Яков Кротов. Путешественник по времени. Вспомогательные материалы: Россия, 14 век.

Владимир Кучкин

Вельяминовы на службе у московских князей в XIV – начале XV вв.

Оп.: Кучкин В. Вельяминовы на службе у московских князей в XIV - начале XV вв. // Кулешов А.С. Аксаковы. История разбитых судеб. М., 2009. С. 274-276.

Среди немногочисленных боярских родов, обосновавшихся в возникшем в 60-е гг. XIII в. Московском княжестве, первое место, несомненно, занимал род Вельяминовых. Отдельные представители этого рода упоминаются в нарративных и документальных источниках, начиная со второй четверти XIV в. Однако перечни лиц, причислявшихся к роду, с указанием родственных связей между ними, повествования о происхождении рода и его родоначальниках появляются только 200 с лишним лет спустя, когда в Русском централизованном государстве возникла потребность в составлении родословных книг русской знати.

Уже в самых ранних редакциях родословных книг наряду с главами о родословии московских князей, других князей Рюрикова дома и нескольких родов старомосковского боярства была помещена глава «Род Воронцовых и Вельяминовых». Свидетельства этой главы стали служить основным материалом при воссоздании истории рода Воронцовых и Вельяминовых, а интерес к прошлому этой старинной фамилии начал проявляться с XIX в.

Уже в 1857 г. П. В. Долгоруков отметил некоторые противоречия в родословной росписи Воронцовых и Вельяминовых, возводившей их к выехавшим на Русь «из Немец» Шимону (Симону) Африкановичу и его сыну Георгию (Юрию). «Родословные книги говорят, — писал П. В. Долгоруков, — что у Юрия Симоновича были: сын Иван, внук Федор и правнук Протасий, боярин Иоанна Калиты. Таким образом, боярин Протасий Федорович, умерший около 1330 г., был бы потомком в пятом колене Симона Африкановича, жившего в первой половине одиннадцатого века! Тут явная ошибка. Признавая несомненным происхождение Вельяминовых от Симона Африкановича, подтверждаемое древнейшими родословными книгами, мы полагаем, что в поколенной росписи, между Симоном Африкановичем и  боярином Протасием Федоровичем, пропущено несколько поколений, и потому начинаем здесь поколенную роспись с Протасия Федоровича, бывшего боярином в Москве при великом князе Иоанне Даниловиче Калите». Несоответствие количества первых колен рода Воронцовых и Вельяминовых хронологическому отрезку в 200 лет можно было бы объяснить и иначе, чем это сделал П. В. Долгоруков. Но указание на такое несоответствие составляет безусловную научную заслугу автора «Российской родословной книги».

В других же отношениях глава «Вельяминовы» его труда была явно не на высоте. П. В. Долгоруков плохо представлял себе, когда появились родословные книги, по его представлениям, видимо, очень рано. Свидетельства древнейших из них он признавал за вполне достоверные и точные. Вместе с тем он вносил в эти свидетельства разного рода поправки и дополнения, если находил таковые в летописях. Так, в одном из примечаний П. В. Долгоруков написал, что в летописях под 1375 г. упоминается Иван, сын тысяцкого Василия, внук Василия и правнук Вельямина, а под 1380 г. — Тимофей Васильевич тысяцкого, внук Васильев и правнук Вельяминов. Тут же в поколенную роспись Воронцовых и Вельяминовых родословных книг были внесены изменения: у Протасия появился сын Вельямин, у того сын Василий и внук Василий, а у последнего — четвертый сын Тимофей Васильевич. Сведения о предках Ивана, сына тысяцкого В. В. Вельяминова, и Тимофея Васильевича, якобы брата Ивана, П. В. Долгоруков нашел не в летописях, а в единственном летописном своде — Никоновском. Этот поздний летописный памятник, составленный в XVI в., содержал много исторических и генеалогических ошибок. С такими ошибками и столкнулся П. В. Долгоруков, но, не сумев их распознать, включил в свою «Российскую родословную книгу» как действительные и бесспорные факты.

В 1888 г. было опубликовано исследование «Разрядные дьяки XVI века», внесшее много нового в изучение древнейших русских дворянских фамилий, Воронцовых и Вельяминовых в том числе. Его автор Н. П. Лихачев, характеризуя документацию Разрядного приказа первой половины XVI в., наряду с составлявшимися там разрядными и боярскими книгами, боярскими списками и десятнями, дал оценку и родословным книгам, которые редактировались и использовались в Разряде при разрешении местнических споров представителей боярской знати. Н. П. Лихачев установил , что в 1555 г. в Разряде был составлен официальный Государев родословец, куда вошла и родословная роспись Воронцовых и Вельяминовых. Он обратил внимание на то, что эта роспись не одинакова в разных списках родословных книг. Если в Бархатной книге (пополненный в 80-е гг. XVII в. Государев родословец 1555 г.) родоначальником рода был назван тысяцкий Ивана Калиты Протасий, то в других списках — иноземец Шимон Африканович, приехавший в давние времена на службу к Ярославу Мудрому. Исследователь скептически отнесся к такой версии, указав, что «в XVII веке легенда о Шимоне Африкановиче была уже в полном ходу», обрастая новыми подробностями и отсылками. Н. П. Лихачев продемонстрировал это большой выдержкой из росписи рода Воронцовых и Вельяминовых, принятой в Разряде в 1686 г., где указывалась точная дата приезда Шимона в Киев — 1027 г., говорилось о его крещении и принятии нового имени — Симон, и делалась ссылка на печатный Киево-Печерский патерик. Ученый также показал, что легенда о выезжем родоначальнике-иностранце была присуща не только родословной Воронцовых и Вельяминовых, но и многим другим родословным росписям нетитулованной русской знати.

В 1903 г. гардемарин С. И. Воронцов-Вельяминов опубликовал небольшое исследование о своих предках и родственниках, живших до начала XX в. включительно. Как признавался сам автор, «мы располагали главным образом только историческими и некоторыми другими опубликованными печатными матерьялами и лишь сравнительно весьма немногими частными семейными сведениями…». Действительно, изыскания С. И. Воронцова-Вельяминова о ранних представителях рода Воронцовых и Вельяминовых были построены на сочинениях Г.-З. Байера, Н. М. Карамзина, М. П. Погодина, С. М. Соловьева, П. В. Долгорукова, М. Т. Яблочкова, официальных изданиях дворянских родословных росписей, таких источниках, как печатный Киево-Печерский патерик, Дворцовые разряды, возможно, Собрание государственных грамот и договоров. Привлеченный С. И. Воронцовым-Вельяминовым материал просматривался им довольно внимательно, вплоть до примечаний Н. М. Карамзина к «Истории государства Российского», однако отсутствие должной подготовки, игнорирование трудов по многим частным, но важным вопросам, например, такого, как исследование Н. П. Лихачева, неумение анализировать первоисточники, отсутствие доказательности выдвигаемых положений делали работу С. И. Воронцова-Вельяминова слишком простой и малоубедительной.

По сути дела автор пересказал ту историю возникновения своего рода от выезжего варяга Шимона, что была изложена в родословных книгах, нисколько не сомневаясь в полной достоверности такой истории. Он даже поспорил с П. В. Долгоруковым, указав, что допускавшийся последним пропуск в родословной росписи Воронцовых и Вельяминовых «одного или даже нескольких поколений едва ли имеет основание», просто люди жили очень долго. Однако этот довод забывался, когда С. И. Воронцов-Вельяминов копировал у П. В. Долгорукова его стемму родственных связей Воронцовых и Вельяминовых в XIV – XV вв., включая в нее сына Протасия Вельямина и сына последнего московского тысяцкого В. В. Вельяминова Тимофея. В первом случае получалось, что с 1330 г. (к этому году С. И. Воронцов-Вельяминов относил смерть Протасия) и по 1374 г. (смерть последнего московского тысяцкого В. В. Вельяминова) сменилось 4 поколения рода, в то время как с 1027 г. (по С. И. Воронцову-Вельяминову, год приезда на Русь Шимона) по 1330 г. сменилось всего 5 поколений.

Узнав, что в Куликовской битве был убит Тимофей Васильевич, С. И. Воронцов-Вельяминов без тени сомнений решил, что погиб окольничий Тимофей Васильевич, брат последнего московского тысяцкого В. В. Вельяминова. Между тем в 1380 г. на Куликовом поле пал Тимофей Васильевич Волуй из рода Окатьевичей.

Сократив жизнь окольничего Тимофея Васильевича, С. И. Воронцов-Вельяминов вынужден был устанавливать, кто такой боярин Тимофей Васильевич, упоминаемый на втором месте среди бояр-послухов завещания Дмитрия Донского 1389 г. Здесь ему помог П. В. Долгоруков, который, исходя из ошибочных данных Никоновской летописи, написал, что Тимофей являлся четвертым сыном тысяцкого Василия Васильевича Вельяминова, у которого по родословцам было всего три сына. Как ухитрился этот мнимый четвертый сын В. В. Вельяминова к 1389 г. получить боярство и стать вторым лицом среди бояр, окружавших Дмитрия Донского, С. И. Воронцов-Вельяминов так же, как и П. В. Долгоруков, объяснить не смог. Никаких проблем он здесь не усматривал.

Начальную историю своего рода С. И. Воронцов-Вельяминов изложил по официальным родословным дворянским книгам XVIII – XIX вв., Киево-Печерскому патерику и изысканиям Г.-З. Байера. В итоге у него получилось, что родоначальником фамилии  Воронцовых и Вельяминовых был шведский король Олаф I, внук которого Шимон в 1027 г. приехал служить к Ярославу Мудрому. Шимон стал старейшим боярином у Всеволода, младшего сына Ярослава. Сын Шимона Георгий (Юрий) был отправлен Владимиром Мономахом в Северо-Восточную Русь, где опекал сына Мономаха Юрия (Долгорукого). Когда по прошествии многих лет Юрий Долгорукий стал киевским князем, то своему тысяцкому Георгию он передал в управление Суздальскую землю. Правнук Георгия Протасий стал тысяцким у Ивана Калиты.

Из источников, использованных С. И. Воронцовым-Вельяминовым, самым ранним был Киево-Печерский патерик, основное ядро которого, в том числе рассказы о Шимоне и его сыне Георгии, сложилось между второй четвертью XIII в. и началом XIV в. Однако, несмотря на раннее происхождение, рассказы эти содержат определенные противоречия. Так, в Киево-Печерском патерике сообщалось, что Шимон (Симон) упрашивал Феодосия Печерского молиться «о сыну моем Георгии». Феодосий Печерский скончался 3 мая 1074 г. Следовательно, Георгий родился до 3 мая 1074 г. Сам Георгий, по свидетельству того же Киево-Печерского патерика, вспоминал, что он болел «3 лhта очима, не видhх ни блеска солнечнаго», но услышал из уст Феодосия: «Прозри!» — и прозрел. Если считать, что понятие о солнечном свете появляется у человека в 2-3 года, тогда надо признать, что Георгий родился самое позднее в 1069 г. Далее в патерике приводится еще одно припоминание Георгия: «Егда бо приидохом на Изяслава Мстиславича с половци, и видhхом град высок издалеча, и идохом на нь, и никтоже не знаше, кый сей град. Половьци же бишася, язвени быша у него мнози, и бhжахом от града того». Оказалось, это было село Киево-Печерского монастыря. Последние издатели Киево-Печерского патерика датировали данный эпизод 1149 г. Но в 1149 г. суздальцы и половцы не воевали с Изяславом под Киевом и не бежали от него. Речь должна идти о майских событиях 1151 г. Если Георгий Шимонович принимал в них участие, ему должно было быть 82 года.

Украшение гроба Феодосия Печерского в Киево-Печерском монастыре связывается в патерике с пребыванием в Киеве Юрия Долгорукого и его двора. Долгорукий впервые вокняжился в Киеве в 1149 г., но прочно обосновался там с конца марта 1155 г., будучи киевским князем до своей смерти 15 мая 1157 г. Любая из приведенных дат противоречит известию Ипатьевской летописи под 1130 г.: «Георгии Ростовьскыи и тысячкои окова гробъ Федосьевъ, игумена Печерьскаго, при игумени Тимофhи». Очевидно, что сведения о Шимоне и его сыне Георгии Киево-Печерского патерика не вполне согласуются друг с другом и со свидетельствами других источников. Можно даже думать, что в 50-е гг. XII в. существовал не престарелый суздальский тысяцкий Георгий Шимонович, а его тезка. И был ли этот тезка связан родственными узами с Шимоном Африкановичем или нет, сказать сложно. Для утвердительного ответа нужны дополнительные факты и соображения. Прямолинейное решение вопроса, которое предлагал в своей брошюре С. И. Воронцов-Вельяминов, оставляло без внимания ряд деталей патерикового рассказа, а потому абсолютно верным и точным признано быть не может. Вместе с тем приведенные в брошюре биографические сведения о Воронцовых-Вельяминовых, живших в XVIII-XIX вв., представляют определенный интерес.

Начало научного изучения истории рода Воронцовых и Вельяминовых можно отнести к 1940 г., когда С. Б. Веселовский написал краткий обзор деятельности Воронцовых и Вельяминовых со времен первого московского князя Даниила Александровича по 60-е гг. XVI столетия. При жизни эту свою работу в печать С. Б. Веселовский не отдавал, она была опубликована 17 лет спустя после смерти историка. Хотя исследование С. Б. Веселовского носит несколько черновой характер, оно имеет ряд крупных достоинств. Во-первых, ученый собрал почти все сведения о старших коленах рода Воронцовых и Вельяминовых в нарративных и в документальных источниках. Во-вторых, он описал землевладение представителей этого рода, для чего привлек не только архивные материалы, но и данные топонимики. В-третьих, С. Б. Веселовский проследил служебные карьеры Воронцовых и Вельяминовых и сопоставил их со службой представителей других родов старомосковского боярства, что позволило ему оценить вклад этого рода в развитие московской, а позднее и общерусской государственности. В-четвертых, вновь поставил вопрос о степени достоверности сохранившихся родословных росписей Воронцовых и Вельяминовых, заметив, что в Государеве родословце 1555 г. родоначальником обеих фамилий назван живший в XIV в. Протасий Федорович, тогда как в иных родословных книгах — варяжский князь Африкан с сыном Шимоном или Шимон с сыном Юрием, приехавшие в XI в. на службу к киевскому князю Ярославу Мудрому.

Вместе с тем в работе С. Б. Веселовского были и определенные упущения. Разноречивые данные родословных книг использовались без учета происхождения самих книг. Точно так же не принималась во внимание генеалогия летописных сводов, и события, например, XIV в. излагались не по ранним летописным памятникам начала – первой половины XV в., а по сводам первой половины XVI в., нередко искажавшим давнее прошлое. Так, С. Б. Веселовский утверждал, что, будучи в Орде, Иван, старший сын В. В. Вельяминова, носил титул тысяцкого, как и его отец. Заключение было сделано на основании статьи 1378 г. Никоновской летописи XVI в., где говорилось о пребывании в том году «во Орде Мамаеве» тысяцкого Ивана Васильевича. Но более ранняя летопись при описании тех же событий 1378 г. ничего о пребывании в Орде Ивана Васильевича не говорит и тысяцким его не называет. Агиографические сочинения, привлеченные С. Б. Веселовским, источниковедческому анализу не подвергались и за достоверные принимались поздние и неполные свидетельства таких источников. Наконец, названия поселений, происходившие от личных имен представителей рода Воронцовых и Вельяминовых, трактовались С. Б. Веселовским исключительно как показатели того, что такие поселения являлись феодальной собственностью членов названного рода. Действительно, поселения часто назывались по именам их владельцев. Но даже во второй половине XV в. известны случаи, когда поселение называлось не по имени своего собственника, а по имени своего управленца (кормленщика). Тем не менее публикация в 1969 г. очерка С. Б. Веселовского о роде Воронцовых и Вельяминовых положила начало серьезному изучению истории этого старинного рода.

70-е гг. XX в. ознаменовались выходом в свет двух работ, повлиявших на последующие исследования о роде Воронцовых и Вельяминовых. Первая из них была посвящена истории появления и распространения родословных книг и принадлежала перу М. Е. Бычковой. Исследовательница постаралась собрать все данные о рукописях, содержащих родословные книги, распределить списки по редакциям и установить древнейшие из них. Она показала, что родословная роспись Воронцовых и Вельяминовых попала в самые ранние редакции родословных книг — Летописную и Румянцевскую. Летописную редакцию М. Е. Бычкова датировала временем после 1538 г., поскольку в статье «Род суздальских князей и новгородцких» этой редакции родословных книг была упомянута жена князя Василия Васильевича Шуйского-Немого, а князь женился 6 июня 1538 г. С другой стороны, редакция, по мнению М. Е. Бычковой, была составлена до 1550 г., когда появилась Тысячная книга, тысячники же в редакции нигде не назывались.

Однако в текстах всех трех известных к настоящему времени списков Летописной редакции родословных книг обнаруживаются признаки, свидетельствующие о ее более позднем происхождении. Так, в главе «Род Сорокоумовых начало» говорится, что старший сын Василия Глебовича Сорокоумова Григорий Криворот служил дворецким у великого князя Василия Васильевича, «прадеда царя и великого князя», т. е. Ивана Грозного. Третий сын Василия Глебовича Сорокоумова Дмитрий Бобр после успешного похода на Вятку привел в Москву 30 лучших вятчан «ко цареву великого князя прадеду». Упоминание «царя» указывает на то, что Летописная редакция была составлена не после 1538 г., а после 16 января 1547 г., когда Иван IV венчался на царство. В главе «Род Стародубских князей» назван князь Дмитрий Иванович Хилков, который «в боярстве был». М. Е. Бычкова отметила, что Д. И. Хилков упоминается как боярин в 1559-1562 гг. Однако из данного факта последовало довольно своеобразное заключение: «Единственная запись Летописной редакции, восходящая к концу 50-х годов XVI в., — известие о боярстве князя Д. И. Хилкова (Стародубские князья). Очевидно, она отражает какой-то момент редактирования протографа редакции, а не дату его составления, так как весь состав записанных лиц относится к более раннему времени». В соответствии с таким заключением М. Е. Бычкова дала следующую схему соотношения списков Летописной редакции: общий протограф 40-х гг. XVI в. всех трех списков, отдельный протограф 60-х гг. XVI в. списков Беляевского I и Воскресенского I, отдельный протограф без какой-либо даты списка Уваровского I. Из схемы следует, что общий протограф всех трех списков Летописной редакции, т. е. собственно Летописная редакция, был составлен в 40-е гг. XVI в. Однако помета к имени Д. И. Хилкова «в боярстве был» читается во всех списках Летописной редакции родословных книг. Шереметевский список придворных чинов 60-х гг. XV в. — 70-х гг. XVII в. Русского государства отмечает, что в 7072 (1563/64) г. Д. И. Хилков «выбыл» из числа бояр. А. А. Зимин сомневался в точности хронологических указаний Шереметевского списка, но отмечал, что в разрядах Д. И. Хилков последний раз упоминается в 7070 (1561/62) году. Это означает, что самая ранняя возможная дата отставки Д. И. Хилкова — 1561 год. Следовательно, Летописная редакция родословных книг могла появиться не ранее 1561 г.  Можно соглашаться с М. Е. Бычковой в том, что известие о бывшем боярстве Д. И. Хилкова — позднее, что оно вставлено в текст более ранней родословной росписи стародубских князей. Но это не дает права отвергать ее в качестве датирующего признака всей редакции. Что касается более раннего состава рода стародубских князей, зафиксированного в росписи, то такая особенность прежде всего характеризует не саму Летописную редакцию, а ее источник.

Появление Румянцевской редакции родословных книг М. Е. Бычкова также отнесла к 40-м гг. XVI в. О списке Румянцевском I, основном списке этой редакции, она написала следующее: «Протограф рукописи, вероятно, был составлен между 1541 и 1547 гг. Так, И. И. Челяднин, записанный здесь как конюший великого князя, в ней назван умершим (умер в 1541 г.), в других списках он назван конюшим царя и великого князя. Редакция записи, имеющейся в Румянцевском I списке, первична по сравнению с Государевым родословцем  и могла появиться до венчания Ивана Грозного на царство в 1547 г., но после 1541 г. Кроме того, Сигизмунд I назван в списке «нынешним королем» (царствовал до 1548 г.). К 40-м годам относится упоминание о Макарии как митрополите московском (с 1542 г)». Однако в Румянцевском I списке не говорится о смерти И. И. Челяднина, там сказано, что И. И. Челяднин «был у великого князя Ивана конюшей». Глагол «был» может указывать на смерть И. И. Челяднина, как и думает М. Е. Бычкова, но может свидетельствовать и о его отставке. М. Е. Бычкова пишет о смерти И. И. Челяднина в 1541 г. без ссылки на источник. Но в августе 1541 г. конюший И. И. Челяднин был жив. Очевидно, что Румянцевская редакция родословных книг составлялась после августа 1541 г. При этом титул Ивана IV в записи о И. И. Челяднине (не царь, а великий князь) не может указывать на время появления этой записи и Румянцевской редакции родословных книг в целом — до 16 января 1547 г., когда Иван IV стал царем. Запись могла появиться и после приведенной даты под пером человека, соблюдавшего историческую точность. Но два других хронологических признака, которые назвала М. Е. Бычкова, весьма значимы при определении времени составления Румянцевской редакции родословных книг. Первый — упоминание митрополита Макария. В главе «Род Плещеевых» Румянцевской редакции назван принадлежавший к ветви Стефана Феофановича, племянника бывшего в 1354-1378 гг. митрополитом Алексея, Чесной Васильевич, который «был у Асафа митрополита и у Макария в боярях». Хотя Макарий в этой записи митрополитом прямо не назван, речь идет о нем как о главе русской церкви. В разделе «Род Плещеевых» подчеркнуто , что «Стефанов род Фофановича весь служил у митрополитов». Митрополитом же Макарий был поставлен 19 марта 1542 г. И эта дата позволяет не рассматривать дату август 1541 г. в качестве хронологической грани, ранее которой не могла появиться Румянцевская редакция родословных книг. Она могла быть составлена только после 19 марта 1542 г.  Второй хронологический признак, выявленный М. Е. Бычковой — указание на «нынешнего» польского короля Сигизмунда I. Действительно, в главе «Начало государей литовских» Румянцевской редакции родословных книг в перечислении сыновей польского короля Казимира значится «6-й Жигимонт, нынешней король, а Жигимонтов сын Жигимонт-Август». М. Е. Бычкова отметила только год смерти Сигизмунда I — 1548 г. Точная дата смерти этого польского короля — 1 апреля 1548 г. Таким образом, предложенная М. Е. Бычковой датировка появления Румянцевской редакции родословных книг — 40-е гг. XVI в. — оказывается верной, но может быть несколько уточнена — между 19 марта 1542 г. и 1 апреля 1548 г. Последнюю дату позволительно отодвинуть до мая 1548 г. включительно, когда в Москве могло быть получено известие о смерти правителя Польши.

В главе «Родословные росписи и легенды» своей монографии М. Е. Бычкова определенное внимание уделила рассмотрению проблемы достоверности помещенных в различных редакциях родословных книг сведений о древнейшей истории рода Воронцовых и Вельяминовых. Она нашла, что подробная роспись членов этого рода идет «с последней четверти XIV в., достоверная родственная связь лиц устанавливается начиная с тысяцкого Василия Васильевича».

Самая ранняя история рода представлялась М. Е. Бычковой в более туманном виде. Четкого плана исследования этой ранней истории у исследовательницы не обнаруживается, она опиралась на реконструируемый Государев родословец 1555 г., Разрядную, Патриаршую редакции родословных книг и на редакцию начала XVII в., а не на книги самых старших редакций. Оставлены в стороне княжеские душевные и договорные грамоты, агиографические сочинения, использованы летописные памятники конца XV –  первой половины XVI в., а не более ранние своды.

Вместе с тем М. Е. Бычкова правильно указала на ошибки и несоответствия в изложении истории первых колен Воронцовых и Вельяминовых родословных книг: мнимое посажение Ярославом Мудрым своего сына Всеволода на княжение во Владимире на Клязьме (город Владимир тогда просто не существовал), отправка вместе со Всеволодом во Владимир Юрия Симоновича (Шимоновича), который, согласно Киево-Печерскому патерику, жил в конце 50-х гг. XII в., когда ему, исходя из данных родословных книг, должно было быть более 100 лет. Справедливы замечания, что «ветвь Вельяминовых самая путаная, они не помнят родоначальника…», что «слишком велики хронологические разрывы в упоминаниях о лицах». Казалось бы, такие наблюдения должны были привести к четкому выявлению того, что правильно и что неправильно в родословной росписи Воронцовых и Вельяминовых, но исследовательница от такого определения уклонилась. Она попыталась примирить легендарную, содержащую явно недостоверные исторические данные, часть родословной росписи Воронцовых и Вельяминовых с частью достоверной. Наличие в росписи больших хронологических разрывов, указанных, к сожалению, не конкретно, как у П. В. Долгорукова, а в общем виде, М. Е. Бычкова объяснила пропусками между поколениями, а не, например, плохой временноvй состыковкой между достоверной и недостоверной частями росписи. Текст родословных книг о родоначальнике рода Воронцовых и Вельяминовых Симоне Африкановиче она возвела к  очень ранней устной  легенде этого рода, отвергнув поvзднее влияние Киево-Печерского Патерика на том основании, что  нет «прямого текстологического заимствования у родословия из Патерика». Но как же тогда объяснить появление в родословной росписи имен князя Ярослава, его сына Всеволода, приехавшего на Русь Симона Африкановича и Юрия Симоновича? Причем в данном случае речь идет не о создании письменного памятника, где могли бы быть «прямые текстологические заимствования», а о формировании легенды, вначале устной, преследовавшей определенные цели. Между родословной росписью Воронцовых и Вельяминовых и Киево-Печерским патериком совпадают и некоторые «сюжетные» линии: служба знатного мужа-иноземца у Всеволода Ярославича, переезд из Киева в Северо-Восточную Русь Юрия Симоновича. В XVI в. все такие данные можно было получить, только будучи знакомым с текстом значительно более раннего Киево-Печерского Патерика.

В 1977 году увидела свет работа Б. А. Воронцова-Вельяминова, посвященная ранней истории  рода Воронцовых и Вельяминовых. Уже само название работы — «К истории ростово-суздальских и московских тысяцких» — говорило о том, что ее автор не сомневается в происхождении московских тысяцких Вельяминовых от тысяцких Северо-Восточной Руси домонгольского времени, хотя в начале статьи указывалось, что «установление преемственности московских тысяцких от ростово-суздальских было бы важным фактом для изучения ранней истории Московского княжества», т. е. такое установление объявлялось делом будущих исследований. Отталкиваясь от свидетельств главы «Род Воронцовых и Вельяминовых» в родословных книгах, автор подробно разобрал сообщения Киево-Печерского Патерика о варяге Якуне «Слепом», его брате Африкане, сыне Африкана Шимоне и сыне Шимона Георгии, который стал суздальским тысяцким при правлении в Суздале Юрия Долгорукого. При этом в представлении Б. А. Воронцова-Вельяминова быть суздальским тысяцким значило быть и ростовским тысяцким. «Георгий Шимонович — первый тысяцкий Ростова, упоминаемый источниками прямо как таковой» — утверждал автор статьи, очевидно, имея в виду сообщение 1130 г. Ипатьевской летописи о поковании раки Феодосия Печерского, но там определение «Ростовьскыи» относилось к имени «Георгии», а не к термину «тысячкои». Далее Б. А. Воронцов-Вельяминов писал об одном тысяцком и для Ростова, и для Суздаля и о суздальско-владимирском тысяцком Георгии  Шимоновиче, совершенно не учитывая того обстоятельства, что при жизни Юрия Долгорукого Владимир был центром владений его сына Андрея Боголюбского, а исполнять должность тысяцкого и во владениях отца, и во владениях сына одновременно Георгий  Шимонович просто не мог. В статье утверждалось, что предки московских тысяцких выехали в последней трети XIII в. в Москву из Владимира (за достоверное принималось свидетельство Летописной редакции родословных книг)  и Ростова (неверно оцененное свидетельство Жития Сергия Радонежского), что «надо понимать как выезд из княжеств Владимиро-Суздальского и Ростовского». Но как владимиро-суздальский тысяцкий мог быть и тысяцким ростовским? В последней трети XIII в. Владимир, Суздаль и Ростов были столицами трех самостоятельных княжеств, и выезд оттуда в Москву одного человека — предка Воронцовых и Вельяминовых, исполнявшего должность тысяцкого в трех разных княжествах, нельзя объяснить даже с помощью самой богатой фантазии.

Б. А. Воронцову-Вельяминову осталось неизвестным то обстоятельство, что в XIV в. тысяцкие были не только в Московском княжестве, но и в Тверском и в Нижегородском. Все эти княжества в разное время выделились из Владимирского княжества, которое было преемником княжества Суздальского, а последнее — наследником Ростовской земли. Если полагать, что тысяцкие старых политических центров переходили в столицы новых княжеств, на чем настаивал автор статьи о ростово-суздальских и московских тысяцких, то надо будет признать, что московские, тверские и нижегородские тысяцкие происходили от одного предка, что совершенно противоречит свидетельствам исторических источников. И неверными оказываются не источники, а основополагающие исследовательские допущения.

В том же году М. Е. Бычкова опубликовала древнейшие Летописную и Румянцевскую редакции родословных книг.

Через 4 года Б. А. Воронцов-Вельяминов напечатал небольшую заметку, посвященную истории рода Воронцовых и Вельяминовых во второй четверти XIV – начале XV вв., где кратко описал деятельность представителей этого рода в указанное время. Особое внимание он обратил на отмену должности тысяцкого в Московском княжестве после смерти в 1374 г. В. В. Вельяминова, но недостаточно четко представляя себе функции тысяцких и изменения в политическом положении Московского княжества, вынужден был следовать беглым суждениям историков XIX – первой половины XX вв.

Заметка о ликвидации в Москве должности тысяцкого резонанса не вызвала, но работа Б. А. Воронцова-Вельяминова 1977 г. оказала достаточно серьезное влияние на последующих исследователей. А. А. Зимин, изучая биографии представителей рода Воронцовых и Вельяминовых во второй половине XV — первой трети XVI в., писал, что страницы истории рода «уходят своими корнями в историю Киевской Руси». С утверждениями Б. А. Воронцова-Вельяминова о скандинавских корнях Воронцовых и Вельяминовых согласились А. А. Молчанов и Е. В. Пчелов.

Для того, чтобы разобраться в ранней истории рода Воронцовых и Вельяминовых (до второй четверти XIV в., когда появляется первое известие о представителе этого рода в Житии митрополита Петра), необходимо проанализировать свидетельства родословных книг, самых старших их редакций — Румянцевской и Летописной. Оказывается, прошлое Воронцовых и Вельяминовых излагается в них по-разному. В этом можно убедиться, сопоставив параллельно тексты Румянцевской и Летописной редакций родословных книг.

Румянцевская редакция родословных книг Род Воронцовых и Вельяминовых К великому князю Ярославу Володимеровичю Большому приехал   из Немец муж честен Симан Африканович да сын его Юрьи; и князь великий Ярослав отпустил сына своего Всеволода на Володимер, а дал ему Юрья Симоновича. А Юрья сын Иван, у Ивана сын Федор, а у Федора сын Протасей.

Летописная редакция родословных книг Род Воронцовых и Вельяминовых К великому князю Ярославу Володимеровичю Большому приехал  из Немец муж честен Семен Офриканович да сын его Юрьи. И князь великий Ярослав отпустил своего сына Всеволода на Володимер, а ему дал Юрья Семеновича. У Юрья сын Иван. А Ивана сын Федор.

Из приведенных текстов видно, что обе древнейшие  редакции родословных книг  следуют одной и той же схеме развития русской истории: сначала правление князей в Киеве, затем во Владимире на Клязьме, а потом в Москве.  Эта схема, четко отработанная  русской историографией XVI в., отразилась в современной ранним родословным книгам Воскресенской  летописи, где в специальной статье «Начало православныхъ государей и великихъ князей  Рускихъ, корень ихъ изыде отъ Августа, царя Римскаго, а се о нихъ писанiе предлежить» подчеркивалось, что «Кiевьское  княженiе началося»  Олегом и Игорем,  «наста княженiе Суздальское княземъ  Андрhемъ Юрьевичемъ Боголюбьскымъ, а столъ Володимеръ», назван младший сын Александра Невского «Данило, а съ того наста  великое княженiе Московское». Поэтому своих предков составители древнейших родословных росписей Воронцовых и Вельяминовых ищут в Киеве, Владимире, но ни в ином другом центре Северо-Восточной Руси, и в Москве, подчеркивая свое служение князьям чуть ли не с основания Древнерусского государства.

И Румянцевская, и Летописная редакции родословных книг одинаково излагают начальную историю рода Воронцовых и Вельяминовых: их родоначальником  объявлен «немецкий» «муж честен» Симон (Семен) Африканович, который вместе с сыном Юрием приехал служить Ярославу Мудрому. Когда последний решил передать своему сыну Всеволоду в управление город Владимир, то он вместе со Всеволодом послал туда и Юрия Симоновича. У Юрия был сын Иван, а у Ивана — Федор. Федор родил Протасия, который жил в правление Ивана Даниловича Калиты.

Если анализировать свидетельства этого родословного рассказа, то в нем можно обнаружить немало противоречий.  Так, из рассказа вытекает, что Юрий Симонович родился в первой половине XI в., поскольку он был послан  Ярославом Мудрым  во Владимир, а это могло быть до смерти Ярослава в феврале 1054 г. и когда сам Юрий был уже достаточно взрослым человеком. Но правнуком Юрия, согласно тому же рассказу, оказывается Протасий, живший во времена Ивана Калиты, ставшего московским князем в 1325 г. Получается, что примерно с 1025 г. по 1325 г., т. е. за три столетия, в роде  Воронцовых и Вельяминовых появилось и сменилось три поколения: Юрий — Иван — Федор, и жило четвертое — Протасий. Князей же Рюриковичей  за те же 300 лет сменилось восемь поколений: Ярослав Мудрый — Всеволод Ярославич — Владимир Мономах — Юрий Долгорукий (от второго брака отца) — Всеволод Большое Гнездо (от второго брака отца) — Ярослав — Александр Невский — Даниил Московский, и жило девятое поколение — Иван Калита. Такое несоответствие может быть объяснено только тем, что родоначальником Воронцовых и Вельяминовых было объявлено лицо исторически известное, но к  этому роду отношения не имевшее.

Действительно, в Патерике Киево-Печерского монастыря подробно повествуется об основании в монастыре соборной церкви, посвященной Успению богородицы.  Церковь была построена на средства Симона (Шимона), сына варяжского князя Африкана, служившего Ярославу Мудрому, но потом оставившего его и уехавшего на родину. Сам Симон находился на службе у сына Ярослава Всеволода. Сын Симона Георгий (Юрий) служил сыну Всеволода Владимиру Мономаху. Тот, отправляя на княжение в Суздальскую землю своего сына Георгия (будущего Юрия Долгорукого) поручил его заботам  Георгия Симоновича, который при Долгоруком стал суздальским (но не владимирским!) тысяцким. Эти свидетельства Киево-Печерского Патерика и были взяты за основу при составлении легенды о родоначальнике Воронцовых и Вельяминовых. Легенда весьма упрощала рассказ Киево-Печерского Патерика, она не разделяла по времени службу русским князьям Африкана и его сына Симона, определяла город Владимир на Клязьме как главный объект владений князя Всеволода Ярославича, хотя его стольным городом должен был стать Переяславль на р. Трубеже, а на Северо-Востоке — Ростов или Суздаль, но не Владимир. Владимир же был основан в 1108 г. сыном Всеволода Владимиром Мономахом, через 15 после смерти отца. Зато составители легенды внушали своим современникам и потомкам мысль, что род Воронцовых и Вельяминовых иноземного княжеского происхождения, что представители рода с XI столетия служили русским князьям, что они в давние времена появились в Северо-Восточной Руси и из ее столицы Владимира  перешли в Москву, где  занимали высокую должность тысяцкого при правлении Ивана Калиты и его внука Дмитрия Донского.

Однако о временах этих князей, т. е. о XIV столетии, в родословных росписях Воронцовых и  Вельяминовых сохранились довольно разноречивые сведения.

Румянцевская редакция родословных книг Род Воронцовых и Вельяминовых У великого князя у Ивана у Даниловича был боярин Протасей, в Петрове житии чюдотворцове написан. А у Протасья один был сын Василей Протасьевич. А у Василья 4 сыны: первой Василей Васильевич, а был тысятцкой; другой сын Федор Воронец, а третей Тимофей, окольничей, четвертой Юрьи Грунка, от того Вельяминовы.

Летописная редакция родословных книг Род Воронцовых и Вельяминовых А у Федора сын Протасей, приехал из Володимера с великим князем Данилом, да был у великого князя Ивана Даниловича тысетцкой. А у Протасья сын Василей тысетцкой, а другой Федор Воронец, третей Тимофей окольничей, четвертой Юрьи Грунка.

Если Румянцевская редакция родословных книг утверждала, что  Протасий был одним из бояр  Ивана Калиты, у Протасия был единственный сын Василий, который стал отцом четырех сыновей: Василия тысяцкого, Федора Воронца, окольничего Тимофея и Юрия Грунки, а от Юрия Грунки пошла фамилия Вельяминовых, то согласно Летописной редакции Протасий приехал в Москву из Владимира, главного города Северо-Восточной Руси, вместе с князем Даниилом, был тысяцким у сына Даниила Ивана Калиты и отцом  не одного сына Василия, а четырех: Василия, который тоже занимал должность тысяцкого, Федора Воронца, окольничего Тимофея и Юрия Грунки, т. е. сыновей, которые в Румянцевской редакции  названы внуками Протасия. Наличие таких иногда взаимоисключающих, иногда дополняющих друг друга сведений о предках Воронцовых и Вельяминовых в их ранних родословных росписях свидетельствует о том, что представители этих фамилий в XVI в. нетвердо знали свое прошлое, но явно интересовались им, собирали припоминания о родоначальниках, однако целостной и непротиворечивой картины получить так и не смогли.

Чтобы разобраться  в запутаных свидетельствах родословных источников XVI в., необходимо обратиться к более ранним материалам.  Для истории рода Вельяминовых важное значение имеет летописная запись 1374 г.: «Тое же осени мhсяца септября въ 17 преставися на Москвh послhднии тысяцьскыи Василии Василиевъ сынъ Велиаминовича, в черньцhх и въ скимh, и наречено бысть имя ему Варсонофии, и положен бысть в монастыри у святого Богоявлениа». Эта запись есть в таком раннем летописном памятнике, как Рогожский летописец, список которого датируется 40-ми гг. XV в., а сам летописец представляет собой свод 1411 г. Запись  содержит дату (месяц и число),  что может указывать на ее более раннее происхождение, чем свод  1411 г. Скорее всего запись сделана в последней четверти XIV в. одним из младших современников последнего московского тысяцкого.  Из нее следует, что скончавшийся в 1374 г. тысяцкий Василий был сыном не Протасия, а Василия. Следовательно, в данном случае справедливо свидетельство Румянцевской, а не Летописной,  редакции родословных книг, указывающей у Протасия сына Василия и внука Василия тысяцкого. С другой стороны, тысяцкий Василий Васильевич определен как «Велиаминович». Такое определение давалось обычно по имени деда. Но дедом Василия Васильевича  был, по утверждению родословных книг, Протасий, а не Вельямин. Исследователи старались выйти из этого затруднения  с  помощью догадок о существовании Вельямина, сына Протасия, или двойном имени Протасия: Протасий-Вельямин.  С. Б. Веселовский, например, считал, что Протасий было прозвищем, а Вельямин — «прямым», «молитвенным» именем. При этом историк ссылался на летописи, в которых в сообщении о смерти в 1374 г. тысяцкого Василия Васильевича последний безразлично определялся то как Вельяминович, то как Протасьевич.  Однако во  всех русских летописях (кроме одной), сохранивших текст о кончине тысяцкого Василия  Васильевича,  говорится, что он был Вельяминовичем. Единственное исключение — это Воскресенская летопись, где вместо Вельяминович читается Протасиевич. Воскресенская летопись представляет собой свод, составленный  в 40-х гг. XVI в. Ее  источниками были московские своды 1479 и 1509 гг. Ни в том, ни в другом своде  никаких упоминаний  о Протасии или Протасьевиче не было. Очевидно, указание на «Протасиевича» в Воскресенской летописи — внелетописного происхождения. Оно могло быть  заимствовано из  Румянцевской редакции родословных  книг, где дедом Василия Васильевича прямо назывался Протасий. В таком случае надо признать, что древняя летописная запись о кончине в 1374 г.  московского тысяцкого Василия Васильевича, отразившаяся не в  одной, а в целом ряде летописей, возводила его род  не к Протасию, а к Вельямину и сам род Вельяминовых обозначался так еще  в XIV в., а не от жившего в XV в. Вельямина Андреевича Грунки — внучатого племянника тысяцкого Василия Васильевича, как об этом  говорит Румянцевская редакция родословных книг. Мог ли предок Василия Васильевича зваться Протасием-Вельямином, как полагал С. Б. Веселовский?  Крайне сомнительно. Ведь оба имени — Протасий и Вельямин — христианские (Вельямин=Вениамин). Одновременно носить два разных христианских имени на Руси в XIV в. было не принято. Поэтому определение  в летописной статье 1374 г. тысяцкого Василия Васильевича  как «Велиаминовича»  может быть истолковано или как отрицание связи Вельяминовых с Протасием, и тогда надо признать, что это родство было искусственно указано Вельяминовыми при составлении в 40-60-е гг. XVI в. родословных книг для возвышения своего рода, или Вельямин  действительно был предком Василия Васильевича, но более древним, чем его дед Протасий.

Что же нам известно о Протасии?  Фактически почти то же, что и людям XVI в., сделавшим в статье «Род Воронцовых и Вельяминовых» Румянцевской редакции родословных книг ссылку на «Петрово житие чюдотворцово», т. е. на Житие митрополита Петра. Они только не знали, что это Житие сохранилось в двух редакциях.  В первой, составленной в 1327 г., о Протасии говорилось при описании смерти митрополита Петра, который «призва единаго от велможь, иже бh устроенъ стареишина граду, нарицаемыи именемь Протасеи, сеи бh на нищая милостивъ и милосердъ сердцемъ. И рече ему: «О, чадо, миръ подаи же благовhрному князю и всему дому его, и тобh миръ». И вда ему влагалище, еже на устроение церкви и на поминание своея памяти, и прочая домы церковныя приказа». Далее Протасий упоминался в этом произведении уже без имени, но во фразе, подчеркивавшей его высокий социальный статус как первого лица из княжеского окружения: «Тои бо бh просвhти землю Суждальскую и град, зовемыи Москву, и благочестиваго князя Иоанна, и княгиню, и дhти, и раба божия стареишину града».

Во второй редакции Жития митрополита Петра, написанной митрополитом Киприаном после 1391 г., о Протасии говорилось несколько иначе:  митрополит Петр, чувствуя приближение смерти, «призывает нhкоего именемъ Протасиа, его же бh князь старhишину града поставилъ. Князю бо тогда не прилучися въ градh. Бh же Протасии онъ мужь честенъ, и веренъ, и всякыими добрыими дhлы украшенъ. И рече ему: «Чадо, се азъ отхожу жытиа сего, оставляю же сыну своему возлюбленому князю Ивану милость, миръ и благословение от бога, и сhмени его до вhка. Елико же сынъ мои и мене упокои, да въздасть ему господь богъ сторицею в мире сем, и жывот вhчныи да наслhдить, да не оскудhеть от сhмени его, обладая мhстом его, и память его да упространится». Таже елико имяше влагалище, дасть ему, завhщавъ на церковное свершение истъщити то».

И в первой, и во второй редакциях Жития митрополита Петра Протасий назван старейшиной града, где пребывал и где хотел быть погребенным митрополит Петр, т. е. Москвы. Протасий не назван здесь ни тысяцким, ни боярином, как в родословных книгах. Однако из контекста Жития, особенно его первой редакции, бесспорно следует, что он был боярином («от велможь, иже бh устроенъ стареишина граду»). Но был ли он тысяцким? Тысяцкий, как первый боярин, при отсутствии князя замещал его в столичном городе. Когда в 1252 г. во Владимир, оказавшийся без княжеского управления, въехал вернувшийся из Орды Александр Невский, получивший от татар «старhишиньство во всеи братьи его», то князя встретили духовенство и горожане, «тисящю предержащю Роману Михаиловичю и весь рядъ», т. е. без князя поддержание порядка в городе и соблюдение всех норм, в том числе и по приему князя, брал на себя тысяцкий. Функциональная тождественность старейшины града и тысяцкого достаточно очевидна. Это позволяет думать, что определение Летописной редакции родословных книг Протасия как тысяцкого достоверно. Есть еще одна небольшая деталь, подтверждающая эту достоверность. В первой редакции Жития митрополита Петра о Протасии сказано, что он «устроенъ» старейшиной града. В киприановской редакции Жития разъясняется, что Протасий тот, кого «бh князь старhишину града поставилъ». Прерогатива князя в выборе старейшины града здесь специально подчеркнута. И это неслучайно. Киприан писал после того, как был завершен конфликт между великим князем Дмитрием Донским  и Иваном, старшим сыном последнего московского тысяцкого В. В. Вельяминова. Наиболее острые формы конфликт принял в 1375 г., когда Иван Васильевич бежал от своего князя в Тверь, помог получить тверскому князю Михаилу Александровичу ханский ярлык на Владимирское великое княжение и начать войну за смещение с великого княжения Дмитрия Московского. Закончился конфликт тем, что Иван Васильевич был схвачен и 30 августа 1379 г. по приказу  великого князя публично казнен в Москве на Кучковом поле. Причиной конфликта, по мнению большинства исследователей, к которому можно присоединиться, послужило нежелание великого князя Дмитрия утвердить в должности московского тысяцкого Ивана Вельяминова. Последний рассчитывал получить эту должность после отца в силу определенных наследственных прав на нее, великий же князь посчитал, что тысяцкий может назначаться только им или вообще не назначаться. Этот конфликт и отразил в косвенной форме Киприан, подчеркнувший право князя назначать на должность градского старейшины, т. е., как выясняется, тысяцкого, одного из своих вельмож. Таковы свидетельства источников XIV в. А в Житии Сергия Радонежского, составленном Епифанием Премудрым в 1418 г., в рассказе о разных преданиях, связанных с переселением родителей и родственников Сергия Радонежского из Ростова в Московское княжество, в волость Радонеж, говорится о приходе туда дяди Сергия Анисима «с Протасием тысяцкым». И это, хотя и несколько позднее свидетельство, окончательно снимает сомнения в том, являлся ли Протасий тысяцким.

Был ли Протасий связан родственными узами с Воронцовыми и Вельяминовыми, представители которых хорошо известны по более поздним источникам второй половины XIV – XV вв.? На этот непростой вопрос можно ответить положительно, хотя прямых данных, говорящих об этом (за исключением, разумеется, свидетельств родословных книг, достоверность которых и должна быть проверена) в распоряжении исследователей нет. Но есть факты косвенные. С. Б. Веселовский обратил внимание на то, что во владениях Вельяминовых были села с названием Протасово или Протасьево. Так, живший во второй половине XV — начале XVI в. Иван Васильевич Шадра Вельяминов владел вотчиной в Дмитровском уезде, куда входило село Протасово. В душевной грамоте 1389 г. Дмитрия Донского упоминается село Ивана Васильевича в Гремичах. Иван Васильевич — это казненный в 1379 г. И. В. Вельяминов. С. Б. Веселовский указывал, что Гремичи были расположены на юг от г. Вереи по р. Протве, а выше по Протве и рядом с рекой были смежно расположены села Протасьево, Васильево и Тимофеево. Названия этих сел повторяют имена Протасия, его сына или его внука Василия, внука Тимофея, зафиксированных в главе «Род Воронцовых и Вельяминовых» родословных книг. То, что села Протасовы (Протасьевы) входили в состав вотчинных владений Вельяминовых или были расположены в сравнительной близости от них, по соседству с иными селами, названными по именам других Вельяминовых, свидетельствует о том, что Протасий имел самое прямое отношение к роду Воронцовых и Вельяминовых.

Летописная редакция родословных книг утверждает, что Протасий приехал в Москву из Владимира вместе с князем Даниилом Александровичем. Действительно, Московское княжество было выделено из состава Владимирского княжества Александром Невским своему младшему сыну Даниилу. Александр Невский скончался 14 ноября 1263 г. Даниилу было тогда неполных 2 года. Москвой вместо него 7 лет правили наместники дяди Даниила князя Ярослава Ярославича, занявшего после Александра Невского владимирский стол. Следовательно, в Москву из Владимира Даниил в окружении ставших служить ему бояр мог переехать или в конце 1263 г., или в конце 1271 г., когда умер Ярослав Ярославич. Принимая во внимание самую позднюю дату переезда, необходимо заключить, что Протасий появился в Москве не позже 1271 г. и был жив по меньшей мере до 1332 г., как это следует из Жития Сергия Радонежского. Но за последующие 42 года, если исходить из свидетельств родословных книг и летописных данных, из жизни ушло три поколения Вельяминовых: Протасий, его сын Василий и сын Василия Василий тысяцкий. Получается определенное несоответствие: один представитель рода Вельяминовых действует на протяжении по меньшей мере 61 года, а три — в течении всего 42 лет. Это дает основание полагать, что указание в Летописной редакции родословных книг на Протасия, как выехавшего из Владимира в Москву вместе с князем Даниилом, является неточным.

Вместе с тем заслуживает внимания упоминание и в Румянцевской, и в Летописной редакциях родословных книг Ивана и Федора, представленных там в качестве сына и внука Юрия Семеновича (Георгия Шимоновича). Если  же следовать не примененной при составлении родословных книг нисходящей линии родства включенных в эти книги лиц, а линии восходящей, то окажется, что Федор был отцом Протасия, а Иван — его дедом. Два колена, предшествовавшие Протасию, должны были жить, по аналогии с последующими двумя коленами Вельяминовых, примерно в последней четверти XIII – первой четверти XIV в., в 39-летнее правление первого московского князя Даниила и 22-летнее правление старшего сына Даниила Юрия. Жизнь Протасия протекала в княжения Даниила и его сыновей, а жизнь сына и внука Протасия — в княжения сыновей и внука Ивана Калиты. Это соответствие между жизнью колен Протасия и жизнью колен его современника Ивана Калиты может служить дополнительным аргументом в пользу того, что примерные расчеты времени деятельности Ивана и Федора Вельяминовых произведены достаточно корректно.

В таком случае надо признать, что свидетельство Летописной редакции родословных книг о выезде в Москву из Владимира одного из представителей рода Вельяминовых является небеспочвенным. В силу высказанных выше соображений речь не может идти о выезде Протасия, но о выезде его деда Ивана вполне может. А если так, то род Вельяминовых должен происходить из владимирских бояр, связанных службой с владимирскими князьями, такими, как Александр Невский и, возможно, его отец Ярослав Всеволодович.

В этой связи определенный интерес представляют свидетельства о землевладении Воронцовых и Вельяминовых на землях переставшего существовать с 1363 г. великого княжества Владимирского. В свое время С. Б. Веселовский писал по этому поводу: «Можно считать вероятным, что Вельяминовы пришли с кн. Даниилом в Москву из Владимира, но пока не удается установить ни одной их старой вотчины ни во Владимире, ни в других уездах великого княжения в собственном смысле слова. Все старые многочисленные вотчины Вельяминовых мы находим на территории Московского княжения, под Москвой — в Московском уезде, в Верее, в Коломне и в Дмитрове». Однако в поздних источниках удается найти свидетельства о владении Воронцовыми и Вельяминовыми землями в одном из уездов великого княжения. Так, согласно Тысячной книге 1550 г. из Переяславля Залесского должны были быть записаны в тысячники «Юрьи да Иван Михайловы дети Воронцова. Иван Федоров сын Воронцов». Согласно несколько более поздней Дворовой тетради 50-х годов XVI в. с Переяславля служили «Юрья Михайлов сын Воронцов. Боярин 63-го. Иван Федоров сын Воронцов. Иван Дмитриев сын Воронцов». Речь идет о потомках Федора Васильевича Воронца, брата тысяцкого Василия Васильевича Вельяминова, Ю. М. и И. М. Воронцовых, среднем и младшем сыновьях Михаила Семеновича Воронцова, их двоюродных братьях Иване, сыне Федора-Демида Семеновича Воронцова, и Иване, сыне Дмитрия Семеновича Воронцова. Таким образом, по крайней мере в середине XVI в. одна из ветвей рода Воронцовых и Вельяминовых имела владения на территории, некогда входившей в состав великого княжества Владимирского.

Есть и более ранние свидетельства о связи рода Воронцовых и Вельяминовых с Переяславлем. Сохранилась датируемая 1450-1467 гг. купчая грамота Петра Игнатьевича Морозова на села Скнятиново и Новоселки, приобретенные им у Ивана Петелина. Среди трех послухов сделки были «Федор Олексеевичь, Данило Башмак». Федор Алексеевич — единственный сын Алексея Великого Вельяминовича, праправнук Юрия Васильевича Грунки, младшего брата тысяцкого В. В. Вельяминова. Данило Башмак — другой праправнук Ю. В. Грунки. Село Скнятиново существовало по меньшей мере со времен Ивана Калиты, оно находилось в Переяславле, в волости Кинеле. Участие в оформлении купчей на Скнятиново и Новоселки двух представителей рода Воронцовых и Вельяминовых говорит, скорее всего, о том, что они владели землями близ Скнятиново и Новоселок, а потому их как близких соседей привлекли к участию в сделке.

Между 1462 г. и 70-ми гг. XV в. Данило Васильевич Башмак разъехал земли великокняжеского села Площева от земель села Вяхоревского, принадлежавшего Троице-Сергиеву монастырю. Площево относилось к той же переяславской волости Кинеле, что и Скнятиново с Новоселками. Площево сохранилось до нашего времени. Оно стоит близ правого берега р. Молокчи, в ее среднем течении. В 5,5 км по прямой от с. Площево на восток расположено с. Снятинова, в котором следует видеть древнее Скнятиново. По сути дела, в обеих грамотах XV в. речь идет о соседних поселениях, и многолетняя косвенная связь с ними двух потомков Юрия Грунки указывает на то, что эта линия Воронцовых и Вельяминовых имела здесь свои владения. Таким образом  устанавливается, что на территории бывшего великокняжеского Переяславля проживали по меньшей мере потомки двух младших братьев тысяцкого В. В. Вельяминова — Федора Воронца и Юрия Грунки.

Есть и другие документы, фиксирующие пребывание Вельяминовых на переяславской земле. Около 1490 – 1505 гг. «Федор Михайлов сын Вельяминова» вместе с двумя другими «прикащиками» великого князя Ивана III отмежевал земли великокняжеского села Тимофеевского от земель Троице-Сергиева монастыря. Из указной грамоты от февраля 1498 г. князя Юрия, сына Ивана III, выясняется, что его адресат Третьяк Борисов «с Федором с Михаиловым Вел(ь)aминова» разъезжал землю Благовещенского Киржацкого монастыря с землею волостных крестьян, причем это было при великом князе Иване Ивановиче Молодом, т. е. до 1490 г. Благовещенский Киржацкий монастырь находился в переяславской Маринине слободе, а троице-сергиевские земли, соседние с селом Тимофеевским, позднее вошли в состав Дерюзинской волости. До того, как превратиться в самостоятельный волостной центр, Дерюзино относилось к Кинельской волости Переяславля. Оно стояло в 13 км по прямой к северо-западу от упоминавшегося ранее великокняжеского села Площева. От Площева же до Киржача, где находился Благовещенский монастырь, по прямой 27,6 км. По-видимому, Ф. М. Вельяминов привлекался для проведения межевых работ как местный житель, хорошо знавший границы земельных владений в Переяславле. Приведенные актовые свидетельства представляют дополнительный интерес в том отношении, что сообщают о деятельности Федора Михайловича Вельяминова, имя которого совершенно отсутствует в росписях рода Воронцовых и Вельяминовых, помещенных в родословных книгах. Едва ли речь может идти об однофамильце старой московской боярской семьи, действовавшем там же, где и представители этой семьи. Речь, скорее, должна идти о родственнике последних, но родственнике дальнем и не попавшем в родословные книги.

В этом отношении ценный материал содержат еще два документа. Один из них — правая грамота, выданная между 1485 и 1490 гг. великим князем Иваном Ивановичем Молодым, сыном Ивана III, Семену Григорьевичу Вельяминову. К нему предъявили иск его родные братья Матвей и Бекет Григорьевичи  Вельяминовы. Они заявили, что Семен без их согласия и разрешения продал «нашу отчину и свою» — землю Демино и пустошь Елагинскую — Сеньке Кузьмину, возможно,  как предполагал С. Б. Веселовский, Редрикову. В ходе судебного разбирательства выяснилось, что такая продажа действительно имела место, но состоялась она за 30 лет до суда, и что Матвей и Бекет о сделке своего брата Семена с Сенькой Кузьминым знали давно. Когда на недоуменный вопрос великого князя Ивана Молодого, почему истцы столь долго не предъявляли иска, те простодушно ответили, что спорные земли раньше «не надобны были нам». Дело, естественно, они проиграли. Хотя в правой грамоте ничего не говорится о местоположении спорных земель, по другим данным выясняется, что они находились в Верхдубенском стане Переяславского уезда, недалеко от современных деревень Рогачево и Семенково. Последние отстояли соответственно на 12,5 и 13,5 км (по прямой) на север от упоминавшегося выше Дерюзина.

Второй документ сохранился в подлиннике. Он датируется 1494/1495 г. Это полюбовная разъезжая грамота между Кузьмой Федоровым и Дмитрием Михайловым на участки их владений. Семь свидетелей разъезда возглавляли «Федоръ Михаилов, да Матфhи, да Иван Бекhт Григореевы дhти Вел(ь)aминова». Из этого документа выясняется крестильное имя Бекета — Иван. Упомянутый перед М. Г. и И. Г. Вельяминовыми Федор Михайлов — скорее всего Федор Михайлович Вельяминов, который действовал в самом конце 80-х гг. XV в. — начале XVI в. Присутствие Вельяминовых при размежевании земель свидетельствует о том, что они были соседями, если не родственниками, помирившихся Кузьмы Федорова и Дмитрия Михайлова. К сожалению, разъезжая не определяет, к каким административным центрам относились спорные земли. Однако по более поздним актам устанавливается, что они входили в состав территории переяславской Кинельской волости и располагались на востоке этой волости близ Маринины слободы.

Но главное в свидетельствах двух последних документов заключается в упоминании трех родных братьев Семена, Матвея и Ивана Бекета Григорьевичей, названных Вельяминовыми. Жили они по меньшей мере за 30 лет до своего спора в 1485-1490 гг., т. е. в 1455-1460 гг. В родословных росписях Воронцовых и Вельяминовых значится единственный человек с именем Григорий. Это праправнук казненного в 1379 г. И. В. Вельяминова Григорий Трубица. Судя по времени жизни представителей 8-го колена Воронцовых и Вельяминовых (начиная с тысяцкого Протасия), к которому принадлежал Григорий, он должен был жить в конце XV – первой четверти XVI в., но не в первой половине XV в., как получается по правой грамоте 1485-1490 гг. Выясняется, что такого Григория Вельяминова и его детей Семена, Матвея и Ивана Бекета родословные росписи Воронцовых и Вельяминовых не знают. Нет лиц с такими именами и среди потомков тех Вельяминов, что изредка встречаются среди других древнерусских боярских фамилий, зафиксированных в родословных книгах. Похоже, что речь идет еще об одной, кроме Федора Михайловича Вельяминова, неизвестной ветви Вельяминовых, не попавшей в родословную роспись московских Воронцовых и Вельяминовых. Эта неизвестная ветвь имела владения в Переяславле, причем в той части переяславской территории (Верхдубенский стан), которая, как и волость Кинела, граничила с московскими землями, а также в той части Кинелы, что примыкала к Марининой слободе, куда входил киржацкий Благовещенский монастырь. Вырисовывается, таким образом, небольшая переяславская территория, лежавшая между современными Сергиевым Посадом и Киржачем, протяженностью около 46 км, где были как владения Вельяминовых, попавших в родословные росписи, так и владения Вельяминовых, в эти росписи не попавших.

Переяславль в 1238-1246 гг. при правлении Ярослава Всеволодовича был частью территории Владимирского княжества. Этот статус Переяславля сохранялся и в 1252-1263 гг. в княжение сына Ярослава Александра Невского. Если переяславские Вельяминовы второй половины XV в. являются родственниками московских Вельяминовых, а их одинаковые фамилии и соседство владений говорят за такое родство, то это подтверждает свидетельство Летописной редакции родословных книг о выезде предка Воронцовых и Вельяминовых из Владимирского княжества и в то же время указывает на то, что существовал еще более древний предок данной фамилии (переяславские Вельяминовы не причисляются к потомкам Протасия), живший во времена Ярослава Всеволодовича и Александра Невского и носивший имя Вельямин.

Таким образом, разбор сообщений наиболее ранних редакций родословных книг о Протасии, которого можно назвать Вельяминовым, его ближайших предках и потомках обнаруживает длительную и тесную связь этих представителей боярской элиты с правителями, сначала с князьями владимирскими, а с выделением из состава Владимирского княжества Московского — и с князьями московскими. Каков же был характер этой связи?

В свое время С. Б. Веселовский, характеризуя в общем плане отношения на Руси между князьями и окружавшим их боярством, писал, что историческая роль бояр заключалась в их общественном положении как наиболее богатой и могущественной в социально-экономическом отношении части населения русского средневековья и в военной и политической поддержке боярством правивших княжеских династий.

Обращаясь к ранней истории рода Воронцовых и Вельяминовых, мы можем наблюдать конкретные проявления такой поддержки со стороны отдельных представителей этой фамилии. Так, окольничий Тимофей Васильевич, третий внук московского тысяцкого Протасия, в 1378 г. командовал флангом русских войск в битве с татарами на р. Воже. Второй сын тысяцкого В. В. Вельяминова Микула погиб в 1380 г. на Куликовом поле. Единственный сын Тимофея окольничего Семен возглавил осенью 1382 г. дипломатическую миссию от Дмитрия Донского к митрополиту Киприану, переждавшему  в Твери нападение на Москву хана Тохтамыша. Сам Тимофей Васильевич участвовал не только в войне, но и в крупных политических акциях. Он был первым среди бояр, бывших свидетелями при составлении первой душевной грамоты великого князя Дмитрия Ивановича (будущего Донского) в 1372 г. В тексте второй душевной грамоты 1389 г. Дмитрия Донского Тимофей Васильевич назван вторым среди бояр-послухов после литовского князя Д. М. Боброка-Волынского, но во главе московских бояр некняжеского происхождения. Это означало не только большое доверие к окольничему, а затем боярину со стороны великокняжеской власти, но и политическую поддержку Тимофеем Васильевичем своего государя, поскольку великокняжеские душевные грамоты-завещания преследовали цели сохранения и умножения тех земельных владений, прав, привилегий и норм, какими обладал собственно великий князь по сравнению со всеми остальными членами московского княжеского дома, лишь мечтавшими о подобном. В той же душевной грамоте 1389 г. великого князя Дмитрия Ивановича на пятом месте среди послухов указан боярин Иван Федорович, племянник Тимофея Васильевича, единственный сын Федора Воронца.

Но не на военном и не на дипломатическом поприщах приобрели известность, высокое общественное положение и благосостояние в XIV — начале XV вв. представители рода Воронцовых и Вельяминовых. Из их числа выдвигались московские тысяцкие, которые не только управляли Москвой во время отсутствия великих князей, но и отвечали за воспитание их сыновей-наследников. Повседневным же и главным их занятием было решение не военных, как считает подавляющее большинство современных историков, а хозяйственных вопросов. Уже первое упоминание Протасия в древнейшей редакции Жития митрополита Петра рисует его человеком, распоряжавшимся финансовыми средствами и знавшим, как их расходовать. Митрополит дает Протасию «влагалище, еже на устроение церкви и на поминание своея памяти, и прочая домы церковныя приказа», т. е. вручает ему мешок, сосуд или короб с деньгами или с драгоценностями, твердо зная, что Протасий сумеет организовать и оплатить строительство Успенского собора в московском Кремле, раздать священнослужителям корм для поминовения митрополита после его кончины и озаботиться о митрополичьем хозяйстве в целом («домы церковныя приказа»). Характерно, что Петр не передает под начало Протасия своих военных слуг, что было бы естественно, если бы тысяцкий был предводителем войска.

Другое упоминание Протасия в Житии Сергия Радонежского Епифания Премудрого связано с переселением родителей Сергия, их детей и родственников из Ростова в Московское княжество, в волость Радонеж. Говоря о дяде Сергия Анисиме, Епифаний Премудрый пишет, что «Онисима же глаголют с Протасием тысяцкым пришедша [въ] тую же весь, глаголемую Радонhжь…А намhстника постави (великий князь. — В. К.) въ ней Терентиа Ртища, и лготу людем многу дарова, и ослабу обhщася тако же велику дати. Ея же ради льготы събрашяся мнози, яко же и ростовьскыа ради нужа и злобы разбhгошяся мнози». Этот рассказ нельзя трактовать как свидетельство перехода тысяцкого Протасия из Ростова на жительство в Москву, что предлагал в свое время Б. А. Воронцов-Вельяминов. Переезд ростовцев в Московское княжество датируется, как уже говорилось, 1332 г. Протасий, по свидетельству Жития митрополита Петра, был в Москве уже в конце 1326 г. Зачем же тогда приезжал в Радонеж в 1332 г. Протасий? Епифаний Премудрый неслучайно пишет о многих льготах и великих «ослабах», которые предоставил и обещал  предоставить радонежским новопоселенцам Иван Калита. При этом князь должен был действовать через своих доверенных лиц: тысяцкого Протасия и наместника Терентия Ртища. Роль первого сводилась, по-видимому, к отбору т. н. служних людей для княжеского хозяйства и контролю над ними. Так можно думать на основании грамоты 1363-1374 гг. великого князя Дмитрия (будущего Донского) новоторжцу Евсевке, который, как было написано в грамоте, «идеть ис Торъшку в мою воч(и)ну на Кострому». Евсевка получал «ослабу» от уплаты всяких налогов и торговых сборов, но был обязан давать князю «оброка на год 5 куницъ». В конце грамоты указывалось: «А приказалъ есмь его б[л]юсти дядё сво[е]му Василью тыс(я)ць[к]ому». Это — неоднократно упоминавшийся выше внук Протасия тысяцкий В. В. Вельяминов. Очевидно, что тысяцкий контролировал деятельность тех переселенцев, которые принимались на княжескую службу и поставляли нужную продукцию или сырье (по грамоте 1363-1374 гг. — меха) княжескому хозяйству.

Хотя во многих исторических трудах фигурирует сын Протасия тысяцкий Василий, его деятельность никак не характеризуется. Исследователи обычно пользуются свидетельствами родословных книг, а там кроме имени Василий и указания, что его отцом был Протасий, никаких сведений о нем нет. Правда, в свое время С. Б. Веселовский был совершенно уверен в том, что в договоре великого князя Симеона с братьями — древнейшем сохранившемся договоре московских князей между собой — упоминался сын Протасия Василий с обозначением его должности — тысяцкий. Ссылаясь на «Собрание государственных грамот и договоров», где был напечатан этот документ, исследователь писал: «Издатели читают: «Василий…тысяцьский». Нет сомнения, что следует прочесть: «Василий Вельяминович (или Протасьевич) тысяцьский». Убежденность, отсутствие сомнений — качества, может быть, и  весьма здравые, но суждения требуют доказательств. Оригинала договора С. Б. Веселовский не видел. Оригинал же дошел до нашего времени в очень дефектном состоянии. Еще в XVII в. архивисты отмечали, что в договоре «писма не знать», что грамота «ветха, вся изодралась», а в XVIII столетии перед первой публикацией договора констатировалось, что «средина грамоты почти вся истлёла, такъ что мёстами и розобрать нелзя». Поэтому уже в первых изданиях 1775 и 1813 гг. договора Симеона с братьями отсутствовавшие и непрочитанные места обозначались отточиями. Издание 1813 г. было подготовлено в 1811 г., и только война с Наполеоном не позволила опубликовать договор Симеона с братьями раньше. В войну 1812 г. при эвакуации документов Московского архива Министерства иностранных дел текст договора пострадал еще больше. Это наглядно видно из сопоставления существующего в настоящее время окончания текста договора Симеона с братьями, где упоминается тысяцкий Василий, с окончанием текста издания 1813 г.

4. На семь на всемь целовали есмы кр(е)стъ межи собе у отня гроба, по любви, в правду. А туто были Пе

3. тръ архимандритъ московьскии, Филимонъ архимандритъ переяславский, Василий…..ты

2. сяцьскии, Михаило Олександрович…..Вас(и)льевич, Вас(и)лии Окатьевичь, Онанья околнич…..

1. Иванъ Михайловичь

Сохранившиеся слова и буквы набраны древнерусским алфавитом и выделены жирным шрифтом. Подчеркнутые буквы указывают на их сохранность, но на перемещение в другое место грамоты. Простым шрифтом набраны слова и буквы, которые есть в издании 1813 г. и которые к настоящему времени утрачены. Утраты составляют около 44% приведенного текста. Для удобства анализа текст разделен на строки соответственно оригиналу договора. Чтобы наборная строка в исследовании совпадала со строкой рукописной, приходится прибегать к шрифту малого размера. Нумерация строк идет снизу вверх. Общепринятая нумерация строк сверху вниз оказывается невозможной из-за того, что в середине договорной грамоты ее хранители, пытаясь устранить существовавшие дефекты, то сливали наличествовавшие начала и концы разных строк (при полной утрате их середин) в одну строку, то разъединяли части одной строки, то выклеивали оторвавшиеся фрагменты бумажного листа с текстом в междустрочные пространства, нарушая тем самым как последовательность изложения, так и последовательность строк. Поэтому правильного  подсчета количества строк документа сделать нельзя, возможна лишь локальная нумерация. Окончание строки 2 и начало строки 1 даны условно, поскольку первые буквы строки 1 и последние буквы строки 2 не сохранились, но судя по размерам утраченного, о чем речь пойдет ниже, их должно было быть 24.

По приведенной цитате из договора Симеона с братьями наглядно видно, что более всего от времени пострадали низ и правая часть бумажного листа, на котором был написан текст соглашения. Внизу в строке 1 сохранились лишь фрагменты 4-х букв, расположенных под 5, 6, 7 и 12 буквами строки 2. Начало строки 1 не просматривается. Зато начала строк 2, 3 и 4 видны, хотя в строке 2 первая буква «с» представлена незначительным фрагментом верхней части буквы. Первые буквы в строках 4-2 расположены строго по вертикали друг под другом, причем первая буква «н» в строке 4 начинает новое предложение. Такие особенности расположения текста свидетельствуют о том, что левый край грамоты не пострадал, в принципе он сохранился таким, каким был в XIV в. Однако правый край документа оказался сильно разрушенным даже по сравнению с тем состоянием, в каком пребывал договор в XVIII – начале XIX вв., когда там были потери текста в конце строк 1 и 3, что было отмечено отточиями в изданиях 1775 и 1813 гг. Если измерять расстояние от последних сохранившихся букв «и» и «и» в строках 2 («Вас(и)лии») и 3 («[арх]имандри») до конца бумажного листа, на котором написан текст договора между Калитовичами, то на этом расстоянии должен разместиться текст размером в 24 буквы. В строке 4 от последней буквы «о» («по») до конца строки утрачен фрагмент бумажного листа, на котором могло разместиться 22 буквы. В издании 1813 г. пространство от буквы «о» строки 4 до букв «тръ», которыми начинается строка 3, заполнено текстом в 24 буквы («любви въ правду а туто были пе»), хотя возможно, что буква «ъ» была добавлена публикаторами XIX в., соблюдавшими при издании орфографические нормы своего времени. Это означает, что расчет сделан правильно (вероятная разница в 1-2 буквы несущественна) и издатели 1813 г. верно прочитали и воспроизвели текст, существовавший в их время. Но в строке 4 есть не только потери, но и прибавления. Теперь там в середине строки вместо букв «и собе у» читаются буквы «вальев», над которыми между буквами «в» и «а» при увеличении видны остатки выносной буквы «с» («вас(и)льев»). Получающееся при этом чтение «целовали есмы кр(е)стъ меж вас(и)льев отня гроба» явно бессмысленно. Очевидно, что фрагмент бумажного листа со словом «вас(и)льев» попал явно не на свое место, но находился где-то рядом. И тут нельзя не вспомнить о пропуске в расположенной под строкой 4 строке 3, где после слова «Василии» публикаторы 1813 г. поставили отточие, указывавшее на отсутствие текста. По смыслу чтение «вас(и)льев» здесь вполне подходит, поскольку может указывать на Василия Васильевича, который должность тысяцкого исполнял. Однако слово «вас(и)льев» написано вверху фрагмента, высота которого равна высоте двух строк и междустрочного пространства ниже второй строки. Под словом «вас(и)льев» никакого текста нет. Следовательно, к строке 3 такой фрагмент отнесен быть не может, потому что в противном случае в нем должны были бы отразиться фрагменты текстов двух, а не одной строки. Фрагмент может быть отнесен или к строке 2, или к строке 1 договора, под которыми было уже чистое пространство (для строки 2 это верно для ее окончания). Действительно, в строке 2 перед последним сохранившимся словом «Вас(и)лии» читаются буквы «ич», которые вместе с попавшим не на свое место чтением «вас(и)льев» дают вполне законченное слово «вас(и)льевич». Отчество «Васильевичь» было напечатано публикаторами 1813 г.

Но что же тогда было пропущено после ясно читавшегося в XVIII и в начале XIX вв. и утраченного теперь в строке 3 договора Симеона с братьями слова «Василий»? Следует напомнить, что вместе с этим словом исчез текст общим размером в 24 буквы. Если посчитать число букв, воспроизведенных в издании 1813 г.: «тъ переяславский, Василий…..ты», то их будет ровно 24. Следовательно, никакого места для написания отчества тысяцкого Василия в оригинале договора Калитовичей не было. Почему же появилось отточие в 1813 г.? Дело в том, что строка 3 в конце действительно имела дефект, часть бумажного листа была вырвана. Это отметили первые издатели договора Симеона с братьями в «Древней российской вивлиофике», не смогшие понять, как надо читать окончание следующего за пропуском слова, первое в строке 2 грамоты. Они читали его как  «Чяцьскiй». Такое чтение делало невозможным понимание того, какие буквы ему предшествовали и были утрачены в конце строки 3. Но сотрудники канцлера Н. П. Румянцева, готовившие к изданию «Собрание государственных грамот и договоров», сумели правильно прочитать первые буквы в строке 2 — «сяцьскии». Тогда стало ясно, что это окончание слова «[ты]сяцьскии», тем более, что о существовании тысяцкого Василия они знали из летописей. Утрата была восстановлена, но отточие — указание на ее наличие — по инерции оставлено. Это и вводило в заблуждение исследователей. На самом деле пропуска отчества Василия между словами  «Василий» и «[ты]сяцьскии» не было. Василий тысяцкий фигурировал в договоре Симеона с братьями без отчества, как упомянутый в том же договоре через строку «Онаньa околнич[ии]» или Василий тысяцкий в более поздней грамоте Евсевке новоторжцу.

Под Василием же тысяцким договора Калитовичей можно разуметь как тысяцкого Василия Протасьевича, так и его сына тысяцкого Василия Васильевича. Кто же из них назван в соглашении сыновей Ивана Калиты? Есть одна маленькая деталь, проливающая свет на поставленный вопрос. После имени Василия тысяцкого в договоре назван «Михаило Олександрович». Московский боярин с таким именем известен и летописям. В частности, под 1358 годом в них сообщалось, что великий князь Иван Иванович «што бояре были на Рязани Михаило, зять его Василеи Васильевич, а тhхъ в Ордh принял». Василий Васильевич — это В. В. Вельяминов, который после 1358 г. известен как тысяцкий. В летописном сообщении он назван на втором месте после Михаила, который был тестем В. В. Вельяминова. В более раннем договоре Симеона Гордого с братьями несколько странно было бы видеть молодого Василия Васильевича Вельяминова на первом месте, а годящегося ему в отцы боярина Михаила — на втором. Скорее Василий тысяцкий договора — это Василий Протасьевич Вельяминов. Данное соображение может быть подкреплено еще одним наблюдением.

В настоящее время между сохранившимися в строке 2 договора Симеона с братьями словами «Олександрович» и «ич Вас(и)лии» текст отсутствует. Часть его (буквы «вас(и)льев»), как говорилось выше, ошибочно вклеена в строку 4. Без учета этой части на пустом пространстве между словами «Олександрович» и «ич Вас(и)лии» может разместиться 14-15 букв. Из-за небрежной реставрации грамоты в данном месте образовались искусственные разрывы между бумажными частями. В разрывах может поместиться 3 буквы. Следовательно, реально в строке 2 отсутствует текст размером в 12-13 букв. 6 из них восстанавливаются по вклейке в строке 4 («вальев», буква «с» написана над строкой). Выясняется, что имя человека, имевшего отчество Васильевич, состояло примерно из 6-7 букв. Он был несомненно знатного рода, если его имя стояло третьим среди свидетелей заключения договора между сыновьями Ивана Калиты. Среди современников Симеона Гордого самым знатным боярином, носившим имя Василий, по которому получил свое отчество третий свидетель договора, был тысяцкий Василий Протасьевич. Его старшего сына звали Василием. Его имя писалось в 7 букв, если писалось в тексте полностью, или в 5 букв, если писалось с надстрочной буквой «с». И в том, и в другом случае это имя вполне вписывается в размер той лакуны, которая возникла в тексте договора после слова «Олександрович». Поэтому появляются серьезные основания видеть в третьем свидетеле договора Симеона с братьями Василия Васильевича Вельяминова. Но тогда ясно, что Василий тысяцкий этого договора — Василий Протасьевич Вельяминов. Как видно, в свое время научная интуиция не подвела С. Б. Веселовского, но доказательства его утверждения оказываются сложными.

Договор Симеона с братьями долгое время датировался временем сразу после смерти Ивана Калиты, т. е. 1340 г. Поэтому содержание договора расценивалось как простая фиксация норм и отношений, существовавших при Калите между его сыновьями. Выяснилось, однако, что договор был составлен в 1348 г., после 8 лет правления Симеона Гордого, и отразил изменения, происшедшие при этом князе.

В договоре 1348 г. впервые и единственный раз из всех московских договорных грамот XIV-XV вв. встречается упоминание тысяцкого: «А что ся оучинить просторожа от мене или от васъ, или от моего тыс(я)цьского, и от наших намёстниковъ, исправа ны оучинити, а нелюбьa не держати». Речь идет о тысяцком великого князя, а им, как выяснилось, был Василий Протасьевич, и о его промахах, приведших к ущербу (простороже). Ущерб наносился удельным князьям — братьям великого князя, а не ему самому. В противном случае весьма странно звучал бы призыв Симеона к самому себе об исправе и «нелюбьa не держати». Некоторые исследователи полагали, что речь идет о военных промахах, поскольку в их представлении тысяцкий был руководителем военных сил. Но упоминание в статье договора вместе с тысяцким княжеских наместников, а не воевод, требование не враждовать, не гневаться, а договариваться, указывает на то, что промахи совершались в мирное время. Чего же они касались?

Одно из главных условий мирного соглашения 1348 г. между сыновьями Ивана Калиты выражено в статье 8 договора: «А что есмы съступилися тобё на старёишинство [полтамги и нама] полтамги да тобё соколничии путь, и садовници, да конюшии путь, и кони ставити [в стане]х, и ловчии путь, то же и по томъ на старёишии путь, кто буд(е)ть старёишии, тому полтамги, а молодшимъ двумъ полтамги, а опроч(ь) того все на трое, и бортници въ пере[вар]ахъ и Добрятинскаa борть». Выясняется, что младшие братья уступили великому князю Симеону право на получение половины таможенных сборов и на целый ряд «путей» — отраслей государственного княжеского хозяйства. Уступка удельных князей была вынужденной, сделанной под нажимом старшего брата. Такое заключение вытекает из условия договора о будущем «путей». После смерти Симеона все «пути» и еще медовое хозяйство (бортники в переварах и Добрятинская борть) должны были вернуться от великого князя в общую собственность Калитовичей и разделены на три равные части.

Договор свидетельствует и о другом ущербе, понесенном удельными князьями. Из-за большой дефектности договорной грамоты, механической утраты многих частей ее текста это свидетельство приходится восстанавливать не совсем обычным способом. Текст статьи 22 соглашения, который сейчас можно прочитать точнее, чем в XVIII-XX вв., фиксирует договоренность между Калитовичами относительно положения служних людей: «А которых люд(ии) отець наш, княз(ь) великии, выимал из слу[ж]них люд(ии) в [далее утрачен текст размером в 8—9 букв; возможно чтение иную службу с выносной буквой ж — В. К.], тё так и знають свою службу, в которую кто уряженъ, а намъ ихъ к собё не приимати». Этот достаточно ясный текст позволяет понять смысл предшествующей статьи 21, текст которой сохранился значительно хуже: «А которыи люди по нашим волостемъ выиманы нын[h]…..намъ к собё не приимати». Очевидно, что в статьях 21-22 речь идет о людях, занятых в княжеских хозяйственных службах. Сначала речь ведется о служних людях, переведенных в эту категорию недавно, а затем о людях, «уряженных» в различные службы давно, еще Иваном Калитой, отцом договаривавшихся князей. Относительно недавних служних людей сказано, что они «по нашим волостемъ выиманы нын[h]». Это означает, что с Звенигородского и Серпуховского уделов братьев Симеона Ивана и Андрея рекрутировались люди в княжескую службу, и таких людей удельные князья уже не имели права требовать себе назад («намъ к собё не приимати»). Понятно, что если целый ряд «путей» княжеского хозяйства находился в руках одного великого князя Симеона и для функционирования «путей» вербовались люди из волостей уделов, это наносило существенный ущерб младшим Калитовичам. А поскольку ущерб (просторожа) исходил и от тысяцкого, именно Василия Протасьевича, ясно, что он имел непосредственное отношение к великокняжескому хозяйству, к  занятым там служним людям.

Судя по другим статьям договора 1348 г. соглашению предшествовали бурные события, протест против действий великого князя и его тысяцкого, который возглавил брат Симеона Иван. Князя Ивана поддержал великокняжеский боярин Алексей Петрович Хвост Босоволков, возможно, рассчитывавший занять  место тысяцкого. Но великий князь Симеон сумел найти компромисс с братьями, им были сделаны определенные уступки, признаны некоторые ошибки тысяцкого Василия Протасьевича, которые привели к простороже, но его деятельность в целом была поддержана, ведь она была направлена  на увеличение великокняжеского благосостояния. Василию Протасьевичу и его сыну, тоже Василию, было оказано полное доверие включением их в состав бояр-послухов договора 1348 г. Алексея же Петровича Хвоста Босоволкова постигла жестокая кара. Он был объявлен крамольником, лишен имущества и права служить всем князьям московского княжеского дома.

Василий Протасьевич Вельяминов пережил Симеона Гордого. Последний в своем завещании приказал проявлять особую заботу о тысяцком Василии как воспитателе своих детей. Василий Протасьевич умер между 1353 и началом 1357 г., уже в правление великого князя Ивана Ивановича. Место тысяцкого оказалось вакантным. По нормам наследственного права его должен был занять Василий Васильевич Вельяминов, сын В. П. Вельяминова. Но этого не произошло. Новый великий князь Иван не избыл своего старого «нелюбья» к скончавшемуся тысяцкому и его потомству. Василий Васильевич должности отца не получил. Тысяцким был назначен Алексей Петрович Хвост Босоволков, давний доброхот теперь уже великого князя Ивана Ивановича. И тогда произошли события, которые потрясли Москву. Ночью 3 февраля 1357 г. тысяцкий Алексей Хвост был убит. «Оубиение же его дивно нhкако и незнаемо, аки ни от к[ог]о же, никимь же, токмо обрhтеся лежа на площади. Нhции же рекоша, яко втаю свhтъ сотвориша и ковъ коваша на нь, и тако всhхъ общею доумою, да яко же Андрhи Боголюбыи от Кучьковичь, тако и сии от своеа дроужины пострада» — отметил современник-летописец. Действительно, устранение тысяцкого, второго после князя лица в княжестве, которому доверялось старейшинство в столице при отсутствии князя, требовало от заговорщиков большой организованности и продуманности мельчайших деталей. В результате все было сделано без шума, без свидетелей, тело убитого было не подброшено к какому-нибудь окруженному глухим забором кремлевскому двору, откуда могли что-то услышать или даже увидеть, а оставлено на площади, все улики преступления были уничтожены. Летописец передал ходившие в его время разговоры о загадочном убийстве, но правды никто не узнал. Однако, о причинах возникновения заговора и убийства Алексея Хвоста можно догадываться. Конечно, их можно свести к обиде Василия Вельяминова и его родственников на княжеское решение о назначении Алексея Хвоста. Но физическое устранение Хвоста не давало Вельяминовым твердых гарантий в том, что великий князь назначит преемником Хвоста старшего сына Василия Протасьевича. Думается, что существовали более глубокие причины. Вскрываемое договором 1348 г. наступление великокняжеской власти на права, имущество и людей удельных князей осуществлялось, конечно, не только тысяцким. В этой связи показательно одно из распоряжений предсмертного завещания 1353 г. Симеона Гордого, не находящее аналогий в завещаниях других московских князей: «А что б(у)д(у) судилъ [ег]да великомъ княженьё и в отч(и)нё въ своеи на Москвё, или мои боaре, или боaрьскиё люд(и), а того вы, братьa моa, не восчинаите». От судов делались отчисления судьям, а многие суды были неправедными, но выносившими решения в пользу великого князя, и Симеон запрещал пересматривать их приговоры.  Просторожа Ивану Ивановичу, когда он был удельным звенигородским князем, наносилась и такими судами. Назначение на должность тысяцкого Алексея Петровича Хвоста, в свое время боровшегося против великокняжеского произвола и знавшего, как проявлялся этот произвол, должно было вызвать явное беспокойство у бояр и их людей, осуществлявших политику Симеона Гордого. Речь могла идти об отмене прежних судебных решений, возвращении имущества потерпевшим, репрессиях в отношении неправедных судей. И Алексей Хвост был устранен. Хотя поиски его убийц велись длительное время, видимо, вплоть до конца марта 1357 г., результатов они не давали. Подозрение, естественно, падало на Василия Васильевича Вельяминова, в котором видели преемника его отца, а потому естественного врага А. П. Хвоста Босоволкова. Страсти накалялись по мере того, как расследование ни к чему не приводило. И тогда «тое же зимы по послёдьнемоу поути болшии бояре московьскые того ради оубииства отъехаша на Рязань съ женами и зъ дётьми». Последний зимний путь можно относить к концу марта, до этого срока и должно было проводиться следствие. Число больших московских бояр, выехавших с семьями из Москвы, неизвестно, но среди них, как выясняется из последующего летописного рассказа, находились Василий Васильевич Вельяминов и его тесть Михаил Александрович. Выехавшие отправились не куда-нибудь, а к потенциальному врагу великого князя Ивана Ивановича рязанскому князю Олегу, который в 1353 г. захватил у Ивана Ивановича волость Лопастну.

Отъезд богатой и влиятельной части московского боярства не мог не вызвать беспокойства у великого князя Ивана Ивановича. И когда в конце 1357 или в начале 1358 г. он вместо с другими русскими князьями был в Орде у нового ордынского хана Бердибека и встретил там В. В. Вельяминова и Михаила Александровича, то договорился с ними о возвращении. Летописное известие 1358 г. о приезде Ивана Ивановича в Москву вместе с Михаилом и зятем его Василием Васильевичем было приведено выше.

Василий Васильевич получил должность тысяцкого и стал воспитателем старшего сына великого князя Ивана Ивановича Дмитрия, как в этом можно было убедиться при рассмотрении грамоты новоторжцу Евсевке. Последняя свидетельствует, что тысяцкий продолжал выполнять хозяйственные функции. Об этом же говорит и состав документов части архива В. В. Вельяминова, обнаруженный в 1843 г. в московском Кремле. Среди них есть материалы, касающиеся только хозяйственной и финансовой, но отнюдь не военной деятельности тысяцкого. Важно отметить, что наряду с грамотой новоторжцу Евсевке, который был поручен заботам В. В. Вельяминова, в архиве хранилась грамота другому новоторжцу — Микуле Андрееву сыну Смолина, написанная собственноручно окольничим Тимофеем Васильевичем. Это указывает на то, что представители рода Воронцовых и Вельяминовых в XIV в. действовали сообща, вместе выполняя княжеские поручения однотипного характера, проявляя внимание к лицам определенных категорий.

Свидетельством коллективных действий потомков тысяцкого Протасия в хозяйственной сфере служит меновная грамота Дмитрия Донского с чернецом Саввою, который, как показал С. З. Чернов, был монахом московского Симонова монастыря. Великий князь получил от Саввы село Воскресенское Верх-Дубенское, а сам отдал за него монастырек Спаса-Преображения у оз. Медвежьего, озера Медвежье Верхнее и Медвежье Нижнее, а также 5 бортных деревень. Детальный историко-географический анализ содержания этой грамоты дал С. З. Чернов. Он показал, что речь в ней идет о землях на окраине древнего московского Пехорского стана, на которых в первой половине XIV в. возникло княжеское бортное хозяйство. Со стороны великого князя в обмене приняли участие три лица: «А меняли бояре Иван Федоровичь, Семен Тимофеевичь, Кузьма казначей». Относительно того, кто был боярин Иван Федорович, мнения исследователей разделились. И. А. Голубцов полагал, что речь идет о Иване Федоровиче Кошкине, который по его мнению был послухом и в первой (1372 г.), и во второй (1389 г.) душевных грамотах Дмитрия Донского и был жив еще в 1425-1427 гг. С. М. Каштанов посчитал, что «это отождествление неприемлемо», поскольку даже в 1407-1408 г. И. Ф. Кошкин признавался человеком молодым и неопытным. В Иване Федоровиче меновной грамоты С. М. Каштанов предложил видеть Ивана Федоровича Воронца, хотя обоснование своему предложению привести не сумел. Дело в том, что современником Ивана Федоровича Воронца и сподвижником Дмитрия Донского был еще один Иван Федорович — Собака Фоминский, в котором С. Б. Веселовский видел послуха обеих душевных грамот Дмитрия Донского. Однако С. З. Чернов, исходя из порядка перечисления послухов в этих грамотах, сумел показать, что послухом был Иван Федорович Воронец. В таком случае именно его надо видеть в Иване Федоровиче меновной грамоты.

Упомянутый после Ивана Федоровича Семен Тимофеевич идентифицируется сравнительно легко. Это единственный сын окольничего Тимофея Васильевича Семен, двоюродный брат Ивана Федоровича Воронца.

Несомненный интерес представляет и третий с великокняжеской стороны участник сделки —казначей Кузьма. Публикаторы и комментаторы меновной грамоты пишут о нем как о казначее великого князя. Пишут, естественно, на основании общих соображений: если сделка проводилась по приказу великого князя, то в ней со стороны великого князя должны были принимать участие только его люди. Между тем, у окольничего Тимофея Васильевича был родственник, который мальчиком остался сиротой и воспитывался Тимофеем Васильевичем. Когда воспитанник достиг совершеннолетия, то он удостоился чести сидеть за одной трапезой с окольничим, «помалh же и казначеи бывает его имhнiю». Звали этого казначея Козьма (Кузьма). Совпадение имени и должности заставляет видеть в Кузьме казначее меновной грамоты Козьму казначея — «сродника» окольничего Тимофея Васильевича. В таком случае можно утверждать, что обмен землями между великим князем Дмитрием Ивановичем и чернецом Саввою был осуществлен тремя представителями рода Воронцовых и Вельминовых. Эти трое несомненно выполняли хозяйственные функции, играя роль руководителей в великокняжеском хозяйстве: они выменяли своему князю село, отдав за него монастырек, земельные и водные угодья, а также часть великокняжеского бортного промысла. Впоследствии этот промысл (5 деревень) был возвращен в великокняжескую собственность.

Участие в обмене земель, происходившем в годы правления Дмитрия Донского, проливает дополнительный свет на биографию казначея Кузьмы. Дело в том, что казначей Кузьма — это знаменитый впоследствии Кирилл Белозерский, основатель широко известного Кирилло-Белозерского монастыря. Из его Жития, написанного Пахомием Логофетом в 1462 г., спустя 35 лет после смерти Кирилла, извлекаются не только сведения о светском имени последнего, его родстве с окольничим Тимофеем и должности казначея. Пахомий Логофет сообщает о пострижении Кузьмы в монахи вопреки желанию его воспитателя и господина Тимофея Васильевича. Первый постриг Кузьма принял от Стефана Махрищского, «сего пришествiе оувhдhвъ Козма, течеть оубо с радостiю къ нему, много бо время преиде, отнели же ожидаше его». Из пояснения Пахомия Логофета следует, что Кузьма был давно знаком со Стефаном Махрищским. Последний, как свидетельствует его Житие, после основания Троицкого монастыря на р. Махре оставил его и ушел на Север, где построил еще один Троицкий монастырь — Авнежский. Лишь через несколько лет по призыву Дмитрия Донского Стефан вернулся на старое место. Очевидно, что Кузьма познакомился со Стефаном до его ухода в вологодские пределы. Стефана хорошо знал и окольничий Тимофей Васильевич, что видно из дальнейшего повествования Жития Кирилла Белозерского. В этих знакомствах Стефана Махрищского нет ничего удивительного. Ведь Стефанов монастырь на р. Махре находился в том самом районе переяславских земель, где по актам XV в. лежали владения потомков Юрия Грунки и Вельяминовых, не попавших в родословные книги. От села Скнятиново, упоминаемого в одном из этих актов XV в., Махрищский монастырь отделяли по прямой всего 7,5 км.

Установление данного факта влечет за собой и признание факта другого. Если Кузьма приходился «сродником», как говорит Пахомий Логофет, окольничему Тимофею, значит предки неродословных Вельяминовых жили на переяславской земле по меньшей мере в первой половине XIV в., а М. Ф. Вельяминов, С. Г., М. Г. и И. Г. Вельяминовы, фигурирующие в актах XV в., действительно оказываются родственниками московских Протасьевичей.

Еще одной интересной деталью в биографии Козьмы-Кирилла является то обстоятельство, что, приняв постриг от Стефана Махрищского, он принял второй постриг от Федора, настоятеля московского Симонова монастыря, и стал монахом этого монастыря. Видимо, деловые контакты с Симоновым монастырем, проявившиеся при составлении рассмотренной выше меновной грамоты, где был назван «Кузьма казначей», помогли уже не Кузьме, а Кириллу попасть в этот монастырь.

Пребывание Кузьмы-Кирилла в Симонове монастыре позволяет пролить свет на время составления меновной грамоты представителей Дмитрия Донского с чернецом Саввою. Пахомий Логофет сообщает, что наставником Кирилла в Симоновом монастыре стал Михаил, позднее избранный смоленским епископом. Михаил был поставлен на смоленскую кафедру в конце 1383 г. Следовательно, меновная грамота позже 1383 г. составлена быть не могла. С другой стороны, определение в грамоте Семена Тимофеевича как боярина ведет ко времени после 1378 г., поскольку принимавший участие в битве на р. Воже отец Семена Тимофей Васильевич назван при описании сражения  окольничим, а сын ранее отца боярином стать не мог. Таким образом, твердые хронологические рамки составления меновной грамоты — 1378-1383 гг. Это время, когда в Московском княжестве уже не было тысяцких. Их функции были распределены между другими людьми. Но показательно, что исполнение некоторых из таких функций сохранялось за представителями рода Воронцовых и Вельяминовых и они исполняли их сообща.

Выполнял хозяйственные поручения великого князя и самый младший брат последнего московского тысяцкого В. В. Вельяминова Юрий Грунка. Это следует из текста правой грамоты, выданной около 1416 – 1417 гг. великим князем Василием Дмитриевичем московскому кремлевскому Чудову монастырю на земли монастырского переяславского села Филипповского. В ходе судебного разбирательства спора о землях, на которые претендовали местные жители и Чудов монастырь, чудовский старец Дионисий показал, что «посылал, г(о)с(поди)не, ты, княз(ь) великии, сего году своего боaрина Юрьa Васил(ь)евич(а) да Тимоф[е]a Очкасова; инh, г(о)с(поди)не, ту землю очистив, и отъhхали к с(вя)т(о)му Михаилу архимандриту aкиму к селу к Филиповьскому по давному отводу…». Боярин Ю. В. Грунка не только провел границы чудовских земель по старым межам, но и «очистил» земли, очевидно, изгнав незаконных насельников. Этими данными исчерпываются сведения источников о службе московским князьям старших поколений Воронцовых и Вельяминовых. Исходя из этих сведений можно попытаться дать обобщенную картину раннего прошлого их рода, очищенную от позднейших легендарных наслоений и разного рода неточностей.

История рода Воронцовых и Вельяминовых свидетельствует о его давнем (по меньшей мере с XIII в.) существовании и связи с владимирскими князьями — главными правителями в Северо-Восточной Руси. С выделением после смерти Александра Невского из Владимирского княжества Московского одна из ветвей рода перешла в Москву. По-видимому, это была младшая ветвь, которая не знала своего родоначальника и помнила только ближайших предков Протасия и его самого. О Протасии сохраняли память в XVI в. и  читали о нем в Житии митрополита Петра.

В молодом Московском княжестве младшая ветвь Вельяминовых заметно преуспела. В распоряжении исследователей нет данных, в состоянии ли были первые московские князья Даниил Александрович и его старший сын Юрий организовать в Московском княжестве свое достаточно крупное хозяйство, которое насчитывало бы тысячу или более служних людей, или Даниил и Юрий ограничивались несколькими сотнями таких людей, во главе которых стояли сотские. Но при Иване Калите большое великокняжеское хозяйство уже существовало. И во главе его был поставлен получивший должность тысяцкого Протасий. Представители рода Вельяминовых и далее руководили великокняжеским хозяйством, оставаясь московскими тысяцкими на протяжении почти полувека (с небольшим перерывом, когда тысяцким стал Алексей Хвост Босоволков). Московские Вельяминовы превратились в могущественную и влиятельную фамилию, затмившую своих владимирских родственников и породнившуюся даже с Рюриковичами. Микула Васильевич Вельяминов был свояком Дмитрия Донского, женатым на Марии, старшей дочери нижегородского великого князя Дмитрия Константиновича. Петр, пятый сын Дмитрия Донского, женился на Евпраксии, внучке тысяцкого В. В. Вельяминова. С этой фамилией не смог справиться даже великий князь Иван Иванович, отец Дмитрия Донского, вынужденный просить о возвращении в Москву отъехавших было от него в 1357 г. в Рязань В. В. Вельяминова и его тестя Михаила Александровича.

Но когда поступок отца решил повторить его старший сын Иван, отъехавший в 1375 г. в Тверь, дело приняло кровавый оборот. Иван был казнен, а должность тысяцкого упразднена. И дело тут не только и не столько в людских симпатиях и антипатиях. При Дмитрии Донском территория Московского княжества увеличилась более, чем в четыре раза, и ведение хозяйства на этой территрии оказалось в руках московского тысяцкого. Охотник Евсевка переселялся из Торжка в Кострому, но его опекал тысяцкий  В. В. Вельяминов, отец и дед которого никогда не распоряжались на землях Торжка и Костромы. Возраставший потенциал тысяцких делал их опасными даже для великокняжеской власти, и эта власть ликвидировала сам институт тысяцких.

С исчезновением тысяцких не исчезали хозяйственные задачи. Их стали решать путные бояре, впервые фиксируемые договором 1389 г. Дмитрия Донского с Владимиром Серпуховским. Исполнение таких задач по-прежнему поручалось представителям рода Воронцовых и Вельяминовых. Их деятельность в XIV — начале XV вв. наглядно свидетельствует о том, что участие боярства в хозяйственном строительстве было его немаловажной функцией и определенным вкладом в развитие средневекового общества, проявлявшимся в создании и расширении особых княжеских «путей» и формировании такой социальной прослойки, как различные категории служних людей.