао вводе в правление Центросоюза дополнительно трех членов [30]. В разгар гражданской войны диктовать свою волю кооперативам было исключительно деликатным делом, и даже при наличии отчетливого большинства в Центросоюзе процесс ассимиляции протекал медленно. Правда, в ноябре 1919 г. один из представителей Наркомпрода заметил, что "теперь принципиальное раз-

588

личие между органами советскими и кооперативными отпадает", так что "мы можем кооперацию считать чисто государственным аппаратом" [31]. В январе 1920 г., незадолго до того, как был преодолен кризис гражданской войны, фронт наступления был расширен, охватив менее значимые и влиятельные кредитные и производственные кооперативы. В результате фактического прекращения вкладов и займов, вызванного обесценением денег, кредитные кооперативы потеряли большую часть своих первоначальных функций и, похоже, выступали в некоторых случаях в качестве посредника, финансировавшего сделки по закупке и продаже товаров. Производственные кооперативы все еще выполняли полезную функцию, организуя выпуск сельскохозяйственной продукции и предметов сельского кустарного производства [32]. Однако в декрете, выпущенном в январе 1920 г., они были охарактеризованы как "лишенные всероссийского центра" и "весьма часто по своему составу и строению отражающие интересы не трудящихся, а их классовых врагов". Этим декретом их активы и имущество переводились в потребительские кооперативы, а сами они оказались под жестким контролем Центросоюза" [33]. Таким образом, кооперативы всех видов были сведены в единую сеть под начало общего центрального органа, который уже превратился в составную часть советской административной машины.

При достижении столь большого прогресса настало время для доведения этого процесса до логического завершения и формального превращения кооперативов в государственные органы. Этот курс нашел широкую поддержку на IX съезде партии в марте 1920 г. В секции съезда, рассматривавшей этот вопрос, основным защитником так называемого огосударствления кооперативов выступал Милютин, который обеспечил большинство голосов в поддержку резолюции, требовавшей, чтобы они стали "техническим аппаратом Наркомпрода". Но Милютин своим успехом был частично обязан тому факту, что противники "огосударствления" не были едины и выдвинули не менее трех альтернативных предложений о будущем статусе кооперативов. Когда же этот вопрос был вынесен на пленарное заседание, Ленин решительно выступил против Милютина и убедил съезд принять резолюцию, выдвинутую Крестинским [34]. Основным аргументом было все то же: необходимость умиротворения крестьянства, которое не было готово к такому шагу. "Мы имеем дело с классом, менее доступным нам и ни в коем случае не поддающимся национализации". В резолюции Крестинского, вновь подтвердившей два основных декрета – от 20 марта 1919 г. и 27 января 1920 г., – откровенно говорилось о потребительских кооперативах как находившихся под управлением Наркомпрода, а о производственных, сельскохозяйственных и промышленных кооперативах – под управлением Наркомзема и ВСНХ соответственно; причем подчинение производственных кооперативов Центросоюзу должно было носить "чисто администра-

589

тивно-политический характер". Таким образом, "огосударствление" кооперативов фактически имело место во всем, за исключением названия, и при режиме военного коммунизма не могло быть иначе. Но тот факт, что сохранилась их формальная независимость, в последующий период оказался имеющим определенное значение [35]. На IX съезде партии председатель Центрсоюза, старый меньшевик Хинчук, был принят в партию. В следующем месяце были арестованы и приговорены к различным срокам тюремного заключения несколько руководителей кооперативов, выступавших против новой организации [36].

Наиболее значимая часть истории внутренней торговли в период военного коммунизма не может быть, однако, написана языком официальных декретов и официальной политики. История этого периода располагает массой иллюстраций упорства и изобретательности людей в поисках путей и средств для обмена товарами, когда речь идет о выживании. Первоначальной и наиболее простой формой этих незаконных средств для достижения цели было мешочничество, которое являлось предметом всеобщих разговоров и больным вопросом для нового режима с самых первых дней революции [37]. Однако незаконная транспортировка продовольствия в города – продолжалась, несмотря на все преследования, включая декрет, предписывавший заградительным отрядам на железнодорожном и водном транспорте конфисковывать все продовольствие, перевозимое пассажирами сверх минимальной нормы [38]. В сентябре 1918 г. мешочничество получило молчаливое признание в приказах, разрешавших рабочим Москвы и Петрограда привозить продукты питания в городе количествах, не превышавших полтора пуда. Мешочники поспешно были переименованы в "полуторапудовиков", и, хотя срок этой уступки истекал номинально 1-го или, согласно последующей поправке, 10 октября [39], похоже, после этого разрешение на провоз такого количества продовольствия считалось само собой разумеющимся. В январе 1919 г. ВЦИК издал приказ, осуждавший железнодорожные заградительные отряды за грубое обращение с пассажирами и несправедливое изъятие продовольствия, предназначавшегося для личных нужд [40]. Начиная с зимы 1918/19 гг. этот контроль был несколько ослаблен за счет легализации методов коллективной взаимопомощи для фабрик, профсоюзов и других организаций [41]. Однако, если слова "мешочник" и "мешочничество" в основном исчезли из обращения, это объяснялось главным образом тем, что данное явление стало слишком обычным, чтобы о нем говорить, и власти относились к нему более или менее терпимо. Статистики того периода попытались подсчитать, в какой пропорции находились друг к другу продукты питания, потребляемые горожанами в 1919-1920 гг. за счет поставляемых по карточкам на основании твердых цен, с одной стороны, и добываемые по дополнительным каналам – с другой. Согласно одним подсче-

590

там, лишь 20-25 % приходилось на карточки [42], по другим подсчетам, которые делают различие между городами в "потребляющих" и "производящих" губерниях, по карточкам поступало от 25 до 40 % необходимых продуктов в первых и от 35 до 55 % – во вторых [43]. На IV съезде профсоюзов в апреле 1920 г. было заявлено, что необходимые расходы рабочего в два с половиной – три раза превышают его зарплату, получаемую либо в деньгах, либо в натуре [44]. Какую бы гипотезу мы ни взяли, становится ясным, что в течение всего периода военного коммунизма городское население либо голодало, либо более половины своих потребностей в продуктах питания удовлетворяло за счет номинально незаконной торговли. К моменту введения НЭПа рабочие, – получавшие пайки высшей категории, потребляли, согласно имевшимся данным, всего лишь 1200-1900 вместо 3000 калорий, которые считаются необходимым минимумом для рабочих физического труда [45]. Несколько недель спустя Пятаков утверждал, что "шахтер Донбасса... потребляет всего 50 процентов калорий, которые необходимы ему для полного восстановления сил"; а Рыков признавал, что "мало кто из рабочих не покупает продукты на свободном рынке" и что "в этом виде наша буржуазия произрастает в течение нескольких лет" [46].

В какой же форме производилась оплата за эти незаконные поставки? Вначале мешочники брали плату деньгами, хотя и по чрезвычайно высоким ценам. Позднее, по мере того как падала покупательная способность денег, значительная часть торговли производилась на бартерной основе. Только зажиточная часть населения обладала собственностью, которую можно было продать, да и та была вскоре исчерпана. Таким образом, незаконная торговля продовольственными товарами привела к возникновению незаконной торговли другими товарами. Вскоре после революции фабрики начали выдавать часть заработной платы натурой – в виде доли того, что на них производилось; и то, что поначалу, несомненно, предназначалось для личного пользования рабочих и их семей, очень быстро превратилось в предмет меновой торговли и продавалось по инфляционным ценам свободного рынка. Один из выступавших на I Всероссийском съезде Советов народного хозяйства в мае 1918 г. обратил внимание на эту практику, которая к тому времени получила название "кусочничество".

"Страшное зло – мешочничество, страшное зло – кусочничество, но еще большее зло, когда рабочим начинают выдавать плату натурой, продуктами... и когда они сами превращаются в кусочников" [47]. Однако эта практика продолжала существовать, и на II Всероссийском съезде Советов народного хозяйствав декабре 1918 г. была даже принята резолюция в пользу оплаты части заработка фабричным рабочим натурой [48]. Два года спустя эта порочная практика достигла скандальных масштабов, и IV съезд профсоюзов принял резолюцию, осуждающую торговлю приводными ремнями, инструментами и другим оборудованием

591

фабрик, на которых работали эти рабочие-торговцы [49]. Государственные учреждения и национализированные промышленные предприятия часто удовлетворяли свои потребности, прибегая к услугам свободного рынка, хотя эта практика и была формально запрещена.

Таким образом, в Советской России времен военного коммунизма бок о бок существовали две различные системы распределения – распределение государственными органами по твердым ценам (или впоследствии бесплатно) и распределение через частную торговлю. Согласно декретам от 2 апреля и 21 ноября 1918 г. [50], торговля продуктами питания, а фактически и всеми товарами широкого потребления стала государственной монополией. Имевшаяся в наличии масса таких товаров распределялась вначале правительственными органами (включая кооперативы) по твердым ценам. При этом предполагалось, что в основе такого распределения лежит пайковый принцип, хотя нормальные пайки так никогда и не были установлены, за исключением пайков на хлеб и некоторые фуражные изделия. Эти формы распределения были единственными, признанными законом [51]. Легальная внутренняя торговля, говорилось в авторитетном заявлении в апреле 1920 г., "почти не существует и заменена аппаратом государственного распределения" [52]. Но наряду с этой официальной системой распределения процветала, хотя и запрещенная законом, частная торговля всеми предметами первой необходимости по ценам, в 40-50 раз превышавшим установленные правительством цены. В Москве центром этой торговли был рынок на Сухаревской площади, на которой толпились подпольные торговцы и их клиенты. Время от времени милиция проводила рейды, но в общем и целом, похоже, смотрела сквозь пальцы на этот огромный "черный рынок". "Сухаревка" же стала жаргонным названием для этого "свободного" сектора советского хозяйства. Ленин не переставал осуждать его, заявляя, что "капитализм до сих пор тормозит начинания Советской власти, путем мешочничества, Сухаревки и т.п." [53]. Но не было сомнения в том, на чьей стороне победа. В начале 1920 г. официальный орган указывал на контраст между "зияющей пустотой советских магазинов и кипучей деятельностью ярмарочной торговли на Сухаревке, Смоленском рынке, Охотном ряду и других очагах спекулятивного рынка" [54]. На протяжении всего этого периода растущая часть внутреннего распределения товаров в Советской России проходила по неофициальным и в общей своей массе незаконным каналам; и власти, долгое время безрезультатно боровшиеся, чтобы закрыть эти каналы, в конечном счете вынуждены были смириться с этим, сначала как с неизбежным злом, а затем как с позитивным вкладом в народное хозяйство. В некотором отношении НЭП сделал немногим более того, что санкционировал методы торговли, которые зародились спонтанно вопреки правительственным декретам и несмотря на правительственные репрессии в период военного коммунизма.

592

Во времена военного коммунизма внешняя торговля фактически не играла никакой роли в советской экономике. Кольцо блокады, установленной союзниками в начале 1918 г., окончательно сомкнулось, когда в результате капитуляции Германии в ноябре того же года прекратились всякие отношения с континентальной Европой, а гражданская война разрушила последнее звено, связывавшее Россию с азиатскими рынками и источниками снабжения. Импорт и экспорт, – сократившиеся до незначительных размеров в 1918 г., достигли нулевой точки в 1919 г., и полнейшая экономическая изоляция Советской России в это время стала мощным побудительным фактором для экономических экспериментов, которые вряд ли были возможны и не проводились бы так настойчиво, если бы не закрытая экономическая система. Снятие блокады в январе 1920 г. и заключение мира с Эстонией две недели спустя открыли формальную возможность для международной торговли. Но отказ стран-союзниц принимать русское золото – так называемая золотая блокада – лишил Советскую власть одного средства платежа, которое она могла бы использовать для получения столь необходимого импорта. Первая советская торговая делегация под руководством Красина выехала в Копенгаген в марте 1920 г., и заключенное в результате соглашение с группой шведских фирм обеспечило Советской России хотя и ограниченное, но ценное количество железнодорожного оборудования и сельскохозяйственных машин. И хотя Красин проследовал в Лондон, война с Польшей вновь свела на нет перспективы далеко идущих переговоров, и в результате мало что было достигнуто в 1920 г. [55] Декретом от 11 июля 1920 г. практически не функционировавший народный комиссариат торговли и промышленности был преобразован в народный комиссариат внешней торговли во главе с Красиным [56]. Эта мера явилась скорее декларацией политики и подготовкой к будущему, чем ответом на потребности дня. Торговые статистические данные за 1920 г. показывают некоторый подъем по сравнению с нулевой отметкой 1919 г., но даже не достигают незначительной цифры, отмеченной в 1918 г. Оптимистические расчеты на увеличение экспорта древесины, зерна и льна не оправдались. Более реалистические оценки даются в статье "Наша внешняя торговля", опубликованной в официальной газете за сентябрь 1920 г.

"Придется вывозить то, в чем мы нуждаемся сами, просто для того, чтобы купить взамен то, в чем мы нуждаемся еще больше. За каждый локомотив, за каждый плуг мы будем вынуждены буквально вырывать куски из тела нашего народного хозяйства" [57].

Именно понимание этой жестокой необходимости заставило Совнарком осенью 1920 г. вновь обратиться к проекту, который обсуждался еще весной 1918 г., – к плану по привлечению иностранного капитала за счет концессий [58]. Но эта вдохновляющая идея, не принесшая быстрого или моментального успеха,

593

принадлежала не к теперь уже почти обанкротившейся концепции военного коммунизма, а к наступавшему периоду НЭПа.

[1] См. гл. 16.

[2] См. выше, с. 124.

[3] "Сборник декретов и постановлений по народному хозяйству", т. II, 1920, с. 52-53.

[4] Там же, т. II, с. 721; собственный отчет Красина о деятельности комиссии см.: "Груды II Всероссийского съезда Советов народного хозяйства" (б.д.), с. 78-80.

[5] "Сборник декретов и постановлений по народному хозяйству", т. II, 1920, с. 742-743; О Совете рабочей и крестьянской обороны (впоследствии Совете труда и обороны (СТО)) см.: т. 1, гл. 9.

[6] "Труды I Всероссийского съезда Советов народного хозяйства" (б.д.), с. 75.

[7] "Комиссия использования" за короткий срок превратилась в значительный орган; Я.С. Розенфельд в: Цит. соч., с. 125, – называет ее "венцом системы главков". О ее кратковременной роли в предплановый период см гл. 20.

[8] "Собрание узаконений, 1917-1918", № 83, ст. 879.

[9] "ВКП(б) в резолюциях...", т. I, с. 293.

[10] Декреты за 1918 г. могут быть найдены в: "Сборник декретов и постановлений по народному хозяйству", т. II, 1920, с. 473—656, а более поздние — в: "Производство, учет и распределение продуктов народного хозяйства" (б.д.), 1920, с. 231-239...

[11] Милютин объяснял на Всероссийском съезде заведующих финотделами в мае 1919 г., что, когда в октябре предыдущего года были повышены цены на хлеб, необходимо было поднять цены соответственно и на другие продукты, "перегнув палку в сторону городской промышленности". В январе 1919 г. в связи с 50-процентным повышением заработной платы цены на промышленные товары повысились в два с половиной раза по сравнению с осенью прошлого года, хотя цены на хлеб остались без изменения. Цены на промышленные товары, которые в 25 раз превышали в октябре 1918 г. уровень 1914 г., в январе 1919 г. уже в 60 раз превышали этот уровень ("Труды Всероссийского съезда заведующих финотделами", 1919, с. 50-51). Тот же процесс продолжался, правда, не такими быстрыми темпами, вплоть до введения НЭПа; аршин ткани, который стоил 1,3 фунта ржаного хлеба в марте 1919 г., два годя спустя стоил уже 2,2 фунта (Л. Крицман. Цит. соч., с. 212). Ленин вновь и вновь признавал, что крестьянин не получал справедливого вознаграждения за свою продукцию и его просили оказать "ссуду" или "доверие" городскому пролетариату в качестве вклада в победу революции (В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 39, с. 122-123,316).

[12] Л. Крицман. Цит. соч., с; 110.

[13] "Всероссийское совещание представителей распределительных продорганов", 1920, с. 13-16, 28, 51-52.

[14] "Съезды Советов РСФСР в резолюциях", 1939, с. 144.

[15] "Собрание узаконений...", № 34, ст. 165.

[16] Тем не менее об оплате труда в натуральном исчислении см. выше, с. 175.

[17] См. выше, с. 125.

[18] Ленин, защищая увеличение цен на хлеб как непременное условие декрета об обязательном обмене, предусмотрительно добавил, что цены на промышленные товары должны быть пропорционально (и даже больше, чем пропорционально) увеличены.

[19] "Собрание узаконений, 1919", № 41, ст. 387.

[20] Там же, № 58, ст. 638.

[21] Там же, № 83, ст. 879.

[22] Т. 1, гл. 7.

[23] В ответ на жалобы участников II Всероссийского съезда Советов народного хозяйства о том, что местные власти распустили или "национализировали" кооперативы, говорилось, что их руководители "бежали вместе с чехословаками и белогвардейцами в Уфу" и поэтому передача распределения кооперативам означала бы "передать всю работу тем элементам, с которыми вы боретесь" ("Труды II Всероссийского съезда Советов народного хозяйства" (б. д.), с.110,114).

[24] В.И. Ленин. Сочинения, 2-е изд., т. XII, с. 328.

[25] См. выше, с. 138.

[26] По словам Крестинского, "партия преуспела в получении большинства в ведущем центре идей рабочих кооперативов" ("Девятый съезд РКП(б)", 1934, с. 277); Е. Fuckner (Die Russische Genossenschaftsbewegung, 1865-1921, 1922, S. 116) обвиняет большевиков в том, что они обманом получили мандаты на съезд.

[27] "Девятый съезд ВКП(б)", 1934, С. 278.

[28] "ВКП(б) в резолюциях...", 1941, т. I, с. 293.

[29] "Собрание узаконений, 1919", № 17, ст. 191; три месяца спустя другой декрет (там же, № 34, ст. 339) заменил название "потребительские коммуны" на старое — "потребительские общества" — символ живучести кооперативных традиций.

[30] "Девятый съезд РКП(б), 1934, с. 280-281.

[31] "Всероссийское совещание представителей распределительных продорганов", 1920, с. 20.

[32] II Всероссийский съезд Советов народного хозяйства в декабре 1918 г. дал осторожное благословение сельскохозяйственным кооперативам при условии, что они будут включены "в общую систему государственного регулирования народного хозяйства", причем в перспективе предполагалось развить сельскохозяйственную кооперацию "вплоть до организации земледельческих производственных коммун" ("Труды II Всероссийского съезда Советов народного хозяйства" (б.д.), с. 395; а в Программе партии, принятой в марте 1919 г., провозглашалась "всемерная государственная поддержка сельскохозяйственной кооперации, занятой переработкой продуктов сельского хозяйства" ("ВКП(б) в резолюциях...", 1941. т. I, с. 292).

[33] "Собрание узаконений, 1920", №6, ст. 37; Е. Fuckner (Op. cit., S. 150) приводит список производственных кооперативов, ликвидированных на основании этого декрета путем перевода их в отделения либо Центросоюза, либо Наркомзема.

[34] Справедливо предположить, что Ленин в данном случае руководствовался соображениями главным образом внешнеполитического порядка. В январе 1920 г. была официально снята блокада, а в конце марта английское правительство выразило готовность принять делегацию Центросоюза для обсуждения вопроса о возобновлении торговли; при этом оно проводило четкое различие между переговорами с кооперативами и переговорами с Советским правительством. Поэтому в данный момент интерес Советов в поддержании этого различия имел существенное значение.

[35] Дискуссия на IX съезде партии, включая текст нескольких противостоящих друг другу проектов, приводится в: "Девятый съезд РКП(б)", 1934, с. 277-319, 381-400; речь Ленина на съезде: Полн. собр. соч., т. 40, с. 276—280; резолюция съезда: "ВКП(б) в резолюциях...", 1941, т. I, с. 340—342.

[36] "Современные записки". Париж, 1920, № 1, с. 155.

[37] См. гл. 16.

[38] "Собрание узаконений, 1917-1918", №71, ст. 775; Махно в своих мемуарах "Под ударами контрреволюции" (Париж,1936, с. 151) рассказывает о "множестве тысяч мешочников", пересекавших украинско-русскую границу летом 1918 г.

[39] Цит. по: В.И. Ленин. Соч., 2-е изд., т. XXIII, с. 590, прим. № 147.

[40] "Известия", 3 января 1919 г.

[41] См. выше, с. 131.

[42] О.V. Sokolnikov ect. Op. cit., p. 82. Эти расчеты относятся к осени 1919 г., и авторы утверждают, что в 1920 г. это соотношение увеличилось.

[43] "Народное хозяйство", 1920, № 9-10, с. 43-45; по тогдашней терминологии к "потребляющим" относились губернии, где продовольствия потреблялось больше, чем производилось, а к "производящим" — те, которые производили больше, чем потребляли.

[44] "Четвертый Всероссийский съезд профессиональных союзов", 1921, т. I (пленумы), с. 119.

[45] "Десятый съезд Российской коммунистической партии", 1921, с. 237.

[46] "Труды IV Всероссийского съезда Советов народного хозяйства", 1921, с.40, 57.

[47] "Труды I Всероссийского съезда Советов народного хозяйства", 1918, с. 434.

[48] "Труды II Всероссийского съезда Советов народного хозяйства" (б.д.), с. 393.

[49] "Четвертый Всероссийский съезд профессиональных союзов", 1921, т. I (пленумы), с. 66,119.

[50] См. гл. 16.

[51] По некоторым данным, зимой 1920/21 г. получали пайки в общей сложности 34 млн. человек, включая практически все городское население, и 2 млн. сельских кустарей ("Четыре года продовольственной политики", 1922, с. 61—62); правда, скорее всего эта цифра выдает желаемое за действительное.

[52] Ю. Ларин и Л. Крицман. Цит. соч., с. 133; первоначально эта брошюра предназначалась для информации находившейся с визитом в России делегации английских лейбористов.

[53] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 40, с. 320.

[54] "Экономическая жизнь" 18 февраля 1920 г.

[55] Этапы восстановления торговых отношений Советской России с Западной Европой будут прослежены в части V.

[56] "Собрание узаконений, 1920", № 53, ст.235.

[57] "Экономическая жизнь", 3 сентября 1920 г.

[58] "Собрание узаконений, 1920", № 91, ст. 481; обстоятельства возрождения этого проекта о концессиях будут описаны в части V.

д) Финансы

Когда летом 1918 г. была провозглашена политика военного коммунизма, первоначальный импульс финансовой программы большевиков уже потерял свою побудительную силу. Ее основной пункт – национализация банков – своевременно приобрел форму закона и в огромной мере претворен в жизнь; точно так же был осуществлен ее второй пункт – об аннулировании долгов предыдущего русского правительства. Однако национализация банков не оправдала смутных надежд социалистических теоретиков на то, что тем самым автоматически будет создан инструмент для контроля и финансирования промышленности. Равно как и аннулирование долгов не решило проблему финансирования государственных расходов; напротив, был закрыт один из каналов получения средств – за счет займов. Печатание банкнот оставалось единственным имеющимся в наличии серьезным источником получения денежных средств для покрытия текущих государственных расходов и для предоставления авансов промышленности. Непрестанное использование этого источника усиливало безудержное обесценение денег и в конечном счете отбило у торговцев всякое желание принимать теперь уже почти обесцененные банкноты в качестве платы за товары, а значит, привело к тому, что деньги потеряли свою функцию стимулирования нормального процесса торговли и обмена. Характерной чертой военного коммунизма с финансовой точки зрения явилось изъятие денег из экономики. Однако это ни в коей мере не является результатом доктрины или преднамеренного расчета. В августе 1918 г. на смену Гуковскому, который своим жестким, невообразимым финансовым пуризмом завоевал на посту народного комиссара финансов репутацию одного из представителей крайне правого крыла партии, пришел более гибкий и более интеллигентный Крестинский, занимавший с января того же года пост наркома Государственного банка, который по вопросу Брест-Литовска находился в рядах левой оппозиции, но отошел от нее во время последующих дебатов по экономическому вопросу. Но навряд ли целью этого изменения было возвестить начало новой финансовой политики. Не чем иным, как трудностями гражданской войны можно объяснить поведение народного комиссариата финансов, вынужденного пойти новым, совершенно неожиданным курсом.

Осенью 1918 г. иссякли обычные источники получения финансовых средств. 30 октября того же года ВЦИК издал два декрета, которые представляли собой скорее отчаянную, сиюминутную попытку использовать все возможные средства для вы-

594

хода из безнадежного положения, чем компромисс между двумя различными концепциями фискальной, или финансовой, политики. Первым декретом вводился "чрезвычайный революционный налог", рассчитанный на то, чтобы за счет прямого обложения получить общую сумму в 10 млрд. руб. Вторым – устанавливался "натуральный налог", в принципе представлявший собой обложение всех земледельцев, по которому они должны были сдавать государству все излишки свой продукции сверх установленных норм на личные и хозяйственные нужды [1]. Первый декрет являлся последней серьезной попыткой, предпринятой в ранний период советского режима, чтобы покрыть государственные расходы за счет прямого денежного налогообложения, а второй – первым экспериментом по обложению натуральным налогом, ставшим естественным следствием отказа от денег при военном коммунизме. Именно в этом смысле они были сопоставлены друг с другом Крестинским: "Налог чрезвычайный связывает нас с прошлым, налог натуральный – с будущим" [2].

Чрезвычайным революционным налогом облагались в соответствующих пропорциях, установленных в самом декрете, все губернии, которые к настоящему моменту находились в руках Советов: это означало исключение Украины и юго-восточных районов России, азиатских губерний и территорий и Архангельска на севере, то есть всех регионов, находившихся под иностранной или "белой" оккупацией. При этом на Москву и Петроград с их губерниями приходилась половина из 10 млрд. руб., а на остальные – в зависимости от количества населения и от их богатства – меньшие суммы. Например, беднейшая из них – Олонецкая губерния облагалась лишь 15 млн. руб. Распределение этих общих сумм на уезды и в конечном счете на индивидуальных налогоплательщиков возлагалось на губернские исполнительные комитеты. От налога освобождались лица, не имевшие собственности и зарабатывавшие не больше 1500 руб. в месяц, а также национализированные и муниципализированные предприятия. В отдельной статье декрета говорилось, что неимущие городские жители и крестьяне-бедняки налогом не облагаются, "средние слои" были обложены "небольшими ставками", а основная тяжесть налога должна падать на богатую часть городского населения и богатых крестьян.

Официально установленной датой уплаты налога было 15 декабря 1918 г. Однако на протяжении всей зимы в Наркомфин шел поток запросов и жалоб, ответы на которые в циркулярах и циркулярных телеграммах направлялись в адрес губернских властей. Большинство жалоб касалось несоблюдения положений декрета об освобождении от налога. Когда так много оставлялось на усмотрение местных властей, неизбежно возникала почва для различных интерпретаций. Пространный циркуляр от 15 января 1919 г. был посвящен тому, что закон преследовал не только финансовые, но и классовые цели.

595

"Если бы налог в фискальном отношении прошел блестяще, но в результате его неправильного проведения получилось сплочение беднейших и кулацких слоев деревенского и городского населения на почве общего недовольства налогом, то мы должны были бы констатировать неудачу" [3].

Объединить эти две цели и даже просто собрать этот налог оказалось исключительно трудным делом. Апрельским декретом 1919 г., начинавшимся проявлением заботы о среднем крестьянстве (это был момент, когда направление политики сильно изменилось в их пользу [4]), прекращались все невыплаченные суммы по низшим ставкам и облегчались – по средним. В то же время в нем содержалась прежняя оговорка, что "более высокие оклады общему уменьшению не подлежат" [5]. Как методы, так и результаты сбора налога чрезвычайно варьировались от губернии к губернии. В Москве и Петрограде, а также в их губерниях, на которые приходилась половина всего налога, сбор был незначительным. Некоторые губернии собрали всего 50 %, а другие – 25 % сумм, которыми они были обложены, а общий сбор в мае 1919 г. составил менее 10 % обложения, то есть не достиг и миллиарда рублей [6], и, похоже, вряд ли было собрано что-либо еще после этой даты. Вероятно, результат был не хуже, чем от другого прямого налогообложения того времени, однако вывод, сделанный Милютиным, казалось, был неизбежен:

"Лично я на прямые налоги не возлагаю надежды. Те опыты, которые мы проделывали, дали незначительные результаты. Налоги эти, конечно, будут проводиться и в дальнейшем, но не приходится возлагать на них серьезные упования. При небольших результатах они дают массу недовольства и требуют сложного аппарата для взимания" [7].

Эта явная неудача с прямым денежным налогообложением больше, чем любая склонность к теории, заставила Советское правительство полагаться на альтернативные средства для достижения цели.

С другой стороны, первый эксперимент с натуральным налогом оказался еще менее результативным, чем последняя широкомасштабная попытка с прямым денежным налогом. Октябрьский декрет 1918 г., установивший натуральный налог, как и его двойник по чрезвычайному революционному налогу, подробно распространялся о классовом, равно как и о финансовом аспекте этой меры. Введение налога оправдывалось "крайней нуждой в продуктах сельского хозяйства", испытываемой воюющим государством перед лицом разрушенного хозяйства. Однако дополнительная цель заключалась в "полном освобождении бедноты от несения податного бремени путем переложения всей налоговой тяготы на имущественно обеспеченные классы, с тем, чтобы в деревне средние крестьяне облагались лишь умеренным налогом, а на кулаков-богатеев была возложена главная часть государственных сборов" [8]. Хотя централизованное распределение налога находилось в руках Наркомфина (един-

596

ственное ясное свидетельства его финансового характера), сбор налога был поручен местным исполнительным комитетам, а в сельских районах и деревнях – специально назначенным комитетам, состоявшим главным образом из крестьян-бедняков [9]. Но, несмотря на все предусмотренные меры и тщательно разработанные таблицы, определяющие размер налога в зависимости от количества обрабатываемой земли, числа членов семьи владельца землей и губернии, в которой он проживает, этот налог обернулся полнейшей неудачей, и Ленин впоследствии вспоминал о нем: "Он был принят – этот закон... но в жизнь он не вошел" [10]. Суть натурального налога, как она понималась в это время, заключалась в том, что им облагали, исходя из предполагаемых нужд, а не из производства. Единственное, что бралось в расчет, – это нужды "налогоплательщика" и его семьи; все остальное, что превышало эту норму, изымалось. Таким образом, это ничем не отличалось от реквизиции. Эта отчаянная мера была основным, если не единственным, средством, при помощи которого Советское правительство на протяжении 1919 и 1920 гг. получало необходимые, продукты для Красной Армии и для городского населения РСФСР. При создавшихся условиях государственный бюджет периода военного коммунизма мог быть не чем иным, как пустой формальностью. Например, на вторую половину 1918 г. разрабатывался такой же бюджет, как и на его первую половину [11], и формально утверждался к концу периода [12]. Бюджет на первую половину 1919 г. был утвержден Совнаркомом 30 апреля 1919 г. [13] После этого, похоже, никакие наметки бюджета не представлялись Наркомфином вплоть до введения НЭПа в 1921 г., когда они были формально утверждены за прошедшие годы. Растущая девальвация бумажных денег и отказ от них на протяжении 1919 и 1920гг. делали бессмысленным любой бюджет [14].

С началом гражданской войны так и осталась незавершенной борьба между Наркомфином и местными Советами о финансовых правах Советов. Конституция, хотя и признала окончательный финансовый контроль за центральной властью, оставила в руках местных Советов, которые проявили огромное упорство в сохранении своих прерогатив, полномочия по налогообложению. В течение всего 1918 г. местное налогообложение, главным образом в виде специальных сборов и контрибуций, было, по-видимому, более ощутимым и более эффективным для большей части страны, чем налоги, собираемые центральным правительством. Когда в октябре 1918 г. было принято решение по введению чрезвычайного революционного налога, Совнарком издал дополнительный декрет, уполномочивавший окружные, городские и губернские Советы прибегать к такому же налогообложению по своему усмотрению, а 3 декабря того же года – всеобщий и детально разработанный декрет, который упорядочил финансовые полномочия Советов на различных уровнях [15]. Но в течение 1919 г. баланс сдвинулся решительно не в

597

пользу местной инициативы. Декрет от 3 декабря 1918 г., определив источники доходов местных Советов, тем самым поставил перед ними ограничения; кроме того, он утвердил принцип, по которому местные потребности должны были удовлетворяться частично за счет местного налогообложения, а частично – за счет субсидий от государства. Со снижением покупательной способности денег, которое сводило на нет все налоговые сборы, и в результате постепенной национализации промышленности, которая перекрывала самый важный источник доходов (национализированные предприятия как в центре, так и на местах освобождались от налогов), доходы местных Советов быстро снизились, а значит, возросла зависимость от субсидий из центра [16]. Съезд заведующих финотделами в мае 1919 г. предпринял фронтальное наступление на принцип местной финансовой автономии. Он принял резолюцию, призывавшую к отмене декрета от 3 декабря 1918 г. и провозгласившую намерение Наркомфина выступить на очередном Всероссийском съезде Советов с предложением о поправке бюджетной главы Конституции. В то же время в другой резолюции были изложены общие принципы "единого государственного бюджета":

"Все доходы как общегосударственного, так и местного характера поступают в единую государственную кассу, равным образом и все расходы на удовлетворение нужд как общегосударственного, так и местного значения производятся из той же единой государственной кассы.

Все финансовые сметы, как доходные, так и расходные, составляются на основании общих бюджетных правил..." [17]

Это произошло более чем за полгода до того, как в декабре 1919 г. состоялся следующий Всероссийский съезд Советов, и поправка к Конституции так никогда и не ставилась на обсуждение, хотя бы формально. Однако декретом в сентябре 1919 г. было образовано Междуведомственное совещание, куда должны были поступать все запросы от местных Советов о финансовой помощи и где Наркомфин, похоже, обеспечил за собой право решающего голоса [18]. По-видимому, это был тот самый момент, когда была наконец обеспечена централизация фискальной и финансовой власти. И только резолюция ВЦИК от 18 июля 1920 г. отрегулировала это положение.

"Разделение бюджета на государственный и местный бюджеты упраздняется: в будущем местные расходы и доходы будут включаться в общий бюджет государства...

Наркомфину поручается разработать систему денежных налогов, определяемых указанными целями и собираемых для специфических местных нужд, но включаемых и расходуемых сообразно общему бюджету" [19].

Однако к этому времени денежное налогообложение почти прекратилось, и не было предпринято ничего для осуществления этого указания. Формальная победа полнейшей централизации сопровождалась распадом всей бюджетной системы.

598

Лишь с введением НЭПа и созданием стабильной валюты была изменена эта политика, а система местного финансирования, как предусматривалось в Конституции РСФСР, вновь получила право на существование.

Не менее острой, чем проблема обеспечения государственных расходов в госбюджете, была проблема финансирования промышленности. Партийная Программа 1919 г. отражала господствовавшее в партии убеждение, когда заявляла, что, поскольку источники прямого налогообложения сокращаются в силу экспроприации собственности, "покрытие государственных расходов должно покоиться на непосредственном обращении части доходов от различных государственных монополий в доход государства", другими словами – на прибылях от национализированных промышленных предприятий [20]. Однако в первый год после революции это было идеалом отдаленного будущего, и национализированные промышленные предприятия, истощенные войной, испытывали острую нехватку капиталовложений, равно как и кредитов для текущего производства. Когда зимой 1917/18 гг. были национализированы банки и ВСНХ начал осуществлять контроль над ведущими отраслями промышленности, как национализированными, так и ненационализированными, встал вопрос о том, из каких источников должны поступать эти кредиты. Декретом, принятым в феврале 1918 г., был создан Центральный учетно-ссудный комитет Государственного банка, в котором были представлены ВЦИК, ВСНХ, Всероссийский совет профсоюзов и различные народные комиссариаты, с тем чтобы собирать и рассматривать представления о ссудах и авансах для промышленных предприятий [21]. Аналогичные комитеты были созданы при местных отделениях Государственного банка. Но в тот момент не было установлено единой практики, и авансы, похоже, выдавались без тщательного рассмотрения и без учета политики ВСНХ [22]. В литературе приводятся примеры того, как владельцы собственности, подлежащей национализации ВСНХ, с успехом закладывали ее в одном из отделений Государственного банка накануне акта о национализации [23]. Совершенно очевидной была необходимость внести в этот хаотичный процесс порядок и систему. Первая конкретная программа, которая была разработана весной 1918 г. и получила поддержку со стороны Гуковского и в правых кругах, выступила за создание специальных банков для финансирования основных отраслей промышленности – зерновой банк, металлический банк, текстильный банк и т.п., – в которых половина акций должна принадлежать государству, а вторая половина – частным лицам, имеющим интересы в соответствующих отраслях промышленности. Эта программа, являвшаяся финансовым двойником проектов смешанных компаний, которые обсуждались с Мещерским и другими, и естественным придатком плана восстановления автономии частных банков [24], была, подобно этим

599

проектам, подвергнута резкой критике со стороны левой оппозиции, которая охарактеризовала ее в своем меморандуме от 4 апреля 1918 г. как "денационализацию банков в замаскированной форме" [25]. Крушение проекта Мещерского привело также к отказу от этой программы. Однако с окончательной потерей банков и истощением всех источников кредита, кроме казны, открывалось широкое поле деятельности, и ВСНХ взял на себя финансирование российской промышленности. Согласно декрету, изданному накануне I Всероссийского съезда Советов народного хозяйства в мае 1918 г., все ссуды национализированным промышленным предприятиям должны были предоставляться из казны по решению ВСНХ: ответственность за контроль и подтверждение представлений ложилась на главки и подобные им органы или на областные совнархозы [26]. На съезде Сокольников, решительно осуждавший проект Гуковского за "диффузию банков", выступил с предложением о том, чтобы в распоряжение ВСНХ был выделен фонд в 2,5-3 млрд. руб. для финансирования промышленности в 1918 г. [27] Это предложений не нашло поддержки, и ВСНХ в своих взаимоотношениях с казной продолжал влачить полуголодное существование. Но на практике его свобода действий, кажется, оставалась неограниченной, и в течение второй половины 1918 г. он стал, насколько позволяли декреты, абсолютным контролёром российской промышленности. II Всероссийский съезд Советов народного хозяйства в декабре 1918 г. потребовал, чтобы Государственный банк был преобразован в "орган технического выполнения расчетов и учета по решениям ВСНХ и его органов" [28]. ВСНХ представлялись сводные ведомости и приходно-расходные отчеты промышленных предприятий, и он принимал по ним политические решения, и только балансы направлялись в государственный бюджет.

В то же время исключительный контроль над финансированием промышленности, установленный ВСНХ во второй половине 1918 г., был предметом настойчивой критики. Социалистические авторы вплоть до Ленина выступали за некий центральный банк в качестве бухгалтерии социалистического хозяйства. Государственный банк, однако, передал эту функцию ВСНХ, который пытался совместить две роли: административного и бухгалтерского органов. Эта комбинация имела фатальные недостатки. Единственной целью ВСНХ было стимулировать производство любыми методами и любой ценой. Это было оправданно в кризисные годы гражданской войны. Но некомпетентность, неотделимая от времен чрезвычайного положения, и неопытность новой бюрократии превратили ВСНХ в легкую цель для ревностных и сравнительно опытных финансистов Наркомфина и Государственного банка. Получалось, что в отчетах ВСНХ доходы не отличались от кредитов, используемых в производстве, – рабочего капитала [29]. Прибыли реинвестировались в промышленность, и, вообще говоря, только потери направлялись в бюджет. В начале 1919 г. состоялась дискуссия между ВСНХ и

600

Наркомфином, и достигнутый между ними компромисс нашел свое отражение в декрете Совнаркома от 4 марта 1919 г. Майский декрет 1918 г., признававший безраздельную власть ВСНХ в финансировании промышленности, был упразднен. В будущем все решения ВСНХ и его органов по предоставлению кредитов государственным предприятиям должны были приниматься "с участием представителей Комиссариата финансов и Государственного контроля": возникшие разногласия переносятся на разрешение Совнаркома. Все кредиты должны были предоставляться через Государственный банк, в который должны были поступать все сметы и отчеты по расходам [30]. Другое изменение еще больше ограничило власть ВСНХ и усилило влияние Наркомфина. По бюджету на первую половину 1919 г. было принято решение, что все приходы национализированных предприятий, а также приходы главков и контролирующих их центров, включая Наркомпрод, должны поступать на счет Наркомфина и фигурировать в доходной части государственного бюджета.

Эти меры лишили ВСНХ его исключительных полномочий по финансированию промышленности и оставили последнее слово за Наркомфином. Вряд ли можно сомневаться в том, что это отделение финансов от технического управления было в принципе шагом вперед, к более эффективной организации промышленности. Однако за этими изменениями крылся еще один аспект, который не был оправдан практикой. Передача Наркомфину прямой ответственности за финансирование индустрии и уподобление отдельных пунктов в промышленных сводных ведомостях (балансах) пунктам в государственном бюджете означали, что финансирование промышленности осуществлялось на бюджетных принципах, а не на принципах коммерческого кредита. В такой системе не было места банковскому делу как отдельному элементу, что явилось логическим следствием всего имевшего место до того, как в январе 1920 г. был упразднен Государственный банк. В декрете Совнаркома дается детальное объяснение причин этого шага:

"Национализация промышленности... подчинила общему сметному порядку всю государственную промышленность и торговлю, что исключает всякую необходимость дальнейшего пользования народным (государственным) банком как учреждением государственного кредита в прежнем значении этого слова.

Хотя система банковского кредита и сохранила еще силу для мелкой частной промышленной деятельности и потребностей отдельных граждан, помещающих свои сбережения в государственных кассах, но и эта операция в силу постепенной утраты ими значения в народно-хозяйственной жизни не требует уже существования обособленных банковских учреждении. Эти, теперь второстепенные, задачи с успехом могут быть выполнены новыми центральными и местными учреждениями Народного комиссариата финансов".[31]

601

Таким образом, Наркомфин, воспользовавшись тенденциями к централизации, имевшими место при военном коммунизме, преуспел в достижении для себя не только неограниченных финансовых полномочий, но и фактической монополии за счет как местной администрации, так и банковской системы. В обеих этих сферах процесс концентрации подлежал пересмотру при НЭПе.

Успехи, достигнутые Наркомфином в начале 1919 г. в установлении своей власти как над местными государственными доходами, так и над финансированием промышленности, кажется, представляли собой важный шаг на пути к внедрению порядка и здравого смысла в управление народным хозяйством. Тем не менее они оказались пирровой победой частично из-за того, что ни политическая, ни экономическая структура не были еще достаточно прочными, чтобы выдержать тяжесть такого сильно сконцентрированного контроля, но главным образом из-за того, что финансовое оружие, которым завладел Наркомфин, оказалось непригодным из-за безудержного падения покупательной способности дене г. Девальвация рубля начиная с 1919 г. и позже оказывала свое влияние на каждый аспект советской финансовой и экономической политики и придала политике военного коммунизма окончательный, характерный для нее вид. Не ранее как 26 октября 1918 г. Совнарком, отдавая некую дань законности, вдруг издал декрет, санкционировавший увеличение необеспеченной денежной массы не меньше чем на 33,5 млрд. руб. [32], тем самым подняв ее предел с 16,5 млрд., установленных последним декретом Временного правительства, до санкционированной общей суммы в 50 млрд. руб. Здесь также видно точное следование прецеденту, установленному Временным правительством. Этот декрет ретроспективно санкционировал то, что уже имело место: к моменту его обнародования новый установленный законом лимит уже был достигнут и находился на грани превышения.

С этого момента растущие нужды гражданской войны начали давать о себе знать во все увеличивавшемся выпуске денежной массы и во все большем росте цен, который отражал уменьшение покупательной способности рубля. Поворотный пункт (это проявилось скорее в психологическом осознании фактов, чем в сколь-либо заметном изменении в самих фактах) наступил в первые месяцы 1919 г. Некоторый проблеск надежды на спасение за счет денежной реформы, похоже, засветился в умах оптимистически настроенных большевистских руководителей. До того времени Советское правительство довольствовалось тем, что печатало без каких-либо изменений банкноты старого образца, которыми пользовались царское и Временное правительства. В феврале 1919 г. впервые появились денежные знаки РСФСР, но только малого достоинства – в один, два и три

602

рубля – так называемого "упрощенного типа" [33]. Затем 15 мая 1919 г. вышел декрет, установивший новые банкноты советского образца любого достоинства и банкноты "сверх установленной декретом от 26 октября 1918 г. нормы в пределах действительной потребности народного хозяйства в денежных знаках" [34]. В течение долгого времени эти знаки имели хождение как на "черном рынке" в России, так и на иностранных биржах по более низкому курсу, чем банкноты Временного правительства, которые в свою очередь имели меньшую ценность, чем царские деньги. По данным одного советского авторитетного лица, 1000-рублевая царская банкнота стоила в одно время от 50 тыс. до 600 тыс. советских рублей [35].

Когда декретом от 15 мая 1919 г. было устранено последнее препятствие на пути к неограниченному выпуску денежной массы, общая сумма находившихся в обращении денег превысила 80 млрд. руб. Увеличившись более чем вдвое в объеме в 1918 г., она возросла в три раза в 1919 г. и в пять раз в 1920 г. Катастрофический и необратимый характер падения уже нельзя было больше скрывать, и он впервые начал проявляться в полную силу. Девальвация рубля по отношению к золоту и иностранной валюте не имела большого значения. Внешняя торговля в 1919 г. практически прекратилась, и когда она в следующем году начала медленно возрождаться, существование монополии на внешнюю торговлю служило гарантией того, что операции осуществлялись в твердой иностранной валюте [36]. Однако падение покупательной способности рубля на внутреннем рынке было значительным и катастрофическим. На первом этапе инфляционного процесса цены растут менее быстро, чем денежная масса, так что покупательная способность общей массы денег в обращении увеличивается и выпуск банкнот является эффективным, хотя и временным, средством финансирования государственных расходов. На втором этапе, когда основная масса населения осознает факт инфляции и когда падает вера в деньги, цены начинают расти гораздо быстрее, чем денежная масса, так что их рост не может быть компенсирован новым выпуском денег, а покупательная способность общей массы денег в обращении падает. Эта вторая стадия была достигнута в России ко времени Февральской революции. За восемь месяцев, отделявших Февральскую революцию от Октябрьской, несмотря на то, что масса денежных знаков почти удвоилась, цены возросли втрое. Когда Советское правительство пришло к власти, инфляция уже давно находилась на этом этапе, а цены росли гораздо быстрее, чем денежная масса. Темпы падения в первые годы революции проиллюстрированы опубликованными оценками покупательной способности общей денежной массы, находящейся в обращении на указанные даты. Эти оценки рассчитаны, исходя из официального индекса стоимости жизни, основывающегося на ценах 1914 г.[37]

603

1 ноября 1917 г.

2200 млн. руб.

1 июля 1918 г.

448

1 июля 1919 г.

152

1 июля 1920 г.

62

1 июля 1921 г.

29355

Вот еще один подсчет, отражающий тот же процесс, но в другой форме. Государственный доход от выпуска денег, достигавший в 1918-1919 гг. 523 млн. золотых руб., упал до 390 млн. в 1919-1920 гг. и до 186 млн. – в 1920-1921 гг. [38] К середине 1919 г. в результате быстрого увеличения денежной массы золотое содержание рубля уже находилось на грани нулевой отметки. Однако сила привычки и насущная необходимость какого-то общепринятого средства обмена сохраняли жизнеспособность рубля еще в течение трех лет. Печатные станки работали на полную мощность. В конце 1919 г. "потребность в обмене была так велика, что выпускаемые на клочках простой бумаги заводские марки с визой какого-нибудь ответственного лица, или местного учреждения, или председателя какого-нибудь комитета, почитались за деньги" [39]. В 1920 г. печатанием банкнот занимались четыре различных учреждения (в Москве, Пензе, Перми и Ростове), которые давали работу более чем 10 тыс. человек [40].

Практические последствия падения курса рубля имели постепенный и кумулятивный характер. Поскольку официально , устанавливаемые цены не поднимались столь часто и достаточно высоко, чтобы поспевать за падением покупательной способности денег, разрыв между твердыми ценами и ценами свободного рынка достигал фантастических размеров; и в тех частях экономики, где официально установленные цены все еще имели силу, быстро возникли различные формы меновой торговли или натурального обмена, которые дополняли или заменяли бессмысленные денежные сделки. Таким образом, поставщики сырьевых материалов национализированным фабрикам, которые были в состоянии хотя бы установить официальную цену на свои материалы, получали плату натурой в виде продукции этих фабрик [41]. Рабочим частично платили продукцией фабрики, на которой они работали (или какой-либо другой фабрики, с которой она имела соглашение об обмене), так что вместо почти обесцененной валюты они получали товары для своего собственного пользования или для обмена [42]. Обесценение валюты породило другие примеры возврата к натуральному хозяйству, которое, кажется, было особенно созвучно духу социализма. В результате все возраставшего разрыва между твердыми и рыночными ценами распределение пайковых товаров по твердым ценам все больше соответствовало бесплатному распределению, а отсюда оставался всего лишь небольшой шаг до ликвидации всех платежей за основные товары и услуги, и этот шаг был в значительной степени сделан в 1920 г. С мая 1919 г. продуктовые пайки для детей до 14 лет включительно предоставлялись бесплатно [43]. В январе 1920 г. было решено создать "бесплатные об-

604

щественные столовые", в первую очередь для обслуживания рабочих и служащих Москвы и Петрограда [44]. Декретом Совнаркома от 11 октября 1920 г. комиссариату финансов предписывалось разработать инструкции для освобождения советских учреждений или их рабочих и служащих от платы за такие коммунальные услуги, как почта, телеграф и телефон, а также за водопровод, канализацию, электричество, жилые помещения [45]. 4 декабря 1920 г. была полностью упразднена плата за продовольственные пайки, 23 декабря – за топливо, поставляемое государственным учреждениям и предприятиям и всем рабочим и служащим, занятым на них, а 27 января 1921 г. – квартирная плата "в национализированных или муниципализированных помещениях" [46]. Сбор налогов в денежном исчислении потерял всякий смысл. Почтовый и таможенный тарифы были отменены в октябре 1920 г. [47] 3 февраля 1921 г. на рассмотрении ВЦИК находился проект декрета, предусматривавшего отмену всех денежных налогов; и только своевременное введение НЭПа помешало проведению этой вполне логичной меры [48].

Происходившее помимо воли и желания большевиков падение покупательной способности валюты поначалу расценивалось каждым ответственным советским руководителем как первостепенное зло, с которым нужно бороться всеми возможными средствами. Но коль скоро практика не давала какого-либо средства и поскольку на последних этапах военного коммунизма деньги были почти упразднены в качестве эффективного элемента советского хозяйства, пришлось сделать хорошую мину при плохой игре, и стало широко распространяться мнение о том, что уничтожение денег было преднамеренным актом политики. Это мнение опиралось на два различных аргумента. Первый нашел свое обобщенное выражение в знаменитом афоризме Преображенского, назвавшего печатный станок пулеметом "Наркомфина, который обстреливал буржуазный строй по тылам его денежной системы, обратив законы денежного обращения буржуазного режима в средство уничтожения этого режима" [49]. Действительно, неограниченный выпуск бумажных денег стал своеобразным методом экспроприации капитала у буржуазии в интересах государства. Однако метод этот был грубым, и результаты его применения не продуманы заранее. Ситуация не была аналогичной положению в Германии после 1919 г., где инфляция служила интересам небольшой, но влиятельной группы промышленников и предоставила прекрасный предлог для невыполнения зарубежных обязательств. Тезис о том, что обесценение рубля было задумано самим Советским правительством или проводилось с его молчаливого согласия, чтобы нанести поражение буржуазии за счет уничтожения буржуазной денежной системы, представлял собой попытку задним числом оправдать курс, которым следовали только потому, что нельзя было найти средства, чтобы избежать его.

605

Вторым, и более популярным, аргументом, выдвинутым впоследствии, чтобы объяснить и оправдать инфляцию, был довод, почерпнутый из знакомой доктрины о конечном исчезновении денег в будущем коммунистическом обществе. Здесь также, по мнению ярых большевиков, определенное пятно, ложащееся на репутацию денег, могло снизить традиционное уважение, питаемое к ним, и сделать их более уязвимыми при нападках на них. Но ни один серьёзный коммунист не относился вначале к исчезновению денег как к непосредственной цели. Не далее как в марте 1919 г. новая партийная Программа, принятая на VIII съезде партии, откровенно провозгласила, что "в первое время перехода от капитализма к коммунизму... уничтожение денег представляется невозможным" [50], а два месяца спустя Крестинский, отчаявшись изыскать какую-либо радикальную реформу для спасения валюты, все еще надеялся на "паллиативы", которые "отдалят момент окончательного краха нашей денежной системы и помогут нам продержаться до социалистического переворота на Западе" [51]. Чрезвычайная необходимость сохранения жизнеспособности рубля прослеживается в призыве Ленина того времени к крестьянину поставлять зерно в обмен на бумажные деньги, "за которые он сейчас получить товару не может", но которые будут служить "свидетельством того, что ты оказал ссуду государству" [52].

В своей знаменитой брошюре "Азбука коммунизма", опубликованной осенью 1919 г., Преображенский настаивал на сохранении денег "при социалистическом строе, который должен быть переходным строем от капитализма к коммунизму" [53]. Деньги будут уничтожены, когда общество перейдет от социализма (или "низшей ступени коммунизма") к собственно коммунизму; и ни один большевик в 1919 г. не верил, что окончательный переход может быть осуществлен без поддержки пролетарской революции в Европе. Определенные реверансы делались, конечно, в сторону все еще отдаленного будущего с экономикой без дене г. Хотя в партийной Программе сама идея уничтожения денег отбрасывалась как неосуществимая, тем не менее в ней предлагались меры, "подготавливающие уничтожение денег"; а в "Азбуке коммунизма" эта тема нашла свое дальнейшее развитие. По мере того как военный коммунизм приближался к своей последней стадии, все чаще делались попытки оправдать безудержное падение рубля тем, что это, мол, составная часть пути, ведущего к будущему коммунистическому обществу без денег. В конце 1919 г. один из советских финансовых экспертов заметил с удовлетворением, что "роль денег в области материального оборота народного хозяйства в значительной части кончена" и что в результате будет сэкономлено огромное количество "ненужной работы" [54]. Зиновьев использовал этот аргумент, чтобы парировать презрительное замечание немецкого социал-демократа о том, что русская валюта не имеет ценности.

606

"Если у нас в России падает цена рубля, то это очень тяжело для нас – нечего скрывать. Но у нас есть выход, у нас есть просвет. Мы говорим: мы идем навстречу тому, что уничтожим всякие деньги. Мы натурализуем заработную плату, мы вводим бесплатный трамвай, у нас бесплатная школа, бесплатный (хотя пока еще худой) обед, у нас бесплатное жилье, освещение и т.д." [55].

Но ни одно из этих выражений веры в военный коммунизм как в предтечу высшей и конечной ступени коммунизма не может послужить законным обоснованием политики безудержной инфляции.

Кампания за упразднение денег, постепенно набиравшая силу в течение 1919 и 1920 гг., получила ложную поддержку в виде еще более законного требования, которое повсеместно дебатировалось в это время, о "безденежных расчетах" между советскими учреждениями и национализированными промышленными предприятиями. Этот аргумент, однако, был сведен на нет скрытой двусмысленностью, содержащейся в использовании слова "денежные". Тезисы левой оппозиции в апреле 1918 г. включали требование об "организации централизованного социального бухгалтерского учета и уничтожении капиталистических форм финансирования" [56], и, когда в мае 1918 г. все государственные учреждения, включая национализированные предприятия, получили указание вести свои счета и класть свои наличные сбережения в Государственный банк, а все сделки заключать с помощью чеков или за счет внесения в книги [57], эти меры, совершенно не противоречащие обычной капиталистической практике [58], приветствовались многими как шаг к упразднению денег из советского хозяйства. На II Всероссийском съезде Советов народного хозяйства Ларин доказывал, что дело ВСНХ – размещать заказы среди национализированных промышленных предприятий на требуемые товары и смотреть за тем, чтобы соответствующее предприятие получало сырье, топливо и другие предметы, необходимые для выполнения заказа. Было бессмысленно говорить о том, что предприятие должно платить за эти материалы и получать плату за свою продукцию, или о том, что государственные железные дороге должны взимать плату за их транспортировку. Деньги должны были авансировать предприятиям для выдачи заработной платы рабочим, однако им не отводилось никакой другой роли в таких сделках. Тем не менее во всей этой аргуменации скрывалась одна фундаментальная двусмысленность. Ларин, похоже, деликатно обошел вопрос о том, означали ли его предложения, что просто не нужны денежные расчеты или же что эти сделки вообще не должны были фиксироваться в денежном выражении. В силу этого когда представитель Наркомфина настаивал на сохранении за Государственным банком функции по осуществлению бухгалтерского контроля за передвижением товаров с одного завода на другой, "хотя бы они выражались в прежних денежных

607

единицах", то он исходил или делал вид, что исходит из того, что в действительности спор между ним и Лариным идет об уточнении взаимоотношений Государственного банка с расчетным отделом ВСНХ. Представитель металлистов утверждал, что "не нужно этих бухгалтерских счетов и той подотчетности в расчетах, которая до сих пор наблюдается..." и что если осуществится формула, которая предлагается Государственным банком, "мы будем рабами излишней подотчетности"; другой делегат полагал, что в ближайшее время профсоюзы произведут натурализацию заработной платы и окончательно отделаются от денег, а значит, "в конце концов мы придем к тому, чтобы обходиться без рублевой оценки, определяя затраченную энергию количеством дней и часов". Однако никто из облеченных властью людей еще не был готов взяться за решение этой фундаментальной проблемы [59].

В результате этой полемики съезд принял пространную и двусмысленную резолюцию о финансировании промышленности, которая, как было ясно заявлено, представляла собой соглашение с Наркомфином [60]. Она начиналась пышной декларацией принципа:

"Развитие социалистического переустройства экономической жизни необходимо требует отрешения от прежних частнокапиталистических взаимоотношений в производстве и устранения, в конечном итоге, всякого влияния денег на соотношения хозяйственных элементов.

Искоренение частных финансовых учреждений, концентрация основных отраслей производства в руках государства и сосредоточение распределения в ведении государственных органов являются достаточным основанием для последовательного устранения в хозяйственной жизни денежного обращения в тех размерах, в каких оно было до сих пор".

В резолюции, следовавшей за этой прелюдией, утверждалось, помимо всего прочего, что грузы, принадлежащие государственным предприятиям, должны перевозиться бесплатно по государственным железным дорогам и на принадлежащих государству судах; что неоплаченные долги между государственными предприятиями должны быть отменены, а документы для их ликвидации – переданы Наркомфину; что государственные предприятия не должны платить или получать плату за товары, полученные или изготовленные ими по заказам ВСНХ, и что государственные предприятия должны прибегать к денежным расчетам только в таких целях, как выплата жалованья, которая может быть произведена натурой [61].

Эта резолюция была принята съездом единогласно. Некоторые из наиболее восторженных делегатов, возможно, даже полагали, что в будущем, при поставках продукции или оказании услуг одним государственным предприятием другому, сделки не будут регистрироваться в денежном выражении или, поскольку не было предложено альтернативного стандарта, в любом

608

другом выражении, отражающем стоимость. Повсюду поощрялось мнение о том, что наступает конец денежной системы. Принятая в марте 1919 г. новая Программа партии, которая считала невозможным упразднение денег в ближайшем будущем, тем не менее рекомендовала "ряд мер, расширяющих область безденежного расчета и подготовляющих уничтожение денег: обязательное держание денег в народном банке; введение бюджетных книжек; замена денег чеками, краткосрочными билетами на право получения продуктов и т.п." [62]; и, хотя вопрос о денежных расчетах все еще не ставился со всей определенностью, их сторонники были вынуждены все больше переходить к обороне. Это было заметно на съезде заведующих финотделами, который состоялся в мае 1919 г. Открыв съезд на сдержанной ноте, Крес-тинский признал, что при коммунизме не может быть "особого ведомства финансов и особой финансовой политики" и что "это – понятие, чуждое развитому коммунистическому обществу". Даже теперь не может быть "чисто финансовой политики"; финансы – это слуга экономики [63]. Но здравомыслящий Милютин, приветствовав "переход к безденежным расчетам, чем ставится наша денежная система на здоровую почву", в весьма категорических выражениях обрисовал отношение финансов к национализированной промышленности.

"Безденежная система не есть безвозмездная система. Наоборот. Доходы предприятия, как и его расходы, должны вестись и учитываться в денежных знаках, но деньги при этом не должны переходить из рук в руки, а должны быть только записаны в определенном количестве миллионов рублей, должно быть учтено, что данное предприятие расходует столько-то миллионов, выпустило на столько-то миллионов продуктов... Благодаря этому бухгалтерскому расчету мы будем иметь возможность судить о том, развивается ли предприятие или отстает, по каким причинам, где болезнь, что нужно лечить. Но, повторяю, при таких расчетах между отдельными предприятиями по закупкам и по выпуску продуктов обращение денежных знаков совершенно необязательно" [64].

На заключительном заседании съезда сам Крестинский осторожно признал, что "счетной единицей рубль может остаться и тогда, когда денег в их материальном виде совсем не будет" [65]. Однако никто не объяснял, как валюта, находящаяся в процессе безудержной девальвации, сможет удовлетворительно выполнять функцию обеспечения "денежных символов" для системы бухгалтерского учета, которая сделает возможным определение стоимости. Неспособность рубля выполнять свою функцию не только средства обмена, но и стабильной единицы учета дала мощный толчок теоретической мысли в поисках замены денег как одного из условий развития социалистического хозяйства.

Поэтому рано или поздно независимо от неспособности нестабильного рубля служить в качестве эффективного средства

609

обмена его непригодность в качестве единицы учета должна была побудить людей к поиску альтернативы; и марксисты мало сомневались в том, где вести поиск:

"Учет нуждается в другой постоянной единице; вероятно, это будет единица труда во времени, т.е. труд/час, которая может быть приведена в дальнейшем к универсальной единице учета живой энергии – к калории" [66].

В январе 1920 г. III Всероссийский съезд Советов народного хозяйства принял наконец тезис, который провозглашал, что "ввиду исключительной нестабильности денежной единицы и единицы учета (рубля)" целесообразно установить новую единицу бухгалтерского учета, "приняв в качестве основной системы мер трудовую единицу" [67]. Это предложение было передано на рассмотрение комиссии и на протяжении многих месяцев занимало лучшие экономические силы страны, а термин "трудовая единица" получил довольно широкую известность в качестве сокращения "тред", составленного из первых двух букв соответствующих слов. Роберт Оуэн выпустил в свое время "трудовые деньги" для своих образцовых колоний, и принятие труда в качестве источника стоимости казалось вкладом в ортодоксальный марксизм. Казалось также, что оно основывается на простом здравом смысле. Не далее как в декабре 1918 г. указанный принцип выдвигался Лариным:

"Теперь, когда все народное хозяйство должно являться одним целым, понятие о сравнительной доходности или бездоходности делается бессмысленным. Теперь речь может идти только о том, на сколько предметов сколько дней нам нужно будет затратить в известном производстве" [68].

В резолюции ВЦИК, принятой в июне 1920 г., говорилось о важности распространения безналичных расчетов "с целью полной отмены денежной системы, – решение, которое находится в полной гармонии с фундаментальными проблемами хозяйственного и промышленного развития РСФСР" [69]. Однако это ничего не давало для решения практической проблемы поиска альтернативной единицы учета, и бухгалтеры продолжали работать в условиях падения рубля, сколь бы неудобными и вводящими в заблуждение ни казались их расчеты. И вновь декретом Совнаркома от 15 июля 1920 г. предусматривалось, что все расчеты между государственными учреждениями или предприятиями и кооперативами должны производиться через Государственный банк посредством занесения в книги, причем не должно быть места передаче валюты, тратт или чеков от одного учреждения другому [70]. Однако это было простым повторением того, что было предписано в предыдущих декретах и принимало как должное сохранение рубля в качестве единицы расчета. Ни один из нескольких планов замены денег тредом или какой-либо другой единицей не завоевал признания вплоть до того момента, когда введение НЭПа заставило предать забвению весь этот проект, в очередной раз отнеся его к области академических рассуждений [71].

[1] Там же, 1917-1918, № 80, ст. 841; № 82, ст. 864. Еще за три месяца до этого Ленин выдвинул предложение о введении натурального налога (В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 37, с. 32); по словам Ларина, утверждавшего, что это предложение исходило от него, оно было одобрено Совнаркомом, но отклонено ВЦИК ("Народное хозяйство", 1918, № 11, с. 21).

[2] "Труды Всероссийского съезда заведующих финотделами", 1919, с. 20.

[3] Эти циркуляры перепечатаны в: "Сборник декретов и распоряжений по финансам, 1917-1919", 1919, с. 151-162.

[4] См. выше, с. 197.

[5] "Собрание узаконений, 1919", № 12, ст. 121.

[6] "Труды Всероссийского съезда заведующих финотделами", 1919, с. 21-23, 33—35; согласно другим, вероятно, преувеличенным данным, было собрано около полутора миллиардов до середины 1919 г., когда этот налог был отменен (G. Sokolnikov etc. Op. cit., p. 115).

[7] "Труды Всероссийского съезда заведующих финотделами", 1919, с. 50.

[8] "Собрание узаконений, 1917-1918", № 82, ст. 864.

[9] "Сборник декретов и распоряжений по финансам, 1917-1919", 1919, с. 169.

[10] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 43, с. 28.

[11] См. гл. 16.

[12] "Сборник декретов и распоряжений по финансам, 1917-1919", 1919, с. 291; расходная часть бюджета составляла 29 млрд. руб., а доходная — 12,7 млрд. руб. (С. Sokolmkov etc. Op. cit., p. 126).

[13] "Собрание узаконений, 1919", № 23, ст. 272.

[14] В сборнике "На новых путях" (1923, т. П, с. 1-49) есть статья ответственного работника Наркомфина по бюджетам за эти годы, в которой приводятся одобренные цифры; похоже, никаких выводов о значении бюджетов не публиковалось.

[15] "Собрание узаконений, 1917-1918", № 81, ст. 846; № 93, ст. 931,, Оба эти декрета были встречены в штыки Наркомфином; Крестинский впоследствии назвал их "данью прошлому, наследием острых споров, происходивших до нашего прихода в Комиссариат финансов" ('Труды Всероссийского съезда заведующих финотделами", 1919, с. 18).

[16] По-видимому, о местных бюджетах этого времени не было опубликовано каких-либо статистических данных; этот процесс описан автором, на себе испытавшим, как это все происходило в Смоленской губернии (G. Sokolnikov etc. Op. cit., p. 133-137).

[17] "Труды Всероссийского съезда заведующих финотделами", 1919, с. 130-131.

[18] "Собрание узаконений, 1919", № 59, ст. 558.

[19] G. Sokolnikov etc. Op. cit.

[20] "ВКП(б) в резолюциях...", 1941, т. I, с. 294.

[21] "Собрание узаконений, 1917-1918", № 24, ст. 332.

[22] Государственный банк и его отделения до марта 1918 г. "роздали на несколько сот миллионов рублей ссуд частным предприятиям" ("Труды Всероссийского съезда заведующих финотделами", 1919, с. 75).

[23] А. Потяев. Финансовая политика Советского правительства, 1919, с. 31.

[24] См. гл. 16.

[25] В.И. Ленин. Соч., т. XXII, с. 568 (источник указан неправильно. — Ред.); о меморандуме от 4 апреля 1918 г. см.

[26] "Собрание узаконений, 1917-1918", № 36, ст. 477.

[27] "Труды I Всероссийского съезда Советов народного хозяйства", 1918, с. 121-127.

[28] "Труды II Всероссийского съезда Советов народного хозяйства" (б.д.), с. 397. Народный банк подвергся на съезде острой критике; по словам одного из делегатов, "Народный банк в лице старых деятелей еще слишком рабски придерживается этих норм, которые до сих пор как будто не отменены" (там же, с. 272).

[29] "Труды Всероссийского съезда заведующих финотделами", 1919, с. 26-27; попытка исправить это положение была предпринята в постановлении ВСНХ от 22 ноября 1918 г. ("Собрание узаконений, 1917-1918", № 96, ст. 960).

[30] Там же, № 3-4, ст. 25. Сберегательные кассы оставались нетронутыми до 10 апреля 1919 г., когда они слились с Государственным банком (там же, № 18, ст. 200); можно предположить, что к январю 1920 г. вклады потеряли свою реальную ценность.

[31] В мае 1919 г. Крестинский ссылается на предположения Ленина и свои собственные "об обмене денег старого образца на новый, сопряженном с аннулированием значительной части старых денег, находящихся у крупных держателей" ("Труды Всероссийского съезда заведующих финотделами", 1919, с. 29); однако к тому времени от таких предположений отказались как от безнадежных, хотя Крестинский все еще говорил о сохраняющейся необходимости в "коренной денежной реформе" (там же, с. 30).

[32] Там же, № 90, ст. 913.

[33] "Собрание узаконений, 1919", № 10-11, ст. 102.

[34] Там же, № 16, ст. 179.

[35] Z. Katzenellenbaum. Russian Currency and Banking, 1914-1924,1925, p. 80-81.

[36] Тем не менее спекуляции на обменной стоимости рубля, которая время от времени варьировалась, продолжались как в Москве, так и в заграничных центрах; декретом от 8 октября 1918 г. ("Собрание узаконений, 1917—1918", № 72, ст. 781) не допускалось советским гражданам или предприятиям держать иностранную валюту или переводить средства за границу или в оккупированные местности без особого в каждом отдельном случае разрешения Наркомфина.

[37] L. Yurovsky. Currency Problems and Policy of the Soviet Union, 1925, p. 27.

[38] "Большая Советская Энциклопедия", т. XII, 1928, с. 374, статья "Военный коммунизм". Согласно этому же источнику, в указанные периоды общее количество реквизированного хлеба оценивалось в 121, 223 и 480 млн. золотых рублей – соответственно; следовательно, коль скоро денежная инфляция не являлась более эффективным средством получения продукции у крестьян, становилось необходимым прибегать к прямой реквизиции.

[39] "Два года диктатуры пролетариата, 1917-1919" (б.д.), с. 56.

[40] "Финансовая политика за период с декабря 1920 г. по декабрь 1921 г. Отчет к IX Всероссийскому съезду Советов", 1921, с. 140.

[41] В.П. Милютин (Цит. соч., с. 197) приводит некоторые нормы обмена, имевшие место в начале 1920 г.: кило мыла за кило жиров, 5,92 метра льняной пряжи за 100 г воска, 2,5 кг крахмала за 100 кг картофеля.

[42] См. выше, с. 192—193; эта система была настолько отрегулирована, что разрешение на ее применение вначше давалось Наркомпродом, а позднее — одним из отделов Всероссийского центрального совета профсоюзов ("Собрание узаконений, 1920", № 84, ст. 415).

[43] Там же, 1919, № 20, ст. 238.

[44] Там же, 1920, № 4-5, ст. 21.

[45] Там же, № 85, ст. 422; льготы, предусматривавшиеся этим декретом, распространялись также на такие институты, как Коминтерн, Всероссийский центральный совет профсоюзов и Центросоюз, а также на таких лиц, как красногвардейцы и инвалиды войны, включая членов их семей, кроме того, на всех лиц, находившихся на попечении народного комиссариата социального обеспечения. Декрет был в первую очередь направлен на упразднение не только денежной платы, но и всех форм денежных расчетов за текущие услуги.

[46] Там же, № 93, ст. 50; № 100, ст. 539; там же, 1921, № 6, ст. 47.

[47] Там же, 1920, № 84, ст. 413.

[48] "Пять лет власти Советов", 1922, с. 393.

[49] Е. Преображенский. Бумажные деньги в эпоху пролетарской диктатуры, 1920, с. 4. На X съезде партии в марте 1921 г. Преображенский полушутя поздравил его делегатов с тем, что если ассигнации Французской революции обесценились всего в 500 раз, то рубль обесценился в 20 000 раз: "Значит мы в 40 раз перегнали Французскую революцию" ("Десятый съезд Российской коммунистической партии", 1921, с. 232).

[50] "ВКП(б) в резолюциях...", 1941, т. I с. 293; этот пункт имелся также в подготовленном Лениным проекте (В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 38, с. 441).

[51] "Труды Всероссийского съезда заведующих финотделами", 1919, с. 30. Примерно тогда же Крестинский высказал аналогичную мысль иностранному журналисту, но на этот раз без ссылки на революцию на Западе: "Вы можете просто сказать, что наша гибель или спасение зависят от состязания между понижением ценности денег (и возникающей в результате необходимостью печатать знаки в еще больших количествах) и наглей растущей способностью вообще обходиться без денег" (Ransome. Op. cit., p. 89).

[52] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 39, с. 123.

[53] Бухарин и Преображенский. Азбука коммунизма, 1919, гл. XV, § 121.

[54] "Два года диктатуры пролетариата, 1917-1919" (б.д.), с. 57.

[55] Г. Зиновьев. Двенадцать дней в Германии, 1920, с. 63-64.

[56] В.И. Ленин. Сочинения, т. XXII, с. 568 (источник указан неправильно. – Ред.).

[57] "Собрание узаконений, 1917-1918", № 35, ст. 460; это указание впоследствии приобрело форму декрета, принятого в августе 1918 г. (там же, № 63, ст. 691).

[58] В одной из статей, опубликованных в "Народном хозяйстве" (1920, № 1—2, с. 7), система, использованная советскими учреждениями, сравнивается фактически с клиринговой системой английских банков.

[59] "Труды II Всероссийского съезда Советов народного хозяйства" (б.д.), с. 266—286; это обсуждение проходило не на пленарном заседании, а в "секции по финансовой промышленности" и в печати было отражено в сильно сокращенном виде.

[60] Там же, с. 192.

[61] Там же, с. 396-400.

[62] "ВКП(б) в резолюциях...", 1941, т. I, с. 293.

[63] "Труды Всероссийского съезда заведующих финотделами", 1919, с. 9-10.

[64] Там же, с. 51-52.

[65] Там же, с. 84.

[66] "Два года диктатуры пролетариата, 1917-1919" (б.д.), с. 58.

[67] Цит. по: L. Yurovsky. Op. cit., p. 34; она не была включена в число опубликованных резолюций съезда.

[68] "Труды II Всероссийского съезда Советов народного хозяйства" (б.д.), с. 96.

[69] Цит. по: L. Yurovsky. Op. cit., p. 33-34.

[70] "Собрание узаконений, 1920", № 67, ст. 305.

[71] Эта дискуссия исключительно широко освещалась в экономической литературе 1920 г. и первых месяцев 1921 г.; конкурентом "тред" была выдвинута "единица энергии" (энед). Детальное исследование этой дискуссии могло бы иметь определенный теоретический интерес, однако она оказала слабое влияние, если вообще оказала, на дальнейший ход событий. Эта дискуссия проходила под влиянием двух работ немецкого экономиста Отто Нойрата, которые подробно изучались советскими авторами того периода: Otto Neurath. Durch die Kriegs-wirtschaft zur Naturwirtschaft. Munich, 1919, и Von der Nachsten und Ubernachsten Zukunft. Jena, 1920.