Яков Кротов. Путешественник по времени Вспомогательные материалы.
Не позволям! Ельцина поджарят на вологодском масле
Не позволям! Ельцина поджарят на вологодском масле // "Очевидец" (Красноярск), 1995, С. 10.
Поговорим о форме, потому что все разговоры о содержании нашей сегодняшней демократии ведут собеседников, не совсем еще утративших здравый ум и твердую память, прямиком в сумасшедший дом. Скажем, «восстановление конституционного порядка» не пахнет ничем, кроме клея и типографской краски. Это если взять форму (не российскую, не эсэсовскую, не камуфляж). А вот содержание пахнет кровью и горящей в домах селения Самашки живой плотью женщин и детей, и несет от этого содержания сладким запахом тления от не внесенных ни в какие списки трупов российских солдат, съеденных в Грозном бродячими псами. Содержание «конституционного порядка» пахнет порохом, и железом, и смазкой для танков, от него несет дымом, и безумием. От содержания «конституционного порядка» пахнет грязью. И ложью, и жестокостью, и фашизмом, и Нюрнбергом, и Страшным Судом, и тем вологодским маслом, на котором, в духе «национальных приоритетов» России, черти в аду станут поджаривать Ельцина, Грачева, Степашина и весь российский истеблишмент, от войны на Кавказе не отмежевавшийся. За Чечню. За республику Ичкерия. О таких вещах можно рассуждать только под ерофеевский коктейль «слеза комсомолки», попеременно лишающий собутыльников то твердой памяти, то здравого ума.
«...гнилая туша российского рабства»
Давайте лучше о формах. Например, о таком понятии, как вето. Всем, изучавшим польскую историю, известно, что шляхетская демократия предполагала или консенсус, или полнейшее торжество индивидуализма. Личная свобода каждого шляхтича в этой уютной сословной демократии для дворян выражалась в праве вето. Любой депутат сейма мог встать и сказать: «Не позволям!» И закон не проходил, и решение отменялось, даже если могли принять квалифицированным большинством. Да что там — две трети! 99 депутатов сейма не могли принять решение вопреки воле одного их коллеги! В гордой музыке Шопена и Огинского звучит этот приоритет прав личности перед интересами общества, это право меньшинства, поставленное во главу угла, это закон свободы, ни во что не ставящий большинство. И уж вовсе эфемерны были права выбранного на «коло» короля. Он не мог ни обобрать, ни лишить свободы тех, кто вручал ему временную власть над собой. Он не мог попрать права индивидуума. Ни власть, ни общество со своим большинством не были властны над личностью польского шляхтича. И именно эти реющие в океане свободы личности восставали против черного гранита российского деспотизма с Костюшко. Именно этих альбатросов бросало на каменные стены российской тюрьмы народов в 1830 и 1883 годах. А рядом с этим польским светом и вольным воздухом кисла гнилая туша российского рабства, завернутого в «жаркую шубу сибирских степей», скованного железным евразийским морозом.
Но вот, наконец, и мы доехали до права вето. Что же это значит под российскими тусклыми небесами, в свинцовые времена, нахлынувшие на нас после 11 декабря 1994 года, когда российские танки прорвали плотину и стоячие воды неоколониализма хлынули в Котлован?
Хуже, чем у дикарей времен Миклухо-Маклая
Сначала создаются два блока. Очень уместное название. Дахау и Бухенвальд тоже делились на блоки. Причем эти самые блоки, черномырдинский и рыбкинский, символизируют Власть и Насилие, любимых слуг Зевса-Ельцина (прямо по Эсхилу). И хотя наш жалкий электорат, не слезающий с завалинки или храбро бросающийся в красно-коричневые объятия Зюганова, Жириновского, Лапшина или «Женщин России» (вырядившихся в камуфляж на таджико-афганской границе, подобно Комиссару Вишневского), и не тянет на Прометея, все-таки эти два блока должны его сковать железными цепями и приколотить к руинам социализма, чтобы он в овраг не ушел. Когда кто-то из власть имущих сегодня заикается про реформы, связанные с блоком «Наш дом Россия», становится очевидно, что речь теперь может идти только об индустриализации. «Мой первый слог сидит в чалме, он на Востоке быть обязан…» Индустриализация по Черномырдину предполагает сохранение заржавленных линкоров и авианосцев социалистического строительства и передачу их в собственность капитанам, обветренным, как скалы, на социалистических стройках, при условии, если они образуют некое единое пароходство, закосневшее в своем невежестве и незнании элементарных законов капитализма, заплесневевшее от советской курной и немытой старины, обросшее пятилетками, как ракушками, легшее на дно. Рынок, с точки зрения Черномырдина, — это продажа все тех же леса, рыбьего зуба, осетрины и икры, что и в XVII веке, а вместо конопли и пеньки идут нефть и газ. И обмен всего этого добра на «ножки Буша». Хуже, чем у дикарей времен Миклухо-Маклая. Хотя дикари, помнится, тоже балдели от зеркальца или стеклянных 6ус, но хотя бы продовольствием они себя сами обеспечивали, да еще и Миклухо-Маклая угощали. Впрочем, дикари обеспечивают себя харчем только до тех пор, пока не начинают строить социализм. Вот на Кубе в недобрый час бедняги наткнулись на марксизм, так там в Гольфстриме похолодало, в море рыба перевелась, куры нестись перестали и бананов не хватает, несмотря на шикарный климат. Словом, если найдешь произведения Маркса или Ленина, запечатай их в бутылку, брось, в океан и моли Бога, чтобы она никогда не доплыла до берега.
Одноногие Сильверы черномырдинского пароходства
Черномырдинская индустриализация предполагает, что единственной продукцией, которую в России смогут выпускать, останутся танки и автоматы Калашникова. А завтра будет война. Даже если враг не нападет, как в Чечне. Недаром Виктор Степанович то и дело Сталина поминает. Тот тоже индустриализацию проводил. И танками баловался. И будут россияне, проголосовавшие за Черномырдина, делить свои досуг между казармой и полигоном.
Индустриализация по Черномырдину — это Сахалин. Выкачают всю нефть, да так, что срочно начнется землетрясение. А сейсмической защиты не будет. Людей просто выжмут и выбросят на помойку, как на Дальстрое. Они будут жить в пятиэтажных бараках — этих картонных коробочках. Без топлива, без еды, без товаров. А потом дома развалятся и погребут их под собой. И «Наш дом — Россия» будет выглядеть как груда развалин (зато японцам не отдали! На дно пустим, а не отдадим!). На фоне развалин будут бродить пираты, одноногие Сильверы черномырдинского пароходства. У каждого на плече будет сидеть попугай и бормотать: «Реформы! Реформы!» А из-под развалин будут доноситься стоны погребенных заживо. Погребенных на импровизированном кладбище «Наш дом — Россия». К тому же г-н Черномырдин — это Илья Муромец. А рядом с ним приготовились к ловле человеков еще два богатыря: Добрыня Никитич (Геннадий 3юганов) и Алеша Попович (Владимир Жириновский).
Все они рады накинуть аркан на какого-нибудь иноверца: половца, чеченца, демократа. Пароходство Зюганова называется КПСС, пароходство Жириновского — национал-патриоты. Государственники, юберменши… А пароходство Черномырдина — это олигархия, партия власти. Но экономические последствия будут те же для всех богатырей, вернее, их электората. Вплоть до рухнувших на голову домов. А спасатели не придут. Мосты унесет, дорогу смоет, гуманитарную помощь разворуют. Сергей Шойгу не угонится за Павлом Грачевым и Борисом Ельциным. Они столько наломают, что ему вовек не отстроить.
Второй участник «реформистского процесса» — это наш старый знакомый г-н Рыбкин. Его блок тоже могуч. Это коллективизация; латифундии для государственных рабов — колхозников. А Иван Рыбкин здесь — первый из двадцатипятитысячников, призванных сохранять колхозный строй в деревне. Иван Рыбкин — Давыдов. Михаил Лапшин — Нагульнов, милейший г-н Стародубцев — дед Щукарь. Если считать коллективизацию реформой, то реформы идут вовсю. И вот эти два блока нам не представлены — навязаны насильно главным гарантом социализма — Президентом России. У партии власти есть свой генсек Борис Николаевич Ельцин, олицетворяющий в своей деятельности глупость, бесчестье и бессовестность нашей эпохи.
Чайнички-начальнички
Те, кто не войдет в блок или не станет за него голосовать, заранее объявлены экстремистами.
Вот оно, право вето. Право силы, и власти, и алчбы. Партия власти вам «не позволям» голосовать за кого-нибудь еще, кроме себя самой. Теперь, надеюсь, понятен и смысл президентского вето. Компания шулеров, идущая на выборы с тузами в рукаве, дающая нам выбирать из своей колоды, порядком выцвела и даже кое-где съедена молью.
Черномырдин смахивает на первого наркома Кагановича, бегающие глазки Андрея Козырева сильно напоминают блудливую улыбочку г-на Молотова, а живописные седины Бориса Ельцина вполне заменяют мощные брови Леонида Ильича Брежнева. В тексте же произносимых речей и в тембре голоса, а также по чистоте дикции различий давно уже нет. Президент России со своим вето поступает, как первый попавшийся наперсточник из переулка. Стелет соломку «партии власти». Начальнички, эти вечные наши чайнички-начальнички, пойдут на выборы, не сложив с себя ни кнута, ни пряника. И какие же это забитые бабушки Ненилы посмеют проголосовать против них?
Избирателей по российской глубинке станут скупать за сахарок, за пол-литра постного масла, за машину дров. Партийные же списки — хоть какая-то гарантия от подкупа. Поэтому избирательный закон зарублен с ходу. Вот оно, право вето. Вот оно, оружие мрака. Серая, пустая, слепая сила тьмы, которая последовательно вселялась в Ивана Грозного с опричниной, Аракчеева с военными поселениями, Николая с Распутиным, черносотенцев, большевиков, КПСС, Ельцина с его жалкой партией власти, говорит вам: «Ни шагу вперед! Не позволям!»
Что вы ей ответите?
