Иоанн Мейендорф

ЕДИНСТВО ИМПЕРИИ И РАЗДЕЛЕНИЯ ХРИСТИАН

К оглавлению

Глава VI
ХАЛКИДОНСКИЙ СОБОР И ЕГО ПОСЛЕДСТВИЯ

1. Халкидонский собор: вероучительные результаты

История дебатов в Халкидоне многократно описывалась и не нуждается в подробном повторении. Первоначально созванный в Никее ради подтверждения как символа неразрывной связи с первым собором, собор был перенесен Маркианом в константинопольский пригород Халкидон, где легче было осуществить присутствие императора и его надзор. Число участников собора значительно превышало все предыдущие: собралось более пятисот епископов, включая занимавших главные восточные кафедры—Константинополь, Александрию, Антиохию и Иерусалим1. Папа Лев, который после "Разбойничьего" собора 449г. грозился с помощью опять временно жившего в Риме западного императора Валентиниана III созвать собор на Западе, согласился, чтобы в Халкидоне его представляли легаты. Как видно из предыдущей главы, свое участие он обусловил очень жестко: его легаты должны председательствовать на собраниях, а его "Томос Флавиану" должен быть признан как окончательное утверждение христианской веры. Поддержка Рима была настолько важна, что первое условие было удовлетворено, но лишь формально. Папский легат Пасхазин, епископ Лилибея в Сицилии, занял первое место и стал церковным председателем собора. Папское же "Послание Флавиану" было изучено только на предмет его достоинств и подтверждено неоспоримым авторитетом Кирилла. На самом деле заседаниями руководили не легаты, а восемнадцать имперских уполномоченных, включая столь высоких чиновников, как magister militum Анатолий, префект претория Востока Палладий и praefectus urbis Татиан.

Столь значительное вмешательство императорского двора—во главе которого стояла скорее Пульхерия, чем Маркиан,—означает, что собор по существу следовал формальной процедуре, находившейся под сильным влиянием римского судебного права. Подобный формализм был новшеством в истории Вселенских соборов. Этого не было ни в Никее (325), ни в Константинополе (381): от этих двух соборов даже не осталось официальных протоколов. Первый Эфесский собор (431)—не говоря уж о "Разбойничьем" соборе (449)—целиком проходил под самовластным руководством александрийского епископа, и никакая реальная оппозиция на нем не допускалась. В Халкидоне же, наоборот, были выслушаны различные точки зрения; был прочтен протокол "Разбойничьего" собора; собирались комиссии для обсуждения спорных вопросов; были представлены проекты решений и некоторые из них отвергнуты. Такой процедуры и такого порядка ранее не существовало, и, например, в Эфесе имперские чиновники получили инструкции, чтобы к обсуждению церковных дел были допущены одни только епископы. К сожалению, ни широкое представительство, ни сравнительная свобода дебатов не обеспечили скорого и всеобщего принятия Халкидонского собора. Наоборот, вынесенное им определение вызвало длительную оппозицию и дальнейшие христологические споры.

Собор продолжался более трех недель, с 8 по 31 октября 451г. Было семнадцать пленарных заседаний в храме весьма почитаемой местной мученицы святой Евфимии2.

Общая направленность собора во многом выяснилась уже на первом заседании, когда обсуждался личный статус Диоскора Александрийского и Феодорита Кирского, главного выразителя взглядов "восточной" или антиохийской группировки. Папские легаты потребовали исключения Диоскора, поскольку он оскорбил папу Льва, тогда как египтяне и их союзники резко протестовали против присутствия Феодорита, который критиковал святого Кирилла. Имперские чиновники отказали и тем и другим. Было принято решение посадить обоих, Диоскора и Феодорита, посреди храма, подобно обвиняемым, которые с полным правом высказываний должны защищаться. Это было разумно не только из соображений справедливости, но и в связи с главной целью политики Маркиана и Пульхерии: восстановить согласие внутри имперской Церкви, сосредоточенной вокруг двух имперских столиц, Рима и Константинополя. Это решение процедурного вопроса привело к тому, что заседание было почти полностью занято долгим чтением протокола Константинопольского собора, осудившего Евтихия (448), и протокола "Разбойничьего" собора (449). Чтение постоянно прерывалось бурными выкриками со стороны епископов разных фракций. Бывшие члены "разбойничьего" собора, подписавшие осуждение Флавиана и косвенно оскорбившие Льва своим отказом читать его послание, пытались оправдываться, то обвиняя Диоскора в шантаже и насилии, то поступая честнее и испрашивая у собора прощение. Наиболее скомпрометированным среди них был, вероятно, Ювеналий Иерусалимский, который вместе с Диоскором был сопредседателем "Разбойничьего" собора. В Халкидоне он—отнюдь не убедительно—отговаривался незнанием3 и, сделав красноречивый жест, встал со своего места рядом с друзьями Диоскора и перешел к антиохийцам и константинопольцам. Диоскор же занял сдержанную и достойную позицию, высказывая вполне понятную иронию по отношению к епископам, поддерживавшим его в 449г., теперь же ставшим на сторону его обвинителей. Однако он столкнулся с трудностями, оправдывая свою позицию в 449г., особенно относительно реабилитации Евтихия. Он очень ясно высказал свою собственную вероучительную позицию, которая и осталась позицией большинства оппонентов Халкидонского собора: Христос есть полностью Бог и полностью Человек, и потому у Него "две природы", однако после их соединения уже невозможно говорить о "двух природах", существующих отдельно одна от другой, поскольку соединение их в единое существо есть соединение совершенное. Диоскор, конечно, не допускал употребления греческого слова фисис ("природа") для обозначения чего-либо, кроме "конкретной реальности". Более того, как указали и он, и его сторонники, святой Кирилл употреблял выражение "единая природа Бога Слова воплощенная" и никогда определенно не говорил о двух природах после их соединения. На основании этого Кириллова фундаментализма Диоскор и посчитал, что осуждение Флавиана в 449г. было справедливым: Флавиан и Евсевий Дорилейский, официальный обвинитель Евтихия в 448г., говорили о "двух природах после Воплощения" и потому de facto были "несторианами". Однако в Халкидоне большинство утверждало, что Диоскор неправ, усматривая противоречие между Кириллом и Флавианом.

Имперские чиновники в заключительном слове выражали свое убеждение в том, что осуждение Флавиана было несправедливым и поэтому те, кто соглашался с ним—то есть те, кто возглавил "Разбойничий" собор, Диоскор, Ювеналий (его переход ему еще не помог!), Фалассий Кесарийский и другие—должны быть низложены. Однако чиновники заявили также, что подобное действие, требующее свежей головы и свободного обсуждения, нужно отложить до следующего заседания. Собрание завершилось пением "Святый Боже! Святый Крепкий! Святый Бессмертный, помилуй нас". Это первый известный случай, когда было пропето это песнопение, которое в последующие века станет столь популярным, но и вызовет споры.

Сознавая, что позиция его не имеет ни малейшего шанса восторжествовать на соборе, Диоскор Александрийский не появлялся на других заседаниях. Его низложение произошло в его отсутствие на третьем заседании, но лишь после того, как ему лично трижды был вручен вызов. Кроме того, что очень знаменательно, в указе о его низложении говорится только о дисциплинарных и канонических прегрешениях, а не о ереси. Официальное сообщение, посланное ему, таково: "Знай, что за то, что ты презрел каноны и ослушался настоящего Святого и Вселенского собора, не принимая во внимание других преступлений, в которых ты повинен, поскольку, согласно канонам, будучи трижды призван настоящим Святым и Великим собором, не согласился дать ответ на предъявляемые тебе обвинения, ты низложен от епископства и лишен всякого церковного сана настоящим Святым и Вселенским собором сего 13 октября"4. Чисто дисциплинарный, а не вероучительный характер низложения будет должным образом отмечен Анатолием Константинопольским (хорошо знавшим Диоскора, ибо он был его представителем—апокрисиарием—в столице) в решающий момент дебатов на пятом заседании. Подлинной целью его выступления было утверждение, что даже если Диоскор обвинял Флавиана в ереси за исповедание "двух природ после их соединения", то его собственная, Кириллова терминология не обязательно была еретической5. Отсюда ясно, что не было момента, когда бы Халкидонский собор отступал от своей Кирилловой позиции, которую отстаивал любой ценой, даже идя против течения, которое представляли римские легаты. Из всех участников "разбойничьего" собора низложен был только Диоскор. Правда, все остальные—включая Ювеналия Иерусалимского—не только принесли покаяние, но и подписали низложение Диоскора.

Верность Кириллу с неизменной четкостью подчеркивалась на третьем и пятом заседаниях, когда встал вопрос о новом вероучительном определении. Потребность в новом определении была высказана имперскими чиновниками в начале второго заседания, и это поначалу вызвало почти всеобщее недовольство. Действительно, папские легаты получили от папы Льва инструкцию, в соответствии с которой должны были настаивать на том, что "Послание к Флавиану" уже есть достаточное выражение православия и что нет необходимости в дальнейших дебатах, а требуется лишь формальное принятие "веры Петра". Вообще нежелание издавать вероучительные определения было общей тенденцией. Сами восточные епископы—включая Диоскора и его последователей— предпочитали считать Никейский Символ Веры совершенно достаточным выражением православия. Во всяком случае ни Первый Эфесский собор (431), ни Второй ("Разбойничий", 449) не издали никаких исповеданий веры, а лишь осудили действительных или предполагаемых несториан во имя никейской веры6. Более того, Первый Эфесский собор одобрил резолюцию (впоследствии включенную как 7-е правило), запрещающую "представлять, составлять или писать какую-либо формулировку веры, иную, нежели та, которая была определена святыми отцами в Никее со Святым Духом"7. На это постановление постоянно ссылались александрийцы, еще не признавшие Константинопольский собор 381г. и приписываемый ему Символ Веры, который в действительности был расширением Никейского Символа. Александрийская церковь определяла православие как строгую приверженность только Никейскому собору, отвергая собор 381г. и приписываемый ему Символ Веры. На Халкидонском соборе он был приписан этому собору впервые8; это предполагало, что эфесское постановление было лишь особым заявлением, не имевшим отношения к вопросу, обсуждаемому в Халкидоне9.

Требование чиновниками вероучительного определения было вполне в согласии с позицией Империи по отношению к Вселенским соборам: император созывал такие собрания с определенной целью—получить ясные указания для своей политики по обеспечению единства Церкви. В 451г. простая ссылка на авторитет Никеи была явно недостаточной для достижения такой ясности, поскольку на него ссылались противоположные партии, каждая из которых претендовала на верность ему именно своих убеждений. Разумная тактика чиновников заключалась в том, чтобы все различные документы (предположительно отражающие "древнюю веру") были прочтены и, таким образом, сами епископы признали бы необходимость устранения существующих противоречий.

То, что следовало прочесть, составляли два Символа Веры, Никейский и Константинопольский, два "Послания" святого Кирилла Несторию, примирительное "Послание" Кирилла Иоанну Антиохийскому (433) и Томос Льва Флавиану. Епископы единодушно приветствовали оба Символа и послания Кирилла. Однако епископы Иллирика (теоретически подчиненные папскому викарию в Фессалониках) и Палестины возражали против некоторых выражений "Томоса" папы Льва, усматривая в них противоречие вере святого Кирилла. В этом-то и заключался основной вопрос: он подтверждал выраженную чиновниками необходимость выработки нового определения, устраивающего как Рим, так и кирилловское большинство собора.

"Томос" папы Льва был написан человеком, мало сведущим в деталях христологического спора на Востоке, но он производил необычайно сильное впечатление своим гармоничным логическим построением, в котором удалось избежать как керигматического стиля Кирилла, так и заблуждений Нестория. Нет сведений о том, знал ли папа греческий язык, но проблемы он изучил, читая Тертуллиана и Августина, так же как и трактат "О Воплощении", составление которого было поручено ввиду христологических споров святому Иоанну Кассиану. Из латинского богословия он скорее почерпнул такое понимание спасения, в котором особенно подчеркиваются идеи посредничества и примирения, то есть восстановления правильного и изначально гармоничного соотношения между Творцом и тварью, чем понимание обожения, theosis, столь любимого греческими Отцами. Поэтому для него было естественным говорить о Христе как имеющем две природы, или субстанции (substantia), хотя он и не вполне понимал, что латинское слово substantia обычно переводилось на греческий как hypostasis, что и придавало его богословию подозрительно несторианское звучание. Исходя из здравого смысла, он подчеркивал важную истину, а именно, что обе природы Христа обязательно сохраняют свои свойства после соединения (agit utraque forma quod proprium est), поскольку не абстрактно, а в конкретной реальности Христос никогда не переставал быть и Богом, и Человеком. Он добавил понятие, важное для Востока: действия, присущие соответственно Божеству и человечеству, осуществляются в единении одного с другим (cum alterius communione). Именно это понятие единения Божества и человечества во Христе и было основой учения о theosis (обожении). И наконец, Лев, несомненно зная, что действительно важно для Кириллова богословия и что особенно противопоставляется "несторианствующей" антиохийской школе, утверждает теопасхизм. "Можно сказать,— пишет он,—что Сын Божий был распят и погребен, поскольку мы понимаем единство личности в обеих природах". Но так как правильный перевод на греческий слова persona есть ????????, его представление личностного единства Христа следовало бы понимать только как "просопическое" (как в Антиохии), а не как "ипостасное" или "природное" (как у Кирилла)10.

Буря, вызванная возражениями против текста папы Льва, боязнь некоторых, что все Кириллово богословие будет отвергнуто", были так велики, что чиновникам пришлось, воспользовавшись своей властью, закрыть заседание. Но прежде они условились, что Анатолий Константинопольский (явный кирилловец, бывший друг Диоскора, ловкий церковный дипломат) встретится с оппозицией, дабы успокоить ее сомнения. Аттик Никопольский (в Эпире)—один из возражавших—особенно настаивал, чтобы в пленарном заседании было зачитано до сих пор не прочтенное третье "Послание" Кирилла, содержащее Двенадцать анафематизмов, которое также следовало принять во внимание при рассмотрении православия Льва12. По существу дебаты на третьем заседании оказались разбирательством православия папы Льва, о котором судили по исходным предпосылкам, почерпнутым у Кирилла.

В конце концов только в начале четвертого заседания собора "Томос" Льва был объявлен свободным от всякого подозрения в ереси. После заявления легата Пасхазина ("Досточтимый Лев, архиепископ всех церквей (!), дал нам изложение истинной веры... Эту веру собор и исповедует... не изменяя, не вычеркивая и не добавляя ни единого замечания") епископы один за другим заявили, что Лев находится в согласии с Никеей, Константинополем, Эфесом и Кириллом. Епископы Иллирика также подписали "Томос", заявив, что после заседаний с Анатолием они могут это сделать, будучи вполне уверенными в православии архиепископа Льва, "поскольку легаты разъяснили нам то, что казалось противоречивым в выражениях (Льва)". Подобное же заявление было сделано епископами Палестины13. Хотя это заседание формально и соответствовало инструкциям, которые папа Лев дал своим легатам—"Томос" был принят как изложение православной веры,—оно выглядело так, будто Льва судили и оправдали на основании христологии Кирилла как критерия православия.

Это же заседание было отмечено формальным принятием Ювеналия Иерусалимского и других бывших друзей Диоскора в полноправные члены собора. Они, конечно, тоже подписались под "Томосом" Льва, и соборные Отцы приветствовали восстановленное единство Церкви. Но в действительности будущее оказалось не столь радужным, как ожидалось: попытки соборных Отцов и чиновников добиться вероучительного согласия от ведущей группы монахов, включавшей знаменитого Варсауму Сирийского, успехом не увенчались. Эти выдающиеся подвижники, также принимавшие активное участие в "Разбойничьем" соборе 449г., были представлены собору, но оказались менее гибкими, чем епископы. Они отказались анафематствовать не только Диоскора, но даже Евтихия и, таким образом, на ближайшие десятилетия возглавили антихалкидонскую оппозицию.

Позиция монахов, их претензии стать единственными законными последователями святого Кирилла и их отказ отвергнуть Евтихия—все это ясно показало, что сохранение православной христологии, включая наследие Кирилла, требует вероучительного определения. На пятом заседании собора уже не было протестов против чиновников, настойчиво требовавших вероучительного определения. На этом заседании, 22 октября, присутствовали только избранные: чиновники, папские легаты, епископы главных кафедр (Константинополя, Антиохии и Иерусалима) и пятьдесят два других епископа. Собрание походило скорее на руководящий комитет, нежели на пленарное заседание. Проект заявления, написанный, вероятно, Анатолием Константинопольским, был представлен к обсуждению. Текст его не был внесен в протокол, но, судя по последовавшим горячим обсуждениям14, ясно, что он содержал пункт об именовании Девы Марии Богородицей (Theotokos), то есть решающее антинесторианское утверждение, подтверждающее постановление Первого Эфесского собора, а также определял существо Иисуса Христа как соединение двух природ, прибегая к строго кирилловской терминологии. Принятие такого текста, вероятно, удовлетворило бы Диоскора и помогло бы избежать раскола. Его ярко выраженный кирилловский характер вызвал короткое возражение Иоанна Германикейского, друга Нестория и Феодорита, который, видимо, был против включения термина Theotokos. Его одинокий голос был заглушен криками: "Да будет Мария письменно поименована Богородицей!" Гораздо серьезнее был энергичный и официальный протест римских легатов: "Если термины не будут согласованы с посланием апостольского и блаженнейшего мужа Льва, архиепископа, дайте нам копию, и мы вернемся (в Рим), дабы собор мог собраться там". Как мы помним, официальная позиция Римской церкви состояла в том, что все вопросы уже разрешены "Томосом" Льва и что по существу никакого другого постановления уже не нужно. Поскольку же чиновники требовали постановления, то оно должно было по крайней мере быть в полном соответствии с "Томосом". Столкнувшись с этим затруднением, имперские чиновники, главная задача которых состояла в обеспечении единства того и другого Рима, предложили создать новую комиссию из представителей всех партий для пересмотра проекта. Против такой процедуры епископы подняли шумный протест. Большинство их было удовлетворено существующей версией. Обращение чиновников к императору и прямое приказание Маркиана в конце концов убедили собрание образовать комиссию для создания нового проекта.

Этот эпизод историки толкуют по-разному, в зависимости от тех предпосылок, из которых они исходят. Апологеты папского первенства видят здесь непосредственную победу авторитета Рима. Восточные антихалкидониты, прежние и нынешние, сожалеют о том, в чем они видят трагическую капитуляцию перед папой и императором. Историки, симпатизирующие антиохийской и западной христологиям, выражают досаду на "слепоту" греческого епископата, неспособного понять очевидную ересь Диоскора, и восхваляют твердость легатов15. Однако никто из участников собора не воспринимал это событие в столь упрощенном виде. В действительности все епископы подписались под "Томосом" Льва на предыдущем заседании. По их представлению, это было совершенно достаточным выражением их осуждения Евтихия и принятия формулировки о двух природах, столь энергично выдвинутой Львом. Когда чиновники задали им прямой вопрос: "За кого вы, за Льва или за Диоскора?"—они без колебания ответили: "Мы веруем, как Лев"16. Они колебались написать в постановлении "в двух природах", а не "из двух природ", потому что предвидели опасные последствия полного отказа от терминологии, которой пользовался Кирилл. Для них, как и для Отцов Пятого собора, который соберется через столетие, то есть слишком поздно, чтобы залечить раскол, ни терминология Кирилла ("из двух природ"), ни терминология Льва ("две природы после их соединения") не заслуживали отдельного и самодовлеющего статуса: и та и другая служили лишь для отвержения ложного учения, то есть соответственно несторианства и евтихианства.

Как бы то ни было, комиссия собралась и выработала знаменитое Халкидонское определение—тонкий компромисс, пытающийся удовлетворить последователей Кирилла (употребляя термины Theotokos и "соединение в единой ипостаси"), так же как и римских легатов (утверждая, что Христа мы знаем "в двух природах... с сохранением свойств каждой из них"), и мудро исповедующий тайну Боговоплощения, используя четыре отрицательных наречия ("неслиянно, неизменно, нераздельно, неразлучно").

Статус этого определения или ороса (????) никак не претендовал на новый Символ Веры. Употребление в современных учебниках17 термина "Халкидонский Символ" ошибочно. Текст этот не предназначался для богослужебного, сакраментального или "символического" употребления и понимался лишь как определение, исключающее и несторианскую, и евтихианскую ереси. В преамбуле очень четко определена эта отрицательная, "опровергающая" цель создателей текста. В определение включен полный текст двух Символов—Никейского и Константинопольского—после чего следует заявление, что эти два Символа "достаточны" для познания истины. И только тогда, после этого консервативного и охранительного утверждения, определение упоминает несторианство, евтихианство и "Послания" Кирилла и Льва (называя каждого по имени), написанные "для установления истинной веры". Это упоминание Кирилла и Льва еще раз отражает убеждение собора, что православие выражено ими обоими, а не одним или другим в отдельности18. Это постановление не имело целью заменить ни "Послания" Кирилла, ни "Томос" Льва как выражение истинной веры; оно должно было найти христологическую терминологию, соответствующую вере обоих. Поэтому совершенно неверно говорить, что Халкидон отрекся от Льва (в утверждении об ипостасном соединении). Вот параграф, который так бурно обсуждался на пятом заседании:

"Итак, следуя святым Отцам, все мы единогласно учим, что Господь наш Иисус Христос есть один и тот же Сын, один и тот же совершенный по Божеству и совершенный по человечеству, истинный Бог и истинный Человек, один и тот же, состоящий из словесной (разумной) души и тела, единосущный Отцу по Божеству и тот же единосущный нам по человечеству, подобный нам во всем, кроме греха; рожденный от Отца прежде веков по Божеству, но Он же рожденный в последние дни ради нас и нашего спасения от Марии Девы и Богородицы по человечеству; один и тот же Христос, Сын, Господь, Единородный, познаваемый в двух природах (?? ??? ???????) неслиянно, неизменно, нераздельно, неразлучно; различие Его природ никогда не исчезает от их соединения, но свойства каждой из двух природ соединяются в одном лице и одной ипостаси (??? ?? ???????? ??? ???? ????????? ???????????) так, что Он не рассекается и не разделяется на два лица, но Он один и тот же Сын Единородный, Бог Слово, Господь Иисус Христос; такой именно, как говорили о Нем пророки древних времен и как Сам Иисус Христос научил нас, и как передал нам Символ Отцов".

Это определение подписали 454 епископа на шестом заседании, 25 октября, в присутствии самого императора Маркиана, который обратился к собранию сначала на латинском, а затем на греческом языке и которого приветствовали как "нового Константина", а жену его Пульхерию как "новую Елену".

Для дальнейшей истории имело значение то, что произошло на девятом и десятом заседаниях (26—27 октября): реабилитация двух выдающихся епископов, осужденных "Разбойничьим" собором, Феодорита Кирского и Ивы Эдесского. Феодорита подвергли критике Первый Эфесский собор и Кирилл в своих писаниях; Ива же написал письмо персу Марису, обвиняя Кирилла в аполлинариз-ме. Обе реабилитации были произнесены только после того, как и Феодорит, и Ива формально анафематствовали Нестория. Поначалу колебания Феодорита вызвали возмущение епископов, но его признали православным как только он в конце концов сказал: "Анафема Несторию!" Феодорит был на самом деле человеком ученым и умеренным, устроителем примирения между Кириллом и Иоанном Антиохийским в 433г. Он явно надеялся, что единство может быть восстановлено без анафематствования прежних друзей. Но реабилитация его и Ивы, означавшая принятие в общение собором двух бывших выдающихся и явных критиков Кирилла, будет использована "фундаменталистскими" последователями Кирилла (которые станут известны как монофизиты) в их очернении всего Халкидонского собора.

2. Халкидонский собор: церковный порядок

По своему местонахождению в пригороде столицы, по руководству им имперскими чиновниками во все время рассматривания дел, по той роли, которую играл константинопольский епископ Анатолий в составлении окончательного постановления и даже по признанию первенства папы (несмотря на все ссылки на святого Петра и на престиж "древнего Рима", оно всегда понималось на Востоке в контексте имперском), Халкидонский собор был собором "имперским". И его наиболее конкретным историческим результатом в области церковного порядка было формальное признание места Константинопольской церкви.

Конечно, не все административные постановления, принятые на последних заседаниях (с 7 по 17) были непосредственно связаны со столичной церковью. Так, например, 26 октября на восьмом заседании было подтверждено окончательное решение о юрисдикции Антиохии и Иерусалима. Максим Антиохийский предложил, а Ювеналий Иерусалимский согласился, чтобы три провинции Палестины, принадлежащие имперскому диоцезу Восток—традиционной территории Антиохии—были подчинены юрисдикции Иерусалима. Однако обе Финикии (современный Ливан) и Аравия (восточный берег Иордана), на которые претендовал Ювеналий Иерусалимский, должны были оставаться в юрисдикции Антиохии. Так компромиссом закончилась долгая и недостойная борьба Ювеналия за церковную власть, которую он одно время мечтал распространить и на саму Антиохию19. В результате Иерусалимская церковь получит пятое место среди великих патриархатов, хотя в Никее (7-е правило) о ней говорится лишь как о кафедре Элии, подчиненной митрополиту Кесарии Палестинской.

Другие дисциплинарные вопросы, включая кафедры Эфеса и Никомидии, были непосредственно связаны с областями, в которых с конца IVв. фактическую власть осуществлял епископ Константинопольский, что часто возмущало местных епископов. Достаточно вспомнить хотя бы вмешательство святого Иоанна Златоуста в дела Эфесской церкви, сыгравшее большую роль в его низложении. В 451г. вопрос состоял в конфликте между двумя кандидатами на эфесскую кафедру, Вассианом и Стефаном. Собор решил, что оба они должны быть отставлены, и отверг требование константинопольских представителей, желавших, чтобы новый эфесский епископ был поставлен в Константинополе. "Пусть слушаются канонов!"—кричали в соборе, давая духовенству и народу Эфеса право самим избрать себе епископа. Знаменательно, однако, что имперские чиновники записали окончательное решение прежде дальнейшего рассмотрения вопроса20. (Результатом этого будет знаменитое 28-е правило.) Другой конфликт существовал между епископом Никомидийским, митрополитом провинции Вифинии, и епископом Никейским, требовавшим для себя митрополичьих прав в Вифинии на основании славы своего города, места Первого Вселенского собора. Здесь также были в принципе признаны права Никомидии, но константинопольский архидиакон Аэций потребовал, чтобы "не допускалось никакого ущерба святой кафедре Константинополя", и чиновники решили, что это дело собор должен обсудить в особом порядке21. Совершенно очевидно, что проект 28-го правила, устанавливающего права Константинополя на эту область, был уже в ходе подготовки и что инициатива эта исходила от самого императорского трона.

Подобно этому, те двадцать семь дисциплинарных канонов, которые внесены в протокол собора в результате седьмого его заседания, включают дарование константинопольскому епископу права принимать апелляции от духовенства, недовольного судом своих митрополитов (правила 9-е и 17-е). Это пока не очень твердое правило и относится, видимо, только к трем диоцезам—Фракии, Понту и Азии: обращающиеся с апелляцией еще могут выбирать, обращаться ли к экзарху диоцеза, то есть епископу главного его города, где проживает имперский префект, или к епископу столицы. 28-е правило разъясняет ситуацию в этих трех диоцезах, устанавливая в них константинопольскую юрисдикцию. Тогда право апелляции, определенное 9-м и 17-м правилами, следует интерпретировать как относящееся не только к трем вышеупомянутым диоцезам (где экзархи отныне отменяются), но повсюду и ко всем—как право Константинополя принимать апелляции против суда других патриархов (иногда именуемых экзархами).

Существовал ли еще до собора проект текста 28-го правила, включавший все то очень многое, что с ним оказалось связано, или он был импровизирован в ходе событий, имевших место на заседаниях, узнать невозможно. Однако нет сомнения в том, что Маркиан и Пульхерия окончательно решили положить предел фактической власти александрийского епископа. Последнему в течение десятилетий удавалось навязывать вселенской Церкви свою волю, не обращая никакого внимания на то почетное положение, которое Константинополь получил в 381г. ("привилегии, равные привилегиям древнего Рима"—константинопольское 3-е правило). Александрия действительно совершенно не признавала Константинопольский собор и установленную им имперскую систему. Рим также формально не признавал этот собор до 451г. Но в Халкидоне Никео-Константинопольский Символ Веры был подтвержден с одобрения Рима; Евсевий Дорилейский свидетельствовал, что когда он был в Риме в 449—450гг., он читал папе Льву лично константинопольское 3-е правило, и тот его принял22. Поэтому возможно, что константинопольские власти были искренне удивлены жестким неприятием Римом их плана установления в Церкви имперского порядка, основанного на авторитете "двух Римов".

30 октября текст нового правила был внесен в повестку дня, но легаты отказались присутствовать на заседании, сказав, что не имеют мандата на такие дела. Чиновники разрешили, чтобы собрание состоялось в их отсутствие на основании того, что дело это "очевидное" (?????? ????) и касается только трех диоцезов—Фракии, Понта и Азии23. За текст проголосовали, и он был подписан. Но, вероятно, легаты так громко протестовали, что на следующий день для рассмотрения этого дела собралось пленарное заседание—чиновники, легаты и 214 епископов или их представителей. Представленный собранию как уже одобренный текст гласил:

"Следуя во всем суждению святых Отцов и признавая только что прочтенное правило ста пятидесяти боголюбивых епископов, собравшихся в Константинополе, царствующем граде и новом Риме, при бывшем императоре блаженной памяти великом Феодосии, мы также определяем и повелеваем то же самое относительно привилегий (????????) святейшей Церкви вышеупомянутого Константинополя, нового Рима. Ибо отцы дали привилегии престолу древнего Рима (??? ??????????? ?????) по справедливой причине, поскольку он есть24 царствующий град. По тем же соображениям сто пятьдесят епископов дали равные привилегии (?? ??? ????????) святейшему престолу нового Рима, справедливо судя, что город этот почтен присутствием императора и сената и, пользуясь одинаковыми (гражданскими) привилегиями со старым императорским Римом, был так же возвышен, как и он, в делах церковных, занимая второе место после него.

(Мы также повелеваем), чтобы митрополиты—и только митрополиты—диоцезов Понта, Азии и Фракии, так же как епископы упомянутых диоцезов, находящиеся в варварских странах25, рукополагались вышеупомянутым святейшим престолом святейшей церкви Константинопольской. Это означает, что каждый митрополит упомянутых диоцезов вместе с епископами своей провинции рукополагает епископов данной провинции, как указано в канонах, митрополиты же указанных диоцезов поставляются архиепископом Константинопольским после обычного (местного) единогласного избрания, результат которого ему сообщается"26.

Текст этот был определенным разрешением различных конфликтов, обсуждавшихся ранее. Юрисдикция Константинополя отныне уже не будет состоять лишь в привилегиях чести или в фактической власти. Еще не употребляя этого титула, архиепископ столицы стал патриархом, облеченным хотя и ограниченным, но четким правом рукоположений в трех епархиях, точно так же, как его коллеги из Александрии, Антиохии и Рима, упоминаемые в 6-м никейском правиле как имеющие привилегии. Отменялось древнее и почтенное первенство Эфеса, так же как звание экзарха. Кроме того, и это очень знаменательно, канон этот утверждает принцип чисто политического отношения к существованию первенства: сам древний Рим, заявляет он, получил "от Отцов" привилегии потому, что он—столица Империи, а не потому, что основан святым Петром. Отсюда логически вытекает, что новая столица хоть и не имеет "апостольского" основания, имеет право на тот же статус. Римскую реакцию мы рассматривали в прошлой главе. Здесь лишь напомним, что легаты, а позже сам святой Лев строили свои возражения, основываясь только на одном весьма искусственном аргументе (который на вероучительном уровне был использован Евтихием): постановления Никейского собора не могут изменяться и к ним нельзя ничего добавлять. В Никее же говорилось только о трех привилегированных церквах (Александрии, Антиохии и Риме). Конечно, святой Лев воспринимал все эти три кафедры как "Петровы", но в обсуждении 28-го правила он не сослался на вопрос апостольства, зная, что на Востоке он просто не будет понят; в Никее он также официально не поднимался.

В Халкидоне легаты пытались заставить епископов голосовать и добиться, чтобы они начали жаловаться на применение насилия при голосовании. Это оказалось безрезультатно: все епископы заявили, что добровольно принимают новую власть Константинополя. Это единодушие, однако, несколько удивляет после того сопротивления, с которым епископ столицы сталкивался не только в предыдущие десятилетия, но даже на предыдущих заседаниях собора. Чиновники решительно объявили вопрос закрытым. "Все было подтверждено собором",—сказали они, явно отрицая за папой какое-либо право вето.

Эта резкость чиновников контрастирует с тем очень дипломатичным письмом, которое собор послал папе Льву с просьбой принять 28-е правило. В ответ на молчание папы римскому понтифику были посланы новые и столь же дипломатичные письма Маркиана и Анатолия. В действительности и Империя, и Константинопольская церковь нуждались в поддержке Запада для сохранения новой и более систематизированной структуры церковного порядка, которая была установлена Халкидонским собором и против которой столь многие восставали на Востоке. Поскольку 28-е правило не отрицало первенства Рима, всем было бы выгодно, если бы папа Лев принял партнерство Константинополя как "второго Рима"27, тогда и ему, и Анатолию дана бы была полная возможность сотрудничества, вместе защищая Халкидон от его уничижителей. Но Лев твердо, словно адамант, стоял на принципе, ссылаясь на абсолютный и постоянный характер только трех первенств, определенных в Никее. Практически он ничего не мог сделать, чтобы умалить новую роль Константинополя. Так и не признав формально 28-е правило, он лично помирился с Анатолием, написавшим ему успокаивающее и полное скрытых намеков письмо о предполагаемом собственном участии в составлении текста. Последний не вошел в список соборных канонов, но был включен в протокол как особое заявление. Этот текст был выпущен из списков правил, составленных после собора. Однако он входит в "Синтагму четырнадцати титулов" (VIв.), во все более поздние византийские сборники и даже в некоторые из древнейших списков VIв. латинских канонических сборников Prisca28.

Основная часть канонического законодательства, одобренного в Халкидоне— то есть двадцать семь правил, имеет целью главным образом усилить моральную и дисциплинарную власть епископов над духовенством. Острые конфликты 429—451гг., несомненно, породили анархию во многих областях, и епископам, которых убедили поддержать соборные постановления, для восстановления их контроля над паствой требовалось законодательство, принятое и одобренное Империей. Однако законодательство это, поскольку оно было основано на традиционных церковных принципах, не признававших формальной власти над поместной церковью (кроме как при хиротонии новых епископов), представляло собой известную гарантию от дальнейшего развития "патриаршей" централизации. Законодательство было направлено против "свободных" рукоположений без приписки нового клирика к конкретной общине (6-е правило), против самостоятельных переходов или путешествий духовенства без разрешения своего епископа (правила 5, 10, 11, 13, 20, 23), против обращения духовенства к гражданскому суду в случае конфликтов между собой, подлежащих суду епископа (правила 9,21), против вмешательства духовенства в частные дела или занятия ими гражданских должностей (правила 3,7), против рукоположения за деньги (правило 2), против браков низшего духовенства с еретиками (правило 14) или рукоположения диаконисс прежде достижения ими сорокалетнего возраста (правило 15). В денежных делах независимая власть епископов и духовенства была ограничена требованием, чтобы при каждой церкви был финансовый служащий, или oikonomos, ответственный за имущество, в особенности же за имущество епископа после его смерти (правила 22, 25, 26).

Однако самая далеко идущая мера относилась к монашескому движению. 4-е правило ставит монахов и монастыри под контроль епископа. Знаменательно, что мера эта была предложена самим императором Маркианом, отражая обеспокоенность государства массовым и неуправляемым развитием монашества. В вероучительных спорах монахи часто брали на себя роль сторожевых собак, или vigilantes. В памяти отцов Халкидонского собора еще жило грубое поведение сирийских и египетских монахов на "Разбойничьем" соборе 449 г. в Эфесе. 4-е правило, в частности, гласит: "Те, кто истинно и честно воспринял монашескую жизнь, достойны полагающейся им чести. Однако поскольку некоторые люди под видом монашества расстраивают дела и Церкви, и государства, беспорядочно (?????????) передвигаясь через весь город, и ухитряются устраивать монастыри, никого не спрашивая, то (нам) представляется лучшим, чтобы совершенно никому не дозволялось строить или открывать монастырь или молитвенный дом без позволения епископа данного города, дабы, будь то в городе или в деревне, монахи подчинялись епископу, и так пребывали в покое (???????), ограничиваясь жизнью поста и молитвы, оставаясь в тех местах, где они отреклись от мира (?? ??? ?????? ??????????), избегая всякого участия или вмешательства в церковные или мирские дела, никогда не оставляя своего монастыря, кроме как по спешной нужде с разрешения епископа города...". Этот текст является санкцией тех мер, которые в Халкидоне были приняты относительно отдельных групп монахов. Процесс против них начался с установления личности, в результате которого не смогли установить положение некоторых из обвиняемых, то есть были ли они священниками, монахами, архимандритами или бродягами, "живущими во гробах"29. Знаменитый сирийский аскет Варсаума был обвинен в "убийстве блаженного Флавиана", и епископы жаловались, что он "поднял на них всю Сирию". Евтихианство в умах многих людей вполне очевидно связывалось с бесконтрольной антиепископской деятельностью безвестных фанатиков и самозваных монахов, описанных Феодоритом Кирским в его знаменитом диалоге "Нищий" (?????????). Конечно, епископы не отождествляли монашество как таковое с евтихианством, но им уже начинало досаждать движение лиц, не имевших священного сана, не состоявшее под прямым контролем иерархии, тесно связанной с имперской властью. Но правда и то, что многих монахов более привлекала теоцентричная, керигматическая и формально консервативная христология Кирилла, нежели более интеллектуальная защита "двух природ" богословски образованными епископами Антиохии, Константинополя или Рима. Другие восточные подвижники были склонны возвеличивать в духовной жизни личное человеческое усилие более "благодати" и "обожения", скорее симпатизируя пелагианству и несторианству, чем Кириллу. В Египте большой Пахомиевский монастырь Канопа восстал против Диоскора, который в Александрии представлял епископскую власть и контроль, и перешел на сторону Халкидонского собора30. Как бы то ни было, 4-е правило Халкидонского собора установило важную институционную норму. Отныне на Востоке монашеские общины всегда находятся в канонической юрисдикции местных епископов и никогда не будут создаваться никакие монашеские ордена, "выключенные" из епископской юрисдикции31. Экклезиологически мера эта была оправдана: совершенно реальна была опасность развития монашества вне сакраментальной структуры Церкви. Однако если Халкидонский собор думал подавить чувство духовной независимости и пророческого служения, существовавшее в монашестве, то это ему, конечно, не удалось. В православной халкидонской Церкви Византии монашеские общины продолжали представлять собой мощную духовную силу, которая самим своим существованием была вызовом часто более гибкому и политически ориентированному настрою епископата.

3. Оппозиция собору на Востоке

В Халкидоне "Отцы, следуя определенному пожеланию императора, провозгласили новое определение веры, настоящей нужды в котором они не видели и язык которого не соответствовал их обычному (богословскому) языку"32. Они не были сторонниками Евтихия, и большинство из них было шокировано грубым поведением Диоскора, но авторитет святого Кирилла имел для них первостепенное значение. Авторитет святого Льва также учитывался, но только как противоядие евтихианству, как и само соборное определение. Мало кто из них был собственно богословом, так что в годы, непосредственно последовавшие за собором, единственным авторитетным выразителем Халкидона на Востоке оказался Феодорит Кирский, но авторитет его, несмотря на реабилитацию 451г., был запятнан его предыдущей полемикой с Кириллом. В действительности Феодорит никогда по-настоящему не понимал христологию Кирилла. Его сочинения продолжали отражать общий подход Феодора Мопсуестийского, то есть позицию, как ему казалось, узаконенную в Халкидоне33. То, что в халкидонском лагере не было богословских авторитетов, способных защитить истинный дух и намерения собора, а именно то, что Лев по существу "говорил как Кирилл", что новое утверждение полноты человечества Христова после соединения с Божеством не противоречит, а, уравновешивая, подтверждает кириллову христологию, имело трагические последствия в виде стихийного народного возмущения, вызванного низложением папы Александрийского Диоскора.

Вера собора была отныне объявлена обязательной для всех. Указ императоров Валентиниана и Маркиана, изданный 27 января 452г., заявлял, что "никто, ни клирик, ни государственный чиновник, ни личность любого другого звания, отныне не должен пытаться публично высказываться о христианской вере... или публично обсуждать дела, уже решенные и правильно улаженные собором. Нарушители, будь то клирики или миряне, лишаются своего места"34.

Хронологически первый, и массовый, протест против собора произошел в Палестине. Толпы монахов под предводительством Феодосия (не путать со святым Феодосием Киновитом) при поддержке императрицы Евдокии, вдовы Феодосия II (живущей в Иерусалиме и противящейся религиозной политике преемника ее мужа, Маркиана) восстали против Ювеналия Иерусалимского. Когда он вернулся с собора, ему не дали занять свою кафедру. Другой лидер халкидонитов, Севириан Скифопольский, был убит. Вначале в оппозицию Халкидону встали и почтенные монахи—святой Герасим, святой Геронтий, бывший собеседником святой Мелании-младшей. Они изменили свое отношение лишь позже. В 451г. единственным действительно стойким приверженцем Халкидона был великий святой Евфимий в своей лавре. Когда Ювеналий бежал в Константинополь, вместо него был поставлен епископ Феодосии одновременно с несколькими другими монофизитами. Среди них был знаменитый Петр Ивер, который был поставлен епископом Майумским35. Позже Ювеналий был восстановлен на своей кафедре, но только ценой вмешательства римских войск и кровопролитных столкновений с толпами монахов. К счастью, в последующие десятилетия халкидонское православие насаждалось в Палестине не только силой, но также—вполне успешно—стараниями великих предводителей монашества, особенно святого Евфимия и святого Саввы.

В Египте жесткая политика Маркиана привела к избранию архиепископа—сторонника Халкидонского собора Протерия взамен низложенного и сосланного Диоскора. Протерий был при Диоскоре пресвитером и поэтому верным последователем Кирилла. Папа Лев в течение некоторого времени даже подозрительно относился к его православию. Но признание им собора сделало его неугодным большинству египетских христиан. Диоскор умер в изгнании в 454г., и монофизиты, не признававшие Протерия, считали александрийскую кафедру вдовствующей. Когда умер император Маркиан (457), произошло народное восстание, поведшее к убийству Протерия в Страстной Четверг, во время совершения им Евхаристии. В главной церкви Александрии, Кесарионе, занятой теперь монофизитами, два антихалкидонских епископа, Евсевий Пелузский и Петр Майумский (последнего мы уже видели в Палестине), хиротонисали нового архиепископа, Тимофея. Будучи высок ростом и худ, он получил прозвище Кот (????????, Aelurus). По всему Египту были также поставлены монофизитские епископы.

Таким образом, новый император Лев I (457—474) оказался перед повсеместным противлением его власти в Египте. Не будучи сам богословом, он был первым императором, которого короновал церковным чином архиепископ. Он также твердо воспринял халкидонские суждения Анатолия Константинопольского, а после смерти последнего (458), его преемника Геннадия. С другой стороны, папа Лев настаивал на том, чтобы император принял меры против Тимофея. Так же как и Рим, Константинопольская церковь была теперь твердо верна Халкидону не только в богословском отношении, но и в институционном. Халкидонские каноны утверждали ее преимущество перед Александрией. Однако император Лев не хотел сразу же прибегать к силе для поставления в Египте халкидонского епископа, как это сделал Маркиан в Иерусалиме. Одно время он даже подумывал о новом соборе36. Вместо этого он принял необычную меру, запросив у всего епископата Империи его мнение о законности хиротонии Тимофея и действительности Халкидонского собора. С тем же вопросом он обратился и к святому Симеону Столпнику, и к другим представителям сирийского монашества. Нельзя было более очевидно признать, что даже после опубликования 4-го халкидонского правила нравственный авторитет выдающихся монахов оставался высоким и был не меньше авторитета епископов37. Почти все ответы были единодушно против Тимофея и за Халкидон. Обратились лично к александрийскому папе и призвали его следовать за большинством епископата, но он оставался неколебимым в своем отвержении Халкидонского собора. Тогда его арестовали прямо посреди открытого народного восстания. Римские войска подавили восстание ценой 10 000 жертв. Тимофей был сослан в Гангру, а затем в Херсонес, в Крым.

Его преемник, другой Тимофей, прозванный Салофакиол ("Белый тюрбан"), был избран и поставлен под прикрытием имперских войск. Лично умеренный и добрый (эти качества признавались за ним даже монофизитами), он сделал несколько "экуменических" попыток примирения и дошел до того, что восстановил имя Диоскора в диптихах38. Но после унижения, как они считали, своей Церкви в Халкидоне и после кровавой расправы с восставшими при помощи императорских войск огромное большинство египетских христиан не хотело иметь ничего общего с Тимофеем III, презрительно называя его "императорским человеком" (?????????)39, или на семитических языках "мелькит".

Ловкость Льва в обращении с епископами и энергичное применение им силы в Египте создало на Востоке видимость единства, продолжавшуюся вплоть до смерти императора в 474 г. Однако это единство не отражало общего и органичного "признания" Халкидонского собора и его сторонниками, и противниками.

В течение всей второй половины V в. не было дебатов по существу значения халкидонского определения, а было много политического вмешательства и создания лозунгов. В результате халкидонское определение веры было постепенно изъято из своего контекста и стало использоваться либо для оправдания еще живой старой антиохийской христологии, как будто решительный вызов, брошенный святым Кириллом, не показал ее недостаточности и опасности, либо как доказательство отступничества от Кириллова богословия. Как мы видели при рассмотрении деяний собора, ни то ни другое поверхностное толкование неверно.

Преобладание антиохийской христологии среди защитников собора видно прежде всего по интерпретации постановления, где говорится про свойства двух природ, "соединенных в одном лице (????????) и одной ипостаси", а кроме того, по отвращению к "теопасхитским" формулам. Эти два пункта, конечно, связаны один с другим. Со времен Диодора Тарсского и Феодора Мопсуестийского антиохийцы настаивали на конкретной целостности во Христе и Божества, и человечества и называли их "природами", которые не могли смешиваться или даже считаться состоящими в истинном "общении" друг с другом. Связь между ними понималась как "контакт" (????????), тогда как единство Христа выражалось термином "одно лицо" (prosopori), то есть термином неточным, означающим и "личность", и "маска", и "олицетворение", и "роль". В глазах Феодорита и многих других халкидонитов выражение "соединение в одном лице и единой ипостаси" означало новое и ослабленное употребление термина ипостась как синонима prosopon. Взятое само по себе, выражение, быть может, и допускало такое понимание. Однако весь контекст, включающий не только многочисленные формальные провозглашения Отцами "Кириллова богословия", но также и употребление в определении термина Богоматерь, предполагает, что слово ипостась означает превечную Ипостась Логоса, единого от Святой Троицы. Антиохийское толкование постановления обнаруживается не только в трудах Феодорита, особенно в его Haereticarum fabularum compendium, опубликованном в 453г., и в его письме несторианину Иоанну Эгейскому, но также и в том, что нам известно о позиции архиепископа Константинопольского Геннадия (458—471), его преемника Македония (495—511), монахов обители Неусыпающих, тоже в Константинополе, и других церковных людей халкидонского направления того времени40. Общим в позиции этих защитников Халкидона было то, что они избегали понятия ипостасное соединение" со всем тем, что в него вкладывалось. Конечно, формально они не были несторианами и всегда отрицали учение о "двух сынах", то есть то, что превечный Сын Божий иной, нежели Сын Марии, родившийся в истории. Однако на деле совершенно так же, как их антиохийские учители Диодор Тарсский и Феодор Мопсуестийский, они последовательно избегали признания во Христе реального единства субъекта. Это становилось особенно ясным, когда они касались Страстей Христовых. Когда им прямо задавали вопрос: "Кто пострадал на Кресте?"—они отвечали: "Плоть Христова, Его "человечество", Его "человеческая природа" или "человеческое" (?? ?????????), то есть безличные реальности. Они и вправду не признавали во Христе второго лица—это было бы несторианством,—но были неспособны согласиться с тем, что реально страдать может только кто-то (а не что-то). Прав был святой Кирилл, говоря в знаменитом двенадцатом анафематизме своего третьего письма Несторию: Бог Слово "пострадал во плоти "(?????? ?????).

Это систематическое нежелание многих сторонников Халкидона признать теопасхизм, что в христологическом плане было так же существенно, как признание Девы Марии "Матерью Бога", а не другого, человеческого существа, дало оружие в руки противников собора.

Правда, конечно, и то, что большинство полемистов-монофизитов были упрямы и жестоко несправедливы. Они были правы, отвергая антиохийское отождествление терминов hypostasis и prosopon, но не правы, не признавая того, что hypostasis (личность) следует отличать от physis (природа), и думая, что это различение противоречит мысли святого Кирилла. Чтобы остаться верным Кириллу, Диоскор в Халкидоне отверг формулировку "единство в двух природах", но формулировка эта в действительности значит лишь то, что Христос после соединения этих двух природ есть истинно Бог и Человек. Сам Кирилл писал: "Плоть остается плотью; это не божество, хотя она и стала плотью Бога; также и Слово есть Бог, а не плоть, хотя в Своем домостроительстве оно и сделало плоть Своей собственной"41 . Кирилл даже спрашивал: "Как же могли бы мы не признать, что обе природы нераздельно существуют после своего соединения?"42 Кирилл никогда формально не различал "природу" и "ипостась", но слово "природа" он употреблял в двух разных смыслах: у Христа, в его глазах, была "единая природа воплощенная", но в этом "природном соединении" было две "существующие" природы. И разве не прав был тогда Халкидонский собор, вводя терминологическую ясность? Антихалкидониты были несправедливы и к папе Льву, которого считали главным злодеем Халкидона. Действительно, "Томос" Льва при всем своем западном словоупотреблении подчеркнуто включал теопасхитский язык, указывая, что Христос, единое, Божественное Лицо, Сын Божий, есть субъект Своего человеческого опыта и действия. Собор был прав, называя Льва кирилловцем. В письме к императору Льву, привезенном папскими легатами в 458г., папа даже полностью принимал кириллову терминологию, вплоть до того, что избегал выражения "в двух природах"43.

Как бы ни были упрямы и несправедливы монофизиты, они оставались "строго Кирилловнами"44. Именно их кирилловский "фундаментализм" не позволил им принять халкидонское определение. Однако следует признать, что сочинения и деятельность антиохийских халкидонитов мешали последователям Диоскора и Тимофея Элура положиться на так ясно высказанные в Халкидоне заверения: "Томос" Льва и окончательное соборное определение следует читать и понимать только в свете кирилловой христологии, кирилловой сотериологии и кирилловой глубокой веры в то, что соединение с Божеством не уничтожает человечества, а делает его истинно самим собой, соответствующим изначальному творению Божию. Отсутствие четко выраженного халкидонского богословия в дополнение к жестокости императорского вмешательства привели к тому, что халкидонское определение превратилось в символ и лозунг. Обе стороны наполняли его тем содержанием, которое соответствовало их собственным эмоциональным, политическим, а позже культурным тенденциям и интересам. В действительности, подобно любому вероучительному определению, халкидонское постановление не только разрешало некоторые проблемы, но и создавало новые. Как все формулировки на человеческом языке, оно было неполным, в особенности в том, что не утверждало с достаточной и убедительной ясностью, а не только подразумеваемо, что термин ипостась означает превечную ипостась второго Лица Святой Троицы.

Положение требовало великих умов, способных разрешить проблемы так, как в конце IV в. великие Отцы-каппадокийцы—святой Василий, святой Григорий Богослов—разрешили дилемму между строгими приверженцами никейского богословия Афанасия и добросовестными критиками homoousios (единосушия), для которых термин этот предполагал модализм. Халкидонский собор как раз и пытался дать, подобно им, разъясняющее решение вопроса, употребляя такой язык, который мог успокоить страх перед аполлинаризмом или евтихианством, существовавший в некоторых умах, так же как и страх перед несторианством, существовавший в других. Но успех этого православного разрешения вопроса требовал пастырской терпимости, интеллектуальной честности и подлинного желания единства в истине. Вместо этого на одной стороне была христологическая двойственность и имперская политика силы, а на другой—слепой консерватизм, грубая демагогия, а позже—этническая обособленность взамен имперской централизации.

В царствования Зинона (474—491) и Анастасия (491—518) были также сделаны попытки навязать единство силой, избегая разрешения проблем. Именно это было целью опубликовния императором Зиноном его знаменитого "Энотикона".

4. Патриарх Акакий. "Энотикон" и конфликты между Востоком и Западом

Уже в царствование Льва I становилось все более очевидным, что в Египте и Сирии нарастает антихалкидонская волна. Папа Лев умер в 461г. Среди выдающихся лиц своего времени он был фактически единственным осознавшим (особенно в примирительных письмах к императору в 458г.), что верность Халкидонскому собору требует (и по существу предполагает) верность сотериологическому аспекту христологии святого Кирилла. Монументальной фигуры великого папы будет очень не хватать в последующие десятилетия. В Антиохии внутренняя борьба в Церкви вылилась в частые перемены на епископской кафедре. За кратковременными периодами Максима, Василия и Акакия последовало епископство Мартирия. Против последнего восстал Петр Валяльщик, выдающаяся личность, монофизит, которому удалось последовательно три раза прогнать Мартирия и занять его место, однако лишь для того, чтобы самому быть изгнанным имперскими ставленниками: Иоанном Кодонатом, Стефаном (убитым монофизитской толпой) и, наконец, Каландионом (481). Христологическая традиция старой антиохийской школы была погребена под давлением монофизитства. Особенно она была ослаблена, когда после смерти епископа Ивы (457) Эдесская школа—центр сирийского богословия и культуры—эмигрировала в Нисибис на персидской территории. Новая школа в Нисибисе внесла огромный вклад в интеллектуальное развитие и миссионерское распространение несторианского христианства при "великом митрополите" или "католикосе", проживавшем в Селевкии-Ктесифоне. В Эдессе же то, что еще оставалось от старой школы, было закрыто Зиноном (489). В Египте в это время Тимофей III Салофакиол держался только благодаря покровительству имперских войск.

Годы, последовавшие за смертью императора Льва 1 (474), были отмечены борьбой за власть между зятем покойного императора Зиноном, который первым занял трон, и его шурином Василиском. Последний сверг Зинона в январе 475 г., но после его возвращения в сентябре 476-го был сослан. Эта династическая неустойчивость еще яснее показала, насколько христологические споры грозили единству Империи.

На этой стадии кризиса ни одна из вовлеченных в спор группировок не отрицала роли Империи в сохранении христианского единства. Время, когда монофизитство станет символом этнического или культурного самоутверждения сирийцев, египетских коптов или армян, еще не пришло45. Конечно, в известной степени культурный сепаратизм существовал в Египте с начала римского завоевания, и христианские архиепископы, так же как и массы монахов, использовали его в своих интересах. Но все выдающиеся личности Египетской церкви, включая святого Кирилла, Диоскора и Тимофея Элура, готовы были принять имперскую систему и использовать ее, когда ее политика совпадала с их интересами. Кроме того, наиболее выдающиеся лица монофизитского лагеря, включая не только самого Евтихия, но и Диоскора, Тимофея, Петра Валяльщика, Петра Монга, а позже и великого Севира Антиохийского, были греками по языку и культуре.

Поэтому Империя имела возможность восстановить единство тем же способом, каким его восстановил Феодосии I после арианских споров. Это было бы возможно, если бы имперская политика направлялась соответствующими богословскими советами, как это было при Феодосии I (когда эту роль играли Отцы-каппадокийцы) и как это будет позже при Юстиниане (когда император сам был богословом, но было уже поздно излечивать раскол). Как бы то ни было, если и представлялся случай к примирению, им не воспользовались. Вместо этого применялась грубая сила для поддержки либо неправильных решений, либо политики вероучительного компромисса, и результатом этого становилось дальнейшее углубление и расширение расколов. Императоры этого периода прибегли к новому методу использования своей власти в церковных делах: публикациям вероучительных постановлений, претендующих на выражение согласия, на деле же, навязывающих имперскую политику силой. Следует отметить, что такие указы не должны были рассматриваться как вероучительные определения наряду с символами веры или соборными постановлениями. Они обычно имели форму императорского послания к той или иной Церкви. Формально император не претендовал определять вероучение; он лишь давал авторитетную интерпретацию учений, установленных предыдущими соборами. Однако различие тут было скорее, теоретическим, и попытки эти были явно "цезарепапистскими". Примечательно что ни один из этих указов независимо от того, был ли он издан православным императором или еретиком46, не был принят Церковью как авторитетное выражение православной веры.

Узурпатор Василиск, свергнув все же формально халкидонита Зинона, решил заручиться поддержкой монофизитов. Его энциклика была посланием, обращенным к сосланному александрийскому архиепископу Тимофею Элуру, которого новый император хотел восстановить в его положении. Во имя "единства", "доброго порядка в церквах" и "всемирного мира" Василиск заявлял, что истинная вера достаточно выражена в Никее и на Первом Эфесском соборе, что "Томос" Льва и "то, что было совершено в Халкидоне", является "нововведением" и что всякий, кто будет пытаться поддерживать халкидонскую веру, будет подвергнут ссылке, конфискации имущества и высоким штрафам47. Тимофей Элур покинул свою крымскую ссылку, был торжественно принят в Константинополе, проехал в Эфес, где председательствовал на соборе епископов диатеза Азия и торжественно отменил 28-е правило Халкидона, дававшее константинопольскому архиепископу право поставлять епископов в Эфесе. В Александрии, куда он немедленно вернулся, торжество его было настолько полным, что он смог позволить себе великодушие и даровать пенсию Тимофею Салофакиолу. Последний мирно ушел в халкидонитский монастырь Канопа. Тело Диоскора было возвращено в Александрию и почиталось как мощи исповедника. В Антиохии Петр Валяльщик был восстановлен в архиепископстве, а в Иерусалиме архиепископ Анастасий, преемник Ювеналия, подписал энциклику.

Этот невероятный поворот событий показывает, что весь епископат Востока состоял либо из прямых противников Халкидона, либо по крайней мере из людей, именуемых "колеблющимися" (?????????????)48, которые с легкостью были на стороне Халкидона при Льве и отвергали его при Василиске. Однако отпор— и притом сильный—оказали два Рима. Акакий Константинопольский (471-489) отказался, что необычно для архиепископа столицы, повиноваться императору и приветствовать Тимофея "Кота" во время его пребывания в городе. Он также обратился к прославленному подвижнику Даниилу Столпнику и получил от него поддержку: Даниил, спустившись со своего столпа, пригрозил Василиску вечной карой и назвал его "новым Диоклетианом"49. Вместе со святым Даниилом патриарх устраивал в городе крестные ходы и открыто проповедовал неповиновение Василиску. Наконец он написал папе Симплицию, который ответил, восхваляя его твердость.

Независимо от того, имело или не имело это согласие двух Римов какой-то собственный результат или было лишь расчетливым шагом, предвосхищавшим падение Василиска, но оно испугало императора: вскоре он постыдно опубликовал антиэнциклику, формально отменявшую его энциклику и подчеркнуто заявлявшую, что "благочестивейшего и святейшего патриарха Акакия следует восстановить в его правах совершать рукоположения в областях, ранее приписанных к кафедре этого славного имперского города"50. Но дни его были уже сочтены. Зинон вернулся в столицу в сентябре 476г. и принял жесткие меры против монофизитов: и Петр Валяльщик Антиохийский, и Павел Эфесский (поддерживавший Тимофея), и сам Тимофей Элур—все были низложены и сосланы. Только последний умер вскоре после получения императорского указа и ему не пришлось покидать Александрию (31 июля 477г.). Немедленно после его смерти монофизитские епископы, обманув имперскую бдительность, поставили архиепископа Петра Монга, убежденного антихалкидонита. Петру пришлось скрываться, когда Тимофей Салофакиол вернулся на свою кафедру. Конечно, Египетская церковь осталась неизлечимо разделенной, и огромное ее большинство поддерживало Петра.

Новое имперское правительство, прочно утвердившееся в Константинополе, неизбежно должно было искать пути стабилизации церковного положения. Оно приняло строгие меры против монофизитов, но осознавало, что этого недостаточно надолго вперед. Действительно, ни на одной из основных кафедр не было мира51. Поставленный Акакием Календ Антиохийский даже не смог занять свою кафедру. Мартирий Иерусалимский, преемник Анастасия, подписавшего энциклику, опубликовал двусмысленное циркулярное послание, заявляя, что каноническими были только три собора (Никейский, Константинопольский и 1-й Эфесский). Но наибольшую тревогу, несомненно, вызывала Александрия. После смерти Тимофея Салофакиола (481) стало ясно, что нельзя добиться мира, пока Петр Монг не будет признан архиепископом. Большинство не приняло бы никакого другого кандидата, и уж во всяком случае не Иоанна Талайю, халкидонского пресвитера и канопского монаха, которого халкидонское меньшинство хиротонисало во епископа после смерти Салофакиола в надежде на поддержку Империи. Положение Талайи было тем более слабым, что он в Византии завел не те связи, какие были нужны, и не был другом патриарха Акакия. Его избрание не было признано, поскольку Зинон и Акакий предпочли "договариваться" с Монгом. Талайе пришлось бежать в Рим.

В общей истории этого периода патриарха Акакия еще часто представляют как криптомонофизита52, потому что так его называли папы в течение позднейшего конфликта с Римом. На самом же деле нет причин подозревать в неискренности его по-настоящему мужественное противостояние Василиску, его строгие осуждения в письмах к папе Симплицию53 как Петра Валяльщика, так и Петра Монга. Но будучи типичным византийским иерархом, он вполне осознавал, что положение его требовало не только твердости там, где можно было ожидать победы (как в случае борьбы с Василиском), но и гибкости, когда ее диктовали интересы Империи. Так, он справился с "ведением переговоров" с Петром Монгом, предоставив непосредственную ответственность за них императору и, вероятно, надеясь, что халкидонская вера все равно устоит.

28 июля 482г. Зинон обратился к Александрийской церкви с посланием, известным под названием "Энотикон". Ни один епископ не был в нем назван по имени. Император выражал озабоченность единством и торжественно провозглашал, что Империя и "все церкви" не приемлют никакой иной веры, кроме той, что выражена в крещальном Символе, подтвержденном в Никее и Константинополе, и что Эфесский собор осудил Нестория на основании этого Символа. Однако император тут же добавляет анафему и Евтихию, не уточняя, на каком соборе она была провозглашена; он заявляет, что принимает "Двенадцать Глав" Кирилла (то есть анафематизмы его 3-го письма к Несторию), и публикует исповедание веры, в котором тщательно избегаются такие спорные термины, как physis, hypostasis и prosopon. В содержании своем это исповедание тщательно сохраняет не только кириллово утверждение единства Христа, включая теопасхизм ("мы говорим, что и чудеса, и страсти—Одного и Того же—???? ????? ?????), и осуждает учение о "двух сынах", но также подтверждает важный для халкидонитов и отвергаемый евтихианами пункт, что Христос "единосущен нам по человечеству". В нем, однако, опускается то, что говорил святой Лев, и халкидонское определение, что и Божество, и Человечество Христовы в соединении "сохраняют свои свойства".

Теоретически бесспорная, эта первая и главная часть "Энотикона" содержит, однако, внутренние противоречия. Если Никео-Константинопольский Символ есть единственное приемлемое исповедание веры, то почему анафематствован принимавший его Евтихий? И как оправдать учение о "двойном единосущии", которого в Никейском Символе нет?

Последний параграф этого документа содержит еще больше проблем. Он утверждает, что "ни церкви, ни Наше Величество не приемлют никакого иного символа (????????) или определения веры (???? ???????)", что можно считать намеком на неприятие халкидонского вероопределения, обычно именуемого ????. Затем документ этот делает любопытное упреждающее заявление, заранее отвергая обвинение в цезарепапизме: "Мы написали это, не вводя новшеств в веру, но ради вашего осведомления". Затем идет действительно решающая фраза: "Кого бы то ни было, кто думал или думает иначе, либо теперь, либо в любое другое время, будь то в Халкидоне или на каком-либо другом соборе, мы анафематствуем, в особенности упомянутых прежде Нестория и Евтихия, и тех, кто думает так, как они"54.*{{Выделено И. Мейендорфом. — Ред.}}

Как по форме, так и по содержанию Энотикон был попыткой поднять спор до уровня христологических понятий, уводя его от терминологических тупиков. Если бы за ним не стояло ничего другого и если бы он достиг успеха, то христологические споры могли бы удержаться на уровне общего возврата к ситуации, которая последовала за примирением святого Кирилла и Иоанна Антиохийского в 433 г. Однако сам текст делал такой возврат невозможным, с одной стороны, упоминая осуждение Евтихия, состоявшееся в Халкидоне, а с другой—говоря о Халкидоне в определенно уничижительном контексте.

Тем не менее в межцерковных отношениях на Востоке были достигнуты некоторые непосредственные результаты. Все главные кафедры Востока снова вошли в общение друг с другом. Петра Монга признали архиепископом Александрийским, и Акакий Константинопольский формально принял его в общение. Поскольку официальная позиция Константинопольской церкви была, конечно, халкидонской, Петру пришлось написать Акакию: "Во главе всех нас ты объединил Церковь Божию, убедив нас неотразимыми доказательствами, что Святейший и Вселенский собор, состоявшийся в Халкидоне, не сделал ничего противоречащего (Никее) и что он согласился с постановлениями никейских Отцов и подтвердил их"55. Это формальное признание Халкидона лидером оппозиции было большим событием, которое, как казалось, оправдывало политику Акакия. Однако в Египте Монг вскоре столкнулся с восстаниями монахов, осудивших его за то, что он вошел в общение с халкидонитами. Некоторые из них формально откололись от своего архиепископа (так называемые апосхисты, или акефалы, то есть "безглавые"). В результате архиепископ анафематствовал Халкидонский собор и "Томос" Льва56. Как среди халкидонитов, так и среди монофизитов он по понятным причинам приобрел репутацию лицемера-перебежчика.

В Антиохии строгий халкидонит архиепископ Каландион отверг "Энотикон", но вскоре скомпрометировал себя политическим заговором с целью свержения Зинона и был сослан (484). Кафедру снова занял Петр Валяльщик, который не только признал "Энотикон", но стал его усердным распространителем, в частности введя в литургическое употребление Трисвятую Песнь с интерполяциями: "Святый Боже, Снятый Крепкий, Святый Бессмертный, распныйся за ны, помилуй нас". Целью его, конечно, было провозглашение теопасхизма в христологическом кирилловом смысле. К сожалению—и совершенно напрасно—введение этого песнопения Петром Валяльщиком и резкая оппозиция ему в халкидонских кругах способствовали тому, что оно превратилось в монофизитский лозунг.

Даже в Палестине, где Халкидонский собор активно поддерживался монахами, "Энотикон" был принят Мартирием Иерусалимским, и выдающиеся сторонники Халкидонского собора приветствовали объединение Церкви57.

Историк Евагрий так описывает положение, созданное "Энотиконом": "В эти дни Халкидонский собор и не провозглашался открыто в святейших церквах, и не отвергался всеми; каждый епископ действовал по своим убеждениям"58. Такая ситуация могла бы продолжаться, если бы она отражала подлинное согласие по существу христологии и последовательного толкования церковного Предания. Очевидно, что это было не так. Режим "Энотикона", поддерживавшийся императорами Зиноном (474—491) и Анастасием (491—518), привел к росту монофизитства, которое отвергало двойственность и настаивало на формальном и четком отвержении собора. В течение нескольких десятилетий — при Акакии и его преемниках—Константинопольская церковь была практически единственным восточным центром, противившимся этой тенденции. Парадоксально, но епископы столицы, естественные союзники имперской политики, одни только были в оппозиции к ней. В борьбе за Халкидон их естественными союзниками должны были быть римские папы. Однако отношения между двумя Римами были, к сожалению, разорваны из-за личного дела Акакия.

Дело это, как оно представлялось в Риме, уже описано в предыдущей главе. С 476г. старая имперская столица была под властью остоготов, и папы могли свободно противостоять власти константинопольских императоров.

В начале понтификата папы Феликса III (483—492) в Константинополь приехали римские легаты, требуя справедливости для Иоанна Талайи, незадачливого халкидонского соперника Петра Монга на александрийской кафедре. Они также имели целью поддержать дело халкидонского православия, которое, согласно полученной папой от константинопольских монахов "неусыпающих" информации, было в опасности из-за Акакия. Тем не менее политика "Энотикона" была им разъяснена патриархом. На них произвели сильное впечатление его очевидные халкидонские убеждения и полученная информация о несостоятельности требований Талайи. Вероятно, они, кроме того, были ублажены подарками и получили должное впечатление от престижа "Нового Рима". В результате они торжественно сослужили Литургию с Акакием. Конечно, это было всеми интерпретировано как принятие Римом "Энотикона".

Однако по их возвращении папа Феликс с собором семидесяти семи епископов отменил их решение и низложил Акакия по причине признания им Петра Монга, "рукоположенного еретиками"59.

Твердое противостояние Феликса III двойственности "Энотикона" содействовало, конечно, делу халкидонского православия. Однако его преемники, особенно Геласий, требовали, чтобы константинопольские патриархи Евфимий (490-495) и Македонии (495—511), формально порвавшие с монофизитскими александрийскими архиепископами60 и стойко боровшиеся за Халкидонский собор, также исключили Акакия из поминаний исключительно на основании низложения его Римом; это было в высшей степени оторвано от жизни и предвосхищало будущий раскол между Востоком и Западом61. Действительно, в глазах православных Востока Акакия нельзя было считать формально ответственным за документ, изданный императором, и общение его с Петром Монгом не могло ставиться ему в вину, поскольку оно было результатом официального признания последним Халкидонского собора. Акакия можно было обвинять в тактических ошибках, но не в ереси.

5. Рост монофизитства при Анастасии

Получив императорский престол благодаря женитьбе на вдове Зинона Ариадне62, Анастасий I (491—518) был немолодым, благочестивым и к тому же очень компетентным и энергичным правителем. Естественно, будучи озабоченным широким распространением противостояния Халкидонскому собору, он оставался верен принципам "Энотикона", еще усилив его интерпретацию в антихалкидонском смысле. Он полностью одобрил то, что в Египте александрийскую архиепископию последовательно занимали люди, которые в отличие от колеблющегося Петра Монга определенно отвергали собор: Афанасий III, Иоанн II Эмула, Иоанн III из Никиу, Диоскор II и Тимофей IV.

Однако режим, установленный "Энотиконом", исключал полное торжество монофизитства и давал возможность сильному "халкидонитству" не только сохраняться, но и преобладать на нескольких из главных кафедр восточного христианства. Как мы уже видели, это "халкидонитство" иногда—в порядке реакции на монофизитов—принимало формы возрождения антиохийской христологической терминологии. Так случилось, по всей видимости, в халкидонской партии Константинополя, к которой принадлежали архиепископы Евфимий (490—495) и Македонии (495-511). Таким образом, те большие богословы, которые, оказавшись в монофизитском лагере, понимали свою борьбу как защиту святого Кирилла, смогли теперь утверждать, что Халкидон означал восстановление несторианства. К этим монофизитским богословам внимательно прислушивались при дворе Анастасия I, особенно к концу его царствования.

Помимо Константинополя на кафедрах Иерусалима (патриарх Илия, 493—516) и Антиохии (Флавиан II, 498-512) также были сторонники Халкидона, но им приходилось иметь дело с сильной, а часто и яростной оппозицией.

В антихалкидонском лагере ведущее положение в интеллектуальном отношении занимали два человека: Филоксен (или Ксенай), епископ Маббугский, и великий богослов, обращенный из язычества, Севир. Сириец, не знавший греческого языка, Филоксен был рукоположен в епископа Петром Валяльщиком; он написал многочисленные трактаты против Халкидонского собора. В 506—507гг. он возглавил энергичную кампанию, требуя от патриарха Флавиана Антиохийского формально анафематствовать этот собор. Когда это ему не удалось, он послал свое исповедание веры императору и потребовал его поддержки, которую легко получил, и был приглашен в столицу. Однако решению императора воспротивился архиепископ Македонии, который отказал Филоксену в общении. Последний вернулся в Сирию, чтобы продолжать борьбу против Флавиана, которого вынудили к частичному отступлению: он заявил, что признает осуждение Нестория и Евтихия, но не халкидонское определение. Этот компромисс ему не слишком помог. Несмотря на энергичное сопротивление халкидонитов на соборе в Сидоне (512), монофизитам удалось добиться его низложения и ссылки. Новым патриархом стал Севир. Он признал "Энотикон" (как это делало и большинство халкидонитов), но также анафематствовал Нестория, Евтихия, "Томос" Льва и Халкидонский собор63.

Севир родился в Созополе, в Писидии, и получил прекрасное образование в области риторики, греческого языка, философии и юридических наук. Он принял христианское крещение в 488г. Его привлекал монашеский идеал, и он стал приверженцем аскетизма, будучи посвящен в подвижническую жизнь в Майуме, где была кафедра Петра Ивера. Блестящий богослов, способный к взвешенным решениям и даже критиковавший "придирчивость" Диоскора, но не признающий компромиссов и верный позициям, которые считал правильными, он стал главным представителем той христологии, которая считала себя единственным законным выражением кириллова православия. Успех его карьеры, несомненно, объясняется его замечательной личностью, но карьера эта была бы невозможна без покровительства императора. Севир прожил в самом Константинополе три года (508—511), противостоя православному архиепископу Македонию, проповедуя пение теопасхитски интерполированной Трисвятой Песни ("Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, распныйся за ны, помилуй нас") и умно критикуя ограниченность халкидонского определения и слабость его защитников64. В конце концов 6 августа 511 г. Македонии был низложен, сослан и заменен Тимофеем (511—518). Новый патриарх проявлял больше терпимости к монофизитам, не отступая, однако, совсем от основной халкидонской позиции Константинопольской церкви.

В действительности Халкидонской собор имел сторонников при самом императорском дворе, включая императрицу Ариадну. Когда в 512 г. в храме св. Софии в богослужение была введена интерполированная Трисвятая Песнь, в ответ вспыхнули волнения: статуи Анастасия были опрокинуты, и начался бунт против монофизитов. Кризис удалось преодолеть благодаря мужественному поступку старого императора. Показывая свою приверженность антихалкидонитству, он появился перед толпой на ипподроме в траурной одежде, без императорской короны и предложил отречься от трона. Его личная популярность, репутация человека благочестивого и очевидная искренность в этот день победили. Он остался на троне и смог еще подавить восстание Виталиана (513—515), который примкнул к халкидонской партии.

В Иерусалиме монофизитская волна была также сильна, но в конце концов успеха не имела. Патриарх Илия отказался признать избрание Севира в 512 г. Он столкнулся с оппозицией монофизитских монахов, поддержанной Олимпием, правителем Палестины (dux Palestinae), который действовал согласно инструкциям из Константинополя. Патриарх был в конце концов низложен в 516 г. Вместо него был избран его диакон Иоанн, который должен был анафематствовать Халкидонский собор. Однако в день его настолования в присутствии племянника императора Ипатия и огромной толпы—свидетелей его покорности требованиям императора—святой Савва и святой Феодосии, два главы палестинского монашества, стоя на амвоне и поддержанные 10 000 монахов (судя по сообщениям), потребовали, чтобы, наоборот, он признал Халкидонский собор. После нескольких часов хаоса и беспорядков нравственный авторитет монахов возобладал: Иоанн анафематствовал не собор, а Нестория, Евтихия и Севира, признав четыре Вселенских собора как "четыре Евангелия"65.

Эти события ясно показали провал "Энотикона". Римские папы были не правы, видя в нем капитуляцию Константинополя: примеры Константинопольских епископов и иерусалимских событий доказывают обратное. Но ситуация показывала также, что открытого обмена мнениями не произошло и что вопрос требует не только формального мира, навязанного сверху, но и богословского разрешения.

Кризис осложнялся тем, что раскол между восточными защитниками Халкидонского собора и Римской церковью продолжался. Как мы видели раньше, папы, особенно Геласий, продолжали требовать не только признания Халкидона, но и изъятия имени патриарха Ахакия из диптихов Константинопольской церкви. В царствование Анастасия переговоры на эту тему продолжались между римскими епископами и константинопольским двором. Действительно, папы, отказывая в общении епископам восточной столицы, не считали императора отлученным от Церкви. Упрекая его за вмешательство в церковные дела и поддержку "Энотикона", они продолжали видеть в нем главу romanitas. Переговоры относительно Акакия были также тесно связаны с просьбой остготских правителей Италии, особенно Теодориха, чтобы Константинополь признал их своими представителями на Западе. Конечно, такое признание было также в интересах папства66. Однако после бескомпромиссности папы Геласия (492—496) и готовности к компромиссам (хотя и не состоявшимся) его преемника Анастасия II (496-498) Римская церковь оказалась разорванной Лаврентиевским расколом: партия Симмаха придерживалась традиции Геласия, а другой претендент, Лаврентий, рассчитывал на связь с Византией. Первоначально провизантийские лаврентиевцы представляли класс аристократов и сенаторов, привыкших к имперской политике и лояльных по отношению к ней, а потому демонстрировали понимание "Энотикона"; симмаховцы же, которых историк нашего времени удачно назвал "младотурками", были созидателями более самодостаточного папства, видя его выживание в бескомпромиссном применении принципа первенства Петра.

В 518г. сошли со сцены несколько участников драмы: Тимофей Константинопольский, сосланные православные патриархи Илия Иерусалимский и Флавиан Антиохийский; сам император Анастасий умер в том же году в возрасте 87 лет. Несколько раньше в Риме, когда в 514г. был избран папой умеренный "симмаховец" Гормизд, произошло примирение между симмаховцами и лаврентиевцами. Вскоре последовал и союз между Константинополем и Римом— при видимой победе Халкидона и Рима. Однако вопреки тому, что было на поверхности, Константинополь так и не принял римский взгляд на Акакия (его преемники Евфимий и Македонии, отлученные от Церкви папами, почитались святыми на Востоке). Сам союз был устроен и навязан человеком с далеко идущими видами и планами—Флавием Петром Савватием Юстинианом; он видел Империю вновь объединяющей Восток и Запад—так, чтобы римский папа входил в имперскую систему, богословские же решения конфликта между защитниками и противниками Халкидонского собора искались бы на Востоке. Все это означало отказ от "Энотикона". Однако религиозная политика Зинона и Анастасия будет в последующие столетия все же представляться в разном свете—в зависимости от взгляда на нее с Запада или Востока. Запад всегда был склонен видеть в этой политике прямое предательство Халкидона. На Востоке же раскол между теми, кто отвергал, и теми, кто принимал собор, еще не рассматривался как окончательный разрыв. Те, кто принимал "Энотикон" и истолковывал его в халкидонском смысле, не рассматривались как еретики, заслуживающие посмертного осуждения (damnatio memoriae). He только Евфимий и Македонии Константинопольские, но и Флавиан Антиохийский, и Илия Иерусалимский сохранили свою репутацию святых, несмотря на признание "Энотикона". И действительно, их заслуга в сохранении халкидонской веры не менее велика, нежели заслуга более бескомпромиссных епископов Рима.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Ср.: Hönigmann E. The original lists of the members of the council of Nicae, the Robber-synod and the council of Chalcedon//Byzantion XVI, 1, 1944. P. 22-80.

² Обширные "Деяния Халкидонского собора" являются важнейшим источником информации о Церкви в V в., в особенности потому, что они включают в себя "Деяния Константинопольского собора", осудившего Евтихия (448) и "Деяния" "Разбойничьего" собора (449). Полный текст их дан в старом собрании соборных деяний, изданном Harduin и Mansi, a также в критическом издании Шварца E. (Acta conciliorum oecumenicorum. Берлин, 1927). Подробный анализ "Деяний" см.: Murphy Р.Х. Peter speaks through Leo. Washington, D. C., 1952. Ср. также перевод некоторых важных мест в: Coleman-Norton P.R. Roman State and Christian Church. A Collection of Legal Documents to A.D. 535. l-III. London SPCK, 1966.

³ Эфесе в 449 г. он назвал Евтихия "весьма православным" (όρθοδοξότατον). Acta conciliorum oecumenicorum II, l, 1. P.182.

⁴ Ibid. P. 41 (237)-42 (238). Хотя это официальное заявление должно, несомненно, рассматриваться как подлинное соборное решение относительно Диоскора, собрание дало также согласие на постановление легата Пасхазина, выражающее низложение в "папских" терминах: "Святейший архиепископ Лев через нас (легатов) и настоящий святой собор вместе с апостолом Петром, скалой кафолической Церкви и основанием православной веры, лишил его епископства и всякого священного сана" Там же. С. 29 (225). Еще один пример двусмысленностей, отличающих позицию легатов на соборе.

⁵ Там же. С. 124 (320).

⁶ В письме к Акакию Верейскому относительно Эфеса сам святой Кирилл заявляет: "Мы собрались на собор ради единой истинной веры, подтверждая то, что было определено о ней святыми отцами в Никее, единодушно завершая этот великий и святой собор потому, что он дал точное определение". См: Acta conciliorum oecumenicorum. I, l,7. P.142).

⁷ Acta conciliorum oecumenicorum. II, 1, 1,7. P. 105—106. Этот текст известен также как 7-е правило Эфесского собора. Это постановление было принято в связи с запрещением местного обычая в Филадельфии, приписываемого Феодору Мопсуестийскому, с несторианским акцентом (ср.: Camelot P. Th. Ephese et Chalcedoine. Paris, 1961. P. 57). Сомнительно, чтобы постановление это было действительно проголосовано; его нет во всех рукописях "Деяний Эфесского собора" (ср.: Болотов В.В. Лекции. С. 216-299).

⁸ Ср.: Kelly J.N.D. Early Christian Creeds. London, 1950. P. 296-301.

⁹ Следует, однако, отметить, что в средневековый период так называемое 7-е Эфесское правило часто понималось как применимое к Никео-Константинопольскому Символу, и на него православные ссылались против интерполяции Филиокве. Этот аргумент, однако, недействителен, поскольку Эфесский собор имел в виду только Никею, а не Никею-Константинополь; Константинопольский же собор, расширив Никейский Символ, тем самым отвергал ту мысль, что к Никейскому Символу уже никогда и ничего не может быть добавлено.

¹⁰ Более полное обсуждение этих проблем терминологии см.: MeyendorffJ. Le Christ dans la Théologie Byzantine. P. 1969.

¹¹ Диоскор, Ювеналий, Фалассий Кесарийский и другие бывшие руководители "Разбойничьего" собора отсутствовали, так как на предыдущем заседании были обвинены. Иллирийцы настойчиво требовали, чтобы ради церковного единства их простили и вновь допустили к обсуждению "Томоса" Льва. Это и произошло на следующем заседании, кроме как в отношении Диоскора. Ср.: Acta conciliorum oecumenicorum. II, l, 2. P. 82—83 (278—279)).

¹² По всей вероятности письмо обсуждалось группой под председательством Анатолия, и нет оснований полагать, что чтение его сознательно избегалось в Халкидоне, как думают некоторые историки (см.: Duchesne L. Histoire. III. P. 435; Болотов В.В. Лекции. С. 283—289; Карташев А.В. Вселенские Соборы. Париж, 1963. С. 405 и пр.). Согласно общим воззрениям этих историков на христологические споры, св. Кирилл фактически монофизит, а антиохийцы (и фактически Несторий) православные. В настоящее время, однако, преобладает более уравновешенная точка зрения (см.: Camelot P.Th. P. 127; Meyendorff J. Christ, passim).

¹³ Acta conciliorum oecumenicorum. 11,1,2 P. 102-103 (298-299).

¹⁴ Ibid. P. 123-130(319-326).

¹⁵ Ср., например, Карташева A.B., который особенно возмущается заявлением Анатолия, что Диоскор не был осужден "за свою веру" (указ. соч. С. 404).

¹⁶ Acta conciliorum oecumenicorum. P.125 (321).

¹⁷ Включая History of the Church/ Ed. Jedin H. and Dolas T. New York, 1980.

¹⁸ В этом смысле издание определения шло против желаний легатов, которые так сильно настаивали на том, что Лев является единственным критерием православия.

¹⁹ Уже в 430г. папа Л ев и Кирилл Александрийский жаловались друг другу на его интриги. Однако в 431 г. его поддержка Кирилла против Иоанна Антиохийского позволила ему фактически захватить обе Финикии и Аравию и потребовать "послушания" Иоанна (Acta conciliorum oecumenicorum. I, 1,3. P. 18-19). При поддержке императрицы Евдокии, вдовы Феодосия II, жившей в Иерусалиме в 441—460гг., он стал одним из руководителей "Разбойничьего" собора в 449 г. и "покаялся" только в Халкидоне. О Ювеналий см. очень подробную статью: Honigmann E. Juvenal of Jerusalem, Dumbatron Oaks Papers 5 (1950). P. 211—279. To, что Ювеналий до сих пор считается святым, объясняется, по-видимому, его твердым противостоянием против монофизитских монахов в Палестине в 451 г.

²⁰Actaconciliorum oecumenicorum. II, l, 3 P. 53 (412).

²¹  Ibid. P. 62(421).

²² Ibid. P. 97 (456). Однако в своем письме к Анатолию от 452 г. папа Лев подчеркнуто заявляет, что никакой канонический авторитет не может заменить Никейский собор и что поэтому 3-е правило собора Константинопольского для него недействительно (Поел. 106, 4; PL 54. Col. 1005ВС).

²³ Так описывает это дело архидиакон Аэций Константинопольский 31 октября// Acta conciliorum oecumenicorum. Ill, l, 3. P. 88 (447).

²⁴ Этот текст не отрицает того, что "древний" Рим все же остается столицей "Римской" империи. В 451 г. он был еще резиденцией Валентиниана III.

²⁵ Этот именно пункт текста был (и все еще является) предметом жарких споров, потому что он служит основой современным претензиям Константинопольской церкви на юрисдикцию над всеми православными христианами, живущими вне границ ныне существующих автокефальных церквей. Такая претензия мало связана с буквальным смыслом канона, который касается "варварских" стран, в которых не существовало римских провинций, а следовательно, и митрополитов. В таких странах установление церковной иерархии следовало "обычаю" (Константинопольский собор 381 г., 2-е правило), и некоторые из епископов варварских стран рукополагались митрополитами Понта, Азии или Фракии. Именно только эти епископы исключительно должны были отныне входить в более централизованную имперскую систему, указанную 28-м правилом, и поставляться Константинополем.

²⁶ Acta conciliorum oecumenicorum. Ill, l, 3. P. 88—89 (447—448). Поскольку принятие этого важного постановления было особым делом собора, оно вначале не именовалось "28-м правилом", хотя и входит под этим названием в более поздние византийские собрания и комментарии (ср.: Schwartz E. Der Sechste Nicaenische Kanon auf der Synode von Chalkedon. Berlin, Akad. derWiss., Sitzungsberichte, 1930. P. 612).

²⁷ Именно это советовал папе один из его легатов (и их переводчик), Юлиан Косский. Ср. анализ переписки по этому вопросу между Константинополем и Римом: Batiffol P. Le siege apostolique (359-451). Paris, 1924. P. 567-581; Herman E. Chalkedon und die Ausgestaltung der Konstantonopolischen Primats//Chalkedon. II. S. 459-490; MeyendorffJ. Orthodoxy and Catholicity. NY, 1966. P. 68-74.

²⁸Бенешевич В.В. Канонический сборник в XIV титулов. СПб., 1903. С.155; См. также: Dvornik F. The see of Constantinople in the first Latin collection of canon law. Зборник радова Византолошког Института. VIII, 1 (Mélanges Ostrogorsky). Belgrade, 1963. P. 97-101.

²⁹ Acta conciliorum oecumenicorum. II, 12 P.I 14—121 (310—317); об общем отношении собора к монашеству см.: Ueding L. Die Kanones von Chalkedon in ihrer Bedeutung für Mönchtum und Klerus// Chalkedon. II. S. 569-676.

³⁰Ср. обсуждение роли монашества в спорах V в.: Frend. The Rise. P. 89—92.

³¹ Исключениями были в поздней Византии немногие так называемые ставропигиальные монастыри, зависевшие от Константинопольского патриарха. Но их установление было вызвано прежде всего экономическими причинами и редко преследовало особые миссионерские или просветительные цели, как это было в западных орденах.

³² Histoire de l'Eglise. IV. Paris, 1948. P. 272.

³³ См. по этому поводу мое исследование оФеодорите Кирском в Christ. P. 31—33. Наиболее авторитетным исследованием о Феодорите до сих пор является труд Н. Глубоковского. Блаженный Феодорит. В 2-х тт. М., 1890.

³⁴ Английский текст указа см.: Roman state and Christian Church. A Collection of Legal documents to A.D. 535. II. P. 805—855; другой, подобный ему указ Маркиана от 13 марта см. там же: Р. 808—810.

³⁵ Основатель грузинского монастыря в Иерусалиме и знаменитый подвижник, Петр почитается святым в своей родной грузинской церкви, теперь стойко халкидонско-православной. Ср. "Житие" Петра, переведенное с грузинского: Lang D.M. Lives and Legends of the Georgian Saints. 2nd ed. Crestwood, NY, 1976. P. 57-80.

³⁶ Папа Лев выражает опасение, что в таком собрании халкидонское определение будет поставлено под вопрос и начнется политика богословских компромиссов. См.: Поел. 162 от 21 марта 458 г., PL. 54. Col. 1144 ВС (ср. также Поел. 161 духовенству Константинополя).

³⁷ Текст письма Льва Анатолию Константинопольскому, копии которого были розданы другим епископам, а также ответ святого Симеона, переданный через антиохийского епископа, см.: Evagrius. Hist. eccl. II, 9/ Ed. Bidez J., Parmentier L. Amsterdam, 1964. P. 59-61.

³⁸ Zacharias. Hist. eccl. IV, 10/Ed, and tr. E. W. Brooks. Corpus scriptorum Christianorum Orientalium. Script, syri. Ill, 6.

³⁹ Evagrius. Op. cit. II, 11 P. 63.

⁴⁰ Для более подробного обзора этой антиохийской "двуприродности" после Халкидона см. мою книгу: Христос. С. 31—37; ср. также: Gray Р. Т.R. The Defense of Chalcedon in the East (451—553). Leiden, 1976. P. 80-89.

⁴¹  Посл. 45 к Сукценсу см.: PG. 77. Col. 232.

⁴² Посл. 46. Ibid. Col. 244. [Это текст Сукценса.]

⁴³ Посл. 165. См.: PL. 54. Col. 1155-1190; Лев определенно признает православие кирилловой формулировки "единая природа Бога Слова воплощенная", отличной от евтихиевой "единая природа Бога воплощенного". Если "воплощенная" (женский род σεσαρκωμένη) относится к "природе", а не к "Слову", это предполагает существование "плоти после соединения".

⁴⁴ Это теперь признается всеми историками этого периода. Авторитетное исследование по этому вопросу: Lebon J. Le monophysisme sévérien. Etude historique, litéraire et théologique sur la résistance monophysite au concile de Chalcedoine jusqu' à la constitution de l'église jacobite. Louvain, 1909.

⁴⁵ Jones A.M. хорошо известный историк поздней античности, является автором серьезной статьи (Were Ancient Heresies National or Social Movements in Disguise?// Journal of Theological Studies. 10, 1959. P. 280—298), в которой он оспаривает точку зрения многих историков XIX в. и современных, понимающих рост монофизитства как "национальное" движение. Бесспорное после VII столетия, это воззрение не оправдано для V в.

⁴⁶ В список этих указов входят энциклика (476) и антиэнциклика (476) Василиска, "Энотикон" Зинона (482), указ Юстиниана о Трех Главах (ок. 543), "Программа" Юстина II (571), "Эктезис" Гераклия (638) и "Типос" Константа II (648).

⁴⁷ См.: Evagrius. Op. cit. Ill, 4. P.101 —104; англ, перевод см.: Roman state and Christian Church. A Collection of Legal documents to A.D. 535. III. P. 915-917.

⁴⁸ Cp.: Bareille G. "Diacrinomènes"// Vacant-Mangenot. Dictionnaire de théologie catholique VII. Col. 732-733; ср. также: Prend W.H.C. Op. cit.

⁴⁹ Житие Даниила, 44, 73/ Ed. P. Peelers. Analecta bollandiana, 32. 1913. P. 121-214; англ, перев. см.: Dawes E., Baynes N.H. Three Byzantine Saints. Oxford, 1948 (переизд. Crestwood, NY, 1977) P. 52.

⁵⁰ Текст см.: Evagrius. Op. cit. Ill, 7, P.107; англ. пер. см.: Roman state and Christian Church. A Collection of Legal Documents to A.D. 535. III. P. 918.

⁵¹ Хорошее описание положения см.: Prend. The Rise. PJ74-177.

⁵² Ср., например, G.BardyyA Fliehen V. Martin. Histoire de l'Eglise, IV. Paris, 1948. P. 290; точка зрения обратная у H. G. Beck в: Jedin Dolan. History. II. P. 425.

⁵³ Ср.: Collectio Avellana/ Ed. O. Guenther. Corpusscriptoaim Ecclesiasticorum Latinorum. 35,1. S. 66-67; Schwartz E. Publizistische Sammlungen zum acacianischen Schisma. Bayerische Akad. der Wiss. Abhandlungen. Phil. hist. Abt. n. s., 10, 2 (1934). S. 4-5.

⁵⁴ Evagrius. Op. cit. Ill, 14. P. 111 —114. Англ. пер. см.: Roman state and Christian Church. A Collection of Legal documents to A.D. 535. III. P. 925—927. Для понимания множества оттенков этого крайне двусмысленного дипломатического документа нужно обращаться к его греческому оригиналу.

⁵⁵ Текст см.: Ibid. P. 115. Существует также собрание подложных писем, которыми якобы обменивались Петр и Акакий; здесь Акакий представляется как противник Халкидона, это, очевидно, невозможно (ср.: Grumel V. Les regestes du patriarcat de Constantinople. I. Paris, 1932. P. 156-159,161, 164, 167).

⁵⁶ Zacharias. Op. cit. VII, 1.

⁵⁷ Ср.: Иоанн Скифопольский .Жтие св. Евфимия// Festugiere A.J., Les moines d'Orient, II. Paris, 1961. P.121-122.

⁵⁸ Zacharias. Op. cit. III, 30. P. 126.

⁵⁹ Evagrius. Op. cit. III, 21. P.! 19; приговор собора см.: Schwartz E. Publizistische Sammlungen. P. 6-7.

⁶⁰Об Евфимии см.: Феофан. Хронография/ Ed. de Boor. P.135; о борьбе Македония против моно-физитов, особенно Филоксена Маббугского см.: HalleuxA. de. Philoxene de Mabbug. Louvain, 1963.

⁶¹ Об обстоятельствах конфликта см. выше.

⁶² Об исключительной роли таких императриц, как Евдокия, Пульхерия и Ариадна, в разрешении династических, политических и религиозных проблем см.: Holum K. G. Theodosian Empresses. Women and Imperial Dominiaon in Late Antiquity. Berkeley, 1982.

⁶³ Ср. его речь при настоловании, сохранившуюся на сирийском языке и изданную в Patrologia Orientalis. II. P. 322.

⁶⁴ Тогда Анастасий и опубликовал текст, именуемый "Типос", возможно, составленный Севером. Он анафематствует Халкидонский собор. Но, по-видимому, текст этот так и не получил статуса официального императорского указа (ср.: Moeller Ch. Un fragment du Type de l'empereur Anastase I: Studia Patristica III (=TU 78). Berlin, 1951. S. 240-247).

⁶⁵ Эта знаменитая сцена описана в "Житии св. Саввы" Иоанна Скифопольского, одном из основных исторических источников для религиозной истории этого периода (Ср.: Festugiere A.J. Les Moines d'Orient. II. Paris, 1961 P. 78-80).

⁶⁶ Об этой связи см.: Richards. Popes. P. 62—68.

⁶⁷ Ibid. P. 99.