Яков Кротов. Путешественник по времени Вспомогательные материалы.
Молчание ягнят-2
Молчание ягнят-2 // «Столица», № 16, 1994 г.
Но поскольку молчание – золото,
То и мы, безусловно, старатели.
Александр Галич
Слухи о либерализме советского режима в период, приближавшийся к его клинической смерти, растянувшийся вместе с агонией с 1987 по 1991 гг. (сейчас-то после гражданской панихиды октября 1993-го больной через декабрьско-февральскую реанимацию немного отошел, отдышался и находится на пути к полному выздоровлению), были сильно преувеличены. Если бы экономические графики принято было вычерчивать от отметки 1913 года, то в политических анализах добросовестные шестидесятники брали за уровень моря отметку 1937 года, который их всех навеки осенил крылом страха, и шли они дальше уже на веслах здравого смысла, а при таком маршруте, как известно, выше головы не прыгнешь. Все, что мягче 37-го года, шестидесятниками считалось сушей.
Вот и отметили деятели то ли из РДДР, то ли из смежной организации годовщину хрущевской оттепели в связи с какой-то датой из жизни Никиты Сергеевича. Хрущевская оттепель могла показаться слабым, робким, ласковым к покровителям из ЦК и из ближайшего парткома интеллигентам, отморозившим уши на сталинских холодах, твердой и надежной почвой под ногами. «Ведет кораблик утка – испытанный моряк. «Земля! – сказала утка. – Причаливайте! Кряк!» Ведь очень утешительно и освежительно знать, что просто так больше не посадят, а посадят только за дело! Если будешь писать листовки, или давать читать не те книги, или призывать к свержению строя вместе с благодетелем Хрущевым – словом, будешь делать вид, что ты умеешь ходить по воде, а не пойдешь, как все, по камням.
И не шестидесятников расстреливали в Венгрии и Польше, не их убивали в Берлине, не их приговаривали на Украине к смертной казни, как Левко Лукьяненко, не их истязали голодом и холодом в «оттаявших» концлагерях, как Анатолия Марченко.
Система была, как клетка для подопытных животных, в руках у экспериментатора – нацистского преступника (ровно половина фашистов уцелела от всех Нюрнбергов на свете под предлогом, что они красные, а не коричневые). Под стальным полом бежал ток. Удары могли быть сильными или слабыми. От смертельных, калечащих пыточных воздействий в спецпсихбольницах и лагерях до средних (не дадут приличной работы) и слабых (не дадут заказ с икрой). Не дать могли многое: заграничную поездку, заграничные сапоги, квартиру, машину, повышение, докторскую, дачу, просто место под солнцем. И если молчание становилось обязательным условием, при котором выдавалась шапка из кота домашнего средней пушистости, то норку надо было зарабатывать, тошнотворно распинаясь в преданности идеалам и идеям КПСС. И эта страшная жизнь, особенно страшная тем, что можно было выбрать подлость и чем-то разжиться, и уже вовсе не выносимая от того, что выбравший молчание обретал право считать себя героем нашего времени и похваляться этим до середины 90-х годов, кое-какие привычки у несчастных запечных интеллигентов выработала.
Шаг в сторону – это был побег из молчания. Надо было только сойти с конвейера и попасть в мясорубку. Диссиденты делали этот шаг – и гибли. Шестидесятники превращались на своих кухнях в чайники без свистков.
Это была не борьба, а отдушина.
Можно было в поздние семидесятые подписать какое-то письмо, но нельзя было идти на площадь, нельзя было связываться с листовками. Поэтому 25 августа 1968 года нашлась семерка – одна на всю страну, одна на всю брусчатку Красной площади.
Я думаю, что Булат Окуджава не обидится на меня, если я скажу, что его песни, столь любимые мной, были разновидностью молчания. Талантливого молчания пополам с отчаянием.
Беленькие пушистые комочки ягнят с поднятыми головками, дрожащими хвостиками, невинными глазками. За блеяние сразу отправляли на бойню. Огромная равнодушная страна, где тоненькое «бе-е-е» транслировалось только «Свободой» на лоне природы, там, где глушилки не работали. А потом было много крови. Кухня. Шашлык. Бараньи отбивные. И никто не пытался вмешаться. Кто вмешивался – сам шел в кастрюлю. 99 процентов равнодушных баранов делали борьбу героической, но бессмысленной. Мне очень жалко ягнят. И тогда, и сейчас я понимаю их проблемы. Что до тех, кто без ужаса смотрел на гибель Марченко и Габая, то я их ненавижу не меньше, чем гэбистов. И их стойло, и их пойло меня не интересует. Ради этих двух предметов они согласятся уничтожить разум на Земле.
У меня была хрустальная мечта: добыть какую-нибудь сверхмощную установку, вырыть подземелье и в ночной праздничный денек срезать одним залпом всех, кто стоит на Мавзолее, и, если не убьет на месте охрана, тут же застрелиться. Я думаю, что ягнята никогда об этом не мечтали. А не мечтавший об этом не способен выиграть нашу гражданскую войну.
История перестройки – самая печальная на свете повесть о ягнятах, печальнее даже, чем сказка Доде о маленькой козочке мсье Сэгэна, потому что эта французская козочка все-таки в конце концов ушла в горы, и там, в горах, где нет ни хлева, ни хозяина, ее съел волк. Однако она защищалась целых пять минут (столько бы продержались под огнем в октябре беззащитные и безоружные моссоветовские баррикады).
Ягнята сначала жались к Горбачеву и очень дисциплинированно носились на перестроечных лугах. Все это напоминало революцию на «ферме животных» Оруэлла. Помните роль овец в революции свиней? Боюсь, что мы все – персонажи из этого произведения. Бедная ДемРоссия, которая дружно блеяла «Ельцин, Ельцин» добрых пять лет, сейчас будет выброшена своим кумиром на помойку. Да и все мы, демократы, похожи на несчастного битюга с той же фермы, который все время говорил: «Я буду работать еще пуще» (выходить с голыми руками под автоматы, организовывать голоса на апрельском референдуме, раздавать листовки, устраивать митинги). В конце концов выдохшегося конягу отправили на живодерню, куда скоро повлекут и ягнят ельцинского призыва.
Потому что это была революция свиней. И политическое свинство – единственная форма национального согласия, на которой сойдутся все: и президент экс-реформатор, и правительство, и красно-коричневая Дума, и Жириновский, и Зюганов (дай Бог, чтобы не Гайдар. Пока не верю. Не хочу верить… В несчастье всегда веришь потом, как сказал Сартр в «Дьяволе и господе Боге»). Свиньям не было альтернативы, потому что ягнята по определению, к власти не приходят никогда. И мы поддерживали тех, кто отправит сейчас нас в утильсырье.
Когда вижу благостную улыбку Черномырдина, Шумейко с такой клевой стрижкой, тихого, мечтательного Явлинского и респектабельного Шахрая, я всегда вспоминаю эту фразу из новеллы О’Генри «Как скрывался Черный Билл»: «И физиономия у него всегда была спокойная, а очки на носу так и блестели. Я видел в Мэскоги, как повесили бандита за убийство шестерых людей. Так мой хозяин был похож на него как две капли воды». Я, конечно, не могу сказать, что эти респектабельные представители советского истеблишмента способны лично убивать и грабить на дворах. Но такие, как они, и с той же улыбочкой, посылали нас в камеры и лагеря.
Когда я вижу обаятельного Андрея Козырева в компании комиссара ООН или там СБСЕ по правам человека за обсуждением вопроса о нарушении прав человека русскоязычного населения в Балтии – я вижу штурм Вильнюсского телецентра и литовцев под танками, и саперные лопатки в Тбилиси. Ведь добил Звиада Гамсахурдиа и вместе с ним Грузию все тот же учтивый г-н Козырев, знающий толк в политике.
Советская интеллигенция всегда жалась к хозяину и действовала только за его широкой спиной. И вот, продержавшись три года с Горбачевым, четыре года с Ельциным, она осталась одна, без крепкого тыла.
И возникло молчание ягнят, поджавших хвостики.
Сейчас многие побегут сдаваться, и, как бы на последней площади в нашей жизни, перед соединенными президентско-красно-коричневыми силами, ДС не остался один вместе с Антифашистским центром, «Августом-91», «Живым Кольцом» и с теми, кто способен умереть без разрешения и благоволения Бориса Ельцина. Все замолчали, вопиют только камни и журналисты. Когда Дума принимала решение о Чечне, отказывающее ей в праве на независимость, демократы голосовали «за». Никто не бился головой о кресло и не ломал руки, хотя были преданы все идеалы и забыты обещания. И «Выбор» и «Союз 12 декабря» проголосовали, как было угодно кесарю всея «Великия» и, кажется, уже «Белая» Руси... «Выбор России» тоже не стал диссидентствовать. Не знаю, как голосовал Гайдар. Боюсь спросить. Боюсь узнать. Я отдала свое место в Москве тем, кого «на Москву» назначил «Выбор» (в моем округе г-ну Нисневичу), не для этого. Марк Горячев, давший по носу Жириновскому, больше оправдал мои надежды (даром что из «ПРЕС’а»). Пока выступает против один Юлий Гусман. Он хотя бы издевается над врагом. Остальные демократы, по сути, уже молча соучаствуют в красно-коричневых делах. Где акции протеста против амнистии красных бандитов, за которые голосовали демократы Москвы?
Начинается весна. Это утешительно. Скоро вскроются реки России, и нас не будут топить в проруби. В реке все-таки приятнее Стрекозы, водоросли, солнечные зайчики… У нас не водятся крокодилы и акулы. А закупать за границей – валюты не хватит. Так что Зюганов и Жириновский не смогут нас им скормить. На баррикадах перед смертью тоже будет тепло. Время и природа явно на нас работают. Геополитика тоже (в Кампучии крокодилов хватало). Я начинаю опасаться за судьбу гайдаровской партии. Слишком много молчания на старте. О предательстве президента, возрождении Союза, об остановке реформ.
И не надо мне говорить: «Тише, Танечка, не плачь, не утонет в речке мяч». Волга и Ока, Дон и Лена, Енисей и Обь всегда были Стиксом для демократии. А в Стиксе тонет все. И мячики, и надежды. После 26 февраля Гайдар обязан был вывести людей на свою площадь перед Моссоветом. Не вывел! Скверное начало, но это поправимо. Сейчас всем начнут навязывать документ о гражданском согласии с коммуно-фашистами. Кто подпишет этот новый акт о неомюнхенском сговоре, замолчит навеки. Чтобы он не вякал впоследствии. Молчание, конечно, золото. И кресло, и казенный автомобиль, и госдача, и хорошие деньги. Останется в строю только тот, кто не подпишет. Не может Егор Гайдар это подписать. Тогда ни один порядочный человек не вступит в его партию.
А какое великолепное начало – не подписать! Тогда это будет партия либеральных Дон Кихотов, Робин Гудов и Спартаков. Она начнется с отказа идти на капитуляцию. Как в песне из фильма о мушкетерах:
Недолго спрятать в ножны сталь,
Но гордый нрав не спрячешь в ножны.
