Ко входуБиблиотека Якова КротоваПомощь
 

АЛЕКСАНДР МЕНЬ

Дионис, Логос, Судьба

Греческая религия и философия от эпохи колонизации до Александра

Об авторе

Из цикла "В поисках Пути, Истины и Жизни", том 4. К оглавлению тома.


о. Александр Мень. История религии. т. 4

Глава семнадцатая

СОКРАТ И АФИНЫ

Афины, 421—400 гг.


Я вам предан, афиняне, и люблю вас,

но слушаться буду скорее Бога, чем вас.

Из речи Сократа на суде

Каждый более или менее выдающийся афинянин принимал участие в политической жизни. И для Сократа, при его уме и общительности, это было бы вполне естественно. Между тем он упорно и сознательно избегал политического поприща. Не отказываясь от мелких должностей, на которые его избирали наряду с прочими гражданами, он не желал проявлять активности в общественных делах. Более того, он видел в этом помеху для своей миссии. На компромиссы он был менее всего способен, и ему претила необходимость кривить душой, льстить толпе и изощряться в демагогии, как это было принято среди партийных вождей.

Однако при всем этом Сократ считал себя нужным и полезным членом «экклесии», городской общины, поскольку он являлся другом и помощником тех, кто хотел сделать свою жизнь совершенной. Свободно же выполнять эту задачу Сократ, по его собственному мнению, мог лишь как «частное лицо» (1). Он общался, с кем хотел, когда хотел, и говорил, о чем хотел.

Кроме разношерстной толпы слушателей, у Сократа был и интимный круг последователей. С ними мудрец делился своими сокровенными мыслями, с ними зачастую оставлял обычный шутливый тон и беседовал о самых важных и серьезных вещах. К этим наивным и мятежным мальчикам он питал горячую любовь. Он был одновременно и сеятелем, и заботливым взращивателем, и жнецом. Он умел обращаться с учениками, направляя, подсказывая, вселяя в них веру и стремление к добру. Сократ знал, что в молодости особенно противятся менторскому тону и поучающему высокомерию, поэтому он делал свою «диалектику» тонкой, ненавязчивой, дружеской. «У меня нет учеников,— неустанно повторял он,— а только друзья, мы учимся вместе». Это действовало подкупающе. Сократ учил не только словом, но и живым примером. Его ясная мысль, широта, бодрость духа, закаленная воля вызывали восхищение. Многие, вероятно, думали: счастлив человек, который научился жить, как Сократ.

Надо заметить, что в окружении Сократа были люди весьма несхожие и даже противоположные по характеру. А для мудреца было важно не только их умение мыслить, но и их нравственное состояние. Так, его искренне тревожило легкомыслие Алкивиада, самовлюбленного аристократа, избалованного поклонением и безумно честолюбивого. Сократ видел, что Алкивиад мог бы стать гордостью Афин, продолжателем дела своего дяди Перикла. Но в то же время учитель знал, насколько легко Алкивиад может обмануть его надежды (2).

Кружок Сократа оказал благотворное влияние на Алкивиада, общение с философом пробуждало лучшие стороны в этой испорченной натуре.

«Когда я слушаю его,— говорил Алкивиад о Сократе,— сердце у меня бьется гораздо сильнее, чем у беснующихся корибантов (жрецы фригийской Богини-Матери, культ которой включал экстатические обряды), а из глаз моих от его речей льются слезы; то же самое, как я вижу, происходит со многими другими. Слушая Перикла и других превосходных ораторов, я находил, что они хорошо говорят, но ничего подобного не испытывал, душа у меня не приходила в смятение, негодуя на рабскую мою жизнь. А этот Марсий приводил меня часто в такое состояние, что мне казалось — нельзя больше жить так, как я живу» (3).

Однако впоследствии, как мы увидим, темное начало заглушило в душе Алкивиада семена добра, посеянные Сократом, и вместо славы Афин он стал их позором.

Иным человеком был Платон (420—348) — молчаливый, задумчивый юноша с замкнутым лицом. Его нельзя было назвать, как Алкивиада, красавцем: на портретах у него грубые, почти мужицкие черты. Но, подобно Алкивиаду, двадцатидвухлетний потомок царей мечтал о политической карьере. В доме своих богатых родителей Платон получил прекрасное образование; он увлекался спортом, поэзией, слушал лекции философа Кратила, ученика Гераклита, написал драму (4).

Встреча с Сократом круто изменила жизнь Платона. Уже на склоне лет он говорил: «Старшего моего друга, дорогого мне Сократа... я, не обинуясь, могу назвать справедливейшим из живших тогда людей» (5). Иными словами, на Платона, как и на Алкивиада, Сократ произвел впечатление прежде всего как личность. Но не меньшим было и умственное влияние Сократа на Платона. Он бросил занятия поэзией, сжег свою трагедию, так как понял, что настоящее его призвание — философия. Впоследствии, однако, литературные занятия сослужили Платону хорошую службу: он стал одним из тех немногих мыслителей, которые занимают видное место в мировой литературе.

О других учениках Сократа мы знаем меньше. Был среди них пылкий, увлекающийся Херофонт, тот, что вопрошал Оракула о мудрости Сократа, был Ксенофонт, искавший у учителя мудрости для того, чтобы с пользой управлять своим хозяйством. Не все ученики достигали успеха, общаясь с Сократом. Так, сын стратега Анита из-за своего слабоволия пренебрег уроками мудреца и, оказавшись во власти порочных наклонностей, под конец совершенно опустился. Иные уходили от Сократа, как уходили от софистов, лишь научившись у него умело рассуждать и строить цепь доказательств. Некоторые так и не смогли понять Сократа и покидали его разочарованными и озлобленными. Критий, например, порвал с философом после того, как тот осудил его поведение. Впоследствии, став на время политическим лидером Афин, Критий преследовал учителя своей ненавистью.

Одним словом, истинными учениками Сократа могли стать лишь те, кто стремился работать над собой и не гнался за внешними успехами.

Но добродетель для философа была, как мы помним, неотделима от знания; он прививал слушателям умение критически мыслить. И вскоре старшее поколение Афин начало с раздражением замечать, что у молодежи, слушавшей Сократа, появилась независимость в суждениях. То, что юноши все чаще стали высказывать «собственное мнение», отягчало извечный конфликт отцов и детей. К тому же бедственное положение города усилило влияние «охранительных» тенденций, в результате чего стали поговаривать, будто Сократ — опасный совратитель, внушающий ученикам неуважение к отечественным обычаям и вере, пренебрежение к авторитетам. Далеко не всем понятная манера Сократа вести беседы часто вела к искажению его мыслей и идей. Против философа постепенно зрело недовольство.

Сначала оно проявлялось в сравнительно безобидных формах: мудреца стали преследовать насмешками и сплетнями. А в один из праздников афиняне получили возможность потешиться над философом, выведенным в комедии Аристофана под собственным именем. Пьеса касалась самого больного места афинян и говорила о том, что больше всего злило консерваторов: о критическом отношении Сократа к традициям и его влиянии на молодежь.

Комедия называлась «Облака». В ней зрители встречались с запутавшимся в долгах, глупым и вздорным стариком Стрепсиадом, которого разоряет его легкомысленный сын Фидиппид. Юноша тратит деньги на лошадей и не слушает уговоров отца, дела которого идут все хуже. Как избавиться ему от кредиторов? Ведь на суде нужно уметь ловко болтать, а Стрепсиад знает свою тупость и косноязычие.

Но вот ему в голову приходит план спасения: недалеко от его дома стоит «Мыслильня» — хитрая кухня софистов и их главаря — Сократа.

Здесь обитают мудрецы. Послушать их,

Так небо — это просто печь железная,

А люди — это словно в печке уголья.

И тех, кто денег даст им, пред судом они

Обучат кривду делать речью правою (6).

Стрепсиад хочет отправить туда на выучку сына: пусть понатореет в словесной ловкости. Но Фидиппид не желает идти туда, где собрались
Бахвалы, негодяи, бледнорожие, босоногие,

Сократ несчастный, Херофонт помешанный (7).

Делать нечего — старик отправляется в Мыслильню сам. У порога его встречает ученик, и, когда Стрепсиад входит, ему кажется, что он попал в дом умалишенных: одни «считают богов», другие изучают Преисподнюю. Вся эта компания представлена Аристофаном в том же ключе, что и свифтовские ученые-лапутяне.

А вот и сам Сократ — «священнослужитель речей плутовских». Он качается в огромной корзине так высоко, что Стрепсиаду приходится долго кричать: «Сократ! Сократушка!» Наконец тот отзывается из корзины:

— Что, бедный человечишка?

— Скажи сначала, чем ты занимаешься?

— Паря в пространстве, мыслю о судьбе светил.

— В гамак забравшись, на богов взираешь ты. Но почему же не с земли? (8)

Оказывается, чтобы достигнуть богов, необходимо подняться повыше, ведь боги Сократа — «особого чекана»; это не что иное, как пар, облака, туманные очертания которых заменили Олимпийцев. Этому мутному мареву и поклоняются в Мыслильне. Проведя Стрепсиада через шутовской обряд посвящения, Сократ взывает к Облакам. Те немедленно являются, и их пение чарует и одурманивает старика; ему уже полюбился этот расплывчатый и обманчивый мир.

Душой я воспрянул,

И к сплетениям слов потянуло меня

И к сужденьям о дыме летучем,

Захотелось на слово ответить тремя

И мыслишкою в споре ужалить!

Сократ торжественно сообщает неофиту, что никакого Зевса нет: все дело в Облаках. Стрепсиад дивится:

— Кто ж навстречу их гонит, скажи? Ну не Зевс ли, колеблющий тучи?

— Да нимало не Зевс. Это — Вихрь.

— Ну и ну! Значит, Вихрь! Я и ведать не ведал, Что в отставке уж Зевс и на месте его нынче Вихрь (9).

В заключение Стрепсиаду преподносится символ веры своего рода «стихийного материализма»: «Безграничная Воздуха ширь, Облака и Язык — вот священная троица» (10). (Язык, в частности, нужен для того, чтобы извращать истину.) И вот искус кончен, незадачливого старика, невзирая на протесты, раздевают догола и вводят во внутреннее помещение Мыслильни...

Однако скоро выясняется, что он слишком глуп для постижения хитроумной науки софистов. Тогда Фидиппид решает последовать примеру отца и гораздо успешнее его усваивает Сократову мудрость. Пройдя обучение, он мигом надул кредиторов, но зато полностью перестал прислушиваться к советам и жалобам отца. В конце концов он настолько обнаглел, что осмелился избить старика, и никто не мог его усовестить: язык стал ему хорошей защитой. Поняв, какую службу сослужил ему Сократ, Стрепсиад в порыве ярости сжигает Мыслильню — этот притон развратителей.

В этом злом фарсе все от начала до конца — сплошная клевета. Чего тут только не приписано Сократу! Он оказывается проповедником тех самых учений, которые отвергал,— софистики и натурфилософии. А ведь Аристофан великолепно знал Сократа, он был вхож в дома, где собирался кружок философа, и присутствовал на беседах Сократа. Вряд ли он хотел написать донос; скорее всего в создании «Облаков» сыграло роль не столько намерение Аристофана повредить Сократу, сколько его натура сатирика. Желчный, язвительный человек, он высмеивал и Перикла, и самих богов. Мог ли он удержаться от искушения нарисовать шарж на Сократа? Ведь мудрец с его комической внешностью и странностями так, казалось, и просился в герои комедии! В учение же Сократа у Аристофана не было охоты вникать, и он взглянул на него глазами толпы. Примеру Аристофана последовали и другие юмористы.

В своих последующих пьесах «Птицы» и «Лягушки» Аристофан продолжал выпады против философа, причем последний воспринимал их, по-видимому, без обиды и с юмором, во всяком случае это не привело к ссоре между Сократом и Аристофаном. Быть может, писатель даже не догадывался, какую роковую роль сыграют его комедии в судьбе Сократа. Их действие сказалось не сразу, но, посеяв злое семя, они закрепили общее нелестное мнение о «софисте», который подрывает гражданские устои и совращает молодое поколение.

* * *

«Облака» были поставлены в 423 году, когда мысли афинян были еще заняты войной. Через два года был наконец заключен мир, но зато усилились внутренние беспорядки. Одним из виновников их стал Алкивиад. Он возглавил тех, кто хотел продолжать, войну и разжигал среди молодежи боевые настроения. В 417 году его избрали стратегом, и он предложил авантюрный план похода на Сицилию. «Большая часть афинян,— писал Фукидид,— не имела представления ни о величине этого острова, ни о числе его жителей. И все же большинство граждан горело чрезмерным желанием войны, и если кому-нибудь это не нравилось, он молчал из страха» (11). Причиной такой воинственности было то, что Афины, привыкнув пользоваться богатствами, притекавшими из колоний, тяжело переносили неудачу в борьбе со Спартой.

Алкивиад вскоре добился осуществления своего замысла, но, когда боевой флот уже готовился двинуться на Сицилию, кто-то ночью опрокинул столбы с изваяниями Гермеса. Соперники Алкивиада обвинили в кощунстве стратега и его приспешников. Тот потребовал судебного разбирательства дела, но вынужден был отплыть, не дождавшись его исхода.

Едва корабли прибыли в Сицилию, Алкивиаду пришел приказ вернуться и предстать перед судом. Стратег отказался, что сочли доказательством вины и приговорили его к смерти. Но Алкивиад заявил, что еще покажет себя, и бежал к спартанцам. По его совету Спарта встала на сторону сицилийцев, и осенью 413 года афинский флот был уничтожен. Афиняне, осаждавшие Сиракузы, оказались в ловушке, а спартанцы тем временем вторглись в Аттику. Союзники один за другим оставляли афинян.

Положение усугублялось тем, что в Афинах вспыхнули беспорядки. Многие граждане требовали отказаться от демократии и вернуться к «строю отцов». К власти пришла партия мира, так назваемый «совет четырехсот». Демократию сменила олигархия, которую город принял из страха перед неизбежной катастрофой. Новый режим принимал суровые меры против всех, кто не был согласен с мнением правительства. Жертвой этого смутного времени пал и софист Протагор, обвиненный в кощунстве. Книги его предали публичному сожжению. Сам философ поспешил бежать в Сицилию, но корабль, на котором он плыл, попал в бурю и разбился.

«Совет четырехсот» продержался недолго. Очередной переворот возродил демократические порядки. Все опальные лица возвращались, среди них находился и Алкивиад, которого встретили как несправедливо обиженного. Он обещал народу победу и мир, и его избрали верховным вождем. Но было уже поздно: спартанцы повсюду теснили афинян. Алкивиада вторично низложили, и он бежал из Афин, теперь уже навсегда. Он скрылся в Персии, где пал от руки убийцы.

В апреле 404 года Афины капитулировали. Под звуки спартанского военного марша были разрушены стены великого города. Владычество Афин над Элладой кончилось (12).

По требованию Спарты афиняне установили военный режим — тиранию «тридцати». Его возглавлял бывший ученик, а теперь недруг Сократа — Критий.

* * *

Что делал Сократ в эти тяжелые для отечества годы? Мы знаем, что он нисколько не изменил своим привычкам: все так же сторонился партийных распрей, мужественно переносил невзгоды голодных времен. Он как бы стоял выше смут и беспрестанно меняющихся обстоятельств, продолжал воспитывать молодежь и говорить о совершенной жизни.

Он не был сторонником ни одного из политических направлений, но полагал, что общество должно строиться на основе разума и права. Закон был для него фундаментом любого режима, однако он видел, как легко закон нарушается и при олигархии, и при монархии, и при тирании. Не смог Сократ одобрять и крайностей афинских демократов, которые, по его выражению, нередко превращали демократию в охлократию — тиранию черни. Такая тирания представлялась Сократу не менее опасной, чем тирания партии или диктаторов. Он резко критиковал обычай выбирать должностных лиц по жребию и считал, что к управлению следует допускать наиболее опытных и искусных людей.

При демократах, когда Сократ оказался в числе пританов*, он отстаивал принципы права. «Он не позволил,— говорит Ксенофонт,— народу сделать противозаконное постановление, но, руководствуясь законами, воспротивился такому давлению со стороны народа, какого, думаю, не выдержал бы никто на свете» (13).

----------------------------------------------------------------------

* Пританы — выборные должностные лица в суде

Так было, например, в 406 году, после битвы при Аргинусских островах. Судили морских стратегов, которые не выполнили приказа из-за бури. Совет требовал их казни и казни тех, кто их защищал. «Народ,— пишет Ксенофонт,— громко закричал, чтобы отказывающиеся ставить на голосование были тоже привлечены к суду. И тогда все пританы, устрашенные этим, согласились поставить предложение на голосование — все, кроме Сократа, сына Софрониска. Последний заявил, что он во всем будет поступать только по закону» (14). Он понимал, что гнев толпы был продиктован горечью потерь, а не соображениями здравого смысла или буквой закона. Поэтому он смело противопоставил свое мнение рассвирепевшей массе.

Не отступил он и перед диктаторами. Когда Критий, придя к власти, начал прибегать к массовому террору, Сократ также заявил о своем взгляде на такие методы. «Странно было бы, мне кажется,— сказал он,— если бы человек, ставши пастухом стада коров и уменьшая число и качество коров, не признавал себя плохим пастухом; но еще страннее, что человек, ставши правителем государства и уменьшая число и качество граждан, не стыдится этого и не считает себя плохим правителем государства». После этого власти запретили Сократу беседовать с молодежью, прозрачно намекнув, что в противном случае он сам окажется среди «убавленных коров». Эта угроза нисколько не испугала Сократа, он отвечал на нее шуткой и продолжал свое дело, как и прежде (15).

Режим был озабочен тем, чтобы изловить всех влиятельных политических эмигрантов, и с этой целью нередко снаряжались карательные экспедиции из числа афинских граждан. Однажды в такую экспедицию был включен и Сократ. Нужно было вернуть с острова Саламина некоего Леонта, которого ожидала казнь. Быть может, Сократа отправили, чтобы проверить его лояльность, или хотели его присутствием придать акции вид законности. Но философа нельзя было заставить делать то, что было противно его совести.

«Когда вышли мы из Тола*, — рассказывал он потом своим судьям,— четверо из нас отправились на Саламин и привезли Леонта, а я отправился к себе домой. Возможно, меня бы за это казнили, если бы то правительство не пало в скором времени» (16).

----------------

* Тол (или Фол) — палата заседаний пританов

С согласия Спарты, которая поняла, что сильная власть в Афинах для нее опасна, там снова была восстановлена демократия. Постановление Народного собрания гласило: «Афинянам иметь государственный строй согласно установлениям отцов». Опять была использована ссылка на пресловутых «отцов», потому что она имела поразительную власть над умами. На прошлое, овеянное славой Солона, Фемистокла и Перикла, смотрели уже как да идеал. Но прошлого вернуть было нельзя. Демократия теперь стала обнаруживать свои худшие стороны; и этого следовало ожидать, ибо, пока она ограничивалась тем, что давала гражданам право контролировать политику властей, она приносила богатые плоды; когда же абстрактное понятие «демоса» становилось новым идолом, демократия превращалась в ухудшенное издание тирании. В ней брала верх тенденция принуждать всех мыслить одинаково и, опираясь на полицейские методы правления, подчинять всех одному стандарту.


ПРИМЕЧАНИЯ

Глава семнадцатая

СОКРАТ И АФИНЫ

1. Платон. Апология, 31 d-e.

2. О характере Алкивиада см.: Плутарх. Жизнеописания. Алкивиад, 10.

3. Платон. Пир, 215 е.

4. Есть свидетельства о том, что настоящее имя будущего философа было Аристокл, а «Платон»—лишь прозвище (Diogen Laert., 3, 4). Предком Платона был последний аттический царь Кодр, к тому же роду принадлежал и Солон. О Кратиле как учителе Платона говорит Аристотель (Метафизика, I, 6, 987 а, 32).

5. Платон. Письма, VII, 524 е. Платон стал учеником Сократа, когда ему было около двадцати лет (Diogen Laert., 3, 6). Но, вероятно, он знал мудреца и до этого.

6. Аристофан. Облака, 96. Пер. А. Пиотровского.

7. Там же, 103.

8. Там же, 223.

9. Там же, 379.

10. Та мже, 424.

11. Фукидид. История, VI, 1, 24.

12. Ксенофонт. Греческая история, II.

13. Ксенофонт. Воспоминания, 4, 4, 2.

14. Ксенофонт. История, I, 6, 7.

15. Ксенофонт. Воспоминания, I, 2, 32.

16. Платон. Апология, 32 с, d.

далее

к содержанию

 
Ко входу в Библиотеку Якова Кротова