Ко входуЯков Кротов. Богочеловвеческая историяПомощь
 

Антон Карташев

ИСТОРИЯ РУССКОЙ ЦЕРКВИ

ИСТОРИЯ РУССКОЙ ЦЕРКВИ

Том первый

К оглавлению

МОСКОВСКИЙ ПЕРИОД

Юго-западная митрополия от разделения Русской Церкви в 1458 году до Брестской унии 1596 года.

Список западно-русских православных митрополитов, правивших с 1458 по 1596 гг.

1. Григорий Болгарин 1458-1473

2. Мисаил Пеструч 1475-1480

3. Спиридон Сатана ок.1479-1481 (+ 1504)

4. Симеон 1481-1488

5. Иона I Глезна 1492-1494

6. Макарий I Черт 1495-1497

7. Иосиф I Болгаринович 1497-1501

8. Иона II 1503-1507

9. Иосиф II Солтан 1507-1521

10. Иосиф III 1522-1534

11. Макарий II 1534-1556

12. Сильвестр Белькевич 1556-1567

13. Иона III Протасевич 1568-1576

14. Илия Куча 1577-1579

15. Онисифор Девоча (Девочка) 1579-1589

16. Михаил Рогоза 1589-1596 (+ 1599)

Великие Князья Литовские, ставшие с 1386 года вместе и Королями Польскими.

После люблинской унии 1569 г. они объединились в одном лице "Королей Польских и Вел. Кн. Литовских."

в Литве: в Польше:

1. Гедимин ...... 1315-1340 1319-1333. Владислав I Локоток

1333-1370. Казимир III Великий

2. Ольгерд ....... 1340-1377 1370-1382. Людовик Венгерский

1382-1386. его дочь Ядвига.

3. Ягайло ....... 1377-1392 1386-1434. Ягайло с именем Владислава II

4. Витовт ........ 1392-1430 1434-1444. Владислав III

5. Свидригайло ....... 1430-1440 1447-1492. Казимир IV

6. Казимир IV ....... 1440-1492 1492-1501. Альбрехт сын Каз. IV

7. Александр ....... 1492-1506 1501-1506. Александр

8. Сигизмунд I ....... 1506-1544 1506-1548. Сигизмунд I

9. Сигизмунд II Авг. ...... 1544-1572 1548-1572. Сигизмунд II Август

1569 г. объединенная Польша.

10. Генрих Анжуйский................. 1573-1574

11. Стефан Баторий ..................... 1575-1586

12. Сигизмунд III ..................... 1587-1632

13. Владислав I ...................... 1632-1648

14. Ян - Казимир ...................... 1648-1668

15. Михаил Вишневецкий ........... 1669-1675

16. Ян Собесский ..................... 1675-1696

17. Август II Саксонский ........... 1697-1704

18. Станислав Лещинский ...........1704-1709

19. Снова Август II Саксонский .......1709-1733

20. Август III Саксонский ............1733-1763

21. Станислав Понятовский ...........1764-1795

Общее положение Русской Церкви в

Литовско-Польском Государстве.

Привычным фоном истории Русской Церкви служит почва национально-государственная. Церковь живет, так сказать, в своем доме и является религией господствующей, защищаемой государством. Такова судьба церкви в Руси Московской. Но издавна многим восточным православным церквам пришлось существовать, хотя и на своей территории исторической и среди своей национальности, но под чужой и в национальном и в религиозном отношении властью и быть на положении религии с ограниченными правами, утесняемой и даже гонимой. Таково положение православных церквей на Востоке в рамках персидского, арабских и турецкого государств. И церкви восточной в известном смысле издавна привычна эта трагическая ограниченность свободы и эта ее ограниченная миссия. С государственным разделением Руси в XV в., для русской церкви в границах Литвы-Польши наступило положение не столь трагическое, как на порабощенном исламом Востоке, но в своем роде положение более тревожное и мучительное. Свобода православия в границах Литвы-Польши не отменялась во имя иной господствующей религии, но православие обречено было на мучительную двусмысленность, на замаскированное и все время возраставшее гонение, на вымогательство путем политических ограничений и давлений измены православию во имя господствующей в государстве римо-католической религии. На вымогательство и введение унии мерами государственного давления. K православию здесь традиционно принадлежали два народа: русский и большинство литовского. Русский народ диалектологически здесь принадлежал ко всем трем своим ветвям: великорусской, белорусской и южнорусской, названной греками малорусской. Если в Польском государстве южно руссы населяли Галицкие земли и являлись там в границах Польши меньшинством по отношению к господствующей польской национальности, то в Литве положение русских племен было положением не меньшинства, a подавляющего большинства, начавшего, однако, постепенно утрачивать с конца XIV в. свое державное положение, т.е. положение полноты своей государственной независимости и свободы. В составе Литвы оказались русские земли Киевщины, Виленщины, Волыни и Подолии.

Вместе с Перемышлем и частью Гроденщины до границ Псковской земли (Витебщина), все это население сознавало себя православной Русью. Землевладельческий правящий класс в большинстве состоял из потомков русских княжеских родов до монгольского времени. Таковы были русские князья: Острожские, Друцкие, Соколинские, Горские, Четвертинские, Любецкие, Подберезские и др. С ними издавна брачились и роднились через православие роды по крови литовские: таковы - князья Заславские, Стародубские, Сангушки, Слуцкие, Бельские, Сапеги, Мстиславские, Збаражские, Пинские, Корецкие, Полубенские и др. B самой столице Литвы - Вильне к концу XV в. половина населения была по вере православной, a по расе и языку русской. В состав этой Литовско-православной церкви вошли 9 епархий, уже сложившихся в пределах Русской Церкви в эпоху предшествующую. Это епархии: Смоленская, Полоцкая, Туровская, населенные (кроме великорусской части Смоленской епархии) белорусами; Черниговская (на севере великорусская, на юге малорусская); Луцкая, Владимирская, Холмская, (называвшиеся Волынью, населенные южно руссами или малороссами); Львовская и Перемышльская, населенные южно руссами. Во всех этих краях, исконно русских и православных, латинство распространяется и государственно протекционно вводится позднее, особенно с конца XIV и начала XV в. Оставшиеся еще в язычестве части литовского племени отныне активно крестятся, но уже в латинство. Таково было клятвенное обещание Ягайло при браке с Ядвигой. Уже на другой год после брака, в 1387 г. Ягайло делает это военно-миссионерское наступление на литвинов и крестит их до 30.000 человек. Князь Витовт в 1413 г. воевал с Жмудью, чтобы принудить ее креститься в латинство. Но среди Литвы язычество продолжало еще упорно держаться почти до XVII в. Активное латинство учреждало на историческом теле Литвы и Руси, внутри православных епархиальных территорий, свои собственные латинские епархии по естественному праву религии, исповедуемой династией. Латинские епархии учреждаются: в 1350 г. в Киеве, в 1361 г. во Львове и Галиче, в 1388 г. в Вильне, 1390 г. в Перемышле, в 1417 г. в Жмуди (будущая Ковенская), в 1428 г. в Луцке. В большинстве случаев это были епископские центры для местного землевладельческого меньшинства населения, вонзившиеся в исконную, занятую русским православным большинством территорию. Например, на территории православной епархии Киевской в половине XV века было только 7 костелов, a Жмудская латинская епархия даже в половине XVI века имела только 34 костела. По словам латинских авторов, во всем Великом Княжестве Литовском было около 700 парокий (приходских костелов), в то время как православных церквей, например, в одном только Новгородском воеводстве было больше 650. Во владениях одного князя К. К. Острожского было более 600 православных церквей. В конце XVII в., по заявлению львовского православного братства, во всей Литовской митрополии было 8 епархиальных владык и попов русских 11.000. Исходя из последней цифры, включая в нее и диаконов, можно безошибочно предположить, что православная церковь вместе с монастырями числила в своем составе от 4 до 5 тысяч приходских центров. Это была, конечно, сила, но сила инерции. Меньшинство статистическое, латинское имело на своей стороне силу не количественную, но качественную. Православная церковь возглавлялась именем КПольского патриарха. Но это возглавление было слишком формально, подобно штемпелю, приложенному к деловой бумаге. У патриархов не существовало постоянных и личных агентов в возглавляемых ими национальных церквах. Наоборот, в латинской церкви папская власть на местах через нунциев и кардиналов реально контролировала текущую жизнь церковную. В государственном положении русских епископов была еще более бросающаяся в глаза разница с латинскими. Русский епископат не допускался к делам государственным. A латинский епископ занимал формальное положение советников короны. Латинские епископы были по сану своему "панами-радцами," т.е. членами Рады-Сената. Большая и плачевная разница, к невыгоде православия, была между монашеством русским и польским. Немногочисленное монашество православное было неученым, бесшкольным, тогда как монашество латинское, принадлежа к различным и, в частности, просветительным орденам, было вооружено своей школьностью для властного влияния на народ. Но, при всех этих сравнительно с латинством слабых сторонах православия, его защищало и до времени охраняло русское по языку и самосознанию государственное начало в Литве. Литва сознавала себя русским княжеством. Хотя польская государственность и наводняла Литву делопроизводством и актами на польском языке, но с литовской стороны государственный язык русский преобладал и был обязателен в актах и договорах. Даже акты королевской власти, публикуемые законы и все судопроизводство в Литве обязательно совершались на государственном для Литвы русском языке. Нося имя "русского," язык этот, конечно, отражал в себе уже оформление белорусского диалекта и по лексикону и по грамматической морфологии. Основные законы литовско-русского государства сформулированы в так называемом "Литовском Статуте" на русском языке. Этот Статут сохранился для нас в двух изданиях на русском языке от 1529 г. и 1566 г. и уже в переводе на польский от 1588 г. B Статуте 1566 г. (раздел IV, артикул 1) предписано: "Писарь земский мает по-русску, литерами и словы русскими все листы и позвы писати, a не иншим языком и словы." Даже в третьем польском издании Статута на польском языке предписано: "земский писарь обязан все бумаги, выписки и призывные повестки писать не на ином каком-либо языке и не иными словами, как только на русском и по-русски, буквами и словами русскими" (Раз. IV, арт. 1, п. 4). В артикуле 57 "узаконяется: воеводы и судовые старосты обязаны, каждый особо по своему ведомству, избрать и определить в должность помощника себе, или подстаросту, городского судью и секретаря, людей честных и добрых нравов, сведущих в законах и знающих русскую грамоту." Честь и достоинство русского государственного языка были естественной составной частью фамильного самосознания многих возглавителей русского и литовского православного населения, гордившихся своим происхождением от прежних удельных князей и теперь состоявших в родстве с семействами великих князей литовских. Некоторые из них в сущности и продолжали быть, по своему государственно-экономическому цензу, владея огромными земельными имуществами, теми же прежними удельными князьями. По старому удельному праву они содержали на свой счет целые части государственного войска, командовали им на полях сражений и имели выдающиеся заслуги пред государством. Например, в конце XVI и начале XVII века такой родовитый ("удельный") князь Острожский, Константин Константинович, записывает в акте раздела территории княжества между двумя своими сыновьями, что в этом княжестве числится 35 городов и местечек и 670 деревень, помимо тех населенных мест, которые среди владений Острожского князя были розданы в собственность архиерейским кафедрам, монастырям и приходским церквам. Территория этого частного княжеского владения занимала сплошную площадь новейших Волынской, Киевской и Подольской губерний, и во всем этом княжестве, включавшем в себя более 600 православных церквей, даже в начале XVII столетия было всего 2 костела и 2 ксендза.

Особым, невесомым, но на деле веским, моментом в самосознании населения Литовского государства было ощущение возможной опоры и защиты своего исторического существования в соседней родственной и единоверной Москве. Это была неизбывная и очень беспокойная для Литовской государственности сложность. Она и прежде порождала длительную историю устройства здесь отдельно от Москвы особой митрополии. Теперь, все возраставшая гегемония польско-католической стихии не могла не усиливать стремления объединителей польской короны шаг за шагом отдалять и отрывать Литовскую Русь от Руси Московской. Не довольствуясь существованием здесь особой митрополии, но стараясь шаг за шагом оторвать эту митрополию от восточного соседа посредством уже дальнейшего орудия, также выкованного историей. Разумеем отрыв Литовско-русской Православной Церкви от всего Востока под сень малодушно созданной самими же византийцами Флорентийской Унии. Великие князя литовские и вместе короли польские многократно обещают в своих актах охранять права и привилегии "веры русской." Подтверждают права на исконные имущества церковные и при случаях выдают жалованные грамоты церковным учреждениям на новые земельные приобретения. Но укреплять неподвижно и навеки это положение растущая польско-латинская государственность никоим образом не могла. Наоборот, она решила свой примат развивать до победного конца. Главным препятствием для имперского единства Польши, по средневековым государственным понятиям, было разноверие. Нужно было как-то сводить православие на нет. Самой ранней в этом направлении, смелой мерой является Городельское постановление 1413 г., подписанное королем Ягайлом с литовским великим князем Александром Витовтовичем (по-польски Витольдовичем), чтобы впредь на высшие государственные должности в Литве назначались только лица римо-католического вероисповедания. Другим симптоматическим пунктом этого постановления было открытое запрещение вновь строить и даже возобновлять православные храмы. Само по себе это обидное для православной стороны постановление обострялось еще немедленно открывшимися претензиями расширяющегося латинства к отыманию сравнительно малолюдных приходских православных храмов и передачи их, под разными предлогами, римо-католикам. Такая процедура не могла пройти без конфликтов и даже насилий с латинской стороны. Положено начало прямому гонению на православие.

При таком принципиальном колебании почвы под основным правом вероисповедной свободы извратилось бывшее раньше благодетельным местное обычное право так называемого патроната (jus patrоnatus). По существу это - исконное в восточной церкви право участия мирян в церковном строительстве и церковном обеспечении. В московской половине церкви оно, особенно за время татарщины, приобрело характер попечения о нуждах церкви, главным образом, с высоты княжеских и правящих властей. Здесь, на литовско-польской почве это нормальное мирянское право попечения о церковной жизни приобрело специфические черты, свойственные широко распространенному здесь обычному праву патроната, которое на практике быстро выродилось в безграничный деспотический произвол. Первейшим проявлением патронатского права стало так называемое "подаванье" (jus dоnandi) "столиц духовных," т.е. престолов - кафедр архиерейских и настоятельских мест в главнейших монастырях. Право это логически вытекало из княжого права Литовских князей на коренное обладание всей земельной территорией в государстве, совершенно в духе новейшего социалистического права на так называемую национализацию всех земельных имуществ. "Вся земля - народу," это демагогическое прикрытие реального права не народа, a государства. Здесь государство представлялось великими князьями, как "верховными подателями столиц (кафедр) духовных и хлебов духовных (вообще всяких мест церковных)." Понималось это в духе идеального союза церкви и государства, и потому литовские князья именовались также "зверхнейшими оборонцами и подавцами всех церквей Божиих." "Подавались" в духе этого патронатского права великими князьями и главнейшие монастырские настоятельства, как в границах лично-собственных королевско-княжеских имений, так и по всей государственной территории.

По примеру великих князей-королей, и все решительно землевладельцы в своих имениях имели аналогичное право "подавания хлебов духовных" приходскому духовенству. Это право короли-князья иногда жаловали то отдельным лицам, то сообществам. Все это было расширением и укоренением мирянского права распоряжения судьбой клира.

Вторым моментом или приложением патронатского права было jus praеbеndi или praеsеntatiоnis, т.е. право в своих патронатских границах для своих архиерейских, архимандричьих, просто священнических и др. церковных должностей - представлять архиереям кандидатов на занятия соответствующих мест и должностей.

Третьим моментом патроната было (в некоторых границах, правда), право соучастия в управлении и суде церковном. Во всем этом мы видим параллель западному праву инвеституры. Как в римской церкви право инвеституры породило период громких конфликтов между церковью и государствами, так и здесь мирянское право по всей линии порождало уродливые последствия и в противовес им попытки через соборы, a позднее и через институт братств, залечивать раны, наносимые православию патронатом. Особенно разрушительным, даже растлевающим образом на всю мораль иерархии и клира действовало право "подавания" именно епископских кафедр. В московской части русской церкви, за исключением специфически демократического Новгорода, совершенно отчетливо в татарский период сложился, условно говоря, административно-бюрократический порядок замещения епископских кафедр. Сначала местный, a потом и один только великий московский князь созывал около себя "освященный собор" из главнейших духовных сановников и предъизбирал кандидата на архиерейство, который и поставлялся "по изволению великого князя и освященного собора." Народ-масса не выражала никаких претензий вмешательства в это дело высших властей. В Литве этот процесс носил в себе, условно говоря, черты широкого демократизма. Великий князь, при участии других князей, бояр, игуменов, священников и всего "людства" епархии, избирал кандидата. Правда, с течением времени "людство," т.е. мирянская масса, была устранена, и только король вместе с знатными лицами тоже административно бюрократически заменял прежнюю "соборность." Православная епископская кафедра и архимандричье место великого монастыря стали рассматриваться в атмосфере патронатского права, как просто одни из почетных и хлебных мест кормления и вознаграждения за заслуги государственные и военные. Забвение прямого смысла и назначения этих церковных должностей, как органов чисто церковных, доходило до того, что эти места в некоторых случаях католическим правительством продавались просто за большие деньги, вносимые в королевскую казну. Чисто финансовый интерес к этому делу вел к тому, что купивший кафедру или жалуемый ею за военные и государственные заслуги был православный шляхтич (дворянин), который по своему безбрачному и вдовому состоянию мог бы получить священный сан, в данном случае епископский. Обе стороны подходили к этому вопросу с чисто денежной стороны и потому создавалось временное положение: шляхтич, обладавший документом на владение данной кафедрой, получал звание "нареченного владыки." Нареченный иногда и не думал становиться священнослужителем и просто продавал свое право на все это доходное имущество другому лицу за деньги, как недвижимую хозяйственную собственность. Эта купля-продажа епархиальных постов вела к тому, что еще занятые живыми епископами епархии через ходатайства y верховной королевской власти передавались в руки других соискателей. A королевская канцелярия за взятки, a может быть, и просто для унижения православия, продавала право на епископские кафедры одновременно двум соискателям. И последним предоставлялась возможность насильственным, военным путем захватывать проданную им кафедру и драться между собой, как псы из-за брошенной кости. Ниже мы расскажем о войне двух претендентов на Брестскую кафедру: Феодосия Лозовского с Ионой Красненским.

Тот же скандальный порядок, или беспорядок, применялся и к настоятельским постам в монастырях. Настоятельство в них вручалось гражданской властью не монахам, a мирским владельцам в арендное или пожизненное пользование. Могли быть такими распорядителями и лица духовного сана, но могли быть и миряне латинской веры. Дисциплина монастырской жизни, руководимая епархиальной властью, была вопросом независимым, параллельным.

Не только через высшую королевскую инстанцию, но и через патронат местных мелких патронов, в том числе и иноверцев, епископская и настоятельская власть над монастырями и церквами сводилась к минимуму церковно-канонического надзора. Вся же реальная и экономическая власть была в распоряжении патронов-эксплуататоров. Церкви и монастыри продавались в аренду, разорялись; настоятели и священники выдвигались и прогонялись патронатской властью, сводившей канонические права епархиальных епископов почти на нет. Некоторый корректив в это право вносил коллективный патронат городских и сельских православных сообществ и братств.

Так извращенное патронатское право подрывало в корне нормальный церковный строй, унижало и разлагало духовные силы и клира и мирян. Если принято думать, что в синодальный период жизни русской церкви ее духовные силы были стеснены чрезмерным контролем государства, то стеснение и разложение этих сил под режимом литовско-польским не может идти ни в какое сравнение по своей ненормальности и вредоносности. У нас, при всей канонической и практической дефективности подконтрольного положения церкви, последняя жила и развивалась в границах родной государственности, единоверной и по-своему искренно благожелательной. Это был союз церкви и государства, хотя и не вполне удобный, но не убийственный. B Польше был союз церкви с государством ей по вере чужим и враждебным. Эта власть поставила себе задачей не охранять, a разрушать православие. Потому-то и до карикатурности уродливый способ замещения епископских кафедр - этого мозга церковной власти, стал для латино-польского правительства наилучшим путем принижения и ослабления православия. Во главе его ставились не мужественные борцы, a пешки, безличные и неспособные к жертвам. Так и была подготовлена уния.

Состояние церковных дел при отдельных митрополитах.

Митрополит Григорий Болгарин (1458-1473 гг.).

Григорий был протодиаконом, т.е. правой рукой и ближайшим, в случае чего, заместителем митр. Исидора, когда тот отправлялся в Москву. Очевидно, Григорий был из тех балканских славян, болгар, македонцев, сербов, которые воспитывались при вселенском центре в атмосфере греческого языка и эллинской культуры, гордились этим, но совершенствовались и в своем семейном, провинциальном, церковно-славянском языке, дабы служить этим вселенскому престолу в его объединительной дипломатической миссии. Из Рима, после Флорентийской унии, в момент краткого ее восстановления в КПле в 1452 г., Григорий вместе с Исидором прибыл в КПль и там носил титул настоятеля (аббата) монастыря св. Димитрия. Очевидно, в момент падения КПля он разделял судьбу Исидора, который, скрываясь в беженской массе, был временно арестован турецкой армией. Исидору и Григорию удалось снова ускользнуть из-под ареста и снова прибыть в Рим. Дальнейшая игра фигурами застрявшего в Риме греческого униатского патриарха Григория Маммы и теперь "безработного" "митрополита Московского и всея Руси" Исидора, естественно, направилась в сторону конкурирующей с Москвой части русской церкви под короной литовско-польской. Но временно и там политическое и церковное положение дел не было благоприятно для Рима. Политика великого литовского князя Казимира IV (1447-1482 гг.), ревнителя своей самостийности по отношению к короне польской, была благоприятна для сговоров с ним великого князя Московского Василия Васильевича. Последний сам, отвергая римского ставленника, просил о том же и Казимира, чтобы он защитил русское православие в Литве. Митрополит Московский Иона отправил по обычаю в Литву своих двух посланцев, архимандритов монастырей: св. Троицкого и Кирилло-Белозерского, с письмами ко всем Литовским владыкам, с увещанием - не принимать из Рима Григория Болгарина, приводя в пример всех епископов Московского царства, давших по этому поводу клятвенное обещание y гроба святителя Петра - отвергнуть Исидора, его продолжателя Григория и быть верными церкви Московской. И теперь Иона писал в Литву, не от своего только имени, но от лица всего собора русских архиереев, отвергших унию. Политика Казимира временно давала пример дерзновения и западнорусским епископам. Казимир IV, принимая в 1447 г. литовский великокняжеский трон, давал присягу литовско-русскому шляхетству и людству - сохранять в целости Литву (Виленщину, Луцк, Волынь, Подолию). Неохотно эта присяга била встречена даже польским королем. Казимир IV в своей Литве старался демонстрировать свое одинаковое отношение ко всем подданным всех языков и всех вер, призывая их к единению во всех отношениях. Церковная смута и сепаратизм были ему не по пути. Когда в 1448 г. Москва, наконец, решилась на самостоятельное поставление в митрополиты всей русской церкви Ионы (быв. Рязанского), Казимир в письменном договоре с Василием Васильевичем Московским (1449 г.) согласился признавать митрополитом всей неразделенной русской церкви на Москве и на Литве того, "кто будет люб им обоим." На этом основании Казимир прислал Ионе в Москву свое княжеское "жалованье и поминки (подарки)." В начале 1451 г. получилась в Москве и установительная грамота от Казимира на управление Ионой православными епархиями Литовского княжества. В грамоте Казимир обращается к своим православным епископам, духовенству, к князьям и боярам и всему народу "христианства русского" с указанием - "чтить Иону, как отца митрополита, и слушаться его в делах духовных." Действительно, первые десятилетия своего великого княжения Казимир IV был другом русских и любил больше Литву, чем Польшу. Но с 70-х годов он входит в конфликты с Москвой. Начинает понимать и разделять польскую политику олатынивания всей Руси и русской церкви. Особенно потряс атмосферу литовско-русской дружбы удар Ивана III в 1471 г. по Новгороду за то, что тот для сохранения своей вольности сговорился и перешел в федерацию литовско-русского государства. Этот конфликт усилился еще изменой для Казимира князей Смоленского и Черниговского, которые перебежали в Москву. Такое колебание почвы грозило безопасности государства. Крымские ханы в этом состязании русских земель играли роль лукавых корыстных союзников то той, то другой стороны. Хан Менгли-Гирей в 1482 г. грабил Киев и Киево-Печерскую лавру в угоду Ивану III. Α когда Иван III отправился в 1471 г. в карательный поход на Новгород, то хан, как друг Казимира, ударил в тыл Ивану на московские пределы.

Казимир, изменивший свою первоначальную политику, начинает усиленно строить на русских землях латинские костелы. В 1483 г. издает указ, воспрещающий русским строить новые церкви и починять старые в духе полузабытого Городельского постановления 1413 г. Но такой запретительный указ мог быть беспрепятственно проводим только на землях лично королевских, княжеских и панов латинских. Паны русские в своих владениях оставались еще полноправными "патронами" своих церквей и строили новые и починяли старые пока еще свободно.

Поворот Казимира, в церковной политике к отожествлению ее с польской, вызвал великую радость в Риме. И папа Пий II в своем письме к Казимиру величает его "наимилейшим о Христе сыном." Теперь, когда почва для проведения унии в Литве подготовилась, Рим, по сговору с Казимиром, направляет сюда поставленного с титулом "Киевского и всея Руси" Григория. Казимир, в противоречии с прежней линией своего поведения, отдает теперь Григорию все 9 православных епархий (+ 10-ая Киевская митрополия). В пределах Литвы это были: Полоцкая, Смоленская, Черниговская, Луцкая, Туровская, Владимирская. В пределах Польши: Галицкая, Перемышльская, Холмская. Казимир посылает и к Василию Васильевичу Московскому известие о водворении Григория, приглашая к признанию его со стороны Москвы. Очевидно, не в каноническом, a только в светском дипломатическом смысле. Несмотря на отказ в. кн. Василия Васильевича, и его сыну и преемнику, Ивану III, Казимир неоднократно и безрезультатно делает то же предложение.

Как пережил эту религиозно-чувствительную перемену православный епископат в Литве? Сначала русские епископы известили Иону о прибытии Григория, характеризовали подлинность представленных им документов о его хиротонии и назначении на Русь, но сами утверждали свою верность православию. Иона в свою очередь хвалил своих собратий за твердость в вере и призывал их не покоряться униату. Но массовый героизм вообще несвойственен никаким коллективам, за исключением лишь редких моментов психологического вскипания. Давление закона и власти, фактическое богослужение Григория и объезды церквей и епархий, причем везде демонстративно поминалось и имя вселенского архиерея, т.е. папы римского, создало атмосферу и мучительную, и в то же время компромиссную. Иона по этому поводу пишет второе письмо к собратьям епископам и указывает в нем личный выход из этого испытания совести. В своем циркулярном обращении к владыкам Иона пишет: "А если кому из вас, сыны мои, будет от кого-либо истома за то и нужда, тот по своему к нам исповеданию, не принимая пришедшего от Римской церкви и не приобщаясь к нему, ехал бы ко мне. A который не поедет, забыв к нам свое исповедание пред Богом и обещание в свое ставленье" (а все наличные епископы в эту пору были действительно ставленниками Московской митрополии) "и пожелает вступить в общение с отступником Григорием, тот сам на себя положит великую и неизмолимую пред Богом тяжесть церковную." Все это, конечно, по совести так и осознавалось епископами, попавшими в это трагическое положение, но героизм мирному обывателю не свойственен. Отозвался на призыв Ионы только один епископ Евфимий Брянский и Черниговский. Он писал Ионе, что Григорий "воздвиг бурю и развращение на церковь Божию, что великая от него налога православному христианству." Сам Евфимий "стоял за свв. Божии церкви и за православную св. Христову веру." Он просил ходатайствовать пред великим князем Московским, чтобы "успокоил его в своей державе от такового злого гонения." Митр. Иона отписал Евфимию, что великий князь готов пожаловать его, успокоить в своей державе и "издоволить всем" и чтобы он поспешил "в дом Пречистыя Богородицы и чудотворца св. Петра митрополита," B конце 1464 г. Евфимий действительно "прибеже на Москву, покиня свою епископию." Евфимий вскоре назначен был на освободившуюся епархию Суздальскую. Остальные епископы, как это повторяется всегда и везде в подобных случаях, может быть не без воздыханий, остались на местах. Это облегчило положение приходского духовенства, до известной степени сдержало от волнений и мирян. Но, как показал опыт, под официальным пеплом унии таился широко разлитый православный огонь. Десять лет спустя после этого сам Казимир в рапорте к папе не скрывает, что в его Литве и союзной Польше живет "великое множество еретиков и схизматиков и число их со дня на день возрастает." Что подразумевает в этой печальной фразе Казимир? Пишется это письмо в минуту катастрофической самоликвидации проведенной через Григория Болгарина унии. Уния кое-как продержалась около 10 лет и растаяла совершенно. В 1469 г. Григорий вернулся в православие к полному удовлетворению и успокоению своей митрополии. Вот о чем воздыхает Казимир. Вот что значит "возрастание числа православных и появление великого множества еретиков и схизматиков." Литовская Русь стала опять монопольно православной. Opignоn publiquе - скрытая воля народа была такова. Мы не знаем в точности форм сопротивления народа единственной, бросающейся в глаза подробности - диаконским возглашениям и молитвам о "вселенском архиерее, папе римском," но они несомненно портили настроение Григорию и вызывали много интимных переговоров с местными архиереями и понижали всякий пыл Григория, если только он y него был для проведения унии. Народ ее саботировал. И разговоры о ней, о падении Царьграда, как Божьем наказании за унию, и о неприятии унии простым византийским народом - все это укрепляло сопротивление унии в православной народной массе. Оно очень симптоматично засвидетельствовано в данные критические десятилетия стихийным соборным творчеством православной народной массы здесь в юго-западной Руси в форме знаменитых западнорусских братств.

В самый год падения КПля, в 1453 г. во Львове прихожане всех 8-ми русских приходских церквей образовали общее православное русское братство с центром при Успенской церкви. Под 1463 г. узнаем, что в том же Львове существует еще русское городское братство. Львовский зажиточный русский человек Стефан Дрошан вложил свои средства на восстановление древнего Онуфриевского монастыря. И после реставрации отдал его под патронат этого Львовского городского братства. В Вильне около 1458 г. виленские кушнеры (шорники, производители конских сбруй и вообще кожаных изделий) образуют кушнерское братство. Это профессиональное братство вполне понятное, как промышленная кооперация, в силу единства быта и религии организует и некоторые формы своей коллективной церковной жизни. Внешне как будто дело начинается с экономических мелочей. Братство организовало общее празднование трех календарных дней в году: на Духов день, на Николин день и на Рождество. Братчики в складчину "сытили мед," т.е., приобретая мед, приготовляли из него медовый напиток, a из воска производили церковные свечи и раздавали их по другим небогатым церквам. Подобное же братство в Вильне соорудило целый братский дом, как центр своей корпоративной жизни. Нам известен и уставный строй этого братства (об этих братствах см. книгу проф. К. В. Харламповича, 1904). Выборным главой его был староста. Казначеем и бухгалтером ключник, лица подотчетные. С помощью группы своих помощников, эти уполномоченные лица наблюдали за порядком общих трапез в праздничные дни, a соединенный с праздниками ярмарочный торг вызывал необходимость и братского разбора всякого рода конфликтов среди братчиков и гостей, которые только "вкупались" в праздничные трапезы. Гостеприимство было широкое. По землячеству и соседству допускались на братские пиры и друзья-соседи римской веры, и не только шляхтичи, но и ксендзы. Но братский суд тогда уже всех брал под свой надзор без всякого гонора и местничества.

Сами по себе эти братства, как бытовая корпоративная форма, были прямым заимствованием из быта германских ремесленников на основе так называемого Магдебургского права. Но они вовремя пришли на Русь для консолидации коллективного сознания православной народной массы и стали ее подручной естественной опорой в сопротивлении униональным компромиссам и интригам своей высшей иерархии. Они стали органом той православной соборности, для которой не существует никакого заранее предписанного канонического шаблона. Они "в долготу дний" восточного церковно-исторического опыта явились формой, адекватной духу православного строя, и продолжают существовать в русской практике и до наших дней, переживая периоды то своего оживления и расцвета, то угасания и бледного, почти только формального, вырождающегося в бюрократизм существования.

Вот эта подпочвенная стойкость народного православия и одновременное исчезновение унии в Византии и привели Григория, несомненно под влиянием тайных братских воздыханий всех других западнорусских архиереев, к ясному решению - ликвидировать дутый опыт возрождения Флорентийской унии. Признание в этом повороте пред верховной властью в Литве было, конечно, актом некоего мужества, при котором надо было великому князю Литовскому, в виде реванша, указать и на некоторую политическую выгоду. Литовская церковь, как униатская, бесплодно и фальшиво носила титул митрополии "Киевской и всея Руси." Тогда как в православном виде и в каноническом союзе с КПльским главой православная церковь на Литве оправдывала свою претензию на власть и над Московской церковью. Преемник Геннадия Схолария в КПле, патриарх Дионисий, ученик знаменитого Марка (Евгеника) Эфесского, был резким противником московской автокефалии, считая ее самочинной и незаконной. Дионисий был очень рад этому обороту дел, вдохновлял и Литовского великого князя на это церковное наступление на Москву. Он с радостью дал амнистию Григорию, всем русским архиереям и от себя направил призыв на всю Русь не только в Литву, но и в Москву и в Новгород, чтобы все теперь признали Григория митрополитом всея Руси, a Ионы Московского отчуждались бы, так как Цареградская церковь не признавала и не признает его за подлинного митрополита. B этом церковном ультиматуме КПль-ского патриарха и была для Литовского правительства позолота горькой пилюли лопнувшей унии. Как известно, Ивану III Московскому пришлось реагировать государственной силой. Приказом: - просто не впускать в пределы московские посланников и Григория и патриарха и заявить, что церковная Москва в ответ на такие уничижительные претензии и самого патриарха считает "чюжа себе и отреченна." Новгород, рискнувший заявить о своем переходе в юрисдикцию Григория, Иван III в 1471 г. просто раздавил военной силой и упразднил федеративные новгородские вольности навсегда. Григорий Болгарин вскоре в 1473 г. скончался в Новогрудке и занесен в православные диптихи. Так униатская церковь исчезла. Ее собственно и не было. Это был грех епископата. Народное отчуждение от нее одержало победу. Надо прибавить - "на этот раз и пока." Идеал латино-римского государства не мог помириться с таким сосуществованием с православием. Униатская интрига возобновилась.

Митрополит Мисаил (1475-1480 гг.).

В преемники Григорию правительство провело Смоленского епископа Мисаила. Он был родом из русских князей Пестручей. С Москвой он дружил и в 1454 г., будучи уже на Смоленской кафедре, он посылался к великому князю Василию Васильевичу за чудотворной иконой Божией Матери - Смоленской. В Москву икона попала в 1404 г. Ее увез тогда Смоленский князь Юрий Святославич, восставший против Виттовта. Просьба, переданная через Мисаила была исполнена, и Смоленская икона была "отпущена из плена." Когда явился в Литву из Рима Григорий-Униат, епископ Мисаил был одним из тех архиереев русских, которые сначала не принимали его. Он писал об этом митрополиту Ионе в Москву и в ответ заслужил от Ионы похвалу в особом письме. Но... вскоре православные епископы сдали свою твердую позицию, приняли формально унию. Исправив свою кривизну стали православными. По смерти Григория в 1475 г., в. кн. Казимир IV, очевидно, под давлением Польши и Рима, целых два года не утверждал намечаемых в преемники Григорию новых возглавителей русской церкви. Наконец, его выбор состоялся. Формально избранным и представленным на благосклонное утверждение кандидатом на митрополичье место оказался старый Смоленский епископ Мисаил (Пеструч). Став после выбора нареченным митрополитом, Мисаил соблазнился на измену и должен был немедленно приступить к исполнению нового, теперь уже секретного плана введения унии. Из иерархии в заговор вовлечены были, кроме Мисаила, еще только два первоклассных архимандрита - обычно ближайшие кандидаты на епископство: Киево-Печерский архимандрит Иоанн и Виленский Свято-Троицкий Макарий. Остальные полтора десятка привлеченных к делу мирских особ принадлежали к православной знати, породнившейся с латинскими фамилиями. Пишется просьба о принятии в унию на имя папы Сикста IV. Документ этот печатно опубликован в Вильне почти полтораста лет спустя, когда Брестская Уния была уже введена. В очень пространном письме диссонируют две материи и два разных тона. С одной стороны слова неумеренно льстивой раболепно-покорной преданности папе и с другой - повторные жалобы на стеснения и обиды, которыми полна жизнь православных под польско-литовской короной. Авторы письма напускают тумана и двусмысленностей. Пишут так, как будто уния на Литве никем не отменена. Но есть лишь некоторые обиды и насилия с латинской стороны, которые пора устранить. Заговорщики пишут папе: "Некоторые, как мы слышали, наговорили о нас пред Вашим Святейшеством ложь, будто мы не совершенные и неистинные христиане св. православной веры Христовой..." A вот и жалобы: "Мы видим в наших странах многих, принадлежащих к западной церкви, из числа именующихся пастырями, которые думают яростью увеличивать свое стадо и только губят его. Достойных отдают под суд, вяжут и мучат, a иных силой влекут из благочестия в благочестие. Одних неразумный пастырь пугает криком и неправедно извергает и отлучает. Другим мечет в голову свой жезл и убивает на смерть. Третьих, обезумев от ярости, пихает ногой в спину и переламывает ребра. Но мы видим иную премудрость Вашего Святейшества, привлекающую любовью и овец, яже не суть от двора сего, да все едины будут..."

"Поэтому мы молим Твое человеколюбие, владыко, будь милостив к нам, живущим в северных странах, в светлом городе Российской чреды, под уставом восточной церкви, содержащим св. семь вселенских соборов, к ним же купно и осьмой, Флорентийский, ухваляющим..." Далее следует вероизложение учения о Св. Троице, заимствованное по всем признакам из того исповедания, которое делали за период десятилетия унии епископы в чине их хиротонии, где формула учения о Духе Святом оформлена так: "Духа же Святаго, равно купно исходяща от Отца прежде, также и Сына, единым духновением, и подаема и изливаема на всякую плоть обильно Господем нашим И. Христом." Просители желают, чтобы Рим прислал сюда на место двух компетентных экспертов, "одного грека, a другого от западной церкви, хорошо знающих закон и безупречно соблюдающих обряды обеих церквей и постановления Флорентийского собора." A в заключение авторы смиренно просят прислать им ответ на "послание некое благопотребное," которое недавно посылали по тому же адресу "епископы, князья, бояре и др. благочестивые мужи через легата Антония," ехавшего в Москву к великому князю с царевной Софией (1573 ?). Почему они не удостоены ответом? Нас не должно удивлять это униональное предприятие времени митр. Мисаила, потому что еще до смерти митр. Григория началось сватовство Московскаго велик. князя за Зою - Софью Палеолог, проживавшую в Bенеции. У вел. князя Казимира и его католической среды не могло не возникнуть надежд на оживление проблемы унии, даже с вовлечением в нее и самой Москвы. Еще в 1472 г. посол Ивана IIΙ к папе Сиксту IV, Фрязин, уверял в Литве, что великий князь Иван IIІ "признает папу главой церкви, не отвергает Флорентийского собора и готов ждать в Москву специального римского легата, который на месте точно изучил бы обряды русской веры, и указал бы путь истины." Явно, что такая фантазия сложилась y латинского посла под влиянием дипломатических речей москвичей, которые намеренно - "для снискания благоволения" окутывали все сватовство этим розовым туманом надежд. Дипломатическая ложь обычное явление. Несколько позднее легат Антоний Поссевин, по-видимому, не грубо клевещет на Ивана Грозного, который угощал его как одного из посредников еще не заключенного мира с победоносным Стефаном Баторием. Тут Иван Грозный, по словам Поссевина, величал папу "главой церкви," a несколько позднее пред тем же Поссевином именовал папу "волком." Неудивительно, что и эти московские вольтфасы, и измена унии Григория Болгарина, укрепили в Риме общее недоверие ко всем поспешным проектам унии и к слишком забегавшим вперед. Об ответе на это письмо 1476 г. мы ничего не знаем. Но какие-то секретные последствия оно, по-видимому, имело. Спустя 5 лет (1482 г.) для одной латинской хиротонии в Литве сделано было из Рима указание, что если поблизости не хватит для церемонии латинского епископа, - то можно пригласить и униатского. Кто же мог быть этим униатским епископом? Может быть, это был тайно кто-нибудь из вернувшихся вместе с Григорием в православие? Вообще не исключено, что как от Григориевой унии, так и от этой секретной попытки остались какие-то лукавые и карьерные следы в епископате. Рим не отвергал таковых, но не терял и трезвости, зная, что большинство пока бесспорно на стороне противников унии. Сам митр. Мисаил до самой своей смерти, т.е. до 1480 г., так и не получил благословения на поставление из КПля, управляя церковью с титулом Смоленского. Значит, до КПля слухи об униатской затее дошли, и патр. Рафаил (из сербов) 1477-1480 не только не утвердил Мисаила, но и решился на поощрение авантюры некоего соискателя митрополичьего сана "на Киев и всю Русь" еще при жизни Мисаила. Это был родом тверяк, но подданный Литвы, начитанный и способный монах Спиридон, носивший фамилию Сатана, прозванный так - поясняет летописец - "за резвость его." КПль произвел его в митрополита и вручил Спиридону соответствующие документы. КПлю такое властное распоряжение судьбой Киево-Литовской митрополии было важно по двум основаниям. Он хотел этим выразить свое неодобрение поведением нареченного митр. Мисаила, a в то же время направить энергию Спиридона на претензию захвата Москвы, чем, по-видимому, поманил КПль сам Спиридон. Правительство Казимира, конечно, имело формальные основания не признать законности посягательств лично явившегося в Литву Спиридона. Пущена была молва, что он поставлен "на мзде по повелению турецкого султана." Спиридон был арестован и пробыл в заточении до 1482 г. B трудном положении Спиридон решил отдать себя под покровительство великого князя Московского Ивана III. B письме к нему он, между прочим, пишет: "я много мощей вез тебе от патриарха, но король все себе забрал." Москва решила заступиться за Спиридона и в тоже время взять его под свой контроль. Экзарх КПльского патриарха в Литве разъяснил Литовскому правительству, что непринятый Литвой Спиридон теперь уже КПль-ским патриархом отставлен от бывшего его назначения. После этого Литва отпустила Спиридона под контроль Москвы. Для Спиридона это было значительным облегчением. Фигура Спиридона символизировала осуждение КПлем фактической автокефалии Москвы и была ей с этой стороны неприятной. И личные объяснения Спиридона и вся его личность вообще имели много данных для благосклонного и примирительного к нему отношения. Спиридон отправлен был на жительство в Ферапонтов монастырь, где и прожил до своей смерти около 1503-1505 гг. Москва таким образом защищалась не лично от Спиридона, a от КПля. И даже в архиерейскую присягу того момента внесено было следующее обещание: "отрицаются (после Исидора и Григория (Болгарина)... и Спиридона, нарицаемаго Сатана, взыскавшаго в Цареграде поставления, в области безбожных турок поганаго царя, такожде и тех всех отрицаюсь, еже по нем, когда случится придти на Киев от Рима латинскаго или от Царьграда турецкия державы." Умственные способности и начитанность Спиридона сразу оценены были москвичами, и к нему потянулись с различными просветительными и богословскими запросами деятели московского церковного просвещения. Соловецкий игумен Досифей предложил Спиридону переработать и заново написать житие Зосимы и Савватия, мотивируя тем, что Спиридон "бе тому мудр добре, умея писания ветхая и новая." И Спиридон написал существующее житие в 1503 г. Знаменитый Геннадий Новгородский пользовался советами и помощью Спиридона в его больших полемических против еретиков предприятиях. Геннадий говорит о Спиридоне так: "сей человек в нынешняя роды беше столп церковный понеже измлада навыче священная писания." От Спиридона сохранилось написанное еще в Литве: "Изложение о православной истинней нашей вере."

Случай с назначением Спиридона из КПля без воли Казимира и готовность духовенства и народа принять его (из-за недоверия к Мисаилу, как изменнику) заставили правительство Казимира считаться с фактом народно-православной воли. Казимир решил, что лучше считаться с этой волей в форме выборов, чем иметь дело с властной инициативой и произволом патриарха. Поэтому Казимир откликнулся на представление православных: - дозволить им выбор своего митрополита. Православные избрали епископа Полоцкого Симеона. С этого времени установился избирательный порядок в русские митрополиты с посвящением их через патриаршего экзарха уже на месте. Так размежевались роли и влияния сторон: - Литовской власти и патриарха.

Митрополит Сименон (1480-1488 гг.).

За подписью и Казимира, соборный выбор обратился за благословением в КПль, и в 1481 г. патриарх Максим прислал "благословенный лист" и двух экзархов для участия в посвящении Максима. Видимо, послы от избирательного собора к патриарху посвятили патриархат во все опасности для судеб православия слагающейся в Литве государственной политики. И КПль на это откликнулся. Начал впредь более внимательно и активно принимать участие в делах русской церкви. Тревога за судьбы своей церкви в это время ощутительно возрастает. До смерти Симеона избран был и поставлен в регулярном порядке преемником на митрополию опять Полоцкий епископ Иона Глезна.

Иона Глезна (1488-1494 гг.).

Введенная в обычай выборная процедура митрополита давала повод представителям православного общества подавать свой голос в форме очередных докладов высшему главе церкви, КПльскому патриарху, и прибегать к его заступничеству в защите теснимых прав православия. В данном случае до нас дошел текст такого обращения русских князей к патриарху. Уже самый возвышенный стиль обращения и титуляции патриарха свидетельствует о противопоставлении высокого авторитета, стоящего во главе восточной церкви, униатской идеологии, слепившей глаза соблазняемых высотой папского титула. Русские князья величают патриарха; "первостоятельным по чину великого архиерея Господа Иисуса, имеющим равную власть со всеми его учениками и апостолами, обручителем, правителем, православным светильником восточной христианской церкви по вселенной, изливающим на всех по вселенной источники живодательных вод, святейшим, благословеннейшим, отцем отцев." Пишущие представляют себя "живущими под державою великого господаря, короля польского, великого князя литовского и русского, Казимира, и содержащими веру православную греческую, при помощи Божией, неотступно и до смерти." Сообщается далее, что по смерти митрополита Симеона Киевская митрополия немало вдовствовала. Теперь просители умоляют поскорее утвердить их избранника, жалуясь намеком на то, что православие находится в утеснении: "да учинит, святыня твоя, к нашему утверждению, ради теснящих нас в вере, милосердно и да не умедлит от руки твоей меч духовный отцу нашему, им же оборонити нас." Что касается не системы политики, a самой личности короля Казимира, то русская летопись об нем отзывается весьма положительно: "преставися Казимир, король польский Якогойлович и великий князь Литовский и русский, справедливый, добрый." Намек, что "недоброта" не в личности великого князя, a в господствующем латинском правящем классе. Новый в. князь - Александр Кизимирович, в 1492 г. подтвердил все права своих граждан без различия веры. Александр Казимирович правил Литвой, a Польшей - его брат Альберт. Это новое разделение властей было благоприятно для православия, укрепляя в великом князе Александре чувства близости и благорасположения к литовскому и русскому населению.

Митрополит Макарий (1494-1497 гг.).

В преемники Ионе избран был архимандрит Виленского Свято-Троицкого монастыря Макарий. Избирательный собор почему-то не ограничился одним предъизбранием, a до благословения и утверждения патриарха постановил безотлагательно, в срочном порядке, соборными силами местного епископата сначала посвятить Макария во епископа и в митрополита и потом уже послать pоst faсtum посольство к патриарху за его благословением. Местная летопись говорит: "Собрались тогда епископы Владимирский Вассиан, Полоцкий Лука, Туровский Baссиан, Луцкий Иона и постановили архимандрита Макария, по прозванию Черта, митрополитом Киеву и всей Руси. Α к патриарху за благословением послали старца Дионисия и Германа диакона-инока." Вскоре посольство вернулось с утвердительным ответом, но посланник патриарха все-таки не мог не сделать дружеского выговора за нарушение нормального порядка: "впредь не ставьте митрополита прежде чем получите от нас благословение, разве если случится великая нужда." Вот такая-то нужда и случилось ответили епископы: "Мы не отвергаемся древних обычаев соборной Цареградской церкви и благословения отца нашего патриарха, но сделали это по нужде, как и прежде нас сделали это наши братья-епископы при великом князе Витовте, поставив митрополитом Григория Цемивлака. Да и в правилах св. апостолов и св. отцов написано; два или три епископа без всякого сомнения да поставляют епископа." Греческий посол признал: "Вы поступили хорошо. П ο нужде и применение закона бывает." Послу были объяснены скрытые от нас причины торопливости, и он их признал убедительными для оправдания русских епископов. Очевидно это - опасность неусыпающих новых униатских маневров при замещении кафедры митрополита, что, как увидим, и подтвердилось вскоре.

Недолго пришлось править митр. Макарию. Ему пришлось стать жертвой почти перманентной войны в форме разбойничьих набегов Крымских татар. По случаю очередного ограбления Киево-Печерской лавры, митрополит счел своим долгом лично поспешить туда. Митрополиты обычно жили в Вильне, но их главной титулярной резиденцией оставалась все-таки Киево-Печерская Лавра. Туда и поспешил митр. Макарий в тревожную минуту, как раз на пасхальной неделе 1497 г. "Во время поездки, 1-го мая, рассказывает летописец, безбожные перекопские татары убили преосвященного митр. Киевского и всея Руси, архиепископа Макария. Вторглись они в нашу землю скрытно от всех и настигли его в селе Стриголове за пять миль от Мозыря, и из бывших с ним одних убили, a других взяли в плен. Но - уповаю на Господа Бога, что такая смерть приключилась архиерею Божию для большего ему воздаяния, ибо он ехал в Киев, желая помочь церкви Божией Софии, разоренной прежде теми же Агарянами." Макария, как ревнителя православия, Лавра почтила канонизацией. Мощи его покоятся в Киево-Софийском соборе.

На время митр. Макария падает крупный исторический факт во взаимоотношениях Руси Литовской с Русью Московской. Это брак самого великого князя Александра Каземировича с дочерью Московского великого князя Ивана III - Еленой. Брак этот был попыткой устроения, если не вечного, то длительного мира между "Русью и Русью." Неизжита была еще удельная система с ее неизбывными междоусобными войнами. Лекарством против этой болезни являлась хотя и медленная, но стихийная сила - централизация борющихся княжеств. Однако, образовался не один центр, a два, две разнородных гегемонии: одна православно-восточная, a другая латино-западная. Говоря новым языком, образовались два империализма. И старое удельное право князей - переходить на службу вместе с своими землями от одного старейшего князя к другому, неизбежно порождало уже не просто внутренние междоусобные столкновения, но в собственном смысле государственные войны. Так и получилось, что одно православное русское великое княжество воюет с другим русским же православным великим княжеством.

B этот момент князья Смоленский и Черниговский перешли на службу в федерацию Москвы. Великий князь Александр Казимирович объявил войну Ивану III. B этой только русской усобице армия Польши не участвовала. Литовская Русь потерпела поражение. Большие области навсегда отошли к Москве: половина Смоленской земли, части Калужской, Черниговской и Могилевской. В 1494 г. мир был подписан. Для закрепления его и начались переговоры о браке Александра Казимировича, римо-католика, с Еленой, дочерью Ивана III. Мать Елены была знаменитая гречанка Зоя-Софья Палеолог. Как известно, Софья в детстве была воспитана кардиналом Виссарионом в духе унии и стала чисто православной уже в браке с Иваном III. В духе строгого православия воспиталась и Елена. Перед Москвой стояла трудная задача: как гарантировать свободу веры для будущей княгини Литовской, a может быть, и королевы Польской? По создавшейся конституции Литвы, объединенной с Польшей, великий князь Александр не имел права давать такого рода обещания письменно. Но устно он дал клятвенное обещание не препятствовать Елене "содержать греческий закон, не нудить ее к римскому закону" и даже не допускать такого перехода, если бы и сама она захотела. Очевидно, мать Елены и Московский двор убеждены были, что Елена выдержит испытание такого разноверного брака. В феврале 1495 г. Елена, как невеста со своей свитой, прибыла для браковенчания в столицу Литвы - Вильну. Встретил ее y кафедральной церкви Рождества Богородицы митр. Maкарий. Затем был с общего согласия двух сторон выработан ритуал браковенчания с редким в истории разделенных церквей сослужением двух иерархий. Перевес в чине был отдан римо-католической стороне. Венчание происходило в костеле св. Станислава. Митр. Макарий присутствовал, но не служил. Богослужебная роль поручена была духовнику Елены, попу Фоме, который и встретил невесту с крестом рядом с бискупом Войтехом Табор, тоже с крестом. Но Войтех не благословил Елену и не дал ей креста. Она поцеловала лишь крест в руках Фомы. В дальнейшем ходе чина молитвы для жениха по-латыни читал бискуп, a для невесты по-славянски поп Фома. Начались сложности, но не в брачной жизни. Супруги взаимно любили друг друга и жили в мире. Сложности в общей политике. Православная сторона поторопилась было испросить y Александра разрешение на постройку нового православного храма в самой Вильне, но Александр наотрез отказал, ссылаясь на законы предков: - "церквей греческих не прибавлять."

Митрополит Иосиф I Болгаринович.

Литва была побеждена православной Москвой. Литва допустила православную княгиню во внутренние покои своей династии. Латинская душа короны польской и литовской не могла не повести оборонительной политики в смысле возврата к вожделенной для всего Запада церковной унии. Метод был прежний, испытанный. Нужно было опять найти кандидата на митрополию из людей компромисса. Такого и нашли: в лице Смоленского епископа - Иосифа Болгариновича. Он был родственник Ивана Сапеги, канцлера великого князя и княгини Елены. Сапега был русский, но уже из рода окатоличенного. По-видимому, Сапега издавна отдал Иосифа на обработку Виленскому римо-католическому епископу Альберту Войтеху Табору. Последний был искренно благочестивым и фанатичным миссионером, державшим под своим контролем великого князя Александра, особенно в этот для него тревожный момент брачной и вероисповедной сложности около короны Литовской. Дипломатическая международная разведка в эту минуту располагала благоприятными для нее сведениями о будто бы униональных возможностях в самом КПле в лице самого патр. Нифонта. И вот, еще при жизни митр. Макария придворная латинская партия с еписк. Войтехом во главе, через отдавшегося ей еп. Смоленского Иосифа, ведет переписку с КПльским патриархом Нифонтом. Ответ Нифонта пришел еще за месяц до трагической смерти митр. Макария. Кто знает, не толкали ли придворные круги митр. Макария с провокационными целями - экстренно ехать в Киев навстречу убийцам - татарам, чтобы освободить место заговорщику Иосифу Болгариновичу? И когда Макарий пострадал, то не потому ли особенно православные иноки Киево-Печерской Лавры так усердно прославляли память священномученика, что им небезызвестна была скрытая причина его поспешной и роковой поездки в Киев? A Иосифа I Болгариновича поманили уравнением прав православного духовенства с латинским, что, конечно, было нужно для привлекательности и осуществимости унии.

Что же дало агентам Литвы в Константинополе основание - вдруг поверить, что они именно через патр. Нифонта осуществят униатскую интригу?

Патриарх Нифонт II, занимавший КПльскую кафедру дважды (в 1486-89 и в 1497-98 гг.), умер в 1508 г. на Афоне. В его детские годы он пережил трагедию захвата Константинополя турками. Православные греки во множестве бежали от турок ближе к Адриатическим берегам и через острова переселялись в Италию. В 1455-60 гг. мы находим Нифонта в морейском городе Арте, т.е. на родине знаменитого для нас русских Максима Грека. Последний родился около 1470-80 гг. И Нифонт тогда жил здесь и рукоположен Артинским митрополитом во диакона. Предполагают не только знакомство, но и родство Нифонта с Максимом. Позднее (около 1505 г.), может быть, и самое возвращение Максима на родину после 10-летнего увлечения его итальянским "возрожденчеством" объясняется призывом близкого ему авторитета - патриарха Нифонта. Нифонт тогда жил на покое в Ватопедском монастыре. Сам Максим в свои зрелые годы уже в Москве обращается к латинянам с теплым сердечным призывом: "Давайте изгоним старую ссору и снова обымем мир - сей дар Божий и радость Христову. Единым сердцем воспоем член Символа Веры об исхождении Св. Духа от Одного Отца, как это было установлено многими решениями соборов." Тем более понятна живая кровоточащая рана в сердце патриарха Нифонта, родившегося еще при сиянии креста на куполе Св. Софии.

Государственные и церковные разведчики Литвы в Константинополе, осведомленные об этой патриотической романтике сердца патр. Нифонта, торопились грубо использовать ее в своих целях, "ковать железо, пока горячо." B следующем 1498 г. патр. Нифонт был уже лишен кафедры и отбыл на Афон. A в Литве торопятся - "убирают со сцены," т.е. провокационно убивают, митр. Макария и ложно выдают предъизбранного Иосифа Болгариновича за вступившего уже в права митрополита. Ему обманутый патриарх и адресует нижеследующее свое послание:

"Нифонт, Божиею милостию архиепископ КПля, Нового Рима и вселенский патриарх благочестивому и боголюбивому Иосифу, брату и сослужителю, митр. Киевскому и всея Руси..." Такое обращение датировано 5-м апреля 1497 г., т.е. еще при живом митр. Макарии. Иосиф тут же уже именуется митрополитом. Это походит на реализацию патронатской интриги, обмена и подкупа патриархии и тайного захвата места митрополита. Все это было в духе того времени. Может быть, этой закулисной борьбой и объясняется та спешка и то формальное нарушение порядка возведения в митрополиты Макария, которое сам греческий апокрисиарий, прибывший в Вильну в 1494 г., признал совершенным "по нужде." Православная среда знала и понимала, что разумеется под этим условным выражением. Еще одна дополнительная черта к мотивам канонизации митр. Макария.

После вступительного обращения, патр. Нифонт продолжает: "Мы получили от твоей милости письмо, посланное к нашей мерности, в котором ты извещаешь, что епископы римского костела, живущие на Руси и в Литве, непереносимы для вас и принуждают вас к унии, учрежденной во Флоренции. Ты говоришь, что в противном случае вы подвергнетесь великой опасности потерять привилегии и льготы, которые дарованы вам польскими королями в то время, когда состоялась эта уния. Посему от нашей мерности просишь руки помощи и рекомендательного письма к вашему могущественному королю. Сверх того желаешь знать о Флорентийском соборе, как он происходил, чтобы вы могли давать ответ искушающим вас и очень притесняющим. Да будет же вам известно, что собор был созван и утвержден торжественно, при обшей радости, в присутствии нашего светлейшего государя Иоанна Палеолога и святейшего патриарха КПльского, блаженной памяти Иосифа, который не так давно был нашим предшественником, и в присутствии наместников братьев наших патриархов и иных архиепископов и князей, бывших представителями Восточной церкви, a также в присутствии и римского епископа со своими.

Но некоторые из народа нашего, оставшиеся дома, не захотели принять унии и держаться ее, вероятно, из ненависти к латинянам. С тех пор y нас происходит замешательство и беспорядок. Вверенные нам овцы, над которыми мы имеем высшую власть, думают управлять нами. И мы не в состоянии укротить их. Α кто знает, не за то ли так тяжко наказал нас Господь Бог и ныне еще наказует, что мы не допускаем святого единения (унии)? Мы утратили всякую поддержку, и латиняне не только не присылают нам до сих пор никакой помощи, но и совсем нам не сочувствуют. Неудивительно, если и вам они причиняют затруднения.

Впрочем, твоя милость, будешь иметь немалую отговорку и извинения, когда станешь говорить, что без решения КПльского, т.е. своего патриарха ничего делать не можешь. Мы же, если бы и очень хотели, решительно не можем ничего сделать по тем делам, по которым от нас многое зависит.

Итак, пусть не жалуются на нас, но пусть лучше, тронувшись сожалением над нашим несчастьем, молят о нас Господа Бога, чтобы мы, освободившись от неволи, вновь соединились бы по милости Божией. A твоя милость не сопротивляйся им слишком, но имей с ними дρyжеское общение (как позволили и мы нашим священникам, живущим на островах, под властью сиятельного Сената венецианского, совершать собрания и молитвы с латинами). Но веру отеческую и все церковные обычаи бдительно сохраняй, ибо предки наши под тем только условием соединились с латинянами во Флоренции, чтобы все права наши оставались ненарушенными и сохранялись. Ты имеешь во всей Руси и Литве немало князей - детей духовных, которые чтут греческую церковь и искренно уважают нашу мерность. Им мы дали наши письма и поручения, чтобы они ходатайствовали за тебя пред всесветлейшим королем и защищали наше право. Лета 7005, апреля 5 от Рождества Сына Божия 1497 г.."

Итак, в этом письме патр. Нифонта нет никакой измены православию. Оно лишь не дышит полемикой и лишь сочувственно вздыхает о соединении церквей. Цель его утилитарная - освобождение своей священной теократической родины, креста от полумесяца. A Польша, без всякой боли сердца, как ростовщик, стремилась использовать это для своей униатской фальшивки.

Данный документ был опубликован лишь в начале XVII века для оправдания уже введенной тогда Брестской унии. Никакого оправдания искусственной и насильственной унии он, конечно, не заключает. Но служит лишь памятником трагического умирания Византии и бессильной мечты тогдашних греков как-нибудь воскреснуть силами общеевропейской коалиции.

Насколько все эти униатские интриги велись секретно, видно из того, что штат православных русских московских чиновников, состоявших в свите вел. княгини Елены, проведал об этом сравнительно очень поздно, только в 1499 г. Москва кое-что узнала об этом из частного письма подьячего при вел. кн. Елене - Федора Шестака: "Здесь y нас, господине, произошла великая смута между латинами и нашим христианством. B нашего владыку Смоленского дьявол вселился, и вместе с Сопегою - отметником они восстали на православную веру. Великий князь неволил государыню нашу, вел. кн. Елену в проклятую латинскую веру. Но государыню нашу Бог научил, да помнила она науку государя отца своего. И она отказала мужу так: "помнишь, что обещал ты государю-отцу моему; и я без воли государя отца моего не могу того сделать. Обошлюсь с ним, как он меня научит." Да и все наше православное христианство хотят окрестить (!). От того наша Русь с Литвой в сильной вражде. Ты бы эту записку послал до государя. Государь сам того не знает. Больше писать не смею. Если б было с кем на словах пересказать." Иван Васильевич Московский немедленно послал Елене экстренного посланца сказать ей наедине: "дошел до нас слух, что муж твой Александр нудит тебя и иных людей отступить от своего греческого закона к римскому. Ты в этом мужа своего не слушай. Пострадай до крови и до смерти, но к римскому закону не приступай, чтобы от Бога душою не погибнуть, a от нас и всего православного христианства не быть в проклятии. И сраму от иных вер православию не делай. Извести нас обо всем этом, правда ли то, и мы тогда пошлем к мужу твоему: зачем он делает против своего слова и обещания?" Такого же рода письмо к Елене было приложено и от ее матери Софьи Фоминичны.

Параллельно с этой защитной реакцией продолжало развиваться тайное наступление возобновителей унии. Неестественно быстро, после убийства митр. Макария 1-го мая 1497 г., уже 10-го мая, якобы, "приходит" от КПльского патриарха апокрисиарий для формального поставления в митрополиты Иосифа Болгариновича. Бесспорно ясно, что это было только извлечение наружу секретно уже существовавшего назначения Иосифа митрополитом. Равно и "прибытие" апокрисиария было тоже фиктивным. Он давно уже был секретно на месте. Заговор удался. Иосиф стал открыто митрополитом. Достигнув цели, Иосиф Болгаринович, после обмана Макария, обманул и КПль. Он уже стал послушным исполнителем "заказа" унии. Его послание к папе Александру VI датировано 20-м августа 1500 г. B послании нет ничего оригинального, оно просто списано с прежнего письма к папе 1476 г. митр. Мисаила Пеструча: "Я верую и исповедую, что ты пастырь всех верных и глава вселенской церкви и всех свв. отцов и патриархов. Пред тобой мы смиренно склоняем главы наши со всей покорностью доброй воли, не по принуждению или по необходимости, но по усердию веры и сердечной любви. Желаем от твоей святыни святейшего благословения, потому что тебе переданы ключи царства небесного и власть вязать и решить. Поэтому отныне мы молим твою святыню, будь милостив к нам, живущим далеко в северных странах, там где области России, под обрядом и уставом Восточной церкви, содержащим свв. семь вселенских соборов, a с ними и VIII Флорентийский.

Мы веруем во Единого Бога Отца Вседержителя... И во Единого Господа Иисуса Христа... по Никейскому символу. Веруем и в Духа Святого, исходящего от Бога Отца, также (Similitеr) и от Сына единым дуновением...

Ο всем прочем мы не пишем твоей святыне, a поручаем устно рассказать нашему сыну и брату и родственнику Ивану Сопеге, от которого и просим и выслушать все наши просьбы. Мы уверены, повергаясь пред тобой на землю и целуя ноги твои, что ты исполнишь желания сердца нашего и утешишь нас, пребывающих в скорби и не отвергнешь прибегающего под твое покровительство."

На письмо это не последовало прямого ответа самому адресату, ибо интрига, сравнительно долго тянувшаяся в секрете, к этому времени вдруг вскрылась. Запылала война. Московские войска одерживали победу за победой. Личность митрополита-заговорщика потеряла свой вес. Не отвечая ему, папа ведет переписку с людьми ему подведомственными и подчиненными. Пишет вел. князю Александру и епископу Войтеху. Письмо это характерно для сумбурности богословских суждений тогдашней папской канцелярии об условиях унии. Письмо проявляет крайнюю осторожность, очевидно, в виду остроты создавшегося военно-политического положения. Униатская литература до сих пор проводит теорию, что обязательность Флорентийской унии для всего Востока не требует ничего нового, кроме приложения или возобновления все той же неотменной и существующей Флорентийской унии. Она якобы и здесь, в юго-западной Руси, никогда не прекращалась. Данное письмо разрушает эту историческую иллюзию. Папа хвалит ревность Войтеха, но просит быть очень осторожным с этими русскими отступниками. "Мы получили осведомление, что они ни в символе веры, ни при совершении церковных служб совсем не исповедуют исхождения св. Духа и от Сына. Нам также доложено, что таинство Евхаристии они совершают на квасном хлебе под формой незаконной и неподобающей. Для преложения в кровь употребляют не вино, a другую жидкость (очевидно, разумеются распространенные на севере России ягодные вина). Смешав оба вида Тела и Крови - под обоими причащают даже младенцев. Мы слышали, что они несогласны с Флорентийским собором касательно очистительного огня в Чистилище и молитв за умерших. Мы узнали также будто поименованные народы дерзко отвергают, что апостол Петр получил от Господа первенство над всей церковью и власть вязать и решить, и что римский первосвященник есть преемник апостола Петра, викарий Христа, глава церкви. Надобно, наконец, внимательно рассмотреть, как совершают они таинства, под какой формой и материей, через каких священнослужителей? И не отвращаются ли они от принимающих таинства по обряду римской церкви? Не удаляют ли они их из своих церквей, не избегают ли общения с ними?" Такая придирчивость и требовательность ясно свидетельствуют о недоверии Ватикана к данному униатскому предприятию и о желании отсрочить унию целым рядом трудностей. Трудности эти Ватиканское письмо заостряет даже неожиданным условием иерархического перепоставления стучащегося в двери унии митр. Иосифа. Папа пишет: "Сапега просил нас, чтобы мы рекомендовали Иосифа сыну нашему кн. Литовскому Александру, как подлинного архиепископа - митрополита и примаса по обряду греческому, и предоставили бы ему власть раздавать индульгенции и грекам и латинянам, присутствующим при его богослужении. Мы охотно исполнили бы желание Иосифа, если бы были убеждены, что он от искреннего сердца обращается к нашей вере. Кроме того известно, что КПльский патриарх, под властью которого состоит Киевский митрополит, вот уже 50 лет, проживает при римской церкви." Речь идет, конечно, о патриархе греко-униатском, Гротта-Ферратском. "И мы не знаем, как мог Иосиф без его и моего согласия получить Киевскую митрополию? A потому не иначе можем исполнить его просьбу, если только он, отвергнув поставление и посвящение на упомянутую митрополию, полученное им из другого места, примет поставление от нас и апостольского престола. Сапега нас просил, между прочим, чтобы крещенных по обряду греческому не перекрещивать при соединении с римской церковью. Эту просьбу мы постараемся исполнить, когда дадут нам сведения: по какой форме и какими священнослужителями данные лица были крещены?" Таким образом, скандал перекрещивания из-за обрядовых форм должен быть поставлен в виду и ватиканскому богословию того времени, a не только греческой церкви XVIII столетия. Итог условий унии формулирован с откровенной строгостью: "Когда мы удостоверимся, что они хранят определения Флорентийского собора и ни в совершении таинств, ни в членах веры не разнятся с римской церковью, тогда пусть знают - мы с любовью примем их в лоно римской церкви." Абсолютизмом этого требования доказывается, что Ватикан того момента не строил себе иллюзий о существовании Флорентийской унии в Литовской Руси. В письме к великому князю папа пишет, что он получил от него рекомендацию о лице Иосифа и что посол князя Вителлий и другие свидетели отзываются об Иосифе похвально. Но имея в виду, что "такого рода привод на основе определений Флорентийского собора столь часто предпринимался и столько раз прерывался, то, чтобы не поступить легкомысленно, мы хотели бы послать вам нунция. Но твой посол (Сопега) упросил нас помедлить с нунцием, чтобы не вооружить московского князя, и мы это отсрочиваем, пока не известишь нас о более удобном времени." Момент московских побед был, как мы уже подчеркнули, совсем неблагоприятным для всего этого секретного дела. Практическое решение папы в письме к вел. князю изложено так: "А теперь поручаем тебе передать Иосифу и другим, кто с ним, что желание их обратиться к нашей церкви нам весьма приятно. И мы молим Бога о сохранении в них этого желания, пока не откроется возможность исполнить его. 0 том же, чтобы утвердить Иосифа в его достоинстве, даровать ему право раздачи индульгенций и разрешить построение русских каменных церквей, благовременно будет подумать тогда, когда мы ясно уразумеем, каким образом он поставлен. Теперь нет иного КПльского патриарха, кроме досточтимого брата нашего Иоанна, епископа Портуэнского, кардинала св. Ангела. И мы не знаем, каким образом нам и святейшему престолу признать поставление на митрополию, совершенное еретиком Иоакимом, который возведен на Кпльскую кафедру святотатственной рукой турецкого тирана"? В приведенной тираде действительность православной иерархии, как еретической, отрицается. A в дальнейшем, при условии принятия всей полноты римского вероучения и даже каноники - вновь допускается. Богословие не вполне ясное, колеблющееся. Вот заключение папского письма:

"Впрочем, если Иосиф согласен принять определение Флорентийского собора, и признать и другие вселенские соборы и не разниться ни в чем от католической веры, удерживая только греческую обрядность, дозволенную церковью на вселенских соборах; если он обещает и будет содействовать, чтобы весь русский нaрод принял Флорентийский собор и отрекся от своих заблуждений, осужденных вселенскими соборами, тогда мы прοстим Иосифу прежние его согрешения и утвердим его или сами, или через КПльского патриарха Иоанна в митрополичьем достоинстве. Когда он и другие с ним примут все члены - об исхождении Св. Духа и от Сына, о первенстве папы, о чистилище, о наградах и наказаниях по смерти - тогда мы дозволим и не перекрещивать крещенных в третьем лице по обряду греческому, и совершать Евхаристию на квасном хлебе и под обоими видами преподавать ее мирянам, а, священникам греческим иметь своих жен. Все это передай Иосифу и обсуди с Виленским епископом, a свои соображения сообщи нам, чтобы мы или прислали нунция или поручили Виленскому епископу совершить полное присоединение Иосифа и других с ним."

Война и последовавшая вскоре смерть митр. Иосифа Болгариновича сорвали эту акцию. Но параллельно с ней протекала и акция давлений для обращения лично великой княгини Елены в унию или полное латинство. В письме 1501 г. к вел. кн. Александру папа пишет: "по словам посла твоего, ты дал клятву своему тестю никогда не принуждать Елену к римской вере, даже и в таком случае, если бы и она сама того захотела. И ты уже 5 лет честно исполняешь обещание, сам не принуждаешь жены. Но другие светские и духовные сколько ни убеждают ее - она остается непреклонной. Мы хотим и обязуем тебя, чтобы ты несмотря на данные обещания и клятвы, от которых тебя освобождаем, снова позаботился побудить свою жену к принятию римской веры. Если же Елена опять не согласится, то мы поручаем Виленскому епископу, чтобы он убеждал ее, a в случае нужды принуждал мерами церковного исправления и другими законными средствами. A если и после этого останется непреклонной, то отлучил бы ее от сожительства с тобой и совершенно удалил от тебя." Так как епископ Войтех венчал Елену, то в этой области его каноническая власть имеет свои основания. В инструкции самому Войтеху и его брату кардиналу Фридриху, архиепископу Краковскому, папа пишет, чтобы в дополнение к отлучению "от стола и ложа," присоединить еще и конфискацию ее имущества. Меры невероятно-крайние, неосуществимые: - и по моменту московских побед и по невозможности для вел. кн. Александра прибегнуть к такой жестокости по отношению к искренно любимой им своей жене. Александр просто остался глух к этим ватиканским советам и должен был думать о мире с Москвой, a не делал ей безумных вызовов. Через несколько месяцев в том же 1501 г. умер митр. Иосиф Болгаринович - живой носитель униатской интриги. Она оказалась несвоевременной по политическим отношениям к Москве и приблизительно на полстолетия замерла. Прямые атаки на православие оказались неудачными. Началась система последовательного государственного давления, принесшая свой плод к концу XVI в. при короле Сигизмунде III. Великая кн. Елена осталась непоколебленной. Пример ее укреплял сознание широких слоев православного населения, был полезен и колеблющемуся русскому епископату. Придворному церемониалу приходилось с этим мириться и переживать неприятные для католиков сложности. Пора было вел. кн. Александру принимать польскую корону. Церемония коронации в Кракове назначена была на 1-е декабря 1501 г. Параллельно с тем как муж короновался в католическом соборе, жена его Елена раздельно молилась в своем дворце, где происходила греческая литургия. Летописец пишет, что Елена лишена была короны за свою ядовитую приверженность к греческой религии: Неlепае vего, uxоris еjus diadеma dеnеgatum еst, ео quоd mоrdiсus graесоrum rеligiоni adhaеrеrit.

Вся эта униатская затея, все давления на вел. кн. Елену ставили перед владетельным русским классом в Литве революционный вопрос: не уйти ли из-под короны латинской под корону православную, московскую? С наибольшей легкостью такое решение вопроса представлялось для князей, имевших свои уделы-земли в непосредственном соседстве с московскими землями. И вот, делая ставку на растущую силу гегемонии Москвы, пограничные князья начинают перебегать к Ивану III. Само собой понятно, что это были вопросы чисто государственные, политические, вопросы выгоды и интересов. Но нельзя считать и положения веры и церкви только одним прикрытием политики. Время было еще почти средневековое, и вопросы религии и свободы совести имели большой вес и переживались остро. Московский летописец повествует, что в начале 1500 г. кн. Семен Иванович Бельский "прислал к великому князю Ивану Васильевичу бить челом, чтобы пожаловать его и принять на службу с его вотчиной и сказывал, что на них в Литве пришла великая нужда о греческом законе. Посылал де вел. кн. Александр к своей вел. кн. Елене о тметника православные веры Иосифа, владыку Смоленского, да бискупа своего Виленского и чернецов Бернардинов, чтобы приступила к римскому закону, да и к князьям русским посылал и к виленским горожанам и ко всей Руси, которые держат греческий закон, и нудят их приступить к закону римскому." Здесь, под 1500 г. обобщаются события закулисной униатской интриги за целый ряд предшествующих годов, когда действовал в этом направлении почти открыто Иосиф Смоленский, не считаясь с митрополичьей властью еще живого митр. Макария.

Иван Васильевич Московский принял на московскую службу Бельского и немедленно послал извещение Александру Литовскому, мотивируя свой поступок так: "В наших договорных актах записано, чтобы нам состоящих на службе с их вотчинами не принимать на обе стороны. Но когда всем православным в Литве пришла такая нужда о греческом законе, которой раньше при твоем отце и предках не бывало, то мы, ради той нужды, приняли Семена на службу с вотчиной. То бы тебе было ведомо и ты бы в отчину нашего слуги не вступался и людям его обиды и силы не делал." По примеру Бельского тогда же били челом Московскому государю и были им приняты князья Семен Иванович Можайский и Василий Иванович Шемяка с богатыми волостями. Первый - с Черниговом, Стародубом, Гомелем, Любичем. Другой - с Рыльском и Новгородом-Северском. Перешли к Москве и князья Трубчевские, Мосальские, Хотетовские и др. - все мотивируя "нуждой о греческом законе."

Князь Литовский послал в Москву посольство с протестом: "Бельский тебе не умел правды поведать. Он лихой человек и наш изменник. Мы его уже три года и в глаза не видали. У нас, по милости Божией, в Литовском великом княжестве много князей и панов греческого закона, получше того изменника. A никого и никогда силой и нуждой ни предки наши, ни отец, ни мы к римскому закону не приводили и не приводим. Так ты бы, брат наш, держал крестное целование, данное нам, a Бельского и других наших изменников нам выдал." Иван III отвечал: "как же он не нудит к римскому закону, когда к нашей дочери, да и к князьям и панам русским и ко всей Руси посылает, чтобы приступили к римскому закону? A ныне учинил еще новое насилие Руси, какого прежде при его отце и предках не бывало: сколько повелел он поставить божниц римского закона в русских городах - Полоцке и других! Да жен от мужей отнимают, детей от родителей и силой окрещивают в римский закон. Так то ли он не нудит Руси к римскому закону?.. П ρο Бельского же ведомо дополнительно про то дело, что он, не желая быть отступником от греческого закона и потерять свою голову, перешел служить к нам с своей вотчиной. В чем же тут его измена"?

Литва объявила войну. Готовых решающих сил военных y нее под рукой не было. Московская армия 14 июля одержала блестящую победу. Взят был в плен сам главнокомандующий - вел. гетман, русский князь Константин Иванович Острожский. Война тянулась. В следующем году начались переговоры о мире. Cо стороны Ивана IIІ выдвигались претензии за утеснение свободы совести кн. Елены. За 1501-1502 годы наступление Москвы и занятие Литовских городов продолжалось. Литва обратилась к посредничеству папы Александра VI. В марте 1503 г., наконец, мир был достигнут. Назывался он перемирием на срок 6 лет. Послы кн. Литовского привезли на московскую сторону и письма вел. кн. Елены, очутившейся в морально сложном и тяжелом разрыве с Москвой и при семейной привязанности к короне Литовской. Елена умоляла отца прекратить кровопролитие и не преувеличивать тяготы ее личного религиозного положения. Она писала: "везде мне полная свобода служить Господу Богу по обычаю и уставу св. греческой .церкви." "Государь мой король, его мать, братья, паны и вся земля надеялись, что со мной из Москвы пришло в Литву все доброе, вечный мир, кровная дружба, помощь на поганых. A теперь видят все, что со мной все лихо к ним пришло: война, рать, взятие и сожжение городов и волостей, пролитие христианской крови, плен, плач, вопль... Вся вселенная не на кого другого, только на меня вопиет, что кровопролитие сталось от моего в Литву прихода, будто я к тебе пишу, привожу тебя на войну... Сжалься над своею дочерью. Возьми по-старому любовь и дружбу с братом и зятем своим: тогда ты не только мне учинил бы веселие, но и церквам Божиим благосостояние и святителям греческого закона мирное единение и всем людям греческого и латинского закона радость и мне великое в греческой вере утверждение."

Послы самого вел. кн. Александра докладывали в том же духе. Но русский по происхождению и языку Иван Сопега признавался, что религиозная жизнь великой княгини не лишена своих затруднений. Он говорил: "от мужа принуждения ей мало, a много ей укоризн от Краковского архиепископа Фридриха (брата короля) и от Виленского бискупа, и от панов литовских, которые говорят ей, будто она некрещена и другие подобные речи. Они-то и возбуждали папу писать к Александру, чтобы привел ее к покорности римской церкви." Сопега признавался, что пока жив муж, беспокоиться не нужно, но что "когда мужа в животе не станет," то архиепископ и папа наверное продолжат свое давление. Иван III, как победитель, потребовал от мужа нового письменного ручательства о свободе религиозной жизни Елены и чтобы к этому акту приложили свои печати и Краковский и Виленский бискупы. Сам Иван III в личном письме к Елене облегчал ее совесть и тревоги мотивами сверхличными, государственными. "Нет, дочка, то дело сталося не тобой, a неисправлением твоего мужа. Я чаял, что как ты к нему придешь, то тобою всей Руси и греческому закону окропление будет. A он, как ты пришла к нему - начал нудить тебя, да с тобой и всю Русь, к римскому закону." Дальше Иван III призывал дочь стоять твердо в греческом законе и даже "пострадать за него до крови, но не делать бесчестья своему роду." "Но если, дочка, поползнешься и приступишь к римскому закону, своею ли волею или неволею, то от Бога погибнешь душой, от нас в неблагословении будешь, a зятю своему мы того не спустим: y нас с ним будет беспрестанная рать."

Эта защита оружием русскости и православия оправдалась на долгий сравнительно срок. Навязывание унии отступило на задний план. К Москве навсегда перешло все княжество Чернигово-северское, церковно составлявшее Чернигово-Брянскую епархию. В рамках Московской митрополии она была временно упразднена и вновь восстановлена лишь при патриархах. Победный для Москвы мир ободрил и поднял самосознание православных в Литве. Они почувствовали себя под защитой. Тем более, что во время войны православные князья и вельможи жертвенно защищали Литовское государство и на русском фронте, и от крымских татар, и от молдавских господарей. Великий князь Александр в такой атмосфере мог смело перейти к политической дружбе с православным панством и отдалиться от фанатичного бискупа Войтеха. Не нарушая формально основного литовского закона о не дозволении русским вновь строить каменные церкви, Александр начал в нужных местах дарить земли великой княгине Елене, a та уже по своему панскому праву восстанавливала и вновь строила православные церкви. Вел. кн. Александр испросил y нового либерального папы Юлия II и формально освободить себя от миссионерских обязательств по отношению к своей жене, наложенных на него папой Александром VI. Но папе Юлию при этой уступке все-таки нужно было "сохранить свое лицо." В своем письме 1505 г. он разрешает вел. кн. Александру терпеть Елену, несмотря на ее упорство, не принуждать к католической вере пока... не скончается ее дряхлый отец и не представится другого случая. Все эти с точки зрения папы милостивые уступки он делает под условием, что Елена "будет содержать декреты Флорентийского собора, не будет презирать обрядов латинских и никого не станет приводить к своей русской секте." Двусмысленная фразеология делает вид, что Елена как бы является формально униаткой.

Иван III умер 28 октября 1505 г. Его сын и преемник Василий Иванович, родной брат Елены, прислал с своей стороны литовскому князю напоминание, чтобы в силу состоявшегося договора сестре его Елене не было никаких принуждений в деле веры. И Александр остался в этом верен до своей смерти в следующем 1506 г.

Митрополит Иона II (1503-1507 гг.).

Результаты победы и укрепившегося через нее положения вел. кн. Елены выразились, между прочим, и в том, что именно по ее предложению в преемники скончавшемуся еще в 1501 г. митр. Иосифу I Болгариновичу был выдвинут самой Еленой кандидат совершенно противоположного, не оппортунистски-униатского, a "москвофильского" настроения. Он был духовником великой княгини. Говорили, что он был родом из москвичей, прибывших в свите Елены. Смолоду был женат и имел детей, затем принял сан и монашество. B начале 1502 г., по протекции вел. кн. Елены, был назначен настоятелем Минского Вознесенского монастыря. Человек простого благочестия в твердом православном духе. После почти 2-летнего перерыва по смерти униатствовавшего Иосифа Болгариновича, избирается и поставляется на митрополию именно Иона II - фигура, символизирующая временную победу над униатской интригой и мир с Москвой. B последние годы своей жизни (+ в конце 1506 г.) вел. кн. Александр еще более сблизился с православными, отдалил от себя советников из римо-католиков и приблизил к себе православного кн. Мих. Ивановича Глинского.

С 1501 г. произошло объединение короны польской и литовской в лице единого монарха. Таковым стал Александр с званием "короля польского и вел. кн. литовского." По смерти его в 1506 г., его преемник, родной брат его, Сигизмунд I продолжал объединять корону и носить тот же двойной титул. Сигизмунд, однако, продолжал вместе с тем и мирную по отношению к православию политику покойного брата. При его королевстве создалось самое спокойное время в жизни православной западнорусской церкви. Контроль победоносной Москвы все еще поддерживал это создавшееся положение. Почетному посольству, пришедшему в Москву с известием от Сигизмунда Ι о вступлении его на королевско-княжеский трон, вел. кн. Василий Иванович заявил: "молвите от нас брату и свату нашему Сигизмунду, чтобы и ныне сестра наша Елена, a его сноха, ведала свой греческий закон во всем, a он бы ее жаловал и берег и держал в чести, как пригоже, и к римскому закону ее не нудил бы ничем." И нужно признать, что Сигизмунд продолжал не только соблюдать привилегии Елены, но и расширять их, жалуя ей новые земли, в частности, замок Бельск с двумя городами. A Елена чем могла содействовала миру с Москвой. И твердо стояла на этом, несмотря на изменчивые политические настроения самой русской аристократии. Так, например, в 1507-1508 г. тот же М. И. Глинский с братьями и другими своими друзьями перешел от Литвы к Москве, a московское войско вошло в его владения. Елена вместе с послами Сигизмунда в Москву отправила совместно и свое собственное посольство, упрашивая московского брата - быть с королем "в любви и в братстве и в приязни" и осуждая Глинского с товарищами в измене. Княгиня-королева Елена дожила до 1513 г. в своем имении Бреславле и погребена была в Виленском Пречистенском соборе.

* * *

Для характеристики внутреннего религиозного состояния православной народной массы, независимой от протекающей над ней политико-униатской интриги, очень показательно одно специально на эту тему написанное сочинение краковского каноника Ивана Сакрана, как раз датированное 1500 г.: "Изъяснитель заблуждений русского обряда." "Из всех народов, носящих христианское имя, но отделенных от римской церкви, нет ни одного, который был бы так непоколебимым в защите своего схизматического заблуждения как народ русский. По упорству в своей схизме русские не верят никакой предлагаемой им истине, не принимают никакого доказательства и на все возражают. Избегают ученых католиков и даже мужей своего обряда (вероятно подразумеваются люди кружка Иосифа Болгариновича), - ненавидят их учение, отвращаются от их наставлений. Признают только самих себя истинными последователями апостолов и первоначальной церкви. A все анафемы против них из Рима считают для себя вечным благословением." Упомянув далее об изгнании митр. Исидора, Сакран ссылается на жгучие военные события текущего дня. "Всем известен" - пишет он - "у всех перед глазами новый поступок русских, какой совершали они в нынешнем 1500 г. по отношению к той же самой унии. Едва только вел. кн. Литовский Александр возымел намерение и начал в своих обширных владениях кроткими убеждениями обращать их - русских к единству с римской церковью, как князья и вожди их с яростью поспешили предаться московскому великому князю, защитнику их схизмы. A этот последний, считая намерения Александра обидой для себя, рад был случаю напасть на литовские области и произвел в них страшные опустошения. Русские до того ненавидят веру латинян, что желали бы не только всячески вредить ей, н о даже искоренить ее во всем мире." В дальнейшем длинном списке фактических разностей религиозного быта русских и латинян автор свидетельствует о некоторых чертах, характерных для национальной русской религиозности, об ее напряженности и тотальности, которая породила и нашу драму старообрядчества. Например, "русские говорят, что христиане совершают смертный грех, когда бреют себе бороды и едят удавленину или едят мясо в последнее воскресенье перед постом." "Говорят, что священники их впадают в грех, когда убивают воробья или другую птицу, за это они подлежат епитимии." "Отвращаются от католических икон и бесчестят их, a иконы своего писания почитают, когда они помещены или написаны в их синагогах (!)." "Презирают и поносят католические церкви, не признавая их священными. И не оказывают никакого почтения даже к святейшему таинству, в них совершаемому, говоря, что оно не может совершаться на опресноках."

Митрополит Иосиф II Солтан (1507-1522 гг.).

Избранный на митрополию в 1507 г. из епископов Смоленских, он был поставлен на митрополию по благословению КПльского патриарха в 1509 г. Иосиф II Солтан был русским аристократом, сородичем родовитых панов и богатым человеком. Это дало ему чувство независимости в его церковной карьере. В 1502 г., при осаде Смоленска московскими войсками, Иосиф, как местный епископ, оказал патриотическую услугу королю Александру, который затем наградил его новыми земельными владениями и, естественно, выдвинул его на пост митрополита. Иосиф Солтан использовал свое положение и создавшуюся после московской победы атмосферу в пользу свободного существования в Литве православия и решил торжественно обновить и вновь подтвердить все начала свободного соборного православного церковного устройства и самоуправления. Он решил реализовать осязательно, демонстративно соборную форму православного церковного управления. Как и в Московской церкви, и здесь в Литве соборы практиковались в весьма скромной и почти бюрократической форме, как соборы, оформляющие правительственное предъизбрание на кафедры митрополитов и епископов. Иосиф захотел эту узкую соборность расширить и оживить. Примером ему служил большой Владимирский собор 1274 г., собранный митр. Киевским Кириллом III для упорядочения русской церкви после татарского разгрома. Иосиф Солтан, как только получил патриаршее утверждение, немедленно собрал в том же 1509 г. в Вильне собор всех своих епископов в самый день Рождества Христова 1509 г. Предметом собора было суждение "о церковных вещах и об исправлении дел духовных," т.е. о матерьяльных интересах церкви и об ее духовных (канонических, литургических, дисциплинарных, моральных) недостатках. Насколько внимание Иосифа было приковано образцом собора Владимирского, видно из того, что из предисловия последнего выписано было секретарями собора буквально множество строк, рисовавших разорение русской церкви татарами и возникшую отсюда каноническую и бытовую разруху. На этом соборе Иосиф продержал собравшихся до конца января 1510 г. Епископов вместе с митрополитом было собрано 8 чел., архимандритов 7, игуменов 6, протопопов 7 и некоторое количество священников. Всех постановлений в протокол было внесено 15 номеров. Вот как можно обобщить их содержание.

I. О подборе кандидатов на духовные должности. Тут проведена тенденция канонического контроля епископской власти над кандидатами и возможное освобождение их от кабалы и матерьяльной зависимости от глубоко укоренившегося права светского патроната. "Некоторые в нашем законе, презирая отеческое предание и заповеди, и ради мирской славы и властительства, покупают себе, еще при жизни епископов, их кафедры, без избрания от князей и панов нашего греческого закона." Тоже указано и по отношению к настоятельским местам в монастырях и к священническим в приходских церквах. Следует огульное запрещение "подкупаться под живыми епископами, игуменами и священниками," чтобы дать епископам свободу поставления только достойных кандидатов.

II. Внутренние дисциплинарные правила коснулись всей иерархии сверху донизу. Прежде всего самих епископов, привыкших к барскому абсолютизму, нужно было понудить и приучить к обязательству признавать соборы и являться на них. Епископам поставлен упрек, что они отговариваются от соборности множеством своих административных забот чисто мирского хозяйственного характера. Mонахам запрещено выезжать и уходить из монастырей без официальных отпусков настоятелей, a иеромонахам при этом запрещено и священнодействовать вне своих монастырей без специального благословения епископов. Священникам, запрещенным в одной епархии, запрещено без особых отпускных листов получать места и священнодействовать в других епархиях. По примеру греческой церкви еще с ХIII столетия, a русской церкви с XIV, введено было суровое правило, чтобы всех овдовевших иереев и диаконов немедленно убирать с приходов и поселять в монастырях. "Попам и диаконам, не имеющим своих жен, запрещается священствовать во всем пределе митрополии Киевской и Галицкой и всея Руси, как и ныне вселенская великая КПльская церковь держит, последуя правилам соборным, отеческим и законам царским. A если бы митрополит или кто-нибудь из епископов захотел нарушить это соборное определение и дозволил вдовым священникам священнодействовать, таковый сам да будет лишен своего сана, епископ - митрополитом, a митрополит - собором всех епископов его области. Если же какие-нибудь миряне явятся непокорными этому правилу, они соборно да будут отлучены всеми епископами и, если не покаются, будут преданы проклятию." Правило это жестокое и для греческого быта на Востоке перестало практиковаться с наступлением турецкого ига. B русской церкви оно продержалось до великого Московского собора 1667 г. И в Литовской и Московской Руси применение его диктовалось страшным пороком неумеренного русского пьянства, порождавшего в деревенском быту "зазорное житие" духовенства.

Не лишено характерности попутное запрещение мирянам, под угрозой церковного отлучения, держать y себя на дому Кормчую Книгу. Очевидно, патронатское право мирян, разросшееся до больших злоупотреблений, в некоторых случаях казуистически ссылалось на разные комментарии к канонам и ослабляло тем власть епископского усмотрения. Епископату было обидно такое вторжение в каноническую область мирских сутяг. Они завидовали клерикальной свободе в этом отношении латинского духовенства, и Иосиф Солтан не постеснялся ввести столь клерикальное и несоответствующее духу восточной церкви правило и в этом поддержан был епископской братией.

III. Ряд постановлений ограждает церковь от злоупотреблений светского патроната. Напр., чтобы впредь князья и паны не отнимали церковных земельных участков без сношений с епархиальными властями. В том же порядке не отчуждали бы и всякого другого церковного имущества. Так как патроны по своим расчетам или небрежности надолго оставляли свои церкви без священников, то епископам вменено в обязанность в таких случаях по своему усмотрению замещать пустующие места.

Таким образом, митр. Иосиф II стремился усилить власть митрополита над епископами, епископов над духовенством и власть духовенства над мирянами. Очевидно, примером ему служили порядки римско-католической администрации. Поскольку эта реформа удалась, хотя она и не была порочной по существу, в конечном счете, она обернулась здесь, на западной почве, не на пользу православия. Впитавший в себя клерикальную заразу здешний епископат с сравнительной легкостью изменил православию для унии в силу своего автократического самосознания и ложного права - распоряжаться судьбой веры и без народа.

IV. Заключительное постановление собора старалось забронировать силу всех предписаний собора некоторыми внешними гарантиями. Если государь или какие-либо паны и власти будут присылать к митрополиту или епископу, чтобы исполнить их волю и нарушить в чем-либо хотя одно из положенных нами соборно определений, то никому из нас на то не дерзать, a всем нам съехаться на собственный счет к митрополиту и бить челом государю и непоколебимо стоять, чтобы закон нашей православной веры не был нарушен. Все это мы соборно, единоумно и единодушно положили и записали и утвердили нашими печатями, чтобы все эти правила нам и после нас будущим митрополитам и епископам беречь и содержать ненарушимо. A если кто-нибудь из нас или будущие после нас пастыри церковные по их нерадению или корысти захотят преступить эту заповедь, положенную и утвержденную нами и за нее не пострадают, те да будут лишены своего сана."

Все эти итоги Виленского собора 1509 г. направлены на внутренние порядки православной церкви. Это было в доброй воле самих православных. Но нужно было еще упорядочить и положение русской церкви извне. Т.е. нужно было парировать некоторые стороны политики государственной власти, направленные к подрыву и ослаблению православия. Нужно было попросить y правительства в чем-то изменить его политику по отношению к православию. XVI век в Польше был веком расцвета характерных для нее форм государственно-общественного самоуправления, форм, которые можно было бы назвать аристократически-демократическими. Государственная политика направлялась в парламентском духе привилегированно-сословными съездами, по-польски "сеймами," местно-провинциальными "малыми" и генеральными "великими." Иосиф Солтан и воспользовался таким ближайшим великим сеймом в Брест-Литовске (1511 г.). Епископат русской церкви не имел места в польском Сенате - Раде и только мечтал об этом. Но на сеймах - этих парламентских съездах общественной природы епископы, наряду со всеми землевладельцами, имели органическое право участия. Митр. Иосиф в этом направлении толкнул епископат, монастыри и церкви по их землевладельческому цензу: - быть активными и защищать свои не только матерьяльные, но при случае и канонические права. Кстати в этот момент и светское национальное представительство русского православия совпало с солидным весом его политического представительства в лице Великого Гетмана Литовского, русского князя Константина Ивановича Острожского. Эта персона выгодно представляла и церковные ходатайства митр. Иосифа Солтана. Оба они представили Сигизмунду I ряд учредительных и законодательных в пользу православия актов коронованных его предков: Витовта, Казимира IV, Александра, прося подтвердить все права, какие от начала христианства принадлежали митр. Киевскому и русским епископам по Номоканону, т.е. по всей широте восточно-православного церковного права. Сигизмунду представлен был образец подобного подтверждения со стороны его брата, вел. кн. Александра в 1499 г. Естественно, что в ряду основоположных актов этого рода здесь приведен был и церковный устав кн. Ярослава "о судах и пошлинах епископских," который в этой киевской половине русской церкви был живым каноническим руководством, обраставшим в живом употреблении множеством новых формул и казусов. B заключение акт Сигизмунда завершался наказом всем властям: "не чинить кривды митр. Киевскому и епископам и в церковные доходы и во все справы (т.е. дела) и суды духовные не вступаться." Подтверждая внутреннюю свободу православного церковного самоуправления, Сигизмунд I снял и некоторые внешние государственные ограничения. A именно, при нем на практике было отменено запрещение Казимира (1483 г.) - вновь строить православные церкви и починять старые. При Сигизмунде I в нескольких новых столкновениях с Москвой литовско-русские войска одержали ряд побед, обязанных военному искусству русских князей и их главнокомандующего, кн. Константина Ивановича Острожского. Король за эти победы позволил ему в самой столице - в Вильне построить две каменные церкви. И другие русские князья получили новые земельные пожалования от короля и на них построили новые церкви и монастыри. Русское влияние вообще возросло. Вопреки печальной памяти Городельскому постановлению 1413 г., запрещавшему православным занимать высшие должности в государстве, теперь мы видим православных вельмож среди членов Королевской Рады (Сената). Константин Иванович Острожский занимает в Раде второе место. За ним числилось 33 победы, 2 триумфальных въезда: в Краков и в Вильну. Его титул звучал так: "Пан Виленский, Гетман Наивысший, Староста Луцкий и Брацлавский, Маршалок Волынской Земли."

Внутренние церковные взаимоотношения.

Выдающиеся иерархи, как Иосиф Солтан, имели попечение об основных правах, привилегиях и интересах православия. Но специфически характерна для этой части русской церкви, как мы уже ранее подчеркнули, живая и организованная попечительность о церкви православного народа. Это начало характерно и для церковной жизни и церковной доктрины Востока вообще. При Иосифе II мы наблюдаем оживление деятельности низовых приходских церковных братства и усиление в них не одного хозяйственного, но и чисто церковного интереса. Как только Иосиф получил формальное постановление в 1509 г., так к нему и обратились Виленские "мещане" (т.е. горожане), именуя себя: - "нашего православного христианства, греческого закона братство дома Пречистой Богоматери." Оказывается, из "благословенной грамоты," которую в данном случае испросили y нового митрополита эти братчики-миряне, они вели независимо от епископов свои переговоры с КПльским кириархом и испросили y него антиминс - a он им его дал - для того, чтобы братчики в их заграничных коммерческих поездках в иноверные страны могли пользоваться свободно услугами сопровождающих их священников для совершения литургии и причащения. Новый митрополит Иосиф был, таким образом, поставлен пред лицом совершившегося факта, и ему оставалось только подтвердить и благословить сделанное самим патриархом. Это уже не скромная хозяйственная деятельность прежнего "кушнерского" братства, a автономнов предвосхищение некиих иерархических прав. Так, сама собой, под давлением текущих потребностей жизни, цеховая форма первых прицерковных братств превращается в форму инициативности и активности по линии чисто церковной, канонической. Вскоре, при возникновении униатских соблазнов в иерархии, эта чисто церковная энергия мирян находит свое оправдание в специфически расцветшем здесь институте братств.

Любопытно, что миряне поначалу не имели никакой корысти и никаких бескорыстно-идейных мотивов, чтобы стремиться влиять на более близкую им хозяйственную сторону жизни церкви. Чисто хозяйственный контроль в приходских управлениях по исконной традиции был в руках иерархии. И оживление в этот исторический момент интереса мирян к церковной жизни побудило их испрашивать y митрополитов некоторой доли хозяйственного контроля. Оказывается, ни при ежегодной ревизии церковных сумм и имуществ, ни по случаю смерти священника и передачи его места в руки другого, миряне-прихожане прямого участия не принимали. Митрополичий наместник (должность аналогичная нашим "благочинным") являлся на проверку, имея в своих руках уже реестр всего имущества и сверяя с ним и денежную и инвентарную наличность. Миряне-прихожане, естественно, тут присутствовали, но не по праву, a как добровольные зрители. Теперь прихожане-мещане, как сами создатели и охранители матерьяльных ценностей церковного инвентаря, просят митрополита благословить их с правом участвовать в контроле имущества и составлять параллельный с наместником протокол и реестр, и вносит все это в свои городские книги. Митрополит обсуждал это ходатайство "со всем крылосом соборные церкви," т.е. со своим высшим вспомогательным органом управления (аналогичным позднейшим консисториям) и постановил, что "в правилах свв. отцов того нет, чтобы мирские люди вмешивались в церковное управление или обладали церковью," но признал справедливым, что раз прихожане делают свои матерьальные вклады и приношения в свои храмы, то естественно, чтобы они имели право и оберегать пожертвованное имущество. Православные мещане заодно просили митрополита, чтобы за ними оставлено было право избирать на приходскую службу, "которого дьяка или священника доброго." Митрополит согласился на одобрение и этого, ничуть не нового, но при патронате запутанного и затемненного избирательного права. Однако, для ограждения его от произвола признал за собой и епископами вообще право высшей испытательной инстанции, чтобы в случае непригодности кандидата властно в этом отказывать мирянам. Митрополит при этом упрекнул виленцев, что они "не по уставу" в случае смерти священников, не дожидаясь наместника, берут в свои руки ключи от церкви и затем, когда уже появляется новоназначенный священник, передают ключи ему, минуя наместника. Очевидно, такой порядок создавался в силу необходимости. Нельзя же было ключи оставить без всякого хранителя. Виленцы сослались на старый обычай. Сделан был опрос. Спросили одного старого церковного боярина. Тот заявил: "я помню уже шестого митрополита, a того не слыхал и не видал, чтобы мещане брали церковные ключи и сами давали их попам...; по их просьбам митрополит поставлял священников, но "увязать (оbligarе) священника в церкви и дать ему ключи всегда посылал своего "увяжчаго." Шестым митрополитом назад от Иосиф Солтана надо считать Симеона (1481-1488 гг.). Остается всего 8 лет до смерти Григория Болгарина. Следовательно, этот порядок засвидетельствован применительно ко всему периоду церкви разделившейся с Москвой. Митр. Иосиф "обмолвивши со своими духовными в своем духовном совете определил: за какого попа или дьяка будут просить граждане, чтобы назначить его в ту или другую приходскую церковь, и он покажется нам годным, мы того и назначим. Но подавание (пребенда) священнику престола и ключей церковных принадлежит нам." Однако, митрополит узаконяет присутствие при этом процессе контроля и всего "увязания" (облигацио) двух или трех депутатов от граждан. Таким образом, между епископатом и мирянами все время была борьба за права влияния на церковные дела. Нельзя не видеть в этой епископской тенденции подражания свободе латинских епископов. A y мирян в этом несомненно проявлялся интерес к церкви и приходской жизни, ибо профессионально это не было их "делом."

Положение в бывшей Галицкой митрополии.

После того, как КПльский патриарх со второй половины XIV в. отказался от поставления особых митрополитов в Галицкую область, в ту пору возглавлявшуюся еще митрополитами Киевскими по титулу, но реально уже Московскими, произошла важная перемена. После падения КПля (1453 г.) и возвращения Григория Болгарина в православие (1479 г.), вместе с западной русской церковью в Литве отошла от всякого даже номинального контроля Москвы и бывшая Галицкая митрополия под возглавление и контроль западнорусского митрополита, получившего титул "Киевского и всея Руси." В эту "всю Русь" естественно входила и Галичина, бывшая издавна под короной польской, a теперь соединенной и с короной литовской. Но в отличие от стремления польских королей XIV столетия иметь в Галиче особую митрополию, теперь правительство Польши предпочитало в целях полонизации и латинизации эту окраину русско-православного мира держать безглавой, под контролем польско-латинской администрации. A для прав Киевской митрополии, теперь резидирующей в столице Литвы - Вильне, было естественно простереть свой более близкий контроль над церковными делами и Галичины. Иосиф Солтан использовал для этого свои заслуги и свой авторитет пред правительством, чтобы в том же 1509 г., когда он получил утверждение и поставление от КПля, испросить y короля Сигизмунда I дозволение именоваться Киевским, всея Руси "и Галицким." С тех пор этот титул сохранился за Киевским митрополитом и после того, как через 200 лет, в конце XVII в., Киевская митрополия была возвращена КПлем Московскому патриарху. Этот титул сохранился при всех дальнейших переделах политических вплоть до наших дней. Но уже тогда, в начале XVI в. систематическими мерами отрыва этой части Руси и от Киева и от Вильны, не говоря уже о Москве, польское правительство стремилось приучить русское православное галицкое население к примирению с религиозным и национальным бесправием. В польской Галичине русские православные паны являлись уже меньшинством, и не имели равных прав на занятие государственных и муниципальных должностей. Православными церквами управляли митрополичьи наместники. A этих наместников только утверждал митрополит, выдвигали же их и ставили, с дозволения короля, городские старосты, почти всегда католики. И в этом 1509 г. Сигизмунд, украшая митрополита званием "и Галицкого," одновременно пресекал ему дорогу к проявлению полноты церковной власти в Галичине. Сигизмундов указ того же 1509 г. для польской стороны гласил так: "Желая по долгу христианского государя, чтобы схизматики в Галичине удобнее привлекаемы были к истинной вере, право назначения наместников православного митрополита передаем Львовскому арцибискупу." Кроме этого канонически уродливого контроля латинства над православием, создалось уже перешедшее в ежедневный быт бесправие православия. Так, Львовское церковное братство, состоявшее из почетных граждан, приносит королю в 1521 г. жалобу на ряд притеснений в церковной жизни и получает от короля, по ходатайству самого маршала князя К. И. Острожского, нижеследующее узаконение, которое является памятником православного бесправия, аналогичным законам о еврейских гетто. Так, например: "1) Русские в делах судебных имеют право приносить присягу не в латинских костелах, a в своих церквах. 2) Во всяких делах могут быть свидетелями на суде (а раньше не допускались). 3) Священники русские могут ходить по городу к больным со святыми дарами в церковных облачениях, но без горящих свечей, и лишь по улице называющейся "русской" могут зажигать свечи. 4) Магистрат, состоящий целиком из католиков, имеет право назначать православных священников. При этом ему вменяется в обязанность принимать во внимание и рекомендации со стороны самих православных. От назначенного священника магистрат не должен брать пошлины более двух коп грошей. 5) Тела покойников русский священник может провожать через город в церковных облачениях (до сих пор это запрещалось), но без свечей и без колокольного звона. Лишь в "русской" улице можно петь, зажигать свечи и звонить."

Митрополит Иосиф III (1522-1534 гг.).

Он поставлен из епископов Полоцких. B его время усиливается тенденция к ликвидации русского характера Литвы. Показателен, например, протест польского панства против назначения кн. Констан. Иван. Острожского Трокским воеводой. Кон. Ив-ч вскоре же и скончался. Погребен в великой церкви Киево-Печерской Лавры. В Лавре же погребены и предки его - русского православного княжеского рода. Нетленные мощи прадеда кн. Конст. Ив-ча, кн. Федора Васильевича Острожского покоятся в Дальних Пещерах. Папский легат Пизон так характеризовал кн. Конст. Ив-ча: "князь так привержен к греческой церкви и до такой степени соблюдает ее уставы, что и на волос от них не отступает. Будучи дома благочестивым Нумой, он в боях воинственнее Ромула и при всех редких достоинствах имеет лишь тот недостаток, что он схизматик. Если бы удалось привлечь его в лоно нашей матери церкви, примеру его последовало бы бесчисленное множество русского народа: - таким уважением и славой он пользуется y него."

Митрополит Макарий II (1534-1555 гг.).

Скончавшийся в начале 1534 г. Иосиф III еще при жизни своей согласился передать митрополию епископу Луцкому и Острожскому, Макарию. У Макария, несмотря на его московское происхождение, нашлась сильная протекция. Акт короля Сигизмунда I открывает нам путь продвижения Макария на митрополию. Акт звучит так: "Нам бил челом владыка Луцкий и Острожский, епископ Макарий и просил нас, чтобы мы пожаловали его хлебом духовным, митрополией Киевской и Галицкой и всея Руси, которую занимал митрополит Иосиф. Ο том же говорила нам за него и наша королева и великая княгиня Бона (она была итальянка). Ходатайствовали также пред нами воевода Виленский, пан наш, староста Бельский и Мозырский, Ольбрахт Мартынович Гоштольд и все князья и паны греческого закона, чтобы мы дали ту митрополию ему и пожаловали его тем хлебом духовным. И сам митр. Иосиф, еще будучи здоровым, уступил ему ту митрополию по своей смерти. И мы по своему государскому благоволению, во внимание к желанию нашей королевы и ходатайству воеводы виленского и князей и панов греческого закона и находя Макария пригодным для этого, исполнили его прошение. Дали ему, владыке Луцкому и Острожскому Макарию митрополию Киевскую и всея Руси." Этот властный указ отражает в себе полную зависимость русской церкви от государственной власти, хотя бы параллельно с этим указом и протекала какая-то видимость соборного предъизбрания кандидата. Так туманны, неустойчивы и бессознательны были обычаи православной соборности. Униатский писатель сообщает нам о Макарие: "был прежде придворным капелланом королевы Елены - москвитянки. Потом по смерти митр Иосифа король Сигизмунд дал ему митрополию Киевскую. Человек простой и на глаза подслеповатый, но в схизме твердый - видно, что родом был из Москвы." При Макарии II выдвинулся важный вопрос о Галицкой митрополии.

Вопрос о Галицкой митрополии.

Поляки продолжали отгораживать территорию Галичины от тесной связи здешней православной церкви с ее митрополичьим возглавлением из Литвы. Власть православного митрополита здесь представлялась зависимыми от Польши несколькими наместниками. Еще Сигизмунд I формально передал избрание и назначение их в руки Львовского латинского арцибискупа Бернарди. Но ставленники арцибискупа оказывались большими патриотами и миссионерами православия. Так, архим. Исаакий (Иакинф Гдашицкий, так наз. "Яцек") тысячами обращал в родное православие малодушных, завлеченных в латинство. По докладу арцибискупа, король удалил Исаакия и утвердил ставленника арцибискупа, другого Яцека - Иакинфа Сикору. Это был человек низкопробный. Православные жаловались на Сикору, как на "беззаконника, презрителя нашей веры." Пользуясь этими стонами недовольства православных, другой кандидат - поп Гошовский исходатайствовал себе звание наместника y митрополита без всякого народного предъизбрания. Но и он оказался недругом православных. Через три месяца в 1535 г. галичане снова посылают жалобу митрополиту, чтобы он убрал Гошовского. Ни его, ни Сикору они не хотят и даже бегут от них со своими требами через границу в Венгрию и Турцию к православным волошским епископам. Получалось и для польской государственности невыгодное устремление. Да и сами русские православные добивались, чтобы польские короли дали, наконец, им своего местного епископа, как викария митрополита Киевского. Русские потратили много денег на взятки королю и королеве Боне и, наконец, добились своего. Им разрешено было послать на поставление в Вильну своего выбранного кандидата, Львовского мещанина Макария Тучапского. Но дойти до этой скромной цели нужно было через препятствия почти анекдотические.

Поставленный архимандритом, Макарий стал "наместником" митрополита. Галичане были в восторге. Благодарили короля. Макарий по их отзывам был во всем "горазд." Но король оказался не в силах защитить своего назначенца. На очередном Краковском сейме арцибискуп Львовский снова вырвал y короля привилегию на управление всеми православными и снова выдвинул кандидатуру Яцека Сикоры. Тогда православные через протекцию двух панов снова обратились к королеве Боне со взяткой двухсот волов. Королева и король вновь разорвали уже заготовленный к подписи привилей на имя арцибискупа. Когда вскоре король прибыл во Львов, Макарий преподнес ему еще пятьдесят волов. Король указал Макарию явиться на Краковский Сейм в этом же году, чтобы там же получить свой привилей. Но арцибискуп вторично упросил короля не выдавать привилея. Однако, Макарий вторично поднес королю 110 волов. Приехавший Макарий долго жил в Кракове. Король боялся идти открыто против латинского духовенства. Сейм разъехался. Макарий, прожив в Кракове почти целый год в ожидании, наконец, "с великою бедою, накладом и трудом" получил ожидаемый привилей, обязавшись еще дополнительно заплатить королю 140 волов. Но арцибискуп потребовал от Макария отдать этот привилей ему - арцибискупу: "я этого не оставлю, пока жив. Русь должна быть в моей власти. Король без меня не мог этого дать." Арцибискуп подал жалобу королю. Король, попав в трудное положение, посоветовал возвысить позицию митрополичьего наместника, поставить его во епископа. Православные обрадовались, но почуяли, что Макарий может быть по дороге убит. Поэтому толпой проводили его до границы. Макарий в 1539 г. поставлен, a король в утвердительном акте мотивировал учреждение викариатства политической необходимостью. Он писал "наши подданные галичане греческой веры жаловались нам, что, не имея своего епископа, они по делам духовным, ради хиротоний, браков, освящения церквей, принуждены ездить к сторонним архиереям в Молдавию и другие места." Вот почему необходимо прекратить это опасное тяготение к загранице. Вот картина бесправия православной церкви в рамках тотально-латинской Польши. Епископ Макарий, получив титул "епископа митрополии Галицкой, владыки Львовского и Каменца Подольского," обосновался при главной церкви Львова, Великомученика Георгия (собор св. Юра). И возобновил здесь давно исчезнувшее учреждение "крылоса," как органа епископского управления. В этом учредительном акте епископии перечислены православные церкви города Львова. Их было девять, даже больше на одну цифру против их числа 100 лет тому назад. Это свидетельствует о твердости православных русских галичан, несмотря на режим притеснений. Латинское духовенство, конечно, не могло примириться с этой епископской организацией православия. И в 1542 г., от лица своего сейма в Петрокове, просило короля: - "закрыть русское галицкое епископство; запретить русским строить новые церкви, звонить в колокола, совершать крестные ходы и чтобы тех, кто возвратился в православие, вновь вернуть и снова крестить!" Вот свидетельство о распространенности в римо-католичестве мысли о законности перекрещивания. К счастью, ходатайство это король оставил без последствий. Активная роль мирян около Львовского викариатства продолжала возрастать. Кроме старого Успенского братства во Львове, епископ Макарий утвердил еще учреждение в 1542 г. церковного братства при Благовещенской церкви и в 1544 г. при церкви Никольской.

Общая характеристика положения православной церкви за первую половину XVI века: правление Сигизмунда I (1506-1548 гг.).

Лишь в Галичине православным русским приходилось терпеть грубые нажимы со стороны латинства и польщины. B литовско-русских частях королевства Сигизмунда I соблюдались начала свободы и равенства в правах церквей и национальностей. Cо времени митрополита Иосифа Солтана исчезают случаи предательства православия в пользу унии в лице самих митрополитов. Православие устоялось на верхах. B низах оно было вообще твердо. Итальянец Кампензе писал около 1524 г. папе Клименту VII: "Россия, находящаяся ныне во власти польского короля, равно, как и город Львов и вся часть Польши, простирающаяся на север и северо-восток от Сарматских гор, следует с непоколебимостью греческому закону и признает над собой власть КПльского патриарха."

Но процесс полонизации и латинизации развивался неизбежно в атмосфере первенства короны польской и веры римской. Процесс родства через браки с католическими фамилиями поглощал часть русского общества в латинство. Территории православных епархий покрывались поместьями умножавшихся католических фамилий. И король, ускоряя этот процесс латинизации, изымал олатинившиеся части православных епархиальных территорий и передавал их в управление уже латинских епископов. Так было с передачей имений Холмского православного епископа местному латинскому епископу в 1533 г. B своем указе при этом король Сигизмунд формулировал эти операции так: "почти все подданные в Холмском дистрикте, особенно знатнейшие из военных, перешли от обряда греческого и славянского к соединению с римской церковью."

И все же пока большая часть литовских русских вельмож принадлежала еще к церкви православной. Так свидетельствует польский посланник в Москве, Юрий Тышкевич, который сам был православным и испрашивал благословения y московского митрополита Макария. На основе конституционной свободы православная церковь продолжала развиваться. Об этом говорит уже одна статистика церкви. Монастырей в это время числилось y русского православия 50, т.е. 20 новых в добавку к прежним 30. Число храмов в столице Вильне и окрестностях возросло до 20. В Пинске было - 12, в Овруче - 8, в Полоцке - 7, кроме монастырских. В Гродно - 6, во Львове - 9.

Сохранились в рукописных чиновниках тексты архиерейской присяги, характерные для данного места и времени. "Не хотели ми приимати иного митрополита, разве кого поставят из Царьграда, как то изначала есмо прияли." Это положительное утверждение подразумевало отрицательную формулу отталкивания от римо-униатских претендентов. Но еxpliсitе нельзя было сказать этого. И в дальнейших словах о защите православия робкие уста присяги открываются лишь против армян и глухо против других еретиков, "которых вселенские соборы прокляли." Но в некоторых экземплярах текста проскочили и слова противолатинские. Епископ обещается не допускать православных "к арменом свадьбы творити, и кумовства, и братства, такоже к латином..."

Мы вправе пожаловаться, что для нас с православной стороны не сохранилось достаточно документальных свидетельств о бытовой стороне народного православия. Но как раз немало сохранилось впечатлений от русского православия во внешних, почти туристических зарисовках с чужого глаза и с иностранной латинской оценкой. Так, напр., католический патер из Кельна Браун, описывая Вильну этого времени, выражается так: "В Вильне много храмов каменных, a некоторые деревянные. Последователям разных религий дозволяется каждому держаться своего вероисповедания." В дальнейшем он чуждым и удивленным оком описывает православие. Он выражается так: "религию в этом городе исповедуют особенную, удивительную. Литургию в храмах слушают с великим благоговением. Священник, совершающий священное таинство, находится за распростертой завесой, которая его закрывает. И когда эта завеса отодвигается, трудно выразить с каким усердием и сокрушением предстоящие ударяют себя не только в грудь, но и в лицо." Очевидно, Браун подразумевает здесь широкие русские православные кресты нашего "истового" старообрядческого типа. Бросилось в глаза иностранцу и вообще культовое усердие православных. Он пишет: "Они часто совершают молитвенные стояния и крестные ходы с иконами святых. Предпочтительно носят иконы святого Павла и Николая, которых они особенно почитают." Браун тут, по-видимому, обижается за невнимание к апостолу Петру. A нам сообщает интересную деталь, характерную для западнорусского благочестия, сознательно выдвигавшего из двоицы первоверховных апостолов лик Павла в пику забывавшему о нем латинству.

Другой сторонний свидетель, это - латинянин литвин Михалон, писавший в 1550 г. как бы профессорскую лекцию для молодого короля Сигизмунда Августа: "О нравах татар, литовцев и московитян." Тут он критикует, не щадя своих соплеменников, вообще народные нравы Литвы, где большинство составляли русские православные. Как на первое зло народного быта Михалон указывает на неумеренное пьянство. Жители Литвы рисуются, как глубоко отравленные алкоголики. "Без водки и пива, которые они берут и в военные походы, они не выносят непривычной воды и гибнут от судорог и поноса." "Крестьяне, уходя с поля, идут в шинки и пируют там дни и ночи, заставляя ученых медведей увеселять себя пляской под волынку. Отсюда происходит то, что, истратив свое имущество, они доходят до голода, обращаются к воровству и разбою, так что в каждой литовской провинции за один месяц предают людей смертной казни именно за эти преступления, более чем во всех землях татарских и московских за 100 или двести лет... День начинается питьем водки. Еще в постели кричат: "вина, вина!" И пьют этот яд и мужчины, и женщины, и юноши на улицах, на площадях, a напившись, ничего не могут делать, как только спать. И кто раз привык к этому злу, в том постоянно возрастают страсть к пьянству." Другое социальное зло, очень распространенное по Михалону, это бытовое взяточничество. Мы уже видели примеры его, захватывающие и ступени трона. Третий характерный порок по Михалону - это жестокость господ к рабам, доходившая до пользования панским правом и смертной казни.

* * *

Не гонимая и сравнительно спокойно живущая русская церковь в литовско-польском государстве за это пол столетие, однако, чрезвычайно ослабела. Это произошло вследствие длительного действия "права подавания духовных хлебов - jus dоnandi." Вся иерархия и духовенство привыкли быть искателями и "заискивателями" y светских властей и панов своих мест со всеми последствиями такого искательства, с обмирщением, ослаблением воли к сопротивлению и с утратой своей свободы и достоинства. Грядущие испытания в борьбе с латинством уже не могли быть победоносно выдержаны.

Протестантизм в Польше и Литве.

Царствование Сигизмунда I (1506-1548 гг.) ознаменовалось в Европе началом реформации, проникшей в 20-х годах сначала в Польшу, a в 30-х и в Литву из Пруссии. Западная Пруссия была частью польской короны, a восточная была в ленной зависимости от Польши. Проводниками реформации были учившиеся во множестве в немецких университетах, особенно в Лейпцигском, юноши из Польши и Литвы. В Кенигсберге был основан университет специально для воздействия протестантства на Польшу. Гроссмейстер Тевтонского Ордена, Альберт, учредил там несколько кафедр на польском и литовском языках со стипендиями для поляков и литовцев. В Кенигсберге же печаталась и протестантская литература для Польши и Литвы.

Римо-католическая иерархия и клир, равно, как и русские, были на довольно низкой ступени богословской подготовки. Все были из людей, путем угодничества добивавшихся кормления y разных светских патронов. Всех их реформация застала врасплох. Сигизмунд I разразился запретительными мерами: 1) запрет ездить учиться в протестантские университеты; 2) запрет ввозить книги; 3) всех совратившихся подвергать действию законов об еретиках. Законы грозили смертной казнью и потому явно были неисполнимы по массе увлекшихся. Но... все это разбивалось о факт, что его собственный сын, Сигизмунд II Август, сам увлекся протестантством.

Сигизмунд II Август вел. князь Литовский с 1544 г. и король польский с 1548 - 1572 гг.

Он собирал протестантскую библиотеку и своим придворным проповедникам позволял проповедовать в протестантском духе. Для высшего общества это было знаком заразительной моды. Наступила фактически свобода для протестантского вероисповедания. Среди немецкого населения Польши распространялось лютеранство, a среди поляков, литовских и русских фамилий другая, не - немецкая форма протестантизма, a именно кальвинизм. Лютеранство несло идею господства государя. A польское общество жило идеями аристократической олигархии. Ему ближе был кальвинизм, как склонный к теократическому самоуправлению общин и к республиканизму. С Сигизмундом Августом были в личной переписке сами отцы реформации. Король переписывался с Лютером, Меланхтоном и Кальвином. Лютер открыто посвятил ему свой знаменитый перевод на немецкий язык всей Библии. Кальвин посвятил свое толкование на послание к евреям. Но король либеральничал, оставаясь по долгу своей короны, католиком. Другие аристократы столь исключительно не были связаны и массами переходили на сторону реформации, увлекая за собой зависимых от них слуг и население. Таков был, например, Виленский воевода и Литовский канцлер, кн. Николай Радзивилл Черный, двоюродный брат самой .королевы Варвары. Он учился заграницей и там принял в 1553 г. кальвинизм всей своей семьей. Обширный земельный магнат, он свое крепостное население, можно сказать, загонял в кальвинизм вместе с его ксендзами, с новым протестантским убеждением сujus rеgiо, еjus rеligiо. B самой Вильне на Бернардынской площади он воздвиг каменный кальвинистский храм. Подобные же храмы он воздвиг и в других своих владениях: в Клецке, Несвиже, Девалтове, Орше, Ивье, Шилянах, Кейданах, Брест-Литовске и др. Он вызывал из заграницы и ученых богословов и народных агитаторов и пасторов, каковым был, например, Симон Будный, русский родом и по языку.

Орудием протестантской миссии было общее просвещение и устройство школ. В самой столице Вильне Н. Радзивилл Черный открыл среднее учебное заведение - Коллегию с намерением преобразовать ее в университет. Коллегии также были открыты в Слуцке, Несвиже, Ковне, Витебске и на Волыни и низшие школы по другим городам и местечкам.

Польские литераторы в большинстве ушли в кальвинизм. Этой моде польский протестантизм обязан переводом на польский язык всей Библии, катехизиса Кальвина и др. вероучительных книг. Литовская и русская аристократия уже читала эту литературу и сама говорила на польском языке. B Несвиже и Брест-Литовске Николай Черный поставил обширные типографии, где и была напечатана первая польская Библия a 1563 г., посвященная открыто самому Сигизмунду Августу. Н. Радзивилл Черный умер в 1565 г., и дело его продолжал его двоюродный брат Николай Радзивилл Рыжий, родной брат королевы Варвары. Насколько велика была мода на протестантизм в литовской аристократии, видно уже по той крайности, что перешел в протестантизм даже Киевский латинский бискуп Николай Пац. Из всех семисот числившихся в Литве латинских приходов к 1566 г. уцелела едва только одна тысяча католиков. В Жмудской епархии насчитывалось только 6 оставшихся в латинстве ксендзов. Зараза и пропаганда распространились и на русскую православную знать. Православные фамилии: - Ходкевичей, Воловичей, Сапег, Горских, Вишневецких и др. приняли протестантизм. В епархии православного митрополита (Новогрудское воеводство) числилось свыше 600 шляхетских православных семейств. Теперь осталось их только 16. Вся эта мода почти не касалась простого православного народа, там где не записывали его насильно. Поэтому для пропаганды и вербовки среди простого русского народа направлен был отступник от православия, пастор Симон Будный, учившийся в Краковском Университете. Он создавал и печатал литературу на русском языке. В 1562 г. в Несвиже он издал Кальвинов катехизис "для простых людей языка русского." Он же издал "Об оправдании грешного человека пред Богом" (конек протестантской догматики). Не без принятого тогда насилия обращали и католические и православные церкви в кирхи. В одном Новогрудском воеводстве в таком порядке Симон Будный разорил 650 православных церквей. Вскоре потом, спустя два-три десятилетия, почти все эти аристократы-кальвинисты уведены были в римо-католичество и через то потеряны и для православия и для русскости. Такая и несколько загадочная склонность в частности православных фамилий к переходу в протестантизм объясняется инстинктом сопротивления католичеству, как орудию полонизации и деруссификации. "Опротестантимся, чтобы не облатиниться и не ополячиться."

Но этот протестантский этап в дальнейшей истории этих русских фамилий увлек их на путь римо-католической реакции, a не к возврату в православие. Они поглощены были усилившейся, мощной римо-католической реакцией. Политика Сигизмунда Августа в результате уравновесилась на линии вероисповедного либерализма, свободного состязания вер, оплодотворявшего и самое латинство в сторону глубоких реформ. Там, в Европе, произошло обновление римской церкви на длительном Тридентском соборе, a здесь Польша прославилась во всей Европе, как страна свободы. Сюда бежали все гонимые, в том числе и новые протестантские еретики.

Еретики.

Еретики сбежались в Польшу, как в страну свободы. И с запада и с востока, из Московской Руси, самые крайние протестантствующие вожаки. Таковыми были братья Социны, Лелий и Фауст, которые отрицали божество Сына Божия, т.е. были антитринитариями XVI в., каковые и в наши дни существуют в Англим под именем унитариев (к ним принадлежал, напр., недавний британский премьер Чемберлен). Прибежавшие сюда же крайние московские протестанты - продолжатели жидовствующих, Феодосий Косой и Фома. Боевой мужицкий рационализм этих закаленных в гонениях лжеучителей имел свою особую заразительность и для православной народной среды в сравнении с бывшим непонятным вольнодумством барских кругов. И либеральные протестанты, испугавшись, не имея сил что противопоставить народному соблазну, сами психологически от либерализма перешли к консерватизму, a затем и к прямой латинской реакции. Сам князь Николай Радзивилл объявил богословскую войну еретикам, но его не поддержали окружавшие его пасторы. Из них Чехович, Верджиховский, сам Симон Будный бросились в крайность. Фаланга протестантская распалась. Староста Жмудский, Ян Кишка, потомок старой литовско-русской фамилии, получивший образование заграницей, богатый помещик, вступил во имя крайнего сектантства в борьбу с кальвинизмом. Как богатый человек, он завел типографию для издания сектантских книг, нанимал учителей, отнимал y протестантов храмы для своей секты.

Довольно неожиданную поддержку получил этот сектантский протестантизм со стороны Московской Руси. Самородный русский протестантизм, объявившийся с конца XIV века, разгромленный в начале XVI в. и подспудно тлевший, не умиравший вплоть до смутного времени, в данную минуту привлек сюда в страну религиозной свободы упорных главарей его из Москвы. Там они были изобличены и томились на тюремном монастырском положении. Это был сосланный в Ферапонтово митр. Макарием Феодосий Косой и его товарищ, поп Фома. Последний заделался здесь в Полоцке пастором. Когда Иван IV взял Полоцк в 1563 г., то он отыскал Фому здесь и утопил его в Двине. В глубине Литвы и Польши во всяком случае московские беглецы-вольнодумцы нашли благосклонный приют y русских ополячившихся помещиков. По свидетельству кн. Андрея Курбского, который стал беженцем в Литве с 1564 г., антитринитарским еретическим учением заразилась "мало не вся Волынь." Русские персонажи рационалистического сектантства на русском языке пожали успешную жатву на разрыхленной протестантством почве. Известный полемист против ереси Косого, инок Зиновий Отенский, обобщает эту картину широкой формулой: "диавол развратил Восток Бахметом, Запад - Мартыном Немчином, a Литву - Косым." Для ответственных русских православных кругов здесь большой помощью оказалось появление в границах Литвы, кроме Курбского, также и знаменитого инока Артемия, искусственно привлеченного в Москве к процессу об еретиках. Курбский и Артемий, эти два книжных лица, представители Московской бесшкольной начитанности, появились здесь во благовремении и сыграли спасительную роль для укрепления малокнижного местного русского православия. Пол столетием позже, Киевский ученый Захария Колыстенский в его "Палинодии" так оценивает роль Артемия в Литве: "Преподобный инок, споспешествующему ему Господу, в Литве от ереси арианской и лютеранской многих отвернул, a через него Бог исправил и весь русский народ в Литве от ереси той."

Положительная сторона либерализма Сигизмунда Августа для православия.

Воспользовавшись религиозным либерализмом Сигизмунда Августа, православно-русская аристократия на Виленском сейме 1563 г. нашла благовременным получить от короля полную отмену Городельского постановления 1413 г. и всех других религиозно-государственных ограничений. Сигизмунд это сделал под искусственным флагом "широких объяснений" прежних узаконений: "И мы с панами радами нашими, принимая во внимание, что шляхетские роды своей службой вполне заслужили те привилегии, какие дарованы им Городельским постановлением; что не только последователи римской церкви, но и греческой, занимая при наших предках и при нас должности рад (сенаторов) и всякие другие, всегда выказывали на разных службах свою верность и усердие; и что Городельское постановление, направленное к некоторому унижению лиц, содержащих греческую веру и не получивших гербов, составлено так потому, что на Городельском сейме были не все, и особенно не было станов русских земель - определяем: отныне всеми привилегиями, дарованными литовской шляхте, должны пользоваться не только паны и шляхта римской веры, имеющие польские гербы, но равно и русского народа, лишь бы они были веры христианской. A также отныне на всякие должности вплоть до сенаторской имеют быть избираемы не одни последователи римского костела, но и все вообще дворяне христианской веры, литовцы и русские, каждый по своим заслугам и способностям. И ни один дворянин христианской веры не может быть устраняем от этих привилегий." Это, конечно, прямой вывод из принципа веротерпимости. Это не дарование каких-то привилегий православию, a только акт о политическом равноправии. Формальное существование Городельского неравноправия грозило бы логическим ударом по равноправию и новоявленных протестантов. Поэтому ни единым словом не упомянутые здесь протестанты, конечно, весь свой политический вес положили на чашу весов в пользу православных. Их подписи, начиная с обоих Радзивиллов, стоят под этим актом. На Гродненском сейме 1568 г. Сигизмунд Август подтвердил и объявил, что этот акт веротерпимости не должен нуждаться в новых подтверждениях, a сохраняет силу навсегда. Таким образом, эта кажущаяся щедрость по отношению к православным была попутным выигрышем русской веры на фоне забот о свободе аристократии протестантской.

Православная иерархия в это бурное для религии время была не на высоте. Jus dоnandi - раздача "духовных хлебов" светскими инстанциями накопила в рядах духовенства множество элементов недуховных, корыстных. Типичным представителем такой среды явился

Митрополит Сильвестр Белькевич (1556-1567 гг.).

Это был богатый королевский "скарбник и ключник" в самой Вильне, по-нашему чиновник государственного казначейства, лично богатый человек, но не только богословски, но и в общем смысле едва грамотный. Он выпросил себе y короля Виленский Троицкий монастырь в управление с титулом "настоятеля," но с прибавкой: "пан Стефан Андреевич Белькевич." И вслед затем, еще при жизни митр. Макария, исхлопотал себе в 1551 г. новый акт на получение места Киевского митрополита и все время не принимал ни монашества, ни священного сана. Когда в 1556 г. митр. Макарий скончался, бывший скарбник официально объявлен "нареченным митрополитом, Стефаном Андреевичем." Лишь через полгода после этого он принял монашество и сразу, не проходя низших ступеней, быстро доведен был до посвящения в митрополиты. Такой человек в момент протестантского пожара всей Польши и Литвы воплощал собой неспособность и бессилие - понять все происходящее. Но, судя по тому, что он лично дружил с отступником от латинства, Киевским бискупом Николаем Пацем, можно думать, что он был не особенным ревнителем веры. Хотя y русских православных могло быть и злорадное сочувствие протестантизму, как врагу, смиряющему гордыню латинства.

Не будучи совсем богословом, Сильвестр был одержим интересами хозяйственными. Он брал подарки за поставления клириков. На него жаловались королю даже монахи Киево-Печерского монастыря за то, что митрополит присвоил себе лично монастырские земли.

Характерны для времени этого недуховного митрополита эпизоды грубой борьбы за власть и материальные интересы современных русских православных епископов, столь далеких от понимания и забот о православии, о грозящих последнему и реформационных и латинских опасностей. Эпизоды эти походят как бы на измышленную кем-то сатиру и карикатуру. Но это реальные плоды развращающего права "подавания духовных хлебов - juris dоnandi." Вот примеры.

B 1565 г., по смерти Владимирского (на Волыни) епископа Иосифа, королевская власть пожаловала Владимирскую кафедру почти одновременно двум претендентам: светскому шляхтичу Ивану Борзобогатому-Красненскому и Холмскому епископу Феодосию Лозовскому. Предусмотрительный Борзобогатый, не теряя времени, явился во Владимир, королевский чиновник "увязал" его к месту, и Борзобогатый оставил для управления делами своего сына Василия. Таково было извращение понятий, что делами епархии законно управляет какой-то мальчик, сын своего светского папаши. Tо, что покупается за деньги, оно и перепродается. К Василию, занимающему уже епископскую Владимирскую кафедру, является другой королевский чиновник и предъявляет новый "увязчий лист." Так как место оказалось занятым, то Холмский владыка Феодосий Лозовский, располагающий тоже законным королевским полномочием, является через полторы недели уже достаточно вооруженным, чтобы взять в свои руки данную ему кафедру, поневоле manu militari. Феодосий привел 200 чел. конницы и 300 чел. пехоты с надлежащим вооружением, артиллерией из 9-ти пушек. Это был канун Воздвижения. Василий не выразил готовности уступить своего места. На другой день, это было 14 сентября, артиллерия Феодосия открыла огонь по архиерейскому замку и соборной церкви. Шесть раз ходило войско Феодосия на штурм замка. Наконец, подложен был огонь под стены. За целый день было много убитых. Здания и церковь повреждены снарядами. Пан Василий под покровом ночи бежал из осажденного архиерейского дома. Феодосий вступил в него победителем. Но Иван Борзобогатый-Красненский держал в руках законные королевские бумаги на обладание архиерейским местом и потому подал формальную жалобу на имя короля. Для разбора назначен суд. Судебный чиновник Иван Богухвал 12 октября явился в архиерейский замок в сопровождении нескольких слуг Борзобогатого-Красненского. Богухвал вошел в собор, чтобы по окончании утрени, вручить Феодосию вызов на суд. Узнав в чем дело, Феодосий, не беря в руки бумаги, прямо бросился с архиерейским посохом на одного из пришельцев и ударил его. Это было знаком начала битвы. Чужаков стали бить, топтать ногами и гнать. A Феодосий добавил: "если бы сам Борзобогатый был здесь, я велел бы его изрубить в куски и бросить псам." Богухвалу Феодосий заявил: "берегись и ты - грамота y тебя подложная, королевской подписи на ней нет." Тем дело на этот раз и кончилось. Победил Феодосий Лозовский. Королевская инстанция обещала дать удовлетворение Борзобогатому.

Другой инцидент. Луцкую епископию, по смерти епископа Никифора в 1564 г., король отдал опять светскому человеку, Марку Жаровницкому. Урядник ("врадник") пан Немецкий приехал в 1566 г. в Красносельский монастырь. B монастыре шла обычная жизнь. Игумен Богдан отслужил вечерню, вышел навстречу посланцу светского "владыки," и тот заорал на игумена: "зачем ты, пес, служишь вечерню, когда "владыка" не благословлял тебя служить?" Затем без разговоров пан Немецкий начал заушать игумена, который едва вырвался из его рук и без оглядки убежал. Но оказалось, что псевдо-владыка Марк Жаровницкий сам откупился от Луцкой кафедры, и королевская власть в 1567 г. отдала Луцкую кафедру в свое время обиженному, пану Ивану Борзобогатому-Красненскому. A он три года правил Луцкой епископией, оставаясь светским человеком, и только после этого "вынужден" был принять сан, чтобы не лишиться этого "хлеба духовного."

Митр. Сильвестр Белькевич скончался в 1567 г. На его место еще с 1565 г. испросил y короля себе документ "храбрый" Владимирский епископ Феодосий Лозовский. Но... не был избран, и в митрополиты прошел и поставлен в 1568 г. епископ Пинский и Туровский Иона III Протасевич.

Иона III Протасевич (1568-1576 гг.).

Иона происходил из мелкого русского дворянства. Был уже достаточно стар и был неспособен влиять на ход церковной жизни, захваченной после бури протестантизма мощным и победным наступлением в Польше и Литве римо-католической реакции.

Литовская государственная уния (1569). Римо-католическая реакция. Иезуиты в Польше.

На Тридентском соборе (1545-1563 гг.) римо-католическая церковь оправилась от удара, нанесенного ей реформацией, "почистилась" и окрепла. Католичество вновь выступило на бой и начало отбирать потерянные позиции. Авангардом его армии стал иезуитский орден, который приведен был в Польшу в 1564 г., a в Литовскую Русь через 5 лет, в 1569 г. Это был год Литовской государственной унии с Польшей. Борьба Литвы с Польшей была исконной. Она продолжалась и после личной унии корон через брак Ягайла Литовского с Ядвигой Польской в 1386 г. Для русского и православного элемента эта борьба имела благоприятные последствия, охраняя его от быстрой полонизации и латинизации. Идеал Польши был как раз обратный: - соединить Литву с Польшей в единое монолитное государство и поглотить все литовское и русское в польском море. При жизни Сигизмунда I Литва потребовала, чтобы он сына своего, Сигизмунда II Августа, дал на Литву великим князем. Он это сделал в 1544 г. Но по смерти Сигизмунда I Польша потребовала, чтобы Сигизмунд II Август опять стал Польским королем, во-первых, и вместе Литовским великим князем, во-вторых. Но поляки продолжали быть в тревоге. Этот последний Ягеллон оставался бездетным. Для поляков была опасность, что с его смертью порвется союз Литвы с Польшей. A потому торопились, чтобы Сигизмунд II привлек Литву в полную унию с Польшей, слив их навсегда в одно государство - Польское. Панство литовско-русское этого не хотело. И Сигизмунд II Август сам стал опасаться, что иначе, пожалуй, Литва-Русь действительно уйдет под Москву. И потому он перешел на польскую программу. Как эту зависимость от Польши ощущали русские паны, видно из слов князя Николая Радзивилла к королю: "теперь Литве грозит двоякая беда: с одной стороны меч неприятельский (война с Москвой), с другой (от Польши) - "аркан вечной неволи." На варшавском сейме 1564 г. король объявил, что, как государь Ягеллонова дома, он отрекается от своих прав на княжество Литовское в пользу Польской короны. Затем после длительной подготовки, в 1569 г. был назначен на 10-е января в Люблине съезд для формального заключения "унии" двух государств. Съезд тянулся до июля с большой борьбой и давлениями на русско-литовское панство. Наконец, сопротивление было сломлено, и русские приведены были к присяге на унию. При составлении "привилеев" на каждую область, русские православные паны вносили статьи о том, чтобы русские православные были там с одинаковыми правами с римо-католиками и чтобы русский язык был по-прежнему во всех литовско-русских землях языком государственным (в судах, законах и актах). На этом русские и продолжали настаивать до конца XVI в. Например, в 1576 г. все паны воеводства Брацлавского писали королю Стефану Баторию, что к некоторым из них недавно из королевской канцелярии присланы бумаги не на русском, a на польском языке, и просили, чтобы впредь бумаги были изложены по-русски. Но после Люблинской унии условия борьбы за русскость и веру стали принципиально труднее. Знаменательно, что король Сигизмунд Август уже в последний день Люблинского съезда 1569 г. оказал: "Теперь, когда на съезде утверждена политическая уния, я хочу подумать о восстановлении единства по вере, единства религиозного, т.е. господства единой римской церкви." Это было плохим предзнаменованием. Уже в 1564 г. на короля наседал папский нунций, посланный сюда специально для борьбы с протестантством с предложением - ввести в Польшу иезуитов. Орден только что был основан и утвержден папой Павлом III в 1540 г. A в 1569 г., на основе совершившейся политической унии, бискуп Виленский Валерьян Протасович уже встречал иезуитов, приглашенных им в Вильну. Богатый бискуп отдал иезуитам три дома, a в придачу к домам и деревни с их хозяйственными доходами. Все это для активной постановки дела народного просвещения и именно церковного просвещения. Первейшей задачей иезуитов было возвращение в лоно римской церкви соблазненных протестантством высших классов народа. Главные средства для этого: - школа, литература, проповедь, исповедь и богослужение. Прежде всего, школа. Иезуиты начали с учреждения "коллегий," т.е. средних школ. B польских городах были уже открыты две коллегии. Здесь, в Литве в 1570 г. открыта коллегия в Вильне. Школьное дело ведал Станислав Варшевицкий, окончивший Виттенбергский университет, по окончании которого он был секретарем польского посольства и посланником в Германии от лица Сигизмунда Августа. B 1567 г. он вошел в иезуитский орден. B открытую в Вильне коллегию приток учеников был поначалу незначительный. Протестанты имели уже свои школы. У католиков тоже были свои. Православные воздерживались отдавать детей в чужие школы. Но всех победил новый притягательный прием. Иезуиты предложили школу всем бесплатную, и эта жертвенность победила. Старшее поколение всех исповеданий было привлечено иезуитами, открывшими двери своих коллегий для публичных споров о вере. Сначала протестанты, увлеченные здесь до этого времени своими успехами, сами явились к иезуитам для споров, но иезуиты пожелали сделать споры широко публичными. A протестанты, испытав после первых же встреч их силу, уклонились от состязаний широко публичных. Тогда иезуиты все-таки развернули практику таких публичных состязаний, взяв на себя роли совопросников и за отсутствующих протестантов. Тем невыгоднее бывало для побиваемой и струсившей протестантской стороны.

Старым испытанным средством иезуитского влияния на общество была церковная проповедь на богослужениях. Протестантизм сводил почти все богослужение к проповеди. Римо-католический культ отводил проповеди свое уставное место. Чтобы состязаться с протестантством, нужно было только это место надлежаще использовать. И вот засияли в Вильне новые светила такой церковной проповеди. В костеле св. Яна Станислав Варшевицкий потрясал народ проповедями, заставлявшими по временам массу плакать и каяться. Другим светилом проповеди здесь оказался доктор философии и красноречия Петр Скарга (1575 г.).

Кроме слова, иезуиты показали себя добродетельными и в делах. В 1575 г., по случаю смертоносной эпидемии, отцы иезуиты самоотверженно входили в дома и семьи не только для духовного утешения, но и для медицинской помощи, как братья милосердия.

Правильно оценивая религиозную значительность действующих среди русских православных их церковных братств, иезуиты решили противопоставить им здесь серию своих латинских братств. По плану Петра Скарги, в 1575 г. учреждено братство Тела Христова, увлекавшее народ пышными процессиями. Действие одной из таких процессий в 1586 г. было так сильно, что многие родители взяли своих детей из школ протестантских и отдали в иезуитские, a 300 человек из взрослого населения, преимущественно протестантов, перешли в католичество.

B 1586 г. образовалось другое братство при костеле св. Яна, sоdalitas Mariana, братство св. Девы Марии, распространившееся по всей Польше. B 1588-1589 гг., во время смертоносной эпидемии создалось "Братство милосердия Господня." При этом одних православных обратилось в латинство 65 человек.

Благодаря всей этой активности, иезуиты быстро одержали над протестантством ряд больших побед. У кардинала Гозия родной брат его Ульрих был упорным кальвинистом. Станислав Варшевицкий обратил его в католичество. Маршалок литовский, Ян Иеронимович Хоткевич, по семье православный, но стал протестантом в Виттенбергском университете. Еще там он познакомился со Ст. Варшевицким. Борясь с ним идейно здесь в Вильне, Хоткевич устроил в своем салоне ряд диспутов, пригласив с своей стороны лучших кальвинистских богословов и пригласив с, другой стороны, Варшевицкого с его собратьями-иезуитами. На домашнем диспуте об Евхаристии спор длился в нескольких заседаниях иногда в течение пяти часов. B конце концов сам Хоткевич признал победу латинской стороны и сам смело перешел в латинство. Вскоре умер в 1565 г. столп протестантизма, князь Николай Радзивилл Черный, оставив наследниками четырех сыновей: 16, 9, 7 и 6-ти лет. Все крещены в реформатстве, сдавались в протестантские школы и затем намечались к прохождению в Лейпциге реформатской Академии. Но эта программа воспитания не удалась покойному родителю даже в применении к его первенцу. За последним иезуиты устроили своего рода педагогическую слежку и погоню. И в Лейпцигской Академии, и во время его путешествий по Европе и Италии, иезуиты приставили к нему ряд интеллигентных спутников, влияние которых оказалось весьма действенным. Когда Николай Радзивилл вернулся, по окончании своей науки и своего образовательного путешествия, то Петр Скарга встретил его и сорвал с протестантского дерева, как созревший плод: принял его обратно в латинство в 1574 г. Второй сын, Юрий, вернувшись из Лейпцига, нашел y себя в родительском доме, где уже водворился его старший брат, полную религиозную перемену. Ему здесь открыли лестную перспективу: - сразу же стать не только римо-католиком, но и епископом Виленским. 19-летним юношей он уехал в Рим и там облачен был в епископскую тиару. Третий и четвертый братья последовали за старшими братьями.

Дети православных семей через воспитание в римо-католических школах тоже в большинстве олатинивались. Папский легат Антоний Поссевин сам видел русских детей и студентов, и богатых и бедных, как в Виленской Академии, так и в Ярославской коллегии и Оломауцкой семинарии.

Протестанты буквально были напуганы педагогическими и пропагандистскими успехами иезуитов. Они стали собираться на свои соборы и думать крепкую думу. Но ничего не могли придумать. У них не было в запасе ни учености, ни ораторских талантов, ни привлекательного культа, ни церемоний и процессий. До сего времени сила протестантов была в: 1) в психологической новизне моды; 2) в поощрительном покровительстве короля и в 3) конституционной возможности захвата власти в сенате.

B 1563 г. Сигизмунд Август отменил, по ходатайству протестантов, старое Городельское запрещение - занимать высшие должности не католикам. И в сенате (Раде) y протестантов получилось большинство. Но на сейме все-таки большинство оставалось за католиками. По смерти Сигизмунда Августа в 1572 г., при бездетности его, пришлось бороться за нового, удобного для протестантов короля. На конвокационном съезде в Варшаве (1573 г.) по вопросу, где и когда избирать короля, протестанты заявили, что они не будут избирать, пока не будет обеспечена свобода совести. Они вынудили внести это условие в текст присяги будущего короля. Между прочим, a числе кандидатов на польский престол на этот раз фигурировало и имя Ивана IV Грозного Московского. За него была значительная православная партия. Но эта кандидатура, при неизменности вероисповедания, была, конечно, на деле только выборным приемом для внесения в конституцию формулы свободы совести. Победила кандидатура брата французского короля. Это был Генрих Анжуйский, яркий католик и участник Варфоломеевской ночи. И все-таки и он должен был присягнуть (1574 г.) началу свободы совести. Акт этой присяги в дальнейших столетиях все время цитировался как опорный пункт всеми диссидентами Польши, при защите их религиозной свободы и их гражданского равенства.

Генрих через несколько месяцев покинул Польшу. Умер его брат, король Франции, и Генрих занял его место с именем Генриха III. На новых выборах выдвинулся в польские короли венгерский румын, воевода трансильванский Стефан Баторий (1574-1586 гг.). Выборные слухи представляли его протестантом. На самом деле он был католик, хотя и толерантного настроения. Как поклонник просвещения, он дорожил просветительной активностью иезуитов. Преуспевая в победоносном расширении границ Польши, Стефан Баторий высоко ценил школьную силу иезуитов ради полонизации вновь завоеванных областей По отнятии в 1579 г. Полоцка от русских и в 1582 г. Риги от немцев, Стефан немедленно открыл там иезуитские коллегии, как он говорил, для смягчения грубых нравов в этих местах. Виленскую коллегию в 1573 г. Стефан преобразовал в Академию (Университет), даровав ей право на раздачу ученых степеней бакалавров, магистров и докторов "свободных наук" (artium libеralium), философии и богословия. B следующем же 1579 г. он сравнял Виленскую Академию с Краковской. Коллегии размножались и по другим городам Литвы и Руси, даже в Холмщине и Галичине. B школах учились наряду с католиками и протестанты и русские православные, ибо школа была бесплатной (!). Науки преподавались светские. Вероисповедание не задевалось. Поэтому резкого протеста против этих школ и не могло раздаваться со стороны православных. Когда появился на Литве из Москвы князь Андрей Курбский, он должен был ради интересов просвещения отнестись к этому весьма терпимо. Княгиня Чарторыйская письменно сообщала Курбскому, что ее сын, воспитываемый в страхе Божием и в "правоверии праотеческом" и имеющий интерес к свешенному писанию, просится для продолжения своего образования в Вильну к иезуитам. Курбский отвечает: "намерение твое похвально. Но не хочу от тебя утаить, что многие родители, как княжеских родов, так и шляхетских и честных граждан, отдали было туда своих детей для обучения свободным наукам. A иезуиты, еще не науча их, едва не всех, в их неразумном возрасте, своими хитрыми внушениями отлучили от правоверия и перекрестили в свое полуверие. Например, сыновей князя Крошинского и других. Потому многие отцы опять отобрали от них своих детей. Иезуиты ненавистники и великие противники нашему правоверию. И называют четырех патриархов восточной церкви схизматиками, т.е. раскольниками, между тем как сами-то они и суть настоящие схизматики с их папой и со всеми кардиналами."

Тип иезуитских школ для нас интересен еще и в том отношении, что после некоторого православного сопротивления их типу и традициям, как раз на их родине в Литве, в XVII в. в Киеве и через Киев на Москве их тип стал прототипом всего строя русской духовной школы, которая почти до третьей четверти XIX в. продолжала с запозданием их копировать.

Образование было схоластическое, т.е. формальное: язык и логика. Это - длительная пропедевтика к богословской науке, которая для подавляющего большинства так и оставалась недостигнутой. Без конца изучалась латинская грамматика и стилистика, называвшаяся риторикой. Научались читать, говорить и писать по-латыни прозой и даже стихами, скверными конечно. Математики было мало. Истории не было совсем. Но изучалась так наз. "еruditiо," т.е. хрестоматия литературной всякой всячины для уснащения ораторских речей и проповедей.

Дисциплина молитвы была требовательная. Ежедневные чины богослужений и разные духовные экзерциции, "штудирование" аскетической и назидательной письменности. Конечно, были и даровитые выученики этих школ, были и заряженные фанатики, но были и просто попугаи, всю жизнь говорившие с чужого голоса. Были подневольные, тупевшие от словесной науки и, может быть, годные для математики или прикладных знаний. Учителя бессильно озлоблялись и клеймили их латинской поговоркой: arinus asinоrum - in sесula sесulоrum.

Школа была средством латинизации детского поколения. Для агитации среди русских взрослых откровенно была поставлена на очередь дня казавшаяся верхом практической мудрости все та же идея унии. Иезуит Петр Скарга уже через четыре года по прибытии в Вильну издал на польском языке знаменитую, широко известную книгу: "O jеdnоsсi kоsсiоla Bоzеgо i о grzесkеm оd tеj iеdnоsсi оdstapiеniu..." (1577 г.). В предисловии Скарга пишет: "когда я по обязанности и ради святого послушания произносил здесь в Вильне несколько проповедей об этом предмете, многие из лиц греческого закона прислушивались к ним, a некоторые сочли нужным, чтобы я все это изложил на бумаге и для печати." Посвящено сочинение князю Конст. Конст. Острожскому, главе местного православия. Но общая атмосфера была такова, что уже старший сын самого князя Конст. Конст-ча, Януш, находясь на службе в Германии в военном посольском агентстве, при дворе императора Максимилиана II, был обращен иезуитами в латинство. Программа Скарги не отвлеченная, a конкретная. Призыв к исполнению того, что уже создано Флорентийской унией. Остается только выправить вывих и вернуться на правый путь унии. По Скарге, русским остается принять самые маленькие исправления в вере, признать только: 1) главенство папы и 2) все члены римской веры; 3) a греческие русские обряды, непротивные вере(!), остаются нетронутыми. Как же все-таки произвести этот переворот? Программа подготовки такова: "Очень бы нам помогли совещания, дружеские и товарищеские встречи с русскими владыками и с панами греческого закона. Если бы мы сами были внимательны, давно бы взяли в свои руки русские школы, пересмотрели бы все русские книги и имели бы своих единоверцев, опытных в славянском языке. Следовало бы переводить для русских на польский или прямо на русский язык полезные для этого сочинения, чтобы русские сами могли яснее увидеть правду. Хорошо было бы командировать наших ученых к главнейшим панам русским, чтобы они показали русским заблуждения их веры. Очень важно было бы, чтобы паны закона русского, a вместе с ними и митрополит с владыками, составили свой сеймик и пригласили на него и наших ученых, которые лицом к лицу могли бы сказать им нужные слова." Книга Скарги написана красноречиво, с исторической ученостью и могла производить на русских серьезное впечатление. К сожалению, y православных в этот момент не было людей ученых. Князь К. К. Острожский, за неимением своих, обратился к чужому возражателю, и при том к крайнему еретическому противнику римо-католиков, к русскому социнианцу, Мотовиле. Мотовила набросал свои возражения, a князь Острожский отослал этот материал на отзыв кн. Андрею Курбскому. Курбский с осуждением вернул книгу Мотовилы, но признал неотложность создания литературы со стороны православных. Он сам взялся за перо и набросал ряд полемических листовок. Послал их к кн. Чарторыйскому с припиской: "давай тот лист читать и списывать правоверным, ибо в том нужда." Сам Курбский принялся писать историю Флорентийского собора не в латинском, a в своем восточном греко-русском освещении. Книгу Скарги русские ревнители предавали сожжению. Но школьных и литературных средств на русской стороне было мало: и пренебрегать полемическим сотрудничеством протестантов было нельзя. Пaраллельно единому фронту с протестантами в защите политического права свободы совести, намечался и некоторый единый фронт в защите веры. Вместе с протестантами русские отстояли вероисповедную свободу на сеймах: Виленском 1563 г., Гродненском 1568 г. и Варшавском 1575 г. Курбский упрекал Острожского за держание им при своем дворе Мотовилы, но тот не знал, где добыть других грамотных людей. Когда Курбский прислал свой перевод беседы Иоанна Златоуста о вере, надежде и любви, то Острожскому захотелось перевести ее на более доступный большинству польский язык, и он не нашел другого переводчика, как только социанина, одного из товарищей Мотовилы.

В 1576 г. митр. Иона III Протасович уступил по старости свое митрополичье положение светскому шляхтичу: Илье Иоакимовичу Куче.

Илья Иоакимович Куча. (1576-1579 гг.).

Король Стефан Баторий дал свое согласие. Илья принял сан епископа. Спустя полгода в 1577 г. Иона скончался. Король отправил к патриарху КПпольскому Иеремии II представление об утверждении митр. Илии, за что, писалось в предисловии, "обычную благодарность от нас, как и от предков наших, вы получите." Утверждение получено, но в 1579 г. Илия умер. На место его, по соглашению с властями, был избран, т.е. стал "нареченным," опять светский человек из панов Галицких Онисифор Девоча.

Онисифор Девоча (Девочка) (1579-1589 гг.).

К соблазну православных он был двоеженец, т.е. женатый второй раз, что стало нередким при праве патроната. Онисифор был очень маленьким человеком, сравнительно с выраставшими в своем значении текущими событиями.

Далее

 
Ко входу в Библиотеку Якова Кротова