29/III — 44
Дорогой Ган!
Ура, ура, ура! От тебя получилось письмо. Как это славно, если бы ты знал. В благодарность (буду писать реже, в ожидании благодарности) посылаю свою карточку. Снята она в 1941 г. Конечно, я тогда моложе и лучше, кажется была...(врешь, не была!) Но другой фотографии нет, ей — богу. А здесь, по крайней мере, есть печать, официально подтверждающая, что ты имеешь дело не с призраком.
Милый мой, хороший, перестань хвастаться (тяготится) своим возрастом. И всего-то ты меня на несчастные (целых) десять лет (равных человеческому веку) старше. Подумаешь! Ну, и пускай я родилась в 1920 г., так, чем он хуже других? (Нет, он лучше и счастливей 1910 г. спроси и мать) А если хочешь точно, то сегодня (в 4 года раз /хвастунья!/) у меня как раз день рождения..
Ну, до свидания. Скоро еще напишу. Будь весел, голубчик! Жму крепко руку.
Марина
P. S. И совсем я не пессимистка. Наоборот. Только грустно иногда. Почему — сам знаешь.
Милая Муся.
Пользуюсь тем, что могу писать тебе. Скоро, быть может, этой возможности не будет. Но, Муся, дай слово, что ты меня не забудешь и будешь писать. Там твои слова будет тем живительным лучом, который согреет меня.
Ветром радостным шли свою ласку
И глубокую нежность свою.
Ветерок заберется, под каску,
Освежит меня в жарком бою...
Пойми, что теперь ты у меня одна.
Я, конечно, не прошу: «Жди меня». (Не складно, но правильно. С боль вспоминаю злую пародию на это простое стихотворение. Ну и не жди.) Надоест —с кажи прямо, но вовремя, чтоб я не сделал лишний ошибки в жизни, сохранив жизнь.
Я все еще не верю в реальность твоего существования, в действительность московских вечеров, мне все это кажется сказкой, осколки которой я изредка еще вижу во сне.
Милая Муся, я умоляю тебя, пришли мне фото такой, как ты есть — в очках, я хочу видеть тебя такой, какой я знаю тебя. А я до боли четко помню твою фигурку, жесты, одежду. Помню кадр: квартиру Макаренко и девушку в голубом.
Да, это кажется, высочайший холм моей жизни, и будет жаль, если за его вершиной будет желтая, бесплодная пустыня.
Муся, ты мне пишешь, что если я буду огорчаться. То ты не будешь писать правды. Неужели ты способна обмануть меня или скрыть от меня правду? Я не знаю, чем я мог заслужить твою любовь, но знаю, что я не заслужил такой жестокой несправедливости. Пиши все: почему и чем недовольны твои родные, чем мог бы я смягчить их отношения? Но, помнишь, ты обижалась, когда я называл тебя маленькой девочкой? По-моему в этом отношении ты можешь решать свою судьбу и не нуждаешься в мелочной опеке.
Эх, запутался я в своих чувствах. Ганюшка-дурачок. Пережив все, решил жить сначала. Мне иногда хочется, чтобы смерть спутала все эти карты. Это тяжело, когда сама возможность счастья превращается в мучение сомнения, неверия и жгучих желаний. Все это исчезнет, когда я буду знать, что ты моя. Гуинплен и Дэя: он беспощадно избит жизнью, она свежа, он вырвал от жизни кое-какие успехи и знания, она — как остро отточенная художественная мысль: он — не видавший счастья, она — не знавшая грязи — вот сочетание, которое раскалывает мою мысль клином сомнений. Но все, что есть в этой грубой, неотесанной внешности хорошего, я без остатка отдал бы тебе, но только открыто (свечи, протокол или согласие ближних или вопреки согласия).
Вот о чем может думать солдат, готовясь к бою. Не страшно ли? Идя на смерть мечтать о жизни.
Ивакин возмущен, что я отошел от товарищей, и тыла (#). Очередные сводки, но уверяет, что ты — должна быть чем-то особенным. И я соглашаюсь, что он прав (неправильно построенное предложение).
Спокойной ночи. Пора спать
Пусть тебе пригрезится
Сладкий, сладкий сон:
Долюшка счастливая... (Песня Левко «Майская ночь»)
А чем мне хуже или лучше мартовский? Только тем, что это было позднее на два месяца.
Я хотел бы, чтоб ты прослушала эту оперу.
Спи моя черненькая, неугомонная девочка.
Целую твои ресницы и брови.
Ганя
P. S. А знаешь, как встречаются люди: ваш Абраша в 1942 г. перевязывал мне раны. Думал ли я тогда, что он будет мне напоминать тебя — сказку?
Твой Ганя.
Я буду нахальным, зная, что мама не постучит в стенку, и не напомнит, что уже 4-й час. Вот и решил же дать тебе спать до последнего клочка чистой бумаги. Вот я представляю, что ты сидим вместе. Да и днем тоже.
В кармане маленьком моем,
есть карточка твоя, так
значит мы всегда вдвоем, моя любимая.
Чтоб все мечты мои сбылись в
Походах и боях, издалека мне улыбнись,
Моя любимая (хорошая песенка?)
Ну, закрой свои черные глазки и спи. Ганя.
Не полюбили ли мы с тобой раньше, чем встретились? При встрече ты чувствовали себя уже свободно, как давно знакомые. Я помню кино, твое желание назвать Ганей и эти счастливые вечера, радостные и светлые как сон.
Повторятся ли они? Неужели проклятый Гитлер вырвет это счастье из моих рук?
1.5.44.
Ганя! Если бы ты хоть немного уважал во мне своего друга и жену, то не стал бы отправлять писем, написанных в пьяном бреду. Я не люблю мужских истерик. Если ты напился от бурных переживаний, получив письмо от своей Д., если тебе легче будет без меня, если я «откуда-то взялась на твою голову» и доставляю тебе только горькие мучения, то мог мне совсем не писать. По моим письмам ты видишь, что я вовсе не остыла к тебе. Однако, твое безобразное, пьяное письмо могло бы сыграть роль ведра холодной воды. Если этого не случилось, то только потому, что я все-таки люблю тебя, верю в тебя и убеждена, что подобную штуку ты устроил последний раз в жизни.
Совершенно не понимаю, почему право лечиться в Тамбове должно нас связать? Разве непременно мои родители должны тебя любить так же, как и я? (Это мог написать нераненный. Раненный не изберет места, рад будет первому скальпелю, брому и камфоре. — приписка) Неужели тебе мало моей любви, ненасытный? Повторяю, что мы уже связаны, и связаны крепко. Я никогда не уйду от тебя, если... если не захочу. А я не захочу, если ты будешь тем Ганей, спокойным и нежным, каким был в Москве.
Только не нужно никаких Д. Конечно, старый друг лучше новых двух, но напиши мне откровенно, что она сейчас значит для тебя. Если вспомнил прежнее — скажи, я не предъявляю к тебе никаких претензий и никогда не напомню ни словом о себе. Свои книги сможешь получить, когда хочешь. Ганя, я не шучу больше. Ты сильно обидел меня своим письмом. Мне больно, Ганя. Я не ждала этого. Не прими моего письма за насилие над твоей волей и привычками. Делай, что хочешь. Поступай, как привык. Где уж нам уж влиять на таких сурьёзных дядей. Жду совсем других писем. В ожидании все же целую тебя. И тебе не легко.
Твоя Муся.
4.VI.44 г.
Полевая почта 44193-М
Г. Я. Кротову
Приписка на письме Г.Кротова:
Из всего письма крепче всего сказано насчет книг: мол, возьми свои бабки, отдай мои куклы — больше не играем. Будто я их высылал не как желание доставить лучшему другу минуты радости, а использовал дружбу, как надежное место хранения копеечных ценностей.
Д.Ф. Шура, пьянство, привалы, Симоновский цинизм. Пейте отварную воду! — мудрый лозунг, но не солдату, пьющему из болота сквозь зубы, чтоб насекомые не попали в организм (хотя бы все), а если жажда жизни заставляла пользоваться случайной связью (это и продажная любовь, и суррогат ее). Нет это письмо больно ударило. Я этого боялся, что, увидев грязь, ты отшатнешься. Пока ты брезгливо отдернула руку.
Да, правы люди, живущие житейской мудростью — что угодно, только это все мужская истерика. Разве все переживаться я (###)
18.6.44
Москва, 48,
Клиническая, 2, кв. 8.
Гиндиной Мусе
Милая Муся.
Давно уже прибыл в Смоленск. Трудно описать этот мертвый город: все сожжено, взорвано, уничтожено. Сейчас еще без работы, но скоро дадут большую и интересную работу.
Видел Абрама и Кротова. Взял у него и секретку. Он чувствует себя прекрасно. Выглядит молодцом. Едет куда-то к Витебску. О новостях он напишет сам. Нет твоих писем. Очень тяжело.
Скоро начнутся скитания, которые оторвут меня от бумаги и писем, но писать буду о всех новостях.
Пиши чаще, подробней. О работе и жизни. Что за кино «Небо Москвы»?
Жду писем.
Желаю счастья, бодрости и веселья
Степан Барсуков
Смоленск, проездом. Степан Барсуков.
<15 июл. 1944 г.> Гавриил Кротов
Как говорили оратору лаконики: «Ты два часа восхвалял Гомера, а разве кто его порицает?». Ну я и дал Суворова — человека, прячущего свой ум, по-русски, прикидываясь чудаком. Но, будь спокойна, я главной идеей провел его служение долгу, эрудиции, физическое воспитание своего организма и подвижничество. Это не было сборником ходячих анекдотов, но ведь ты сама любишь говорить Cum grano salis. Говоришь, что весло едет. Конечно. И всякая свободная минута бывает веселой даже под обстрелом. Ведь 13.7.44 исп. 3 года, как я, да и многие из нас в армии. Можно ли считать как актив в общей сумме 28 дней в Москве? Это была сказка!
Привет твоей чудной подруге. Если она похожа на Ивакина, я спокоен, что у тебя будет поддержка в лагерной жизни. Если ты ее «ужасно любишь», то тоже почти люблю ее.
Муся, если можно сфотографируйся и пришли мне. Ведь ты так не похожа на этой карточке, что у меня.
Спасибо, родная, что ты присылаешь линованной бумаги(#). Ее нет у меня, после утери сумки, а без линий не хочу писать. Когда тебя очень хочется спать, лучше не пиши. Отдыхай. Ведь я не хочу твоей преждевременной старости. А организм скоро изнашивается. Вот прожил же я 18 дней без писем. Не хочу радости за счет твоего утомления. Жаль, что бумага не лестница-чудесница.
Целую тебя твой Ганя
28.V.(1972)
Дорогой Ганя!
Посылаю по твоей просьбе два Ленькиных письма, самых коротких и понятных. Почерк у него неразборчивый, и остальные письма ты бы просто не сумел прочесть. Да и с этими помучаешься. Письма из Томска. Только они не очень характерны: без стихов.
Сегодня получила 3-ю книжку «Пути», спасибо, милый. Жду еще. А письма нет. Ты, наверно, думаешь. Что без писем мне легко? Сегодня приехала Дейка, сразу споры, крик. Ганюша, я хочу к тебе — или тебя ко мне (мне тоже — приписка). Одним словом, с каждым днем мне становиться тяжелее без тебя (А разлуке еще нет конца — приписка). Сегодня весь день убирала книги. Папины медицинские сняла с полки, а поставила Реклю, рядом с ним — словарь Даля, история философии и т.п. Прямо чудесная получилась полка. Нашла портрет Горького и приколотила рядом с Некрасовым над шкафом. Милые мои книжечки, только с вами отдохнешь душой, когда тоска возьмет без моего родного медведика. Ганя, жизнь без тебя невозможна. Ангел мой хранитель, кто надоумил тебя написать то письмо в «Учит. газ»? Не будь его — страшно подумать, что было бы.
Больше не пишу, т.к. одновременно посылаю длинное письмо. Днем я не выходила на улицу, а Дейке не хотела дать опустить в ящик. Письмо весь день и пролежало. Так что у тебя сразу густо — сразу пусто.
Обнимаю тебя, любимый.
Крепко-крепко целую в губы.
Бесконечно тоскующая по тебе
Муся
|
