Яков Кротов. Путешественник по времени.- Вера. Вспомогательные материалы: Украина.
Украинская революция: сорок лет спустя
История украинской революции, другими словами украинской освободительной борьбы 1917-1920 годов, представляет далеко не только академический интерес. Это очень важный комплекс в современном украинском национальном сознании и политической мысли. Не случайно большевики так озабочены тем, чтобы навязать подвластным им гражданам и мировому общественному мнению свою фальсифицированную версию тех событий. Это налагает на украинцев в свободном мире обязанность бороться за историческую правду, против любых злонамеренных искажений.
В первую очередь необходимо остановиться на состоянии исследований истории освободительной борьбы. Имеющаяся литература очень объёмная. Наряду со сборниками документов и многочисленными мемуарами, попадается немало монографий. При этом исследователю невозможно пройти мимо работ и не украинских авторов. Для примера назовём две недавно изданные монографии, одна вышла из-под пера польского, а одна - немецкого историка, которые заслуживают внимания украинского читателя-профессионала, хотя рецензий на них в эмигрантской прессе нам встречать не доводилось: Henryk Jab?o?ski, "Polska autonomia narodowa na Ukrainie 1917-1918" (Варшава, 1948); Hans Beyer, "Die Mittelmächte und die Ukraine" (Мюнхен, 1956). Не нуждается в рекламе книга Решетаря "The Ukrainian Revolution 1917-20" (Princeton University Press, 1952) - которая не только исполняет большую информационную работу в научных кругах Запада, но и для нас самих является сегодня единственным кратким выдержанным на хорошем научном уровне обзором-учебником нашей истории 1917 - 1920 годов [1].
Но в историографии украинской революции, которая существует сегодня, ощущается недостаток трудов универсального и обобщающего характера. Общеизвестные книги Павла Христюка и Дмитрия Дорошенко, несмотря на то, что они остаются незаменимыми справочниками, являются скорее «летописями», чем «историями» в полном смысле этого слова. (Это разделение летописи и истории идёт от итальянского философа Бенедетто Кроче). В литературе, посвящённой национально освободительной борьбе, исключительное место принадлежит, на наш взгляд, книга Василия Кучабского «Западная Украина в борьбе с Польшей и большевизмом»[2]. Эта вещь была издана на немецком языке и потому осталась неизвестной для украинских читателей. Но среди множества публикаций, посвящённых этому времени, произведение Кучабского, возможно, единственное, поднимающееся до высокой историографии.
Со времени освободительной борьбы прошло сорок лет. Таким образом в нашей общей украинской жизни мы имеем людей трёх поколений. Самое старшее поколение - это участники и соучастники создания нашей государственности 1917-1920-х годов; среднее поколение - это те, кто созревали между двумя войнами (1920-39); и, наконец, самое молодое поколение - это те, кто стали играть активную роль в годы второй мировой войны и сразу после неё. Каждое из этих трёх поколений смотрит на события украинской революции со своей собственной перспективы. Для участников освободительной борьбы эти годы навсегда остались самыми светлым и возвышенным периодом их жизни. В памяти о нём черпали они внутреннюю силу, которая помогала им сохранять стойкость и спокойствие в более поздние печальные времена. С другой стороны, в этих людях, за исключением наиболее развитых в интеллектуальном отношении людей, мы замечаем недостаток «расстояния» от событий революции; им тяжело подняться над спорами, которые давно принадлежать прошлому. Часто создаётся ощущение, что эти ветераны «ничего не забыли, и ничему не научились». Особого внимания заслуживает среднее межвоенное поколение. Это те люди, которые росли в тени освободительной борьбы. Для них, тех, кто так болезненно нёс на себе результаты поражения, жгучим вопросом были причины падения нашей государственности. Юношеская неопытность и естественный психологический конфликт поколений подталкивал к мысли о том, что причины эти нужно искать в ошибках «отцов». Эти настроения не были чужды и в центре, и на востоке Украине (См. ироническое изображение типа культурно-просветительного деятеля старшего поколения в пьесах Николая Кулиша, например, персонажа «дядьки Тараса из Киева» и «учителя рисования и чистописания Ивана Степановича Ступай-Ступаненко»). Но с особой силой проявились эти настроения в западно-украинских землях в двадцатые и тридцатые годы. Здесь к этому примешивалась партийная пропаганда и сознательное стремление некоторых кругов заработать политический капитал посредством раскрытия их воображаемого превосходства над поколением освободительной борьбы. Но поскольку революция 1917-20-х годов является исходной точкой современного украинства, такое решительное осуждение и идей того периода было подпиливанием ветки, на которой все мы сидим. Сегодня такое отношение в значительной мере, к счастью, уже принадлежит прошлому. Бывшие «молодые» предвоенного времени стали зрелыми гражданами среднего возраста. Политические крушения, которые они испытали сами, научили некоторых из них быть более осмотрительными в осуждении других. На место вчерашнего принципиального непризнания авторитетов приходит желание объективно познать историю украинской революции. Такое желание заметно также у нашего самого младшего поколения, которое уже стоит очень далеко от бывших споров[3].
Центральной проблемой, к которой мы сейчас намерены обратится, являются взаимоотношения трёх государственных образований украинской революции: УНР, Гетманства и УССР. Это исторический факт, что украинская политическая энергия не времени освободительной борьбы не вылилась в одно общее русло. Ничего не говоря уже о региональных государственных организмах Галиции и Кубани, на основных землях Приднепровья наступил политический тройственный раздел, который оформился в три названные государственные структуры. Для людей, которые сами были участниками этих событий, находясь в этом или другом лагере, чрезвычайно трудно отнестись к событиям объективно. Для них нередко всё сводится к восхвалению «своего» и тотального отрицания «враждебного» режима. Отсюда, например, чудовищная бесплодность дискуссий между старыми унээровцами и старыми гетманцами. «Гетманство - выдумка московских помещиков для возвращения своих имений в Украине»; «гетман построил мощное украинское государство, которое разрушил бессмысленный бунт социалистов». Эти и подобные им горе-аргументы мы слышали уже тысячу раз, но совершенно ясно, что в такой плоскости никакая предметная дискуссия просто невозможна. Вопреки этой сектантской исключительности, среди более молодых исследователей и публицистов с каждым разом более прививается мысль о том, что и УНР, и Гетманство - это фазы в развитии украинской государственности, что ни одного из них не следует выбрасывать из нашей истории[4].
Но можно ли то же самое сказать и о Советской Украине? Нравится нам это или нет, невозможно отрицать тот факт, что во время освободительной борьбы значительная часть активных и сознательных в национальном отношении украинских сил приняла так называемую «советскую платформу». Это были партии «боротьбистов-незалежников» (левых социал-демократов), а также некоторых большевиков (в основном большевистская партия имела неукраинский характер). Это не было лишь явлением агентурного плана, но идейно-политическим течением в украинском обществе.
Что затрудняет уроженцам западных земель понимание явления, называемого «советским украинством», так это перенесение Галицких критериев на отличные приднепровские условия. Дело в том. что в Галиции в 1918-19 годах мы видим два ясно разделенные и противопоставленные один другому национально-государственных фронта: украинский против польского. В то время как в 1917-20 годах украинско-русское размежевание в Приднепровье не было в силу некоторых обстоятельств таким глубоким и радикальным, как украинско-польское в Галиции. Фактически все три главных украинских политических лагеря находились в связи со своими российскими идеологическими партнёрами. В случае Центральной Рады это были круги Временного правительства и «керенщины», в случае Гетманщины - это российская контрреволюция и белое движение, а в случае наших крайних левых - это московские большевики. Но хотя украинские политические лагеря и соприкасались с российскими, одновременно они стремились освободиться от этой зависимости и боролись за свободу своей страны и за иную, децентрализованную политическую организацию пространства бывшей царской империи. Это можно проследить и на конфликте Центральной Рады с Временным правительством, очень похожем конфликте правительства Скоропадского с Деникиным, а также на отношениях украинцев советской ориентации с московским большевистским центром.
«Трёх родных сыновей имеет сегодня наша мать - наше людское сообщество - Украина: земледельца-гетманца и неомонархиста, более или менее социалистического ителлигента-демократа и республиканца и пролетария-большевика, интернационалиста. Эти слова, сказанные Вячеславом Липинским в 1920 году, могут служить путеуказателем для историка, исследующего то время.
Разрозненность украинских политических сил, неспособность объединить их на одной государственнической платформе безусловно трагически сказалось на судьбе нашей освободительной борьбы. Но эта разрозненность была следствием общей политической незрелости украинского общества той поры, и потому не стоит перекладывать ответственность за неё на ту или иную группу. Нужно привыкать к мысли о том, что недостатки и ошибки украинской революции, безотносительно к тому, кем они совершались, относились на счёт всей нации, потому что всем, а не только членам одной партии, приходилось за них расплачиваться. Таким же образом, успехи и достижения - этой наш общий капитал. Поэтому, независимо от любых идеологических симпатий и антипатий, необходимо признать, что, например, период Гетмаства дал образцы упорядоченных отношений, административного и культурного строительства и активной внешней политики. Так же за украинскими коммунистами заслуга, что в очень трудных условиях российской военной оккупации они отстаивали идею украинской государственности и предпринимали усилия для украинизации русифицированного пролетариата и городского населения. Достойно внимания, что один из ценнейших документов украинской политической мысли периода революции вышел из-под пера коммуниста. Это памфлет Василия Шахрая и Сергея Мазлаха «К текущем моменту» (1919) - блестящий акт обвинения против шовинистических тенденций российских большевиков и, в частности, против Ленина в отношении к Украине. Это произведение, к слову, почти неизвестен нашей общественности, не утратил своего значения и актуальности и по сей день[5].
Но то, что мы все аспекты украинской революции считаем нашим общим национальным опытом, вовсе не означает, что мы ставим знак равенства между тремя государственными устройствами того времени. Ряд объективных критериев красноречиво свидетельствует о том, что именно Украинская Народная Республика была в истории освободительной борьбы явлением главным и центральным. Вот краткий обзор аргументов.
1. УНР органично вырастает из традиции национального движения в Приднепровье в 19 и в начале 20 веков. Прямая линия ведёт от Кирилло-Мефодиевского братства к Центральной Раде. В то время как исторические генеалогии Гетманства и Советской Украины проблематичны. Гетманство буквально навязывала традиции казацкого государства 17-18 веков. Но этому противостоит тот факт, что преемственность организации и идеологии консервативного украинского лагеря не сохранилась. То тут, то там мы встречаем, правда, отдельные явления - Кулиш, Махновский и др., - которые, впрочем, не представляют собой связанных между собой звеньев одной цепи. Ещё хуже обстоит дело с историческими корнями украинского коммунизма. Русский большевизм являлся последовательным продолжением диктаторских склонностей, которые издавна существовали в российском революционном движении 19 века. В то время как традиции украинского освободительного движения всегда были демократическими в европейском смысле этого слова. В отличие от своих московских коллег, украинские коммунисты были не продолжателями, а отступниками от основных идейных традиций своего общества.
2. Именно с УНР связаны основные государственно-правовые акты освободительной борьбы - III и IV Универсалы, а также Акт соборности. Не идеализируя этих документов в целом - в них кое-где отразились слабости украинской политической мысли, - мы должны видеть в них «свидетельство о рождении» новой Украины. Другими словами, без УНР не было бы ни Гетманства, ни УССР.
3. Огромное морально-политическое значение в процессе национального возрождения имеет вооружённая борьба, даже тогда, когда она терпит временное поражение. Она служит доказательством, того, что нация во имя своей свободы и независимости готова к наивысшей жертве. Так вот это «крещение кровью» новой Украины произошло под знамёнами УНР. Как известно, отношения между нашими военными и политическими деятелями УНР не всегда были наилучшими. (Жертвой этого конфликта пал полковник Пётр Болбочан и отзвуки этого события можно найти в воспоминаниях полковника Евгения Коновальца). И все же за украинской вооружённой борьбой обоснованно закрепилось имя «петлюровщины».
4. Аргумент взятый из сферы «политической геометрии». УНР являлась средним, центральным образованием между крайне-правыми и крайне-левыми. Не приходится и говорить о том, чтобы общий язык нашли гетманцы и коммунисты. Зато на центристской платформе УНР возможно было самое широкое из возможных объединение украинских сил. Поскольку национальная революция (в которой речь идёт о создании нового государства, а не о завоевании власти в государстве уже существующем) требует такого объединения, - то из этого вытекают преимущества УНР над её соперницами. Другими словами, хотя УНР и не смогла стать действительно общенациональной государственной организацией ( в отличие от ЗУНР, которая в борьбе против польского захватчика смогла объединить всё украинское общество, от социал-демократов до так называемых «староруссинов»), задатки для этого у неё были безусловно большими, чем Гетманства или советского режима.
5. Последний и самый важный аргумент: УНР не устояла под вражеским натиском, но как бы то ни было, она держалась какое-то время собственными силами. В то время как крайне-правые и крайне-левые оказывались сверху только тогда, когда их выносили чужие штыки. Само возникновение Гетманства и советской Украины не отражало победы консервативного или коммунистического течения над своими внутри-украинскими противниками. Это были скорее компромиссы между украинской государственной идеей и фактом чужой оккупации, немецкой в одном случае, и российско-большевистской - в другом.
Почему Павел Скоропадский не осуществил свой переворот ещё осенью 1917 года при помощи I Украинского корпуса и так называемого Свободного казачества, которые он тогда возглавлял, но ждал до того момента, когда немцы оккупировали Украину и выступили против Центральной Рады? Когда мы ставим этот вопрос, мы не имеем намерения намекать на то, что Гетманство 1918 года якобы является исключительно немецким изобретением. Точно также мы далеки от упрёков в германофильстве в тот период. Внешнеполитическая ориентация на Центральные государства для Украины в той ситуации вещью совершенно естественной. Можно даже рассуждать о том, не было ли роковой ошибкой Центральной Рады то, что она слишком поздно подняла вопрос о сепаратном мире с Германией и Австро-Венгрией. Однако приходится утверждать простой и бесспорный факт, что за гетманским режимом стояла не собственная творческая сила украинского консерватизма, а случайная международная конъюнктура. Ещё хуже обстоит дело с украинским коммунизмом. В самом возникновении украинского советского лагеря решающую роль сыграли, с одной стороны фантастически-утопический образ международной ситуации (убеждённость в том, что в Европе вот-вот разразится «пролетарская революция»), а с другой - своеобразная «малороссийская хитрость». Рассуждали примерно так: «Ленин говорит, что он воюет только против буржуазной Украины, а Украину советскую, рабоче-крестьянскую он признаёт, так давайте все превратимся в коммунистов, и у Москвы не будет причин, чтобы угнетать украинскую советскую республику». Ясно, что в такой «хитрости» была колоссальная доза наивности, а попытка (в целом преимущественно подсознательная) «обмануть москаля», превращалась в первую очередь в самообман. Классический образец этого можно видеть в попытках «боротьбистов» и «укапистов» апеллировать против хозяйничанья большевиков в Украине к... III Интернационалу. При монолитном характере коммунистического движения большевистскому центру в Москве было очень легко в случае нужды объявить украинских коммунистов еретиками спасающей всех и всё доктрины и предателями пролетарского дела; никакие уверения наших «советских» в их верности коммунистической идее не помогали, и они, поскольку уже связали ранее себе руки признанием догматов коммунистического «корана», не могли в конечном счёте, несмотря на всё своё упрямство, не подчиниться идеологическому авторитету «красной Мекки».
Следующая часть наших выводов имеет отношение к деликатной проблеме, мимо которой, тем не менее, никак нельзя пройти: ошибки и слабости украинской революции. Такая самокритика является неотъемлемой частью национального самопознания. Здесь, прежде всего, необходимы некоторые вступительные объяснения. Мы должны видеть разницу между «ошибками», происходящими от неправильных индивидуальных решений, и «слабостями», коренящимися в самой структуре данного общества. Мы будем делать акцент именно на органические слабости украинства 1917-1920 годов, которые для историка куда важнее, чем отдельные ошибочные решения. Если в дальнейшем мы будем вести речь только о недостатках УНР, то потому, что только её считаем центральным явлением в истории украинской революции. Это, разумеется, не означает, что другие украинские режимы того времени были свободны от очень похожих и ещё больших недостатков.
В 20-е и 30-е годы на западно-украинских землях распространённым был определённый тип «критики» освободительной борьбы, который ничего не давал ни для исторического знания, ни для развития нашей политической мысли. Вот вам пример такой горе-критики: «Почему Центральная Рада немедленно не провозгласила суверенитет Украины?». Но неужели уже сегодня не ясно, что политическая цена голых «провозглашений» очень спорная. Другой «аргумент» причины всех несчастий усматривает в том, что деятели Центральной Рады были преимущественно социалистами. Но представим себе, что каким-нибудь чудесным способом, кто-нибудь освободил бы их головы от социалистических идей, и положил бы на их место совершенно иные, например, националистические. Обеспечило ли бы это победу украинского дела? Опыт новейшего времени учит нас, что различные разрушительные общественно-политические явления, - братоубийство, атаманщина, господство кулачного права, - вполне возможны под несоциалистическими знамёнами[6]. В политике «как» нередко не менее важно, чем «что». Несомненно, почти безраздельная гегемония социализма в 1917 году отражала политическую незрелость украинского движения того времени. Но главное здесь это собственно факт незрелости. А социалистическая мода являлась лишь следствием и симптомом, а не причиной.
Некоторые авторы уже обсуждали вопросы, касающиеся структурных слабостей украинского движения времени освободительной борьбы. Например, Исаак Мазепа подчёркивал денационализацию городов, которые представляли собой острова инородных политических и культурных влияний в украинском этническом море[7]. Ниже мы хотели бы остановиться на некоторых в то время слабых местах украинской социально-политической структуры, которые до сих пор не обратили на себя достаточного внимания исследователей.
1. Слишком молодые руководители, многим из которых было чуть более двадцати лет! Даже относительно старшая группа (поколение Петлюры и Винниченко) состояла из людей чуть старше тридцати. Грушевский, благодаря своей седой бороде и по контрасту с молодёжью, которая его окружала, создавал впечатление старого «сечевого деда». Но и этому патриарху только что исполнился 51 год (род. 1866), следовательно, был в среднем возрасте для государственного мужа. Это засилье молодёжи привносил в нашу освободительную борьбу энтузиазм и дух самопожертвования, но вместе с этим неопытность, студенческий догматизм, преобладание темперамента и сантиментов над разумной волей.
2. Молодость украинского движения. Эту социологическую молодость не следует путать с биологической молодостью руководителей. Какая была у движения за независимость Украины политическая школа до революции? (Имеем в виду Приднепровье, в Галиции, где уже два поколения жили в конституционных условиях, состояние дел было несколько иным). Эта школа состояла из двух частей: во-первых, культурно-просветительская работа в легальных или полулегальных формах, во-вторых, подпольная революционная кружковщина, которая была почти единственным способом заниматься «политикой» - выражать свои политические убеждения. Зато украинскому движению не хватало опыта нормальной ( в европейском значении этого слова) партийной жизни, парламентской и законотворческой практики, опыта администрирования, дипломатии, решения военных и финансовых проблем. Другими словами, вся сфера собственно государственная сфера общего существования была для украинского движения незнакомой.
3. Отсутствие сильной центристской партии. Под «центризмом» мы понимаем твёрдый демократический курс, без отклонений будь то в сторону военной диктатуры или в сторону советских экспериментов. Партии в политической жизни представляют волевой фактор, и их роль особенно велика в революционных обстоятельствах. Если, как мы ранее подчёркивали, в Галиции во время освободительной борьбы была осуществлена широкая общенациональная коалиция, то эту заслугу можно в первую очередь отнести на счёт руководства центристской Национал-Демократической партии. В Приднепровье признаки зарождения такой партии мы видим в так называемых социалистах-федералистах, кое-где, возможно, в земледельцах-демократах. Если эти элементы не развились до определённого уровня, то причина этого, наверное, не состояла в том, что для этого не сложились ещё социально-экономические предпосылки. Нет, это царский абсолютизм, загонявший политическую жизнь в подполье, тормозил рост массовой умеренной демократической партии, и поэтому косвенно содействовал развитию экстремистских революционных групп. Отсутствие центристской национал-демократической партии поставила в 1917 году в неудобное и двусмысленное положение социалистическую общественность. Объективно ситуация требовала в Украине не социалистического, а «мелкобуржуазного»-демократического курса. Когда социалисты пытались проводить реалистическую политику (как, например, поступали большинство социал-демократов), они отходили от своих программных принципов, в то время как верность этим принципам вела к доктринёрским экспериментам (наподобие «национализации земли», создававшим в стране хаос.
Кроме упомянутых органических слабостей украинской социально-политической структуры, приходится в завершение указать на некоторые идеологические извращения украинского движения того времени. Эти вещи трудно охарактеризовать в нескольких словах. Говоря в целом, имеются в виду дух народничества, революционной романтики и социального утопизма. Под «народничеством» подразумевается присущее украинской интеллигенции того времени убеждение, что критерием для оценки всех общественных явлений должны быть интересы и чаяния народа, причём под определением «народ» обычно имели в виду не всё население страны, как на Западе, а только самые непросвещённые и бедные социальные слои; всему, что поднималось над мировосприятием этого наименьшего брата, народническое мировоззрение отказывало в праве на существование, как господской выдумке. Это поклонение мужику, не имевшее ничего общего с представлениями о демократии у культурных наций Запада, - сыграло, вероятно, свою роль и в неудачном выборе названия государства: «народная республика». В более поздние годы предпринимались попытки переводить это на западные языки как «национальная» или «демократическая республика». Но это уже было исправление истории задним числом[8].
Если речь идёт о явлении, которое мы назвали «революционной романтикой», то имеется в виду господствовавший в то время взгляд на революцию не как на средство для достижения точно определенных политических целей, а как на своеобразную самоцель. Освобождённая энергия революционной стихии ведёт, якобы, неуклонно к добру, к всестороннему освобождению человека, народа и человечества. Тот, кто хочет познать воодушевление увлечённости революционной романтикой, найдёт её талантливое литературное отображение у Юрия Липы и Юрия Яновского. Кстати, совершенно такой же «мистицизм революции» со временем культивировали, в несколько изменённых формах, наши интегральные националисты межвоенного поколения.
В том, что касается «социального утопизма», то суть его состояла не в борьбе за радикальные изменения существующих в дореволюционной Украине социальных отношений. Нет нужды доказывать очевидную истину, что дореволюционное социально-экономическое положение было совершенно неудовлетворительным. Вопрос был в направлении и характере предлагаемых изменений. Могла ли Украина, которая только начинала подниматься из двухвекового политического небытия и в которой около 70% населения было неграмотным, быть призванной осуществлять футуристические эксперименты, которые не могли себе позволить и куда более зажиточные и просвещённые нации?
Ранее мы назвали III и IV Универсалы «свидетельством о рождении» новой Украины, но в то же время отметили, что в них отразились и определённые недостатки украинской политической мысли революционной поры. Обращает на себя внимание, например, полное отсутствие в них аргументов исторически-правового характера. III Универсал, вызвавший к жизни УНР, обосновывает это развалом Временного правительства и угрозой анархии в стране. IV Универсал, провозгласивший полный суверенитет УНР, обосновывает это нашествием российских большевиков на Украину (находя при этом слова, полные силы и достоинства) и необходимостью заключить мир с Центральными государствами. Это были честные аргументы, которые соответствовали реальным условиям того времени и не являлись пропагандой. Эта внутренняя честность выгодно отличает универсалы Центральной Рады от различных большевистских актов и воззваний, которые и во время революции, и в более позднее время одинаково отличались лицемерием и лживостью, служа, как правило, для сокрытия истинных целей. Но не может не удивлять «грубый эмпиризм» - если можно использовать это слово - аргументов, которые мы находим в III и IV Универсалах, а также неумение поставить дело возрождения государственности и отрыва от России на принципиальную почву и в широкую историческую перспективу. С этой точки зрения было бы интересно сравнить наши универсалы с аналогичными грамотами других наций, например, с американской Декларацией независимости 1776 года.
Чрезвычайно интересным документом того времени является конституция УНР, принятая 29 апреля 1918. Как известно, в этот же день произошёл гетманский переворот. I конституция УНР так и не вошла в жизнь. Это, в определённом смысле, было счастьем, так как, вне всяких сомнений, конституция 29 апреля не имела никаких шансов выдержать испытание жизнью, таким образом, её создатели избежали компрометации. Конституция УНР не заботилась о том, чтобы установить стабильную и авторитетную исполнительную власть и независимую власть судебную. И суд, и правительство ставились в подчинение всесильному парламенту. Например, правительство не имело права распустить парламент и назначить новые выборы, в то время как парламент («Всенародное собрание») имел право объявлять недоверие не только правительству в целом, но и отдельным министрам. Тем самым уничтожалась всякая внутренняя солидарность правительства, а отдельные министры прямо ставились в зависимость от наказов партийных фракций в парламенте. Наряду с этим конституция устанавливала так называемую пропорциональную систему представительства на парламентских выборах - систему, которая на практике способствует партийному раздроблению и в силу этого делает законодательный орган недостаточно работоспособным. Как курьёз можно добавить и то, что конституция УНР не знала ни института главы государства (президента), ни даже главы правительства (премьера). Кем при таком устройстве должно было обеспечиваться единство курса практической политики, остаётся загадкой, на которую нет ответа. Конституция заявляла, что «УНР предоставляет своим землям, волостям и общинам права широкого самоуправления», но совершенно не заботилась о размежевании компетенции между органами самоуправления и центральной властью. Приходится констатировать, что с точки зрения «конституционной архитектоники» документ, о котором здесь идёт речь, был созданием непродуманным, бездарным и дилетантским.
Его авторы были, очевидно, людьми, не имеющими практической и теоретической подготовки в вопросах государственного строительства - естественный результат условий, в которых развивалось дореволюционное украинское движение[9].
Не стоит недооценивать силу украинского национально-освободительного движения 19 и начала 20 веков. Царский абсолютизм, несмотря на все усилия, не смог его уничтожить. После 1905 года украинское движение приобрело массовый характер и быстро проникало во всё более широкие слои общества. Однако первая мировая война наступила для Украины преждевременно, лет на 20. Внезапное падение царизма поставило Украину в 1917 году перед задачами, которые объективно превосходили наши способности. Украинское движение, которое в Российской империи тщетно мечтало об обучении на родном языке в народных школах, оказалось лицом к лицу с проблемами строительства государства. Поэтому, когда мы смотрим на эти вещи из исторической перспективы, нас не должны удивлять ошибки и перегибы того времени. Не должно нас также удивлять то, что другие нации, - например, Польша, Чехия, Финляндия - обрели независимость после первой мировой войны, а Украина нет. В нашем случае не только более трудной была сама проблема, имея в виду особенности украинской географической ситуации, но ниже была наша внутренняя подготовленность и политическая зрелость.
Должны ли эти утверждения вызывать у нас национальный «комплекс неполноценности»? Наоборот! Мы можем гордиться нашими предшественниками, которые решились взять на себя нечеловеческую ношу и которые мужественно несли её при самых трагических обстоятельствах. Люди не были объективно подготовлены к задачам, которые на них обрушились, но они росли в процессе самой работы, они учились, пусть и ценой тяжёлых ошибок. Училось и украинское общество в целом. Все исторические свидетельства подтверждают, что, например, настроения масс летом 1919 года выглядели уже совершенно иначе, чем на рубеже 1917-18 годов. Попробовав на вкус большевиков и деникинцев, украинская деревня научилась ценить потребность в собственной национальной власти. Похожую эволюцию мы видим и наверху. Так на смену наивному пацифизму и антимилитаризму 1917 года пришло теперь понимание значения военного дела. Росло ощущение принципиального значения согласия и правопорядка в стране, - борьба с погромами, анархией, революционно-атаманским произволом. УНР твёрже брало курс на «нормальную» демократию, понятно, с приспособлением к специфическим украинским условиям и отказывалась от прежних футуристических экспериментов в областях конституционной и экономической политики. Очень характерная черта: если конституция «первой УНР» (1917-18) не знала института главы государства (президента), «вторая УНР» (1919) фактически создала этот пост в лице С. Петлюры, как «главы Директории» и «главного атаман».
Поэтому было бы ошибкой вести речь о поражении украинской революции. Она не достигла своей конечной цели, но она внутренне переродила общество Украины, она создала Украину как современную политическую нацию. С той поры на этом фундаменте развивается вся украинская жизнь.
Примечания.
[1] Автор этих строк имел возможность откликнуться на книгу Решетаря рецензией, в которой были высказаны и некоторые критические замечания. См.: The Annals of the Ukrainian Academy of Arts and Sciences in the United States, Vol. II, Ho 2, Нью-Йорк, 1952.
[2] Dr. W. Kutschabeky, Die Wettukraiitg im Kampfe mit Polen und dem BoUchewismut in den Jahren 1917-2923 (Берлін, 1934).
[3] Очень характерным в этом отношении были тональность и стремление к научному подходу , которые можно было заметить в докладах представителей украинско-американского студенчества на дне, посвящённом сорокалетию нашей национальной государственности (Филадельфия, октябрь, 1958).
[4] Об этой тоске нашего современного общественного мнения по новому, более объективному отношению к различным государственным формам периода освободительной борьбы искренне, хотя и несколько наивно, высказался один из читателей... (слово в тексте неразборчиво Перевод.) «Свободы», который недавно в письме в редакцию сформулировал надежду на то, что когда-нибудь мы увидим общий монумент в честь Петлюры, Скоропадского и Коновальца. По этому поводу можно вот что заметить: во-первых, для историко-политической мысли речь идёт о понимании и концептуальном схватывании явлений, а не о «бронзе». Во-вторых, Коновалец, который вначале был командиром одного военного соединения, а затем вождём одной партии, формально не относится к той же категории лиц, которые в разное время стояли во главе украинского государства.
[5] См.: Сергій Мазлах і Василь Шахрай, До хвилі (Нью-Йорк, Пролог, 1967).
[6] Сравните со словами Липинского в 1926 году: «И как в разрухе, которую мы только что пережили, не все социалисты были разрушителями, но все разрушители были социалистами, так отныне на национализм перекрещиваются все, кто способен только к одному - разрушать Украину» (Листи до братів-хліборобів, cтop, ХУII.)
[7] I. Маэепа, Підстави нашого відродження, І-ІІ (видавництво "Прометей", 1946, 1949). Дело, о котором здесь идёт речь, автор рассматривает в первом томе, озаглавленном «Причины нашей безгосударственности».
[8] Контраст между двумя пониманиями слова «народ» прекрасно ухватил русский поэт и наш земляк, правнук гетмана Разумовского, граф Алексей Толстой («Поток-Богатырь», 1871; подчёркивания наши):
И, увидя Потока, к нему свысока Патриот обратился сурово: "Говори, уважаешь ли ты мужика?" Но Поток вопрошает: "Какового?"
"Мужика вообще, что смиреньем велик!" Но Поток говорит: "Есть мужик и мужик: Если он не пропьет урожаю, Я тогда мужика уважаю!'. "Феодал! - закричал на него патриот - Знай, что только в народе спасенье!» Но Поток говорит: "Я ведь тоже парод, Так за что для меня исключенье?" Но к нему патриот: "Ты народ, да не тот! Править Русью призван только черный. народ, То по старой системе всяк равен, А по нашей лишь он полноправен!"
[9] Стоило бы кому-нибудь описать для нашей общественности генезис амерканской конституции. Зрелая мудрость, политическая культура и реализм участников Конституционной конвенции 1787 года не может не вызывать удивления. У нас часто полагают, что для политических руководителей достаточно патриотизма и благонамеренности.
