Эдвард Карр

ИСТОРИЯ СОВЕТСКОЙ РОССИИ

К оглавлению

Глава 18. ОТ ВОЕННОГО КОММУНИЗМА К НЭПу

Первые восемь месяцев революции не привели к переходу от буржуазного к социалистическому экономическому порядку. До сих пор ее основным достижением было свержение экономической власти феодальных землевладельцев и буржуазии, а не закладка основ экономики будущего. Ни одна из мер того периода не носила подлинного отпечатка социализма – или еще в меньшей степени коммунизма – в марксистском смысле этого понятия. Национализация земли произведена была формально – мера, за осуществление которой выступали многие передовые буржуазные радикалы; в действительности же она была разделена в целях обработки на множество мелких крестьянских участков земли – программа социал-революционеров, которых марксисты всегда считали, по существу, мелкобуржуазными. В промышленности медленно и с некоторым сопротивлением начали предприниматься шаги по осуществлению политики национализации; однако это проводилось как часть программы государственного капитализма и все еще проповедывалась необходимость "учиться у капиталистов". В торговле и системе распределения не было сделано ничего, за исключением расширения и более организованного проведения монополии на хлеб, установленной Временным правительством. В области финансов были национализированы банки – еще одна из мер, идеально совместимая с буржуазным радикализмом; однако во всех других аспектах ее трудно было обвинить в отходе от ортодоксальной капиталистической практики. Ленин неоднократно всячески подчеркивал умеренность намерений Советов в это время. И там, где применялись более решительные меры, виноват был кто-то другой. "Тактика, принятая классом капиталистов, состояла в том, чтобы толкнуть нас на борьбу, отчаянную и беспощадную, вынуждавшую нас к неизмеримо большей ломке старых отношений, чем мы предполагали" [1]. Главнейшая заповедь Апрельских тезисов 1917 г. в своей основе соблюдалась: "Не "введение" социализма в качестве немедленной задачи, а немедленное осуществление контроля Советов рабочих депутатов над общественным производством и распределением продуктов".

611

Ленин суммировал это положение в мае 1918 г., говоря о будущем названии РСФСР: "...выражение социалистическая советская республика означает решимость Советской власти осуществить переход к социализму, а вовсе не признание новых экономических порядков социалистическими" [2].

Таким образом, окунуться в экономическую политику социализма предстояло в последующий период, причем сделать это под воздействием отчаянной гражданской войны. То, что называлось "военным коммунизмом", было, как об этом писал его главный историк Л. Критсман, "опытом первых шагов перехода к социализму" [3]. Период 1918-1920 гг. был во всех отношениях проверкой на прочность нового режима; и, хотя он с поразительной легкостью разгромил врагов, единственной программой которых было восстановление старого порядка, крайности гражданской войны еще более выпукло высветили стоявшую перед ним дилемму. Экономическая отсталость России облегчила путь для политического триумфа революционеров, поскольку им противостояли лишь остатки пережитков феодализма и неразвитый и еще неэффективный капитализм. Но это же обстоятельство сделало последующую работу социалистического строительства во много раз более трудной, так как они были призваны строить новое социалистическое общество без прочного демократического и капиталистического фундамента, наличие которого марксистская теория считала непременным условием. Эти специфические условия диктовали, как Ленин признавал в полной мере, определенную постепенность и осторожность в достижении позитивных задач социализма. Говоря теоретически, необходимо было завершить буржуазную революцию прежде, чем продвигаться к социалистической революции; и неуверенность в умах партийных руководителей, включая Ленина, относительно точного момента этого перехода отражала это внутреннее замешательство. Гражданская война покончила со всеми сомнениями, вынудив новый режим волей-неволей мчаться сломя голову по дороге к социализму. Но военный коммунизм в России во многом напоминал искусственный и нестабильный характер того, что иногда называли "военным социализмом" в Германии [4]. Это был продукт чрезвычайных обстоятельств, не имевший достаточно солидной социальной и экономической базы, чтобы обеспечить свое полное выживание (даже если что-то из его наследия и могло остаться) после того, как эти чрезвычайные обстоятельства перестали иметь место.

Победоносное окончание гражданской войны после разгрома Врангеля в ноябре 1920 г. и последующее ослабление напряженности решили судьбу военного коммунизма. Покуда длилась война, была неизбежной политика сиюминутных мер, рассчитанных на выживание; окончание войны диктовало пересмотр этой политики в свете более долгосрочных соображений. В первую очередь это касалось продразверстки – политики, смысл которой заключался в постоянной и неумолимой необходи-

612

мости противостоять сегодняшним чрезвычайным обстоятельствам даже за счет завтрашних перспектив. Решающим фактором было отношение крестьян, чья лояльность по отношению к большевистскому режиму и неохотное подчинение продразверстке были вызваны главным образом страхом "белой" реставрации и потери своих земельных участков. Как только эта угроза была ликвидирована, появилась почва для возрождения естественного недовольства угнетающе чрезмерным налогом, единственное оправдание которого исчезло. Вспышки крестьянских мятежей, начавшихся с демобилизацией в сентябре 1920 г. [5], усилились в зимние месяцы как по интенсивности, так и по широте охвата территорий так что Ленин в марте 1921 г., признал, что "...демобилизация крестьянской армии выкидывает сотни и тысячи... людей", порождающих бандитизм [6]. Эти широко распространенные беспорядки послужили основой и стали прелюдией кронштадтского мятежа – первого согласованного внутреннего восстания против советского режима с лета 1918 г. Требования крестьян занимали важное место в первой резолюции собрания представителей мятежной эскадры: "Дать полное право действия крестьянам над всей землей... а также иметь скот, который содержать должен и управлять своими силами, т.е. не пользуясь наемным трудом", и "разрешить свободное кустарное производство собственным трудом" [7].

Экономические последствия военного коммунизма, чье банкротство было продемонстрировано этими событиями, создали порочный круг, в котором нельзя было найти исходной точки для проведения анализа. Вслед за катастрофическим падением промышленного производства (частично из-за разрушения заводов, частично из-за дезорганизации труда и частично из-за громоздкой системы централизованного управления, представленной главками) последовал фактический распад государственной или контролируемой государством системы распределения товаров по твердым ценам, приведшей к быстрому росту незаконной частной торговли по неудержимо растущим ценам и к бешеной валютной инфляции. Все это в свою очередь повлекло за собой отказ крестьянства (перед лицом продовольственного голода и падения валюты) поставлять необходимое количество хлеба в города, в результате чего население постепенно покидало индустриальные центры, а промышленное производство все сильнее приближалось к мертвой точке. Противоядие, широко известное в истории как НЭП [8], также представляло собой серию мер, не ощутимых сначала, но выраставших одна из другой. НЭП начался с удара по точке наибольшей опасности, как сельскохозяйственная политика, нацеленная на получение большего количества продуктов питания за счет предоставления новых стимулов крестьянину; затем он развился в коммерческую политику поощрения торговли и обмена, включая финансовую политику, направленную на стабилизацию валюты, и, наконец, добравшись до самого злейшего из всех зол, он стал промышлен-

613

ной политикой, чтобы достичь такого увеличения производительности в промышленности, какое необходимо для строительства социалистического порядка. Существенной чертой НЭПа было отрицание или отмена политики военного коммунизма. После того как прошел первый шок удивления, НЭП был воспринят всеми как необходимость. Однако одними он был принят охотно, другими – с неспокойной совестью; и подтверждение целесообразности НЭПа явилось темой продолжительной дискуссии, уходившей своими истоками к началу режима и указывавшей на экономические противоречия в будущем.

Военный коммунизм состоял из двух основных элементов: с одной стороны, концентрация экономической власти и мощи, включая централизованный контроль и управление, замена мелких производственных единиц большими и принятие некоторых мер по единому планированию; с другой стороны – бегство от коммерческих и денежных форм распределения, включая пайки и предоставление основных товаров и услуг бесплатно или по номинальным ценам, оплата труда натурой и производство для непосредственного потребления, а не для гипотетического рынка. Однако между двумя этими элементами можно провести достаточно четкое различие. Процессы концентрации и централизации, сколь бы быстрыми темпами они ни развивались в механизме военного коммунизма, являлись продолжением процессов, уже начатых в первый период революции. Ленин еще задолго до того настаивал на том, что социализм является следующим логическим шагом вперед от государственного капитализма [9] и что формы организации, присущие одному, столь же обязательны для другого. Здесь военный коммунизм строил на фундаменте того, что было до него, и многие его достижения выдержали испытание; и только впоследствии были подвергнуты критике и пересмотрены некоторые из аспектов этой политики, и то в их конкретном применении и после рассмотрения под сильным увеличительным стеклом. Под вторым элементом военного коммунизма (замена рыночной экономики натуральным хозяйством) не было такого фундамента. Он не только не был логическим развитием политики начального этапа революции, но и, более того, стал результатом прямого отказа от этой политики – неподготовленным прыжком в неведомое. Эти элементы военного коммунизма были решительно отвергнуты НЭПом, и именно они больше всего дискредитировали военный коммунизм в глазах его критиков.

Между этими двумя аспектами военного коммунизма было еще одно различие. Политика концентрации и централизации применялась почти исключительно в промышленности (попытки приложить ее к сельскому хозяйству оказались безуспешными), и именно здесь находилась основная социальная база сторонников революции, а российская экономика проявляла некоторые черты развитого капитализма. Политика отказа от денег и применения "натурального" хозяйства возникла из неуме-

614

ния решить проблемы отсталого крестьянского сельского хозяйства, в котором было занято около 80 % всего населения. Эта – политика была выражением фундаментальной трудности, заключавшейся в попытке удержать в одной упряжке антифеодальную революцию крестьянства с его мелкобуржуазными устремлениями и антибуржуазную, антикапиталистическую революцию фабричного пролетариата, а также в конфликте между городом и деревней, заложенном в самой этой попытке. Именно эти несовместимости в конце концов подняли многих против военного коммунизма и привели к его уничтожению.

Эти различия внутри конгломерата политических аспектов, известных в своей совокупности как военный коммунизм, дают возможность также объяснить расхождения в его интерпретации, которые имеют место в партии. Согласно одной школе, он явился логическим развитием политики предыдущего периода, серией шагов, правильно задуманных, хотя и слишком поспешно выполненных в результате гражданской войны; ошибка же, свойственная военному коммунизму, относится скорее к степени и времени его осуществления, а не к его сущности. Эта точка зрения принадлежит тем, кто прославлял даже наиболее крайние проявления военного коммунизма в качестве побед социалистических принципов.

Согласно другой школе, военный коммунизм представлял собой опрометчивый и драматический пересмотр политики первого периода режима, бросок в непроверенные и утопические эксперименты, ни в коей мере не оправданные объективными условиями. По этому мнению, военный коммунизм состоял не в продвижении вперед по дороге к социализму, а явился вынужденным ответом на чрезвычайные обстоятельства гражданской войны. Различие между двумя школами не было ни жестким, ни постоянным. Первая точка зрения имела тенденцию к отождествлению с мнением бывшей левой оппозиции и незадолго до этого возникшей рабочей оппозиции, которые осуждали возраставшее давление на пролетариат и подчеркивали преимущественное значение промышленности в революционном хозяйстве; она получила некоторую поддержку со стороны Бухарина, который в своей работе "Экономика переходного периода" рассматривал военный коммунизм как соответствующий специфическим русским условиям процесс перехода от капитализма к социализму. Второй точки зрения придерживались другие ведущие руководители партии, включая Ленина и Троцкого, которые были убеждены в необходимости придания большего веса желаниям и интересам крестьянства. Однако Ленин не был до конца последователен в своем диагнозе движущих сил военного коммунизма. В одной из двух своих речей, в которых он знакомил участников X съезда партии с НЭПом, Ленин приписал военный коммунизм "фантазерам", которые мечтали, что в три года можно переделать "экономическую базу" Советской страны; в другой речи он охарактеризовал военный комму-

615

низм как систему, которая "диктовалась потребностями, соображениями и условиями военными, а не экономическими" [10]. Когда в критической атмосфере марта 1921 г. за смену наиболее крайних аспектов военного коммунизма НЭПом единогласно проголосовали как за желанную и необходимую перемену, эти подспудные расхождения были положены на полку, но не улажены полностью. Коль скоро военный коммунизм рассматривался как отклонение от правильного пути, продиктованное военной, а не хозяйственной необходимостью, потребностями гражданской войны, а не социализма, НЭП явился цепочкой шагов, компенсирующих прискорбное, хотя и вынужденное отклонение от цели, возвратом на надежную дорогу, по которой шли до июня 1918 г. Бели же к военному коммунизму относиться как к сверхстремительному, с чрезмерным энтузиазмом совершаемому броску вперед, в заоблачные выси социализма, несомненно, преждевременному, но тем не менее похвальному, то в этом случае НЭП был временным отступлением от позиции, которые военный коммунизм был не в состоянии удержать в тот момент, но которые должны быть возвращены – и возвращены скорее рано, чем поздно. Невысказанной посылкой первой точки зрения являлась практическая необходимость принимать в расчет отсталое крестьянское хозяйство и крестьянский склад ума; невысказанной посылкой второй была необходимость создать индустрию и не ущемлять более положение промышленных рабочих, составлявших главный оплот революции.

Обе точки зрения оставили свои следы в выступлениях в статьях Ленина, равно как и на политике НЭПа. Первая получила мощную поддержку в брошюре "О продовольственном налоге", которую Ленин опубликовал в начале апреля 1921 г. Здесь, отбросив несколько защитительный тон, который иногда слышался в его изложении НЭПа на X съезде, он смело охарактеризовал НЭП как возобновление правильной линии, указанной им весной 1918 г. и нарушенной лишь чрезвычайными обстоятельствами гражданской войны. Он начал с пространной цитаты из работы "О "левом" ребячестве и о мелкобуржуазности" – своего мощного залпа по "левым коммунистам" в мае 1918 г. Он вновь подчеркнул, что в отсталой экономике России государственный капитализм (а в НЭПе, сформулированном в марте 1921 г., содержалось признание мелкого капитализма в деревне под государственным контролем) является продвижением по прямой дороге к социализму.

"Продналог есть одна из форм перехода от своеобразного "военного коммунизма", вынужденного крайней нуждой, разорением и войной, к правильному социалистическому продуктообмену. А этот последний, в свою очередь, есть одна из форм перехода от социализма с особенностями, вызванными преобладанием мелкого крестьянства в населении, к коммунизму" [11].

Восстановление свободы торговли было возвратом к капитализму. Но то, что Ленин сказал в 1918 г., он повторил теперь

616

курсивом: "...многому можно и должно поучиться у капиталистов" [12]. Это предполагало сравнительно длительный промежуток времени до того, как может быть надежно и успешно завершен переход к социализму. На партийной конференции, созванной в мае 1921 г. для разъяснения рабочим-партийцам нового курса партии, Ленин настаивал на том, что НЭП принят "всерьез и надолго", а в резолюции конференции новая политика признавалась "установленной на долгий, рядом лет измеряемый, период времени" [13]. С другой стороны, на той же конференции Ленин охарактеризовал НЭП как "отступление", а несколько месяцев спустя – "поражение и отступление – для нового наступления" [14]. Такие характеристики, похоже, поощрили мнение о НЭПе как о временном зле, которое нужно преодолеть как можно скорее, как о пятне на партийном знамени. В конце 1921 г. Ленин все еще говорил о необходимости дальнейшего отступления [15]. В марте 1922 г. он неожиданно объявил, что "это отступление в смысле того, какие уступки мы капиталистам делаем, закончено"; это же заявление было повторено в более официальной форме месяц спустя, на XI съезде партии, когда было сказано, что оно получило одобрение Центрального Комитета [16]. Однако эта декларация не оказала немедленного воздействия на политику и в лучшем случае, вероятно, могла быть понята либо как попытка поднять пошатнувшийся моральный дух партии, либо как намек мировому сообществу, что Россия не будет вести себя униженно на предстоящей международной конференции в Генуе.

Эти проявления неуверенности и непоследовательности в отношении партии и самого Ленина к НЭПу отражают постоянную двойственность лежавших перед этой политикой целей: необходимость любой ценой создать работоспособную экономику за счет соглашения с крестьянством и страстное желание начать давно откладываемый переход к социалистическому порядку, которое могло быть осуществлено только в результате радикальной трансформации крестьянской экономики. Сюда же подключалась фундаментальная проблема, которая преследовала большевистскую революцию с самого начала, – проблема построения социалистического общества в стране, которая миновала стадию буржуазной демократии и буржуазного капитализма. Когда Ленин представлял НЭП X съезду, он вернулся к двум условиям, необходимым для перехода к социализму, которые он впервые выдвинул еще в 1905 г. [17] Только "в странах развитого капитализма" было возможно совершить "непосредственный переход к... социализму". В России же промышленные рабочие все еще составляли меньшинство, а мелкие земледельцы – громадное большинство. Ленин продолжал:

"Социалистическая революция в такой стране может иметь окончательный успех только при двух условиях. Во-первых, при поддержке ее социалистической революцией в одной или нескольких передовых странах. Как вы знаете, для этого условия,

617

мы очень много сделали по сравнению с прежним, но далеко не достаточно, чтобы это стало действительностью.

Другое условие, – это – соглашение между осуществляющим свою диктатуру или держащим в своих руках государственную власть пролетариатом и большинством крестьянского населения" [18].

Ни здесь, ни позднее Ленин не обсуждал взаимоотношения между этими условиями и даже ни разу не намекнул на то, можно ли обойтись без того или другого из них. Но провозглашение НЭПа в такой момент, когда разлетелись в прах радужные надежды лета 1920 г. и когда вера в близкую международную социалистическую революцию была как никогда слабой в период с 1917 г., кажется, предвещало определенный сдвиг акцента с первого условия на второе. Это объяснялось тем, что международная революция все еще запаздывала, что пролетариат Западной Европы не пришел на помощь, что русская революция все еще зависела от крестьянина и что НЭП стал необходимостью. "Только соглашение с крестьянством может спасти социалистическую революцию в России, пока не наступила революция в других странах" – заявил Ленин на X съезде; и Рязанов искусно напомнил съезду о более раннем содержании того же самого аргумента, когда назвал НЭП "крестьянским Брестом" [19]. Основой НЭПа было поддерживать существование "смычки" между крестьянством и пролетариатом, с помощью которой была одержана победа в гражданской войне.

"Пролетариат руководит крестьянством, – заявил Ленин на партийной конференции в мае 1921 г., – но этот класс нельзя так изгнать, как изгнали и уничтожили помещиков и капиталистов. Надо долго и с большим трудом и большими лишениями его переделывать" [20].

Два месяца спустя он изложил эту же точку зрения на одном из заседаний III конгресса Коминтерна. Помимо класса эксплуататоров, почти во всех капиталистических странах имелись свои мелкие производители и мелкие земледельцы; в России они составляли большинство. "Главный вопрос революции заключается теперь в борьбе против этих двух последних классов" [21]. С ними нельзя было разделаться простыми мерами экспроприации и вытеснения, которые применялись к эксплуататорам; необходимы были другие методы. Они нашли воплощение в НЭПе, чьим принципом было "поддержание союза пролетариата с крестьянством, чтобы он мог удержать руководящую роль и государственную власть". Двусмысленное положение крестьянства, которое в одно и то же время было главным союзником и объектом борьбы, направленной на то, чтобы одержать над ним победу, лежало в основе многих будущих проблем. "В любом случае, – добавил Ленин, подумав, – проводимый нами эксперимент будет полезен для будущих пролетарских революций" [22]. На XI съезде партии в марте 1922 г. Ленин вновь подтвердил ту же аксиому: "...прежде всего важна нам новая эконо-

618

мическая политика как проверка того, что мы действительно достигаем смычки с крестьянской экономикой". Но у НЭПа в этом отношении был определенный скрытый и еще непонятный, но очень важный подтекст. Ему присуща была тенденция отодвинуть на задний план первое из двух условий перехода к социализму – условие международной социалистической революции, которое Советская власть оказалась неспособной выполнить, – и сконцентрировать усилия на втором условии – завоевании на свою сторону крестьянства, – выполнение которого, казалось, зависело исключительно от искусства и силы советской политики. Три года спустя, когда неосуществимость первого условия стала еще более ясной, настойчивое утверждение Ленина о том, что НЭП – это правильная дорога к социализму, проявилось в качестве не признаваемого открытого предвестника учения о "социализме в одной стране".

[1] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 44, с. 202.

[2] Там же, т. 36, с. 295.

[3] Л. Крицман. Цит. соч., с. 75.

[4] Эта аналогия приводится в: Л. Крицман. Цит. соч., с. 69.

[5] См. гл. 17.

[6] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 43, с. 16,17.

[7] "Известия революционного комитета матросов, красноармейцев и рабочих гор. Кронштадта", № 1, 3 марта 1921 г., перепечатано в "Правде о Кронштадте" (Прага, 1921, с. 46-47). Распространенное утверждение о том, что толчком к НЭПу послужил Кронштадтский мятеж, не отвечает действительности: резолюция о НЭПе была представлена в Центральный Комитет – партии 24 февраля 1921 г., то есть за пять дней до восстания (см. выше, с. 223).

[8] Кажется, впервые фраза "новая экономическая политика" (без заглавных букв и без кавычек) была использована в резолюции партийной конференции в мае 1921 г. ("ВКП(б) в резолюциях...", 1941, т. I, с. 405), однако она не имела широкого применения В статье Ленина в "Правде" от 18 октября 1921 г., написанной в ходе подготовки к 4-й годовщине революции, эта фраза дается в кавычках (В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 44, с. 110), а в резолюции партийной конференции в декабре 1921 г. о ней говорится как о "так называемой "новой экономической политике" ("ВКП(б) в резолюциях...", 1941). Сокращение "НЭП" появилось в марте 1922 г. в ленинских заметках к докладу на XI съезде партии и в устном варианте самого доклада (В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 45. с. 81), однако полная фраза по-прежнему применялась в официальных вариантах доклада и в резолюциях съезда Позднее сокращение "НЭП" стало широко применяться повсюду.

[9] См. гл. 16.

[10] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 43, с. 60, 79. Так называемая окончательная официальная точка зрения нашла свое выражение в статье "Военный коммунизм" в "Большой Советской Энциклопедии", 1928, т. XII, ст. 376: "Было бы глубокой ошибкой за явной экономической утопичностью военно-коммунистических попыток немедленной безрыночно-централизованной реорганизации нашего хозяйства не видеть того, что в основном экономическая политика эпохи военного коммунизма была вынуждена ожесточенной борьбой за победу... Исторический смысл военного коммунизма заключался именно в том, чтобы, опираясь на военную и политическую силу, овладеть хозяйственной базой...

Но было бы неправильно видеть в военном коммунизме только вынужденные военной обстановкой мобилизационные мероприятия. Работая по приспособлению всего хозяйства к нуждам гражданской войны, строя выдержанную систему военного коммунизма, рабочий класс одновременно закладывал основы для дальнейшего социалистического строительства".

[11] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 43, с. 219.

[12] Там же, с. 232.

[13] Там же, с. 329; "ВКП(б) в резолюциях...", 1941 т. I, с. 396.

[14] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 43, с. 330; т. 44, с. 464; в другом месте он сравнил политику военного коммунизма с первой попыткой японцев штурмом взять Порт-Артур — дорогая, но необходимая ошибка, чтобы найти и применить правильную тактику для проведения операций по-иному (там же, с. 195—197).

[15] Там же, с. 210.

[16] Там же, т. 45, с. 10, 86.

[17] Т. 1, гл. 3.

[18] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 43, с. 58-59.

[19] Там же, с. 59; "Десятый съезд Российской коммунистической партии", 1921, с. 255.

[20] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 43, с. 319.

[21] Там же, т. 44, с. 41,47.

[22] Там же, т. 45, с. 73; через несколько минут он добавил, что они "еще" не достигли "смычки с крестьянской экономикой" (там же, с. 75).

Глава 19. НЭП: ПЕРВЫЕ ШАГИ
а) Сельское хозяйство

Первостепенная и кардинальная мера Новой экономической политики – замена продразверстки продовольственным налогом – не являлась отражением новой концепции. Продналог впервые был введен осенью 1918 г., однако продолжались реквизиции, и о налоге забыли [1]. В феврале 1920 г., перед открытием съезда партии, Троцкий выступил в Политбюро с предложением о замене продовольственной разверстки натуральным налогом, рассчитанным на определенный процент продукции, и о том, чтобы поставить обмен товарами с крестьянством скорее на индивидуальную, чем на коллективную основу. Но против него выступил Ленин, и Троцкий получил всего 4 из 15 голосов [2]. Аналогичные проекты вновь стали носиться в воздухе после окончательного разгрома Врангеля и выдвигались эсеровскими и меньшевистскими делегатами на X Всероссийском съезде Советов в декабре 1920 г. [3] И вплоть до последнего момента их отбрасывали как неприемлемый и нереалистичный отход от большевистских принципов, означавший возврат к "фритрэдерству" и мелкобуржуазному капитализму. Однако через год после первой инициативы Троцкого, 8 февраля 1921 г., дискуссия об аграрной политике в Политбюро натолкнула самого Ленина на мысль выдвинуть до узнаваемости похожий проект. Предварительный, черновой набросок, сделанный Лениным и переданный им в созданную решением Политбюро комиссию, характеризовал его в следующих выражениях:

1. Удовлетворить желание беспартийного крестьянства о замене разверстки (в смысле изъятия излишков) хлебным налогом.

2. Уменьшить размеры этого налога по сравнению с прошлогодней разверсткой.

3. Одобрить принцип сообразования размера налога со старательностью земледельца в смысле понижения процента налога при повышении старательности земледельца.

620

4. Расширить свободу использования земледельцем его излишков сверх налога в местном хозяйственном обороте при условии быстрого и полного внесения налога.

17 и 26 февраля в "Правде" появились инспирированные статьи, защищающие и объясняющие предлагаемую перемену. 24 февраля детальный проект, разработанный комиссией на основе ленинских заметок, был представлен на рассмотрение Центрального Комитета партии. После дальнейших обсуждений и назначения еще одной комиссии по составлению документа Центральный Комитет 7 марта 1921 г. одобрил переработанный проект. На следующий день он был представлен Лениным – хотя и в очень осторожной форме и не в качестве основной темы – в его Политическом докладе на X съезде партии. 15 марта Ленин в другом своем выступлении официально выдвинул это предложение на рассмотрение съезда, который единогласно его одобрил и назначил еще одну комиссию для подготовки текста законопроекта; и этот текст был вновь направлен в Политбюро, которое внесло дальнейшие изменения. 20 марта этот вопрос был впервые передан из партийных в правительственные круги. На следующий день ВЦИК официально принял декрет в той форме, в которой он был окончательно утвержден Политбюро [4].

Сдержанная фразеология декрета не скрывала революционного характера этой перемены. Натуральный налог, взимаемый в виде процентного отчисления от собранного урожая, имел прогрессивный характер в том смысле, что крестьяне – середняки и бедняки, а также хозяйства "городских рабочих" получали большие льготы. До сих пор сохранялся принцип обложения, приспособленный к принципу "по способностям и по потребностям". Однако первоначальный план Ленина был дополнен предоставлением налоговых скидок крестьянам, расширявшим посевные площади или увеличивавшим урожайность на своих полях в целом; и в других отношениях изменения, внесенные Политбюро после партийного съезда и нашедшие отражение в окончательном тексте декрета, были направлены на то, чтобы акцентировать внимание на коммерческом характере новой политики. Коллективная порука, которая все еще признавалась в проекте, одобренном съездом, была ясно и недвусмысленно отменена, и вводилась ответственность каждого крестьянина за выполнение налога, падающего на него; государственный фонд служил теперь, чтобы обеспечивать потребительскими товарами и сельскохозяйственным оборудованием не "беднейшую часть населения", а исключительно в обмен на излишки продуктов, добровольно поставляемые помимо выполненного налога; свобода продавать излишки "в пределах местного хозяйственного оборота" стала более конкретной за счет добавления слов "как через кооперативные организации, так и на базарах и рынках". Через несколько дней декрет Совнаркома отменил все возможные ограничения, подразумеваемые под термином "местный оборот", разрешив "свободный обмен, продажу и покупку" и

621

сняв ограничения на подвоз продовольствия гужевым, железнодорожным и водным транспортом [5]. 6 мае 1921 г. на партийной конференции было торжественно заявлено, что "новая экономическая политика" устанавливается "на долгий, рядом лет измеряемый период" и что ее "основным рычагом" является товарообмен [6].

Введение НЭПа требовало не столько создания новых учреждений, сколько трансформации существовавших учреждений из инструментов принуждения в инструменты новой политики, поощрявших личную инициативу крестьянства. Первая попытка была предпринята с "посевными комитетами", созданными по решению VIII Всероссийского съезда Советов в декабре 1920 г. [7] В совместном декрете ВЦИК и Совнаркома от 26 мая 1921 г. провозглашалось, что рамки, установленные для этих комитетов, "слишком узки" и что "в целях дальнейшего развития самостоятельности крестьянства" сфера их деятельности должна быть расширена; помимо увеличения посевных площадей, они должны заниматься улучшением методов обработки земли, содействовать развитию кустарных промыслов и поощрять местный товарооборот и развитие кооперативов [8]. Месяц спустя еще один пространный декрет, составленный по проекту самого Ленина, поставил систему деревенских комитетов посредством промежуточных ступеней уездных и губернских "экономических совещаний" (возврат к старым весьма аморфным "экономическим Советам") под контроль Совета труда и обороны [9]. Но эта тщательно разработанная структура так никогда и не была создана, не оказав никакого воздействия на последующие события. Централизованный контроль слишком сильно отдавал военным коммунизмом, чтобы быть совместимым с духом НЭПа, который ставил своей целью свести роль государства в отношениях с крестьянством к роли сборщика налогов. Первоначальная концепция НЭПа – что сельскохозяйственное производство может быть увеличено путем предоставления крестьянину свободы распоряжаться по своему усмотрению излишками своих продуктов, а также свободы и безопасности владения своей землей – была правильной. Но требовалось время для того, чтобы применить и развить ее: решение же, поспешно принятое в марте 1921 г. в ответ на угрожающие чрезвычайные обстоятельства, пришло слишком поздно, чтобы предотвратить или смягчить огромное стихийное бедствие. Первые наметки были сделаны весьма осторожно, на основе достижений предыдущего года. Декретом Совнаркома от 28 марта 1921 г. был установлен хлебный налог в размере 240 млн. пудов ("при среднем урожае") вместо 423 млн. пудов задания по разверстке 1920 г., из которых фактически было собрано около 300 млн. пудов [10]. За счет торговли и обмена предполагалось дополнительно получить еще 160 млн., доведя тем самым планируемый минимум, необходимый для потребления, до 400 млн. пудов [11]. Сообщение об изменении политики пришло в самый последний

622

момент, чтобы сказаться на посевной программе. Может быть, частично благодаря побудительным мотивам, содержавшимся в НЭПе, посевные площади в северных и центральных губерниях увеличивались в 1921 г. на 10-15 %. Правда, это были "потребляющие" губернии, которые даже не полностью удовлетворяли свои собственные потребности; а в гораздо более значимых губерниях юга и юго-востока посевные площади фактически сократились примерно на тот же процент [12]. Но все расчеты были развеяны в прах катастрофической засухой, второй год подряд наиболее сильно поразившей "производящие" губернии Поволжья. Первая тревожная нота прозвучала в конце апреля 1921 г. в постановлении Совета труда и обороны "О борьбе с засухой" [13]. В июле 1921 г. о масштабах катастрофы свидетельствовало сенсационное назначение беспартийного Всероссийского комитета помощи голодающим и последовавшее месяц спустя едва ли менее сенсационное соглашение с гуверовской Американской администрацией помощи (АРА) для получения из-за границы помощи голодающим [14]. В июле были изданы декреты об эвакуации в Сибирь 100 тыс. жителей наиболее пораженных засухой районов [15]. Через несколько дней было принято решение правительства освободить от натурального налога крестьян голодающих губерний [16]. В конце года было официально объявлено, что из 38 млн. десятин земли, засеянных в европейских губерниях РСФСР, урожай полностью был уничтожен на более чем 14 млн. десятин [17]. Вместо запланированных 240 млн. пудов продовольственного налога на 1921-1922 гг. было собрано только 150 млн., или половина от общего сбора 1920-1921 гг. [18]

Ужасы голода 1921 г., который опустошил все Поволжье, ярко описаны многими очевидцами, особенно членами иностранных миссий помощи, которые оказывали содействие пострадавшим. Число людей, погибших от голода, трудно подсчитать, в первую очередь потому, что чаще всего голод являлся не прямой, а побочной причиной смерти; так же трудно было, хотя бы приблизительно, подсчитать потери домашнего скота. В декрете, по которому был создан Всероссийский общественный комитет помощи голодающим, число нуждающихся в помощи оценивалось в 10 млн. человек. Пять месяцев спустя, на IX Всероссийском съезде Советов в декабре 1921 г., официально названная цифра составляла 22 млн., а Калинин дал повод полагать, что эта цифра занижена по крайней мере на 5 млн. В это время, как полагают, 1250 тыс. человек покинули пострадавшие районы и двинулись в направлении Украины или Сибири, причем некоторые из них находились в пути недели, а то и месяцы. Голод по своим масштабам, остроте и серьезности последствий для измученного и ослабленного населения превзошел великий голод 1891-1892 гг. На декабрь 1921 г., по подсчетам Калинина, было собрано в качестве помощи 180 тыс. пудов зерна и 600 тыс. пудов другого продовольствия внутри страны, и 2380 тыс. пудов, включая примерно 1600 тыс. пудов зерна, было предоставлено

623

из-за границы [19]. Огромная доля благодарности за сбор и распределение этого продовольствия должна быть адресована АРА – единственной официально субсидируемой иностранной организации в этой области. Согласно написанной в то время статье Каменева, благодаря помощи американского правительства АРА смогла проводить систематическую работу по оказанию помощи в широких масштабах и превзойти все, что было сделано другими организациями [20].

Неурожай и голод сконцентрировали все внимание на будущем урожае, и в декабре 1921 г. партийная конференция и IX Всероссийский съезд Советов объявили об открытии "сельскохозяйственной кампании 1922 года", в которой "вся партийная организация сверху донизу" призывалась принять энергичное участие [21]. Впервые, помимо обычных мер убеждения и организации, включая предоставление посевного материала и другой материальной помощи, повсеместно приветствовался принцип личной и коллективной заинтересованности. Всероссийский агрономический съезд в начале декабря – именно съезд служащих-аграриев, а не крестьян, как было в первые дни революции, – настаивал на том, чтобы "каждое достижение в повышении уровня хозяйства награждалось, в частности, орденом Трудового Красного Знамени и денежными премиями" [22]. А в конце того же месяца IX Всероссийский съезд Советов принял решение "в целях подведения итогов успехам и недочетам сельскохозяйственной кампании 1922 года и всенародного поощрения губерний, уездов, волостей" устроить осенью 1922 г. Всероссийскую выставку по сельскому хозяйству "с назначением хозяйственно-полезных наград наиболее достойным (например, оборудование электрической станции или отряда тракторов – награда губернского масштаба)" [23]. К тому времени начали действовать стимулы НЭПа, хотя трудно понять, чем объяснялась (НЭПом или последствиями голода) новая тяга к земле, "настоящая борьба за землю", говоря словами одного служащего Наркомзема в конце 1921 г. [24]. К марту 1922 г. власти были настолько уверены в будущем, что объявили о сокращении продналога до уровня 10 % общего производства и запретили конфискацию домашнего скота у крестьян за неуплату налога [25]. Весна 1922 г., когда несчастье, вызванное голодом, почти прошло и была в разгаре новая посевная» стала переломным моментом для НЭПа в деревне: нужен был только хороший урожай, чтобы увенчать победу.

Распределение земельных владений бывших помещиков среди крестьян фактически было завершено в 1918 г., и после этого в период военного коммунизма не произошло никаких существенных изменений в системе землепользования. Официальная поддержка новых форм коллективного сельского хозяйства имела больше чисто теоретическое, чем практическое значение. Даже в разгар военного коммунизма не предпринималось попыток навязать крестьянину меры по коллективизации. Мир,

624

с его периодическим перераспределением земли среди своих членов, и единоличные крестьянские хозяйства продолжали существовать бок о бок без какой-либо официальной дискриминации между ними. Но позиция властей была двусмысленной [26]. Запрещение законом сдачи и взятия земли в аренду (не говоря уже о купле-продаже земли, совершенно исключенной теорией общественного землепользования), а также запрет на наемный труд мешали единоличному крестьянину приспосабливаться к меняющимся семейным условиям – функция, автоматически осуществляемая путем перераспределения в системе общинного землепользования, – а значит, были направлены против единоличного хозяйствования. Надо сказать, что и во времена продразверстки предприимчивый крестьянин был мало заинтересован в ведении своего собственного хозяйства. Попросту говоря, военный коммунизм оказал двойственное влияние на такой жгучий вопрос, как землепользование. С одной стороны, он имел тенденцию увековечить существовавшие формы владения, не создавая никаких импульсов или возможностей для их изменения. С другой стороны, помимо деморализующих последствий неоднократных разверсток, он порождает чувство полнейшей неуверенности, поскольку будущее землепользования, вполне очевидно, зависело от исхода гражданской войны, и даже победа большевиков не давала никакой гарантии от дальнейших революционных изменений.

В силу этого одна из важнейших функций НЭПа заключалась в том, что крестьянин получил две вещи, которые ценил больше всего: свободу выбирать форму обработки земли и гарантию землепользования. Но здесь сразу же возникал спорный момент: запрещение аренды земли л использования наемного труда в случае его вступления в силу превращало свободу выбора в огромной степени в иллюзию. Если этот запрет не нарушался поголовно во времена военного коммунизма, то только потому, что для этого не было достаточного стимула. Теперь же, когда при НЭПе вновь заработали коммерческие стимулы, нарушения стали неизбежными. В октябре 1921 г. Наркомзем сообщал, что "аренда подпольно существует" [27]; то же самое относилось и к наемному труду. Вопрос землепользования Занимал центральное место в работе Всероссийского агрономического съезда в декабре 1921 г., который, "чтобы покончить с неясностью в существующем законодательстве", перечислил различные действующие системы пользования землей и подтвердил право выбора между ними [28]. Две недели спустя на IX Всероссийском съезде Советов состоялись продолжительные и противоречивые дебаты по этому вопросу. Осинский жаловался, что по этому вопросу "в законе" сказано "очень неопределенно и глухо" и что "наше крестьянство не имеет никаких правовых гарантий в своем пользовании землей". Он признал ненормальным разрешать крестьянину сдавать в аренду землю, данную ему не в частную собственность, а для пользования, и предложил в качестве ком-

625

промисса ограничить срок сдачи в аренду шестью годами – эквивалент двух севооборотов при трехпольной системе [29]. Съезд, отдавая отчет в существующих трудностях, но не имея единства или уверенности относительно способов и методов их преодоления, поручил ВЦИКу воплотить эти принципы в декрете и, кроме того, уполномочил Наркомзем пересмотреть существующее земельное законодательство "в целях полного согласования его с основами новой экономической политики" и "превращая его в стройный, ясный, доступный пониманию каждого земледельца свод законов о земле" [30].

В мае 1922 г. появилось постановление ВЦИК в виде "Основного закона о трудовом землепользовании", состоявшего из 37 статей [31]. Одинаково законным признавались артель, община, мироизолированные владения в виде отрубов или хуторов, а также комбинации этих форм землепользования: свобода выбора оставалась за конкретным крестьянином, ограниченная лишь не вполне ясно определенным правом местных властей устанавливать правила в спорных случаях. Сохранение мира с его периодическим перераспределением земли не запрещалось, но и не поощрялось. В то же время крестьянин, по крайней мере теоретически, был свободен покинуть его и взять с собой свою землю, причем декрет способствовал реализации такой возможности, разрешая как сдачу земли в наем, так и использование наемного труда, хотя открыто оговаривая, что такое возможно в качестве исключения для удовлетворения специфических потребностей. Семьи, "временно ослабленные" стихийными бедствиями или потерей рабочих рук, могли сдать в аренду часть своей земли максимум на два севооборота. Работников можно было нанимать при условии, если члены семьи также работают "наравне с наемными рабочими". Таким образом, целью НЭПа было покончить с остатками уравнительных тенденций революционного периода. Он признавал – покуда это отвечало теории государственной собственности на землю – право крестьянина относиться к своему земельному наделу как к своей собственности, расширять его, обрабатывать с помощью наемного труда или сдавать в аренду другим. Что касается обязанностей перед государством, то он выполнял их в качестве налогоплательщика. В свою очередь государство предлагало ему – впервые после революции – гарантию пользования с целью обработки своего участка земли и сбора урожая для своего собственного и всеобщего благосостояния.

Введение НЭПа теоретически не повлияло на официальную поддержку, оказываемую для развития современных добровольных форм коллективной обработки земли, таких, как совхозы (включая хозяйства, "приданные" заводам, советским учреждениям или профсоюзам), сельскохозяйственные коммуны или артели. В одной из первых своих речей в поддержку НЭПа Ленин повторил, что будущее развитие сельского хозяйства зависит от перспективы того, "чтобы наименее выгодное и наиболее от-

626

сталое, мелкое, обособленное крестьянское хозяйство, постепенно объединяясь, сорганизовало общественное, крупное земледельческое хозяйство. Так, – добавил он многозначительно, – представляли себе все это социалисты всегда" [32]. Единственным принципиальным изменением было то, что коммерческие принципы, применяемые при НЭПе к государственной промышленности [33], были распространены на совхозы, которые теперь были призваны давать прибыль от своих операций. Все советские хозяйства переходили под контроль народного комиссариата земледелия, а "приданные" хозяйства на основании юридически оформленного контракта сдавались в аренду использующим их учреждениям, которые платили Наркомзему натуральную ренту [34]. Позднее были изданы директивы, разрешающие сдачу совхозов в аренду определенной категории частных лиц, пользующихся особыми привилегиями [35]. По аналогии с тем, что происходило в промышленности, совхозы каждой губернии объединялись в губернский "трест", а на верху этого сооружения возвышался "государственный сельскохозяйственный синдикат" (Гос-сельсиндикат), находившийся в подчинении Наркомзема. Активная поддержка все еще оказывалась производственным кооперативам, существовавшим в форме либо сельскохозяйственных коммун, либо артелей [36]. Но по мере того, как НЭП постепенно приоткрывал нормальные каналы обмена между деревней и городом, импульс, благодаря которому была создана система "приданных" хозяйств, потерял свою первоначальную силу, а другие совхозы влачили бесславное и ненадежное существование. Новый акцент на индивидуальное предпринимательство был откровенно чужд организованным государством формам коллективной обработки земли [37].

Чувство молчаливого согласия и облегчения, с которым НЭП был встречен партией в марте 1921 г., не могло длиться долго. Вместо него должно было зародиться чувство опасения и возмущения, вызванное переменой, столь радикальной и столь противоречившей надеждам и ожиданиям вступления в социализм, которые полностью разделялись всей партией, переменой, которая на первый взгляд была похожа на капитуляцию не только перед капитализмом, но и перед пессимистическими взглядами эсеров и меньшевиков, переменой, которая перемещала акцент политики с промышленного пролетариата – опоры и передового отряда революции – на отсталое и в основе своей мелкобуржуазное крестьянство [38]. Коль скоро новое отношение к крестьянину лежало в основе НЭПа, главный удар первых наступлений пришелся как раз по новой политике в сельском хозяйстве. Партийные круги оказались проникнутыми новым, критическим духом, который проявился в двух направлениях.

Первая волна критики в адрес НЭПа в сельском хозяйстве была связана с его воздействием на социальную структуру крестьянства. В течение трех лет советская аграрная политика со-

627

стояла в том, чтобы оказывать уравнительное действие; она с определенным успехом стремилась к тому, чтобы повышать или понижать с целью уравнивания [39]. Ее ненависть к кулаку была обратной стороной медали, отражающей стремление расширить земельные участки и улучшить положение бедного крестьянина. Сейчас же казалось, что целью НЭПа было реабилитировать и поощрить кулака за счет беднейших крестьян. Ленин, представляя НЭП, признал этот факт, но не мог ничего ответить критикам, кроме как обратиться с призывом о его необходимости:

"Не надо закрывать глаза на то, что замена разверстки налогом означает, что кулачество из данного строя будет вырастать еще больше, чем до сих пор. Оно будет вырастать там, где оно раньше вырастать не могло" [40].

Свободная игра рынка должна была увеличить дифференциацию между преуспевающими и зажиточными, с одной стороны, и неудачниками и бедняками – с другой, а также открыть возможность для эксплуатации последних первыми. Такова должна была быть плата (будь то при столыпинской реформе или при НЭПе) за развитие капитализма в деревне. В условиях ужасного голода 1921 г. появление кулака замедлилось: в охваченных голодом районах единственно значимым различием было различие между выживанием и голодной смертью. Но в других районах симптомы были более очевидными. На партийной конференции в декабре 1921 г. Преображенский обратил внимание на опасность развития хозяйств кулацко-фермерского типа [41]. В марте 1922 г., в порядке подготовки к XI съезду партии, он представил в Центральный Комитет тщательно разработанные тезисы, которые представляли ссгбой первую серьезную попытку проанализировать этот вопрос. Слой крестьянства, который сохранил свою хозяйственную стабильность в годы гражданской войны и окреп в период наибольшей зависимости города от деревни, начал устанавливать свое господство при НЭПе в форме мелкого сельского хозяйства с регулярным или временным наемным трудом либо в форме растущего крупного земледелия общего характера в Сибири и других приграничных землях с регулярным наемным трудом. На другом полюсе вследствие сокращения численности скота в засуху, призыва рабочих на империалистическую и гражданскую войны и повторяющихся плохих урожаев увеличился слой безлошадных крестьян, обрабатывающих землю без плуга. Таким образом, начала вырисовываться общая картина движения вспять наметившихся ранее тенденций.

"Прекратился процесс сглаживания классовых противоречий в деревне.. С новой силой возобновился процесс дифференциации, причем, сильнее всего он проявляется там, где восстановление сельского хозяйства идет наиболее успешно и где увеличивается площадь, обрабатываемая плугом... В условиях чрезвычайного упадка крестьянского хозяйства в целом и общего обнищания деревни продолжается рост сельской буржуазии".

628

Свой пространный анализ существующих зол Преображенский завершил возвратом к старым идеалам большевистской теории: "развивать совхозы, поддерживать и расширять пролетарское земледелие на участках, приданных фабрикам, поощрять развитие сельскохозяйственных коллективов и вовлекать их в орбиту планового хозяйства в качестве основной формы преобразования крестьянского хозяйства в социалистическое". Отдав дань популярному в то время, но не приобретшему конкретной формы лозунгу, он предложил привлечь иностранный капитал и иностранных рабочих для создания "крупных сельскохозяйственных фабрик" и внедрения современной технологии крупного земледелия [42].

Ленин читал тезисы Преображенского с неприкрытым раздражением как одно из тех теоретических упражнений в долгосрочном планировании, которые, казалось, не имели ничего общего с практическими возможностями момента. Он передал их в Политбюро, сопроводив запиской исключительно критического содержания и назвав их "неподходящими". Он предложил, чтобы предстоящий съезд ограничился по этому вопросу созданием комиссии, которой было бы поручено "отнюдь не впадать в повторение общих мест, а исключительно изучать детально местный... практический опыт" [43]. Центральный Комитет партии согласился с точкой зрения Ленина [44]. Работа съезда была организована по этим направлениям, а предложение Рождественского о проведении общего обсуждения экономической политики было отклонено, причем короткая резолюция, принятая съездом по рекомендации комиссии, означала топтание на месте: в ней не содержалось никакого упоминания зла, от которого нельзя было найти лекарства, покуда оставались в силе предпосылки НЭПа [45]. Время для начала кампании против кулака было неподходящим, поскольку судьба урожая висела на волоске.

Вторая волна критики основывалась на более широкой базе и содержала непосредственную угрозу. Когда НЭП вводился как необходимая уступка крестьянину, никто не торопился поставить вопрос о том, от кого требуется эта уступка; можно было утверждать (и это было бы правдоподобно и даже правдиво), что любая мера, рассчитанная на увеличение сельскохозяйственного производства и на обеспечение городов продуктами питания, по крайней мере в равной степени отвечала насущным интересам промышленного рабочего, как и любого другого человека. Но в течение 1921 г. уступки крестьянину множились, а положение промышленного рабочего, оказавшегося перед угрозой потери гарантированного пайка и самой работы вообще, постоянно ухудшалось. Партийная конференция и IX Всероссийский съезд Советов в декабре 1921 г. по-прежнему фокусировали внимание на крестьянине, не обращая внимания на растущее недовольство в промышленности. Первоначальная "рабочая оппозиция", осужденная на X съезде партии, выступала в дни, предшествовавшие НЭПу, и, когда она жаловалась на преобладание в пар-

629

тии "непролетарских" элементов, это относилось не к крестьянству. Теперь, когда стали слышны жалобы о том, что НЭП означает принесение промышленного рабочего в жертву крестьянину, вполне естественно, они брались на вооружение теми кругами, где активную роль играли бывшие члены "рабочей оппозиции". К ним относился Шляпников, который выпалил на XI съезде партии в марте 1922 г., что цель НЭПа заключалась в том, "что мы должны быть для мужика наиболее дешевым правительством" и что это делается за счет рабочих [46]. Ленин предпочел не отвечать прямо на критику Шляпникова, как он это сделал в отношении критики Преображенского. Он повторил аргумент о необходимости "смычки" с крестьянством и многозначительно добавил, что "этому соображению надо подчинить все". Он кратко и в беспорядочной форме остановился на промышленности и извинился за то, что "по ряду причин, в значительной степени по болезни", не смог более тщательно подготовить этот раздел своего доклада. Он объявил об окончании отступления [47], но в его речи не было и намека на существенное изменение политики. Фундаментальные вопросы, лежавшие в подводной части НЭПа, еще не созрели.

Выжидательная политика, которой Ленин довольствовался на XI съезде партии, с избытком себя оправдала последующим ходом событий. Благодаря отчасти импульсам, которые НЭП придал крестьянскому производству, а отчасти – благоприятным погодным условиям урожай 1922 г. был намного богаче, чем за все годы после революции [48], что полностью оправдало новое отношение Советской власти к крестьянину. Впервые за годы после революции у крестьянина не только появились излишки для продажи и законное право и даже стимулы к их продаже, но и сами условия торговли были исключительно благоприятными для него. Города после нескольких лет полуголодного существования жаждали продовольствия, и, кроме того, промышленность в силу разных причин [49] обязали одновременно ликвидировать значительную часть своих запасов готовой продукции. В результате летом и осенью 1922 г. цены в беспрецедентной степени склонялись в пользу сельского хозяйства, в ущерб промышленности. Как открыто признаваемые цели, так и скрытый подтекст НЭПа проявили себя с такой силой, какой трудно было ожидать: частично преднамеренно, частично случайно крестьянин превратился в избалованное дитя пролетарской диктатуры. Вполне оправданной была гордость успехами НЭПа, высказанная Лениным на IV конгрессе Коминтерна в ноябре 1922 г.:

"Крестьянские восстания, которые раньше, до 1921 года, так сказать, представляли общее явление в России, почти совершенно исчезли. Крестьянство довольно своим настоящим-положением. ...Крестьянство может быть недовольно той или другой стороной работы нашей власти, и оно может жаловаться на это. Это, конечно, возможно и неизбежно, так как наш аппарат и наше государственное хозяйство еще слишком плохи, чтобы эта

630

предотвратить, но какое бы то ни было серьезное недовольство нами со стороны всего крестьянства, во всяком случае, совершенно исключено. Это достигнуто в течение одного года" [50].

Несомненно, то, что произошло летом 1922 г., усилило как критику Преображенского, так и критику Шляпникова. Поток товаров из городов и с фабрик в сельскую местность – каким бы ограниченным он ни был, – возобновившийся после полного прекращения в течение шести или семи лет, в первую очередь направлялся наиболее предприимчивым и наиболее процветающим крестьянам, которые владели крупнейшими и самыми плодородными землями и в наибольшей степени способствовали успеху урожая. Возрождение благосостояния, которое нес деревне НЭП, сопровождалось несравненным прогрессом в тяжелой индустрии и достигалось в некоторой степени за счет промышленного рабочего. Однако, хотя с точки зрения теории эти аргументы были правильными, толчок, данный НЭПом всему хозяйству, был в настоящий момент достаточно мощным, чтобы перевесить эти аргументы. Если основная выгода от возрождения сельского хозяйства оседала в сундуках кулаков и подкулачников, то беднейшие крестьяне по крайней мере сняли с себя часть невыносимого бремени последних нескольких лет. Если деревня наживалась за счет города, то последний также получал ощутимые выгоды – сколь бы неадекватным ни было распределение и сколь бы высокой ни была конечная плата – от растущего изобилия продуктов. Реанимирующее влияние НЭПа распространилось на все области хозяйства, и, хотя в перспективе это неминуемо должно было породить новые стрессы и неудовольствие, эти опасения затмевались общим чувством удовлетворения ростом благосостояния.

Осенью 1922 г., когда НЭП, кажется, достиг пика в своих достижениях и до того, как на горизонте начали собираться новые тучи, Советское правительство решило стабилизировать положение в форме серии законодательных актов. В Земельном кодексе, который был официально одобрен ВНИК 30 октября, а вступил в силу 1 декабря 1922 г. [51], не содержалось никаких нововведений. Действительно, его цель заключалась в том, чтобы придать крестьянину чувство уверенности в создавшейся ситуации. Был торжественно подтвержден принцип национализации земли: частная собственность на землю, недра земли, водные и лесные богатства на территории Российской Социалистической Федеративной Советской Республики отменена навсегда. Вся земля, которая обрабатывалась или могла обрабатываться в сельскохозяйственных целях, представляла собой "единый государственный фонд". Право "использования рабочими" могло быть воплощено в любой из известных форм – в рамках сельской общины мира, с чересполосицей и периодическим перераспределением земли и без них, в виде единоличного крестьянского хозяйства, добровольного объединения в виде сельскохозяйственной коммуны, артели или совхоза. Было признано право

631

инакомыслящих индивидуумов или группы крестьян покидать общину с соответствующим отчуждением земли, правда, при одном условии (которое было более тщательно продумано по сравнению с законом в мае 1922 г.), чтобы это не вело к излишнему измельчанию земельных владений [52]. За исключением этого ограничения, остальные серьезные оговорки, ограничивавшие права сельских землевладельцев, были почти полностью устранены. Основополагающие права на сдачу и взятие земли в аренду и на наемный труд признавались на началах, фактически аналогичных тем, что были в законе мая 1922 г. Право на эксплуатацию земли в сельскохозяйственных целях предоставлялось в равной степени "всем гражданам (независимо от пола, вероисповедания или национальности), желающим обрабатывать ее своим собственным трудом". Кодекс не признавал права на пожизненное владение, однако подразумевал, что данные им права имеют неограниченный срок. В борьбе за сохранение принципа мелкого крестьянского хозяйства и традиционного характера обработки земли сельской общиной, против угрожающего вторжения широкомасштабного современного, коллективного ведения хозяйства крестьянин, кажется, одержал столь же убедительную и полнейшую победу, как и в борьбе за право использовать излишки своих продуктов на свободном рынке. Осенью 1922 г. НЭП все еще безраздельно господствовал в деревне и казалось маловероятным, что, по крайней мере в этом отношении, его можно было серьезно изменить. Но Земельный кодекс декабря 1922 г. определял характер сельской России в течение менее десяти лет, причем это были годы почти непрекращающегося противоборства по фундаментальному вопросу о взаимоотношениях между крестьянским сельским хозяйством и крупномасштабной промышленностью в советской экономике. "Кризис ножниц" 1923 г. ознаменовал начало этого противоборства.

[1] См. гл. 17.

[2] Эти факты были приведены Троцким и выслушаны без возражений на X съезде партии ("Десятый съезд Российской коммунистической партии", 1921, с. 191). Позднее он опубликовал "основную часть" своей памятной записки в Политбюро в феврале 1920 г. под заголовком "Основные вопросы продовольственной и земельной политики" в своей работе "Новый курс" (1924, с. 57—58), добавив, что она была написана "под влиянием настроений армии и опыта хозяйственной поездки на Урал" (там же, с. 53).

[3] См. гл. 17.

[4] Подробности обсуждения в Политбюро наряду с текстом ленинского проекта, взятые из неопубликованных партийных архивов, изложены в: В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 43, с. 433-434, прим. № 14. Дебаты на партийном съезде были ограничены одним заседанием в предпоследний день работы съезда ("Десятый съезд Российской коммунистической партии", 1921, с. 221—224), после того как 140 делегатов отправились в Кронштадт, а другие уехали домой (там же, с. 184). Почти половина заседания была посвящена вступительному и заключительному докладам Ленина (В.И. Ленин. Полк. собр. соч., т. 43, с. 57-84); за Лениным выступит народный комиссар продовольствия Цюрупа, который в принципе одобрил, но выразил несогласие с той степенью свободы, которая предоставлялась кооперативам (см. выше, с. 264). Остальное участие в дискуссии было ограничено шестью ораторами, каждому из которых было дано по десять минут; никто из них не высказал принципиальных возражений против этого предложения, хотя некоторые высказались критически относительно ряда деталей. Эта тема, очевидно, не получила достаточного освещения из-за Кронштадтского мятежа и из-за волнующих противоречий по вопросам о единстве партии и о профсоюзах, которые занимали основное внимание делегатов съезда, и ее значимость была вряд ли ими осознана в тот момент. Текст, одобренный партийным съездом 15 марта 1921 г., взят из "ВКП(б) в резолюциях...", 1941, т. I, с. 388—389; декрет в том виде, как он был опубликован 23 марта 1921 г. в "Известиях", приводится в "Собрании узаконений, 1921", № 26, ст. 147.

[5] Там же, № 26, ст. 149.

[6] "ВКП(б) в резолюциях...", 1941, т.1, с. 396—397; о развитии торговли при НЭПе см. гл. 18.

[7] См. гл. 17.

[8] "Собрание узаконений, 1921", № 57, ст. 364.

[9] Там же, № 44, ст. 223. Первоначальный проект Ленина, датированный 21 мая 1921 г., см. В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 43, с. 266-291; там же дается краткое изложение сферы приложения НЭПа, как это представлялось Ленину в то время.

[10] "Собрание узаконений, 1921", № 26, ст. 148. Согласно сообщению Цюрупы на X съезде партии в марте 1921 г., "мы к этому приближаемся" ("Десятый съезд Российской коммунистической партии", 1921, с. 228); по более осторожным подсчетам, эта цифра "до сих пор" составила 265 млн. (там же, с. 236). Соответствующие оценки по сбору картофеля (60 млн. пудов вместо 112 млн.), масличных (12 млн. против 24 млн. пудов) и яиц (400 млн. шт. против 682 млн.) даются в двух декретах от 21 апреля 1921 г. ("Собрание узаконений, 1921", № 38, ст. 204, 205).

[11] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 43, с. 153, 311, 322-324; эти цифры неоднократно приводились в выступлениях Ленина весной 1921 г.

[12] "Отчет Народного комиссариата земледелия IX Всероссийскому съезду Советов", 1921, с. 70-75.

[13] "Собрание узаконений, 1921", № 49, ст. 250.

[14] Т. 1, гл. 7.

[15] "Собрание узаконений, 1921", № 59, ст. 396, 397.

[16] Там же, № 64, ст. 484.

[17] "Отчет Народного комиссариата...", с. 80.

[18] "Пять лет власти Советов", 1922, с. 373.

[19] "Девятый Всероссийский съезд Советов", 1922, с. 23—33; с сообщениями о голоде выступили на съезде очевидцы из Саратовской губернии и области Немцев Поволжья (там же, с. 110—117, 135—136). Калинин выступил с дополнительным докладом во ВЦИК в мае 1922 г. ("III сессия Всероссийского центрального исполнительного комитета IX созыва", № 1, 22 мая 1922 г., с. 1—5).

[20] "Итоги борьбы с голодом в 1921-1922 г г.", 1922, с. 24; далее в статье Каменева выражается сомнение в том, "какими именно интересами внутренней политики или какими соображениями внешней политики была продиктована американская помощь, а также говорится, что благодаря существенной помощи Америка располагала лучшими по сравнению с другими странами возможностями для ознакомления с хозяйственными и другими условиями жизни в России. О подробностях американской продовольственной помощи см. в: F. Surface and R. Bland, American Food in the World War and Reconstruction Period. Stanford, 1931, p. 244-257.

[21] "ВКП(б) в резолюциях...", 1941, т. I, с. 408—409; "Съезды Советов РСФСР в постановлениях", 1939, с. 212—213 (также опубликованы в: "Собрание узаконений, 1922", № 4, ст. 41).

[22] "Новое законодательство в области сельского хозяйства: сборник декре-тов",1923, с. 64.

[23] "Съезды Советов РСФСР в постановлениях", 1939, с. 213-214; открытие выставки затем было отложено до осени 1923 г. ('Законодательство в области сельского хозяйства: Сборник декретов", 1923, с. 452).

[24] "О земле", т. 1,1921, с. 6.

[25] "Новое законодательство...", с. 432—433.

[26] Циркуляр Наркомзема от 16 мая 1919 г. подтвердил право крестьян на отказ от общинного землепользования в пользу индивидуального хозяйства (так называемые "хутор" и "отруб"). Однако вопрос о необходимости получения согласия всех членов общины так и не был решен: различные местные власти занимали различную позицию, а некоторые продолжали чинить препятствия на пути к любым формам единоличного землепользования ("О земле", т. 1,1921, с. 7).

[27] "О земле", т. I, 1921, с. 16; в этой же работе приводится пространная аргументация одного из сотрудников Наркомзема в поддержку легализации арендования земли (там же, с. 105—115).

[28] "Новое законодательство...", с. 40.

[29] "Девятый Всероссийский съезд Советов", 1922, с. 103-104.

[30] "Съезды Советов в постановлениях", 1939, с. 209.

[31] "Новое законодательство в...", с. 441-446.

[32] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 43, с. 148.

[33] См. выше, с. 238-240.

[34] "Новое законодательство...", с. 42-47.

[35] Там же, с. 167.

[36] Там же, с. 47-49; "Съезды Советов РСФСР в постановлениях", 1939, с. 230-231.

[37] Наиболее полный отчет о деятельности совхозов при НЭПе приводится в: "На новых путях", 1923, № 5, с. 582-618. Основная масса представленной подробнейшей информации не скрывает общей картины неэффективности и запущенности: на наш взгляд, весьма показательно, что составители этого тома снимают с себя ответственность за приводимые автором статьи статистические данные.

[38] Эти чувства были ярко выражены Максимом Горьким во время беседы летом 1921 г. с гостем из Франции: "...пока что рабочие являются хозяевами, но они представляют лишь крошечное меньшинство в нашей стране (в лучшем случае – несколько миллионов). Крестьяне же – это целый легион. В борьбе, которая с самого начала революции идет между двумя классами, у крестьян все шансы выйти победителями... В течение четырех лет численность городского пролетариата непрерывно сокращается... В конце концов огромная крестьянская волна поглотит все... Крестьянин станет хозяином России, поскольку он представляет массу. И это будет ужасно для нашего будущего" (A. Morizet. Chez Lenine et Trotski a Moscou (n.d.), 1922, p. 240). Подобные чувства, несомненно, разделяли многие большевики, правда, не столь откровенно.

[39] См. гл. 17.

[40] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 43, с. 69.

[41] "Всероссийская конференция РКП (большевиков)", № 3, 21 декабря 1921 г., с. 20.

[42] В.И. Ленин. Сочинения, т. XXVII, с. 440-446 (источник указан неправильно. – Ред.).

[43] О записке Ленина в Политбюро см.: В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 45, с. 43-47; о решении Центрального Комитета – там же, с. 507, прим. № 29.

[44] "Одиннадцатый съезд РКП(б)", 1936, с. 88; "ВКП(б) в резолюциях...", 1941, с. 428—429. О доле участия Ленина в подготовке проекта резолюции можно судить по его письму Осинскому, в котором он предупреждает против того, "чтобы неумелым вмешательством не затруднять успешного развития сельскохозяйственного производства", и предлагает подождать, пока будет проведено критическое исследование (В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 45, с. 132-133).

[45] "Одиннадцатый съезд РКП(б)", 1936, с. 108.

[46] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 45, с. 76, 80,86.

[47] На XII съезде партии в апреле 1923 г. Зиновьев официально оценил урожай 1922 г. как составлявший "три четверти среднего урожая довоенного времени"; промышленное производство достигало 25 % довоенного уровня ("Двенадцатый съезд Российской коммунистической партии (большевиков)", 1923, с. 25). Более поздние оценки в стоимостном выражении, приведенные в: Я. С Роэенфельд. Цит. соч., с. 432, – показывают, что сельскохозяйственное производство того периода составляла 75 %, а промышленное — одну треть от цифр 1913 г.

[48] См. выше, с. 245-246.

[49] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 45, с. 285-286.

[50] "Собрание узаконений, 1922", № 68, ст. 901.

[51] Право индивидуума покидать "мир" было самым спорным вопросом кодекса, и решение по нему пришлось принимать Совнаркому ("IV сессия Всероссийского центрального исполнительного комитета IX созыва", № 1, 25 октября 1922 г., с. 33). Докладчик по кодексу во ВЦИК признавал, что было невозможно принять адекватное решение по проблемам дробления земельных участков: было дано право губерниям устанавливать свои собственные низшие пределы для земельных наделов (там же, с. 35—36).

[52] "ВКП(б) в резолюциях...", 1941, т. 1,с. 388.

б) Промышленность

Новая экономическая политика по своему внутреннему содержанию была рассчитана на сельское хозяйство, по своему замыслу – на внутреннюю торговлю, а не на промышленность. Проблемы промышленного развития не обсуждались на партийном съезде, который принимал НЭП, а в резолюции "О замене разверстки натуральным налогом" ссылка на промышленность касалась только того, что "восстановление транспорта и промышленности позволит Советской власти получать продукты сельского хозяйства нормальным путем, т.е. в обмен на фабрично-заводские и кустарные продукты" [1]. Два месяца спустя Ленин в статье, в которой подробнейшим образом излагался НЭП, впервые повернулся лицом к этому практическому вопросу:

"Нужда и разорение таковы, что восстановить сразу крупное, фабричное, государственное, социалистическое производ-

632

ство мы не можем... Значит, необходимо в известной мере помогать восстановлению мелкой промышленности [2], которая не требует машин, не требует ни государственных, ни крупных запасов сырья, топлива, продовольствия, – которая может немедленно оказать известную помощь крестьянскому хозяйству и поднять его производительные силы" [3].

Но то, что крупной промышленности отводилась второстепенная роль, имело свои трудности. 6 проекте, написанном несколько недель спустя, в середине мая 1921 г., и впоследствии появившемся в виде резолюции ВНИК, этот вопрос по более здравом рассуждении был оставлен открытым:

"Пусть опыт покажет, насколько удастся двинуть этот обмен посредством увеличения производства и доставки государственных продуктов крупных социалистических предприятий, – насколько удастся поощрить и развить мелкую местную промышленность" [4].

Однако как только этот проект был представлен IV Всероссийскому съезду Советов народного хозяйства, и. IV Всероссийскому съезду профсоюзов (организациям, отражающим интересы крупномасштабной национализированной промышленности), сомнения тотчас же всплыли на поверхность. Один оратор высказал мысль о том, что крестьянин будет удовлетворять свои потребности за счет кустарной промышленности, в результате чего будет нарушена "смычка между городом и деревней", а Милютин сообщил в конце дискуссии, что в десятках записок, присланных в президиум, выражалось беспокойство о том, как бы этот новый поворот в направлении к свободной конкуренции, поощрению мелкой промышленности не разрушил первооснову нашей крупной промышленности [5]. На IV Всероссийском съезде профсоюзов Лозовский настаивал на том, что профсоюзы должны принимать участие в "регулировании" мелкой промышленности, а Шмидт усматривал в новых условиях опасность того, что "рабочий класс... будет склонен отходить от основного своего дела в сторону мелкой промышленности" [6].

Партийная конференция в конце мая 1921 г. дала Ленину возможность с присущим ему искусством повернуть острие критики в другую сторону. Если о господствующем положении крупной промышленности в любом социалистическом обществе не говорилось с должным акцентом, то только потому, что это повсеместно принятый постулат. Он вновь обратился к плану электрификации, ставшему его любимым "deus ex machina":

"Мы имеем совершенно точно рассчитанный план, рассчитанный при помощи работы лучших русских специалистов и ученых, дающий нам определенное представление о том, с какими ресурсами, принимая во внимание природные особенности России, мы эту базу крупной промышленности можем подвести под нашу экономику, подвести должны и подведем. Без этого ни о каком действительно социалистическом фундаменте нашей экономической жизни не может быть и речи".

633

Однако крупная промышленность не могла быть восстановлена без более обильного обеспечения продовольствием и сырьем, чего нельзя было получить иначе, как в процессе обмена, а значит, только стимулируя развитие мелкой промышленности, можно было начать этот процесс. "А для того чтобы нам сколько-нибудь серьезно и систематически перейти к восстановлению этой крупной промышленности, нам нужно восстановление мелкой промышленности" [7]. Резолюция конференции поставила дезидераты промышленной политики в порядок, сообразный с этой точкой зрения. Вначале шла "поддержка мелких и средних (частных и кооперативных) предприятий"; затем – "допущение сдачи в аренду частным лицам, кооперативам, артелям и товариществам государственных предприятий"; потом – "пересмотр (в известной части) производственных программ крупной промышленности в направлении усиления производства предметов широкого потребления и крестьянского обихода" и, наконец, "расширение самостоятельности и инициативы каждого крупного предприятия в деле распоряжения финансовыми средствами и материальными ресурсами" [8]. Таков был порядок, которому, согласно советским законам, необходимо было следовать.

Первоначальными шагами НЭПа в промышленности стали два декрета, изданные Совнаркомом 17 мая 1921 г. В первом провозглашалось намерение правительства "принять необходимые меры к развитию кустарной и мелкой промышленности как в форме частных предприятий, так и в кооперативной форме" и "избегать излишней регламентации и излишнего формализма, стесняющих хозяйственный почин отдельных лиц и групп населения" [9]; второй отменил несколько предыдущих декретов, ограничивавших свободу действий и полномочия производственных кооперативов, и прекратил действие закона от 29 ноября 1920 г., по которому подлежали национализации все промышленные предприятия; в то же время в нем оговаривалось, что акты национализации, осуществленные до 17 мая 1921 г., не аннулируются [10]. В течение лета 1921 г. была издана целая серия декретов, отмеченных почти нарочитым стимулированием развития промышленных кооперативов. Последние получили права юридических лиц, могли использовать наемный труд, не превышающий 20 % числа работающих на них людей, и не подлежали контролю со стороны народного комиссариата рабоче-крестьянской инспекции, избегая, таким образом, неэффективности государственных учреждений. С другой стороны, они получали право долго – и краткосрочных кредитов в кооперативном отделе Наркомфина [11]. Сельские промыслы и мелкие промышленные предприятия, относящиеся к разряду таких, где работало не больше 10-20 наемных рабочих, включая работающих на дому, получили значительные, хотя и менее выдающиеся знаки внимания, а именно, обещание свободы от национализации или муниципализации и сотрудничество органов ВСНХ [12]. Общим результатом этих мер было предоставление мелким ремесленни-

634

кам и кустарной промышленности в деревне тех же юридических гарантий и такой же возможности торговать, какие НЭП предлагал крестьянству.

Вторым шагом, предусматриваемым резолюцией партийной конференции в мае 1921 г., был возврат под частное управление и контроль (путем сдачи в аренду) тех промышленных предприятий, которые уже были национализированы и отобраны у их владельцев, но которые государство в новых условиях не могло поддерживать в рентабельном состоянии. Слухи о предстоявшем возврате таких предприятий их прежним владельцам были столь упорными, что в Москве имел место оживленный бизнес в виде продажи титулов этих владельцев или их наследников [13]. Резолюция партийной конференции признавала право "местных хозяйственных органов" сдавать в аренду находящиеся в их ведении предприятия "без разрешения высших". Местные власти поспешили воспользоваться этой рекомендацией, не дожидаясь официального обнародования советского декрета. Губернские Советы народного хозяйства начали освобождаться от ненужной ответственности за управление национализированными предприятиями третьей категории [14] (которые находились под их неограниченным контролем), сдавая их в аренду любому претенденту на всевозможных условиях [15]. В защиту этого можно было лишь сказать, что, сколь бы сделанной кое-как, наспех ни была эта процедура, она тем не менее была средством вдохнуть жизнь во многие предприятия, которые находились в состоянии застоя.

Но, оказавшись перед таким вызовом, Совнарком 6 июля 1921 г. издал декрет, устанавливающий условия, на которых было желательно проводить сдачу в аренду национализированных предприятий. Предпочтение отдавалось кооперативам, хотя и не исключалась сдача в аренду и частным лицам. Арендаторы несли ответственность по Гражданскому и Уголовному кодексам за содержание в исправности арендуемых предприятий, а также полностью отвечали за снабжение предприятий и работающих на них [16]. Срок аренды обычно составлял от двух до пяти лет, а арендная плата взималась натурой в виде определенного процента выпускаемой продукции. Тот факт, что декрет явился результатом инициативы с мест, наводит на мысль, что он относился главным образом к местным мелким предприятиям. Это подтверждается статистическими данными на 1 сентября 1922 г., когда эта система уже просуществовала целый год. Отраслями промышленности, в которых было наибольшее число сданных в аренду предприятий, были пищевая и кожевенная. Из 7100 предприятий, предназначенных к этому времени для сдачи в аренду, было сдано 3800 предприятий, на которых работало в общей сложности 680 тыс. рабочих, в среднем менее 20 человек на каждом. Цифры, относящиеся лишь к половине сданных в аренду предприятий, показывают, что гораздо меньше 50 % из них были арендованы частными лицами, большинство из ко-

635

торых были прежними владельцами; остальные были сданы кооперативам, рабочим артелям и государственным учреждениям. Ясно, что это были в основной своей массе мелкие предприятия, работавшие с небольшим капиталом для ограниченного и главным образом местного рынка сбыта [17].

Эта процедура по-прежнему вызывала возмущение в ортодоксальных партийных кругах, где возвращение ряда промышленных предприятий в частную собственность и сдача в аренду других рассматривались как предательство основ социализма. О том, насколько сильны были эти настроения даже в среде партийных функционеров, можно судить по инструкции, направленной в ноябре 1921 г. в губернские партийные комитеты за подписью Молотова, бывшего в то время секретарем Центрального Комитета партии. Члены партии предупреждались, что для коммуниста недопустимо становиться владельцем или арендатором какой-либо хозяйственной организации, использующей наемный труд, или участвовать в какой-либо экономической организации, работающей ради получения прибыли. Коммунисты могли участвовать в работе артели или другой коллективной хозяйственной организации, но только в том случае, если она работала для государства или кооперативов, а не преследовала особые цели обогащения [18].

Дело принципа было важнее, чем сама суть вопроса. Каменев объявил на X Всероссийском съезде Советов в декабре 1922 г., что в государственной индустрии, включая транспорт, было задействовано 3000 тыс. рабочих против 70 тыс., работавших на частных и арендованных промышленных предприятиях [19]. Перепись 1650 тыс. так называемых промышленных предприятий, проведенная в марте 1923 г., показала, что 88,5 % из них находилось в частной собственности или сдано в аренду частным лицам, на долю государственных предприятий приходилось лишь 8,5 %, а на кооперативные предприятия – 3 %. В то же время 84,5 % всех промышленных рабочих работали на государственных предприятиях, на каждом из которых в среднем было задействовано по 155 рабочих, каждое кооперативное предприятие в среднем имело 15 наемных рабочих, а каждое находящееся в частном управлении – только по 2 рабочих. Более того, поскольку самая высокая производительность труда была на государственных предприятиях, на них приходилось 92,4 % продукции в стоимостном выражении, оставляя на долю частных предприятий только 4,9 % и на долю кооперативов – 2,7 % [20]. Много месяцев спустя Ленин, защищая НЭП на IV конгрессе Коминтерна, с гордостью говорил, что "все командные высоты" сохранились в руках государства [21]. Аргумент в защиту был убедительным и хорошо обоснованным. Основное значение Новой экономической политики заключалось не в признании частной собственности или частного управления над массой мелких предприятий, которые в основе своей не были и не могли быть эффективно национализированы в то время, а в изменении отношения к управле-

636

нию крупной национализированной промышленностью. Это изменение отвечало третьей и четвертой промышленным директивам партийной конференции в мае 1921 г.: усиление производства предметов широкого потребления и расширение "самостоятельности и инициативы" промышленных предприятий.

Так называемый "наказ" Совнаркома от 9 августа 1921 г. "О проведении в жизнь начал Новой экономической политики" явился первым крупным декретом периода "НЭПа," посвященным главным образом крупной промышленности .Он рассматривал "кустарную и мелкую промышленность как подсобную к крупной государственной промышленности" и попытался провести систематическую классификацию предприятий.

"Государство в лице ВСНХ и его местных органов сосредоточивает в своем непосредственном управлении отдельные отрасли производства и определенное число крупных или почему-либо с государственной точки зрения важных, а также подсобных к ним предприятий, взаимно дополняющих друг друга".

Предприятия, которые не подпадали ни под одну из этих категорий, подлежали сдаче в аренду кооперативам и другим товариществам, а также частным лицам; те же предприятия, для которых нельзя было найти арендатора, подлежали закрытию. Но предприятия, поставленные под прямое управление государственных органов, "ведутся на началах точного хозяйственного расчета (хозрасчета)" [22]. Одновременно признавались два принципа: централизации и децентрализации. Предприятия, принадлежащие к одной отрасли производства, должны были "концентрироваться" в объединения, известные в то время под названием "союзов", а позднее "трестов"; с другой стороны, как эти "союзы", так и промышленные предприятия – достаточно крупные или важные, чтобы избежать объединения, – должны были действовать раздельно, то есть быть независимыми и освобождаться от прямого административного контроля ВСНХи его органов. Таковы были две взаимосвязанные между собой темы постановления СТО от 12 августа 1921 г.:

"Наиболее крупные, технически оборудованные, целесообразно организованные и соответственно расположенные предприятия в данной отрасли промышленности могут быть соединены... в особое объединение, организуемое на началах хозяйственного расчета. На тех же началах могут быть выделены и отдельные предприятия" [23].

"Выделение" крупной промышленности из-под прямого государственного управления и ее независимые операции на коммерческих началах хорошо дополняли тактику стимулирования в отношении всех форм мелкой промышленности (ненационализированной или сданной в аренду) и служили краеугольным камнем промышленной политики нового экономического порядка. "Выделение" имело важное значение для трудовой политики, когда промышленные предприятия несли пря-

637

мую ответственность за содержание рабочих, занятых на них, и когда все формы содержания (в натуральном или денежном исчислении) стали считаться с этого времени заработной платой [24]. Столь же важное значение имело оно в области торговли и распределения, когда ведущая часть промышленности, вместо того чтобы полагаться на государственные органы как на своих поставщиков и потребителей, превратилась из покупателя в продавца на свободном рынке [25], а также в области финансовой политики, когда промышленность начала получать кредиты не как прежде – от казначейства на основе бюджетных расчетов, – а в государственном банке, позднее – в других банковских учреждениях на основе прибыльности [26]. Введение хозрасчета, который Ленин характеризовал как "переход на коммерческие начала", было неизбежным следствием НЭПа: невозможно стало сочетать частное капиталистическое сельское хозяйство с государственной промышленностью в пределах одной экономики без принятия государственным сектором условий рынка [27]. Основная функция хозрасчета заключалась в том, чтобы покончить с таким состоянием, когда государственные предприятия бременем ложатся на плечи государства, и, во-вторых, помочь властям определить, какие предприятия заслуживают привилегии оставаться государственной собственностью и под государственным управлением. Однако осенью 1921 г. имевшиеся в распоряжении инструменты едва ли были достаточно точными, чтобы осуществить эту операцию. В своем докладе на IX Всероссийском съезде Советов в декабре 1921 г. ВСНХ напомнил его участникам, что еще предстоит принять самые элементарные решения по определению, что такое прибыль.

"К сожалению, доныне нет никаких руководящих инструкций, разъясняющих вопросы о том, какая прибыль имеется в виду и поступает ли она полностью, или из нее должны быть произведены какие-либо отчисления для образования капиталов предприятий; как быть с прибылью, выраженной в нереализованных и остающихся у предприятий изделиях, и проч." [28].

Вряд ли эти вопросы были простыми и носили чисто формальный характер. Примерно два года спустя компетентный автор в одной из публикаций СТО подчеркивал, что различные тресты подсчитывают свои затраты на производство, а следовательно, и свои прибыли самыми различными путями [29].

Создание трестов явилось средством осуществления перехода промышленности на хозрасчет, а также было направлено на то, чтобы дать промышленности возможность пережить стрессы, которые несло с собой это изменение. Промышленность, и особенно тяжелая индустрия, чьи потребности имели первостепенное значение, когда шла гражданская война, сегодня должна была нести основную тяжесть уступок крестьянину и возврата к рыночной экономике. Перестав быть любимым ребенком пролетарского государства, промышленность тем не менее должна была организовываться, чтобы встретить новые и более не-

638

привычные стрессы открытой конкуренции. В другом и более прямом смысле тресты явились ответом на проблему рационализации. Давно было очевидно, что огромных потерь материальных и людских ресурсов можно было избежать за счет закрытия нерентабельных предприятий и сосредоточения производства в более рентабельных. Мало что было достигнуто при системе главков, управляющих каждым предприятием в отдельности и подверженных мощному влиянию профсоюзов, которые ничего не делали в этом отношении, чтобы как-то уменьшить управленческий консерватизм. Малоуспешными оказались попытки сгруппировать вместе мелкие предприятия в одной сфере производства в виде, как их иногда называли, трестов и кустов. В мае 1921 г., во время первого этапа НЭПа, Центральный Комитет партии рекомендовал IV Всероссийскому съезду профсоюзов "достигнуть необычайно быстрого сокращения числа предприятий и рабочих путем сосредоточения последних в минимуме лучших и крупнейших предприятий" и повторил эту рекомендацию в тех же выражениях IV Всероссийскому съезду Советов народного хозяйства [30]. Но прогресс был медленным. Только в одном жизненно важном секторе топливный кризис диктовал принятие экстренных мер. Летом 1920 г. техническая комиссия проинспектировала угольные шахты Донецкого бассейна, только недавно освободившегося от разрушительного действия непрестанных военных кампаний, и обнаружила, что 959 действующих шахт, включая 338 так называемых "крестьянских", работало без применения машинной техники. На шахтах Донбасса широко применялись трудовые армии последнего периода военного коммунизма, и это, несомненно, сделало концентрацию сравнительно более простой. К 1 июля 1921 г. число работающих шахт сократилось до 687 [31].

Новая промышленная политика, повсюду приветствуя создание трестов, способствовала более широкому внедрению этого принципа. В результате декретов СТО в августе 1921 г. появились на свет первые два треста (в то время все еще называемые "союзами"): один – объединявший текстильные фабрики, другой – деревообрабатывающие предприятия беломорского региона. По своему статусу они были обязаны вести расчеты доходов и расходов, в то же время им разрешалось (хотя явно в качестве исключения) покупать предметы снабжения и продавать свою продукцию на открытом рынке [32]. Они считались примером для подражания; и с октября 1921 г. процесс формирования трестов пошел быстрее. На IX Всероссийском съезде Советов в декабре 1921 г. новый председатель ВСНХ Богданов объявил, что на настоящий момент было создано 15 крупнейших трестов (теперь это слово использовалось свободно) [33]. В сентябре 1921 г. еще одна комиссия была направлена по распоряжению СТО на Дон. В результате ее работы только 288 шахт остались под управлением государства (267 из них – действующие) и были объединены в новый трест – Донуголь; остальные 400 были сданы в аренду или

639

закрыты [34]. Летом 1922 г. другие угольные бассейны и нефтяные промыслы были объединены в тресты по аналогичному образцу. Эти отрасли промышленности подвергались наиболее тщательному процессу концентрации и объединения в тресты. Однако те же процессы рационализации применялись в отношении легкой промышленности. Из 1000 предприятий в кожевенной промышленности, ранее находившихся под управлением Главкожа, 124 предприятия были изъяты и объединены в группу кожевенных "трестов", а остальные сданы в аренду или закрыты; однако эти 124 единицы в своих соответствующих областях давали от 70 до 88 % всей продукции [35]. К концу августа 1922 г., когда процесс создания трестов был практически завершен, их число достигло 421, включая по 50 трестов в текстильной, металлургической и пищевой отраслях промышленности, свыше 40 – в кожевенной, 35 – в химической и 20 – в электротехнической отрасли промышленности. В среднем каждый трест объединял около 10 предприятий. В 380 трестах, по которым имеются подробные статистические данные, работало 840 тыс. рабочих, из них 525 тыс. – в текстильных и металлургических трестах. Эти цифры не охватывают крупные угольные и нефтяные тресты [36]. Крупнейшими были Иваново-Вознесенский текстильный трест, на котором работало 540 тыс. рабочих [37], а также ГОМЗ (Государственное объединение машиностроительных заводов. – Ред.) и металлургический трест Югосталь, на которых было задействовано 48 тыс. и 41 тыс. рабочих соответственно. Общее число трестов, на каждом из которых работало свыше 10 тыс. человек, составляло 21 [38]. Государственные тресты стали основной формой организации фабричной промышленности в советских республиках.

Поначалу переход на хозрасчет отставал от процесса формирования треста. Декретом от 27 октября 1921 г. было проведено различие между двумя категориями государственных предприятий – теми, которые перестали в какой-либо форме получать от государства субсидии или припасы, и теми, которые все еще зависели от государственной помощи, наиболее распространенной и важнейшей формой которой было прямое обеспечение рабочих продовольственными пайками из Наркомпрода. Первой категории, к которой вскоре стало принадлежать большинство государственных предприятий, было дано право свободно, без каких-либо ограничений реализовывать свою продукцию на рынке; вторая категория, которой принадлежали главным образом ведущие секторы тяжелой индустрии, могла на основании специальных соглашений получить разрешение реализовывать до 50 % своей продукции на рынке, хотя в любом случае она должна была отдавать предпочтение государственным учреждениям, а затем кооперативам по сравнению с частными потребителями [39]. Разрешение реализовывать часть продукции на рынке предоставлялось с готовностью, и эта практика получила особое благословение партийной конференции в декабре 1921 г. [40] 21 марта 1921 г. был предпринят далеко идущий шаг: на коммер-

640

ческую основу была поставлена топливная промышленность. Это означало, что промышленные предприятия больше не получали топливо от государства, а должны были покупать его у Главного топливного управления; с другой стороны, рабочие топливной промышленности больше не получали продовольствие от государственных органов [41]. Вполне очевидно, что этот решительный приказ был подвержен определенным исключениям. В самом декрете оговаривалось продолжение бесплатных поставок топлива железнодорожной администрации, а позднее была сделана оговорка о продолжении поставок продовольствия шахтерам Донецкого бассейна [42]. Но для большей части промышленной сферы переход на "коммерческие начала" был в основном завершен до окончания 1922 г.

Осенью 1922 г. при подготовке нового Гражданского кодекса были предприняты первые серьезные попытки определить юридический статус новых трестов. Они отличались от государственных промышленных предприятий или групп таких предприятий времен военного коммунизма тем, что не зависели от прямого управления со стороны правительственного органа (ВСНХ или его главков и центров) и отвечали за свои отдельные прибыльно-расходные счета. С другой стороны, у них не было в то время фиксированного капитала, и они не являлись юридическими лицами. В 19-й статье Гражданского кодекса специально предусматривалось, что "государственные предприятия и их объединения, переведенные на хозяйственный расчет и не финансируемые в сметном порядке, выступают в обороте как самостоятельные и не связанные с казной юридические лица", а следовательно, такие объединения подлежали обычному действию закона; за их долги отвечает лишь имущество, состоящее в их свободном распоряжении, включая рабочий капитал, но не постоянный капитал, который остается национальным достоянием. Наконец, декретом от 10 апреля 1923 г. был определен и урегулирован на этих началах статус трестов.

"Государственные тресты, – говорилось в 1-й статье декрета, – являются государственными промышленными предприятиями, которым государство предоставляет самостоятельность в производстве своих операций согласно утвержденному для каждого треста уставу и которые действуют на началах коммерческого расчета с целью извлечения прибыли".

Государство не брало на себя ответственности за долги этих трестов, за исключением случаев, когда трест находился под непосредственным контролем государства, и оно не было обязано покрывать какие-либо возможные потери. Прибыль начислялась государству после определенных уставных вычетов. Каждому тресту назначалась теперь сумма в качестве его постоянного капитала, и из прибыли ежегодно вычитался определенный процент за его амортизацию; четвертая часть получаемой прибыли шла тресту, 22 % – в культурно-бытовой фонд для улучшения условий жизни рабочих, 3 % – для распределения в виде премий

641

среди администрации, служащих и рабочих. Тресты располагали полной свободой покупать и продавать на открытом рынке, однако им вменялось в обязанность отдавать предпочтение государственным органам в качестве потребителей или поставщиков, правда, при условии, если предлагаемые или запрашиваемые цены были одинаково приемлемыми [43]. Повсеместно акцент делался на элемент прибыльности, подразумеваемый хозрасчетом: то, что поначалу рассматривалось как инструмент рационализации и критерий ценности, развилось в новый материальный стимул промышленного производства.

В сельском хозяйстве НЭП очень скоро создал необходимые стимулы производства, которые подтолкнули Советскую Россию на путь экономического возрождения. В промышленности достижения были не такими быстрыми, менее выраженными и опасно односторонними. Его первоначальной целью было предложить крестьянину быструю и достаточную отдачу за его продукты, и процесс его реализации протекал в русле партийной резолюции, принятой в мае 1921 г. Сообразно этой точке зрения, он прежде всего стимулировал ту мелкую сельскую и местную промышленность, которая производила непосредственно для крестьянина и требовала небольших или вообще не требовала капиталовложений для обеспечения или восстановления предприятия и чью продукцию можно было быстро обменять на сельскохозяйственные продукты. В области фабричной индустрии он поощрял потребительские отрасли промышленности, продукцию которых можно было быстро мобилизовать для обмена по сравнению с отраслями производства средств производства, чьи выгоды для хозяйства реализовывались в более отдаленном будущем.

Все эти цели удовлетворялись за счет возврата к частному предпринимательству и свободному рынку, который в примитивных условиях российской экономики мог удовлетворять лишь непосредственный и элементарный потребительский спрос, за исключением некоторых долгосрочных капитальных потребностей. Почти повсеместно промышленное производство в 1920 г. достигло самого низкого уровня, составив всего 16 % уровня 1912 г. [44] Однако подъем с этого уровня был очень неравномерным. Выпуск продукции мелкой промышленности (сельской и кустарной), достигавший в 1920 г. немногим более четверти объема 1921 г., поднялся в 1921 г. до 35, а в 1922 г. – до 54 %. С другой стороны, производство в крупной промышленности, которое в 1920 г. упало до 15 % уровня 1912 г., поднялось в 1921 г. всего до 17, а в 1922 г. – до 20 %) изнутри крупной промышленности наилучшие результаты были показаны отраслями легкой промышленности, производящими товары широкого потребления, рассчитанные непосредственно на крестьянина. Кожевенная была единственной отраслью промышленности, которая за эти годы достигла в производстве показателей 1912 г. [45] Хороших резуль-

642

татов, однако, достигла и текстильная промышленность: производство шерстяных изделий поднялось с 36 % в 1928 г. к уровню 1912 г. до 55 % в 1922 г., хлопчатобумажных (основной источник сырья для которых – Туркестан – был недосягаем в течение более двух лет) – с 6,5 % в 1920 г. до 15,5 % в 1922 г. и льняных тканей – с 35 % в 1920 г. до 72 % в 1922 г. Среди отраслей тяжелой индустрии горнодобывающая промышленность, достигавшая в 1920 г. менее 33 % выпуска 1912 г., снизила объем производства в 1921 г. до менее чем 30 % и повысила его до всего лишь 36 % в 1922 г. Только нефтяная промышленность пережила поразительный подъем – с 16 % в 1920 г. до 39 % в 1922 г., причем здесь низкие цифры 1920 г. были результатом прежде всего военных событий двух предшествовавших лет. Но наиболее показательными были результаты в металлургической промышленности – крупнейшей отрасли промышленности дореволюционной России, служившей фундаментом для всей крупной индустрии. Здесь выпуск в 1920 г. не превышал 6 % объема 1912 г., поднявшись в 1921 г. до 9 % и вновь упав до 7 % в 1922 г. Согласно сообщению, сделанному на XII съезде партии в апреле 1923 г., промышленность в целом, несмотря на меры по рационализации, все еще работала на 30 % своих производственных мощностей [46].

Советская промышленность в начальный период НЭПа была подвержена влиянию двух противоречивых факторов. Во-первых, НЭП с самого начала означал политический курс не только уступок крестьянству, но и уступок за счет пролетариата или по крайней мере уступок, не оставлявших места для соответствующего внимания промышленности; в силу этого его первое воздействие на индустрию в целом должно было оказаться обескураживающим. Во-вторых, стимулируя спрос на потребительские товары, он нарушил баланс внутри самой промышленности.

Первый из этих факторов почти тотчас же проявился в кризисе цен на промышленные товары. В течение всего периода военного коммунизма официально устанавливаемые цены постоянно регулировались таким образом, чтобы благоприятствовать производителю промышленных товаров. С другой стороны, огромный спрос на продовольственные товары на "черном рынке" сдвигал чашу весов в противоположном направлении таким образом, что, скажем, пуд ржи обменивался на гораздо большее количество кожи или хлопчатобумажных тканей, чем до войны. Поэтому, когда контроль был снят, вполне естественной была тенденция цен в пользу сельскохозяйственного производителя. И то, что эта тенденция не только имела место, но и проявилась в более интенсивной и радикальной форме, чем можно было предвидеть, объяснялось специфическими условиями, сложившимися как в деревне, так и в городе. В деревне чрезмерные налоги военного коммунизма лишили крестьянина всех резервов, и катастрофически низкий урожай 1921 г. помешал многим районам страны воспользоваться преимуществами НЭПа, а отсюда спрос на промышленные товары оказался не-

643

ожидание низким, причем спрос в городах на и без того истощенные запасы продовольствия был еще более высоким, чем прежде. Впервые за многие годы крестьянин был поставлен в положение, когда благодаря НЭПу он мог после удовлетворения потребностей своей семьи и сборщика налогов продавать излишки продуктов по своей собственной цене. Те крестьяне, у кого зимой 1921/22 г. появились излишки на продажу, почувствовали свою силу и были полны желания вознаградить себя за все страдания, причиненные им городом во время военного коммунизма.

Положение промышленности было более сложным. Свобода торговли и ослабление государственного контроля при НЭПе, который стимулировал и поощрял крестьянина, означали нечто совершенно различное для крупной промышленности, вдруг оказавшейся вынужденной полагаться на свои собственные ресурсы и на капризные милости хозрасчета: начиная с осени 1921 г. все большее число предприятий лишались государственных кредитов и государственных поставок сырья и продовольствия и были вынуждены обходиться без посторонней помощи. Даже для самых мощных из них перспективы были мрачными. После семи лет заброшенности состояние оборудования достигло самого низкого уровня, и вряд ли можно было дальше откладывать процесс восстановления. Финансовые ресурсы были на нуле, а кредиты почти недоступны [47]. Необходимо было изыскивать ресурсы для покрытия текущих расходов и для выдачи зарплаты рабочим (наличными или натурой), большинство из которых оказались теперь лишенными прямых государственных поставок. Активы оказались в тесной зависимости от запасов сырья, которые можно было пополнить только по рыночным ценам и из запасов готовой продукции; для большинства предприятий последняя была фактически единственным ликвидным средством [48]. Следовательно, острая потребность в рабочем капитале, возникшая в результате прекращения государственной поддержки, могла быть удовлетворена лишь за счет продажи запасов готовой продукции в экстенсивных масштабах. Процесс ликвидации стал к концу 1921 г. настолько заметным явлением, что приобрел название в виде жаргонного словечка "разбазаривание" [49].

Эта вынужденная попытка ликвидировать запасы на жестком и негибком – рынке привела к естественному результату: резкому падению цен на промышленные товары. Как следствие НЭПа, государственная промышленность больше не функционировала под единым управлением; она распалась "на отдельные, почти ничем друг с другом не связанные единицы", причем "безудержная конкуренция" между этими единицами, которые, подчиняясь новому коммерческому духу, вели себя по отношению друг к другу как на аукционе (лишь бы реализовать свои товары), усугубляла это падение [50]. Его масштабы частично и на короткое мгновение скрадывались продолжавшейся инфляци-

644

ей, однако становились очевидными при сравнении цен на промышленные и сельскохозяйственные товары, когда нехватка последних автоматически вела к повышению цен на них. Например, на 1 января 1921 г. аршин хлопчатобумажной ткани стоил 4 фунта ржаной муки, коробка спичек – 0,23 фунта, а фунт сахара – 11,55 фунта; в течение первых четырех месяцев 1921 г. стоимость этих товаров в пересчете на муку упала больше чем на 50 %, составив на 1 мая соответственно 1,68, 0,09 и 5,07 фунта [51]. Индекс цен на 12 сельскохозяйственных и 12 промышленных товаров показывал, что стоимость первых поднялась со 104 единиц на 1 января 1922 г. (принимая уровень 1913 г. за 100) до 113 единиц на 1 мая 1922 г., в то время как ценность промышленных товаров за тот же период упала с 92 до 65 единиц [52]. Таким образом, разрыв между стоимостью сельскохозяйственных и промышленных товаров, достигший своей крайней точки в мае 1922 г., был вызван главным образом не столько увеличением стоимости сельскохозяйственных продуктов, сколько падением стоимости промышленных товаров. О положении в промышленности заявил во весь голос Шляпников, выступая на XI съезде партии в марте 1922 г.:

"Конъюнктура рынка такова, что она бьет нас мы не можем выдержать. Нам сейчас необходимы деньги, и в погоне за ними мы создаем такую анархию даже на голодном металлическом рынке, что продажная цена не окупает себестоимости голодной заработной платы – так низко падают цены на изделия" [53].

По некоторым расчетам того времени, в мае 1922 г. хлопчатобумажная ткань продавалась по цене в два с лишним раза меньше стоимости ее производства [54], а текстильная промышленность в финансовом отношении занимала более прочные позиции, чем многие другие отрасли промышленности. Это был период, как писал впоследствии один из советских экономистов, "диктатуры ржи и расточения нашего государственного промышленного капитала" [55].

Эти результаты, возможно, отвечали насущным задачам НЭПа, который был призван предложить крестьянину приемлемое возмещение за его труд. Но они были катастрофическими для советской промышленности, руководители и директора которой были вынуждены остро реагировать на них. Реакция была удивительно схожей с той, которая возникала в аналогичных ситуациях при более нормальных формах капитализма. В марте 1922 г., когда падение зашло далеко и Ленин объявил о том, что "отступление" близится к концу, началось формирование синдикатов, в задачу которых входило объединить и монополизировать весь торговый аппарат отдельно взятой отрасли промышленности. В течение трех месяцев тресты во всех ведущих отраслях индустрии объединились, чтобы по такому образцу создать синдикаты, на долю которых приходилось от 70 до 100 % производства соответствующих отраслей [56]. Возросшая торговая мощь, приобретенная благодаря этим организациям, явилась

645

главным фактором, который остановил упорное падение цен на промышленную продукцию и после мая 1922 г. повернул этот процесс вспять. Председатель ВСНХ откровенно охарактеризовал синдикаты "как органы, которые строились нами для защиты коммерческих интересов, в первую очередь интересов наших трестов", и заявил, что они "сыграли свою роль в отдельных случаях и уничтожили конкуренцию, позволив поднять цены на целый ряд продуктов" [57]. К августу 1922 г. положение было восстановлено так, что соотношение между промышленными и сельскохозяйственными ценами было примерно таким же, как в 1913 г. С того времени под совместным воздействием лучшей организации промышленности и богатого урожая цены вновь начали двигаться в разных направлениях, только на этот раз в противоположном смысле, то есть в пользу промышленных и против сельскохозяйственных товаров. Стрессы, вызванные этим новым расхождением, получили в советской истории известность как "кризис ножниц" 1923 г.

Вторым фактором НЭПа, оказавшим неблагоприятное влияние на промышленную сферу, был импульс, приданный рынком легкой потребительской промышленности за счет тяжелой индустрии, и это явление, чей негативный эффект не был столь непосредственным, повлекло за собой серьезные долгосрочные последствия. Результатом НЭПа явилось не только расширение тех форм мелкой или кустарной промышленности, которые оставались в частных руках и ближе всего подходили к мелкобуржуазному хозяйству крестьянина и дальше всех отстояли от крупномасштабной фабричной индустрии, но и стимулирование в сфере крупномасштабной индустрии тех отраслей легкой промышленности, чья продукция находила немедленный~шр6с в ущерб отраслям тяжелой промышленности, которые традиционно являлись оплотом промышленного пролетариата и основным ключом к индустриализации страны и к социалистической реконструкции. К концу 1922 г. тревожные нотки о будущем тяжелой индустрии раздавались со всех сторон. V Всероссийский съезд профсоюзов в сентябре 1922 г., отметив оживление в ряде отраслей производства, которые полагались на свободный торговый рынок, зафиксировал, что базовые отрасли промышленности, которые сами по себе определяют курс развития народного хозяйства в целом (были названы транспорт, горнодобывающая и металлургическая, машиностроительная и электротехническая отрасли промышленности), продолжают переживать самый тяжелый кризис, и провозгласил восстановление крупной промышленности и транспорта безотлагательной задачей республики [58]. Два месяца спустя Ленин, посвятив свою речь на IV конгрессе Коминтерна защите НЭПа, обратил внимание на тот же контраст между "общим подъемом" легкой промышленности и тем, что "положение все еще остается тяжелым" в тяжелой промышленности, и сделал вывод:

646

"Спасением России является не только хороший урожай в крестьянском хозяйстве – этого еще мало – и не только хорошее состояние легкой промышленности, поставляющей крестьянину предметы потребления, – этого тоже еще мало, – нам необходима также тяжелая индустрия. Тяжелая индустрия нуждается в государственных субсидиях. Если мы их не найдем, то мы, как цивилизованное государство, – я уже не говорю, как социалистическое, – погибли" [59].

Ленин в своем последнем публичном выступлении по экономическим вопросам изложил в самой простой и наиболее ясной форме фундаментальную проблему, созданную двумя годами НЭПа.

Последствия этих опасений были настолько тревожными и слишком далеко идущими, чтобы с ними легко было согласиться. Осенью 1922 г. плохое состояние тяжелой индустрии проявилось в серии жалоб на скудную кредитную политику Государственного банка. Председатель ВСНХ Богданов в пылу атаки на Наркомфин во ВЦИК утверждал, что шахты Донецкого бассейна настолько сильно нуждаются в кредитах, что были вынуждены увольнять шахтеров за неимением наличных для выдачи им заработной платы [60]. Более того, нехватка кредитов была главной темой его доклада о промышленности на X Всероссийском съезде Советов в декабре того же года [61]. Официальный же оратор все еще придерживался довольно оптимистической точки зрения. Каменев твердо заявил, что "время принципиальных политических споров прошло. К счастью для нас, вопрос о новой экономической политике перестал быть вопросом принципиальным, перестал быть спорным, перестал нуждаться в объяснении"; и, хотя немного погодя он признал, что "нэп борется против... государственной промышленности", он выразил уверенность, что Советская власть достаточно сильна, чтобы "держать нэп под своим контролем" [62].

Сокольников, народный комиссар финансов, вновь выразил непоколебимую веру в хозрасчет. Промышленность не может больше функционировать за счет бюджета; государство не может больше отвечать за выплату содержания промышленным рабочим или за обеспечение их пайками; отношение государства к промышленности может быть только отношением потребителя, выплачивающего полную цену за то, что он покупает. Таким образом, был доведен до логического завершения разрыв между государством и промышленностью, которая, "продает ли она на рынок, или государству, должна продавать на таких условиях, которые позволяли бы ей восстанавливать элементы своего производства". Сокольников даже изложил аргумент в пользу того, что, поскольку индустрия зависит от покупательной способности крестьянина, лучшим способом поддержки индустрии является поддержка крестьянину [63]. Ларин возразил Сокольникову от имени промышленности, а еще один делегат назвал индустрию "пасынком Наркомфина" [64]. Но никакое изменение к

647

лучшему не было возможным при существовавшем толковании НЭПа. Восстановив рыночную экономику, НЭП восстановил взаимозависимость различных элементов хозяйства на известных началах капиталистического порядка. Прямое вмешательство государства с целью оказания помощи тяжелой индустрии противоречило новым принципам. Полемика, которая должна была определить судьбу промышленности и направление промышленного производства, должна была вестись в области коммерческой и финансовой политики.

[1] "Мелкая" промышленность охватывает три основные категории производства: ремесленники, работающие самостоятельно на себя, без привлечения или с привлечением одной-двух пар наемных рабочих рук; "домашнее" или сельское производство (кустарная промышленность), в которой крестьяне и члены их семей заняты неполный рабочий день, и производственные кооперативы, объединяющие и организующие работников одной из двух названных категорий. В "мелкой" промышленности использовались исключительно самые простые машины, и она была преимущественно сельской в отличие от фабричной промышленности городов.

[2] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 43, с. 220-221.

[3] Там же, с. 270; "Собрание узаконений, 1921", № 44, с. 223.

[4] "Труды IV Всероссийского съезда Советов народного хозяйства", 1921, С. 42, 53.

[5] "Четвертый Всероссийский съезд профессиональных союзов", 1921, т. 1 (пленумы), с. 49,115. Делегат с юга России на V съезде профсоюзов в сентябре 1922 г. жаловался, что в то время, как крупная сигаретная фабрика в Ростове увольняла своих рабочих, местное мелкое производство сигарет процветало и очень быстро расширялось ("Стенографический отчет пятого Всероссийского съезда профессиональных союзов", 1922, с. 91-92).

[6] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 43, с. 306.

[7] "ВКП(б) в резолюциях...", 1941, т. I, с. 397.

[8] "Собрание узакрнений, 1921", № 47, ст. 230.

[9] Там же, № 48, ст. 240. Этот декрет представляет собой прекрасную иллюстрацию двусмысленности термина "национализация", как он использовался в тот период. Все промышленные предприятия (за незначительным исключением) были "национализированы" в юридическом смысле этого термина декретом от 29 ноября 1920 г. Очевидно, в декрете имелось в виду, что предприятия, до сих пор не взятые государством в административном плане, не подлежали национализации. 14 июня 1921 г. Наркомат юстиции выступил с разъяснением по этому вопросу, сделав логическое заключение о том, что предприятия, не национализированные до 17 мая 1921 г., "не считаются национализированными" ("Новая экономическая политика...", с. 38—40). Очередная попытка покончить с этой неразберихой была предпринята декабрьским декретом 1921 г., из которого явствовало, что решение о том, является ли конкретное предприятие национализированным или нет, принимается президиумом ВСНХ ("Собрание узаконений, 1921", № 79, ст. 684). Тем же декретом предусматривалась денационализация предприятий, на которых работало менее 20 человек и которые уже были национализированы, в случае если они не используются эффективно государственными органами.

[10] Там же, № 53, ст. 322; № 58, ст. 382.

[11] Там же, ст. 323.

[12] "Труды IV Всероссийского съезда Советов народного хозяйства", 1921, с. 12.

[13] См. гл. 17.

[14] Телеграмма и циркуляр ВСНХ губернским совнархозам с предупреждением против огульной сдачи в аренду и с просьбой подождать выхода в свет декрета опубликованы в: "Новая экономическая политика...", 1921, с. 45—46.

[15] "Собрание узаконений, 1921", № 53, ст. 313.

[16] Приведенные статистические данные взяты из: Милютин. На новых путях, 1923, т. III, с. 69-84; статистические данные, приведенные на XI съезде партии в марте 1922 г. ("Одиннадцатый съезд РКП(б)", 1936, с. 268), показывают большее число сданных в аренду предприятий, на которых работало в среднем меньшее число рабочих.

[17] "Известия Центрального Комитета Российской коммунистической партии (большевиков)", № 34,15 ноября 1921 г.

[18] "Десятый Всероссийский съезд Советов", 1923, с. 20.

[19] Я.С. Розенфелъд. Цит. соч., с. 211-212.

[20] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 45, с. 289.

[21] "Собрание узаконений, 1921", № 59, ст. 403, "Наказ" был подготовлен ВСНХ ("Пять лет власти Советов", 1922, с. 318) и может рассматриваться как первое "воздание по заслугам" крупной промышленности после шока НЭПа. Он принял скорее форму политической директивы, чем законодательного акта, но такие официальные заявления обычно включались в официальные сборники декретов и носили такой же обязательный характер.

[22] Там же, № 63, ст. 462.

[23] См. выше, с. 252-253.

[24] См. выше, с. 248-249.

[25] См. выше, с. 271-272.

[26] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 44, с. 218.

[27] "Финансовая политика за период с декабря 1920 г. по декабрь 1921 г.: Отчет к IX Всероссийскому съезду Советов", 1921, с. 60-61. Бывший председатель ВСНХ Рыков писал в то время, что существовавшие статистические данные не позволяют вести "и речи о настоящем хозрасчете" и что "у нас пока нет даже данных для установления основного капитала" (А.И. Рыков. Статьи и речи, т. II, 1928, с. 97).

[28] "На новых путях", 1923, т. III, с. 133-137.

[29] "Известия Центрального Комитета Российской коммунистической партии (большевиков)", № 32, 6 августа 1921 г.

[30] "На новых путях", 1923, т. III, с. 49-50.

[31] "Новая экономическая политика...", с. 95—103,110—120.

[32] "Девятый Всероссийский съезд Советов", 1922, с. 72, 89.

[33] "На новых путях",1923, т. III, с. 51.

[34] Там же, с. 11.

[35] Там же, с. 27—30; в работе, выпущенной в свет в ознаменование 5-й годовщины революции в ноябре 1922 г., приводится цифра в 430 трестов (65 — в пищевой, 57 — в металлургической и 52 — в текстильной отраслях промышленности), объединявших 4144 предприятия, на которых работало почти миллион рабочих ("Пять лет власти Советов", 1922, с. 321). Несколько более высокие цифры на 1923 г. приводятся в: Я.С. Розенфельд. Цит. соч., с. 216-220.

[36] Делегат, направленный во ВЦИК, сообщил некоторые особенности создания этого треста. В него были включены крупнейшие текстильные фабрики, а более мелкие вначале были сданы в аренду, однако позднее они были объединены под управлением торгово-промышленного отдела местного Совета ("IV сессия Всероссийского центрального исполнительного комитета IX созыва", № 2, 26 октября 1922 г., с. 25-26).

[37] Я.С. РозендЗельд.Цит. соч., с. 220.

[38] "Собрание узаконений, 1921", № 72, ст. 577.

[39] "ВКП(б) в резолюциях...", 1941, т. I, с. 410.

[40] "Новое законодательство...", с. 216—218.

[41] "На новых путях", 1923, т. III, с. 53.

[42] "Собрание узаконений, 1923", № 22, ст. 336.

[43] Приведенные расчеты были произведены в рублях к ценам 1912 г. и взяты из: "На новых путях", 1923, т. III, с. 186—189; вполне очевидно, что они показывают грубо приблизительную картину. Цифры за 1922 г. основываются на фактических результатах девяти месяцев и имеют тенденцию несколько приуменьшать окончательные итоги за год.

[44] Этот поразительный результат объясняется тем, что мелкие кожевенные предприятия, которые не вошли в статистические данные 1912 г. или, возможно, были включены в мелкую "кустарную" промышленность, теперь оказались национализированными (там же, с. 185).

[45] "Двенадцатый съезд Российской коммунистической партии (большевиков)", 1923, с. 339.

[46] На партийной конференции в декабре 1921 г. Каменев указал на фундаментальную дилемму НЭПа: "Только за счет крестьянина или рабочего, или того и другого можем мы восстановить промышленность, а значит наше хозяйство в целом" ('Всероссийская конференция РКП (большевиков)", №1, 19 декабря 1921 г., с. 20).

[47] Новый государственный банк, имевший полномочия выдавать авансы промышленным предприятиям на коммерческих началах, открылся только 16 ноября 1921 г., причем он располагал совершенно недостаточными ресурсами (см. выше, с. 272).

[48] Согласно таблице в: "На новых путях", 1923, т. III, с. 15, — которая вряд ли может претендовать на большую точность, а может служить лишь приблизительным показателем, запасы готовой продукции на 1 января 1922 г. во всех отраслях, за исключением металлургической и текстильной промышленности, превышали запасы сырья. Очередная оценка, которая может быть еще более умозрительной, показывает, что этих запасов было совершенно недостаточно, чтобы удовлетворить потребности промышленности в рабочем капитале.

[49] Этот термин, предваряемый словами "так называемое", применялся на IX Всероссийском съезде Советов в декабре 1921 г. ("Девятый Всероссийский съезд Советов", 1922, с. 95).

[50] "На новых путях", 1923, т. III, с. 34,138.

[51] Эти цифры взяты из статьи Кондратьева (там же, т. I, с. 11); подобные цифры с некоторым разбросом, характерным для советской статистики этого периода, приводятся в: С. Г. Струмилин. На хозяйственном фронте, J925. Разница между двумя таблицами заключалась, по сути, в том, что Кондратьев использовал официальные данные по ценам 1920 г. и на 1 января 1921 г., а Струмилин — тогдашние цены "черного" рынка, а следовательно, в таблице Кондратьева падение стоимости товаров по отношению к ржаной муке начинается лишь с 1 января 1922 г., в то время как в таблице Струмилина за 1 января 1922 г. стоимость уже показывает снижение по сравнению со стоимостью на вольном рынке в период перед НЭПом.

[52] "Одиннадцатый съезд РКП(б)..." 1936, с. 111.

[53] "На новых путях", 1923, т. III, с. 17.

[54] Я.С. Розенфельд. Цит. соч., с. 428.

[55] Там же, с. 230-237. К концу 1922 г. насчитывалось 18 синдикатов, из которых важнейшими были текстильный, уральский горнодобывающий, кожевенный, прядильный, табачный и сельского машиностроения ("На новых путях", 1923, т. I, с. 336-342); список синдикатов см. там же, т. Ш, с. 36. Вопреки предыдущей практике именно потребительские отрасли промышленности гораздо охотнее, чем отрасли тяжелой промышленности, прибегали в начальный период НЭПа к созданию синдикатов.

[56] "Десятый Всероссийский съезд Советов", 1923, с. 42. Несколько месяцев спустя, на XII съезде партии, Богданов выдвинул более осторожную версию функций синдикатов, что было, вероятно, попыткой как-то смягчить свою предыдущую откровенность; согласно этой версии, '^тресты и синдикаты стали сейчас на путь понижения своих накладных расходов, и лозунг уменьшения себестоимости является основным лозунгом наших синдикатов; они воздействуют в этом смысле на тресты, заставляя их считаться с требованиями рынка" ("Двенадцатый съезд Российской коммунистической партии (большевиков)", 1923, с. 332).

[57] "Стенографический отчет пятого Всероссийского съезда профессиональных союзов", 1922, с. 507—509. Томский, выступавший с основным докладом на съезде, процитировал слова Ленина о том, что без тяжелой промышленности не может быть строительства, а следовательно, и самого социализма, даже плохого (там же, с. 114).

[58] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 45, с. 286, 288.

[59] "IV сессия Всероссийского центрального исполнительного комитета IX созыва", № 5, 29 октября 1922 г., с. 5.

[60] "Десятый Всероссийский съезд Советов", 1923, с. 36, 40.

[61] Там же, с. 17-18, 29.

[62] Там же, с. 102-103,110-111.

[63] Там же, с. 121,136.

[64] См. гл. 17.

в) Труд и профсоюзы

Воздействие НЭПа на политику в области трудовых отношений, как и на промышленность в целом, проявилось не сразу, а постепенно становилось очевидным в течение лета и осени 1921 г. и приобрело свои окончательные очертания весной 1922 г. Труд, равно как и другие факторы производства, при военном коммунизме рассматривался как обязательная государственная служба, исполнение которой и вознаграждение за которую не были подвержены коммерческим соображениям. Это отношение пришлось радикальнейшим образом пересмотреть при системе, когда некоторые промышленные предприятия, использующие наемный труд, вновь оказались под частной собственностью и управлением, а тем, которые остались в государственной собственности и под государственным контролем, было предписано вести дело на коммерческих началах. Если продукция, произведенная либо частной, либо государственной промышленностью, считалась рыночным товаром, то логично было бы заключить, что рабочая сила вновь стала рыночным товаром. Возврат при НЭПе к свободному рынку означал также возврат к свободному трудовому рынку, и, хотя этот вывод был сделан не сразу, похоже, именно он лежал в основе измененного отношения к труду.

Оплотом военного коммунизма, который пал весьма быстро, служила принудительная мобилизация трудовых ресурсов. Реакция против нее стала устойчивой в конце гражданской войны, когда началась демобилизация армий, и уже нашла свое отражение в резолюции X партийного съезда о профсоюзах (март 1921 г.) [1]. Эта реакция возникла независимо от основных соображений, приведших к введению НЭПа, хотя и была важной составной частью общего недуга, который продиктовал необходимость изменения фронта. Первый декрет, принятый после съезда, упразднил Главкомтруд и его местные органы, передав его функции Наркомтруду. Однако эта мера, хотя и демонтировала машину принуждения, сохранила существование силы принуждения и была подготовлена еще до съезда [2]. Через несколько дней появился тщательно отработанный декрет, регулирующий функции "товарищеских дисциплинарных судов" [3]. 6 апреля 1921 г. очередным декретом были устранены основные ограни-

648

чения для перехода рабочих с одной работы на другую, таким образом проложив путь для возврата к рынку рабочей силы [4]. Однако" эта негативная мера медленно внедрялась в жизнь, и поначалу казалось, что она не оказывает широкого воздействия на условия применения труда на государственных предприятиях. Даже трудовые армии, теперь переведенные под начало Наркомтруда [5], в течение некоторого времени не распускались. В июне 1921 г. была предусмотрена трудовая повинность для сбора урожая свёклы, в случае если не будет хватать добровольной рабочей силы [6]. В июле 1921 г. детально разработанный декрет регулировал призыв крестьян на лесоводческие работы [7]. Поворотным пунктом стал декрет от 3 ноября 1921 г., строго ограничивающий категорию людей, к которым могла применяться трудовая повинность (к таковым теперь относились лица, не работающие ни в каком государственном органе, учреждении или на предприятии), и цели, для осуществления которых могла быть использована такая повинность (к таковым относились главным образом большие стихийные бедствия) [8]. И тем не менее потребовался еще один декрет (от 9 февраля 1922 г.), прежде чем выветрился окончательно дух трудовой повинности, практиковавшейся во времена военного коммунизма, и на смену ей пришла процедура найма и увольнения в качестве нормальных методов получения рабочей силы и переход рабочих с места на место [9].

Более трудным был вопрос вознаграждения за труд. При военном коммунизме, когда труд был государственной повинностью, заработная плата могла начисляться в двух видах: либо это были необходимые издержки из общественных фондов для поддержания рабочего в трудоспособном состоянии (подобно пайкам для солдат), или это было социальным правом рабочего, уравновешивающим его социальную обязанность работать для общества ("кто не работает, тот не ест"), но не связанным непосредственно с той конкретной работой, которой он занят. Обе эти концепции хорошо уживались с растущей практикой оплаты труда натурой, – практикой, продиктованной скорее падением валюты, чем теоретическими соображениями, от которой не так легко было отказаться. Когда в мае 1921 г. состоялся IV Всероссийский съезд профсоюзов, Шмидт все еще допускал, что "нельзя рабочих заставить отказаться от мысли о том обеспечении снабжения, с которым рабочий класс свыкся". Съезд подавляющим большинством голосов принял резолюцию, доказывающую, что с введением НЭПа политика помощи тяжелой индустрии становится еще более настоятельной необходимостью и что это требует дальнейшей "замены денежной формы снабжения рабочего класса материально-вещественным государственным снабжением" [10]. Более того, эта форма оплаты труда, оформившаяся в последние дни военного коммунизма в систему бесплатных пайков, также соответствовала широко распространенной концепции равенства в распределении – идеалу, к которому нужно стремиться. Резолюция X партийного съезда о профсоюзах все

649

еще воздавала должное (что было довольно удивительно) сохраняющим свою силу чувствам эгалитарности, заметив, что, хотя "в силу ряда причин должна быть временно сохранена и разность оплаты труда в зависимости от квалификации, тарифная политика тем не менее должна строиться на возможно большей уравнительности между ставками" [11]. Съезд профсоюзов в мае 1921 г., хотя и высказался формально в поддержку своей рекомендации относительно премий натурой, был вынужден вновь отметить непрактичность любой такой системы в условиях хронической нехватки продуктов [12].

Это было незадолго до того, как внедрение НЭПа в промышленность дало свои логические результаты. Применение хозрасчета требовало возврата к денежной экономике и было несовместимо с любой концепцией оплаты труда как системы бесплатных пайков или социальных услуг, предоставляемых государством своим гражданам. Трудовая философия военного коммунизма себя изжила. Партийная конференция в мае 1921 г. (в декабре. – Ред.) выдвинула принцип апеллирования к "заинтересованности рабочего в производстве" и настаивала на том, чтобы "учет натуральной части заработной платы действительно соответствовал существующим денежным ценам на продукты" [13]. Однако осуществление этого сложного преобразования задержалось на несколько месяцев. Новым шагом в этом направлении стал декрет от 10 сентября 1921 г., в котором система заработной платы называлась "основным фактором в развитии промышленности". Заработная плата теперь являлась прежде всего предметом взаимоотношений между рабочим и предприятием, на котором он работал. В декрете содержалось требование "отделения от предприятия всего, что не связано с производством и что носит характер социального обеспечения": отныне это становилось делом государства, выступающего от имени народной власти. При этом подчеркивалось, что данное изменение позволит вознаграждать за любые формы труда соответственно его ценности: "Всякая мысль об уравнительности должна быть отброшена". Заработная плата была связана с производительностью труда; инженеры и квалифицированные рабочие не должны были впредь использоваться в качестве чернорабочих, поскольку система заработной платы не признавала дифференциации [14]. После ноября 1921 г. распределение пайков бесплатно или по номинальным ценам было заменено распределением продовольствия среди рабочих как части заработной платы, исходя из их рыночной стоимости [15]. Это продолжалось больше года [16]. Таким образом, начиная с осени 1921 г., когда постепенно восстанавливалась система заработной платы и под дисциплинирующим воздействием принципа хозрасчета отменялся прибавочный труд, типичной формой трудоустройства была признана система найма на основе добровольного трудового соглашения между рабочим или профсоюзом, с одной стороны, и предпринимателем – с другой. Причем единственным атрибутом ста-

650

рой системы было установление государством обязательного минимума заработной платы. С ростом промышленных трестов осенью 1921 г. [17] стал наблюдаться возврат к коллективным трудовым соглашениям, – заключаемым профсоюзами от имени своих членов. Первый значительный коллективный трудовой договор периода НЭПа был подписан между первым крупным государственным трестом Северолес и профсоюзом работников лесного хозяйства в ноябре 1921 г. [18]

Переход от натурального вознаграждения к денежной системе оплаты за труд был слишком непопулярен, чтобы внедряться иначе, как медленно и поэтапно. Рабочий, равнодушный к теории, ясно понимал последствия получения вместо гарантированного пайка заработной платы деньгами, имеющими неопределенную и постоянно падающую покупательную способность. Освобождение от тяжестей принудительной трудовой мобилизации, которое могло показаться компенсацией за эту материальную потерю [19], оказалось в значительной степени иллюзорным, поскольку эта грубая форма трудовой дисциплины была быстро заменена старым "экономическим кнутом" капитализма. Окончание гражданской войны и введение НЭПа открыли период серьезной и широко распространенной безработицы, порожденной огромными сокращениями рабочих как государственными службами, так и промышленными предприятиями, которые перестраивались в ответ на требования хозрасчета. Это было знамение времени, когда осенью 1921 г. был выпущен декрет, поднимавший до уровня современных требований законодательство 1918 г. о пособии по безработице, а дальнейшим декретом предусматривалась выплата полумесячного содержания (в качестве компенсации) рабочим, уволенным "не по своей вине" государственными предприятиями и учреждениями [20]. Процесс увольнения излишнего персонала продолжался набирающими силу темпами. Численность железнодорожных рабочих сократилась с 1240 тыс. летом 1921 г. до 720 тыс. летом 1922 г. [21]; число рабочих и служащих на ведущей текстильной фабрике в расчете на 1000 веретен уменьшилось с 30 человек в 1920-1921 гг. до 14-ти год спустя (по сравнению с 10,5 накануне 1914 г.) [22]. В первой половине 1918 г. безработные промышленные рабочие хлынули назад, в деревню, которая их легко поглотила, а, следовательно, безработица приняла просто форму сокращения численности пролетариата. В 1921 г. голод поразил сельскую местность, и избыточное число промышленных рабочих скапливалось в городах, впервые породив проблему безработицы в форме, подобной безработице в западных индустриальных странах. Создание таким образом "резервной армии труда" классической политэкономии создало давление, достаточно сильное, чтобы направить рабочие руки туда, где они требовались, и сделало дальнейшее правовое регулирование излишним. Труд как узаконенная обязанность (что было одной из центральных концепций Декларации прав трудящегося и эксплуатируемого народа и

651

Конституции РСФСР) был заменен трудом как экономической необходимостью, на смену страху юридического наказания в качестве санкции пришел страх голодной смерти. Когда декретом от 9 февраля 1922 г. трудовая повинность была наконец заменена системой "найма и увольнений" [23], это означало отказ от уже устаревшего оружия. XI съезд партии в марте 1922 г. даже услышал от Шляпникова давно знакомую в капиталистических странах жалобу на то, что рабочие лишаются работы дома из-за импорта из-за границы [24]. Меньше чем через год НЭП вновь возродил основные характерные черты капиталистической экономики [25].

На статусе профсоюзов вполне закономерно сказался отказ от военного коммунизма и трудовой повинности, что проявилось двояким образом. В условиях патентованных частных предприятий и хозрасчета на государственных предприятиях вполне естественной казалась обязанность профсоюзов охранять интересы рабочего против нанимателя, и сторонники движения за слияние профсоюзов с государством потеряли свой самый убедительный аргумент. Когда в мае 1921 г. состоялся IV Всероссийский съезд профсоюзов, первый из этих двух вопросов еще не созрел для обсуждения. Организация промышленности при НЭПе едва началась, и резолюция съезда была лишена смысла из-за предположения (не подтвержденного последующими событиями) о том, что существует острое различие в отношении профсоюзов к государственным предприятиям и к предприятиям, возвращенным под частное управление [26]. Второй вопрос (отношение профсоюзов к государству) был закрыт для членов партии в результате решения X партийного съезда за два месяца до того. Однако это решение автоматически придало новое значение старому, но имевшему до сих пор второстепенное значение вопросу – об отношении партии к профсоюзам. Логическим следствием НЭПа была независимость профсоюзов от государства. Однако в результате стало еще более необходимым не оставить и тени сомнения в партийном контроле над профсоюзами. Об этом было твердо, хотя и в осторожной форме, заявлено в резолюции съезда партии:

"Российская коммунистическая партия в лице ее центральных и местных организаций безусловно направляет по-прежнему всю идейную сторону работы профсоюзов... Подбор руководящего персонала профессионального движения, разумеется, должен протекать при направляющем контроле партии. Но партийные организации должны особенно тщательно проводить нормальные методы пролетарской демократии именно в профсоюзах, где более всего отбор руководителей должен делаться самими организованными массами" [27].

IV Всероссийский съезд профсоюзов открылся 17 мая 1921 г., причем, как обычно, Центральным Комитетом партии были подготовлены тезисы "О роли и задачах союзов", которые

652

делегаты съезда должны были обсудить и принять. В этих тезисах, однако, не повторялся акцент на применение "нормальных методов пролетарской демократии именно в профсоюзах", который был сделан в резолюции партийного съезда; и, когда они были за несколько часов до начала съезда вручены большевистской фракции, Рязанов, помятуя о формулировке в резолюции, предложил внести поправку. Томский, захваченный врасплох этой поправкой или не придавший ей значения, не выступил против нее достаточно решительно, и в результате она была принята подавляющим большинством членов фракции. Вечером того же дня в назначенное время Томский открыл съезд, выступив с официальной речью. Однако как только Центральный Комитет узнал, что произошло, Томскому было вынесено серьезное партийное взыскание за его неумение провести эти тезисы во фракции, и сам он был отстранен от дальнейшего участия в работе съезда. Официальный доклад о работе Всероссийского Центрального Совета профсоюзов за период после предыдущего съезда был сделан Шмидтом, а тезисы "О роли и задачах союзов" в их прежнем виде, восстановленном после дополнительного заседания фракции с участием самого Ленина, были представлены Лозовским [28]. Ни Томский, ни Рудзутак, который был вынужден разделить ответственность за ошибку своего коллеги, не были избраны в президиум съезда при открытии второго заседания, а во время выборов в Центральный Совет, состоявшихся в конце съезда, если Рудзутак был вновь избран членом Совета, то Томский получил всего лишь статус кандидата [29]. Через несколько недель Томский и Рудзутак узнали о своем назначении в состав специальной комиссии, направляющейся в Ташкент для наблюдения за делами вновь созданной Туркестанской АССР [30].

Одним из удивительных следствий этих изменений было восстановление Андреева, который поддерживал платформу Троцкого на X съезде партии и не был переизбран в Центральный Комитет. Андрееву было поручено выступить с официальным докладом "К вопросу об организации", который оказался наиболее дискуссионным вопросом на IV съезде профсоюзов. Теперь, когда независимость профсоюзов стала признанной частью НЭПа, было необходимо, чтобы не только партия контролировала полностью центральную профсоюзную организацию, но и чтобы центральная организация была в состоянии контролировать отдельные союзы. Эта цель была искусно достигнута резолюцией, выдвинутой Андреевым. Под прикрытием принятия необходимых мер по децентрализации в профсоюзной организации был достигнут совершенно противоположный результат. Под предлогом передачи полномочий местные межсоюзные органы, которые непосредственно подчинялись Всероссийскому Центральному Совету профсоюзов, должны были руководить местными органами соответствующих союзов: резолюция, использовав идею, выдвинутую еще на III съезде, предвкушала тот день, ко-

653

гда союзы и их органы объединятся в "единый союз с промышленными секциями".

Вокруг этих предложений развернулась острая дискуссия. Один из делегатов заявил, что решается вопрос о том, "существовать ли дальше промышленным профсоюзам", а другой указал, что результатом этой резолюции будет "образование профсоюзного комиссариата с местными отделениями". На конгрессе, среди участников которого была только небольшая горстка небольшевистских делегатов, поправка по существу резолюции Андреева получила тем не менее 453 голоса против 593148. Большинство, хотя и сравнительно небольшое, оказалось решающим. Контроль партии над Всероссийским Центральным Советом профсоюзов как над органами Советского государства был абсолютным. Как только был установлен твердый контроль Центрального Совета над союзами (процесс, в котором резолюция IV съезда профсоюзов стала выдающейся вехой), процесс слияния партии, государства и союзов в единый комплекс власти начал проходить успешнее. Вопрос "огосударствления" профсоюзов себя изжил. Однако каждый новый шаг в экономической политике способствовал постепенной потере профсоюзами их былой значимости и независимости. При военном коммунизме они по крайней мере были необходимыми и частично автономными органами государственной власти. При НЭПе они не могли больше занимать такое положение, и, поскольку было необходимо обуздать любую потенциальную тенденцию, направленную в новых условиях против власти государства, были приняты меры предосторожности, чтобы усилить и без того строгий контроль партии над профсоюзным аппаратом. После IV съезда профсоюзов Андреев сменил Томского на посту председателя Центрального Совета.

К концу 1921 г., когда постепенно проявились промышленные аспекты НЭПа, в профсоюзах вновь появились симптомы своеволия. К тому времени Томский и Рудзутак были отозваны из Туркестана, и между ними и Андреевым было достигнуто соглашение (очевидно, не без вмешательства высших партийных властей). 28 декабря 1921 г. Центральный Комитет партии заслушал доклад о роли профсоюзов, представленный Рудзутаком, Андреевым и другими [31]. 12 января 1922 г. Политбюро приняло подробную резолюцию, подготовленную Лениным на основании тезисов, представленных Рудзутаком и Андреевым, которая через пять дней была опубликована в "Правде". В резолюции содержался вывод о ряде "противоречий между различными задачами профсоюзов". Эти противоречия "не случайны и не устранимы в течение ряда десятилетий" – до тех пор "пока есть остатки капитализма и мелкого производства". Таким образом, существует противоречие между обычными способами действия профсоюзов – убеждением и воспитанием, с одной стороны, и отдельными актами принуждения, к которым они вынуждены прибегать как "участники госвласти", – с другой; противоречие

654

между защитой "интересов трудящихся" и давлением, которое они должны оказывать как "участники госвласти и строители всего нархозяйства в целом"; между строгими мерами войны классов и мерами примирения, свойственными профсоюзам. Эти противоречия отражали противоречия переходного периода к социализму. Но еще большее значение имели параграфы, касавшиеся практической деятельности. Поскольку перевод государственных предприятий на хозрасчет неминуемо порождал "известную противоположность интересов между рабочей массой и директорами, управляющими госпредприятиями или ведомствами, коим они принадлежат", советские профсоюзы при НЭПе выполняют функцию и пользуются их статусом прототипов при капитализме. На них возложена обязанность – "безусловно" защищать интересы рабочих. С другой стороны, членство в профсоюзах должно быть добровольным – хотя государство "должно поощрять профобъединение рабочих в отношении как правовом, так и материальном"; и профсоюзы не должны вмешиваться в управление предприятиями. Оба этих момента явились уступками тому, что может быть названо исключительно капиталистической точкой зрения о профсоюзах. Даже забастовки на государственных предприятиях – не говоря уже о частных предприятиях – не защищались, хотя профсоюзы должны были доводить до сознания рабочих, что "применение стачечной борьбы в государстве с пролетарской госвластью может быть объяснено и оправдано исключительно бюрократическими извращениями старины в его учреждениях" и остатками капитализма. Нормальным способом решения конфликтов были переговоры между профсоюзами и хозяйственной администрацией соответствующего предприятия, причем для этих целей было рекомендовано создавать конфликтные комиссии [32].

Естественно, резолюция Политбюро была обязательной для членов Всероссийского Центрального Совета профсоюзов, бывших в подавляющей своей массе большевиками, и в феврале 1922 г. состоялось заседание Совета для ее проведения в жизнь. Томский впоследствии, на V съезде профсоюзов, охарактеризовал этот случай как "наша профсоюзная революция" и начало "нового курса в профсоюзном движении" [33]. В действительности это было первым последовательным применением принципов НЭПа в трудовой политике. Была подтверждена зависимость заработной платы от производительности труда, а коллективный договор признан нормальной основой для трудоустройства; восемь месяцев спустя было зарегистрировано, что "огромное большинство рабочих на государственных и частных предприятиях подпадают под режим коллективных договоров".[34] Задача профсоюзов заключалась в том, чтобы обеспечить рабочим заработную плату на возможно более высоком уровне, чем государственный минимум, и таким образом добиться того, чтобы плодами объединения в профсоюзы воспользовались тысячи неорганизованных рабочих на мелких, преимущественно сельских

655

промышленных предприятиях. Вновь, в осторожной форме, была подтверждена допустимость забастовок и приняты меры для создания так называемых конфликтных комиссий. Членство в профсоюзах становилось добровольным и индивидуальным; это было следствием отмены субсидий периода военного коммунизма, в результате чего профсоюзы вновь стали зависеть от членских взносов [35]. Месяц спустя XI съезд партии официально одобрил резолюцию Политбюро и с тем, чтобы сделать партийный контроль более надежным, постановил в следующей резолюции, что только члены партии, имеющие партийный стаж в несколько лет, могут быть избраны на руководящие посты в профсоюзных организациях, причем величина требуемого стажа зависела от важности поста [36]. Судьба профсоюзов явилась прекрасной иллюстрацией того, как НЭП, признав меру экономической свободы, спровоцировал усиление прямого политического контроля партии над индивидуальными лицами и органами, у которых мог появиться соблазн злоупотребить этой общественной свободой. Через месяц после партийного съезда процесс изъятия государственных функций из компетенции профсоюзов (подразумеваемый в НЭПе и партийной резолюции) получил дальнейшее распространение в декрете, передавшем функцию социального обеспечения по болезни и безработице из ведения профсоюзов Наркомтруду [37].

Примечательно, что на V Всероссийском съезде профсоюзов, состоявшемся в сентябре 1922 г., произошла полная общественная реабилитация Томского. Андреев сделал доклад о работе Центрального Совета за период после предыдущего съезда, а Томский произнес основную речь, озаглавленную "Результаты новой профсоюзной политики и текущие задачи профсоюзного движения", причем Томский и Рудзутак возглавили список избранных съездом в Центральный Совет [38]. Развитие НЭПа приближалось к своему пику, и не требовалось ничего большего, как повторить и подчеркнуть то, что было сказано Политбюро в январе, Центральным Советом союзов в феврале и партийным съездом в марте. Только на двух вопросах считалось целесообразным заострить внимание. При всей своей настойчивости в обеспечении лучших условий для рабочих профсоюзы не могли, говоря словами резолюции, предложенной Томским, "отказаться от установления гарантированного уровня производства" и должны были постоянно заботиться о повышении производительности труда. Другим трудным вопросом был вопрос о забастовках. По словам Андреева, за прошедший год было 102 забастовки, в которых участвовало 430 тыс. рабочих: число было мизерным по сравнению с количеством забастовок, прошедших в капиталистических странах, но и оно должно было быть снижено. Резолюция съезда заявляла, что каждая потенциальная забастовка должна "рассматриваться как строго индивидуальный случай в отношении значения соответствующего сектора хозяйства и зависимости от него всей экономической жизни"; Том-

656

ский, в частности, сказал, что забастовка железнодорожников, например, будет нетерпимой "с точки зрения общих задач рабочего класса". В резолюции далее подчеркивалось, что обязанностью профсоюза является предпринять меры для скорейшей ликвидации любой забастовки, которая начнется "стихийно или против желания органов союза" [39].

Еще во время работы съезда началась подготовка проекта нового Кодекса законов о труде, который должен был прийти на смену устаревшему Трудовому кодексу 1918 г. [40] и придать силу закона принципам, установленным НЭПом. Общая характеристика этого кодекса была дана Шмидтом, который в качестве народного комиссара труда проводил его через ВЦИК в конце октября 1922 г. Кодекс 1918 г. "строился главным образом на основе всеобщей трудовой повинности"; кодекс 1922 г. (в соответствии с духом НЭПа) основывался на добровольных соглашениях. В 1918 г. государство стремилось к тому, чтобы установить и лимитировать размер заработной платы и условия трудоустройства; теперь в функцию государства входило лишь установление минимума заработной платы, который мог превышаться и обычно превышался, и требование соблюдать определенный минимум условий (восьмичасовой рабочий день, оплаченные отпуска, ограничения на применение детского труда и т.п.). Коллективный договор, заключенный профсоюзом, становился обычной, хотя и не обязательной, формой трудоустройства. В принципе трудоустройство должно было осуществляться через биржи труда, хотя довольно большое число исключений из этого правила касалось ответственных постов, требовавших специальной или "политической" квалификации. За профсоюзами сохранялась монополия на охрану труда и защиту интересов рабочих; выборы фабричных комитетов должны были проводиться в соответствии с уставом соответствующего профсоюза, и результаты выборов должны были утверждаться им. Томский приветствовал кодекс от имени профсоюзов. "Государственное регулирование заработной платы, – заявил он, – как видно, не срабатывает и абсолютно не отвечает условиям новой экономической политики"; при этом профсоюзами воздавалось должное как "общественным организациям, защищающим интересы рабочих".

Однако в духе НЭПа было и то, что не должны были игнорироваться права нанимателей, государственных или частных. В функции союзов входило и стимулирование производства: обязательства, возложенные на фабричные комитеты, включали "сотрудничество в нормальном процессе производства на государственных предприятиях и участие через посредничество соответствующих профсоюзов в регулировании и организации народного хозяйства". Невыполнение рабочим требуемой нормы производства могло быть наказано в виде удержаний из заработной платы, которая не должна была, однако, падать ниже двух третей стандартного уровня. Длинный перечень оснований, позволяющих уволить рабочего без компенсации в случае невы-

657

полнения им своего договора, был одним из пунктов кодекса, который вызвал серьезную критику во ВЦИК: один из ораторов охарактеризовал его (и не без основания) как "лишний козырь в руках частных предпринимателей" [41]. Ленин в своей речи на сессии ВЦИК, на которой был принят кодекс (одно из последних его выступлений и последнее появление во ВЦИК), был далек от того, чтобы разделять официальный оптимизм Шмидта и Томского.

"Надо считаться с тем, что в сравнении со всеми государствами, в которых теперь идет бешеная капиталистическая конкуренция, в которых – миллионы и десятки миллионов безработных, в которых капиталисты организуют своими силами могущественные капиталистические союзы, организуют поход на рабочий класс, – в сравнении с ними мы наименее культурны, производительные силы у нас развиты менее всех, работать мы умеем хуже всех. Это очень неприятно, может быть, что нам приходится в этом сознаться. Но я думаю, что именно потому, что мы таких вещей не прикрываем благовидными фразами и казенными восклицаниями, а сознаемся в них прямиком, именно потому, что мы все это сознаем и не боимся сказать с трибуны, что на исправление этого направлено больше сил, чем у любого из государств, мы и добьемся того, чтобы нагнать другие государства с такой быстротой, о которой они и не мечтали" [42].

Трудовая и профсоюзная политика была неотъемлемой частью всей проблемы эффективности народного хозяйства. Какие бы формы, казалось, ни диктовала логика НЭПа, основной потребностью советской экономики все еще оставалось развитие промышленного производства – потребностью тем более важной, что промышленность была поставлена в невыгодное положение из-за тех привилегий, которые НЭП предоставил сельскохозяйственному сектору; а трудовая политика должна была так или иначе и любой ценой помочь удовлетворить эту потребность.

[1] "Собрание узаконений, 1921", № 30, ст. 164.

[2] Там же, № 23-24, ст. 142; о судах см. гл. 17.

[3] Там же, № 36, ст. 188.

[4] Там же, № 27, ст. 155.

[5] Там же, № 55, ст. 337.

[6] Там же, ст. 343.

[7] Там же, № 74, ст. 607. Эта инициатива, согласно Шмидту ("Стенографический отчет Пятого Всероссийского съезда профессиональных союзов", 1922, с. 83), исходила от Наркомтруда; принципиальное решение было принято ВЦИК по докладу Наркомтруда ("Собрание узаконений, 1921", № 72, ст. 591).

[8] Там же, 1922, № 17, ст. 179.

[9] "Четвертый Всероссийский съезд профессиональных союзов", 1921, т. I (пленумы), с. 116,134.

[10] "ВКП(б) в резолюциях...", 1941, т. I, с. 376.

[11] "Четвертый Всероссийский съезд профессиональных союзов", 1921, т. I (пленумы), с. 30.

[12] "ВКП(б) в резолюциях...", 1941, т. I, с. 410.

[13] "Собрание узаконений, 1921", № 67, ст. 513.

[14] Там же, №76, ст. 617.

[15] Этот способ оплаты все еще имел место в сентябре 1922 г. и был неправильно на V съезде профсоюзов назван "старой системой пайков" ("Стенографический отчет Пятого Всероссийского съезда профессиональных союзов", 1922, с. 97). Таблица, приведенная в: "На новых путях", т. III, с. 108, – показывает, что денежный элемент в заработной плате, который упал до 6 % в 1921 г., в первом квартале следующего года поднялся лишь до 32 %.

[16] См. выше, с. 242.

[17] "Стенографический отчет Пятого Всероссийского съезда профессиональных союзов", 1922, с. 47.

[18] Эта взаимосвязь не была чисто теоретической: обещание натурального обеспечения являлось стимулом, который делал принудительный труд при военном коммунизме терпимым и даже желательным. Еще в декабре 1921 г. один из выступавших на IX Всероссийском съезде Советов сказал: "Я уже три раза мобилизовывал шахтеров и не уверен, что в четвертый раз мне эта мобилизация удастся, ибо у нас нет продовольствия" ("Девятый Всероссийский съезд Советов", 1922, с. 86).

[19] "Собрание узаконений, 1921", № 68, ст. 536; № 77, ст. 646.

[20] С. Г. Струмилин. Цит. соч., с. 86.

[21] "На новых путях", 1923, т. III, с. 14.

[22] См. выше, с. 251.

[23] "Одиннадцатый съезд РКП(б)", 1936, с. 111.

[24] Число безработных достигало 150 тыс. человек в октябре 1921 г., 175 тыс. – в январе 1922 г., 625 тыс. – в январе 1923 г. и 124 тыс. человек в январе 1924 г. (Я.И. Гиндин. Регулирование рынка и борьба с безработицей, 1928, с. 13, 18). Проблема безработицы была более острой в Москве, чем в губерниях, а острее всего – в Петрограде ("Стенографический отчет Пятого Всероссийского съезда профессиональных союзов", 1922, с. 191). К весне 1924 г. из-за острой нехватки финансов на нужды социального обеспечения только 15—20 % безработных "получали регулярное пособие" (Report to the British Labour Delegation, 1924, p. 154).

[25] "Четвертый Всероссийский съезд профессиональных союзов", 1921, т. I (пленумы), с. 66-67.

[26] "ВКП(б) в резолюциях...", 1941, т. I, с. 372-373.

[27] Основным источником, послужившим для описания этого эпизода, являлся доклад специальной комиссии, созданной Центральным Комитетом под председательством Сталина для разбора ошибки Томского ("Известия Центрального Комитета Российской коммунистической партии (большевиков)", № 32, б августа 1921 г.). Рязанов говорил на XI партийном съезде о своем участии в этом деле, безуспешно пытаясь опротестовать решение Центрального Комитета об отстранении его от дальнейшей работы в профсоюзном движении" ("Одиннадцатый съезд РКП(б)", 1936, с. 277-279).

[28] "Четвертый Всероссийский съезд профессиональных союзов", 1921, т. I (пленумы), с. 18,185.

[29] Т. 1, гл. 11.

[30] "Четвертый Всероссийский съезд профессиональных союзов", 1921, т. 1 (пленумы), с. 153-162; т. II (секции), с. 202; поскольку при военном коммунизме с его системой натуральной оплаты сбор членских взносов повсеместно был прекращен и профсоюзы существовали главным образом за счет государственных субсидий, выдаваемых через Центральный Совет, в руках последнего было сосредоточено довольно мощное оружие ("Стенографический отчет Пятого Всероссийского съезда профессиональных союзов", 1922, с. 44-45).

[31] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 44, с. 576, прим. № 142.

[32] Там же, с. 341-353.

[33] "Стенографический отчет Пятого Всероссийского съезда профессиональных союзов", 1922, с. 105; в своем выступлении на съезде (там же, с. 40—54) Андреев многозначительно со всеми подробностями останавливался на элементах преемственности при проведении нового курса и на том, какими рамками ограничивались обязанности профсоюзов во второй половине 1921 г., то есть в тот период, когда он отвечал за политику Центрального Совета.

[34] "Стенографический отчет Пятого Всероссийского съезда профессиональных союзов", 1922, с. 48, 88-89, 109. Было признано, что введение добровольного членства посеяло "сомнения" среди руководства (там же, с. 34), однако эти сомнения оказались безосновательными. Косвенного нажима и вычитания взносов из заработной платы оказалось достаточным, чтобы рабочие оставались в профсоюзах. Сокращение численности членов профсоюзов с 8400 тыс. человек в июле 1921 г. до 6700 тыс. в январе 1922 г. и 5800 тыс. человек в апреле 1922 г. (два месяца спустя после введения добровольного членства) просто объяснялось ростом безработицы. Правда, эти цифры, как и приводимые выше, можно использовать с некоторой оговоркой (см. гл. 17).

[35] "ВКП(б) в резолюциях...", 1941, т. I, с. 424.

[36] "Собрание узаконений, 1922", № 29, ст. 338; декрет от 15 ноября 1921 г. ("Собрание узаконений, 1921", № 76, ст. 627) ввел денежную плату за эти услуги, в результате чего впервые социальное обеспечение стало отвечать своему названию.

[37] "Стенографический отчет Пятого Всероссийского съезда профессиональных союзов", 1922, с. 511-512.

[38] Там же, с. 51,109, 529-530.

[39] См. гл. 17.

[40] Кодекс вступил в силу 15 ноября 1922 г. ("Собрание узаконений, 1922", № 70, ст. 903). Обсуждение во ВЦИК см.: 'IV сессия Всероссийского центрального исполнительного комитета IX созыва", № 1, 25 октября 1922 г., с. 1—20); о принятии кодекса сообщается там же, № 7,1 ноября 1922 г., с. 6.

[41] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 45, с. 246-247.

[42] Общее число получавших пайки до введения НЭПа сократилось к осени 1921 г. с 34 млн. до 7 млн. человек, главным образом из числа рабочих, частично получавших заработную плату в виде пайков ("Четыре года продовольственной политики", 1922, с. 61—62).

г) Торговля и распределение

Естественным следствием замены продразверстки продналогом как метода получения от производителя избытков сельскохозяйственных продуктов был возврат к частной торговле. Сокращение количества зерна, собираемого теперь государством, сделало невозможным сохранение системы государственных пайков [1]; и данное крестьянину право продавать остатки своего урожая по любой цене, которую он мог получить на свободном рынке, вместо того чтобы быть вынужденным продавать их государству по твердым ценам, стало для него новым побудительным мотивом. Этого вывода, сколь бы потрясающим на первый взгляд он ни казался стойким членам партии, нельзя было избежать [2]. Ленин, внося Новую экономическую политику на рассмотрение партийного съезда, признал, что "лозунг

658

свободной торговли будет неизбежным", поскольку он "отвечает экономическим условиям существования мелкого производителя" [3]. Однако декрет, в котором нашла отражение новая политика, был, скорее, выдержан в духе бартерного обмена, чем в чисто так называемом торговом духе.

"Все запасы продовольствия, сырья и фуража, остающиеся у земледельцев после выполнения ими налога, находятся в полном их распоряжении и могут быть используемы ими для улучшения и укрепления своего хозяйства, для повышения личного потребления и для обмена на продукты фабрично-заводской и кустарной промышленности и сельскохозяйственного производства.

Обмен допускается в пределах местного хозяйственного оборота как через кооперативные организации, так и на рынках и базарах" [4].

Более того, стимулирование таким образом крестьянина подразумевало предоставление аналогичных возможностей промышленному рабочему, который должен быть его партнером по обмену; процессом бартерного обмена необходимо было охватить все, что крестьянин хотел купить, равно как и то, что он должен был продавать. Две недели спустя очередным декретом рабочему было дано право откладывать часть продукции для "обменного фонда", резервируя таким образом товары, подлежащие обмену на сельскохозяйственные продукты крестьянина; для организации этого обмена должны были создаваться рабочие кооперативы. Промышленным рабочим было разрешено также откладывать часть своей продукции для своего собственного потребления, тратя на эти цели часть своего рабочего времени, а на иных предприятиях определенная часть рабочих отдавала этому весь свой рабочий день [5]. В действительности это, скорее, была попытка легализовать и поставить под контроль незаконную торговлю, которая при военном коммунизме приобрела внушающие тревогу масштабы [6]. На IV Всероссийском съезде профсоюзов она была охарактеризована как "эксперимент" [7], а Ленин назвал ее "поблажкой", вызванной психологическими причинами: "...крестьянам подачку дали, нужно на этой же почве такими же приемами дать и рабочим. Нам пришлось известную дань этому отдать" [8].

Этот обмен товарами был не только "основным методом получения продуктов питания", но и "проверкой правильных взаимоотношений между промышленностью и сельским хозяйством" [9]. X партийная конференция в мае 1921 г. назвала его "основным рычагом новой экономической политики" [10].

То, о чем часто говорили как о возврате к частной торговле, было на самом деле не столько нововведением, сколько официальным признанием и поощрением того, что никогда не прекращало существовать: легализацией распространенной, хотя и незаконной, практики. Главная функция правительства на начальном этапе НЭПа заключалась не только в стимулировании

659

требуемого объема внутреннего обмена, но и в регулировании, а в случае необходимости – в направлении его потока таким образом, чтобы не дать ему захлестнуть все социалистическое сооружение и избежать восстановления доминирующего влияния частного капитала над всей экономикой. Ленин откровенно признавал, что "свобода торговли означает в определенной мере развитие капитализма", добавляя при этом, что "этот капитализм будет под контролем, под надзором государства" [11]. Однако первые попытки регулирования оказались безуспешными. Было не ясно, что же на самом деле подразумевалось под разрешением торговать "в пределах местного хозяйственного оборота", данным в первоначальном декрете о НЭПе от 21 марта 1921 г. Но каковы бы ни были намерения этого декрета, он был вскоре аннулирован. В декрете Совнаркома от 28 марта 1921 г. о торговле зерном, фуражом и картофелем была предпринята попытка сохранить принцип регулирования самими губерниями. Но поскольку декрет отменил все ограничения на транспорт, в результате он действовал как средство устранения всех местных барьеров [12]. Как только был принят принцип частного обмена, любая попытка ограничить его местными рынками или натуральным обменом была обречена на неудачу. Декретом от 24 мая 1921 г. отдельным гражданам и кооперативам было предоставлено право "обменивать, закупать и продавать" сельскохозяйственные продукты, остающиеся после выплаты натурального налога" [13].

Осенью 1921 г. Ленин откровенно признал поражение в этом вопросе:

"Предполагалось более или менее социалистически обменять в целом государстве продукты промышленности на продукты земледелия и этим товарообменом восстановить крупную промышленность, как единственную основу социалистической организации. Что же оказалось? Оказалось – сейчас вы это все прекрасно знаете из практики, но это видно и из всей нашей прессы, – что товарообмен сорвался: сорвался в том смысле, что он вылился в куплю – продажу. И мы теперь вынуждены это осознать, если не хотим прятать голову под крыло, если не хотим корчить из себя людей, не видящих своего поражения, если не боимся посмотреть прямо в лицо опасности. Мы должны осознать, что отступление оказалось недостаточным, что необходимо произвести дополнительное отступление, еще отступление назад, когда мы от государственного капитализма переходим к созданию государственного регулирования купли – продажи и денежного обращения. С товарообменом ничего не вышло, частный рынок оказался сильнее нас, и вместо товарообмена получилась обыкновенная купля – продажа, торговля.

Потрудитесь приспособиться к ней, иначе стихия купли – продажи, денежного обращения захлестнет вас!" [14]

Конференция коммунистов Московской губернии (имеется в виду VII Московская губпартконференция. – Ред.), к которой

660

Ленин обращался с этим предупреждением, приняла резолюцию, провозгласившую настоятельно необходимым, "исходя из наличия рынка и считаясь с его законами, овладеть им и путем систематических, строго обдуманных и построенных на точном учете процесса рынка экономических мероприятий взять в свои руки регулирование рынка и денежного обращения" [15].

Два месяца спустя, на IX Всероссийском съезде Советов, Ленин вновь объяснил, что "торговля является оселком нашей экономической жизни" и что сутью Новой экономической политики является возможность учиться, – учиться у купца, частного предпринимателя, который достаточно умен, чтобы за сотню процентов прибыли сделать дело так, как сплошь и рядом не сумеют этого сделать никакие коммунисты и профсоюзники [16]. Каменев еще раз сослался на непреодолимое препятствие:

"Создав, благодаря продналогу, рынок, дав возможность торговать хлебом, мы создали обстановку, которая все время будет меняться. Рынок не есть явление логическое, которое можно схватить в сегодняшнем его состоянии. Это явление – развивающееся и порождающее все новые и новые явления" [17].

И в резолюции, указавшей, что "образование внутреннего рынка" и "развитие денежного обмена" являются характерными чертами экономического ландшафта, содержался первый из тех парадоксальных панегириков свободной конкуренции, которые стали присущи периоду НЭПа:

"Теперь борьба коммунистического и частного хозяйства переносится на экономическую почву, на рынок, где национализированная промышленность, сосредоточенная в руках рабочего государства, должна, применяясь к условиям рынка и методам состязания на нем, завоевать себе решительное господство" [18].

Институционально при НЭПе существовало три вида торговли: торговля велась частниками, кооперативами и государственными органами. Хотя все они открыто конкурировали друг с другом на равных условиях, все же установилось некоторое разделение труда между ними. Частный торговец был наиболее активен в розничной торговле, хотя со временем он начал появляться и в оптовой торговле в качестве агента государственных трестов или других государственных органов. Государственные органы ограничивали свою основную коммерческую деятельность оптовой торговлей, хотя одновременно открывались и государственные розничные лавки. Кооперативы следовали своей старой традиции, сочетая функции оптовых и розничных торговцев.

Поощрение розничной торговли частников явилось заметным изменением предыдущей политики на 180 градусов. Декрет, принятый в июле 1921 г., дал возможность любому гражданину, достигшему 16 лет, получить лицензию на торговлю в лавках, общественных местах, на рынках или базарах любыми продуктами или предметами, кроме товаров, изготовленных из сырья, поставляемого государством: цель этого ограничения за-

661

ключалась, вероятно, в том, чтобы исключить продукцию национализированной промышленности из частной торговли [19]. Здесь также первым результатом была легализация и расширение того, что уже существовало, а не создание чего-либо нового. Частная торговля никогда не прекращалась подпольно или на полулегальных рынках, из которых Сухаревка в Москве была просто наиболее известным рынком. Теперь мелкая частная торговля вышла из подполья. Бродячий коробейник, или мелкий разносчик товаров, торгующий на более или менее организованных рынках и базарах, был характерным явлением частной торговли в первый год НЭПа, но это далеко не означало, что он был порождением НЭПа: он был преемником мешочника военного коммунизма, едва отличимым от него, если не считать официального признания. Однако, как только частная торговля стала официально терпимым и поощряемым явлением, эта примитивная ее разновидность не могла существовать. Ей суждено было быть изгнанной, как только был накоплен достаточный капитал и появилась необходимая предприимчивость, чтобы организовать более развитые и эффективные формы торговли. К середине 1922 г. этот процесс был уже в самом разгаре, и вскоре Государственный универсальный магазин (ГУМ) – это детище ВСНХ со своими отделениями во всех столичных городах – превратился лишь в крупнейший среди растущего числа розничных магазинчиков. В 1922 г., впервые после 1917 г., состоялись две знаменитые русские ярмарки – Ирбитская в Сибири (весной) и Нижегородская (в конце лета) [20]. Огромная масса мелкой розничной торговли почти полностью оставались в частных руках, и только на крупнейших торговых предприятиях государственные органы завоевали прочное положение [21].

Введение НЭПа было направлено на то, чтобы еще больше стимулировать кооперативы, чем частных торговцев, поскольку организация кооперативов в любом случае основывалась на коллективных началах, которые, похоже, вызывали меньшую антипатию у большевистских ортодоксов, чем частная конкуренция [22]. Ленин, внося НЭП на рассмотрение X съезда партии в марте 1921 г., без лишних слов предложил отменить резолюцию предыдущего съезда, которая настаивала на строгом подчинении кооперативов Наркомпроду [23]: теперь, когда сельскохозяйственные излишки (после сбора продналога) подлежали извлечению у крестьянина в процессе бартерного обмена и торговли, потребительская кооперация должна была играть важную роль. Декретом от 7 апреля 1921 г. им была возвращена часть формальной независимости, которую они потеряли за два года до этого и которая теперь ограничивалась лишь правом Наркомпрода управлять процессом осуществления ими своих "обязательных государственных заданий и правом ВЦИКа назначать членов правления, обладающих равными правами с избранными членами" [24]. В следующем месяце была заключена серия соглашений между правительством и кооперативами, включая соглашение

662

от 17 мая 1921 г., которое называлось "генеральным договором" с потребительской кооперацией и по которому Центросоюз становился единственным агентом правительства по оптовому распределению потребительских товаров по всей стране [25]. Концепция, превалировавшая в первые месяцы НЭПа, с особой ясностью проявилась в этих соглашениях. Существовало два основных метода получения продовольствия у крестьянина – натуральный налог и товарообмен. Первый из них использовался непосредственно советскими властями, второй – кооперативами, выступавшими в качестве агентов Наркомпрода.

Однако эта концепция не сработала. Она не сработала частично потому, что Наркомпрод [26] оказался не в состоянии обеспечить обещанное снабжение товарами широкого потребления с целью обмена, в результате чего вскоре начались взаимные обвинения между Наркомпродом и Центросоюзом. Но главная причина этой неудачи крылась в том, что при отсутствии высокоорганизованного машинного производства весь громоздкий процесс товарообмена, выражаясь словами Ленина, "сорвался", то есть "вылился в куплю – продажу". Силы НЭПа, подавляя его основателей и не оставляя камня на камне от плана создания упорядоченной государственной системы натурального обмена, вынудили их пересмотреть статус и функции кооперативов; и этот пересмотр – очередная дань влиянию кооперативных учреждений на массы – был предпринят в декрете Совнаркома от 26 октября 1921 г. Вся собственность кооперативов, которая была национализирована или муниципализирована, подлежала возврату (это был старый повод для недовольства, восходящий еще к 1919 г.); было признано право покупать и продавать без вмешательства каких-либо правительственных органов советским промышленным органам, включая тресты, главки и секции ВСНХ, было указано предлагать свои товары в первую очередь Центросоюзу или соответствующим местным кооперативным учреждениям, и только в случае отказа они были свободны предлагать эти товары на тех же условиях на свободном рынке [27]. Одновременно в директиве Центрального Комитета подчеркивалась новая независимая роль кооперативов при НЭПе и содержалось указание коммунистам принимать в этом активное участие, "чтобы овладеть этими организациями" [28].

Теоретически этот декрет продолжал определять статус потребительской кооперации и взаимоотношения между Центросоюзом и Советским правительством в течение всего последующего периода. На деле же постоянно имели место споры и жалобы. Бесконечно тянулись переговоры с ВСНХ по поводу возврата национализированной собственности, на которую претендовали кооперативы; правительственные управления и тресты (равно как и синдикаты, которые начали создаваться в апреле 1922 г.) постоянно обходили кооперативы, предпочитая вести торговлю с частными лицами. Тем не менее имеющиеся данные свидетельствуют о том, что в первой половине 1922 г. снабжение

663

кооперативов товарами на три четверти приходилось на долю государственных органов, включая тресты [29]. В равной степени ни партия, ни правительство (сколь бы обструкционистскую позицию ни занимали отдельные управления или учреждения) не могли обойтись без кооперативов. Партийная конференция в августе 1922 г. приняла пространную резолюцию "О задачах партии в кооперации". В ней указывалось, что принцип обязательного членства не должен "превращать потребительскую кооперацию лишь в технический аппарат государственного товарообмена и распределения". Вмешательство частного торговца в качестве посредника между контролируемой государством промышленностью и крестьянином считалось "противоречием"; в задачу кооперации входило "изгнать частный капитал из торговли и такой мерой создать прочную смычку между крестьянским хозяйством и социалистической промышленностью" [30]. Эта оптимистическая оценка роли кооперации себя не оправдала. Отношения между государством и кооперацией по-прежнему оставались сложными и нестабильными. Советское правительство или некоторые из его органов относились к кооперативам слишком подозрительно и недоверчиво, чтобы работать с ними без оглядки. В оптовой торговле кооперативы сами зачастую испытывали трудности в открытой конкурентной борьбе с частным торговцем – даже в борьбе за благосклонность трестов и официальных торговых органов. В розничной торговле их давняя традиционная популярность среди потребителей помогла им сохранить свои позиции. Ленин в одной из своих самых последних статей, написанных в начале 1923 г., подчеркивал "исключительное значение" кооперации при НЭПе [31]. На XII съезде партии в апреле 1923 г. Хинчук докладывал о существовании примерно 250 тыс. потребительских кооперативных обществ и 300 тыс. кооперативных лавок [32].

С введением НЭПа создался вакуум в органах государства, поскольку до этого не было официально признано, что ведение или управление внутренней торговлей входит в функции Советского правительства. Внешняя торговля с капиталистическими государствами занимала особое место и управлялась специальной организацией. Первоначальный народный комиссариат торговли и промышленности никогда не занимался внутренней торговлей, а органы Наркомпрода и ВСНХ, которые контролировали снабжение населения, были органами не торговли, а распределения. Когда начался НЭП, представление – если таковое существовало – о том, что торговля должна оставаться исключительно в руках кооперативов и частников, быстро рассеялось. При ВСНХ, который, помимо вторжения в розничную торговлю через ГУМ, имел под своим контролем оптовые "торговые учреждения" (госторги или просто торги), подчиненные губернским совнархозам, была создана центральная торговая секция. Наркомпрод и ряд других комиссариатов также создали торго-

664

вые секции для реализации товаров, которые находились в их ведении [33]. Наиболее важную роль среди них играли тресты, которые являлись основными производителями промышленных товаров. Получив указание действовать на коммерческих началах, они пытались организовать реализацию своей продукции иногда через кооперативы, а порой (в нарушение гарантий, предоставленных кооперации декретом от 26 октября 1921 г.) через частных торговцев. Поначалу не предполагалось, что государственные органы будут закупать необходимые им товары на рынке. Однако по мере того, как постепенно рушилась система централизованного снабжения сырьем и товарами, им разрешалось покупать на частном рынке, сначала в качестве исключения, а позднее, декретом от 4 октября 1921 г., на регулярной основе, хотя им было указано в качестве поставщиков товаров отдавать предпочтение кооперативам [34]. Но ни один из этих институтов не был достаточно подготовлен (ни традиционно, ни практически) к тому, чтобы вступить в сложный процесс торговли. Как только политика натурального "товарообмена" и снабжения отошла на задний план и всерьез начал действовать принцип "купли – продажи", возникла насущная потребность в людях, чувствующих себя как рыба в воде на рынке с его обычаями, образом действий и приемами, в людях, готовых в нужный момент найти покупателей и продавцов, дать совет относительно цен и вообще выступать в качестве маклеров и посредников для начальников, которые чувствовали себя не в своей тарелке в этом незнакомом для них мире.

Этот пробел был восполнен прослойкой более честолюбивых и более удачливых нэпманов (некоторые из них принадлежали к некогда почтенным – или не очень почтенным – бизнесменам, вышедшим из подполья, где они находились со времени революции; другие представляли собой новичков, которые быстро усвоили премудрости торгового дела). Сила нэпмана зависела от того, насколько он преуспеет в том, чтобы стать необходимым государственным торговым учреждениям и крупным промышленным трестам. По словам полуофициального отчета, "характерная черта современной частной оптовой торговли и состоит именно в этом сильном внедрении частного капитала в государственные торговые органы и в их взаимном переплетении". Нэпманы разъезжали с мандатами государственных учреждений и требовали и получали предпочтительное к себе отношение; их прибыли, несомненно, были достаточно велики, чтобы давать им возможность прибегать к прямым или завуалированным формам коррупции. Они проложили себе путь в кооперативы, часть из которых со всей очевидностью служила простым прикрытием для частных торговых предприятий. Таким образом, "частный капитал охватывает государственные органы со всех сторон, питаясь ими и наживаясь за их счет" [35]. Сравнительно безобидное явление, отмеченное одним из ораторов на IX Всероссийском съезде Советов в декабре 1921 г., в виде "мел-

665

кого спекулянтского мешочнического и ростовщического капитала, который сейчас празднует свое возрождение в виде кафешантанов, кондитерских, пирожных и т.д. [36], вскоре преобразилось в картину Москвы при НЭПе как города роскоши для нового государственного капитализма, в адрес которого раздавалась критика со стороны многих иностранных гостей в течение 1922 и 1923г г. [37] Такова была цена за следование указанию Ленина "учиться торговать".

Именно осенью 1922 г., когда была завершена первая фаза НЭПа, Советское правительство приняло решение о введении одновременно с Земельным и Трудовым кодексами [38] Гражданского кодекса. Ленин охарактеризовал его как воплощение той политики, "которую мы ведем твердо и относительно которой у нас не может быть колебаний", и как попытку "соблюсти грань между тем, что является законным удовлетворением любого гражданина, связанным с современным экономическим оборотом, и тем, что представляет собой злоупотребление НЭПом" [39]. Докладчик, представлявший кодекс на одобрение во ВЦИК, пояснил, что его цель заключается в том, чтобы "дать гарантии ему (т.е. государству) в том смысле, что те завоевания, те командные высоты, которые оно за собой сохраняет даже при уступках Новой экономической политике, будут оставлены неприкосновенными в руках рабоче-крестьянского государства, и наряду с этим дать возможность развиваться частной инициативе в тех пределах, которые допускаются интересами рабоче-крестьянского государства" [40]. Но теперь, когда по прошествии времени начал забываться тот тяжелейший кризис, который диктовал введение НЭПа, а некоторые из наименее приемлемых его проявлений приобрели печальную известность, отовсюду стали поступать жалобы на него – правда, редко – из высоких инстанций. Представитель Наркомфина во ВЦИК с возмущением ссылался на разговоры в сельских округах о том, что "центр слишком поправел", что "спекулянтов" и "мародеров" щадить нечего, что "они находятся вне Советского закона", в то время как в действительности эти "спекулянты" и были как раз теми мелкими капиталистами, кого "НЭП пытается защищать". Тот же делегат продолжал:

"Те слухи, которые сейчас имеются в Москве, о том, что положение НЭПа непрочно, имеют кое-какие обоснования в том, что у нас сейчас еще много разговоров о "революционной законности", но недостаточно еще посеяно уважение к законам" [41].

Гражданский кодекс поставил штемпель на новый культ законности, основной целью которого было защитить и приумножить достижения НЭПа.

Как уже отмечалось, РСФСР вступила в период НЭПа без какой-либо официальной машины для ведения или регулирования внутренней торговли. Философия НЭПа, хотя и поощряла государственные учреждения заняться торговлей, тем не менее настаивала на том, что торговлю нужно вести на принципах рын-

666

ка, без вмешательства государства; поэтому она так же враждебно была настроена к любому контролирующему органу, как и практика военного коммунизма, хотя и по другой причине. В действительности же нельзя было сохранять полную официальную независимость. Как только неуклюжие попытки установить прямой товарообмен повсеместно уступили дорогу денежным сделкам, неизбежно должно было раздаться требование попытаться контролировать цены. 5 августа 1921 г. Наркомфином был создан комитет цен для того, чтобы устанавливать цены на все товары, с которыми имеют дело государственные органы или государственные предприятия [42]. Однако эта мера потерпела полнейшее фиаско, и цены повсюду вели себя в соответствии с условиями на рынке [43]. Начиная с осени 1921 г. политика Наркомфина была направлена на то, чтобы восстановить стабильную валюту и сбалансированный бюджет, и выступала против любой формы вмешательства в нэповскую экономику свободного рынка [44]. В равной степени никакой другой департамент не был подготовлен к взятию на себя этой роли. Была предпринята попытка преобразовать центральный торговый отдел ВСНХ в "управление регулирования торговли" [45]. Однако это расширение функций органа, который справедливо считался органом, представляющим промышленный сектор экономики, вряд ли приемлемо для других органов, заинтересованных в торговой политике. В мае 1922 г. Совнарком создал комиссию по внутренней торговле, действовавшую под контролем СТО и наделенную полномочиями готовить декреты по торговле для утверждения Совнаркомом или СТО и составлять инструкции по собственному усмотрению в пределах существующих декретов [46]. Однако похоже на то, что полномочия этой комиссии не использовались достаточно широко и эффективно. Несмотря на предупреждение, данное кризисом разбазаривания, о последствиях разлаженной коммерции, развитие внутренней торговли (во всяком случае, до осени 1923 г.) определялось почти полностью конкурирующими силами рынка. И только в мае 1924 г. комиссия по внутренней торговле была объединена с тем, что оставалось от Наркомпрода, в результате чего был создан народный комиссариат торговли [47].
д) Финансы

К Новой экономической политике приступили, не продумав связанные с ней финансовые аспекты. Первоначальный проект товарообмена на местных рынках, казалось, не предлагал ничего несовместимого с движением к безденежной экономике или с застарелым процессом валютной инфляции. Только Преображенский, который так часто воспевал достоинства инфляции, имел, хотя и слабое, представление о том, что может случиться. Его речь на X партийном съезде, который принял

667

НЭП, представляла собой смесь проницательного здравого смысла с далеко идущей фантазией. Он предупреждал съезд о том, что "невозможно торговать, имея такой курс рубля, который колеблется на рынке не только на протяжении нескольких дней, но и на протяжении нескольких часов", однако единственное конкретное предложение, которое он выдвинул, было введение новой валюты, основывающейся на серебре. Но съезд остался равнодушен как к его доводам, так и к разумному предложению, которым он завершил свое выступление, о создании комитета для рассмотрения всего аспекта финансовой политики "применительно к тем новым экономическим условиям, в которые мы вступаем" [48]. Урок должен быть усвоен не теоретически, а практически, однако для этого время еще не настало. Никому в голову не приходило предусмотреть возврат к ортодоксальному банковскому делу для финансирования промышленности или к ортодоксальной фискальной политике сбалансированного бюджета, достигаемого за счет радикального сокращения правительственных расходов. К этим выводам приходили постепенно, окольными путями, исходя из начальной предпосылки о том, что крестьянин должен свободно торговать своими излишками сельскохозяйственных продуктов, чтобы покупать необходимые ему товары. Осуществление финансовой политики при НЭПе представляет собой прекрасную иллюстрацию неизбежного взаимоотношения частей в единой экономической структуре.

Когда же первоначальная концепция местного товарообмена переродилась в куплю-продажу на общенациональном рынке, тогда денежная политика стала неотъемлемой частью НЭПа. Возврат к капитализму (даже к "государственному" капитализму) сделал неизбежным возврат к денежной экономике. Однако предубеждение в партийных кругах было достаточно сильным, чтобы замедлить и приостановить начальные шаги. Декретом Совнаркома от 30 июня 1921 г., в преамбуле которого выражалось стремление "устранить стесняющие хозяйственный оборот ограничения и оздоровить денежное обращение развития вкладной и переводной операций", были отменены все ограничения на суммы, которые могут храниться у частных лиц или организаций. Вклады в сберегательных кассах Наркомфина и в кооперативах не подлежали конфискации и должны были выплачиваться держателям по их требованию; причем об этих вкладах не должна была выдаваться никакая информация никому, за исключением их держателей или представителей юридических властей [49]. Эта мера – первый шаг на долгом пути назад к финансовой ортодоксальности – была, очевидно, предназначена для реабилитации денег в сознании народа. Однако тем самым на первый план резко выдвинулся вопрос, неуклюже поднятый на съезде Преображенским, о том, как создать стабильную валюту, которая пользовалась бы доверием и выполняла элементарные функции средства обмена. Этого нельзя было достичь, по-

668

куда печатные станки продолжали выпускать неограниченное количество рублей; работу печатных станков нельзя было ограничить до тех пор, пока правительство не могло найти какого-либо другого средства, чтобы свести концы с концами; равно как нельзя было и помышлять о том, чтобы ограничить правительственные расходы рамками тех доходов, которые оно реально могло получить, коль скоро государство продолжало нести огромные затраты на содержание государственной промышленности и занятых в ней рабочих. Потребность в стабильной единице расчета была тем более острой в экономике национализированной промышленности, которой было приказано вести дела на принципах хозрасчета. Декретом от 8 августа 1921 г., создавшим трест льнопрядильных фабрик, предписывалось при оценке требуемых вкладов исходить "из цен 1913-1914 года" [50]; а несколько дней спустя в декрете о развитии крупной промышленности оговаривалось, что "...материалы и сырье расцениваются применительно к средним ценам западноевропейского рынка (в частности лондонского)" [51]. Но выдвижение этих вызывающих удивление условий скорее можно рассматривать как сигналы бедствия, чем как взвешенные решения проблемы.

Летом 1921 г. все эти вопросы постепенно доходили до сознания руководителей, которые все еще не хотели сделать финансовых выводов из НЭПа, и предпринимались лишь отдельные шаги в ответ на определенные чрезвычайные обстоятельства без какого-либо согласованного плана. Подходы к бюджетному вопросу предпринимались с двух сторон. При военном коммунизме они были разработаны на вторую половину 1919 г. и на 1920 г., однако так и не получили официального одобрения. Включение балансов промышленных предприятий в государственный бюджет положило конец концепции сугубо правительственных доходов и расходов; а проект декрета от 3 февраля 1921 г., по которому отменялось все денежное налогообложение [52], стал бы (если только вступил бы в силу) составной частью движения по направлению к натуральному хозяйству. Теперь, при НЭПе, все это было пересмотрено. Отсоединение промышленности от государственного бюджета началось в июле и августе 1921 г., когда приступили к сдаче в аренду предприятий, а тем из них, которые оставались за государством, было приказано перейти на хозрасчет. В июле 1921 г. был введен налог на промышленность, включающий плату за патент и менявшийся в зависимости от числа рабочих на предприятиях, равно как и налог на оборотный капитал [53]. Несколько недель спустя декретом Совнаркома был утвержден радикальный принцип, по которому все товары или услуги, предоставленные государством или государственными органами, должны были оплачиваться наличными [54]. Затем 21 августа 1921 г. Совнарком восстановил принцип государственного бюджета. Он даже пошел на формальное принятие практически бесполезных цифр бюджета на вторую половину 1919 г. (28 млрд. руб. доходов и 164 млрд. руб. расходов) и на

669

1920 г. (159 млрд. – доходов и 1215 млрд. руб. расходов). Более того, он даже направил ведомствам указания не позднее октября подготовить свои сметы на 1921 г., на 1922 г. – не позднее марта будущего года, а на 1923 г. – не позднее 31 декабря 1922 г. [55] На следующий день он предпринял первый шаг к восстановлению автономии местных властей – еще одна мера, направленная на то, чтобы облегчить груз центрального бюджета; он санкционировал удержание части налога на промышленность для удовлетворения финансовых потребностей губернских исполнительных комитетов [56]. Поэтому, когда в начале октября 1921 г. ВЦИК произвел первый после принятия НЭПа систематизированный обзор финансовой политики, уже была проделана значительная часть подготовительной работы. В резолюции от 10 октября ВЦИК указал Наркомфину принять меры для "увеличения государственных доходов", проводить политику "ограничений и строгой экономии при расходовании средств" и "совершенствовать систему банковских операций, необходимую для улучшения народного хозяйства", а также принял решение упразднить объединение государственных и местных бюджетов. Эти дезидераты, решенные в принципе, требовалось (это было масштабное требование) осуществить. Однако в резолюции содержалось новое и очень важное указание Наркомфину "сократить выпуск знаков" [57]. Был указан путь к принятию меры, которая должна была увенчать все здание финансовой реформы, но которая все еще не была названа во всеуслышание: введение стабильной валюты.

Тем не менее первоначальный толчок к принятию самой впечатляющей финансовой реформы октября 1921 г. был получен из другого источника. Отмена государственных кредитов поставила промышленность в тяжелое положение, отрезав ее от источника, к которому она привыкла обращаться в поисках рабочего капитала. Изначально советская индустрия получала кредиты в Народном банке. Затем на смену коммерческому кредиту пришли авансы из государственного бюджета, и Народный банк вполне естественно прекратил свое существование в январе 1920 г. Когда был введен НЭП, в Советской России не существовало никаких кредитных учреждений, кроме кооперативной секции Наркомфина, которая продолжала оказывать более или менее формальную помощь тому, что осталось от кредитной кооперации. Теперь, когда торговля подлежала восстановлению и промышленность больше не финансировалась за счет авансов из государственной казны, необходимо было возродить какой-либо кредитный институт. 12 октября 1921 г. ВЦИК, следуя духу своей общей финансовой резолюции, одобрил проект резолюции Совнаркома о создании Государственного банка и на следующий день официально утвердил его статус. Банк был создан "в целях способствования развитию промышленности, сельского хозяйства и товарооборота за счет кредита и прочих банковских операций" и сам должен был функционировать на принципе хоз-

670

расчета. Его первоначальный капитал в сумме 2000 млрд. руб. был предоставлен государством, а члены правления были назначены Наркомфином, причем назначение председателя было утверждено Совнаркомом [58]. Новый Государственный банк РСФСР (Госбанк) [59] открыл свои двери 16 ноября 1921 г. Начало его деятельности не было обнадеживающим. Его ресурсы, определяемые с самого начала основным капиталом, были ограниченными, а ставки чрезмерными: помимо процентов, он.чтобы обезопасить себя против обесценения валюты, брал за свои ссуды "страховой процент" из расчета 8 % в месяц с правительственных учреждений, 10 – с кооперативов и 12 % с частных предприятий [60]. Неудивительно, что его помощь не была ни скорой, ни достаточной в количественном отношении, чтобы утолить кредитный голод крупной индустрии [61] или преодолеть кризис разбазаривания приближающейся зимы. Сам банк испытывал трудности, функционируя в условиях быстро падающей валюты, что прогрессирующе обесценивало его капитал и делало бессмысленной любую кредитную политику. Как стабилизация валюты была немыслима без прояснения бюджетной ситуации, так и нельзя было заставить работать необходимую кредитную систему, покуда не стабилизировалась валюта. Финансовые реформы, задуманные в октябре 1921 г. и увенчавшиеся созданием Государственного банка, представляли собой взаимосвязанные части единой политики.

К осени 1921 г. стало совершенно ясно, что стабильная валюта и сбалансированный бюджет являются основой для любой финансовой реформы и необходимым условием существования самого НЭПа. За его введением летом 1921 г. последовала временная пауза в ставшем теперь хроническим повышении цен, так что начиная с июля 1921 г. они впервые после Октябрьской революции повышались с меньшей скоростью, чем рос объем денежной массы в обращении, и в работе печатного станка наметилось некоторое сокращение темпов [62]. Для проведения консультаций по валютной политике была создана специальная комиссия. 3 ноября 1921 г. было решено в следующем году начать выпуск новой валюты, причем один рубль должен был равняться 100 тыс. старых рублей, а новые банкноты не назывались больше "расчетными знаками", получив название "денежные знаки" – возврат к использованию дореволюционного термина и, вероятно, попытка вернуть престиж и уважение к слову "деньги" [63]. 5 ноября 1921 г. Совнарком принял два важных решения о бюджете на предстоящий 1922 г. Он должен был быть составлен только на 9 месяцев, с тем чтобы в будущем бюджетный год начинался с 1 октября и исчислялся в довоенных рублях [64]. Согласно инструкции, выпущенной в тот же день Наркомфином, перевод современного рубля в довоенный производился в соотношении 60 тыс. к одному [65]. После этого данное соотношение менялось ежемесячно, чтобы учитывать повышение цен, и до-

671

стигло к марту 1922 г. 200 тыс. [66] В действительности это была валюта индекса цен, и ее иногда называли "товарным рублем". Однако очень скоро экономисты указали на неудобства и логическую абсурдность использования колеблющегося соотношения между уровнями цен текущими и 1913 г. в качестве постоянного стандарта измерения; и в результате полемики, возникшей по этому поводу, "товарный рубль" был постепенно оттеснен со своих позиций и ему на смену пришел "золотой рубль". Декретом от 14 ноября 1921 г. было установлено, что рента, выплачиваемая за арендуемые предприятия, должна подсчитываться в переводе на золотые рубли [67]. Любопытный документ этой фазы в эволюции политики представляет собой традиционная статья Ленина в "Правде", посвященная годовщине Октябрьской революции. В эту, четвертую, годовщину статья вышла под необычным заголовком "О значении золота теперь и после полной победы социализма". Она скорее посвящалась НЭПу вообще, чем, в частности, вопросу о золоте. В ней содержится знаменитое предсказание о том, что, "когда мы победим в мировом масштабе, мы... сделаем из золота общественные отхожие места на улицах нескольких самых больших городов мира"; и далее в ней дается указание о том, что в нынешних условиях в РСФСР "беречь надо... золото" и "овладеть торговлей" [68].

Финансовые решения октября и ноября 1921 г. концентрировали внимание советских руководителей на финансовой политике и на некоторое время превратили Наркомфин и Госбанк в наиболее чувствительные нервные центры НЭПа. Это был любопытный отход от позиций эпохи военного коммунизма, когда было громогласно заявлено, что финансы впредь будут играть роль не больше чем служанки экономической политики, и представитель Наркомфина апологетически выражал надежду на их скорое упразднение. Эта перемена символизировалась серией новых назначений. На X съезде партии в марте 1921 г. Крестинский, входивший в свое время в состав "левой оппозиции", а с марта 1919 г. сочетавший не столь теперь обременительные обязанности народного комиссара финансов с обязанностями секретаря Центрального Комитета партии, подвергся немилости за упущения во второй своей ипостаси [69]. Вскоре после этого он был направлен с миссией в Германию, где получил назначение на пост советского посла, а вместо него во главе Наркомфина стал Сокольников. Старый член партии, возвратившийся с Лениным в Петроград в опечатанном вагоне, Сокольников был также человеком дела, который авторитетно и эффективно участвовал в ранних обсуждениях финансовой политики [70]. Теперь он энергично принялся за разработку финансовых аспектов НЭПа и прежде всего за создание стабильной валюты, превратив в течение нескольких лет Наркомфин в важный пункт консервативных или правых тенденций в советской политике. До того малоизвестный член партии, некто Шейман (бывший, как говорят, сыном банкира) стал директором Госбанка. Еще

672

более сенсационное назначение было сделано в начале 1922 г., когда бывший финансист и промышленник Кутлер, занимавший министерские посты в кабинете Витте и после 1905 г. вошедший в партию кадетов, был назначен в правление Госбанка. С этого момента и вплоть до своей смерти в 1924 г. Кутлер, несомненно, представлял собой влиятельную закулисную силу в Госбанке (а возможно, и в Наркомфине) и сыграл важную роль в стабилизации валюты. [71]

Создание Госбанка стало началом кампании, которая, объявив достижение стабильной валюты своей основной, не терпящей отлагательств целью, была направлена на восстановление главнейших принципов "ортодоксального" капиталистического финансирования с Государственным банком в качестве центрального регулятора народного хозяйства. 20 ноября 1921 г. в Госбанке состоялось совещание, на котором был обсужден доклад комиссии по валютному вопросу и был принят ряд тезисов, которые еще полгода назад вызвали бы целую сенсацию. Они высказывались за свободные рынки, в поддержку легкой, а не тяжелой промышленности в качестве более реального источника скорейшего развития внутренней торговли, в поддержку модификации монополии внешней торговли, возобновления попыток получить иностранные займы и возможный возврат к золотой валюте [72]. Таковы были взгляды финансистов, и, хотя они получили поддержку Наркомфина, они были слишком далеко идущими, чтобы завоевать всеобщее признание в партии. В то же время партийная конференция в декабре 1921 г. провозгласила, что "восстановление денежного обращения на металлической основе (золото), первым шагом к которому является неуклонное проведение плана ограничения выпуска бумажных денег (эмиссии), должно стать руководящим принципом Советской власти в области финансов" [73]; причем эта программа была повторена в конце месяца на IX Всероссийском съезде Советов, где Каменев подчеркнул, что нельзя эффективно разрабатывать как хозяйственный план, так и государственный бюджет, до тех пор покуда деньги представляют собой просто "цветные бумажки" [74]. На XI съезде партии, состоявшемся в марте 1922 г., Сокольников детально обосновал необходимость новой финансовой политики, многозначительно указав на то, что это был первый случай, когда партийный съезд занимался вопросами финансов [75]; а Ленин в своем единственном выступлении посвятил довольно непоследовательный, но примечательный пассаж надвигавшемуся "финансовому кризису" и его воздействию на промышленность.

"Если он (т.е. кризис) будет слишком силен и тяжел, нам придется многое опять перестраивать и все силы бросить на одно. Если он будет не слишком тяжел, он может быть даже полезным: он почистит коммунистов из всяких гортрестов. Только надо будет не забыть это сделать. Финансовый кризис перетряхивает учреждения и предприятия, и негодные из них лопаются

673

прежде всего. Надо будет только не забыть, чтобы не свалили все это на то, что виноваты спецы, а что ответственные коммунисты очень хороши, боролись на фронтах и всегда хорошо работали. Так что если финансовый кризис не будет непомерно тяжел, то из него можно будет извлечь пользу и почистить не так, как чистят ЦКК или Центропроверком [76], а прочистить, как следует, всех ответственных коммунистов в хозучреждениях" [77].

Несомненно, в его панегирике был элемент преднамеренной гиперболы, выраженной языком ортодоксального капиталистического финансирования, в поддержку целительного эффекта финансового кризиса, равно как и в защиту специалистов в противовес коммунистам. Но отрывок, взятый из этого же выступления, где Ленин провозглашает конец "отступления", служит симптомом настроения партии в тот момент по финансовому вопросу. Съезд принял окончательное решение по данному вопросу, одобрив пространную резолюцию о финансовой политике, в которой выражалось стремление к "расширению сферы денежного обращения за счет сокращения натуральной части государственного хозяйства", говорилось о "сокращении и затем уничтожении бюджетного дефицита" и высказывалась необходимость "твердо установить, что наша экономическая и финансовая политика решительно ориентируется на восстановление золотого обеспечения денег" [78].

Лето 1922 г. стало свидетелем созревания этой политики. Бюджетные наметки на первые девять месяцев 1922 г., одобренные в декабре 1921 г. (впервые разработанные в довоенных рублях), предусматривали дефицит, равнявшийся лишь 40 % планируемых расходов. Для сравнения: соответствующий процент для проблематических бюджетов 1920 и 1921 гг. составлял соответственно 86 и 84 [79]. Предпринимались решительные усилия для сокращения расходов за счет уменьшения численности персонала в государственных учреждениях и снятия с бюджета все большего числа промышленных предприятий и их рабочих. Логическим следствием возврата к денежной экономике был переход от натурального к денежному налогообложению. Однако это изменение в примитивном крестьянском хозяйстве происходило очень медленно. Первый шаг был сделан в марте 1922 г., когда серия натуральных налогов, пришедших год назад на смену продразверстке, была сведена к единому натуральному налогу, исчисляемому в расчете на рожь [80]. Но натуральное налогообложение на сельскохозяйственные продукты продолжало существовать в течение всего 1922 г.: в конце года больше одной трети налогов было получено в этой форме [81]. В то же время начали разрабатываться новые источники получения денежного налога: в период между августом 1921 г. и февралем 1922 г. налогом были обложены вина, табак, спиртные напитки, пиво, спички, мед и минеральные воды. В январе 1922 г. в дополнение к решению рассчитывать бюджет в довоенных рублях был издан декрет, предписывавший исчислять все налоги в довоенных руб-

674

лях, а взимать в советских рублях, исходя из текущего валютного курса [82]. В феврале 1922 г. вышел подушный налог (так называемый "общегражданский налог"), предназначенный для районов, охваченных голодом [83], а осенью 1922 г. был проведен гораздо более значимый эксперимент в области подоходного налога с целью охвата заработков людей, принадлежавших к так называемым "свободным" профессиям (врачей, адвокатов, писателей и т.п.), а также нэпманов и высокооплачиваемых служащих государственных учреждений и промышленных трестов – всех тех, кого Сокольников назвал "элементами городской буржуазии и городской буржуазной и технической интеллигенции, которая составляет верхушку наших трестовских аппаратов" [84]. Благодаря всем этим средствам поступления от денежного налогообложения впервые образовали серьезную статью доходов в бюджете. Из всех правительственных доходов в первые девять месяцев 1922 г. только 10 % было получено путем денежного налогообложения, а 60 % – за счет выпуска банкнот. Несколько вдохновляющими, однако, могут быть цифры по месяцам, которые показывают, что в пропорциональном отношении доля поступлений от денежного налогообложения поднялась в периоде января по сентябрь с 1,8 до 14 %, в то время как доля поступлений от выпуска банкнот сократилась с 90 до 56 % [85]. К последнему кварталу 1922 г. Сокольников смог уже заявить, что треть всех поступлений была получена за счет денежного налогообложения, меньше трети – за счет выпуска банкнот и остальная часть – за счет натурального налога [86].

Летом 1922 г. был предпринят еще один экспериментальный шаг к восстановлению ортодоксального государственного финансирования. Советское правительство открыло подписку на свой первый государственный заем на общую сумму в 10 млн. пудов ржи. Были выпущены беспроцентные облигации достоинством 100 пудов, которые, однако, на рынке оценивались в 95 пудов и подлежали оплате по номиналу в период между 1 декабря 1922 г. и 31 января 1923 г. Взнос и выплата должны были производиться деньгами по рыночной стоимости ржи: заем обеспечивался вкладом в государственную казну на сумму 10 млн. золотых руб. [87] Живучесть предубеждения против государственных займов и скептицизм по поводу способности Советского правительства с успехом разместить таковое нашли свое отражение на сессии ВЦИК, которая одобрила заем: Сокольников привел пример из истории Французской революции, чтобы доказать, что невыполнение обязательств в прошлом не исключает возможности проведения займов [88]. В октябре 1922 г. Сокольников уже мог объявить об успехе займа: было приобретено 85 % общего числа облигаций, выпущенных с этой целью, хотя побудительным моментом было право вносить за них плату по номиналу в счет выплаты натурального налога [89]. Вслед за этим был выпущен 6 %-ный заем на 100 млн. золотых руб., целью которого было подготовить почву для стабилизации валюты [90]. Вероятно, этот

675

заем был реализован главным образом за счет государственных учреждений и государственных промышленных трестов. Однако его целью было также выкачать частные капиталы, накопленные при НЭПе, и поэтому власти при проведении подписки широко прибегали к оказанию морального давления [91]. Возврат к политике государственных займов и поощрение частных сбережений нашли свое дальнейшее проявление в возрождении государственных сберегательных касс, которое было одобрено Совнаркомом 26 декабря 1922 г. [92] Первые две сберегательные кассы открылись в феврале 1923 г. в Москве и Петрограде. Вклады рассчитывались согласно эквиваленту в золотых рублях и подлежали выплате по текущему курсу. По-видимому, вначале сберегательные кассы использовались скорее как средство гарантии против девальвации, чем как форма капиталовложения, однако они оказались эффективными для возрождения привычки и традиции. Согласно имеющимся данным, к октябрю 1923 г. уже насчитывалось 300 сберкасс с 60 тыс. вкладчиков, причем через полгода эти цифры увеличились более чем в 10 раз [93]. Объявление о проведении в феврале 1923 г. государственной лотереи стало еще одним свидетельством возврата к финансовым методам прошлого [94].

За восстановлением Государственного банка вполне естественно последовала попытка возродить всю банковскую систему. Подобно тому как первый шаг к созданию Государственного банка был продиктован необходимостью обеспечить источник кредитов для промышленности после прекращения прямого финансирования из государственной казны, так и первый важный шаг к возрождению этой системы последовал в начале 1922 г. со стороны ВСНХ как представителя промышленности и был решительно поддержан как Госпланом, так и новыми промышленными трестами. 1 сентября 1922 г. СТО одобрил проект банка для промышленности (Промбанка), имеющего полномочия выдавать промышленности как краткосрочные коммерческие кредиты, так и займы сроком на три года. Его вкладчиками были государственные учреждения, включая ВСНХ и заинтересованные народные комиссариаты, и государственные промышленные предприятия [95]. Первоначальным импульсом было, несомненно, обеспечить промышленности независимость от Государственного банка и от того, что считалось политикой "голодного пайка", проводимой финансовыми властями в отношении промышленности. Но Промбанк никогда не был достаточно мощным, чтобы освободиться от помочей Государственного банка и Наркомфина, и занял свое место в качестве одного из учреждений в прочно увязанной банковской системе. Тем временем в феврале 1922 г. кооперативы восстановили Банк потребительской кооперации (Покобанк), который в январе 1923 г. был преобразован во Всероссийский кооперативный банк (Всекобанк) [96]. В течение 1922 г. также увидели свет муниципальные банки для финансирования местных отраслей промыш-

676

ленности и местных правительственных проектов [97] и ассоциации взаимной помощи, предназначенные для удовлетворения потребностей мелких частных торговцев при НЭПе [98].

Финансовый прогресс НЭПа продолжал проявляться в быстром росте влияния Госбанка – храма новой финансовой ортодоксальности. Индекс цен, по которому Наркомфин рассчитывал обменный курс текущего в довоенный рубль, был подвергнут критическому анализу финансистов. В марте 1922 г. эта система была заменена в следующем месяце системой рубля, основывающейся на курсе, по которому Госбанк покупал золото, причем обменный курс теперь объявлялся ежемесячно не Наркомфином, а Госбанком: впредь все доходы и расходы должны были подсчитываться не в довоенных, а в золотых рублях [99]. Соответственно возрастал престиж золота как основы денег и Госбанка как его хранителя, при этом был сделан еще один шаг на пути к валютной реформе. После непродолжительного замедления инфляционного процесса летом 1921 г. все еще необузданные силы экономической нестабильности вновь взяли верх, и все попытки снизить темпы выпуска денежной массы были прекращены как бесполезные. Общая сумма денег в обращении возросла с 3500 млрд. на 1 сентября 1921 г. до 17 500 млрд. руб. на 1 января 1922 г. (если продолжать считать по курсу 1921 г.), на 1 мая она уже достигала 130 000 млрд., а к концу 1922 г. – немногим менее 2 квадриллионов руб. [100]

Похоже, что решение валютной проблемы на основе золота и под контролем Государственного банка прокладывало себе путь с непреодолимой силой, причем делалось это по моделям, сильно напоминающим западные. Раздавались аргументы (которые, правда, по прошествии времени оказались сомнительного и ограниченного достоинства) в пользу того, что развитие внешней торговли требует стабильной денежной единицы [101]. 25 июля 1922 г. Совнарком дал указание Госбанку начать выпуск банкнот в виде денежных единиц, называемых "червонцы", причем каждый червонец равнялся десяти золотым рублям; эта эмиссия обеспечивалась на 25 % ценными металлами, а на 75 % – краткосрочными облигациями и другими ликвидными активами [102]. После того как в очередном декрете от 11 октября 1922 г. [103] были даны более исчерпывающие инструкции, первый червонец появился на свет только в конце ноября того же года. После стольких лет финансовой анархии и неустойчивой валюты казалось непреодолимой притягательная сила стабильности. Оппозиция этому была незначительной и представляла собой, по меткой характеристике представителя Наркомфина во ВЦИК, "детскую болезнь левизны" . Первоначальный выпуск был очень небольшим, и в течение долгого времени новый червонец служил не средством обмена, а скорее источником накопления ценностей или единицей расчета. На протяжении 15 месяцев стабильный, но в ограниченных количествах червонец циркулировал наравне с неограниченной и постоянно де-

677

вальвировавшейся рублевой массой. Основные сделки все более регулярно проводились на базе червонца; однако платежи продолжали осуществляться в рублях по текущему курсу.

Таким образом, в конце 1922 г. было достигнуто краткосрочное и в какой-то степени иллюзорное равновесие в финансовой, равно как и в хозяйственной политике. Импульс, приданный НЭПом и поддержанный хорошим урожаем 1922 г., открыл перспективу, правда, все еще отдаленную, достижения сбалансированного государственного бюджета и замены, если не возрождения, почти мертвого рубля. Однако эти амбиции, столь сильно противоречащие амбициям первых революционных лет, могли осуществляться только за счет жестоких ударов, наносимых по другим секторам экономики. Прежде чем они были осуществлены, пришлось преодолевать новый кризис 1923 г.

[1] "В тюрьмах нас торговать не учили", – горько воскликнул старый большевик (В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 44, с. 216); Ленин, призвав не давать себя "во власть социализму чувств", тем не менее осторожно охарактеризовал торговлю как одну из 'Экономически-переходных форм" (там же, с. 227).

[2] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 43, с. 27.

[3] "Собрание узаконений, 1921", № 26, ст. 147.

[4] Там же, № 28, ст. 156.

[5] См. гл. 17.

[6] "Четвертый Всероссийский съезд профессиональных союзов", 1921, т. I (пленумы), с. 117—118; поначалу опыт, очевидно, ограничивался периодом до 31 мая 1921 г., но спорадически продолжался до полного восстановления денежного хозяйства.

[7] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 43, с. 308-309.

[8] "Собрание узаконений, 1921", № 44, ст. 223; это пространное заявление ВЦИК о началах НЭПа было подготовлено Лениным (В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 43, с. 266-291).

[9] "ВКП(б) в резолюциях...", 1941, т. I, с. 397.

[10] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 43, с. 160.

[11] "Собрание узаконений, 1921", № 26, ст. 149.

[12] Там же, № 40, ст. 212.

[13] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 44, с. 207-208; позднее Ленин сравнил Советское государство при НЭПе с машиной, которая вырывается из рук: "Как будто бы сидит человек, который ею правит, а машина едет не туда... куда ее направляют" (В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 45, с. 86).

[14] Цит. по: В.И. Ленин. Сочинения, т. XXVII, с. 430 (этой резолюции в Полн. собр. соч. нет. – Ред.); о денежной реформе, в защиту которой говорится в резолюции, см. выше, с. 271.

[15] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 44, с. 322-323.

[16] "Девятый Всероссийский съезд Советов", 1922, с. 60.

[17] "Съезды Советов РСФСР в постановлениях", 1939, с. 222, 225-226.

[18] "Собрание узаконений, 1921", № 57, ст. 356.

[19] Сообщение о возрождении ярмарок см. в: "На новых путях", 1923, т. I, с. 272-280; это возрождение было результатом решений СТО, причем на ярмарках преобладала государственная торговля. Согласно одному из участников Нижегородской ярмарки, товарооборот на ней достиг 75 % уровня 1917 г. и 50 — 1913 г. ("Стенографический отчет Пятого Всероссийского съезда профессиональных союзов", 1922, с. 160-162).

[20] Подробный анализ на основе разрешений на торговлю, выданных в 1921 и 1922 г г., дает интересную, хотя и не очень точную информацию о сравнительной значимости соответствующих форм торговли. Торговые разрешения на 1921 г. подразделялись на три категории: разрешения для коробейников, для торговли на открытых рынках и базарах и для торговли в закрытых помещениях, то есть в лавках; в 1922 г. торговцы третьей категории были подразделены на три вида в соответствии с масштабами дела, которое они вели. Таким образом, общее число категорий было доведено до пяти. В первую категорию входили главным образом частные торговцы, во вторую — частные торговцы и кооперативы. В течение 1921 г. первая категория значительно сократилась, поскольку торговля приобрела более организованный вид; на вторую категорию всегда приходилось большее число торговых лицензий. Однако наиболее значимыми в отношении объема торговли, хотя и не по числу лицензий, были третья, четвертая и пятая категории, в которых каждая конкурировала друг с другом. По оценке 1922 г., основывавшейся на статистических данных по трем губернским городам, 84 % лицензий всех категорий было выдано частникам, 15 — кооперативам и менее 1 % — государственным торговым заведениям. В Москве эти цифры составляли в 1922 г. соответственно 95,1, 3,6 и 1,3 %; в то же время на долю государственного сектора в четвертой категории приходилось 12,9 %, а в пятой (самой малочисленной из всех категорий) – 45,9 % ("На новых путях", 1923, т. I, с. 179-185).

[21] Ленин писал в это время: "Свобода и права кооперации, при данных условиях России, означают свободу и права капитализму... Но "кооперативный" капитализм в отличие от частнохозяйственного капитализма является, при Советской власти, разновидностью государственного капитализма, и, в качестве такового, он нам выгоден и полезен сейчас, — разумеется, в известной мере," (В.Я.Ленин. Полн. собр. соч., т. 43, с. 225).

[22] Там же, с. 64-65; о резолюции IX партийного съезда см. гл. 18.

[23] "Собрание узаконений, 1921", № 26, ст. 150.

[24] "На новых путях", 1923, т. I, с. 143; Ленин назвал его "соглашением" (В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 43, с. 321). С докладом о кооперации на партийной конференции в мае 1921 г. выступил Хинчук (см. гл. 18); в резолюции конференции кооперативы охарактеризованы как основной аппарат "для проведения товарообмена" ("ВКП(б) в резолюиях...", 1941, т. I, с. 397).

[25] В результате постепенного отказа от пайков и натурального обеспечения при НЭПе Наркомпрод потерял свой престиж и значимость, которыми он обладал при военном коммунизме ("Двенадцатый съезд Коммунистической партии (большевиков)", 1923, с. 334); о его окончательном исчезновении см. гл. 20.

[26] "Собрание узаконений, 1921", № 72, ст. 576.

[27] "Известия Центрального Комитета Российской коммунистической партии (большевиков)", № 33, октябрь 1921 г.; это было дополнением к усилению партийного контроля над профсоюзами (см. гл. 17).

[28] Некоторые жалобы, равно как и статистические данные, приводятся в: "На новых путях", 1923, т. I, с. 144—146, — источнике, явно расположенном в пользу кооперативов.

[29] "ВКП(б) в резолюциях...", 1941, т. I, с. 460-463; заключительная часть резолюции, из которой взята вторая часть цитаты, не включена в указанный том. Ее можно найти в: "Директивы ВКП(б) в области хозяйственной политики". Под ред. М. Савельева, 1928, с. 356-364.

[30] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 45, с. 369.

[31] "Двенадцатый съезд Российской коммунистической партии (большевиков)", 1923, с. 328.

[32] "На новых путях" (1923, т. I, с. 107-108) приводит список государственных учреждений, открывших в первые месяцы НЭПа свои торговые секции. В их число входили народные комиссариаты здравоохранения и просвещения, а также Государственный банк.

[33] "Собрание узаконений, 1921", № 68, ст. 527; в то же время они были уполномочены привлекать подрядчиков и поставщиков к выполнению заданий, возлагаемых на них государственными органами.

[34] "На новых путях", 1923, т. I, с. 185-188; кроме сообщений с мест, в этом отчете говорится, что "богатейший материал по этому вопросу" можно найти в книге, выпущенной Рабкрином, "Наша трестированная промышленность", которую не удалось найти.

[35] "Девятый Всероссийский съезд Советов", 1922, с. 93.

[36] Меньшевик Дан, знавший Москву и обладавший практическим мышлением, заметил по выходе из тюрьмы в январе 1922 г., что наблюдалось изобилие всевозможных продуктов питания по ценам, которые были по карману только новым богатеям; что повсюду бросались в глаза спекулянты; что слово "барин" вновь стало общеупотребительным среди официантов, извозчиков и т.п.; что на Тверской улице вновь появились проститутки ("Два года скитаний". Берлин, 1922, с. 252-255). В сентябре 1922 г. Красин писал своей жене из Москвы: "Москва выглядит нормально, в некоторых местах так же, как до войны" (L. Krasi-па. Leonid Krasin: His Life and Work (n.d.), 1929, p. 202).

[37] См. выше, с. 234-235, 259-260.

[38] В.И, Ленин. Полн. собр. соч., т. 45, с. 248.

[39] "IV сессия Всероссийского центрального исполнительного комитета IX созыва", № 3,27 октября 1922 г., с. 7-8.

[40] Там же, № 5, 29 октября 1922 г., с. 3.

[41] "Собрание узаконений, 1921", № 60, ст. 406.

[42] Отчет об этой неудаче дан в: "Финансовая политика за период с декабря 1920 г. по декабрь 1921 г.: Отчет к IX Всероссийскому съезду Советов", 1921, с. 112-116.

[43] Возражения Наркомфина против регулирования цен, основывавшиеся на сугубо ортодоксальных финансовых принципах, зафиксированы в: "На новых путях", 1923, т. I, с. 47.

[44] Там же, с. 386-387.

[45] "Собрание узаконений, 1922", № 34, ст. 400.

[46] Только при НЭПе внешняя торговля впервые стала играть заметную роль в советской экономике: Англо-Советское торговое соглашение, являвшееся символом ее возрождения, было подписано в день провозглашения Лениным НЭПа на X партийном съезде. Попытка привлечь иностранный капитал за счет предложения концессий, хотя и предпринимавшаяся раньше (см. гл. 19), зачастую считалась характерной чертой НЭПа, однако в тот период не дала материальных результатов. Как внешняя торговля, так и предложение о предоставлении концессий в то время имели значение главным образом в связи с внешней политикой, об этих вопросах будет подробно рассказано в пятой части.

[47] "Десятый съезд Росийской коммунистической партии", 1921, с. 232-234.

[48] "Собрание узаконений, 1921", № 52, ст. 301.

[49] "Новая экономическая политика...", с. 94.

[50] "Собрание узаконений, 1921", № 63, ст. 462.

[51] См. гл. 18.

[52] "Собрание узаконений, 1921", № 56, ст. 354.

[53] Там же, № 59, ст. 394. 9 июля специальным декретом был введен новый железнодорожный тариф, причем в первом пункте декрета провозглашался принцип обязательной оплаты за перевозки, хотя и опускались исключения в пользу государственных предприятий и кооперативов (там же, № 54, ст. 327); результатом нового тарифа было резкое увеличение оплаты, подняв ее на 40 % к довоенному уровню в довоенном денежном выражении ("Пять лет власти Советов", 1922, с. 401). В августе 1921 г. была введена новая такса за услуги, оказываемые Наркоматом почт и телеграфов ("Собрание узаконений, 1921", № 56, ст. 351).. С 15 сентября 1921 г.вновь стала обязательной плата за все услуги, оказываемые предприятиями коммунального характера, начиная с канализации и кончая очисткой дымовых труб (там же, № 2, ст. 445); был отменен декрет от 27 января 1921 г. о квартирной плате.

[54] "Сборник декретов и распоряжений по финансам", т. IV, 1921, с. 120— 121.

[55] "Собрание узаконений, 1921", № 62, ст. 446.

[56] "Сборник декретов и распоряжений про финансам", т. IV, 1921, с. 121— 122.

[57] "Собрание узаконений, 1921", № 72, ст. 593,594; № 75, ст. 615.

[58] Его название было изменено два года спустя на "Государственный банк СССР" ("Собрание узаконений, 1923", № 81, ст. 786).

[59] "На новых путях", 1923, т. II, с. 192.

[60] На 1 января 1922 г. ссуды Госбанка промышленности составляли в общей сложности лишь 10 млн. руб. (образца 1922 г.), или 400 тыс. в довоенных рублях; кредиты под товары также достигали 10 млн. руб.; учет векселей начался только с мая 1922 г. (там же, с. 201—205). После этого сумма ссуд и кредитов медленно начала повышаться, но вплоть до осени 1922 г. они не достигали существенных размеров.

[61] "За пять лет", 1922, с. 331.

[62] "Собрание узаконений, 1921", № 77, ст. 643; какой бы психологический эффект ни ожидался от количественного сокращения, введение денег нового достоинства, похоже, потерпело неудачу, поскольку деньги старого образца продолжали иметь широкое хождение. Год спустя был издан декрет ("Собрание узаконений, 1922", № 66, ст. 867), по которому рубль государственного денежного знака приравнивался к десяти тысячам рублей кредитных билетов и расчетных знаков всех прежних выпусков.

[63] "Сборник декретов и распоряжений по финансам", т. IV, 1921, с. 126.

[64] Там же, с. 127.

[65] "Новое законодательство...", с. 273-274.

[66] "Сборник декретов и распоряжений по финансам", т. IV, 1921, с. 136.

[67] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 44, с. 221-228.

[68] Т. 1, гл. 8; о его назначении на пост народного комиссара финансов в 1918 г. и его неофициальном мнении о финансах см. гл. 17.

[69] Его выступление на I Всероссийском съезде Советов народного хозяйства цитируется в гл. 16.

[70] В разгар НЭПа не чувствовалось нужды скрывать кооперацию с экспертами предреволюционных режимов. V. Ipatieff (The Life of a Chemist. Stanford, 1946, p. 402) рассказыает, как осенью 1922 г. Шейнман и Кутлер выступали на массовом митинге в здании консерватории, чтобы отпраздновать "Первую годовщину Государственного банка и введения стабильной валюты". С другой стороны, под влиянием различных факторов, оказывавших воздействие на работу Нар-комфина, он стал объектом нападок со стороны промышленных кругов, выступавших против его политики. Согласно хорошо информированному меньшевистскому журналу "Социалистический вестник", издававшемуся в Берлине (№2, 17 января 1923 г., с. 16), Ларин на X Всероссийском съезде Советов в декабре 1922 г. обвинил Сокольникова в том, что его водят за нос "бывшие царские министры, Кутлеры и т.п."; однако это замечание не было зафиксировано в официальном отчете.

[71] "Финансовая политика за период с декабря 1920 г. по декабрь 1921 г.; отчет к IX Всероссийскому съезду Советов", 1921, с. 35—43.

[72] "ВКП(б) в резолюциях...", 1941, с. 407.

[73] "Съезды Советов РСФСР в постановлениях", 1939; "Девятый Всероссийский съезд Советов", 1922, с. 53.

[74] "Одиннадцатый съезд РКП(б)", 1936, с. 312.

[75] Т. 1, гл. 8. Как уже отмечалось, широко используемый английский эквивалент для перевода русских слов "чистка" или "чистить" имеет более резкое звучание; эти слова означают не что все коммунисты должны быть исключены из членов партии, а что они сами и их работа должны быть подвергнуты тщательному анализу и те из них, кто не отвечает званию коммуниста, должны быть исключены.

[76] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т, 45, с. 112-113.

[77] "ВКП(б) в резолюциях...", 1941, т. I, с. 422-428.

[78] "На новых путях", 1923, т. II, с. 2.

[79] "Собрание узаконений, 1922", № 22, ст. 233.

[80] "Десятый Всероссийский съезд Советов", 1923, с. 138.

[81] "Собрание узаконений, 1922",№ 6, ст. 75.

[82] Там же, № 16, ст. 167.

[83] Там же, №76, ст. 940; "Десятый Всероссийский съезд Советов", 1923 с. 138-139.

[84] "На новых путях", 1923, т. II, с. 134-135.

[85] "Десятый Всеросийский съезд Советов", 1923, с. 138.

[86] "Собрание узаконений, 1922", № 36, ст. 430.

[87] "III сессия Всероссийского центрального исполнительного комитета IX созыва", № 7, 21 мая 1922 г., с. 16-17.

[88] "IV сессия Всероссийского центрального исполнительного комитета IX созыва", № 4, 28 октября 1922 г., с. 26.

[89] "Собрание узаконений, 1922", № 67, ст. 887; Г.Я. Сокольников. Государственный капитализм и новая финансовая политика, 1922, с. 31—34.

[90] На X Всероссийском съезде Советов в декабре 1922 г. Сокольников заметил: "Если человек имеет возможность заем поддержать и его не поддерживает, то мы сможем и будем это расценивать как отказ от поддержки советского правительства вообще" ("Десятый Всероссийский съезд Советов", 1923, с. 140).

[91] A. Arnold. Op. cit., p. 324; 10 апреля 1919 г. Народный банк взял старые сберегательные кассы под свое управление (см. гл. 17).

[92] Ibid., p. 325-326.

[93] "Собрание узаконений, 1922", № 67, ст. 871; № 81, ст. 1029.

[94] A. Arnold. Op. cit., p. 287. Первым директором Промбанка был Краснощекое, бывший глава правительства Дальневосточной Республики (т. 1, гл. И); в 1924 г. он был приговорен к тюремному заключению за злоупотребления и расточительство банковских фондов ( V. Ipatieff. Op. cit., p. 402).

[95] "Собрание узаконений, 1922", № 16, ст. 163; A. Arnold. Op. cit., p. 296.

[96] Ibid., p. 307-308.

[97] Ibid., p. 318-319.

[98] "Собрание узаконений, 1922", №26, ст. 310; №31, ст. 377. В августе произошло очередное изменение; обменный курс был установлен специальной комиссией, в которой были представлены Наркомфин и Госбанк на основе обменного курса на твердую иностранную валюту (там же, № 55, ст. 692). Бюджет на 1922-1923 гг. был разработан не в довоенных, а золотых рублях.

[99] A. Arnold. Op. cit., p. 128.

[100] Г.Я. Сокольников. Цит. соч., с. 6.

[101] "Собрание узаконений, 1922", № 46, ст. 578.

[102] Там же, № 64, ст. 827.

[103] "Посессия Всероссийского центрального исполнительного комитета 1Хсозыва", № 5, 29 октября 1922 г., с. 2.