Виктор Андреев

ВОСПОМИНАНИЯ

С 1970 г. я работал фотографом Церковно-археологического кабинета (ЦАК) Московской Духовной Академии, которым заведывал его создатель, крестник святейшего патриарха Алексия (Симанского), протоиерей Алексий Остапов. Эту работу я получил благодаря рекомендации отца Александра Меня, которого отец Алексий очень ценил и которому полностью доверял. А авторитет Святейшего у правительства ССС и ЦК был столь велик, что ни Совет по делам религий, ни КГБ не вмешивались в дела Академии и Патриархии. Руководил всеми делами бывший келейник Святейшего, с которым Патриарх прожил бок о бок почти всю свою святительскую жизнь, Данила Андреевич Остапов, отец протоиерея Алексия.

После смерти Патриарха Алексия Данила Андреевич подвергся репрессиям, несмотря на свой 80-летний возраст. Его сын прот. Алексий скоропостижно скончался при весьма загадочных обстоятельствах в январе 1975 года (см. ниже).

Будучи любителем старых книг, я частенько просиживал в книжном собрании ЦАК у игумена Лаврентия. Тогда у меня и появилась идея создать альбом, в которым бы сравнивалось прежнее и нынешнее (т.е. 1970-1980 гг.) состояние Храмов Божиих, и попытаться пробудить православное национальное ознание у коммунистических властей страны, приурочив это к 1000-летию крещения Руси. Редактор ЖМП архиепископ Питирим Нечаев энтузиазма к этой моей работе не выказал, хотя и посоветовал делать каталог. Зав. ЦАК архимандрит Александр Тимофеев, напротив, труды благословил, спросив, будет ли продолжение по другим городам.

И я начал собирать доступные мне материалы в дореволюционных изданиях. Ксерокса в те времена не было, а когда он начал появляться, то был, как и вся множительная техника, под жесточайшим контролем КГБ.

Все, что удавалось найти, я перефотографировал (и тексты, и картинки). Тексты сокращались и редактировались мною, перед передачей их в машинопись.

Отец Александр Мень одобрял мою работу, принося мне книги по истории Москвы, ее церквей и монастырей. В машинописных работах помогал отец Глеб Якунин, у которого была знакомая машинистка.

Кроме фоторепродукционных работ мне предстояло сфотографировать современное состояние каждого Храма Божия, вне зависимости от того, клуб там, склад или пожарная охрана, или просто место, где до большевиков стояла церковь.

К сожалению, я не имел возможности пользоваться государственными архивами, но за три года труд из 352 иллюстраций с описаниями, мне доступными, был закончен, переснят на негатив 30х40 (каждый из 162 листов) с картами местонахождения и краткого описания каждого Храма и отпечатан на фотобумаге. В результате получился пятикилограммовый том в красивом зеленом переплете с "золотым" тиснением.

По экземпляру получили благодетели-спонсоры: ректор, преосвященный Александр, и эконом, архимандрит Евлогий. Экземпляр в библиотеку Академии и два или три на продажу: окупить фотоиздательские расходы. Один из этих экземпляров попал в издательство "YMCA-Press" (Париж), где и был благополучно оттиражирован фототипическим способом. Последующие пять лет типографское издание вполне легально существовало, пропускалось беспрепятственно через границу и не изымалось при обысках у диссидентов, не входя в реестр запрещенных книг.

Тучи начали сгущаться в феврале 1986 г. Однажды я был приглашен к Ректору МДА, который собщил, что меня желают видеть в Совете по делам религий, где я должен обратиться к тов. Ляхову Ник. Ив. Ректор предупредил, что речь пойдет об альбоме, что я обазно во всем каяться и признавать свои ошибки, иначе он не сможет мне ничем помочь. Представившись, по приходу в Совет, тов. Ляхову и прождав в вестибюле, пока е приехали двое с Лубянки, я был препровожден в кабинет зам. Пред. Совета по делам тов. Михайлова, где мне был учинен пятичасовой допрос этими молодцами. Тов. Михайлов, сидевший за своим рабочим столом, листал альбом и ограничивался репликами типа "Ай, как нехорошо" и покачиванием головы. Два преисполненных энтузиазма молодых чекиста (лет по 25-30) пытались получить интересующие их данные: как альбом оказался в Париже?

Памятуя просьбу Ректора: не выступать, я "чистосердечно и глубоко" раскаялся в содеянном, подписал гневное письмо "империалистам", посмевшим издать альбом, продиктованное мне одним из лубяночников, пообещавших, в случае неповиновения, передать дело в те самые "другие инстанции", где со мной церемониться не будут. Впереди замаячила свобода.

Спасибо преосвященному владыке ректору Александру (Тимофееву), использовавшему свои связи, иначе не миновать бы мне "других инстанций". Правда, с 10 июня 1986 года я был переведен в заведующие снабжением, хотя Ректор не лишал меня права фотографировать торжественные события в Академии. С фотодублером же я познакомился случайно в коридоре третьего этажа. Итак, в начальство мне был выдан свежеиспеченный помощник ректора по хозяйственной части Димитрий (Алексий) Капалин, с которым у меня за период его семинарского и академического обучения сложились вполне товарищеские отношения. Его бра Герман (Климент) Капалин был так же рекрутирован компетентными органами со студенческой скамьи в архиереи.

Бедному Димитрию Капалину даже не дали сдать экзамены за последний семестр, срочно предоставив хозяйственную ниву.

Через месяц после описываемых событий я был приглашен в областной филиал Совета по делам на улице Корчагина, 10, к тов. Романову Г.Д., где в присутствии тех же чекистов повторил сви показания, что альбом, возможно, попал в Париж через одного недавно умершего приятеля. А еще господа чекисты рекомендовали мне поинтересоваться судьбой архива альбома (монтажные листы с текстами и фотографиями), который я по благословению Владыки ректора передал на хранение в церковно-археологический кабинет МДА. А заведывал кабинетом некто Елевферий Диденко, архимандирт, который частенько ездил в Москву с докладом в соответствующие инстанции. Именно он и пара уже знакомых чекистов выкрали из Академии все переданные мною туда материалы по альбому. Столь радостную для КГБ информацию (о том, что они изъяли действительно все) я, по просьбе тов. Романова, и сообщил ему без промедления. Преосвященному ректору я также сообщил о краже материалов из хранилища ЦАК, в который и сотрудников пускали не всех. Но здесь ректор был бессилен перед "доблестными" чекистами.

Но и на этом дело не кончилось. И каково же было мое удивление, когда мой новоявленный начальник отче Димитрий (Капалин) вдруг потребовал моего обязательного присутствия на рабочем месте в его отделе в фиксированные им дни и даже вынес мне письменный выговор, вывешенный на стенку. На мою жалобу Ректор сказал: "Это же не я вынес Вам выговор, работайте, как работали". Все это затевалось, чтобы компорганы могли спокойно у меня на московской квартире провести негласный обыск: не припрятал ли я еще чего интересного для них.

Номер не прошел и был отработан следующий вариант: однажды я "невовремя", т.е. слишком быстро вернулся домой и застал сорванную с замка квартирную дверь. Под видом квартирной кажи - попытка обыска. В боковом коридорчике блочной башни четыре квариры, все соседи были дома, но "никто ничего не видел и не слышал". КГБ боялись и я их понимаю. "Стащили" тяжеленный и огромный ящик советского магнитофона "Маяк", никакой ценности не представлявший (вес 12 кг. Без ручек!) и два фотоаппарата, один из коорых принадлежал Академии. Ни икон в серебряных окладах, ни серебряных ложек с рюмками не тронули. Если бы я не стал вызывать милицию, то это показалось бы подозрительным.

Мгновенно прибыли две бригады с собакой, человек восемь. Главные сыщики из каждой группы поочередно меня допросили, а один из них снял отпечатки моих же пальцев. В квартире я был один, и граждане оперативники разбрелись по кухне, прихожей (она же выгороженная из единственной комнаты "фотолаборатория"). Я был при деле и "давал показания". Примерно через час граждане отбыли восвояси. Естественно, у соседей никто ничего не спрашивал.

Мой сосед по автостоянке и хороший приятель, у которого начальник нашего отделения милиции был лучшим другом, узнав от меня о происшедшем, сообщил, что через пару дней я могу забрать "украденное", но вскоре, встретив меня, огорченно сказал, что "это" по другому ведомству, откуда ничего не возвращается.

Завершить невеселые воспоминания я хочу еще одним эпи-зодом, произошедшим со мной в июне 1975 года. В один из прекрасных июньских дней я возвращался из Академии домой, в Москву, как обычно, на своей старой автомашине "Победа" с приятелем Вадиком Калинниковым, работавшим в Академии оформителем выставок. В салоне сзади лежал груз стекол, которыми он окантовывал картинки, килограммов на пятьдесят. Отъехав километров двадцать от Загорска (шестиполосная магистраль в этом месте шла под горку и была разделена сплошной осевой линией), я заметил, что два здоровенных грузовика, стоявшие на обочине встречного движения, двинулись по диагонали мне навстречу. Скорости (около 80-90 км/час) я не сбавил, надеясь, что водитель пропустит транспорт, дигающийся в прямом направлении, т.е. меня. Но грузовик пересек сплошную осевую и медленно двигался поперек моего пути. Двигаться было некуда: впереди грузовичек, справа бетонная кабинка автобусной остановки.

Для моей машины последствия печальны: восстановлению не подлежит; я же отделался порванными брюками и ссадиной на лбу, т.к. во время столкновения меня выбросило из машины. Пролетев по воздуху пару метров я почти благополучно приземлился, правда в бессознательном поначалу состоянии, Публика с проходящих машин и скорая помощь прибыли почти одновременно с автоинспекцией, что опять же приводит к размышлению. В больнцице г. Пушкино я был освидетельствован на трезвоть и с миром отпущен в ГАИ подписывать протоколы. Грузовички принадлежали воинской части МВД-КГБ, расквартированной в поселке Аукино. Это была первая весточка мне от "товарищей" с Лубянки. Обломки автомобиля через несколько дней были доставлены во двор Академии и все выражали не сочувствие, удивляясь, что я остался жив, и видя в этом Промысел Божий. Вскоре воинская часть забрала плоды своих рудов, дабы не ввергать учащихся и сотрудников в домыслы о происшествии, так как у некоторых возникали аналогии с безвременной и загадочной кончиной протоиерея Алексия Даниловича Остапова, произошедшей всего полгода назад.

Потом уже было обнаружено, что 3 января 1986 года Владимир Сычев отчитывался в ЦК КПСС о том, как он следил за мной и отцом Александром Менем. Мы значились "ДОНами" ("дело оперативного наблюдения", и отцу Александру присвоили кличку "Миссионер", а мне "Фотограф". В этом отчете, в частности, говорилось: "В результате установлена связь "Миссионера" и "Фотографа" - М.У.Л., которая, возможно, оказывает помощь "Фотографу" в подборе литературы и печатании на машинке текста для альбома. А также получены образцы шрифтов пишущих машинок МДА. По полученным материалам готовится проведение криминального исследования" (цит. В книгу С.Бычкова "Хроника нераскрытого убийства", Москва, 1996).

И за такие-то подвиги рыцари "плаща и кинжала" получают высокие пенсии, избираются депутатами, работают на руководящих должностях, а отойдя от "дел", продолжают "мочить" виновных и невиновных, ибо, как говаривал Лаврентий Берия, "нет человека, нет проблемы". А мы продолжаем удивляться нераскрытым убийствам Меня, Холодова, Листьева и многих других.