Эдвард Карр

Русская революция от Ленина до Сталина. 1917-1929

К оглавлению

13. Сельское хозяйство: перед выбором

Печальный опыт хлебозаготовок 1925 года наглядно показал, что задачей планирования сельскохозяйственной политики должно стать не только увеличение объема продукции, но и ее доставка на рынок; он также свидетельствовал о зловещей мощи зажиточного крестьянина и кулака. Однако рыночный кризис был преодолен, и оптимизм опять восторжествовал. Надежды на лучшее подкреплялись рекордным урожаем 1926 года. После того как он был собран, многие крестьяне оказались владельцами крупных излишков и потенциальными продавцами зерна. Прошлогодняя тяжелая ситуация на рынке не повторилась, и цены были умеренными. Одной из особенностей хлебозаготовки было усиление роли сельскохозяйственных торговых кооперативов, которые, хотя финансировались и контролировались государством, оказались более популярными и более эффективными, чем государственные закупочные организации. Успешное завершение закупок зерна немало способствовало поражению оппозиции на партийной конференции в октябре 1926 года: кризиса, предсказываемого оппозицией, не произошло. Успех вдохновил партийных лидеров на развертывание программ индустриализации, и они пренебрегли ее будущими последствиями для крестьянского рынка.

В 1927 году кризис во внешних делах СССР, а также первый взрыв увлеченности планированием отвлекли внимание от аграрных проблем. Урожай, хотя и менее обильный, чем в 1926 году, был вполне удовлетворительным, и предполагалось, что хлебозаготовка, как и в прошлом году, пройдет спокойно. Эта уверенность была совершенно неоправданной. По сравнению с предыдущим годом настроения изменились. Тревожная международная ситуация, разговоры о войне, об оккупации - все это беспокоило теперь и деревню. После

134

двух урожайных лет крестьянин впервые с начала революции наконец почувствовал себя уверенно. У зажиточного крестьянина были запасы и зерна, и денег. Промышленные товары, которые ему могли бы понадобиться, купить было почти невозможно. Деньги опять обесценились инфляцией; в такой неопределенной и тревожной ситуации зерно оказывалось самой надежной валютой. Крестьянам, имевшим большие запасы зерна, не было никакого смысла отправлять их на рынок. Поэтому осенью 1927 года зерна сдали государству чуть не вполовину меньше, чем в 1926 году. Но, помимо того что сам крестьянин вел себя настороженно, опасности поджидали и с другой стороны. Объединенная оппозиция начиная с момента своего образования в октябре 1926 года обрушивалась с критикой на терпимость, проявляемую по отношению к кулаку. То, что произошло осенью 1927 года, хотя, кажется, ни одна сторона не поняла вначале этого, было объявлением войны между властями и зажиточным крестьянством, у которого в деревне были большие запасы зерна.

На XV съезде партии в 1927 году царила атмосфера притворного благополучия. В разгар борьбы с оппозицией было совершенно несвоевременным признать, что страну сотрясает жесточайший кризис. Молотов сожалел, что "преимущество более крупного производства лежит фактически на стороне зажиточного мужика и кулака". Но Сталин коротко заметил: "Выход в том, чтобы мелкие и мельчайшие крестьянские хозяйства постепенно, но неуклонно, не в порядке нажима, а в порядке показа и убеждения объединить в крупные хозяйства на основе общественной, товарищеской, коллективной обработки земли". В резолюции съезда, хотя и было сказано, что в "настоящий период задача объединения и преобразования мелких индивидуальных хозяйств в крупные коллективы должна быть поставлена в качестве основной задачи партии в деревне", уточнялось, что этого можно добиться "только при согласии со стороны трудящихся крестьян". На съезде было много жестких высказываний в адрес кулака. Но резолюция всего лишь рекомендовала ввести более высокий прогрессивный налог для зажиточных крестьян. Не предполагалось никаких чрезвычайных мер. Но не успел закончиться съезд, как целый ряд декретов и заявлений о намеченных чрезвычайных мерах провозгласил, что поставкам продовольствия в город и на заводы грозит смер-

135

тельная опасность. Были предприняты - правда, слишком поздно - шаги, чтобы ускорить снабжение сельского рынка текстильными изделиями. Ведущие члены партии отправлялись в командировки в основные районы - производители зерна, чтобы заставить местное население сдавать зерно государству и контролировать этот процесс. Сталин три недели провел в крупных районных центрах Западной Сибири, где, как предполагалось, были большие запасы зерна.

Широко практиковались так называемые чрезвычайные меры. Стала применяться статья уголовного кодекса, по которой сокрытие зерна каралось его конфискацией. Пропаганда, уговоры перемешались с прямым принуждением. Положение было отчаянным. Тех, у кого было зерно, любой ценой заставляли сдавать его на приемные пункты; пришлось признать, что упорно скрывают зерно не только кулаки, но и многие середняки, которых тоже принуждали отдавать свои запасы. Все это ненамного отличалось от повсеместных реквизиций эпохи военного коммунизма. За период с января по март 1928 года было изъято большое количество зерна, а в марте Рыков заявил, что хлебозаготовительный кризис "снят с повестки дня". Правительство выиграло битву, но в таких условиях, которые свидетельствовали, что война будет продолжаться и схватки будут чрезвычайно острыми. С одной стороны, с зажиточными крестьянами обращались бесцеремонно, иногда даже жестоко. С другой стороны, в городах появились очереди за хлебом, а небольшие запасы валюты, необходимой для финансирования индустриализации, приходилось тратить на закупки зерна за рубежом, чтобы возместить его нехватку. Трудно было сказать, кто именно пострадает от недостатка зерна.

Жестокость чрезвычайных мер потрясла и расколола партийные ряды. У многих рабочих еще сохранялись тесные связи с деревней, и они хорошо знали, что там происходит. Недовольство распространилось на Красную Армию, состоявшую в основном из крестьян. Первым из партийных руководителей, кто выразил беспокойство, был, по-видимому, Рыков; к нему вскоре присоединились Бухарин, который на протяжении всего периода нэпа был главным сторонником уступок крестьянству, а также Томский, озабоченный тем, что индустриализация давит на рабочих и на профсоюзы. В июле 1928 года состоялся пленум ЦК партии, на котором окончательно размежевались сторонники ослабления давления на кре-

136

стьян даже за счет снижения темпов индустриализации и те, кто безоговорочно ратовал за приоритет индустриализации, какие бы серьезные меры принуждения ни пришлось применять к крестьянству. Бухарин говорил о "волне разочарования" и "вспышках недовольства" в деревне, о "возвращении к военному коммунизму". Сталин предлагал не торопиться, признавал, что допускались перегибы, и выражал надежду, что в следующий раз во время хлебозаготовки этого не случится. Было решено несколько повысить цены на сельскохозяйственную продукцию. Резолюция осуждала "нарушения революционной законности" и "рецидивы продразверстки". Это был бесплодный компромисс. Не оставалось никаких сомнений, что партийный аппарат, руководимый Сталиным, Молотовым и Куйбышевым, твердо нацелен теперь на всестороннюю индустриализацию и что будут приняты любые меры для обеспечения поставок продовольствия городу и рабочим.

В 1928 году во время заготовок зерна повторилось все то же, что и в предыдущем году, но в большем масштабе. Общий объем урожая был таким же, но доля ржи и пшеницы, идущих на питание людей, сократилась. Власти, преисполненные безжалостной решимости, были теперь лучше подготовлены к такой критической ситуации, чем в прошлый раз. Улучшилась организационная сторона дела. Был учрежден новый центральный орган - Союзхлеб - для контроля над поставками зерна. Запасы, которые еще оставались у крестьян с прошлого года, были опустошены рейдами весны 1928 года. И крестьяне лучше подготовились к новому нападению и более умело припрятали все свое добро. Но самое главное, что в городах опять не хватало денег и оживился "черный рынок". В сельской местности повсюду разъезжали частные торговцы, предлагая цены на зерно намного выше тех, которые установило после скромного повышения государство. Борьба ожесточалась с обеих сторон. Опять для оправдания конфискации привлекались статьи уголовного кодекса. За реальные или мнимые нарушения следовали жестокие наказания. На Урале и в Сибири была разработана система хлебозаготовок, которая вынуждала сельский Совет или сельский сход соглашаться с нормами, которые спускались на село, и затем эти нормы должны были в обязательном порядке выполнять под угрозой жестоких наказаний зажиточные крестьяне. Эта система хлебозаготовок, получившая назва-

137

ние "уральско-сибирского метода", впоследствии была распространена и на другие области и стала мощным орудием расправы и преследований. Появились сообщения о беспорядках и массовых демонстрациях протеста крестьян. Местным властям, заготовлявшим зерно для поставок в города их районов, давались некоторые послабления, поэтому сравнение с данными прошлых лет может ввести в заблуждение. Но все же в 1928/29 году на зернопункты страны было сдано приблизительно лишь 8,3 миллиона тонн зерна, в то время как в 1927/28 году - 10,3 миллиона тонн; на долю пшеницы и ржи приходилось только 5,3 миллиона тонн против 8,2 миллиона в 1927/28 году. Ясно одно: в основном зерно официальным органам сдавали под принуждением и страхом.

Очень быстро положение стало отчаянным. Хлеб был основным продуктом питания как для крестьян, так и для промышленных рабочих; Москва с населением, составлявшим две пятых населения Берлина, потребляла хлеба гораздо больше.

С развитием индустриализации быстро росло городское население. Зимой 1927/28 года в городах очереди за хлебом стали обычным делом, масло, сыр и молоко - редкостью. Государственные запасы зерна истощились. Недостаток покрывался импортом зерна, а также тем, что хлеб пекли из муки грубого помола, при этом к пшеничной и ржаной муке подмешивали ячменную и кукурузную, введением в крупных городах хлебных карточек, процветанием "черного рынка". Те ограничения, которые накладывались на частную торговлю в городах, в деревне не работали. И даже попытки помешать торговцам хранить и транспортировать товар в основном были безуспешными. Из зерна урожая 1928 года, поступившего на рынок, 23% было куплено частными лицами.

Конкуренция на рынке и требования новой, "правой" оппозиции внутри партии в июле 1928 года вынудили Центральный Комитет пойти на повышение официальных закупочных цен на зерно. В 1928/29 году они были примерно на 20% выше, чем в предшествующем. Но цены на "черном рынке" росли гораздо быстрее. Было подсчитано, что цены на сельскохозяйственные продукты в сфере частной торговли, которые в 1927/28 году превышали государственные примерно на 40%, в течение следующего года были выше государственных уже на 50%. Вполне возможно, что эти цифры занижены. Дефицит стал теперь хроническим. В ноябре 1928 года в Ле-

138

нинграде были введены хлебные карточки, в марте 1929 года их ввели в Москве. Они отоваривались теми продуктами, которые были в наличии. Неработающим карточки не выдавались, их оставляли на милость "черного рынка". Приходилось все туже затягивать пояса. Не было никакой уверенности в будущем. Рухнула вера, на которой покоился нэп, что город можно прокормить, сочетая добровольную сдачу излишков государству и свободную продажу на рынке.

Такое положение высветило основную проблему, которая до этого была скрыта повседневными политическими делами. Мелкое индивидуальное крестьянское хозяйство (чаще всего крестьяне владели узкими полосками земли) и применение старинной троепольнои системы землепользования были явно несовместимы с эффективными методами ведения сельского хозяйства. Даже в примитивной крестьянской экономике необходимо в какой-то мере объединение тех, кто обрабатывает землю, - так говорил здравый смысл, и ему вторила социалистическая доктрина. В дореволюционной России это достигалось на большей части ее территории на двух уровнях. Мельчайшей единицей производства была не личность, а хозяйство - так называемый двор. Двор мог быть различного размера, часто это была семья, состоящая из нескольких поколений, иногда она еще разрасталась за счет приемышей. В большинстве районов России группа дворов образовывала владеющее землей сообщество - мир, или общину, - которое решало касающиеся всех членов общины проблемы пастбищ, севооборота, осушения почв, строительства оград и дорог, и в большинстве случаев время от времени периодически перераспределяло землю в соответствии с изменяющимся составом дворов.

После революции количество дворов увеличилось, но они стали играть гораздо меньшую роль из-за того, что семейные союзы часто ослабевали или распадались. Это объясняли стремлением представителей молодого поколения к большей независимости. Особенно это касалось женщин, которые после замужества предпочитали заводить свое самостоятельное хозяйство. Но традиционный авторитет мира, укрепившийся после исчезновения помещиков и ослабления роли дворов, возрос; мир часто и успешно соперничал с недавно созданными сельсоветами. Отношение властей к миру было непоследовательным и противоречивым. С одной стороны, мир, как правило, сопротивлялся попыткам изме-

139

нить старинный троепольный севооборот, или систему чересполосицы. Иногда, по-видимому, преуспевающий крестьянин, или кулак, имел большое влияние среди крестьян мира и использовал это в своих интересах. Иногда он выделялся из мира, забирая с собой свою землю, и создавал самостоятельное хозяйство. Мир развивал традиции прошлого, с которыми революция стремилась покончить. С другой стороны, именно мир самым эффективным образом сплачивал крестьян. Народники типа Герцена рассматривали мир как ступеньку на пути к социализму. Можно сослаться на Маркса (хотя его очень осторожные высказывания относились к отдаленному будущему), который размышлял о том, что в случае пролетарской революции на Западе русский мир сможет стать отправной точкой коммунистического развития. На протяжении 20-х годов проблема мира часто обсуждалась в Москве. Но не делалось никаких попыток вмешиваться в его жизнь на местах, и к моменту начала коллективизации он более или менее сохранился нетронутым. Власть партии и правительства в деревне была крайне слабой.

Различные формы организации труда, предназначенные для коллективного возделывания земли, - изобретение в основном советского периода. Сельскохозяйственные кооперативы, которые до революции процветали, продолжали существовать, но теперь были заняты в основном не коллективным производством, а торговлей, предоставлением кредитов и покупкой техники. Коллективные хозяйства (колхозы) и советские хозяйства (совхозы), которые появились еще во времена военного коммунизма (см. с. 31), при нэпе захирели. По официальным данным, они занимали всего 1% всех земель страны, и в течение нескольких лет власти оказывали им некоторую поддержку. Многие колхозы продолжали существовать как кооперативы, где к принципам коллективного труда относились со все меньшим почтением. Неэффективность многих совхозов стала притчей во языцех. Зерновой кризис середины 20-х годов привел к тому, что интерес к обеим организационным структурам стал возрождаться.

Крупное коллективное подразделение имело больше возможностей обеспечить изобилие на рынке, чем отдельный крестьянин, который в основном работал на себя и свою семью и гораздо меньше поддавался посулам и давлению кампаний по заготовке зерна. Увеличение числа мелких крестьянских хозяйств после революции усугубило нехватку денег в обращении. В то время как Бухарин и его последователи все еще связывали свои надежды со снабженческо-сбытовыми кооперативами и полагали, что они постепенно

140

приведут к расширению коллективного землепользования, официальная политика постепенно начала склоняться к идее восстановления колхозов. В 1926 году был учрежден Колхоз-центр. Началось движение за новые колхозы, и к середине 1927 года их количество стало быстро увеличиваться. Они были меньше, чем колхозы периода военного коммунизма; нельзя сказать, что в них часто практиковался коллективный труд. Но это была серьезная попытка преодолеть и консерватизм крестьянской массы, и сопротивление процветающих кулаков.

Совхозы отставали от колхозов. Их начали вновь создавать только в 1927 году. Появление совхозов часто связывали с процессом, получившим название "индустриализация сельского хозяйства".

В России уже давно осознавали острейшую необходимость заменить примитивные традиционные орудия труда крестьян (например, деревянный плуг, который крестьянин мог смастерить для себя сам) хотя бы простейшими машинами и инструментами. Эту проблему пытались решить через сельскохозяйственные кредитные кооперативы и через финансируемый государством Сельскохозяйственный банк. Идя гораздо дальше, Ленин провозгласил, что понадобится "100 тысяч первоклассных тракторов", для того чтобы повернуть крестьянина к коммунизму. В начале 20-х годов Путиловский завод в Ленинграде выпустил несколько тракторов по американскому образцу; начиная с 1923 года в Соединенных Штатах было закуплено несколько сотен тракторов. В 1925 году обсуждался план строительства большого тракторного завода в Сталинграде; окончательно этот план был одобрен и запущен только через три года. Официальная пропаганда подчеркивала роль совхозов как образцовых хозяйств, которые не только станут примером современных методов землепользования для индивидуальных крестьянских хозяйств, но и будут снабжаться тракторами и другой сельскохозяйственной техникой. Эти идеи были далеки от действительности. Однако становилось ясно, что, если стремиться сделать сельское хозяйство эффективнее с помощью тракторов и другой сложной техники, это надо осуществлять не через мелкие крестьянские дворы, а через более крупные хозяйственные структуры. Но, несмотря на партийные увещевания, ни в области механизации, ни в области коллективизации особых успехов не наблюдалось. Эти задачи предстояло выполнить на следующем этапе.

На протяжении 1927 года партия все больше склонялась к необходимости быстрой индустриализации и введения пятилетнего плана, несмотря на то что многие все еще относились к этой идее враждебно или скептически и были учтены и осмыслены отнюдь не все последствия этих далеко идущих планов. Разгром оппозиции на XV съезде партии в декабре 1927 года расчистил дорогу индустриализации, заставив критиков замолчать, а остальных – без малейшего зазрения совести – принять курс, за который в прошлом ратовала оппозиция. Неудача хлебозаготовительной кампании, последовавшая за съездом, только подтолкнула индустриализацию. Успешно развиваться этот процесс мог при условии, что крестьяне будут снабжать города и заводы продовольствием по ценам, доступным горожанам при их уровне заработной платы, и к производству потребительских товаров для крестьянского рынка будет привлечен минимум промышленных ресурсов. Эта задача чрезвычайно осложнила хлебозаготовительную кампанию 1927 года и вначале казалась неразрешимой. Успех, достигнутый в первые месяцы 1928 года, был истолкован как доказательство того, что умелое применение силы и принуждение крестьян не только полезно, но и необходимо. Непокорного крестьянина, сопротивляющегося плановой экономике социализма, укротили. В течение 1928 года препятствия постепенно были преодолены, и индустриализация пошла полным ходом. Путь был расчищен. Чтобы ускорить индустриализацию, требовались лишь железная воля и решимость преодолевать трудности, если понадобится, теми же методами принуждения. Здесь слились воедино героическая целеустремленность и грубая жестокость.

Трудности, возникающие в связи с форсированной индустриализацией, простирались далеко за пределы кресть-

142

янского мира. Революция поставила у руля управления государством новых людей. Но она не дала времени, чтобы вырастить и подготовить новое поколение служащих, специалистов, ученых, хозяйственников, инженеров и технологов, необходимых при любой власти; поэтому большевики вынуждены были привлечь тех же самых людей, которые работали и при последнем царе, и при Временном правительстве. Среди служащих и специалистов, работающих в народных комиссариатах и других советских организациях, было немало бывших меньшевиков и эсеров: меньшевики преобладали в Госплане и Наркомфине, а эсеры – в Наркомземе. Большинство из этих беспартийных слуг нового режима, примирившихся в принципами нэпа, с большой антипатией и недоверием относились к новой политике, выступали против нее и вовсе не торопились ее осуществлять, а иногда даже оказывали пассивное сопротивление. Это, естественно, вызывало в партийных кругах подозрение, что существует активный заговор и его цель – саботаж решений партии. Весной 1928 года начались массовые увольнения беспартийных служащих и специалистов с влиятельных постов в Наркомфине и Наркомземе – двух комиссариатах, которые оказывали наибольшее сопротивление форсированной индустриализации. Самое яркое событие произошло в марте, когда по обвинению в саботаже, организованном якобы из-за границы, были арестованы 55 инженеров и служащих, работающих на шахтах Донбасса. После длительного открытого судебноного процесса, во время которого многие из обвиняемых признали свою вину, было вынесено 11 смертных приговоров, из них пять приведены в исполнение. Других обвиняемых приговорили к длительному тюремному заключению. Трех немецких инженеров, которым вначале инкриминировали соучастие в заговоре, оправдали. Этот процесс в дальнейшем стал шаблоном для показательных процессов и публичных поношений. Но в тот момент власти пока еще воздерживались открыто проявлять подозрительность и враждебность по отношению к специалистам буржуазного происхождения – они еще были совершенно необходимы для нормального функционирования и развития промышленности -и опубликовали несколько примирительных заявлений. Подготовка квалифицированных специалистов из числа рабочих двигалась крайне медленно; характерной особенностью этого периода было привлечение при сооружении крупных объек-

143

тов иностранных специалистов, вначале в основном немцев, позднее – американцев.

Индустриализация оказывала все большее давление не только на систему управления производством. Если первым условием индустриализации, хотя и не сформулированным открыто, было требование, чтобы крестьянин поставлял зерно в город по умеренным ценам, то второе условие, о котором заявлялось во всеуслышание, заключалось в том, что производительность труда должна расти быстрее заработной платы; тогда расширение производства можно было хотя бы частично финансировать за счет прибылей самой промышленности, чтобы приостановить безудержную эксплуатацию крестьянства. Это было основной целью кампаний 1926 – 1927 годов за режим экономии и рационализацию производства. В обстановке, когда другие формы рационализации были ограничены скудостью технических и материальных ресурсов, это означало прежде всего, что производительность труда можно поднять исключительно за счет роста интенсивности физического труда (см. с. 124-125). Кампания за повышение производительности труда велась по всем фронтам. Пьянство, прогулы, симуляция – все это, как утверждалось, было типично в основном не для истинных пролетариев, а для крестьян, привлеченных в промышленность из деревни; но, по-видимому, эти явления получили слишком широкое распространение, чтобы с ними можно было эффективно бороться только угрозой немедленного увольнения. Помимо фабрично-заводских училищ, где профессиональное обучение совмещалось с изучением партийной теории, были организованы также училища, где молодые рабочие интенсивно овладевали современными техническими навыками. Этот вид обучения подвергался резкой критике, причем почти в тех же словах, в каких раньше Ленин обличал капитализм за то, что он хочет "отнять у рабочего ночной отдых и превратить его в простой придаток машины". Не игнорировались и другие формы стимулирования труда. Широко пропагандировалось и поощрялось наградами социалистическое соревнование между заводами или коллективами рабочих. Наиболее достойные получали звание Героя Труда, дающее некоторые привилегии; был учрежден орден Трудового Красного Знамени, который вручался заводам, промышленным предприятиям, рабочим коллективам. В честь 10-й годовщины революции на заводах, фабриках и шахтах в раз-

144

ных районах СССР были проведены коммунистические субботники (бесплатная сверхурочная работа) по образцу ленинских.

Методы обращения с рабочими красноречиво показывают, какому сильнейшему давлению они подвергались. В ноябре 1927 года, в канун 10-й годовщины Октябрьской революции, официально было объявлено о переходе на семичасовой рабочий день. Этот шаг, провозглашенный великим достижением революции, оппозиция подвергла резкой критике как демагогическую попытку убаюкать рабочих нереальными перспективами отдаленного будущего. Но вскоре стало ясно, что за лозунгами семичасового рабочего дня кроется нечто иное. Для того чтобы с максимальной отдачей эксплуатировать заводскую технику, некоторые предприятия уже работали круглосуточно, в две смены. Сейчас же предлагалось перейти на трехсменный режим, по 7 часов смена, оставляя минимальное количество времени – всего 3 часа – на уборку и ремонт оборудования. Идея трехсменной работы не нравилась ни управляющим, ни рабочим, и вначале такой режим был введен только на текстильных фабриках, где работали в основном женщины – самая низкооплачиваемая категория трудящихся. Кстати, это означало полную отмену идеалистических запретов первых дней революции, которые впоследствии чаще нарушались, чем соблюдались, особенно когда речь шла о ночной работе женщин. В течение последующих двух лет время от времени делались заявления о необходимости перевода на трехсменную систему всех отраслей промышленности. Но такой переход чреват был множеством проблем и осложнений. Было замечено, что там, где вводили эту систему, производительность труда к концу смены постепенно снижалась; и, по-видимому, нигде, кроме отраслей легкой промышленности, на трехсменный режим практически так и не перешли.

Однако в отношениях между промышленными рабочими, с одной стороны, и нанимателями и государством – с другой, в центре внимания по-прежнему оставалась зарплата. При нэпе она в принципе устанавливалась по соглашению между рабочим и нанимателем – обычно это был коллективный договор между профсоюзом и предприятием или соответствующим учреждением. Этот принцип оставался незыблемым, хотя обе стороны признавали связь между производительностью и заработками, о чем было записано в договоре.

145

Ситуация резко изменилась начиная с 1926 года, когда существеннейшим фактором успешного развития экономики стали считать планирование. Размер заработной платы был слишком важным моментом, чтобы исключить его из плановых расчетов или же допустить его колебания в зависимости от внешних обстоятельств. После долгой дискуссии между профсоюзами и ВСНХ, в которой обе стороны фактически отстаивали возможность совмещения планирования с заключением коллективных договоров, определение размера заработной платы стало зависеть, по сути, от двух различных факторов. Прежде всего, орган высшей власти – как правило, само Политбюро – устанавливал общий фонд заработной платы на следующий год (в период инфляции некоторое увеличение зарплаты в денежном исчислении было неизбежно) и решал, каким отраслям промышленности следует увеличить фонды. Таким образом, он не только фиксировал размеры заработной платы, которые следовало учесть в плане, но и определял, какие отрасли промышленности следует расширять. Следующим шагом было подписание коллективных договоров, которые заключались между ВЦСПС и целой отраслью промышленности или же между местными профсоюзными комитетами и отдельными предприятиями. Но, поскольку зарплата все равно не могла выйти за пределы установленных размеров, переговоры можно было вести лишь по поводу второстепенных вопросов, и поэтому обсуждение договоров сводилось скорее к обсуждению условий труда или норм производства.

Первоначальные ограничения на сдельные расценки давно уже исчезли; там, где было невозможно применять сдельные расценки, премии за перевыполнение норм стали постоянной частью оплаты. Эти нововведения были необходимы для того, чтобы увязать зарплату с производительностью труда, и требовали постоянного определения производственных норм. Когда осенью 1926 года была повышена зарплата, ВСНХ начал агитировать за пересмотр норм, что можно было отчасти оправдать мерами по рационализации и механизации, которые увеличивали производительность, не создавая дополнительных нагрузок для рабочего. Но увеличение норм гораздо чаще оказывалось средством уменьшения заработной платы. Между ВСНХ и профсоюзами на протяжении всего 1927 года шли дебаты, но они закончились тем, что была признана необходимость общего пересмотра норм.

146

Статистические данные по зарплате за этот период не систематизированы, запутаны, а иногда и неверны. В условиях инфляции постоянные, то есть не меняющиеся в объеме или даже увеличивающиеся, денежные выплаты прикрывали падение реальной заработной платы. Совершенно очевидно, что реальная заработная плата рабочего в 1923 – 1927 годах медленно, но неуклонно поднималась, а на протяжении нескольких лет, начиная с 1928 года, падала, и рабочие были защищены от жесткого давления индустриализации ничуть не больше других слоев населения, зажатых железной рукой плановой экономики.

В первые годы советской власти роль профсоюзов была предметом серьезных споров. Нэп с его политикой компромиссов отказался от "милитаризации труда", в то время как все профсоюзы формально не зависели от государства. Однако эта независимость оказалась обманчивой. При нэпе "командные высоты" промышленности государство прочно взяло в свои руки и невозможно было даже помыслить, что профсоюзы, якобы все еще независимые от партии, но на самом деле полностью контролируемые большевиками, встанут в оппозицию интересам и политике рабочего государства. Впервые независимость профсоюзов была поколеблена, когда они стали заниматься проблемой повышения производительности труда. Это обязывало их принять на себя ответственность за соблюдение рабочей дисциплины и за предотвращение таких "анархических методов", как забастовки и стачки. Забастовка считалась доказательством неспособности профсоюзов проявлять бдительность и заниматься нуждами рабочих. Профсоюзы уже не могли выступать в роли безусловных защитников повседневных нужд рабочих; скорее они превратились в посредников в дебатах с партийным руководством; они старались как-то увязать сиюминутные требования рабочих с долгосрочными потребностями государственной промышленности. На фабриках и заводах контроль находился в руках "треугольника", состоящего из представителей профсоюзов, администрации и партии. Но если двое последних всегда находили общий язык, то позиция представителя профсоюза была более уязвимой, и поэтому профсоюзы иногда обвиняли в том, что они идут на поводу у администрации.

Более того, по мере быстрого роста числа рабочих и членов профсоюзов сам характер профсоюзов исподволь менял-

147

ся. Представление о том, что большинство заводских рабочих – это классово сознательные пролетарии и среди них много деятельных членов партии, очень быстро перестало соответствовать реальному положению дел. Многие политически активные рабочие перешли на управленческие, административные должности. В промышленность влилось много крестьян прямо из деревни, которым еще предстояло познакомиться и с партийной теорией, и с практикой работы профсоюза. В это время воспитательной роли профсоюзов придавали большое значение. Но следствием этого было усиление власти руководства, представленного ВЦСПС, над рядовыми членами профсоюзов.

На протяжении 1922 – 1928 годов все труднее было проводить компромиссную политику нэпа. Это был период неоспоримого лидерства Томского как профсоюзного деятеля. Это был период экономического выздоровления, и кое-что из его плодов, не без помощи профсоюзов, перепадало и рабочим. Полное слияние профсоюзов с государственным аппаратом произошло именно с внедрением планирования. Организация и учет труда стали неотъемлемой частью экономического плана. К этому времени Наркомтруд превратился в придаток профсоюзов. Именно ВЦСПС – а не Наркомтруд -стал принимать участие в обсуждениях дальнейшей политики вместе с органами, отвечающими за экономические аспекты плана. Но все они в равной мере подчинялись высшей власти Политбюро и выполняли его решения; к середине 20-х годов крупные профсоюзные чиновники почти все без исключения были членами партии, обязанными подчиняться ее дисциплине. Однако время шло. Томского и многих из его коллег все больше беспокоило давление плана на рабочих, занятых в промышленности, а также постепенное забвение сложившихся профсоюзных традиций. Противостояния профсоюзов проводимой в стране политике индустриальной экспансии не было. На пленуме Центрального Комитета партии в июле 1928 года Томский присоединился к Бухарину и Рыкову, и они втроем образовали то самое меньшинство в Политбюро, которое намеревалось затормозить ход индустриализации.

Быстрый рост капиталовложений в промышленность привел к резкому повышению спроса на промышленную и сельскохозяйственную продукцию, которой не хватало. Кризис "ножниц" цен 1923 года продемонстрировал, насколько

148

выгодно, когда условия обмена диктуются игрой свободного рынка. Этот урок не прошел даром, и контроль за ценами стал одним из важнейших вопросов политики. Контроль за сельскохозяйственными ценами теоретически осуществлялся путем закупки зерна государством по твердым ценам. Но начиная с зимы 1927/28 года удавалось по твердым ценам приобрести весьма незначительное количество зерна и в основном методами принуждения, поэтому недостающее зерно восполнялось закупками на рынке по более высоким ценам.

Контроль за ценами в промышленности оказался более эффективным, но и там он создавал целый ряд сложных проблем. Начиная с 1926 года кроме все усиливающегося напора индустриализации постоянные споры вызывала политика цен. Поскольку все основные отрасли промышленности находились теперь в руках государства, оно теперь и осуществляло непосредственный контроль за оптовыми ценами на промышленную продукцию. После кризиса "ножниц" цен политика сдерживания цен на промышленную продукцию для создания смычки с крестьянством стала неотъемлемой частью партийной доктрины. В 1926 – 1927 годах оппозиция неоднократно требовала поднять оптовые цены и таким образом увеличить рентабельность государственной промышленности, но эти призывы с негодованием отвергались, при этом оппозиции приписывалось пренебрежение интересами крестьянства. Варианты пятилетнего плана были основаны на заниженных ценах на промышленные товары.

Однако введение контроля за оптовыми ценами не сопровождалось восстановлением столь же действенного контроля за розничными ценами; и неоднократно указывалось, что сочетание оптовых цен, находящихся под строгим контролем, с плавающими розничными только расширяет, как говорили, "ножницы между оптовыми и розничными ценами" и увеличивает доходы среднего гражданина, что было нежелательно. С 1924 года на все большее число товаров широкого потребления устанавливались твердые розничные цены. Эти цены, весьма неохотно принятые государственными и кооперативными магазинами, были обязательными для частной торговли. Приходилось их навязывать силой. Для ограничения частной торговли использовались полицейские меры и усиленная агитация против и так не пользующихся любовью нэпманов, но в городе это давало гораздо больший эффект,

149

чем в деревне. Цены устанавливались вне всякой зависимости от наличия и качества товаров. В июле 1926 года вышло постановление, рекомендующее снижать розничные цены на дефицитную продукцию государственных предприятий. В течение 1927 года был опубликован целый ряд постановлений и распоряжений, предписывающих на 10% снизить розничные цены на сырье, установленные с 1 января 1927 г. И хотя эта благородная цель достигнута не была, удалось все же снизить некоторые цены и заодно в течение года вытеснить из промышленного производства значительное число нэпманов.

Практические результаты этого снижения цен оказались обманчивыми. Они не увеличили покупательную способность крестьян и заводских рабочих на промышленные товары, поскольку теперь уже хронически не хватало самих товаров как в городе, так и в деревне. Уровень цен уже перестал играть роль главного индикатора экономической ситуации. В 1927 году начался длительный и все ускоряющийся спад уровня жизни – это объяснялось и давлением индустриализации, и тем, что все имеющиеся ресурсы поглощало плановое развитие тяжелой промышленности. Разница официальных цен и цен "черного рынка" на промышленную продукцию была не столь вопиющей, как на сельскохозяйственную, потребитель от этого едва ли выигрывал, поскольку товаров широкого потребления не хватало так же остро, как и продуктов питания. Всех потребителей, кем бы они ни были, призывали поровну разделить тяжелый груз индустриализации. Бурное развитие промышленности, сконцентрированное в основном на производстве не товаров широкого потребления, а на производстве средств производства, все более тяжким бременем ложилось на плечи крестьян, рабочих, на всю экономику. Апатия и пассивность скорее, нежели активное сопротивление, характерны для оказавшихся под пятой индустриализации. Но стоящие у ее руля по-прежнему пламенно верили в то, что за достижения индустриализации стоит заплатить высокую цену и что народ пойдет на это, а несогласных можно и заставить.

В 1928 году сомнения проникли даже в Политбюро. Столкновение на пленуме ЦК в июле 1928 года (см. с. 148), по всей видимости, возникло из-за сельскохозяйственной политики и давления на крестьянство, но подспудно из-за темпов индустриализации, которые, в сущности, и диктова-

150

ли эту сельскохозяйственную политику. Важным следствием столкновения на пленуме был открытый разрыв, о котором теперь знал весь Центральный Комитет, между большинством членов Политбюро, приверженных идее форсированной индустриализации, и недовольным меньшинством в лице Рыкова, Бухарина и Томского, стремящихся уменьшить всеохватывающее давление индустриализации за счет сбавления ее темпов. В конце сентября Бухарин изложил свою позицию в большой статье, опубликованной в "Правде", под названием "Записки экономиста". Начав с зернового кризиса, он со всей силой обрушился на планы индустриализации, которые разрушали равновесие между сельским хозяйством и промышленностью и связь, установленную с крестьянством через нэп. Капиталовложения в промышленность, по его мнению, абсурдно и нелепо увеличивались, в то время как в стране не хватало не только зерна, но и любой продукции промышленного производства. Он утверждал, что сельскому хозяйству необходимо позволить развиваться так, чтобы не отставать от промышленности, а промышленность развивать "на базе, создаваемой быстро развивающимся сельским хозяйством". Бухарин предлагал принять тот уровень индустриализации, который был уже достигнут. Но он считал, что напряжение стало уже невыносимым и так наращивать темпы далее невозможно. Он закончил свою статью критикой того "безумного напряжения", которое предусматривалось в составляемых в то время проектах пятилетнего плана.

На "Заметки экономиста" – последнее публичное критическое высказывание оппозиции по поводу целенаправленного курса на индустриализацию и последний арьергардный бой в защиту нэпа – яростно набросились и официальные экономисты, и Троцкий со своими сторонниками. О приоритете сельского хозяйства уже не говорилось. Бухарин, который как раз в это время уехал в отпуск на Кавказ, вернулся в ноябре, накануне решающего пленума Центрального Комитета. ВСНХ под руководством Куйбышева требовал увеличить капиталовложения в промышленность. Сторонники индустриализации уже провозгласили лозунг "догнать и перегнать Запад"; Сталин упомянул об этом в своем докладе на пленуме Центрального Комитета. Он заявил, что в развитых капиталистических странах техника "прямо бежит вперед", "либо мы этого добьемся, либо нас затрут". Он цитировал Петра Великого, который "лихорадочно строил заводы

151

и фабрики для снабжения армии", чтобы сделать "попытку выскочить из рамок отсталости". Именно из-за отсталости советской экономики, особенно ее сельскохозяйственного сектора, а также изоляции СССР индустриализация страны была "вопросом жизни и смерти нашего развития". Центральный Комитет одобрил сумму 1650 миллионов рублей, выделенную для капиталовложений в промышленность на этот год. Бухарин слабо протестовал, подал в отставку, потом забрал свое заявление, при голосовании против не выступил и в конце концов принял участие в подготовке проекта резолюции. Он маскировал свое явное поражение, делая вид, что со всем согласен. Победа индустриализации была окончательно закреплена разработкой первого пятилетнего плана и представлением его в мае 1929 года на V съезде Советов СССР.

В период, прошедший с опубликования первых контрольных цифр Госплана в августе 1925 года до съезда, на котором в мае 1929 года этот план был одобрен, постепенно утверждались принципы и практика планирования. Примерно в середине этого периода центр внимания переместился с ежегодных контрольных цифр на показатели первого пятилетнего плана, а это, в свою очередь, вызвало необходимость проанализировать в целом советскую экономическую политику и долгосрочные перспективы экономического развития. В заявлениях, с которыми время от времени выступала партия, разъяснялись задачи плана. На XIV съезде партии, состоявшемся в декабре 1925 года, была поставлена задача достижения "экономической самостоятельности" – это означало, что СССР должен превратиться "из страны, ввозящей оборудование, в страну, производящую это оборудование". Осенью следующего года партийная конференция призвала "перестроить экономику на базе новой, более современной техники". Время от времени приоритет производства средств производства перед производством потребительских товаров подвергался сомнениям противниками наращивания темпов индустриализации, и в 1927 – 1928 годах стало производиться больше товаров широкого потребления, чтобы обеспечить потребности крестьянского рынка. Но это была временная мера, вызванная крайней необходимостью. Партийная конференция, состоявшаяся в апреле 1929 года, на которой был принят первый пятилетний план, в качестве первой из задач выдвинула "максимальное развитие средств производства как основу индустриализации страны".

В марте 1926 года Госплан сделал первую попытку разработать пятилетний план. В основном этот проект касался государственной промышленности – пока еще это был единст-

153

венный сектор экономики, подвластный проектировщикам. В проекте предусматривалось увеличение выпуска промышленной продукции в первый год на 40% и потом с постепенным снижением этого прироста до 15% в течение последнего года пятилетки – так называемая затухающая кривая роста. Предполагалось, что капиталовложения в промышленность в первый год составят 750 миллионов рублей и затем к последнему году возрастут до 1200 миллионов. Этот проект почти не обратил на себя внимания "верхов", поскольку его рассматривали скорее как теоретические упражнения, нежели как набор конкретных предложений. Через год Госплан предложил еще один проект. Это был гораздо более подробный и хорошо продуманный документ, в котором различным секторам экономики были посвящены целые разделы. В нем были намечены значительно более скромные темпы промышленного роста, чем в первом проекте. Доля труда в промышленном производстве планировалась гораздо ниже, чем прежде, предполагалось, что в промышленность придет не миллион рабочих, как в предыдущем проекте, а в два с половиной раза меньше. С другой стороны, в нем указывалось, что капиталовложения в промышленность должны быть несколько больше. Дополнительные средства для расширения промышленности предполагалось получить, сокращая стоимость производства за счет увеличения производительности труда. Многое ожидалось от кампании по снижению цен, проводимой правительством. Планирование теперь стало очень важным вопросом, и проект, подготовленный в марте 1927 года, вызвал множество споров. В Госплане большевистскому экономисту Струмилину, главному автору проекта, противостоял бывший меньшевик Громан, весьма осторожный в своих действиях; экономисты Наркомзема и Наркомфина были против проекта, считая его опасной фантазией; Куйбышев и ВСНХ также были недовольны; по их мнению, проект был слишком робким. Оппозиция, застигнутая врасплох резким поворотом официальной линии к скорейшей индустриализации, ограничилась замечаниями, что с планированием слишком запоздали, чтобы оно было эффективным.

С этого момента планируемые цифры, которые должны были неуклонно расти, всегда принимались под давлением сверху. Оппозиция в своей платформе, направленной в ЦК в сентябре 1927 года (см. с. 128), осуждала предложения Гос-

154

плана как непригодные; всего лишь за год до этого, во время обсуждения контрольных цифр в Коммунистической академии, представители оппозиции куда более ретиво, чем теперь Госплан и ВСНХ, требовали ускорения темпов индустриализации. В октябре 1927 года Госплан предложил третий проект, в котором была сделана попытка примирить и сомневающихся, и оптимистов. В нем предлагались отправные (минимальные) и оптимальные цифры. Оптимальные цифры значительно превышали все расчеты второго проекта как в отношении промышленного производства, так и в отношении капиталовложений. ВСНХ на этот раз проявил прыть и предложил цифры, намного превышающие госплановские. Это заставило Госплан, в свою очередь, пересмотреть свой проект и снова поднять "планируемые показатели". На некоторое время дело застопорилось, поскольку партийные руководители были в нерешительности. В момент обострения борьбы с Троцким и оппозицией было как-то неловко открыто принять их же предложения об ускорении темпов индустриализации. Кроме того, было неуместно слишком сосредоточивать внимание на вопросах, вызывавших скрытые разногласия между руководителями. Когда в конце октября на объединенном пленуме ЦК и ЦКК рассматривались тезисы доклада "О директивах по составлению пятилетнего плана народного хозяйства", который предстояло зачитать и обсудить на предстоящем XV партийном съезде, в тексте, несмотря на неумеренный энтузиазм в отношении пятилетнего плана, сквозило довольно явное нежелание занять четкую позицию по спорным вопросам. Говорилось о том, что необходимо установить равновесие между "интересами накопления" и "крестьянской экономикой", между тяжелой и легкой промышленностью; "максимальная" перекачка ресурсов из легкой промышленности в тяжелую категорически отрицалась как "нарушение равновесия всей экономической системы". Максимальный прирост накоплений в текущем году не обязательно являлся гарантией наибольших темпов развития в принципе. Не было сделано и попытки подвергнуть сомнению ни вариант Госплана, ни вариант ВСНХ. Это был как раз именно тот пленум, который постановил исключить из состава Центрального Комитета Троцкого и Зиновьева (см. с. 129). Несколько ораторов из числа еще не изгнанных представителей оппозиции пытались критиковать эти расплывчатые ди-

155

рективы, в которых не приводилось ни одной конкретной цифры. Но им не дали говорить.

Партийный съезд, состоявшийся в декабре 1927 года, придал важное значение пятилетнему плану; это выразилось в том, что дискуссиям на эту тему было посвящено семь специальных заседаний. Один из делегатов одобрительно повторил слова Бухарина о черепашьей скорости индустриализации, которые он высказал два года назад, на предыдущем съезде, но сам Бухарин хранил молчание. Кто-то сделал несколько скептических замечаний, но они потонули в хоре одобрения общих принципов плана. Несколько ярых сторонников индустриализации нападали с критикой на медлительность Госплана и хвалили ВСНХ за его передовые позиции. Однако партийные руководители были сдержанны, особенно когда дело касалось сельского хозяйства (см. с. 135). Съезд ограничился тем, что принял те осторожные директивы, которые несколькими неделями раньше одобрил Центральный Комитет, и не сделал даже попытки направить энтузиазм делегатов от общих слов к обсуждению каких-либо конкретных статистических выкладок. Главной задачей съезда были разгром и изгнание оппозиции, и в этом деле единство партийного большинства не должно было быть запятнано никакими спорами и проблемами. Съезд принял единственное позитивное решение – подготовить план для обсуждения весной 1929 года на следующем, V съезде Советов СССР.

Как только оппозиция была сокрушена, а ее лидеры изгнаны из Москвы и рассеяны по всей стране, исчезли и все препятствия, сдерживавшие партийных руководителей. Новые веяния отразились в жестокости чрезвычайных мер хлебозаготовительной кампании первых месяцев 1928 года. До этого времени основной движущей силой пятилетнего плана, казалось, были второстепенные партийные работники из Госплана и ВСНХ, которые стремились убедить руководителей в осуществимости их честолюбивых проектов; Сталин играл свою излюбленную роль посредника, примиряющего крайние точки зрения. Теперь же стало ясно, что за каждым изменением плана стоит мощь партии; Политбюро и даже сам Сталин были его движущей силой. На протяжении всего 1928 года продолжалось соперничество Госплана и ВСНХ, кто выше поднимет планку, теперь уже с одобрения высших инстанций. В то же время планы становились более конкретными; они стремились охватить все секторы экономики, все

156

отрасли промышленности и все регионы страны. Расчеты все больше и больше удалялись от "генетической" основы и все больше отражали желания их составителей. В дискуссиях экономические мотивы смешивались с политическими, и принятые в конце кондов решения соответственно были не столько экономическими, сколько политическими. После поражения Бухарина и осуждения его "Заметок экономиста" осенью 1929 года стало ясно, что в дальнейшем осторожность будет оцениваться как правый уклон. В марте 1929 года после длительных дебатов между Госпланом и ВСНХ проект плана был завершен. Он предлагал отправные и оптимальные расчеты объема промышленной продукции в течение пяти планируемых лет (с 1928/29 по 1932/33 гг.) и коэффициенты прироста капиталовложений в промышленность. По оптимальному варианту затухающая кривая прироста объема промышленной продукции исчезала; предполагалось, что годовой прирост продукции будет увеличиваться от 21,4% в первом году пятилетки до 23,8% в пятом. Капиталовложения в промышленность на первый год пятилетки планировались в объеме 1650 миллионов рублей и по отправному варианту к концу пятилетки почти удваивались, а по оптимальному -увеличивались более чем в два раза. Экономисты – составители плана, по-видимому, считали, что минимальный вариант был в пределах реальности, а оптимальный рассматривали как отдаленную возможность, но Политбюро весьма решительно приняло резолюцию о том, чтобы финансировать именно оптимальный вариант плана как "полностью соответствующий директивам XV съезда партии".

В конце концов XVI партийная конференция в апреле 1929 года одобрила план. Рыков, хотя его теперь и относили к правым уклонистам, был одним из трех официальных докладчиков, которые информировали конференцию об этом плане. Но осторожность его оценки резко диссонировала с красноречивым энтузиазмом Кржижановского, председателя Госплана, и холодной, безапелляционной решимостью Куйбышева, председателя ВСНХ.

План, составивший три тома, был опубликован через несколько дней после конференции. Несомненно, из-за того, что не хватило времени внести исправления, он по-прежнему включал два варианта, принятых Госпланом в марте этого же года, но его отправной вариант уже устарел. План представлял собой внушительный и всеобъемлющий обзор всей эконо-

157

мики страны. Некоторые из содержавшихся в нем цифр оказались слишком оптимистичными и грубо завышенными, особенно когда через год были вновь повышены плановые показатели и принято решение о выполнении пятилетки за четыре года. Но эти цифры дали мощный толчок сомнительным планам развития тяжелой промышленности; и можно не сомневаться, что без той гигантской волны оптимизма, которую подняли эти цифры, таких результатов достигнуть было бы невозможно. Пятилетний план стал стержнем развития всей экономики страны.

Госплан был наследником ГОЭЛРО – органа, учрежденного для претворения в жизнь ленинского плана электрификации; слово энергетика и для него по-прежнему оставалось ключевым. И поэтому совершенно естественно и не случайно, что самым знаменитым проектом, которому содействовал Госплан и который был воплощен как существенная часть плана первого года пятилетки, оказалось строительство большой плотины и гидроэлектростанции на Днепре, получившее название Днепрострой. Летом 1926 года американский инженер Купер, построивший плотину в долине Теннесси, принял приглашение побывать на строительстве Днепростроя. Перспективы этого строительства вызвали у него большой энтузиазм, и спустя некоторое время он согласился руководить им. Проект финансировался государством. Купер был приглашен в качестве консультанта, а не как подрядчик. Но выполнение задачи, за которую он взялся, требовало максимально использовать американскую технологию и американское оборудование и нанять целую армию американских инженеров. Проект предполагал создание совершенно новых отраслей промышленности, строительство новых заводов и фабрик, которые работали бы на электроэнергии, даваемой этой гидроэлектростанцией. Электроэнергией предполагалось снабжать шахты Донбасса, а также новые металлургические заводы, производящие алюминий, высококачественную сталь и железные сплавы, – таким образом создавался новый промышленный комплекс для производства средств производства. Появились два новых промышленных города -Запорожье и Днепропетровск, но только в 1934 году плотина и заводы, которые должны были потреблять энергию гидроэлектростанции, заработали на полную мощность.

Днепрострой оказался образцом для множества смелых проектов, начатых в соответствии с первым пятилетним

158

планом. Одна седьмая всех промышленных капиталовложений по этому плану шла на производство железа и стали, хотя часть этих капиталовложений использовалась для переоснащения уже существующих фабрик и заводов. Очень популярной идеей было развитие автомобильной промышленности. До революции Россия автомобилей не производила; первые робкие шаги в этом направлении были сделаны в середине 20-х годов на двух или трех машиностроительных заводах, выпустивших очень небольшое количество автомобилей. В 1927 году под напором энтузиазма, порожденного пятилетним планом, было принято решение строить под Москвой первый советский автомобильный завод с плановой мощностью 10 тысяч автомобилей в год. В 1929 году было подписано соглашение с заводом Форда в Детройте на строительство автомобильного завода в Нижнем Новгороде, который по плану через 10 лет должен был выпускать 200 тысяч автомобилей в год. Вначале больше внимания уделялось производству машин для индивидуального пользования. Позднее предпочтение отдавалось производству грузовиков, предназначенных для нужд промышленности. Естественным следствием роста автомобилестроения было появление программы развития сети автодорог. Параллельно, но независимо развивалось производство тракторов. Планируемый объем выпуска тракторов на Сталинградском заводе (см. с. 141), который во время строительства завода несколько раз менялся в сторону увеличения, в конечном варианте пятилетнего плана был доведен до 50 тысяч тракторов в год. К 1930 году, когда завод уже начал работать, был одобрен план строительства еще двух заводов. Начиная с 1928 года трактору отводилась ведущая роль в модернизации и коллективизации крестьянской экономики. Это был основной вклад первого пятилетнего плана в развитие сельского хозяйства.

В публичных обсуждениях пятилетнего плана редко упоминалась оборонная промышленность. После гражданской войны на протяжении нескольких лет на Красную Армию как-то не обращали внимания. Но в 1926 году были приняты меры, чтобы укрепить и переоснастить ее, а после того как весной 1927 года над страной нависла реальная военная угроза, создание индустриальной основы для вооруженных сил придало пятилетнему плану, с его упором на тяжелую промышленность, особую важность с военной точки зрения.

159

Возможно, побудительной причиной был тайный военный сговор с Германией. Говорили, что в военных отраслях промышленности существовал свой отдельный, секретный пятилетний план. На первом месте стояла авиационная промышленность, на втором – производство танков. Большое значение придавалось развитию современной химической промышленности, которая служила и обороне, и сельскому хозяйству. Ее значение в модернизации экономики, как утверждали ее поборники, было сопоставимо по масштабам лишь с электрификацией.

Еще до принятия первого пятилетнего плана уже шло строительство Турксиба – железной дороги, связывающей Среднюю Азию и Казахстан с Западной Сибирью. В отличие от других крупных проектов, для его осуществления не нужны были импортные материалы, оборудование или помощь иностранных инженеров. Средняя Азия была крупным хлопководческим регионом с неразвитой инфраструктурой. Поэтому открытие новой дороги для вывоза среднеазиатского хлопка давало СССР независимость от импорта хлопка, С другой стороны, в Средней Азии производилось недостаточно продовольствия и совсем не было строевого леса. Новая железная дорога позволила бы поставлять зерно и лес непосредственно из Сибири и тем самым уменьшить объем поставок из европейской части России. У русских инженеров был более чем достаточный опыт строительства железных дорог. Средства из бюджета были предоставлены, и строительство 1500 километров железнодорожного пути, несмотря на сложные геологические условия, шло без особых задержек. 1 января 1931 г. на линии открылось регулярное движение поездов.

Важным вопросом планирования было местоположение будущих промышленных предприятий. Эта проблема обсуждалась постоянно и иногда даже тормозила принятие жизненно важных решений. Отчасти это происходило из-за того, что следовало сравнить и взвесить все преимущества намечаемых мест строительства, однако главная беда проистекала от соперничества различных районов. Особенно заметно это проявлялось в металлургической промышленности, поскольку именно она поглощала бо'льшую долю общего объема плановых капиталовложений, а также из-за упорного стремления Украины сохранить главенствующие позиции в металлургии, которые она завоевала еще в 80-х годах прошлого

160

столетия, главным образом благодаря обширным неглубоким залежам угля. Ее притязания оспаривала крупная школа "восточников", которые хотели возродить некогда процветавшую металлургическую промышленность Урала и создать новые промышленные центры в Сибири. В 1927 году было представлено для обсуждения большое количество соперничающих проектов: огромного металлургического комплекса в Кривом Роге на Украине – это был наиболее разработанный проект; не уступал ему по масштабам проект Магнитогорского металлургического комбината на Урале, для его работы требовалось возить коксующийся уголь по железной дороге за 2 тысячи километров из Кузнецкого бассейна, где предполагалось строительство третьего крупного металлургического комплекса. Кроме того, были проекты строительства машиностроительного завода на Урале, в Свердловске, и ешв одного металлургического комплекса в Запорожье, неподалеку от Днепрогэса. Однако криворожский проект был отложен до конца первой пятилетки, а все увеличивающиеся плановые капиталовложения на протяжении всего 1928 года в целом говорили о победе "восточников", которые стремились распространить советскую власть и промышленность на незанятые просторы Сибири, развить и заселить эти малоиспользуемые регионы. Военная опасность 1927 года сыграла роль мощного катализатора и заставила составителей планов расположить будущие центры жизненно важных отраслей советской промышленности в районах менее уязвимых, чем Украина.

Хотя сердцевиной пятилетнего плана была индустриализация, он охватывал все народное хозяйство и меньшим по масштабам просто не мог быть. Главным и очевидным камнем преткновения для плановиков было сельское хозяйство. Как заметил однажды Рыков, план зависел "от дождика", сам выбор для планирования именно пятилетнего срока оправдывался тем, что за этот период плохие и хорошие урожаи, чередуясь, уравновесят друг друга и расчеты, сделанные на основании усредненных цифр, будут справедливыми. Правда, еще бо'льшим препягствием оказывалось непредсказуемое поведение крестьян. Крестьянская семья, обрабатывающая небольшой участок земли и ведущая натуральное хозяйство, которое всегда позволяло лишь сводить концы с концами, могла изолироваться от народного хозяйства и расстроить все расчеты плановиков. Так что в середине

161

20-х годов власти занимал вопрос не только о том, как собрать зерно и привезти его в города, на заводы и фабрики, но и как произвести его. Поэтому в отношении крестьянства план, по замыслу его создателей, преследовал двоякую цель: поставить крестьянское хозяйство в рамки прогнозов и директив и заменить примитивные методы обработки земли более прогрессивными, внедрив современные машины и орудия труда. Именно тракторы представляли собой единственные современные орудия, которые могла выпускать промышленность для повышения эффективности обработки земли, поэтому на них возлагались большие надежды. Производство средств производства для сельского хозяйства могло показаться незначительным на фоне общей программы индустриализации, но производство сельхозпродукции составляло основу всего плана. На съезде партии в декабре 1927 года один из руководящих деятелей призвал к увеличению в следующие пять лет производства зерна на 30-40%, а за 10 лет – на 100%. В пятилетнем плане в конце концов появилась цифра 35%.

Потребности индустриализации отняли у государственных финансов роль проводника экономической политики. С момента стабилизации в 1924 году денежного курса Наркомфин стал отвечать не только за разработку ежегодного бюджета, контролировавшего государственные расходы, но и за ежеквартальный план кредитования, который регулировал через банки предложение кредитных ресурсов, а также размеры эмиссии. Как только плановая индустриализация стала долговременной целью, эти жизненно важные элементы хозяйствования также попали в поле зрения плановиков. Стало ясно, что ограничение кредита, необходимое для поддержания курса стабильной международной валюты, обеспеченной золотом, несовместимо с расширением промышленного производства. В выборе сомневаться не приходилось. Уже в 1925 году, когда госбюджет был строго сбалансирован, расширение кредитов промышленности и соответствующее увеличение выпуска денег ослабили доверие к червонцу, чей золотой паритет не мог больше поддерживаться на международных рынках. Летом 1926 года экспорт червонцев и операции с ними за границей были запрещены. Таким образом, советская валюта превратилась в средство исключительно внутреннего обмена, которым можно было манипулировать в зависимости от интересов экономики. Отказ от золотого

162

стандарта меньше чем через два года после его введения нанес удар по репутации Советского Союза, а признаки растущей инфляции вызвали обеспокоенность. В течение еще одного года Наркомфину удавалось сохранять контроль над кредитованием, однако давление сверху, вынуждавшее ускорять поступь индустриализации, постоянно нарастало; сдерживать эти темпы ограничением кредитов – это было своего рода смирительной рубашкой Наркомфина – было просто невозможно. К концу 1927 года плановики выиграли сражение, а традиционную политику финансового контроля сдали в архив. Было провозглашено, что государственный бюджет должен привязываться к контрольным цифрам Госплана. Таким образом, бюджет вместе с объемом кредитования и денежной эмиссии стал частью пятилетнего плана. Финансовые операции подчинялись плану, а кредит, несмотря на предсказания Наркомфина о его инфляционных последствиях, выдавался для финансирования промышленных строек, одобренных ВСНХ и Госпланом. Уверенность в правильности этого пути была безграничной. Казалось, что превзойдены самые смелые ожидания. Под контролем ВСНХ капиталовложения в крупную промышленность на 1927/28 год достигли 1300 миллионов рублей – на 20% больше по сравнению с предыдущим годом, а планируемое ВСНХ увеличение производства составило, по некоторым оценкам, более 25%. Когда осенью 1928 года стали вырисовываться окончательные контуры первого пятилетнего плана, на 1928/29 год были запланированы капиталовложения в размере 1650 миллионов рублей. В октябре 1928 года заместителем председателя Государственного банка был назначен Пятаков – бывший член оппозиции, впоследствии раскаявшийся, который имел репутацию "сверхиндустриализатора". В 1929 году он стал председателем Государственного банка. Назначение Пятакова на эту должность свидетельствовало о решимости неограниченно расширять кредит, если того потребует промышленное производство. Общий объем капиталовложений в промышленность определялся в результате совместных обсуждений Госпланом, ВСНХ и партийным руководством. Вопрос об ассигновании средств, необходимых для покрытия этих объемов, был вопросом административным, и хотя план был облечен в одежды государственного финансирования, Наркомфин, по сути дела, превратился в уже не контролирующий расходы отдел по сбору доходов.

163

Сразу же были задействованы традиционные источники финансирования промышленного развития. За период с 1926 по 1929 год прямое налогообложение – промышленный налог на частный сектор, сельскохозяйственный налог и подоходный налог – в денежном выражении выросло почти в два раза. Однако еще более важным было косвенное налогообложение. Акцизный сбор, размер которого за этот период почти удвоился, составлял треть всех налоговых поступлений. Акцизный сбор с товаров широкого потребления был, по сути дела, налогом на самые бедные слои населения; поступление крупных денежных средств от продажи водки тревожило совесть некоторых партийных деятелей. Но другие источники финансирования найти было трудно. Начиная с 1927 года стали выпускаться государственные займы, подписка на которые, несмотря на все официальные опровержения, вскоре приобрела почти принудительный характер. Таким образом, используя эти средства, Наркомфину каждый год удавалось составлять сбалансированный бюджет. Несбалансированное финансирование считалось недопустимым. Несмотря на столь традиционный фасад, финансы лишились своей роли экономического регулятора, и Госбанк стал качать в экономику дополнительные кредиты. Постепенно деньги превратились в средство обмена и единицу отчетности – как предвестник времен, когда деньги совсем исчезнут из жизни будущего коммунистического общества. Предполагалось, однако, что кроме бюджетных ассигнований и кредитов Госбанка средства для вложения в промышленность можно получать от доходов самой промышленности. Поскольку задачей первостепенной важности провозглашалось понижение цен, то достигнуть этой цели можно было лишь за счет снижения себестоимости продукции. Кампании за режим экономии, рационализацию и повышение производительности труда велись во имя снижения себестоимости (см. с. 124-125). В каждом последующем варианте пятилетнего плана нормы производительности труда все увеличивались и увеличивались, причем в отраслях производства средств производства намечавшийся прирост был выше, чем по всей промышленности в целом. В конце концов был принят оптимальный вариант плана, в котором предусматривался рост производительности труда за пятилетку на 110% при снижении себестоимости продукции на 35%. Это обещало рабочим увеличение реальной зарплаты на 47% и снижение розничных

164

цен на 23%. Однако плановые цифры, по-видимому, опирались не на соответствующие действительности расчеты, а лишь на стремление придать плану связность и ясность с точки зрения статистики и скорее свидетельствовали о мощном давлении плана на рабочих, занятых в промышленности, нежели о каких-либо реальных перспективах его выполнения.

Принятие первого пятилетнего плана – веха в советской истории. Нэп – и в этом заключалась его суть – предоставил крестьянскому хозяйству определенную свободу, и отречься от нэпа было бы политически неверным. Сталин заявлял, что нэп, обеспечивая "некоторую свободу частной торговли", также гарантировал "контролирующую роль государства над рынком". Целью нэпа, по его словам, было "достижение победы социализма". То, что от нэпа отказались, официально отрицалось. Все еще сохранялся свободный рынок изделий мелкотоварной частной промышленности и прежде всего сельскохозяйственной продукции. Но подчинение всех важнейших сфер экономической деятельности диктату плана и все усиливающееся давление на крестьянство делали эти пережитки нэпа неестественными и бессмысленными. Их терпели, пока это было удобно, но всерьез, кажется, никто не воспринимал. К концу пятилетки доля частного сектора в национальном доходе, которая в 1926/27 году превышала 50%, упала до незначительной величины. Экономический кризис, разразившийся в капиталистическом мире осенью 1929 года, укрепил и авторитет плана, и авторитет Союза Советских Социалистических Республик как поборника планирования. Получило широкое распространение мнение, и не только в Советском Союзе, что сбылось предсказание марксистов о крахе капиталистической системы, неизбежном из-за присущих ей противоречий. Невосприимчивость Советов к некоторым жестоким недугам, сопровождающим кризис, главным образом к массовой безработице, наглядно подтверждала все настойчивее овладевавшую умами мысль о том, что ни одна национальная экономика не должна оставаться игрушкой железных законов рынка. И вот советский пятилетний план, условия принятия и осуществления которого были явно недостаточно изучены и проанализированы, показался многим новаторским эталоном. То, что экономика капиталистических стран испытывала потребность в элементах планирования, оказало значительное влияние на отношение западных стран к СССР.

Весной 1929 года острая озабоченность из-за зернового кризиса прикрывалась убаюкивающей верой в будущее.

Размах посевной сулил хороший урожай. Колхозы и совхозы обещали добиться высоких результатов, и на рынок должно было поступить больше зерна, чем в прошлом году. Были разработаны новые методы проведения хлебозаготовительной кампании. Каждый производитель обязан был теперь в соответствии с заранее установленными нормами сдать на хлебозаготовительные приемные пункты гораздо больше зерна, чем раньше. Новые нормы разослали по всем районам и деревням; основное бремя норм ложилось на кулака. Во время сбора урожая 1929 года из Москвы, Ленинграда и областных центров в деревню хлынули бригады партийных чиновников, рядовых членов партии, рабочих и профсоюзных деятелей для руководства хлебозаготовительной кампанией. Можно только догадываться, сколько людей принимало в этом участие. Но территория России громадная, поэтому кажется вполне вероятным, что в деревню отправилось от 100 до 200 тысяч человек. Кулаки и крестьяне, имевшие в запасе зерно, которое можно было рассматривать как излишки, реагировали на эту кампанию одинаково: либо старались припрятать зерно, либо прилагали отчаянные усилия, чтобы продать его на рынке. Сокрытие зерна считалось уголовно наказуемым, а разница между легальной торговлей и нелегальной спекуляцией была весьма расплывчатой.

Репрессии и произвол приняли широчайший размах. Нехватка зерна для покрытия установленной нормы уже сама по себе считалась наказуемым проступком. Кулаков и всех, кого к ним причисляли, штрафовали, подвергали тюремному заключению или просто высылали из деревни. Стали частыми вспышки насилия и жестокости. Из-за таких мер установ-

166

ленные нормы выполнялись и иногда даже перевыполнялись. Но эти результаты были достигнуты в условиях открытой вражды между властями и крестьянством, между городом и деревней. По сообщениям, бывали случаи, когда бедняки одобряли меры, направленные против кулаков. Но по большей части крестьянство проявляло солидарность; и кулаки, и бедняки вступали в сговор, чтобы помешать сбору зерна. Надежды партии на то, что в деревне удастся разжечь классовую войну, не оправдались.

Именно в этих неблагоприятных условиях все настойчивее раздавались призывы к коллективизации сельского хозяйства, но уже не в отдаленном будущем, а немедленно, поскольку она казалась панацеей от всех тогдашних бед. Успехи коллективизации связывались с трактором. Осенью 1927 года крупному украинскому совхозу имени Шевченко удалось приобрести 60 или 70 тракторов, из которых были сформированы тракторные колонны для обработки полей как совхозов, так и соседних колхозов, а также крестьянских наделов. Эту инициативу подхватили и в других местах; в 1928 году в совхозе имени Шевченко была образована первая машинно-тракторная станция (МТС) с парком тракторов, которые сдавались в аренду колхозам и совхозам района. В июне 1929 года в Москве было образовано центральное учреждение – Трактороцентр для организации и контроля работы уже целой сети государственных МТС. Было очень трудно преодолевать предубеждение крестьян против нововведений такого рода, а возможно, и против того, что они влекли за собой все большее вмешательство государства в крестьянские дела. Поговаривали, что трактор – это порождение Антихриста. Успех механизации, однако, был ограничен главным образом нехваткой самих тракторов: осенью 1929 года на весь Советский Союз приходилось только 35 тысяч тракторов, в основном американского производства. Трактор превратился в своего рода символ индустриализации.

Возрождение колхозов, начавшееся в 1927 году, на первых порах проявилось в быстром распространении небольших малоэффективных колхозов со слабой организационной структурой. В середине 1928 года началось движение за укрупнение колхозов. Крупным считался колхоз с посевной площадью до 2 тысяч гектаров. Такие поля удобно было обрабатывать тракторами. Но в это время бо'льшую популярность приобрели не колхозы, а совхозы. На пленуме Центрального

167

Комитета в июле 1928 года Сталин призвал создавать крупные зерносовхозы, или, как говорили, "фабрики зерна", работающие как промышленное производство. Прототипом новых совхозов стал совхоз, очень уместно названный "Гигантом", которому отвели 41 тысячу гектаров целинных земель на Северном Кавказе. Аналогичные зерносовхозы затем были созданы на Волге, на Урале, в Сибири. Предпосылкой создания "фабрик зерна", которые впоследствии критиковали как проявление гигантомании, было наличие тракторов и МТС. Когда коллективизация началась всерьез и восторги по поводу совхозов несколько угасли, на первые роли вновь стали выдвигаться колхозы.

Что делать с кулаком – это была одна из важнейших проблем, горячо обсуждаемых в партийных кругах. Кулаком власти заклеймили крестьянина, который обычно обрабатывал самые большие и самые лучшие земельные участки, у которого были наилучший в деревне скот и самая лучшая техника, который выращивал и собирал наибольшее количество зерна и представлял собой самую сильную оппозицию советской политике, в том числе и политике коллективизации. Мнения в партии резко разделились. Если кулака вместе со всей его землей и инвентарем включить в колхоз, то, как утверждали некоторые члены партии, именно он сделает хозяйство эффективным. Но он также, вполне резонно предполагали другие, будет иметь в колхозе решающий голос, будет ориентировать колхоз в направлении, враждебном целям партии и государства. Однако если его не допускать в колхозы, что с ним станет? Ему нельзя позволить сохранить землю и собственность, ибо нельзя допустить, чтобы бок о бок с колхозом существовала независимая единица производства. Его придется изгнать из этого района, но о подобных суровых мерах вначале многие даже не хотели и думать. Невозможно было найти приемлемое решение.

Летом и осенью 1929 года в центре решимость вести коллективизацию все более интенсивными темпами нарастала. Но даже самые отчаянные энтузиасты этого дела были убеждены, что, во-первых, какое бы давление ни оказывали на крестьянина местные власти, коллективизация должна быть добровольной и, что, во-вторых, какой бы срочной ни казалась необходимость коллективизации, для ее осуществления в любом случае понадобится несколько лет. К концу года руководители уговорили сами себя, что нет никакой нуж-

168

ды придерживаться этих принципов, и неожиданно оказались готовыми решительно и немедленно форсировать коллективизацию всего сельского хозяйства страны. Эта крутая перемена была, по-видимому, вызвана следующими факторами. Первый – отчаяние, порождаемое ежегодным кошмаром хлебозаготовительной кампании; помимо связанных с колхозами ожиданий на большие урожаи, их было гораздо легче, чем отдельных крестьян, заставить сдавать зерно официальным органам. Второй фактор – воодушевление, порожденное успехами индустриализации и перспективами пятилетнего плана. В конце концов, сельское хозяйство – это всего лишь один из видов промышленного производства. Ускорение темпов индустриализации превзошло даже самые оптимистичные прогнозы. Отказаться от перспектив форсированной коллективизации значило проявить неверие. Нужна была лишь несгибаемая решимость, чтобы взять приступом намеченные позиции.

По обыкновению Сталин оставался в стороне, выжидая, пока в ходе дебатов вопрос окончательно утрясется и настанет время принять решение. Он молчал с апреля по ноябрь 1929 года, затем к годовщине революции в "Правде" вышла его приуроченная к торжествам статья под названием "Год великого перелома". В ней Сталин пел дифирамбы успехам индустриализации и развитию тяжелой промышленности. Затем он переключил внимание на сельское хозяйство, в котором произошел "коренной перелом в развитии нашего земледелия от мелкого и отсталого индивидуального хозяйства к крупному и передовому коллективному земледелию, к совместной обработке земли". Сталин заявил, что середняк "пошел в колхозы". О кулаке в статье едва упоминалось. Заглядывал он и в будущее: "Если развитие колхозов и совхозов пойдет усиленным темпом, то нет оснований сомневаться в том, что наша страна через какие-нибудь три года станет одной из самых хлебных стран, если не самой хлебной страной в мире".

Статья содержала прогноз на будущее и анализ настоящего, но не призывала к немедленным действиям. Поскольку она была написана по поводу праздника, ее тон был осторожным и сдержанным. Партия все еще колебалась, не рискуя принять решение.

Несколько дней спустя состоялся пленум Центрального Комитета партии, и на нем тон уже был резким. Сталин вое-

169

полнил допущенный в статье пробел, заявив о "решительном наступлении на кулака". Из всех выступающих, которые настаивали на ускорении темпов коллективизации, самым бескомпромиссным был Молотов. Он не согласился с цифрами пятилетнего плана, который скромно предполагал за пять лет провести коллективизацию на 20% посевных площадей. Молотов считал эти сроки слишком растянутыми; по его мнению, в большинстве районов можно было провести полную коллективизацию к 1931 году, а в некоторых – уже к осени 1930 года. Кулак был объявлен "непобежденным врагом", которому нельзя позволить проникнуть в колхозы. Но ни одно из выступлений не было опубликовано, пока коллективизация не пошла полным ходом, так что напряженный тон речей, требования срочных мер остались неизвестными рядовым членам партии и народу. В резолюции пленума не указывались точные сроки, как в речи Молотова, – в этом, возможно, отразился скептицизм некоторых членов Центрального Комитета. Но резолюция призывала к решительным действиям против кулака, к пресечению всех попыток кулаков проникнуть в колхозы. Вопрос, что делать с кулаком, все еще оставался открытым. Несколько последующих недель шел поток полных энтузиазма отчетов об успехах коллективизации от всех партийных органов основных зерновых областей. 5 декабря 1929 г. Политбюро назначило специальную комиссию, которой поручило через две недели представить проект постановления о темпах коллективизации в различных областях страны. В комиссию входили представители всех этих областей, но в ней не было ни одного члена Политбюро, и это совершенно явно свидетельствовало о сугубо техническом, а не политическом предназначении комиссии.

Отрывки стенограмм заседаний этой комиссии, опубликованные много лет спустя, могут дать представление о царящей на них неразберихе. Комиссия была разбита на подкомиссии, которые вчерне подготовили множество смелых предложений; одна из этих подкомиссий, по-видимому, отчеканила фразу "ликвидация кулачества как класса". Однако проект, представленный комиссией на рассмотрение Политбюро 22 декабря, был гораздо более осторожным. В нем предлагалось провести коллективизацию основных зерновых областей страны в два или три года (отмечалось, что в некоторых районах ее темпы могут быть гораздо более быстрыми), а коллективизацию других областей – за три-четыре года;

170

прозвучало также предостережение против "экстаза диктата".

Было решено, что кулаков в колхозы принимать нельзя, их средства производства, то есть технику и скот, следует передать в колхозы, а им отрезать дальние и менее плодородные земли. Непокорных выселить из района; тех, кто подчиняется властям, можно оставить в колхозе на неопределенных правах и использовать на разнообразных работах.

Накануне, когда Политбюро должно было рассмотреть этот отчет комиссии, в Москве собралась конференция марксистов-аграрников. Сталин воспользовался случаем, чтобы впервые за много месяцев публично произнести речь. Он обрушился на кулачество с небывалой яростью. "Раскулачивание", или "ликвидацию кулачества как класса", он характеризовал как "один из самых решительных поворотов во всей нашей политике". В то же самое время один из членов комиссии Рыскулов, активный партийный деятель, калмык по происхождению, обратился к Политбюро с запиской, в которой критиковал результаты работы комиссии. Это был странный жест, на который он вряд ли пошел бы без одобрения сверху. Рыскулов настаивал на ускорении темпов коллективизации, требовал включить в этот процесс хлопководческие и животноводческие области, о чем в проекте совсем не говорилось, передать колхозам весь скот, включая дойных коров и птицу, которые по проекту оставались в личном пользовании крестьян. Проект был пересмотрен с учетом предложений Рыскулова, и пленум Центрального Комитета, состоявшийся 5 января 1930 г., одобрил исправленный текст.

Постановление, принятое 5 января 1930 г., "О темпе коллективизации и мерах помощи государства колхозному строительству" было ключевым для развития коллективизации. Оно провозглашало "замену крупного кулацкого производства крупным производством колхозов", а также "политику ликвидации кулачества как класса". Коллективизацию основных зерновых областей – Нижнего и Среднего Поволжья и Северного Кавказа – предполагалось завершить, "может быть, в основном" осенью 1930 года или весной 1931 года, а коллективизацию других зерновых районов – осенью 1931 года или весной 1932 года. Необходимо было ускорить поставки деревне тракторов и другой техники, но это не должно было рассматриваться как условие коллективизации. В одном из параграфов довольно косноязычно говорилось о том, что

171

в переходный период основные средства производства (домашний скот и инвентарь, сельскохозяйственные постройки и скот, предназначенный на продажу) должны принадлежать сельскохозяйственным кооперативам внутри колхозов. Судьба кулаков – по-видимому, это все еще оставалось спорным вопросом – пока так и не была решена. Чтобы прийти к окончательному решению, создали еще одну комиссию под руководством Молотова, и 30 января 1930 г. Политбюро приняло постановление, текст которого так и не был опубликован, но суть его достаточно ясна из названия – "О мероприятиях по укреплению социалистического переустройства сельского хозяйства в районах сплошной коллективизации и по борьбе с кулачеством".

События зимы 1929/30 года определялись не столько постановлениями, сколько характером действий, предпринимаемых для их выполнения. Той зимой на постоянную работу в деревню были посланы 25 тысяч промышленных рабочих (говорили, что их отобрали из 70 тысяч добровольцев). И это было только ядро громадной армии партийных активистов, чиновников, агрономов, механиков и красноармейцев, разосланных по всей стране, чтобы загнать крестьян в создаваемые колхозы. Серьезное внимание уделялось организационным проблемам; в ходу были такие военные термины, как "бригада", "штаб-квартира", "штаб". Всех занятых в этой операции регулярно собирали на инструктаж. В некоторых местах учреждались специальные курсы для крестьян. Но мало кто из тех, на ком лежала ответственность за это дело, имел какой-либо опыт жизни в деревне, знал крестьянскую жизнь и крестьянское мышление. Сами по себе инструкции были путаными и противоречивыми, и чрезмерное усердствование в их интерпретации не считалось непростительным грехом. О провозглашенном вначале намерении не принуждать середняков и бедняков вскоре пришлось забыть. Поскольку не могло быть и речи о жалости по отношению к кулаку, с которым обращались как с врагом советской власти, то и любому крестьянину, сопротивлявшемуся коллективизации, можно было приклеить ярлык кулака или пособника кулачества и на него распространялись те же самые карательные меры. Десятки тысяч кулаков были изгнаны из своих хозяйств и домов и предоставлены на волю судьбы или же высланы в отдаленные районы; их скот, техника и хозяйственный инвентарь были переданы колхозам.

Мало кто из крестьян вообще, независимо от уровня благосостояния, шел в колхоз по собственной воле. Больше всего крестьянам не нравилось требование обобществить

172

скот. Многие предпочитали скорее резать скот, чем отдавать его в колхоз. Во время коллективизации грань между убеждением и принуждением почти стерлась.

Одной из особенностей всей кампании было стремление укрупнять колхозы – проявление той же гигантомании, что и в случае с совхозами. Гигантские колхозы были образованы в основных зерновых областях. Посевная площадь, принадлежащая самому крупному из них, составила 80 тысяч гектаров. Но основной целью создания колхозов, в отличие от совхозов, была не столько обработка целинных земель, сколько объединение уже существующих небольших колхозов и единоличных крестьянских хозяйств в более крупные хозяйственные единицы. Колхозы, охватывающие несколько деревень и несколько тысяч единоличных крестьянских хозяйств, были теми самыми кирпичами, из которых возводился фундамент коллективизации; их создание означало, что вся земля в каком-либо определенном районе сливается в один или несколько крупных колхозов; такие территории объявлялись "районами сплошной коллективизации". Много шуму в печати вызвало обращение Хоперского района в Нижнем Поволжье. Этот район заявил о своем намерении стать районом сплошной коллективизации в течение первой пятилетки. Это решение приводилось всем в пример. Но на пути распространения колхозов стояли два крупных препятствия: их непопулярность среди большинства крестьян, которые цепко держались за свои собственные клочки земли и скот, и нехватка тракторов и другой сельскохозяйственной техники, наличие которых, собственно, и придавало смысл и цель политике коллективизации. Еще одним серьезным затруднением была нехватка людей – членов партии и советских Чиновников, поддерживающих связи с деревней либо хорошо знакомых с ее проблемами, а также агрономов, ветеринаров и квалифицированных механиков, совершенно необходимых для осуществления крупномасштабных преобразований.

Неразбериха, порожденная всем этим, а также волнения, время от времени вспыхивающие среди крестьян, поставили под угрозу весеннюю посевную кампанию и напугали власти. 2 марта 1930 г. в газетах появилась статья Сталина "Головокружение от успехов", которая призывала притормозить дальнейшую коллективизацию. Давление было ослаблено: на протяжении той весны многим крестьянам, которых Насильно заставили вступить в колхозы, позволили выйти из них. Опять стали терпимо относиться к мелкому единоличному хозяйству, разрешили держать небольшое количество скота. Команда к отступлению, по-видимому, поступила

173

очень вовремя: весенняя посевная прошла более или менее нормально. Этот удачный шаг в сочетании с удивительно благоприятной погодой привел к тому, что осенью 1930 года был получен рекордный урожай зерна за все послереволюционные годы. Но резкое уменьшение поголовья скота сыграло в будущем зловещую роль. Передышка поэтому оказалась короткой. Удары, нанесенные крестьянству в первые месяиы года, уже переломили хребет крестьянского сопротивления и невосполнимо разрушили старый крестьянский уклад. Кулак был изгнан или сломлен. В районах сплошной коллективизации специальный декрет от 30 июля 1930 г. официально упразднял крестьянский мир, или общину. Когда в конце года коллективизация возобновилась, сопротивление было уже гораздо менее активным и процесс пошел гораздо быстрее. К середине 1931 года уже две трети всех хозяйств в основных зерновых областях страны вошли в состав колхозов, а в течение нескольких последующих лет к ним присоединились и все остальные хозяйства.

За эти преобразования пришлось немедленно и в полной мере расплачиваться. Производство было дезорганизовано. Самых умелых и крепких производителей вышвырнули вон. Хотя поставки тракторов и другой сельскохозяйственной техники постепенно увеличивались, колхозы еще не имели достаточного количества техники, чтобы удовлетворить свои потребности. Однако хлебозаготовительная кампания стала более эффективной; из колхозов удалось извлечь гораздо больше зерна, чем из единоличных хозяйств. Крестьяне начали голодать. Забивали все больше скота, поскольку его нечем было кормить. Катастрофу увенчали плохие урожаи 1931 и 1932 годов. Государство безжалостно требовало зерна, даже с районов, сильнее всего пострадавших от неурожая; и в течение последующей зимы на самые зерновые области обрушился голод, по масштабам превосходящий тот, который стране довелось испытать 11 лет назад, сразу после гражданской войны (см. с. 44). Невозможно подсчитать, сколько людей умерло от голода. Цифры колеблются от 1 до 5 миллионов.

Коллективизация завершила революцию в деревне, которая началась в 1917 году с захвата земель помещиков крестьянами, но которая не изменила традиционных методов обработки земли и не тронула старого крестьянского уклада. Конечная ступень революции, в отличие от первой, не имела ничего общего со стихийным крестьянским бунтом. Сталин метко назвал ее "революцией сверху", но неправомерно добавил, что она "была поддержана снизу". В течение преды-

174

дущих 12 лет сельское хозяйство оставалось почтя независимым образованием в экономике, действующим по своим законам, сопротивляющимся всем попыткам извне изменить направление его развития. В этом была суть нэпа. Это был нелегкий компромисс, который не продлился долго. Как только могущественная центральная власть в Москве взяла в свои руки планирование и реорганизацию экономики и вступила на путь индустриализации, как только стала очевидной неспособность существующей системы сельского хозяйства обеспечить нужды быстро растущего городского населения, неизбежно последовал разрыв отношений. Обе стороны сражались с одинаковой яростью и ожесточением.

Те, кто занимался планированием, ставили своей задачей применить к развитию сельского хозяйства два основных принципа индустриализации и модернизации. Совхозы были задуманы как механизированные зернофабрики. Крестьянские массы предстояло организовать в колхозы по аналогичной модели. Но нелепые надежды на то, что удастся обеспечить достаточное количество тракторов и другой техники для осуществления этих проектов, потерпели крах. У партии никогда не было твердых позиций в деревне. Ни руководители, принимающие решения в Москве, ни армия рядовых членов партии и их последователей, которые отправились в деревню, чтобы претворить эти решения в жизнь, не имели представления о том, что такое крестьянское мышление, не питали ни малейшего сочувствия к тем древним традициям и предрассудкам, которые лежали в основе крестьянского сопротивления. Взаимное непонимание было полным. Крестьяне видели в московских эмиссарах захватчиков, которые прибыли к ним не только для того, чтобы уничтожить тот образ жизни, которым они дорожили, но и для того, чтобы восстановить те рабские условия жизни, от которых их освободила первая стадия революции. Сила была на стороне властей, и она применялась жестоко и безжалостно. Крестьянин – и не только кулак – стал жертвой почти неприкрытой агрессии. То, что планировалось как великое достижение, обернулось величайшей трагедией, которая запятнала историю Советов. Тех, кто трудился на земле, коллективизирован!. Но советскому сельскому хозяйству понадобилось много лет, чтобы оправиться от ужасов, сопровождавших коллективизацию. Только в самом конце 30-х годов удалось поднять производство зерна до уровня, достигнутого до начала форсированной коллективизации, а потери в поголовье скота упорно напоминали о себе гораздо дольше.

Разгром объединенной оппозиции на партийном съезде в декабре 1927 года устранил последнее труднопреодолимое препятствие на пути Сталина к абсолютной власти. Внутри самой оппозиции очень скоро обнаружился раскол. Уже на съезде поведение Каменева походило на капитуляцию. А спустя месяц Зиновьев и Каменев заявили, что порвали с группировкой Троцкого, отвергают ее политику и теперь их девиз – "назад к партии, назад к Коминтерну". За ними на сторону победителей перебежали и другие, в том числе некоторые ближайшие сторонники Троцкого. Этот поток хлынул с большей силой, когда стало ясно, что предстоит новый поворот официальной политики. Троцкий перед этим в частных разговорах выражал уверенность, что победа Сталина и Бухарина станет преддверием резкого поворота вправо. Однако произошло совершенно обратное. Уже первые месяцы хлебозаготовительной кампании 1928 года показали, что Сталин отказался от политики уступок крестьянству, против которой так выступала оппозиция.

Едва Троцкий был изгнан из партии и из Москвы, Сталин немедленно стал проводить форсированную индустриализацию с такой скоростью и нанося такие удары по другим областям экономики, о которых никогда бы не додумался ни Троцкий, ни кто-либо другой. Изгнанники, томившиеся в Сибири, могли теперь убеждать себя, что Сталин принял политику оппозиции и что отныне они должны оказывать поддержку тем, кто проводит эту политику. Таким образом они готовили себе почву для почетной капитуляции. На отступников воздействовали и кнутом, и пряником. В июне 1928 года Зиновьев, Каменев и еще примерно около сорока раскаявшихся были восстановлены в партии.

176

В течение всего этого года Троцкий из Алма-Аты вел переписку с изгнанниками, разбросанными по всей Сибири, и стремился со все ослабевающим успехом усилить их сопротивление. Он был особенно уязвлен, когда Преображенский и Радек, которых он до этого считал своими самыми надежными сторонниками, объявили о несогласии с ним и начали вести переговоры с Москвой. Из всех выдающихся лидеров оппозиции только Раковский по-прежнему разделял убеждение Троцкого, что личная диктатура Сталина и деградация партии являются важнейшими вопросами, по которым компромисс просто невозможен. Сам Троцкий был неутомим. Летом 1928 года он отправил в секретариат Коминтерна обширный критический материал относительно проекта программы Коминтерна, представляемого на обсуждение конгресса; этот материал невозможно было утаить от иностранных делегатов. Троцкий резко нападал на теорию построения социализма в одной стране, которую считал первопричиной всех бед в политике Коминтерна. Для Сталина Троцкий, даже находящийся в изоляции в отдаленном уголке Советского Союза, по-прежнему был символом раскола и организационного сопротивления его власти; и Сталин решил избавиться от него. Засадить одного из героев революции за решетку тогда было совершенно немыслимо – время "великих чисток" не наступило. Задача состояла в том, чтобы найти место, куда его можно было бы отправить. Ни в Германии, ни в любой другой европейской стране столь знаменитого революционера не приняли бы. Однако оказалось, что против этого не возражает Турция, и в январе 1929 года Троцкого под конвоем препроводили в Одессу и посадили на корабль, направляющийся в Стамбул. Примерно года на четыре он обрел убежище на острове Принкипо.

Не известно, переоценил Сталин вред, который ему нанес Троцкий, неустанно ведя кампанию против него за рубежом, но ясно было, что внутри СССР он избавился от последнего серьезного соперника. Группировки внутри партии, которые еще пытались противостоять ему, не представляли для монополии его власти никакой опасности. Они не могли сплотить своих единомышленников и, как и объединенная оппозиция, не выработали свою собственную позитивную программу. Но и объединенная оппозиция, и более поздние внутрипартийные группировки, обличая бюрократию и подавление независимого мнения, пользовались тра-

177

диционным набором формулировок. "Наши разногласия со Сталиным, – заявил Бухарин Каменеву в июне 1928 года, -гораздо серьезнее, чем те, что были у нас с вами". Но, строго говоря, это было не совсем так. Между разногласиями Бухарина со Сталиным и Каменева со Сталиным было существенное различие, отчасти связанное с изменением линии поведения Сталина после его победы в конце 1927 года. Троцкий, Зиновьев и Каменев критиковали Сталина за предательство революционных целей, за компромисс с кулаками внутри страны, националистами и социал-демократами за границей – это была атака слева. Бухарин, Рыков и Томский были недовольны той поспешностью и жестокостью, с которой Сталин осуществлял революционные цели, и искали способ умерить его размах – можно сказать, используя терминологию того времени, что это была атака справа. Кроме того, более поздние критики сталинской политики, как и оппозиция задолго до них, вовсе не отделяли себя от партии. Обычно их обвиняли не в оппозиционности, а в "уклоне".

Через несколько недель после разгрома объединенной оппозиции начала формироваться новая группировка "правого уклона". Это было задолго до изгнания Троцкого из СССР. Рыков, который в течение долгого времени имел в партии репутацию правого, открыто выразил свое недовольство, разделяемое многими членами партии, методами принуждения хлебозаготовительной кампании января – февраля 1928 года. Бухарин же не торопился открыто объявить свою позицию. Он рука об руку со Сталиным боролся против Троцкого. Но когда с оппозицией было покончено и Бухарин уже был больше не нужен, Сталин начал подрывать его влияние. Уже на декабрьском съезде, на котором из партии исключили оппозиционеров, делались тонкие намеки на то, что Бухарин пренебрегает так называемой "правой опасностью". Формально эти слова относились к делам Коминтерна, но за этим стояло нечто большее. В мае 1928 года Сталин выступил с речью в Институте красной профессуры, директором которого был Бухарин, и набросился на предложения сбавить темпы индустриализации. Сталин говорил о необходимости крепить колхозы и совхозы и исправить ошибки, допущенные в кампании по сбору зерна. Хотя имя Бухарина не упоминалось, намек был достаточно ясным. Примерно в это же время Бухарин направил в Политбюро две записки, в которых высказывал сомнение в необходимости быстрых темпов

178

индустриализации, давления, которому в результате подвергалось крестьянство, а также в целесообразности коллективного ведения сельского хозяйства. Томскому тоже не нравилось, как индустриализация сказывалась на жизни рабочих, он ощущал неловкость от роли, которую ему отвели в профсоюзах. Бухарин, помимо всего прочего, занимал пост ответственного редактора газеты партии "Правда", а также был членом редакционной коллегии журнала "Большевик". Состав редколлегии обоих печатных органов был значительно изменен с совершенно откровенным намерением подорвать авторитет Бухарина. На решающем пленуме Центрального Комитета, состоявшемся в июле, лишь трое – Рыков, Бухарин и Томский, которые были членами Политбюро, противостояли текущей политике партии. Бухарин благодаря своей репутации ведущего партийного теоретика и выдающегося оратора выступил как лидер группы.

Момент для открытого разрыва еще не созрел. Пленум чисто внешне закончился компромиссом, была сохранена видимость единства взглядов всех членов Политбюро. Но Бухарин уже понял, в чем дело. Пока шел пленум, он с ведома Рыкова и Томского тайно посетил Каменева и предложил ему, объединившись с остатками оппозиции, выступить против Сталина. Он отозвался о Сталине как о Чингисхане, который "подождет, пока мы все начнем дискуссию, а затем перережет нам всем глотки". Это был жест запоздалый и тщетный: объединенная оппозиция была уже напрочь разбита, Каменев сломлен, сам же Бухарин был плохим тактиком. Но когда Сталин узнал о демарше Бухарина, он наверняка укрепился в своем намерении сокрушить и унизить Бухарина. Спустя некоторое время, в июле, Бухарин председательствовал на VI конгрессе Коминтерна. Сталин публично унизил Бухарина, настаивая на поправках к тезисам, которые он представил на конгресс, и нарочито пренебрежительным тоном в обращении к нему. Многие делегаты конгресса поняли, что звезда Бухарина закатывается, В конце сентября он пошел ва-банк – опубликовал свою статью "Записки экономиста" – и уехал в отпуск. Но не сделал никакой попытки организовать себе поддержку и оставил поле боя не защищенным от мощной пропагандистской кампании против своих взглядов, хотя никто из тех, против кого была направлена критика, не был назван по имени. Пленум ЦК, состоявшийся в ноябре, опять внешне закончился компро-

179

миссом (см. с. 151). Но на этот раз компромисс был уже делом рук Бухарина, которому пришлось отступить, потерпев сокрушительное поражение, чтобы сохранить видимость формального единства.

Томский оказался менее гибким и первым из троицы стал жертвой публичного шельмования. В декабре 1928 года, спустя месяц после поражения на пленуме Центрального Комитета, Томский открыл VIII съезд профсоюзов СССР, даже не попытавшись согласовать спорные вопросы. Однако было совершенно очевидно, что ни он сам, ни другие профсоюзные лидеры не проявляют особого желания обсуждать проблему индустриализации. "Правда" обвинила профсоюзы в аполитичности проводимой ими линии, то есть в том, что они сосредоточивают свое внимание на повседневных интересах рабочих и пренебрегают "новыми задачами периода реконструкции". Политбюро выразило свое решительное намерение поставить Томского на место, назначив Кагановича, одного из самых рьяных приспешников Сталина, представителем ЦК партии в ВЦСПС. Томский позволил себе мужественный, но бесполезный жест, за который и был жестоко наказан: покинул свой пост председателя ВЦСПС и не присутствовал на заключительном заседании съезда. Хотя три месяца спустя он был восстановлен в качестве члена ВЦСПС, но уже больше никогда не появлялся на профсоюзной арене.

Бухарину удалось продержаться ненамного дольше. В январе 1929 года, доведенный до отчаяния, он еще два раза встретился с Каменевым, но безуспешно; во внутренних партийных кругах от самого Каменева уже знали об их предыдущей встрече. Разрыва было уже не избежать. И он произошел в конце января, на объединенном заседании Политбюро ЦК и президиума ЦКК. Трое несогласных подали в отставку; Бухарин открыто выступил против Сталина, хотя и не называя его имени, протестовал против деспотической власти партии и против того, что руководство партией осуществляется одним человеком. Сталин в ответ язвительно напомнил Бухарину о зигзагах его биографии, о его юношеских спорах с Лениным и осудил "правооппортунистическую и капитулянтскую" платформу отступников. В решении, принятом на этом заседании 9 февраля, повторялся перечень грехов Бухарина; он обвинялся в нелояльности по отношению к партии. Но это решение не было ни опубликовано, ни официально доведено до сведения Центрального Комитета пар-

180

тии, поэтому положение Бухарина внешне оставалось таким же, как и прежде. И только в апреле, когда состоялся объединенный пленум Центрального Комитета и ЦКК, Сталин еще раз выступил с широким набором огульных обвинений в адрес Бухарина за все его прошлые прегрешения; решение от 9 февраля было подтверждено, и Бухарина освободили от поста ответственного редактора "Правды" и от дальнейшей работы в Коминтерне, а Томского – от работы в ВЦСПС. Но это было только чисто официальное оформление уже существующей ситуации. После пленума Молотов довел его решения до сведения собравшихся на партийную конференцию, чтобы обсудить и одобрить первый пятилетний план. Но ни выступление Молотова, ни резолюция, одобряющая принятие решения, опубликованы не были. Ни в прессу, ни в широкую публику не просочилось ни единого слова о падении Бухарина.

Такая чрезмерная осторожность была характерной для Сталина, который не считал Бухарина опасным соперником и не видел нужды в нагнетании обстановки. Но это была также дань популярности Бухарина среди рядовых членов партии, многие из которых, особенно в деревне, разделяли его умеренные взгляды. Впервые об этом заговорили в июле 1929 года на X пленуме ИККИ. Вначале никто не обратил внимания на отсутствие Бухарина, во всяком случае, вслух об этом не говорилось. Но в середине заседания Молотов выступил с обвинением в адрес трех отступников, особенно в адрес Бухарина, который оказался "правым уклонистом" и нападал "на нашу социалистическую экономику". После этого к Молотову присоединился дружный хор множества делегатов, как советских, так и иностранных; в конце пленума была принята резолюция, осуждающая Бухарина и поддерживающая решение Центрального Комитета отстранить его от дальнейшего участия в работе Коминтерна и его органов. Но опять-таки эта резолюция не была опубликована вместе с остальными и появилась в "Правде" толь'со спустя несколько недель. К этому времени, однако, в прессе развернулась шумная кампания осуждения. На пленуме Центрального Комитета в ноябре 1929 года эта кампания достигла пика. Трое отступников были вынуждены подписать отречение от своих убеждений, и оно было опубликовано в "Правде". Бухарина вывели из состава Политбюро, Томского и Рыкова только пожурили и предупредили, чтобы впредь вели

181

себя достойно. Так постепенно этих людей дискредитировали, а сами они становились беспомощными и безобидными...

Спустя месяц, 21 декабря 1929 г., Сталин праздновал свое 50-летие. Это событие сфокусировало и высветило те тенденции, которые постепенно сложились в результате его борьбы с соперниками и восхождения к высшей власти. С первого момента назначения Сталина на пост генерального секретаря партии в последний год активной жизни Ленина его сила крылась в жестком, неослабном и тонком управлении партийным аппаратом, который контролировал назначения на ключевые посты в партии и в государстве. Личное одобрение Сталина открывало прямой путь к продвижению. Он собрал вокруг себя группу преданных приспешников -по большей части второразрядных партийных руководителей, чья политическая карьера была тесно связана с его собственной и которые были бесконечно обязаны ему лично. Благодаря политике набора в партию, начатой в 1924 году под названием "ленинский призыв", удалось выстроить партийные ряды из надежных работников, известных своей готовностью беспрекословно подчиниться партийной линии.

В области партийной теории, где он был слабее, Сталин изо всех сил старался представить себя не как новатора, а как преданного ученика Ленина, хранителя партийного вероучения. Приписывание теории построения социализма в одной стране Ленину было ложью – Сталин стремился укрепить свой авторитет за счет авторитета учителя. Аналогичным образом, но уже по отношению к нему поступало его окружение. Слова Сталина, как и слова Ленина, часто цитировались в прессе и в речах его последователей, к ним прибегали как к высшему авторитету. Повсюду в общественных местах появились портреты Сталина, часто они висели рядом с портретами Ленина. Это достигло апогея в чествованиях по случаю 50-летия Сталина, которые были отмечены беспрецедентным до того времени проявлением низкопоклонства и восхвалением лично Сталина.

Характер правления Сталина по множеству признаков отличался от всего, что можно было только представить возможным при Ленине. Сталин обладал тщеславием, вовсе чуждым Ленину: ему было недостаточно просто занимать должность со всеми ее официальными атрибутами – он требовал абсолютного повиновения и признания собственной непогрешимости. Ни в прессе, ни даже в специальных журналах не мог промелькнуть даже намек на открытую критику или недовольство. Дискуссии по текущим вопросам,

182

которые все еще продолжались, сводились к безвкусному и однообразному восхвалению вождя и ликованию по случаю достижений, чаще всего мифических. Сталин стал фигурой, удаленной от всех, изолированной, возвышенной над обыкновенными смертными и даже над своими ближайшими коллегами. Судя по всему, он был начисто лишен теплых чувств к своим товарищам; он был жестоким и мстительным по отношению к тем, кто шел против его воли, вызывал его недовольство или антипатию. Преданность Сталина марксизму и социализму была весьма поверхностной. Социализм, по его представлению, не произрастал из объективной экономической ситуации и из восстания классово сознательных рабочих против давящего господства капитализма. Это было нечто, насаждаемое сверху, произвольно и насильно. Сталин презирал народ; ему были безразличны понятия свободы и равенства; он не верил в перспективу революции в любой другой стране за пределами СССР. Сталин был единственным членом Центрального Комитета, который еще в январе 1918 года утверждал, споря с Лениным, что "революционного движения на Западе нет".

Приверженность теории построения социализма в одной стране – хотя те идеи, которые выкристаллизовались в новую доктрину, и не принадлежали целиком Сталину -была очень выгодна ему. Это позволяло ему сочетать исповедование социализма с русским национализмом – единственным политическим течением, которое по-настоящему задевало его душу.

В отношении Сталина к национальным меньшинствам и малым народам национализм легко перерастал в шовинизм. Вновь стали слышны нотки застарелого русского антисемитизма, против которого так резко выступали Ленин и первые большевики. Хотя официально антисемитизм настойчиво осуждался, тон этих осуждений становился все менее убедительным. В искусстве и литературе новаторство и тяга к эксперименту первых лет революции уступили дорогу традиционным русским образам и стилям, навязываемым все более строгой цензурой. Марксистские школы истории и юриспруденции были в опале. Видеть в настоящем преемственность с русским прошлым уже больше не считалось зазорным. Идея построения социализма в одной стране перекликалась со старой идеей исключительности русского народа, отрицавшейся в свое время как Марксом, так и Лениным. Сталинский режим не так уж нелепо смотрелся в контексте русской истории.

Втискивание революции в прокрустово ложе национализ-

183

ма имело и обратную сторону. Было бы несправедливо изображать Сталина как человека, которым двигало лишь стремление к личной власти. Он направлял всю свою неутомимую энергию на превращение примитивной крестьянской России в современную индустриальную державу, способную выступать на равных с крупными капиталистическими государствами. Необходимость "догнать и перегнать" капиталистические страны стала навязчивой идеей Сталина, именно она вдохновила его на яркие пассажи, столь редкие в его бесцветной прозе. Это она водила его пером, когда в ноябре 1929 года он писал патетическую концовку своей юбилейной статьи "Год великого перелома": "Мы идем на всех парах по пути индустриализации – к социализму, оставляя позади нашу вековую "расейскую" отсталость.

Мы становимся страной металлической, страной автомобилизации, страной тракторизации.

И когда посадим СССР на автомобиль, а мужика на трактор, – пусть попробуют догонять нас почтенные капиталисты, кичащиеся своей "цивилизацией". Мы еще посмотрим, какие из стран можно будет тогда "определить" в отсталые и какие в передовые".

Дальше, уже более трезво, он рисует картину России, которую "непрерывно били за отсталость. Били монгольские ханы. Били турецкие беки. Били шведские феодалы. Били польско-литовские паны. Били англо-французские капиталисты. Били японские бароны". И заключает: "Мы отстали от передовых стран на 50 – 100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут".

Удивительное сочетание преданности идее индустриализации и модернизации экономики, которая пришлась по сердцу убежденным марксистам, видевшим в этом жизненно важный шаг на дороге к социализму, и идее возрождения мощи и престижа русского народа, которая была по душе армии, бюрократической и технократической верхушке, всем поступившим на службу к новому строю, уцелевшим представителям старого режима, дало Сталину несокрушимую власть над партией, правительством и другими органами управления страной. Было бы ошибкой приписывать все это только политической мудрости Сталина или же умению его аппарата, или же жесткости, с которой подавлялось инакомыслие. Не только те, кто в 1928-1929 годах отрекся от оппозиции, считали, что несгибаемая решимость Сталина в достижении издавна намеченных целей оправдывала жестокие методы, которые он использовал, чтобы силой навязать

184

проведение своей политики. Некоторые утверждали, что иным путем достичь намеченных целей нельзя; другие считали, что для этого необходима сильная власть Сталина и поэтому нужно терпеть неприятные стороны его характера. Тот факт, что это была революция сверху и что она обрушила самую тяжелую ношу на плечи именно тех классов, ради которых, как громогласно заявлялось, она и была совершена, мало кого смущал. Нужно совершить большой скачок – этой грандиозной задачей были захвачены многие члены партии и те, кто так или иначе был занят осуществлением великого плана. Ко всему остальному эти люди были равнодушны. Это было общество, которое привыкло отождествлять правительство с угнетением и считать его неизбежным злом.

К своему 50-летию Сталин достиг вершины честолюбивых мечтаний. Уже многое подтвердило опасения Ленина в том, что власть в руках Сталина обернется грубым произволом. Он уже показал необыкновенную безжалостность, навязывая свою волю и подавляя сопротивление этой воле. Но полный расцвет его диктатуры был еще впереди. Ужасы коллективизации, концентрационных лагерей, знаменитых показательных судов, массовые убийства, с судом или без суда, не только прошлых соперников, но и многих, кто помог ему прийти к власти, жесткое подчинение прессы, искусства и литературы, истории и науки единообразной ортодоксии, подавление любой критической мысли покрыли советский режим таким позором, который невозможно было смыть победой в войне и ее последствиями. После смерти Сталина у его соотечественников не сложились устойчивые оценки в отношении его роли и личности, что, по-видимому, отражает смешанное и противоречивое чувство восхищения и стыда. Эту двойственность будут, по-видимому, испытывать еще довольно долго. Говоря о Сталине, часто вспоминают о Петре Великом, и эта аналогия удивительно уместна. Петр тоже был человеком необыкновенной энергии и крайне бурного темперамента. Своей жестокостью он превзошел всех русских царей; его поступки вызывали отвращение у историков, которые впоследствии изучали его биографию. Тем не менее его успехи в насаждении западных норм, во внедрении в примитивную Россию материальных достижений современной цивилизации, то, что он ввел Россию в круг европейских государств, – все это вынудило историков, хотя и неохотно, признать его право на величие.

Сталин был жесточайшим деспотом, которого Россия не знала со времен Петра, и так же, как и Петр I, он ориентировался на Запад.

Б течение двух лет после разрыва с Великобританией в мае 1927 года, после падения китайского революционного правительства и прекращения советского участия в делах Китая во внешней политике Советского Союза наступило затишье. Москва несколько раз делала попытки наладить отношения с правительством Великобритании, но встречала враждебный отпор. Переговоры с Францией о долгах и кредитах были прерваны, а французское правительство, хотя и не прекратило дипломатических отношений с Советским Союзом, нашло предлог, чтобы потребовать отзыва советского посла Раковского. Отношения с Германией на некоторое время также ухудшились, поскольку она подписала Локарнские договоры и вошла в состав Лиги Наций; вспышки неприязни время от времени осложняли неровное течение советско-германских отношений. Но, поскольку в их основе лежали тайные военные договоры, поскольку Германия стремилась избежать исключительно западной ориентации, поскольку обе страны были враждебно настроены к Польше, отношения между СССР и Германией продолжали оставаться более тесными и более плодотворными, чем со всеми другими странами. Отношения с Польшей постоянно ухудшались с тех пор, как в мае 1926 года Пилсудский совершил переворот: Советы боялись, что Пилсудский станет послушным исполнителем антисоветских замыслов западных держав; затем они еще более осложнились настойчивой, хотя и безуспешной, попыткой Польши сколотить и возглавить союз с другими западными соседями СССР – Финляндией, Прибалтийскими государствами и Румынией. Непростые отношения сложились и с Японией – и потому, что Япония вела непонятную игру в Китае, и потому, что она через своего став-

186

ленника китайского военачальника Чжан Цзолиня ревностно осуществляла контроль над Маньчжурией.

Как ни странно, самым важным для советской дипломатии в то время было участие в международной жизни в Женеве. До этого отношения Советов с Лигой Наций ограничивались слабой связью с ее организацией по здравоохранению. Лига Наций всегда осуждалась в Москве как неотъемлемая часть и детище грабительского Версальского мира, заключенного в 1919 году, и как ширма для военных приготовлений входящих в нее союзных стран. Лигу Наций предавали анафеме, но теперь, когда в нее вошла и Германия, нельзя было стоять в стороне от международных событий, иначе СССР остался бы в одиночестве. В мае 1927 года в Женеву на международную экономическую конференцию впервые прибыла представительная советская делегация. Советская делегация принимала активное участие и в пленарных заседаниях, и в работе комиссий. Она бичевала пороки капитализма и защищала монополию внешней торговли, но призывала к "мирному сосуществованию двух экономических систем". Несмотря на отсутствие конкретных результатов, у обеих сторон сложилось впечатление, что установлены контакты, которые в дальнейшем можно будет развивать.

Гораздо больше шума наделало появление в Женеве спустя полгода советской делегации во главе с Литвиновым, заместителем наркома по иностранным делам, которая прибыла для участия в сессии подготовительной комиссии по разоружению. Литвинов приковал к себе всеобщее внимание, выдвинув предложение о полном и всеобщем запрещении всех видов военно-морских и военно-воздушных вооружений. Это был сенсационный шаг, вызвавший всеобщее смятение. Комиссия поспешила отложить дискуссию до следующей сессии, которая должна была состояться в марте 1928 года. На ней неутомимый Литвинов выступил с переработанным предложением поэтапного разоружения. Когда рассмотрение и этого предложения было отложено, он представил альтернативный проект ограничения вооружений, менее утопичный, чем два предшествующих, который шел гораздо дальше того, о чем помышляли западные державы. К проекту с некоторым сочувствием отнеслась лишь Германия, чьи вооруженные силы были жестко ограничены Версальским договором, а также Турция, только недавно вошедшая в состав комиссии. Такое развитие событий привело в замешательство больший-

187

ство делегатов, которые видели выход только в том, чтобы продолжать откладывать рассмотрение этих вопросов. С другой стороны, СССР и Литвинов как его представитель приобрели значительную популярность в радикально настроенных кругах западных стран, которые были заинтересованы в разоружении и недовольны бесплодной работой комиссии.

Следующий важный шаг в отношениях Советов с Западом был сделан летом 1928 года. Государственный секретарь США Келлог предложил подписать международный пакт, осуждающий войну "как средство национальной политики". Советский Союз не входил в число 15 стран, которые первоначально были приглашены принять участие в подписании пакта. Но когда 27 августа 1928 г., в день его подписания, СССР в числе других стран, не принимавших участия в подписании пакта, получил предложение присоединиться к нему, оно было немедленно и благосклонно принято. Более того, когда ратификация пакта западными державами была отложена, Советский Союз выступил с предложением, адресованным своим непосредственным соседям, подписать протокол о досрочном введении в действие "пакта Келлога". Этот протокол был с большой помпой подписан в Москве 9 февраля 1929 г. СССР, Польшей, Латвией, Эстонией и Румынией, позднее к нему присоединились Литва, Турция и Иран.

Во всех этих маневрах явственно проступает почерк Литвинова. Литвинов теперь фактически заменил Чичерина на посту народного комиссара по иностранным делам, хотя официально занял этот пост только в 1930 году. Чичерин, эксцентричный отпрыск старинного рода, вступивший в партию, в свое время завоевал доверие Ленина. Но между ним и Сталиным существовала сильная взаимная неприязнь. Сталин предпочитал Литвинова с его более жестким и решительным характером. В 1928 году Чичерин, который был к тому времени серьезно болен, удалился от дел. Эта перемена имела важное значение, потому что Чичерин не доверял западным странам, особенно Великобритании, откуда его с позором выдворили в 1918 году, и чувствовал себя уютно только в Германии. Литвинов же провел в Англии много лет, свободно говорил по-английски и был женат на англичанке. В течение нескольких лет Литвинов небезуспешно трудился, насколько это позволяли жесткие рамки советской политики, над тем, чтобы сблизить Советский Союз с западным миром.

188

Еще со времен всеобщей забастовки 1926 года из-за нелестных высказываний известных политических деятелей Великобритании в Москве сложилось представление о Великобритании как о самом непримиримом враге СССР. Отношение правительства консерваторов к Советам в этот период основывалось на глубоком недоверии и желании как можно меньше иметь с Москвой дел. Однако к концу 1928 года оказалось, что такая враждебная политика не приносит никаких результатов, и постепенно наступило потепление. В то время как Америка и Германия начинали уже обгонять Великобританию по уровню современной индустриальной технологии, Великобритания к тому же теряла свои рынки в СССР, что было для нее катастрофой, причину которой видели в разрыве отношений между двумя государствами. В конце марта 1929 года группа из 80 английских бизнесменов отправилась с визитом в Москву. Они получили теплый прием и несколько заказов. В Великобритании близились выборы. И консерваторы, и либералы включили в свою избирательную платформу пункт о возобновлении отношений с Советами. Самой сильной оказалась лейбористская партия. Она сформировала правительство, которое и выполнило ее наказ. После некоторого промедления к концу года отношения между двумя странами были полностью восстановлены. Но примирение это было весьма поверхностным, оно не сняло подспудного напряжения в отношениях между СССР и западным миром.

Отношения с Соединенными Штатами были двусмысленными и весьма специфическими. Советские лидеры понимали, что США быстро вытесняют Великобританию с позиций крупнейшей капиталистической державы; некоторые полагали, что это приведет к возникновению острой неприязни между двумя англоязычными странами. Однако, несмотря на враждебность, которую единодушно проявляли к СССР и американское правительство, и Американская федерация труда, и американская пресса, реакция в Москве была на удивление спокойной, в ее отношении к США сквозили восхищение и зависть к достижениям американской промышленности. Соединенные Штаты были самой передовой страной мира в области индустриальной техники, массового производства и стандартизации; СССР стремился к созданию крупных производственных единиц, что уже было достигнуто в США, в этом смысле американский путь развития очень импони-

189

ровал Советам, это сближало СССР с Америкой, как ни с одной другой страной. Опора на американскую технику и оборудование – важный фактор советской политики индустриализации. Начиная с 1927 года Соединенные Штаты стали соперничать с Германией как с главным поставщиком в СССР промышленных товаров.

Еще более примечательным было широкое использование в СССР американских инженеров. В Советском Союзе с самого начала возникла проблема обеспечения заводов и шахт квалифицированными инженерами и техниками. Многих из тех, кто выполнял эти функции до революции, уже не было. Лояльность оставшихся была сомнительной. Подготовить им замену фактически не было возможности. В первые годы советской власти в советской промышленности работало много инженеров из Германии. Но с принятием первого пятилетнего плана и по мере развития советской промышленности возникла потребность в более квалифицированных кадрах, и этот пробел в основном стал заполняться американскими инженерами. Днепрострой – лишь один из нескольких крупных строительных проектов, спланированных и осуществленных американскими главными инженерами, которые привезли свой рабочий персонал. Советские власти ограждали их от возможных взрывов ревности со стороны русских коллег и доверяли умению и лояльности американцев гораздо больше, чем старорежимным русским инженерам. К 1929 году в СССР работало несколько тысяч высококвалифицированных американских инженеров. Считалось, что этого количества явно недостаточно, и предполагалось пригласить еще больше американцев. Враждебность официальных кругов США к Москве не таяла, однако в области промышленности и коммерции в отношениях между двумя странами были достигнуты серьезные успехи.

Деятельность Коминтерна, которую направляли во всех серьезных вопросах те же самые люди, что руководили советской политикой в целом, отражала трудности и двусмысленность внешней политики Советского Союза того периода. В 1927 году в директивах Коминтерна все еще с успехом фигурировал "единый фронт", то есть сотрудничество коммунистов с другими левыми партиями и группировками в капиталистических странах. Но в это время с позором потерпели неудачу два самых широко известных экспе-

190

римента в области тактики единого фронта – союз Коммунистической партии Китая с Гоминьданом и Англо-русский комитет профсоюзного единства (см. с. 105, 109). Бывшие партнеры, с которыми в рамках этих экспериментов искали сотрудничества, теперь были объявлены предателями, и от идеи единого фронта в прежнем значении молчаливо отказались. Раскол произошел в момент резкого ухудшения отношений СССР с западными державами, когда советские лидеры очень боялись, что начнется война; поворот Коминтерна влево был, по-видимому, естественным результатом отказа советской дипломатии от тактики примиренчества, а также результатом того, как складывались отношения коммунистических партий с другими левыми партиями капиталистических стран. То, что Сталин, разбив объединенную оппозицию, теперь во внутренних делах страны занял более левую позицию и собирался качать атаку на Бухарина и правых уклонистов, было всего лишь совпадением, которое хорошо укладывалось в общую картину.

Начиная с 1928 года в деятельности Коминтерна четко прослеживалась новая линия. Официальные признания того, что капиталистические страны достигли стабилизации, пусть "временной", "относительной" и "нестабильной", звучали все реже, но недоброжелательнее. Классовый антагонизм усугублялся, "класс против класса" – лозунг того периода. Появилась новая концепция единого фронта: теперь это понятие подразумевало сотрудничество рядовых членов социалистических и социал-демократических партий с целью сбросить морально разложившихся лидеров, предающих их интересы. На VI конгрессе Коминтерна, который собрался в июле 1928 года, – это был первый конгресс за четыре года и самый длинный из всех предыдущих – были выделены три важных этапа в истории Коминтерна. Первый, 1917 – 1921 годы, – время острой революционной борьбы; второй, 1921 – 1927 годы, – возрождение капитализма. В третьем периоде, выделенном конгрессом, растущие противоречия капитализма свидетельствовали о его неминуемом грядущем крахе, что откроет новые перспективы развития революции. Злейшим врагом коммунизма были теперь занявшие выжидательную позицию социал-демократы. Немецкие делегаты без обиняков называли их "социал-фашистами", в резолюции конгресса отмечалось, что в их программе есть кое-что от фашистской идеологии; новая программа

191

Коминтерна, принятая на конгрессе, заклеймила социал-демократию и фашизм как близких по духу агентов буржуазии. Пока шел конгресс, Литвинов осторожно подталкивал советское правительство принять решение по "пакту Келлога", о котором было объявлено еще до завершения конгресса. Ни один делегат конгресса от ВКП(б) не упомянул об этом пакте. Но ряд других партий, а также коммунистическая пресса Запада набросились на него – пакт, по их словам, лицемерно скрывает империалистическую агрессию; в резолюции конгресса, без упоминания "пакта Келлога", была ироническая реплика об "отмене войн" как примере "официального пацифизма, которым капиталистические правительства маскируют свои маневры". Совершенно явные расхождения между политикой правительства СССР и политикой Коминтерна объяснялись, вероятно, неопределенностью, различиями взглядов советских лидеров, которые так и не пришли к единому мнению. Но так или иначе, две политические линии развивались бок о бок: Наркоминдел и Коминтерн делали свое дело параллельно, не мешая друг другу.

В том, что в 1928 году был провозглашен "третий этап", падение Бухарина играло второстепенную роль. Его ссора со Сталиным касалась в основном экономических вопросов. Но его пребывание на официальном посту в Коминтерне ассоциировалось с примиренческой политикой единого фронта; поэтому после падения Бухарина линия резко повернула в противоположном направлении. Основным капиталистическим странам был поставлен диагноз "объективной революционной ситуации"; это было сделано до того, как начало мирового экономического кризиса могло дать хоть какие-то основания для подобного утверждения. Революционная классовая война была главной задачей всех коммунистических партий. Термин "социал-фашисты", придуманный в Германии, теперь применялся ко всем "реформистским" левым партиям; искать с ними компромисса или поддерживать их означало быть обвиненным в оппортунизме и правом уклоне. Эти указания привели в смущение коммунистические партии Западной Европы. В Англии и Франции они не помешали, однако, некоторым коммунистам выступить на выборах с поддержкой кандидатов от лейбористской и социалистической партий. В Германии этим указаниям следовали наиболее рьяно, и именно там они вызвали самые катастрофические последствия. Поддержка немецкими социал-демократами.

192

Локарнских договоров и западной ориентации в политике Германии вызвала непримиримую враждебность к ним и Советского Союза., и Коминтерна. Раскол между германскими коммунистами и социал-демократами углублялся, в дальнейшем он оказался настолько серьезным, что они не смогли его преодолеть даже перед неминуемой опасностью захвата власти Гитлером.

Разрыв отношений с другими левыми партиями нанес сокрушительный удар по практике организации интернациональных фронтов, в которых левые прокоммунистические партии приглашались сотрудничать с коммунистами в вопросах, представляющих общий интерес для всех (см. с. 101). Мюнценберг, активный и неутомимый немецкий коммунист, который был инициатором и руководителем всех этих совместных начинаний, счел необходимым выступить на VI конгрессе Коминтерна с заявлением о том, что такого рода деятельность не имеет ничего общего с оппортунистической политикой или правым уклоном. Но это трудно было совместить с теми разнузданными обвинениями в адрес социал-демократов, которые стали обычными для коммунистических партий. Все, кроме следования линии Коминтерна, было неприемлемым. В этой новой атмосфере захирела даже некогда пользующаяся большой популярностью Лига против империализма, и оказалось просто невозможным вдохнуть в нее тот живой энтузиазм, который бурлил при ее создании в 1927 году. Когда два года спустя во Франкфурте собрался второй (и последний) конгресс этой лиги, там уже полностью хозяйничала советская делегация, и те, кто сочувствовал ей, но не сочувствовал коммунистам, либо не появились на конгрессе, либо постепенно отошли в сторону. Международная Лига друзей Советской России, основанная в Москве в ноябре 1927 года во время празднования 10-й годовщины победы революции, тоже долго не просуществовала, хотя в Англии она продержалась дольше, чем в других странах. Последним из непартийных мероприятий, проведенных под эгидой Коминтерна, был конгресс антифашистов (Берлин, март 1929 г.).

Непосредственным следствием новой линии Коминтерна было ужесточение дисциплины в коммунистических партиях. Начиная с 1924 года, когда большевизация зарубежных партий была провозглашена целью Коминтерна, он время от времени пытался повлиять на выбор лидеров этих партий.

193

После 1928 года вмешательство Коминтерна стало прямым и постоянным. Осенью того же года ЦК Коммунистической партии Германии после финансового скандала принял решение сместить своего лидера Тельмана, который был обязан политической карьерой в основном поддержке из Москвы. Руководители Коминтерна отменили это решение. В начале 1929 года Коминтерн навязал польской партии в качестве руководителей наиболее покорных ему людей; вмешательство Коминтерна привело к расколу польских коммунистов. Тогда же лидеры американской компартии после личного вмешательства Сталина были просто исключены из ее рядов. Аналогичные перемены, более или менее явные, происходили и во французской, и в английской коммунистических партиях. Особенностью всех этих перемен было то, что на руководящие посты партий избирались люди исключительно рабочего происхождения: в Германии – Тельман, во Франции – Торез, в Великобритании – Поллит; все это, по-видимому, вполне согласовывалось с левым уклоном, теперь преобладавшим в Коминтерне, и было реакцией на неприятности прошлого, связанные с отступниками-интеллектуалами. Рабочие в этом отношении оказывались более податливыми. Новых лидеров приветствовали как левых; те, кого они сменяли, осуждались как правые, однако пробным камнем соответствия кандидатуры новому посту было немедленное и безоговорочное подчинение Москве.

Это, однако, создало новую проблему. Решения Коминтерна были, по существу, решениями ВКП(б). Их можно было навязать партиям других стран (так оно и было), но в результате все больше и больше рабочих в этих странах отходили от Коминтерна, поскольку они не могли согласиться с насильственным и неуместным диктатом чужой и далекой от них силы. В конце 20-х годов коммунистическое движение в западных странах стало ослабевать, у него становилось все меньше сторонников, и оно теряло свое влияние. В Великобритании и США массы не поддерживали компартии. В Германии, Франции и Чехословакии коммунистическим партиям удалось лишь расколоть рабочее движение, но не подчинить его партии. Везде, где укреплялись связи партийных лидеров с Москвой, ослабевало их влияние на трудящихся. Эти потери были восполнены только в середине 30-х годов, когда политика Москвы радикально изменилась.

194

Самое важное событие в советской внешней политике произошло во второй половине 1929 года на Дальнем Востоке. В течение двух лет после катастрофы 1927 года советское правительство не имело никакого доступа к делам Китая. Компартия Китая состояла из нескольких подпольных групп, разбросанных по крупным городам. В декабре 1927 года уцелевшие остатки партии при поддержке Москвы совершили в Кантоне отчаянную попытку переворота, потерпевшую ужасающий провал. Это привело к дальнейшему уничтожению коммунистов и их сторонников. Примерно в это время лидер крестьянских коммунистов Мао Цзэдун и генерал-коммунист Чжу Дэ собрали в удаленном и труднодоступном горном районе на юго-западе Китая группу беженцев и безземельных крестьян, насчитывавшую несколько тысяч человек. Год спустя они начали устанавливать свою власть в округе, учреждая в сельской местности крестьянские советы. Мао во всеуслышание заявлял о своей преданности партии и Коминтерну. Но он поступал по-своему и не поддерживал связи с партийными лидерами, которые не доверяли движению, связывающему революционные надежды с крестьянами, а ке с городскими рабочими. Тем временем Чан Кайши, чья враждебность к китайским коммунистам и к СССР нисколько не ослабла, распространил власть националистического правительства Нанкина на большую часть территории Китая. Чжан Цзолинь, военачальник Маньчжурии, был убит летом 1928 года, а в конце того же года Чан Кайши договорился с сыном и преемником Чжан Цзолиня о воссоединении Китая под флагом Гоминьдана, при этом сохранялась автономия северных территорий.

Северные провинции, граничащие с советской территорией, уже давно служили источником беспокойства для Москвы. Китайско-Восточная железная дорога (КВЖД), построенная царским правительством таким образом, что она проходила по китайской территории, была для обеих стран яблоком раздора (см. с. 109).

Дипломатические договоренности о китайских представителях в составе обслуживающего КВЖД персонала не помогли предотвратить целый ряд кризисов, возникших в связи с вопросом о контроле над железной дорогой. Относительное спокойствие, которое длилось примерно три года, нарушилось после того, как весной 1929 года китайцы осуществили ряд небольших набегов на железную дорогу.

195

27 мая китайцы напали на советское консульство в Харбине, где находилась штаб-квартира КВЖД; были арестованы служащие, захвачены документы, то есть в миниатюре повторилось все то же, что произошло с советским посольством в Пекине за два года до того. Заявления, сделанные в Нанкине, не оставляли никакого сомнения в том, что это нападение инспирировано Чан Кайши и является первым шагом к захвату железной дороги. В конце концов 10 июля китайская администрация захватила железную дорогу со всеми постройками, закрыла советскую торговую миссию и другие советские учреждения, находящиеся в Маньчжурии, арестовала советского генерального управляющего железной дорогой и выслала его вместе с 60 советскими служащими с китайской территории. Советское правительство после тщетных протестов наконец отозвало весь свой персонал КВЖД, прекратило железнодорожную связь с Китаем и потребовало отзыва из Советского Союза китайских чиновников.

Чан Кайши предполагал, что Советский Союз, как это было в 1927 году, будет громко протестовать, но сделать ничего не сможет. Это была серьезная ошибка, имевшая тяжелые последствия. Советский Союз не имел особых интересов в Центральном Китае, и ничего нельзя было сделать, чтобы их защитить. Поражение 1927 года было унизительным, но не влекло за собой материальных потерь. Лишиться же своего исторического положения в Маньчжурии, потерять дорогу, построенную силами русских инженеров на русском капитале, дорогу, которая служила прямой связью с Владивостоком, единственным советским портом на Тихом океане, – все это было бы сокрушительным ударом. Более того, Красная Армия к этому времени превратилась в действенную военную силу. Она не была экипирована для серьезной войны. Но, поскольку Япония в этой ссоре заняла позицию нейтралитета, советская армия вполне могла справиться с отрядами плохо вооруженных, необученных, недисциплинированных рекрутов, которые сражались друг против друга на китайской территории.

Чан Кайши предполагал, что западные державы отнесутся к его действиям против СССР так же благожелательно, как и два года назад. Это был второй его просчет. Страх перед коммунизмом ослаб, и английское лейбористское правительство как раз собиралось возобновить отношения с Советским Союзом. Агрессивность Чан Кайши напомнила

196

западным державам нечто очень им знакомое — нарушение китайскими военачальниками прав иностранных держав, обеспеченных договорами, и впервые западные страны сделали крутой вираж и поддержали советскую сторону.

Советское правительство решительно отказывалось вести какие-либо переговоры; оно требовало полного возвращения всего того, что было захвачено 10 июля, и восстановления советских прав на КВЖД. В августе Блюхер был назначен командующим Особой Дальневосточной армией, которая была значительно усилена. Единичные набеги через границу свидетельствовали о нетерпении Советов; в ноябре, когда стало ясно, что эти мелкие уколы не производят на китайские власти никакого впечатления, Красная Армия совершила внезапное вторжение на территорию Китая, разметав местные военные силы китайцев и захватив два небольших городка. На этот раз предупреждение было принято к сведению, и переговоры начались всерьез. 22 декабря был подписан протокол, по которому восстанавливались на своих постах советский генеральный управляющий КВЖД и другие советские служащие, восстанавливался прежний статус-кво, а спорные вопросы передавались для решения на предстоящую конференцию. В столкновении с Красной Армией китайские военачальники продемонстрировали свое бессилие. Советский Союз доказал, что является серьезной военной и дипломатической силой на Дальнем Востоке; кроме того, у него появились некоторые интересы, общие с интересами западных держав. Это был поворотный пункт во внешней политике Советского Союза.

Коммунистическая партия Китая, разбросанная по всей стране, загнанная в подполье и потерявшая боевой дух, не принимала никакого участия в этих событиях. Проинструктированный Коминтерном, ее Центральный Комитет выдвинул лозунг "защиты Советского Союза" и громче стал осуждать правительство Нанкина. Однако то, что в Москве рассматривали как чудовищную угрозу советской безопасности, в глазах некоторых патриотически настроенных китайцев выглядело как шаг к освобождению китайской территории от иностранного, то есть советского, контроля. Чэнь Таньцю, которого вывели из партийного руководства после катастрофы 1927 года, сейчас был вообще исключен из партии за то, что громко заявлял об этих настроениях и затем провозгласил себя последователем Троцкого. Здесь, как и везде,

197

Коминтерн мог навязать дисциплину, но не мог вдохнуть жизнь в ослабевавшие партийные ряды, чье бессилие в городских центрах скрыть было уже невозможно.

Только рекруты Мао Цзэдуна и местные Советы, которым они оказывали помощь, могли похвастать хоть каким-то успешным революционным достижением. Но все эти события проходили в отдаленном районе Китая, и их лидеры в лучшем случае делали лицемерные заявления о повиновении директивам партии и Коминтерна. Несмотря на то, что китайское коммунистическое движение так много почерпнуло у русских и вдохновлялось их примером, ему удалось выжить, а впоследствии и восторжествовать, принимая такие формы, которые были для Москвы неожиданными и которым она не доверяла.

Ленин в своих "Апрельских тезисах" провозгласил, что Февральская революция 1917 года была не просто буржуазной революцией, но переходом под руководством рабочих и беднейшего крестьянства к долгожданной социалистической революции будущего; это говорит о его тонкой реакции на ту бурную обстановку, которая предшествовала его возвращению в Петроград. Русская буржуазия, слабая и отсталая по сравнению со своими западными собратьями, не обладала ни экономической мощью, ни политической зрелостью, ни достаточной независимостью, ни внутренним единством, необходимыми для того, чтобы удержать власть. С другой стороны, союз пролетариата и буржуазии, сплотившихся для свершения буржуазной революции, был совершенным мифом. Пролетариат, как только стал действенной силой, не мог поставить у власти буржуазию, которая эксплуатировала его труд. И буржуазия не могла принять союз с пролетариатом, конечной целью которого было ее уничтожение. Когда Ленин сделал попытку выбраться из этого тупика, возложив на пролетариат, поддерживаемый беднейшим крестьянством, бремя ответственности и за свершение буржуазной революции, и за начало социалистической революции, он, несомненно, верил в то, что не только не отрекается от учения Маркса о двух отдельных и последовательных этапах революции, ко приспосабливает это учение к новым условиям. Однако у этого решения, которое стало программой Октябрьской революции, была своя ахиллесова пята. Маркс представлял себе, что социалистическая революция будет развиваться в недрах капитализма и буржуазной демократии, установленной предшествующей революцией. В России же такого фундамента практически не существовало. Ленин мечтал о построении социализма в экономически и полити-

199

чески отсталой стране. Этого противоречия можно было избежать, только если предполагать, что революция вот-вот станет интернациональной, что европейский пролетариат поднимется против своих капиталистических хозяев и обеспечит условия для продвижения к социализму, которых Россия, находясь в изоляции, не имела. Социализм, установленный путем революции в стране, где пролетариат был экономически слаб и немногочислен, не был и не мог быть социализмом, который, как предсказывали Маркс и Ленин, является результатом революции объединенного пролетариата экономически развитых стран.

Поэтому с самого начала русская революция носила смешанный и двусмысленный характер. Маркс отметил, что зародыш буржуазного общества формировался в рамках – феодального строя и уже вполне развился, когда буржуазия утвердила свою власть. Предполагалось, что нечто аналогичное произойдет и с социалистическим обществом, прежде чем наступит победа социалистической революции. В одном – и только в одном! – отношении это ожидание оправдалось. Индустриализация и техническая модернизация, которые занимали одно из важнейших мест среди достижений капиталистического общества, не менее высоко оценивались и в социалистическом обществе. Задолго до 1914 года в экономике западного мира начался переход от мелкого индивидуального производства отдельных предпринимателей к крупному промышленному производству, которое постепенно стало в экономике доминирующим и волей-неволей влияло на политику. Сам капитализм уже размыл границу, отделяющую экономику от политики, расчищая тем самым дорогу для какой-то новой формы централизованного контроля и закладывая фундамент, на котором можно было бы строить социализм.

Эти процессы достигли апогея во время первой мировой войны. Изучение немецкой военной экономики побудило Ленина заметить летом 1917 года, что "государственно-монополистический капитализм есть полнейшая материальная подготовка социализма"; а несколько недель спустя он заметил довольно эксцентрично, что материальная, экономическая база социализма уже создана в Германии в форме "государственно-монополистического капитализма". Противоречия капитализма уже заложили внутри капиталистического строя основу плановой экономики. Этот факт выну-

200

дал некоторых критиков характеризовать достижения советского планирования как "государственный капитализм". Такая точка зрения кажется мне вряд ли уместной. Капитализм без предпринимателей, без безработицы и свободного рынка, где прибавочная стоимость, созданная рабочими, не присваивается никаким классом, а прибыль играет чисто подчиненную роль, где цены и заработная плата не подчиняются закону предложения и спроса, – все это просто уже не может быть капитализмом в полном смысле этого слова. Советская плановая экономика повсюду признавалась вызовом капитализму. Это "материальное осуществление экономических условий" социализма было основным последствием революции.

Однако если было бы глупо отказывать этим достижениям в названии "социализм", то одинаково нелепо делать вид, что это и есть осуществление задуманной Марксом "ассоциации свободных предпринимателей", или диктатуры пролетариата, или же ленинской переходной "демократической диктатуры рабочих и крестьян". Это построение не удовлетворяло и идее Маркса о том, что освобождение рабочего класса есть дело рук самого рабочего класса. Советская промышленная и аграрная революции, очевидно, попадают в категорию "революций сверху", навязанных властью партии и государства. Стала совершенно явной ограниченность идеи построения социализма в одной стране. Представление о том, что в буржуазном обществе набирает силы образованный пролетариат, подобно тому как созрела буржуазия в недрах феодального общества, оказалось не соответствующим действительности -меньше всего это было возможно в отсталой России, где рабочий класс был немногочисленным, угнетенным, не имел никакой организации и не усвоил ни одной из даже самых традиционных свобод буржуазной демократии. В победе революции решающую роль сыграло небольшое ядро классово сознательных рабочих. Но необходимость управления громадными территориями, входящими в Советскую республику, требовала более сложных и более изощренных организационных форм. Партия Сталина, которая представляла собой дисциплинированный отряд, ведомый небольшой и преданной делу группой революционеров-интеллектуалов, вступила в совершенно неизведанную область и стала проводить политику новой власти методами, которые после смерти Ленина становились все более и более диктаторскими,

201

при этом все меньше опираясь на пролетариат. Приемы, вначале изредка и с оглядкой применяемые в пылу гражданской войны с ее ужасами, постепенно переросли в широчайшую систему чисток и концентрационных лагерей. Если провозглашенной целью был социализм, то средства, которыми ее стремились достичь, были часто полным отрицанием социализма.

Это не означает, что не было никакого продвижения по пути к возвышенным идеалам социализма – освобождению рабочих от гнета прошлого и признанию их ведущей роли в новом обществе. Но шествие по этому пути было чрезвычайно замедленным и часто тормозилось всякого рода отступлениями и бедствиями, которых иногда просто невозможно было избежать. После разрушений и тягот гражданской войны последовала короткая передышка, за время которой уровень жизни и рабочих, и крестьян стал немного подниматься по сравнению с тяжелейшими условиями жизни в царской России. За 10 лет, начиная с 1928 года, этот уровень опять снизился под давлением высоких темпов индустриализации, а крестьянство за это время прошло через ужасы насильственной коллективизации. Едва только страна перевела дух, как на нее обрушилась мировая война, в которой СССР стал жертвой нападения Германии, самого обширного и самого опустошительного, какое только знала Европа. Эти испытания оставили свой след, моральный и материальный, на жизни советских людей и на образе мышления и народа, и его руководителей. Вовсе не все страдания, выпавшие на долю этой страны в первой половине века, после революции, следует приписывать внутренним причинам или железному кулаку сталинской диктатуры.

Однако в 50-60-х годах плоды индустриализации, механизации и долгосрочного планирования стали уже созревать. По западным меркам многое оставалось еще примитивным и отсталым, но уровень жизни существенно повысился. Социальные услуги, включая здравоохранение и начальное, среднее и высшее образование, стали более эффективными и, выйдя за пределы крупных городов, распространились на большую часть советской территории. Самые печально известные сталинские инструменты угнетения были уничтожены. Образ жизни рядовых граждан изменился к лучшему. Когда в 1967 году отмечалось 50-летие революции, можно было говорить о серьезных успехах. За первую половину столетия население в СССР увеличилось со 145 миллионов до более

202

чем 250 миллионов, количество городских жителей по отношению ко всему населению страны – с 20 до 50% и более. Это был громадный рост городского населения, причем большинство из новых горожан были детьми крестьян, внуками и правнуками крепостных. Советские рабочие и даже советские крестьяне 1967 года очень сильно отличались от своих отцов и дедов эпохи 1917 года. Они не могли не осознавать того, что сделала для них революция; и это перевешивало отсутствие свободы, которой они никогда и не знали и о которой даже не мечтали. Суровость и жестокость режима были реальностью, но точно такой же реальностью были и достижения.

На Западе непосредственным результатом русской революции была резкая поляризация левых и правых. Революция стала пугалом для консерваторов и путеводной звездой для радикалов. Вера в то, что человеческое общество по своей сути делится на две половины, вдохновило создание Коминтерна. Но никто из марксистов и не помышлял, что слабые русские силы станут претендовать на ведущую роль в международной революции, которую Маркс и Ленин представляли как массовое движение объединенного европейского пролетариата. Когда стало ясно, что революции в Европе не будет, и когда идея построения социализма в одной стране стала официальной идеологией ВКП(б), все более настойчивые требования рассматривать достижения социализма в СССР как образец для подражания, а Коминтерн – как хранилище социалистического вероучения опять привели к поляризации, на этот раз между приверженцами Востока и Запада внутри группировок левых. Коммунисты и западные социал-демократы вступили в конфронтацию вначале как не очень доверяющие друг другу союзники, а затем уже и как явные враги – это в Москве совершенно неправильно истолковали как предательство лидеров-ренегатов. Невозможность найти общий язык оказалась симптомом раскола. Мировая революция, как ее представляли в Москве в 1924 году и позже, была движением, направляемым сверху институтом, утверждающим свое право действовать от имени того пролетариата, которому удалось осуществить в своей стране победоносную революцию. Такая переориентация подразумевала не только монополию советских руководителей на опыт и знание того, как следует осуществлять революцию, но и

203

то, что первостепенной задачей мировой революции является защита единственной страны, где победила революция. Но эти притязания, а также политика и мероприятия, которые ими диктовались, оказались полностью неприемлемыми для большинства рабочих Западной Европы, считавших себя гораздо более развитыми во всех смыслах – и в экономическом, и культурном, и политическом, – чем их отсталые русские товарищи, тем более что они не могли не видеть негативных сторон советского общества. Упорство в проведении такой политики дискредитировало в глазах западных рабочих и власть Москвы, и национальные коммунистические партии, которые ей рабски подчинялись, и даже саму революцию.

Отношения с отсталыми некапиталистическими государствами складывались, однако, иным образом. Ленин был первым, кто обнаружил связь между революционным движением за освобождение рабочих от гнета капитализма в развитых странах и освобождением отсталых и зависимых государств от власти империалистов. Отождествление капитализма с империализмом было излюбленной темой советской пропаганды в Азии; наивысшим ее достижением была китайская национальная революция середины 20-х годов, которую она подтолкнула. По мере того как СССР укреплял свои позиции, его престиж попечителя и лидера "колониальных" народов стремительно возрастал. Идя по пути революции и индустриализации, он достиг впечатляющего роста экономической независимости и политической мощи, достойного зависти и подражания. За пределами Европы даже преувеличенные притязания Коминтерна выглядели значимыми. Дело защиты СССР вовсе не казалось излишним в революционной программе; напротив, оно означало защиту самого могущественного союзника всех слаборазвитых стран в их борьбе с развитыми капиталистическими государствами.

Методы, вызывавшие отвращение в странах, где буржуазная революция была неотъемлемой частью их истории, где в гибких рамках либеральной демократии выросло сильное рабочее движение, иначе воспринимались в государствах, где еще фактически не существовало пролетариата, где буржуазная революция еще только намечалась, а буржуазная демократия была лишь призрачной мечтой. Там, где голодные и безграмотные массы еще не достигли уровня революционной сознательности, "революция сверху" была пред-

204

почтительнее, чем отсутствие революции вообще. В то время как в развитых капиталистических странах мира массовые волнения, вызванные русской революцией, носили в основном разрулштельный характер и не могли создать никакой конструктивной модели для революционных действий, в отсталых некапиталистических странах влияние русской революции широко распространилось и оказалось более плодотворным. Естественно, что благодаря престижу революционного режима, который собственными усилиями поднял страну до уровня крупной индустриальной державы, СССР возглавил движение отсталых стран против мирового господства капитализма, до 1914 года буквально ни в чем не встречавшего противодействия. И в этом контексте казались несущественными пятна на его репутации. Благодаря революционному движению отсталых стран, не достигших капиталистического уровня развития, революция стала представлять новую угрозу для капиталистических держав, чьи потенции еще далеко не исчерпаны. Русская революция 1917 года не смогла выполнить те задачи, которые она сама перед собой поставила, и осуществить те надежды, которые породила. Ее история полна ошибок и неясностей. Но она еще долго оказывала такое сильное воздействие на весь мир, как ни одно историческое событие нашей эпохи.

Авербах Л. 131

Андреев А. 62

Бисмарк О. фон 97

Блюхер В. (Галин) 1,197

Болдуин С. 104

Бородин М. 107, 108, 110, 111, 112, 114

Брандлер Г. 95

Бриан А. 97

Бухарин Н. 15, 18, 34, 37, 41, 70, 75, 83, 85, 87, 88, 91-93, 124- 126, 131, 136, 137, 140, 149, 152,156,157,178-181, 191,192

Ван Цзинвэй 108

Витте С. 117

Ворошилов К. 93

Врангель П. 26

Гарриман У. 104

Гендерсон А. 24,101

Герцен А. 140

Гитлер А. 141

Громан В. 154

Дауэс Ч. 96

Деникин А. 21,35

Дзержинский Ф. 67,71,123

Зиновьев Г. 12, 23, 34, 53, 67, 70, 72, 73, 75, 77, 81, 82, 85, 86, 91-93, 95, 99, 100, 102, 120, 121, 123, 126-130, 155, 176,178

Иоффе А. 107

Истмен М. 89, 90

Каганович Л. 180

Калинин М. 93

Каменев Л. 10, 12, 14, 68, 70, 72, 73, 75, 81, 82, 85, 91-93, 120, 121, 126, 127, 129, 130, 176, 178-180

Карахан Л. 109

Келлог Ф. 188

Кемаль Ататюрк 56

Керенский А. 13

Керзон Д. 26, 57, 94

Киров С. 93

Колларов В. 99

Коллонтай А. 39

Колчак А. 21,35

Копп В. 53

Корнилов Л. 12

Красин Л. 51, 53, 54, 60, 68

Кржижановский Г. 157

Крупская Н. 71, 81, 93

Куйбышев В. 70, 123, 129, 137, 151,154,157

Kупер Д. 158

Ленин В. 9-14, 18, 19, 22, 24, 26, 29, 30, 31, 33, 35-37, 40-43, 45, 50, 51, 53-55, 57, 60, 67, 69-73, 76-84, 86, 90, 91, 101, 105, 106, 117, 118, 126, 144, 180, 182, 183, 185,188, 199-201, 203

Литвинов М. 51, 54, 187, 188, 192

Ллойд Джордж Д. 24, 54, 94

Лозовский А. 115

Макдональд Д. 101

Мао Цзэдун 112,195,198

206

Маркс К. 10, 12, 83, 87, 105, 118, 140,183,199-201, 203

Мартов Ю. 9

Маслов А. 99

Микоян А. 93

Молотов В. 70, 77, 79, 93, 135, 137,170,172,181

Муссолини Б. 95

Мюнценберг В. 193

Орджоникидзе С. 71 Петр 177,151,185,188

Пилсудский Ю. 24, 26, 104, 189

Плеханов Г. 9

Поллит Г. 197

Преображенский Е. 70, 75, 86-88,129,177

Пуанкаре Р. 94

Пятаков Ю. 75,163

Радек К. 23,26,34,52, 75,79,177

Раковский К. 129,179,189

Рахенау В. 55

Рудзутак Я. 129

Рыков Т. 93, 136, 148, 152, 157 161,178,179,181

Рыскуяов Т. 172

Сект Г. фон 53, 95

Сноуден Р. 24

Сокольников Г. 120

Сталин И. 10, 26, 49, 70-73, 75, 77, 89, 91-93, 99, 100, 120, 121, 124, 126-130, 132, 135-137, 151, 165, 168, 169, 171 173, 176-185, 188, 191, 192,194, 201

Столыпин П. 15

Струмилин С. 154

Сунь Чуаньфан 113

Сунь Ятсен 106-108

Тельман Э. 194

Томский М. 62, 93, 102, 136, 148, 178-181

Торез М. 197

Троцкий Л. 13, 17-19, 22, 26, 36, 41, 53, 55, 62, 64-67, 70-77, 81-85, 89, 90, 93, 99, 100, 104, 118, 120, 123, 126-130, 151, 155,176-178,197

Тухачевский М. 26

У Пэйфу 110,111

Уирялов Н. 91

Фишер Р. 99

Фрунзе М. 83

Фын Цзолинъ Фьш Юйсян 110,114

Цеткин К. 99

Чан Кайши 107-114, 127, 195, 197

Чемберлен О. 96, 97

Черчилль У. 24

Чжан Цзолинь 110, 113, 187,195

Чжу Дэ 195

Чингизхан 179

Чичерин Г. 54,57,106,188

Чэнь Танцю 197

Шляпников А. 39

Штреземан Г. 95, 97

Энвер-паша 106

Эррио Е. 95

Юденич Н. 21

Предыдущий | Оглавление