|
К оглавлению
III. Организация мира представлений и понятий
1. Процесс сложения и объединения представлений и завершение
этого процесса в образовании понятий. 2. Образование понятий как процесс индуктивного
умозаключения. 3. Процесс систематизации понятий как логический процесс дедуктивного
умозаключения.
1. В процессе развития психической действительности мир впечатлений
непрерывно заменяется миром представлений, а вместе с этой заменой необходимо
изменяется и материал мыслительной работы. Вместо упорядочения хаоса впечатлений
возникает необходимость упорядочить хаос представлений, т.е. установить между
ними такие отношения, в силу которых они могли бы выражать собой не разрозненные
только факты бытия, но и целые отделы его и не случайные только явления вещей,
но и постоянные формы этих явлений. Выполнение этой задачи достигается теми же
способами, посредством которых достигается и организация мира впечатлений,
т.е. путем сложения различных представлений и путем объединения сходных.
Собственно говоря, всякое представление, по самой природе его,
всегда и обязательно сложно, потому что всякое представление есть представление
вещи, т.е. представление постоянной группы известных впечатлений, занимающих
в содержании представления особое положение свойств или признаков вещи. Следовательно,
простых представлений, которые бы имели своим содержанием единичные впечатления,
нет и быть не может, и всякие рассуждения о таких представлениях сводятся только
к чистым недоразумениям. Мыслить in abstracto можно, разумеется, всякое впечатление,
представить же себе ни одного нельзя, потому что представление есть пространственное
определение впечатлений, а потому представлять можно только предметы или образы
тех условий, в которых постоянно связываются между собою известные впечатления,
в том числе и впечатление, образующее собою наличное состояние сознания.
Я могу, напр., мыслить кислоту, но представить ее себе никак не могу, тогда как
я свободно могу представить себе лимон и с этим представлением связать и
определенное впечатление кислоты. Равным образом, мыслить белизну я, конечно,
могу, но представить ее себе никогда не могу иначе, как только вне себя и в определенной
пространственной форме. Следовательно, каждое представление единичного впечатления
возможно только по силе связи данного впечатления со множеством других
и только в комплексе этих других впечатлений, т.е. каждое представление всегда
и обязательно образует собою конкрет1. Поэтому вопрос
о сложении представлений, очевидно, касается не развития представляемого содержания,
а только развития связей между отдельными представлениями; потому что в первом
отношении все представления сложны, и развитие их содержания может делать
их только более полными, но ничуть не менее обособленными, во втором же отношении
каждое представление хотя и существует по природе отдельно и независимо от других
представлений, однако же, творческим процессом мысли всегда может быть поставлено
в определенную связь со множеством других.
Для того чтобы несколько различных представлений могли быть связаны
в единстве сложного представления, необходима наличность того же самого условия,
которое делает возможным и образование единичных представлений, т.е. необходимо
единство пространственной связи представлений. По силе этого единства, различные
представления объективируются в определенном порядке местного положения,
и сознание этого пространственного соотношения их и есть то, что называется
сложным представлением.
Если при этом различные представления охватываются не только
пространственною связию, но и временным единством в процессе их образования, то
связь их утверждается сознанием в единстве представляемого предмета; если же временного
единства не существует, они сознаются под формою группы разных предметов
в представляемом единстве места. Представление этого дерева, напр., помимо
представления ствола, состоит из целого множества отдельных представлений сучьев
и ветвей, из огромного множества отдельных представлений листьев, и все это
бесконечное множество представлений связывается в сложное представление одного
предмета, потому что в образовании этих представлений нет никакого перерыва
в моментах связи между основными элементами чувственно-наглядного созерцания,
т.е. между данными осязания и мускульного чувства. Напротив, сложное
представление целого сада может существовать только под формою группы
разных предметов, потому что каждый из этих предметов, в себе самом охваченный
единством пространственно-временной связи своих частей, по силе перерыва в соотношении
пространства и времени в первичных данных осязания и мускульного чувства, образует
из себя уже иной комплекс хотя бы и тех же самых впечатлений, и потому
он связывается с другими предметами не единством пространственной связи,
а только единством пространственного соотношения, т.е. единством самого же
пространства как формы воззрения, как пустого вместилища предметных протяжений.
Ясное дело, что действительным содержанием сложного представления здесь является
представление места, с которым может быть связано неопределенное количество
представлений отдельных предметов. Следовательно, и образование и расширение
количества связей между отдельными представлениями в этом случае достигается
чисто внешним путем — посредством простого расширения созерцаемого объема
и в этом расширении установления новых пространственных соотношений. Представление
разных вещей, напр., можно связать с представлением комнаты, в которой помещены
эти вещи, представление нескольких комнат — с представлением дома, представление
дома — с представлением улицы, города и т.д. Конечным звеном в этом расширении
представляемого объема будет служить представление целого мира.
Основной элемент в содержании всех сложных представлений составляет
представление места, и все предметные представления, какие только могут быть связаны
с этим основным представлением, объединяются именно в нем, и это самое объединение
представлений выражается в сознании представлением пространственного
соотношения вещей. Следовательно, содержание сложного представления выражает
в себе одну только внешнюю связь единичных представлений и нисколько
не касается их содержания, так что в этом отношении единичные представления
не только не объединяются в сложном, но и не могут в нем объединяться. Всякое
сложное представление есть собственно многосоставное представление, потому
что оно заключает в себе ряд совершенно самостоятельных представлений, связанных
только вместе представлением определенного пространства. Следовательно, в каждом
сложном представлении имеется собственно не единство представления, а только представляемое
единство пространственной связи различных представлений.
По своему содержанию единичные представления могут быть совершенно
сходны между собою, и если они все-таки существуют как совершенно отдельные представления,
то это лишь потому, что каждое из них имеет свое собственное пространственно-временное
определение связи одних и тех же дат сознания. Мое представление этого
стула, напр., совершенно тождественно с моими представлениями каждого
другого стула, поставленного в этой комнате, и все-таки мое представление
этого стула не есть представление каждого другого стула, потому что
каждое представление получено отдельно и объективировано особо, и я не могу
представить себе этот стул в одно и то же время поставленным на разных местах,
занимаемых всеми другими стульями. Не будь этого местного определения, раздельность
представлений немедленно же исчезнет, и все они тотчас же сольются в полном
единстве своего содержания. Тогда именно появится в сознании один образ стула,
и по силе тождества в содержании живых представлений он заменит собою для
мысли все эти представления. Но так как пространственное выражение представлений
в нем сохраняется, то он, очевидно, и сам будет представлением, только не связанным
условиями определенного места и потому-то именно объединяющим в себе несколько
живых представлений. И так как весь процесс объединения представляемого содержания
здесь выражается простым слиянием тождественных представлений, то заменяющий
их образ и будет представлением слитным.
Для образования слитного представления необходимо полное тождество
между отдельными представлениями в основных элементах, определяющих собою
возможность всякого представления вообще, т.е. необходимо полное тождество формы
(данное осязания), величины (данное мускульного чувства) и, по условиям опытного
развития в формации представления, тождество цвета (данное зрения). Только при
наличности этого необходимого условия оказывается возможной замена нескольких
отдельных представлений одним представлением и полагается основание для дальнейшей
формации новых мыслительных продуктов, потому что процесс образования слитного
представления является естественным переходом к особому процессу обобщения
и самый факт слитного представления есть настоящий зародыш понятия. На
этом именно основании в логике и психологии представления весьма часто смешиваются
с понятиями путем превращения слитных представлений в так называемые общие
представления2. Но слитное представление, очевидно, совсем не то
же самое, что и общее представление, потому что слитное представление касается
не всех вообще однородных предметов, а только предметов тождественных. Я
могу, напр., представить себе одно из окон в моей комнате, и если при этом
я не свяжу своего представления с определенным местом в комнате, то это мое
представление окна может, конечно, заменить для меня представление всякого другого
окна, но только не вообще окна, а лишь из числа окон в моей же комнате. Представить
же себе вообще окно, как и представить себе всякий другой предмет вообще, никто,
разумеется, не в состоянии, потому что вообще можно только мыслить вещи в понятиях,
но ни в каком случае не представлять их в образах. Следовательно, общих представлений
не может быть, а могут существовать только слитные представления, т.е. такие
представления, в которых группа тождественных представлений может заменяться одним
представлением какого-нибудь предмета группы, с отрешением этого предмета
от его действительной связи с определенным местом.
В условиях ограниченного опыта, когда существуют только группы
немногих представлений, однородных в своем содержании и тождественных в пространственном
определении, объединение представляемого содержания вполне достигается созданием
слитных представлений. Но с расширением опыта, когда возникают представления,
хотя и однородные, однако с разным пространственным определением, объединительная
роль слитных представлений неизбежно оканчивается, потому что разные пространственные
формы нельзя, конечно, определить в одном пространственном выражении, т.е.
нельзя объединить в одном образе. Следовательно, объединению в таком случае
может подлежать лишь тождественное содержание представлений, помимо их разного
пространственного выражения, и следовательно — это объединенное содержание
представлений не будет уже содержанием какого-нибудь представления; потому что,
с уничтожением пространственного определения впечатлений, уничтожается и
сущность представления, а потому устраняется и самая возможность его. Тогда уж
известное содержание не представляется, а только мыслится как определенная связь
впечатлений, или в переводе на объективные явления бытия — вещь не представляется,
а только мыслится как определенная связь известных качеств. Формация этого
мышления в сознании образует собою совершенно новый продукт мыслительного творчества
— понятие.
Понятие заключается в объединении нескольких или, по крайней
мере, двух данных представлений, не в каком-нибудь новом представлении, а в одном
общем для них положении мысли, т.е. в таком положении, которое одинаково состоятельно
в отношении каждого из объединяемых представлений. Следовательно, в содержание
понятий не могут входить такие элементы из объединяемых представлений, которые
характеризуют собою эти представления в их особенности и потому не могут быть
переносимы с одного из них на другое. А из этого обстоятельства само собою понятно,
что всякое понятие образуется в сложном процессе обобщения, первым моментом которого
всегда является объединение тождественных элементов, вторым моментом — вычитание
различных элементов, и в результате получается установление общей формулы отдельных
представлений или общей формулы бытия представляемых вещей, одинаково определяемых
в сумме некоторых признаков а в этом именно определении связываемых мыслию в единстве
понятия. Данное явление, напр., сумму признаков которого я выражаю в названии
человека, имеет свое подобие в другом явлении, которое существует совершенно
отдельно и независимо от первого явления и даже во многом отлично от него
и которое, однако, заключает в себе большую часть признаков, характеризующих
собою первое явление, и в том же самом сочетании их, в каком они существуют
в комплексе первого явления. Это тождество элементов двух разных явлений и позволяет
связать их в мыслимую группу под одним общим для них определением мысли. Группа
растет по мере того, как мы прибавляем к ней новые явления, а вместе с этим необходимо
изменяется и содержание того понятия, в котором она определяется. Дело в
том, что некоторые признаки, характеризующие собою немногие частные явления,
могут и не встречаться в других таких же явлениях, а потому и не могут входить
в содержание определения, общего для всей группы известных явлений. Следовательно,
такие признаки необходимо должны быть исключены, и потому процесс образования
понятий совершается путем уменьшения элементов в содержании представлений,
и это уменьшение идет до тех пор, пока в содержании понятия не получится
такой устойчивости, что ряды новых явлений уже не будут более требовать его сокращения.
С достижением такой устойчивости каждое новое явление увеличивает собою только
состав группы, в наличном же содержании ее мысленного выражения никаких изменений
не производит, так что этим содержанием всегда и в одинаковой мере определяется
каждый член группы. С достижением таких результатов процесс объединения представлений
заканчивается.
2. В организации мира впечатлений деятельность мысли определяется
законом сходства, в организации мира представлений она осуществляется по
закону тождества. Это обстоятельство психологически совершенно понятно.
В начальный период умственного развития для человека существуют не вещи —
сложные концепты мысли, а только явления, как элементарные состояния сознания.
Последние же, именно потому, что они — явления, сегодня уже не те же самые,
что были вчера, и процессы, ими возбуждаемые, сегодня уже не те же самые,
что были вчера, а то и другое только повторение — новое явление предыдущего, хотя
и одинаково с предыдущим испытываемое, однако нисколько не связанное с ним
ни единством в бытии, ни единством в акте сознания. Это положение существенно
изменяется только с возникновением мира представлений, потому что вместе с этим
возникновением осуществляются вещи познания, а в этих вещах раскрывается идея
постоянства, т.е. сознание непрерывной возможности данных впечатлений, а
это именно сознание и определяет собою единство в положении разновременных впечатлений
или тождество их. При первом взгляде на знакомого человека, напр., в сознании
по закону сходства возникает прежний образ его, и если этот прежний образ
не просто лишь признается сходным, а тождественным с наличным образом, то
это отождествление всецело определяется именно тем обстоятельством, что здесь
допускается возможность дальнейшего существования знакомого человека и вместе
с тем возможность дальнейшей встречи с ним. Отбросьте только эту возможность,
допустите, напр., что ваш знакомый умер, и тогда даже абсолютного двойника его,
если только это возможно, вы будете считать не за него самого, а только за двойника
его, хотя прежний образ и будет неизменно возникать в вашем сознании при каждой
встрече с его двойником. Следовательно, процесс отождествления наличного образа
с прежде бывшим или процесс узнавания совершается не прямо — непосредственно,
а только чрез посредство особого мыслительного процесса, когда именно мысль
отправляется от вызванного в сознании образа, как прежде полученного, к
объекту его и от объекта снова к тому же самому образу, как наличному.
Следовательно, процесс отождествления представлений возможен только в мысли
и через посредство операций мысли; так что отдельно и сами по себе никакие
представления не могут сознаваться тождественными, потому что двукратное положение
одного и того же представления может быть только пустым словосочетанием, а вовсе
не выражением мысли. Ведь когда я говорю, напр., что А есть А, то я высказываю
этим ничуть не больше того, что я имею сознание А, суждения же о нем никакого
не высказываю; потому что приведенное выражение только по своей форме является
суждением, по существу же своему оно представляет из себя лишь очень странную
попытку выразить под формою мысли решительное отсутствие мысли. Если же непосредственно
нельзя положить два раза одно и то же представление, потому что такое положение
было бы совершенной бессмыслицей, то по той же самой причине нельзя, конечно,
непосредственно сознать и тождество представления с собою самим. Следовательно,
сознание тождества развивается в каком-нибудь другом направлении, и оно действительно
раскрывается совсем в другом направлении и в своем развитии непременно
проходит три последовательных момента. Прежде всего оно выражается как тождество
представления и представляемой вещи, а потом — как тождество наличного
представления с минувшим представлением о той же самой вещи и наконец
— как тождество вещи с собою самой при различии разновременных представлений
о ней. В этом последнем моменте оно и становится основным законом мысли
в процессе объединения представлений и понятий.
Весь процесс образования понятий заключается только в разъяснении
и утверждении тождества между отдельными представлениями, когда именно организуются
между ними определенные связи и в этих связях все данное множество разрозненных
фактов сознания приводится к единству их мысленного выражения. Утверждение
этого единства без утверждения тождества совершенно невозможно, потому что каждый
факт, сохраняя свою реальную обособленность, необходимо определяется в сознании
с своими собственными чертами — элементами мысли — и по силе этой обособленности
необходимо должен мыслиться обособленно. Поэтому возможность мыслительного единения
различных фактов возникает в том только случае, когда в содержании их открываются
признаки, в одинаковой мере и в одинаковом смысле принадлежащие каждому из
них и, следовательно, неизменно входящие в содержание мысли о каждом из них.
Эти-то самые признаки и дают возможность творческому синтезу мысли объединить
многообразие явлений сознания в одном, общем для них, выражении мысли — в выводе
из установленного между фактами соотношения тождества. Так как это соотношение
касается лишь некоторых признаков, то само собою разумеется, что содержание общего
вывода не может быть тождественным с содержанием каждого из обосновывающих его
первоначальных фактов, потому что в каждом из этих фактов отдельно дано гораздо
больше, чем сколько утверждается о нем в выводе. Следовательно, вывод в данном
случае есть только символ, под которым мысль хранит первоначальные факты сознания
и от которого она снова может к ним перейти. Этот символ и есть именно понятие
— сокращенное выражение для бесконечного множества единичных явлений, из
которых каждое по своему содержанию гораздо богаче состава понятия и потому выражается
в нем не само по себе, а лишь через группу однородных явлений. Каждая единичная
вещь сама по себе может мыслиться не в понятии, а только в представлении, потому
что представление всегда единично и содержание его не только равно содержанию
познаваемой вещи, но и тождественно с ним, т.е. оно обнимает в себе сумму всех
суждений, какие только могут быть высказаны о данной вещи. Понятие же, по самой
природе своей, всегда абстрактно, и потому оно заключает в себе лишь
сумму таких суждений, которые могут определять каждую данную вещь только
как часть однородного целого, объем которого выражается объемом понятия 3.
Если всякое понятие есть не иное что, как только известная сумма
общих суждений об известной группе вещей, то ясное дело, что и весь процесс образования
понятий есть не иное что, как только процесс индуктивного умозаключения.
По общепринятому определению, индукция представляет собою заключение от частного
к общему. Но такое определение индукции на самом деле нисколько не выражает
собою природы этого мыслительного процесса, потому что оно нисколько не соответствует
его действительному содержанию. Заключать от частных предметов к общим нельзя,
потому что никаких общих предметов в мире не существует. Заключать от
частных признаков к общим нельзя, потому что для такого заключения нет и не может
быть никаких оснований. В процессе индуктивного умозаключения операция мысли ведется
с таким признаком или с такими признаками, которые известны как признаки одного
или нескольких частных явлений и которые, однако, утверждаются как признаки всего
круга тех явлений, к роду которых принадлежат известные нам. Следовательно,
один и тот же признак и в одно и то же время здесь мыслится как
частный и утверждается как общий — именно потому, что приложение данного
признака расширяется мыслию до полного объема тех явлений, в части которых он
замечается, и в этом именно расширении его приложения и заключается вся сущность
индуктивного вывода. Когда мы высказываем, напр., такое положение, что все
люди разумны, то в этом случае мы утверждаем, конечно, такое положение,
которое может быть оправдано нами лишь в самой незначительной своей части.
Ведь сравнительно с полным объемом человеческого рода мы знаем лишь самое
ничтожное количество людей, и, однако же, признак, неизменно замечаемый в каждой
единице известного нам количества, мы утверждаем как признак каждой единицы всего
вообще количества людей, которые жили, живут и будут жить. На каком же основании
делается это расширение в приложении известного нам признака? Если мы ответим
на этот вопрос, то этим самым ответом будет вполне ясно определено основное
условие самой возможности индуктивного процесса мысли. А ответить на него очень
не трудно, если только мы понимаем то основание, в силу которого единичные явления
связываются нами в сложные группы и группы в классы, т.е. если мы понимаем закон
образования понятий.
В каждом процессе индуктивного вывода заключаются два момента:
первый момент анализа, когда о группе утверждается то самое, что и
мыслится в понятии ее, и второй момент синтеза, когда данный элемент понятия
утверждается в качестве общего признака всех явлений группы не только наличных,
но и возможных. Следовательно, первый момент касается содержания группы, второй
— объема ее. Но не трудно заметить, что этот второй момент всецело определяется
первым моментом и потому всегда может быть возвращен на него. Ведь понятие ничего
не говорит относительно своего объема, — оно лишь говорит, что явление, чрез
него определяемое, имеет и должно иметь известные признаки. Следовательно,
в этой неопределенности объема явлений implicite дана уже всеобщность их, потому
что в каждом понятии дело идет не о каком-нибудь наличном явлении, а вообще о
явлениях, которые могут быть определены этим понятием. Следовательно, утверждая
о явлениях группы то самое, что нами мыслится в понятии о ней, мы делаем свое
утверждение независимо от состава группы, — и этим именно обстоятельством
и обосновывается существенный в индуктивном процессе момент расширения данного
признака в его приложении к неопределенному числу однородных явлений. Если в понятии
человека нами мыслится существо разумное, то признак разумности относится не к
тем только людям, количество которых образует собою ограниченный для каждого человека
действительный состав объединяемой в понятии группы, а ко всем людям, которые
могут быть определены данным понятием. Сколько именно существовало, существует
и будет существовать на свете людей, этого мы не знаем и не можем знать, но мы
достоверно знаем, что, сколько бы их ни было, все они должны были иметь и будут
иметь свойство разумности, потому что это свойство мыслится нами в понятии
человека и, следовательно, только под условием имения его они могут определяться
нами чрез это понятие. Если бы, напр., род человеческий когда-нибудь существовал,
не имея свойства разумности, то до приобретения этого свойства он и не был
бы для нас родом человеческим, и если бы род человеческий когда-нибудь потерял
свойство разумности, то со времени этой потери он опять-таки не был бы для
нас родом человеческим, потому что в понятии человека нами мыслится и признак
разумности.
Таким образом, всякое суждение индуктивного вывода возможно
только по отношению к тем признакам, которые мыслятся нами в данном понятии, или,
переходя на объективную почву, — всякое расширение состава данной группы возможно
только на счет тех явлений, которые однородны с наличным составом ее. Полный объем
каждого понятия или состав каждой группы представляет собою неопределенное число,
из которого известна одна только какая-нибудь часть; но так как эта часть
есть часть однородного целого, то чрез нее мыслится в понятии все это целое,
хотя бы большинство элементов его и никогда не предъявилось сознанию человека.
Следовательно, с психологической точки зрения всякое суждение индуктивного
вывода есть лишь простая формация и изложение данного понятия, с логической же
стороны оно является заключением от части к целому или представлением части
как целого. В силу именно такого представления и образуются все наши общие
суждения и в них составляется все наше знание. Когда, напр., физик говорит,
что удельный вес платины 21,5, то он высказывает это суждение не по отношению
только к тому кусочку платины, над которым он экспериментировал, а по отношению
ко всем кусочкам ее, сколько бы их ни существовало в мире. Ясное дело, что всю
платину он считает однородной и потому именно расширяет свое суждение о части
до полного объема целого. Когда простолюдин утверждает, что огонь жжет, то он
высказывает такое суждение, которое считает состоятельным относительно всех явлений
огня во все времена и на всяком месте. Ясное дело, что всякие явления огня
он считает однородными и на этом именно основании суждение, полученное им из нескольких
опытов, распространяет на всю сумму возможных опытов, когда бы и кем бы они
ни были сделаны. Следовательно, и область обиходного знания, и область научного
мышления вся слагается из заключений от части к целому или из представлений части
как целого.
3. В процессе образования понятий мысль оперирует не цельными
представлениями, а отдельными элементами в их содержании, так что действительная
связь этих элементов в конкрете живого представления мыслию разрушается,
и они являются в сознании не как представляемый образ вещи, а как мыслимая
сумма ее признаков. Из этой суммы те признаки, которые тождественны во всех представлениях
известного рода, именно в силу этого тождества свободно могут переноситься
с одного представления на другое и безразлично выражать в сокращении каждое из
них. Эти самые признаки и образуют своею связию символ всех представлений известного
рода — предметное понятие. Те же признаки, которыми определяется в сознании
индивидуальность вещи, с разрушением живого представления о ней остаются вне связи
с другими признаками и между собою, и потому каждый из них становится в положение
первичных дат сознания, так что мыслительная обработка их может совершаться только
по закону формации этих дат. Они именно могут связываться между собою только по
закону сходства, совершенно независимо от тех представлений, из живой связи которых
они выпали при образовании предметного понятия, и потому своею связию они
образуют общий символ всех впечатлений известного рода — абстрактное понятие.
Для образования такого понятия совершенно безразлично, в какой именно представляемой
связи признаков фактически осуществляется, напр., признак белизны. И белизна
снега, и белизна бумаги, и белизна всякого другого предмета выражаются мыслию
в одном и том же понятии, которое и является таким образом сокращенным выражением
для целого множества впечатлений сходного содержания. Следовательно,
тип и смысл образования тех и других понятий — предметных и абстрактных — один
и тот же, и все различие между ними заключается лишь в том, что одни понятия
служат сокращенным выражением представлений, а другие — сокращенным
выражением впечатлений. Никакой другой границы провести между ними решительно
невозможно, потому что мир предметных понятий в своем конечном развитии неизбежно
переходит в мир абстрактных понятий, а мир абстрактных понятий, по мере их дальнешего
обобщения, стремится перейти в мир предметных понятий. Понятие о дубе, напр.,
последовательно может быть выражено в содержании понятий дерева, растения, вещи
и материи: и так как последние два члена этой градации составляют высшие мыслительные
символы не предметов действительности, как это осуществляется в каждом
предметном понятии, а символы самих понятий об этих предметах, то ясное дело,
что в содержании этих символов предметное понятие постепенно утрачивает все черты
своего предметного значения и становится наконец чистым абстрактом мысли.
С другой стороны, абстрактные понятия могут постепенно сводиться к понятиям
предметным. Так, напр., понятие белизны последовательно может быть выражено в
содержании понятий цвета зрительного впечатления, факта сознания и факта космического.
Весь ряд этих понятий составляет последовательный переход к предметной действительности,
и потому чистое абстрактное понятие, сначала безусловно неопределимое, в
каждом последующем понятии получает некоторую степень определенности и достигает
наконец полного мыслительного определения в высшем предметном символе.
Этот перевод понятий одних на другие имеет особенно важное значение
в гносеологическом отношении, потому что он выражает собой и объясняет нам всю
сущность нашего познания. Всякое единичное явление мы объясняем себе тем,
что вводим его в определенный класс однородных явлений, а этот класс считаем
подклассом какого-нибудь другого более общего класса, а этот новый класс
опять-таки объясняем себе тем, что сводим его к еще более высшей общности; так
что чем выше класс, в который вводится нами данное явление, тем удовлетворительнее
для нас получается объяснение и тем лучше мы понимаем явление. Следовательно,
все наше знание есть не иное что, как только развитие понятий и прогрессивная
классификация явлений. Потому именно с образованием понятий и осуществляется первая
возможность систематического мышления, что мир понятий, в переводе его на явления
действительности, представляет собою непрерывную классификацию этих явлений. Сама
по себе объективная действительность слагается из единичных вещей, которые
в необъятной массе существуют друг подле друга и следуют друг за другом и никакой
системы фактов из себя не представляют. Но мысль разделяет их по родам и видам,
организует в подклассы и классы и таким образом сама творит для себя законченную
систему мира в организованном мире своих понятий.
Всякая единичная вещь в понятии непременно полагается как однородная
со многими другими вещами, которые выражаются тем же самым понятием, как и данная
вещь. Поэтому различные в действительности единичные веши в понятии обособляются
в отдельную группу, и эта группа определяется в области мысли как однородное
целое, по отношению к которому все единичные вещи представляют собою его
слагаемые части. В силу такого мыслительного определения все бесконечное множество
единичных вещей организуется в особый мир однородных внутри себя групп, и
мыслительное определение каждой группы выражает собою понятие о ней. Но так
как весь процесс этой организации совершается только в мысли и для мысли, то однородность
и разнородность, очевидно, сводятся лишь к тождеству и различию признаков и, следовательно,
имеют значение чисто относительное. Если бы, напр., отдельные куски золота в одинаковых
случаях проявлялись неодинаково, то они были бы в такой же мере разнородны между
собою, в какой разнородны медь и платина. И если бы куски меди и платины постоянно
проявлялись в таких же точно признаках, в каких они проявляются внутри
себя, то они были бы в такой же мере однородными, в какой каждый из этих
металлов однороден внутри себя. Следовательно, мы называем золото однородным лишь
в той мере, в какой каждая частица его имеет такие же признаки, какие имеют
и все другие частицы его. Равным образом золото и медь мы называем разнородными
лишь в той мере, в какой частицы этих металлов не совпадают между собою в тех
признаках, в каких они всегда совпадают внутри себя. Следовательно, утверждение
между ними разнородности нисколько не исключает собою возможности совпадения
их в каких-нибудь других признаках, помимо тех, в которых они разнородны. И если
бы оказались такие признаки, которые в одинаковой мере принадлежат и частицам
золота и частицам меди, то в отношении этих признаков золото и медь окажутся однородными,
и в том именно отношении, в каком они однородны, суждение о них может быть выражено
всеобщим образом. Это обстоятельство определяет собою возможность различия понятий
в отношении их объема.
Понятия могут выражать в себе различное количество групп явлений.
Понятие о золоте, напр., имеет в виду одну только группу явлений, понятие о металле
— несколько групп, понятие об элементе — более семидесяти. И так как понятие,
выражающее в себе формулу познаваемого существования нескольких групп явлений,
не заключает в себе ни одного из тех признаков, в каких каждая отдельная группа
не сходится с каждою другою группой, то само собою разумеется, что количество
выражаемых в нем признаков или его содержание должно быть беднее сравнительно
с содержанием того понятия, которое выражает в себе формулу познаваемого
существования одной какой-нибудь группы. Поэтому в отношении своего содержания
понятия могут быть различной общности. Чем шире идет процесс объединения разнородного,
тем больше вычитается различий и тем меньше утверждается сходств в содержании
разных групп явлений, так что объем приложения понятия всегда увеличивается на
счет уменьшения в его содержании. Этот объем можно довести до конечного предела,
когда понятие охватит собою все бытие, но помимо этого сознания бытия не будет
заключать в себе ни одного элемента, когда, следовательно, невозможно будет
сделать ни одного утверждения о предмете понятия, кроме самого факта этой невозможности,
кроме того, что бытие есть ничто, пустота, небытие. Но между этим предельным
понятием бытия и теми элементарными представлениями, которые служат первыми
продуктами мыслительного творчества, лежит непрерывная серия понятий возрастающей
сложности и общности, широты приложения и бедноты содержания. Каждое из этих
понятий обнимает собою определенный отдел бытия, и каждый из элементов их содержания
всеобщим образом выражает в отношении себя весь отдел, обнимаемый его понятием.
Таким путем совершается процесс систематизации понятий и создается их организованный
мир.
Процесс систематизации понятий заключается в утверждении тождества
между отдельными понятиями и группами понятий в одном или в нескольких отношениях,
в каких именно различные предметы понятий могут быть выражены одним и тем же общим
суждением. Этот перенос суждения с одного предмета на другой или из одного понятия
в другое составляет процесс дедуктивного умозаключения, единственное значение
которого в том именно и состоит, что он организует определенные связи представлений
или понятий путем установления или отрицания между ними соотношения тождества.
Правда, такое понимание дедукции, по-видимому, далеко не оправдывается
известными формами силлогистического мышления, но при суждении об этих формах
нужно иметь в виду, что они представляют собою выражения очень сложной формации
дедуктивного процесса мысли, а потому и сами по себе они еще требуют объяснения
своей возможности. Когда, напр., строится такое заключение, что все люди смертны,
а Кай — человек и потому он смертен, то мысль, очевидно, оперирует в этом построении
такими положениями, которые могли явиться только в предварительных процессах других
умозаключений и с другими элементами. Для того чтобы утвердить положение о смертности
людей, необходимо утвердить тождество в единичных представлениях отдельных
людей, т.е. необходимо составить понятие о человеке; и для того, чтобы утвердить
человечность Кая, необходимо утвердить тождество в содержании представления
о нем и в содержании понятия о человеке. Только по силе этого тождества субъект
первой посылки может быть мыслим под формою неопределенного количества единичных
представлений, из которых каждое может быть объединено с представлением Кая
в общем понятии человека. Следовательно, для всех этих представлений, каково бы
ни было их количество, понятие человека окажется общим, т.е. по своему содержанию
оно будет вполне тождественно с содержанием субъекта первой посылки и,
как тождественное, всегда может заменить его. Следовательно, вместо положения:
все люди смертны — всегда может быть выставлено тождественное ему положение: человек
смертен, в понятии же человека мыслятся все люди не за исключением Кая, а
вместе с ним. Следовательно, вывод является не чем-либо новым сравнительно с его
основанием, а только простым переводом общего положения на частное. Новое заключается
собственно не в выводе, а лишь в обосновывающих данный вывод продуктах
отождествления — в образовании общего понятия о человеке и в подведении под
это общее понятие единичного представления, вывод же является простым изложением
понятия в отношении сведенного к нему представления — следовательно, не как
отдельного от него и чуждого ему, а как такого, которое в нем уже заключается
и чрез него выражается во всех тех суждениях, сумма которых образует собою содержание
данного понятия.
Ввиду того, что процесс отождествления выражает собою всю сущность
дедуктивного вывода, этот процесс не трудно отыскать даже и в таких построениях,
в которых акт отождествления прямо отрицается и вывод делается только по силе
этого отрицания. Допустим, напр., такое построение: истинные христиане живут
и действуют по духу веры Христовой; некоторые люди, считающие себя христианами,
живут и действуют не по духу веры Христовой; следовательно, некоторые люди, считающие
себя христианами, не суть истинные христиане. Процесс этого умозаключения, очевидно,
состоит в установлении соотношения предикатов обеих посылок, но подлинное
основание данного вывода лежит не в этом соотношении, а позади него. Из того
положения, что одна величина не равна другой, нисколько не следует, что она не
равна и третьей, если наперед не будет установлено или предположено, что
вторая и третья величины равны между собою. Следовательно, отрицание предиката
первой посылки в его приложении к субъекту второй посылки нисколько не распространяет
этого отрицания и на субъект первой посылки в его отношении к субъекту второй
посылки, если только наперед не будет установлено или предположено, что субъект
первой посылки вполне покрывает собою свой предикат, и наоборот — что предикат
этой посылки вполне покрывает субъект ее, т.е. если не будет наперед установлено
или предположено, что субъект и предикат первой посылки — понятия тождественные.
В этом случае отрицание предиката ео ipso есть отрицание и субъекта первой
посылки в его отношении к субъекту второй посылки. Следовательно, здесь не менее
резко, чем в первом примере, выступает существенный характер дедуктивного
умозаключения — определение соотношения двух понятий чрез посредство третьего
под точкой зрения принципа тождества4. Если же в этом заключается
вся сущность дедукции, то само собою разумеется, что всякий дедуктивный вывод
и в содержании, и в своей формальной состоятельности должен определяться не объемом
понятий и не качеством их, а единственно только возможностию или невозможностию
указанного соотношения.
Правда, логическая наука и до сих пор все еще указывает основное
правило дедуктивных умозаключений в известной схоластической формуле: "е
mere negativis et e mere particularibus nihil sequitur", но это указание на самом
деле представляет собою одно лишь великое недоразумение. Вывод может быть сделан
и из частных посылок и из отрицательных посылок, только бы существовали
условия возможности сделать утверждение или отрицание тождества между данными
понятиями. Для разъяснения этого положения мы возьмем пример из Логики
проф. Владиславлева: «Ни одна наука не должна заимствовать свой материал из
вторых источников; сказки наукою названы быть не могут; заключения отсюда
никакого не получается». Но мы думаем, что ученый автор, безусловно уверенный
в справедливости своего «основного правила» (е mere negativis...), и не пытался
сделать отсюда какое-нибудь заключение, а между тем это заключение следует,
и притом самым естественным образом: «Сказки могут брать свой материал и из вторых
источников». Ведь отрицая тождество между субъектом первого положения и субъектом
второго положения, я этим самым отрицаю и предикат первого положения в его отношении
к субъекту второго положения, т.е., отрицая научность сказок, я уже не могу
перенести на них обязательного признака научного мышления, не могу сказать о них,
что и они не должны брать свой материал из вторых источников. Это, конечно, верно,
что отрицание одного предиката не дает никакого основания для прямого утверждения
противоположного ему предиката, потому что для такого утверждения необходимо
положительное основание; но так же верно и то, что это отрицание определяет собою
возможность противоположного утверждения. Вывод может быть сделан
именно из этого основания и в пределах его, т.е. вывод может быть сделан
только в форме простого выражения этой возможности. Вопрос только в том,
всегда ли будет состоятелен такой вывод и чем именно определяется его состоятельность?
Что в целой массе случаев такой вывод будет несостоятелен — это несомненно,
и что его несостоятельность будет определяться реальною невозможностью соединить
с отрицанием субъекта и отрицание предиката первой посылки в их отношении
к субъекту второй посылки — это также несомненно. Но если несомненно, что в одной
массе случаев вывод будет несостоятелен, между тем как в другой массе случаев
он будет состоятелен, то само собою понятно, что должны быть какие-нибудь основания
или условия его состоятельности, т.е. должны быть такие основания или условия,
по силе которых логическая возможность перевода отрицания с субъекта на предикат
первой посылки переходит в необходимость, и эта необходимость совпадает с реальною
необходимостию такого перевода. Допустим для примера такое построение: береза
не может расти без корней, дуб — не береза, следовательно — дуб может расти
и без корней. Следствие — явно нелепое, потому что оно явно противоречит
действительности. И не трудно догадаться о причинах этой нелепости, если только
мы сравним это построение с построением, приведенным из Логики проф. Владиславлева.
Мы именно заметим тогда, что в отношениях элементов того и другого построения
существуют два капитальных различия. Первое касается взаимоотношения субъектов
обеих посылок, второе — взаимоотношения субъекта и предиката первой посылки. Наука
и сказка мыслятся как противоположности, и потому отношение, направленное
на соединение второй посылки с первою, необходимо является отрицанием предиката
первой посылки со стороны субъекта второй. Между тем во втором построении
субъекты обеих посылок (береза и дуб) образуются из понятий однородных, а потому
между ними не может быть никакой противоположности и, следовательно, никакого
взаимного отрицания. Отсюда само собою понятно, что вторая посылка в этом построении
может быть направлена не на отрицание, а только на различение ее
субъекта от субъекта первой посылки. Раз установлено это различение, тождество,
конечно, отрицается, но, поскольку понятия однородны, оно не может отрицаться
безусловно, а непременно под какими-нибудь условиями, т.е. в каких-нибудь
определенных отношениях. Между тем эти условия или отношения во второй посылке
совершенно не выражены, а потому и вывод отсюда совершенно невозможен. Очень
может быть, что различие между субъектами обеих посылок выражается предикатом
первой посылки, но очень может быть, что оно выражается и другими какими-нибудь
признаками, ни в той, ни в другой посылке совершенно неуказанными. В данном
случае оно именно выражается другими признаками, а не предикатом, и потому выражение
отрицания субъектом второй посылки субъекта первой посылки в этом именно предикате
оказывается нелепым.
Отсюда естественно является вопрос: при каких же именно условиях
отрицание тождества между обоими субъектами может быть выражено чрез отрицание
предиката одной из посылок в его отношении к субъекту другой посылки? Ответ на
этот вопрос и указывается вторым капитальным различием в приведенных нами построениях.
Когда говорят, что наука не должна брать свой материал из вторых источников,
в этом случае предъявляют к науке существенное требование, т.е. такое требование,
которое мыслится в самом понятии науки. Следовательно, субъект и предикат в этом
положении связаны аналитически, т.е. они мыслятся и рассматриваются как выражения
тождественные в том отношении, в каком они связаны. Поэтому всякое отрицание субъекта
такого положения есть вместе с тем и отрицание связи его с предикатом не в отношении
к нему самому, а в отношении этой связи к тому элементу второй посылки, которым
субъект первой посылки отрицается. Т.е. предикат первой посылки не может быть
связан с субъектом второй посылки в таком же точно отношении, в каком он связан
с субъектом первой посылки, потому что этот субъект отрицается субъектом второй
посылки, предикат же первой посылки тождествен с ее субъектом. Второе построение
под такой случай совершенно не подходит. Понятие о невозможности роста без
посредства корней, образуя собою предикат в данном суждении о березе, нисколько,
однако, не выражает субъекта этого суждения в его особенности, нисколько
не выражает того, что собственно делает березу березой, а не каким-нибудь
другим видом растений. Вследствие же этого, субъект и предикат данного суждения
не могут быть мыслимы и рассматриваемы как тождественные выражения, а потому
отрицание субъекта этого суждения со стороны субъекта другого суждения ни
в каком случае не может быть перенесено и на данную связь его с предикатом. Другими
словами — субъекты обеих посылок могут быть нетождественными, отношение же
предиката одной из посылок к обоим субъектам может быть одинаковым, потому
что сам предикат ни с тем, ни с другим субъектом не тождествен. Следовательно,
перенести отрицание субъекта первой посылки на связь его с предикатом в отношении
этой связи к субъекту второй посылки можно только под тем условием, когда
данный предикат есть существенный предикат своего субъекта, когда он есть сам
этот субъект к его особенности. Тогда отрицание субъекта в том именно и состоит,
что отрицается его существенный предикат, т.е. в выводе утверждается невозможность
связать этот предикат с субъектом второй посылки тою же самою связию, какою
он связан с субъектом первой посылки. Если, напр., мы допустим такое построение,
что Всеведущее Существо не может заблуждаться, человек же не есть существо всеведущее,
то в первом положении субъект и предикат, очевидно, должны быть мыслимы и рассматриваемы
как выражения тождественные, и второе суждение, направленное на отрицание
тождества между обоими субъектами, есть ео ipso и отрицание тождества между предикатом
первой посылки и субъектом второй. Следовательно, вывод из данных суждений
может быть только выражением этого отрицания: человек (не-не) может заблуждаться,
т.е. в выводе утверждается только невозможность тождества в связи предиката с
обоими субъектами. Если дедуктивный вывод есть только или утверждение, или отрицание
тождества двух данных понятий чрез их отношение к третьему и в этом самом отношении
и если во всех указанных нами построениях отрицательное отношение друг к другу
сопоставляемых понятий определялось и выражалось именно отрицанием тождества
их связи с посредствующими понятиями, то легко понять, в каком бы отношении стояли
между собою данные понятия, если бы это тождество не отрицалось, а утверждалось.
Тогда в выводе сопоставляемые понятия были бы отождествлены. Допустим, напр.,
что ученику, начинающему изучать философию, известно общее положение, что все
проповедники пессимизма не признают блага жизни, но кто именно проповедовал пессимизм,
ему не сказано. Он изучает историю философии и находит, что Шопенгауэр не признавал
блага жизни. Отсюда у него является прямое заключение, что Шопенгауэр был проповедником
пессимизма. Ясное дело, что построение этого заключения представляет собою силлогизм,
первую посылку которого образует общее отрицательное положение, что все проповедники
пессимизма не признают блага жизни, вторую посылку составляет добытое самим
учеником отрицательное положение, что Шопенгауэр не признавал блага жизни, заключение
является путем отождествления представления о Шопенгауэре с понятием о проповеднике
пессимизма. Очевидно, это заключение определяется тождеством связи предиката
первой посылки с обоими субъектами и обосновывается тождеством содержания этого
предиката с содержанием его субъекта. Тот же самый предикат, который мыслится
в первом суждении, утверждается и по отношению к субъекту второй посылки.
Но предикат этот представляет собою тождественное выражение своего субъекта: проповедники
пессимизма — те самые люди, которые не признают блага жизни, и наоборот — не признают
блага жизни именно те люди, которые проповедуют пессимизм. Следовательно, предикат
в данном случае выражает собою единственный признак своего субъекта и, следовательно,
он выражает в себе все содержание понятия его. Поэтому связь этого предиката
с субъектом второй посылки ео ipso есть связь этого субъекта с тем понятием, все
содержание которого предикатом выражается. Предикат, разумеется, не тождествен
с субъектом второй посылки, но по силе самого факта связи с этим субъектом
он определяет его в том отношении, в каком он тождествен с субъектом первой посылки.
Отсюда представление о Шопенгауэре не есть только представление о таком человеке,
который не признавал блага жизни. Оно заключает в себе и много других признаков,
которые предикатом не выражаются, но в процессе умозаключения эти признаки
совсем не играют никакой роли, потому что субъект суждения не может быть мыслим
ни в каком другом отношении, кроме того, которое определяется его предикатом.
Следовательно, в данном случае представление о Шопенгауэре есть только представление
о нем как о таком человеке, который не признавал блага жизни, и следовательно
— в данном отношении представление о Шопенгауэре тождественно с понятием
о проповеднике пессимизма, т.е. тождественно с понятием субъекта первой посылки.
Таким образом, общее условие возможности дедуктивного вывода
вполне выражается логическим законом исключенного третьего: соединяемые понятия
должны стоять в таком определенном отношении к посредствующему понятию, чтобы
взаимная связь их чрез это понятие или утверждалась, или отрицалась. При отсутствии
же этого условия, когда неопределенная постановка понятий в отношении к посредствующему
понятию не дает возможности сказать об их связи ни да — ни нет, вывод невозможен.
1 Учение о простых представлениях поддерживается в
области психологии совершенно неправильным мнением, будто представление есть
только ослабленное ощущение - впечатление. Мнение это сначала явилось в английской
психологии, как опровержение картезианской теории прирожденных идей, а потом оно
легло в основу французского сенсуализма с его известным принципом: penser c'est
sentir, и в настоящее время совершенно обдуманно проповедуется поборниками материалистической
психологии и совершенно безотчетно повторяется очень многими спиритуалистами.
На чем, однако, покоится твердая устойчивость этого мнения, — трудно сказать,
потому что фактически оно не имеет и не может иметь для себя решительно никакого
основания. Во всяком случае, воспроизведение или воспоминание пережитых впечатлений
нисколько не подтверждает собою этого мнения, потому что вспоминаться могут не
одни только впечатления, но и чувства, и стремления, словом — все факты и все
процессы душевной жизни. И однако же никогда не говорят, что представление
есть ослабленное чувство, или ослабленное стремление, или ослабленное суждение,
потому что явная нелепость подобных определений резко бросается в глаза даже и
не посвященному в область психологического знания. Ясное дело, что в разбираемом
нами понятии о представлении допускается что-то непонятное. Основание, принятое
для его составления (воспоминание, воспроизведение), произвольно ограничивается,
и определение касается отношения представления к одному только впечатлению. Но
если в своем целом данное основание не может служить для целей научного определения,
то и в своей части, конечно, оно может привести только к неверному определению.
Так это и случилось на самом деле. Представление не есть и не может быть ослабленным
впечатлением или копией впечатления, потому что оно отделяется от впечатления
процессом ощущения, в котором утверждается двусторонность впечатления, и процессом
объективации, в котором определяется объективная сторона впечатления, и следовательно
— к воспоминанию или воспроизведению впечатлений оно не имеет в действительности
ровно никакого отношения.
2 Как на решительный пример очевидного смешения представления
с понятием мы можем указать здесь на определение общих представлений в Психологии
познания Uphues'a: durch Abstraction erlangen wir allgemeine Vorstellungen
von Gegenstanden, die keine Dinge slnd, Vorstellungen, die auf verschiedene Dinge
angewendet werden konnen, weil ihre Gegenstande zu verschiedenen Dingen gehoren
knnen3. S. 238. Но что же в таком случае называется понятием?
3 Паульсен < Ф.> Введение в философию, перев.
под ред. В.П.Преображенского. 2-е изд. Москва, 1899, стр. 429: «Понятие не
есть накопление впечатлений, общий образ, в котором общие черты усилены,
а отклоняющиеся затушеваны подобно тому, как такие образы приготовляются в последнее
время на фотографической пластинке, которую несколько раз ставят перед сходными
предметами и таким образом механически воспроизводят на ней тип, напр., врача,
духовного и т.п. Понятие существует лишь как живая функция обнимания разнообразия
созерцаний. В применении к более общим понятиям это вполне очевидно. Если можно
еще обманываться, напр., на счет того, будто понятие яблока пассивно сохраняется
в памяти подобно упомянутым фотографиям — типам, хотя, однако, и здесь уже могла
бы представиться трудность в воспроизведении «общего образа» больших и малых,
красных и зеленых, круглых и угловатых яблок, — то уже абсолютно ясна невозможность
общего образа фрукта вообще, в котором одинаковым образом были бы представлены
и яблоки, и вишни, и орехи, и фиги, и т.д. А тем более общий образ плода, или
тела, или вещи вообще, или общий образ цвета, формы, величины, быстроты,
направления, единства, множественности, действительности, возможности, отрицания!
Ясно, что понятия этого рода не могут возникнуть путем какого-нибудь рода фотографических
операций: они вообще существуют не в форме созерцательных образов, а лишь
в деятельности обнимания, оперирования со множественностию возможных созерцаний».
4 Принцип тождества определяет собою возможность как
индуктивного, так и дедуктивного процесса мысли, но оба эти процесса направляются
к различным целям и потому выражаются в различных формах. Индуктивный процесс
имеет в виду объединение понятий, дедуктивный — устроение связей между ними,
а потому в первом процессе понятия отождествляются непосредственно, во втором
же — чрез посредство связующих понятий. В этом только и заключается действительное
различие между индукцией и дедукцией.
|
