Яков Кротов. Путешественник по времени Вспомогательные материалы.
Наше местоимение
Наше местоимение // КоМок, №9 (Красноярск), 8 марта 1995. С. 3.
Если бы какого-нибудь лингвиста попросили сделать психологический портрет местоимения, лингвист бы первым делом сказал: местоимению свойственно таскать каштаны из огня для других, свойственно стушевываться, болтаться, как цветочек в проруби, быть этаким грамматическим Фунтом, который, как у Ильфа и Петрова, вечно сидит за других за умеренную плату. Словом, местоимение – обслуживающий персонал, президентские советники и его же помощники.
Вы уже, должно быть, догадались, что «местоимение» пишем, а «интеллигенция» в уме. Играем Стриндберга. Рисуем интеллигенцию.
Не знаю, догадывался ли о столь сложной метафизике оборванный юный посетитель Трубного рынка из чеховского рассказа, но кличку учителю гимназии, великому знатоку рыбок и птичек, он выдумал адекватную: «Ваше местоимение».
Если бы меня попросили дать математическое определение интеллигента, я бы стала утверждать, что это сочетание молекул, при котором Слово расходится с Делом до полной их несовместимости. Интеллигенции дано Слово, а не Дело. «Но свершить ничего не дано». Фауст не хотел быть интеллигентом, поэтому он связался с дьяволом и погубил Маргариту. Интеллигенты не водятся на Западе, начиная с Фауста и кончая Гавелом, который не только диссидентствовал и писал пьесы в тюрьме, но и очень лихо управляет государством. Деятельным интеллектуалам Запада, их великолепным Джефферсонам, Патрикам Генри и де Голлям в высшей степени свойственна витальность. Воля к жизни и воля к власти. Запад, по сути дела, давно технократия. Западом правят мозги, лучшие мозги страны. КПД очень высок, мысль интеллектуала западная цивилизация ловит в подол и несет горяченькую: в парламент, в лабораторию, в производство, на конвейер. Мысль на вес золота и оплачивается золотом. Западные интеллектуалы – трудяги. Они покупают острова, они знают цену себе и не продешевят. Если Байрон швырял деньги на карбонариев и греческих повстанцев, это не значит, что он не знал себе цену.
Редкие западные интеллигенты типа героя «Над пропастью во ржи» или Винсента Ван Гога глубоко несчастны, нищи, одиноки и часто умирают на соломе или в психиатрической лечебнице. На Западе нельзя гордиться тем, что ты – лишний человек. Это так же нелепо, как кичиться увечьем или уродством. Всякий интеллектуал – немножко белокурая бестия, а этот типаж не привык страдать дурью, мучиться от безделья, испытывать комплексы или заниматься рефлексией попусту, словно онанизмом. Растекаться мыслью по древу – это блуд. На Западе это знают и без Бояна.
Нам же рок судил иное. Наша интеллигенция произошла не от разночинцев, которым надо было заниматься делом: учиться, выкарабкиваться из нужды, выходить в люди, кончать университеты, учить, лечить, строить железные дороги, швырять бомбы, строить баррикады, убивать царей и министров, идти на эшафот. Писарев был нормальный парень, и Желябов был нормальный парень. Они-то были при деле. Да и Столыпин, безусловно, не был интеллигентом. Не больше, чем Пиночет. Эффективность и качество, труд и результат – это не интеллигентские лозунги, это девиз интеллектуала. Кстати, с тех пор, как мне один закавказский политэмигрант нашел оригинальное высказывание царя-реформатора Александра Освободителя насчет чеченцев, я зла на народовольцев не держу. Они имели право, хотя и руководствовались ложными мотивами. А выразился Александр II о чеченцах в том смысле, что хорошо бы их покорить, а если не получится, то и вовсе истребить. Так что Борис Ельцин – не первый реформатор, так решительно ставящий вопрос о ликвидации национального меньшинства или о применении тактики выжженной земли еще до изобретения напалма. «Так не доставайся же ты никому!» Когда его везли во дворец с раздробленными бомбой ногами, догадался ли он, за что? Вспомнил ли о поляках и чеченцах? «Марш, марш, Домбровский...» Народовольцы были орудием Провидения, которое, видно, решительно не желало, чтобы святое дело либеральных реформ было навеки соединено в памяти людской со взятием Варшавы и виселицами для повстанцев. Здесь-то Александр полностью совпал с маршалом Язовым, и в польском «усмирении» уже просматривались танки Праги-68 и Вильнюса-91. Но народовольцы не сумели сформулировать обвинительное заключение. У социалистов всегда трудности с анализом. А мы либералы, мы можем сесть и отпечатать под копирку два экземпляра обвинительного акта, и для царя, и для президента. Одну копию можно будет послать Горбачеву, тоже не ошибемся. Александр, Ельцин и Горбачев роду Авеля – крепостным, совкам, обывателям – отвели реформы. Александр – побольше, Горбачев– поменьше, Ельцин – сначала все, а потом – ничего. А роду Каина, свободным от рождения, не имеющим Хозяина полякам и чеченцам, был вынесен смертный приговор.
Да, мы теперь все интеллигенты, а не интеллектуалы. Интеллектуалы бы просто убили. За Тбилиси, за Вильнюс, за Баку, за Чечню. Но с нами Борису Николаевичу и Михаилу Сергеевичу ничего не угрожает, кроме пары революций и десятка митингов. А брань, как известно, на вороту не виснет.
Итак, наша интеллигенция произошла не от Писарева с Радищевым, а от Евгения Онегина и Печорина – «лишних» людей. У нас тяжелая наследственность. После ста лет криков о том, что «мы – лишние люди», и появились наши первые «местоимения», которые просто не знали, на что бы себя употребить. Им быстро нашли применение. Русская интеллигенция с самого начала работала на ничтожеств. Как дядя Ваня на профессора Серебрякова. Ломая руки, плача, швыряя стаканами, стреляя куда попало из ружья. Но продолжая обслуживать ничтожество до пьесы, в пьесе, после пьесы. И хорошо еще, если профессора! А Сперанский, который обслуживал Александра I и был заменен Аракчеевым, словно Гайдар – Коржаковым? А Столыпин, обслуживавший ничтожного Николая II и преданный им, третируемый и ничтожествами из тогдашнего «Президентского Совета», ВПК и помещичьего Агропрома?
Русская интеллигенция от ее истоков и до наших дней играет роль умных и образованных греческих рабов при тупых и злобных римских императорах (генсеках и президентах), напыщенных и спесивых сенаторах (министрах, спикерах etc.) и даже при вольноотпущенниках типа Тримальхиона, неучах, разбогатевших на подрядах, закатывавших пиры и в силу своего плебейства жаждущих скорее обзавестись собственными клиентами, или, на греческий лад, «паразитами» – прихлебателями их трапез. О. Бойко и его «Олби» надеялись сделать своим клиентом Егора Гайдара. Их вовремя попросили выйти вон. Но покуражиться своим черносотенным империализмом от имени гайдаровской партии они успели. Лариса Пияшева и Анатолий Стреляный сыграли эту постыдную роль клиентов при Мавроди. Надеюсь, теперь-то они поняли что к чему, и кусают себе локти. Впрочем, Горбачев и Ельцин, как «императоры всея тайги», здесь перещеголяли всех. Горько думать, что мы все для них, мы, враги коммунизма и Совдепии, были всего лишь их крепостными актерами, вдохновенно разыгрывавшими перед западным зрителем нужную обкомовцам и райкомовцам пьесу под названием «Девять снов, или Перестройка». И, в отличие от великодушного графа Шереметьева, они не взяли нас в жены, как Парашу Жемчугову. Они с нами развелись Горбачев – раньше, Ельцин – позже. Наше неведение – не оправдание. Впрочем, сейчас нет неведения. А часть труппы остается. Костиков. Батурин. Ясин. Лившиц. Чубайс. Ломают своего Шекспира даже после Чечни. Доигрывают при пустых рядах в прогоревшем театре. Оправдывают ангажемент.
Галину Старовойтову выбросили на улицу. Рассчитали, как прислугу, в 24 часа. Выставили сундучок из кабинета и опечатали двери. Гайдара дважды спускали с лестницы. Горько сознавать, что его использовали, как использовал Нерон какого-нибудь умного и знающего греческого раба. Правда, у Нерона не было экономистов, а все больше рабы из творческой интеллигенции.
Ельцин – типичный Клавдий в пору его слабоумия. Вот он возлежит в сауне, как в термах Каракаллы. Коржаков держит мохнатое полотенце, Барсуков готовит березовый веник. За дверями точат мечи преторианцы из Кремлевского полка и опричники из Главного Управления Охраны. Кто там из них Васька Грязной, кто Вяземский, не знаю. Только вот Грачев не тянет на Алексея Басманова, который все-таки был талантливым полководцем. Степашин напрашивается на роль Малюты. Впрочем, здесь у него будут конкуренты. А Федор Басманный, который плясал перед Иоанном IV в сарафане – это, конечно, Андрей Козырев. Апологетика самых зверских кавказских решений Ельцина – его специализация. Добывать индульгенции всем смертным кремлевским грехам – его ремесло. Сатаров, Ясин и Лившиц бряцают на лире. Не столько вдохновенно, сколько верноподданнически. Раболепствует Сенат (Дума). Вместо лошади Калигулы туда ввели наместников Президента, его ставленников – глав администраций и засланных казачков типа Жириновского и Марычева. Чернь кричит одно: «Хлеба и зрелищ!», что в Риме, что в Москве. Ни одного восстания рабов. Некого даже распять на Аппиевой дороге. А на краю Ойкумены пытаются покорить свободных фракийцев. Или даков. Или галлов. Или чеченцев. И обреченно идут в бой римские гладиаторы в доспехах и российские гладиаторы в бронежилетах. «Ave, Ельцин, идущие на смерть приветствуют тебя!»
А впрочем, сейчас мы ближе к лагерной теме, нежели к римской. С 1917 года в России нет ничего, кроме концлагерей, а интеллигенция за место в кабинете, а не в бараке, за избавление от «общих» смертельных работ, за премиальное лагерное блюдо, за лишнюю пайку и миску более наваристой баланды, за расконвойку и отгулы за кордоном строит лагерному начальству, «куму» и его присным, турбины и космические корабли, проектирует дома и водородные бомбы, пишет учебники и речи. Так вот кто мы такие в глазах народа! Лагерные придурки! Гайдара Ельцин, видимо, считал за десятника, который будет приписывать ему кубики, чтобы втирать очки МВФ. Поэтому Гайдар и ушел сам во втором заплыве. Снял куртку с номерами. Но не понял еще, что стабильность концлагеря – не благо, а зло. Наш концлагерь необходимо дестабилизировать. Выгнать или порешить лагерную администрацию, наказать стукачей, взять вышки с пулеметами, идя на кинжальный огонь. Повалить стены зоны, резать колючку, уйти в побег. Может быть, лечь мертвыми на запретке. Но мы обязаны пойти сами и повести других. Мы – бывшие лагерные придурки, бывшие интеллигенты, завтрашние революционеры. Как сказал Радищев: «И если не будет тебе нигде крова от угнетения, воспомни имя свое, человек, и умри!» Он мог бы прибавить: «Не будь местоимением».
