ЕДИНСТВО ИМПЕРИИ И РАЗДЕЛЕНИЯ ХРИСТИАН
К оглавлению
Глава IV
РАЗНООБРАЗИЕ КУЛЬТУР
И МИССИОНЕРСКАЯ ЭКСПАНСИЯ НА ВОСТОК
1. Сирийская традиция
Есть серьезные основания полагать, что корни сирийского христианства восходят к иудео-христианским группам послеапостольского периода. Сирийский язык был очень близок к арамейскому и не сильно отличался от того языка, на котором говорил Сам Иисус. Ученые не исключают существования определенной исторической подоплеки в знаменитом повествовании о так называемом Учении Аддаи (V в.), где говорится, что Христос послал Аддаи (или Фаддея), одного из семидесяти апостолов, для обращения Авгаря, царя Эдессы, столицы Осроены в Месопотамии. Миссия эта сразу же положила начало христианству среди сирийцев. Другие указания, однако, говорят об Адиабене, местности к востоку от Тигра, входившей в Персидскую империю, как о том месте, где евреи впервые перевели Библию на сирийский язык (так называемая Пешитта) для обращения в иудейство и где могло зародиться и сирийское христианство1.
В IV и V вв. христиане, говорившие на сирийском языке, составляли большую часть всей римской епархии Востока. Их было также очень много в Месопотамии. Они служили естественным каналом дальнейшего распространения христианства. История их определялась постоянными войнами и политическим соревнованием между двумя мировыми империями: христианской Византией и зороастрийской Персией. Будучи вовлеченными в эту борьбу и постоянно находясь перед необходимостью немедленного религиозного и политического выбора, руководители Церкви заботились прежде всего о простом выживании. Так, с 340 по 383г. христиан жестоко преследовали, и Римская империя представлялась им единственной надеждой. Многие христиане—и среди них святой Ефрем и его школа—нашли убежище в границах Римской империи, в Эдессе. В период более благоприятных отношений между двумя империями—в царствования римских императоров Феодосия I (379—395), Аркадия (395—408) и Феодосия II (408—450)—возглавляемая селевкийским епископом (носившим титул католикоса) Церковь в Персии реорганизовалась, сохранив полноту общения со всем остальным христианством. Тогда сирийскому христианству был предоставлен, вероятно, наилучший случай стать подлинным центром христианства в этом регионе и распространять миссию на Восток. Сирийский епископ Маруфа Майферкатский дважды (в 399 и 409) ездил в Константинополь; он имел личное влияние на царя Ездегерда и употреблял его на пользу христианству. Собор в Селевкии (410) под председательством католикоса Исаака принял не только Никейский Символ Веры, но и дисциплинарное и организационное устройство Церкви, аналогичное тому, что преобладало в Римской империи и было санкционировано правилами Никейского собора.
Этот мирный период был прерван новыми преследованиями при сыне Ездегерда Бахраме V, а также новой войной между империями (421—422). Хотя христиане затем и обрели снова свободу совести, Персидская церковь все же решила защитить себя в дальнейшем от обвинений в провизантийских симпатиях. В 424г. собор в Маркабта провозгласил совершенную независимость в вероучении и дисциплине от "западных Отцов". Это постановление по существу ничего не меняло, поскольку христиане Персии никогда в действительности не были "зависимы" от Запада. Но оно отражало потребность в самозащите и создавало положение, способное привести к сепаратизму.
Титул "католикос", принятый епископом Селевкийско-Ктесифонским, не исключал вначале известной духовной зависимости от Антиохии—традиционного центра сирийского христианства, но он все более и более отражал тенденцию к совершенному административному самоуправлению. Впоследствии католикос стал естественным главой несторианского христианства на Востоке.
Наиболее спорными чертами сирийского христианства были крайности в аскетизме и общее отношение к браку, о которых мы говорили в предыдущей главе. Позже они привели к дисциплинарным расхождениям между отдельными разъединенными частями этого христианства. Но основной и самый богатый вклад Сирии в христианскую традицию заключается в другой области—в ее экзегетическом, богослужебном и поэтическом наследии. Сохраненное самими сирийцами в течение столетий изолированного существования, это сирийское наследие передалось на Запад прежде всего через космополитические центры— Эдессу и Антиохию.
В середине V в. сирийские христиане обитали по обе стороны постоянно изменявшейся границы между Римской и Персидской империями. Сирийское христианство представляло собой особый мир, в культурном отношении совершенно отличный от той цивилизации, которая в границах римской oikoumene постепенно созидала синтез между христианством и эллинизмом. Такие духовные лидеры, как Афраат (ок. 270—345) и святой Ефрем (ок. 306—373), не знали греческого языка. Все епископы Антиохии, великого имперского города, говорили по-гречески, но языком большинства населения был сирийский2. Здесь существовала мощная традиция христианской учености, ничего не получившей от греческого или латинского Запада, но непосредственно связанная с традицией еврейских синагогальных школ. Одна из таких школ существовала—во всяком случае, до ГУв.—в Нисибисе. Одним из учителей в ней был святой Ефрем, до того как в 363г. переселился в Эдессу из страха преследований при захвате Ниси-биса персами. Это "проримское" движение сочеталось с поддержкой святым Ефремом никейской православной веры и установлением связи с Отцами-кап-падокийцами. В Эдессе он открыл новую школу, пользовавшуюся большим уважением и влиянием. В соответствии с еврейскими образцами, которым она следовала, школа эта была дисциплинированной, по сути монашеской, литургической общиной, и обучение в ней основывалось прежде всего на запоминании и чтении текстов Священного Писания3. Однако в Эдессе она была неизбежно вовлечена в интеллектуальную жизнь греческого христианского мира, особенно Антиохии, и восприняла экзегетические методы греческих западносирийских "истолкователей", Диодора Тарсского и Феодора Мопсуестийского, сочинения которых были переведены на сирийский язык. В то же время эдесская школа продолжала притягивать многочисленных учеников из-за персидской границы. В VB. многие ее питомцы (Варсаума Низибийский, Раввула Эдесский, Филоксен Маббугский, Акакий из Беит-Аранье и другие) встанут во главе сирийского христианства. Деятельность эдесской школы между 363 и 457г. несла огромный потенциал взаимного обогащения греческого и сирийского миров и могла сыграть решающую роль в сохранении единства между этими традициями.
К сожалению, школа эта была втянута в христологические споры, и, таким образом, ее объединяющая роль закончилась драматически. Ее руководители и ученики, неспособные или не пожелавшие понять терминологические тонкости, внесенные в христологические споры греческим богословием, особенно же определения Халкидонского собора 451 г., оказались перед выбором между двумя крайними позициями—несторианством и монофизитством.
В 435 г., после осуждения Нестория (431) и эмиграции несториан в Персию, эдесский епископ Раввула занял строго кирилловскую позицию и воспротивился несторианскому учению Феодора Мопсуестийского, прежде принятому эдесской школой. Преемник его на епископской кафедре Ива встал на противоположную позицию. Верный Феодору Мопсуестийскому, он установил связи с несторианскими эмигрантами в Персии. С 437 г. во главе школы стоял другой последователь Феодора Мопсуестийского, Нарсаи, которому пришлось жестоко пострадать во время монофизитской реакции, возглавленной Диоскором Александрийским в 449 г. Несмотря на реабилитацию Ивы на Халкидонском соборе (451) (спорное решение, создавшее проблемы впоследствии), большинство учителей и учеников, возглавляемых Нарсаи, эмигрировало в Нисибис, под персидское владычество (457), и там поддержало несторианство. Те из учителей и учеников, которые остались на римской территории, как правило, становились во время антихалкидонской реакции при императорах Зиноне (459—491) и Анастасии (491—518) монофизитами. Ослабленная христологическими разделениями и лишенная своего прежнего престижа, эдесская школа была формально закрыта Зиноном в 489 г.
Христологические споры Vв., которые будут подробнее рассмотрены ниже, способствовали дальнейшему отчуждению сирийского христианства от основного течения христианской мысли в последующие века. Оно сохранило свои традиции экзегезы и духовной жизни, восходившие к самому началу христианства, но лишь выборочно, в частности в формах богослужения и гимнографии, сохранявшихся в Антиохии. Например, в VI в. не были бы написаны кондаки антиохийского диакона Романа Сладкопевца, если бы не существовало поэтического наследия сирийской гимнографии. Однако появление в грекоязычном мире богословия, прибегавшего к уже существовавшим понятиям и создававшего новые терминологические системы, мало повлияло на сирийское мышление. Наследие святого Ефрема было поэтическим, оно выражало тайну христианства с великой красотой и глубиной, но прибегало лишь к немногим философским понятиям, ограничиваясь почти исключительно образами Священного Писания. Несмотря на то что сирийское христианство породило нескольких выдающихся богословов, страстно защищавших кто несторианство, кто монофизитство, христологические споры, по-видимому, мало повлияли на духовную жизнь и благочестие, унаследованные массами от древних времен.
Сирийский язык употреблялся многими христианскими общинами, жившими в различных политических системах и принадлежавшими к вероучительно противоположным лагерям; его никогда не монополизировала та или иная этническая группа или нация, как другие ближневосточные языки. Сирийское христианство во всех своих разветвлениях сознавало вселенскость Евангелия, и сознание это пережило христологические расколы. И замечательной была его миссионерская ревность и ее плодотворность.
Строгие аскеты сирийской пустыни вели активную проповедь среди язычников вблизи Антиохии, Эдессы и Эмесы4. Святой Симеон Столпник сыграл решающую роль в обращении арабских племен, создав арабское христианство, которое в VIв. оказалось очень влиятельным в христианском царстве Гассанидов. Оно проникло в южную арабскую область (Найран) и сохранялось после появления ислама. Святой Иоанн Златоуст уже знал об этой миссионерской деятельности сирийских монахов и переписывался об этом с общиной Зевгмы на Евфрате5. Также и в Месопотамии святой Александр, будущий основатель обители "Неусыпающих" (?????????), до переселения своего в Константинополь, где он умер в 430г., был миссионером и ввел в новую общину устав "неусыпания". Христианские епископии распространились вплоть до Персидского залива, возникли в Ревардашире и на островах Бахрейна и были представлены на Селевкийском соборе в 410г.
Эта миссионерская деятельность сирийских христиан, часто монахов, включала также и путешествия в иностранные государства для проповеди Евангелия. Хотя ранняя история христианства в Индии, Армении, Грузии и Эфиопии затуманена легендарными сказаниями, в этих четырех странах сирийский вклад в созидание Церкви был, без сомнения, решающим. Как мы увидим позже, несторианская церковь Персии будет продолжать свою миссию по всей Азии вплоть до поздних Средних веков.
2. Христианство на Азиатском субконтиненте
В своей знаменитой "Христианской топографии", написанной в 520—522 гг., александрийский путешественник Косма Индикоплов указывает на существование большой многонациональной и грекоязычной христианской общины на острове Сокотра в Индийском океане, напротив аравийских и африканских берегов. Он описывает также "персидскую" церковь на Цейлоне (Шри-Ланка) и епископию в "Каллиане" или Квилоне в Южной Индии6. Два первых из этих упоминаний могут относиться к торговым поселениям. Согласно Косме, духовенство как Сокотры, так и Цейлона было рукоположено "в Персии", то есть (несторианским) католикосом Селевкийско-Ктесифонским. Однако что касается христиан Индии, он как будто говорит о древней общине, возможно, восходящей к апостольским временам.
Традиция, записанная в IIIв. в сирийских Деяниях Иуды Фомы, действительно утверждает апостольское происхождение индийского христианства. Хотя сирийский оригинал Деяний отождествляет ходившего в Индию апостола с Иудой, местная, до сих пор живая традиция следует греческой версии и именует его Фомой. Другая традиция, записанная Евсевием, говорит, что первым миссионером в Индии был Варфоломей7. Хотя большинство этих легенд сами по себе исторически ненадежны, но впечатляет уже само количество их и постоянные указания на то, что христианство существовало в Индии до Константина. Кроме того, недавние исследования показали, что во время Христа в Индии существовали еврейские поселения, и это делает еще более вероятным путешествие туда апостолов.
Трудно установить, в какой пропорции христиане Индии в VI и Vвв. были туземцами. Некоторые из них, несомненно, были недавними беженцами из других стран. Так, например, известно, что во время преследования христиан в Персии Шапуром II (309—379) многие христиане бежали из этой страны и нашли убежище или на римской территории (ср. св. Ефрем, о чем выше), или в Индии.
Как бы то ни было, Церковь там жила непрерывно в течение всего раннего средневекового периода. Богослужебным и литературным языком был главным образом сирийский, а несторианский Селевкийско-Ктесифонский католикос был канонически источником епископских хиротоний до самого португальского завоевания в XVI столетии.
3. Армения и Грузия
Появление христианства на Кавказе, в царствах Армении и Грузии, представляет собой одно из важных событий в истории Церкви IV в., несмотря на то что затуманено легендами и описано в источниках, претерпевших позднейшие изменения. После обращения этих двух небольших соседних народов истории их в течение некоторого времени неотделимы одна от другой. Однако народы эти говорили на двух совершенно разных языках и позже пошли разными церковными и культурными путями. Оба создали оригинальную и творческую христианскую литературу, включающую и раннехристианские документы; для ознакомления со многими раннехристианскими историческими документами в наше время необходимо знать оба эти языка. Их последующая история часто бывала трагической, причем не только из-за агрессивности соседних империй—римской, персидской, арабской, турецкой и русской,—но также из-за взаимного недоверия и соперничества.
Народ, известный грекам как "армяне", но сам называвший себя "хаик" (а свою страну "Хаястан"), говорит на языке западного индоевропейского происхождения, и это дает историкам повод полагать, что армяне приблизительно до 1000 г. до Р. X. жили на Северных Балканах. Затем они мигрировали в область, известную под названием "Малый Кавказ", к югу от большого Кавказского хребта, и в обширные пространства Восточной Анатолии. Их северные соседи, со времени крестовых походов известные как "грузины" (от персидского слова gorji), сами себя называют "картвели", хотя в греческой (и византийской) терминологии они именовались "иверами" (??????), от древнего иранского названия страны. Язык их принадлежит к местной кавказской группе; у него есть и дохристианская литературная история, восходящая по крайней мере к Vв. до Р.Х. В грузинском языке существует несколько родственных между собой диалектов: мингрельский, лазский, сванский и другие. Традиционные границы Грузии включают в себя южные склоны большого Кавказского хребта от Черноморского побережья до нижнего бассейна реки Куры.
В начале IV в. обе страны управлялись местными княжескими семьями. Власть над ними постоянно переходила от римлян к персами и обратно. Христианство было принято монархами обеих стран, сразу сделавшими его государственной религией, неизбежно вызвав недовольство Персии.
В обеих странах христианские миссии действовали еще до официального обращения князей. Сирийский характер основных христианских терминов в армянском языке указывает на сирийское происхождение первых христиан8. Греческие слова, употребляемые в Сванетии (Западной Грузии), говорят о существовании там ранних греческих миссий, которые могли действовать также среди лазов, грузинских племен на побережье Черного моря. Эта западная часть Грузии была в греческом церковном управлении начиная со времени Юстиниана и до XI в9. Однако те два события, которые остались в сознании обоих народов как символы их духовного рождения, связаны соответственно с двумя святыми—святым Григорием Армянским и святой Ниной Грузинской.
Во время кровавой борьбы между проримской и проперсидской знатью в Армении во второй половине III столетия парфянский князь убил армянского царя Хосрова. Сын убийцы Григорий бежал в Кесарию Каппадокийскую, на римскую территорию. Приняв христианское крещение, он вернулся в Армению, претерпел преследования царя Трдата, сына Хосрова, но впоследствии обратил в христианство своего преследователя-царя. Около 314г. он был хиротонисан во епископа Аштишата, города на западе от озера Ван в Анатолии, св. Леонтием Кесарийским, став первым главой организованной Церкви в Армении. Титул "католикос" присвоен ему более поздними источниками и, по-видимому, применительно к главам армянской и грузинской церквей не употреблялся официально до Vв. Обращение Трдата и посвящение святого Григория повлияли на миссию среди всех народов этого региона: христианских священников посылали к соседним народам—абхазцам и агуанам (или албанцам), так что новая церковь, совершавшая богослужение на греческом и сирийском языках, не ограничивалась одной Арменией. Это объясняет то почитание, которым Григорий Просветитель пользовался в средневековый период не только у армян, но также и у византийцев, и у грузин10.
После смерти святого Григория Просветителя возглавление Церкви стало наследственной функцией его семьи. Его сын Рстакес (или Артакес) был хиротонисан во епископа своим отцом и присутствовал на Никейском соборе в 325 г. Его внук Григорий стал первым епископом агуанов. Однако соперничавшей семье Альбиана иногда удавалось, хотя и на короткое время, взять в свои руки управление Церковью по тому же наследственному принципу. Есть все основания полагать, что Церковь эта была зависима от Кесарии до того, как епископ Нерсес "Великий" был отравлен царем Бабом (373 или 374). Архиепископ Кесарии, святой Василий Великий, запротестовал и объявил, что отныне не будет никаких хиротоний. Тогда царь устроил независимую Церковь под главенством епископа, посвященного на месте (но все же выбранного из потомков Григория)11. Возможно, существовала и некоторая зависимость от сирийского католикоса в Ктесифоне. При последнем Григориде, католикосе Исааке (390—439), в истории Армении произошло другое важное событие. Замечательный ученый святой Месроп (или Маштото) изобрел армянскую азбуку и возглавил перевод на армянский язык Священного Писания, положив этим конец зависимости от греческого и сирийского языков в богослужении и литературе.
Восстановление персидского владычества над большей частью Армении, жестокие преследования христиан царем Ездегердом II (439—457) и армянское восстание, которое отказался поддержать византийский император Маркиан,—все это расширило пропасть между армянскими христианами и остальным христианским миром. Изолированная Армянская церковь оказалась в том же положении, что и сирийское христианство. Связи с Западом (хотя политически и нереализованные в результате безразличия, проявленного императором Маркианом) компрометировали армян в глазах персов. Так случилось, что армянский католикосат, уже получивший от Кесарии независимость и собственное культурное лицо, отличное от претензий сирийского несторианского католикоса Селевкийско-Ктесифонского (он претендовал на юрисдикцию над армянами, но Прокл Константинопольский в 433 г. предупреждал их против его "еретического" влияния), сначала игнорировал Халкидонский собор (451), а затем отверг его. В этот же период гражданская и религиозная столица страны перешла из Аштишата в Двин. Следует, однако, отметить, что раскол между армянским католикосатом и имперской православной Церковью в V в. еще не был окончательным. Было много попыток воссоединения. Существование в Византийской империи нескольких армянских епархий, верных Халкидону, и обилие армянского населения халкидонской веры позволило армянам играть руководящую роль в средневековом византийском обществе (см. гл. VIII).
Обращение Восточной Грузии, или Иверии (со столицей Мцхета), произошло около 330 г., через несколько лет после того, как святой Григорий установил христианство в Армении. Между этими двумя событиями была явная взаимосвязь, поскольку нам известно, что Григорий рукополагал клириков в Восточной Грузии. Легендарные сказания часто путают факты, относящиеся к этим двум историям.
Христианка рабыня Нина привлекала внимание к своей вере тем, что исцеляла именем Христовым; исцелила она и жену восточногрузинского царя Мириана. Впоследствии и сам царь, спасенный через молитву ко Христу, обратился в христианство и по указанию Нины вошел в сношения с императором Константином, желая, чтобы тот послал ему христианское духовенство для крещения страны12.
Так же как и у армян, существование христианских общин в некоторых частях Грузии до 330 г. дало основания для легендарных повествований об апостольской проповеди среди грузин святого Андрея или святого Варфоломея. Они любили подчеркивать эту непосредственную связь своей веры с Иерусалимом. Это воплотилось в агиографическое сказание о том, что святая Нина обратила не только царя Мириана, но также и евреев Мцхета и получила от них необыкновенную святыню, хитон Христа, чудесным образом вверенный им после Распятия на Голгофе. Этот хитон затем почитался в течение всех Средних веков в великом патриаршем соборе Мцхета13. В связи с этим почитанием у грузин была сильна традиция паломничеств в Иерусалим и поддерживались другие связи со Святой Землей.
Истинность происхождения хитона, почитаемого в Мцхета, нельзя ни доказать, ни опровергнуть. Распространение христианства в еврейской диаспоре и очень ранние связи этой диаспоры с сирийским христианством признаются как факты, и вполне возможно, что они имели место также и на Кавказе. Грузинская Церковь глубоко чтила сирийских Отцов, особенно же Давида Гареджийского, который в V и Vlвв. основал монашество в Грузии, принеся туда ученость и богословие. Сирийские монахи, несомненно, сохранили много легендарных и полулегендарных сказаний о происхождении христианства, которые затем были восприняты грузинами.
Независимо от того, существовали или нет прямые связи между царем Мирианом и Константинополем, между святой Ниной и еврейскими христианами, трудно отрицать институционную связь Восточногрузинской церкви, по крайней мере на конец Vв., с церковным центром, установленным святым Григорием в Аштишате и Двине. Центр этот хотя и входил в Армянское царство, не был в то время исключительно армянским католикосатом; это был региональный церковный центр, где богослужения совершались на греческом и сирийском языках. Когда при католикосе Исааке (390—439) начала складываться армянская национальная идентичность, святой Месроп, переводчик Писания на армянский язык, составлял также переводы и на грузинский язык14. Поэтому не было ничего противоестественного в церковном единстве Двина и Мцхета.
Положение, по-видимому, изменилось после совместного армянского и грузинского восстания против персов в 482—484 гг., которое было поддержано византийским императором Зиноном. Вождь армян Ваган пришел к соглашению с персами, но грузинский царь Вахтанг I занял позицию более проримскую и через Константинополь добился (ок. 486—488) хиротонии отдельного католикоса в Мцхета. Этот новый католикос был рукоположен патриархом Антиохийским Петром Валяльщиком вместе с двенадцатью другими епископами15. Событие это является традиционной датой установления автокефалии Грузинской церкви, хотя термин этот в данном случае и не следует употреблять в его теперешнем значении совершенно независимой национальной церкви, это было бы анахронизмом. Событие это прежде всего означало новую культурную и моральную зависимость грузинского католикосата от Антиохийской патриархии и предполагало принятие Грузией антиохийских богослужебных обычаев, продолжавшихся вплоть до XI в.16 Первыми католикосами были греки или сирийцы, первым же грузином был Савва I (523—552). Некоторые источники указывают, что Антиохийская патриархия по крайней мере дважды вновь утверждала существование независимой Грузинской церкви (в VIII и XI вв.17). Эти повторные утверждения иллюстрируют известную духовную зависимость Грузии от Антиохии, продолжавшуюся столетия, а также и ее фактически независимое существование.
Установление католикосата в Мцхета, конечно, ослабило власть Двинского католикоса, но обе Церкви еще в течение некоторого времени оставались в вероучительном единстве. Дело в том, что при императоре Зиноне Империя жила под режимом Энотикона, что означало фактический отказ от Халкидона. Петр Валяльщик был антихалкидонитом, и такова же, несомненно, была формальная позиция нового католикоса в Мцхета. В 505—506 гг. на Двинском соборе армянские и грузинские епископы формально приняли "Энотикон", и подразумевалось по крайней мере, что отвергли Халкидонский собор18. Таким образом, в последние годы V в. православие Грузинской церкви можно считать сомнительным19. Все вполне прояснилось в начале VII столетия. Византийский император Маврикий (582—602), заключив мир и даже соглашение с персидским царем Хосроем II, добился для покровительствуемого им грузинского царя Гуарама (строителя знаменитого Сионского собора в Тбилиси) возможности возглавлять независимое буферное государство между Римом и Персией. Тогда бывший секретарь армянского католикоса Моисей II Кирион (или Квирион), рукоположенный им во пресвитера, встал во главе Мцхетского католикосата (590—604). Он обучался в Никополе, то есть на византийской территории, и, вероятно, знал три языка: греческий, армянский и грузинский. Армянские источники обвиняют его в том, что он хиротонисал "несторианского" (то есть халкидонского) епископа в Сие и распространял богослужение на грузинском языке. Около 600— 601гг. поддерживаемый также агуанами (албанцами), он формально порвал с католикосом Двина и заявил себя сторонником халкидонского православия20.
Решение, принятое Кирионом, легче понять в контексте тех условий, которые существовали в самом армянском католикосате. В 574 г. армянский католикос Иоанн II, избежав персидских преследований, ушел в Константинополь, где перед смертью (594) признал Халкидонский собор. При императоре Маврикии в занятой римлянами Армении ему был избран преемник, халкидонско-православный католикос Иоанн III, проживавший в Аване (на реке Азат, против занятого персами Двина). Итак, в последние годы VI в. было два армянских католикоса, и поэтому, признавая халкидонское православие, мцхетский католикос порвал не со всеми армянами, а лишь с упорно антихалкидонскими католикосами Двина, Моисеем и Авраамом, пользовавшимися персидским покровительством. В переписке, существовавшей между Мцхета и Двином в 601—608 гг., армянская сторона ссылалась на единство империи (Персидской!)21, тогда как Кирион подчеркивал "истинность веры (православно-халкидонской), которой придерживается Иерусалим". Кирион, кроме того, вошел в сношения с известными церковными людьми на Западе, в том числе с папой Григорием Великим.
В 607—608гг., после убийства Маврикия Фокой, война между персами и римлянами возобновилась. Хосрой II скоро захватил всю Армению. Православно-халкидонский католикос Иоанн III был взят в плен и умер в заточении; та же часть его паствы, которая хотела держаться халкидонской веры, бежала либо в Византию, либо в Грузию. Тогда и произошел окончательный разрыв между Двином и Мцхета, и двинский католикос Авраам предал анафеме Кириона, грузин, агуанов (албанцев) и всех, кто на их стороне (Третий Двинский собор 608-609гг.).
Несмотря на то что источники, описывающие эти события, скудны и, как правило, пристрастны к тому или другому лагерю, очевидно, что действия Кириона были не просто утверждением грузинской церковной независимости; их следует понимать в контексте той возможности объединения всех христиан в халкидонском православии, на которую давало надежды царствование византийского императора Маврикия. В византийской Малой Азии продолжало существовать многочисленное армянское население халкидонской веры, а в каноническом ведении грузинского мцхетского католикоса до XI в. оставалось несколько армянских халкидонских епархий22. Важную роль в завершении раздела Армянской и Грузинской церквей как различных национальных и религиозных групп неизбежно сыграло турецкое завоевание Малой Азии после битвы при Манцикиерте (1071), сделавшее невозможным византийское покровительство халкидонским армянам.
4. Арабские христиане
Обращенные в христианство арабские племена и местные царства, не организованные в единую религиозную группировку, начиная с IV в. существовали в Сирии, в римской провинции Аравии (территория которой совпадала с современной Иорданией), за пределами византийских границ в Персидской империи, а также в южной части Аравийского полуострова. Церковное, культурное и политическое значение этих общин было значительным, в частности в Сирии23. Именно там еще до появления ислама впервые начали говорить и писать на классическом арабском языке (двадцать две буквы алфавита которого происходят от сирийского языка). На арабский язык был переведен Новый Завет. И Коран был записан для образованных арабов-христиан Сирии, а не для неграмотных бедуинов Аравийского полуострова, первых последователей Магомета. Вскоре после смерти пророка Сирия стала центром халифата24. Впоследствии, в VIIв., мощное влияние ислама захватило Ближний Восток и монополизировало основное течение арабской цивилизации. Не будь этого исключительного исламского феномена, арабы-христиане, вероятно, заняли бы ведущую позицию среди культурных семей восточного христианства.
Исторические и агиографические источники IV и Vвв. приводят несколько историй, рассказывающих об обращении кочевых племен. Обращенные обычно именуются сарацинами, живущими в пустынях Сирии, Палестины и Синая. Руфин сообщает, что около 374 г. "сарацинская" царица по имени Мавуия (или Мария) была обращена в христианство и что живший неподалеку от нее подвижник по имени Моисей был поставлен епископом ее "царства". Кирилл Скифопольский в своем Житии святого Евфимия Великого приводит более точную информацию о сарацинском шейхе Аспебете, которого после обращения в христианство Ювеналий Иерусалимский в 427г. хиротонисал епископом паремволэ ("кочевых лагерей") и который участвовал в Эфесском соборе (431)25. На Халкидонском соборе присутствовал другой епископ паремволэ в Финикии, Евстафий26. Иногда арабским христианским вождям удавалось создавать свои царства, не зависевшие ни от римлян, ни от персов, и тогда они оказывались вовлеченными в политическое противостояние и войны между двумя империями. Так христианство проникло в далекое царство Лахмидов со столицей Хирах на нижнем течении Евфрата. Хирахский епископ Осия присутствовал на соборе в Селевкии в 410г. Другой царь, аль-Номан (ум. 418), был обращен в христианство под влиянием святого Симеона Столпника, миссионерскую деятельность которого среди арабских племен, появлявшихся вблизи Антиохии, включая паломников из Хираха, мы уже упоминали раньше. Хирахская церковь оставалась в орбите Селевкийско-Ктесифонского католикосата и вслед за ним отошла к несторианству. В орбите того же католикосата были и несколько других епархий с христианским арабским населением.
Для противодействия влиянию на арабов хирахского царя—персидского вассала и несторианина—император Юстиниан поддерживал племя Гассанидов, населявшее местности Пальмиры, Дамаска и Хаврана. Глава Гассанидов, аль-Харит (по-гречески Арефа) получил имперский титул патриция, и войско его, как союзное (foederati) римлянам, победило хирского царя аль-Мундхира в 554 г.27. Сам аль-Харит и большинство его подданных оказались под непосредственным влиянием сирийского монофизитского христианства. Как мы увидим ниже, их политическая и военная помощь Империи позволила им восстановить под покровительством аль-Харита монофизитскую ("яковитскую") иерархию в Сирии.
Христианство проникло также в страну, которую классические источники именуют Arabia felix ("Счастливая Аравия"), единственную плодородную часть Аравийского полуострова, неподалеку от южного выхода из Красного моря, соответствующую теперешней территории Йемена. В этих землях существовала древняя цивилизация, царство Савы (или Шебы), знаменитая царица которого посетила Соломона в Иерусалиме (1 Цар. 10, 1 — 13). Раннехристианская миссия с индийским епископом Феофилом во главе обратила в христианство местного царя и построила три храма (ок. 356)28. Приблизительно между 378 и 525г. местность эта была занята независимым государством Химьяр. В последующие десятилетия29 там сохранялось сильное сирийское влияние, особенно в городе Найран. Один крупный местный торговец во время поездки в Хирах обратился в несторианство. Однако, возможно, христианская община Найрана позже примкнула к монофизитству. Пытаясь противостоять экспансии Римской империи и соседнего эфиопского Аксумского царства, химьярский царь Абукариб (ок. 440) перешел в иудаизм. Его преемник Дху-Нувас вошел в историю как кровавый преследователь найранских христиан30. Избиение христиан, совершенное около 524г., вызвало гнев императора Юстина I, который побудил своего союзника, эфиопского аксумского царя Елла-Асбеха (Елевзоя, Елесфея), завоевать страну, убить Дху-Нуваса и аннексировать Химьяр (525).
Дальнейшая история христианства в этих землях туманна. Есть сведения о сопротивлении эфиопской оккупации, о расколе на различные монофизитские секты (юлианисты, фантазиасты) и о продолжавшем существовать несторианстве. Местническое стремление оградить общину от иностранных вмешательств привело сначала к отказу принять православного халкидонского епископа из Константинополя, а затем к поставлению епископа химиарскими священниками (!). Эта трагическая история завершилась в VIIв. победой ислама. Наличием крепкой основы, заложенной в арабское христианство еще до VIIв., объясняется выживание арабоязычных христианских общин, принадлежащих ко всем трем ветвям восточного христианства, расколотым на почве христологии: халкидонскому православию, монофизитству и несторианству. Жизнеспособность этих общин отражается в арабской христианской литературе последующих столетий31, как переводной, так и оригинальной. В новом обществе, где доминировал Коран, арабский язык стал необходимым выразителем христианской мысли и общения; им широко пользовались все христиане, включая и тех, которые сохраняли в богослужении сирийский или греческий язык.
5. Египет, Эфиопия и Нубия
В IV и Vвв. великий египетский город Александрия оставался крупнейшим центром, по большей части грекоязычным, который экономически и политически входил в римскую имперскую систему, соперничая по населенности и с Римом, и с Константинополем32 Будучи большим морским портом, связанным через торговлю со всем средиземноморским миром (и, в частности, снабжая египетской пшеницей и старую, и новую столицы империи), Александрия была населена очень различными народностями; ее жители имели заслуженную репутацию легко подкупаемых и склонных к насилию. Кроме того, еще до христианской эры Александрия была центром эллинистической учености и интеллектуальных занятий. В ней была большая еврейская община, и здесь родился греческий перевод Библии (Семидесяти толковников). С появлением христианства, воспринятого не только городской беднотой, но и такими образованными людьми, как Климент и Ориген, она стала очагом богословской мысли, и в ней находилась знаменитая христианская огласительная школа.
Александрийская церковь утверждала, что основателем ее был евангелист Марк; в ней с гордостью показывали места, где святое Семейство якобы проживало при бегстве в Египет (Мф. 2, 15—20). Однако подобные же ссылки на священное происхождение легко находили себе аналогию и в других местах на Востоке; как таковые они не могли оправдывать ту роль, какую играли в раннехристианской Церкви александрийские епископы. Роль эту создавало значение города, который до появления Константинополя был бесспорно вторым центром Империи после Рима; ее создавало и личное влияние и общепризнанный авторитет таких епископов, как Афанасий, Феофил или Кирилл, огромное богатство Египетской церкви и, наконец, научный и интеллектуальный потенциал этого города. Потенциал этот был особенно полезен для вычисления дат Пасхи, что стало привилегией александрийских епископов и предоставляло им возможность ежегодно посылать энциклики епископам всего мира. Другой значительной чертой египетского христианства была почти исключительная власть александрийской кафедры над всеми египетскими епископами. Эта власть, исключавшая существование местных митрополитов, была формально признана Никейским собором (6-е правило) (как исключение в системе провинциальных митрополитов, существовавшей повсюду) и простиралась на Ливию и Пентаполис. В результате все египетские епископы, которых было около ста, рукополагались Александрийским патриархом, зависели практически во всем от его руководства и суждений и следовали за ним в его богословских и церковных решениях.
Эта всеобъемлющая власть выражалась в титуле "папа", который вначале часто употреблялся по отношению к любому епископу, особенно на Западе (papa— "отец"), но постепенно стал привилегией епископов Рима и Александрии. Однако, когда закончились арианские споры, выскочка, епископ Константинополя, "нового Рима", бросил вызов власти восточного—александрийского—"папы". Ему Константинопольский собор 381г. дал те же "привилегии", какие имел "ветхий" Рим, четко поставив его выше Александрии (3-е правило). Египетский первосвятитель не участвовал в этом решении и формально его отверг. Ни Тимофей Александрийский (381—385), ни его преемники Феофил (385—412), Кирилл (412—444) и Диоскор (444—451) не признавали законности этого собора, который впоследствии был признан православно-халкидонской Церковью "Вторым Вселенским"33. Александрийцы последовательно отрицали новоустановленный авторитет Константинополя, который являлся прямым вызовом александрийскому первенству на Востоке. Эпизод осуждения святого Иоанна Златоуста Феофилом имел как раз это значение. Александрийские епископы с радостью приняли титул "вселенского архиепископа" (???????????? ?????????????), который употребляли их сторонники34.
Соревнование между Александрией и Константинополем в конце IV и в Vв. ясно показывает, что целью египтян было не просто сохранение автономии "национальной" Египетской церкви, а сохранение своей собственной власти внутри имперской Церкви, или oikoumene. Этот авторитет они, по их мнению, заслужили героической борьбой святого Афанасия против ариан и святого Кирилла против Нестория; он оправдывался культурным наследием Александрии и подтверждался непоколебимым православием Александрийской церкви среди общего отступничества в арианство в IVв., а затем легко принятого в Vв. несторианства. Александрийские архиепископы, вероятно, думали, что само местоположение их церкви вдали от императорских резиденций давало им больше свободы действий и вероучительной стойкости, но они никогда в принципе не возражали против общепринятой роли императора в церковных делах. И Кирилл, и Диоскор просили и с радостью принимали помощь императоров в борьбе против своих противников. То же самое делали после 451г. и египетские вожди монофизитства, когда им предоставлялась возможность влиять на двор. Однако эти "вселенские" взгляды и амбиции александрийских епископов, египетским народом по существу не понимались; он следовал за ними не потому, что разделял их богословские взгляды, а потому, что папа стал символом египетской самобытности, растоптанной и попираемой иностранцами. Когда приходилось выбирать между папой и императором, простой народ в Египте никогда не колебался и поддерживал нового "фараона" (как называли александрийского епископа его враги). Нравственный авторитет епископа только возрастал, когда ему угрожало физическое насилие.
Александрийский архиепископ и его двор говорили по-гречески, и текущие богословские споры велись тоже почти исключительно на этом языке. Но за пределами великого города население страны греческого языка не знало. В глазах египетских, или коптских, крестьян долины Нила Александрия—город, созданный греками и ставший столицей эллинизма,—не была в действительности частью Египта: можно было "уехать из Александрии", чтобы "поехать в Египет"35. Коптский язык, на котором только и говорил народ во всем Египте, был основан на древнеегипетском, но использовал греческую азбуку, дополненную семью знаками, взятыми из "демотической" формы древнеегипетского языка. Многие религиозные термины, связанные с христианством, были заимствованы из греческого.
Коптский язык, на котором говорило земледельческое население, был, кроме того, языком монахов, многочисленность и всемирная известность которых придавала египетскому христианству особый характер. Хотя копты создали мало оригинальной богословской письменности, все же такие сокровища аскетической духовности, как "Послания" святого Антония, "Правило" святого Пахомия, "Изречения" отцов-пустынников, были написаны по-коптски. Вскоре на этот язык были переведены основные тексты греческих и сирийских Отцов, а также и некоторые произведения, созданные гностическими и манихейскими общинами. Великий Шенуте (или Шенуда), игумен Белого монастыря близ Атрипе в Верхнем Египте (ок. 348—466), выказал в своих трактатах и проповедях блестящее владение коптским языком. Таким образом, истинная сила египетского христианства сказалась не в его довольно слабых интеллектуальных достижениях, а в его духовной мощи и количестве монашеских общин. При Шенуте в Белом монастыре было 2200 монахов и 1800 монахинь. Пахомиевских монахов при жизни их основателя насчитывалось более 3000, и число это позже сильно возросло. Когда в Vв. Палладий писал свой "Лавсаик", в городе Оксиринхе обитало больше монахов, чем мирян, и епископ, совершая пастырские объезды окрестностей, мог повидать 20 000 инокинь36.
В христианском грекоязычном мире египетское монашество вызывало всеобщее восхищение, но интеллигенты и даже образованное духовенство были склонны смотреть на обычно неграмотных коптских христиан сверху вниз. В VII столетии святой Анастасий Синаит, разъяснив тринитарные и христологические проблемы в терминах природы и ипостаси, отмечает, что такие различия недоступны "египетским умам" (?? ????????????? ??? ????). Тот же автор говорит о коптском языке как о "простом языке" (???????? ?????????) толпы37. Обоснованный или необоснованный, подобный снобизм мог вызвать у коптов только защитную реакцию. В ответ они любили ссылаться на древность своей цивилизации, на подвижнические достижения своих святых и, наконец, особенно на фактическую силу и влияние их страны и ее патриарха. Таковы элементы, которые способствовали постепенному усилению египетского национализма—естественной реакции монолитного и многочисленного народа, оказавшегося под иностранной властью.
Уже в IVв. преследуемый арианским императором Констанцием святой Афанасий, заботы и убеждения которого были еще далеки от какого бы то ни было национализма, нашел убежище и поддержку среди коптских монахов. На ту же поддержку, с той же уверенностью и тем же результатом рассчитывали и Феофил, и святой Кирилл. Где бы ни понадобилось патриарху вмешательство монахов—для оказания ли давления на церковных соборах (431 и 449), для разрушения ли языческих храмов и еврейских синагог в Александрии или для выступления против римского префекта—толпы монахов были готовы к делу. Те же монахи отказались от осуждения своего патриарха Диоскора на Халкидонском соборе (451), и с тех пор подавляющее их большинство противостояло халкидонским патриархам, навязываемым Египту императорской властью.
Центральное и прочное положение Александрии и жизненная сила египетского христианства выразились в миссионерской экспансии, менее активной, но довольно похожей на сирийскую. Естественно, экспансия эта началась на Африканском континенте и была обращена на восточный "рог" Африки, а затем на область по верхнему течению Нила. Обычно она была увязана с византийской имперской политикой в этих областях, что указывает на непрерывную связь Египетской церкви с Византией даже после Халкидона.
Там, где позже будет страна, известная как Эфиопия (или Абиссиния), существовало Аксумское царство, история которого уходит в прошлое не менее чем на десять столетий до христианской эры. Территория его временами простиралась за Красное море, захватывала Йемен или Аравийский полуостров. Отчасти этим объясняется легенда о том, что царица Шебы (или Савы, в Южной Аравии) была на самом деле эфиопской правительницей. Согласно легенде, в результате ее посещения Соломона (1 Цар. 10,1—3) родился сын, царь Менелик I, который впоследствии привез из Иерусалима в Аксум Ковчег Завета, подаренный ему отцом, Соломоном. Значение этой легенды, появившейся в Средние века, состояло в том, чтобы прославить и оправдать традиционный титул эфиопского негуса ("Лев Иуды"), а также многие еврейские черты, присущие эфиопскому христианству (требования к пище, ритуальное обрезание, празднование субботы и т. д.), происхождение которых неясно. Эти элементы иудаизма были, вероятно, принесены из Йемена или по крайней мере усилились под йеменским влиянием во время оккупации его Эфиопией после 525 г.38
Можно считать исторически достоверным появление христианства в Аксумском царстве в середине IV столетия39. Согласно Руфину, история которого подтверждается церковными историками Vв. (Сократом, Созоменом, Феодоритом), два молодых сирийца из Тира, Фрументий и Эдесий, потерпевшие кораблекрушение в Красном море, нашли прибежище в Эфиопии, где стали наставниками Эзана, молодого наследника престола Аксумского царства. Под их влиянием, вступив на престол, он сделал христианство официальной религией на территории своих владений. Его бывшие наставники вернулись в Римскую империю. Эдесий стал священником в своем родном Тире, а Фрументий поехал в Александрию, виделся со святым Афанасием Великим, которому сообщил об успехе своей миссии, и был под именем Аввы Салама ("отец мира") поставлен в епископы для эфиопов. Эта история, более или менее похожая на проповедь христианства мирянами-миссионерами в Ирландии, Армении и Грузии, подтверждается бесспорным свидетельством самого святого Афанасия. В своей "Апологии к Констанцию" он приводит текст письма, посланного около 356г. этим арианским императором царю Эзану с требованием отослать поставленного "преступным" Афанасием Фрументия обратно к Георгию, арианскому архиепископу Александрии, для научения40. Соревнование между арианством и православием в этой области явствует из того, что арианский епископ Феофил послал миссию в Химьяр (358), бывший тогда территорией Аксума41.
Исторический факт хиротонии святого Фрументия александрийским епископом служил в течение столетий символом связи между христианским Египтом и христианской Эфиопией, однако, по-видимому, каноническая зависимость Эфиопии от коптского монофизитского патриарха Александрии была установлена не ранее X в. Очень мало сведений об истории христианства в Эфиопии после обращения царя Эзана. Но доступные источники указывают главным образом на сирийское и греческое влияние на новую Церковь. Эфиопское предание повествует о пришествии в конце V в. десяти святых, которые перевели Новый Завет на древний эфиопский язык геез и основали десять монастырей, ставших колыбелью процветавшего эфиопского монашества. Во главе этой группы был Апа Михаил Арагави, основатель монастыря Дебре Дауро близ Аксума. Древний эфиопский текст Библии указывает на сирийский (а не александрийский греческий) оригинал, и названия новосозданных монастырей напоминают названия центров сирийского монашества. Поэтому, вероятно, эти десять святых были сирийскими монахами, совершившими дело евангелизации, вполне сравнимое с сирийскими миссиями на Кавказе, в Персии и Индии.
Есть и другие данные, указывающие на связи между Эфиопией и Византийской империей. В течение царствований Юстина I (518—527) и Юстиниана I (527—565) Аксумское царство оставалось близким союзником и торговым партнером Империи, что объясняет и факт его вооруженного нападения на Южную Аравию, организованного и поддержанного Константинополем42. Завоевание Египта мусульманами в VII в. создало препятствия к дальнейшим связям между Александрией и Аксумом. Эфиопия вынуждена была в течение столетий оставаться изолированной и окруженной со всех сторон христианской территорией в Восточной Африке. Пытаясь найти дружескую поддержку, она укрепляла свои связи с коптскими братьями на Ниле, а позже (около Хв.) согласилась на полный контроль со стороны своей первоначальной Египетской матери-церкви. Эта административная связь была порвана только в ХХв.
Одним из препятствий для дружеских отношений между Египтом и Эфиопией служил контроль Нубии (теперь Восточный Судан) над несколькими языческими племенами. В эти места (где со времен античности уже существовала развивающаяся цивилизация с центром в Мерое, находившаяся под культурным и религиозным влиянием Египта) христианство пришло в VI в. как результат прямого вмешательства Византийской империи43.
Границей между Египтом и Нубией служил храм Изиды на острове Филе. Когда в эти земли проникло христианство, окормлять их в 526г. был назначен епископом Феодор. Он, возможно, способствовал обращению и соседнего царя Новады. Но Филе все-таки оставался центром языческого поклонения беспокойных племен блеммиев (этот общий термин вообще означал те местные народы, которые не хотели признавать власть Рима). Блеммии часто совершали нападения не только на Египет и Эфиопию, но даже на монашеские поселения в Раифе, на Синайском полуострове, где они терроризировали их обитателей44. В 535г. имперский генерал Нарсес положил конец культу Изиды на острове Филе. Капища были превращены в храмы, а статуя богини увезена в Константинополь. Более того, по настоянию императора царь новадов Силько одержал решающую победу над влеммиями. Имперское правительство, вероятно, прилагало усилия к установлению в этой области халкидонского православия, но все же первый епископ, Феодор, был назначен туда монофизитским "папой" Александрии Тимофеем III. Преемник Тимофея Феодосии (благодаря которому монофизитство сохранилось в царствования Юстиниана и Юстина II), живший в Константинополе под надзором, сумел в 566 г. назначить в Новаду епископа Лонгина. Таким образом, Нубия последовала за Египтом в лагерь монофизитов. Она продолжала быть христианской до позднего Средневековья.
Следуя примеру нубийских племен, среди кочевого населения Сахары на территории, простирающейся до Атлантического океана, появились несколько других христианских центров, что явствует из археологических находок, богослужебных книг (на греческом и нубийском языках) и сохранившихся христианских слов в языке местных туарегов. Полная победа ислама по всей Сахаре произошла, вероятно, только в XV столетии45.
6. Туземные христианские церкви и Византия как центр Империи
Приведенные здесь краткие сведения о миссионерском распространении христианства на Востоке далеко не полны. В IV, V и VIвв. проповедь христианского благовестия дошла даже до готов и гуннов в Европе, многочисленных этнических групп на Кавказе, до жителей мелких островов Персидского залива и Индийского океана, а также до африканских племен. Сведения об этих событиях часто полулегендарны, и хотя общие исторические контуры вполне отчетливы, многие факты еще предстоит открывать, особенно в агиографическом материале.
Во многих случаях эти миссии бывали вызваны прямой или косвенной поддержкой империи. Но чаще всего новые церкви возникали стихийно благодаря свидетельству мирян или мирянок, действующему как проповедь без всякой профессиональной миссии или плана46. Аристократ святой Григорий, Просветитель Армении, рабыня Нина, просветительница Грузии, два юноши, Фрументий и Эдесий, потерпевшие кораблекрушение в Эфиопии, сирийские купцы, принесшие христианство в Индию,—в истории каждого из них видна одна общая черта—спонтанность. Множество подобных случаев могло остаться никогда не записанными. Те же, что были записаны, затуманены легендами; однако характерно, что сами легенды стремятся скорее подчеркнуть, чем скрыть, стихийную свободу обращения. Народные предания описывают чудесные события, подтверждающие проповедь, но мало рассказывают о том, как люди были организованы. Народ сохранил в своем воспоминании о принятии новой веры именно то, что хотел.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Ср. очень полное обозрение фактических данных и дополнительной литературы: Murray Robert. Symbols of Church and Kingdom. A Study in early Syriac Tradition. Cambridge, 1975. P.I—38. Краткую историю сирийского христианства см.: McCullough W. S. A Short History of Syrian Christianity to the Rise of Islam. Chicago, 1982; ср. также: Пигулевская Н.В. Культура сирийцев в Средние века. М., 1979.
2 Ср.: Downey G. A History of Antioch in Syria from Seleucus to the Arab Conquest. Princeton, NY, 1961. P. 534.
3Cp:. VööbusA. History ofthe School of Nisibis. Louvain, 1965.
4 Ср.: Анатолий. Исторический очерк сирийского монашества до половины VI века. Киев, 1911. С. 155, 172—175; Hendricks О. L'activité apostolique des premiers moines syriens. Proche-Orient Chrétien 8 (1958). P. 4-25.
5 Письма. 49, 53-54, 123, 126 (PG. 52. Col. 635, 639-9, 676-678, 685-687).
6Изд. W. Wolska-Conus[Sourceschrertiennes (далее: SC), 197. Paris, 1973]. P. 65 (PC. 88. Col. 169 AB).
7 Об источниках легенды о Фоме существует обширная литература; дискуссию по этому вопросу см.: Brown L.W. The Indian Christians of St. Thomas. Cambridge, 1956 (repr. 1982). P. 43—64. Кроме того, почитаемая до сего дня гробница святого Фомы в Майлапуре восходит, вероятно, к 50—100 гг. н. э. (ср.: Schurzhammer G. New light about the tomb of Mailapur// Orientalia Christiana Analecta (далее: ОСА). 186. Rome, 1970. P. 99-101).
8 Ср.: Thompson R. W. Agathangelos: History ofthe Armenians. Albany. NY, 1976. P. IX, XCVI. Легенды о проповеди апостолов Фаддея и Варфоломея в Грузии и Армении могут одинаково указывать сирийское происхождение раннего христианства на Кавказе.
9 Ср.: Peelers P. Les débuts du Christianisme en Géorgie d'après les sources hagiographiques. Analecta Bollandiana (далее: AB) 50 (1932). P.13—18.
10 Критическое исследование крайне спорной информации, содержащейся в одном из главных источников — "Истории" Агафангела (конец V в.) см.: Thomson R. W. Op. cit. Там же английский перевод "Истории". См. также: Марр Н.Я. Крещение армян, грузин, абхазов и аланов святым Григорием// Императорское Археологическое Общество. Зап. Вост. Отделение. XVI. С.-Петербург, 1904-1905. С. 63-211.
11 Об этих событиях см.: Garsoian N.G. Politique ou orthodoxie? L'Arménie au quatrième siècle// Revue des études arméniennes, n. s. 4 (1976). P. 297—320.
12 Это сообщение находится в "Церковной истории" Руфина ( 1, 10), написанной около 403 г. н. э. Большинство историков считают это повествование в основе историческим. В позднейшие столетия деятельность святой Нины была недостоверно приукрашена (ср. тексты, переведенные на английский язык: Lang D.M. Lives and Legends ofthe Georgian Saints. 2-е пересмотренное изд. Crestwood, NY, 1976. P. 13-39).
13 Эта традиция противостоит двум западным версиям, согласно которым хитон почитается в Трире (Германия) и в Аржантее (Франция).
14 Toumebize F. Histoire politique et religieuse de l'Armernie. 1. Paris, n. d.. P. 78.
15 Ср.: Toumanoff C. Caucasia and Byzantium. Traditio 27 (1971). P. 167—69; Tarchnisvili M. Die Entstehung und Entwicklung der Kirchlichen Autokephalie Georgiens. Kyrios 5 (1940/41). P.177—93 (=Le Muséon, 73, 1960. P.107—126).
16 Ср.: Dtobadie V.Z. Materials for Study of Georgian Monasteries in the Western Environs of Antioch-on-the-Orontes. Louvain, 1976. P. 63—85.
17 Согласно арабскому источнику XI в., антиохийский патриарх Феофилакт (745—751) формально даровал грузинскому католикосу право рукополагать своих епископов; в то же время иерусалимский патриарх Сергий разрешил грузинам освящать миро. Эти действия, вероятно, предполагают, что до этого грузины были в некоторой канонической зависимости от Антиохии и получали миро из Иерусалима (об этих эпизодах см.: Марр Н.Я. Исторический очерк грузинской Церкви с древнейших времен// Церковные ведомости. С.-Петербург, 1907. Приложение № 5 (Предсобор-ное Совещание). С. 126, 130). В XI в. с завоеванием Армении и части Грузии византийским императором Василием II встал вопрос канонического положения грузинских епархий, принадлежащих Византии. Это вызвало новое заявление Антиохии. Оригинальный текст его не сохранился, но его цитирует известный канонист Вальсамон (также антиохийский патриарх, но титулярный, живший в XII в.): PG. 137. Col. 320; Eng. tr.: SVQ. 15, 1971. №2. P. 35. Среди историков отсутствует единство в определении хронологической точности заявления Вальсамона: относятся ли слова "патриарх Петр и его синод" к Петру Валяльщику (V в.) или к Петру III (XI в.).
18 См. гл. VIII. Некоторые более поздние источники говорят также о соборе, состоявшемся в Вагаршапате в 491 г. Вагаршапат — древнее название Эчмиадзина, который стал армянской церковной святыней, по легенде, в связи с мистическим видением храма святым Григорием Просветителем.
19 В этом вопросе также нет единства. Апологеты грузинской независимости и непоколебимого православия Грузии утверждают, что те неармянские епископы, которые присутствовали в Вагаршапате в 491 г. или в Двине в 505—506гг., прибыли из Агуании (или Албании) у Каспийского моря, а не из Мцхета (см.: Goubert P. Evolution politique et religieuse de la Géorgie à la fin du Vie siècle// Mémorial Louis Petit. Bucharest, 1948. P. 119). О взгляде противоположном и более вероятном см.: Марр Н.Я. Указ.соч. С. 116; Toumanoff C. Op. cit. P. 138. О происхождении Албанцев см.: Dowsett С.F. J. The History of the Caucasian Albanians by Movses Dasxuzanci. London, 1961. Официальное принятие грузинами монофизитства в VI в. подтверждается известной монофизитской деятельностью Петра Ивера, епископа Газского в Палестине, которого Грузинская церковь, несмотря на позднейшее свое принятие халкидонского православия, почитает как великого святого подвижника (см.: Lang D.L. Op. cit. P. 57—80).
20 Об этих событиях см. GoubertP. Op. cit. P.120—125; Toumanoff C. Op. cit. P.152—153, 174—184.
210 том, как персидские цари управляли всеми религиозными общинами своей империи, в частности Армянской церковью, см.: Gersoyan N. Secular Jurisdiction over the Armenian Church (IVth—Vllth centurues)// Harvard Ukrainian Studies. VII, 1983 (Essays presented to Igor Sevcenko). P. 220-250.
22 Об этом см.: Марр Н.Я. Аркаум, монгольское название христиан, в связи с вопросом об армянах-халкидонитах// Имп. Археологическое Общество. Зап. Вост. отделение. XVI. С.-Петербург, 1904—1905. С. XXXVI—XXXIX; ср. также о более позднем периоде: Арутюнова-Фиданян В.Л. Армяне-халкидониты на восточных границах Византийской империи. (XIV). Ереван, 1980.
23 О документально хорошо подтвержденном присутствии крупных арабских христианских групп внутри Римской империи начиная с IVB. см.: Shahid Irfan. Byzantium and the Arabs in the Fourth Century. Washington, DC, 1984.
24 Nau F. Les Arabes chrétiens de Mésopotamie et Syrie du Vile et Ville siècles. Paris, 1933 P. 5, 96.
25Ср.: Festugière A.J. Les moines d'Orient. I. Culture ou sainteté. Introduction au monachisme oriental. Paris, 1961. P. 87-95.
26Cp.: Vailhe S. Notes de géographie ecclésiastique// Echos d'Orient (далее: EO). IV, 1900. P. 11 — 15.
27 Ср.: Charles H. Le Christianisme des Arabes nomades sur le limes et dans le désert syro-mésopotamien aux alentours de l'Hégire. Paris, 1936. P. 55—64.
28 Philostorgius. PG. 65. Col. 482—486.
29Ср., в частности: Ryckmans J. Le Christianisme en Arabie du sud préislamique// L'Oriente cristiano nella storia délia civiltà. Rome, 1964 P. 413—453; Trimingham J.S. Christianity among the Arabs in pre-Islamic times. London, 1979; Shahid I. Pre-Islamic Arabia//Cambridge History of Islam. I. 1970. P. 3—29.
30 Полный анализ агиографических источников см.: Shahid I. The Martyrs of Najran. Bruxells, 1971.
31 Ср.: Graf G. Geschichte der christlichen arabischen Literatur. 2 тома. Rome, 1944—1947.
32 Наиболее полное описание социальной и религиозной жизни в Египте в течение этого периода до сих пор см.: Maspéro J. Histoire des patriarches d'Alexandrie depuis la mort de l'empereur Anastase jusqu' à la réconciliation des églises Jacobites (518—616). Paris, 1923. Особенно р. 23—64. Ср. также: Hardy E.R. Christian Egypt: Church and People (Christianity and Nationalism in the Patriarchate of Alexandria). Oxford, 1952.
33 В 449 г. Диоскор определен но говорит об Эфесском соборе (431) как о "втором", соотнося его с Никейским (Mansi, VI. Col. 625D, 644А).
34 Ср. Олимп, епископ Евазы на "Разбойничьем" соборе в Эфесе (449). Mansi, VI. Col. 855B.
35 Житие святого Даниила Скитского// Revue de l'Orient Chrétien. 5. 1900. P. 72.
36 Ср. цифры и источники: Maspero J. Op. cit. P. 55.
37 Hodegos (PG. 89. Col. 257) и 10 (Ibid. Col. 161 A).
38 См. выше. Теория, согласно которой эти элементы иудаизма восходят к предполагаемому иудео-христианскому воспитанию святого Фрументия, слишком искусственна. Ср. изложение этой теории: Isaac E. An obscure component in Ethiopian Church history. An examination of various theories pertaining to the problem of the origin and nature of Ethiopian Christianity// Le Muséon, 85, 1—2, 1972. P. 225-258.
39 Этот эпизод описывается в Деян. 8, 26—39 — о крещеном апостолом Филиппом "эфиопском" евнухе на службе царицы Кандакии. Он не обязательно был аксумитом. Всякого темнокожего человека называли "эфиопом"; Кандакия же не имя собственное, а титул цариц Мерое в Нубии.
40Apol. ad Constantium, 29—31/ Ed. J.M. Szymusiak (SC 56). Paris, 1958. P. 121—126.
41 Ср. выше. Поскольку Руфин в своем изложении истории Фрументия говорит об "Индии", а не об "Эфиопии", недавно была сделана попытка отрицать вообще всякую миссию в Аксум (Altheim F., Stiehl R. Christentum am Roten Meer. I. Berlin, 1971. P. 393—483). Однако письмо Констанция к Эзану представляется совершенно неопровержимым доказательством традиционной версии миссии Фрументия.
42 См. выше.
43 Серьезное исследование А. Розова о христианской Нубии остается фундаментальным пособием по этому вопросу см: Розов А. Христианская Нубия// Труды Киевской Духовной академии. 1889—1890 (и отдельно).
44 Это избиение упоминается в византийском календаре под 18 декабря. Для избежания дальнейших набегов Юстиниан построил знаменитый укрепленный Синайский монастырь с храмом, посвященным Богоматери, на том легендарном месте, где Моисей видел неопалимую купину (ср.: Devreesse R. Le Christianisme dans la péninsule sinaïtique des origines à l'arrivée des Musulmans// Revue Biblique. 49 (1940). P. 205-223).
45 Prend W.H.C. Nubia as an outpost of Byzantine cultural influence// Byzantinoslavica. 29 (1968). P. 319—326; ср. также: Papadopoullos Th. Africanobyzantina. Byzantine influences on Negro-Sudanese cultures. Athens, 1966 (=Πραγματεῖαι τῆς Ακαδημίας Ἀθηνῶν 27).
46Ср.: Engelhardt I. Mission und Politik in Byzanz. Ein Beitrag zur Strukturanalyse byzantinischer Mission zur Zeit Justins und Justinians// Miscellanea Byzantina Monocensia. Heft 19), München, 1974.
Глава V
ЗАПАД В ПЯТОМ СТОЛЕТИИ:
CHRISTIANITAS ROMANITAS
1. На Дунае и за ним
Поскольку арианство было официальным исповеданием большинства германских христианских правителей Средней Европы, взаимоотношения между варварами и Церковью практически ограничивались землями к югу от старой римской границы по Дунаю. Однако в пограничных областях, где доминировала варварская культура, продолжало существовать и кафолическое христианство2 Так, епископская кафедра Том в устье Дуная прославилась деятельностью святого Феотима, друга святого Иоанна Златоуста. В первой половине Vв. яркой личностью и выдающимся латинским писателем был святой Никита Ремесианский (Ремесиана—город Ниш в современной Югославии*{{Неточность: Ремесиана—ныне Бела-Паланка, в нескольких десятках километров от Ниша (древнего Наисса). — В.А.}}). Помимо шести написанных им книг "Наставлений" для приходящих ко крещению Никита сочинял богослужебные песнопения (включая, вероятно, и знаменитое Тебе, Бога, хвалим, приписываемое Амвросию). Его наследие способствовало выживанию латино-язычного христианства на Балканском полуострове, самым выдающимся свидетельством чего являются современные нам румыны.
Дальше к северо-западу, в бывшей римской провинции Noricum Ripense (к югу от Вены) вызывал общее уважение, приводя ариан к обращению в православие, выдающийся монах, не имевший духовного сана, святой Северин (ум. 482), основатель монашеских общин и высший авторитет в спорах.
Существование столь активных общин и наличие постоянного компетентного руководства указывают на жизненную силу кафолической православной традиции даже в областях, где правили готы-ариане, предвосхищая будущее ее торжество над арианством.
2. Христианская Галлия:
экклезиологические проблемы и споры об учении бл. Августина
Из всех стран, занятых в Vв. германскими племенами, Галлия (помимо Италии) имела самую старую христианскую традицию, восходящую по меньшей мере ко IIв. (святой Ириней Лионский), а также сравнительно крепкую церковную организацию. После Туринского собора (400г.) она следовала в принципе системе "провинциальной" организации, какой та была определена в Никее. В царствование императора Валентиниана III (423-455) талантливому римскому полководцу Аэцию удавалось сохранять римское господство на большей части территории страны. Кроме того, он добился согласия между германскими вождями и галло-римским населением, объединившимися против общего врага—гуннов Аттилы. Аттиле действительно не удалось взять Париж (чудо, приписываемое заступничеству святой Женевьевы), и Аэций разбил его около города Труа (451). Спасение своих городов от гуннов население Орлеана и Труа приписывало святым епископам Аниану Орлеанскому и Лупу.
Однако после смерти Аэция (454) и Валентиниана III (455) римское владычество рухнуло. К концу V столетия вестготы, столицей которых была Тулуза, захватили всю страну к югу от Луары. Бургунды прочно обосновались в долине Роны. И вестготы, и бургунды были арианами. Северо-восточная часть страны была все еще территорией язычников-франков.
И арианские, и языческие правители Галлии уважали римские традиции и терпимо относились к кафолической Церкви. В 450г. в ней было 116 или 117 епископских кафедр3, объединенных в семнадцать провинций согласно канонам Никейского собора. Никейская система в северной и западной частях Галлии носила весьма приблизительный характер, но на юго-востоке, где римские традиции были самыми сильными, соблюдалась более строго. Вокруг епископа города Арля (примерно с 400 г. резиденции могущественного императорского префекта Галлии)4, кажется, начал набирать силу процесс создания "патриархата", и в связи с этим возникли серьезные экклезиологические проблемы. В отсутствие императорских указов или соборных решений (которым следовало обычно течение церковной жизни на Востоке) в 417г. папа Зосима даровал Патроклу, епископу Арльскому, сверхмитрополичьи права, равные тем, которыми обладал восточный патриарх: право хиротонии епископов в пяти провинциях (см. выше). Как и в других случаях появления новых первоиерархов, усиление могущества Арля встретило противодействие местных епископов (Прокла Марсельского, Илария Нарбоннского, Симплиция Виеннского), стремившихся сохранить свою автономию, и вызвало недовольство Рима с его уже установившимся первенством5. В первой половине Vв. папы пытались ограничить установленную Зосимой власть Арля, пока в лице святого Илария Арльского (430—449) не столкнулись с достаточно решительным человеком, готовым бороться за свои права.
Подвижник и бывший игумен Леринского монастыря, Иларий сделался подлинным главой Церкви всей Галлии. Он председательствовал на соборах епископов в Риезе (429), Оранже (441) и Вэзоне (442). В Безансоне, за пределами признанной юрисдикции Арля, он низложил местного епископа Келидония, прежде женатого на вдове и обвиняемого в том, что до своего епископства, будучи гражданским должностным лицом, подписывал смертные приговоры (444). Однако Келидоний обратился в Рим и был принят папой Львом. Иларий немедленно отправился в Рим, чтобы протестовать против римского вмешательства в дела Галлии. По приказанию Льва ему был сделан выговор и он был посажен в тюрьму. В итоге папа при содействии императора лишил арльского епископа привилегий первенства. Император Валентиниан III сам утвердил власть Рима над Галлией (445). Попытки примирения между папой и святым Иларием, по-видимому, не достигли полного успеха, и последний умер в 449г. вероятно все еще вне общения со Львом6.
При преемнике Илария Равеннии арльская кафедра пыталась восстановить свое первенство (папа Лев перенес его в Виенну), и ее поддержал епископат Галлии. Позже, в 514г., при епископе святом Кесарии власть Арля приобрела форму папского викариатства, установленного папой Симмахом наподобие ви-кариатства фессалоникийского7. Эта победа папской власти в Галлии показывает, что на Западе гражданская и культурная римскость (romanitas) вообще считалась чем-то неотделимым от понимания папства как апостольского служения Петра. Однако, как видно из истории Арля, навязывание римской власти не обходилось без противодействия со стороны тех, кто придерживался других взглядов на права местных епископов и провинциальные первенства.
В течение всего Vв. христианство в Галлии проявляло замечательную жизненную силу—духовную, организационную и миссионерскую. Арианство, потеряв почву в Галлии, к концу Vв. почти повсюду превратилось в православие— не столько силой политических обстоятельств, сколько благодаря духовному авторитету и пастырским способностям таких епископов, как святой Иларий и святой Кесарии Арльские, святой Авит Виеннский и святой Герман Оксеррский.
Самое важное в этом отношении событие произошло в 498 или 499г., когда молодой король франков, язычник Хлодвиг, вместе с тремя тысячами своих воинов получил в Реймсе от местного епископа Ремигия крещение не в арианство, а в кафолическое христианство. Женившись в 493г. на кафолической христианке, королеве Клотильде, Хлодвиг обратился в "ее веру" и добился победы над алеманнами. Это сыграло решающую роль в его обращении. Став христианином, он вошел в тесные сношения и завел переписку с кафолическими епископами, особенно со святым Авитом Виеннским. При их сочувствии и поддержке он сокрушил власть ариан-вестготов в Южной Галлии (507—511), раздвинув границы своего королевства до Пиринеев. Бургунды, помогавшие Хлодвигу в войне против вестготов, вскоре отказались от арианства и вошли в королевство франков (536). Галло-римские епископы приветствовали победы Хлодвига как торжество самой Церкви, а константинопольский император Анастасий даровал ему титул консула.
Новообретенный авторитет франков и тесное сотрудничество Хлодвига с епископами позволили ему созвать свой первый поместный собор в Орлеане в 511г. Повестка собора, одобренная королем, включала реорганизацию Церкви внутри Франкского королевства (Regnum Francorum). Хотя собор этот утвердил победу кафолического—и римского—православия над арианством, фактически он действовал как собрание национальной Церкви, и король играл ту роль, которая раньше отводилась императору или его наместникам. Отныне Франкская церковь, формально весьма почтительная к епископу Рима, будет существовать на базе полной административной независимости, и ее влияние будет постоянно возрастать—и не только в германских странах, но и в Италии.
Хотя Галльская церковь, находясь под римским управлением, не создала подлинно оригинальной богословской традиции, сравнимой с африканской (Тертуллиан, Киприан, Августин), она явила миру нескольких высокообразованных церковных писателей и поэтов. Среди них Сидоний Аполлинарий, бывший префект преториа и префект римский, ставший епископом Клермона (ум. 479), и святой Авит Виеннский (ум. 519). Большинство из них благополучно жили при вестготских королях, в культурном отношении, несмотря на свое арианство, связанных с римскими традициями, так что некоторые историки считают, что сохранение готского владычества было бы благоприятней для гармоничного развития христианской цивилизации в Галлии, нежели франкское завоевание8. Правда, многие после периода антикафолических гонений, устроенных вестготским королем-арианином Эриком (466—484), видели во франках надежду на победу православия. Однако такая антикафолическая политика была скорее исключением со стороны вестготов, тогда как правление франков, хотя святой Авит и приветствовал его, привело в конце концов к некоторому застою в культуре.
Наиболее значительные события в истории галльского христианства, касающиеся богословской мысли и духовности, связаны с монастырем, основанным святым Гоноратом на острове Лерин, недалеко от Марселя. Эта община, следующая аскетическим идеям, принесенным святым Кассианом с Востока (см. выше, гл.III), выпестовала целое поколение монахов, и некоторые из них были поставлены в епископы. Церковники, выходившие из Лерина, отличались от ученых аристократического типа, какими были Сидоний Аполлинарий или святой Авит. Весьма равнодушные к светской культуре, они черпали вдохновение в монашеском подвижничестве, отличаясь при этом социальной активностью, что приносило им популярность в народе и уважение варварских правителей. К таким людям относились Руриций Нарбоннский, Венерий Марсельский, Луп Труасский (из Труа), Евхерий Лионский, Валериан Симезский, Фауст Риезский и, наконец, главные их представители—великие митрополиты Арльские святой Иларий и святой Кесарии. Некоторые из них приняли непосредственное участие в споре, который будет иметь основное влияние на дальнейшее развитие западного христианства и в центре которого окажется учение блаженного Августина о "предваряющей" благодати и предопределении.
Точное определение различия позиций участников спора, начавшегося еще до смерти блаженного Августина (430) и святого Иоанна Кассиана (433) и продолжавшегося в Южной Галлии несколько десятилетий, представляется затруднительным. Для многих на Западе огромное и поистине уникальное в своем роде наследие блаженного Августина всегда было превыше всякого спора или критики. Его труды считались единственной возможностью толкования Писания, единственным источником богословской мысли. Мало кто был способен уловить оттенки и противоречия мысли Августина или творчески критиковать наиболее радикальные позиции августинизма. Сам римский папа Келестин в послании к епископам Галлии хвалит учения Августина9. В результате такого одобрения Римом оппозиция августинизму со стороны леринских монахов приобрела своеобразный привкус галльской автономии.
Благодаря Кассиану монахи общины Лерина усвоили восточный идеал: аскетический подвиг как условие для стяжания божественной благодати. Однако в своей полемике против Пелагия блаженный Августин утверждал абсолютную суверенность Бога, только одна благодать Которого может спасти человека от греха. Заблуждение Пелагия как раз и состояло в том, что он приписывал спасение человеческим заслугам, а не божественной благодати. Еще при жизни, узнав от своего друга и ученика Проспера Аквитанского (ок. 390—ок. 463), галльского монаха, ставшего впоследствии секретарем папы Льва I, о возражениях со стороны марсельских монахов, Августин занял более резкую позицию: он заявил, что благодать необходима не только для процесса спасения, но что только она одна может возбудить в человеке веру, что, следовательно, спасаются только избранные, получившие ее "предварительно"; таким образом, кроме этих привилегированных душ, человеческая природа идет к погибели, не имея какого-либо законного основания ожидать божественного милосердия. Не только для спасения необходима "предваряющая" благодать, даже постоянство в добродетели может проистекать только из благодати, а не в результате человеческих усилий10.
Такие взгляды, излагавшиеся некоторыми учениками Августина еще более последовательно, чем им самим, создавали проблемы для всей восточной традиции, которая—может быть, и не решая этот вопрос в рациональном плане,— придерживалась позиции здравого смысла: и божественная благодать, и человеческая свобода—обе на всех этапах духовной жизни необходимы для приобщения к Богу и спасения. На Востоке ветхозаветные праведники—цари, пророки, предки Христа—хотя и не достигшие благодати крещения, литургически почитаются как святые, так что Церковь определенно признает их человеческие достижения. И конечно, вся традиция монашества почитает тех праведников, которые не только по благодати, но и своими аскетическими подвигами обрели "дерзновение" к Богу.
Иоанн Кассиан, не называя Августина, по существу возразил на его аргументацию. Но вскоре другой монах Леринской общины, Викентий, брат святого Лупа, епископа гор. Труа, выступил, также не называя автора, с нападками на учение Августина, но по другой причине. Справедливо усмотрев в учении Августина крайне индивидуалистическую и частную интерпретацию христианского благовестия, он, выступая против него, сослался на традицию вселенской Церкви. В своем знаменитом Commonitorium он возражал против монополии августиновой мысли, которая захватила его современников. "Только то учение обязательно,—писал он,—которого придерживаются везде, всегда и все" (quod semper, quod ubique, quod ab omnibus creditum est)11. Так, например, в экзегетике он противопоставляет Августину авторитет Оригена. На тот аргумент, что Августин "развил" догмат, он возражает, что всякое изменение формулировки "должно быть истинным развитием, а не изменением веры. Понимание, знание и мудрость должны возрастать и развивать в том же догмате... тот же смысл, то же значение", всегда следуя критерию вселенскости, древности и согласия. Совершенно в согласии с традицией, которую во IIв. выразили Тертуллиан и Ириней Лионский, Викентий Леринский сознательно ведет рассуждение как бы по кругу: истина есть то, что принято вселенски, а вселенское христианское общение требует истины. Он осуждает всякую монополизацию Предания и говорит о тайне Святого Духа, хранящего Церковь на истинном пути. В его лице марсельские монахи проявляют чувство соборности и заботу о вселенском единстве, что может объясняться только их связями с Востоком, установленными Кассианом. Они, разумеется, определенно отвергают пелагианство как таковое и избегают прямо нападать на самого Августина.
Прямое возражение идее предопределения и совершенной порчи человеческой природы вне крещения можно обнаружить у Фауста, бывшего в течение тридцати лет игуменом Леринского монастыря, а затем ставшего епископом Риезским (462—485). Отвергая пелагианство, он тем не менее—вполне в духе Востока—ссылается на "род Авеля", праведных мужей и жен Ветхого Завета, в которых Образ Божий пребывал нерушимо и которые—еще до явления благодати пришествием Христа—использовали свою свободу для выбора между грехом и праведностью12.
Марсельские монахи вскоре столкнулись с сильной августинской реакцией, которая неожиданно нашла союзников на Востоке. В своем стремлении защитить естественную "добродетельность" человеческой природы от пессимизма Августина Фауст употребил выражения, подчеркивающие цельность человеческой природы во Христе и Его подлинно человеческие свойства и действия. При довольно поверхностном анализе эти выражения могли служить установлению параллели между основной идеей пелагианства (автономией человеческого—humanum) и строго "двухприродным" мышлением Федора Мопсуестийского и Нестория. Такая поверхностная параллель (не учитывающая восточное святоотеческое понятие синергии, или "сотрудничества", между благодатью и свободой, понятия, допускающего и полноту человеческой природы и абсолютность благодати) была подхвачена в Константинополе (главным образом по политическим причинам) скифскими монахами, возглавляемыми Иоанном Максенцием13. Для них было важно искоренение несторианства и поддержка "теопасхитской" формулы Кирилла—"Сын Божий пострадал во плоти"; они стремились поддержать Римскую церковь, престиж которой был восстановлен в Византии при императоре Юстине I (518—527). Через Поссессора, африканского епископа, сосланного в Константинополь, скифские монахи вошли в сношение с папой Гормиздом, а затем сами поехали в Рим и проявили там недюжинную энергию, стараясь, чтобы в глазах верующих Востока и Запада Несторий ассоциировался с Пелагием, а Кирилл с Августином14. Используя подобные ассоциации, они даже стали требовать осуждения Фауста Риезского как врага Кирилла и Августина, двух великих богословских светочей вселенской Церкви.
Поскольку папа Гормизд проявлял нерешительность, скифские монахи обратились за поддержкой к нескольким африканским епископам, сосланным вандалами на Сардинию, которые всегда были готовы встать на защиту блаженного Августина, своего великого богослова. Один из них, Фульгенций, епископ Руспе, написал монументальное опровержение Фауста, защищая самые крайние позиции августинизма в вопросе о коренной порче падшей человеческой природы и совершенном бессилии свободной воли совершить что-либо хорошее, угодное Богу без помощи благодати15.
Невмешательство галльских епископов в спор об августинизме после такой активности скифских монахов и Фульгенция (хотя им пока и не удалось склонить Римскую церковь к теопасхитской формуле), становилось невозможным.
В это время на Арльской кафедре находился бывший монах Леринского монастыря святой Кесарии (503—542). Вполне восстановив сношения с Римом и получив в 514г. титул папского викария над Галлией и Испанией, он сумел также установить регулярное сотрудничество с готскими королями Аларихом II Тулузским (власть которого будет впоследствии упразднена франками) и особенно Теодорихом (508—526). Последний, живя в Равенне и имея под своим контролем Рим, оставлял в готской власти и Южную Галлию. При этих благоприятных обстоятельствах святой Кесарии стяжал большую известность как пастырь и проповедник. На соборе в Агде (506) он ввел ряд дисциплинарных реформ в духе romanitas, утверждавших независимость епископов от гражданской и судебной власти, провозгласил неотчуждаемость церковных владений, ужесточил дисциплину в духовенстве (включая его целибат) и установил сакраментальные правила для мирян (регулярное причащение, брачные правила и т.д.).
Ни сам святой Кесарии, ни римские епископы этого времени не были достаточно богословски образованны, чтобы разрешить проблему, возникшую в спорах о благодати и свободе и начатую полемикой между Кассианом и Августином. Но авторитет последнего так почитался на Западе, так часто поддерживался папскими посланиями, что проблема эта не могла быть просто так проигнорирована. В Валенсе состоялся собор, не пришедший ни к какому решению (528), хотя августинизм и был там подвергнут критике. Однако образ мыслей блаженного Августина был формально принят канонами собора в Оранже (529). Но каноны эти были подписаны Кесарием и кроме него только двенадцатью епископами, остальные либо предпочитали не вмешиваться, либо принадлежали к антиавгустинской оппозиции, поддерживая традицию Леринского монастыря.
1-8-е правила Оранжского собора подтверждают учение Августина о первородном грехе, а именно: в наследственных потомках Адама свобода "повреждена" и нуждается в благодати даже для того, чтобы обрести "зачатки веры" (initium fidei) или желание спастись. Сама по себе падшая природа не способна ни на какое доброе дело, заслуживающее спасения. 9—25-е правила кратко излагают мысли блаженного Августина, но являются попыткой смягчить крайнее проявление августинизма. Знаменательно, что опущены те тексты Августина, где он упорно настаивает на предопределении или отрицает всякую человеческую роль в "прочности" добродетели.
Эта сравнительная умеренность Оранжского собора чаще всего объясняется влиянием святого Кесария, который не забывал, что учился в Лерине. Ни Кассиан, ни Фауст, ни какие-либо их сочинения никогда не были формально осуждены. Сочинения святого Кассиана хотя и стали часто именоваться "полупелагианскими", оставались в употреблении, и не только у самого святого Кесария при составлении его знаменитого монастырского правила (Regula sanctorum viginum); особенно ими пользовался святой Бенедикт Нурсийский и его преемники16. Кассиан, прославленный на Востоке как святой, почитался также как святой Марсельской церковью. Авторитет его так и не удалось разрушить полностью, хотя имя его было включено в современный ему список еретиков, ложно приписываемый папе Геласию17.
И все же, несмотря на свою умеренность, собор в Оранже, постановления которого получили одобрение папы Бонифация II18, утвердили главенство на Западе учения блаженного Августина и тем самым вырвали почву из-под ног критиков. Позже постановления эти будут использованы при возникновении многих тупиковых ситуаций в отчаянных богословских спорах. Оглядываясь назад, следует признать, что авторитет самого блаженного Августина только выиграл бы, если бы не стал столь абсолютным и непререкаемым на Западе, если бы второстепенные богословы, ученики V и VIвв., внимательнее отнеслись бы к истинно кафолическому и значительному наследию монахов Леринской общины, к их ссылкам на церковную веру, которая есть у "всех, повсюду и во все времена" и которая не может быть исчерпана каким-либо одним местным толкованием, даже очень уважаемым и авторитетным, как у Августина.
3. Британские острова: святой Патрик; ирландские монахи
Так же как и Галлия, с которой она была в постоянных сношениях, кельтская Британия имела в IVв. христианское меньшинство и входила в римский христианский мир. Епископы этого острова принимали участие в большинстве соборов, связанных с арианскими спорами. Пелагий, учения которого принесли столько забот святому Августину, был британец. Источники четко свидетельствуют о существовании епископских кафедр в Eboracum (Йорк), Londinum (Лондон) и Colonia Lindiensium (Линкольн). Еще больше сведений существует о миссионерской деятельности святого Ниниана, который между 397 и 401г. построил первую христианскую церковь в Шотландии.
После 407г. завоевания варваров на континенте принудили римские войска покинуть Британию. В 441—442гг. остров был захвачен языческими племенами из Северной Германии—саксами и англами. Местные жители, кельты, из которых многие были христианами, нашли убежище в тех местах, которые теперь именуются Корнуэлл, Уэльс и французская Бретань. О Церкви на неспокойном острове продолжали пастырски заботиться как Рим, так и епископы Галлии. По указанию папы Келестина святой Герман Оксеррский дважды ездил в Британию (429—431 и 446—447). Согласно Просперу Аквитанскому, основной его целью была борьба с пелагианской ересью, но причины этих поездок были и миссионерскими, и пастырскими.
Существуют также легенды о распространении христианства в Шотландии. Одна из таких легенд сообщает, что в IVв. греческий монах, святой Регул, привез туда мощи святого апостола Андрея, обратил в христианство короля и построил храм. Легенда эта, на основании которой построен современный город С.-Андрус, связана с традицией, приписывающей святому Андрею проповедь в Скифии, то есть в современной России, и с идеей, что скифы и шотландцы этнически родственны. Викинги, которые в раннее Средневековье путешествовали между Киевом, Новгородом и Северной Европой, могли способствовать распространению легенды о святом Андрее.
Некоторые источники указывают, что почти в то же самое время (432) папа Келестин послал в Ирландию (Ivernia, Hibernia), населенную язычниками скоттами, епископа Палладия19. Однако подлинная заслуга евангелизации Ирландии принадлежит замечательному миссионеру, тогда еще мирянину, святому Патрику. (Полное его имя было Магон Сукат Патриций.)
Он родился в романизированной семье христиан бриттов20 и в шестнадцать лет был украден захватчиками скоттами; шесть лет он пробыл рабом в Ирландии. Сбежав от своих похитителей, он вернулся домой, но имел видение (о котором сам рассказывает в своей "Исповеди"), повелевшее ему вернуться в Ирландию в качестве миссионера. Прежде чем это осуществить, он поехал в Галлию и Италию. Хотя хронология и подробности этого путешествия туманны21, большая часть преданий указывает, что он получил некоторый опыт в монашеских общинах на юге Франции (Лерин) и был посвящен в епископы святым Германом Оксеррским.
Вернувшись около 432г. в Ирландию в качестве епископа-миссионера, он сосредоточил свою деятельность на северной части острова, вокруг Армага. Сохранилось мало сведений о какой-либо согласованности его действий с миссией Палладия; последняя, вероятно, имела место в Селуфайне, на юге. Дата смерти Патрика точно неизвестна (вероятно, около 460г.). Его сочинения—"Исповедь" и "Послание к Коротику"—отражают долгий и тяжкий труд преданного делу просветителя, совершенно забывшего о себе, но сумевшего в одиночку и при исключительно неблагоприятных условиях крестить тысячи людей и установить в новой Церкви церковную структуру.
По всей вероятности, святой Патрик организовал Ирландскую церковь (возможно, и Палладий) в полном соответствии со вселенским образцом епархиального устройства, существовавшим повсюду—как в Британии, так и на континенте. Однако постепенный выход Британских островов из-под романского влияния, явившийся результатом англосаксонских завоеваний, привел к тому, что в церковных структурах кельтских христиан Уэльса, Британии и особенно Ирландии стали преобладать монахи. Если в греко-римском мире епископат создавался главным образом благодаря существованию городов, управлявших пригородными сельскими местностями, то небольшие племенные королевства кельтов, ирландцев и пиктов легче поддавались христианизации и пастырскому руководству со стороны монашеских общин, подвижнические идеалы которых производили на них особенно сильное впечатление. Хотя достоверные причины и детали этого процесса малоизвестны, результатом его в V и VIвв. стало поразительное явление—и не только на Британских островах, но и повсюду в варварской Западной Европе, куда ирландские монахи позже распространили свою миссионерскую деятельность.
Доступная нам информация относится к отдельным монахам, которые, в свою очередь, часто бывали тесно связаны с главами местных племен, как, например, Илльтуд, игумен монастыря на острове Калдей, и такими общинами, как монастырь святого Давида в Уэльсе или святого Самсона в Доле (Британия). Очень интересны также жития таких игуменов, как святой Финиан, святой Брэндон и святой Колумба Ионский в Шотландии в VIв., а также другой святой—Колумба (или Колумбан), пришедший из монастыря Бангор и ставший зачинателем переселения ирландских монахов на континент. Из этих житий видно, что монашеские общины полностью взяли на себя церковное руководство, что привело к практическому исчезновению приходского духовенства и епископской структуры. Созданная святым Патриком кафедра Армага сама была реорганизована по монастырскому принципу.
В некоторых случаях игумены получали епископскую хиротонию, в других— сакраментальное епископство возлагалось на того или иного монаха общины, а на игумена возлагалось административное управление и монастырем, и дочерними обителями, и окружающими землями. Несомненным представляется и то, что в некоторых случаях игумены действовали как епископы (и даже рукополагали клириков), не имея сами епископского сана.
В V и VI столетиях Кельтская церковь вела несколько маргинальное существование, оставаясь в стороне от основного течения христианства. Такой приговор, как "Британский остров снова впал в варварство"22, может показаться слишком суровым, однако несомненно, что Кельтская церковь, которая теперь считается "отуземленной" (то есть церковная жизнь в ней приспособлена к местным условиям), развивалась с некоторым ущербом для вселенского сознания. Кельтская церковь действительно стала туземной, и это создало экклезиологические и канонические проблемы. Одной из них, несомненно, был вопрос об истинной природе епископата, так же как и особые методы евангелизации, осуществляемой странствующими монахами, которые совершали Евхаристию в частных домах, причем миряне брали на себя некоторые сакраментальные функции23; или отказ кельтского духовенства подчиняться обычному каноническому порядку там, где он реально существовал, как, например, в Британии24. Однако миссионерское рвение и заслуги ирландских монахов были замечательны. Успехом своим они, вероятно, обязаны той подлинной духовной традиции, которой всегда придерживались (строгостью и чувством независимости похожей на монашество сирийское). Некоторые общины насчитывали сотни, иногда тысячи монахов. В их аскетическую практику входили сотни ежедневных земных поклонов, долгие часы молитвы с воздетыми руками, а для победы над чувственными искушениями—длительное пребывание в холодной воде, даже зимой. Конечно, в стране, фактически лишенной письменности, монастыри, кроме того, были единственными центрами, где хранились книги, где употреблялся латинский язык и создавались условия для сохранения христианской культуры.
Восстановление в Британии общепринятых норм церковной жизни наступило только с обращением англосаксов, осуществленным под покровительством папы Григория Великого в начале VIIIвека.
4. Испания. Ариане и православные
В римской Испании христианская вера установилась рано и прочно. В начале IVв. епископ Осия Кордовский, главный церковный советник императора Константина, сыграл решающую роль на Никейском соборе. Единодушно выступая за никейское православие, испанский епископат был, однако, заражен и расколот прискиллианством (см. выше)—сектой, связанной и с гностицизмом, и с монашеским подвижничеством; споры о ней продолжались еще в 563г. (собор в Браге).
Однако так же, как и в других странах Западной Европы, настоящий раскол произошел в Vв. одновременно с варварскими завоеваниями. В стране обосновались язычники-свевы и ариане-вандалы, аланы и вестготы. Императорская власть лишь изредка пыталась вновь утвердить свое административное правление. Правда, к 429г. аланы и вандалы ушли в Африку. Но последующая война между свевами и вестготским королем Теодорихом II завершилась победой вестготов и массовым обращением свевов в арианство (466). При короле Эврихе (646—684), убежденном арианине, имевшем резиденцию в Тулузе, кафолической Церкви в Испании пришлось претерпеть трудный период, за которым, к счастью, последовало царствование более веротерпимого остготского короля Теодориха: пребывая в Равенне, он правил обширными землями Италии, Южной Франции и Испании. В Церкви в результате нескольких соборов испанского епископата были восстановлены порядок и дисциплина. Были возобновлены сношения с римским папой, кафедра которого входила во владения Теодориха.
Положение еще улучшилось, когда свевский король Харарик под впечатлением чудес на гробнице святого Мартина Турского обратился в православие (ок. 550—555). Значение этого обращения было усилено прибытием из Паннонии инока Мартина, который основал монашескую общину в Думио и был вскоре поставлен в епископа Брагского (561-580). Принеся с собой дух восточного монашества, святой Мартин Брагский способствовал, кроме того, появлению компетентной богословской литературы, направленной против арианства, которая постепенно выявила интеллектуальное превосходство кафолического духовенства над арианами и облегчила романизацию готской аристократии. Молодой вестгот Иоанн из Биклара даже поехал учиться в Константинополь25.
Этому процессу романизации вестготов способствовало то, что аналогичные процессы происходили и в Галлии, и, кроме того, умелые и разумные действия св. Леандра, епископа Севильского. Последнему удалось обратить в кафолическое православие Ерминингильда, сына короля Леовигильда (568—586). В результате произошла война между отцом и сыном, завершившаяся захватом Леовигильдом Севильи, резиденции Ерминингильда (584), и казнью последнего (585)26. Сам Леандр нашел убежище в Константинополе (579—582), где заручился поддержкой императора Тиберия II и лично подружился со святым Григорием Великим, который тогда был папским представителем в столице Империи.
Король Леовигильд не ограничился преследованием христиан-кафоликов. Его царствование отмечено также попытками модернизировать "готскую религию", сделав ее более удобной и приспособив для общехристианского исповедания в Испании. Он старался покончить с практикой перекрещивания православных, обращавшихся в арианство, употребляя богословские формулировки, более приемлемые для православного благочестия, и объединить готскую и римскую законодательные системы. Однако попытки эти запоздали. После его смерти второй его сын и преемник, Рекаред (586—601), на соборе в Толедо (589) возглавил торжественное обращение вестготского народа в православное кафоличество. Как известно, собор этот при до сих пор до конца не выясненных обстоятельствах ввел в Символ Веры дополнительное слово Филиокве (a Patre Filioque procedit— "Духа Святого от Отца и Сына исходящего"). Цель добавления, очевидно, заключалась в том, чтобы подчеркнуть Божество Сына, выступая против арианства; влияние сочинений блаженного Августина о Троице облегчило принятие этой добавки. Однако весьма сомнительно, чтобы кто-либо в Толедо предвидел возможность оспаривания. Такое невежество удивляет в особенности со стороны святого Леандра, который во время своего недавнего пребывания в Константинополе должен был хорошо выучить подлинный текст Символа и понять, какое значение придается в Византии вероучительным текстам, одобренным Вселенскими соборами и принятым во всей вселенской Церкви.
Добавление к Символу—так случайно и почти невзначай сделанное в стране, находящейся на периферии христианского мира,—будет позже принято Франкским королевством, а в VIIIв. Карл Великий использует его, бросая вызов Византии.
5. Африка. Арианские гонения
За исключением самой западной провинции Мавритании Тингитана (нынешнего Северного Марокко), подчинявшейся префектуре Галлия, все пять римских провинций Северной Африки составляли отдельный африканский диоцез и входили в префектуру Италии. К началу Vв. христианизация ее была в общем завершена, и Африканская церковь (сосредоточенная вокруг Карфагена) могла гордиться подлинноместной богословской традицией, за которой стояли такие авторы, как Тертуллиан и Киприан. Конечно, и над ней до самой смерти в 430г. святого Августина, епископа Иппонийского (провинция Нумидия), возвышалась его великая фигура. Африканская Церковь знала внутренние кризисы, и довольно большая часть ее христианского населения все еще принадлежала к донатистскому расколу. Однако совершенно неожиданно и кафолики, и донатисты оказались перед страшной внешней угрозой—завоеванием страны вандалами с их фанатичными королями-арианами.
Как и другие варварские народы, пришедшие в Западную Европу, вандалы, германцы по происхождению, получили христианство от готов в его арианской форме. Однако не в пример готам, которые обычно были вполне веротерпимы к кафолическому населению, которое подчиняли себе, вандалы оказались жестокими преследователями никейского православия27.
Около 80 000 вандалов под предводительством короля Гензериха (428—477) оставили Испанию, где пребывали некоторое время, и вскоре завоевали римскую Африку (432—439). В 435г. имперское правительство в Равенне вынуждено было признать их как foederati, что формально узаконивало их пребывание на римской территории так же, как это было с другими варварскими племенами. Часть Нумидии и две провинции Мавритании оставались во власти Рима лишь до 455г., когда вандалы захватили всю Африку. Не имея никакой реальной власти над завоевателями, императоры могли лишь изредка выступать на защиту кафолического духовенства и населения: с самого начала вандальского завоевания их жестоко преследовали, если они отказывались примкнуть к Церкви вандалов-ариан, во главе которой стоял собственный "патриарх". Обращение в арианство включало в себя перекрещивание, и, таким образом, римские имперские законы, лишавшие еретиков гражданских прав, начинали применяться к православным. Угроза этого сделалась особенно прямой, когда Гензериху во время рейда на Италию удалось в течение двух недель удерживать Рим в своей власти (июнь 445), взяв в плен вдовствующую императрицу Евдоксию и двух ее дочерей и женив на одной из них своего сына Гунериха; он мечтал об установлении арианской Римской империи, хотя бы только на Западе.
Отношение Гензериха к кафолической Церкви Африки было крайне жестоким. Захват Карфагена в 439г. сопровождался кровопролитной резней. Епископ Кводвультдеус вместе со многими священниками был изгнан, и главная кафедра Африки оставалась вдовствующей до 454г. Затем ее недолго занимал Деограциас, после которого последовало новое вдовство до 481 г. В течение этого периода только в трех из 164 общин проконсульской Африки, то есть небольшой территории, окружавшей Карфаген, были кафолические епископы28. Казнили сотнями, ссылали тысячами, и естественно, что многие отпадали в арианство.
Кульминационным пунктом конфликта стало событие последнего года царствования Гунериха (477—484). По королевскому приказу в Карфагене состоялся диспут с арианами о вере, на который были вызваны все кафолические епископы. Их приехало четыреста шестьдесят шесть29. Председательствовал король и вандальский патриарх Кирилл. Кафолическим епископам удалось прочесть написанное ими исповедание православной веры, но они были объявлены побежденными. Этот диспут должен был стать якобы "последней возможностью", предоставляемой православной стороне, после него кафолическая Церковь была формально объявлена вне закона. Все храмы были либо закрыты, либо переданы арианам; запрещены были новые рукоположения и все публичные богослужения. Богослужебные книги были уничтожены. Многие епископы, отказавшиеся от измены православию, были подвергнуты пыткам, некоторые высланы на Корсику, других принуждали к рабскому труду. Некоторое смягчение преследований произошло при короле Гундамунде (484—496), но при Трасамунде (496—523) они возобновились.
В царствование последнего вандальское правительство было, видимо, обеспокоено действиями православных изгнанников, которые по понятным причинам создавали ему плохую репутацию. Король решил сделать попытку примирения. Среди изгнанников руководящую роль в интеллектуальном отношении играл Фульгенций, епископ Руспе, о радикальном августинизме сочинений которого и их направленности против леринских монахов мы говорили выше. В 515—517гг. Фульгенцию было разрешено вернуться в Карфаген, вступить в диспут с арианами и опубликовать опровержение арианских вероучений. Эта попытка примирения тем не менее завершилась неудачей. Фульгенций, однако, завоевал репутацию честного и бесстрашного защитника православия, и эта репутация добавила ему, представителю августинизма, всеобщего уважения. Коренное изменение произошло при Ильдерихе (523—530), сыне Евдоксии, дочери Валентиниана III; он предпринял решительные шаги, чтобы включить вандальское королевство в Империю. Все антикафолические указы были отменены, и Церковь получила разрешение на создание церковной структуры. В 525г. в Карфагене состоялся "всеобщий" собор из шестидесяти православных епископов, небольшое число которых объясняется только недавними годами террора. К сожалению, эта мирная политика, выработанная, вероятно, совместно с Константинополем, продолжалась недолго. В 530г. Гелимер, внук Гензериха, встал во главе антиримского восстания, провозгласил себя королем и заключил Ильдериха в тюрьму. Однако к этому времени Империя, во главе которой только что встал Юстиниан I (527—565), обладала и средствами, и энергией, чтобы отреагировать на это. Что она весьма эффектно и сделала. Римская военная экспедиция под предводительством Велисария, поддержанная местным населением, в течение шестимесячной кампании (533-534) уничтожила вандальское королевство. Захваченный Гелимер был проведен по улицам Константинополя как пленник; мужское вандальское население было либо перебито, либо продано в рабство. В византийской Африке были восстановлены все прежние права кафолической Церкви как государственной религии Империи, а все собрания инакомыслящих или еретиков, включая ариан и донатистов, подпали под запрет.
6. Святой Лев Великий и самосознание папства
Мы уже говорили о месте, которое в середине Vв. занимала в христианском мире Римская церковь (гл. II). В лице святого Льва Великого (448—461) взгляды пап на свою особую миссию нашли выразителя, способного придать ей моральный авторитет, богословское объяснение и проявить административное умение. Предшественники Льва утверждали свой авторитет только тогда, когда это позволяли обстоятельства; новый же папа оказался способен сознательно поддерживать и выражать папский авторитет—красноречиво и с духовной уверенностью, систематически прибегая к тем текстам, которые отражали "первенство Петра".
Лев родился в Тоскании в последние годы IVв. Он очень рано, возможно, уже при папе Зосиме (417—418), вступил в младшее духовенство Римской церкви. При Келестине I (422—432) он был рукоположен в диакона и стал играть роль советника по богословию при римском епископе. Именно он способствовал активному участию Римской церкви в христологических спорах 428-432гг. Действуя от имени папы, он нашел нужного человека (святого Иоанна Кассиана, друга Златоуста, человека восточного происхождения, но жившего на Западе) для написания трактата о христологии, который дал бы возможность латинским верующим разобраться, кто прав в споре между святым Кириллом Александрийским и Несторием30. Как мы видели, Иоанн Кассиан критиковал крайний августинизм; святой же Лев, как большинство латинских богословов, благоговел перед памятью Августина. Ему, вероятно, казалось, что святой Кирилл, настаивавший на том, что Божественный Логос есть единственный личный субъект Христа и единственный осуществитель спасения, ближе к Августину, чем Несторий. Между Кириллом и Львом было установлено личное соглашение. Могущественный александрийский архиепископ переписывался с римским диаконом31, и папа Келестин дал Кириллу право действовать на Эфесском соборе (431) от его имени. В благодарность за эту помощь Кирилл, следуя примеру Рима, устроил на Эфесском соборе (без обсуждения) осуждение Пелагия. Это сотрудничество между Римом и Александрией не состоялось бы без активного участия и советов Льва.
Симптоматично, что уже тогда заботы и проблемы, занимавшие Льва, были не только богословскими и экклезиологическими. Будучи еще только римским диаконом, он был доверенным консультантом императорского двора Валентиниана III, пребывавшего в Равенне. Весной 440г. он был послан в Галлию с чисто политической миссией примирения конфликта между римскими полководцами Аэцием и Альбином. Пока он исполнял эту миссию, умер папа Ксист, и Лев был спешно отозван в Рим для избрания и епископской хиротонии (29 сентября 440).
Чтобы уяснить, как именно сам Лев понимал свою роль римского папы, следует помнить, что, как и большинство его современников на Востоке и на Западе32, он верил в провиденциальность Римской империи как орудия христианского единства и миссии. По существу он лишь повторял идею, которой дорожили Евсевий, Иоанн Златоуст, Григорий Богослов, а также Пруденций, восклицавший в одной из своих проповедей:
"Для того чтобы последствия этой неизреченной щедрости (Воплощения) могли стать известны всему миру, божественное Провидение установило Римскую империю; распространение ее достигло столь обширных границ, что все расы повсюду стали ближними соседями. Ибо для Божественного замысла было особенно целесообразно, чтобы все царства были связаны вместе под единым управлением и проповедь всему миру могла быстро достигать все народы, над которыми имеет власть единое государство"33.
Понятно, что для Льва было совершенно естественным действовать и быть признанным как хранитель romanitas, и не только при выполнении таких поручений, как вышеупомянутая миссия в Галлии, но также и при знаменитой встрече с Аттилой в 452г., когда, будучи вместе с двумя сенаторами членом императорской делегации, он сумел предотвратить завоевание Италии гуннами; или в 455г., когда он настоял, добившись частичного успеха, чтобы наступавшие под предводительством Гензериха войска вандалов пощадили население Рима и его сокровища.
Если внимательно проанализировать высказывания Льва об основании Римской церкви апостолом Петром, то и тут можно заметить, что идея провиденциальности Империи не забыта. По его представлению, когда апостолы после Пятидесятницы пошли проповедовать Евангелие в разные страны, "блаженнейший Петр, князь апостольского лика, был предназначен для столицы Римской империи, дабы свет истины более действенно расходился от самой главы к телу всего мира"34. Здесь речь идет не только о том, что присутствие Петра усиливает престиж Рима, но и о том, что духовное измерение, обозначаемое Петром, явлено в Риме потому, что Рим—столица Империи.
Но, конечно, намерения святого Льва этим не ограничивались. Как пастырь, как чуткий наблюдатель и участник трагических событий своего времени, он был свидетелем распада политической romanitas. Он вполне сознавал, что если Римская империя была облечена провиденциальной миссией управления единством всех христиан, то эту функцию восточный константинопольский император мог исполнять только частично. Истинный центр вечного единства должен был оставаться и действительно оставался, как "камень", воплощенный в пастырство "наследника" святого Петра, в Риме. Лев всегда готов выразить требуемое почтение к законному императору Востока; он признает его роль в созывании соборов и даже использует по отношению к нему те же риторические эпитеты, которые еще более щедро употреблялись греками. Так, обращаясь к Феодосию II, он восклицает: "В тебе не только царский, но и священнический дух"35. Однако в перспективе, как он ее понимал, распад империи и перенесение императорской резиденции в Константинополь (а на Западе в Равенну) лишь помогали раскрытию еще одного и высшего аспекта Божественного замысла: признанию Рима кафедрой наместника святого Петра36. Действительно, императоры могут покидать свою столицу и сами империи могут исчезать, но "пребывает то, что повелела сама Истина, и потому блаженный Петр, сохраняя полученную им силу камня, не оставляет вверенного ему управления Церковью"37.
Мы уже видели, что власть римского епископа как преемника Петра утверждалась и раньше, особенно такими папами, как Дамас и Сириций, однако у святого Льва идея эта провозглашается с гораздо большей торжественностью, красноречием и последовательностью, причем провозглашается папой, нравственный характер которого и преданность Церкви заслужили вселенское восхищение. Кроме того, по сравнению со своими предшественниками Лев вводит в самосознание Римской церкви два изменения, незаметные, но очень важные.
Первое тесно связано с принципами римских законов. Оно видит Церковь как вселенское тело (corpus), которое есть "не только сакраментальное или духовное тело, но также и органичное, конкретное и земное общество"38. Римское понятие вселенского corpus под властью императора или "князя" (princeps), по мысли Льва, отождествляется с "Телом Христовым" (corpus Christi) новозаветного Писания. Конечно, главой тела является сам Христос, но поскольку Он сам сделал Петра "князем всей Церкви" (quem totius ecclesiae principem fecit)39; то "княжество" внутри тела принадлежит и Петру, и его преемникам. В раннехристианской латинской терминологии уже употреблялся термин principalitas в применении к Римской церкви40. Поэтому употребление святым Львом другого термина—principatus—является умышленным сдвигом в сторону законного титула, который до тех пор был исключительной монополией императоров41. Лев не колеблется: апостол Петр получил principatus от Господа42, и это означает, что Петр и, разумеется, его преемник или наследник занимает внутри "тела" Церкви то место, которое в мирском обществе присвоено императору. "Во всем мире избран один Петр... так что, если даже есть много священников и пастырей в народе Божием, то Петр может по праву управлять (proprie regat Petrus) теми, которыми Христос тоже управляет высшим образом"43.
Второй сдвиг, произведенный Львом, тесно связан с понятием corpus. Он касается отношений между Петром и всем епископатом в целом и основывается на свидетельстве Писания о превосходстве среди Двенадцати "первого" из них— апостола Петра. Это первенство не вызывало споров. Не только Лев, но и все святоотеческие писатели Востока и Запада признавали его44. Проблема состояла в преемстве Петра. Разрешить этот вопрос невозможно никакими свидетельствами Писания; по существу своему, он зависит от экклезиологических предпосылок. Как и для всех христиан, для святого Льва место, занимаемое Петром, конечно, основано на его исповедании Христа как Сына Божия (Мф. 16, 16), то есть на вере Церкви45. Но как и кто хранит в Церкви веру Петра после Петра? Святой Лев был, конечно, усердным читателем единственного латинского автора, святого Киприана Карфагенского, выковавшего понятие "кафедра Петра" (cathedra Petri) как центра и критерия церковного единства. Однако в глазах Киприана "кафедра Петра" есть понятие сакраментальное, обязательно присущее каждой местной Церкви; Петр был примером и образцом для каждого местного епископа, предстоящего в своей общине в таинстве Евхаристии и обладающего "властью ключей", дабы отпускать грехи. Поскольку же образец един, то един есть и епископат (episcopatus unus est) и причастны ему в одинаковой полноте (in solidum) все епископы. Святой Лев сознает эту установленную Киприаном связь между Петром и всеми епископами. Все они действительно "причастники его чести" (сопsortes honoris sui), но—здесь и есть тонкое различие—римский епископ один только занимает кафедру Петра (Petri sedes)46. Следовательно—логика неизбежна,—власть местных епископов зависит не только от личности Петра, но и от личности его "наследника", на котором лежит вселенская ответственность. "Ибо хотя каждый пастырь и руководит своим собственным стадом, неся особую ответственность,— провозглашает святой Лев,—на нас лежит обязанность, которую мы разделяем со всеми ними; действительно, функция каждого из них является частью нашего труда; так что, когда люди со всех сторон мира прибегают к кафедре блаженного апостола Петра и ищут у нашей щедрости его любви ко всей Церкви, врученной ему Господом, то обязанность наша по отношению к каждому тем более велика, и тем тяжелее мы чувствуем бремя, лежащее на наших плечах"47.
Действительно, если Corpus Christi не осуществляется во всей полноте в сакраментальной, духовной реальности поместного евхаристического собрания, а отождествляется, как в этом не сомневается святой Лев, с эмпирической организацией всемирной Церкви, то это подразумевает существование единого главы, облеченного "княжеской" или монархической властью. В свете такого представления о corpus христиан "горизонтальная теория Киприана относится к области спекулятивной; она не соответствует ни фактам, ни требованиям управления"48. "Кафедра Петра" только в одном Риме.
Такое монархическое понимание вселенской Церкви—столь же монархической, как и Римская империя, объединяющие функции которой она берет на себя,—приводит многих к истолкованию мысли святого Льва как предвосхищению во многих отношениях теории папской непогрешимости и всемирной юрисдикции в том виде, в каком она была определена на Первом Ватиканском соборе (1870)49. На самом же деле в претензиях святого Льва было нечто мистическое, нереальное: никогда римский епископ в действительности не обладал ни на Востоке, ни на Западе той властью, которая подразумевалась логикой Льва. Как отмечает Луи Дюшен, может быть, если бы Западная империя продержалась дольше и все императоры были бы столь же открыты папскому влиянию, как Валентиниан III, то в латинском христианстве была бы достигнута большая централизация Церкви. Но во времена Льва принципы церковного согласия за пределами диоцезального уровня были еще очень неясны50. В некотором смысле Восток был даже более готов к признанию определенной роли Рима как объединяющего центра, но не в "апостольском" измерении. Сам папа Лев, вероятно, осознавал все то, что отделяло его программу "следования Петру" от церковной практики его времени; последняя основывалась на региональном или вселенском согласии епископата как свидетельстве общего Предания, а не на подчинении единому "Петрову" центру. Поэтому прав Карл Ф. Моррисон, говоря о некоем "комплексе Януса", который характеризует деятельность пап Vв., не исключая и Льва: происходит очень медленный поворот от старого понимания непрерывности (continuum) традиции, выражавшейся всеобщим согласием, к новому "римскому" пониманию, при котором Истина определяется взглядами "центра" (императорского или папского). В своих публичных заявлениях папа Лев пытался подчеркивать "устремленную к новому" сторону Януса, но, когда практически не имел выбора, соглашался с Преданием51. Однако внутреннее его убеждение, выраженное в сочинениях, будет полностью понято и использовано только в более поздние времена, когда концепция папской власти достаточно разовьется, обретя на Западе и авторитет, и возможности соединения теории с практикой.
"Комплекс Януса" можно проиллюстрировать фактами длительного пребывания Льва римским епископом. Его переписка и деятельность показывают необыкновенное чувство пастырской ответственности, заботу о деталях, а также его богословскую подготовленность при отсутствии прямых попыток навязать папскую власть в областях, где для этого нет прецедента.
В самом Риме он развил большую энергию в борьбе с сектантами-манихеями, многие из которых бежали от вандальских преследований в Африке. Он организовал церковное расследование их деятельности и добился от Валентиниана III формального указа о незаконности манихейства и лишении его приверженцев гражданских и имущественных прав. Т. Жаллан, вероятно, не совсем прав, называя это "первым известным примером согласованности между Церковью и государством в осуществлении политики религиозного преследования"52; более ранние меры Феодосия I против осужденных на соборе еретиков были, конечно, также одобрены Церковью, однако эпизод этот является наглядной и достаточной иллюстрацией того, как Лев понимал роль Империи в поддержке Церкви законодательными и административными мерами.
Царствование Льва не совпало с каким-либо особым усилением централизации Церкви на Западе за пределами Рима. В Италии и на окружающих ее островах—то есть на той территории, где римский епископ имел митрополичьи права,—епископов призывали к участию в ежегодных синодах в Риме, в соответствии с Никейскими канонами. В эпоху Льва этот ежегодный синод собирался в годовщину его хиротонии (29 сентября)53. Это регулярно предоставляло папе случай определять в торжественном слове, каждый раз обращенном к епископам, свое понимание "Петрова служения". Однако хотя Лев часто давал своим итальянским коллегам подробные пастырские советы, он не вмешивался в избрание епископов и только предстоял при сакраментальной хиротонии, санкционировавшей их. В Испании и Африке, которые были под властью варваров, его контакты с местными епископами носили эпизодический характер и не содержали никаких административных мер. В Галлии, как мы уже видели54, святой Иларий Арльский отверг требование папы апеллировать к нему при несогласии с решением местных синодов. Подобный вызов римской власти Лев смог преодолеть только с помощью императорского указа Валентиниана III. Как отметил Луи Дюшен55, западная Церковь как таковая никогда не собиралась на общий собор, а это означает, что не существовало ничего соответствующего единому "западному патриархату", а были лишь возможности установления отдельных патриархатов в Арле, Карфагене и Фессалониках. Однако существовало ощущение, что вселенский нравственный и вероучительный авторитет находится в Римской церкви. Своими сочинениями и деятельностью Лев весьма способствовал росту этого последнего представления, существовавшего также и на Востоке.
Вступление Римской церкви в христологические споры Востока было в основном делом святого Льва—сначала в качестве советника Целестина I по богословию, а затем в качестве папы. Это вмешательство было исключительным и действительно беспрецедентным, и о нем будет речь в следующей главе. Оно иллюстрирует не только личность святого Льва, но также и тот "комплекс Януса", который характерен для его способа утверждения своего авторитета в Церкви.
Сначала по просьбе архимандрита Евтихия, которого он похвалил за его антинесторианское усердие (448), затем по просьбе Флавиана Константинопольского Лев был приглашен императором Феодосием II на Эфесский Вселенский собор (449). Как он часто делал это в своей переписке с западными епископами, Лев отреагировал четким и весьма пространным выражением своего мнения, но не дал себе времени для тщательного ознакомления с обстоятельствами, словоупотреблением и проблематикой спора. Он был, несомненно, уверен, что его устами говорит Петр. Его знаменитое послание—или "Томос"—к Флавиану Константинопольскому не помешало торжеству монофизитства на "Разбойничьем" соборе в Эфесе. Но два года спустя, на Халкидонском соборе (451), оно вызвало признание Востоком высокого авторитета Рима. Сам Лев не участвовал в соборе, но легаты его в Халкидоне доставили другое замечательное послание, обращенное ко всем собравшимся Отцам и выражающее пожелание папы, чтобы "были сохранены права и честь блаженнейшего апостола Петра"; чтобы, несмотря на невозможность лично присутствовать, папе было разрешено "председательствовать" (???????????) на соборе в лице своих легатов, и чтобы не происходило никаких споров о вере, поскольку "чистое православное исповедание тайны Боговоплощения уже было явлено в полнейшей и ясной мере в послании к блаженной памяти епископу Флавиану"56.
Неудивительно, что легатам не было разрешено прочесть это оторванное от жизни и сложное для понимания послание до конца шестнадцатого заседания, когда острые споры по этому вопросу уже прошли. Совершенно очевидно, что на Востоке никто не думал, что папского fiat (да будет) достаточно для решения вопроса. Более того, в споре выяснилось, что "Томос" Льва Флавиану был принят по заслугам, а не потому, что он был послан папой. При чтении этого текста в греческом переводе на втором заседании часть присутствующих приветствовала чтение одобрением (криками "Петр говорит через Льва"!57). Однако епископы Иллирика и Палестины резко возражали против тех мест текста, которые считали несовместимыми с учением святого Кирилла Александрийского. Понадобилось несколько дней работы в комиссии под председательством Анатолия Константинопольского, чтобы убедить их в том, что Лев не противоречит Кириллу. Этот эпизод ясно показывает, что не Лев, а Кирилл почитался в Халкидоне высшим критерием православной христологии. Взгляды Льва подозревались в несторианстве еще и на пятом заседании, когда те же иллирийцы, отвергая всех, отступавших от Кирилловой терминологии, кричали: "Противники— несториане! Пусть едут в Рим!"58 Окончательная формулировка, одобренная собором, ни в коем случае не была простым принятием текста Льва. Это был компромисс, принять который удалось убедить Отцов, когда они убедились, что папа Лев и Кирилл исповедуют одну и ту же истину, употребляя разные выражения.
Еще более симптоматично принятие Собором знаменитого 28-го правила, значение которого в истории восточных церковных структур будет рассмотрено ниже59. Текст этот содержит два основных пункта. Первый отражает желание правительства императора Маркиана и его жены Пульхерии сочетать Рим и Константинополь как два "имперских" центра Церкви, направленные против претензий Александрии: текст подтверждает постановление 381г. о предоставлении церковному "Новому Риму" второго места после "ветхого Рима". Затем он идет дальше Собора 381 г., явно определяя первенство двух Римов в чисто эмпирических и политических терминах; оно выражается "присутствием императора и сената". Второй пункт состоит из формального установления в Константинополе "патриархии" (до тех пор это—только почетное положение) и предоставления ей права рукополагать митрополитов в трех имперских диоцезах: Фракии, Понте и Азии. Второй пункт имел чисто практическое и административное значение, но первый заключал формальное отрицание самой основы экклезиологии папы Льва: первенство Рима—не божественное учреждение или "кафедра Петра", а учреждение политическое и установлено "Отцами".
Реакция папских легатов на принятие этого текста, так же как и письма, написанные на эту тему папой после собора, хорошо иллюстрируют "янусов" характер римского отношения к вопросу первенства. Единственной причиной, которой легаты и папы оправдывали свои возражения, высказанные с большим напором, было то, что 28-е правило, устанавливая Константинопольский "патриархат" и предоставляя ему второе место после "ветхого Рима", нарушает букву 6-го правила Никейского собора, где упоминаются только три "первенства": Рим, Александрия и Антиохия. В своем протесте легаты сослались на папские инструкции ("Вы не должны допускать никаких добавлений к решению Никейских Отцов"), а после Собора папа сам писал императору Маркиану: "Нельзя отступать от привилегий церквей, установленных канонами святых отцов и предписанных указами собора в Никее". В своем письме императрице Пульхерии он более резок: "Те постановления епископов, которые противны правилам святых канонов, установленных в Никее, властью блаженного апостола Петра... мы аннулируем и отменяем" (cassamus). И наконец, Анатолию он пишет: "Никейский собор был облечен Богом столь высокой привилегией, что церковные постановления... не соответствующие его указам, совершенно ложны и недействительны"60.
Ясно, что папа вполне сознавал несовместимость текста 28-го правила и его собственного понимания места Рима во вселенской Церкви; но он также знал, что его требования просто не будут поняты в Константинополе, если он выразит их так, как делал это обычно, обращаясь к западным епископам. Это объясняет его сравнительно умеренную позицию и то, что он лишь ссылается на Никею. Поступая так, он стоял на той же почве, что и Восток, прибегая к древнему пониманию согласия епископов: для того чтобы права церквей были подлинны, они должны определяться соборными постановлениями. При этом, разумеется, его собственное понимание "апостольских первенств" оставалось неприкосновенным. Как мы уже видели, 6-е никейское правило толковалось в Риме—вне связи с реальностью—как признание первенства Рима, Александрии и Антиохии—трех "кафедр Петра"61.
Личное, почти мистическое убеждение папы Льва, что он как римский епископ и наследник Петра ответствен за вероучительное и дисциплинарное благополучие вселенской Церкви, вне всякого сомнения, никогда его не покидало. Но очевиден и тот факт, что эти претензии Рима не вполне понималась другими и по сути были неприемлемы в исторических условиях Vв. Святой Лев приспосабливался к этим обстоятельствам как мог, не теряя ни своего личного достоинства, ни своего подлинного попечения о православии и единстве Церкви, столь характерного для замечательной личности этого епископа.
7. Преемники Льва и Лаврентиевский раскол
С перенесением постоянной резиденции императора в Равенну римский епископ стал, бесспорно, главной фигурой в древней столице. В 476г., когда Империя совершенно распалась, положение его не претерпело существенного изменения. Готские завоеватели, фактически управлявшие Италией, были не только веротерпимы по отношению к кафолической Церкви, но и заинтересованы в использовании ее в качестве дипломатического моста с Константинопольской империей.
Проживая в Латеранском дворце, вблизи от "золотой базилики" (basilica aurea), своего соборного храма, папа непосредственно управлял тремя большими мартириями, построенными также в форме базилик: св. Петра в Ватикане, св. Павла на via Ostia и Basilica liberiana, заложенной на Эсквилине при папе Ливерии, перестроенной Ксистом III и в память об Эфесском соборе (431) посвященной Богоматери; он также управлял двадцатью восемью городскими tituli, или приходскими храмами. Несмотря на то что многие из этих зданий в эпоху Ренессанса были перестроены или переделаны, удивительно большое число их и по нынешний день сохранило тот вид, который имело в Vв.
Избрание нового папы по традиции происходило по той же процедуре, что и избрание всякого нового епископа—с участием духовенства и выбранных городом мирян. Епископская хиротония тогда совершалась соседними епископами (episcopi suburbicarii). Политическая и социальная роль, которую играл римский папа, требовала контроля за избранием и одобрения его готскими королями. Первое после падения Западной империи (476) избрание папы состоялось в 483г., после смерти папы Симплиция. Избирательное собрание, состоявшее из духовенства и сенаторов под председательством префекта претория Каццины Василия, представителя короля Одоакра, избрало папу Феликса III. Такая же процедура происходила при избрании пап Геласия (492-496) и Анастасия (496—498). Но в 498г. началась смута. Местная римская клерикальная партия поддерживала избрание Симмаха, тогда как группа сенаторов-аристократов стояла за Лаврентия (498—506). В борьбе между ними единственным реальным судьей был король Теодорих. Сравнительное благоволение готских королей гарантировало большую степень порядка и последовательности, так что, как и при римском правлении, выбор часто падал на ближайших друзей предыдущих пап (Лев был диаконом и советником Целестина, Иларий занимал такое же место при Льве, а Геласий был главным советником Феликса).
Чтобы вполне понять римский кризис 498 г., с которого начался Лаврентиевский раскол, нужно сказать о восточных церковных делах, которые будут рассмотрены в следующей главе.
Единственным и главным вопросом, который занимал непосредственных преемников святого Льва, было отношение восточных императоров к противникам Халкидонского собора и их попытки разрешить вопрос посредством компромиссов. Неспособные постичь тонкости греческой христологической терминологии и, естественно, с подозрением относившиеся к византийской имперской политике, папы сохраняли верность авторитету "Томоса" святого Льва и вместе с большинством членов латинской Церкви, знакомых с лексикой Тертуллиана, Августина и Льва, опасались малейшего отклонения от буквы халкидонского определения. Тем временем на Востоке император Зинон решил успокоить антихалкидонскую оппозицию с помощью документа, известного под названием "Энотикон" (482). Он содержал безоговорочное осуждение как Нестория, так и Евтихия и подчеркнутое подтверждение Анафематизмов святого Кирилла. Он также отвергал всех еретиков, учивших неправильно "в Халкидоне или на любом другом соборе"62. Последняя двусмысленная фраза должна была удовлетворить монофизитов, не отвергая формально халкидонской веры. На основании "Энотикона" и под давлением императора халкидонские патриархи Константинополя и Иерусалима вошли в общение с монофизитскими архиепископами Александрии и Антиохии.
Энергичный протест против этих двусмысленных действий римского папы Феликса III привел к расколу между Римом и Константинопольским патриархом Акакием, предполагаемым составителем "Энотикона", но по убеждениям халкидонитом63. Политические обстоятельства делали римскую установку реальной. Готское управление Италией давало Римской церкви полную независимость от непосредственного давления императоров и известную свободу действий в отношениях с Константинополем. Имперское же правительство, с одной стороны, рассчитывало на папу для поддержания своих интересов на Западе, а с другой—не могло не считаться с авторитетом преемника святого Льва. В результате позиция пап имела определенный вес.
Вершителем папской политики в том, что обычно именуется Акакиевским расколом, был Геласий, член клира при папе Феликсе III и сам будущий папа (492—496). Несмотря на краткость своего понтификата, в области пастырской, административной и идеологической он показал себя личностью почти столь же влиятельной, что и Лев. Хотя так называемый Decretum gelasianum был написан не им64, его письма императорам Зинону и Анастасию, протестующие против навязывания Церкви императорской власти, выражают папскую независимость и являются мощным прецедентом в средневековой борьбе между Церковью и государством на Западе. Признавая божественное происхождение Империи (Imperium), Геласий тем не менее утверждает, что император не обладает властью определять христианские принципы, управляющие христианским обществом: такая власть принадлежит "священству" и в особенности папе, преемнику Петра65. В своем знаменитом письме императору Анастасию I Геласий пишет: "Есть две существенные власти, управляющие миром: священная власть святителей и власть царей. Из этих двух властей священники несут бремя тем более тяжелое, что на божественном страшном Суде им придется отвечать и за самих царей"66. Следовательно, "христианские императоры должны подчинять свои действия епископам"67.
Эти тексты Геласия не только стали классическими для самосознания пап на Западе, они также представляют Римскую церковь как высшее прибежище для тех, кому на Востоке в VII и УШвв. придется бороться против императоров-еретиков. Тем не менее фактически даже те историки, которые в остальном восхищаются бескомпромиссной твердостью папы Геласия, признают, что "по отношению к Константинополю он отстаивал свои взгляды с грубостью, которая могла скорее ожесточить оппонента, чем побудить к гибкости"68. После смерти Акакия и краткого патриаршества Фравита (489—490) константинопольский патриарх Евфимий (490—495) порвал с монофизитским патриархом Александрии Петром Монгом и занял четкую халкидонскую позицию. Он обратился к Риму, пытаясь восстановить общение и найти поддержку у папы и продолжая оставаться в конфликте с императором Анастасием, который все еще придерживался "Энотикона". Но Геласий в резком и ироническом письме в Евфимию потребовал, чтобы в Константинополе имя Акакия было вычеркнуто из литургических поминаний69. Условие это на Востоке не хотели принимать, поскольку Акакий—хотя тактически и был виновен—никогда не был формально осужден за ересь и был низложен Римом лишь в одностороннем порядке.
Таким образом, за спором вокруг имени почившего Акакия стоял экклезио-логический вопрос: Рим требовал признания себя в качестве единственного критерия церковного общения. Хотя Акакиевский раскол был преодолен и общение было восстановлено, вопрос экклезиологический — так же как и вопрос, связанный с 28-м халкидонским правилом,—остался нерешенным. Патриарх Евфимий (490-495) и его преемник Македонии (495—511 ) и по сей день считаются Римом раскольниками, в Константинополе же они не только остались в литургических помянниках, но даже попали в чин святых исповедников, поскольку оба были низложены Анастасием I за защиту Халкидона. Печально, что Римская церковь во имя папских притязаний пренебрегала истинными защитниками православия на Востоке.
Но вскоре выяснилось, насколько эти притязания были спорными не только на Востоке, но и на Западе. После смерти Геласия его преемник папа Анастасий II (496-498) пошел на уступки ради восстановления отношений с Константинополем. Это привело к тому, что некоторое число римского духовенства порвало с новым папой, поскольку он "вошел в общение с фессалоникийским диаконом по имени Фотин, принадлежавшим к партии Акакия... не посоветовавшись со священниками, епископами и духовенством всей кафолической Церкви"70. Этот эпизод показывает антивизантийские настроения большого числа римского духовенства, но он же свидетельствует о том, что настроения эти не обязательно предполагали безусловное принятие папской власти. Гораздо определеннее это проявилось в так называемом Лаврентиевском расколе.
В ноябре 498г., после смерти папы Анастасия II, когда в Латеране был избран папой диакон Симмах, в базилике св. Марии был провозглашен папа Лаврентий, священник храма св. Пракседы. Римское духовенство поровну разделилось между двумя кандидатами, тогда как большая часть сената и аристократии, более лояльная к Константинополю, поддержала Лаврентия. За Симмаха выступали народные массы Рима. Лаврентий же и его партия поддерживали прови-зантийскую политику папы Анастасия. Оба кандидата были вызваны в Равенну, где готский король-арианин Теодорих поддержал Симмаха, избрание которого на Римском соборе 1 марта 499г. было признано каноническим. Его соперник Лаврентий отказался от притязаний на папство. Однако это оказалось только началом смуты. Оппозиция Симмаху была по-прежнему активной. Сами епископы просили вмешаться непосредственно готского короля. Теодорих, с неохотой согласившись на роль арбитра, приехал в Рим в 500г., и там его торжественно встретил Симмах, созвавший в 501г. новый собор епископов. Симмах был обвинен своими врагами в безнравственности, между двумя партиями произошел конфликт по поводу даты Пасхи. Восточная церковь следовала александрийскому исчислению, и дата Пасхи определялась воскресеньем, следующим за еврейской пасхой (14 нисана), которая сама следовала за весенним равноденствием. Римская же церковь придерживалась неисправленной даты равноденствия, согласно старому юлианскому календарю (25 марта вместо правильной даты 21-го), и откладывала дату Пасхи, если 14 нисана падало на субботу. В результате Рим и Восток иногда праздновали Пасху в разные дни71. Единства ради святой Лев Великий решил в 444 и 455гг. следовать александрийскому правилу. Однако Симмах в 501г. в угоду местным национальным симпатиям последовал "древнему" римскому календарю. Вызванный разгневанным Теодорихом, он заперся в храме св. Петра, в то время как назначенный Теодорихом местоблюститель Петр Алтинский занял все другие церкви Рима, и в 502г. Пасху праздновали согласно восточной практике. При неистовом возбуждении народа Симмаху пришлось согласиться на соборный суд (502). Вскоре Лаврентий вернулся в Рим. Последовало огромное количество полемической литературы и еще больше невоздержанности и насилия. Каждая партия обвиняла другую в моральных и канонических преступлениях. Часть этой литературы содержится в так называемых "Симмаховых подлогах", в которых он ссылается на фиктивные прецеденты, дабы поддержать принцип—"первая кафедра не подлежит ничьему суду" (prima sedes a nemine judicatur)—и подтвердить, что соборные акты, по которым судили Симмаха72, недействительны. Только в 506г. короля Теодориха снова убедили полностью поддержать Симмаха, который был реабилитирован собором 502г. Однако последствия раскола были преодолены только избранием папы Гормизда (514—523).
Раскол, конечно, вызвал в Римской церкви большое смущение и способствовал возникновению апологетической аргументации, включавшей не только вышеупомянутые "Подлоги", но также трактат, написанный миланским диаконом Эннодием, стремившимся доказать, что папы могут быть судимы одним только Богом, а не другими епископами73. С возвышением папства эти аргументы станут употребительны и на них будут ссылаться, но в первые годы VIв. они едва ли были убедительны. В действительности единство между Римом и Константинополем и престиж Рима были восстановлены впоследствии не апологетикой и не силой аргументов, но армиями и политикой императора Юстиниана I. Завоевав Италию, Юстиниан восстановил идею romanitas, которая снова включала Римскую церковь в византийскую политическую систему.
Однако еще сохранялось почти мистическое убеждение римских епископов в том, что каким-то образом духовная и вероучительная ответственность за вселенскую Церковь принадлежит именно им. Это мистическое убеждение продолжало сталкиваться не только с объединяющими и контрольными функциями, которых требовали себе византийские императоры, но и с более острым осознанием местных церквей (и, конечно, собиравшихся на Востоке Вселенских соборов) того, что самый подлинный признак церковной истины находится не только в одном Риме, но сохраняется в согласии епископов. Оба раскола, Акакиевский и Лаврентиевский, выявили и подтвердили существование напряженности между папством, с одной стороны, и экклезиологическим сознанием—с другой, и не только на Востоке, но и в некоторых западных странах бывшего римского христианского мира.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 См. обзор источников и дополнительной литературы: Goffart W. Barbarians and Romans, A.D. 418-584. The Techniques of Accommodation. Princeton, 1980. P. 206-230.
2 Об этом см., в частности: Zeiller J. Les origines chrétiennes dans les provinces danubiennes de l'empire romain. Paris, 1918.
3 Cp:. Griffe E. G. La Gaule chrétienne à l'époque romaine. II. L'Eglise des Gaules au Ve siècle. 2me éd., Paris, 1966. P. 125; ср. также p. 236-309.
4 Накануне варварских завоеваний префектура Галлии включала в себя гражданские диоцезы Галлии, Испании и Британии.
5 Подобным же образом и почти в то же время, когда началась централизация в руках константинопольского епископа власти в Малой Азии, ей противостоял "снизу" епископ Эфесский и ею возмущалась традиционная на Востоке власть Александрии.
6 Об этом конфликте см. "Житие св. Илария" (текст в PL 50) и "Письма Св. Льва". Канонически обращение Келидония к Риму могло быть оправдано правилами Сердикского собора (343), но позиция Илария, возможно, указывает на то, что правила эти не были приняты в Галлии.
7 Титул викария означал не столько административную зависимость от Рима, сколько изъятие из судебной ответственности перед местным епископатом. Ср.: Лапин П. Судьбы соборного принципа в западном патриархате// Православный собеседник. Казань, 1909, 2 сент. С. 349—84; ноябрь. С. 613-634.
8 См., например: de Plinval G.// Fliehe Α., Martin V. De la mort de Théodose à l'élection de Grégoire le Grand. Histoire de l'Eglise. 4. Paris, 1948. P. 410.
9 Ep 21. PL 50. Col. 530.
10 Ср., в частности, труды Августина De praedestinatione sanctorum и De dono perseverantiae.
11 Ed. Moxon R.S. Commonitorium. 2. Cambridge, 1915. P. 10/ Engl. tr. by R.E. Morris. New York, 1949 (Fathers of the Church, 7). P. 270.
12 Ср., например: De gratia II, 8//Corpus scriptorum ecclesiasticorum latinorum (далее: CSEL). 21. P.76.
13 О скифских монахах и их участии в христологических спорах см. ниже гл. VI. Выходцы из "Скифии", то есть области нижнего течения Дуная, подчиненной епископу Томи, они знали и греческий, и латинский языки, потому, вероятно, более многих восточных богословов знали о спорах по поводу августинизма.
14 Об этом эпизоде см. очень обстоятельное описание у Duchesne. L'Eglise. P. 54—63.
15 Сочинения Фульгенция были недавно опубликованы: FraipontJ. Corpus Christianoram. 91 и 9la. Turnhout, 1968. См. также: Lapeyre G.G. Fulgence de Ruspe. Paris, 1929. Хотя Фульгенций и был союзником кирилловцев, скифских монахов, христологии его недостает кириллова понятия "обожения", которое само предполагает синергию между человеческим и ,божественным действием. Это лишний раз иллюстрирует печальную поверхностность всего спора об августинизме в V—VI столетиях.
16Ср.: Chadwick О. John Cassian. Cambridge, 1968. P. 152-153. "См. выше.
18 PL. 65. Col. 31-34.
19 Некоторые историки (ср.: Duchesne L. Histoire ancienne de l'Eglise. Paris, 1929. P. 618) сомневаются в исторической действительности миссии Палладия, о которой свидетельствует Проспер Аквитанский, но о которой умалчивают ирландские источники.
20Об обстоятельствах, часто очень неясных, жизни св. Патрика см.: Hanson R.P.C. Saint Patrick. Oxford, 1968.
21 Согласно Хансону (op. cit. P. 188), это путешествие является легендой.
22 Duchesne L. Op. cit. P. 624.
23 Ср. критику такой практики тремя галльскими епископами у Friedrich J. Akademie der Wiss., Sitzungsberichte. München, 1895.
24 Власть турского митрополита над Британией столетиями оспаривалась кельтским духовенством.
25 Об этом см.: Fontaine J. Conversion et culture chez les Visigoths d'Espagne// La Conversione al Cris-tianesimo. Spoleto, 1967. P. 96-108.
26 Современные историки (ср.: Fontaine J. Op. cit. P. 115) подчеркивают политические аспекты этой истории. В своих "Диалогах" св. Григорий Великий представляет, однако, Ерминингильда как мученика за веру.
27 Наша информация о вандалах в Африке в большой мере основана на показаниях очевидца позднейшего периода их правления (он пишет около 480 г.) Виктора из Виты, автора труда Historia persecutions Africanae provinciae. Ed. M. Petschenig// CSEL 7. Vindobonae, 1881. Усилия некоторых историков дискредитировать точность описаний Виктора не вполне убедительны. Действительные ужасы преследований подтверждаются другими авторами, включая Фульгенция из Руспе и Фер-ранда, а также археологическими данными.
28 Vita Victor de. Historia 1, 29. Ed. cit. P. 13.
29Ср. список в Notitia provinciarum et civitatum Africae// CSEL 7. P. 117—134. Было известно, что в Африке сохранялась древняя практика, согласно которой епископ обычно считался единственным совершителем Евхаристии. В результате во главе каждой общины или "прихода" стоял епископ; отсюда и существование многочисленного епископата.
30 Ср. трактат Кассиана De Incarnatione в PL 50. Col. 9-272.
31 Ср. "Послания" Кирилла. Поел. 56. PG. 77. Col. 320.
32 Ссылки см. выше.
33 Слово 82, 2. PL 54. Col. 423.
34 Ibid. 3. Col. 424. Понятие "главы мира" (caput mundi или caput orbi) в применении к Риму является обычным римским выражением, часто употреблявшимся св. Львом.
35Ер 24 (Ер 2 в Acta conciliorum oecumenicorum (далее: АСО). T. II. Vol. 4. P. 2).
36 "Через святую кафедру блаженного Петра, ты (о Рим) поклонением Богу достиг более обширной власти, нежели посредством земной власти". Sermo. 82, l, PL 54. Col. 423A.
37 Sermo. 3, 3, PL 54. Col. 146B.
38 Ullmann Walter. The Growth of Papal Government in the Middle Ages. A Study of the Ideological Relation of Clerical to lay Power. London, 1955. P. 3; ср. также: Idem. Leo I and the theme of Roman Primacy//Journal of Theological Studies (далее: JTS). 11. London (1960). P. 25-51.
39 Sermo. 4, 4. PL 54. Col. 152A.
40 Ср. со знаменитыми словами св. Иринея (Против Ересей III, 3, 2), которые, будучи переводом с греческого, могут просто означать "древность" (principium — ἀρχή; principalitas — ἀρχαιότης). Во всяком случае, здесь вряд ли предполагается власть юрисдикции.
41 Неудивительно, что имперская канцелярия, сильно благоволившая папе Льву, даже когда двор был в Равенне, избегала все же употребления термина principatus в обращении к нему (ср.: Ullmann. Ibid.).
42 A domino acceperit principatum. Ер 9. Praef, PL 54. Col. 625A; термин principatus был уже присвоен Римской церкви Бонифацием I в 422 г. (ср.: PL 20. Col. 778), но его употребление было исключением.
43 Sermo. 4, 2. PL 54. Col. 149—150; в письмах и проповедях Льва есть много параллельных текстов. Он даже говорил о "полноте власти" (plénitudepotestatis) папы (Ер 14, 1. PL 54. Col. 671), что было ключевым выражением в позднесредневековых определениях папской власти; ср.: Jalland T. The Life and Times of St. Leo the Great. London, 1941. P. 64-85.
44 См. мой обзор таких текстов у греческих авторов: Meyendorff J. et al. The Primacy of Peter in the Orthodox Church. London, 1963 (статья St. Peter in Byzantine theology).
45 Центральное место веры в экклезиологии св. Льва хорошо выражено в классическом труде Batiffol P. Le siège apostolique (359-451). Paris, 1924. P. 420-423.
46Ср.: Sermo. 2, 2. PL 54. Col. 144A.
47 Sermo. 5,2. PL 54. Col. 133C.
48 Ullmann. Op. cit. P.7.
49 Ср.: KiddB.J. The Roman Primacy to A.D. 461. London, 1936. P. 153; см. также православного епископа Ф(еодора). Из истории папства. Значение папы Льва Великого в развитии идеи папства// Богословский вестник. 1912. II. С. 477-510.
50 "Структура епископата, режим соборов, отношение к Святейшему Престолу—все это было очень неопределенно на Западе" (Duchesne L. Histoire ancienne de l'Eglise. III. Paris, 1929. P. 676; CM. также р. 679).
51 Morrison K.P. Tradition and Authority in thé Western Church, 300-1140. Princeton, 1969. P. 77-94.
52 The Life and Times of St. Leo the Great. London, 1941. P. 49.
53Cp., например, письмо Льва кепископам Сицилии. Ер 16, 7. PL54. Col. 702BC.
54 См. выше.
55 Op. cit. P. 673.
56 АСО. II. 2. Vol. 1. Part3. P. (444) 85; текст письма см.: Epist. Coll. M, АСО. П. l, 1. P. 31-32.
57 Ibid. II, 2 Vol. l, 2. P. (277) 81 (этот эпизод упомянут в греческих Деяниях). Возглас "Петр говорил устами Льва", часто цитируемый как подтверждение торжества авторитета Рима, по-видимому, был в действительности защитной реакцией на возражения Иллирика.
58 Ibid. Р. (321) 125.
59 Ibid. P. 179-183.
60 Все эти тексты находятся в АСО. Очень точное описание халкидонских процедур и перевод всех важных текстов см.: Murphy F.X. Peter speaks through Leo. The Council of Chalcedon, A.D. 451. Washington, DC, 1952.
61 Эта умеренность или непоследовательность св. Льва в его возражениях 28-му правилу навели М. Жюжи на мысль, что папа не видел в этом тексте какого-либо отрицания "Петрова" первенства Рима (Jugie M. Le Schisme byzantin. Paris, 1941. P.16—17). Вряд ли, однако, папа был столь наивен, как предполагает Жюжи. Его письма к Маркиану и Анатолию ясно выражают его веру в апостольство кафедр, и отсутствие такого апостольства у Константинополя делало невозможным избрание этой Церкви на первенство (ср. комментарии: Herman E. Chalkedon und die Ausgestaltung des Konstantinopolitanischen Primats//Chalkedon. II. P. 465—466).
62 Существует аннотированный перевод "Энотикона" в: Coleman-Norton P.R. Roman State and Christian Church. A Collection of Legal Documents. A.D. 535 (далее: CN). III. P. 924-927.
63 Совершенный отказ от Халкидона был так же неприемлем для Константинополя, как и для Рима, в особенности потому, что канонические права Константинополя отныне зависели от 28-го правила.
64 См. выше. О роли Геласия при папском дворе его предшественников, Симплиция и Феликса III, см.: Koch H. Gelasiusim Kirchenpolitischen Dienst seiner Vorgänger. München, 1935; Ullmann W. Gelasius I (492-496). Das Papsttum an der Wende der Spätantike zum Mittelalter (= Päpste und Papsttum, 18). Stuttgart, 1981.
65 Ср., в частности: Ullmann W. The Growth of Papal Government in the Middle Ages. London 1955. P.14-31.
66 Ep 8, PL 59. 42A.
67 Письмо Феликса III Акакию (очень вероятно, написанное Геласием). Ер 1. PL 58. Col. 894—896; о роли Геласия в написании писем Феликса см.: Koch H. Gelasius im Kirchenpolitischen Dienst seiner Vorgänger Simplicius und Felix III//München, Bayer. Akad. derWiss., Sitzungsberichte, Phil. Hist. Abt. 1933. B. 6. Следует, однако, отметить, что Геласий никогда не претендовал на главенство над императорами и никогда не думал об отлучении Зинона (Richards. Popes. P. 21—24).
68 Jedin-Dolan. History. II. New York, 1980. P. 618.
69 Ep II. PL 59. Col. 13-19.
70 Liber Pontificalis (далее: LP), изд. Duchesne L. Paris, 1955. P. 258 (tr. p.l 14).
71 См. подробное описание вопроса: Duchesne L. L'Eglise. P. 138—139.
72 Текст подлогов: Duchesne L. LP in tr. p. CXXXIII.
73 Текст в PL 63. Col. 167—208. Наиболее полный современный анализ событий и проблем Лаврентиевского и Симмаховского расколов см: Richards. Popes. P. 69-99.
|
