Яков Кротов. Путешественник по времени Вспомогательные материалы.
Больной скорее жив, чем мертв
Больной скорее жив, чем мертв // Новое время. № 45 1996 г.
На историческом процессе «Советский Союз против Валерии Новодворской» 22 октября дело, издавая подозрительный треск, стоны, вопли и завывания, теряя по дороге хвост, лапы и шестеренки, довлачило свое жалкое существование до полуфинала.
А в финал, скорее всего, не выйдет ни одна команда: команда нападения, то есть прокуратуры,— потому что играть не умеет; команда защиты — потому что ее не выпустит на поле судья, в адрес которого после зачитывания многометрового определения в зале среди демократической и журналистской общественности ходили разные мнения, самым вежливым из которых было, пожалуй, это: «Судью на мыло!»
В нашей плюралистической действительности, где есть парламент, который не способен в силу своей «представительности» от взаимоисключающих друг друга страт нашего гражданского мира или, вернее, латентной гражданской войны решить консенсусом хоть какой-нибудь наболевший вопрос, за исключением вопроса о жалованье, машинах, квартирах и пенсиях лично себе, да и тут инициативу проявляют в основном алчные «заглотные», по выражению В.Войновича, коммунисты, а демократы скромно стоят у стеночки,— суд неизбежно должен был стать столь же многопартийным, как все остальные. Начиная с сельского хозяйства, где фермы и колхозы существуют отнюдь не на уровне безобидного диалектического противоречия (дело доходит до Жакерии с применением бензина, спичек и обрезов), и кончая Военно-Морским флотом, суда которого на Севере и Востоке почему-то несут один флаг (Андреевский), а на Юге, на Черном море — другой (красный, серпастый, молоткастый).
Суд был просто обречен присоединиться к большинству. А поскольку Закон деидеологизирован и беспристрастен (в Конституции — полностью, в Уголовном кодексе — частично), то суд решает свои проблемы как Талейран на Венском конгрессе: согласно политической необходимости момента. А момент у нас какой? Момент у нас такой: период переходный, одной ногой мы стоим в прошлом, другой — приветствуем будущее; Президент — правый, Дума — левая; паспорт — советский; герб — российский. Одни празднуют день независимости России от Союза (12 июня), другие — день независимости Союза от России (7 ноября и 22 декабря).
И судья Губанова, профессионал с 20-летним стажем, подвизающаяся в Мосгорсуде с 1982 г., из славной потомственной судейской династии, судившей нас согласно требованиям текущего момента, принимает гениальное, вдохновенное решение вроде того диагноза, который выдали на консилиуме лечащие врачи Буратино: «Если больной не выздоровеет, то он, скорее всего, умрет». Там, в сказке, один «профессор» считал, что больной скорее мертв, чем жив, а другой — что больной скорее жив, чем мертв. Здесь, в реальной действительности правосудия 1996 года, судья Губанова превзошла Алексея Николаевича Толстого: она написала в своем определении то, что можно истолковать так: «Если подсудимую не оправдают, то ее, скорее всего, осудят».
Демократы вправе истолковать определение как признание того, что я скорее невиновна, чем виновата; коммунисты могут сделать вывод. что я скорее виновна, чем невиновна. Прямо по принципу неопределенности Гейзенберга: или частица имеет скорость, или — массу. Правильно говорил галичевский персонаж, что «эти гады физики на пари раскрутили шарик наоборот». Они нам раскрутят! Особенно, если будут при этом заседать в судах. Первая часть судебного определения гласит: невозможно доказать вину Новодворской по инкриминируемым ей материалам. Во второй части определения содержится инструкция для прокуратуры Москвы по поиску улик, криминала и скверны во мне и вокруг. То есть на разговорном языке это означает:
«Ребята, то, что вы нарыли, полная лажа. При всей моей любви к вам вынести обвинительный приговор я не могу. Пойдите и поищите еще. Наверняка она или постов не соблюдает, или скотоложеством занимается».
Есть очень ценные указания, которые на вес золота. Например, установить мотивы нелюбви к русскому народу и любви к народам стран Балтии, чеченцам, украинцам и так далее. В самом деле, прокуратура Москвы забыла упомянуть, что я работаю на чеченскую, литовскую, эстонскую и латвийскую разведки. Чеченцы, как известно, платят долларами, «капустой» (если верить генералу Куликову, дудаевцы купили всех журналистов, так неужели на меня не хватило?). Литовцы могут расплатиться янтарем, латыши — молочными продуктами, а эстонцы — твердыми кронами. Эта аргументация вполне в стиле ФСБ-КГБ. Ведь она недавно даже агента Зимбабве у нас обнаружили. Этому россиянину, видимо, выплачивали содержание бананами.
С мотивами все ясно. Но есть еще одна рекомендация, совсем уж из рук вон. Прокуратуре посоветовали заняться деятельностью Демократического Союза (в надежде, что деятельность этой партии, к коей я принадлежу, поможет пополнить мое досье). Беда вся в том, что деятельность ДС изучают в КГБ — ФСК — ФСБ с 1988 года (ищут пожарные, ищет милиция, ищут фотографы в нашей столице), и за 8 лет ничего не нашли. Интересно, а если бы поисследовать деятельность КПРФ, РКП, «Трудовой России», «Русского Собора», «Союза венедов», баркашовцев etc,— это не пополнило бы досье тт. Зюганова, Тулеева, Тюлькина, Анпилова, Баркашова и прочих?
Мы никогда не сможем объяснить журналистам правовых государств, что произошло в Мосгорсуде 22 октября. Потому что, скажем, американские присяжные никогда не вынесут вердикт типа:
«Подсудимая г-жа N не убивала своего мужа, в деле нет достаточных доказательств, сама она вину отрицает, свидетельских показаний против нее нет, да и муж жив и здоров. Но пусть шериф и другие органы дознания поищут, не провинилась ли N в чем-нибудь еще. Наверняка эта мерзавка отравила хотя бы свою золовку, не уплатила налоги или ограбила банк. Определите мотивы, по которым она могла бы все это сделать, а пока сохраняем ей подписку о невыезде за пределы Нового Орлеана. Поскольку же N состоит членом Республиканской партии, расследуйте деятельность республиканцев, начиная эдак с 1900 года: авось, обнаружите что-нибудь компрометирующее N».
«Доследование» дела до кондиции передано в ту же прокуратуру г. Москвы, представитель которой на процессе искренне негодовал по поводу того, что пресса дает информацию о суде, адвокат заявляет ходатайства и протесты, общественные защитники путаются у обвинения под ногами, а в городе появились правозащитные листовки в пользу подсудимой, а не прокурора.
Полтора года общих уголовных лагерей за 2 статьи, по 9 месяцев за каждую — это щедро, даже сверх надобности. Зачем «10 лет без права переписки», если приговор приводился в исполнение в течение 48 часов? Как минимум 9 лет, 11 месяцев и 28 дней были лишние. Даже при мокрой голодовке никому еще не удавалось продержаться дольше 60—67 дней, а при сухой — дольше 11—13. Неэкономично. А еще говорят, что тюрьмы переполнены. Впрочем, для демократа, видно, местечко всегда найдется. Воры и убийцы — они же «социально близкие» для правоохранительных органов.
Итак, дело обещало стать работающей моделью вечного двигателя, ибо злоба коммунистов и нацистов по отношению к человеку, жизни и прогрессу несет в себе вечную энтропию, убийственную силу старения, распада, разрушения и возвращения в первобытный хаос.
И все было бы у сил реванша о'кей, если бы не обломовщина, свойственная совкам (предвосхищенным Гончаровым) в высшей степени. Прокуратура г.Москвы опротестовала определение Мосгорсуда, ссылаясь на невозможность суда и следствия при таком давлении прессы и «влиятельных лиц». «Влиятельные лица» должны остаться только одни — те, у кого правильные советские и коммуно-фашистские воззрения. Они будут давить в нужном направлении. То есть почтенные прокураторы требуют, что бы им создали условия для работы: запретили все демократические издания, закрыли 4 канала (НТВ, ОРТ, РТР, МТК + 2x2) телевидения и по возможности сменили Президента и разогнали бы некоммунистические организации и фракции парламента. Вечером — деньги, а утром — судьи.
Зачем же судья Губанова «тянула резину» целый месяц, когда все положения ее трактата значились в ходатайстве адвоката Резника? Почему бы не вернуть дело на доследование не в конце процесса, а в начале, потому что его недоношенность была ясна еще на распорядительном заседании суда? Как свидетельствуют хорошо информированные источники, судье хотелось развлечься процессом, скоротать время, отвлечься от скучной работы, словом, поиграть с подсудимой, с ее защитой, с прессой, со всей прогрессивной общественностью в имитацию расстрела. Целый месяц садистских радостей, целая неделя инквизиторских наслаждений от требования тюремного срока до определения суда — все, чтобы продлить, растянуть это ожидание в камере смертников.
Правда, нынешние инквизиторы из прокуратуры г. Москвы обленились. Они опротестовали лакомое для них решение суда из нежелания работать вообще, даже на погибель своих врагов-демократов. Тем более, что определение не позволяет спихнуть дело ни в Останкинскую, ни в Северо-Восточную прокуратуры, ни куда-нибудь еще. Они бы не прочь увидеть мой костер, но дровишки собирать неохота. Как сказал Андрей Грачев, обозреватель «НВ» и «МН», трудовая культура у нас вконец разрушена. Даже у палачей. Это нас и спасет. Нас выручит либеральная трудовая дисциплина — наша протестантская этика. Мы выиграем, если будем раскидывать костер быстрее, чем они будут его складывать.
