ТРУДНЫЙ ПУТЬ К ДИАЛОГУ
К оглавлению
ПОЧЕМУ НАМ НУЖНЫ "ВОЗВРАЩЕННЫЕ ИМЕНА"
Недавно под эгидой добровольного общества "Культурное возрождение"
в Москве прошел первый вечер памяти Николая Александровича Бердяева (1874-1948),
выдающегося русского мыслителя, критика и публициста. Хотя это начинание было
бы уместнее приурочить к 23 марта прошлого года, когда исполнилось 40 лет со дня
смерти Бердяева, но, как говорится, лучше поздно, чем никогда. И вообще, если
такая крупная фигура была вычеркнута из отечественной культуры на 60 с лишним
лет, год-другой уже не играют существенной роли.
Правда, еще в 1960 году наши читатели смогли получить о Бердяеве краткие и
сравнительно объективные сведения из "философской энциклопедии". Два
года спустя они, наверное, не без удивления обнаружили, что в изданной у нас серии
очерков Хюбшера "Мыслители нашего времени" из русских включен только
Бердяев. Еще больше читатели удивились бы, узнав, что книги философа переведены
на многие языки, что на Западе существует о нем обширная литература, что для изучения
его творчества собираются симпозиумы и конгрессы. У нас же с 1922 года, когда
Бердяев вынужден был вопреки своему желанию покинуть Родину, он надолго превратился
в "забытое имя".
И вот, наконец, заговор молчания кончился. Появились первые публикации о Бердяеве
(например, в "Книжном обозрении", 1988, номер 52), готовится сборник
его избранных трудов. Можно лишь порадоваться за тех, кто откроет для себя неведомый
им яркий и прекрасный мир бердяевской мысли.
Автор множества книг, руководитель московской "Вольной академии духовной
культуры", редактор уникального журнала русской религиозной мысли "Путь"
(Париж, 1925-1940), Бердяев занимает в отечественной философии место, соответствующее
месту Достоевского в литературе. Как и автора "Братьев Карамазовых",
столь близкого ему по духу, Бердяева всегда волновали роковые вопросы бытия, трагичность
человеческой жизни, проблемы страдания и духовных судеб мира. Как и Достоевский,
он был писателем страстным, полемичным, огненным, и оба они оказали немалое влияние
на мировую мысль.
С мужеством рыцаря защищал Бердяев достоинство человека, ценность личности
и ее свободу. Признавая оправданность поисков лучшего социального порядка, он
утверждал, что одно это никогда не решит главной проблемы человеческой духовности.
Враг всякого порабощения и унижения человека, Бердяев рассматривал историю как
борьбу духа против мертвящих его сил - социальных и идеологических. Будучи убежденным
христианином, он был чужд ложной апологетики, смело говорил о "достоинстве
христианства и недостоинстве христиан", об изъянах в церковном мышлении и
практике. "Я пришел к тому заключению, - писал он в конце жизни, - что безбожие,
не легкомысленное или злобное, а серьезное и глубокое, полезно и имеет очищающее
значение. Необходимо радикальное очищение человеческих идей о Боге, которые и
привели к безбожию. Необходима критика откровения, раскрытие того, что есть человеческое
привнесение в откровение".
Бердяев был неспособен на компромисс - ни с "правыми", ни с "левыми".
Он питал неприязнь к любой форме стадного сознания. Свобода и творчество (в самом
широком смысле слова) были для него непременным условием развития личности - этой
фундаментальной единицы общества. Преображение личности, жизни, мироздания является,
согласно его учению, основной целью истории. Она, по его словам, "есть ответ
человек на Божий призыв". Бердяев не принимал бескрылого обыденного сознания,
не мирился с "духовной буржуазностью", как бы он ни проявлялась.
Разумеется, у Бердяева можно найти много эпатирующего и спорного, но, возвращая
его сегодня в сокровищницу русской культуры, следует помнить, что это не "вчерашний
день", не "археология" культуры, а неотъемлемая и актуальная часть
ее целостного организма. Когда из него выпадают те или иные элементы, культура
несет чувствительные потери. И дальнейшее духовное развитие, которое так необходимо
нашему обществу, невозможно без возмещения этих потерь.
В ткани российской мысли XX век до сих пор зияют удручающие разрывы. Потеряв
связь с прошлым, в том числе и недавним прошлым, она оказалась ущербной в настоящем.
Не случайно, что у нас долгое время не было оригинальных философов (за редкими
исключениями вроде М. Мамардашвили), по существу, были лишь историки мысли. Это
объясняется тем, что культурная традиция был в значительной степени прервана,
было изуродовано здание, которое воздвигалось крупнейшими отечественными писателями
и мыслителями. Здание это не было чем-то однородным: мы находим среди его творцов
людей весьма различных, которые вели между собой острую полемику. Но таково органическое
свойство живой и свободной мысли: она прекрасна только в своем многообразии. Для
нее смертельны вивисекции, пусть даже производимые с самыми благими целями. Мысль
живет в диалоге. Приказной окрик любого догматика душит ее.
К счастью, теперь у нас начинают осознавать эту истину. И первое, что должно
быть сделано для оздоровления отечественной культуры, - это восстановление ее
связей с живым потоком развития русской и мировой культур. И это станет одной
из важнейших предпосылок этического, духовного оздоровления всего общества. Ведь
оно не может жить одними материальными интересами, подмена же духовных основ спортом
и развлекательными программами - в какой бы стране это ни происходило - неизбежно
ведет к деградации, инфантилизму, кризисам и, в конечном счете, - к катастрофе.
Вот для чего так нужны нам сегодня эти забытые и полузабытые "возвращающиеся"
имена.
Если говорить только о философии, то, несомненно, отрадным событием было начатое
в 60-х годах издание серии "философское наследие". Однако, обогатив
нашу культуру переводами классиков мысли Востока и Запада, эта серия странным
образом обошла почти все великие имена России. И вот, в конце концов, запреты
здесь, кажется, сняты. Появились, пусть и недостаточными тиражами и с купюрами,
произведения Петра Чаадаева, Ивана Киреевского, Владимир Соловьева, Николая Федорова.
Теперь очередь за другими мыслителями XIX века: Алексеем Хомяковым, Львом Толстым,
Сергеем Трубецким, Львом Лопатиным (впрочем, кое-что из Хомякова уже переиздано,
философские труды Толстого вошли в его юбилейный девяностотомник).
Но не менее важно познакомить читателя и с той блестящей плеядой авторов нашего
столетия, которые составили мировую славу русской философии, богословия, культуры.
У каждого из них есть своя стержневая тема. Павел Флоренский сосредоточен на парадоксальности,
антиномичности истины и на природе как "символе" незримой реальности.
Бердяев выступает как певец творчества и свободы. Николай Лосский раскрывает значение
интуиции в познании. Сергей Булгаков, особенно в ранних произведениях, останавливается
на культуротворящей роли христианства. Семен Франк ведет нас к постижению Реальности
по путям кристально строгой мысли, его антипод Лев Шестов смело оспаривает притязания
разума на роль последней инстанции в познании и жизни. Все они, включая Дмитрия
Мережковского, Евгения Трубецкого, Бориса Вышеславцева, Георгия Федотова, дают
богатую пищу для размышления о духовных корнях культуры и общественной жизни.
Хочется обратить внимание еще на одно прочно забытое имя. В январе этого года
исполнилось 100 лет со дня рождения видного русского социолога, мыслителя и историка
Питирима Сорокина (1889-1968). Мне неизвестно, чтобы и этот юбилей у нас был где-нибудь
отмечен. А проходить мимо него было бы несправедливо. Пусть Сорокин был эмигрантом
(хотя и вынужденным), пусть он когда-то участвовал в работе Временного правительств
(он был секретарем Керенского), но все это уже далекое прошлое, история. Оказавшись
на Западе, Сорокин в течение многих лет был профессором Гарвардского университета
и стал одним из ведущих социологов мира. Но это не повод забывать, что основные
его идеи сформировались на российской почве. Свои главные книги он писал по-английски
и все же во многом оставался типичным русским мыслителем. Сорокин не только стоит
в одном ряду со знаменитыми историософами XX века, но в некоторых отношениях даже
глубже их. Это-то и делает для нас актуальным творческое наследие человека, сто
лет назад увидевшего свет в далекой стране народа коми.
Если такие историки, как Николай Данилевский, Освальд Шпенглер и Арнольд Тойнби,
рассматривали судьбы изолированных культур (впрочем, для Данилевского и Тойнби
их изоляция был относительной), то Сорокин указал на важнейшие мировоззренческие
корни любой культуры. Человек, согласно Сорокину, живет в двух планах бытия: духовном
и материальном. Когда духовные ценности выдвигаются для него на первое место,
возникает мощный творческий пик культуры. Но затем этот период сменяется "чувственным"
вариантом культуры, который отдает предпочтение интересам материальным. Возникает
идеал насыщения, обогащения, потребления. Стимулируя бурное развитие науки и цивилизации,
он при этом создает вакуум в сфере духа, что затем, естественно, дает импульс
для новых поисков духовности. В античном мире, согласно Сорокину, этот поиск хронологически
совпадает с эпохой Римской империи. Осуществляется он и в наши дни.
Среди сил, которые способствуют гармонизации разрозненных начал истории, важнейшей
Сорокин считает человеческую солидарность, взаимопомощь, любовь. Дефицит любви
влечет за собой самые тяжкие последствия, тормозит само социальное развитие. "В
передовых индустриальных странах, - пишет Сорокин, - огромное количество времени,
средств и коллективных усилий тратится на производство физической энергии, основанное
на знании физических, химических и биологических законов. Но в отличие от этого
технологии любви во всех странах практически не уделялось внимания, усилий и размышлений.
Эта технология находится на столь низком уровне, что соответствует уровню ручного
производства у самых отсталых племен, не имеющих даже своей письменности".
В отличие от Флоренского или Бердяева, Сорокин не является религиозным мыслителем.
Но тем более показательно, что его выводы совпадают с главным практическим тезисом
Евангелия о примате любви. Сегодня наше общество убеждается, хотя и слишком дорогой
ценой, насколько велик и значим этот тезис.
Иные, быть может, скажут, что солидарность и любовь возможны безо всяких религиозных
предпосылок. Однако не следует забывать, что и в "светском" варианте
любая этика гуманности, милосердия, взаимопомощи, уважения к личности, любви глубочайшими
корнями связана с традициями мировых религий, и в первую очередь христианства.
Мы вольны, конечно, пренебрегать корнями, более того, - вольны их подрубать. Но,
как известно еще из басни Крылова, дуб, у которого повреждены корни, едва ли сможет
давать желуди. Бедой незадачливой героини басни была ее неспособность взглянуть
вверх. Она была слишком увлечена пожиранием желудей и не догадывалась, что они
растут на том самом дереве, которое она губит.
Не так ли сегодня и мы, разрушая духовные традиции, оказываемся перед перспективой
тщетно ожидать урожая от древа культуры, засыхающего по нашей вине? Вселяет надежду
лишь тот факт, что сейчас все большее число людей поднимает голову и задумывается
над тем, откуда к нам приходят плоды духа.
Сейчас наша жизнь развивается под знаком того, что принято называть перестройкой.
Слово хорошее, хотя им уже стали злоупотреблять. В любом случае уже давно назрела
необходимость многое перестраивать. Для этого, конечно, потребуется огромный резерв
терпения и энергии, труда и целеустремленности. Но если усилия будут направлены
лишь на пересоздание хозяйственного или управленческого механизма, все дело рискует
захлебнуться. Без духовной перестройки они будут обречены. А духовная перестройка
включает в себя многие аспекты. Ее воздухом и ее питательной средой является культура
диалога и спора, углубление правового сознания, сознания ценности свободы и достоинства
личности, признание законности мировоззренческих различий и терпимость. Приобщение
к великому наследию русской мысли XX века должно сыграть в этом немаловажную роль.
|
