Переписка Лазаря Гиндина и Бориса Бродерзона

Борис Бродерзон - однокурсник Л.Гиндина по Бехтеревскому институту, один из первых советских курортологов и физиотерапевтов. Жил в Ленинграде.

О нём: Пономаренко ,Г. Н. Воробьев М.Г.Борис Миронович Бродерзон (1893 - 1983): [Специалист в обл. физиотерапии] / Вопросы курортологии, физиотерапии и лечебной физической культуры. 2004 . N 1. - С. 42 - 43.

Видимо, он - сын коммивояжера Меира Бродерзона из Москвы, средний брат известного поэта Моисея Бродерзона. http://berkovich-zametki.com/2005/Starina/Nomer12/Ryndina1.htm

Бродерзон Б.М. // Сов. врач. журн. - 1939. - № 3-4, стр. 34-36.

Бродерзон Б.М. // Опыт советской медицины в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг. - М., 1952. - т.14, стр. 220-242.

30.V.1976

Дорогой мой Лазик, дорогой друг!

Пишу тебе с Карельского перешейка, с "Дома творчества ВТО" (Комарова). Я здесь уже 12 дней, но мне продлили  срок до 12-го июня включительно. Я здесь "убивая время", но это для нормального человека просто вандализм. Но я уже ненормальный; страшно, страшно, безнадежно осиротел. С начала болезни моей Ани прошло более 18 месяцев. Боже мой, сколько горя пережито... Никак не могу оправиться. Мне кажется, что я стою перед неразрешимой для меня коллизией. А время меня не лечит. 4 месяца, как я остался один; время идет, а нет даже намека на адаптацию. Думаю, что ждать реанимации не приходится...

Боюсь, что мое письмо Тебя уже не застанет в Москве. Очень хочу, чтобы Ты мне писал почаще. Настроение Твое, которое чувствуется при чтении Твоего последнего письма, меня не удивляет. Я, кажется, Тебе уже как-то писал, что Твое настроение полностью совпадает с эмоциями в последних письмах нашего незабвенного Исаачка. Да, ничего хорошего тут не скажешь. И я недалеко ушел от этих эмоций. Сик тарнзит глориа мунди!

Чтобы как-нибудь себя одурманить, я очень много читаю. В этом какое-то спасение. Было бы хорошо заняться какой-нибудь формальной работой. Но мне на днях исполняется 83 года и состояние (и физическое, и душевное) у меня такое, что из таких попыток ничего не получится. У меня полностью пропала охота "писать работы". При встрече (я очень надеюсь, что Ты как-нибудь вырвешься в Ленинград) я Тебе все объясню... Обнимаю Тебя, друже. Привет всей твоей семье. Целую, Борис.

2. VII. 1976

Лазик, дорогой мой!

Уж очень мне грустно без Твоих писем! А их уже нет около двух месяцев. Твое последнее письмо от 11-го мая я перечитывал неоднократно. Умное оно и лирически грустное. Некоторые твои "сардонические эмоции" присутствовали неоднократно и в письмах нашего Исачка. Честно сознаюсь, — и я не лишен этих эмоций...

Я себе представляю, как Ты отправляешься за "чистым воздухом", так сказать — в стороне от шумного бала — и думаю: ох, как не плохо было бы очутиться рядом с Тобой и поплакать Тебе в жилетку. Да, — трагическое это дело — одиночество. Мне удалось в течение 24-х дней пробыть в прекрасном "Доме Творчества театральных деятелей" в Комарове. Это было с 20-го мая по 12 июня. Мне были созданы исключительные условия для отдыха — вплоть до 2-х местной комнаты для меня одного. Целый день я заполнял все возможности, чтобы избежать одиночества. Тут и великолепная библиотека, и интересные люди, прогулки, кино и т.д. Но все же на ночь приходилось удаляться  к себе в комнату и тут я был готов выть от горя. Страшное дело...

Я хотел воспользоваться милостями Курортного управления. Но мне отказали. Старые люди могут подождать до осени... По-видимому, в двадцатых числах июля я с Ривой Констатированной поеду на некоторое время (недели на три) в Москву. Племяшка живет около института Им. Курчатова. Ее дом окружен обильно зеленью: деревья, деревья и т.д. Там можно вынести и раскладушку и полежать в относительно удовлетворительных условиях. Очень жаль, что я Тебя по-видимому не увижу. Может быть, тебе удастся осенью приехать в Ленинград.

Я считал, что очень трудное дело не потерять себя, очутившись на положении пенсионера. Но это даже и сравнить нельзя...

28.X.1976

Дорогой мой, хороший мой Лазик!

Начинаю письмо, вспоминая, что Ты в конверт последнего ко мне письма вложил несколько засохших (лучше сказать — увядших) лепестков роз, полученных Тобой в день Твоего рождения от Твоих детей.

Я был очень тронут твоей благородной дружеской лаской. Эти ароматные лепестки еще ряд дней лежали на моем письменном столе, напоминая мне, что есть еще порох в пороховницах, что есть еще у меня очень, очень сердечный друг. Спасибо Тебе большое: очень ценю Твою дружбу.

Вот уже прошло почти два месяца, как я вернулся из Москвы. Вернулся немного "отремонтированный" встречами с немногими оставшимися еще у меня в Москве близкими мне людьми. Живу в Ленинграде грустно, весьма одиноко; делаю не слишком пока удачные попытки выдумать себе какую-нибудь работу. Начал посещать изредка читальные залы Публичной Библиотеки. Задумал себе небольшую работу, почитываю необходимую литературу. Еще Вольтер сказал, что если бы не было Бога, надо было бы его выдумать. Нечто в этом роде задумал для себя постепенно коченеющий твой друг.

Если бы Ты знал, какое значение имеют для меня Твои письма (они как бы являются для меня инъекцией бодрости некоторого спокойствия). Ты бы мне писал почаще. Знай мое благородство: почтовые расходы беру на себя... А как насчет того, чтобы Тебе приехать к нам в Ленинград? Ведь Ты мне нечто в этом роде как бы и обещал...

В сентябре будущего года в Ленинграде будет проходить очередной 7-й Всесоюзный слет физиотерапевтов и куроротологов. Ровно 52 года тому назад, в 1925 году, в Ленинграде проходил 1-й съезд физиотерапевтов. Я был секретарем президиума Съезда, зачитал 2 своих доклада.  А моя Аничка тоже успешно выступила с хорошим докладом. Я ее еще долго дразнил, что успехом она обязана не докладу, а тем, что понравилась хорошенькая молодая женщина в прекрасном новом костюме. Прошли десятилетия; моей Аничке нет; я уже давно в торжественных условиях получил звание почетного члена Всесоюзного Общества физиотерапевтов и курортологов, а на душе — пусто. Так-то, дорогой мой Лазик...

Итак, исполняется 59 лет Октябрьской революции. Поздравляю Тебя и всю Твою великолепную семью с наступающим праздником. Будьте все здоровы, счастливы, живите еще многие годы прекрасной, хорошо спаянной семьей, больших вам творческих успехов и... Не забывай, дорогой Лазик, любящего Тебя друга.

Обнимаю и целую Тебя. Твой Борис.

8.XI.1976

Дружище, дорогой!

Уже месяц (сразу после праздника) я постельный больной: во время прогулки упал на крестец и вот лежу с сильными болями, то ли радикулит злостный, то ли ушиб от падения. А так как у меня миэлонная болезнь, то, вероятно, кожные покровы и наверно нарушены. Делали рентген — поломок и трещин не нашли. Исколол себя анальгином и новокаином, перцовым пластырем — а толку мало. Не могу вставать в вертикальное положение (острые боли в пояснице), сидеть немножко могу: вот дополз до стола сообщить, что твой соперник по соц. Соревнованию плохо выполняет план, целый месяц не дышал свежим воздухом. Уход за мной хороший, но медицина пока бессильна (физиотерапия — даже электрогрелку) мне запрещает. Читаю газеты, слушаю радио. Вот тебе и моя поездка в Ленинград

Все же думаю, что выстрадаю и еще погуляю. Ленинским горам. Быть оптимистом — прежде всего. Когда ты лежал в клинике с невродермитом — ты тоже здорово натерпелся. Так как, Борисок? Терпеть? Надеяться? Лишь бы сердце не изменяло — пока оно только иногда дает сигнал "полегче" — с Тамарочкой наладил связь, собирался к ней на обследование в больницу, но вот залег дома. Моя Муся очень заботится обо мне, хотя у нее своих хлопот много. А кто с тобой? Кто помогает? Жду письма!

Целую ! Твой Лазарь. (Заболела спина).

18.XI.1976

Дорогой Борис!

Спасибо за письмо. Рад, что ты находишь еще удовлетворение, связанное с наукой и памятью работавших с тобой людей. Я бываю на заседаниях общества редко, там сейчас "руководят" одни молодые и ни одного "из наших", моих старых сподвижников, хотя в холле института еще висит мой портрет. Но я уже не интересуюсь этим, ограничиваюсь просмотром своего спецжурнала, который я редактировал еще до войны, и который стал очень тощим и малосодержательным теперь, но надо быть хотя бы в курсе дел. 10-й день не выхожу из дому, лежу с перцовым пластырем на крестце, радикулит замучил (делал зарядку в комнате при открытом окне...). Сегодня стало легче и я сел тебе писать. Осень переношу очень плохо физически и эмоционально. К счастью, дочки меня не оставляют и уделяют мне внимание. Читаю запоем "Советиш геймланд", сегодня получил свежий №. Слушаю планету, 2-3 часа смотрю телевизор, изредка бывают новые фильмы, а так — показывают фильмы старые, которые я смотрел еще молодым. Получаешь ли "Литературную газету"? если не выписал — выпиши, там есть много интересного материала — диспуты о современном искусстве, театре, кино и "морали"...

Но не книге, ни радио, ни телевизор не могут заменить мне живых людей, живой обмен мнений — соседи мои, хоть интеллектуальны, но не моего круга люди и поговорить не с кем. А молодежь совсем стала дикая и мои внуки (5) и их жены, любящие меня и все с "высшим" — имеют сове особое мировоззрение — не сходное с моим и живут только современностью (не любя ее), а о прошлом нашей истории понятия не имеют и не хотят знать. И я слыву среди них "ортодоксом". И хоть 80 — срок в истории маленький, но ведь за нашу жизнь с тобой все здорово перевернулось и мы с тобой носители прошлого и настоящего, наша жизнь была очень богата и возможно потому мы "мудрые" ворчим на тех, кто еще не видел "контрастов" и исторических скачков, а хотят сразу "рай" со всеми благами. Жаль, конечно, что нам не дано увидеть эту молодежь в нашем возрасте... Как у темя с бытом? Как сравняешься? Как связь с московскими родными? Пробовал звонить Тамаре, но попадаю все к "хахалю" и он, наверное, не передает ей мою просьбу мне позвонить, знаю только, что она работает, когда буду у больницы — я зайду к ней. Ну вот, после одиночного лежания — разболтался. Жду от тебя весточки, за почерк не сердись, при старании могу писать разборчиво.

Целую тебя крепко. Твой Лазарь.

12.XII.1976

Вчера получил Твое письмо, которое меня огорчило: я Тебя "настойчиво" жду в Ленинград — к себе. И никакие Твои ссылки на поясницу меня не устраивают. Уверен, что свою "Панскую" хворобу преодолеешь и выполнишь свое обещание. Ведь я уже жду Тебя более трех месяцев. У меня эти три месяца прошли далеко не как сказка. Живу ужасно. Дни целые и месяцы проходят в чтении запоем книг, газет и сидении у телевизора. Никак не могу себя заставить заняться делом. Собирал кое-какие материалы для доклада в нашем Обществе, но никак не могу себя заставить сесть на письменный стол. Настроение весьма неважное. Рива Константиновна собирается на днях уехать в Москву. Там внучатая племянница собирается родить ребенка и Р.К. Действительно будет там нужна... А я, конечно, никак не возражаю. Предвидится для меня мало привлекательное совершенное одиночество. Как я с ним справлюсь? И, вообще, удастся ил мне с ним справиться — сомневаюсь. Я могу, конечно, усердно "перебираться" из одного пансионата или дома отдыха в другой, но это не жизнь. И вспоминается "хохма!" Чехова. У институтки спрашивают, знает ли она, что такое мужик? Подумавши немного она отвечает: "Знаю — это человек, который круглый год живет на даче". Так вот — я "мужиком" быть не хочу...

Не мною, писал ли Тебе, что к двадцатой годовщине смерти моего старшего брата — поэта (в Варшаве) в еврейской варшавской газете "Фолксштили" были напечатаны две статьи, ему посвященные. Она с его портретом. На меня сильное впечатление произвела сама газета прекрасно издается на хорошей бумаге, с великолепным шрифтом и многими иллюстрациями. В номере 12 страниц: 9 на идиш, а 3 на польском языке. Много очень интересного материала. Создается впечатление о еврейской жизни в ряде стран. Я просто с большим интересом прочел эти газеты. Жаль, очень жаль, что у нас нет такой газеты...

Анна Константиновна меня не раз просила, чтобы я прочел полностью трилогию Юрия Германа об Устименко. И я только сейчас собрался это сделать. Прочел в один присест (не переводя дыхания) за 14 дней(!) все тир том, около 2-х тысяч страниц. Прочел с захватывающим интересом. Ведь я сейчас скрупулезно вспоминаю все желания моей Анички и стараюсь сейчас хоть посмертно их осуществить. А.К. Никогда меня не просила что-нибудь для себя. Все ее просьбы были направлены, так сказать — в мою пользу. И вот — я нахожусь сейчас под сильным впечатлением от этого романа. Я думаю, что ни один не имеет права не просчитать эту книгу. Я считаю, что ни один врач не напишет книгу о врачах лучше, чем это сделал не врач — Юрий Герман. Затем подряд прочел три книги: 1) Тортном Уайлдер "Мартовские иды", 2) Бернард Шоу "Цезарь и Клеопатра" и 3) В.Шекспир "'Антоний и Клеопатра". Все это о древнем Риме. Все это — великолепно. НО... Шекспир остается Шекспиром! И, наконец, о современном. Прочти в "Звезде" 1976 № 9 повесть И.Грековой "Хозяйка гостиницы". Автор (И.Грекова — это псевдоним) — очень видный ученый, она директор крупного научно-исследовательского Института. Советую эту повесть прочесть.

Ну, а в остальном — я Тебя очень люблю и уважаю. Выздоравливай поскорее. Обнимаю Тебя и целую. Сердечно приветствую все Твою великолепную семью. Борис.

(Отрывок из разорванного письма)

"...в варшавской газете... (есть там еврейская газета, хотя евреев почти нет) появится статья посвященная его памяти. Ее пишет М. С. Беленький, московский театральный деятель (бывший заместитель Михоэлса и директор Театра студии при его театре). Останки брата перевезены несколько лет тому назад в Тель-Авив...

16.XII.1976

Дорогой Боринька!

Только что получил твое письмо. Давно не писал на 2-х линейках, но на посте продают бумагу из тетрадей. Завтра 1 день "ханука", обещали оттуда передавать музыку в 17.45. О моей хвори: последние дни как будто полегчало, стал вставать, садиться, а сегодня осмелился и с Мусей пошел подышать на улицу: 30 минут проходил, но зато после этого спина заболела больше, но упражняться надо. Сделал себе анализы: идет анемизация, хотя питаюсь хорошо: Hb — 60, эритроциты — 3... РОЭ — 81! то все гадят мои ... ...! Звонил сегодня гематологу, у которой я на "учете". Во вторник к ней поедет дочка — врач и поговорит насчет цитостариков. Стоит ли? Время не остановишь!

Увлекаюсь еврейской литературой. "Советиш геймланд" стал очень интересным журналом. Кроме того я прочитываю от корки до корки "Иностранную литературу", с 1-го января буду получать также "Новый мир". В Литературной газете бывает "критический материал" — правда робкий... Ежедневную прессу стал только просматривать. Планету слушаю 2 часа — больше не интересно.

Нашел у себя старую реликвию. Несколько томов истории еврейского народа на древнееврейском языке Гретца. Эпоха Баруха Спинозы, Уриэля Акосты, испанский период, голландский немецкий и история евреев в королевской Польше и гетманской Украине. Кто теперь помнит эти жуткие времена? Я читаю свободно, но перечитываю и это меня удерживает... И нет конца мытарствам древнейшего народа, которого сама Библия называет # — упрямым (дословно — народ с твердой шеей, могущей перенести тяжкое ярмо). У нас, конечно, дело идет к полной "ассимиляции", в моем клане — я последний... Все. Цепочки переносятся в другие точки планеты. Чёрт возьми! Никак мысль не переходит на свои переживания, на финиш. Так дурацки устроена голова и так вколотили туда заботу о других людях, народе, всей планете, что отвлечься от "мировых проклятых вопросов" никак не можешь. Даже о родных уже перестаю так заботиться, как раньше. Вот так, Борисок! Нормально ли это? Живу Ленинградом! Признаком моего выздоровления будет поездка в Ленинград! Буду мечтать. Мой внук Витя (который был у тебя) изредка заглядывает ко мне и записывает почти стенографически мои рассказы автобиографические. Более детально он записал мои детские Шолом-Алейхемские годы и Ленинградские годы. Дошли до 1927 года. Пусть потомки когда-нибудь почитают, как жили раньше. Рассказывая ему "Я сызнова живу" — как летописец Нестор. Расписался и даже забыл про свою спину, а лечь хочется... Да, у тебя складывается плохо и тяжело. Даже не придумаю, чем я мог бы тебе помочь. Можешь ли ты материально пригласить проходящую экономку, которая покупала бы продукты и готовила тебе пищу? В Москве мои два приятеля сумели так себе обеспечить уход (за 40-50 р. В месяц). Ну вот, дружок, кончаю. Моя Муся шлет тебе свой привет и очень, очень хотела бы тебе чем-нибудь помочь, но не знает, как.

Целую тебя крепко. Давай держаться до последнего! Твой Лазарь.

24.XII.1976

Друг мой дорогой, Лазик!

В твоем письме есть немало утешительных моментов. Самый главный — что Ты начал выходить на кратковременные прогулки. Это уже важный положительный момент. Вероятно -- пройдет отрицательный период последствия травмы. Начинается период реконвалесценции. Дай Бог, дай Бог — говорит абсолютно неверующий атеист, твой хавер-Бося; неверующий, но категорически требующий, чтобы Ты начал выздоравливать. В молодые годы я на своих лекциях изрекал, что человек должен быть выше погоды. На старости лет я немного смягчил категорическую свою формулировку, и говорю, что "человек должен стараться быть выше погоды". Применительно к моему любимому хаверу, я полагаю, что человек должен остерегаться быть выше своих анализов, в которых ряд моментов может влиять на формулировки, так сказать, со стороны. И вот, человечке, я очень в Тебя верю и чувствую, что моя просьба все-таки повлияет на Тебя и слово "Человек"' будет писаться все с большей буквы, когда я буду думать о Тебе. Я очень завидую Тебе, что ты свободно читаешь Гретца. Но я бесконечно отстал от Тебя и уже поздно мечтать о... Потерянном времени. Да, никуда мне уже не поспеть, тем паче — угнаться за Тобой.

Дело подходит к Новому Году. И, наконец, к чертовой матери убирается 1976 високосный год. Не суеверный я, но все же в этом году так трагически кончилась моя человеческая жизнь...

Меня очень тронули твои теплые слова заботы обо мне. Спасибо большое. Проблема еды меня не беспокоит. Надеюсь, что мои ленинградские друзики найдут какую-нибудь женщину, которая будет заботиться о том, чтобы я не голодал. Гораздо для меня более удручающим является вопрос о необходимости целыми днями оставаться одному во всей моей большой квартире. Да, страшная вещь  — одиночество. Бальзак говорит (я об этом вычитал у Ю. Германа), что "Одиночество — хорошая вещь, но непременно нужен кто-нибудь, кому можно сказать, что одиночество хорошая вещь".

Твое последнее письмо восхитило меня прекрасными качествами Твоего интеллекта. Это великое счастье при любой трагедии, при любой хворобе. Высказывая свои мысли о проклятых мировых и нашего народа проблемах, Ты спрашиваешь — нормально ли это для Тебя? Да, для человека с "мини-ч" это ненормально, а для таких как ТЫ, с "макси-ч" только так и должно быть, только так и легче жить...

А наша общая места (и она должна, она обязана осуществиться) это Твой приезд в Ленинград; можешь прямо заехать ко мне... И я жду тебя.

Я поздравляю с наступающим новым, 1977 годом. Тебя и всю твою великолепную семью. Пусть Новый Год будет дня нас с Тобой снисходительным, содержательным и душевно-спокойным.

Обнимаю и целую Тебя. Сердечно приветствую твою дочь Мусю и всю-всю Твои семью. Будем держаться! Пиши, бандит!

Борис.

14.I.1977

Дорогой дружок!

Я уже писал, кажется, что мой постоянный консультант гематолог прописал мне унтостатик — циклофосфат. Но я убоялся делать в/в вливания дома и сегодня был в клинике Тареева, где меня в течение недели положат в то отделение, где я был в прошлом году. Надеюсь, что выдержу довольно мягкое лечение. Поэтому прошу тебя помолиться за меня тоже... Боли корешковые в спине продолжаются, но менее интенсивно, хочется дотянуть до весны, до травки и сирени. Стал немножко пессимистом. Пора.

Как дела у тебя? Общее самочувствие? Напиши мне обязательно, мне приносят письма, клиника недалеко от меня. Не могу долго читать книгу — быстро устаю и кроме газеты сейчас почти ничего не читаю, легче мне лежать, но последние дни я делал получасовые прогулки с дочкой около дома.

Привет тебе, дорогой, от Марии Лазаревны. Она тебе любит, как моего близкого человека. Целую тебя крепко. Твой Лазарь.

3.II.1977

Лазарь, родной мой!

Я уже второй день бесконечно взволнован. 5 раз Тебе звонят в Москву и телефон не отвечает. Может быть, аппарат испорчен? Куда же делать вся Твоя большая семья? Я хотел Тебе все эти дни писать, но никак не получалось. Я захворал, полностью потерял голос, очень плохое самочувствие при невысокой температуре. Официально катар верхних дыхательных путей, а, по-видимому, все-таки грипп, который буквально свирепствует в Ленинграде. Но я уже начал поправляться (болею 9 дней), но сохраняю еще полупостельный режим. Меня очень огорчает, что навряд ли мне разрешено будет 5-го февраля выйти из моду, а категорически надо быть мне в субботу на кладбище: уже исполняется год, как нет мой Ани. Не верю, что я жив на этом свете, что можно перенести столько горя... Я себя круглый день одурманиваю: читаю без конца, запоем; сижу у телевизора, включаю радиоприемник. Какое благо, что есть что читать, что смотреть, что слушать... Но все это никак не спасает от страшного одиночества: не с кем по душам поговорить, нет собеседника, нет рядом по настоящему живого человека. Рива Константиновна пока со мною. Ее по ряду причин не могут принять к себе наши москвичи. Дело в том, что внучатая племянница родила мальчика (ему еже 3 недели) и в московской квартире стало невозможно тесно. Так что — пребывание Ривы Константиновны в Ленинграде со мною — это не результат активного ее желания, а следствие неудачи сложившихся для нее обстоятельств... Ты, конечно, можешь понять, какой "настрой" получается в моей жизненной симфонии.

Как Твое здоровье? В больнице и Ты или дома? Повторяю, меня очень волнует невозможность с тобой связаться. Очень прошу, как только получишь мое письмо, сейчас же свяжись со мною по телефону. Я не перестаю мечтать о Твоем приезде ко мне в Ленинград. И если у тебя есть совесть (а в этом я не сомневаюсь), Ты должен стараться реализовать нашу мечту.

Читаю сейчас с очень большим интересом книгу Я. Д. Менченкова "Воспоминания о передвижниках". Великолепная книга, я не могу от нее оторваться и вспоминаю автора популярных книг — Поля де Крюи. В своем предисловии к одной из них он пишет: "Я не хочу умирать: есть еще много лесов, в которых я не гулял, много птиц, пение которых я не слышал, много рек, в которых я не купался и т.д. И т.п." Я могу к этому великолепному перечню добавить: "Есть еще много книг прекрасных, которые мы с тобою не читали". И так, договорились: поправляйся, любимый друг мой и мы... Почитаем, послушаем музыки, понаслаждаемся природой. А главное, около тебя, вокруг тебя, в тебе такая великолепная семья. С нетерпением жду от Тебя весточки. Обнимаю и целую Тебя. Борис. Сердечный привет всей Твоей семье.

18.III.1977.

Москва, клиника Тиреева.

Дорогой мой Борис!

Дочь Мария принесла мне завтрак, и я прошу ее немножко около меня постоять, чтобы тебе написать. Что сказать? 3 месяца я просто страдаю, не могу двигаться — спина и крестец как из стали и гнуться нельзя. Сплю на "щите" — все тело болит. Так что не удивляйся, что я не писал — вот присел и чуть приспособился. Лечат меня каким-то фосфаном и делают переливания цельной крови, так как формула моя никуда не годится. Дочки меня посещают — одна утром — другая вечером. Уход хороший. Читать ничего не могу. Лежу больше на спине как распятый Христос. Зато — думаю. Много, много думаю — о прошлом — есть о чем подумать — все было. Уже устал. Спасибо за звонки, дорогой, устрой как-нибудь свой быт во что бы то ни стало.

Целую тебя крепко. Твой брат и друг Лазарь.

9.IV.1977

Дорогой мой Борисок!

Я еще плохо хожу и плохо сижу, потому Мария устроила меня на кухне, где столик и стул для меня подходят!.. И решил, конечно, тебе первому написать, либо нет у меня друга старее и ближе, чем ты. Сам понимаешь, что я выписался получеловеком, ибо на улицу пока выходить не омут, болей мучительных нет, но слабость жуткая (мне делали 8 переливаний крови). Питаюсь нормально, но спина и дома на щите (правда, матрац помягче). Но у меня остались кости и дерматология. 4 месяца не хотелось касаться ничего: ни журналов, сейчас начал "заглядывать" в газеты. Это значит "отрешиться" уже от внешнего мира и заняться подведением итогов. Полагал, что из клиники не выберусь, но пока выпустили.

Жду теперь от тебя сведений, как ты, наконец, устроишь свою жизнь. Как твое физическое состояние? Как сердце? До книг я еще не дотрагиваюсь. Но страшно голова работает ясно, но реакции на мировые события совершенно индифферинтивные — все события кажутся мелочными, недостойными разумных людей — красота мироздания куда-то исчезла из моего сознания и все события стали похожими как на куче муравьев, которую я летом показывал своему правнуку на даче... Словом, вероятно, в моем познании мира происходит какой-то перелом. Займусь на днях разбором трех номеров еврейского журнала и если найду что о твоем брате — немедленно сообщу. Моя Мария тебя очень полюбила больше всех моих корреспондентов и первая предложила мне тебе написать. Плохо тебе, дружок, без близких людей — родня не так отзывчива, хотя твоя родня высоко культурна. Привет тебе от семьи. Когда осмелюсь выйти на улицу, я тебе напишу. Целую тебя крепко. Твой Лазарь. От всех привет. Очень устал от сиденья!

13.IV.1977

(13.II.?)

Дорогой браток!

Письмо Твое я читал и очень переживал, даже обе мои дочки с моего разрешения его читали и сказали: "Да, есть еще на свете товарищи!"!

Что я? Пока одомашненное существо, лежу на щите (правда, дома матрац несколько мягче), но на улицу и думать пока не могу выйти: болит правый тазобедренный сустав. Аппетит — ноль. Уход за мною идеальный, то, что к великому сожалению, нет у тебя. Дочки не оставляют меня одного и удовлетворяют все мои пожелания. К радио и телевидению продолжает сохраняться отвращение. К транзистору даже не притрагиваюсь. Бегло стал просматривать газету, только новости без статей. Очень похудел в больнице и грыжа стала более беспокоить. Словом, развинтилась машина. Но, дорогой Борисок, у меня ровное настроение, нет какой-либо отрешенности, переживаю только за наши беспорядки, которые мы не сумели за 60 лет ликвидировать и никак не можем найти выход. А ведь целое поколение принесено в жертву, хотелось бы услышать хоть одно крепкое правдивое слово, не хочется уйти со света "круглым дураком". Уже час, как я уселся в кресло и — ничего пишу. За окном яркое солнце. Пиши мне, дорогой, обо всем. Ты сейчас мой единственный корреспондент. Сейчас за мною ухаживает вторая дочь — врач, Мария уехала на неделю в деревню. Даже известие о легализации компартии в Испании меня не тронуло — что раньше вызвало бы у меня восторг. Беспокойно на планете и в Париже громят наше посольство. Где же Марсельеза?.. Ладно, не нам уже в этом разобраться. Устало, браток, спина заболела. Целую тебя крепко, не забывай. Твой Лазарь.

29.IV.1977

Дорогой, любимый Лазик!

Итак, на нашей территории весна "прорезается" — очень категорически, а на душе весны нет. И, в самом деле, откуда ей взяться при нашем микроклимате  с максимумом макроцорес? Надо подойти к проблеме философски, т.е. Спокойно, учитывая: паспорт, пользуясь объективными приемами сопоставлений, сравнениями и вообще — перебирая в памяти всякие закономерности. И тут нам в помощь придет наш несравненный Шолом-Алейхем. Помнишь, как он предлагал перевести французскую сентенцию "Ноблесс оближ"? — "мнет тор кайн хазер нит зайн". Итак, учитывая эту мудрость, мы должны благодарить судьбу, что мы оба живем, чувствуем друг друга и с достоинством отметаем в сторону чрезмерное нытье... Я благодарю судьбу, что на старости лет у меня такой прекрасный большой друг, как Ты.

И вт, 1-е мая на носу. Поздравляю Тебя и всю Твою великолепную семью: весна должна сделать свое дело: мы оба должны немного окрепнуть, держать себя по линии здоровья корректно. Я мечтаю с Тобою посидеть вместе. И не исключено, что эта встреча состоится. 20-го мая исполняется 80 лет моему двоюродному брату — Михаилу Романову и я постараюсь на несколько дней приехать в Москву. Вот тога мы и посидим вместе, прижавшись друг к другу, как пара "голубцов". Как Тебе нравится такая перспектива? А вообще мне чертовски плохо. Обнимаю и целую Тебя. С любовью. Борис. Пиши, брат, пиши!

1.V.1977

Дорогой Боринька!

Вчера обе дочки мои привезли меня из хирургической больницы, где мне сделали операцию по поводу ущемления грыжи. Не успел я несколько оправиться после клиники как ночью был вынужден вызвать "скорую помощь". Вчера просил выписать домой. Ослабел донельзя, но когда приехал домой, получил Твое письмо и вот сегодня первым решил тебе написать. Очень был бы счастлив, если бы ты оказался в Москве и мог бы меня посетить, хожу я очень плохо, так как почти 5 месяцев хвораю. Словом, ты прав в своем письме, цитируя Шолом-Алейхема. Все же сегодня ко мне приедут потомки посмотреть на деда и прадеда. Дождался я весеннего солнца и зеленой травки — весна 77-го! Это не шутка. Это в нашу честь, в честь нашего поколения будут праздновать 60-летие. Каменные мы, если прожили такую трудную эпоху, вряд ли скоро повторится такой период. 2-х таких не бывает. Даже раз в столетие. Жду тебя в Москве, милый мой Борисок, рука еще дрожит, но я счастлив, что я в кругу своей семьи, ничто не страшно. В больнице — ой, как плохо, как хочется там заснуть совсем. Но вот пока вырвался. Кругом много писем и телеграмм от друзей, но пока пишут тебе одному, так приказали мне дочки, которые любят тебя, как я. Целую тебя, браток.

Соревнование я пока держу!

Твой Лазарь.

17.V.1977

Дорогой Боринька!

Что же ты замолчал? Здоров ли? Я поправляюсь медленно, очень плохо хожу даже с палочкой, но как ты меня справедливо учишь, жаловаться нельзя, это все закономерно. Но по твоему совету стал читать и слушать радио. Читаю иностранную литературу в №№ 4-5 есть эссе Гессе "В лодке Херона" или о старости. Грустно читать, нов се очень справедливо и разумно. Достань и прочитай. Хорошее произведение в "Новом мире" — 4-5 "Бессонница" Крона, из научного института — тебе будет интересно. Иногда с помощью дочери спускаюсь по лифту в скверик около дома, где цветут одуванчики и хорошая зелень. Сижу и читаю. Ужасно болит поясница и правая нога (радикулит). Аппетит — хороший. Все о себе. Дочь Мария уезжает на июнь с тремя внуками в деревню. Меня будет обслуживать вторая дочь Дея одновременно с работой. Условия несколько ухудшаются, но слава Богу и за это. Плохо стало с продуктами, приходится ездить по Москве, искать. Не отпала ли мысль о поездке в Москву? Вот было бы здоров повидаться. Постарайся мне написать, ты к перу как-то более привычен, а мне пока еще очень трудно добираться до стола и писать, так что на меня не обижайся. Целую тебя крепко, мой дружок. Твой Лазарь. От дочек привет!

(На столе чудесные гвоздики, прими мой лепесток!)

25.V.1977

Я так мечтал с Тобой встреться — к сожалению, не вышло. Брат мой двоюродный перенес тяжелую операцию (аденому); операция прошла благополучно, без # но он еще в клинике и при таких обстоятельствах мой приезд в Москву нецелесообразен. Жаль, очень жаль... Я с 10-го мая совершенно один; Рива Константиновна уехала в Москву. Хотя я сейчас совершенно одинок, но с Р.К. Мне стало очень трудно. Она страшно деградировала и ухаживать за нею, иметь ее около себя, когда я сам в таком тяжелом состоянии, мне просто не под силу. Как сложится сейчас моя жизнь, я не знаю. Мечтаю отдохнуть в каком-нибудь пансионате, но это очень трудная задача: сейчас в ходу новая сентенция: "пенсионеру (будто он хотя бы семи пядей во лбу) не должно ходиться..." Так-то, дорогой мой. Спрашивается, к чему я всю мою сознательную жизнь (и — говорят — не плохо) так "ихоревет". Ну и ну! Ты будешь прав, если ты скажешь, что не для того мы занимались нашим интеллектуальным трудом, чтобы в "почтенном возрасте" удостоиться путевки в какой-нибудь Дом отдыха. Верно — не для того! Но все же, где совесть?! Ау! — где она? В ближайшие дни должно выясниться, получу ил я возможность провести 24 дня в Доме Творчества Театральных работников в Комарове (пригород Ленинграда) — ВТО. Там замечательно: великолепная природа, замечательная библиотека, и интересные люди. Правда, я там среди артистов, как белая ворона... Но я очень надеюсь.

Как меня трогает, что Ты мне присылаешь в своем письме несколько листиков гвоздики. Прямо — замечательно: спасибо!

Я тоже очень заинтересовался романом А. Крона "бессонница". Читал с большим интересом. Прямо с нетерпением жду конца романа в 6-ом номере. Удивительно, что Крон — драматург — так успешно себя "бросил"' на художественную прозу и как великолепно это сделала.

Лазик, любимый мой! Я горжусь Тобою — с каким достоинством Ты себя держишь, сколько времени болея. Как не уважать тебя?! Какая у Тебя великолепная семья. С какой любовью, преданностью они берегут своего обаятельного, прекрасного патриарха!

У меня созидалась совершенно противоположная картина моей жизни на старости. Страшная вещь — одиночество, особенно в таком солидном возрасте... Я не перестаю мечтать с Тобою вскоре встретиться и верю, что это мне удастся осуществить в ближайшем будущем.

"В лодке Харона" я постараюсь прочесть в ВТО в Комарово. Я тебе в ближайшие дни опять напишу, чтобы сообщить адрес моего летнего существования. Итак, жди адреса и потом немедленно мне ответь. Для меня каждое твое письмо всегда очень желанно. Обнимаю и целую. Твой Борис. Сердечный привет всем Твои родным.

31.V.1977

Дорогой мой Лазик,

дорогой мой брат и друг! Как Ты видишь, я пишу тебе из пригорода Ленинграда — "Комарово". В летние месяцы сюда не артистам попасть невозможно. Но — свет не без добрых людей! Во всяком случае — есть еще порох в пороховницах. Кое-кто еще помнит меня, сочувствует мне, хочет мне — очень горюющему страшно неухоженному человеку — как-нибудь помочь. И вот — я здесь со вчерашнего дня в виде белой вороны, которому прощают принципиальную несовместимость медицины с искусством и исключительно ко мне внимательны. И мой сосед по комнате — добрый и очень интеллигентный, интересный человек. Вот я и  славно отдыхаю. Отдых будет продолжаться 24 дня до 22-го июня. Затем — обратно в Ленинград, опять совершенно одинокому человеку в квартире. И здесь от этого всего спасают меня, книги, книги, книги, телевизор, радиола, звонки немногих помнящих меня людей и... Твердое решение (сжав зубы в кулаки) не сдаваться.

Итак мне, дорогой, не перестаю думать о Тебе. Мечтаю побыть с Тобой. Выяснилось, что около дома моей московской племянницы сейчас имеется помещение для приезжающих в Институт Курчатова. И мои родные там устроят, когда я захочу побыть несколько дней в Москве. Вот почему я надеюсь вдоволь посидеть около Тебя и немного отогреть мою замерзающую душу с единственным и любимым другом. Обнимаю, целую тебя. Пиши, Борис.

8.VI.1977

Дорогой Борис!

Спасибо, что написал сразу. Я отвечаю с опозданием, так как совсем "развалился" — силенок стало мало. Рад, очень рад, что ты отдыхаешь на свежем воздухе и уйдешь от ежедневных забот, хотя на небольшой срок. Если сможешь очутиться в Москве, я буду счастлив. Обдумывал возможность пожить тебе у меня — но я сам сейчас под присмотром другой дочери врача, которая работает, и я не смогу создать тебе уют. (Мария в деревне с 3-мя внуками). Я выползаю на лифте на площадку у дома часа на два, так как сидеть мне трудно долго — мой радикулит и боль в ногах не проходят. Пока повторять интенсивное лечение цитостатиком я воздерживаюсь, так как перенес лечение в клинике очень тяжело. Стал читать, по твоему совету, больше. Налегаю на Новый Мир и Иностранную Литературу. Телевизор почти не смотрю. Скучно. Хорошо проштудировал "Новую Конституцию", но нам с тобой вряд ли приедятся ею долго пользоваться. Больших изменений по сравнению со старой  — я не отметил. Мы стали богаче, это верно. Но духовно как-то обнищали — люди стали мыслить стандартно, а ведь мысль у человека по природе вольная, как птица и урезать ее, что птице крылья — вызовет застой. Мы настолько уже сильное государство, что свободно высказываемая критика отдельными людьми уже не может подорвать основы нашего государства, а в конституции рядом с изложением всех свобод и прав человека подчеркивается, если это "не во вред государству". Так можно всякое немарсксисткое высказывание или критику правительства или отдельных представителей власти подвести под эту рубрику "о вреде государству"' с выводами... Было бы неплохо разрешить выход журнала даже "инакомыслящим". Пусть выскажутся, им всегда можно ответить в нашей могучей прессе. Народ бы хоть знал, о чем "инако" мыслят и не шатался бы, оглядываясь. Тога и политзанятия оживились бы и не были бы похожи на богослужение в сельской церкви с чтением только Евангелия... Вот какие "крамольные" мысли лезут в голову даже коммуниста. Дочка моя восхищена твоими письмами и шлет тебе сердечный привет. Пиши немедленно! Целую тебя крепко.

Твой Лазарь.

15.VI.1977

Пишу на адрес санатория, авось получишь. Прости, что не сразу написал после твоего звонка, полная адинамия у меня: лежу — не хочется вставать, уселся — не хочется пересесть к столу. Хожу еле-еле, на улицу (пятачке около дома с зеленью) выхожу два раза в день на два часа, почитать там не могу, так как жильцы дома меня окружают и начинаются разговоры.

Вот это и есть "существование". Не жалуюсь, ты даешь мне пример — не поддаваться. Стал больше читать, слушаю радио и изредка смотрю телевизор. В № 6 "Иностранной литературы" есть роман кардиолога хирурга Бернарда — автобиографический; почитай, не очень художественно, но любопытный. Мария моя все еще в деревне с ребятами, но урона в обслуживании я не ощущаю. События политические меня перестали волновать: дипломатия вырождается во взаимные ругательства и подсиживания. Все приговоры пропитаны ложью — все резче противостоят два лагеря. Финальные сражения мы с тобой уже не увидим. Идеологической борьбой вряд ли можно изменить ощетинившийся капитализм — а на разоружение надежды мало, одни разговоры. В общем, Боринька, грустно на планете, но к сожалению, мы с тобой отравлены глобально и с трудом прячемся в собственную скорлупу. Завидно глядеть на людей живущих только своими интересами, может быть даже мещански. Им легче, чем нам — "интеллектуалам". Вот тебе и немножко философии. Надеюсь, что напишешь по приезде домой до поездки в Москву. Ты, наверно, загорел и стал молодцом!

Целю тебя крепко. Твой Лазарь.

16.VII.1977

Дорогой мой человек!

Что ж ты замолчал? Ждал тебя в Москве, а ты и письмеца не прислал. Захворал после отдыха? Очень беспокоюсь. Время выполняет свой беu, вот уже и июль идет к концу. Должен перед тобою извиниться за свою память: не послал тебе поздравления 7.VI — ведь я все время эту дату держал в уме, но собственные "царек" часто вышибает из головы самые важные даты. Итак, ты перешагнул барьер. Молодец! Так держать! — а я за тобой трусцой... О себе: Здоровье еще слабее, начал принимать английский препарат "Мельфалан", который достал по протекции из Выборга у одного еврея, который лечил свою дочь этим препаратом. Хожу очень плохо, а в остальном состояние удовлетворительное. Аппетит хороший, Мария кормит хорошо. Сон удовлетворительный, хотя сплю на щите. Читаю достаточно. На улице (около дома, в зелени) лежу по 2-3 часа утром и вечером. Гулять еще не могу, ноги ослабели. Вчера у меня прибавился еще один правнук — у Максима, живущего со мной, родился сын. Правда, это осложнит мой покой в доме, но квартира у меня большая и вряд ли будет очень шумно. Случайно в книжном шкафу нашел реликвию — история еврейского народа Гретца на древне-еврейском языке. Отдельные главы посвящены Уриэль Акесте, Спинозе и лже-мессии Шабсат-Цви. Интересные главы о положении евреев при Петре I, Екатерине II, Анне Ивановне — когда указами все евреи изгонялись из России. Ужа! Читал целый вечер и долго не мог заснуть. Главное — читаю свободно трудный язык, талмудический, как будто я еще в хедере! Цепкая память — одно из чудес у гомо сапиенс — и все накопленное богатство вмиг пропадает... И некому передать. Жду от тебя реляции,  подробную обо всем — о здоровье, о быте. Прочитал № 6-7 Иностранной Литературы и Нового Мира — особо интересного нет. Дочери мои шлют тебе привет и выражают сожаление, что ты не приехал в Москву.

Целую Тебя! Твой Лазарь.